Иллюстрация Дениса Маркелова

Лена Казанцева

Лена и Антон уже были готовы, но саней все не было. Они уже вышли на крылечко, чтобы не вспотеть, и даже успели продрогнуть. Матушка заставила их вернуться в дом и подождать, пока она сбегает к соседям узнать про сани. Она вернулась немного опечаленная, развязала шаль и сообщила:
- Бедная вы моя! Придется вам идти пешком в Багрово. Лошадь и сани забрали красные на ремонт путей. Это теперь на целый день, а то и на два.
- Ну что-ж, тогда мы пойдем, спасибо вам за все, - бодро ответила Лена, - к санкам нашим приварили спинку, теперь-то я ребенка не выроню. А батюшка? Где он?
- Как в церькву пошел, так еще и не возвращался. Занят чем.
- Вы передайте ему мою благодарность, а я пойду. Мне надо засветло до Багрово добраться.
- Можа чаю выпьете сперва? - забеспокоилась матушка и бросилась к самовару.
- Нет, нет, оставьте, мы и так уже все утро потеряли. Дай вам бог здоровья за вашу доброту.

Лена с Антошкой вышли на указанную матушкой дорогу и зашагали, спеша покинуть село незамеченными. Может их кто и видел, она не обратила внимания, у нее впереди была длинная лесная дорога, и Лена боялась, что не успеет выйти в жилые места до захода солнца. Длинный одинокий путь пугал ее, она сразу почувствовала на своих плечах всю неотвратимую ответственность за свою собственную жизнь и за жизнь ее сына. А она всегда была слабой. Слабой, никчемной и трусливой.

Дорога развернулась под их ногами пустынная и бесконечная. Поначалу они шагали бодро, потом верхний край валенок стал натирать Антошке ноги и Лене пришлось усадить его на санки, привязать шалью к спинке и тянуть за собой. На подъемах она задыхалась от натуги, а на спусках санки скатывались и били ее по ногам. Но она продолжала идти, шаг за шагом, сажень за саженью. Солнце стало скатываться за деревья и дорога утонула в тени. У Антошки промерзли руки и ноги и Лена несколько раз останавливалась, сажала ребенка на колени и отогревала его у своей груди, у бедер, под пальто. Затем она снова усаживала его на санки, несмотря на его жалобы, застегивалась и продолжала упорно идти. На руке ее вздулись волдыри от веревки, а сумрак все плотнее сгущался под деревьями. Дорога казалась теснее с каждым шагом, и вот уже лохматые от снега кроны обступили ее с обеих сторон, нависли над самой головой. Иногда ее охватывала паника от мысли, что она пропустила нужный поворот, и она возвращалась, приглядывалась, но деревья не выдавали ни малейшего просвета, ни малейшей надежды.

Небо ввеху было еще светло-серым, а здесь, между деревьями, уже сгущались сумерки. Где-то впереди, за плавным поворотом, раздался конский топот и Лена испуганно оттащила санки в сторону, в сугроб. Навстречу ей по дороге, вырвавшись из-за деревьев, пронеслась небольшая группа всадников, проскакала мимо, пыхнув в ноздри разгоряченным конским запахом и фырканьем. Она облегченно вздохнула, но один из них придержал коня и, поравнявшись с ней, крикнул:
- Стой, кто идет!
- Это я.
- Хто такая!
- Я, Лена. Далеко еще до Багрово?
Один из его товарищей обернулся, остановив коня:
- Кто там?
- Кака-то тетка! Идет в Багрово.
- Ну и хрен с ней, поехали.
- Я тебя не знаю, ты не тутошная? Откуда идешь?
- Из Котляровки.
Было уже довольно темно и Лена не могла разглядеть ни его лица, ни обмундирования.
- Давай, давай, поехали скорей! - поторопил его товарищ и крикнул вперед:
- Максим! Тут тетка бредет, брать ее?
- Откуда-то издали раздался голос, но слов Лена не расслышала.
- К кому в Багрово?
- К Трофиму.
- А! К Авдееву, чтоли?
- К нему.
- Да брось ты ее! - нетерпеливо окликнул его товарищ.
- А что, родня что-ли?
- Знакомая.
- Ну, ну. Завтра подъедем – проверю, какая такая знакомая. Пошла!
Он стегнул коня и поскакал догонять своих товарищей.
Только теперь Лена почувствовала, как дрожат ее колени, ее руки. Она снова вытянула санки на дорогу и пошла дальше, спотыкаясь, по затоптанному снегу.

Стало по-настоящему темнеть и подстегнутая страхом Лена прибавила шаг, несмотря на смертельную усталость. Она понимала, что тратит свои последние силы и пристально вглядывалась в полосу деревьев, тяжело дыша в заиндевевшую шаль. И вдруг она снова услышала конскую трусцу и скрип полозьев, на этот раз позади себя, и снова сердце ее тревожно забилось. Она отошла в сторону и оттянула за собой санки. Увидев приближающиеся мужицкие сани, она отчаянно замахала руками. Ей уже было все равно, были-ли это красные, или белые, главное, чтобы кто-нибудь помог им выбраться из этого леденящего черного леса. Сани проехали было мимо, но остановились.
- Тпру! Кто тута? Идешь куды?
- В Багрово! Только вот кажется мы заблудились. Вы нас не подвезете?
Лена разглядела на санях старичка в облезлой ушанке и надежда снова вспыхнула в ней.
- А вы откелева, из Котляровки?
- Оттуда.
- Ну, залезай, чово ждешь! Не видишь, ночь на дворе?
Лена усадила ребенка на сани в солому и хотела поставить рядом санки, но дед сердито махнул рукой:
- Вещи-то ставь, а салазки сзади привяжи. Тфу-ты, дай-ка я! Вожжайся тут с тобой.
Лена с облегчением уселась на солому рядом с сыном и, если бы не было слишком холодно, разрыдалась бы от счастья. От деда сильно пахло влажной кожей и навозом.
- Н-но! Пошла, волчья сыть! А вы к кому к нам в Багрово?
Сани тронулись и она потеряла равновесие.
- А? - спросила она.
- Я грю, к кому идете!
- А! К Авдееву Трофиму. Знаете такого?
- Как не знать, чать он зять мой. А почто к нему? Родня, чтоли?
- Нет, не родня. У меня к нему записка от отца Василия.
- От отца Василия Котляровского батюшки?
- От него.
- Когда это?
- Когда – что?
- Когда, говорю, видали вы его?
- Кого, батюшку? Утром сегодня.
- А!
Дед на минуту замолчал, затем обернулся к Лене и попытался заглянуть ей в глаза сквозь темноту.
- Так нету его, отца Василия.
- Как нету? Утром был, а как же, вот, и записочку мне написал.
- Убили его нынче. Душегубцы.
- Да вы о ком! Я вам о батюшке из Котлярова. Они меня сегодня утром провожали, попутные сани обещали, да вот только знакомый их не приехал.
- Ну так и я об нем, царство ему небесное. Я и должон был вас отвезти, да заграбастали нас с савраской на железную дорогу. Цельный день тама проваландался.
- Да нет, вы ошибаетесь. Этого не может быть. Я сама...
- Эх, дамочка! Я ужо сам все видал. Красные и расстреляли. Матушка вроде с ума тронулася. Соседи забрали ее с детишками к себе пока. Вот так вота.
Перед глазами у нее всплыло радушное румяное личико матушки и веснушчатая мордашка девочки. И сам батюшка возник перед ней, задумчивый и печальный. Его бородатое лицо и сильные мужицкие руки.
- Так куда же она теперь?
- Хто? Матушка-то? Куды-куды. Не знай куды. Бог даст, отойдет.
Лена подняла руку, чтобы перекреститься, но рука ее бессильно упала.

Сани остановились перед деревенской избушкой и старик коротко стукнул в окно.
- Кого тут по ночам черти носят! - грозно выкрикнул мужской голос.
- Ты мне тута не чертыхайся! Принимай гостей.
- Ты, чтоль, тятенька?
- Я. Скажи Марфе, пусть помолится за упокой души убиенного раба божия Василия. И сам молись. Отпевать-то чай некому.

Лена провела ночь на лавке, а Антошка на печке, устланной тюфячком и овчиной, вместе с другими детьми. Пальцы на руках и ногах горели, отогреваясь. Она несколько раз просыпалась от тревожных, беспокойных снов с гудящими от усталости ногами и болью в пояснице. Прислушивалась к ночным звукам: всхрапыванию хозяина дома, поскрипыванию кровати, поскрёбыванию мыши в углу. Один раз она встала, чтобы напиться в темноте из ведра в углу, накрытого дощечкой и с кружкой для питья, поставленной сверху. Опять улеглась, осторожно подбирая ноги, и еще долго вздыхала в темноте, плакала, пока не забылась вновь. Утром хозяева встали еще затемно, белый женский силуэт нащупал у кровати башмаки и закрутил на затылке косу. Одевшись, хозяйка загремела ведром, пошла доить, хозяин накинул тулуп и отправился теребить сено. Лена тоже встала, но сидела тихо в ожидании хозяев, чтобы не разбудить детей на печке. Она сидела при лампе и зевала, шевеля пальцами на ногах. На сердце у нее было тяжко. Она поискала в себе, откуда в ней это ощущение беды, вспомнила и понурила голову. Батюшка! Лена перекрестилась на образа и прочитала короткую молитву мытаря. Скорее бы уехать подальше от этих проклятых мест!

Вернулась хозяйка, рассыпала перед топкой дрова и затопила печь. Лена огляделась: изба сохранила в своих стенах следы недавнего благополучия. Все в ней было сработано добротно и надолго. Под иконостасом вышитый красным рушник, в горнице широкая деревянная кровать, застланная домотканным покрывалом, гордо стоящие подушки. Проснулись дети за занавеской на печи, удивляясь нежданному гостю, спавшему рядом с ними, зашебуршили, захихикали, цветастая занавеска смялась, ожила. Хозяйка возилась у печи, шурудила кочергой, подкидывала дров и готовила завтрак. Лена, вчера с вечера еще не видевшая перед собой никакого будущего, несчастная и потерянная, с восходом солнца вновь почувствовала прилив жизни, тепла и надежды. После короткого туалета у рукомойника в углу они позавтракали.
- Вот только чаю нет. Пьем сушеную малину да шиповник.
- Так у меня есть немного заварки! - радостно воскликнула Лена и бросилась к своиму баульчику. Она достала пакетик чаю и с улыбкой тряхнула им:
- Вот, китайский.
- Нет, нет, нам не надо, - сказал хозяин, - держите при себе, вам и самим в дороге может пригодиться, но увидев расстроенное ленино лицо, засмеялся:
- Ну ладно, только маненько.
- Вы понюхайте, как он пахнет! Это же самый лучший сорт!
- И стоит дороже золота, - недовольно ответил хозяин.
- Я и не знаю, честно говоря. Его всегда мама покупала.
Она отсыпала немного душистого чаю в жестяную баночку с цветочками и задумчиво покопалась в вещах. Нащупала серебряную пудреницу и протянула хозяйке.
- Вот, возьмите, подарок вам за вашу доброту.
- Эх, Елена как вас?
- Андреевна!
- Нам ничего вашего не надобно. Берегите свое добро, мало-ли что. А мы последнюю волю батюшки нашего исполнили, вот и хорошо.
Мужик перекрестился.
- Нет, нет, вы возьмите, пожалуйста. Не дай бог украдут по дороге, жалко будет, - слукавила Лена, - а так хоть хорошим людям останется. Лена нажала на кнопочку и пудреница открылась на лебяжью пуховку и зеркальце – вот, здесь зеркало!
Хозяйка вспыхнула и опустила голову под строгим взглядом мужа, но Лена сунула пудреницу ей в руку. Мужик пожал плечами и его жена улыбнулась, с любопытством раззглядывая удивительную вещицу, с улыбкой играя ямочками на щеках.
- От бабы дуры. Всякой хрени радуются. Зачем тебе? Ты что, рожу, чтоли, мазать будешь?! - вскрикнул хозяин.
- Тут зеркальце, вот, можно поглядеться, - смущенно ответила жена.
- Возьмите, возьмите. Вещь серебряная, можно будет продать при случае.
- Ну ладно, пусть берет. Вы кашу ешьте да собирайтесь. Я сам отвезу вас в Нижний, пока никто нас в деревне не видал.

В тот же день Трофим отвез ее в Нижний. Остановились они на серой неопрятной окраине, у его знакомой, согласившейся сдать ей на день-другой комнату без содержания за немалую цену. Закуток, носивший громкое название комнаты для прислуги, представлял собой отгороженную фанерой каморку, в которой едва вместилась узкая железная кровать, колченогий столик и табуретка. Но для них с Антошкой удобство жилья не представляло никакого интереса. Наутро они отправились на вокзал и после долгих расспросов и толкотни у окошечка, потрясая купленным в Москве билетом, получили презренную бумажку, служившую пропуском, и два места на поезд ценою в золотое кольцо с аметистом.

Вечером они уже сидели в теплушке, вцепившись в саквояж и прижимая к себе сверток с купленными в городе продуктами. Пассажиры вокруг были злыми и усталыми. Никто не мог быть уверен в том, что сев на этот поезд, действительно доберется до места назначения. В вагоне не было даже печки, но народу набилось столько, что через час езды всем стало жарко. Только по полу, по ногам, скользил коварный ледяной сквознячок. Лена положила саквояж под голову и прикрыла его соломой. Они улеглись, надеясь провести ночь спокойно. За ночь поезд останавливался несколько раз, но никто не потревожил спящих пассажиров. Наутро, на одной из станций случилась первая проверка документов. Казалось, это были красные, не слишком злые. Пошлись по вагону, оглядели пассажиров и вышли. Поехали дальше.

К вечеру поезд остановился снова и на этот раз на голом месте, в степи. Пассажиры открыли дверь, впустив в вагон ледяной буран и соскочили на насыпь, чтобы узнать причину остановки. Вскоре народ зашевелился, подбирая узлы и мешки, в вагоне образовалась давка, прекратившаяся только с появлением перед открытой дверью вооруженных всадников. Один из них остался стеречь дверь с винтовкой наперевес, а другие прошли по вагону, пристально изучая багаж, тыча носком сапога в узлы и заставляя хозяев открывать чемоданы. Вскоре всем стало ясно, что это были ни красные, ни белые, это был просто грабеж поезда. Протестовавших избивали на месте, или уводили вон из вагона, подталкивая прикладом, Люди хватались за вещи, за полы грабителей, поднялся невообразимый гам. Визжали испуганные и избитые женщины, душераздирающе кричала молоденькая девушка, которую тащили за косы прочь из вагона, орали дети, ругались мужики. Было слышно, как избивали мужчину, вступившегося за соседку, до Лены ясно доносились звуки ударов, стоны и уханье. Она обхватила сына и прижала его лицом к себе, дрожа всем телом. Саквояж свой она успела сунуть под топчан и прикрыть грязной соломой.
- Где вещи?! - спросил ее один из грабителей и Лена растерянно показала на лежащие посреди вагона кучи развороченного барахла.
Человек показался ей страшным. Из-под кубанки торчали блеклыми космами немытые пряди валос, а из всклоченной светлой бороды разносился запах самогона и чеснока. Он схватил ее за подбородок сильной костлявой рукой, а другую запустил ей под подол. Лена сдавленно взвизгнула, Антошка вцепился сзади ей в пальто. Хищная редкозубая улыбка сошла с его физиономии, когда он почувствовал под рукой ее выступающий живот. Зло, с отвращением, он освободил блуждающую руку и отшвырнул Лену назад, на топчан, толкнув в подбородок. Лена прикусила язык и рот ее наполнился соленой кровью. Грабители столкнули из вагона на снег облюбованные ими вещи и стали соскакивать сами. Последний, глянув на Лену, вернулся и потянул ее за воротник, но его приятель окликнул его:
- Брось ты, она икряная, тут и свеженьких до черта.
Все это произошло довольно быстро, Лена даже не успела умереть со страха. Стало тихо, только в углу вагона всхлипывала старуха и шевелились, пытаясь оправиться, избитые пассажиры. Холодный резкий ветер, врывавшийся в открытую дверь, теребил окровавленную солому на полу и под его порывами на куче вещей весело трепетала рукавом легкая женская блузка. Паровоз продолжал пыхтеть где-то там, впереди, и Лена не знала, поедет ли поезд дальше, или надо уходить. Она приблизилась к открытой двери вагона и сразу-же отшатнулась: прямо на снегу, средь бела дня, насиловали женщин. Двух молодых девушек в разтерзанной одежке грабители бросили рядом с собой в сани и помчались с улюлюканьем куда-то в бескрайнюю белую степь. Лена села на свое место, прижала к себе сына и стала ждать. Крики за насыпью стали стихать и вокруг восстановилась тишина, только паровоз продолжал нетерпеливо пыхтеть неподалеку.
- Кажется уехали, гады, - произнес мужчина с разбитым лицом, - надо сходить узнать, что нам делать дальше. Едем – не едем.
Вместе с Леной и Антошкой они спустились на грязный, затоптанный снег, с опаской огляделись и пошли вдоль состава вперед, к паровозу. Народ, пережидавший прогром на снегу, стал снова забираться в вагоны, прячась от ветра и надеясь поскорее покинуть это место. Паровоз продолжал натужно пыхтеть. Подойдя совсем близко к шумно пускающей пар машине, Лена с ужасом увидела торчащие из двери ноги кочегара и склонившегося на переднюю панель мертвого машиниста. Ветер неласково теребил седые волосы на его неподвижной голове и он казался просто задремавшим.
- Где-то здесь должен быть помощник машиниста, - пробормотал ленин попутчик, сплевывая кровь в затоптанный снег и оглядываясь.
- Вы думаете, что он сможет вести поезд?
- А черт его знает! Что-то его нигде не видно. Может забрали.
- А может лучше уйти отсюда?
- Куда? Вы местность эту знаете?
- Нет, не знаю. Я даже не знаю, где мы.
- Ну вот. И я не знаю. Ночь на дворе. До утра пересидим в вагоне, а там посмотрим. Куда люди, туда и мы. Надо набрать угля и развести в вагоне огонь, пока мы все не померзли.
- Так там и печки нет!
- Что нам печка, вон, два камня, ведро с углем, так и переночуем.
- А если они вернутся?
- Не думаю. Брать с нас больше нечего.

Утром Лена снова тащила санки по заснеженной дороге, тянувшейся параллельно путям. Местность была открытой, но она была не одна. Другие пассажиры, отчаявшись ждать неизвестно чего в холодном вагоне тоже пустились в путь. Вскоре все идущие опередили ее и она осталась одна с Антошкой и санками. К вечеру она дошла до небольшой деревни и постучала в ближайший дом. Хмурое мужицкое лицо настороженно выглянуло в оконце, а затем появилось в двери.
- Чего надо!
- Здравствуйте. Мне бы у кого-нибудь сани нанять.
- Нет саней. Все уехали. Народу тут за день вон сколько проходило.
- А что делать? Может переночевать пустите?
- Еще чего! Иди, откуда пришла. Много вас тут ходит.
Лена постучала в одну избу, в другую, но ей либо не открывали, либо гнали вон. Наконец в самой маленькой покосившейся избушке ей дала приют старая бабка, похожая на бабу Ягу.
Там было тесно и довольно грязно. По избе бегали куры, а сенях была привязана коза. Есть у старухи было нечего и Лена с радостью поделилась с ней вареной картошкой и краюхой ржаного хлеба. Они разогрели все на краю плиты и даже заварили чаю. Благодарная старуха уложила Лену с ребенком на собственной кровати, а сама улеглась на сундуке. Всю ночь их свирепо кусали клопы, а на утро Лена с отвращением увидела на тряпье, служащем бабке постелью свежие кровяные пятна.

Наутро ей удалось нанять сани и расспросив ее в сотый раз о месте назначения, мужик за приличную цену согласился довезти ее в нужном направлении до деревни, название которой она забыла. А там снова поиск ночлега, и снова дорога, бесконечная, не ведущая, казалось, никуда. Дорога, полная неожиданностей, петлявшая от деревни к деревне. У Лены не было карты, а ее познания в географии оказались настолько несостоятельны, что она и сама удивилась. К чему было изучать названия столиц неведомых государств, если она не имела даже понятия о том, какой из городов ближе, Пенза или Казань. Ей не оставалось ничего другого, как довериться знаниям местных жителей, которые знали хотя-бы название ближайшего городка и направление, по которому ехать. За неделю пути она узнала, что это за народ - мужики, которых раньше она видела только из окна своего экипажа. Она научилась угадывать за их внешней хмурой настороженностью скрытое сочувствие и доброту, а за поддельной тупостью – недоверие. Многие, несмотря на свою бедность, сочувствовали ей, были готовы помочь и поделиться последним. Попадались и злые, неприветливые, и скупые, рассчетливые. Лена тоже изменилась. Это была уже не та молодая светская дама, сиявшая на московских балах, а просто баба, беременная русская баба. В пути она научилась разжигать печь, стирать бельишко, браниться и торговаться. Она уже не принадлежала больше ни какому сословию, ни к какой династии. Она была одна, как волчица, и ей надо было шагать к своей цели и охранять вверенную ей судьбой жизнь сына. Картинки прошлой прекрасной жизни уже почти стерлись из ее памяти, от них остались только романтические туманные видения, похожие на сон. Покинув привычный кокон своей уютной московской жизни и выйдя на заснеженную дорогу, она потихоньку выковала свою настоящую, данную ей богом натуру. Лена обнаружила, что ее упрямство, которым мать всегла попрекала ее, было вовсе и не упрямством, а скорее упорством. Где-то в глубине себя она обнаружила достаточно мужества, чтобы постоять за себя, самостоятельно принимать решения и даже пойти на риск. Она просто никогда не пользовалась своим мужеством раньше и оно дремало в укромном уголке ее души без употребления. Конечно-же, ей бывало страшно, но это был уже не шалопутный детский страх перед неизведанным, а остережение перед вполне определенной опасностью. Она уже не боялась темного безлюдного леса, она боялась леденящего холода, ночных волков и незнакомых людей.

Когда пешком, когда на санях, она добралась до Самарской губернии. В одной из крошечных деревень, название которой она даже и не спросила, после недолгих уговоров ее пустила на ночовку молодая вдова с двумя малыми детьми. С вечера хозяйка избы была скучна, молчалива и зябко куталась в шаль, а ночью у нее поднялся страшный жар и она стала бредить. Лена поднялась, несмотря на гудящие от усталости ноги, и запалила лампу. Женщина металась в постели вся в поту. Всю ночь Лена просидела у ее постели, охлаждая ей лоб мокрой тряпкой, а утром, когда та перестала бредить и заснула, посмотрела на растерянных, голодных детей и пошла колоть дрова для печки. Дело это для нее было новое, но она вскоре присноровилась, а еще через день орудовала топором, как заправский лесоруб. Она топила печь, варила похлебку, ловко управляясь с ухватом, ухаживала за детьми и стирала белье в корыте на всю ораву, не обращая внимания на смущенные просьбы хозяйки не утруждаться. Единственное, чему она так и не смогла научиться – это доить корову. Корова пугала ее прикосновением своих шершавых губ, она смотрела на Лену умными влажными глазами и шумно дышала в руку теплым молочным дыханием. Лена ясно представляла себе, что корову надо было кормить и поить, но она не знала, как это осуществить. Она решилась постучаться в соседнюю избу и, когда ей отворили, смущенно объяснила ситуацию. Любопытная рыжая соседка расхохоталась, схватившись за бока, но тут-же повязала на голову старую шаль и пришла ей на помощь.
- Ты откуда такая, аль родня?
- Постоялица.
- А! А надолго-ль?
- Да нет, вот встанет на ноги хозяйка, я и поеду.
- А откудова ты, чать небось из Самары?
- Оттуда, - соврала Лена.
- Так ты вота и гляди как надо. От эдак, и дои потихоньку. Сенца ей подкинь, водички подогрей. Вон, вёдро-то на гвозде! Дык ведь все люди своих давно подоили, до свету. А ты вона как, мурыжишь ее, болезную. Я за дойку-то молоком с вас возьму. Нальешь что-ли маненько?
- Налью.
- А сама-то никак на сносях?
- Да вроде как.
- А где мужик-то?
- Да там, где и все, на фронте.
- От, беда-то какая. Чать люди вроде уже по домам едут. А твой-то все там?
- Там.
Каждый раз утром и вечером, соседка стучала в окошко и гремела ведром. За молоком приходили соседи, принося в обмен кто картошки, кто гороху, кто яиц. Она и сама отдохнула, ожила, несмотря на всю переделанную домашнюю работу, а живот ее продолжал расти.

Когда хозяйка поднялась, пошатываясь от слабости, в доме стало веселей. Она знала как приструнить расшалившихся детей и как лучше запалить печь. Лена прожила у них еще несколько дней и снова двинулась в путь. Ехать ей осталось недалеко, да и она уже не была больше той изнеженной дамочкой, что боялась выйти из дому без сопровождения. Последний день пути был нескончаемо долгим, попутные санки высадили ее далеко от города и ей снова пришлось тянуть салазки по скользкой дороге. Ночь застала ее на окраине. Она не знала, что в городе комендантский час и обратилась с вопросом к первому-же отряду милиции. Ее не задержали, а сжалившись над уставшей путницей, указали самый короткий путь к дому Ереминых, предупредив о том, что город полон опасностей. Лена долго брела из последних сил вдоль по пустынной Никольской, боясь, что в потемках не заметит переулочка, отороченного липами. И она прошла бы мимо, голые липы выглядели сейчас иначе, чем яркой, зеленой весной. Она свернула в тупичок на авось и, приблизившись к ограде, сразу-же узнала кованные чугунные сердечки и короткую прямую аллею за калиткой. Лена усадила Антошку на кирпичный фундамент и пристально вгляделась в темный сад. Дом стоял в глубине, как молчаливая, темная громада, без проблеска света и без движения. Выпростав из запазухи руку, она тряхнула калитку. Мерзлое железо звонко брякнуло, но никто не отозвался. Тогда она стала трясти калитку изо всех сил и отчаянно звать хозяев, не переставая озираться. Первый-же наряд милиции мог задержать ее без пропуска, а она не знала точно, кто здесь у власти. На аллее появилась согнутая от холода женская фигура, но тут-же исчезла. Лена снова загромыхала калиткой, едва не плача. Появившегося на аллее Василия Ивановича она узнала сразу и едва не упала в обморок от облегчения. Она добралась.

(Продолжение следует)