ПЕРПЕНДИКУЛЯР ИЛИ О ЧЁМ ГРЕЗИТ КОНОПЛЯНИК

 
ПЕРПЕНДИКУЛЯР ИЛИ О ЧЁМ ГРЕЗИТ КОНОПЛЯНИК
 
   Повод для сборища был печальный. Впрочем, если сказать серьезно, то не для всех, особенно для меня.  Мне было все параллельно, как говаривала одна моя знакомая, а может перпендикулярно. Смерть товарища Серого была предсказуема и неизбежна, как крах мирового капитализма или социализма. Чёрт его знает чего. Он почти девять лет ползал, как черепашка ниньзя на полутора ногах, то есть одна была более менее здоровая, а вторая была слегка лишь здорова. Если принять во внимание, что ему приходилось жить одному последние шесть лет из них или около этого, то его можно считать долгожителем. Кроме дров и закупок жратвы, которая была не особенно питательна и здорова, так как состояла в основном из лапши в пакетиках или как её называют, китайской, консервов, хлеба, изредка конфет и печения, стол его не украшало ничего приличного, так как мадам, то есть его сестра, считала, что он и так обойдется, то есть не сдохнет. Но, не смотря на это, он всё-таки сдох. Печально.
  Он доблестно махал топором одной левой, так как правая рука у него не работала. К счастью, он был левшой, что помогало ему в этой жизни, жёг дрова машинами, поскольку топить даже печь не умел, и не мог сообразить, что открытое у печки поддувало, при двух тлеющих полешках в топке, выстуживает сей нагревательный прибор быстрее, чем тот успевает просто-напросто нагреться.  Готовил такие помои и в такой грязной посуде, что столь продолжительная жизнь при такой антисанитарии, была уже более чем подвиг. Но подвиги и героизм есть вершина духовного или душевного подъема, так что гореть вечно огнём пламенным, он не мог, так что летом на девятом году жизни в этом разобранном состоянии, он стал сильно сдавать. Огонь стал как-то быстро гаснуть, свеча бренного тела таяла, так что его приходилось поддерживать из вне. Правда, не дровами. То бишь, он просто выползал на лавочку и подставлял свои кости для сугрева яркому солнышку, так как ничего другого к этому времени практически на его теле не осталось. Подзарядившись, как солнечная батарея, некоторое время, он вновь уползал в дом, где всё остальное время лежал. Сей образ жизни противоречит Уставу жизни. Короче, гиподинамия взялась за него всерьез. Уже летом стало всем окружающим понятно, что ему - кранты.  Было яснее ясного, что зимой ему топить печь будет трудно, а скорее просто не по силам. Брать его в город никто не хотел. Приехала Татьяна, которая присматривала место, для дальнейшего пребывания и не только для себя, но и семьи. Сын заканчивал институт, но и он тоже не особо-то уважал Серого, точнее терпеть не мог. Так что впихивать в густозаселённую квартиру нечто маловразумительное, набитую и без него под завязку, словно банка шпротами, никто не желал. Вот тут-то подвернулся я со своей безработицей. Устроится  на работу в разгар кризиса за полгода, я так и не смог. Видимо это был очередной поворот судьбы. Знак свыше, так уж говориться. Я всегда любил деревню, где чувствовал себя в тарелке, полностью предназначенной для меня. То есть в своей посуде. Если честно сказать, то возле мадамы меня удержали не только дети, но и возможность околачиваться вокруг сего сельского поселения. Короче, меня запихнули в деревню, лишив тем самым всех благ цивилизации, начиная с телевизора, заканчивая Интернетом. Правда отобрать мой старенький компьютер мадам не решилась, так как он был мой кровный и достаточно старый, собранный из  чего попало, а больше всего из списанных и не нужных запасных частей на работе и бывшего компьютера сына. За телевизор я особенно не переживал, так как эта штуковина дрянь конкретная и не смотреть его лучше, чем смотреть, особенно для здоровья. Вот за Интернет переживал я больше, так как к нему уже привык, кроме того прерывалась переписка с друзьями, которыми не виделся более четверти века. Да ещё я шарился по некоторым сайтам и кое-что даже выставлял на всеобщее обозрение из своей писанины.  В целом с переездом в деревню я был согласен, прекрасно понимая, что жизни Серому отведено не более полугода, а деревню, к которой так привык, я терять не хотел. Скоро я успокоился и осмотрелся. Впрочем, что делать, я знал прекрасно. На носу маячила зима, и нужно было в темпе заготавливать дрова, подшаманивать фазенду к зиме, отмывать, отчищать грязь, которая накопилась за эти годы, так как у меня руки не доходили до полов и мебели, в думах об огороде и охоте.  Кроме всего прочего, нужно было копытить денюжку на жратву, так как на довольствие меня никто не собирался ставить, хотя заботы о Сером полностью взвалили на меня. Благо горючим меня обеспечили, да и аборигены дрова возили только за эти три загадочные буквы ГСМ, а не за водку, поскольку последняя водилась там не только днём, но и ночью и в любом количестве, даже выдавалась в долг. Банкам надо поучиться в предоставлении кредитов у местных самогонщиц.   Сервис  на высшем уровне. Обогревать задницу сему детищу интерната и тюрьмы и бесплатно, как-то не особенно входило в мои планы. Правда в первый месяц мне было выдано на житие и прокорм себя и Серого полторы тысячи рублей, затем эту сумму сократили до тысячи, а на третий месяц сочли, что это чересчур много и стали возить Серому продукты. После чего наши отношения с Серым испортились, а с мадам испортились уж оченя сильно, пусть я и пофигист по жизни. Если добавить, что два петуха в одной клетке – перебор. То становилось все ясно: Серый долго не протянет. Дай бог, ему пережить зиму. Рано или поздно, но один петух заклюет другого. Тем более курицы там не водились, а сексуально озабоченные птицы одного пола без подруг и друзей наскакивают друг на друга постоянно. По моему приезду товарищ, бывший ЗК, попытался было отстаивать свои права. Точнее, Серый начал топорщить хвост, но, получив по голове, принял покорную позу, лег на дно клетки и подставил затылок, чтобы его было удобно клевать. В такой позе забивать насмерть даже в петушином мире не принято, и у нас, как я считал, в чисто мужском общежитии, жили после того почти мирно я, Серый и кот. Правда кот, в конце концов, родил и оказался кошкой. Предатель! Существовали, как говорил Чингиз Айтматов: я, кошка, чинара, солнце и пруд. Отражаясь в чем-то. Почему-то у Айтматова первой ушла кошка, а здесь же крякнул Серый. Непорядок. Айтматов неправ. Классики иногда врут.
  В принципе все началось с Нового года. Мой приятель Славка Рыбалкин пригласил меня встречать этот самый Новый год к себе в гости с дальним прицелом: сплавить на мою шею тёщу, её хозяйство и заботы о нём, а заодно и показать меня. Я отнекивался и отбрыкивался, но это не помогло. Готовясь к праздникам и не зная, на сколько я уезжаю, то натаскал на веранду дров Серому на трое суток. Правда я пробыл там всего сутки, но, приехав, обнаружил, что в доме холодина и дрова сожжены больше чем наполовину. В печке тлели два дежурных полена. Меня это вывело из себя, тем более я был в дурном настроении, возвращаясь из дружной Славкиной семьи в свое заключение. В принципе я ничего и не сделал Серому, только наехал на него, потыкав носом его в термометр. «Я сегодня чтой-то очень сексуально озабочен». Мой организм, закаленный в битвах на высшем уровне предприятий, на такой бы наезд не среагировал, но Серому этого было достаточно. На следующий день он начал жаловаться на голову.  Мадам послала меня к фельдшеру, которая обнаружила у него вполне приличные показания давления, что-то около 180 на 110. У меня порой верхняя планка не дотягивает до нижних его параметров давления, если я проболтаюсь в тайге пару суток без жрачки. Короче, дело было, действительно, к ночи. После укола, Серый, стал подниматься и загремел головой об косяк, прямо при фельдшере.  Я даже испугался, что он расшибет голову, но обошлось.  Видите ли, кость-с. После его перекосило ещё больше. Он стал всё выплевывать. Так как он показывал на глотку, то я решил, что у него болит горло. Ему прислали лекарства, но он их стал просто прятать. В конце концов я пришёл к правильному выводу: у него парализовало челюсть, то есть его трахнул второй инсульт. Я попытался  достучаться с подобным самопальным диагнозом до мадам, но она ответила, что ей наплевать на меня и Серого в куче, но прикатила в тот же день получать его пенсию.
  Так Серый оказался в больничке, правда мне пришлось сбегать ещё раз к нашей фельдшерице и выправить направление в сиё учреждение.
   Он вновь явился через месяц в сопровождении той же мадам с мрачным диагнозом на будущее.  Доктора, посмотрев на него, сказали: что если оклемается в ближайшее время, то жить будет, а если нет, то уже точно вымре, как обре. Короче, рот у него по-прежнему открывался на половину, и жевать он, естественно, не мог, а только впихивал в рот что-нибудь жидкое и сосал сахар. Что столь же естественно, он после этого долго протаскать свои кости по белому свету в данном состоянии, просто не мог. Через месяц Серый стал плохо ходить. Так как мадам не собиралась ни копейки подкидывать мне на жизнь, то я относился к Серому довольно жестко. Заставлял его готовить есть, ходить в туалет и убирать за собой. Ко всему прочему из больницы он вернулся не только с неутешительным диагнозом по поводу жизни и смерти, но и со страшнейшим поносом. Всё, что он в себя вливал, тут же выскакивало наружу. При этом он даже не успевал снять штаны или добежать до туалета, который я ещё при жизни тёщи соорудил ему из стула и ведёрка.
 Перед смертью он окончательно свалился, и мне приходилось не только подтирать полы, но и менять ему памперсы, мыть задницу и ругаться нехорошими словами. Видимо его тоже доставала моя ругань, так как я трудился на этом поприще почти безвозмездно, так как мне за эти месяцы всего несколько раз подкинули немного продуктов, для поддержания моих спадающих штанов.
     За день же перед приходом костлявой, я выторговал у мадам две тысячи из причитающейся ему пенсии и стал уже строить радужные планы на будущее. Сначала я хотел купить пилу, затем модем, поскольку без подобной цивилизации, мне было трудно обходиться. Но Серый сразу и обломил меня. Помер, гад, стоило мне только распустить, точнее раскатать, губы.
   По сему поводу и состоялся сбор родных и близких сего оболтуса. По классификации гробовщиков, по Ильфу и Петрову,  Серый гикнулся. Быстренько притартали гроб, передели и уложили сего представителя неудавшейся династии в него, поскольку он стал уже закостеневать. Теперь сидели и ждали участкового, чтобы засвидетельствовать смерть господина Серого, который отошёл в мир иной перед самой пенсией. Участковый должен был приехать после трёх. Три это понятие растяжимое, хотя в данном случае три это пятнадцать часов, а не три ночи. Три часа приближалось к девяти часам уже вечера, но не утра, а участковый всё не ехал и не ехал.  Мадам бегала и стучала копытами, Андряус мучил мой комп, а я поил Витька чаем, так как жареную картошку, единственное, что я мог предложить ему из съестного, мы уже срубали, а холодные блины моего изготовления, он не желал употреблять. Оставалось одно, трепать язык и созерцать свеженький труп Серого, которого, по своей привычки крестить и перекрещивать всех и вся, я перед смертью перевел в Сируны. Сирун Михайлович. Это больше соответствовало его вчерашнему положению и состоянию, тем более отечества от меня он дождался только с сим именем. Сейчас он лежал спокойный и важный,  я ему даже не пытался по сему рассказывать страшные сказки про ад, который я пророчил ему за убиенную им бабку и непочтение к родителям и к моей особе, что вдвойне грешно, и даже не хотел в туалет. 
   Если вас интересует, кто такой Витек, то следует его описать, так как он личность довольно заметная на фоне моей жизни. Кто он есть? По родственной линии он приходится двоюродным братом моей бывшей. То есть даже не родня в настоящее время. Впрочем, мужик он нормальный, в отличие от многочисленных родственников женского пола. Андряус их всех скопом называет канарейками. Правда, когда они собираются больше трех в кучу, то это уже птичий базар на все вкусы и во всём своем разнообразии. Впрочем, там только канарейки безмозглые и обитают, они же и курицы.  Такие злые и сердитые, поскольку голодные и вечно голодные. Но оставим желчь горькую на моей совести, так как она ещё не вся перегорела, и по поводу и без повода вырывается из моей затоптанной с краю души, что обращена не к высокому и далекому, а к этим самым бабам. Я пытаюсь обходить их десятой дорогой, а когда не могу этого сделать, то строю оборонительные сооружения, типа линии Маннергейма, через которые сему сообществу пришлось бы топать и топать, проливая кровь своей души на дотах и дзотах хорошо продуманной долговременной системы обороны, чтобы достигнуть моей нежной сердцевины. Так как это они не могут это сделать, то топчутся только по предполью и орут, шля парламентариев, чтобы хоть немного достучаться до закованного в панцирь моего сознания. После чего я высовываю нос и спрашиваю, чего там ещё от меня требуется этим бабам. После чего углубляюсь в размышление о том, что стоит делать требуемое или послать всех подальше и заняться размышлением о высоком и далеком, по совместительству и глубоком. Короче, хренью маяться или работать, исполняя то, что хочет сие сообщество, если это не полная чушь. Впрочем, что нужно толпе в данное время, я знал и знаю и без этих стервозных баб, что нужно по большому счету, естественно, а не то, что они хотят.
  Но разговор, конечно, не о птичках, но слегка касаемый и этих баб-с. Естественно, мы и не вспоминали о покойном. Лежи ты себе в гробу и лежи. Мне он был до лампочки, а Витьку просто надоело ждать и курить папиросу за папиросой и пить чай, который я уже второй раз заваривал ему и себе, естественно. Трепались мы об охоте. О чём ещё могут трепаться два человека, которые помешаны на ней. Впрочем, стиль и методы моей охоты были несколько отличны от его стиля. Он был обычный добытчик. На крупного зверя охотился в основном в компании, но чаще всего он гонял фазанов и бил уток на Суйфуне при перелете. Я же предпочитаю индивидуальную охоту. Она малодобычлива, но очень интересна, если принять во внимание, что охотится приходиться с гладкоствольным ружьем, которое бьет всего на семьдесят метров. Лук бьет дальше, а карабин не идет ни в какое сравнение с гладким стволом. Винт есть винт. Впрочем, будь у меня карабин, то интерес в охоте у меня бы пропал, так как я бы бил зверя без особых проблем. При всей моей выдержке и хладнокровии.
     Какие чувства ты переживаешь, когда зверь на тебя взирает с наглой мордой всего-то в двухстах метрах от тебя?  А это бывает сплошь и рядом. При наличии нарезного оружия, девять граммов этим созерцателям были бы обеспечены с большой долей вероятности, и никакой любви сверху.
  Два рассказа его поразили меня. Хотя Витек был плохой рассказчик. Довольно косноязычный и мало начитанный. Если присобачить его дрянную фантазию и отсутствие всяких литературных талантов, то вы получите только голые факты, которые раздеты вообще догола, что бабы в бане.
   Я много слышал рассказов об изобретательности хищников. О том, что медведи, подходя к лабазу, на котором притаился охотник, может засвистеть, как деревенский подросток, но подобных случаев, не встречал ни в литературе и не слышал от других.
  В принципе разговор повернул на эту тему случайно. Я рассказал о том, что один мой знакомый убил лося дробью на рябчика. Витька это не удивило.
- Я кабана убил тройкой, - преспокойно заявил он.
- Сомнительно, - возразил я.
- Наши тоже не верили, а я ему череп пробил.
  Это было уже из рода городской фантазии. Во-первых, череп у кабана узкий и покатый. Были случаи, что от него рикошетили пули, а здесь дробь, что бьют фазана и утку.
- Только, когда стали разделывали кабана, они горсть дроби выгребли из черепа. После того и поверили, - усмехнулся он и рассказал про то, как он убил этого злосчастного или несчастного, что точнее, кабана.
  В принципе случай был бы банальным, если не поведение зверя.
  Витька был в загоне, и потому в стволе у него была тройка, на случай, если взлетит фазан или заяц выскочит. Он, естественно, не предполагал, чтоб зверь попрётся на человека, но тут был случай иной. Он отстал. Почему, это он не уточнял. Вообще кабана считают умным животным. Тут попался умный кабан, который спокойно пропустил двух загонщиков мимо себя и отправился восвояси. Правда он не учёл, как немец, что имеет дело с русскими, то есть конкретными раздолбаями. Если бы на месте Витьки был Ганс, то кабан бы пропустил бы и его, конечно, если бы тот не наступил на его мощный круп, и спокойно ушёл. Тут же он наскочил прямо на Витька, сочтя, что опасность миновала. Тот и пальнул ему в голову с трех метров. Несмотря на то, что дробь была мелкой, но она просверлила в его умном черепе приличную дырку, нанеся кабану, как пишут в протоколах, ранение не совместимое с жизнью.
  Даже козы, а не то, что кабаны, которые поумнее первых, выкидывают такие трюки, чтобы уйти из загона, что возникает куча сомнений в неразумности животных и уме человека. Тесное и постоянное общение с этим неразумным человеком многому научило братьев наших меньших, особенно в тех местах, где этих братьев наших гоняют почём зря. В этом случае кабан вёл себя вполне логично и этот случай не вызвал у меня сомнений, но второй случай был совсем уж уникальный. Такого я вообще не слышал и даже не предполагал.
- Я не только кабана, но и козла убивал тройкой, - это заявление после того, как я услышал рассказ о том, что он убил дробью кабана, а это было редкой случайностью, в его устах звучало уже откровенным враньем. Два случая у одного человека бывают чрезвычайно редко, но Витек был достоверным охотником и не обладал, как я уже говорил, даже посредственной фантазией, о чём я вскользь заметил ранее, тем более не мог просто что-то  выдумывать, и случай, рассказанный им, мог запросто произойти.
- Я на фазанов охотился с собакой. Гляжу мой дратхар, - Витек вообще поклонник немецких легашей, особенно дратхаров, - закрутился и за бугорок рванул. Я туда. Гляжу, там старое поле и полынь шевелится. Козёл по ней ползет. Услышал и, значит, стал уползать.
  Вот это была новость! Я такого в жизни не видел и не слышал! Козы ползают по-пластунски! Я ни в одной книге или журнале об этом не читал!  Даже не слышал об этом.
- Собака его учуяла и прямо на меня  погнала, - продолжал Витёк со свойственной ему прямотой и искренностью, я бы сказал прямолинейностью. – Я по нему и тройкой, что была в стволах, и  лупанул.
  Тройка эта мелкая дробь, применяется на среднюю утку и фазана, не более килограмма весом. Я уже говорил, что мелкой дробью лосей убивали, но это было уже безмерное везение, да расстояние в несколько метров. Правда, ещё был случай, когда пацан убил медведя беличьей дробью. Но в медвежьей шкуре, когда её сняли, не нашли ни одной дробины, а сам он почил в бозе из-за того, что добывал мёд в дупле, и с перепугу свалился на землю. Таки неудачно, однако, упал.
- Козёл от меня. Собака за ним погналась. – Продолжал Витька. Собаки косулю, если она не раненая, не могут догнать. Даже если она раненая легко или не перебита задняя нога. При ранении в переднюю ногу козы запросто убегают от собак. – Гляжу, козёл по полю кругами ходит. Я ему первым выстрелом глаза выбил. Собака на меня опять нагнала, я его тройкой и добил, поскольку картечи не было.
  Странно, но этот незатейливый рассказ меня поразил. Поразил и взволновал. Я бы ещё долго переживал по этому поводу, но появился измученный и уставший участковый. Он посмотрел медицинские документы, составил протокол, глянул на покойного, но мельком, поскольку он действительно смахивал на набор костей в кожаной упаковке, и рассматривать его было особенно нечего, поскольку криминалом не пахло, тем более после знакомства с медицинской писаниной. Детально объяснил к кому и как нужно обратиться и уехал. Следом укатила мадам и Витёк, так как он был у неё за шофера.
  Впереди были ещё две холодные ночи наедине с покойником и похороны. Ни смерть Сируна Михайловича, ни обряды и похороны, меня не тронули. Я лишь  запомнил руку Серого, лежащую у него на животе, и наколотые на пальцах перстни.  Единственное его достижение в жизни, да и то сомнительное.  Поразили же меня странные рассказы Витька.
   Вот так в жизни всегда и бывает: смерть человека не производит никакого впечатления, а короткие бесхитростные рассказы трогают до глубины души. А может быть, я зачерствел и огрубел от жизни? Перпендикуляр такой, а может быть две параллельные прямые, которые не соприкасаются, и им все равно до существования другой параллельной сущности. Два параллельных мира. Мы, к сожалению, все и есть параллельные миры, которые пытаются соприкоснуться между собой и. даже, пересечься, но ничего этого не происходит. Мы всегда остаемся сами собой, но желаем постоянно переступить оболочку своего тела. Да и проблемы наши все от этого. Наш мир это лишь следствие наших мыслей и слов, да и дел, как их следствия. Не кажется вам странным, что миром правят маразматические старикашки типа Рокфеллеров и Морганов, Ротшильдов и прочей мелкой подзаборной шушеры? Право слово это не Пушкины и Есенины, Ломоносовы и Энштейны и прочие великие люди, это обыкновенные торгаши. Это даже не второе сословие, а треть. Этому миру нужно немного себя уважать, а не лизать известное место маразматикам.
   Оставим их со своими иллюзиями, всё равно в этом мире они бессильные мошки. Рано или поздно подобных людишек будут использовать не выше менеджеров среднего звена, управляющих материальным миром. Мир духа, мир души не терпит эгоизм и честолюбие. Мир духа требует огромных знаний и человеколюбия. Нет, пожалуй, миролюбия, но не в том значении, узком, какое принято ныне в нашем языке, а в более широком – любви к миру. Это любовь к миру. Это тогда, когда ты, поднимая топор, или заводя пилу, ты думаешь о той боли, которую ты причинишь дереву. Тогда ты не станешь его рубить напрасно или выбрасывать хорошую табуретку только потому, что она вышла из моды. Мир наш одушествлён, а убивать без причин – варварство. Мир человека в нынешнем виде – мир варваров, правда никто это не понимает, прикрываясь заплатами и утешением своей «цивилизованности».
   Оставим будущее, нам на него глубоко наплевать. Действительно, но я просто хоронил одного человечка. Как-то не поднималась рука назвать его гордым именем человек, но и он требовал заботы и человеческого внимания. Но был ли он, или нет уже его, и «только грезит конопляник с высоким месяцем над голубым прудом...»
  

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0305720

от 1 сентября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0305720 выдан для произведения:  
ПЕРПЕНДИКУЛЯР ИЛИ О ЧЁМ ГРЕЗИТ КОНОПЛЯНИК
 
   Повод для сборища был печальный. Впрочем, если сказать серьезно, то не для всех, особенно для меня.  Мне было все параллельно, как говаривала одна моя знакомая, а может перпендикулярно. Смерть товарища Серого была предсказуема и неизбежна, как крах мирового капитализма или социализма. Чёрт его знает чего. Он почти девять лет ползал, как черепашка ниньзя на полутора ногах, то есть одна была более менее здоровая, а вторая была слегка лишь здорова. Если принять во внимание, что ему приходилось жить одному последние шесть лет из них или около этого, то его можно считать долгожителем. Кроме дров и закупок жратвы, которая была не особенно питательна и здорова, так как состояла в основном из лапши в пакетиках или как её называют, китайской, консервов, хлеба, изредка конфет и печения, стол его не украшало ничего приличного, так как мадам, то есть его сестра, считала, что он и так обойдется, то есть не сдохнет. Но, не смотря на это, он всё-таки сдох. Печально.
  Он доблестно махал топором одной левой, так как правая рука у него не работала. К счастью, он был левшой, что помогало ему в этой жизни, жёг дрова машинами, поскольку топить даже печь не умел, и не мог сообразить, что открытое у печки поддувало, при двух тлеющих полешках в топке, выстуживает сей нагревательный прибор быстрее, чем тот успевает просто-напросто нагреться.  Готовил такие помои и в такой грязной посуде, что столь продолжительная жизнь при такой антисанитарии, была уже более чем подвиг. Но подвиги и героизм есть вершина духовного или душевного подъема, так что гореть вечно огнём пламенным, он не мог, так что летом на девятом году жизни в этом разобранном состоянии, он стал сильно сдавать. Огонь стал как-то быстро гаснуть, свеча бренного тела таяла, так что его приходилось поддерживать из вне. Правда, не дровами. То бишь, он просто выползал на лавочку и подставлял свои кости для сугрева яркому солнышку, так как ничего другого к этому времени практически на его теле не осталось. Подзарядившись, как солнечная батарея, некоторое время, он вновь уползал в дом, где всё остальное время лежал. Сей образ жизни противоречит Уставу жизни. Короче, гиподинамия взялась за него всерьез. Уже летом стало всем окружающим понятно, что ему - кранты.  Было яснее ясного, что зимой ему топить печь будет трудно, а скорее просто не по силам. Брать его в город никто не хотел. Приехала Татьяна, которая присматривала место, для дальнейшего пребывания и не только для себя, но и семьи. Сын заканчивал институт, но и он тоже не особо-то уважал Серого, точнее терпеть не мог. Так что впихивать в густозаселённую квартиру нечто маловразумительное, набитую и без него под завязку, словно банка шпротами, никто не желал. Вот тут-то подвернулся я со своей безработицей. Устроится  на работу в разгар кризиса за полгода, я так и не смог. Видимо это был очередной поворот судьбы. Знак свыше, так уж говориться. Я всегда любил деревню, где чувствовал себя в тарелке, полностью предназначенной для меня. То есть в своей посуде. Если честно сказать, то возле мадамы меня удержали не только дети, но и возможность околачиваться вокруг сего сельского поселения. Короче, меня запихнули в деревню, лишив тем самым всех благ цивилизации, начиная с телевизора, заканчивая Интернетом. Правда отобрать мой старенький компьютер мадам не решилась, так как он был мой кровный и достаточно старый, собранный из  чего попало, а больше всего из списанных и не нужных запасных частей на работе и бывшего компьютера сына. За телевизор я особенно не переживал, так как эта штуковина дрянь конкретная и не смотреть его лучше, чем смотреть, особенно для здоровья. Вот за Интернет переживал я больше, так как к нему уже привык, кроме того прерывалась переписка с друзьями, которыми не виделся более четверти века. Да ещё я шарился по некоторым сайтам и кое-что даже выставлял на всеобщее обозрение из своей писанины.  В целом с переездом в деревню я был согласен, прекрасно понимая, что жизни Серому отведено не более полугода, а деревню, к которой так привык, я терять не хотел. Скоро я успокоился и осмотрелся. Впрочем, что делать, я знал прекрасно. На носу маячила зима, и нужно было в темпе заготавливать дрова, подшаманивать фазенду к зиме, отмывать, отчищать грязь, которая накопилась за эти годы, так как у меня руки не доходили до полов и мебели, в думах об огороде и охоте.  Кроме всего прочего, нужно было копытить денюжку на жратву, так как на довольствие меня никто не собирался ставить, хотя заботы о Сером полностью взвалили на меня. Благо горючим меня обеспечили, да и аборигены дрова возили только за эти три загадочные буквы ГСМ, а не за водку, поскольку последняя водилась там не только днём, но и ночью и в любом количестве, даже выдавалась в долг. Банкам надо поучиться в предоставлении кредитов у местных самогонщиц.   Сервис  на высшем уровне. Обогревать задницу сему детищу интерната и тюрьмы и бесплатно, как-то не особенно входило в мои планы. Правда в первый месяц мне было выдано на житие и прокорм себя и Серого полторы тысячи рублей, затем эту сумму сократили до тысячи, а на третий месяц сочли, что это чересчур много и стали возить Серому продукты. После чего наши отношения с Серым испортились, а с мадам испортились уж оченя сильно, пусть я и пофигист по жизни. Если добавить, что два петуха в одной клетке – перебор. То становилось все ясно: Серый долго не протянет. Дай бог, ему пережить зиму. Рано или поздно, но один петух заклюет другого. Тем более курицы там не водились, а сексуально озабоченные птицы одного пола без подруг и друзей наскакивают друг на друга постоянно. По моему приезду товарищ, бывший ЗК, попытался было отстаивать свои права. Точнее, Серый начал топорщить хвост, но, получив по голове, принял покорную позу, лег на дно клетки и подставил затылок, чтобы его было удобно клевать. В такой позе забивать насмерть даже в петушином мире не принято, и у нас, как я считал, в чисто мужском общежитии, жили после того почти мирно я, Серый и кот. Правда кот, в конце концов, родил и оказался кошкой. Предатель! Существовали, как говорил Чингиз Айтматов: я, кошка, чинара, солнце и пруд. Отражаясь в чем-то. Почему-то у Айтматова первой ушла кошка, а здесь же крякнул Серый. Непорядок. Айтматов неправ. Классики иногда врут.
  В принципе все началось с Нового года. Мой приятель Славка Рыбалкин пригласил меня встречать этот самый Новый год к себе в гости с дальним прицелом: сплавить на мою шею тёщу, её хозяйство и заботы о нём, а заодно и показать меня. Я отнекивался и отбрыкивался, но это не помогло. Готовясь к праздникам и не зная, на сколько я уезжаю, то натаскал на веранду дров Серому на трое суток. Правда я пробыл там всего сутки, но, приехав, обнаружил, что в доме холодина и дрова сожжены больше чем наполовину. В печке тлели два дежурных полена. Меня это вывело из себя, тем более я был в дурном настроении, возвращаясь из дружной Славкиной семьи в свое заключение. В принципе я ничего и не сделал Серому, только наехал на него, потыкав носом его в термометр. «Я сегодня чтой-то очень сексуально озабочен». Мой организм, закаленный в битвах на высшем уровне предприятий, на такой бы наезд не среагировал, но Серому этого было достаточно. На следующий день он начал жаловаться на голову.  Мадам послала меня к фельдшеру, которая обнаружила у него вполне приличные показания давления, что-то около 180 на 110. У меня порой верхняя планка не дотягивает до нижних его параметров давления, если я проболтаюсь в тайге пару суток без жрачки. Короче, дело было, действительно, к ночи. После укола, Серый, стал подниматься и загремел головой об косяк, прямо при фельдшере.  Я даже испугался, что он расшибет голову, но обошлось.  Видите ли, кость-с. После его перекосило ещё больше. Он стал всё выплевывать. Так как он показывал на глотку, то я решил, что у него болит горло. Ему прислали лекарства, но он их стал просто прятать. В конце концов я пришёл к правильному выводу: у него парализовало челюсть, то есть его трахнул второй инсульт. Я попытался  достучаться с подобным самопальным диагнозом до мадам, но она ответила, что ей наплевать на меня и Серого в куче, но прикатила в тот же день получать его пенсию.
  Так Серый оказался в больничке, правда мне пришлось сбегать ещё раз к нашей фельдшерице и выправить направление в сиё учреждение.
   Он вновь явился через месяц в сопровождении той же мадам с мрачным диагнозом на будущее.  Доктора, посмотрев на него, сказали: что если оклемается в ближайшее время, то жить будет, а если нет, то уже точно вымре, как обре. Короче, рот у него по-прежнему открывался на половину, и жевать он, естественно, не мог, а только впихивал в рот что-нибудь жидкое и сосал сахар. Что столь же естественно, он после этого долго протаскать свои кости по белому свету в данном состоянии, просто не мог. Через месяц Серый стал плохо ходить. Так как мадам не собиралась ни копейки подкидывать мне на жизнь, то я относился к Серому довольно жестко. Заставлял его готовить есть, ходить в туалет и убирать за собой. Ко всему прочему из больницы он вернулся не только с неутешительным диагнозом по поводу жизни и смерти, но и со страшнейшим поносом. Всё, что он в себя вливал, тут же выскакивало наружу. При этом он даже не успевал снять штаны или добежать до туалета, который я ещё при жизни тёщи соорудил ему из стула и ведёрка.
 Перед смертью он окончательно свалился, и мне приходилось не только подтирать полы, но и менять ему памперсы, мыть задницу и ругаться нехорошими словами. Видимо его тоже доставала моя ругань, так как я трудился на этом поприще почти безвозмездно, так как мне за эти месяцы всего несколько раз подкинули немного продуктов, для поддержания моих спадающих штанов.
     За день же перед приходом костлявой, я выторговал у мадам две тысячи из причитающейся ему пенсии и стал уже строить радужные планы на будущее. Сначала я хотел купить пилу, затем модем, поскольку без подобной цивилизации, мне было трудно обходиться. Но Серый сразу и обломил меня. Помер, гад, стоило мне только распустить, точнее раскатать, губы.
   По сему поводу и состоялся сбор родных и близких сего оболтуса. По классификации гробовщиков, по Ильфу и Петрову,  Серый гикнулся. Быстренько притартали гроб, передели и уложили сего представителя неудавшейся династии в него, поскольку он стал уже закостеневать. Теперь сидели и ждали участкового, чтобы засвидетельствовать смерть господина Серого, который отошёл в мир иной перед самой пенсией. Участковый должен был приехать после трёх. Три это понятие растяжимое, хотя в данном случае три это пятнадцать часов, а не три ночи. Три часа приближалось к девяти часам уже вечера, но не утра, а участковый всё не ехал и не ехал.  Мадам бегала и стучала копытами, Андряус мучил мой комп, а я поил Витька чаем, так как жареную картошку, единственное, что я мог предложить ему из съестного, мы уже срубали, а холодные блины моего изготовления, он не желал употреблять. Оставалось одно, трепать язык и созерцать свеженький труп Серого, которого, по своей привычки крестить и перекрещивать всех и вся, я перед смертью перевел в Сируны. Сирун Михайлович. Это больше соответствовало его вчерашнему положению и состоянию, тем более отечества от меня он дождался только с сим именем. Сейчас он лежал спокойный и важный,  я ему даже не пытался по сему рассказывать страшные сказки про ад, который я пророчил ему за убиенную им бабку и непочтение к родителям и к моей особе, что вдвойне грешно, и даже не хотел в туалет. 
   Если вас интересует, кто такой Витек, то следует его описать, так как он личность довольно заметная на фоне моей жизни. Кто он есть? По родственной линии он приходится двоюродным братом моей бывшей. То есть даже не родня в настоящее время. Впрочем, мужик он нормальный, в отличие от многочисленных родственников женского пола. Андряус их всех скопом называет канарейками. Правда, когда они собираются больше трех в кучу, то это уже птичий базар на все вкусы и во всём своем разнообразии. Впрочем, там только канарейки безмозглые и обитают, они же и курицы.  Такие злые и сердитые, поскольку голодные и вечно голодные. Но оставим желчь горькую на моей совести, так как она ещё не вся перегорела, и по поводу и без повода вырывается из моей затоптанной с краю души, что обращена не к высокому и далекому, а к этим самым бабам. Я пытаюсь обходить их десятой дорогой, а когда не могу этого сделать, то строю оборонительные сооружения, типа линии Маннергейма, через которые сему сообществу пришлось бы топать и топать, проливая кровь своей души на дотах и дзотах хорошо продуманной долговременной системы обороны, чтобы достигнуть моей нежной сердцевины. Так как это они не могут это сделать, то топчутся только по предполью и орут, шля парламентариев, чтобы хоть немного достучаться до закованного в панцирь моего сознания. После чего я высовываю нос и спрашиваю, чего там ещё от меня требуется этим бабам. После чего углубляюсь в размышление о том, что стоит делать требуемое или послать всех подальше и заняться размышлением о высоком и далеком, по совместительству и глубоком. Короче, хренью маяться или работать, исполняя то, что хочет сие сообщество, если это не полная чушь. Впрочем, что нужно толпе в данное время, я знал и знаю и без этих стервозных баб, что нужно по большому счету, естественно, а не то, что они хотят.
  Но разговор, конечно, не о птичках, но слегка касаемый и этих баб-с. Естественно, мы и не вспоминали о покойном. Лежи ты себе в гробу и лежи. Мне он был до лампочки, а Витьку просто надоело ждать и курить папиросу за папиросой и пить чай, который я уже второй раз заваривал ему и себе, естественно. Трепались мы об охоте. О чём ещё могут трепаться два человека, которые помешаны на ней. Впрочем, стиль и методы моей охоты были несколько отличны от его стиля. Он был обычный добытчик. На крупного зверя охотился в основном в компании, но чаще всего он гонял фазанов и бил уток на Суйфуне при перелете. Я же предпочитаю индивидуальную охоту. Она малодобычлива, но очень интересна, если принять во внимание, что охотится приходиться с гладкоствольным ружьем, которое бьет всего на семьдесят метров. Лук бьет дальше, а карабин не идет ни в какое сравнение с гладким стволом. Винт есть винт. Впрочем, будь у меня карабин, то интерес в охоте у меня бы пропал, так как я бы бил зверя без особых проблем. При всей моей выдержке и хладнокровии.
     Какие чувства ты переживаешь, когда зверь на тебя взирает с наглой мордой всего-то в двухстах метрах от тебя?  А это бывает сплошь и рядом. При наличии нарезного оружия, девять граммов этим созерцателям были бы обеспечены с большой долей вероятности, и никакой любви сверху.
  Два рассказа его поразили меня. Хотя Витек был плохой рассказчик. Довольно косноязычный и мало начитанный. Если присобачить его дрянную фантазию и отсутствие всяких литературных талантов, то вы получите только голые факты, которые раздеты вообще догола, что бабы в бане.
   Я много слышал рассказов об изобретательности хищников. О том, что медведи, подходя к лабазу, на котором притаился охотник, может засвистеть, как деревенский подросток, но подобных случаев, не встречал ни в литературе и не слышал от других.
  В принципе разговор повернул на эту тему случайно. Я рассказал о том, что один мой знакомый убил лося дробью на рябчика. Витька это не удивило.
- Я кабана убил тройкой, - преспокойно заявил он.
- Сомнительно, - возразил я.
- Наши тоже не верили, а я ему череп пробил.
  Это было уже из рода городской фантазии. Во-первых, череп у кабана узкий и покатый. Были случаи, что от него рикошетили пули, а здесь дробь, что бьют фазана и утку.
- Только, когда стали разделывали кабана, они горсть дроби выгребли из черепа. После того и поверили, - усмехнулся он и рассказал про то, как он убил этого злосчастного или несчастного, что точнее, кабана.
  В принципе случай был бы банальным, если не поведение зверя.
  Витька был в загоне, и потому в стволе у него была тройка, на случай, если взлетит фазан или заяц выскочит. Он, естественно, не предполагал, чтоб зверь попрётся на человека, но тут был случай иной. Он отстал. Почему, это он не уточнял. Вообще кабана считают умным животным. Тут попался умный кабан, который спокойно пропустил двух загонщиков мимо себя и отправился восвояси. Правда он не учёл, как немец, что имеет дело с русскими, то есть конкретными раздолбаями. Если бы на месте Витьки был Ганс, то кабан бы пропустил бы и его, конечно, если бы тот не наступил на его мощный круп, и спокойно ушёл. Тут же он наскочил прямо на Витька, сочтя, что опасность миновала. Тот и пальнул ему в голову с трех метров. Несмотря на то, что дробь была мелкой, но она просверлила в его умном черепе приличную дырку, нанеся кабану, как пишут в протоколах, ранение не совместимое с жизнью.
  Даже козы, а не то, что кабаны, которые поумнее первых, выкидывают такие трюки, чтобы уйти из загона, что возникает куча сомнений в неразумности животных и уме человека. Тесное и постоянное общение с этим неразумным человеком многому научило братьев наших меньших, особенно в тех местах, где этих братьев наших гоняют почём зря. В этом случае кабан вёл себя вполне логично и этот случай не вызвал у меня сомнений, но второй случай был совсем уж уникальный. Такого я вообще не слышал и даже не предполагал.
- Я не только кабана, но и козла убивал тройкой, - это заявление после того, как я услышал рассказ о том, что он убил дробью кабана, а это было редкой случайностью, в его устах звучало уже откровенным враньем. Два случая у одного человека бывают чрезвычайно редко, но Витек был достоверным охотником и не обладал, как я уже говорил, даже посредственной фантазией, о чём я вскользь заметил ранее, тем более не мог просто что-то  выдумывать, и случай, рассказанный им, мог запросто произойти.
- Я на фазанов охотился с собакой. Гляжу мой дратхар, - Витек вообще поклонник немецких легашей, особенно дратхаров, - закрутился и за бугорок рванул. Я туда. Гляжу, там старое поле и полынь шевелится. Козёл по ней ползет. Услышал и, значит, стал уползать.
  Вот это была новость! Я такого в жизни не видел и не слышал! Козы ползают по-пластунски! Я ни в одной книге или журнале об этом не читал!  Даже не слышал об этом.
- Собака его учуяла и прямо на меня  погнала, - продолжал Витёк со свойственной ему прямотой и искренностью, я бы сказал прямолинейностью. – Я по нему и тройкой, что была в стволах, и  лупанул.
  Тройка эта мелкая дробь, применяется на среднюю утку и фазана, не более килограмма весом. Я уже говорил, что мелкой дробью лосей убивали, но это было уже безмерное везение, да расстояние в несколько метров. Правда, ещё был случай, когда пацан убил медведя беличьей дробью. Но в медвежьей шкуре, когда её сняли, не нашли ни одной дробины, а сам он почил в бозе из-за того, что добывал мёд в дупле, и с перепугу свалился на землю. Таки неудачно, однако, упал.
- Козёл от меня. Собака за ним погналась. – Продолжал Витька. Собаки косулю, если она не раненая, не могут догнать. Даже если она раненая легко или не перебита задняя нога. При ранении в переднюю ногу козы запросто убегают от собак. – Гляжу, козёл по полю кругами ходит. Я ему первым выстрелом глаза выбил. Собака на меня опять нагнала, я его тройкой и добил, поскольку картечи не было.
  Странно, но этот незатейливый рассказ меня поразил. Поразил и взволновал. Я бы ещё долго переживал по этому поводу, но появился измученный и уставший участковый. Он посмотрел медицинские документы, составил протокол, глянул на покойного, но мельком, поскольку он действительно смахивал на набор костей в кожаной упаковке, и рассматривать его было особенно нечего, поскольку криминалом не пахло, тем более после знакомства с медицинской писаниной. Детально объяснил к кому и как нужно обратиться и уехал. Следом укатила мадам и Витёк, так как он был у неё за шофера.
  Впереди были ещё две холодные ночи наедине с покойником и похороны. Ни смерть Сируна Михайловича, ни обряды и похороны, меня не тронули. Я лишь  запомнил руку Серого, лежащую у него на животе, и наколотые на пальцах перстни.  Единственное его достижение в жизни, да и то сомнительное.  Поразили же меня странные рассказы Витька.
   Вот так в жизни всегда и бывает: смерть человека не производит никакого впечатления, а короткие бесхитростные рассказы трогают до глубины души. А может быть, я зачерствел и огрубел от жизни? Перпендикуляр такой, а может быть две параллельные прямые, которые не соприкасаются, и им все равно до существования другой параллельной сущности. Два параллельных мира. Мы, к сожалению, все и есть параллельные миры, которые пытаются соприкоснуться между собой и. даже, пересечься, но ничего этого не происходит. Мы всегда остаемся сами собой, но желаем постоянно переступить оболочку своего тела. Да и проблемы наши все от этого. Наш мир это лишь следствие наших мыслей и слов, да и дел, как их следствия. Не кажется вам странным, что миром правят маразматические старикашки типа Рокфеллеров и Морганов, Ротшильдов и прочей мелкой подзаборной шушеры? Право слово это не Пушкины и Есенины, Ломоносовы и Энштейны и прочие великие люди, это обыкновенные торгаши. Это даже не второе сословие, а треть. Этому миру нужно немного себя уважать, а не лизать известное место маразматикам.
   Оставим их со своими иллюзиями, всё равно в этом мире они бессильные мошки. Рано или поздно подобных людишек будут использовать не выше менеджеров среднего звена, управляющих материальным миром. Мир духа, мир души не терпит эгоизм и честолюбие. Мир духа требует огромных знаний и человеколюбия. Нет, пожалуй, миролюбия, но не в том значении, узком, какое принято ныне в нашем языке, а в более широком – любви к миру. Это любовь к миру. Это тогда, когда ты, поднимая топор, или заводя пилу, ты думаешь о той боли, которую ты причинишь дереву. Тогда ты не станешь его рубить напрасно или выбрасывать хорошую табуретку только потому, что она вышла из моды. Мир наш одушествлён, а убивать без причин – варварство. Мир человека в нынешнем виде – мир варваров, правда никто это не понимает, прикрываясь заплатами и утешением своей «цивилизованности».
   Оставим будущее, нам на него глубоко наплевать. Действительно, но я просто хоронил одного человечка. Как-то не поднималась рука назвать его гордым именем человек, но и он требовал заботы и человеческого внимания. Но был ли он, или нет уже его, и «только грезит конопляник с высоким месяцем над голубым прудом...»
  

 

МЫШЬ БЕЛАЯ

ПАНИ МУРЗИЛОВИЧ