Помочь сайту
Поздравления
Птица у твоего окна. Главы 7 и 8
20 июля 2018 -
Александр Гребёнкин
- Обрати внимание на краски, которыми написаны картины. Видишь, они накладываются на холст отдельными осторожными мазками, такими чуткими, что каждый из них отзывается в сердце... Несмотря на кажущееся нагромождение и небрежность цветов здесь есть своеобразная ювелирность и тонкость работы.
Так говорил Антон, показывая огромный альбом репродукций. Таня впервые серьезно погружалась в мир импрессионистов, о которых знала раньше поверхностно.
- Мне кажется, что они лучше будут восприниматься на расстоянии, - сказала она.
- Совершенно верное утверждение, - сказал Антон. - Вот садись здесь. Видишь, как падает свет. Жаль, что это только репродукции. Художники рассчитывали, что все эти густо накладываемые краски смешаются в глазах зрителя и дадут мимолетный, необычайно точный, и в то же время редкий колорит. Вот, например, Клод Моне. Один из первых вышел на открытый воздух и погрузился в природу. Все они стремились передать подвижный мир, его изменчивость, мимолетное впечатление от него. Эдгар Дега со своим замечательным "Абсентом". Что можно сказать об этих людях на картине? Да здесь можно сочинить целую историю о жизни этих людей, о серости каждодневного бездуховного мира, об утраченном когда-то взаимном счастье, о людях с трудом доживающих свой век в поисках мелких удовольствий. Для импрессионистов характерно вот это тонкое внимание к настроению человека, передача психологических нюансов. А вот интересная работа "Маки". Какие вкрапления красок, какая гармония! Вот это действительно своеобразная красота. Или "Зима"… Такой удивительно пушистый снег, тени от плетня, только одно живое существо – птица. А вот Ренуар и его "Купальщицы". Это его вечная тема, какая здесь свежесть, непосредственность восприятия жизни…
Погружаясь в искусство мастеров, Таня забывала обо всем.
Звонок вырвал их из мира искусства. Пришли Володя и Ира. Володя принес, наконец-то, законченную картину лесного озера, и Антон восторженно поздравлял его.
Зашел разговор о выставке, которую хотели организовать в Центральном парке.
- Официального разрешения нет, - говорил Володя. - Будем опять идти напролом. Я объяснял ему, что художники должны выставляться, иначе будут чувствовать пустоту, бессмысленность своей работы. Только для себя - это мертвая работа.
- Да разве они когда-нибудь что-нибудь разрешали? - спросил Антон. - Они же боятся нас, как огня. Они поддерживают лишь искусство о заводах и трубах, о рабочих у станков и колхозницах с пшеничными снопами! Об этом спора нет! Это можно…
- Да, но ведь это так мелко, так узко.
- Согласен, Володя. Придется идти на свой страх и риск.
Таня вмешалась:
- Но ведь есть же заслуженные художники. Почему они не помогут молодым, непризнанным?
- Танюша, я бы с удовольствием спросил бы об этом у самих художников. Да у них, в общем-то, реальной власти нет. А те, кто может что-то сделать, чаще всего смотрит на нас, как на дилетантов, которые им мешают.
- А что произойдет плохого, если вы выйдете в парк, и покажите свои картины?
- Официальные власти считают, что мы спекулируем картинами, кроме того, сорим, мешаем отдыхать людям.
- Неужели все они такие жестокосердные, нечуткие?! - возмутилась Таня.
Ира ответила, оглядывая двух понурых художников:
- Да есть там и сочувствующие. Но их мало, да и что они могут сделать?
Антон поднял голову:
- В общем, решение такое. Позвони Васильеву, скажи, что согласны, будем собираться. Уже почти год «работали в стол»! Собираемся на прежнем месте.
- Значит, в воскресенье я к тебе подъезжаю, часиков в семь, чтобы все подготовить.
Таня встрепенулась:
-А можно и мне?
Художники переглянулись, улыбаясь.
-Я помогу с картинами… Ну, пожалуйста, Антон.
- Хорошо, - сказал Антон. – Конечно можно.
Они еще долго обсуждали свои проблемы, пока Володя не взял гитару и не стал перебирать струны. Заструилась песня, высокая, как солнце в зените, гордая, как птица, вдохновенная...
***
В это тревожное воскресенье было особенно холодно, серо и хмуро. Мерзли руки, и Таня жалела, что не взяла перчаток. Временами она дышала на руки, и тогда острые иглы холода, пронзавшие пальцы, понемногу таяли.
Тучи серой непроглядной пеленой гордо нависали над городом, цепляясь за острые штили старинных башен, а лужи собрались нежным, хрупким, темным ледком. Иногда снопы острых, редких лучей прорывались сквозь завесу туч, блистали золотыми брызгами в зеркалах ледовых луж и тут же исчезали.
Таня спешила к Антону. Она переживала о том, что не сказала маме правды, сочинив историю о каком-то коллективном школьном мероприятии. Само чувство этой мелкой, ненужной лжи неприятно жгло ее сердце.
Старенький горбатый "Запорожец", принадлежавший Володе, уже стоял подъезда. Картины аккуратно складывали на заднее сидение, где их могла бы придерживать Таня. Более мелкие работы, аккуратно запаковав, клали в багажник.
Когда все необходимое было уложено, Володя завел мотор и аккуратно двинулся с места.
Антон подмигнул Тане:
- Как настроение, Танюша?
Таня улыбалась в ответ, хотя внутри ее было неспокойно.
Они долго петляли по сумрачным воскресным улицам. Парк был весь заполнен народом. Деревья стояли облетевшие, полуголые, черные, озябшие. Между деревьями у скамеек, возле паркового пруда, с напуганными, хлопающими крыльями дикими гусями, располагались художники и сотни их картин. Таня помогла расставить работы Антона и Володи и побежала смотреть другие. Здесь были полотна самых разных направлений: реалистические, фантастические, абстрактные, копии классических картин известных художников. Насладившись созерцанием картин, от которых разбегались глаза, и рассеивался разум - так их было много, Таня вернулась к Володе и Антону.
- Чего здесь только нет! - сказала она. - Столько всего и все разное! И все ужасно интересно!
- У каждого мастера свой мир, свои вкусы, - серьезно сказал Антон. - Каждый из них неповторим, ибо это его взгляд на мир, на жизнь. Мир он пропускает через себя, через свои идеалы, знания, чувства, отображая все это в своих произведениях. Поэтому творчество художника, писателя особенно ценно. Он зорче других видит, и то, что создает он - уже никто не создаст! Не будет другого такого Левитана, другого такого Пушкина или, допустим, Моцарта, ибо они оригинальны и их творения - это их мир.
- А, допустим, ученые, их вклад тоже ценен? - спросила Таня.
- Безусловно, наука двигает общество вперед, она движет разум, а художник, больше - чувства. Ученые двигают общество вперед технически, а писатели, художники, артисты, музыканты, скульпторы - духовно. И то, и другое, безусловно, важно. Но, заметь, что сейчас в обществе, довольно-таки развитом в техническом отношении, так не хватает духовности. Люди озлоблены, опустились до уровня одного только потребления и живут, довольствуясь малым, только для себя. А надо жить, еще думая и о других, любить окружающее и окружающих. И идеалы Любви, Добра и Красоты воспитываются только искусством. Открытие в науке рано или поздно произойдет, если его не сделает один, так сделает другой. А книгу написать может только один человек, никто такую же уже не напишет, ибо у другого, и книга будет совсем другой.
Таня задумалась. Ветерок играл ее волосами, она, то и дело, убирала их с лица.
- Вот все говорят - нужно воспитывать искусством. Но ведь далеко не все люди могут воспринимать искусство, - сказала она, глядя куда-то вдаль. – Я знаю многих людей, которых, кажется, ничем не проймешь, не взволнуешь, не заденешь. Они как в глухой броне, только смеются над всем этим.
- Это люди немного другого склада ума и души. Их ум слишком конкретен, они не могут открыть свое сердце... Возможно, у таких еще с детских лет не воспитали чувство прекрасного. А кто-то еще и не умеет мыслить абстрактно…
- А у нас в школе преподается эстетика, изобразительное искусство, но все равно есть ухмыляющиеся и циничные, и они своими насмешками часто мешают другим воспринимать искусство.
- Ну, из них совсем не обязательно вырастут циники и скептики. У некоторых это просто мальчишеская бравада. Она с возрастом обычно проходит. Но все же ты затронула серьезную тему. Цинизм и скепсис могут глубоко войти в человека, и он, даже при больших умственных задатках, может «заболеть» ими на всю жизнь. Хорошо, если ума хватит на удержание равновесия и такой человек просто относиться будет ко всему с сомнением. Это нормально, бывает и такой склад ума у человека, но, при условии, что его сердце и его душа будут при этом работать... Но может получиться и умный, холодный, ухмыляющийся мерзавец, идущий к цели, переступая через других, делая карьеру. Такие мне неприятны, хотя это уже человеческая трагедия. А начало всему, конечно же, неправильное воспитание дома, плохое окружение, засасывающее человека….
Разговор давно принял серьезный и интересный оборот, ибо Таня уже начала задумываться над подобными вопросами. Откуда берется плохое в людях? Читая книги, наблюдая жизнь, она замечала, как, иногда, сама жизнь выхолащивала хорошее в человеке, когда он погружался в эту пучину.
- А можно противостоять окружению? - спросила она Антона, который задумчиво присел на каменный барьер, окружавший парковый пруд.
- Да, если у человека есть нравственный и духовный стержень. А он формируется, конечно же, воспитанием, а также литературой и искусством, чаще всего путем самообразования. Ибо в школе, в общем-то, и нет эстетики, как таковой, как предмета. В школах почти никак не преподается ни творчество писателей мирового значения, ни творчество мастеров искусств, например, живописцев, скульпторов, кинематографистов… Предметы ИЗО, музыки – на нижайшем уровне. Часто нет необходимой техники. … Да и вид школы снаружи и внутри бывает антиэстетичным. А это большой урон в деле воспитания личности.
- Но все же, среди людей, есть и приятная противоположность тем, о ком говорится, - решила подсказать упрямая Таня.
- Да, есть. И их много. И это не только духовная основа общества - писатели, художники, ученые. И среди простых людей есть, только не проявили себя до конца. … Бывая на рыбалке, я беседовал с некоторыми рыбаками. Это люди разных профессий: водители, колхозники, инженеры, учителя, рабочие заводов. Ты не поверишь, Таня, как многие из них тонко чувствуют природу! И этому их почти никто не учил! Это в их душах! И это восторженное отношение людей к окружающему миру нужно подмечать, развивать! А у других – интерес к книгам, к хорошему серьезному кинематографу. Это дает многое, очень многое. Многое формирует, сдвигает горы, переворачивает сознание. Особенно если это закладывается в детстве. Вот большинство таких людей и ходят на выставки. Смотри, как подолгу они простаивают у картин…
- А вот меня, например, почти ничему никто не учил.
- Ты молодец, - похвалил, улыбнувшись, Антон. – Ты почти все сама, да мы, вот, вовремя подвернулись. Есть ведь и такие, кто утончал свои чувства, воспитывал себя духовно, а потом под ударами тяжелых жизненных обстоятельств падал. У этих людей надломлена воля, распадается духовный стержень. Таким людям надо помогать.
- Но как? Протянуть им руку помощи? Любить их, объяснять им, показывать картины, фильмы?
- Конечно. Иногда одна прекрасная картина или даже один взгляд в толпе разбудят человека, сердце его встрепенется, потянется зеленый росток, но тяжелые обстоятельства вновь сломают его. Для этого и существуют люди, которые пишут картины, книги, пробуждают чувство прекрасного, лечат, спасают души… Ох, что-то мы увлеклись серьезными разговорами, Таня.
- Нет, Антон, мне это безумно интересно, - сказала Таня. – А вот вы пишите картины, разве вы лично не получаете от этого удовлетворение?
- Конечно, получаю, иначе не писал бы.
- А не думаете, что другим людям может это не понравится?
- Знаешь, что… Конечно, я во многом тружусь для себя, но при этом так заразительно хочется поделиться с кем-то другим тем прекрасным, что я вижу. Но если бы я работал только для того, чтобы работать, то есть - не вкладывая душу, как-бы по заказу, или на публику, и не испытывал бы при этом никакого удовлетворения, то не написал бы и одной картины. Наверное, это такой разумный эгоизм. Мне это нравится и нравится другому, и то, что это нравится другому, зажигает меня на дальнейший труд. А работа только ради денег, положения, дешевого эпатажа, когда наплевать на людей. … Это страшно. … Вообще эгоизм – спорная тема, непочатый край размышлений.
Таня заметила, что у Володи купили два офорта.
- Повезло, - сказал он. И добавил для Тани: - А вообще-то покупают немного, потому, что дорого.
Какая-то пожилая женщина долго смотрела «Лебедей», написанных Антоном, а затем, не торгуясь, купила и поблагодарила. Немного рассеянно, но довольно, она пошла дальше по парку, бережно сжимая в руках драгоценную покупку.
- Ну вот, дело идет, - говорил весело Володя.
Так в разговорах, размышлениях пролетал день.
***
К середине дня в отдаленной части парка, среди художников стал возникать неясный глухой шум, волнами долетавший до Антона, Володи и Тани. Слышались споры, с отдельными громкими возгласами, чей-то хрипловатый голос что-то доказывал.
- Видимо пожаловало какое-то начальство, - сказал Володя. – Сейчас будут придираться насчет цен, тематики и прочего…
Антон ушел в толпу, узнать, в чем дело. Вернулся он скоро, был хмур, махал рукой, что-то шепнул Володе на ухо. Лицо последнего стало сосредоточенным и замкнутым.
- Могут и разогнать, - сказал Антон Тане.
Таня хотела спросить его о сути дела, но не успела.
Толпа разошлась, и вот уже полотна соседних художников разглядывала группа представительных мужчин. Пожилой, достаточно крепкий человек, в дорогом сером пальто и шляпе, что-то громко говорил, указывая рукою в перчатке. Его спутник – длинный и худой, что-то отмечал в блокноте. Третий – молодой, маленький, временами щелкал фотоаппаратом, то отходя, то приседая, выбирая нужный ракурс. За ними шел милиционер.
Тане стал слышен отрывок их разговора:
- … Но отражения жизни народа, как не было, так и нет. … Где трудовые подвиги рабочих? Или колхозников? Где все это? Что это за полосы и круги? А тут просто краской наляпано. Мазня какая-то! Ничего непонятно, неудобно смотреть! А вам самим не стыдно? А сколько стоит эта…? С ума сошли!
Пожилой покачал головой, поправив шляпу и весь преисполненный достоинства, двинулся дальше, одновременно махая перчаткой, что-то выговаривая длинному. Тот кивал, вздыхая и разводя руками.
Они остановились у картин Володи и Антона. Цепкий, скептический взгляд пожилого мужчины, быстро скользил по полотнам.
Длинный, опережая своего начальника, сразу набросился:
- А где трудовые будни? Где то, что понятно и близко народу?
- Откуда вы знаете, что именно понятно и близко народу? Вы сами дома у себя картины вешаете? Неужели передовиков-комбайнеров? – сказал Володя.
Длинный махнул рукой, переглянувшись с начальником ухмылками.
- Это народу тоже понятно, - сказал Антон. – Вы спросите об этом у людей. Мы воспитываем чувство красоты, стремление к идеалу. А что касается стилей, тем, то они разные…
Длинный перебил, процедив сквозь зубы:
- В колхоз, на поле надо выезжать и видеть, как там трудятся люди.
- Но об этом уже сотни раз писали. Я предпочитаю писать о вечном…
Молчавший пожилой мужчина подал голос:
- Ну, тут, в общем-то, красиво написано. Но это же декадентство, Виктор Петрович. Буржуазный дух, упадок культуры. В работах нет реализма! Зато секс и порнография имеются, это, пожалуйста.
И он указал на портрет женщины у зеркала, сидящей полуобнаженной.
- Нет, это не пройдет. В таком виде не пройдет, ни в коем случае, - покачал головой длинный Виктор Петрович.
Антон вмешался.
- Простите, но перед вами отнюдь не порнография. Обнаженное тело писали все художники всех времен и народов, стараясь при этом передать красоту человека. Вы вспомните статуи древних греков. Вам известен Пракситель? А «Венера с зеркалом» Веласкеса? А «Маха» Гойи? Красота вдохновляет людей, их нужно воспитывать на красоте! Тогда меньше вокруг будет некрасивого и уродливого.
- Что вы мне здесь лекции о красоте читаете? – возмутился, тот, кого называли Виктором Петровичем. – Я сам все знаю. Но у вас слишком уж откровенно все изображено. В общем – то все это - буржуазные штучки!
- Не могли одетой эту барышню нарисовать? – подхватил, ухмыляясь, человек с фотоаппаратом.
- Может быть, в робе или в комбинезоне? – также иронично и едко сказал Антон. – Это была бы, по-вашему, норма приличия.
Начальник, сощурившись, сказал:
- Ничего не хочу слышать! Никаких оправданий! Голых тел не должно быть. Это развращает молодежь, падает нравственность!
Вмешался Володя:
- Да чем больше будет запретов, тем больше и будет разврата. Будут покупать непристойные, действительно антиэстетические порножурналы, начнутся всяческие отклонения. А на красоте истинной люди воспитываются, она вечна. Ведь в человеческом теле нет ничего дурного…
- Бросьте вы, - сказал начальник, явно не желая вступать в дискуссию. – Все вы мастера болтать языком. Всех вас пора уже за решетку за растление.
И повернувшись, добавил:
- Виктор Петрович, чтобы я этого больше не видел. Как хотите!
- Так что же тогда можно? – спросил Антон, с таким отчаянием в голосе, что Володя дернул его за рукав.
Таня с горечью наблюдала всю эту сцену. Преодолевая неизбежное колебание, она всей своей душой чувствовала: «Быть этого не может. Не может быть, чтобы все было плохо. Нет, наоборот, это прекрасно, удивительно! Нет, эти люди жестоко ошибаются».
В это время Володя лихорадочно доказывал главному начальнику допустимость в советском искусстве обнаженной натуры, вспоминал скульптуру Шадра, и то, что в советских изданиях, и в музеях подобное имеется, но тот, слабо отвечая, все махал пренебрежительно рукой. Собравшись было идти дальше, он остановился у последней Володиной картины, изображавшей огромное заходящее солнце, спроси цену и тут же преувеличенно громко удивился:
- За такую мазню! Тут же ничего разобрать нельзя! Почему так дорого?
Володя развел руками:
- Краски, работа…
- Безобразие, - ругался пожилой начальник. – Развели тут спекулянтов. Работать надо, а они, понимаете, мазюкают! Тунеядцы! Пора с этим кончать.
Последние слова он сказал немного тише и адресовал их длинному, затем двинулся дальше, а за ним покатилась его немногочисленная, согласная и кивающая свита.
Милиционер пристально посмотрел на Володю, улыбающегося и по привычке дергающего себя за кончик бородки, окинул взглядом молчащего, склонившего голову Антона и пошел дальше.
- Как у него глаза не выскочили, - пошутил Володя.
- Невежественные люди, - печально вздохнул Антон.
Тут же их внимание привлек мужчина в очках, который держал за руку мальчика.
- Боже, какое чудо, - говорил он, рассматривая «Бурю на море». – Посмотри, какие волны, корабль… И сколько? А.… Эх мало денег, не хватает…
- Много не хватает? – спросил участливо Антон.
- Увы! – махнул рукой мужчина, собираясь уходить, но все еще не могущий оторвать глаз от картины. – Аванс небольшой получил.
- Берите, уступаю полцены, - сказал Антон.
Мужчина, с блеснувшей радостью в глазах, засуетился, доставая деньги, благодарно глядя то на Антона, то на картину.
Он удалялся вместе с мальчиком за руку и запакованной картиной, а Таня, глядя им вслед, испытывала неподдельную радость и облегчение.
За последующие полтора часа они продали еще две небольших картины, что было довольно удачно для сегодняшнего дня.
Внезапно тихий шумок выставки прорезал громкий звук голоса в мегафоне.
- Граждане спекулянты! Просьба немедленно очистить территорию парка. Выставка закрывается и запрещается!
- Это почему же? За что? – спросила Таня.
- Вот из-за этого начальства, - сказал Антон.
Послышались голоса.
- Я бы не ушел, принципиально.
- Ребята, художники, останемся здесь!
- Хуже будет!
- Чего уж может быть хуже! Они нас отсюда прогонят, а потом уже нигде собираться не дадут.
- Правильно, правильно, - зашумели голоса.
Никто почти не тронулся с места, все были взволнованы и напряжены.
Мегафон еще раз повторил объявление.
Но мастера не умолкали.
- Они издеваются над нами! Мы что же, не люди, нам и творить нельзя, и общаться нельзя!
- Они скоро и воздухом запретят нам дышать! За людей не считают! - громко кричал кто-то.
Прокатились и замерли волны возмущения. В груди у Тани постепенно нарастал гнев.
Через двадцать минут в парк ворвался огромный МАЗ с фургоном защитного цвета. Он распугивал прохожих, неистово сигналя, опрокинул несколько картин, остановился, а затем стал пятиться назад.
- Ты смотри, куда едешь!
- Что вы делаете!? – раздавались возмущенные голоса.
Все были поражены грубостью и бесцеремонностью неизвестного водителя. Тяжело зачмыхав, автомобиль остановился. Из кабины спрыгнул здоровенный детина, с круглым, заросшим щетиной лицом, в военно-полевой форме без погон. В руках у него угрожающе покачивалась резиновая дубинка.
- Что, не ждали! – заорал он и грязно выругался. – А ну, убирайтесь отсюда! Я буду считать до десяти – и парк очищен. Раз, два…
Изумленные люди наблюдали, как с фургона выныривают гогочущие верзилы в военно-полевой форме с дубинками.
Командир подгонял их:
- А ну, братва, вышвыривай это быдло отсюда! Интеллигенты – тунеядцы! Собирайтесь живее, а то мы сейчас из ваших картинок макулатуру сделаем!
«Братва» орала, сыпала угрозами, кое-что опрокинула, завязалась драка. Падали картины, по чистым ликам мадонн затопали грубые сапоги.
Тане казалось, что она видит плохой сон. Кое-кто уже спешил уйти, схватив свои работы, кто-то в панике терял их, кого-то, избив, волочили к фургону.
- Кто это? Что они делают? – ошеломленно спрашивала Таня.
- Я уверен, что все это происходит не без ведома того самого начальства.
Первым опомнился Володя:
- Антон, здесь ничем уже не помочь. Смотри, уже подъехала милиция. Надо спасать работы.
Антон сказал:
- Володя и Таня! Берите, сколько можете, картин и идите к машине, а я за этими присмотрю. И прихватите Царя. Если он вмешается – быть беде!
Огромный ньюфаундленд, бывший с Антоном, уже громко полаивал в сторону суматохи, происходившей неподалеку. Антон велел ему идти с Таней, и пес неохотно поплелся за ними. Володя и Таня, через осыпавшиеся парковые кусты, мимо скамеек, несли картины к стоящему за сквером «Запорожцу».
Сделав две ходки, Володя сказал:
- Я закрою багажник и заведу мотор, а ты беги к Антону, помоги донести остальное. Там мелочь осталась.
Таня метнулась в парк. То, что она увидела, потрясло ее.
Антон сцепился с каким-то здоровяком, который пихал ногой картину.
- Не тронь! – крикнул Антон, схватив его за руку.
- Что?! – заорал здоровяк и ударил дубинкой Антона. Тот пригнулся, и удар пришелся по верхней части спины. Антон согнулся, но, потом, сильным толчком опрокинул детину навзничь. К Антону подскочило несколько нападающих и начали наносить ему удары.
- Что вы делаете? – закричала Таня. – Вы звери, а не люди! Оставьте его!
Но ее никто не слушал. Антона, сковав наручниками, поволокли к машине.
Девушка бросилась вслед за ним, но кто-то из бежавших налетел на нее, и она упала, больно ударившись об асфальт.
Очнулась она, когда кто-то поднял ее, ощупывая ее голову. Над ней склонилось лицо Володи.
- Володя, там Антона забрали…- сказала вяло она.
- Знаю.
- Идите, спасите его…
- Нет, теперь уж ничего не поделаешь.
- Как ничего?!
- Успокойся, Таня – шептал Володя. – У тебя просто шок. Он в милиции, его оттуда так быстро не освободишь. Пойдем, нам лучше быстрее уйти отсюда.
- Но как же это? Что же это делается?
- Быстрее! Нам нельзя здесь больше оставаться!
Таня шла с трудом. Голова гудела, все тело кололо невидимыми иглами.
Небо все чернело, казалось сейчас пойдет дождь. Парк опустел, остались лишь разбитые, раздавленные картины, печальные умирающие, как подстреленные лебеди.
Володя завел машину, и они рванули с места. Царь жалобно поскуливал, беспокойно вертясь, тыкаясь головой о стекло.
Таня вдруг начала горько плакать.
***
В понедельник Таня с нетерпением ждала окончания уроков. Шок постепенно проходил, взамен появилось четкое осмысление происшедшего. Не оставшись на комсомольское собрание, случившееся так некстати, Таня ринулась к Антону.
Умственно она подгоняла троллейбус, неторопливо двигавшийся по подмерзшим после вчерашнего вечернего дождя улицам.
Он еще не вернулся. Немая квартира способствовала нарастанию тревоги.
«Его не отпустили? Но за что его вообще, забрали? Должна же быть справедливость?!» - с волнением думала Таня.
К счастью, у Тани был записан телефон квартирной хозяйки (Антон снимал квартиру). С нетерпением дождавшись своей очереди у телефона – автомата, согрев дыханием зябнущие пальцы, Таня стала вращать телефонный диск. Хозяйка оказалась дома, но она ничего не слышала об Антоне.
Таня сидела в задумчивости на скамейке, когда услышала знакомый звук мотора. Подкатил Володин «Запорожец». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что от Антона нет вестей. На заднем сидении бил хвостом лохматый Царь.
Таня села к Володе в машину.
- Володя, надо что-то делать. Мы должны узнать хотя бы за что его забрали.
- Его вполне могли взять за хулиганство, но, я думаю, подержат и выпустят…
- А если нет?
- Если нет – тогда дело осложнится, - хмуро сказал Володя, глядя на Таню добрыми тусклыми глазами. Потом ударив по рулю, скомандовал:
- Поехали!
Они тронулись. Под колесами трещал молодой лед, покрывший лужи. Он рассыпался белым стеклянным порошком.
Небо хмурилось. Ветер гнул острые верхушки деревьев.
Они въехали в поток машин, долго петляли, кружили, то и дело, тормозя у мигающих светофоров.
Володя успокаивал Таню:
- Не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Жизнь – не гладкая дорога, бывают на ней всякие рытвины и ухабы… И нужно мужество все эти неприятности выдерживать. Человека не хватит, чтобы выдержать. А нужно, чтобы хватило!
- Ну скажи, Володя, ведь если по справедливости, ему ничего не должны сделать? В чем Антон виноват?
- Ох, сейчас такое время, все может быть!
Царь поскуливал, бил хвостом по дверце, и Таня успокаивала его, гладя густую черную шерсть.
Здание третьего отделения было желтым, стены, облупливались, как бы счищая с себя чешую.
- Наверное, еще при Сталине строилось, - сказал Володя.
Дверь на входе имела более современный вид, но была такой огромной и тяжелой, что пришлось прикладывать усилия, чтобы ее открыть. Володя, заперев пса в машине, приказав сторожить, догнал Таню.
В отделении было полупусто. Какая-то женщина уговаривала дежурного, сидящего за стеклянной перегородкой, выпустить ее сына.
Тот нервничал:
- Мамаша, я вам говорю, что за эти дела не отвечаю. Я только на дежурстве. … Да, знаю я вашего несравненного! Следить нужно было за сыном, воспитывать, как следует…
- Но он же совсем ребенок, - плакала женщина. – Его другие толкнули на это, а он по неразумности и пошел.
- Свою голову должен на плечах иметь. Ладно, гражданочка, разберемся. Идите, идите и думайте…
Глаза дежурного выпучились на Володю и Таню. На Тане он задержал внимание.
- А вы чего хотели, девушка?
За нее ответил Володя, нервно теребя бороду:
- Мы хотели узнать о нашем товарище. Его вчера забрали в парке Кирова.
- Пьяным? – равнодушно спросил дежурный и начал листать книгу. – Как фамилия?
- Нет, он был среди художников, он был совершенно трезв и попал к вам по чистой случайности.
- К нам по случайности не попадают, - небрежно вставил дежурный, продолжая листать книгу.
- Но он ни в чем не виноват, - сказала Таня, с надеждой глядя на дежурного.
- Разберемся, - повторил привычную фразу дежурный и взял трубку. – Так значит Терехов? Есть такой… Алло… Что у нас там по Терехову А.И.? Да, Те-ре-хо-ву… А.И. Вчера…
Какое-то время он слушал, кивая.
- Немного погуляйте, - сказал дежурный.
Таня и Володя вышли в беседку в небольшом, запущенном скверике. Небо хмурилось, сквозь угрюмые тучи поблескивало холодное солнце и тут же скрывалось за плотным темным одеялом мрака. Было морозно и холодно. Лавочка в беседке была старой, изрезанной ножом.
Володя, легонько обняв Таню, успокаивал:
- Вот такая жизнь, Таня… Бывают радости, но они перемежаются с горем….
У Тани на душе было тускло как никогда. Она молчала.
Володя сходил к машине и привел Царя. Верный пес лизнул Тане руку шершавым теплым языком.
Коричневые листья летели под ветром и мягко стучали о стенд «Их разыскивает милиция».
Володя ушел узнать новости, его долго не было. Наконец-то он вышел – прямой, с непроницаемым лицом. Пришел и, вздохнув, сел.
- Ну что? – тревожно спросила Таня.
- Дело неважное. Его обвиняют в сопротивлении работникам милиции. Он там ударил кого-то.
- Но ведь его самого били.
- Сейчас этого не докажешь. У нас же работники милиции – чистые и гуманные люди.
- Я сама видела, могу быть свидетелем.
- Тебя никто и слушать не станет. А могут еще и в спекуляции обвинить.
Таня вздохнула, и они замолчали, уставившись в пасмурный серый мир.
К отделению подходил человек в пальто. По ветру развевались его поседевшие волосы. Таня сначала равнодушного взирала на него, а потом вдруг поймала себя на мысли, что где-то уже видела его. Вспомнился разговор в бассейне. Это он разгадал тайну записки Карамзиным, расспрашивал ее подробнее об этом. Тогда они вроде бы нашли общий язык. Какой-то капитан… Как же его? Никандров или Никаноров…. Кажется, Никаноров. А что если…
Таня вдруг сорвалась с места.
- Подождите, сказала она удивленному Володе. – Я, кажется, знаю этого человека. Он может помочь нам…
Никаноров уже собирался входить, но задержался, пропуская кого-то. Здесь его и нагнала Таня, взяв за рукав.
- Здравствуйте, товарищ Никаноров. Это я, Таня. Вы помните меня?
Никаноров ошеломленно оглянулся. Он был весь в делах, мысли его были далеко. Какая-то кареглазая девушка… И он мгновенно вспомнил ее.
- Да, припоминаю. Ласточкина? У тебя ко мне дело?
- Да, да и очень важное, - обрадовалась Таня.
- Что, опять эти друзья хулиганят?
- Да нет, на этот раз серьезнее.
В ее глазах читалась такая мольба, что Никаноров сразу встревожился.
- Если у вас есть пять минут, давайте пройдем в беседку.
Никаноров поддался ее настойчивому горячему порыву. Володя удивленно встретил капитана. Таня представила их, и они машинально пожали руки друг другу.
Она храбро начала:
- Товарищ капитан. Нам не к кому больше обратиться. Вы один можете понять нас и помочь нам. Я надеюсь на вас.
Она быстро и точно рассказала о том, что случилось в воскресенье в парке.
Никаноров закурил и склонился задумавшись. Тоненькая сеточка морщин прорезала глаза, непослушная седая прядь спадала на лоб.
- Я слышал об этой бойне. Конечно, ничего хорошего сказать нельзя. Это все дело рук городских властей, а может областных, а милиция, лишь орудие в их руках.
- Вы знаете, кто были эти люди?
- Точно не знаю, но догадываюсь.
Капитан задумчиво помолчал.
Володя высказал версию:
- Наверное, юнцы из школы милиции, или менты, где-то залетевшие и желающие реабилитироваться. Не так ли?
- Все возможно.
- У меня, в общем-то, о них было мнение, как о хулиганах, - сказала Таня.
- Да могли сагитировать на это дело и мелких правонарушителей и даже уголовников, всякую пьянь, шушеру, мелкую сошку. Спасайте нравственность отечества… Я никогда не оправдывал подобные методы. Циклопы! Настоящие циклопы! Я слышал о подобном в Ленинграде.
- Но, все - таки, как можно помочь Антону Терехову? – напомнила Таня. Никаноров посмотрел на нее и увидел чистый, полный надежды взгляд.
«Хорошая девочка», - вновь подумалось ему. – «Есть в ней что-то чистое, стремление к справедливости, честность и огромная доброта. Таким нелегко в жизни, очень нелегко…».
- С ним все может быть. «Пришить» могут все, что угодно. Ну, впрочем, попытаюсь вмешаться, что-то разузнать. Кое - какие знакомства у меня здесь есть. Хотя особо не надейтесь… После благодарить будете. Ждите!
И Никаноров зашагал к зданию.
Володя и Таня из-за волнения не могли усидеть на месте и прохаживались по дорожке.
Никаноров вскоре вышел.
- Идите за здание. С обратной стороны есть такая железная дверь. Возле нее и ждите.
И исчез.
Прихватив Царя за поводок, они почти бегом бросились за здание. Внутренний двор, огороженный высоким забором, буйно зарос кустарником и бурьяном. Валялся битый кирпич.
В небе все темнело. Ждать пришлось долго.
Царь поскуливал, рвался с поводка, что-то его беспокоило. Володя еле сдерживал его. Таня молча меряла шагами двор. Она представляла Никанорова, который где-то в кабинетах борется за Антона с упрямым начальством.
Володя посмотрел на часы.
- Прошло около часа. Нам бы покормить пса.
Они посмотрели на облизывающегося Царя.
- Я сбегаю в магазин, если через пятнадцать минут никого не будет, - сказала Таня.
…Местный магазин был небогат на выбор продуктов. На Володины деньги Таня купила кусок колбасы и булку.
Пес с жадностью проглотил все, облизываясь розовым языком.
Вновь потянулось время, ожидание казалось бесконечным.
Они уже собирались вновь идти в отделение и искать Никанорова, как дверь, лязгнув, открылась. Милиционер в дверях отступил в сторону и, щурясь, вышел Антон. Голова его было перевязана. Дверь с грохотом закрылась, и Антон остался стоять, оглядываясь. Через секунду он уже был в объятиях друзей.
- Ура, выпустили, - кричала Таня. Но только они с Володей отпрянули, как тут Антона сбило с ног тяжелое, радостно визжащее лохматое тело.
Антон буквально сел, но спастись не мог – его лицо было вылизано широким влажным языком.
Вскоре они зашагали к машине. В это время заструился, медленно падая, кружась, первый робкий мягкий снег. Он стелился им под ноги, тут же тая; одинокие снежинки кружили в воздухе.
Они остановились у машины.
- Смотрите, снег, - сказала Таня и засмеялась от счастья.
Снежинка тихонько села на ее ладонь, тут же превратившись в холодную капельку. Антон, сощурившись, смотрел в небо.
- Здорово, первый снег. Говорят, это к чему-то хорошему…
Снег таял на его лице.
В машине Таня и Володя, перебивая друг друга, рассказывали Антону о своих поисках. Антон улыбался и молчал. Снег кружил все сильнее, осыпая стекло машины.
- Устал, Антоша? – спросил Володя. – По глазам вижу, что устал. Переволновался!
- Да, в том здании не заснешь, - сказал Антон.
- Сейчас приедем, ляжешь отдыхать.
- Да что вы, ребята. Я так благодарен вам!
- Нет, нет, мы тебя оставим, а ты отдохни.
- Ребята, приходите ко мне завтра после обеда, хорошо? Я передохну, приберусь малость. И, пожалуйста, принесите что-нибудь Царю.
Володя обещал.
Таня сказала:
- Я ему гору костей принесу.
Антон пристально посмотрел на нее.
- А тебе особое спасибо, Танюша. Если бы не ты…
Машина подрулила к Таниному дому.
Снег летел, укрывая белоснежными накидками тротуары и крыши домов.
Вся улица была озарена белым цветом, мир изменился, казался светлым и чистым. Было что-то радостное и трепетное в этом.
Только когда Танина голова коснулась подушки, она почувствовала страшную свинцовую усталость.
***
Утром снег сморщился, почернел, но во второй половине дня начал вновь лететь тихо и мягко на мерзнущие уличные фонари, металлические крыши автомобилей, на шляпы прохожих. Снег щекотал лицо, оставляя холодные жемчужные капли.
У Антона собрались близкие ему люди. Пили мятный чай, закусывая душистыми пряниками.
Антон рассказывал:
- Допрашивал меня некий Коваленко, большая сволочь. Явно хотел навесить на меня незаконную торговлю, обвинял в сопротивлении работникам милиции. Я говорю, если я торгаш, должны быть доказательства. На чем я наживаюсь? На картинах? А вы думаете на них много заработать можно? Если в год их парочку купят и то хорошо! А вы знаете цену холстам и краскам? Если я торгаш, где результаты моей наживы – машины, дача? Я живу на те гроши, что получаю в издательстве, а с картин имею мало. Он, говорит, работать надо! А это что, не работа? Это моя жизнь! А что касается сопротивления работникам милиции. Простите, говорю я, эти пьяные грубияны, выродки, избивающие людей – это есть наша славная доблестная милиция, о которой пишут книги и снимают кино?
Коваленко ругался, кричал, что привлечет меня за оскорбление и наконец, в запале, дал мне пощечину. Это он так выразил убогость своей души и ума, ну и бог с ним! Меня отвели в камеру. А часа через полтора, примерно, приходят, говорят, выходи с вещами. … Так я вернулся на белый свет. А Никанорова я не видел. Но, во всяком случае, я ему очень благодарен, наверняка это благородный и честный человек. Но все же, как сложится судьба у остальных задержанных?
Таня никак не могла понять, что же произошло. Она говорила Антону:
- Как же так, мы одно из самых гуманных и справедливых государств в мире, строящее новое, отличное от других, более справедливое общество, где по идее должны развиваться все таланты человеческие, где должен быть открыт доступ науке, искусству, и вдруг, такое! С дубинами на кого – на творческих людей! Нет, Антон, это у меня в голове не укладывается! Это возмущает до глубины души! Расскажи мне кто-нибудь – никогда бы не поверила, если бы сама не увидела. Или я что-то по молодости не понимаю.
Антон, поставив стакан в серебряном подстаканнике, вздохнув глубоко, сказал:
- Друзья мои, Таня задала закономерный вопрос, который мы уже давно задаем сами себе. Да, Танюша, ты еще немного видела и не все понимаешь. Ты только начинаешь прозревать.
- Все, что произошло – вполне закономерно, что уж тут говорить. В нашем тоталитарном государстве с таким авторитарным методом руководства, извините меня все за такие заумные слова, можно и не такое увидеть, - сказала Ирина.
Она встала, чтобы подлить еще чаю.
- Как же так? Ведь создавалось государство гуманное, свободное. Какие идеи великие были, какие цели!
- Идеи то действительно были великие, - сказал Антон, осторожно беря щипцами кусочек сахара. – Социалистическая идея вечна, это идея справедливости. Но мы говорим о воплощении этой идеи.
- Да, все, что произошло, это следствие той системы, которая у нас сложилась, - тихо сказал Володя. – Если у власти – малообразованные личности, пробравшиеся туда по головам, то, как они могут разбираться в искусстве?
- Ты знаешь, там ведь есть люди, закончившие по два вуза, – заметил Антон. – Но образование еще не значит духовность!
- Так консультировались бы со специалистами, прежде чем устраивать разгром, - горячо сказала Таня.
- А многие специалисты сами же им и прислуживают – ответил Антон. – Выгодно и удобно, чтобы писали, рисовали и пели только о том, что разрешено. Безобразно просто и неопасно! Некоторых выслужившихся деятелей искусства награждают, дают им титулы, они признаны официально. А остальные – сидите тихо, как мыши и не пищите. Творите, но только то, что сверху спустили. Иначе вас же по шапке и ударят. Работайте тихо на заводах и в колхозах, получайте свои трудовые. На хлеб, на водку хватит вполне, это главное. Живите в серости! Конечно, не все выдерживают, уезжают из страны. Но на Западе пробиться может не каждый. Вот так!
- Обидно и горько, - сказала Таня.
- Обидно…
- Ребята, давайте о чем-нибудь повеселее, - сказала Ирина, собирая чашки, блюдца. – Танюша, давай быстренько приберем, а потом Володя нам споет, а мы подхватим. Да, Володя?
Володя задумчиво кивнул. Вскоре он так задумчиво перебирал струны, настраивая ее. Потом резко ударил по струнам, и как колокольный звон тишину резко всколыхнула песня «Я не люблю» Высоцкого. Все слушали ее затаив дыхание – так много боли вкладывал Володя в исполнение. Оживившись, Володя исполнил «Поля влюбленных», «Кто виноват».
Звонок в прихожей заставил Володю затихнуть. Он вопросительно посмотрел на Антона. Тот пожал плечами:
- Я никого не жду.
- Может, кто из наших, - предположила Ирина. Она пошла открывать.
В прихожую вошли какие-то люди. Сквозь дверь в комнату долетали голоса.
Таня заметила, как нахмурился Антон. Его тревога передалась и Тане.
- Я спрашиваю о Терехове. Он ведь дома?
- Дома.
- Где он?
- Проходите, он в комнате.
На пороге стояло двое мужчин. Их одежду покрывал легкий снег, сбегавший с ботинок на пол в черные лужицы.
- Добрый вечер. Извините, что помешали вашему отдыху. Кто из вас Терехов Антон Иванович?
- Это я – ответил Антон, чуть привстав.
- Мы из милиции, – незнакомец показал удостоверение. – А вот ордер на ваш арест. Собирайтесь. Документы на стол.
Он показывал Антону лист бумаги. Тот, вздрогнув, взял его и, не веря, механически пробежал его глазами.
- Простите, но в чем моя вина?
- Вашу виновность докажет суд. Не беспокойтесь, во всем разберемся. Вы лучше соберите необходимые вещи и поторопитесь, пожалуйста. И еще – уберите собаку.
- Да что же это такое? – изумленно спросил Володя. – Так просто, ни за что брать под стражу человека!
- Мы ни за что людей не арестовываем. Только если есть веская причина. Следовательно, она есть, - ответил второй пришедший, цепким взглядом охватывая комнату, разминая пальцы в черных перчатках.
Таня встала с окаменелым сердцем. Царь рычал глухо, пока Антон собирал в сумку вещи. Испуганная Ирина метнулась на кухню, механически собирая какие-то пряники, оставшееся печенье, конфеты, нарезала ветчины, сделала бутерброды.
- А вас товарищи, мы не задерживаем. Вам лучше всего сейчас же покинуть квартиру, - сказал главный, быстро перебирая в шкафу какие-то рулоны бумаги, газеты, пока его напарник осматривал картины.
Таня ватными ногами, все еще не верившая в происходящее, поплелась в прихожую. Антон одевался медленно и спокойно, не обращая ни на кого внимания.
- Вот и все, - сказал он у порога друзьям и улыбнулся. – Володя, возьми Царя к себе, он тебе верит. Пока, дружище мой.
Он потрепал загривок пса, тот, как бы предчувствуя разлуку, заскулил.
Антон обнял Володю и Иру.
- Я надеюсь, что это ненадолго. Все выяснится.
- Ох, не с добра все это, - сказала Ирина.
- Ты, Антоша, держись, не унывай. А мы поможем, - пытался подбодрить друга Володя.
Таня подошла к Антону, их глаза встретились.
- Антон, как же это так? - только и спросила она.
- А вот так. То, о чем мы говорили. Не отчаивайся, не унывай, не закапывай себя заживо. Я думаю, слишком страшного ничего не будет. Береги себя. Ты очень хороший человек, а это главное. И как хорошо, что мы вовремя встретились.
- И как недолго это встреча продолжалась, - сказала Таня, а он поцеловал ее крепко.
У Тани покатились слезы из глаз.
В коридоре стоял милиционер. Вместе сошли вниз. Снег почти перестал, лишь одиночные блестящие при свете фонарей снежинки падали на лицо.
Милицейский «Рафик» взревел, затем, легко тронулся, увозя Антона в неизвестность.
Царь рвался, повизгивая, Володя ласково успокаивал его.
Ирина, окинув взглядом спутников, сказала:
- Да не переживайте вы так. Помучают и отпустят.
- Если бы так, - ответил Володя, - кто туда попадает, так просто не возвращается.
- Нам нужно завтра узнать о нем, - сказала Таня, вытирая лицо.
- Не переживая Танюша, все узнаем. Может твой знакомый вновь поможет.
Таня и сама думала о Никанорове. Она вздохнула облегченно.
Дома она никак не могла уснуть. Она чувствовала какой-то огромный поворот в своей жизни. Фонарь за окном мигал тревожно и сердито, страдая от разыгравшегося ветра, несущего мокрый снег.
____________________________________________________________________
Глава 8. Сергей. «Снежное утро»
Это была волшебная ночь. За окном ровно падали кристаллики снега. Улица медленно разгоралась ослепительно белым цветом, озаряя темные комнаты. Вечная мелодия любви переполняла душу чувством радости, делала отношения тонкими, легкими, бережными, почти воздушными. Любовь парила в воздухе комнаты, который, напитанный паром мощных батарей, был густым, тугим, оживлявшийся лишь прохладой начавшейся зимы, которая просачивалась через отворенное окно. Запах снега, удивительно свежий и чистый, дополнял аромат комнаты, колебал шторы. Предметы окутывались бело-лиловым светом и казались загадочными, как сфинксы.
Она, королева этой ночи, была воздушна и легка, как снег. Она была дерзкой, словно тигрица, спелой и медоточивой, как южный плод. Ее волосы были шатром, под которым путнику можно было укрыться от зноя, как грозди винограда спелыми тугими пучками колыхались ароматные груди, а губы были лепестками нежных роз. Ее стан – мраморная колоннада храма, ее чресла – арфы, которые перебирает музыкант, рискнувший состязаться с Аполлоном.
Было ли это сном, или происходило наяву, но он видел эту ночь, эти белые окна. Он чувствовал блаженство уставшего тела, сознавая с радостью в душе, что рядом спит любовь, тихо пульсирует такая драгоценная и желанная близкая ему жизнь, и ему казалось, что они одни во всей Вселенной, они – ее центр, сердце, бьющееся неистовым бурным ритмом. Временами пробуждавшийся взор охватывал серебро светящегося зеркала, белизну за окном, разметавшийся по подушке веер ее волос, равномерное ее дыхание и такая нежность вдруг просыпалась в нем, что она захлестывала все на свете, кажущееся теперь второстепенным и ненужным.
Мальвина проснулась первой на рассвете. Неслышно выбралась из постели.
Стояло тихое и ласковое снежное утро. Молочная пелена за окном постепенно окутывалась хмурой дымкой. Снег застыл неподвижной белой массой, одев в пушистые меха дома и деревья. Бегала радостная собачонка. Скреблась и постукивала лопата дворника, где-то далеко играла скрипка такую знакомую мелодию.
Он спал крепко и чисто, ворочая временами головой. Какие-то всадники мчащихся снов летели сквозь его мир, летела его душа, чуткая, готовая спешить к пробуждению. Она вспомнила бурную симфонию их любви и улыбнулась.
Да, он храбр, мил и … наивен. Еще мальчик. Но – хороший, добрый, мужественный, временами несколько напорист, а иногда стеснителен, как девчонка. Кому-то будет хорошим мужем.
Последняя мысль вызвала у Мальвины горечь.
Она вспомнила Яниса, его хитрые глаза, просьбы, граничащие с угрозой, слезы матери. Она вспомнила, как нарастает ломота в теле и зуд, как она берет шприц, готовит смесь…
Ей стало страшно за Сергея. К чему все - то ложное, что происходит с ней, если она может иметь счастье, вот оно лежит, рядом, его поцелуи горят на ее теле….
К чему этот грязный, пошлый мир, к которому она начала уже привыкать. К чему эти шмотки заграничные? Эта роскошь – хрусталь, мебель, кафельная плитка? Эти пластинки, журналы, конфеты и вина, серьги и помады, если она не будет иметь главного – простого человеческого счастья, чистой любви?
Но ведь она не может уже без этого! Она привыкла к кайфу, и это самое страшное. Зачем она обманывает этого юного мальчика, затаскивает в грязь?
Мальвина готова была разреветься, но сдерживала себя.
Она ушла в ванную, там мылась долго и обильно, стараясь не думать ни о чем плохом. Затем вышла, стала перед зеркалом, растирая себя полотенцем. Собственный вид сейчас ее раздражал. Натянула белье и вновь почувствовала, что сейчас разрыдается. Пошла на кухню, привычно бросила таблетку в стакан, растерла до белого вязкого порошка и выпила залпом.
Поставила кофе, вынула из холодильника колбасу и, нарезав ее тонкими ломтиками, добавив также голландский сыр – подогрела бутерброды. Руки волновались, не слушались, спичку зажечь было трудно, вспыхнувший белый огонь гас, наконец, после третьей попытки, плита была зажжена. На кухне плавали клубки серного спичечного дыма….
Сергей долго лежал в полусне. Образ Мальвины, волшебный и загадочный, плавал вокруг него, желто-зеленым ониксом горели огоньки глаз, ласковые руки бережно и нежно гладили спину, ее груди прижимались к его груди…. Она волшебная, она золотая. Как хорошо, что она есть, и она его любит…
Он открыл глаза, и образ Мальвины стал уплывать, он взмыл к облакам, становясь призраком, и Сергей ловил его, стараясь удержать.
Постепенно возвращалась реальность. Белое утро. От кухни пахло.
Он рывком поднялся, чувствуя новый прилив сил.
Мальвина в трусиках и лифчике, закрывшись спереди фартучком, колдовала на кухне. Сергей тихонько обнял ее. Она вздрогнула:
- Ой, испугал меня, Серенький. Проснулся? Все хорошо?
Сергей поцеловал ее.
- Прекрасно. Я во сне все время видел тебя.
- А я любовалась тобой, пока ты спал. Я даже сравнивала тебя с Ромео…
- Очень лестно. Он крепче обнял ее. – Я так тебя люблю.
- Извини, я не одета. Сейчас бутерброды будем кушать. Я наброшу на себя что-нибудь. Я мигом!
И она понеслась в комнату – энергичная, быстроногая, веселая.
Сергей смотрел ей вслед и улыбался.
Потом она накрывала на стол, пританцовывая, поглядывая задорно на него, постоянно шутя.
Сергей поддерживал ее шутки, и когда они выпили кофе, она упала в его объятия.
-Тебе хорошо со мною? – спросила, положив голову на его колени, играя глазами.
- Очень. Ты лучше всех, – шептал он в ответ.
Он целовал ее подбородок, губы, лоб волосы, она жмурилась, довольно смеялась, болтая ногами.
- А как же твоя девушка? – спросила тихо.
- Какая девушка?
- Но ведь я знаю, что у тебя есть девушка.
- Да, в общем-то, должна быть.
- И она, все - таки, есть?
Сергей прищурился.
- Она просто товарищ по учебе, не более. Просто вместе учимся и дружим. Но между нами ничего серьезного нет.
- Она красивая?
- Ты лучше.
Мальвина радостно вздрогнула и потянулась к нему губами.
***
Сергей вошел в пыльный салон трамвая, плюхнулся на свободное место. Долго глядел в окно, не замечая окружающего мира, погрузившись в собственные воспоминания.
После той чудесной ночи, они с Мальвиной не встречались. Сергей звонил, но либо ее не было дома, либо она не брала трубку. Он сходил к ней домой и долго стоял, уставившись на молчаливую дверь квартиры. Все это вызывало досаду и какую-то внутреннюю боль. Затем он ждал ее во дворе, скрипя детскими качелями.
Хрустя тонким ледком подъехал автомобиль. Он выпустил наружу Мальвину и Яниса. У Сергея гулко заколотилось сердце. Не заметив его, приехавшие скрылись в подъезде. Сергей поспешил уйти.
Что нужно этому стриженому от Мальвины? Кто он ей? Она не любила о нем говорить. Просто хороший знакомый, работает в шикарном магазине.
Янис ему казался аферистом. Сергей подумал, что Мальвина дружила с Янисом потому, что тот может доставать дефицитные вещи.
«А вдруг она любит его? Нет, это невозможно. Скорее всего, у них чисто деловые отношения».
Но ревность переполняла Сергея, и он стал ненавидеть Яниса.
К Мальвине какое-то время принципиально не звонил и не ходил, хотя и мучился от этого страшно. Ему каждую минуту хотелось видеть ее, слышать ее голос, чувствовать взгляд ее зеленых глаз…
Дома Сергей решил было взяться за уроки, тем более на этом постоянно настаивал отец. С трудом, напрягая волю, он сосредоточился на занятиях, вошел в колею, уже на следующий день упрямо поднимал руки и за неделю получил несколько пятерок, чем несказанно удивил всех.
О Мальвине всегда подсознательно помнил, ее образ жил рядом с ним, все свои слова и поступки он как-бы соизмерял с нею, как бы она это сделала бы, одобрила или осудила бы…
Зои в школе не было, она, говорят, болела, но это мало интересовало Сергея. По неизвестной причине не было и Тани Ласточкиной. Зато вышел на занятия неумолимый Князев, который за час успел надоесть Сергею. Он догадывался о романе с Мальвиной, все расспрашивал подробности, но Сергею это было противно, поэтому отвечал он кратко и в общем, чаще всего отмахиваясь от надоедливого приятеля.
Как-то, уходя домой, он сам, помимо своей воли, повернул в тот район, где жила Мальвина. Улицы были припорошены пушистым снегом. Всюду шла обычная будничная жизнь – женщины стояли в очереди за молоком у большой бочки на колесах, носились неугомонные мальчишки. А он брел среди прохожих со своими чувствами и мыслями.
Дома он вновь сел за уроки, когда вошла мама.
- Тебе письмо от кого-то, - сказала она. – Местное, неподписанное.
Сергей с удивлением рассмотрел конверт и вскрыл его. Ровный, слегка округлый почерк вызвал у него прилив радости.
Сереженька, милый!
Извини, что так долго скрываюсь от тебя. Но, поверь, у меня масса неотложных дел. Я чувствую, я знаю, что ты не раз звонил и приходил ко мне. Спасибо тебе!
У меня был нелегкий период. Тебе всего знать не нужно. Кроме того, честно признаюсь – мы оба немножко потеряли голову. Нужно беречь наши чувства, иначе мы пресытимся друг другом. Поэтому я сделала перерыв. Не обижайся!
Учись, тебе нужно хорошо окончить школу, я прошу тебя! А через недельку приходи. Я буду ждать тебя!
Целую тысячу раз. Па-па!
Твоя М.
Письмо пахло духами Мальвины. Сергей перечитывал его несколько раз, пока не выучил наизусть. Ему хотелось кричать на весь мир что-то радостное.
Он вскочил, включил проигрыватель и запрыгал от удовольствия.
***
У Зои болело горло. Она сама не понимала, когда успела простудиться, ведь зима еще только начиналась, и еще не было холодно. Мама закутала ей горло шарфом, заставила одеть теплый свитер.
Целый день Зоя сидела с книжкой у окна, прислонившись к теплой батарее. Читала невнимательно, больше смотрела на снежный ковер, медленно покрываемый свинцовой дымкой тумана. Думала также и о Сергее, об их отношениях. Как он изменился в последнее время и к ней, и к окружающим. А ведь прошлым летом в лагере он был совсем другим – добрым, смелым, внимательным. Он был влюблен, он глаз не мог от нее отвести! А сейчас стал дерзким, наглым и каким-то скучным, как будто чем – то постоянно озабоченным.
Внутренне чутье подсказывало Зое, что у него кто-то есть, это подтверждалось слухами, которые разносили девчонки.
Сначала она страдала, обдумывала способы, как вернуть Сергея, но после их редких встреч она устала от холодного равнодушия и снисходительного шутовства, и чувство внутри нее стало затухать. Он, безусловно, хотел, чтобы она бегала за ним, плакала, просила вернуться. Нет, она, Зоя, не из таких! Она горда и никогда не унизится, чтобы просить… Она вполне свободна и обойдется без него!
Но, удивительно, чем больше Зоя так думала, тем горше ей становилось. Ею пренебрегали – как это больно… Ее разъедало чувство неприязни к неизвестной сопернице. Узнать бы кто она такая, эта разлучница… Чем она могла увлечь Сергея? Нет, нет, как все это мелко, низко, недостойно! Забыть, забыть, забыть…
Последние слова Зоя прошептала и закашлялась, отодвинула книгу, и та упала с подоконника. Зоя ушла, а книга так и осталась лежать.
Легла в постель, взяла, словно маленькая, свою любимую куклу и долго лежала, глядя в потолок. Она даже пробовала влюбиться в другого, назло ему. Но, не получалось, да и подходящих кандидатур не было. Конечно, она замечала, как некоторые мальчики посматривали на нее с интересом, в том числе и этот наглец Князев, но они ее совершенно не интересовали. Как она не старалась, сердце ее оставалось пустым….
После обеда мама дала Зое градусник. Температура спала, и мама разрешила ей сходить в магазин за хлебом.
«Только недолго», - предупредила она. – «Полчасика и назад! Свежий воздух тоже лечит».
Зоя шла медленно, мужественно преодолевая вялость в ногах. Шла меж домами, избегая больших дорог. Ей не хотелось, чтобы знакомые увидели ее такую вот закутанную.
В магазине было полутемно, приятно пахло свежим хлебом. Полненькая продавщица коротенькими пухлыми пальчиками ловко выбивала чек, к копейкам прилипали крошки. Взяв сдачу, Зоя собиралась идти и вдруг замерла, а затем быстро повернулась спиной, делая вид, что разглядывает товары. Искоса посмотрела назад. Так и есть, это был Сергей, а рядом с ним – модно одетая, в курточке и полусапожках, в джинсах, облегавших крепкую фигуру, стояла и смеялась девушка. Сергей что-то говорил, они набрали булочек, и, заплатив, вышли. Зоя быстро посмотрела в широкое окно. Они шли не спеша, чего-то смеялись. Сергей на ходу одел перчатки и взял у девушки сумку. Зоя заметила, что девушка, несмотря на холод, была без головного убора.
«Это она. Ишь, какая смелая, одета хорошо. Какая - то фифочка. А я одета как бабка Матрена, - с досадой думала Зоя. – Она, конечно, постарше его будет. Жаль только лица не разглядела как следует».
Выйдя из магазина, Зоя долго смотрела им вслед, а потом пошла за ними, прячась за деревьями, за киосками. Она и сама не могла объяснить, зачем ей это было нужно, она просто шла и все, ее одолевало любопытство.
Ей было неприятно и больно наблюдать, как на остановке он обнял ее, и они вместе вошли в трамвай. Совсем забыв о болезни и о времени, Зоя бросилась за ними. Она успела прыгнуть на заднюю подножку и ее почти втянули в трамвай.
- Осторожнее нужно, девушка, - сказал какой-то пожилой мужчина, но Зою это не беспокоило. Она старалась быть не замеченной, но с другой стороны, хотела все же разглядеть лицо незнакомки. Они сидели впереди и болтали, Зоя видела лишь спины.
Ее одолевала злость, на душе кипело презрение. Но вот они собрались выходить, приготовилась и Зоя. Девушка полуобернулась, и Зоя увидела обыкновенное лицо, самое обыкновенное, пухленькую, румяную щеку. Это ее почему-то порадовало, вздохнув и выйдя из трамвая, она сделала вид, что читает наклеенные на столбе объявления.
Когда парочка двинулась дальше, Зоя упрямо последовала за ними. На душе уже было легче, чувство собственного достоинства укрепилось.
«Что это – мимолетное его увлечение? Вероятно, что скоро он ее бросит, в ней же ничего особенного нет. Обыкновенная девчонка, ну симпатичная, понятно, по возрасту явно старше ее, Зои».
Они подошли к белокирпичной пятиэтажке. На углу дома стоял журнальный киоск, за ним и притаилась Зоя, испытывая восторг детектива. Обычный дворик – карусель, качели, песочница.
Сергей и незнакомая девушка подошли к среднему подъезду. Здесь они почему-то расстались. Девушка, вручив ему что-то, видимо, ключ, повернула обратно.
Зоя немного испугалась, забыв, что девушка ее не знает и сделала вид, что рассматривает висящие журналы.
Незнакомка подошла к киоску – вся такая ладная, модная и красивая, волосы развевались по ветру. Только теперь, сквозь стекло, вблизи, Зоя рассмотрела ее хорошо и поняла, что она красивая, все - таки красивая. Нежным голосом девушка попросила какой-то журнал и, заплатив, на мгновение посмотрела в сторону Зои. Их глаза встретились. Зоины – фиалковые, храбрые, открытые и девушки - зеленые, лукавые, слегка удивленные.
Мальвина отошла, взглянув еще раз в глаза неизвестной девушки, внимательно смотрящей на нее из-за стекла. Какая-то интуитивная догадка забрезжила в ней и тут же пропала. Плавной походкой она пошла обратно.
Зое хотелось догнать ее, высказать накопившееся на душе, но сдержала себя. Ей не хотелось показывать свою вырывающуюся наружу обидчивость, кроме того, она понимала, что девушка ни в чем не виновата. И все же, если бы не красота этой девушки, она бы сделала это. А сейчас Зоя превратилась в маленькую, неловкую, плачущую внутри себя. Она повернулась, чтобы уйти.
Из глубины двора, медленно шурша шинами, катилась автомашина. Зоя инстинктивно махнула рукой, и «Волга» плавно застыла неподалеку от киоска.
- На Кировскую подбросите? - спросила она у седого, вальяжного водителя.
Тот молчал, а потом почему-то обернулся к коротко подстриженному спортивному парню в кожанке, сидевшему сзади. Парень кивнул, и седой открыл ей дверь.
Быстро тронулись и всю дорогу молчали. Седой ловко вращал руль, выбираясь из лабиринтов дворов, а Зоя равнодушно отметила, наблюдая в зеркальце, что спортивный парень закурил, смотря в окно. Впрочем, они мало ее интересовали.
Она сейчас переживала бурю в себе, а в голову лезли мысли:
«А что если они сейчас там, в квартире, одни? Что они там делают?»
Она покраснела и начала тереть ладошкой лицо, как бы разминая его…
Вышла она раздраженная, бросив трешку на сидение. Машина рванула, и она осталась одна, как ей казалось – одинокая, беззащитная и никому не нужная.
***
Мальвина сидела на кровати и трясла ручные часы.
- Вот черт, - ругалась она. – А ведь ходили! Что же делать?
Сергей отложил купленный Мальвиной журнал.
- Дай мне, - протянул он руку и начал прикладывать часы к уху, трясти, а затем – сильно ударил о ладонь.
Часы застучали мелко, дробно, забегала тоненькая секундная стрелка.
- Ура! – закричала Мальвина. – Пошли! Это тебе, Серенький, подарок, дарю.
Она поцеловала его. Он все еще не верил.
- Неужели? Мне? Какая роскошь! У меня ведь до сих пор часов нет, отец подарил старые, да они еле идут.
- Это тебе за любовь и за труды. Нравятся?
- Конечно, - он крепко поцеловал ее. - Теперь я буду на свидания к тебе прибегать вовремя.
- Надеюсь.
Мальвина встала и, потянувшись руками, закинула их за голову, дав простор груди.
- Серенький, сегодня чемоданчик.
- Я помню.
- Так неохота работу отвозить.
- Да что там за работа? – спросил Сергей, все еще любуясь часами, застегивая ременную пряжку.
- Да что-то мамино. Ты же знаешь, я не интересуюсь, а ей некогда.
Мальвина ждала вопросов, но Сергей любовался часами на руке. Они имели великолепный зеленый циферблат, золотые, сверкающие искрами римские цифры, серебряные стрелочки и одна – тоненькая красная, секундная. В окошечке стояло число. Это было здорово!
Он быстро оделся и взял привычно оттягивающий руку «дипломат».
Мальвина провела его до двери и долго целовала. На этот раз ехать надо было далеко. Сергей вышел на заснеженный двор. Ехать вовсе не хотелось, но воспоминание о вознаграждении укрепили его, и он зашагал к трамвайной остановке.
____________________________________________________________________
Продолжение следует.
Рейтинг: +2
219 просмотров
Комментарии (4)
| Нина Колганова # 21 июля 2018 в 11:08 +1 | ||
|
| Александр Гребёнкин # 21 июля 2018 в 13:56 +1 | ||
|
| Светлана Громова # 21 июля 2018 в 18:47 +2 | ||
|
| Александр Гребёнкин # 21 июля 2018 в 20:09 +1 | ||
|
Новые произведения
