Сага о чертополохе (предв. название) -6

Няня

Параша убедилась, что дети уснули и, перекрестив их, отправилась в свою комнату, расположенную напротив. В доме было тихо, только снизу, из кухни, доносился приглушенный звон перемываемой посуды. Она развязала платок и потерла ладонями лоб, затем скинула свою ситцевую кофту, повесив ее на спинку стула. Оставшись в одном исподнем, она умылась под умывальничком, подвешенным в уголке, утерлась холщевым полотенчиком, расшитым красными петушками и достала из сундука чистый молебенный платок. Повязав его низко на лоб, она опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, отбивая поклоны и беззвучно шевеля губами. Закончив молитву, она поднялась, перекрестилась еще раз и села на край кровати рассчесывать волосы. Волосы у нее были красивые, густые, золотисто-русые.

Ей было всего пятнадцать лет, когда она переехала вместе с хозяйкой жить в город, и в последнюю ночь под родной крышей она рыдала до самого утра. На это у нее была веская причина: молоденький парнишка из соседнего села, вскруживший ей голову. К тому же ей было жалко оставлять мать одну после ухода в монастырь ее старшей сестры.

Жизнь в городе в чужом доме у нее заладилась. Состояла она исключительно при хозяйке, котороя относилась к ней как к родной, а позже и при ее детях. Поначалу Настасья попыталась подмять ее под себя, но вскоре поняла, что у нее ничего не выйдет и оставила ее в покое. Молодая нянька не представляда угрозы для ее положения в доме, а Катерина Антоновна зорко следила за тем, чтобы ее личную прислугу ни в чем не ущемляли. Со временем Настасья Петровна даже привязалась к девушке и этим все прекрасно устроилось.

Пане понравилось жить в городе: работа у нее была легкая, домашние любили ее за скромное поведение и кормили так, как в деревне не угощали даже по праздникам. Хозяйку она сначала уважала по привычке, а со временем накрепко привязалась и к ней, и к ее детям.

Каждое воскресенье она ходила на утреню в Покровскую церковь, что рядом с женским монастырем, а после службы заходила повидаться с сестрой. В первое время она по привычке шла до церкви босиком, а на подходе аккуратненько обтирала ноги припасенной для этого тряпочкой и надевала обувь, но Катерина Антоновна крепко-накрепко запретила ей такую деревенскую бережливость и строго наказала выходить в город только прилично одетою и обутой. Паня уже наряжалась не по-деревенски, как в первое время, а по городскому, в темные юбки и веселенькие светлые блузы из набивного ситца с басками и оборками. И только платок она повязывала по-старому, низко на лоб. У нее даже заимелись собственные украшения: две пары серебрянных сережек, цепочка для крестика и умопомрачительные бусы из янтаря. Все эти драгоценности были ей подарены или отданы хозяйкой. Она же самолично купила себе расписную лакированную шкатулку с замочком, куда можно было запирать свои ценности и сбережения.

И лишь одно не ладилось у Прасковьи: в ее двадцать пять у нее не было никаких планов на замужество. Сестра частенько повторяла ей, что рано или поздно она придет в монастырь, как они и мечтали когда-то в детстве. Паня поддакивала, хотя и сомневалась, что сможет бросить детей на произвол судьбы или на руки какой -нибудь чужой няньки, которая не будет любить их по-настоящему, сердцем. Да и сама хозяйка останется одна-одинешенька, и будет она сидеть в своей беседке книжки читать, и слова то молвить ей будет не с кем.

Паня заплела косу и, прислушавшись еще раз к тишине дома, задула лампу и улеглась под одеяло. Со стороны двора до нее донесся тихий девичий смех и приглушенный мужской голос. Она навострила уши: наверняка этот чертов басурман Назарка опять приставал к судомойке Глаше. А та -то дура и повелась. Все "хи-хи” да "ха-ха”. От дура, так дура. Помнится и к ней Назарка пытался подкатиться, когда была она помоложе. Но с ней такое дело не пройдет, не на ту напал. Она сразу поставила его на место, а он так на нее и зырился, так и зырился своими злыми узкими зенками. Втайне Паня всегда его боялась, что-то непростое, непонятное притаилось в нем, будто рысь какая, и все-то он лыбился, да лыбился своими мелкими острыми зубами. Она до сих пор чувствовала спиной его хищный взгляд, от которого по хребту у нее пробегал холодок. Хорошо хоть у Деда глаз вострый: он его быстро на место поставил. ”Тьфу, Господи, твоя воля”, подумала она и повернулась в постели. А она-то эту дурищу предупреждала! Берегись басурмана! Не ты первая, не ты последняя. А Глашка-дура ей в ответ: "не завидуй, мол, старая дева, что мне до него, и получше, чай, имеются”. Ну так и бог с тобой, на конюшне сено мягкое, выродишь потом татарчонка, кому нужна будешь.

А по ней так лучше в монастырь пойтить, чем под кем попало ноги растопыривать. Вон, сын сапожника Самойлова два года назад как за ней увивался. Только она на базар – он тут как тут: то конфет ей поднесет, то на ярмнаку позовет. Она бы и вышла за него, люди не бедные, вон какие сапожки тачают, и дом у них хороший, большой. Она бы согласилась, но подумала так: отец его пьяный, что не воскресенье, а мать вся сутулая да затырканная. Бросит она свое место и пойдет к ним в дом жить. Нет уж, ей такой жизни не надо. С тех пор прошло немало времени и молодой Самойлов женился на другой. Паня изподволь приглядывалась к его молодой жене, когда встречала ее на базаре, но, супротив всем ожиданиям, молодая сапожница выглядела дородной и веселой. Тогда Паню начинали донимать сожаления, вот, упустила жениха, не решилась.

А с некоторых пор на нее мясник глаз положил. Мужик статный, высокий, вдовец. От жены осталось у него двое детей и он искал им ласковую мамку. Берет он с нее деньги за вырезку, а сам руку ее не отпускает. А то положит ей самый нежный кусочек поверх веса, для нее в подарочек. Паня его все скидывает, а он все воркует да обратно кладет. Ну так чтож, раз он так настаивает, так можно и взять. Только зря он все это. Рази бросит она детишек своих, чтобы заняться чужими? А он ей: работай, мол, как работала. А как быть когда свои дети народятся? Тогда как? Может матушку сюда привезти? Пусть бы с внуками нянчилась. А он согласится? Паня уже подумывала о том, чтобы посоветоваться с Катериной Антоновной, как вдруг нагрянула эта новая беременность, да еще такая тошливая. Как ей теперь об этом? Придется повременить еще. А там, глядишь, все пройдет хорошо, хозяйка и пустит ее замуж. Дитя переночует с кормилицей, а она, Паня, с рассветом и тут как тут. Ой, чует сердце, что не будет он ее дожидаться. Чай вседа найдет бабу хоть снйчас готовую замуж пойтить.

Сон все не приходил. Перед глазами всплыло постаревшее лицо матери и сердце защемило от жалости к ней. Осталась она там одинешенька в своей темной каморке на старости-то лет. Она – там, со своим старым барином, а дочь – здесь, со своей "барыней”. Паня потихоньку заплакала, шмыгая носом в подушку и приговаривая шепотом: "мамынька моя родная, мамынька...” Но слезы ее были без горечи. Мудрая баба сделала все, что могла, чтобы пристроить дочку к молодой хозяйке подальше от нищей деревни, где ее ожидала лишь бедность, тяжкий труд и неласковый муж. Поплакав немного, Паня успокоилась на мысли, что после замужества и рождения ребенка заберет старушку к себе в город нянчить внучат. Будет она им песенки петь да блины печь. Если бы еще купить какой-никакой домишко на окраине... Чтобы свой! Но после пожара старых домов не осталось, а новые стоили бешеных денег. Накопления ее росли медленно, а уж для покупки-то дома ей надо было копить лет еще десять или более того.

Это прада, что матушкина секретная баночка от монпасье содержала кое-какие сбережения на черный день, не так много, но зато серебряными целковыми, дареными ей хозяевами в старые добрые времена. Но согласится ли она расстакться с ними в сдучае чего? Своего хозяйства у матушки не было, оставшийся после отца домишко отошел к его старшему сыну от первой жены. А матушка после смерти мужа снова вернулась в свою каморку в хозяйском доме.

Кроме баночки от леденцов у матушки имелся еще и заветный сундучок с приданным для дочерей, которое она собирала чуть ли не с самого их рождения, терпеливо откладывая отрезы, вышитые деревенские рубахи и рушники, почти ненадеванные полушалки, остатки хозяйского разрозненного сервиза, вязанные крючком скатерки и множество разных таинственных и драгоценных вещиц, всегда вызывавших у сестер чевство возбужденного любопытства. Сундучок был окован фигурными полосками жести и запирался на навесной замок, ключ от которого матушка всегда носила при себе.

Паня снова прислушалась к тишине. Все стихло, только сверчки стрекотали в саду да легонько шумели листья молодых деревцов. Легкий ветерок проникал сквозь занавески и ласкал ей лицо ароматом цветущей на заднем дворе черемухи. Завтра с первым лучом восхода она проснется и побежит за свежим козьим молоком для детишек. Паня зевнула. Сон сморил ее и она забылась в добром спокойном сне.