Помочь сайту
Поздравления
Печать Каина. Глава одиннадцатая
22 августа 2012 -
Денис Маркелов
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
С вечера Евсей Иванович помогал семье брата укладывать вещи.
Он слегка завидовал такой плодовитости младшенького. Нет, эта зависть была даже не завистью. А милым укором самому себе, не способному так просто потребовать куска своего счастья от презирающей его жены.
Та считала их брак ошибкой. Евсей не торопился разубеждать супругу, напротив, он старательно убеждал её в её собственной правоте, допуская промах за промахом.
Даже то, что в ажиотаже первого свадебного дня ему удалось сделать её женщиной, не бралось в расчет. Эвелина воспринимала этот факт как скорее своё поражение, чем победу. Так милый и наивный цветок не желает становиться мерзким и иногда просто не вкусным яблоком.
Евсею было жаль всего того, что его родители потратили на доказательство его мужской состоятельности. И дело было не в деньгах и ни в продуктах. Всё было похоже на глупую игру, в которую он играл только потому, что не хотел обижать своих близких
Младший брат во все глаза смотрел на него. Он, вероятно, также желал стать взрослым. Чтобы прилюдно целовать свою жену в губы в ответ на призывы: «Горько!».
Теперь уже Евсей находил в Антоне поводы для зависти. Тот как-то сумел укорениться в новом мире, врасти в шаткую почву, а он, Евсей, без удержу катился прочь, словно подхваченный безжалостным ветром комок травы.
Даже обилие племянников было как-то кстати. Особенно красивой была его любимица – Настя. Она была словно драгоценное украшение, чистое и непорочное, такое, какое нельзя унести в ломбард.
«Ну. Что же… На рассвете и двинемся», -- проговорил Антон за ужином. – Дети пойдут спать, а нам с тобой, Евсей, надо покумекать.
- О чём это, а…
- Да так… боязно тебя на хозяйстве-то оставлять. Ещё запьёшь…
- А ты шкафы с выпивкой запри, а ключи с собой возьми. Или ещё лучше, пойди в Волгу выкинь…
Евсей говорил шутливо, но в этой шутке была порция злости.
Настя старалась не вслушиваться в разговор старших. Она с аккуратностью отличницы разрезала свою порцию глазуньи и поглядывала на фигурный бокальчик с «Кока- колой».
Сидящие друг против друга пары близнецов неожиданно громко ссорились. Они в тайне завидовали Насте, той предстояло отдыхать на море, а им предстояло довольствоваться Волгой.
Один из братьев поднял руку.
- Папа, а почему это Настя едет на море, а не мы?
- Да, да, - затараторили сёстры, - мы тоже хотим на море.
- Дети. Ну, так будет лучше. Настя старше вас… и ей надо подышать морским воздухом. Неужели в Белогорье вам будет плохо?
- Не хотим в Белогорье, там скучно.
- Там даже школы нет.
- Вот именно.
- И купаться там нельзя.
- Там обрыв.
- Ну, Ладно. Мы подумаем. Действительно, оставлять вас всех четверых, маме слишком хлопотно будет.
На следующий день они уже катили по гладкой, как ремень, трассе.
Мотор «Надежды» ворковал знакомую песню, сидевшая впереди мама выполняла функции диспетчера.
Отцу нравилось вести машину. Он был рад свободе – не было никаких случайных попутчиков с дурно пахнущими носками, въедливых, уставших от постоянных разъездов проводниц и всего того. Чем обычно награждает человека железная дорога.
Он терпеть не мог часы ленивого ожидания, когда человек похож на плененного в вольере тюленя. Смотреть в окно, на пробегающие мимо опоры электропередач и вдыхать запахи, что доносятся через щель между окном и рамой? Нет, только не это… Дорога превращалась просто какой-то пускай и бесконвойный, этап. Этап, в конце которого всегда лежала пугающая неизвестность.
Но и сейчас огибая по объездной жаркий и мерзкий город, он чувствовал какую-то разочарованность. Мысли всё чащ замирали на имени Евсей. Брат был как-то излишне спокоен, словно затаил какую-то опасную идею.
На приборной доске был прикреплён тройной складень. Складень, в котором лики Спасителя, Богоматери и Николая угодника выглядели, как фотографии далёких. Но очень добрых родственников.
Анастасия старалась не думать о плохом. Она боялась заснуть, дабы не пропустить что-нибудь интересное. Проносящиеся мимо пейзажи были по-своему красивы.
Перед поворотом на нужную им трассу, отец остановился.
Братья отправились за лакомствами в небольшой магазинчик. Здесь, на трассе, всё продавалось втридорога. Но братьям было трудно это объяснить. Они канючили в два голоса и устраивали в глазах продавщицы чехарду, прыгая вокруг отца, как две обезьяны
Антон Иванович не выдержал их натиска и приобрёл пару бутылок «Тархуна». Он сам не слишком жаловал этот зеленоватый напиток, он казался ему пародией на абсент, но братья заулыбались и. вернувшись к машине, дружно показали сёстрам язык.
Сёстры двойняшки были рады и парочке головастых чупа-чупсов. Они как-то равнодушно засовывали в рот эти вкусные шарики, силясь путём лизания уменьшить их объём. Дорога вновь побежала под колёса автомобиля, словно бесконечная лента конвейера, а мотор уже запел третью или четвёртую по счёту арию.
Бабушкино село находилось в десяти километрах от трассы. Когда-то Антону казалось, что лучше этого места нет никакого другого. Тогда он мог видеть Москву и Саратов только по телевизору. Даже в районный центр Гальцер бабушка наведывалась нечасто. Ей хватало того, что завозили в местное сельпо и продавали селянам.
Он привыкла к этой холмистой местности. Домики словно бы разбегались по земле, задерживаясь на возвышенностях и в низинах. Тут было рукой подать до рая.
Автомашину сына Марья Петровна заслышала задолго. Здесь было слишком мало транспорта, чтобы привыкнуть к его шуму.
Наоборот тишина и плеск Волги делали слух острее, а привыкшее к зелени зрение острее и чётче.
Иногда в эти места забредали охочие до приключений туристы, они разбивали свой лагерь где-нибудь за околицей и подолгу были притчей во языцех. Их яркие одеяния. А то и просто голую кожу запоминал надолго.
Марье Петровне не нравилось, что сын живёт отдельно. Она пару раз бывала в Маршалово. И это зажиточное село, заставляло вспоминать собственную юность, когда она радостная и светлая приехала сюда нести детям свет знаний.
Настя с какой-то тоской смотрела на бабушкин домик, что врастал в землю, ей хотелось тотчас взяться за кисть и краски и нарисовать всё окружающее. Нарисовать бабушку. Дом. Саму себя, и ещё своих братьев и сестёр.
Бабушка не могла нарадоваться, Она поочередно прижимала к груди всех пятерых внуков и улыбалась, улыбалась, улыбалась.
- Мама, а чего это ты всё одна?
- Да ты как будто не знаешь. Засел у себя в Маршалово. Что тебя оттуда и щипцами не вытянешь, что гвоздь кривой из доски-то.
- Ну, ладно, я. А Евсей?
- Ишь, кого вспомнил. Да Евсей-то, небось, уж давно под небом синим аки странник живёт. Писала я невестушке, да ещё та злыдня оказалась. А как вспомню, какая милая да приветливая была. Марья Петровна, это… Марья Петровна – то. Видать, чтобы людей спознать надо не пуд соли, а цельную тонну съесть.
- А коли я его к тебе направлю?
- Ну, коли пить не будет – приму. Как же блудного сына-то не принять? Он-то первый из гнезда вылетел, вот теперь и мается. Ты-то умнее его оказался. И жену себе по руке выбрал, да и вообще.
Бабушка пошла, готовить обед.
Вечером после крепкого сна Настя и две пары двойняшек вышли прогуляться по селу.
Им было по душе это тихое место, к тому же в доме у бабушки царил дух давно уже ушедшего времени, когда люди были ближе к природе, и от того добрее друг к другу.
Тут всё напоминало музей – старинные ходики на стене, электрический патефон цвета малахита с пластмассовым оленем на крышке и аккуратной надписью «Тайга». Звукосниматель этого электропатефона напоминал спящую змею.
У бабушки в углу притаился совсем уже не работающий телевизор «Сигнал» - он играл роль реквизит и только, бабушка жаловалась на слабое зрение и говорила, что не любит смотреть телевизор, что ей хватает забот по огороду – летом, а зимой она вяжет тёплые гетры и носки, из шерсти, что дают её козы.
Настя хорошо помнила эти носки, в последнюю зиму они были, как раз, кстати, термометр за окном держался всю неделю на «-300 C». В школу ходить было не надо, но Насте было скучно сидеть в доме, и она играла во дворе, наблюдая за всем из-за забора.
Приезжающий на обед отец ворчал на плохо заводящийся автомобиль, на то, что денег, что он получает от своей торговли слишком мало, что наконец, лучшее время для того, чтобы сбыть залежалый товар – последняя декада августа...
В эти дни, действительно, бывало весело. Люди приценивались к тетрадям и ручкам, выбирая их, скорее за красоту, чем за практичность. Девочки млели от улыбающихся с обложек дневников мультяшных красавиц...
Настя помогла маме торговать. Точнее вертелась рядом и подавала время от времени товар, одновременно глядя, как ловко её мама управляется с миниатюрным кассовым аппаратом.
Обычно после обеда торговля замирала, и они собирались назад в Маршалово. Настя, молча, помогала переносить товар в багажник машины. Когда товара было слишком много, отец прикреплял к задку машины ужасный громыхающий прицеп под названием «Волгарь».
Пару раз они привозили с площади не только деньги, но где-то полтора фунта краковской колбасы. Настя не слишком жаловала это лакомство, но её младшие братья и сёстры просто с ума сходили от запаха этого продукта.
Вот и теперь они следовали за ней, разбившись на пары по детсадовскому принципу.
Так они прошли почти всё село от внушительного памятника герою-лётчику, до сельского магазина, где продавались чёрные мокроступы и старомодные мухобойки.
Настя помнила, что бабушка велела купить хлеба и подала продавщице взятую у отца сторублёвку.
Марья Петровна была рада угостить своих родных, чем бог послал. Она была по-русски хлебосольна и всего того, что зарождалось, цвело и наливалось соками на её огороде, просто не хватало, чтобы выразить всё её хлебосольство.
Она вспоминала, как в молодости просто зачитывалась романом Ивана Гончарова «Обрыв». Ей хотелось подражать Татьяне Марковне Бережковой, тем более, что её дом в селе был также прекрасен, как и усадьба Бориса Райского.
Выбираясь в свободное время на Утёс, она брала с собой книжку романа и свободно путешествовала по его страницам, находя прелесть в каждом абзаце, в каждой мимолетной строке.
Ей тоже хотелось такой верной и спокойной жизни, не стремления за богатством, но желание простого, хорошо устроенного достатка, когда мысли о нём не тревожат ум и душу ежеминутно, но приходят также естественно, как приходит ветер с реки.
Глядя на тот, заволжский, берег, она подумала, отчего русский человек считает Заволжьем именно левый берег; отчего он не может понять, что и этот высокий берег также заволжский для какого-нибудь кочующего степняка?
Вдохновившись природой, она шла и рассказывала обо всём в классе. Ученики слушали её, затаив дыхание.
Также слушал её и её первенец. Евсей изо всех сил скрывал своё родство с учительницей. Он старался быть послушным, но в тоже время незаметным. Мать не тянула его в отличники, но не позволяла, и отставать в учёбе. Евсею нравилось быть не слишком умным. Ему хватало ни к чему особенно не обязывающих четвёрок.
Когда его мама была занята младшим братом, он не роптал, появление Антона было сродни новогоднему подарку, он родился, как по заказу, похожий на магазинного пупса и стал для Евсея лучшим другом.
Евсею нравилось наблюдать, как его младший брат познаёт мир, он был гораздо удачнее его. Видно было, что в теле этого младенца дремлет интеллектуал. Такой же, как знаменитый Володя Ульянов.
Мария Петровна была удовлетворена, как мать. Пробовать ещё, играя в привычную для вечных рожениц рулетку, ей не хотелось, да идти на соитие со стареющим мужем становилось проблематично. Тот давно уже насытился этой постельной игрой, и теперь ценил иные проявления душевной привязанности.
Евсей и Антон напрасно мечтали о сестричке. Скоро им стали нравиться сельские девушки, чьи устремления были не высоки, а мечты привычны, как репертуар сельского клуба.
Потом обоих завертел ураган взрослой жизни. Первым в её водоворот выпрыгнул Евсей. Он был крепок и ловок, и не было причин, чтобы ему избежать общей для всех парней повинности. Здесь, он не стал никого нагружать муками ожидания.
Его избранница оказалась там, в далёком городе, где Евсей ходил в серой шинели, и где очень нуждался в чистой и честной любви. Его желание разделила невысокая и очень на первый взгляд красивая бывшая школьница.
Она не торопилась избавляться от кукольной маски, чем и обворожила сельского парня.
Евсей стал подумывать о женитьбе. Он чувствовал, что может упустить благоприятный момент, и попросту свалиться в штопор. Таких парней он видел в селе немало – они где-то доставали бутылки «Московской» и уныло убивали свои души, заедая горький напиток солёными огурцами.
Он боялся, что станет таким же. Боялся, что вернётся домой обманутый жизнью, и от того, как утопающий за соломинку хватался за дружбу с Надей.
Та также с каким-то пугающим трепетом ждала своего восьминадцатилетия. Словно бы этот срок что-либо мог изменить в их отношениях.
Так и случилось. Родители Нади как-то догадались о его существовании, хотя в те годы Евсей не пробовал курить, от него всё же пахло мужчиной, да и Надя стала другой, она немного выделывалась, словно познавшая кота кошка.
Свадьба была неизбежна. В один из воскресных дней, Евсей встретился со своим будущим тестем. Тот сидел за столом, хлебая борщ и гладя на невысокого, но крепкого паренька внимательными глазами. Рядом с отцом Нади стоял переносной транзисторный приёмничек в кожаном футляре. И оттуда довольно внятно раздавалась речь диктора.
« «Маяк» слушает!», - заметил про себя Евсей.
«Ну, что же ты, служивый, по-серьёзному? Или девочку мне хочешь испортить, и адью, к родным пенатам. Да и какие мысли на жизнь имеешь? Да, как тебя зовут, кстати…
- Евсей, - непривычно пунцовея щеками, признался наш герой.
- Ишь, как. Не Андрон, не Владимир, а Евсей. Ну, стало быть внуков моих Евсеевичами станут величать… Гм, неплохо. Где-то у Горького одного парня Евсеем звали.
Надя сидела молча. Она словно бы выжидала, чем кончится эта дуэль. Отец мысленно боролся с Евсеем. Ему был как-то жалко отдавать дочь за первого встречного ей парня, но и оставлять пышущее азартом любви сердце он, ни в коём случае, не желал без присмотра.
Евсей ни кому не спешил рассказывать о Наде. Да и она побаивалась внешне грубых солдат, которые были сродни рабам на галерах, мечтающим об отдыхе и красивых, на всё согласных вакханках.
Марья Петровна не захотела отпускать сына в далёкий край.
«Жена подле мужа жить должна. Что ты в примаки, что ли хочешь попасть. Смотри. Она тебя закрутит, а потом хахалей станет в дом водить. Да и при свекрови-то не посмеет…»
Марье Петровне не хотелось прослыть Кабанихой, но такой поворот дела её не устраивал
- Вы там хоть спознались, али как? – спрашивала она, глядя на сына, как живописец или скульптор.
Евсей вполне мог стать символом советского человека. Армия пошла ему на пользу, но всё же, он оставался всё тем же романтиком, со слегка вывороченными русской классической литературой мозгами.
Евсей терпеть не мог свободного времени. Оно затягивало его, как омут, давая взамен один манок – водку.
Пьянство было его бичом, он пил, пьянел, погружался в сон, и очень удивлялся, что вместо рая на следующий день видит тот же мир, что и вчера.
В доме брата почти не пили. Там не было для этого повода. Даже на праздники водка покупалась скорее по моде.
Евсей чувствовал себя забавным экспонатом. Он ходил из комнаты в комнату, выходил во двор и приглядывался к окрестностям.
Как бы он был бы рад, если бы и у него был такой крепкий дом.
Но, увы….
Так, размышляя и сетуя на незадачливую судьбу, он почти не заметил незнакомца, который появился у калитки, как чёртик из табакерки…
Рейтинг: 0
673 просмотра
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
