Прощанье с детством тягостно и больно,

                                    Но если в чем ошибся ты невольно,

                                    Возможно это, в будущем исправить,

                                    Лишь нужно кораблем умело править.

Дом номер 13, по улице Узловой, стоял в двадцати метрах от высокого забора, отделяющего двор от территории ТЭЦ. За забором, был большой сад. Каждую осень, женщины собирали ранетки и ведро за ведром, ссыпали в большие ящики.
Окно на кухне нашей квартиры, выходило в сторону сада, и как только начинался сбор ранеток, я и Женька Кожемяко, бежали к забору и кричали:

- Тетеньки, дайте яблочек!

Ну, конечно же, женщины щедро оделяли нас ранетками. И какие они были вкусные! Я старался не замечать, как Женька, надкусив кислый плод, морщится, быстро набивал полные щеки, а оставшиеся, зеленоватые, с розовыми боками маленькие яблочки, высыпал за пазуху и они приятно холодили мой тощий живот.

Наш дом был двух этажный, оштукатуренный, побелен в розоватый цвет. На первом этаже, располагалась пожарная команда. В случае тревоги, весь дом сотрясал громкий звонок, пожарные выскакивали из Ленинской комнаты, натягивали на себя брезентовые робы и вскакивали в машины. Распахивались двое огромных ворот и машины, словно расчищая себе дорогу сиренами, мчались на тушение пожара.

На втором этаже, в одном крыле, жила семья начальника пожарной команды и наша семья. А в длинном коридоре располагалась квартира Кожемяко и комнаты общежития.

Весна 1955 года была ранней, снег быстро таял. Лед на реке в районе города прошел быстро. Ниже по течению, лед встал плотиной и вода, пряло на глазах, стала заполнять заливы, подобралась к самой дороге.

Пляж, где летом любили отдыхать горожан, стал островом, на нем одиноко стояло зеленое деревянное здание с раздевалками для мужчин и женщин. Не далеко от пляжа, ниже по течению, образовался еще один остров, длинный и узкий, на котором располагались маленькие частные дома. Некоторые затопило под самую крышу.

Рита, очень жалела свою учительницу, Полину Кирилловну. Ей во время наводнения  пришлось ночевать в школе и каждый вечер, ходить на берег реки, чтобы проверить, не унесло ли водой ее дом.

Вдоль улицы Узловой, ближе к въезду не территорию ТЭЦ, стоял длинный одноэтажный барак. В нем раньше были комнаты для проживания семей пожарных. Часто из окна спальни, я видел,  как молодые ребята в галифе и майках, даже в выходной день, выходили на улицу и под руководством моего отца, замполита СВПЧ -5, делали гимнастику, бегали по двору.
Потом, двор огородили деревянным забором, барак остался за забором, но из окна, я видел, как из барака, уезжали недавно создавшие семьи ребята, которые получили квартиры в домах, построенных военнопленными японцами.

Как-то утром, я проснулся от шума машины, выглянул в окно и увидел, как из кузова, соскакивают мальчики, а женщины, подают им  облезлые стулья и мокрую одежду.
Ко мне подошел отец и, склонившись к моему плечу, сказал, что разрешил временно пожить в бараке семьям, у которых затопило дома.

Вечером этого дня, у входа в барак, собрались мальчишки из домов, прилегающих к нашей улице. Многие месяцы, шла настоящая война, между ребятами, проживающими на МЖК и берегу Амура, и молодежью, проживающими на ТЭЦ.
Были драки, в которых участвовали не только мальчишки 14-16 лет, но и взрослые парни.

Я не знал тогда, что много среди них было молодых ребят и взрослых, освобожденных в 1953 году из колоний.
Но в тот весенний вечер, драки не было. Несчастье, которое случилось с «утопленниками», объединило всех и потом, когда они вернулись в свои дома, драк «стенка на стенку», уже не было.

Летом, в одну из комнат второго этажа нашего дома, въехала молодая семья. Он был начальником караула, она, не высокая чернявая хохлушка, ходила с огромным животом, передвигаясь осторожно, покачиваясь на ходу, как уточка. Был у них сын, мальчишка лет восьми, шустрый и выбражулистый. Он не отходил от матери и, поглядывая на ее живот, все спрашивал:
- Когда родится братик, его не перестанут любить?

В одну из ночей, нас разбудил громкий стук в дверь. Отец поднялся, открыл дверь. На пороге, стоял сосед лейтенант и, не сдерживая слез, просил поскорее зайти в их комнату мою мать. Я, не понимая, что происходит, не заметно, протиснулся к кроватке недавно родившегося младенца.

Мне сразу бросился в глаза пузырек с марганцовкой, который лежал на подушке, в кроватке младенца. Глазки у ребенка были открыты, а в них таяли кристаллики марганцовки. Рядом стоял старший сын и все повторял:
- Вы его больше любите, вы его больше любите…

Через день, лейтенант с семьей выехал.

Это было время, когда вдоль улицы Аксенова и в районе «Масло жир комбината», строили новенькие двух этажные дома. Трамваев тогда еще не было, но в сторону центра города, до улицы Карла Маркса, ходили длинные «пузатые» автобусы, с деревянными дверями.

Чтобы проехать на них к дяде Абраму, который жил не далеко от площади Ленина, сначала, мы долго шли вниз по улице к автобусу.

Все это время я видел заборы, которыми были огорожены строительные площадки. А по строительным лесам, сделанным из тонких досок, бегали не высокого роста строители. По углам строительных площадок, стояли вышки с автоматчиками.
Два раза в день, утром и вечером, этих строителей, вели колонной под конвоем из лагеря, который располагался, как раз против комбината, на берегу Амура. Это были военнопленные японцы.

Плохо тогда было с детскими игрушками, и мы часто бегали к лагерю и, стоя у высокого забора, громко кричали:
- Дяденька, киньте игрушки!

Из-за забора летели не виданные нами конфеты и игрушки. Но что это за диво?

Грузовички, были в разобранном виде, кузова и кабины плоские, сделаны из тонкого железа, покрашенного в зеленый цвет. Их нужно было еще согнуть, по едва заметным полоскам, присоединить маленькими усиками к платформе, к которой были приделаны колеса.

Но для нас, это были единственные игрушечные машины, которыми мы играли.

На них, мы перевозили разные грузы, в том числе, камешки, которые для нас были советскими солдатами, уезжавшими на фронт.    Мы часто играли в войну, целями днями, разделившись на группы, бегали с автоматами, сделанными из досок, да с криками:

-  «Пах!», «кх-х!», - уничтожали своих врагов и спорили при этом:

-Это я первый выстрелил, нет, я первый.

Но всегда мы побеждали фашистов и самураев.

Пленных японцев в лагере, мы не считали врагами. Это были просто рабочие, солдаты чужой, побежденной нашими отцами, армии. Не высокого роста люди, с желтоватыми лицами, они строили нам жилые дома, дороги и ожидали возвращения домой.

За годы войны, Хабаровск сильно обезлюдел. На улицах встречалось больше женщин и детей, строить дома и предприятия, было не кому.

Однажды, когда мы в очередной раз прибежали к лагерю военнопленных, за забором было тихо.

Папу к этому времени перевели на работу в управление пожарной охраны. Он ездил в командировки по всему Хабаровскому краю, видел я его редко и однажды вечером, когда дома никого не было, взял листок бумаги и написал:

                            Папа, папа,

                              ты капитан,

                                  инспектор

                                     пожарной,

                                            охраны!

          Это была первая моя попытка написать стихи.

Шестьдесят первую школу я запомнил большой, с широкими коридорами, высокими потолками и огромными окнами.

Двухэтажное здание, вокруг огромный двор, слева, большой сад. Справа, одноэтажные мастерские, сзади, за забором, огромный овраг, по склонам которого, взбираясь друг на друга, стояли частные дома, в которых проживало много моих одноклассников.

Это сейчас, там огромный Южный микрорайон, улица Ворошилова,  где потом проживал дядя Витя.

Хорошо помню свою первую учительницу, Юлию Мифодьевну, терпеливую, красивую женщину, средних лет, она часто подходила ко мне на уроках чистописания и русского языка и молча показывала на явные описки в тексте, которые я часто делал по невнимательности.

Наш класс, располагался на втором этаже, слева от сцены и проходить в класс, нужно было мимо учительской. Поэтому мы не особенно сильно шумели. Ребята в классе, держались группами, особой дружбы друг с другом не было, не было и драк между собой.

Как-то на перемене, в коридоре первого этажа, мальчишка одноклассник, сидя на подоконнике, назвал меня пожарником. Я никогда первый не начинал ссору, но тут не выдержал, стало обидно за себя, да отца, который всю жизнь был для меня примером. Я толкнул мальчишку в грудь, он спиной разбил стекло и страшно испугался, подняв крик на всю школу. Сбежались учителя, стали осматривать пострадавшего, у которого не было даже царапины.

Я стоял рядом, на вопросы не отвечал, только смотрел на пострадавшего. Отца вызвали в школу, он пришел в форменной одежде, с оконным стеклом, которое мы вставили вместе.
Отец меня не ругал, да что там, он не сказал ни слова, а только посмотрел на меня внимательно, покачал головой.

С этого дня, в школе у меня не было ни одной ссоры со сверстниками и старшеклассниками. Никто ко мне не приставал, не пытался ударить, или просто оскорбить.

Ни с кем в школе, я так и не подружился.

Первая парта, за которой я сидел, стояла в левом ряду, у самого окна. Огромные тополя, протягивали ветки к стеклу и в ветряную погоду царапали стекло, невольно, отвлекая меня от уроков. Я поворачивал к окну голову, за что получал замечания от учителей.

Учился я без особого усердия, но не был в рядах отстающих. Без особых усилий, перешел в восьмой класс.

Во дворе нашего дома, началось строительство огромного склада пожарной техники. Строили склад  осужденные из третьей колонии, которых привозили в бортовых машинах, с деревянными будками. Конвоиры, с автоматами ППШ, забирались на вышки и наблюдали за осужденными.

Из окна кухни было хорошо видно, как идет строительство.

Видел я, как они варят в жестяных банках на костре чафир, очень густой чай. Видел, как обдирают шкуру с крупной собаки, пойманной не известно кем и где, как варят мясо в  оцинкованном ведре.

Не думал я, что через пятнадцать лет, мне придется работать в этой колонии инженером по организации труда, а затем, начальником пятого отряда.

Оружие, я уважаю с детства, я помню черный и тяжелый  пистолет отца в потертой кобуре, как он снимал портупею и прятал «ТТ» куда-то. Помню красивую парадную форму отца, в которой он ходил на праздники, прикрепляя к поясу кортик, в позолоченных ножнах. 

Кортик отца висел в шкафу рядом с парадным мундиром и сколько себя помню, я часто им играл. Не торопясь, вынимал из ножен и разглядывал. Холодная сталь притягивала взор, я поглаживал лезвие пальцами, зажимал рукоятку в руке и любовался этим оружием. Однажды отец увидел, как я играю кортиком, несколько минут постоял рядом, потом я узнал от мамы, что кортик он сдал в управление.

Мама потом передала мне слова отца:

- Не хочу, чтобы сын учился убивать людей.

Как мне не хватало потом кортика. Я любил играть дома один, но что делать…

На Красной Речке, проживали родственники, Новомодный Павел, стал моим другом. Отец его, дядя Толя, на фронте командовал танковой ротой и часто рассказывал о боях, танке Т-34. Возможно после его рассказов, ночью мне снились сны, где я воевал с врагами, то на танке, то выслеживал диверсантов в лесах. Но постоянно у меня на поясе висел кортик, такой как у отца.

Совсем не далеко от дома Новомодных, были огромные военные склады, куда свозили трофейное и старое оружие. Здесь оно хранилось, здесь его огромным паровым молотом, приводили в негодность. Мальчишки умудрялись лазить в этот склад и в кучах металла, отыскивали оружие, пусть не пригодное для стрельбы, но настоящее. Вот и у меня появился большой плоский маузер без затвора. Ствол пистолета, был смят, курок отсутствовал, но он был такой тяжелый, такой холодный, а главное, это было оружием!

Как-то, мы с Павлом сделали из доски, две сабли. Рукоятки раскрасили черной краской, лезвие отполировали «шкуркой», получилось не плохо. Много месяцев я любовался этой саблей, рубил ей траву во дворе, но однажды, задел высохший и толстый куст полыни, сабля сломалась.

А вот куда исчез пистолет, не знаю, хотя догадываюсь.

Было у Павла еще два чуда.

Велосипед и немецкая овчарка Найда, не высокая, длинная, с черной спиной. Очень не доверчивая и злая. Мы часто с Павлом ходили на берег Уссури купаться. Плавал я не очень далеко, но однажды, молоденькая девушка прошла мимо нас и поплыла к другому берегу, который, казалась, был так далеко. Мы с Пашей, сами того не заметив, оказались на середине реки. Девушка, поглядывая на нас, повернула к берегу. И не пытаясь опередить, поплыла тише, словно влекла нас за собой.

Когда я вышел из воды, от напряжения ноги сводила судорога, я растер икры руками. С этого дня, я стал заплывать далеко и не боялся реки.

Каждое лето, меня с сестрой отправляли в пионерский лагерь. Располагался он на высоком берегу Уссури, в районе Красной Речки. Когда я впервые туда попал, то после распределения по отрядам, все мальчишки побежали к оврагу, выкрикивая:

- Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков, надавал ему пинков!

Вскоре пионерский лагерь был назван именем Ленина.

Как же хорошо там было детворе. Пусть не богатое, но сытное питание, многочисленные кружки, и спортивные секции, время никогда не хватало. Только встали, сделали зарядку, потом на пионерскую «линейку», завтрак, игры. А вот уже и обед, «мертвый час», спуск по длинной лестнице с деревянными ступенями к реке, приятная, теплая и чистая вода, потом кружок авиа моделизма, ужин и сон. Не успеешь начать отдыхать, а уже август и каникулы кончаются.

Несколько раз, я отдыхал в пионерском лагере «Строитель», где мама работала медсестрой. Здесь, когда отмечали день рождение мамы, вечером, после отбоя мне разрешили прийти в ее комнату. Как же я удивился, увидев на тумбочки полный таз красной, крупной ягоды – клубники. Так много, я видел впервые.

Утром, я проспал на завтрак и побежал в столовую, не знаю, как, но споткнулся и упал, ударившись переносицей о железобетонный короб.

Потом скорая помощь, краевая больница, швы, наложенные на рану. Я помню голос врача:

- Повезло парню, жить будет, только останется немного кривой нос. 

Осенью, дядя Толя Новомодный, приехал к нам с неожиданным подарком. Из сумки он достал шевелящийся клубок шерсти, который сразу написал на пол и пополз ко мне.  Найда недавно ощенилась, назвал я своего щенка Альдой.

Это чудо было непослушным, очень шустрым и игривым. Я никогда не видел живого волка, но моя собака, была вылитый волк.

Как же мне завидовали ровесники, любуясь моей собакой. А взрослые интересовались:

- Как же удалось приручить волчонка?