Отречение

 Роман «Отречение» – продолжение моего романа «Скорбь», но может восприниматься отдельным произведением.
С уважением, Anna Raven
1.
            Час был зловещим. В такой час, когда земле покровительствует темнота, оживают тени заговорщиков и убийц, и происходят самые удивительные события, о которых спящим в этот роковой час, приходится после лишь догадываться.
            Такой час наступает в каждой земле и древний городок Крушевац не исключение. Одни уже видят третий сон, а другие выходят на улицы, направляются по тайным своим делам и встречам. Так было и так будет!
            Но какое дело до людей? Ночной час, прикрытый услужливой темнотой – это час работы для таких как Вильгельм. Но он и не относится к людям.
            Вильгельм ступал по вымощенным улицам так тихо, что и шага его слышно не было. Он не спешил, шёл медленно, вглядывался в уснувшие окна и двери, старался обходить желтоватые фонари, предпочитая тень – старая привычка прошлых лет, но какая же полезная! Его уже ждали, но Вильгельм не прибавлял шага. Сегодня он был в таком положении, когда мог диктовать, кому и сколько полагается ждать и даже то, что на встречу его пригласила глава Клана Ведьм, не меняло условий.
            Это она, известная под ведьмовским именем Ленута нуждается в нём, а не он в ней. Это она искала с ним встречи, а не он с нею! Так что Вильгельм может и даже должен опоздать. Он хозяин и его святой долг  показать Ленуте это.
            Но всякой дороге приходит конец. Ленута обосновала своё логово подальше от центральной части, но в очень удобном месте. Тут был доступ до всех частей города, а ещё Вильгельм, едва ступил во владения Ленуты, как ощутил, что именно в этом месте есть природная магия. Та самая магия, что поднята вместе с речными камнями на строительство города, принёсшая с собою силу воды, силу природной стихии, которую так любят ведьмы.
            Вильгельм почувствовал, как невидимые магические щупальца коснулись его, считывая информацию, и расслабились, давая ему дорогу. Спокойно и размеренно он продолжил свой путь и, достигнув обитой кованым железом двери, постучал с невозмутимостью.
            Дверь поддалась, перед ним возникла тонкая девичья фигурка, но Вильгельм не обманулся её моложавостью. Глаза на нежном лице выдавали ясно: ей не двадцать лет…уже лет сто как не двадцать.
–Мне назначена встреча, – промолвил Вильгельм холодно, – с твоей госпожой.
            Ведьма кивнула и, отступая вглубь темноты, поманила Вильгельма за собою, он скользнул следом в полумрак, и дверь за ним закрылась, под влиянием чужой и неприятной силы. Вильгельм последовал за силуэтом ведьмы по коридорам, не обращая внимания на холод стен, на странные шелесты за спиною и над головой – эти ведьмы! О, как мрачны их жилища, а всё из-за того, что зелья и травы не выносят тепла.
–Вас ждут, – коротко сказала ведьма, останавливаясь перед дверью. Жестом она поманила дверь на себя, не касаясь ручки, и та поддалась, открывая перед Вильгельмом, светлую комнату.
            Здесь было светло и тепло. И то, и другое давал большой и жарко натопленный камин. Пламя играло весело и озорно, приятно потрескивало, настигая дерево. Вильгельм против воли загляделся на огонь…
–Завораживает, правда? – Ленута возникла за его спиной или была там сразу? Вильгельм не знал. Он не вздрогнул, он ожидал какой-то такой гадости от неё и обернулся с достоинством.
            Ленута была высокой красивой женщиной. Роскошная копна её светлых волос в отблесках пламени отсвечивала золотом, и то же золото будто бы отражалось в лукавых зеленоватых глазах главы Клана Ведьм. Облачённая в простое расшитое платье, она не походила на главу Клана, какой представлял её Вильгельм. Он думал, что встретит жестокую и циничную, разодетую и молодящуюся старуху, но увидел обыкновенную, пусть и очень красивую женщину, знающую себе цену.
–Приветствую, глава Клана Ведьм, – Вильгельм отвесил ей шутливый поклон, – рад видеть, госпожа.
–Оставьте! – рассмеялась Ленута. – Я знаю, что вы говорите про нас, про ведьм. Не называйте меня госпожой, не трудитесь.
            Она вдруг посерьёзнела:
–К тому же, мы для дела встретились в этот час.
            Вильгельм, не дожидаясь разрешения или приглашения, опустился в резное дубовое кресло, и, помедлив, сказал:
–Я слушаю вас.
–Вы знаете, какая сегодня луна? – спросила Ленута, плавно подходя…или даже больше подойдёт «подплывая», к окну.
–Белая, – не задумываясь, ответил Вильгельм. Он не любил подобных штук.
–Сегодня ночь жертвоприношения. Ночь, когда ведьмы могут дать силе кровь и получить от неё благословение. Но дело, которое меня тревожит, серьёзно настолько, что я готова задержаться ради встречи с вами, Вильгельм.
–Так излагайте ваше дело, – предложил Вильгельм.
            Она обернулась к нему. Лицо её хранило серьёзность и собранность. Всякая расслабленная лукавость испарилась без следа.
–Вы хорошо осведомлены о последних новостях?
–Новости меня мало интересуют. Я не слежу за политическими игрищами. Я зарабатываю, – Вильгельм не смутился. Он ждал слов Ленуты, которые должны были раскрыть суть её приглашения.
–Я просвещу вас! – Ленута легко подошла к креслу напротив Вильгельма и села. Теперь их разделял стол. – Даже вы должны были заметить, что война между церковниками и Цитаделью магии затянулась. Она идёт уже не одно столетие и ей не видно конца.
–Все бессмысленные войны идут долго, – заметил Вильгельм. – Да, мне известно, что служители церквей клянутся уничтожать всех носителей магии, вампиров, оборотней и всей нечисти, считая магию богопротивным делом.
–Так вот…– Ленута помедлила, подбирая слова, – война, которая идёт долго, теряет подвижность. Церкви и Цитадель застоялись, мелкие стычки не в счёт. И неизвестно, сколько бы так было, пока…
            Она замялась, и совсем другим тоном спросила:
–Что вы знаете о Церкви Животворящего Креста?
–Богатая и циничная! – Вильгельм пожал плечами.
–Несколько недель назад один из их служителей, некий Рене обнародовал часть личной переписки главы Животворящего с Цитаделью. Из этой переписки следует то, что церковники Животворящего решали личные проблемы и обогащались. Не все, но руководство. Они использовали Цитадель, словом, братались с врагом за спиною своих бравых воителей.
–Какая неожиданность…
–Это удар, – Ленута проигнорировала издевательский тон Вильгельма, – удар для Церковников и для Цитадели. Рене покинул Животворящий с несколькими товарищами-соратниками, среди которых был Абрахам.
            Теперь Ленута взглянула на Вильгельма, ожидая его реакции. Но Вильгельм сдержался. Абрахам был ненавистен всем магам чисто из-за сути. Он начинал сам как маг и достиг многих успехов, а потом переметнулся к церковникам и сдал всех своих старых знакомых, что привело к массовой гибели магической стороны. Но напрасно Абрахам предавал. Церковь не стала ему доверять и не избавилась от презрения к нему.
–Дальше, – попросил Вильгельм.
–Видимо, где-то произошло разделение, потому что Рене добрался со своим товарищем до церкви Святого Сердца, а другие остались во владениях вампира Влада.
–Остались как корм? – уточнил Вильгельм.
            Ленута покачала головой:
–Дослушайте! Церковь Святого сердца была под покровительством брата Рене. Но когда Рене пожелал выставить ультиматум Животворящему, чтобы те избавились от своих прежних покровителей, его брат и сам Рене едва избежали смерти. Должно быть, их пытались отравить.
–Церковники…
–Рене выжил. Он возглавил Святое Сердце и опубликовал все письма, перехваченные от Животворящего и Цитадели. Таким образом, он пошатнул Животворящий и всколыхнул церковников всех земель. Между тем, трое его бывших соратников оказались во владениях Влада-вампира. Должно быть, они хотели снова примкнуть к стороне Цитадели, а когда Влад заупрямился, они убили его и скрылись от церковников. Рене объявил их вне закона.
            Вильгельм осмысливал услышанное, Ленута ждала. Наконец, он сказал:
–У меня вопросы. Я знаю Влада, он убивает чужаков. Почему не тронул троицу? Почему Рене объявил Абрахама и двух других вне закона?
–Влад не тронул троицу из-за того, что Абрахам был не один. – Ленута вздохнула. Она щелкнула пальцами и перед Вильгельмом лёг лист пергамента, на котором проявилось женское лицо. Милое, без особенной красоты или причудливости, но очаровательное и грустное. – Знакомое?
–Эйша! – Вильгельм без труда узнал тихую архивную ведьмочку, но вдруг осёкся. – Вроде.
–Это её дочь, Стефания. Она стала церковницей. Как доносят мои шпионы, её поместили в церковь Животворящего ещё неразумным ребёнком и годами она росла в услужении Кресту. Абрахам увидел её магию и взял с собою, когда Рене начал свой путь из церкви Животворящего. Да, это её дочь.
            Теперь Вильгельм понял почему Влад-вампир не убил троицу. Он не смог. Он был другом Эйши, случайно столкнулся с нею. И тяжело воспринял её смерть от руки церковников. Хотя, по мнению Вильгельма, Эйша совершила самоубийство: нельзя всерьёз броситься в дуэль между вампиром и магом-охотником Церкви, когда ты всего лишь тихая архивная ведьма!
            Но она бросилась и погибла.
            Влад-вампир, встретив тень своей подруги, встретив её продолжение, не смог убить её и нанести вред, а потому стал жертвой сам.
–А Рене хочет объединить всех церковников для битвы с нечистью. Объединить своим именем. Никому не нравилось присутствие Абрахама в рядах церкви, и, как видишь, не зря. Если на то пошло, то эта Стефания тоже оказалась ведьмой, и я думаю, что Абрахам прикрывал и её. А зачем? Явно желал развалить Церковь изнутри. Рене знает, что все хотят войны, церковники желают разобраться с Цитаделью и потому Абрахам и другие преступники – идеальный способ сплочения. Убив их, он получит доверие общества, пошатнувшееся после падения авторитета вождей Животворящего.
            Вильгельм отодвинул от себя портрет грустной Стефании и спросил:
–А кто третий? Вы говорите, что была некая троица, что убила Влада-вампира.
–Третий? Он человек. Про него знаю мало, – Ленута невольно поджала губы в брезгливости. – Зовут его Базир.  Он был сначала в Церкви Святцев, но та пала. Потом перешёл в Животворящий и вот отметился спутником Рене, а потом этой троицы…
–Так! – Вильгельм потёр руки, которые всё равно прихватывало неприятным холодом, хотя в комнате и было натоплено, – что требуется от меня?
–Я хочу, чтобы вы уничтожили Абрахама. Он фанатик Цитадели в прошлом и убивал церковников. А потом решил к ним переметнуться и в том же фанатизме стал убивать магию. Теперь он гоним и нами, и крестом и не знаю, кого он захочет убивать на этот раз. Но он опасен и противен мне, и я не хочу, чтобы он существовал. Пожалуй, это первый раз, когда я согласна с церковниками.
–Только его? – Вильгельм прикидывал, во сколько Ленуте обойдётся такая просьба.
–Только его, – подтвердила глава Клана Ведьм. – Та девушка…Стефания, я думаю, она не понимает, что такое Абрахам. Он хорошо умеет пудрить голову и направлять не на ту дорогу. Я думаю, она образумится. С нами была её мать! Доставьте её ко мне.
–А человек?
            Ленута пожала плечами:
–Я уже сказала, что знаю про него мало. Он не похож на церковника, который ищет войны с нами, иначе не был бы с магами и не скрывался бы с ними.
            Вильгельм кивнул головою:
–Тогда на моё усмотрение. Но самое главное – что я получу?
            Ленута взглянула на него с усмешкой:
–Победы над опасным врагом вам недостаточно? Вы же тоже маг, Вильгельм!
–Врагом? – Вильгельм рассмеялся. Его смех резанул по слуху Ленуты, в нём было что-то очень злое и нехорошее. – Врагом! Ха! Но я не вижу врагов. Я безразличен к тем, кого вы зовёте врагами. И вы, и они – вы всё перепутали. Они верят в Бога, но тот ходил по воде и целительствовал, превращал воду в вино и что-то там ещё. Это ли не магия? И если Бог не может терпеть магии, то почему не уничтожит её? Это в его силах! Но нет…
            Ленута побледнела.
–Сдаётся мне, – продолжал Вильгельм, – маги и церковники стоят на одной стороне и усиленно возводят стены, создают войну из ничего, прикрываясь заботой о людях. А люди? Люди, которые творят своими силами заговоры, используя церковные имена и освященные свечи? Они всё перепутали…вы всё перепутали.
–Вы звучите как отступник! – лицо Ленуты исказилось от гнева и бессильного бешенства.
–Но вы нуждаетесь во мне, – напомнил Вильгельм. – А раз так, вы должны принять мою волю, и принять моего бога, ту силу, которой я служу.
–И что это за сила? – Ленута, приняв слова Вильгельма, усилием воли заставила себя стать собранной.
–Золото.
–Вы убьёте Абрахама всего лишь за золото? – теперь Ленута презирала его.
–За большое количество золота, – уточнил Вильгельм. – Очень большое. Такое, которого хватит, чтобы откупиться от тех и других. От вас и от них.
–Да по вам Трибунал плачет! – Ленута попыталась остаться победителем.
–Пусть плачет, – согласился Вильгельм и поднялся из кресла. Он знал, что она бросится его останавливать, и она бросилась:
–Постойте! Вы получите своё золото.
            Вильгельм улыбнулся. Конечно, где эта глупая ведьма, будь она хоть трижды главой Клана Ведьм, получит услугу от такого профессионального охотника за головами, как не от него? Пусть презирает, пусть хмурится…не ей диктовать, а ему!
–И стоило спорить? – мягко попенял Вильгельм, уходя, – вы только время потратили, дорогая Ленута, а сегодня ваша жертвенная луна…сами сказали!
            Он ушёл, довольный своим скорым обогащением, а она осталась один на один со своей ненавистью к его равнодушию. Она не понимала, как этот маг может быть безразличен к тому, что сейчас творится? Война касается и его, но он делает вид, что для него войны нет и всё, чего он желает, обогатиться самому. Это эгоистично, это неправильно и преступно, это, в конце концов…
            В пучину ненависти вдруг пришла мысль о том, что если поторопится, то можно успеть поприсутствовать на завершении жертвенного ритуала и тогда пусть далеко не всё благословение силы она получит, но хоть каплю-другую! Разве не заслуженно после разговора с такой циничной сволочью?
            Ленута решила, что поступает оправданно. Она мгновенно собрала необходимый арсенал, прихватила свой жертвенный нож, назначенный для жертвы: каждой ведьме, что желает вкусить благословения силы, надлежит нанести удар самой, и вырвалась в ночную прохладу, которая после холодного логова была даже приятна и тепла.
            Ночь ещё властвовала. Темнота была плотной и Ленута понемногу успокаивалась, торопясь по мощёным улицам. Она шла быстро, и тени фонарных столбов сами чуть меркли, когда она оказывалась рядом, будто не желали разоблачать её перед случайными людьми.
            Ленута успокаивалась в такт шагам, и уже почти стала прежней, когда вдруг сердце бешено застучало в её груди. Нехорошо застучало. Тревожно.
            Ленута огляделась – темнота, ночь. До рассвета ещё есть пара часов. В чём же дело? Никого не видно в магическом зрении. К чему же тревога?!
            Как наивны высшие. Как губит их снобизм! Они успевают так привыкнуть к своей магической сути, что не замечают человеческого присутствия, и это было ошибкой для Ленуты. Она тоже подвергла свою душу снобизму, и тоже положилась на магическое зрение прежде зрения человеческого, потому что изначально не считала людей чем-то значимым.
            Никого.
            Ленута тряхнула головою, разгоняя смутную тревогу и пошла вперёд, готовая в любой момент пустить в дело заклинания. Шаг, ещё один и вдруг остановка. За спиной свист. Тонкий, но явно человеческий. Ветер подхватил, закружил, швырнул…
            Кому швырнул? Кто перехватил этот свист?
–Эй! – Ленута на всякий случай окружила себя магическим щитом, – кто здесь?
            Нет ответа. Было бы странно, если бы он был, а так…нет удивления! Мало идиотов, желающих вызваться и сдать себя с потрохами.
–Я глава Клана Ведьм и я приказываю именем магической Цитадели…
            Ленута осеклась. Ещё на словах «именем магической» она уловила движение впереди и что-то белое мелькнуло, приобрело форму, распрямилось…
–Ты Стефания! – Ленута выдохнула с каким-то облегчением. Она вглядывалась в черты лица девушки, совсем молодой, находя их милыми, не лишёнными очарования, пусть и простенького, не глубоко, но всё же. – Да, это точно ты!
            Стефания была облачена в чёрное. Но её лицо белело в темноте. Она была совсем близко и держалась в холодности.
–Я тебе не враг, – Ленута протянула руку, понимая, что её щит говорит об обратном, но избавиться от щита так быстро и перед кем – дурной знак. – Не враг, слышишь?
            Стефания подошла ближе. Она не нападала. Ленута посчитала это хорошим знаком. Не желая нарушать контакта, глава Клана Ведьм продолжила:
–Я знаю, ты растеряна от того, что сейчас происходит. Ты не знала в себе силы, а теперь она просыпается в тебе. Я не знаю, как так получилось, что твоя магия оказалась скрыта, а церковники приняли тебя, но судьба даёт нам шанс на исправление ошибок. И я с радостью помогу тебе. Я не знаю, что говорил тебе Абрахам, но он сам запутался в своих мятежах и предательствах, и из него не выйдет хорошего учителя. Он не поможет. Я помогу.
            Стефания приблизилась нерешительно. Ленута почувствовала радость. Работает! Конечно, бедная девочка – лишь игрушка в руках Абрахама! Зачем её уничтожать? Из неё можно воспитать отличную соратницу и Ленута с удовольствием пойдёт на это.
–Я не враг тебе, – повторила Ленута, она видела, что Стефания колеблется и внутренне уже праздновала победу. – Тебя послали ведь убить меня?
–Да, – Стефания склонила голову.
            Она не решалась подойти ближе. Ленута понимала почему – щит. Стефания не имела образования и, почуяв магический барьер, не могла приблизиться, не понимая, что это всего лишь щит, и он не причинит ей вреда.
            Эта робость стала для Ленуты решающим толчком. Она вздохнула и сняла щит, решив про себя, что это, в конце концов, всего лишь девчонка без роду и учения. Что она может?
–Я тебе не враг, – повторила Ленута, сама приближаясь к Стефании. – Твоя мать была ведьмой и состояла в нашем Клане. Теперь ты можешь занять её место. Ты так на неё похожа.
–Не враг, – промолвила Стефания, сокращая расстояние. Теперь она и Ленута стояли нос к носу. Вблизи Ленута увидела, что девушка имеет большие тёмные круги под глазами от недосыпа, а её кожа даже в полумраке выглядела какой-то сероватой. Ей снова стало жаль девчонку.
–Мне не враг, – подтвердила Стефания и вдруг взгляд её стал жёстким, а в следующее мгновение она совершила удивительный бросок, почти что змеиный в своей скорости и неожиданности.
            Ленута была права, полагаясь на то, что девчонка, что если и училась магии, то отрывочно и поверхностно, не причинит ей этой самой магией вреда. Но, как и все великие, оказавшиеся выше других благодаря силе, она не думала о том, что существуют и другие способы умереть. Это было глупо для ведьмы, но Ленута допустила это и Стефания, прятавшая в рукаве плаща кинжал, вонзила его ей в горло очень метко и очень верно.
            Конечно, ведьма не умрёт от ножа, даже если тот пропорол ей горло, но все силы пошли на восстановление, и это замедлило Ленуту. Ещё мгновение она тупо смотрела на Стефанию, ощущая, как рождается всёпобеждающая боль и как что-то капает из горла, а затем принялась оседать на мостовую. Магия поддержала её тело и не позволила упасть, но Стефания пинком в живот заставила её упасть. Магия смялась, потекла на мостовую вместе с кровью.
–Нет, мне ты не враг, – подтвердила Стефания, растеряв в секунду всю свою напускную робость, – но ты шла приносить жертву. Ты шла пить жизненную силу и принимать силу из чужой боли. Ты враг людей.
            И она снова одарила ведьму пинком, не примериваясь в точку попадания. Попала по животу и новая боль разлилась по телу Ленуты.
–Именами Света, именами Креста…– Стефания занесла над лицом Ленуты ладонь, в ладони её запульсировал белый шарик, сплетённый из чистой силы, – я, Стефания, приговариваю тебя, тварь…
            Договорить она не успела. Глава Клана Ведьм – это всё-таки не рядовая ведьма. И Ленута успела собраться и сама швырнула заклинание, прервав восстановление своего же тела. Только чудо спасло Стефанию от испепеления, заклинание прошлось по её плащу, и тот некрасиво и уродливо обвис лохмотьями. Но Стефания потеряла равновесие и упала на мостовую, больно приложившись к ней.
–Кто теперь тварь? – поинтересовалась Ленута, оказываясь на ногах. Теперь бой вела она. Хотя, какой это бой? Так, разделка с возомнившей о себе дурочкой, не больше!
            Ленута подошла к Стефании, которая пыталась безуспешно подняться с мостовой и легко схватила её за волосы, потянула, открывая доступ к шее. В руке Ленуты запульсировал красный огонёк, вытягивающийся в ленту на манер кинжала. Этот огонёк она уже прикладывала к горлу бьющейся в попытке спастись Стефании, когда вдруг огонёк затух сам собой, рука Ленуты ослабела и сама она, как-то глухо охнув, повалилась на мостовую без конвульсий и агонии. Её словно выключили, и теперь она безучастно смотрела стекленеющими глазами в тёмное небо.
            Стефания, кашляя, встала. Её мутило, но она не выдала своей муки, понимая, что её ждёт ещё более худшее.
–Ну-ка…– Абрахам, возникший за спиной теперь уже мёртвой Ленуты, прищурился, – ну-ка, Болезная, повтори второе правило охотника?
–Не подходить близко, – Стефания чуть хрипела. Её крепко приложило о мостовую.
–Значит, о забывчивости речь не идёт, – кивнул Абрахам. – Так почему мне пришлось спасать твою шкуру? Какого дьявола ты к ней подошла?
            Стефания помрачнела ещё больше. Да если б она знала! Ей казалось, что она безупречно сыграла свою роль! Казалось, что противница повержена и теперь…
–Ошиблась, – признала Стефания очевидное.
–Ошиблась! – передразнил Абрахам яростно. – Если будешь так ошибаться и дальше, то вали обратно к церковникам!
            Стефания сжала зубы, чтобы не расплакаться и помотала головой.
–У нас свой, третий путь! Цитадель мерзавцы, церковники продаются…– Абрахам неистовствовал. – У нас третий путь! Мы на защите людей от тех и других! А ты? Дура!
–Больше не повторится, – дрожащим голосом пообещала Стефания.
–Тьфу…– Абрахам хотел разразиться новой тирадой, но из темноты выступила новая тень и маг оставил это. – Что у тебя, Базир?
–Люди. Идут сюда, – коротко доложил Базир, скрытый ночью.
–Уходим! – рубанул Абрахам и первым свернул в ближайший проулок. Стефания, хоть и ощущала ещё боль во всём теле, попыталась не отставать. Базир привычно пришёл ей на помощь и повлёк за собою, работая за двоих. Хоть и был он человеком, но без него Стефания давно бы пропала. Они оба знали это.
            Абрахам свернул в проулок, когда ощутил что-то знакомое, невесомое будто бы, но пульсирующее в воздухе. Он вынырнул из проулка, жестом велел Стефании и Базиру в нём оставаться. Оглянулся…
            Никого! Лучше уходить, чем дожидаться встречи.
            Он снова скрылся в проулке, и троица продолжила свой путь, не зная, что на недавнем поле битвы, темнота расступилась. Выпуская Вильгельма. Вильгельм сразу же направился к поверженной Ленуте, прикрыл её остекленевшие глаза, распрямился и без всякой ошибки взглянул в сторону переулка, в котором скрылась троица.
2.
–Ставь щит! – шипел Абрахам, выпуская в Стефанию одно болезненное заклинание за другим. – Ну? Ставь! Слышишь? Оглохла? Ставь!
            Стефания была бы и рада это сделать, но не могла. Всю свою жизнь, за исключением последних двух месяцев, она прожила в уверенности о скромной своей роли церковницы, и никогда не ведала за собою магической силы. Это потом, когда начались потрясения, когда пришлось открыть неудобную правду о сговоре Церкви Животворящего Креста, в котором она выросла, сговоре с врагом, и пришлось отправиться в долгий путь, магия дала о себе знать. Но овладеть ей в должной мере за пару месяцев, полных нескончаемой тревоги, бессонницы, попыток скрыться теперь и от Цитадели и от Церквей… когда? Как?
            Да и не в этом даже дело. Стефания никогда не понимала магии, она её не чувствовала, не напитывалась ею, у неё магия не стала рефлексом. Гнев или страх пробуждали её к самым примитивным воздействиям, но Абрахам, конечно, был недоволен. Но он сам был рождён магом, был в Цитадели до тех пор, пока не разочаровался в магии как в стороне и в стихии, но у него были годы тренировок и наставников, и не было скрытой природы. Все годы, даже став церковником, а потом и изгоем, Абрахам осознавал себя магом. Разумеется, он не мог понять почему у Стефании ничего не получается и решил, что та ленится и недостаточно упорна, а ещё глупа.
            Она реагировала на заклинания только в гневе или в страхе. Пугать ей Абрахам не стал, он избрал другой путь и швырял в неё одно болезненное заклинание за другим. Уровень боли он контролировал. Заклинание должно было обжигать краткой вспышкой, но не ослеплять, ударять, но не валить с ног. Стефания вскрикивала, пыталась увернуться, но пока ожидаемого щита у неё не появлялось. Пока она мирилась с болью.
–Ставь. Чёртов. Щит! – бесновался Абрахам, с каждым словом бросая всё новое заклинание.  Стефания глухо вскрикивала, дёргалась от боли, но упрямый щит не  появлялся в её ладонях.
            Базир наблюдал за их тренировкой, с тоскою и жалостью. По его мнению, это вообще не было тренировкой. Это было избиением младенца, но с попыткой оправдаться: мол, в боли Стефания найдёт исток силы и сумеет себя сконцентрировать. Базир видел, что Стефания старается, до крови кусает губы, чтобы собраться, но… ничего.
–Абрахам, во имя милосердия! – не выдержал Базир, когда Стефания крикнула особенно громко, – нас же услышат!
            Услышать их никто не мог. Троица отверженных всеми сторонами притаилась на пустыре, услышать здесь просто было некому, но Абрахам усмехнулся и опустил руку. Стефания отряхнулась, оправилась, вытерла заплаканное лицо рукавом запылённой мантии и распрямилась, готовая к новому заклинанию. Базир рассчитывал дать ей передышку, позволить собраться с силами, но она неожиданно зло сказала:
–Не вмешивайся, Базир!  – и уже к Абрахаму: – я готова.
            Абрахам кивнул и снова швырнул в неё лёгкий болезненный укол.
–Щит! Ставь щит. Соберись! Сконцентрируйся! Ну?
            Базир только вздохнул. Чего ещё следовало ожидать? Абрахам был фанатиком и тогда, когда был на стороне магии, и тогда, когда был церковником и сейчас, разочарованный в обеих сторонах войны, он объявил войну всем врагам людского рода с такой же фанатичностью. А кого может воспитать фанатик? Базир предполагал лишь три варианта развития событий. Первый – это если Абрахам внушит к себе ненависть, доведённую до абсурда; второй – если он просто убьёт Стефанию, а третий…если он превратит Стефанию в кого-то вроде себя.
            И сердце Базира, да его внимательное наблюдение за ходом «тренировки» подсказывали, что третий путь вероятен куда больше.
–Щит! – снова громыхнул Абрахам и на этот раз в руках Стефании запульсировали желтоватые огоньки заклинания. – Сильней!
            Мерцающая плёнка поползла из рук девушки, готовясь её закрыть, но Стефания, видимо, расслабилась или закончились её силы, но…
            Угасание было быстрым. Абрахам не скрывал своего разочарования:
–Тьфу! Это же элементарно! 
–В другой раз получится…– прошелестела Стефания. – Я поняла…я поняла как! Давай ещё!
–На сегодня хватит, – Абрахам отвернулся от неё, сам оправляя свою чуть смявшуюся мантию.
–Но я готова! – взмолилась Стефания. – Пожалуйста! Сейчас получится!
–Я сказал, что на сегодня хватит.
            Спорить с Абрахамом в таком вопросе было бессмысленно и безнадёжно. Всё равно он всё сделает по-своему, не силой же его принуждать? Да и где взять эту силу?
            Абрахам кивнул Базиру, словно только его заметил, и спросил:
–У тебя есть что сообщить?
–Тело Ленуты нашли, – ответил Базир, посланный Абрахамом с наступлением рассвета на место ночного происшествия. 
–Ведьмы её или люди?
–Ведьмы, – коротко отозвался Базир, глянув на Стефанию. Напрасно она говорила что готова. Её внешний вид утверждал обратное. Тело сотрясало дрожью, дрожали даже губы.
–Это будет им предупреждением, – кивнул Абрахам. – Они приносят жертвы каждую луну. Пусть видят… ну что, Болезная? Хватит с тебя?
            Стефания  помотала головой:
–Я могу продолжать.
            Абрахам оценивающе оглядел её и сказал, обращаясь к Базиру:
–Ей надо поесть.
–Я могу…– начала, было, Стефания, но Абрахам не дал ей закончить.
–Истощённый маг хуже дырявой фляги! Толку от тебя и без того немного, так что не спорь и не ной. Базир, она на тебе. Я хочу осмотреть улицы Крушеваца.
            Базир кивнул. У него не было аппетита, но позаботиться о Стефании ему не в новинку! Так и разошлись. Четверть часа спустя мрачная Стефания сидела за липкой столешницей в ближайшем трактирчике Крушеваца и терпеливо дожидалась прихода Базира с едой.
            Он не подвёл. Появился с тяжёлым подносом, выставил перед Стефанией порцию рыбного бульона и каши, сам налил ей разведённого с водой и сушёной лавандой уксуса.
–Ешь.
            Она покорно взяла ложку, ткнула её в кашу, но не поднесла ложки ко рту. Задумалась.
–Ешь, – повторил Базир, – сама знаешь, наша жизнь – непостоянство. Лучше есть, если возможность представляется.
–А ты почему не ешь? – спросила Стефания, но не подняла глаз на Базира. Не о его голоде она думала, не про его аппетит. Что-то своё было в мыслях, что-то далёкое, расширяющее пропасть между нею и Базиром.
–Ем! – заторопился Базир и для убедительности отломил кусочек свежего хрустящего ещё и напитанного печным жаром хлеба. – Видишь?
            Стефания подняла голову, наблюдая за ним. Базир демонстративно прожевал и проглотил кусок. Она кивнула, снова опустила глаза.
            Базиру стало неуютно. Ещё недавно это была совсем другая девушка. Она была напуганной своей неожиданной отравой и правдой о своих родителях-магах, которых и в живых-то давно не было, но которые оставили в её крови свою магию. Она недавно была влюблена в одного из бывших теперь своих соратников, влюблена впервые…
            Но вот…Стефания больше не напугана. Она смирилась с ядом в своей крови и пытается научиться его подчинять. И больше в ней нет любви к тому, кто оказался трусом и не стал для неё ни опорой, ни защитой, и, как будто мало того, был сейчас в рядах её гонителей.  Стефания ожесточилась после правды и потрясений, вышла из клети своей удобной и невзрачной жизни и стала совсем другой, неуютной, злой.
            А может быть, Базир стал другим? Он начинал свой путь как амбициозный церковник, и так далеко зашёл в своих амбициях, что не обратил внимания на свою сестру, когда та влюбилась и страдала. Но Базиру не было до этого дела. Он желал своего будущего, и груз вины от самоубийства его хрупкой сестрёнки висел на его шее годами. Базир таил в себе эту тайну, не открывал своей вины, держал правду в тюрьме, а потом встретил Стефанию и понял, что может позаботиться об этой девушке, спасти если не сестру, то хотя бы другую невинную душу.
            И теперь эта душа ожесточилась, и Базир медленно приходил к нехорошей мысли о том, что он так никого и не спас. Да, в скитаниях он уберёг Стефанию от её глупостей и всегда пытался защитить её, но спас ли он что-то кроме оболочки, кроме тела? Она осталась несчастной, и здесь Базир бился тщетно.
            А может быть, дело было не в Базире? Может быть, неуютность была вызвана ранним для трактирной жизни часом? Это вечерами в трактирах жизнь бьёт ключом, это вечерами здесь сходятся тайны и сути, здесь творят заговоры и проигрывают состояния, влюбляются в роковых и беспутных, и теряют жизни вместе с кошельками. А днём – это приют торговцев, что зашли перекусить от тяжёлого труда, и путников…
            Днём здесь мирятся с липкой столешницей и невкусной кашей, с воплями хозяина трактира на кухарку, что, негодяйка такая, пересолила куриный суп, в котором из курицы лишь шкурки. Это всё днём. Яркая, полная ароматов жизнь, начнётся чуть позже, а пока, коль зашёл, мирись с тем, что есть.
–Ты жалеешь? – тихо спросила Стефания. – Скажи честно.
            Базир понял, вздохнул. У него был выбор. Пожалуй, у него он был самый простой. Можно было прийти к Рене и стать снова служителем Церкви, гоняться за магами и карать всех во имя креста. Но Базир не мог. Он и раньше сомневался в том, что кара – путь победы, и раньше в нём было сомнения насчёт методов церковников, а потом, когда он узнал про сговор креста и цитадели. Которые лишь обогащались за счёт войны, а их лидеры всего-то уничтожали руками своих псов неугодных, он разочаровался. А потом узнал Стефанию и Абрахама, обладавших магией, узнал их хорошо и по-настоящему и понял, что не вернётся.
–Нет, я не смог бы быть церковником. Я верю в бога, верю в крест, но не верю в церковь, – ответил Базир. – Это больше не моя сторона. Я выбрал ваш путь. Бороться за людей, бороться против тех и других, ослепших и огрубевших…
–Мы всем враги, – напомнила Стефания. – Цитадель нас мечтает убить, Рене со своими…
            Она осеклась на мгновение, на короткое мгновение, чтобы справиться с собою. Рене, ставший ей когда-то близким человеком, открывший правду о Церкви Животворящего, и Ронове, в которого Стефания была люблена…сейчас они тоже мечтают её убить. Рене из расчёта, а Ронове из трусости. И если оправдать Рене Стефания ещё может, хоть со скрипом, но может, то от Ронове ей тошно.
            Он безыдейный! Без убеждений…из страха! А она в него влюбилась. И если вначале у Стефании была злость, и напускное равнодушие властвовало в лице её, то сейчас было отвращение к себе и к нему. И с этим уже было труднее справиться.
–Со своими соратниками, – нашлась Стефания, – тоже далеко не ушли. А мы против них.
–Мы за людей, – возразил Базир. – На этот раз на единственно правильной стороне. Вчера не стало Ленуты – поганой ведьмы, которая промышляла жертвоприношениями. Человеческие жизни в обмен на благословение своей силы. Её гибель – спасение многих. Разве мало? И если я умру сегодня, прямо сейчас, я уже не пожалею…
            Он осёкся. Дверь трактира открылась со скрипом, впуская нового гостя. Гость был высокого роста, тёмноволосый, с загорелым очень живым лицом. Базир обернулся на скрип, но гость оказался всего лишь желающим смириться с унылым трактирным полуднем и перекусить. Повесив дорожный плащ на вешалку, он сел за очередной липкий стол и, чуть растягивая гласные, как это делают выходцы югов, потребовал себе похлёбки, жаркое и пирог.
            Базир отвернулся и смущённо признался:
–Я стал бояться даже тени!
–Ты о чём? – не поняла Стефания.
–На всех оглядываюсь, за всеми смотрю…
–Это ничего.  Мы не в том положении, чтобы пренебрегать бдительностью. Кстати, как думаешь, куда пошёл Абрахам?
–Это же Абрахам! – Базир, несмотря на тяжёлое их положение, рассмеялся, – он сам может не знать куда идёт. Я думаю, он хочет вернуться на улицу, где ты убила Ленуту, посмотреть на ведьм…наверняка они патрулируют ближайший кусок города. У них же должно быть что-то вроде дознания или нечто…ну ты понимаешь.
            Стефания кивнула:
–Я сама думаю об этом. Но Абрахам прав на мой счёт. Я дура.
–Ты не дура! – горячо запротестовал Базир. – На тебя слишком многое свалилось в последнее время, ты растерялась! А ещё он не самый лучший наставник. И вообще…
–Я едва не поставила всех под угрозу! – Стефания сделала большой глоток из кубка, – бр…пробирает.
–От простываний! – заметил Базир, – ну и что? Все ошибаются, Стефа!
–А я чаще других.
–Стефания, ты ещё учишься!
–Да нет…этому нельзя научиться. Я просто не подумала. Это дело не в магии, а во мне.
            Стефания понурилась снова. Базир не знал, какие ещё слова подобрать для неё, как утешить, как переубедить. Да и можно ли было её переубедить? Сейчас для Стефании существовал совершенно иной авторитет – Абрахам.  Что же значило бы в таком случае слово Базира? Самое тёплое и самоё обнадёживающее оно было ничем. Это слово человека.
            Базир снова ощутил, как ширится пропасть между ним и Стефанией.
–Не кори себя, – попросил Базир, сам понимая, как жалко звучат его слова. – Ты всему научишься.
–Давай тоже пройдёмся? – предложила Стефания, словно не услышав ничего из фразы Базира. Может быть и в самом деле не услышав. Её взгляд рассеянно блуждал по небольшой трактирной зале, по липким столешницам, деловитым посетителям, зашедшим сюда лишь для еды, и по грязному ещё полу.
–Давай, – согласился с лёгкой досадой Базир. – Пройдёмся, хорошо.
            Он первым поднялся из-за стола. Стефания последовала его примеру. Она уже застёгивала свою мантию на последние крючки, когда рука её замерла в воздухе. Бросив мимолётный взгляд на  вошедшего последним гостя, на обыкновенного путника с загорелым лицом, Стефания обомлела.
            Гостю принесли похлёбку. Холодную, разумеется. Но на глазах Стефании он провёл ладонью над миской и от той пошёл клубами пар. И как будто бы этого было мало, гость, почувствовав взгляд Стефании, повернул к ней лицо и…подмигнул.
            Просто подмигнул. С хитринкой, словно хороший приятель, совершивший шалость.
–Ты чего? – спросил Базир, встревожившись остекленением Стефании, и тоже обернулся. Но гость мирно хлебал уже свою похлёбку, остальные переговаривались кто о чём.
            Стефания вздрогнула, возвращаясь в реальность, а затем сказала:
–По-моему, я видела крысу.
            Про крысу ей пришло в голову спонтанно. Но Базира это объяснение устроило:
–Тоже не переношу их. Пойдём отсюда. Пройдёмся, посмотрим на город.
            Пока пробирались между столами и скамейками, Стефания не подняла взгляда на испугавшего и одновременно заинтриговавшего её гостя. Уже у самого выхода она решилась, объяснив себе, что гость, наверное, всё-таки не маг, а она уже успела придумать пламя знает чего. Ей захотелось удостовериться в этом и обернуться…
            Гость этого как будто ждал. Он указал – едва заметно, но ощутимо указал, на место против себя. Стефания вышла из трактира в смятении.
–Да ладно тебе! В трактирах крысы не редкость, – Базир попытался приобнять Стефанию за плечи, – но то, что они в общую залу пробираются, это, конечно, неприятно.
–Да…– рассеянно согласилась Стефания. Ей хотелось вернуться к тому странному незнакомцу. Внутри всё кипело от противоречивых чувств. Со стороны здравомыслия поддаваться таким глупым порывам опасно – мало ли кто это? Может быть, он строит ей ловушку? Ей и Базиру с Абрахамом?
            Но со стороны души или сердца, а может быть из простого упрямства хотелось удостовериться…
            И потом. Стефания была уверена, что и она и Базир стали бы лёгкой добычей, если бы это были враги. А вообще…
«Ты похожа на Эйшу! Одно лицо!» – Стефании невольно вспомнились слова убитого ею и Абрахамом древнего вампира – графа Влада. Он больше всех был заинтересован в том, чтобы Стефания открыла свою магическую сторону. Он не убил её, увидев в её чертах черты своей убитой подруги. Или…покончившей с собой, потому что ввязываться в драку, затеянную Абрахамом и Владом, когда ты всего лишь архивная ведьма без опыта и навыка – это самоубийство.
            Но такой была её мать. Эйша. Тихая архивная ведьма, которую вывели на полевое задание, и во время его выполнения Эйша столкнулась с Владом. Вампир не тронул ведьму, более того, они сдружились. И эта странная дружба, которую Абрахам объяснил позже Стефании дальней родственной связью когда-то живой крови Влада и Эйши, вызвала ревность со стороны магистра Жана – мужа Эйши.
            Жан сам сдал местонахождение Влада своему врагу – Абрахаму. Влад остался жив, а Эйша умерла. Вскоре был убит и Жан, а дочь Эйши и Жана канула в небытие и оказалась каким-то чудом в Церкви Животворящего Креста, прожив в неведении о своих родителях до самой встречи с Владом.
            Но тогда Стефания не колебалась. Магия магией, а сторона ей чужая. Напрасно Влад пытался её сломать – сам погиб, и Абрахам закрыл свой счёт к нему. И так начался для него, Стефании и Базира третий путь, так закончилось и существование вампирской нежити…
            «Может быть, тот гость увидел во мне мою мать?» – подумала Стефания и глянула на Базира с опаской, не понял ли тот её мыслей?
–Знаешь…– медленно промолвила Стефания, увидев, что Базир не тревожится,  ведёт себя как прежде, – я думаю, мне лучше побыть одной.
–Что? – переспросил он с обидой и изумлением. – Стефа, я…почему?
–Я хочу подумать, – солгала Стефания. – Дай мне час, а? встретимся там, на месте сбора.
            Базир не позволил ей и шага сделать. Он схватил её рукав, не пуская, заметил:
–Абрахам велел не пускать тебя никуда.
–Да что мне Абрахам? Мы ему не скажем! Всего час. Ну полчаса! – Стефания плохо торговалась, но понимала, что должна хотя бы попробовать.
–Дело не в нём. Дело в опасности. Все хотят нашей смерти, и я отвечаю за тебя.
–Ты мне не муж, не наставник, не брат! – огрызнулась Стефания и прикусила язык. Лицо Базира потемнело от боли.
            Он всегда пытался заботиться о Стефании так, как умел. Он видел в ней невинную и заплутавшую душу своей сестры, той, которую он не спас, которую проигнорировал, хотя видел её агонию.
            Стефания прекрасно знала, как его задеть наверняка. Она не хотела, но слова сорвались. И стыд осознания был уже запоздалым.
–Прости! – спохватилась Стефания. – Я не…Базир, я не хотела!
–Иди куда хочешь, – отозвался Базир, тускнея на глазах. Не дожидаясь её решения или окрика, он оправил мантию и быстро зашагал вперёд, не оглядываясь на её запоздалую беспомощную жалость.
–Базир! – крикнула Стефания.
            Он услышал, но не обернулся. Что-то колючее душило его горло. Распирало грудную клетку, мешая вдохнуть полной грудью. Он вспоминал, какой милой и тихой была Стефания, как робела она, но как была смешно решительна. Многие её поступки Базир готов был понять и оправдать, но никогда не было в ней прежде жестокости.
            Базир прошёл почти десять минут, не оглядываясь, а затем остановился, обернулся, на оставшуюся позади точку трактира. Вокруг Базира шла обычная дневная жизнь, сновали повозки, носильщики, кто-то ругался, зазывал в лавки…
            Она может быть жестока и зла. Может! Но Базир вспомнил, что ей тяжело, что он ей опора и это означало, что ему придётся стать сильнее.
–Я идиот…– шёпотом признался Базир и последовал в обратном направлении, молясь, чтобы за время его отсутствия Стефания ничего не натворила. Неважно, что она сказала. Она молода, она глупа, как была молода и глупа его сестра. А Базиру нужно просто смириться с этим и быть рядом.
            Сначала Стефания попыталась окрикнуть Базира, затем разозлилась: нашёлся герой! Неудачное слово и  в бега!
            Она знала, однако, натуру Базира и понимала, что тот вернётся. И тогда – Стефания даже дала себе в этом зарок – она перед ним обязательно извиниться. А пока нужно воспользоваться стечением обстоятельств и вернуться в трактир.
            Гость не удивился, когда Стефания села без всякого приглашения напротив него. Он внимательно разглядывал девушку. Она в свою очередь разглядывала его.
            Лицо у него было загорелое и подвижное, но, как оказалось, глаза совершенно чёрные, а черты на самом деле, правильные. Руки были тверды в движениях, и от всей его фигуры исходила уверенность той самой степени, когда уверенность становится настоящей и позволяет своему обладателю некоторую развязность в позе и даже нахальство во взгляде.
–Надеюсь, похлёбка была вкусной…– Стефания не знала, стоит ли ей заходить и вообще заговаривать с этим незнакомцем. Она представила, как Абрахам будет орать и высказываться насчёт её интеллекта, если узнает об этом, но спешно отогнала эти мысли прочь. Небо свело обстоятельства так, что Стефания здесь, напротив этого путника. Значит, так надо.
–Вы правы, – согласился гость спокойно. Он говорил уже без растягивания гласных. Акцент пропал из его речи.
–И тёплая, – продолжала Стефания, без помощи Абрахама чувствуя себя дурой.
–Даже горячая, – подтвердил гость.
            Стефания помолчала. По-хорошему, не нужно было даже подходить. Но если уж подошла и поняла, что нет никакого важного разговора, иначе с ней бы его начали, то нужно уйти. Встать и уйти. Вот сейчас…
–Ленуте такой уже не отведать, – неожиданно продолжил незнакомец. Стефания дёрнуло против воли. Она сжала руки в кулаки и максимально спокойно спросила:
–Кому?
–Хорошая работа, – незнакомец теперь склонился на липкой столешницей ниже, глядя в упор на Стефанию, – укокошить главу Клана Ведьм – это не самая лёгкая работа. На вас сработал принцип неожиданности. Ну, и, пожалуй, её снобизм.
–Какая Ленута и какой клан? – Стефания попыталась изобразить непонимание. Вышло неубедительно. Незнакомец застал её врасплох, и напрасно Стефания изображала непонимание. Голос подрагивал, свидетельствуя против неё.
–Ведьм, – незнакомец был спокоен. – Но Абрахам прав. Вы совершили ошибку и едва не поплатились жизнью.
            Стефания побелела. Вся её маска невозмутимости и напускного непонимания растрескалась в короткое мгновение.
–Откуда вы знаете Абрахама?
            Это было ошибкой. Но Стефания в последние сутки совершала их постоянно.
–И он знает меня, – усмехнулся этот странный человек. – Меня зовут Вильгельм, и я передаю ему привет.
–Надо же…– Стефания рывком поднялась из-за стола, – как занимательно. Жаль, что мне пора! Прощайте!
            Она вышла из-за стола, заспешила к дверям, ругая себя последними словами за беспечность, но её окрикнули. И хуже того, что по имени:
–Стефания!
            Да, этот голос принадлежал Вильгельму. Стефания замерла у дверей, но не обернулась.
–До свидания…– ответствовал ей Вильгельм, и она против воли слегка скосила взгляд за плечо. Никого. Робея, обмирая, обернулась.
            За столом пусто. Лишь несколько мисок, лишь слегка тронутых. И никого. И на вешалке нет плаща этого Вильгельма.
–Стефа! – Базир вынырнул вовремя. Стефания перепугалась, но увидев и узнав его, бросилась к нему на шею, забыв уже про своё обещание попросить у него прощения. – Ну чего ты? Всё хорошо, я не злюсь!
–Я так испугалась…– прошелестела Стефания и отодвинулась от Базира. – Идём. Надо отыскать Абрахама.
            Базир ничего не понял, но поспешил за нею.
3.
            Как ужасна последняя дверь, за которой нет ничего – пустота, без мысли, без чувства и даже без боли, которая и напоминала тебе о том, что ты ещё жив. Как ужасны последние минуты, когда даже воздух особенный…затхлый, гнилостный, но всё-таки сладкий, потому что он – жизнь. В нём суть.
            Константин сильно изменился в заточении. Теперь уже даже Абрахам едва бы узнал в этом исхудалом и измотанном человеке, некогда возвышавшемся на трибуне лидера Церкви Животворящего Креста, решавшего судьбы своих церковников и рассуждающего о праведности войны с магической нечистью.
            Войны, которую он сам уже давно низвёл и обратил в ничто. Войны, от которой он отказался, заручившись союзничеством с Магической Цитаделью. Лидеры Цитадели и лидер Церкви Животворящего Креста вели обсуждения, договаривались, уничтожали врагов друг друга, карали неугодных, а для всех остальных, для слепых и наивных, для романтиков – война оставалась.
            Но пала ложь. Рене – вечный офицер Церкви Животворящего Креста оказался не только прикормленным псом Константина, но и человеком более тонкого мировоззрения, чем все думали. Рене открыл эту тайну, и, заручившись уликами и помощью ныне неугодных Абрахама, Базира и Стефании, а также вернувшегося на путь истинный Ронове, отправился в долгий путь, чтобы показать всем истинное лицо Константина.
            И теперь Рене на вершине власти, он – новый лидер церквей, встряхнувший войну, сломавший маски притворства и лжи…
            И мало кто знает и ещё меньше помнит о масках самого Рене.
            Константин один из немногих, кто знает ещё о том, что такое Рене, знает о его лжи и интригах, и тот, кто может ещё укорить, но Константин уже ожидает своей казни, ведь церковники не позволят оставаться в живых тому, кто предал уже Крест и кто вступил в сговор с врагом.
            Рене знал, что не должен появляться в этой маленькой комнатке, где решётка разделяла жизнь и пока-ещё-жизнь, но соблазн был слишком велик. И он спустился к Константину, чтобы удостовериться в падении Константина.
–А ты изменился…– усмехнулся Рене, глядя на исхудалого человека, стоящего по ту сторону решётки.
–Ты тоже, Рене, – голос Константина, некогда громкий, призывающий к войне и покаянию, обрушивающий кары небесные на головы магического отродья, уже не потрясал. Теперь это был чуть хриплый голос. Обыкновенный, простуженный, человеческий. Константин больше не был воплощением живого проводника креста на земле, сейчас он был обыкновенным преступником.
–Это справедливо, – заметил Рене, – моё питание стало лучше, у меня появилась мягкая постель и даже своя купальня.
–Война не предусматривает комфорта, – Константин старался держаться с достоинством, пусть он не мог уже решить как ему жит, но он мог решить, как ему умереть и его гордыня не позволяла снизойти до мольбы и заискиваний.
–Тебе откуда знать? – мгновенно отреагировал Рене. – Ты не воевал сам.
–Как и ты.
–Я возглавляю церковников. В церковь моего почившего брата, в Церковь Святого Сердца стекаются все те, кто разочаровался в Животворящем. Я поведу их в новую битву. В настоящую битву.
–В битве легко умереть, – буднично заметил Константин.
–Ты не в битве… – Рене демонстративно коснулся решётки и даже подёргал за прутья, – но что же это? Неужели подступает смерть?
            Константин выдержал и это. Он смотрел на Рене с лёгкой тоскою, хотя в груди его рвалось всё от ярости и страха. Умирать страшно. Всё равно страшно. Никогда нельзя прожить слишком долго.
–Теперь всё будет иначе. – Лицо Рене опасно ожесточилось, – иначе!
–Я не делал на тебя покушения, и к твоему брату, к его гибели не имею отношения. Да, я заключил союз с Цитаделью и да, держался за власть, но в убийстве своего брата меня не вини, – холодно промолвил Константин.
–Не виню, – отозвался Рене. – Видишь ли, очень сложно перехватить власть у такого человека как мой брат. Нужна была жертва, и нужно было отвести подозрения.
            Константин побелел от ужаса. Ещё мгновение назад перед ним был всего лишь мальчишка, который победил за счёт удачи, но теперь – это был хладнокровный убийца, который  оказался готов пожертвовать и своим братом и себя подтравить, лишь бы дорваться до власти.
            Нет, не может быть.
–Ты? – Константин не верил, не хотел верить, что с его опытом ещё можно так ошибаться в людях!
–Я, – спокойно подтвердил Рене. – Огюстен умер быстро, я слышал это. Я велел разослать копии компрометирующих тебя писем…всего минута от силы, минута, пока он задыхался. Самое сложное было в том, чтобы рассчитать дозу для себя, чтобы стало понятно – яд, но выжить. Но расчёт – это моё всё. И я выжил.
–Чудовище…ты чудовище, – Константин отшатнулся от решётки. – Тебя надо казнить, не меня!
–Не ори, – посоветовал Рене равнодушно, – твоим словам никто не поверит, а я могу разозлиться… ты же хочешь умереть быстро? будь паинькой и так и будет. Иначе…
            Рене нехорошо усмехнулся, и Константин кивнул, понимая всё несказанное Рене. Казнить можно по-разному. Можно сделать это быстро и относительно безболезненно, взяв палача с твёрдой рукою и парой хитростей в рукаве. А можно медленно после пыток.
–Я предпочитаю, чтобы меня убили всё-таки с милосердием, – заверил Константин.
–Казнили, – поправил Рене. – Преступников не убивают, правосудие казнит.
–В данном случае…
            Рене снова коснулся решётки, вроде бы мягко, но Константин осёкся. Его итог был решён, и он не собирался терпеть до последней минуты жалкой уже жизни боль, когда её можно было избежать.
–Они тебя ненавидят…– глаза Рене блеснули в полумраке опасным зеленоватым огоньком. Фанатичным огоньком. – Слышишь?
            Константин слышал. Это было похоже на шум моря, только моря в этом краю отродясь не бывало. Это был шум голосов, сплетённых в одном единственном порыве: казнить!
            Казнить того, кто предал. Казнить того, кто пошёл на сговор с врагом. Казнить без всякой отсрочки. Казнить сейчас!
–Прощай, – Рене шутливо поклонился. Гул нарастал, и это свидетельствовало о приближении толпы, что шла к своим местам в ближнем зале для того, чтобы воочию увидеть казнь мерзавца Константина.
            Константин на мгновение только отвернулся к стене, чтобы проследить за гулом, что прокатывался волнами за стеною, и когда повернулся назад к решётке, чтобы сказать что-то язвительное Рене, остался разочарован: последнее слово осталось несказанным, Рене уже не было.
            А в следующее же мгновение дверь распахнулась, и вошли церковники в скорбных серых мантиях, они дёрнули тяжёлый рычаг, и решётка с медленным и противным скрежетом поползла вверх, открывая Константину его последний путь.
            Но он дал себе слово выдержать, и смело вступил на него, не обращая внимания на режущий глаза после долгого полумрака свет, на ставшие одинаковыми лица церковников, которых он обманывал и предавал – перекошенные в яростном гневе, довольные от безумия, и все как один желающие его смерти.
            Константин дал себе слово выдержать это и всё то время, пока длился его путь к центру каменной залы, держался, стараясь не смотреть ни на кого отдельно, чтобы не узнать, но вместе с этим смотреть на всех, чтобы понять: спасения нет.
–Соратники, братья и сёстры! – Рене выступил откуда-то из-за спины Константина, но тот не пожелал обернуться на голос, пусть его цепи, которые были в руках церковников, сопровождавших его, и позволяли развернуться. – Вы все знаете вину этого человека!
–Да! – единый порыв, экстаз безумства, жадное желание напиться чужим страданием, вглядеться, впиться когтями в эту уже законченную жизнь.
–Вы знаете, что он предавал нас день за днём!
–Да!
–И мы не вправе простить его. Наши братья и сёстры гибли из-за его сговора, а он всё это время лишь желал удержать свою власть! Можем ли мы простить такое кощунство? Можем ли мы простить то, что человек, избранный нами пастырем, оказался слеп и алчен, и превратился в презренное ничто из-за собственного властолюбия?
            Константин прикрыл глаза на мгновение, нужно было успокоить зрение от резкой смены полумрака на свет. Он хотел бы и оглохнуть сейчас. Он знал, что виноват и что заплатит однажды, но вот – пришёл срок, и платить по счету оказалось очень трудно. Но Константин дал себе клятву и пытался сдержать её.
            Поэтому он открыл глаза и зрение, пообвыкнув, выхватило из череды лиц, женское лицо. Знакомое женское лицо. Делин?!
            Да, это была она. В прошлом – серая невзрачная помощница уже ослабевшего и заплывшего жиром охотника, она очень хотела пробиться к верхам, хотела походить на брата – Клемента, который очень скоро выбился в ряды охотников, проявив таланты. Но у Делин проявились совсем другие способности, проявились тогда, когда она с другими охотниками шла по следу Рене и перебежчиков, шла по приказу Константина. Делин проявила себе безжалостной и затмила даже братца…
            Потом попала в плен к вампиру Владу, но Рене освободил её из заточения, когда Влада убили,  и она присягнула ему, узнав о подлостях Константина. Такой была официальная версия. Константин же знал, что всё было не совсем так.
            Делин проявила себя не безжалостной, а откровенно и неоправданно жестокой. Безжалостной можно быть к врагу, но она проявила откровенную ненависть ко всем, кто предположительно мог знать или видеть перебежчиков. А это были мирные люди! Причём не самые плохие люди.
            Но Делин шла по следу Абрахама, Рене, Базира и Стефании, и шла яростно. Потом был плен, и вампиры Влада пили из неё кровь, но так, чтобы она жила и успевала восстанавливаться. А потом было освобождение, только освобождение подарил ей не Рене, а те самые Базир, Стефания и Абрахам, за которыми Делин снова охотилась. Просто Рене сделал её героем, он привёл не только себя к власти, но и создал вокруг себя окружение из числа живых легенд, а для этого потребовалось лишь переписать несколько судеб…
            Так Делин из безыдейной и беспринципной девушки стала той, кто боролся за истинную Церковь. Так трус-Ронове, который сначала был другом перебежчикам, а потом, прометавшись в попытке выгадать своё положение на более удобное, стоял теперь тут же, присягнув Рене, и охотился также за Абрахамом, которого когда-то крепко уважал; за Базиром, с которым когда-то был дружен; и за Стефанией, в которую когда-то был влюблён.
            И Константин увидел Ронове. Увидел бледное лицо, любимое когда-то всеми в Церкви, обожаемое женщинами, но теперь изменившееся. Словно вся радость и вся сила оставили его, превратили в нечто слабое, в тень самого себя.
–Во имя Креста и Пламени, что посланы небом... – тон Рене сделался торжественным. Он давно ждал этой минуты, предвещал её наступление и вот оно – происходит!
            Константин глубоко вздохнул, сжал зубы, чтобы не выдать крика.
–Во имя всех светлых идей, во имя благословения и бога нашего…
            Константина грубо опустили на колени. И случилось чудо – он всё-таки оглох и ему удалось не расслышать и без того уже известный приговор. Но не слышать – это всё-таки дар, глухота спасла его от позорного падения без чувств или от содрогания и снисхождения к мольбе и рыданиям.
            А затем наступило ничто.
            Рене смотрел, словно боясь пропустить каждое мгновение от последних, что были отпущены Константину. Медленно поднимался меч над шеей человека, что так долго лгал церковникам, и также медленно опускался на шею, примериваясь…
            Взмах был ярким и страшным. А затем удар. И вот – конец. Тело заваливается, лишённое опоры, лишённое жизни, гаснет суть, стекленеют глаза отрубленной головы.
            И толпа – та самая толпа, над которой властвует теперь Рене, взрывается оглушительным грохотом, ликуя, аплодируя, смеясь, соревнуясь в подобострастных выкриках, ибо знает каждый, что все смотрят за всеми.
–Так будет с каждым врагом! – вещал Рене, принимая отрубленную и разом изменившуюся голову Константина. – С каждым, кто посмеет отступить от святой войны. С каждым, кто посмеет предать крест и священное пламя небесное!
            Толпа ревела. Толпа бесновалась. Толпа знает, что в одном потоке не страшно ничего.
–И начнём мы с известных врагов! – Рене легко владеет толпой. Какой-то дух ораторства оживает в нём с каждым днем, и теперь этот вечный офицер уже едва ли напоминает себя прежнего. – С тех, кого наша Святая Церковь прощала долгие годы! С тех, с кем мирилась долгие годы, надеясь на исправление нечистых! Но все мы знаем, что исправить способен лишь Господь, а мы не в силах. Мы можем и должны лишь изгнать на суд его всех, кого только сможем достать… целители, маги, ведьмы, оборотни, русалки, домовые, дриады…вся эта погонь, заселяющая землю и отравляющая покой людей – все они наши враги!
            Рене дал мгновение, чтобы пик обожания толпой его одного разлился в воздухе. Вот он – воитель за веру! За крест и пламя! Вот тот, кто не позволит больше течь войне долго и нудно, кто встряхнёт ряды и кто не пожалеет даже ближнего, если ближний сделает неверный выбор.
–Мы начнём с таких как Абрахам… – промолвил Рене холодно.
            Абрахама знают все. Он маг, который однажды предал магию, а теперь предал ещё и церковь. Маг, пошедший вместе с Рене, убравшийся от суда Константина, ложного, конечно, суда, но он маг – и этот суд всё равно должен состояться. А Рене точно знал – все ненавидят Абрахама, боятся и презирают его, просто долгое время не было никакой возможности продемонстрировать это открыто, а теперь она есть.
–И со Стефании – блудной девки, что долгие годы жила змеёй в самом сердце Церкви Животворящего Креста, и как только подвернулась возможность, бежала вместе со своим пособником Абрахамом!
            И неважно, никому уже неважно, что Стефания долгие годы не знала о магии в себе, не знала о родителях, что были магами, и не знала ничего. неважно, что она пошла с Рене когда-то, что об этом позаботился Абрахам, предчувствовавший, что иначе её раскроют…
            Правда не имеет смысла, если она невыгодна. А эта правда невыгодна. Гораздо проще охотиться за лживой девкой из породы ведьм, чем за растерянной, открывшей в себе чудовищный яд девицей.
            Среди присутствующих Рене знает правду. Но он научился её перекраивать. Делин тоже знает частично, но она всегда жила в тени ото всех, даже в тени почти такой же блеклой Стефании, и ей невыгодно заступаться за неё. Ронове тоже знает правду, и он даже вскидывает голову в бешенстве, чтобы заступиться, но встречает насмешливый взгляд Рене и опускает голову.
            О себе позаботиться всегда важнее.
            А больше правду никто и не знает. И Рене может преподносить факты так, как хочет этого он.
–И Базира, предателя, переметнувшегося на сторону мерзавцев! – Рене почти жаль Базира, тот не был каким-то грубым или дураком, не был трусом, но он выбрал неверную сторону. – Всех их ждёт такая же участь!
            И Рене снова поднял высоко уродливую отрубленную голову Константина, в которой уже не было и признака от прежнего лица церковника. Что-то чужое, мерзкое, словно жёлтая маска… а ведь прошло всего минут десять от смерти.
            Неужели смерть так быстро искажает? Рене всегда интересовался механизмом смерти, но никогда не был так близко к ней. Так близко и так долго не властвовал над телом.
–Лучшие охотники, – воззвал Рене, передавая теряющую вид голову в чьи-то услужливые руки, которых вокруг в последнее время было много, – ступайте по лесам и деревням, по городам и полям, ищите наших врагов и каждого, кого найдёте – убивайте именем Креста! и того, кто привезёт мне головы Абрахама, Стефании и Базира, я награжу щедростью и осыплю славою! Тот откроет новую главу в войне…
            И снова ликование. И снова привычный шум.
–Их видели в Крушеваце, – продолжил Рене уже тише, чтобы услышали те, кто был ближе. Делин даже подобралась от такого сообщения. Конечно, ей нравилось внимание и нравилось демонстрировать свою значимость, но одно дело – показывать свой статус среди церковников, а другое – вдогонку за двумя магами отправляться! Да, Стефания ещё слабо умеет что-то, но тоже, знаете ли, не шутка!
            Но Делин подобралась, мол, я готова! Отправьте меня, дайте мне возглавить отряды!
            И тут произошло непредвиденное.
            Можно быть трусом всю жизнь, но в один момент допустить к себе храбрость, а можно наоборот – всегда быть храбрым и струсить в какой-то роковой раз. Можно менять и сочетать в себе это, а можно поддаться течению и идти по жизни так, как ведут силы.
            Ронове был храбрым в Церкви Животворящего Креста, был трусливым, когда узнал о Стефании, о ё силе и бежал от своих сторонников. Потом был храбрым, когда захотел вернуться и убил ради собственной жизни одного из церковников. Затем стал труслив, когда столкнулся с Владом, и когда тот предложил выпустить всех из своих владений до Церкви Святого Сердца в обмен на Стефанию. Ронове был труслив тогда, да. Он не заступился за неё и ушёл. А потом снова струсил, когда Рене объявил себя главою церковной войны и повелел охотиться за прежними своими соратниками.
            И вот теперь…
–Разрешите мне возглавить охоту, – промолвил Ронове и глаза Делин блеснули одновременно разочарованием и радостью.
            Разочарование относилось к той славе, что была ближе в эту минуту к Ронове, а не к Делин, а радость к тому, что не придётся лезть в драку первой. Да ещё какую драку! Вряд ли Абрахам стал добрее или растерял магию.
            Рене даже растерялся на мгновение. Ронове уже давно был покорен и тих, и тут…такая инициативность! Пусть другие тоже могут добраться до Абрахама, Стефании и Базира – само предложение, поступившее от Ронове, когда, казалось, уже нет смысла ждать его, это интересно и любопытно.
–Хочешь прибиться к своей любовнице? – Делин сообразила, что если она не будет сопротивляться предложению Ронове, то тогда Рене заподозрит в ней недостаточное рвение.
            Но надо было не перегнуть палку, чтобы Рене не отказался от предложения Ронове. Тонкая грань!
–Она не была моей любовницей…– возразил Ронове спокойно, при этом он даже не взглянул на Делин. Он точно знал, что Рене сам недолюбливает эту выскочку и, глядя в глаза Рене, поддерживал его в этом, располагая к себе.
–Почему? – прямо спросил Рене.
            Он был удивлён. Кругом было ликование, к нему хотели подойти церковники, но видели, что Рене занят и не приближались, сохраняя почётную дистанцию.
            Ронове знал, что придётся отвечать на этот вопрос. Проблема была в том, что он и себе не мог ответить, просто знал – это его последний шанс на то, чтобы выйти на верную сторону. Если повезёт, Ронове отыщет своих недавних друзей, спросит их обо всём сам, и тогда…
            И тогда?!
            Конечно, есть десяток вариантов: они не станут с ним говорить, они его убьют ещё на подходе, он их не найдёт, они ему соврут…
            Но попытаться можно?
–Ты мне не веришь, – ответил Ронове, сообразив как нужно отвечать, – думаешь, что я трус. А я не трус. Я был ведущим охотником Церкви Животворящего Креста. Я  ненавижу магию и всех, кто с нею связан и я докажу тебе это, когда привезу тебе головы наших врагов.
–Гладко стелет! – заметила Делин с недовольством. Ронове она не верила ни мгновение.
–Молчи! – велел Рене. – Да… Ронове, ты прав, я тебе не верю. И сейчас не думаю, что это разумно – отпускать тебя за ними.
–Я хочу доказать свою верность.
            Рене задумался. Он был человеком умным, но падким на лесть. Сейчас ему представлялось ясно, как Ронове действительно убивает Абрахама и Стефанию, как везёт их головы к нему, чтобы только заслужить его, Рене, доверие.
–К тому же, они могут захотеть со мной поговорить. Любой другой церковник будет под подозрением, а я… – Ронове развёл руками. – Ну это я.
            Рене кивнул:
–Ты прав и в этом. Что ж, я передумал. Ты возглавишь охоту на Абрахама, Стефанию и Базира. Если у тебя всё получится, ты станешь первым моим помощником, преемником и заместителем. Если нет – то все то, что случилось с Константином, станет для тебя несбыточной мечтой. Ясно?
            Ронове выдержал его взгляд и Рене отпустил его. Делин всю эту сцену выдержала в стойком молчании, но стоило Ронове удалиться, как она не выдержала и бросилась к Рене:
–Неужели ты поверил ему? Они его сманят! Они…
–Вот именно поэтому ты поедешь за ним. Тайно, – прервал Рене, выдираясь с отвращением от липких рук своей же легенды.
            Делин так и осталась стоять поражённая, а к Рене уже подходили всё новые и новые церковники, желая получить от него напутствие и заверить его в том, что война будет выиграна, и всё магическое отродье уйдёт в ничто.
            Рене принимал все эти слова как должное, милостиво кивал и обнимал, подавал руки и пожимал поданные ему… он отлично вжился в свою новую роль, и ни о чём не жалел.
            Ронове же не терял времени даром. Он быстро скользнул к себе, переоделся в походный плащ и уже через четверть часа вскочил в седло легкогруженого коня. До Крушеваца по его прикидкам было дня четыре-пять, если ехать верхом без лишних остановок и привалов. Это долго и изматывающее, не говоря уже о том, что и в самом Крушеваце придётся очень постараться, чтобы обнаружить троицу своих недавних соратников, из которых двое – маги.
            Но нужно ехать. Ронове отправился в путь, не представляя, что его ждёт и ждёт ли вообще его что-нибудь. Но это был единственный шанс ему, и он схватился за него, и выбрал дорогу…
            Пока одни казнили своего недавнего лидера, а другие выторговывали себе право на новый выбор, Стефания нагнала Абрахама, не задумываясь даже о том, каким именно чудом она умудрилась найти мага в плетениях древнего города. Она и город-то толком не знала, но почему-то бежала по его проулкам, закоулкам и улочкам с необычайной уверенностью, точно местная и Базир старался не отставать. Это было трудновато.
            В отличие от Стефании, Базир заметил, что она ведёт себя уверенно и бежит к Абрахаму так, будто знает дорогу, но не подал голоса, рассудив, что в жизни бывают и более странные события. В конце концов, это всё магия! – и этого Базиру хватало.
            Наконец Стефания свернула в очередной раз налево и оказалась перед Абрахамом, который, надо сказать, тоже ни разу не удивился, увидев её перед собою.
            Базир догнал и выдохнул. Пробежка далась ему тяжеловато, он задохнулся от бешеного темпа более молодой Стефании.
–Где мы? – спросила Стефания, очнувшись. – Ой…
            Базир тоже огляделся. Это было похоже на начало сточных канав. Повсюду были тяжёлые люки и рытвины. А ещё на каменных стенах блестела вода…да и запах стоял очень соответствующий.
–Я здесь, – заметил Абрахам спокойно, – ты какого чёрта здесь делаешь?
–Я не…я не знаю, – призналась Стефания. – Я просто захотела тебя найти и побежала.
            Абрахам закатил глаза:
–Боле-езная!
            Стефания смутилась. Она начинала соображать и всё больше понимала, что со стороны выглядит дурой.
            Но Базир заступился за неё:
–Мы видели одного странного человека!
–А я вижу двоих, – пожал плечами Абрахам, – вернее, одного странного человека и одну дуру, но я не бегаю по улицам тихого города.
–Нет, – Стефания встряхнулась, – я…то есть мы, но нет…больше я.
–Объясни нормально, – посоветовал Абрахам, – иначе я тебя в этом месте оставлю на века.
            Стефания дёрнулась, но усилием воли заставила себя оставаться храброй и сказала:
–Вильгельм передаёт тебе привет.
            Вот теперь на лицо Абрахама было приятно посмотреть. Всегда интересно наблюдать за тем, как человек, знающий всё о какой-то области, вдруг цепенеет, поймав себя на какой-то грубой и глупой ошибке.
            Абрахам сначала оцепенел, затем по лицу его пошли красные пятна, потом лицо его выбелилось…
–Что? – хрипло переспросил Абрахам. Сейчас в его тоне не было привычного снисходительного тона, какой бывает в те моменты, когда приходится объяснять элементарные вещи.
            Стефания одним духом выпалила всё и про то, как заметила Вильгельма и про то, как нарочно задела Базира, и про краткую беседу, и покаялась:
–Дура я, дура! И тебя выдала и сама рискнула.
            Но Абрахам молчал. Он не отреагировал ни на слова Стефании о покаянии, ни, казалось, на её историю. Он молчал, и это молчание пугало куда сильнее, чем самый громкий крик.
–Абрахам…– Позвала вконец напуганная Стефания, и он внезапно ожил и велел:
–Уходим! Быстро!
            Базир заметил Вильгельма раньше Стефании. Он услышал шаги – размеренные, тихие шаги, обернулся и увидел выходящего из-за угла улыбающегося путника. Знакомого путника.
            Стефания сжала кулаки, готовая к драке, если придётся биться. Но Вильгельм не выказывал никакого агрессивного настроя. Вынырнув из-за поворота, он остановился и смиренно ждал.
            Чего-то? Кого-то?
            Абрахам не медлил. Он, не примериваясь в силе, швырнул перед собой сгусток силы, и пространство раздвинулось, раскрывая чёрный провал. Абрахам схватил Стефанию  за руку, Базир переместился к порталу сам, не сводя взгляда с Вильгельма…
            Вильгельм ничего не делал. Улыбался и смотрел за тем, как троица исчезает в портале. Абрахам, не размениваясь на любезности, просто спихнул двух своих соратников в провал и оглянулся на Вильгельма уже из закрывающейся дыры.
–До встречи! – ответствовал ему Вильгельм и услужливо помахал рукой как старому знакомому.
4.
            Едва Стефания вывалилась из портала и почувствовала под собою твёрдую землю, как сразу же напустилась на Абрахама. Вообще она никогда не была расположена к истерикам и уж тем более по отношению к тому, кто много старше и сильнее её. Но в этот раз она позволила себе немыслимое и закричала на Абрахама:
–Кто это? Кто это был? Скажи! Кто он? Ты же его узнал! И это тот, что передал тебе…
            На Абрахама эти выпады, однако, не произвели никакого впечатления. Именно поэтому он спокойно пресёк бурю имени Стефании, рявкнув:
–Во-первых, не ори! Во-вторых, угомонись.
            Стефания покорилась. Да и сложно было не покориться тону Абрахама.
–Где мы? – спросил Базир. ему тоже было интересно узнать про того человека, что ввёл Абрахама в такое состояние, но он понимал, что пока ситуацию надо сгладить и начать с выяснения малого.
            Стефания, услышав вопрос Базира, спохватилась и торопливо огляделась. Это было похоже на какой-то участок леса, и, судя по редким деревьям и большому количеству мелким кустарников и травы – часть леса вела либо к выходу, либо к опушке. Откуда-то тянуло сыростью и лёгкой прохладой, Стефанию прохватил ветер, но она лишь едва заметно поёжилась, подумала, что, должно быть, в этой местности прошёл недавно дождь, но трава была сухая и земля тоже.
–Здесь недалеко ручей, – объяснил Абрахам, то ли прочтя, то ли просто угадав её мысли, – мелкий, но быстрый и чистый. Он протекает здесь уже не первую сотню лет, но едва ли остаётся замеченным. Ему нужно протечь в сторону склона, чтобы впасть в большую реку, а та уже впадёт в Мораву…
            Абрахам осёкся, усмехнулся:
–Это не случайное место.
–Но от кого мы убегали? – спросила Стефания, стараясь держаться мягче. Её распирало от любопытства. – Ты ведь его знаешь?
–Конечно, – буркнул Абрахам и снизошёл до более развёрнутого ответа. – Это Вильгельм. Он был магом когда-то…
–Как ты? – не подумав, брякнул Базир, и тут же получил локтем в бок от Стефании и охнул, но не возмутился, признавая её право на нанесение такого отрезвляющего удара. – Я не это хотел сказать!
–Как я, – холодно отозвался Абрахам, глядя в упор на Базира. – Болезная, он верно заметил.
–Ты сделал много для людей! Для креста! – возразила Стефания, – у Базира не было права…
–Вильгельм был магом. Моим соучеником в Цитадели, – Абрахам снова прервал Стефанию, не позволяя ей разойтись тирадой. – С первого дня он начал спорить с нашими наставниками, делать замечания и был весьма и весьма высокомерен. Он спрашивал о сути войны креста и магии, спрашивал о разнице, называл меж нами сходства.
            Абрахам на мгновение оказался в той самой первой классной комнате Магической Цитадели, которой предстояло на долгие годы стать обителью для Абрахама – сначала как для ученика, который будет назначен жертвой травли любимцев цитадели, затем цепным псом магического совета и после этого предателем. А ныне выходит и двойным предателем.
            Но тогда, в первый раз оказавшись в стенах класса, Абрахам был счастлив. Блестящее будущее вырастало перед его мысленным взором, приоткрыв рот от волнения, он слушал тогда горячую речь Наставника, речь о борьбе с возомнившими о себе церковниками, о праведности и силе магии, и тут…
            И тут в дело вмешался нагловатого вида юнец, тот самый Вильгельм! Он сказал, что если магия хочет защитить людей, то тогда следует позволить людям увидеть истинные лица церковников и тогда сами люди истребят людей. А дальше, с течением лет, речи Вильгельма становились опаснее. В конце концов, он сравнил Писание с высшими Книгами Магии, Цитадель с Церковью, а апостолов с легендами магического мира и вывел формулу, из которой следовало, что чудеса, которым поклоняются церковники и есть та сама магия, а магия, которую исповедует цитадель, и есть та самая религия.
            Как его не убили? Почему ограничивались бесконечной чередой наказаний для него?
–Всё закончилось тем, – продолжил Абрахам, вернувшись из своей памяти, – что он стал нежелательной особой для Цитадели и всего магического братства. Его называли смутьяном и это, замечу, при том, что у него были отличные способности. Да, он всех достал своим отступничеством, но  он оставался сильным. И не присоединился к войне. А позже я узнал, что разочаровавшись в магии, а затем в кресте, Вильгельм избрал себе нового бога и стал служить золоту.
–А? – Стефания растерялась. Она видела за свою недолгую жизнь фанатиков (к их числу принадлежал тот же Абрахам), и трусов (как несчастная её первая влюблённость в Ронове), и храбрецов (Базир), и серость (Делин), и даже жестокость (Рене). Но никто из них не служил золоту. Они служили сами себе или своей стороне, они служили власти или своему страху. Но золоту?..
–Буквально или фигурально? – уточнил Базир, слегка смутившись.
–Он стал наёмником, – пояснил Абрахам. – За определённую цену оказывал услуги…
–Какие? – не поняла Стефания.
            Базир смотрел на мир чуть иначе и потому одновременно с нею спросил:
–Кому?
–Всякие и всем, – отозвался Абрахам. – Привороты, убийства, шпионаж, подкуп, целительство, травля плода, избавление от бастардов…с любой проблемой Вильгельм, как я знаю, справлялся. Путешествовал по миру и брал заказы, чем дороже, тем лучше. Служил и магам, и церковникам, и людям, что далеки от наших войн.
–А так бывает? – Стефания представить себе не могла, как это жить и работать со всеми? Впрочем, до недавнего времени она полагала и вовсе абсолютную однозначность в своей жизни: на стороне церковников, против магии. И теперь? За нею охотятся, сама она, как оказалось, в крови несёт магию, а церковники погрязли в борьбе за власть?! Замечательный расклад, но лучше была бы однозначность.
–Его появление не было случайным, – Абрахам не ответил на вопрос Стефании, сочтя ответ очевидным. Да так оно и было! Если ты не знаешь, что это есть, поверь тем, кто может знать наверняка.
–А может было? – Базир попытался пошутить. Вышло кисло.
–Ему заплатили за нас, – Абрахам заметно мрачнел с каждой секундой. – Кто-то, кто очень богат и очень хочет до нас добраться.
–А здесь он нас не найдёт? – спросила Стефания, чувствуя, как в груди снова поднимает змеиную голову страх. Она сама разговаривала с Вильгельмом, но теперь, когда она узнала правду о нём, то ей стало по-настоящему страшно. Для неё человек (или маг!), работающий за золото – человек много худший, чем фанатик.
–Найдёт, – заверил Абрахам, – обязательно найдёт. Но здесь не случайное место нашего убежища. Нам нужно пройти немного до воды.
–А там что? – Базир был абсолютно несчастен. Чем дальше сплеталась вокруг него история, тем хуже он себя чувствовал. Среди магов – начинающих и уже матёрых, и всяких вампиров ему не было места.
–А там…вода, – Абрахам усмехнулся, и, не дожидаясь пока его снова прервут, повернулся и пошёл на сырость и прохладу.
            Ему не надо было даже оборачиваться назад, чтобы проверить – следуют ли за ним его путники, шелест травы и тихое движение ткани прекрасно ответило на этот вопрос.
            Идти оказалось недолго. Почва заметно увлажнилась довольно скоро и буквально через каких-то четверть часа троица вышла к журчанию ручейка.
            Ручеёк был действительно мелким. Он прорезал эту часть леса в небольшой низине, вымытый, очевидно, за те самые сотни лет всерьёз никем не замеченного течения, про которые говорил Абрахам. но ручеёк, несмотря на малую ширину – всего метра два, два с половиной – был быстрым. Именно эта скорость и создавала ту сырость, которую сразу же ощутила Стефания.
–Красиво, – осторожно сказала Стефания, не представляющая, почему Абрахам привёл их сюда.
–Знаю, – ответил тот, приблизился к ручью и сошёл в низину. В размытой земле ещё оставался небольшой островок, на котором можно было стоять, не касаясь реки. И Абрахам осторожно опустился на колени, протянул руку к воде…
            Базир и Стефания наблюдали в молчании. К своеобразию Абрахама они привыкли и понимали, что лучший ответ – это тот, что они наблюдают сами.
–Покажи мне, где сейчас Вильгельм, – обратился Абрахам к воде и коснулся ладонью воды.
            Под изумлёнными взглядами Стефании и Базира вода вдруг успокоилась и застыла в своём движении, образовав спокойную водную гладь, в которой проявилось хорошо знакомое уже лицо Вильгельма!
            Стефания вскрикнула, но на это никто не обратил внимания. Между тем, за спиной Вильгельма вырастали очертания улиц Крушеваца. Сам Вильгельм же смотрел то влево, то вправо, то вверх. То вниз, словно хотел кого-то найти, что-то обнаружить…
            И тут взгляд его сфокусировался на Абрахаме и выглядывающим из-за его спины Стефании и Базиру.
–Что тебе нужно? – спросил Абрахам, ничуть не удивившись. Он не отнимал руки от водной глади, удерживая связь.
–Это же…– простонал Базир, но Стефания перехватила его готовый сорваться вопрос, впившись ему в руку ногтями.
            Вильгельм чуть вытянул шею, чтобы разглядеть Стефанию и Базира, затем снова обратил взор к Абрахаму и…ответил. Вода принесла его ответ – простой, издевательский и всё-таки точный:
–Вы.
–Кто тебе платит? – уточнил Абрахам.
            Губы Вильгельма исказила усмешка:
–Все. Одни хотят вашей смерти, другие вашего падения, третьи ни того ни другого.
–Исчерпывающе! – обозлился Базир, наплевав на предосторожности и ногти Стефании. – Что ты-то от нас хочешь?
–Базир! – окрикнула Стефания, пытаясь оттащить Базира от воды, от взгляда Вильгельма, который, разумеется, уже наблюдал эту сцену с видимым удовольствием.
–Вы можете идти, – промолвил Вильгельм с лёгкой улыбкой, – на вас моя охота не распространяется. Мне нужны эти…эти двое.
            Базир сник. Странное чувство вдруг завладело им. Он снова ощутил себя слабым, ничтожным и лишним для Абрахама и Стефании. Впрочем, к Абрахаму претензий нет – ему лишние все. Но Стефания? ещё недавно они были дружны, и Базир даже рисковал собою для неё, и упросил Абрахама дать ей шанс, когда, казалось, всё было кончено, и Абрахам возомнил, что Стефания на стороне вампира Влада.
            Так что теперь? Она какая-то чужая и неприятная, какая-то изменившаяся и от этого ещё большим издевательством кажутся слова Вильгельма, подводя Базира к обидной мысли: за ним даже не охотятся.
            Конечно, он всего лишь человек, попавший в переплёт! Это не Абрахам, известный на весь мир магического братства и церковников, совершивший предательство; и не Стефания, которая долго была не на своём месте и даже не подозревала о магии в себе. Это на них двоих повесили смерть Влада и убийство Ленуты, а Базир тут не при деле. Базира не помнят.
            Радоваться бы этому? да, с точки зрения разума. Но почему так досадно? Почему так обидно?
–Не вмешивайся! – предостерёг Абрахам, – нам нечего терять. Ты всё равно не знаешь всего, что открылось нам.
–Про подлость Церкви и Цитадели? – уточнил Вильгельм. – Все они, между нами говоря, мерзавцы!
–Не вмешивайся…– прорычал Абрахам и потянул ладонь из воды, желая, чтобы последнее слово осталось за ним, но что-то пошло не так.
            Вильгельм протянул руку со своей стороны, и на глазах оцепеневшей от ужаса Стефании и всё ещё задетого обидой Базира из воды поднялась рука, принадлежавшая Вильгельму. Вильгельм схватил пальцы Абрахама и потянул к себе, Абрахам с бранью оттолкнул руку Вильгельма, и связь пропала, водная гладь сменилась прежним своим течением, но только на мгновение.
            А уже в следующее вода мстила. Вся та сила, которую сдерживал Абрахам, крутанулась, словно подгоняемая чьей-то плетью и обрушилась на вымытый земляной островок в низине. Абрахам не стоял на ногах и вода легко подхватила его.
–Нет! – закричала Стефания  и мгновенно сама спрыгнула в низину, слабо соображая, чем конкретно можно помочь в ситуации. До Абрахама было уже далеко. Он отчаянно хватался за воду, а та вела его, вернее – несла, каждую секунду готовая вышвырнуть на берег мокрого, злого и бранящегося Абрахама.
            Вода подхватила и Стефанию. Она оказалась ледяной, и Стефания захлебнулась водою и криком, протянула руку к Абрахаму, пытаясь его схватить, но только схватилась за какую-то ветку, но и ветку вода выбила из её пальцев и Стефания почувствовала, что не может нащупать дна. Её голова каким-то зловещим решением ручейка оказалась под водою, и паника подступила к горлу и невольно она дёрнулась, пуская в себя эту воду…
            Всё кончилось быстро. Ослепшую от воды, которая почему-то больно щипала глаза, Стефанию выволокли на землю и она, кашляя и отплёвываясь так, что даже в желудке было больно, стояла теперь на четвереньках, не думая ни о чём.
            Только бы выжить. Только бы спала эта дурнота. Наконец, её вывернуло от воды, во рту защипало и носу стало легче дышать. Ещё через пару минут Стефания жадно хватанула ртом воздух и легла на живот в землю и траву.
            Земля и трава пачкали одежду, руки и лицо, но что это значило с возможностью оказаться на суше? Пустяк!
            Через несколько минут Стефания почувствовала дискомфорт от своего положения и села, промаргиваясь.
–Нормально? – с тревогой спросил Базир, глядя на неё.
            Стефания помедлила. Она оценила жжение в горле и пощипывание в носу, лёгкое головокружение и боль в бедном своём желудке, увидела шумно дышащего, но живого и кажется невредимого Абрахама и кивнула – жить можно.
–Хвала свету! – Базир улыбнулся с облегчением. Он тоже был весь промокший, но в отличие от Стефании и Базира победил воду. Стефания вовсе не умела плавать. А Абрахам просто не успел среагировать…
–Ненавижу этот край…– хрипло промолвил Абрахам, что, видимо, означало на его языке «спасибо».
–Надо обсохнуть, – заметил Базир, – нас всех хоть выжимай.
–Нет! – здесь Абрахам был категоричен. Он рывком встал на ноги, его слегка ещё пошатывало, по всей его одежде, лицу и волосам капала вода, – нам надо идти.
–Куда? – спросил Базир.
            Абрахам провёл ладонью по своей одежде. Она не перестала быть мокрой, но, по меньшей мере, с неё теперь не текло. Затем проделал то же с Базиром. Базир смешно ойкнул и зажмурился, немного испугавшись магии.
–Болезная? – позвал Абрахам и Стефания тяжело поднялась. После манипуляций Абрахама одежда явно стала суше, но она уже настолько промочила тело, что тепла это не принесло и у Стефании зубы застучали от холода.
            Абрахам встретил этот стук своим выводом:
–Неженка!
            И Базир не сделал попытки заступиться или как-то обелить Стефанию. Странная усталость и досада оказались в нём неожиданно сильнее. Да Стефания, похоже, и не нуждалась в заступничестве.
–Мы пойдём к склону, – объяснил Абрахам, указав направление, – у истока этого дьявольского ручейка есть деревня. Там наберём припасов, а заодно и покараем одну ворожею.
–Ч…что за ворожее-ея? – у Стефании зуб на зуб не попадал от холода, но она попыталась быть собранной.
–Мне доносили, – объявил Абрахам, уже выбирая поудобнее место для шага, – что это очередная вершительница судеб. Ведьмовская порода. Только на этот раз не будет собирать народ – мы скрываемся, нам шум ни к чему. Покараем по-тихому. Ну? Вперёд!
            В попытке разогнать собственное плохое настроение и странные, едкие и досадные мысли, Базир попытался в пути заговорить со Стефанией, но ту клонило в сон после пережитого, и она отвечала неохотно и лениво. Ей было лучше молчать, и Базир отстал.
            Вместо этого он попытался завести разговор с Абрахамом и спросил подробнее о ручейке, в котором промокла троица. Абрахам оказался словоохотливее и сказал:
–У магов есть свои каналы связи. Мне повезло, что я верно предположил, что Вильгельм ещё в Крушеваце.
–А он знает, где мы?
–Может быть, – с неохотой признал Абрахам. – В этом лесу мне известны два ручья с такой возможностью. Если повезёт, он проверит сначала тот.
–А если нет? явится?
            Абрахам промолчал. Его самого разбирали невесёлые мысли.
–Но нас же трое! – не понимал Вильгельм. – Неужели мы не можем втроём одолеть его одного?
–Мерзавец умён, – процедил Абрахам, делая широкие шаги, – он может быть и не один. К тому же, Болезная как маг слаба. Ты человек. а я… это не та ситуация, когда я могу поставить хотя бы пятьдесят на пятьдесят. Это скорее из разряда сорок на шестьдесят, и это уже повод уклоняться от драки. Он подлец  и кроме магического оружия владеет ещё и человеческим.
–Странный…– подвёл итог Вильгельм.
–Беспринципная сволочь! – возразил Абрахам, ускоряя шаги.
            По склону спустились уже к сумеркам. Ночь подступала, готовясь поглотить темнотою небо. Деревня завершала свои рабочие дела, пересмеивались жители, скрипели ворота, затворяли загоны для скота, где-то поскуливала собака…
–Дождёмся ночи, – промолвил Абрахам, когда троица достигла околицы и затаилась в ближайших кустах. – И на дело.
            Стефания повалилась в кусты, одежда её ещё была влажной от попадания в ручей, но хотя бы прошёл озноб, смирилось тело. Базир скользнул в кустарники и все трое принялись наблюдать и ждать глубокой темноты.
            Перед троицей виднелся где-то десяток домов, не больше. Все маленькие и одноэтажные. Чуть дальше, правда, чернело что-то высокое, но это, скорее всего, было нежилое помещение. С виду деревня как деревня, жители ходят туда-сюда, беседуют о том, что у какого-то Петара чёрт все сети порезал, что Василики и Радко дочь прядёт лучше и быстрее матери, что какая-то Богна сломала Марну нос за то, что баловать посмел…
            Словом. Весь тот обыденный скопленный за день шум ни о чём, из разговоров ни о чём и бесед о пустом, но важном для этой деревни. Это для троицы, ждавшей темноты, все сети, Богны, Радки и Петары были чужими, а для жителей этой деревни кем-то близкими и родными.
            Наконец, затихло. Темнота легла на дома и дворы, позволяя жителям погрузиться в короткий сон, перед новым трудовым днём.
            Абрахам сделал знак и первым вылез из кустарников…
            Ни одна собака не завыла и не тявкнула, пока троица шла по деревне, высвеченная лишь как три тени в жутковато-холодном свете луны. Три тени, среди которых запах человеческий, но и ещё чужой. Боятся собаки магов. Молчат.
            Двор ворожеи отыскали быстро. Там не было пса, зато можно было увидеть несколько блеснувших желтоватыми глазами кошек – верные спутницы магии.
            Абрахам подошёл к дверям, взошёл на две ступеньки и тихо постучал. Дверь отворилась мгновенно. На пороге появилась женщина, закутанная в несколько платков. Лица её разглядеть было нельзя.
–Вы кто? – спросила она.
–За помощью…– хрипло ответил Абрахам. – К вам же?
–Я беру плату! – ворожея повела рукою, простирая её к небу, – того требует сила.
            Этим она подтвердила догадку о своей сути, раскрылась, прогорев на жадности.
–Договоримся! – заверил Абрахам и легко толкнул ворожею в глубину её же дома. Стефания и Базир влетели внутрь мгновенно, заперли за собою дверь, а Базир нащупал свечу и зажёг её.
            Ворожея оказалась обыкновенного вида. Женщина как женщина. Ну чуть лохмата, с зелеными глазами, напугана (а кто бы не был напуган в её положении?).
            Да и за спиною её привычно открывалась картина преступлений: сушёные пучки трав, булькающий котелок с какой-то вонючей жижей, кот, потёршийся о ноги Стефании (признал, зараза!), да флакончики, служащие для перелива зелий.
–Вы кто? – спросила ворожея. – У меня денег нет!
            Она быстро переводила взгляд с одного на другого и третью. Она не могла понять – почему и зачем пожаловали к ней эти люди?
–Колдуешь? – спросил Абрахам с нехорошей улыбкой.
–Вы кто? – повторила ворожея уже громче. Страх давал ей силы.
–Кара, – отозвался Абрахам. – Ну? Сама покаешься или помочь?
            Ворожея гордо дёрнула плечом и велела:
–Судить меня у вас нет права! Вон! Или я буду кричать!
            Кричать ей, конечно, никто не позволил. Абрахам без всяких церемоний снова толкнул ворожею,  и та упала на пол, попыталась вскочить, но Стефания предупредила:
–Лучше лежи.
–Вы не церковники! – ворожея ликовала. – Вы что? Грабите? Убиваете? У меня ниче…аа-а!
            Стефания ударила её. Несильно – в этом Стефания могла поклясться. Так, чтобы напомнить, что лучше не злить трёх людей, ворвавшихся к тебе ночью.
–Чем живёшь, хозяйка? – ласково спросил Абрахам, разворачивая колченогую табуретку так, чтобы сидеть ближе к поверженной ворожее.
            Ворожея с ненавистью сплюнула на пол и вдруг улыбнулась криво и жутко:
–Живу понемногу! Перехватываю от доброты селян.
–Кому корову подтравишь, кому плод? – подсказал Абрахам. Он оставался ласков, и от этого было страшно. – Отвечай!
–Коров не трогаю, люблю зверей-то, – ворожея не пыталась отпираться, видимо, поняла или почуяла, что как минимум в Абрахаме есть сила, превосходящая её во много раз, – а бывает, что деваха заглянет, на милого захочет своё клеймо поставить…да как откажешь?
–Помогаешь, значит? – подмигнул Абрахам.
            Базир держался молчанием. Ворожея вызывала у него стойкое отвращение. Да и вся ситуация, его собственное присутствие тоже.
–Помогаю! – согласилась ворожея с вызовом. – Есть деваха у нас, Богна. Красивая, но характер несладкий. Мамка её приходила, в ноги падала, просила с девки упрямство свести, сулила серебро и посуду.
–Это та самая Богна, что Марну нос сломала? – уточнил Базир, вспомнив обрывки бесед в тот час, когда темнота ещё им не покровительствовала.
            Ворожея ухмыльнулась:
–Она.
–Что ж не помогла-то? – спросил Абрахам.
–А не умею…– развела руками ворожея и вдруг захохотала, обнажая даже в неровном свете свечи гниль некоторых зубов. – Неумелая я!  Я по зельям, по приворотам, да по плоду…как кто затяжелеет, так ко мне идёт. А спесь с девки сбить не могу!
            Стефания глянула на Абрахама, спрашивая его разрешения. Маг кивнул и она отвесила звонкую оплеуху ворожее. Та смеяться перестала и мотнула головою. затем зло сказала, глядя на Стефанию:
–Злое задумаешь, девка! Напрасно погибнешь и других погубишь!
            На этот раз Стефания не спрашивала разрешения и отвесила ей оплеуху уже без согласования. Затем поднялась:
–Ты – преступная тварь! Отравительница и ворожея. Ты заслуживаешь смерти.
–Ой ли? – захохотала ворожея, не делая попытки освободиться или воспротивиться. Она отчаянно веселилась, глядя то на одного, то на другого, то на третью. Её что-то забавляло, и это совсем не нравилось Абрахаму, знавшему, что ворожеи способны видеть недалёкое будущее и ещё это странное предсказание для Стефании?
            Сама Стефания может пропускать мимо ушей, но Абрахам-то слышал!
–Заткни пасть! – посоветовала Стефания, – или я…
–Молчу-молчу! – ворожея замахала руками. Весёлость или даже глумливость не пропали. Но она примолкла, на этом уже спасибо.
            Абрахам поднялся с табуретки, в руке его мелькнул серебряный шарик чистого света. Он занёс над поражённой ворожеей этот шарик и провозгласил:
–За свои преступления перед людьми ты будешь убита. Да будет тебе свет судьёй!
–А, так это…– сообразила ворожея, но было поздно. Свет уже прожигал её плоть и душу, обращал её в пепел. И это было очень страшно. Сначала начала рассыпаться одежда, обнажая умирающее тело, затем сползла кожа, и запульсировали скручиваемые светом куски плоти и мышцы, потом всё это рассыпалось и голый скелет, ещё пытающийся махать руками и щёлкать челюстью, упал, обращаясь в грязный прах.
–Фу…– Стефания скривилась. Это «фу» было ласковым по сравнению с тем, на что вся эта горстка серовато-буро-красной массы походила. – Меня сейчас стошнит, а уже нечем.
–Наберите припасов, – велел Абрахам, – она жила здесь ворожеей, у неё должна быть еда, овощи, яйца, курятина! Ей должны были нести всё!
            Базир с рвением принялся за дело. Во-первых, так можно было не смотреть на кашицу, оставшуюся после ворожеи; во-вторых, так можно было напомнить себе и другим о своей пользе.
            Базир быстро нашёл холщовый мешок и принялся открывать множественные полки. Абрахам не ошибся. У ворожеи были приличные запасы сухарей, холодной ветчины, кускового сахара, солёных помидор, тыквы и яиц. Пошарив ещё немного, Базир обнаружил запас кофе и соли, и, что было совсем хорошо – спичек.
            Собрав всё это, обернулся к сидевшей мирно на стуле Стефании, которая разглядывала массу, несмотря на уверения в том, что это мерзко и её стошнит. Но не это привлекло внимание Базира. Он увидел Абрахама, напряжённо глядящего в стекло и приблизился.
            Это Стефания уже заметила. Спросила:
–Что?
–Кто…– поправил Базир, глядя на освещённого услужливым светом луны Вильгельма, стоящего прямо перед домом ворожеи.
5.
                Ронове не удалось уехать далеко, но он и не рассчитывал на путешествие в абсолютном одиночестве: Рене не был идиотом и никогда не позволил бы ему предпринять охоту на троицу врагов Новой Церкви самому. Поэтому, когда Ронове нагнал небольшой отряд охотников – ещё четверо церковников, он не стал даже тратить время на удивление, лишь коротко кивнул и пришпорил лошадь.
            Присутствие сопровождающих его не беспокоило. Знал Ронове их не очень-то и хорошо, но, откровенно говоря, и не испытывал он желания сближаться с этими людьми. К тому же они его знали куда лучше и всё больше по слухам, дошедшим от разоблачённой Церкви Животворящего Креста и благодаря стараниям Рене, желавшим привязать Ронове к своей воле тщеславием.
            Ронове не желал общаться с охотниками, но охотники, не то получив какой-то приказ, не то от собственного любопытства, при первом же привале попытались вывести его на беседу.
–А куда мы едем? – спросил самый храбрый из отряда, решивший проломить стену молчания. Он был высок, с красивым загорелым лицом и живыми серыми глазами.
            Ронове вздохнул. Он знал, что от ответов всё равно не уйти, как и от разговоров, и плевать, что ответов у самого Ронове нет, а от разговоров тошно.
–След троицы уходит к Крушевацу, – отозвался Ронове таким тоном, что сразу становилось ясно о том, насколько ему не нравится какая-либо беседа в принципе.
            Заговоривший оглянулся на своих товарищей, которые усиленно жевали быструю походную кашу, и, не найдя в них поддержки, на минуту стушевался, затем решил снова заговорить:
–Меня зовут Брэм.
            Ронове было это безразлично и он кивнул лишь для того, чтобы от него отстали. Но Брэм не желал успокаиваться и указал поочерёдно на каждого из трёх смутно известных самому Ронове:
–Это Винс…
            Винс – самый тяжёлый, грозного вида, с широкими плечами, что-то тихо бормотнул и ткнулся в котелок.
–Это Марк, – Брэм указал на среднего и невзрачного человека, который изобразил что-то вроде приветствия, – вы могли знать его по делу о вампире из Белой Долины. Марк приложил тогда много усилий, и проклятый кровосос отправился в пекло.
            Марк с удовольствием, которое граничило со смущением, распрямился, но не утратил невзрачности.
–Никогда не слышал, – остудил их пыл Ронове, глядя на четвёртого спутника в упор. Четвёртый ему не нравился, и если раньше Ронове едва ли акцентировал на этом внимание, то теперь, когда дошла очередь до неловкого знакомства, Ронове встретил взгляд этого соратника, и ему стало не по себе от презрения, что плескалось в этом взгляде.
–А ты кто? – Ронове спросил сам. Неприязнь в таком откровенном виде ему очень не нравилась.
–Меня зовут Тойво, – охотник не отвёл взгляда и не смутился, неприязнь также никуда не делась. Он говорил очень сдержанно и сухо, как сам Ронове ещё минуту назад.
–Откуда ты, Тойво? – Ронове не мог понять, что ему так не нравится в этом человеке, что его настораживает и попытался быть дружелюбным.
            Запоздало, конечно, но всё лучше, чем продолжать огрызаться и держаться ледяной стороной.
            Тойво глянул на Ронове с усмешкой:
–С севера.
            Ронове пришлось смириться. Брэм смотрел на их диалог с живым интересом, Винс же смотрел только в собственную тарелку, а Марк явно слушал, но старался скрыть это. Тойво продолжал смотреть на Ронове, словно ожидая чего-то от него.
            Но чего?..
–Ладно, – Ронове поднялся, – привал окончен. Если мы хотим добраться до троицы первыми, нам следует поторопиться.
            Брэм вскочил следом. Ронове заметил его явное рвение, но ничего не сказал. Он знал прекрасно таких людей, желающих выслужиться, и предпочитал с недавних пор не доверять им – жизнь научила, вернее, Рене научил.
            Снова двинулись в путь. На этот раз было оживлённее. Ронове ехал впереди, но хорошо слышал шепотки в свою сторону от Брэма, Марка и Винса. Участвовал ли в этих переговорах Тойво, Ронове не знал и не желал выяснять, стараясь сделать вид, что разговоры его не трогают.
            Но это было не так. Ветер доносил с поганой услужливостью их слова:
–И тогда этот Абрахам велел его сжечь! Говорят, дымило аж до неба…– рассказывал Брэм о какой-то явно давней истории. Ронове и не заметил бы, но прозвучало имя Абрахама, и коварная совесть саданула в сердце.
            Ронове оставил их. Ронове струсил. Ронове предал. Но дальше было хуже. Когда заговорили его спутники о Базире:
–Говорят, они его просто заколдовали! Обещали ему сестру вернуть из мира мёртвых.
            Ронове знал Базира не так давно, но испытывал к нему крепкое уважение. И про сестру Базира знал – та влюбилась в какого-то удалого охотника и всеобщего любимца  в своей церкви и, пока Базир пытался подняться по карьерной лестнице, не сумев справиться с чувствами. Покончила с собою. Это когда-то рассказал ему сам Базир, объясняя свою неприязнь к Ронове, как к представителю удалых охотников и всеобщих любимцев, которые играют женскими сердцами как захотят.
            Неприязнь Базира тогда прошла, но позже Ронове стал причиной самоубийства своей помощницы Иас. Нет, строго говоря, Ронове не был в этом виноват, он всего лишь сказал, что интриганке, желающей зла Стефании, к которой у Ронове был интерес, нет места, а та сделала всё сама.
            Но пятно легло на Ронове.
–Стефания! – радостно промолвил Брэм так громко, что Ронове вынырнул из своих тягостных мыслей и напряжённо вслушался в болтовню. – Оказывается, Абрахам прикрывал её магическую подлую сущность годами! Они рассчитывали расшатать Церковь изнутри…
–Нет, брехня! Все знают, что Стефания поступила в помощницы Абрахаму не так давно! – возражал Марк.
–Они же маги! – хмыкнул Брэм. – Они сговорились заранее!
            Ронове с трудом подавил вздох. Сколько лжи, сколько клеветы и слухов родилось за последний месяц? А ведь он знал, что Стефания сама перепугалась, обнаружив в себе силу, и ни о каком сговоре речь не шла никогда. Да и Абрахам скорее бы утопился, чем сговорился с той, кого считал дурой болезной.
            Но Ронове не остался, когда в Стефании обнаружилось проклятие, не отстоял её у вампира, пожелавшего оставить её у себя в память о своей подруге – матери Стефании, оказавшейся ведьмой, и не сделал ничего…
            Как было отстоять её теперь? Да и перед кем? Перед охотниками, которые громко говорят лишь для того, чтобы вызвать Ронове на какую-нибудь реакцию? О да, он разгадал этот манёвр, но не поддавался на провокации.
            А они говорили, говорили за его спиной. И, ясное дело, говорили и о нём. Как понял Ронове по обрывкам и намёкам – они ему не верили. Отправились за троицей, и готовились, в случае чего, арестовать самого Ронове.
            Их замечания становились всё агрессивнее и откровеннее. Наконец Брэм сказал так:
–Он, конечно, герой, но нельзя отрицать его бывших чувств к ведьме!
            Это было уже слишком. Ронове не поддавался на провокации, но здесь не выдержал и, не поворачивая головы, громко заметил:
–Она была моей соратницей, как и Константин, как и Рене. О каких чувствах может идти речь, если Рене сам доверился ей и Абрахаму с Базиром?
            Это отрезвило охотников. Они смутились, умолкли, вспомнив, что Ронове поставлен всё-таки Рене во главе охоты и что не следует злоупотреблять недоверием к нему – зашибёт и будет вправе.
–Не обращайте внимания на идиотов, – неожиданно с Ронове поравнялась лошадь Тойво. Тойво сказал просто, без изысков, но это оказалось той самой нужной поддержкой, что Ронове полегчало.
–А? Спасибо, – Ронове теперь не слышал в тоне Тойво того сухого презрения. Ему почему-то захотелось оправдаться и как-то поддержать беседу с этим человеком,  и он сказал: – я и не обращаю.
            Тойво, однако, не стал развивать этой темы, но в следующем привале, ставшим вынужденным из-за подступающей темноты, был как-то спокойнее и размереннее, и даже позволил себе обмолвиться фразою с Брэмом.
            Ронове чувствовал на себе внимание всех четверых, но с незримой поддержкой от Тойво ему было намного легче. В самом деле, что судить идиотов? Лучше поесть холодного мяса с той же походной кашей и восстановить силы перед утренним переходом.
–И всё же…– Брэм снова осмелел, и, заручившись поддержкой от Винса и Марка, заговорил с Ронове, – скажите, вы её любили?
–Кого? – уточнил Ронове, чтобы протянуть время перед ответом.
–Стефанию, – отозвался Брэм с лёгкой растерянностью, мол, итак же очевидно, что речь не библиотеке!
            Нет, о любви здесь речь не шла. Ронове не любил никогда, но был уверен, что это всё-таки не любовь. Влюблённость? Может быть. Интерес перед необычностью её положения? Тоже вероятно. Совесть? Дружеская симпатия? Жалость?.. наверное, всё вместе. Но не любовь, нет.
            Ему жаль, что он оставил её; жаль, что не отстоял её ни разу; что их флирт не вырос ни во что и закончился так некрасиво – всего этого жаль! Но любовь ли это? Нет, точно не она.
–Нет, не любил, – ответил Ронове с некоторым усилием для непринуждённости тона. – Мы были вместе в пути, вместе сражались и…
            Он осёкся. Комок в горле не дал ему закончить. Они были рядом, но вышло так, что Ронове при первых же трудностях, её трудностях, покинул это зарождавшееся чувство и ушёл ни с чем. И она ушла по другому пути, и теперь они не враги, не любовники, не друзья, не соратники, а непонятно что. Они что-то несказанное, несвершённое и совестливое, едкое от этой совести.
–А Иас? – вдруг подал голос Тойво и Ронове даже вздрогнул. Этот призрак, эта смерть тоже на нём. Но про неё мало кто уже помнит. Конечно, говорят, но не с таким удовольствием, как о троице. И с чего бы Тойво вспомнить эту историю? С чего ему бы её в общем-то знать?
–Иас? – Ронове странно охрип и беспомощно глянул на охотников, но все они обратились вслух, ждали какой-то сенсации. Все они знали имя Иас и про её самоубийство.
–Любили ли вы Иас? – спросил Тойво очень холодно и спокойно. Он знал о чём спрашивать и знал у кого. Это было очевидно. И ему важно было услышать ответ Ронове.
–Это тебя не касается! – нашёлся Ронове и добавил гнева. – Дела минувшие вас всех не касаются! У нас есть общая цель и общий враг, и сейчас мы на пути к нему.
            После чего Ронове поднялся, показывая, что более не намерен отвечать, и отошёл от охотников, чтобы не слышать никаких разговоров, которые, разумеется, были. Ронове смотрел в небо, на котором загорались далёкие холодные звёзды и думал, что сейчас, где-то не так далеко в рамках всех земель, и Стефания, быть может, также смотрит на эти звёзды. О чём бы она думала? О красоте их? О дальности? Или не стала бы даже отмечать их присутствие?
            Сам Ронове отмечал. Он не был романтиком, но звёзды завораживали. Они рассыпались по покрывалу неба и сверкали, подмигивали, складывали какую-то совсем иную жизнь. Они были светом, которого так недоставало Ронове.
            Он услышал шорох и обернулся, готовясь разорвать эту идиллию единения с небом дракой. Но драки не было. Это приближался Тойво.
–Что ещё? – недовольно спросил Ронове, злясь ещё на этого человека за вопрос об Иас, когда Ронове только начал забывать об этом.
–Вы злитесь на мой вопрос или на вашу  неспособность дать ответ? – Тойво не смутился, не испугался. Он вообще вёл себя настолько вызывающе, что Ронове было даже не по себе от этой наглости, которая на первый взгляд ничем не была подкреплена. Но прошли дни наивности, и первый взгляд давно перестал быть для Ронове определяющим.
–Ваш вопрос неуместен, – Ронове старался держаться в спокойствии. Что ему сделает этот Тойво?
–Уместен, – возразил Тойво и тихо добавил, – Иас была моей сводной сестрой. Я знал её недолго и плохо, но она была последней из моей семьи. Поэтому я и пытаюсь понять, кто виноват.
            Теперь Тойво и Ронове стояли друг против друга. Звёздное небо раскидывалось над их головами, но оба не замечали сейчас его красы. Смотрели лишь друг на друга.
–Она была красива, – продолжал Тойво. – Её любили многие мужчины, и она рано начала понимать свою силу над ними. Это я знаю. Также я знаю, что её поставили к вам в помощницы… и вскоре она умерла.
–Она покончила с собой, – поправил Ронове. – Да, она была моей любовницей. Но я не виновен в её смерти. Я никогда не говорил ей о том, что люблю её. Она была красива, а я…я был другим. Мне доставалось всё внимание, и я был любимцем в Церкви Животворящего Креста. Я не лгал ей. И не я её погубил!
            Усталость прорвалась сквозь раздражение в голосе Ронове. Сколько ещё ему предстоит вытерпеть и выждать времени, чтобы снять с себя всё, что обрушилось на его плечи? Он хотел в прежнюю жизнь, но Иас, приписанная связь со Стефанией и приписанное также пособничество Абрахаму висели над ним. Он был и героем и презренным одновременно и сам о себе знал, что он лишь трус.
            Но сколько ещё будет допросов?!
–А кто? – спросил Тойво тихо. – Кто её сгубил?
–Она сама, если честно, – ответил Ронове. – Она стала строить козни, и это заставило меня велеть ей убираться со своего поста и отдалиться от меня. А дальше…все делают выбор.
–Это всё-таки твоя вина, – с удовлетворением заметил Тойво. – Твоя!
–А пусть! – Ронове устал спорить. – Пусть моя, да! И что?! что ты сделаешь? Убьёшь меня? Повторишь её грех? Что?
            С неожиданной грубостью Ронове толкнул Тойво в грудь, тот удержался на ногах, но Ронове уже покинул пределы, когда Тойво мог его достать и явно рассерженный шёл к месту ночлега, к примятой траве и задремавшим, умотавшимся как и всадники, лошадям.
            Тойво не бросился на него сзади, не крикнул ему ничего оскорбительного, лишь проследил за шагом Ронове тяжёлым и ненавидящим взглядом.
            Ночь выдалась дурная и болезненная. Ронове не утруждал себя дежурством, предоставив первую часть дежурить Брэму (недаром же говорил тот так много!), а следом Марку (не надо хвастать достижениями), и сам завалился спать, но сон пришёл не сразу, а когда, наконец, завладел его телом, то легче не стало.
            Мутные образы появлялись в потоке мучавшегося сознания. Лица, голоса, чьи-то тени. Ронове разобрал образ Стефании, но едва потянулся к нему, как образ превратился в искажённую смертью Иас, и закричал на него:
–Трус!
            Ронове попытался что-то возразить, но Иас бешено захохотала и превратилась в Рене, глядящего на него с прищуром:
–Не вернёшься же!
–Вернусь! – закричал Ронове, но не смог проронить и звука. Рене размахнулся и влепил ему пощёчину, а затем также бешено как и Иас расхохотался и потянул к нему бесконечно длинную руку, намереваясь задушить…
            Ронове с облегчением проснулся. Мысли, терзавшие его день, логически перешли в ночной режим и завладели сном, но на его счастье подступил рассвет, и можно было заняться подъёмом. Вскоре снова двинулись в путь в молчании: Брэм и Марк явно не выспались, Винс не рисковал выделяться, а Тойво, очевидно, не желал продолжать после вчерашнего.
            Это Ронове устраивало.
            Если все дороги посмертия ведут на Высший Суд, то все дороги земные ведут в трактиры. След обрывался именно у одного из типичных трактирчиков мелкого тракта, где, как сообщили Рене, видели Стефанию и Базира.
            Или кого-то очень похожих на них.
–Они же не могут быть там так долго? – спросил Брэм и Ронове с удовольствием заметил в его голосе присутствие страха. Ага! Как зубоскалить и трепаться, так первый, а как лицом к лицу столкнуться с врагом – трусливый голосок!
–Они могут всё, – ядовито ответил Ронове, – они же…маги!
            Месть Брэм вряд ли заметил, но Ронове удовлетворился и этим. Он вошёл в трактирчик первым и призвал хозяина.
            Есть такая порода визитов, когда всякий честный лавочник или трактирщик понимает: вот и проблемы. Не такие, какие бывают у каждого, вроде мелких драк или воришек, а реальные проблемы.
            И они начинаются с появления таких вот господ – суровых, собранных и явившихся не для того, чтобы пропустить по стаканчику местного вина. Хозяин только порадовался тому, что в этот час ещё нет посетителей – рано ещё, не закипела трактирная жизнь, кухарка и та с ленцой по кухне копошится.
–Доброе утро, – приветствовал Ронове с такой улыбкой, что хозяин трактира точно понял, что не выпутается легко. – Мы представители Церкви.
            Представители Церкви – это правосудие и кара. Они не ходят по гостям. Они являются с исповедью или для охоты, с дознанием или с казнью для тех, кто знал и не выдал магических тварей – это знал хозяин, и ему сделалось дурно.
–Д…да? – промямлил он, теряя весь цвет лица. – Чего господа желают?
–Разговора, – отозвался Ронове с дружелюбием, обманываться которым явно не стоило. – Некоторое время назад ваш трактир посетили те, кого мы ищем.
            Всё хуже и хуже! И вот уже один из представителей Церкви – тяжёлый и грозный расправляет плечи и становится будто бы ещё шире. Угрожающий видок. Или этот, с ехидной усмешкой и ледяным взглядом…
–Не знаю! – хозяин трактира торопливо прикладывает ладонь к сердцу. – Не знаю! Врагов не привечаю! Церковь – это оплот, и…
–Тем не менее, – прервал Ронове, делая знак Винсу, чтобы тот чуть отошёл в сторону окон, на случай побега. Конечно, побегом здесь и не пахнет, но передвижение выглядит внушающее. Хозяин должен заговорить, в его это интересах.
–Не знаю, ничего не знаю! – пискнул хозяин. – Никого не видел!
–Ты должен был видеть девушку невысокого роста в серых одеяниях со спутником… – Ронове сделал знак Марку и тот, не сводя взгляда с лица хозяина трактирчика, сунул руку за пазуху и развернул перед ним три листовки.
            Первая говорила об Абрахаме. На прямоугольном желтоватом листе был набросан его портрет. Ронове сам не видел прежде этих листовок, но сейчас, глядя на них, удивлялся, как удалось художнику с достаточной точностью передать даже выражение лица Абрахама – бешено-яростное, и эти шрамы по его лицу, и глаза с фанатичным блеском…
            Под портретом шла подпись: «Преступник Светлой Церкви и Святого Креста. Имя – Абрахам. род деятельности: маг. Служил Церкви и был отлучён. Особые приметы: шрамы по лицу, один из шрамов пересекает глаз. Очень опасен. При обнаружении не заговаривать с ним, приюта не оказывать и сообщить о его местонахождении в управление города или напрямую представителю Церкви.
Пособники будут жестоко наказаны».
–Не видел, не видел! – затряс головою перепуганный трактирщик.
            Ронове и не рассчитывал. Следа Абрахама здесь не было, его и не заметили. Но удача – зараза переменчивая. А вдруг?..
–Эти? – хрипло спросил Ронове, обращая внимание на две другие листовки.
            Одна относилась к Стефании, другая к Базиру. На Стефанию Ронове не взглянул – было страшно выдать вдруг свои собственные чувства, и написанное под её портретом он лишь отметил краем сознания, там говорилось про опасность, про наказание всех пособников и про объявление её ведьмой. Но про Базира не было сказано об опасности. Его портрет смотрел на Ронове с бесцветным укором и разочарованием. Базир вернулся, а Ронове нет. Базир рискнул, а Ронове…
–Их видел! – трактирщик радостно закивал головою. Ему пришло в голову, что сотрудничество – лучший способ облегчения участи. – Видел!
 –Когда? – у Ронове от волнения гулко забилось сердце. Рядом! Близко!
–Они заходили поесть, дня два назад это было, – трактирщик был доволен собою. У него было много посетителей, но он был горд тем, что запомнил этих двоих.  – Потом она разговаривала ещё с мужчиной.
–С каким мужчиной? – неожиданно вмешался Тойво, тоже переместившийся ближе. Ронове задело, что его не берут в расчёт, но он промолчал – ответ трактирщика был и в его интересах.
–Ну…такой был в плаще. Суп заказал. Темноволосый. С акцентом говорил, – трактирщик чуть не плакал. Он видел по глазам Ронове и Тойво, что информация ничтожна.
–Не этот? – уточнил Ронове, ткнув в листовку Абрахама.
–Нет, этот страшный! Его не было! не было!  поверьте, я бы узнал.
–Да как тебе верить…– фыркнул Брэм, тоже решив нарушить иерархию и проигнорировать пусть и формальное, но всё-таки главенство Ронове. – Ты же привечал их!
–Тихо! – этого Ронове уже не стал терпеть и обратился к трактирщику. – О чём они говорили? Что делали?
–Ели…– сказал трактирщик, глядя на Ронове с надеждой. – Она ела. Потом пришёл этот, с акцентом.
–Он сел к ним? – Тойво перехватил инициативу. Ронове не выдержал:
–Тойво, меня назначили руководить охотой!
–Это сделал Рене, а его здесь нет, – заметил Тойво спокойно, зная, что остаётся безнаказанным. Трактирщик оживился, заметив эту перепалку, и стал теперь смотреть на Тойво:
–Господин, он не сел к ним. Она смотрела на него, а он ел суп. Потом вот этот…– трактирщик ткнул в лицо Базира, – ушёл. А она села к нему. А потом пришёл Базир и…и они ушли вместе.
–Втроём? – у Ронове выходила путаница. Он успел узнать Базира и слабо представлял, чтобы тот оставил Стефанию с незнакомцем. Впрочем,  может тот и не был им незнакомцем? Или это ничего незначащее знакомство? Или…
            Мало! Мало данных!
–Нет, вдвоём. Вот он и она…– трактирщик показал на листовки Базира и Стефании.
–А тот, что с акцентом? – спросил Брэм с живым интересом. Ронове окончательно терял свои позиции с каждой минутой, и сделать с этим ничего не мог.
–Как-то…он как-то ушёл сразу.
–С ними? Или следом?
            Трактирщик напрягся, пытаясь вспомнить. Он видел незнакомца, слышал его акцент, видел, как тот ест суп. А затем тот просто вдруг исчез.
–Почти сразу, – ответил несчастный.
            Больше выяснить ничего было нельзя. Трактирщик был напуган, но не лгал. Тойво обернулся к Ронове:
–След верный, но их было двое. И кто-то неизвестный нам.
–Как знаешь! – огрызнулся задетый Ронове. – Рене, как ты заметил, здесь нет.
–Я не к этому! – отмахнулся Тойво. – Рене тебя поставил или нет, но цель у нас пока одна. И мы отстаём на два дня.
–Что делать с этим? – прервал их разговор Брэм, глядя на трактирщика с ненавистью. – Он привечал преступников!
–Казнить! – предложил Марк. – Или доставить в Церковь для правосудия.
            Винс на всякий случай молчал, но, очевидно, и он имел схожее мнение, потому что угрожающе затрещал костяшками пальцев. Трактирщик же, услышав такие речи, пал на колени, не зная, к кому обращаться, и обращаясь ко всем сразу, заскулил:
–Пощадите! Я же не знал! Пощадите…я люблю Церковь, я верю в Бога, я чту традиции Креста! я не знал, я же не знал! А…пощадите!
–Встань, – поморщился Ронове, – никто тебя не казнит. Твоя правда – ты не знал.
–Но он был пособником! – возмутился Марк. – Незнание закона не освобождает от ответственности. Он был…
–Он знает закон, – поправил Ронове, – но он не знал, что это преступники. Здесь наша недоработка. Мы не отправили листовок сюда, не известили… его ли вина?!
            Судя по лицам Марка, Брэма и Винса – вина была целиком и полностью на трактирщике. Но Тойво неожиданно поддержал:
–Здесь нет умысла.
–И всё же я напишу рапорт по возвращению! – не отступал Брэм. – Мы должны карать всех, кто позволил магам…
–Мы не должны тратить время! – напомнил Тойво, выходя первым из трактирчика. Ронове оставалось лишь засеменить следом, держась неожиданной защиты.
–Ронове всё-таки предатель! – Марк стоял, глядя ему вслед, скрестив руки на груди. – Он точно задумал перебежать!
–Но что делать? – Винс подал голос. – Тойво же…
–Тойво хочет его убить, – заметил Брэм, – он скрытная сволочь! И он примкнёт к нам, если мы сделаем правильный выбор. А мы сделаем…
            И Брэм со значением оглядел своих товарищей. Те молчали, обдумывая страшный смысл его слов. В это время трактирщик, которому было глубоко плевать на их внутренние разборки, пополз в сторону кухни, молясь, чтобы эти церковники, наконец, убрались. Но далеко ему не удалось уползти. Рука – холодная – только что с улицы – и мягкая, коснулась его головы и женский голос спросил:
–Куда это ты?
            Трактирщик охнул и этот испуг стал ему последней каплей. Он схватился за сердце и сполз без сознания на пол, лишился чувств, пал в спасительный обморок.
            Три церковника обернулись на этот голос, вскидывая боевое оснащение к борьбе. Но бороться не пришлось: в дверях кухни стояла знакомая им Делин. Глядя на церковников, она нехорошо усмехнулась и посоветовала:
–Осторожнее, мальчики! Мы на одной стороне.
–Откуда  ты? – спросил Брэм, опомнившись первым. Он знал Делин, вернее, нынешнюю Делин, а не ту тень брата из прежнего мира, служительницу Церкви, помощницу самого слабого охотника, ставшего посмешищем от собственной заплывшей жиром талии.
–Я от Рене, – ответила Делин, – как и вы, он не очень-то доверяет Ронове и тоже считает его способным на предательство.
6.
            Вильгельм стоял перед домом обратившейся в неприятную мерзкую массу ворожеи и ждал. Он был спокоен – в лунном свете хорошо было видно его лицо, в котором не было ни тени тревоги, а было какое-то детское, очень подвижное любопытство. Абрахам смотрел на Вильгельма в окно, Вильгельм смотрел на дом в целом, но явно знал, что за ним наблюдают.
            От этого ситуация была дикой.
–Надо бежать, – неуверенно промолвил Базир, приблизившийся к Абрахаму. Сам Абрахам напряжённо думал – дл него сама позиция Вильгельма, всё его мировоззрение всегда были чужими и непонятными, и он сейчас силился разгадать очередной ребус, к которому не был готов.
–Что он здесь… – Стефания осеклась и уже громче, с откровенной панической ноткой спросила: – как он нас нашёл?
            Абрахам молчал. Он знал, что найти можно, и Вильгельму это не составило большого труда, но вот почему Вильгельм не нападает? Это загадка посложнее и поважнее, чем та, которую предлагал Стефания.
            Но Стефанию не устроило молчание Абрахама, наверное, она нуждалась в том, чтобы направить мысли хоть куда-нибудь и не позволить себе окончательно поддаться панике. Стефания дёрнула Абрахама за рукав и спросила уже громче, с откровенным вызовом:
–Как он нас нашёл? Абрахам? Как?!
            Странно было со стороны наблюдать, как Стефания (всего лишь Стефания! ) обрушивается на Абрахама и требует от него чего-то. Но Базиру было не до выяснения этих странностей и не до удивления плетению судьбы, что привела их к этой данности.
            Не до этого было и Абрахаму. Он выдернул рукав из пальцев Стефании и посоветовал мрачно:
–Помолчи!
            Стефания дёрнулась, отступила насуплено, напугано и обиженно. Базиру стало её жаль, и он поспешил прийти на помощь и смягчить резкость Абрахама:
–Нам важнее решить, что с этим делать. Абрахам, почему он не пытается напасть?
–Я не знаю, – тяжело признал Абрахам. – Наверное, ждёт чего-то.
–Может, нам здесь переждать? – тихо спросила Стефания. Теперь она держалась ближе к Базиру – его присутствие и поддержка позволял ей быть немного спокойнее.
            Абрахам хмыкнул:
–Он никогда не был один. Ему заплатили за нас. И тот, кто заплатил, может быть уже в пути. Надо уходить.
–Как? – живо отреагировал Базир. Он и сам уже подходил к такому выводу, основываясь на том, что Абрахам говорил о Вильгельме. Наёмник, выбравший путь служения золоту…это непонятно, и это странно для Базира, но логически – Абрахам и Стефания нужны кому-то, кто заплатил. И этих Вильгельм может ждать. Принадлежат они Церкви, принадлежат ли они Цитадели – неважно. Все не против погубить сейчас Абрахама, ставшего дважды отступником, и Стефанию, которая последовала за ним.
–Я пойду к нему, а вы выйдете через окно с другой стороны дома и бегом в лес, – Абрахам не сомневался в своём решении. Если кто и мог дать бой магу, так это другой маг. Настоящий маг. Абрахам помнил, что Вильгельм всегда был талантлив, но Цитадель его невзлюбила из-за его смутных мыслей, из-за его неприкаянности и желания опровергнуть вековые устои. Но вряд ли за годы талант Вильгельма заржавел.
            И единственный, кто мог бы выиграть время для побега этих двоих – это Абрахам. Он не сомневался в том, что проиграет Вильгельму, но может задержать его. А дальше крест сохранит Базира и эту…Болезную.
–Стой! Что? – Стефания пришла в ужас от слов Абрахама. В глубине души она знала, что в них есть резон, но не хотела принять такого разделения.
–Базир, позаботься о ней, – Абрахам не взглянул на Стефанию и направился, было, к дверям, навстречу Вильгельму, но Стефания проявила неожиданную даже для себя прыть и оказалась практически перед его носом, вывернувшись от Базира.
–Стефа! – Базир хватанул воздух, намереваясь её удержать.
–Нет, ты не можешь так поступить! – выпалила Стефания. В глазах её был ужас. – Нет, нам нельзя разделяться.
–Есть вариант? – с лёгкой иронией осведомился Абрахам. – Ты, что ль, недоучка, собралась драться с Вильгельмом?
–Нет, но… – Стефания покраснела. – Абрахам,  я пойду с тобой.
–Это не выход в свет. Прочь! – Абрахам жестом велел ей отойти от дверей, но Стефания не пошевелилась.
–Мы не продержимся без тебя! – Стефания воззвала к Абрахаму с логикой.
–Так у вас будет шанс, – возразил он. – Прочь, Болезная, зашибу!
–Она права, – вдруг поддержал Базир. Он был большим логиком, чем Стефания, и её мысль, поданная судорожно и не очень верно, обрела в его рассудке большую значимость.
            На слова Базира Абрахам уже отреагировал и обернулся к нему. Базир знал, что у него ничтожный запас времени, чтобы убедить Абрахама и заторопился объяснить:
–Мы не знаем этих мест и не знаем, кто купил Вильгельма. Без тебя мы не продержимся и шансов у нас не будет. Он может быть не один. Разделение нам не будет лучшим решением. Я думаю, нужно идти всем. К тому же, Стефа помогла убить Влада… недоучка за спиной – это хоть какое-то прикрытие. Ия…
            Базир потупился. Ему нечего было предложить, кроме своих кинжалов, но Абрахам признал:
–Резонно.
            Стефания посветлела. Перспектива убираться, бежать в какие-то леса и территории, которые ей незнакомы, оставаться без Абрахама – это верная погибель. Здесь же напротив она видела шанс. Не умея скрыть свою радость, она поддержала:
–Мы пойдём вместе!
–Я не принял ещё решение, – остудил её пыл Абрахам, но Стефания хоть и потупилась и оставалась напряжённой, она уже чувствовала надежду.
            Абрахам позволил себе мгновении и обратился к Базиру:
–Её решение я понял. Ты согласен?
–Я?! – Базир даже поперхнулся. Он хотел верить в то, что его взаимодействие с Абрахамом и Стефанией – это дружба, но в последнее время он всё чаще находил себя слабым и незначительным в их присутствии, и у него не было того, что против воли роднило Абрахама и Стефанию – не было магии. И это означало уже неравное положение. Ему этого никто не демонстрировал откровенно, но Базир чувствовал, и понимал: их взаимодействие не дружба, ведь дружба, это, прежде всего – равенство. А здесь он просто прибился к ним и встал вместе с ними на одну дорогу.
            И теперь Абрахам спрашивал его, Базира, согласие!
–Я думаю нам надо держаться вместе, – Базир совладал с собою и ответил, пытаясь держаться спокойно.
–Тогда вы двое будете держаться за мною, и если я погибну – вы побежите, – решил Абрахам и вышел из дверей.
            Он не колебался. Стефания не колебалась тоже и последовала поспешно, словно боялась передумать. Базир появился последним и когда он сошёл с крыльца, то увидел, что Абрахам уже приближается к Вильгельму.
            Вильгельм всё также хранил благостное спокойствие и ничуть не был взволнован их появлением. В небе ещё блистала луна, но Базир заметил, что свет её угасает – ночь не бывает бесконечной.
            В тридцати шагах от Вильгельма Абрахам остановился. За ним, выглядывая из-за его спины, остановились и Базир со Стефанией. Вильгельм не напал, он оглядел всех троих и кивнул, как бы приветствуя.
–Что тебе нужно? – спросил Абрахам. Он говорил негромко – всё-таки в этой деревне жили люди и они могли проснуться и пострадать.
–Я хотел поговорить, а вы бегаете, – Вильгельм ответил доброжелательно, даже с какой-то веселинкой в голосе. – Вот и всё.
–Кто тебе платит? Кто тебя купил, отступник? – спросил Абрахам. – Кого ты назвал господином в этот раз?
–Ну знаете… – Вильгельм переступил ногами, Стефания и Базир, не сговариваясь отступили на шаг назад, но Вильгельм не сделал и шага вперёд, лишь сменил позу. – Да если бы я был куплен и прибыл сюда по чьей-то воле, то быть бы вам уже казнёнными.
–Ты сказал, что тебе платят все! – пискнула Стефания, ненавидя себя за трусость перед этим магом. Когда-то Стефания не испугалась древнего вампира Влада, который мог реально превратить её в живой скот и пить её кровь медленно, мелкими порциями, позволяя восстанавливаться и существовать. Не испугалась его, но испугалась здесь! Смешно…
–Доброй ночи, Стефания, – поприветствовал её Вильгельм. – Да, мне платят все. И вашей гибели хотят многие. Вы насолили Церкви, вы насолили Цитадели…
–Что. Тебе. Нужно? – Абрахам не отводил ненавидящего взгляда от Вильгельма и отчеканивал каждое слово, желая, наконец, получить конкретный ответ.
            Абрахам считал, что он вправе ненавидеть Вильгельма. Между его собственным отступлением от Цитадели и отступлением от Цитадели Вильгельма лежала пропасть. Абрахам ушёл от магической стороны из-за идеи, а Вильгельм из-за того, что пожелал превратить в золото открывающиеся магические возможности, а не воевать ради чего-то, что он сам лично не понимал.
            Абрахам считал предательство Вильгельма ещё большей низостью, чем собственное, и от этого полагал себя вправе презирать его.
–Я, кажется, не сделал вам зла, чтобы получить такой тон! – Вильгельм откровенно издевался над напряжением Абрахама.
            Абрахам не выдержал. В его руке полыхнул белый огонёк и в следующее мгновение лёгкий, предупредительный удар пришёлся на землю, рядом с тем местом, где стоял Вильгельм.
–Ох…– Вильгельм вздохнул, – а если я? Ну да ладно. Поговорим серьёзно. Все хотят вашей смерти, кроме, похоже, меня. Вы умудрились предать Церковь и Цитадель и сделали себя врагами всех. И для чего? Вы отвернулись, разочаровались и решили убивать всех, кто будет вредить людям? Это неумно, совсем неумно.
–Церковь предавала нас! Она была в связке с Цитаделью, а простые церковники гибли за неё! – страх Стефании превратил её тон в нахально-вызывающий. Вильгельм покачал головою:
–Разве Церковь закончилась с её руководителями? Вы предали сторону. Вы предали крест, идеи…но я пришёл не читать вам морали.
–Тебе ли их читать, отступник! – огрызнулся Абрахам. Слова Вильгельма почему-то неприятно задевали его, и Абрахаму это было удивительно, ведь эти слова произносил всего лишь смутьян и делец, да и были это всего-то слова.
–От отступника слышу, – усмехнулся Вильгельм. – Господа, ваше дело проиграно, потому что не подкреплено ничем. Вы слишком запутались и зарвались, и отвернули всех.
–А ты нас жалеть пришёл? – вспылила Стефания. Ей тоже было неприятно от слов Вильгельма.
–Я пришёл предложить свою дружбу, – возразил Вильгельм.
            Базир слушал молча. Пока Абрахам зашёлся хриплым, каркающим, явно издевательским смехом, пока Стефания белела от копящегося в ней страха, Базир слушал. Он понимал, что Вильгельм был в чём-то прав. Они бежали от Церкви, и стали непонятно кем, а цели остались ведь благими.
–Дружбу! – хмыкнул Абрахам, нарочито отсмеявшись. – Твою дружбу купит любой, у кого есть мешок золота!
–Это в прошлом, – Вильгельм не был задет, или не показал этого. – Да, я много заработал на своих услугах. Да, я сделал себе имя и определённую репутацию, и да, Ленута – глава клана ведьм щедро заплатила мен за вас. Но Ленута мертва, а я продолжаю вас преследовать. За ваши головы также заплатили и церковники, но их здесь нет… я здесь.
            Ленута! Стефания вспомнила эту ведьму, которую они с Абрахамом убили вдвоём. Значит, она навела на них Вильгельма? Легко отделалась!
–Что вы можете предложить? – Базир попытался отойти от чувств и перейти к конкретике.
–Базир! – с укоризной воззвала Стефания. – Он просто путает нас!
–Я могу предложить вам деньги, укрытия, связи… – Вильгельм теперь смотрел на Базира. Тот был человеком, но он задавал правильные вопросы. – Я не скрою, что ваша гибель желанна всем, но я делец и у меня вопрос прибыли.
–Ты продашь нас, – с ненавистью промолвил Абрахам. – Ты же бесчестная тварь.
–Я делец, – повторил Вильгельм. – В моих интересах вам помочь. Если я предоставлю вам деньги и свяжу вас с теми, кто борется с Цитаделью, но не под волей Церквей, я создам новую силу. Вы станете во главе этой борьбы.
–Борется с Цитаделью? – не поняла Стефания. Она смешно терялась в этом уходящем лунном свете. Её лицо посерело от бессонной ночи и в подступающей рассветной хмари это было видно. И в эти минуты она была настоящей – наивной, молодой, незнающей толком мира, не видевшей этого мира.
–Всегда есть третья сила, – объяснил Вильгельм. – Церковь зашла сурово и за века появились свои…отступники, которые понимают и принимают цели Церквей, но не переходят под её кресты и знамёна, не принимают их методы. Они разрознены, они ведут свои войны, и они нуждаются в символах. И я могу дать вам связь с ними, и вы не будете одиноки в своём пути, а они получат свои символы и новых лидеров. Ваши имена гремят, вас ищут и ненавидят. Но эти отступники от креста, но борцы с магией вас любят. Они заплатили мне, чтобы я берёг вас.
            У Стефании ум зашёл за разум. Она беспомощно взглянула на Абрахама – напряжённого и не заметившего её взгляд, не сводящего глаз с Вильгельма; на Базира, внимающего с предельной вежливостью и настороженностью и не знала, как ей реагировать.
            Для неё было две стороны: Цитадель и Церковь. Между этими сторонами лежал мир людей, за который стороны и боролись. Она полагала, что их путь – путь Абрахама, её собственный и Базира – это новый, никем неизведанный и незнакомый путь. А теперь выходил бред.
            И она не знала как ей быть. Верить? Не верить? Врезать по Вильгельму из скопленной силы? Рассмеяться?
            Она не понимала ничего, и это пугало её. Вильгельм, который преследовал их, был врагом. Но теперь он говорил и вёл себя не как враг. Но и не как друг. А для Стефании это было ещё сложно. Она совсем запуталась и ждала решения от Абрахама.
–Видимо, они заплатили больше всех! – бывший охотник оставался непоколебимым. – Иначе ты бы не стоял сейчас здесь, а продал бы нас Цитадели или Церкви!
–Напротив! – весело отозвался Вильгельм. – Меньше всех! Откуда у них деньги? Цитадель не нуждается в золоте, а Церкви существуют на пожертвования. Откуда деньги у отступников? Но я посмотрел в перспективу и я увидел то, что не увидел никто. Появление третьей стороны в войне сделает меня ещё богаче. На новую сторону перейдут все, кто разочарован в Кресте, и отступники станут новым оплотом в войне с магией. А это значит, что жернова войны закрутят с новой силой, а это ведёт к моему обогащению. Срубив сегодняшний куш на продаже вас, я потеряю куш завтрашнего дня, так что…– Вильгельм развёл руками, – как я сказал, я делец.
–Подлец, – поправил Абрахам. – Мы  с тобой не пойдём. Мы тебе не верим и мы тебя презираем. Твои деяния предают всякую честь.
–Твоё предательство тоже, но почему ты думаешь, что лучше меня? – Вильгельм оставался спокоен. Абрахам же закипал, и ещё больше его нервировало спокойствие врага.
–Я отступил от идеи ради другой идеи!
–Золото тоже идея, – Вильгельм реагировал спокойно. На контрасте с Абрахамом это выглядело нелепо и потешно, но потешаться было некому.
–Золото – это обогащение! Твоё собственное!
–Я не только себя обогащаю, но и города, и Церкви… – Вильгельм не смотрел на Абрахама. Он оглядывал его спутников, а Абрахам словно был для него каким-то мелким  препятствием, которое можно игнорировать. – Да и речь не обо мне. Она о вас. Рассвет близок. Когда солнце взойдёт, здесь будут представители клана ведьм и вам решать, и лучше сейчас решать, последовать за мною и принять мою помощь или принять неравный бой.
            Вильгельм всё рассчитал. В Цитадели он действительно быстро выделился за счёт таланта, но с годами и ум его обрёл остроту и черты удивительной предусмотрительности. Отвернувшись от Цитадели, Вильгельм не разорвал связь с нею. Он был наёмником, но наёмником общим и принял идею обогащения как свою единственную цель.
            Ему нравилась мирная жизнь. Ему нравилось вкладывать в города, в театры, в мощёные улочки, в порядок, в поддержание правителей и дипломатов, в опору графов и маркизов, в выплату их долгов – всё это давало ему власть и, что было важнее, позволяло Вильгельму интриговать, плести заговоры и развлекать свою жизнь игрищами тронов и идей. Сейчас же Вильгельм решил прибрать ещё больше власти, для этого он взял деньги у церкви, желавшей уничтожения троицы; у Цитадели, желавшей того же; и у отступников, желающих сохранить их жизни. Но Вильгельм видел ясно.
            Продажа троицы Церкви или Цитадели не даст ему столько денег, и, как следствие, столько власти, как продажа их отступникам. Те рванут крушить Цитадель и переманят на свою сторону многих церковников, не желающих подчиняться кресту, но желающих сражаться с магией. Просто для многих Церковь – единственная сила, давшая отпор магической нечисти, и вот появится реальная, подкрепленная альтернатива.
            И Вильгельм на этом заработает. Ничего личного! Никаких сожалений и угрызений – в конце концов, он планировал даровать жизнь этой троице…
            Хотя больше его интересовали, конечно, Стефания и Абрахам, но, как оказалось при личном знакомстве, и Базир был не лыком шит и представлял из себя кое-что интересное. Вильгельм решил, что если получится, то нужно сохранить и его для отступников.
            Правда, Вильгельм упустил из виду Абрахама. Абрахам не был податлив, не был спокоен и не был готов к сотрудничеству с Вильгельмом. Фанатичный, готовый, похоже, скорее сгинуть, чем принять дары Вильгельма, Абрахам стал препятствием.
            Узнав его лучше, понаблюдав, Вильгельм решил, что прежде, чем выходить на связь с ним, нужно создать какую-то подталкивающую силу. После недолгой оглядки такой выбор пал на клан ведьм, потерявших свою главу. Вильгельм предупредил их, что на рассвете пойдёт брать Абрахама и если те хотят отомстить за Ленуту, могут последовать за ним.
            Ведьмы захотели. Вильгельм знал, что они уже близко и теперь подталкивал Абрахама к решению.
            Абрахам же не доверял Вильгельму и презирал его. Ему не представлялось возможным поверить в его слова и уж тем более – последовать за ним. Это было из области бреда, и прямой путь к погибели. Потому Абрахам твёрдо стоял на своём: следовать за этим смутьяном нельзя, там ловушка. Непонятно какая, конечно, но всё-таки ловушка. Продаст, подлец, и не дёрнется даже!
            Но Вильгельм своим сообщением о приближении клана ведьм поразил Абрахама. Ведьмы это плохо. С ними драться довольно сложно, если те к этой драке готовы. Вооружённые амулетами, зельями – они подлее любого мага.
–Мерзавец! – слова Вильгельма о приближении ведьм дали Абрахаму ещё одно подтверждение – мерзавец всегда остаётся мерзавцем. Он загоняет в ловушку, он лжёт и передаёт ради себя.
–Пусть так, – Вильгельм не стал спорить, – но я не дам вам уйти третьим путём. Вы уйдёте либо со мной и моей дружбой, либо с ведьмами.
            И в подтверждение его слов вокруг Стефании, Базира и Абрахама вспыхнуло синеватое кольцо, похожее на дымчатую завесу.
–Оно не пустит вас сквозь, – пояснил Вильгельм. – Решать вам!
            Стефания против воли схватилась за рукав Базира. Базир судорожно соображал, в панике оба смотрели на Абрахама. Сейчас их жизни зависели напрямую от него. Если Абрахам согласится, то они спасены…наверное.
            Но ждать ведьм?..
–Значит, на одной стороне  весов наша дружба, с нашей слепой верой в то, что ты нас не предашь, – Абрахам говорил с холодной яростью. Это было очень дурным знаком, и, как правило, свидетельствовало о том, что Абрахам уже что-то для себя решил.
–Я сказал, что я делец, – напомнил Вильгельм. – Предавать вас мне нет смысла. Если вы со мной, то со мной. Если нет…что ж, я на вас уже заработал.
–А на другой чаше весов смерть или арест и всё равно смерть от клана ведьм? – продолжал Абрахам, словно не слышал Вильгельма.
–Всё так, – подтвердил Вильгельм. – Тебе решать. И решать быстро. Небо сереет. Ведьмы будут уже скоро.
            Абрахам обернулся на Стефанию и Базира. Они ждали. Стефания с панической мольбой, а Базир с тщательно замаскированной тревогой.
–Я не могу принять такое решение самостоятельно, – тихо сказал Абрахам. – Моя бы воля – я бы погиб. Следовать за ним – ещё большее бесчестие, чем не следовать и ждать смерти. Мы убили многих, и недавно порешили главу ведьм. Они нас порвут.
–Но мы же можем…– Стефания пыталась подобрать слова, – ну как-то…вывернуться от Вильгельма. После?..
            Она хотела сказать, что они могут улизнуть или обмануть Вильгельма. Надо только сбежать отсюда и будет шанс.
–Если мы последуем за ним, мы в его власти и в его игре, – сказал Абрахам. – Базир, что скажешь ты?
–Мы уже в его игре. – Базир держал руку Стефании в своей. Он чувствовал, как дрожат её пальцы. Круг силы окружает их как ловушка, а впереди выбор. – Да и от нашей чести ничего уже не осталось. Нам погибель и так и эдак, а здесь…с ним…
–С ним есть шанс! – Стефания поймала взгляд Абрахама. Она ещё недавно всерьёз хотела умереть, и теперь ей очень захотелось жить. Оказалось, что всё пережитое, пусть и давило горечью и жгло, и отравляло, но было не так плохо!
–У нас всего два варианта…– Базир оглядел окружающее их кольцо. – Или можно сбежать?
–Это круг Власти, – Абрахам уловил мысли Базира. – Проход через это заклинание закончится разрезанием тебя пополам. Не вариант.
–А если…– Стефания оглянулась опасливо на Вильгельма, который услужливо позволял им совещаться, наблюдая с прежним благодушным любопытством, – его?..
            Она провела рукой по горлу. Весьма красноречивый вышел жест.
–Не успеем, – Абрахам здраво оценивал перспективы. – Вряд ли у него убавилось ловкости со времён  Цитадели.
–Я думаю, нам надо следовать за ним, – подвёл свой итог Базир. – С ним есть шанс. А с ведьмами… ну, вас двое. Я, может, положу пару при случае. А дальше? Если у нас два варианта, то надо выбирать тот, из которого можно ещё вывернуться.
            Абрахам не ответил, он поднял голову к небу, вгляделся в стремительно сереющее небо. Никогда прежде Стефания не замечала, что рассвет наступает так быстро. Сейчас же, глядя на то, как отступает ночь, Стефания жалела о том, что ночь не длится дольше.
–Вы решили? – поинтересовался Вильгельм. – Скоро местные начнут свою жизнь, вы это тоже учитывайте. И поторопитесь.
–А явятся ли его ведьмы? – спросил Абрахам себе под нос, но Базир и Стефания услышали. Это тоже был серьёзный фактор, который они не могли оценить. Что если Вильгельм врал им? Что ему мешало придумать ведьм?
–Решили? – повторил Вильгельм, выдавая нетерпение. – У вас два пути, ну, если вы хотите мучительной смерти, то три и идите через круг Власти.
            Абрахам неожиданно повернулся к Стефании. Она была бледна, ни кровинки в лице.
–Есть один шанс…– тихо прошелестел Абрахам. – Но ты мне должна помочь, недоучка.
–Чем? – Стефания растерялась.
–Дай руку, – и Абрахам сам взял её руку и повернулся к Вильгельму. – Мы решили!
            Стефания не успела даже понять, ч то с нею происходит. Она почувствовала, как что-то, живущее в ней, то самое – магическое, постыдное, оживляется и будто бы разматывается. Какие-то силы кружились в ней, к горлу подкатила тошнота и на всё тело навалилась усталость. Даже стоять ей вдруг стало тяжело – странно заболели ноги, руки повисли бессильными петлями, плечи ссутулились, перед глазами поплыла реальность.
            Вильгельм не сразу посмотрел на ней и упустил целую секунду драгоценного времени. За эту секунду Абрахам успел вытащить из Стефании почти весь доступный ей запас магии, запас восстанавливающийся, но в единой точке времени не бесконечный, и этого ему теперь должно было хватить.
            Её сила была неприрученной, чужой, но она оставалась силой. Абрахам чувствовал, как внутри него всё кипит от магии, что жаждет прорыва, аж просит, изнемогая, о движении.
–Нет! – Вильгельм рванулся к кругу Власти, стремительно сокращая расстояние между собою и своими пленниками, которых он опрометчиво и тщеславно считал загнанными в ловушку, но было поздно.
            Даже то, что в эту самую минуту вокруг стали вырастать тени ведьм уже не могло остановить Абрахама.
            Земля вздыбилась и стала разламываться огромными кусками под его ногами, а затем Абрахам, бессильная Стефания, глаза которой закрывались от усталости, а в голове шумело и поражённый, о страха бранящийся на все лады Базир провалились в дыру, которую образовала земля и полетели куда-то сквозь тёмное и давящее облако образов, мыслей, запахов. Их мотало и крутило вверх ногами, мотало и швыряло из стороны в сторону, и оглушительный свит разрывал слух.
            Стефании повезло – она просто потеряла сознание и не присутствовала при этом диком отвратительном полёте. Базир даже не мог закричать – его несло, он не мог и рта открыть,  к горлу его подкатила тошнота, желудок перекувырнулся столько раз, что он и не мог сосчитать, сердце, казалось, вот-вот разорвёт грудь – так сильно оно билось.
            Абрахам же прикрыл глаза. Он знал эти ощущения, они были ему не в новинку. Старое заклинание, последствия которого были тяжелы, пришлось ему применить. Он затратил много сил на него, он ослабил Стефанию, но они вырвались  из ловушки и могли передохнуть и привести себя в чувство.
            Полёт закончился также неожиданно как и начался. Их швырнуло в очередной раз куда-то и Базир ощутил себя лежащим на чем-то твёрдом. В нос ворвался запах листвы и свежести. Открывать глаза оказалось больно – после удушливой тьме их резануло и заслезило от света.
            Но Базир заставил себя проморгаться и, не находя в себе силы, чтобы встать, повернул голову. Перед ним лежала бессознательная Стефания – белая как мел, холодная.
            Зато Абрахам был на ногах. Его шатало, и он держался за ствол какого-то дерева, но он уже смог подняться. Базир попытался последовать его примеру и потерпел героическое поражение, рухнув обратно на землю – голову кружило и тело не слушалось его. Вдобавок почему-то защипало в горле.
–Пройдёт, – хрипло кашляя, пообещал Абрахам.
–Надо было сдохнуть…– простонал Базир, у которого всё болело и ныло от полёта и падения. – Что с ней?
7.
            Абрахам всегда сомневался в интеллектуальных способностях Ронове, да и, откровенно говоря, не только Ронове. Что делать? Если случайно зарекомендовал себя Абрахаму один раз идиотом, глупцом или просто невеждой – берегись! Сил доказать обратное может и не хватить.
            Ронове стал глупцом в глазах Абрахама ещё при первой встрече с ним. Тогда Ронове нервничал и случайно перепутал два Валахских региона: Горж и Долж. Разница, честно говоря, небольшая – в тот год в обеих этих местностях были одинаковая засуха и одинаковая серость. Да и близки эти два региона, и, в общем, перепутать их легко – граница формальная. Но Абрахаму не понравился Ронове, не понравилась потенциальная наглость, а может быть – уже тогда учуял Абрахам в нём конкурента, и он ждал первой же оплошности Ронове, чтобы убедиться: идиот!
            Ронове ошибся в малом, но Абрахам сделал окончательный вывод.
            В дальнейшем им, конечно, пришлось работать много и Абрахам понял, что среди других «идиотов» Ронове, по меньшей мере, ещё ничего и сообразителен. Но трусости его не предвидел даже Абрахам.
            Такой трусости!
            Лезть в пасть оборотню, гонять по лесам ведьму, жечь восставший труп – это Ронове мог. Там требовалась отвага, там ждали подвига, это было значимо, но пустынно в сравнении с настоящим испытанием, выпавшим на его долю.
            Но Ронове отвлёкся от самобичевания. Он знал, что его поступок, его доброта по отношению к трактирщику, который действительно не знал о том, что два его посетителя объявлены Церковью вне закона, и упустил их, была опрометчива.
            Но почему-то не смог переступить через себя и сделать то, чего так ждали Брэм, Винс, Марк и Тойво.  И Ронове прекрасно понимал, что пожалеет ещё об этом, и пожалеет скоро.
            Но нужно было двинуться в путь и он это сделал. Не оглядываясь на своих спутников, что остановились для краткого сговора (такого желанного сговора!) с Делин, Ронове снова отправился в путь.
            Мысли его были необыкновенно чисты. Он знал, что следует за тенью, за фантомом, что вероятность успеха и реальной встречи со Стефанией крайне мала, но почему-то рассказ трактирщика о том, что кто-то с ними беседовал, воодушевил Ронове. Может быть – это друг? Если так, то Абрахам, Стефания и Базир больше не одни.
            «А если враг?» – вползла едкая мысль, но Ронове погнал её прочь. Всё-таки он был не очень умён и предусмотрителен и от того не желал даже ненужных мыслей допускать и рассматривать такой вариант событий. Ошибка. Непростительная ошибка!
            За Ронове выдвинулись остальные церковники. Они были другими. Они были мрачны, сосредоточены и…готовы. Их лица освещало страшное внутреннее решение, к которому они, может быть, были даже расположены ещё до встречи с Делин и до беседы с нею.
            А между тем Делин нашла нужные слова. Именно она разработала такой желанный и подходящий для всех план. Впрочем, нет, не для всех.
            Тойво не доверял Ронове, он презирал его, но убийство церковника в тайне, в следующем месте остановки было слишком даже для него. И Тойво разрывался между желанием покориться Рене, Церкви и здравомыслию и намекнуть Ронове на подготовленную участь.
            Тойво прикрывал воспалённые глаза, представляя, как Делин сейчас добирается до следующего трактирчика окольной дорогой. Она должна доехать до Рекаша, затем срезать и даже обогнать их. И у Тимишоара, у первого же трактирчика ждать.
            Она возьмёт там себе комнату, но не назовёт рода своей службы и принадлежности к Церкви. Закажет себе ранний ужин и потребует чистых простыней – вроде бы для сна. К тому времени они как раз доберутся, проведут краткий допрос трактирщика (а вдруг везение?), отужинают и разойдутся по комнатам.
            Но рассвета Ронове не увидит. За десять минут до полуночи Тойво, Марк, Винс и Брэм соберутся у Делин для прочтения молитвы о заблудшем брате-Ронове. За пять минут до рокового срока притаятся в коридоре, и ровно в полночь проникнут в комнату.
            Винс будет стоять у самых дверей, контролируя, если что, коридор и предостерегая попытку сонного Ронове сбежать. Тойво и Брэм должны будут окружить постель с разных сторон, когда Делин нанесёт первый удар. Марк будет на подхвате…
            Всего предполагалось покарать изменника пятью ударами священных кинжалов – по одному удару на каждого. Делин переживала, что не выйдет прочесть приговора – даже в сонном и окружённом состоянии Ронове был охотником, очень опытным и опасным охотником и это не позволяло провести процедуру казни подобающим образом.
            «Если Рене послал Делин как наблюдателя и карателя, значит, Рене сомневается в Ронове. Но зачем, во имя креста, он тогда не убил его сразу?» – напряжённо рассуждал Тойво, глядя на широкую спину Ронове, который был всё ещё впереди своего небольшого отряда. Ронове был обычен. Определённо, он не подозревал ни о чём. О, глупец! Бедняга…
            «Все заслуживают шанса на искупление… Рене добродетелен. Он надеялся, что его друг избавился от симпатий к врагу. И теперь, когда это оказалось не так, наш долг, священный долг. Покарать мерзавца» – Тойво спорил сам с собою, логическое обоснование готовящейся кары его устраивало, но моральное не радовало.
            По душе Тойво были больше кары публичные, не тайные, не ночные, не робкие. А такие, чтобы все видели и слышали преступления осуждаемого. Но, опять же – кто знает, как поведёт себя Ронове в дальнейшем? День-два и, может быть, они действительно наткнутся на зловещую тройку, и что? примут они Ронове?
            Да, Тойво подозревал, что Ронове был жесток к его сводной сестре Иас, что сам Ронове далеко не воплощение добродетели и всепрощения, но всё же – как больно и нелегко было решиться оборвать его жизнь. Да ещё и таким образом.
            Мучаясь, Тойво едва не пропустил время привала и едва успел спешиться, чтобы не вломиться куда-нибудь в мелкий кустарник. Ели в молчании костровую кашу, при этом Тойво поглядывал лишь на Ронове, поглядывал с опаской (а ну как поймёт?), с мукой (ну нельзя без публичного приговора!), с яростью (мерзавец и предатель!) и с сочувствием (люди…все мы люди).
            Но Ронове ничего не замечал. Он набивал желудок, а у Тойво не было аппетита. Как не было его у Винса, у Марка и Брэма. Сложно есть в компании того, кого ты должен будешь убить и убить совершенно справедливо, но того, кто ещё не знает о своей участи.
–До Тимишоара отдыха не будет, – объявил Ронове, нарушая гнетущую тишину. – Мы не так далеки от следа тройки, как думали.
            Голос Ронове был печален. Напрасно пытался он скрыть – печаль прорезалась сквозь тон. Да куда деться от этой печали? Будь Ронове храбрее, не был бы сейчас всюду чужим. Был бы умнее, не рванул бы за неизведанной участью!
            Хотя, с чего это она неизведанная?
            Эти церковники, должно быть. Ещё ни разу не карали своих собратьев. От этого нервность так легко и быстро выдала их. Марк, Винс и Брэм перемигивались. Поглядывали друг на друга, куражились, явно боясь грядущего, но не желали продемонстрировать страха. Тойво был мрачнее прежнего, он не перемигивался, но явно знал.
            А что можно знать в таком случае? Только дату смерти. И явно – чужую дату смерти, зная свою, так веселиться не будешь.
            Но Ронове не выдал ничего. Глупо было бы разоблачать и травить им нервы – ещё не выдержат, решат, что перейти к действию нужно незамедлительно, а Ронове был решительно против этого – ему хотелось ещё пожить, и, откровенно говоря, да будет луна свидетелем его тайны – он предпочитал умереть от руки Абрахама или Стефании – так будет хотя бы справедливо.  Они заслужили право убить его, а Марк, Брэм, Винс и Тойво нет.
            Тойво явно не по душе затея товарищей, но он не пойдёт против них, потому что церковник из него хороший, а еще, потому что Тойво давно научился не слушать своего сердца и поступать по долгу.
            Одно лишь удивляет Ронове – чего это ребята так осмелели? Ну трактирщика он пожалел опрометчиво, но всё же! Повод это к казни? Или с самого начала его сподвижники  по неволе имели такой приказ от Рене, мол, при случае, при первом же случае…
            Но над всякой странностью и удивлением рассуждать жизни не хватит, а привал кончается, и дорога снова простирается перед Ронове и спутниками его. Нужно в путь, нужно!
            Дороги видят и слышат всё. Они встречают триумфы и падения, тоску, смерти, возрождения – но не могут поведать об этом. Жалобно под напором ветров стонут камни, проклиная бесслезное молчание, гнутся тонкие травинки по обочинам протёртых колёсами, копытами, подошвами и голыми стопами дорог.
            И тишина держит в плену их. Не скажут, хоть видели и слышали. Не промолвят, не сдадут! В путь, собирайся в путь, он долог. Бесконечен и похож на божественное наказание и божественную же усладу одновременно. Идти по свежести, идти в неизведанные дали это прекрасно и ужасно одновременно.
            Церковников этой дороги зовёт долг. Но дороги видели уже многих должников веры и креста, золота и любви – словом, нагляделись на служителей всякой масти и чуют раскол в маленьком отряде. Но не выдадут.
–Ты бледен… – Брэм поравнял своего коня с лошадью Тойво. – В здоровье ли ты, брат?
–В полном, – сквозь зубы ответил Тойво.
–Струсить думаешь? – допытывался Брэм, явно не понимая, в какую опасную трясину ведёт его собственное бахвальство. А может быть, наивно полагая, что Рене вознаградит его своим доверием за кару такого опасного врага?
            Наивно…да, наивно! Рене никогда не наградит. Более того, как предполагал сейчас сам Ронове, прекрасно понимая, что задумали его спутники, в интересах Рене в скором времени. Когда от Брэма и компании убийц закончится польза – предать их публичной каре и припомнить им самоуправство.
            Всё-таки Ронове научился в пути своём многому! Даже начал понимать Рене. Осталось научиться понимать самого себя да будущее – и всё, сказка!
            Тойво наградил Брэма таким взглядом, что Брэм поперхнулся заготовленными насмешками. Страшный взгляд, грозящий уничтожением за дерзость.
–Ну…держись нас, – отозвался Брэм, овладев собою и отъехал чуть дальше от Тойво, всем своим видом демонстрируя, что ничего не произошло.
            Ронове видел краем глаза их мельтешение, но не среагировал – его это не касалось больше, и без того всё предельно ясно.
            Тимишоар встретил путников холодным почтением. Здесь часто проезжали да проходили  торговцы и скитальцы, купцы, философы, писатели – церковники же тоже были частыми гостями. Это был один из тех немногих регионов, где власть Церкви без всякого сомнения поддерживалась местной властью, от того приём был почтителен, бесстрашен и вежлив.
            По мере приближения к съезду на первую улицу Тимишоара спутники Ронове становились всё более возбуждёнными. Конечно, они готовились. Приближался час их доблести, их долга и они не желали ударить в грязь лицом друг перед другом.
            Ронове лихо спустился по склону и щегольски въехал в Тимишоар первым. Закат стремительно набирал силу, темнилось небо – ещё четверть часа, от силы полчаса, и всё кончено. Тьма настигнет город, а вечная тьма сомкнётся на горле Ронове.
            У первого же постоялого двора Ронове спешился. Пора было сделать привал и испытать судьбу. По поведению своих спутников, по лихорадочно блестящим, прежде невзрачным глазам Марка, по нервности Винса, по бахвальству и развязности Брэма и по мрачности Тойво, Ронове понимал: скоро.
–Я пойду первым, – промолвил Ронове, обращаясь ко всем. Он был спокоен и держался на холодном расстоянии, не выдавая никак в себе то. Что он заметил и о чём догадался. – На этот раз попрошу держать положенное поведение и не влезать с вопросами.
–Да будет так…– лихо отозвался Брэм и с непередаваемой издевательской интонацией вдруг добавил, – командир.
            Марк, видимо опасаясь за то, что может струсить, пожелал продемонстрировать своё с Брэмом единство и сплюнул на землю. Винс не решился на столь кардинальную меру, и просто скривил губы, глупо усмехаясь.
–Привяжите лошадей, – велел Ронове и направился к постоялому двору, служившему небольшим приютом для первых путников. Любой, кто был в Тимишоаре больше одного раза, знал, что в этих первых дворах путников встретят не так, как это подобает. Им нальют суп, погреют кашу, и даже взобьют постель, но…
            Но суп этот будет жирный, слит из недоеденных за день супов, приготовленный на куриных шкурках и шеях, а каша будет горячей только сверху, внизу это будет пласт холодной и слипшейся дряни. Да и постель будет чиста лишь с первого взгляда – но если вглядишься, увидишь, что крахмалят её поверх грязи, и хрустит она не от свежести или мороза, а от того, что в ней крахмала больше, чем ниток, и лежать на такой неприятно, но выбирать не приходится.
            Это дальше, на второй-третьей улице и супы хорошие, и бульоны мясные да рыбные, и каши свежие и бельё постельное пусть и застиранное, но чистое, для тебя одного. А здесь, на въезде ­ твоя вина, что ты не доехал дальше, и темнота тебя настигла в начале. Плати монеты (да большую сумму!) и довольствуйся дурным обедом и плохими одеялами на кроватях, проеденных жучком или загнивающие уже в изножьях.
            Пока Марк, Винс и Брэм привязывали лошадей, уже не скрывая своего недовольства и презрения к Ронове, Тойво нагнал Ронове уже за дверьми и схватил его в полумраке за руку, удерживая.
–Что ещё? – насторожился Ронове, резко выдёргивая руку.
–Господа, добро пожаловать! – прошамкал некстати появившийся хозяин, выхватывая свечами в полумраке церковников. – Господа желают отужинать?
–Желают. – Ронове отмахнулся от Тойво, даже оттолкнул его, несильно, но значительно и конкретно – не лезь! – и прошёл внутрь, за хозяином.
            На счастье церковников-убийц и к несчастью Ронове – двор был забит путниками.
–А чего это здесь так много народу? – не выдержал Ронове удивления, пока хозяин расчищал ему и Тойво путь к последнему свободному столу.
–Люди идут, господин, – ответил услужливый трактирщик.
–Куда идут?
–К Церкви Святого Сердца обращаются, желают искупить грехи свои и получить защиту от лихого зла, что обретает форму, господин, – трактирщик усадил путников и приготовился слушать их пожелания.
–К церкви… – повторил Ронове, с запоздалым сожалением думая о себе. Молодом и напористом, наглом, и…давно уже несуществующим.
–Нам горячего. На пять порций, – мрачно сказал Тойво.
            Трактирщик сделал большие глаза, испуганно кивнул и метнулся на кухню.
–Народу много…– продолжил Тойво, оглядывая зал. – Не люблю когда так много.
–А что, свидетелей боишься? – спросил Ронове. Он смотрел прямо на своего соратника, ждал его реакции, желал убедиться в том, что правильно понял происходящее.
–Свидетелей добродетели бояться не следует, – Тойво тоже понял, чего хочет Ронове.
–Тогда ты бы не последовал за мною, – возразил Ронове. – А ты пошёл. Хотел предупредить?
            Ответить Тойво не успел, да и не желал, не знал он ответа. Сегодня должно свершиться то, что правильно и законно, и проблема лишь в том, что Тойво не готов был мириться тем, что это произойдёт тайно, словно они убийцы. А ведь это не так. Они каратели. Они служители Церкви и это значит, что личное ощущение не имеет никакого решения и не влияет ни на что.
            Но Тойво не удалось разразиться внутренним монологом на эту тему – появились и остальные их спутники, без труда прошли к ним, сели, при этом Марк и Винс, которые заняли стулья рядом с Ронове, как бы случай      но отсели от него чуть поодаль.
            Появился трактирщик, составил на маленький стол, где даже троим было бы тесно, не то, чтобы пятерым, по миске супа. В мутно-жёлтой глади пузырился жир, и плавали кусочки картофеля, укропа, лука и куриные шкурки. Правда, варево было горячим и от этого оставалось ещё хоть сколько-нибудь съедобным.
–Постой-ка, – Ронове легко остановил трактирщика и показал знакомые уже листовки. – Ты видел этих людей? Это враги церкви! Укрывать их, привечать или оказывать содействие – преступление.
            Трактирщик был честным. Он был подслеповат, буквы расползались у него перед глазами, но он упрямо вглядывался в лист. Ему очень хотелось помочь власти, настоящей власти, но…
–Я их не видел! – в огорчении признался, наконец, трактирщик.
–Не видел или не помнишь? – уточнил Тойво с той же мрачностью, наплевав на просьбу Ронове следовать положенному поведению.
–У меня хорошая память, господин! – трактирщик даже обиделся. – Я вас заверяю, что в моём дворе таких не было!
–Ладно, всё! – Ронове спрятал листовки, – раз хорошая память, будешь знать и помнить их имена и лица. Если появятся – сообщишь.
–Да, господин.
–Этот суп всё, что ты нам можешь дать? – Ронове отодвинул от себя миску с супом, не скрывая отвращения.
            Трактирщик спохватился и метнулся на кухню за кашей и заветренными пирогами.
–Куда дальше? – спросил Брэм, не скрывая насмешливого тона. – Ходить по улицам и искать? Эй, вы не видели…
–Молчи, – посоветовал Ронове, – Тимешоар большое место. От того трактира не так много дорог.
            И снова молчание. В таком же скорбно-тревожном молчании доели скудный ужин, в дурном настроении разошлись по спальным, которые услужливо предложил им трактирщик. Загвоздка, правда, была в том, что из-за наплыва посетителей места для всех не было. кому-то надо было поселиться с Ронове и Тойво взял это на себя.
            Сомневающемуся Брэму сказал, напирая на каждое слово:
–Так будет спокойнее.
            Брэм просветлел, полагая, что понял, а Тойво, глядя на то, как снимает плащ и ложится Ронове в последний раз в свою постель, чувствовал, что милосердие выходит ему боком. Тойво всё ещё не нравилось происходящее. Это не было похоже на суд. На затравку, на охоту, но не на суд! Нельзя никого вытаскивать из постели и резать ножами. Даже самое светлое дело не заслуживает такой грязи. Правосудие от того и остаётся правосудием, что оно праведно и публично. Что оно не таится по темноте.
            Ронове лёг, закрыл глаза  и стал ждать, когда его убьют. Он понимал, что в присутствии Тойво ничего не сможет сделать, что их больше, и ему нужно уповать только на свои силы да на молитву.
            «Господи, прости меня, грешного, пощади меня, пощади мою жизнь. Я обрёл искупление и хочу его пройти полностью. Господи, услышь меня, грешника…» – мысли Ронове путались, он почувствовал, как страх подступает к нему. Лежать и ждать неизвестности… да, это во много раз страшнее, чем даже лицом к лицу оказаться с древним вампиром Владом!
 
            Скрипнула половица и Ронове напрягся всем телом. Рука скользнула вдоль туловища, нащупывая в потайном кармане складной нож, освещённый святой водой. Ронове не открывал глаз, изображал спящего, но каждая клеточка его тела была напряжена до предела.
            Только бы не выдать себя. Только бы не сжать зубы и не зажмуриться.
            Тойво промучился в постели полчаса, наконец, понял – так нельзя! И решился, поднялся, стараясь не нарушить ночной тишины, сполз с кровати, скрипнула под ногами половица, но Ронове не проснулся.
            Тойво приблизился к постели осуждённого предателя – тот мирно спал, дыхание его было мирным и тонкое одеяло приподнималось в безмятежности. Может быть, Ронове даже что-то снилось?..
–Боже! – взмолился тихо Тойво и протянул руку к плечу Ронове, желая разбудить его и предупредить.
            Это всё, чего он хотел.
            Ронове ощутил движение у своего уха. Он был охотником, его инстинкт был безошибочен и прежде, чем рука Тойво легла ему на плечо, Ронове совершил змеиный бросок, и, не примериваясь, всадил по рукоять нож в плоть Тойво.
            Тойво охнул, и запоздало дёрнулся, боль, ужас, непонимание и обида отобразились в его лице, затем он с изумлением перевёл взгляд на кровоточащую в животе рану, и на Ронове…
–За…ы-ы! – выдохнул Тойво что-то невразумительное. Но Ронове не позволил себе дожидаться крика или ответного удара, и резко вытащив нож, всадил его уже выше, одновременно наваливаясь всем своим весом на Тойво.
            Ронове был моложе, сильнее, тренированнее и после недолгой молчаливой борьбы с умирающим соперником, Ронове остался победителем. Тойво же умирал.
–Сучьи дети! – Ронове сплюнул кислую слюну, поднялся на ноги. – Хотели убить меня, да? Я вас всех сам убью. Ненавижу!
            Он пнул почти бездыханного своего соперника, не зная, что у одного Тойво – умирающего Тойво и было желание спасти, или хотя бы предупредить Ронове.
            Ронове отдышался. Вряд ли у него было много времени, и это означало, что надо действовать. Он с трудом – мёртвое тело всегда почему-то обмякает и становится ещё тяжелее живого, перетащил Тойво на свою кровать.
            Ронове не церемонился и пару раз приложил своего «убийцу» головою о ножки кровати, пока подтаскивал его к постели. Затем с трудом уложил его на своё место и, тяжело дыша, укутал его своим одеялом с головою.
            Теперь на месте Ронове лежал труп его «врага». А сам Ронове получал небольшую передышку. Хотел бы он, конечно, увидеть лица своих убийц, когда они увидят, как лихо Ронове обыграл всю затею! Но времени не было. и возможностей.
            Как назло – в небе висела круглая и яркая луна. Она прекрасно освещала землю под собою и для того, чтобы скрыться во мраке, придётся бежать быстро и приложить немало усилий.
            Но Ронове был бешеным от своей победы над Тойво и готов ко всему. Кровь, закипевшая в его венах, до этого сдерживаемая от напряжения, расходилась и пульсировала. В голове шумело, в ушах слегка звенело, но Ронове упрямо продолжал действовать.
            Он подошёл к окну – старая, рассохшаяся деревянная рама. Что ж, небо услышало жажду жизни! Небо дало такую хлипкую раму – Ронове легко открыл её – свежесть дыхнула ему в лицо и отрезвила на мгновение, прояснила сознание.
            Но нечего ждать!
            Ронове перебросил ногу на подоконник. Сердце бешено стучало, ну, небо…помоги!
            Он выбирался из окна быстро, не замечая ни мелких порезов, ни царапин, ни ушибов. Перемахнув через подоконник, оказался на тонком карнизе, цепляясь за который, достиг сточного желоба и уже по нему, без всякой жалости к своим рукам, сполз на землю.
            Лаяли собаки, но так, лениво, для порядка, стонали филины вдалеке, луна висела в небе…но Ронове не позволил себе и духа перевести. Оказавшись на земле, он вскочил тотчас, закрыл полами плаща голову и метнулся в тень, где подхватив с телеги какую-то вонючую и пыльную рогожу, набросил её на свою голову и ломанулся прочь от страшного постоялого двора, на вторые, третьи и следующие улицы Тимишоара.
            Где-то позади Ронове оставлял за собою несбывшиеся шансы на восстановление доверия Рене, на спасение, на другой путь и тело своего врага…
            Полночи, между тем, соратники Ронове дождались с волнением. Как и договаривались, Делин дожидалась их в одной из спален и была лихорадочна:
–Сегодня мы свершим правосудие! – повторяла она каждые пять минут, пока полночь только приближалась. От этого легче было только Брэму – это подбадривало его.
            Наконец срок подошёл. Кратко помолились о заблудшем брате–Ронове, и, приготовившись, вышли в коридор.
–Каждый из нас должен ударить! – шепотом повторяла Делин. – Он должен почувствовать на себе весь наш гнев.
            Но у дверей спальни Делин уже не была такой яростной. Ронове она знала лучше других и прекрасно понимала, что если что-то пойдёт не так, она не успеет и глазом моргнуть, как он постарается её убить, мерзавец такой!
–Ты ударишь первым, – Делин повернулась к Брэму, – а я буду читать приговор. Пока ты будешь это делать.
            Брэм тоже не был в восторге от сложившихся обстоятельств, но отступить под взглядом товарищей и после слова (убедительного слова) Делин ему было невозможно, и он кивнул, хищно прищурился, похлопал себя по карману, где уже припрятал орудие сегодняшней кары.
            Они тихонько вошли в комнату Ронове, и…
–Окно? – тихим шепотом спросила Делин, заходя второй. – Зачем окно?
            Происходящее решительно ей разонравилось. Что-то было не так. одна постель была смятой, ковёр под ногами тоже. В лунном свете мирно спал Ронове, укрывшись с головою.
–Где Тойво? – спросил Винс громким шепотом. Он был у дверей и боялся, что его не услышат.
–Сбежал, должно быть! – такой вариант развития событий Марка устраивал. Тойво явно не желал участвовать с ними в карательной акции и вот. Оказался трусом!
–Ему же хуже! – пообещала Делин, но из-за спины Брэма так и не показалась, спряталась за ним, чтобы если что, удар пришёлся не по ней.
            Брэм как зачарованный приблизился к постели своего недавнего соратника, ставшего теперь врагом, огляделся на товарищей. Марк кусал губы, Делин не дышала, Винс, вытянув шею, наблюдал за ним – про контроль за коридором он напрочь забыл. 
            Сейчас вершилось правосудие. Церковное правосудие!
            Брэм сжал зубы и вытащил кинжал. Он был небольшим и рассчитан лишь на ближний бой, прелестно для заговорщиков, но опасно, если заговорщики трусливы.
–Давай…– Делин нервничала. Вместе с Ронове должен был умереть весь прежний мир, в котором Делин была никем. Ронове открывал этот список. Следующая была Стефания!  – Давай же…давай!
            Брэм зажмурился и ударил кинжалом в тело. Покоившееся под одеялом. Марк. Не выдержав напряжения, с воплем кинулся на тело, на ходу вытаскивая кинжал. Делин, занервничав от того, что на неё не достанется удара, бросилась также молотить своим оружием по одеревеневшей плоти.
–Подождите! – взревел Винс, и, обезумев, бросился к ним, подскочил к телу, легко отталкивая Марка и дёрнул за одеяло, замер…
            Света луны было достаточно, чтобы увидеть тело. Чужое тело. Не то, которое они так ждали увидеть, не то, которое так хотели покарать.
            Делин вскрикнула и осела на пол, ошарашенно и растерянно глядя на тело Тойво. Брэм так и обмяк, не в силах пошевелиться – его обуял животный ужас, сменивший животную жажду покарать. Марк лаконично выругался и обернулся на окно – он понял быстрее всех.
–А где Ронове? – спросил Винс, не сообразив, что именно произошло. – Мы что…его убили?
–Похоже, он был мёртв до нас, – прошептала Делин, но едва ли это имело какое-то значение в эту минуту.
8.
            На этот раз Стефания пришла в себя быстро, может быть молодость и жажда жизни тому способствовали, а может быть, она уже привыкла ослабевать, терять опору под ногами и силу, и адаптировалась? В любом случае, очнулась она быстро на руках Базира – он сам был слаб, но из него не пили магическую силу, и его слабость была только физической.
–Где мы? – слабым голосом спросила Стефания. Она не сделала попытки подняться, просто лежала на коленях Базира, доверяла ему полностью.
–Не знаю, – честно ответил Базир. – Хотел бы сказать, но…
–Абрахам? – она не дала ему договорить, да и к чему? Суть уже ясна.
–Отошёл. Сказал, чтобы мы ждали его здесь, – Базиру это не нравилось. Нехорошо было им оставаться здесь ослабленным, но с Абрахамом спорить – себе дороже. Он всегда себе на уме. Очнувшись, этот маг взял себя в руки и велел, именно велел Базиру ждать своего возвращения, заодно приводя Стефанию в чувство.
–Куда отошёл? – Стефания, наконец, почувствовала, что должна подняться и может это сделать. С помощью Базира она действительно добилась подъёма своего измученного тела и теперь сидела на земле, морщась от пульсирующей головной боли и прыгающих перед глазами разноцветных точек. Реальность словно не могла прорисовать всех своих контуров, и зрение Стефании то становилось отчётливым, то слегка расплывалось.
            Она морщилась, моргала, надеясь на то, что всё само собой пройдёт.
–Я не знаю, – Базир чувствовал себя идиотом, но он вправду не знал, куда делся Абрахам и зачем. 
–Он нас не бросит! – кого уверяла Стефания? себя? Базира? Наверное, верны оба варианта. Она сама хотела верить в то, что Абрахам вернётся, но тревогу это унять не могло, однако, Стефания решила поддержать Базира, решив, что и он сомневается в возвращении Абрахама.
            Но Базир не сомневался. Или не думал об этом, а потому всего лишь пожал плечами:
–Вернётся.
            Стефания тряхнула головой: в голове гудело что-то непонятное, мутилось немного сознание, как после тяжёлого болезненного сна.
–И всё же…– она не договорила, огляделась, конечно же, не узнавая местность. Да и откуда бы она её узнала? Годы её жизни проходили в стенах Церкви Животворящего Креста, в стенах, которые она предала, оставила, обнажив их суть, и которые не простят ей её происхождения и бегства. – А где тот…Вильгельм?
–Не знаю, – от вопросов Стефании Базиру становилось всё мрачнее, но он решил объяснить ей свою позицию по отношению к Вильгельму: – надеюсь, что как можно дальше от нас!
            Она помолчала. Молчание Базиру не понравилось, у него создалось впечатление, что Стефания не разделяет его радости по поводу отсутствия Вильгельма. Опасение подтвердилось, когда Стефания осторожно заметила:
–Мне кажется, в словах Вильгельма был смысл. А что если он прав? Если есть какие-то эти…как они их?
            Слово выскользнуло из её памяти. Базир сначала был полон решимости отмолчаться, выказывая своё презрение к Вильгельму, но не смог выдержать мучительной попытки Стефании вспомнить нужное слово и подсказал со вздохом:
–Отступники.
–Да! – она подалась вперёд чуть радостно и тут же поморщилась от боли. Тело не было готово к резким движениям. – Ох… так вот. А если есть эти отступники? Если мы могли бы создать третью силу, что будет сражаться с Цитаделью, но не будет при этом зависеть от Церквей?
–А если завтра солнце не встанет?! – огрызаться было бессмысленно и грубо, но Базир подумал об этом после того, как слова сорвались с его губ.
            Но Стефания не отреагировала на грубость, погружённая в свои мысли, предпочла не заметить её.
–Базир, нам нужна защита. Мы в немилости у Церквей и у Цитадели! Рене сделал нас врагами, а Цитадель жаждет нашей смерти!
–А добрый дяденька Вильгельм хочет просто нажиться на нас1 и поэтому, конечно, его помощь самая чистая! – Базиру всё меньше нравился этот разговор.
–Он делец, – заметила Стефания. – Он хочет денег. Он будет богаче, если появится третья сила. мощная сила. вернее, она уже есть, нам просто надо встать во главе её. Тебе, мне и Абрахаму!
–Стефа…
–Она есть! – Стефания как-то не отличалась прежде, по мнению Базира, ослиным упрямством, но откуда-то оно возникло в ней в самое неподходящее время.
–По словам Вильгельма! – напомнил Базир. – По словам дельца, торговца и продажного сукиного сына!
–Допустим…– Стефания усмехнулась и поменяла позу. Теперь она сидела на земле, подогнув под себя ноги, создавая дополнительную опору руками. – Но какие у нас перспективы? Шататься по миру и уничтожать по одной-две единицы Цитадели и бегать от церковников? Мы ведь и хотели третий путь. А теперь, когда он есть…
–Если есть!
–А если бы и попробовать? Мы всё равно долго не пробегаем! – голос Стефании чуть окреп. Базир понял, что она обдумывала что-то втайне, может быть ещё до встречи с Вильгельмом, наедине с собою понимала, что им понадобится чья-то помощь?
–Я ему не верю, – у Базира не было аргументов. Ему всё не нравилось, но как разубедить Стефанию, опираясь лишь на слова Вильгельма и предположения в том, что эти слова лживы?
–Я тоже, но у нас всё меньше путей к отступлению. Рене знает нас, как мы выглядим… – она осеклась. Говоря о Рене, подразумевала она, без сомнения, Ронове – свою первую влюблённость и первое своё разочарование в мужчинах, да и в людях в целом.
            Трус! Жалкий трус! Предатель, ставший теперь прихвостнем Рене – их гонителя. Любимец с гнилым нутром!
–Хорошо. Уточню, – Базир коснулся плеча Стефании и заставил её взглянуть на себя, – Абрахам ему не верит. Это тебе аргумент?
            Он был уверен, что да. Ведь это Стефания! Она, именно она всегда верила Абрахаму и в Абрахама. Какое может быть сомнение? Она ведь заступалась всегда за него, она пошла за ним в ночь, когда можно было остаться.
            Но Стефания молчала. Это молчание было совсем пугающим и зловещим. Базир повторил, думая, что она, быть может, не поняла ещё его слов:
–Абрахам против! Понимаешь?  Он против!
            Глаза Стефании наполнились слезами, губы её дрогнули, обнажая несказанное: мысли Стефании и Абрахама разошлись.
–Ты что, против Абрахама? – Базир охрип от неожиданности. К такому он готов не был.
–Нужно пользоваться ресурсами, – прошелестела Стефания, – всеми ресурсами, что есть, всеми шансами! Абрахам он…он хороший, преданный делу, но он немного успеет. Мы все немного успеем.
–Ну знаешь! – Базир с возмущением поднялся. От резкого подъёма закололо в боку, но он сдержал стон и проклятия. – Да как ты…  я не знаю. Ты говоришь не то что-то, Стефа! Ты говоришь очень…
            Он не знал в чём её обвинить. В трусости и в желании предать Абрахама? Так и Базиру Абрахам казался категоричен. Может быть, это было влияние Стефании? Базир считал, что Вильгельма нужно выслушать ещё раз.
–Ты знаешь, что я права, – прошелестела Стефания и больше ничего не добавила, потому что увидела, как из высоких кустарных зарослей выходит Абрахам. он был мрачен, как и всегда, бледность ещё больше оттеняла уродливые шрамы лица. В руках он что-то держал. При приближении Стефания смогла разглядеть в его руках маленький горшочек, затянутый какой-то тканью…
–Очнулась? – Абрахам не тратил время на приветствия. Нежность, которая была ему совсем не чужда, делала его, по собственному его мнению, уязвимым, а потому всякая тревога прикрывалась напускным зловещим отношением.
–Очнулась, – Стефания попыталась встать и со второй попытки смогла.
–Хорошо, – кивнул Абрахам, – нам надо идти, а таскаться с тобой нет ни желания, ни возможности.
–Я могу идти, – заверила Стефания, – честно!
–Надеюсь, – Абрахам повернулся к Базиру. – Ты как?
–В норме, – отозвался Базир. – А что у тебя в руках?
–Мёд, – просто ответил Абрахам, срывая тряпицу с глиняного горшочка.
            Стефания и Базир переглянулись. Они ждали, что там будет вода. Земля, колдовское зелье, останки их погибшей чести, да хоть что! кроме мёда. Нечего ему здесь было делать. Неоткуда ему было здесь взяться. Да и зачем? К чему?
–Отойди! – велел Абрахам, легко отпихивая Базира в сторону. Ему нужен был кустарник с узкими узловатыми ветвями. Абрахам отломил палочку, разломил её, протянул по обломку Стефании и Базиру. Те, всё ещё не понимая, покорно приняли.
–Чего стоим? – поинтересовался Абрахам. – Ложек вам не будет!
            Он пододвинул горшочек так, чтобы он был доступен для всех троих. Теперь и Стефания и Базир увидели густой пастообразный мёд в горшочке, являвший собой переплетение нескольких оттенков от светлого до тёмно-коричневого, с удивительным ароматом. Пахло знакомо, но Стефания не могла понять, где уже чувствовала этот запах.
            Абрахам подал пример и первым ткнул палочкой в горшочек, покрутил её, вытащил, облизнул.
–Это есть что ли? – Стефания задала очень глупый вопрос. Она не помнила, чтобы за время скитаний Абрахам приносил мёд или вообще выказывал любовь к сладкому. Неужели в таком лесу ничего более съестного не нашлось?
–Можешь пить, – разрешил Абрахам. – Мёд теперь нам первое дело. Особенно тебе, Болезная! Он восстанавливает силы.
            Стефания покорилась и ткнула палочкой в горшочек. Есть хотелось. Желудок требовал чего-то перекусить. Но до поры Стефания могла этого не замечать. Сейчас же аромат мёда – густой насыщенный аромат пробудил в ней голод. С мёда, конечно, не наешься, но это лучше, чем ничего.
            В молчании на троих опустошили горшочек. Елось легко – приторной сладости не было, напротив, живительная, чуть заметная, какая-то травяная сладость.
–А откуда ты его взял? – спросил Базир, закидывая свою веточку подальше. Он не был сладкоежкой, но мёд дал ему сил.
–А откуда берут мёд? – отозвался Абрахам со смешком. Он не подобрел, нет.
–Вообще, у пчёл, – Стефания поняла мысль Базира и перехватила её, – но вот откуда горшочек и тряпица… или эти пчёлы такие заботливые?
–Ты бы не зубоскалила не по делу! – мгновенно остудил её пыл Абрахам, – лучше бы тренировалась!
–И всё же? – теперь Базир перехватил инициативу. – Здесь деревня?
–Далеко до деревни, – мрачно признал Абрахам. – Почти сутки пути. Живёт у меня здесь приятельница.
–Какая приятельница? – в голос спросили Стефания и Базир.
            Абрахам рассердился:
–Ваше дело пятое! Нам нужно было восстановить силы, теперь мы можем идти дальше. а что за приятельница, вас терзать не должно. Ясно?
            Базир кивнул. Но Стефания неожиданно улыбнулась, как давно уже не улыбалась на памяти Базира, и спросила:
–Значит, источник ресурсов значения не имеет?
–Конечно же, нет! – Абрахам закатил глаза. – Что же ты за дура такая? Мы берём у природы, берём у людей, потому что служим природе и людям!
            Базира не обрадовал вопрос Стефании, он смутно чувствовал, что сейчас будет и. на всякий случай попытался вмешаться:
–Мы просто были очень рады мёду! Он действительно…
            Но остался незамечен. Стефания пихнула его в спину, заставляя отодвинуться и не мешать ей смотреть в глаза Абрахаму. Базир покорился, зная, что ничем хорошим его покорность не закончится.
–Хочешь что-то сказать, Болезная? – голос Абрахама обрёл зловещие нотки.
–Скоро зима, – сказала Стефания, и Абрахам перебил её:
–Блестящее наблюдение!
–Абрахам…– Стефании каким-то образом удавалось сохранить самообладание. – Слова Вильгельма не лишены логики. Нас разве должно волновать, почему он хочет нам помочь? Ну хочет он нажиться, да пусть! Нам важна наша цель. Мы хотели избрать третий путь и мы избрали его. И если сейчас…
            Она не договорила.
–Молчи! – предупредил Абрахам. – Вильгельм мерзавец! Связаться с ним – значит, стать таким же как он! Он служит золоту!
–Нас ищут все! – Стефания перешла на крик. – Нас ищут церковники и Цитадель! Мы должны принять всякую помощь!
–Я думаю, что мы должны хотя бы спокойно выслушать Вильгельма! – Базира не спрашивали, но он не знал, как ещё напомнить о себе и рассчитывал своим замечанием оттянуть хотя бы часть их яростного внимания на себя.
            Абрахам и Стефания глянули на Базира одинаково. В их глазах отчётливо читалось: «что ты-то лезешь?». От этого стало обидно. Они могли не выдавать словами своего отношения к нему, но взгляды в минуту спора! Да, Абрахам ещё недавно советовался с Базиром, но что с того? В минуту спора он не пожелал даже его заметить.
            Но ладно Абрахам – у него не все дома! Но Стефания?
–В самом деле…– пробормотала Стефания, прочтя обиду в глазах Базира, и тут же потеряла к нему интерес, обратилась к Абрахаму, – у нас нет ресурсов, сил, связей. Мы должны воспользоваться…
–Он предатель! – Абрахам был взбешён. – Ни один предатель не может служить праведному делу! Он торговец, делец и продаст нас первому встречному!
–Мы и без того обречены! – возмущалась Стефания.
–Он предатель!
–Знаешь что… – об этих словах уже очень скоро Стефания пожалеет, но сейчас они срываются с её губ против её воли, – ты ведь тоже предатель! И это
            Она осеклась. Она встретила взгляд Абрахама. В нём что-то умерло снова. Потемнело.
–Я не хотела сказать, что ты…– спохватилась Стефания, но куда там? Поздно! Она дёрнулась к Абрахаму, рванула к нему, вцепилась в рукав его плаща, моля простить, моля без слов.
            Но Абрахам услышал её слова и вспомнил, что в минуту гнева рождается истина. Если эти слова сорвались с её губ, значит, такие у неё мысли. А это значит, что их совместное путешествие больше невозможно. Он вырвал свой рукав из её пальцев, вырвал резко и грубо, рука Стефании попыталась перехватить его движение, но Абрахам, помертвев в одно мгновение, отшвырнул её руку от себя, не думая о том, больно ей или нет.
–Прости меня! Прости! прости! я не то хотела, не то… – она что-то вымаливала у него, но Абрахама не трогали мольбы его собратьев по магической крови, когда он их убивал, так почему его должны были тронуть её слова?
–Абрахам! – Базир сам попытался спасти ситуацию, хотя и не понимал, зачем ему-то это? – Не слушай её! Она дура, она…
–Поступай как знаешь, – отозвался Абрахам бесцветным голосом. В следующее мгновение он уже повернулся и пошёл прочь. Стефания рванулась и бросилась за ним, но споткнулась, чертыхнулась, а когда высвободила ногу из цепких кореньев, что едва её не свалили, Абрахама уже не было.
-Абрахам! – этого не могло быть. Так не бывает! Не бывает! – Абрахам, вернись!
            Стефания, не обращая внимания на Базира, рванула в сторону, куда исчез Абрахам, метнулась сквозь колючий кустарник, обдирая руки и одежду, цепляя колючки в волосы, но Абрахама она так и не увидела.
–Стефа! – Базир пошёл за нею, вытащил из зарослей, кое-как отряхнул, стараясь не смотреть ей в глаза.
–Он ушёл! – с возмущением сказала Стефания, констатировала очевидное. – Он ушёл! Ты веришь?
–Верю, – легко признал Базир.
            Стефания огляделась. Она не уловила в тоне Базира того, что могло и должно было её насторожить. Молодость и беспечность становятся не только даром, но и проклятием порою.
–Ну и ладно! – вдруг решила она, – мы и без него справимся. Мы вдвоём!
            Стефания тряхнула волосами, в которых налип кустарник. Эту мысль прежде всего нужно было донести себе и принять. Действительно, Абрахама знают в лицо почти все, а кто знает её? А кто Базира? Единицы! Без него они будут незаметными. Да! Найдут Вильгельма, встретят его, обязательно встретят. И он сделает то, что обещал.
–Не вдвоём, – вдруг поправил её Базир, поправил жёстко и холодно, вырвал своим ответом, ответом, который ей не требовался и казался очевидным, из воображаемого будущего.
            Стефания не сразу поняла, но когда, наконец, по-настоящему услышала, в растерянности взглянула на него. Теперь это был взгляд и вид прежней, знакомой Стефании. Она была растерянной, слабой, изумлённой и напуганной. Такой была и сестра Базира, сестра, которую он не спас, и которая покончила с собою, не справившись со слабостью. Такой Стефания и была нужна Базиру, но в последнее время она была совсем другой и от этого казалась неприятной и чужой, отталкивающей.
–Не вдвоём? – глупо переспросила Стефания. она не понимала. Ещё недавно её все поддерживали, оберегали, помогали. Даже Абрахам со своей грубостью и вечным «Болезная» и то берёг её. А теперь?!
            «Неужели даже Базир…» с ужасом подумала Стефания, но оборвала мысль. Без Абрахама было ещё может быть реально справиться, но одной?
            «Нет, это же Базир. Он не оставит меня!» – с облегчением поняла Стефания, решив, что Базир неудачно пошутил.
            Но Базир не шутил. Он не в первый раз замечал к себе её пренебрежение. Раньше мирился, а теперь, когда она задела Абрахама, понял, что больше не намерен. Если Абрахам ушёл, то почему должен оставаться Базир?! ради чего? Раньше ему казалось, что они друзья. Но дружба – это равенство. А равенства нет! идея? Так и в ней раскол. Стефания говорит одно, Абрахам другое…
            Спасать Стефанию надоело. Да и не нуждается она в спасении больше. Не такая уж она и слабая, не такая уж и потерянная. Вырвется, выживет. Маска добродетели и уязвимости трескается, и настоящее лицо Стефании Базиру нравится всё меньше.
–Нет, не вдвоём, – подтвердил Базир. – Я больше не хочу. Ничего не хочу. Доведу тебя до ближайшей деревни или города, а дальше сама. Хочешь идти к Вильгельму – иди. Хочешь воевать – воюй. Я всё.
–Вот так? – Стефания не понимала. Всё ведь было хорошо! Почему? – Почему ты предаёшь меня?
–Это ты предаёшь, – возразил Базир. – Ты хочешь, чтобы Абрахам и я согласились с тобой, а мы не соглашаемся. Абрахам по личным причинам, а я от усталости. Мы слишком привыкли тебя беречь.
–Ну и проваливай! – громыхнула Стефания. – Беги за ним! Ну?
            Растерянность сменилась яростью. В глазах её сверкнула ненависть.
–Проваливай! – повторила Стефания.
–Обязательно, – Базир оставался спокойным. – Доведу тебя до куда-нибудь, где есть люди, и свалю.
–Мне не нужна…
–И мне не нужно. Я устал. Очень устал.
            Базир больше не смотрел на Стефанию. Ни к чему. Ещё можно передумать ведь, если смотреть. Его сердце не каменное, как бы он не желал того. Оно жалостливое, заноет. Итак, скребёт уже – как же так, оставлять её?
            Поэтому он пошёл вперёд, не зная, куда идёт. Она в молчании двинулась следом, не понимая, почему покоряется, а не посылает его к чёрту и не выдвигается сама? Рассудок подсказывал, что совместный путь ещё может сблизить их. Да и так безопаснее. К тому же, оба не знали куда идти, а значит, лучше действительно держаться вместе.
            Стефания шла чуть позади, стараясь не шуметь, не выдавать сдавленных рыданий. Она не понимала, что с Базиром, что с Абрахамом, что с нею, в конце концов? Почему и как получилось так, что вместо весёлой и живой (ей представлялось именно так) борьбы с Цитаделью и прогнившей частью церковного мира, она вдруг оставалась одна.
            «Может быть, дело во мне? Ведь сначала от меня отвернулась Делин, а я думала, что мы подруги. Потом от меня отвернулся Ронове…»
            От этих мыслей Стефании стало больнее. Она пыталась убедить себя в том, что Делин была всего лишь завистницей, и когда у Стефании стало получаться что-то, когда она стала привлекать к себе внимание, Делин захлебнулась ядом. А Ронове… он трус! Он всего лишь жалкий трус!
            Стефания тонет в горе, Стефания не понимает, как всё вокруг неё так быстро переменилось. Она чувствует одиночество, которое душит её сильнее. Чем страх перед неизведанным. Откуда ей знать, что пока она, пытаясь справиться со своим страхом и со своим нарастающим одиночеством, проклинает и Ронове, и Делин, и Абрахама, и Рене, один из этих проклинаемых близок к ней? впервые он близок по-настоящему, не боится будущего. Знает, что виновен и ищет её.
            Ронове бежал до самого рассвета, не представляя, куда бежит, но зная, что нельзя останавливаться – он не мог обогнать намного своих недавних соратников. В лучшем случае, на три четверти часа, а три четверти часа пешему – это немного. Если они сообразят быстро, если бросятся в погоню, то вся эта разница превратится в ничто, и тогда Ронове схватят и будут в своём праве.
            Не желая же такого быстро поражения, Ронове выбивался из сил. Он нёсся во весь дух, не замечая ни боли в боку, ни жжения в груди, в голове лишь стучала мысль, что надо бежать. Пока ноги ещё могут выполнять нагрузку. Рассвет пришёл спасением, Ронове упал в размытую весенними ручьями канавку и затих, тяжело переводя дух. Отдышаться не получалось. Шею ломило от неудачного приземления, в голове звенело, но пока его не нашли. В кустарниках же он рассчитывал отлежаться дотемна, а потом брести наудачу по темноте, моля небеса о шансе на искупление или хотя бы объяснение со Стефанией.
            Но пролежать долго не получилось. Твёрдые шаги бывают очень гулки в тишине. Едва эти шаги же донеслись до слуха Ронове, как всё в этом лесочке стихло – даже кузнечики и птицы умерили свой клекот, и ветер словно бы умер, позволяя тишине затопить мир.
            Шаги были неспешными. Обладатель этих шагов знал себе цену и мог никуда не торопиться. Он шёл, не переставая, хоть и медленно, но не застывал, не спотыкался, и точно знал путь.
            У Ронове возникла паническая мысль о бегстве, но он тут же овладел собою: бежать непонятно от кого? Глупо. У него нет сил – это раз. Неизвестный один – это два, по шагам слышно. Неизвестный может пройти мимо и не заметить – это три. Мало кто из врагов-церковников знает о его бегстве из Церкви – это четыре, всё-таки его недавние приспешники были не так уж и опытны, чтобы быстро сориентироваться.
            Ронове подумал так и решил, что самое лучшее для него всё-таки затаиться. Шаги приближались, лежать без движения становилось всё труднее. Всё тело, казалось, готово было предать его и вырвать последнее судорожное движение, побежать…
            «Меня не преследуют» – убеждал себя Ронове, зажимая зубы всё сильнее. Челюсть болела, нужно было себя контролировать,  и он всеми силами пытался этого добиться. И даже когда шаги стали невыносимо близкими, он держался, и когда зашелестела трава у самого его лица тоже.
–Ты Ронове? – голос был незнакомым, но приятным. Он растягивал гласные, был напевным. Ронове заставил себя взглянуть на неизвестного, но ничего не отметил в его внешности угрожающего, однако, отмолчался. Ещё неизвестно, кто этот человек! Ронове он незнаком.
–Вы же испачкались! – сокрушался незнакомец, – крест и пламя! Разве так можно? Пойдёмте, вас нужно переодеть.
            Ронове не пошевелился. Он напряжённо ждал подвоха.
–Ах да… – незнакомец усмехнулся, – где же мои манеры?! Меня зовут Вильгельм, я друг Стефании. Мы искали вас с того самого момента, как узнали, что вы больше не с церковниками.
–Стефании? а где она? – Ронове был действительно не самым умным человеком. Именно поэтому легко купился на ложь Вильгельма – ведь сама Стефания, которая волей судьбы брела сейчас неподалеку, знать не знала о Ронове, о его решении и его выборе. Она вообще ничего не знала уже и о себе – её сломала ссора с Абрахамом, и добило отречение от их общего пути Базира.
9.
            В какой момент сознание оставило его? Ронове честно попытался это понять, но не смог. Вот ещё он лежит в размытой канаве, вот слышатся ему шаги, вот над ним склоняется незнакомец с приятным голосом, называется Вильгельмом, и…
            Да, он что-то говорил о Стефании! Но что было потом? Ронове не помнил. Не мог он этого вспомнить – сознание отказывалось возвращать осколки памяти.
            Оставались лишь сухие, упрямые факты: он очнулся в чистой комнате под высоким белым потолком, лежал на мягкой постели, и в голове его было необычайно чисто и приятно.
            «Наверное, я умер!» – с облегчением подумал Ронове. После долгих недель метания, после всего передуманного, после пережитого и, что хуже всего, после всех разочарований в самом себе, такая чистота и белизна потолка была совсем чужой. Да, обстановка была бедновата для рая, кровать, хоть и добротная, явно старая, и стол, придвинутый вплотную к кровати тоже был не первой свежести, но он был перекрашен и мог обмануть невнимательного человека. А вот потолок был высоким на самом деле.
            «Как хорошо умереть…» – с этой мыслью Ронове попытался заснуть, но неожиданно ощутил голод. Ему подумалось, что после смерти души уже не должны испытывать голод и жажду, а это означало, что он поторопился с выводом и Ронове с сожалением открыл глаза.
            Он встал, разминая тяжёлые после очевидно долгого лежания ноги. Походил по комнате, оглядывая бедноватую обстановку: кровать, стол, ещё стул и всё – даже окна не было, лишь стена, явно замуровавшая в себе когда-то окно. В комнате было светло от свечей, что стояли на столе. Ронове хмыкнул, оглядывая свечи – горят, судя по натёкшему воску, часа три. Походил ещё,  подёргал ручку дверей – чистую, белую дверь приятно было трогать.
            Дверь не поддалась, но Ронове не удивился. Было бы очень странно, если бы всё оказалось так просто. Он решил сесть на постель и ждать, когда к нему придут – в такой ситуации едва ли он мог сделать больше. Если его же поместили сюда, закрыли, зажгли свечи, значит, место, где он оказался, точно не безлюдное и за ним всё равно кто-то придёт.
            Ждать оказалось недолго. Наверное, его слышали и услышали его пробуждение – за дверью завозились, Ронове приподнялся, готовый, если что, хотя бы не даться врагу сразу, но дверь открылась и впустила в комнату приятную невысокую женщину, облачённую в простые, не форменные церковные или цитадельные одежды.
–Вы кто? – спросил Ронове, растерявшись.
            Женщина стояла на пороге, смущалась. Она была очень миловидной  внешне, и её неуверенная улыбка могли бы даже тронуть, но Ронове было не до волнений.
–Здравствуйте, я – Карма, – отозвалась она с какой-то очень уж стремительной готовностью. – Я рада приветствовать вас, господин Ронове. Ваше прибытие – честь для нас!
            Ронове ничего не понял. Карма да Карма, это пустяки. Но вот его прибытие уже давно не было ни для кого честью.
–Для кого это «нас»? – не удержался он.
–Для всего нашего отряда, – Карма чуть склонила голову. – Мы очень боялись, что вы не проснётесь. Господин Вильгельм доставил вас в очень измотанном состоянии, вы были измучены.
            Абсурд начал обретать черты логики. Ронове понял по её поведению и словам, что он здесь важен. А ещё она  упомянула Вильгельма, который, судя по всему, и был тем Вильгельмом, что его обнаружил и который говорил о Стефании. Так? скорее всего так. Вряд ли в том лесу живёт целое племя Вильгельмов.
            Также Ронове понял, что от Кармы ему толком не добиться ничего, и решил воспользоваться той неожиданной властью, что она сама ему дала. Напустив в голос лёгкую снисходительность и властность, Ронове спросил:
–Кстати, где Вильгельм? Мне надобно поговорить с ним.
            Он угадал. Карма мелко дрогнула, ответила:
–Он был здесь. Мне поискать его?
–Да, поищи! – Ронове подавил вздох облегчения, похоже, скоро начнёт проясняться хоть что-то! Разошедшись, Ронове добавил: – и ещё было бы неплохо поесть!
            Карма кивнула и вылетела за дверь, захлопнула её, и тотчас в скважине зашевелился ключ. Заинтригованному Ронове новое ожидание показалось томительнее первого, но вот – свершилось, снова возня, снова Карма (крест и пламя! – поднос в её руках с горячим супом,  холодным мясом и кувшином вина), а за неё уже знакомый Ронове Вильгельм.
            Карма выставила поднос на стол у кровати, заробела, когда Ронове торопливо принялся ей помогать (руководствовался он при этом желанием поскорее поесть), затем опустила голову, ждала новых распоряжений.
–Ступай! – велел ей Вильгельм и Карма, бросив робкий взгляд на Ронове, покорилась.
–Кто вы? Где я? Что вам нужно? Какое отношение вы имеет к Стефании?  – Ронове не притронулся к пище, хотя желудок бунтовал.
            Вильгельм улыбнулся:
–Ешьте. Ешьте, а я буду рассказывать.
            Повторять Ронове было не нужно. Он сел на постель, взял миску с супом, набросился, не замечая, как обжигает рот и язык. Вильгельм спокойно опустился на стул, разлил вина себе и ему, и заговорил:
–Ваше чудо, Ронове, что я нашёл вас!
            Ронове фыркнул. Он хотел возразить словами, но суп был вкуснее и желаннее, чем жажда возражать.
–Моё имя Вильгельм. Вряд ли вы знаете, кто я такой, но в определённых кругах я имею широкую известность.
–Как уличные поэты? – Ронове отставил миску в сторону. После супа настроение его заметно улучшилось и Вильгельм начал казаться ему забавным.
–Как тот, кто может всё. Я могу убить, могу подставить, могу купить должность, могу начать восстание…– Вильгельм улыбнулся уголками губ, и Ронове он перестал казаться забавным. Он взглянул на Вильгельма с откровенной неприязнью, но его это не смутило и он продолжал как ни в чём не бывало:
–Я был магом, как Абрахам. но я никогда не был фанатиком. Я был церковником, но никогда не служил Церкви.
–Так кому же…– Ронове поперхнулся словами, опасаясь услышать ответ.
–Золоту, – легко отозвался Вильгельм, – золото – настоящая власть. Мир принадлежит дельцам. Тот, у кого есть деньги, может вооружить армию, купить себе карманного короля, купить себе титул и земли.
            Ронове тряхнул головой. Он был воспитанником Церкви Животворящего Креста, и это накладывало свой отпечаток. Неважно, что сейчас он оказался для этой же церкви, как и для любой другой, предателем, воспитание никуда не денешь. А их учили, что золото – это ничто, и важнее всего душа. Конечно, на мягких простынях спать приятнее, но разве золото есть цель? Цель – это свет. А тут…
–Допустим, – промолвил Ронове, – допустим я готов в это поверить. Но зачем я здесь, где это самое «здесь» и какое отношение…
–Терпение! – Вильгельм пригрозил ему пальцем в шутливой манере, но глаза его остались ледяными. – Люди, как же вам вечно хочется всех ответов сиюминутно, а между тем, всех ответов нет даже в ваших священных книгах! Так, о чём я? ах да. Как тебе прекрасно известно, Цитадель воюет с Церквями столько, сколько уже сложно представить лет. И эта война то затихает, то угасает. И тут твои дорогие друзья: Абрахам, Базир да Стефания с Рене внезапно оказываются в центре скандала, и обнажают сговор одной из мощных Церквей с Цитаделью. Позор, сумятица, разочарование в вере и в борьбе, сомнения, отток служителей от Животворящего, падение одного из столпов борьбы… было?
            Ронове угрюмо кивнул. Не совсем так, но примерно всё было.
–И тут появляется у разрозненного мира церковников новый лидер – Рене, который герой, который обнажил гниль церквей, который сумел сосредоточить власть в своих руках и дать новую надежду, а заодно объявить прежних своих соратников врагами.
            Ронове сжал руки в кулаки. Это произошло против воли, но Вильгельм заметил его реакцию, однако снисходительно не отреагировал.
–И жернова противостояния раскручиваются с новой силой, – продолжал этот странный делец, глядя на Ронове с ледяным спокойствием. – Но методы Церкви всегда были…радикальны. Сжечь, уничтожить, запугать, заставить… и, самое главное, жить по принципу «невиновных нет». Сам знаешь, что Абрахам вечно ходил под презрением и недоверием. И Стефания, по факту, вот-вот получит тоже лишь из-за  происхождения.
–К чему все эти…– Ронове не нравилось, куда эмоционально шёл этот монолог Вильгельма, и он попытался его прервать, но тот поднял ладонь вверх и напомнил ещё раз:
–Терпение! – и продолжил уже мягче, – не все, кто желает воевать со злом Цитадели – сторонники Церкви. Часть дезертиров не смогла смириться с методами такой борьбы, но не отступила от священной войны. И ведёт её по-своему.
–Без Церкви? – Ронове даже про мясо забыл в изумлении.
–И некоторые представители Цитадели тоже желают разрушить её. Есть часть служителем магии, что хочет бороться с теми, кто эту магию обращает в путь к власти и в реки крови.
–Бред! – Ронове попытался возмутиться. Он чувствовал, что если поверит в эти слова Вильгельма, то поверит уже во всё остальное.
–Разве? – Вильгельм усмехнулся. – Абрахам предал Цитадель и перешёл на сторону Церкви. Думаешь, он один такой? Думаешь, Цитадель, это то место, где всякая магическая тварь живёт в достатке и дружбе? Есть ведьмы, что не желают травить и варить зелья; оборотни, что мечтают о семье; вампиры, что хотят выйти на солнце…и мелкие вурдалаки, которые устали от снобизма тех, кто выше и сильнее их!
            Хотя глаза Вильгельма оставались холодными, та горячность, с какой он говорил всё это, показала – он всё ещё больше принадлежит сердцем к Цитадели. Та могла презирать его, изгонять, отстранять, но он хранил её в своём сердце и переживал за тех, кто ещё не обрёл своего места в ней.
–Вы не…– Ронове поперхнулся, закашлялся. Вильгельм услужливо пододвинул к нему кубок с вином, и Ронове поспешно отпил. Стало чуть легче. – Спасибо. Всё это занятно, но какое я к этому имею отношение?!
–Рене пустил все силы на поиски Стефании, Абрахама и Базира, в том числе и меня, – Вильгельм усмехнулся, заметив испуг Ронове, – я ещё раз призову к терпению, прежде, чем ты выкинешь здесь что-то неподобающее!
            Хорошо, что предупредил. Ронове уже порывался вскочить, но услышав такое предостережение, разумно остался сидеть – в конце концов, рассказ Вильгельма, в самом деле занятный, ещё не был кончен.
–Того же желает и Цитадель, – продолжил Вильгельм. – Они встали на третий путь, но они предположили, что явились на нём первыми. А это не так. Давно уже были те, кто желает сражаться с Цитаделью, но не одобряет методов Церкви. Просто эти отступники держались теней, а Стефания, Базир и Абрахам превратились в героев, прошли со скандалом. Их ищут в Цитадели, их ищут в Церкви, и ищет их оплот отступников.
–И все заплатили тебе? – предположил Ронове с отвращением.
–Да, – Вильгельм даже не стал отрицать. – И я со всеми согласился. Но потом я понял, что не буду покупаться за дорого, и продамся наконец, за идею. Я взял деньги, чтобы сделать больше денег. То, что дали Церкви и Цитадель я пущу в оборот вместе со своими средствами, чтобы подняться ещё выше.
–Я не понимаю.
–Я не удивлён! – заверил Вильгельм. – Оплоту Сопротивления и Борьбы нужны живые знамёна, символы. А ещё нужно вооружение, чтобы наконец низвергнуть и Цитадель, и Церковь. Церковь уже не та, она прогнила, погрязла в сговорах и изменах, ты сам знаешь это. Я же готов дать новую сторону в борьбе. Я поставлю во главе сопротивления Абрахама, Стефанию и Базира, они станут символами борьбы с Рене и смурным церковным духом. И война станет ещё громче. Ещё звучнее…
–Зачем? – спросил Ронове.
–Деньги, – ответил Вильгельм. – Чем громаднее война, тем больше у меня денег. Появление третьей силы, что презирает первую и сражается со второй – это шанс подняться в деньгах и во власти и навести, наконец, порядок.
            «Сумасшедший!» – понял Ронове. Слова были страшными и странными, совсем чужие, они не могли разбудить в Ронове сочувствия и найти в нём понимания.
–Я вам зачем? – Ронове не отпускал этот вопрос.
–Ты в хороших отношениях со Стефанией и Базиром, – Вильгельм взял деловой тон.
–Так ты им не друг! – Ронове, наконец, догадался.
–Я им не друг, – подтвердил Вильгельм, – но я им не враг. Я им самый лучший союзник из возможных. Я излагал им свои взгляды на мир, обещал им помощь, они частично заинтересовались, но…
–Частично?
–Да, Стефания точно. Она умная девушка.
–Абрахам считает её дурой, – вдруг вспомнил Ронове и не сдержал улыбки.
–Абрахам всех считает дураками. Он фанатик. И мне такой не особенно нужен. Его не любят, и работать с ним трудно. Если он не встанет в ряд живых знамён моего сопротивления, я переживу, – отозвался Вильгельм, – но Стефания и Базир…воплощения людей, которые сами поняли гибельности Церкви и не отказались от идеи воевать за людей! Они герои!
–И они не здесь?
–Пока нет, – Вильгельм не смутился от заметной издёвки Ронове, – но будут. Скоро будут холода, куда им деться? За ними охота, а здесь я дам им всё.
–А я?..– напомнил Ронове. Он понимал, что его хотят использовать в очередной раз, но пока не понимал как именно.
–А ты здесь как предварительное знамя. Знамя с маленькой буквы, если хочешь. Ты пошёл с ними, но отказался от них.  Теперь ты отвернулся от Рене и тебя тоже хотят убить!
            Вильгельм говорил всё это радостно. Ронове же помрачнел. Он ожидал, что здесь ему уготована тоже какая-то. Пусть не самая великая, но всё-таки значимая роль, а оказалось, что Вильгельм назвал его «предварительным знаменем», пока, очевидно, не согласится Стефания?!
            Вильгельм угадал его мысли:
–Когда они согласятся. Ты останешься при своём. Но Стефания, натравленная на меня Абрахамом, сомневается. А раз так – сомневается и Базир.  Абрахам же не от мира сего, он, что называется, не ловит мышей, и не понимает, что личную неприязнь можно преодолеть для достижения глобальной цели. Он не готов к сотрудничеству, и из-за этого мы остаёмся там, где мы есть.
–Поэтому я здесь? – тихо спросил Ронове.
–В общем…да, – согласился Вильгельм. – Поэтому ты здесь. Нужно сдвинуть дело с мёртвой точки. Твоя недавняя близость к Стефании и Базиру сподвигнет их на то, чтобы поверить мне и сделать правильный выбор. А пока этого не произошло, я сделаю тебя героем в глазах сопротивления. Тебя уже назвали господином – слышал? Они думают, что ты отступил от Рене идейно!
            Вильгельм не выдержал, расхохотался. Ронове угрюмо смотрел на него. Отсмеявшись. Вильгельм продолжил:
–Не обижайся, но я знаю, что ты не герой, и отступил от Рене только для спасения своей шкуры. Я знаю это. Они этого не знают. И я предлагаю тебе воспользоваться этим их незнанием.
–Трусость здесь не причём! – резко возразил Ронове. – Я заблуждался, вот и всё!
–Заблуждался или хотел заблуждаться из трусости – вопрос десятый! – Вильгельм великодушно отмахнулся, – важен факт! Сухой упрямый факт же в том, что тебя ищут, податься тебе некуда. И если ты умный человек, Ронове, ты согласишься с тем, чтобы остаться здесь – в штабе сопротивления. Здесь бедновато, но безопасно – за это отвечаю честью.
–Честью дельца!
–Дельца-подлеца, – подтвердил Вильгельм, – но это репутация, выработанная десятилетиями. Я не рискну ею и деньгами. Так что, Ронове?! Ты умный человек?
            Ронове знал, что в словах Вильгельма есть опасность, понимал прекрасно, что это не самый честный человек и, возможно, тот, кто предаст его при первом же случае. Но в словах его звучала также и правда, и шанс, и надежда…
–Есть только одно, – заметил Ронове с горечью, боясь, что расписывается в собственной несостоятельности и сам у себя отнимает шанс на спасение и поддержку.
–Что? – Вильгельм не терпел промедлений. Он распинался перед Ронове уже долго, и не понимал, почему тот ещё не согласился на такое блестящее предложение.
–Одно опасение, – признался Ронове, не решаясь взглянуть в лицо потенциального благодетеля. – Я думаю, что Стефания, ровно как Базир и уж тем более Абрахам…короче. Вряд ли они будут мне рады.
            Он сказал это с отчаянием, с неприкрытым, с горестным отчаянием, в котором было не только сожаление о возможной утрате добродетели Вильгельма, но и скорбь о себе самом.
            Учуяв это, Вильгельм решил не давить и сказать мягче, чем планировал:
–Стефания и Базир люди. Они мягкие, просто запутавшиеся и запуганные. Абрахам не простит, это я могу обещать, но эти двое…к тому же, как говорят. Вы были со Стефанией любовниками?
–Не были! – сколько ещё надо было это слышать в свою сторону? Конечно, все видели, что Ронове флиртует с нею, что она и не отпирается, но почему же это так больно слышать Ронове?
–Но она нравилась тебе? – уточнил Вильгельм. – Ведь так?
            Ронове промолчал. Он сам не знал. Сначала он подбирался к Абрахаму через нее, потом… потом было всякое.
–А она была в тебя влюблена? – продолжал допытываться Вильгельм.
            Ронове кивнул. В этом можно было не сомневаться. Любимец Животворящей Церкви не мог оставить сердце Стефании холодным, особенно когда вдруг проявил к ней столько внимания и сердечности, когда демонстрировал ей свою поддержку. Да, она была влюблена, без всяких сомнений.
–Тогда она точно тебя выслушает, – успокоил Вильгельм и ободряюще улыбнулся. – Не думаю, что у неё было много влюблённостей, скорее всего ты первый, а такое не проходит впустую. Если же послушает Стефания, хотя бы выслушает уже то, что ей понравилось от меня, выслушает, и, может быть прислушается и Базир.
–А Абрахам? – Ронове, сам того не зная, задал правильный вопрос.
–Его беру на себя, – пообещал Вильгельм слишком легко, чем сподвиг Ронове на ещё одну предосторожность:
–Если я… то есть, когда я… – он не мог решиться. Он был никем, снова был никем, и не мог ни указывать, ни твердить, ни качать права. Но что-то же мог предпринять? И он попытался:
–Если я всё сделаю, пообещай мне их не предавать и не обманывать! Пообещай, что сохранишь им жизнь?
            Есть множество способов обойти клятву. Достаточно слегка уверить самого себя в том, что ты делаешь не это. А что-то с близким смыслом, но названное другим словом. Например, ты даёшь клятву в том, чтобы не предавать кого-то и не обманывать, а сам знаешь, что не сдержишь её. Но клятву дать надо. И поскольку про существование рая и ада наверняка сказать нельзя, то клятву нарушить нужно аккуратно, например, заставить кого-то к тому предательству и обману, от  которого сам зарёкся. Или сказать не всю правду до конца, руководствуясь принципом «сами не спросили, значит, сами виноваты!»
            Тогда архангелы и ангелы могут скрежетать зубами от ярости и бессилия: ты грешен, но юридически ты чист. Тебе нечего предъявить, ты не солгал, ты просто не сказал или сказал не так, а солгать – сказать заведомо неверное, промолчать сюда не входит.
            Вильгельм всё это прекрасно знал. Знал это и Ронове, но это было его единственной возможностью как-то обезопасить Стефанию и Базира, и тогда он потребовал клятву от Вильгельма.
–Крест и пламя! – вздохнул Вильгельм. Но протянул руку к Ронове ладонью вверх, – клянусь светом и тьмой, магией Цитадели, Крестом Церкви и Золотом людей, что не собираюсь причинять вреда или предавать Стефанию и Базира. Также обещаю сохранить им жизнь, если это будет зависеть от меня.
            Ронове кивнул – это всё, чего он мог требовать. Вильгельм и без того оказался слишком великодушен и позволил ему этот каприз.
–Договорились! – возликовал Вильгельм и поднялся из-за стола, – набирайся сил, мой соратник, мой друг. Немного позже я представлю тебя сопротивлению, и ты должен сказать им вдохновляющую речь.
–Речь?! – Ронове пришёл в настоящий ужас. Оратором он не был отродясь.
–Что-нибудь простое, – успокоил его Вильгельм, – о завравшейся Церкви, о Рене, который хочет тебя убить, о том, что ты готов бороться с Цитаделью, но не в лоне Церкви…
            Лицо Ронове выражало такое смятение и ужас, что Вильгельм вздохнул, как показалось Ронове с огорчением:
–Совсем простое. Расскажи правду. Словом, выполняй задачу, отрабатывай своё право на помилование и жизнь! И ещё…
            Вильгельм щёлкнул пальцами, и дверь распахнулась без всякой возни в скважине, на пороге возникла Карма.
–Господин Вильгельм? – с готовностью она ждала его распоряжений.
–Его надо обрядить во что-то подобающее! – Вильгельм указал на Ронове так, словно самого Ронове здесь не было, – и привести его лицо в порядок.
–В плащ? – живо спросила Карма, бросая игривый взгляд на Ронове, который он, впрочем, уже не замечал, ощущая неприятный лишь холодок от всей активности, порождённой Вильгельмом.
–В походный костюм, – легко решил Вильгельм, – в добротный, но так, чтобы казалось, что он провёл долгие дни в дороге.
–Поняла! – пискнула Карма.
            Ронове попытался вмешаться:
–Мой костюм в дороге провёл столько же, сколько и я!
            Вильгельм взглянул на него невнимательно, с раздражением. Так смотрят на назойливую муху, что своим жужжанием отвлекает от какой-то важной мысли:
–Да, друг мой, но он не продаст образа.
–Продаст? – испугался Ронове.
–Я беру тебя, чтобы продать образ! – напомнил Вильгельм. – Мы же договорились! Карма, ты поняла? И обувь…дьявол в деталях!
–Поняла, господин. Насчёт костюма…бархат, шелк? Или кожа и лён?
            Карма взяла деловой тон очень быстро, похоже, для неё это было не в новинку. И этот бойкий её тон отвратил Ронове от её миловидного лица.
–Я должен стать знаменем, а не образом продажи! – возмутился Ронове.
–Это одно и тоже, – отмахнулся Вильгельм, – для меня так. Карма! Мягкая кожа и лён.
–Красный цвет? – предлагал неуёмная Карма. – Цвет крови, войны, страсти…
–Тёмно-зелёный или синий, – возразил Вильгельм, – два образца от портного покажешь. Вечером сбор. Ронове должен быть…
–Я не на это соглашался! – запоздало возмутился Ронове, понимая, что его участь толком-то и не сменилась. Рене сделал его образом, но не менял оболочки, а Вильгельм, похоже, собирался изменить в нём всё.
            Вильгельм соизволил обратить на него внимание и, стараясь сдерживать раздражение, отозвался:
–Условия те же. Не спорь с согласованным для своего же блага! Карма?!
–Поняла! – Карма снова вихрем унеслась. Вильгельм снова обратился к Ронове: – друг мой, роль знамени не только почётная и героическая. Но ещё и сложная. Нам всем придётся изрядно потрудиться и очень постараться, чтобы добиться нашей общей…ведь общей? – цели.
            Отступать было некуда. Ронове кивнул.
–Прекрасно! Мы поладим! – Вильгельм снова стал обходителен. – Отдыхайте, мой друг! Но не забудьте подумать над речью. Я же вас покину, дела!
            Ронове лишь растерянно кивнул. Вильгельм с облегчением выскочил на свободу – ему был утомителен этот неотёсанный, растерявшийся человек, который не мог даже в толк взять простых вещей. Но, что делать? Проект Вильгельм затевал масштабный, и для этого требовалось всё мужество и вся собранность.
–Прорвёмся! – Вильгельм усмехнулся своим мыслям и неспешно уже, было, двинулся по коридору, когда Карма нагнала его.
–Господин, у меня письмо для вас! – умная прислужница протянула Вильгельму конверт и ретировалась. Вильгельм вскрыл его небрежным заклинанием и развернул лист, провозгласивший следующее:
«Церковь Святого Сердца, Служитель Света и слуга Закона Небесного Рене к охотнику и предателю Вильгельму.
Вильгельм! ты полагал себя умнее всех и, может быть, до поры ты и был умнее всех. Но это лишь от того, что ты связывался с идиотами.  Я таким быть не желаю.
Я передаю тебе ультиматум: либо до конца лунного месяца ты передаёшь в руки святого правосудия и Стефанию, и Базира, и Абрахама. Как обещал, либо мои переписки с тобой отправятся в Цитадель! Я не побоюсь себя уронить. Я не побоюсь лишиться чести и даже жизни – не думай, не все так дорожат жизнями как ты.
Решайся.
До конца лунного месяца!»
            Вильгельм прочёл два раза, затем констатировал весело:
–Вот же сучий сын!
            Но весёлость его быстро прошла. Это письмо показывало как нельзя лучше, что пора переходить к решительным действиям.
10.
            Расставаться было тяжело. Почему-то Стефания надеялась, что после скорбного молчания Базир сменит гнев на милость и, увидев хилые постройки Тракта, поймёт, что она всего лишь ошиблась, а это ведь даже не преступление. Конечно, можно было убеждать себя и даже самого Базира, что свет не сходится клином в одном человеке, что Стефания сама справится (ведь справится?), но…
            Но Стефания понимала, что без Базира ей будет тяжело. Даже если она справится, даже если преодолеет все препятствия и найдёт каким-то чудесным образом Вильгельма, даже если тот не обманет и не уничтожит её, ей будет тяжело. Потому что впервые она будет по-настоящему беззащитна и одинока.
            Стефания попробовала заговорить в пути, пожаловалась:
–Ногу натёрла.
–Обидно, – согласился Базир, но не замедлил шаг. Он вообще на неё не смотрел, не оборачивался. Даже когда Стефания нарочно спотыкалась, мол. Сейчас я упаду, отреагируй, Базир! – Базир оставался бесстрастен. Его либо глухота поразила, либо он понимал, что Стефания лишь пытается обратить на себя внимание.
            Как назло, путь оказался коротким и безопасным. Вскоре они вышли на Тракт, и здесь стало ещё спокойнее, дорога была уже накатанной и ноги не увязали, не путались в кореньях да сучьях. Шаг, ещё десять, двадцать… и вот они – неумолимые первые постройки Тракта.
            Тракт – это всегда необычное место. Здесь говорят на многих языках, и все понимают друг друга. Здесь в ходу любая валюта, монеты любых стран, но в самой чести, конечно, золото и железо. Здесь торгуют амулетами, святыми книгами, памфлетами казнённых или отлучённых от приличной жизни поэтов, винами, редкостями, специями и всем тем, что только может заплутать в дорогах Тракта. Никто не спрашивает, откуда берётся на Тракте товар – все знают, что путей два. Либо кто-то принёс и выменял-продал на что-то, либо кто-то был ограблен или убит. Да и какая разница? Не станешь жалеть неизвестного.
            На Тракте вас накормят, подкуют лошадь. Если есть такая необходимость. Предприимчивые люди, обитающие в таких местах, всегда знают, чем вам услужить. Большая часть из них скрывается от закона, но это только большая, и абсолютно весь Тракт знает того, кто вне этого закона живёт. Здесь разбойничьи гнёзда и философы, запылённые путники и отставленные от войн солдаты, которые ничего, кроме убийства не умеют. Здесь есть всё и нет ничего.
            Одиночкой сюда лучше не являться. Не убьют, Тракт не любит невинной крови, но обдурят однозначно, сдерут втридорога, если не знать, как с обитателями Тракта надобно управляться и договариваться.
–Ну вот и всё! – Базир хорохорился. Ему было не по себе. Оставлять Стефанию – очевидно, было плохим решением, но он понимал, что их пути разошлись, и теперь это она выбрала, выбрала сама. Да и тяготил он её. И сам тяготился. Она – маг. Пусть толком ничего не умеющий, пусть слабый и невыученный, но маг. И это пропасть, которую ему никогда не преодолеть, и, честно говоря, не хочется преодолевать. Стефания больше не слабая, нуждающаяся в его защите. Она может решать, а если может решать, то должна и нести ответственность за свои поступки.
–Куда ты пойдёшь? – Базир шёл медленно, вглядываясь в хлипкие домики в людей, встречающихся на пути, а Стефания семенила рядом.
            Люди смотрели на них, но не заговаривали. На Тракте есть поговорка: заговори первым и будешь раскрыт. Пока не сказаны даже пустые слова приветствия, ты можешь прикидываться кем угодно, но открой рот и акцент, манеры речи, мимика выдадут тебя. И Стефания с Базиром были сейчас гостями, а, следовательно, если им было что-то нужно, они должны были заговорить или свернуть туда, куда сворачивают пешие путники: на постоялый дворик.
–Не знаю, – честно сказал Базир, – куда-нибудь. К людям. Стану пахать и сеять, если придётся. Женюсь, заведу детей…
            Он не знал сам, всерьёз говорит или нет. Ему хотелось нормальной, устоявшейся жизни, но мог ли Базир жить в таком нормальном мире? Это ему хотелось выяснить.
–Послушай, я прошу прощения…– они дошли до развилки. Налево путь уходил в глубину Тракта, туда, где чернела походная кузница и постоялый двор, направо путь шёл к широкой дороге, где обычно проходили торговые подводы.
            Базир остановился. Стефания тоже и осеклась невольно. Символически разделялся их путь! Теперь у Стефании оставалось совсем немного времени, чтобы попытаться в последний раз остановить Базира. Собравшись с духом, она начала опять:
–Послушай, я прошу прощения! Ты всегда был рядом, ты… то есть, ты защищал меня. И я тебе благодарна. Если я тебя обидела, то есть, я знаю, что я тебя обидела, но я хочу, чтобы ты знал, что я не от зла, и что я очень ценю нашу дружбу и путь, который нам пришлось разделить.
            Она выдохнула, смотрела на Базира с надеждой. Ей казалось, что сейчас его тронула её сбивчивая, нервная речь, а если тронула, то он, конечно, передумает, и тогда…
            Грёзы – самые мимолётные – разбиваются на особенно острые осколки. И каждый осколок хочет достать до сердца.
–Я прощаю, – сказал Базир, – честно, прощаю. Я тоже виноват. Но так бывает. Я больше не понимаю и не хочу тебя понимать. Ты выбираешь врага.
–Я выбираю шанс! – обозлилась Стефания. – Сам подумай, ну подумай…
–Абрахам против, – Базир пожал плечами. – Он знает Вильгельма лучше. У Абрахама, конечно, тоже не все дома, но в этом случае я ему верю. Вильгельм слишком сладко поёт. Но если ты права, а я нет, то ты умная, а мы с Абрахамом идиоты.
            Базир отвернулся от Стефании, но не пошёл по широкой своей дороге. Почему-то медлил.
–Прости! – Стефания заломила руки в отчаянии. Базир не шелохнулся. И тогда отчаяние сменил гнев. Почему этот Базир, как и Абрахам так оскорбились за то, что Стефания всего лишь предложила принять сторону врага в собственных интересах? Подумаешь, какие правильные и принципиальные! А что делать-то? Цитадель их порвёт, Церковь их порвёт, так вот он – третий путь! Почему бы не использовать помощь? Да, Вильгельм мерзок и отвратителен, но что с того? У них два врага и нет ресурсов. У них два врага и приближающаяся зима.
–Да и катись! – ярость колыхнулась в Стефании, прорвалась. – И ты, и Абрахам! катитесь оба! Я жить хочу. Жить, наконец-то! Я готова сражаться с Цитаделью, но умирать, даже не попробовав жизни, не попробовав отыскать спасение – это слишком!
            Она жила в Церкви Животворящего Креста столько, сколько себя помнила. Лишь недавно Стефания вышла в мир, увидела его краски, и пусть омрачился путь её погонями и столкновениями, и даже пленом у древнего вампира, она поняла, прочувствовала, что ничего не знает о мире и жизни, и ей захотелось узнать, чего она ещё не испытала и не увидела? И Вильгельм виделся ей шансом, но все вокруг так упёрлись, и так были решительно против, что в этот раз не удалось смириться.
            Базир не повернулся к ней, не отреагировал на резкость. Или привык, или ему так было даже легче? Вместо гневного ответа, он лишь тихо сказал, и тишина его голоса остудила весь бунт Стефании:
–Удачи, Стефа. Пусть хранит тебя свет, а я больше не могу.
            И он пошёл. Пошёл, запросто оставляя её позади себя, оставляя на каком-то Тракте, растерянную и слабую, разочарованную и гневливую одновременно.
            Он пошёл и Стефания осталась стоять, смотреть ему вслед. Можно было броситься, можно было крикнуть, но она промолчала и не бросилась. Зачем? Снова оправдываться за то, что ей хочется жить и что она предлагает хотя бы попробовать союз с Вильгельмом? Что он, хуже Цитадели? Хуже Церкви? Хуже их вместе взятых, пущённых по их следу?
            Стефания в этом сомневалась. И если любое другое решение Абрахама было для неё непререкаемым, даже если касалось её собственного страдания, то здесь она просто не понимала и не могла понять Абрахама, и, что хуже, внезапно оппозиционного Базира.
            «Да и чёрт с ними!» – решила Стефания и пошла в оставленную ей сторону.
            Чёткого плана и даже представления о том, как связаться с Вильгельмом, что ему сказать, как быть с ним, у неё не было. Она общалась с Вильгельмом один на один лишь в самый первый раз и тогда, несмотря на весь оставленный ей ужас впечатлений, он был весьма мил, если подумать. Во всяком случае, он не произвёл на неё впечатления безумца, с каким никак нельзя сговориться.
            Да и вообще, после знакомства с вампиром…
–Сговорюсь! – усмехнулась себе под нос Стефания и зашагала быстрее.
            По логике, нужно было зайти на постоялый двор. Требовалось подкрепиться и отдохнуть, подумать. Может быть, даже спросить направление в ближайший город. Сказано – сделано.
            Стефания зашла на постоялый двор, прошла сквозь настороженные взгляды до прилавка и тихо попросила себе чего-нибудь поесть.
–Чего? – рыкнула трактирщица, оглядывая запылённую одежду Стефании. – Мяса? Рыбы? Каши?
–Ну…– Стефания замялась. Вообще-то у неё не было монет. Когда они начинали свой путь, они были ещё церковниками, а по закону церковников обслуживают бесплатно, вернее, не бесплатно, конечно, но с них не берут денег напрямую. На их счёт записывают, затем счета присылают в Церковь и та уже платит. Когда же они откололись от церковников, то питались либо за счёт наколдованных Абрахамом средств, либо из припасённых скопленных Базиром.
–Решай! – насела трактирщица, но, видя смущение и красноту лица Стефании, спросила мягче. – Денег нет?
            Денег не было. Церковники получали жалование, но в церкви их не потратишь, оружие и одежду с едой выдавали, а в город до ярмарок Стефания не ходила – смысла не было. теперь же, надо полагать, её жалование ушло в общую казну к Рене. Она ведь преступница!
–Я могу отработать! – запальчиво сказала Стефания, и кто-то из посетителей за её спиной откровенно заржал, ибо этот гортанный противный звук не походил на смех.
–Цыц! – гаркнула трактирщица, обращаясь к весельчаку. – А ты, девка, таких вещей не говори. А то отработаешь так, что вовек потом не поднимешься. Молодая, справная…охотники найдутся.
            Сначала Стефания не поняла, о чём говорит трактирщица, но сообразив, поперхнулась гневом.
–Да вы что! Да как вы…
–Вот и молчи! – велела трактирщица. – Ступай на кухню. Там, на твоё счастье, есть грязная посуда. Вымоешь – накормлю досыта, не обижу.
            Мыть посуду для Стефании было непривычно, но она поспешно согласилась.
–Иди, – трактирщица приподняла часть прилавка, чтобы Стефания скользнула за стойку, – а если полезет кто, бей сковородой. Разрешаю!
            И она сама оглушительно захохотала. Стефания постаралась юркнуть на кухню как можно быстрее.
            Оказалось, что посуды было не так много, видимо, чистоту здесь поддерживали постоянно. Неудобством, и неудобством значительным оказалось то, что мыть предлагалось в ледяной воде, в неудобном тазу.
            Стефания быстро выяснила, что в ледяной воде жир не смывается и только размазывается ещё сильнее, пачкая и пальцы, и тарелку, и воду. Кроме неё на кухне была лишь молоденькая девчонка, совсем ещё подросток. Она сначала не отреагировала на Стефанию, но потом отвлеклась от чистки картошки, и не выдержала:
–Да что же ты делаешь!
            И ловко, не успела Стефания сообразить, вырвала у неё жирнющую тарелку, протёрла её сперва сухой тряпочкой, затем слегка присыпала её золой и втёрла в посуду.
–Вот так делай! Потом все прополощешь.
–Спасибо! – искренне сказала Стефания. Девочка лишь фыркнула:
–И где тебя, такую болезную, откопали?
            Стефания промолчала. Стараясь не думать о том, что «Болезной» её до сих пор называл лишь Абрахам, она тёрла грязь с неистовым рвением, словно каждая тарелка и миска нанесли ей по личному оскорблению.
            Девчонка понаблюдала за ней, но лезть в душу не стала, увидела, что из глаз неумёхи капают слёзы, которые она не успевает сморгнуть. И отстала. И только когда Стефания присыпала и протёрла золою всю посуду, крикнула куда-то в сторону двора:
–Бертран, неси воду!
            Стефанию дёрнуло от знакомого имени. Она знала одного Бертрана на своём пути. Они сталкивались всего трижды, но это много значило для Стефании. Он был человеком, простым деревенским парнем, но он впервые поселил в Стефании сомнение в том, что церковники правы. Он говорил, что Бог и Церковь – вещи разные, она тогда не поняла и сейчас ещё не до конца согласилась, но его слова Стефания порою вспоминала. Потом Бертран подарил ей свой крест, который Стефания вернула ему после единственной ночи, даже нескольких часов от ночи, где не было ни войны, ни церквей, а были лишь объятия, губы и истома.
            Она не любила Бертрана. Но тогда Стефания впервые столкнулась с миром, который разрушался без всякого милосердия, ей захотелось глотнуть жизни, до того, как уйти по третьему пути. Глотнула, ушла, и вот, стоит, моет жирную посуду чёрт знает на каком Тракте. Героиня!
            А ведь они чувствовали себя героями тогда.
            «Не может быть он!» – подумала Стефания с испугом.
            Вероятность была мала. Где был Бертран, которого знала Стефания, и где была она сама? Но на мгновение, ей захотелось, чтобы это был он, и ей даже показались знакомыми его черты, когда донесли в кухню воду, но…
            Но грёзы разбиваются тяжело и быстро. Это был не он. Да, такой же крепкий, плечистый, но другой.
            Он шваркнул перед Стефанией ведро с водой, но она не нашла сил, чтобы хотя бы кивнуть. Разочарование горечью отравило её.
            Когда Бертран ушёл, девчонка спросила:
–Что с тобой? Мыть посуду ещё не худшее дело.
            Стефания взяла себя в руки и слабо улыбнулась:
–На мгновение я решила, что это будет другой Бертран. Тот, которого я знаю.
–Муж? – девчонка справилась с картошкой и теперь помогала Стефании, не в силах наблюдать за медлительностью работы незнакомки.
–Нет, я не замужем.
–Жених?
            Стефания покачала головой:
–У меня не было жениха. Это так… ничего серьёзного. Порыв. Но это было давно. Кажется, я тогда была счастлива.
            Девчонка справлялась ловчее. Она протирала тарелки уже насухо и спросила:
–Ты откуда?
–Я? – Стефания задумалась и ответила. – Знаешь, я из ниоткуда уже. У меня нет дома.  Меня зовут Стефания, но имя – это всё, что осталось у меня.
–Пф! – девчонка рассмеялась. – Здесь все такие! Бродяги. Брошенные, отставленные. А на имя твоё мне плевать. Захотим и его отнимем. Да не бледней ты, дура! Шуток не понимаешь? я вот вообще из погорельцев. Мой дом сожгли во славу Церкви.
–Чего? – Стефания подняла голову, напрочь забыв о тарелках.
–Моя мать была ворожеей, – объяснила девчонка, – и помогала людям. Церковники прознали и налетели вороньём на нас. Мать сожгли с домом, я сбежала, но никто из соседей брать меня не захотел. Меня искали, как ведьмовское отродье, но я бежала. Попала сюда. Здесь путь короткий, либо устраиваешься мозгами и руками, либо телом. Я молодая, но меня так легко не возьмёшь. Драться и отбиваться научилась, а потом здесь пристроилась. Хозяйка – ты её видела – так-то добрая. Ну треснет разок-другой, зато в обиду не даст!
            Девчонка трещала беззаботно. Стефания же оцепенела от ужаса. Рядом с ней сидела тень прошлой, церковной жизни!
–А если…– Стефания охрипла от волнения, – если ты…если твоя мать…
–Она помогала людям! Но эти явились и убили её! – категорично заявила девчонка. – Встречу если церковника – убью его голыми руками!
–А если он не виноват? – Стефания попыталась улыбнуться, вышло плохо.
–А моя мать тоже не была виновата!
–А ты сама ну…не того? – Стефания намертво решила стоять в своём отрицании церковного прошлого, любой ценой.
–Не того! – девчонка хотела ещё что-то сказать, но в кухню вошла трактирщица, окинула суровым взглядом вымытую гору посуды, девчонку, метнувшуюся  картошке и Стефанию с последней тарелкой в руке.
–А со своим делом ты справилась? – спросила трактирщица у девчонки.
–Всё сделано! – пискнула она, сжимаясь в комочек.
–Ставь на огонь, да поторапливайся! – велела трактирщица и жестом поманила Стефанию за собой. Стефания поднялась, поспешила, на пороге бросила прощальный взгляд на девчонку – та усердно разжигала печь и на Стефанию не глядела.
–Ешь! – трактирщица не обманула, накормила досыта. Каша, суп и кусочек холодного пирога оказались перед Стефанией. От услышанного в кухне, да и в целом от пережитого есть не очень хотелось, но когда удастся поесть в следующий раз, Стефания не знала, потому заставила себя всё проглотить и едва ли почувствовала вкус, но поблагодарила трактирщицу.
–Не путешествуй по Тракту без денег, мой тебе совет! – вздохнула трактирщица, собирая тарелки со стола Стефании, – не всякая как я. Бывают и звери.
–Честно говоря, мне очень помогла та девочка…– Стефания не знала, стоит ли говорить, но почему-то ей показалось, что промолчать будет невежливо. Девочка ей правда помогла.
–Знаю, – усмехнулась трактирщица. – Прибилась сиротка! Дурное ей здесь место, а всё лучше. Церковники её дом сожгли, да деревню застращали. Её искали, а сюда сунуться побоялись – и правильно сделали. Здесь много на них обиды. Да и девку не выдадим. Никого не выдаём. А ты мой совет про деньги запомни и одна не шляйся!
            Стефания кивнула, хотя, что она могла ещё сделать? Она осталась одна. Тут хочешь или не хочешь, а «шляться» в одиночку придётся. По крайней мере, пока.
–Дочка у меня была…– тихо сказала трактирщица, на миг остановившись в действиях. – Навроде тебя. Такой же мышонок. Так что знаю…а! чего уж там!
            Трактирщица уже собиралась отходить от Стефании, но та спросила:
–До ближайшего города сколько идти? не скажете?
–У нас два города. Тебе который?
–Да я…– Стефания снова растерялась. Она не знала. – Я ищу одного знакомого. Он мне очень нужен.
–Которого? Скажи, может и помогу! – трактирщица смотрела на Стефанию с интересом. Кажется, впервые она вообще проявила к ней какой-либо интерес.
–Э…его зовут Вильгельм. Он как бы…– Стефания развела руками, объяснить трактирщице да и себе что такое Вильгельм было затруднительно. – Ладно, извините!
–Вильгельм? – задумчиво спросила трактирщица. – Наёмник? Его на всяком Тракте знают!
–Да?! – Стефания обрадовалась. Новый прилив благодарности к этой женщине заполнил её. – Наверное, это он! Мне бы с ним связаться, понимаете? Очень нужно. Это можно?
–А кто спрашивает? – с подозрением осведомилась трактирщица.
–Так это можно?
–Смотря кто спрашивает и что мне с того будет, – повторила трактирщица. – Ну?!
–Я Стефания. Скажите ему, что я Стефания.
–И что мне с этого?
–Я думаю, – у Стефании не было уверенности в том, что это тот Вильгельм, который нужен был ей, да и в том, что он буде действительно рад прийти к ней, но если судьба?! – Думаю, он вас вознаградит!
            Трактирщица пожевала губами, размышляла.
–Ну посмотрим. Иди наверх, там я тебе постелю. Запри комнату. Если что – постучу. Если наврала – неделю будешь здесь мыть посуду.
            Стефания легко согласилась. Дело само собой сдвинулось с мертвой точки. Ведь даже если это не тот Вильгельм, то нужный явно услышит о том, что его ищут, и поспешит выйти на связь.
            Стефания думала, что не уснёт, но сытость желудка, отсыревшие холодные простыни и запах лакированного дерева, плотно устоявшийся в комнате, унесли её очень быстро в какой-то спокойный и тихий мир. Куда-то исчезло беспокойство, куда-то растворилась тяжесть, и Стефанию понесло в мир забытого блаженства.
            Она давно не спала так крепко и так чисто. Давно не видела такого яркого сна… и даже то, что в этом сне ей вдруг привиделся Ронове, не выдернуло её в кошмар. Она почему-то спокойно махнула ему, и он бросился к ней радостно, что-то говорил, но она не слышала или не разбирала.
            Между тем смерть была близко.
            Трактирщица связалась с Вильгельмом и тот пообещал прибыть в самое ближайшее время. Он, в самом деле, обрадовался такому сообщению от неё, так как это был тот самый, нужный Стефании Вильгельм, и он расщедрился, отсыпал десять золотых монет трактирщице. Та вернулась  успокоенная и задумчивая: жизнь приучила её не спрашивать, но природное любопытство в шкатулке не запрёшь.
            И перед тем как отойти ко сну, трактирщица прошла проверить комнату странной Стефании. Дверь закрыта – значит. Не совсем дура.
            Но смерти двери нипочём.
            Стефания спала, не зная, что сна ей осталось минут пятнадцать от силы, что есть уже власть, которая решила ею завладеть, завладеть окончательно и бесповоротно. Стефания не принадлежала себе никогда, не стоило и начинать этот поиск собственного пути и мнения.
            Она не могла знать, не могла видеть и по наивности молодости предположить, что её дверь, которая казалась трактирщице гарантией сохранения Стефании, так легко подведёт её. А как иначе?
            Нет, засов не сломали, дверь не выбили. Дверь просто не заметили. Мгновение – и тень, слишком длинная и лёгкая, словно просочилась сквозь тоненькую щель между коридором и дверью.
            Тень пролилась на пол, затем обрела человеческие черты и даже лицо, которое, впрочем, не имело сейчас значения, ведь лица всё равно некому было видеть, да и темнота была убийце на руку.
            Фигура оглядела Стефанию, спящую, беспечную, прикрытую тонким одеялом и спокойную. И в этом покое для убийцы была новая причина ненависти. Предательница! Трусиха и просто недостойная жизни тварь!
            Фигуру высветила выглянувшая из-за туч луна, и пришлось отступить в тень, но мига хватило, чтобы в лунном свете страшно отобразилось шрамированное лицо – лицо Абрахама.
            Он рассчитывал воспитать себе из Стефании преемницу, соратницу, союзницу. Он надеялся, что она разделит его идеалы и будет искупать свою магию войной с нею. Но она решила продаться Вильгельму, и тем самым перечеркнула смысл всех надежд Абрахама и всю собственную суть.
            А заодно и почти перечеркнула жизнь. Абрахам легко прошёл по её следу. Он встретил Базира, который рассказал, где оставил Стефанию. Базир был расстроен и Абрахам тоже, но больше взбешён.
            Базир сказал, что пойдёт дальше, и что желает Стефании счастья, а Абрахам пошёл карать нерадивую девчонку. Он был в трактире тогда, когда Стефания мыла посуду, ждал, пока она ела, наблюдал, потом услышал разговор о Вильгельме, и всякое сомнение покинуло его – она не должна жить!
            Высшая суть правосудия – беспристрастность. Абрахам был беспристрастен. Стефания, разрушившая свой образ одной ошибкой, уже умерла в его глазах, и теперь ему оставалось лишь уничтожить её тело. Она не заслуживала магии, не заслуживала покоя, не заслуживала креста и ничего, кроме смерти.
            Он бы хотел её даже разбудить, перед ударом, но решил, что не стоит – перепуганная потенциальная магичка-недоучка всё-таки магичка.
            «В конце концов, она может поднять шум» – успокоил себя Абрахам, хотя в его причинах было больше человеческого, чем он хотел.
            Он переместился к изголовью, держась тени. Занёс кинжал над её горлом – человеческая смерть для очеловечившейся девицы, недоцерковницы, недовоительницы, недоучки! Самое оно!
            Абрахам умел убивать и в этот раз умение не подвело его. Он занес кинжал над горлом и ловко ударил, и, пока не успела вырваться мерзкая липкая кровь, пропорол горло, разрезая ниточки жизни Стефании.
            Она дёрнулась, её глаза открылись, она попыталась хватануть ртом воздух, но жизнь уже уходила. Удар был точным, и Стефания умерла быстро.
            Убедившись в том, что Стефания не дышит, Абрахам исчез из её комнаты также, как появился. Мёртвая Стефания с перерезанным горлом лежала в залитой собственной кровью постели, и дверь была нетронута.
            Единственный свидетель – луна – была бесстрастной, красивой и равнодушной.
Глава 11.
            Ронове не мог поверить! Нет, этого не могло быть,  ведь это было бы слишком жестокой и некрасивой, даже уродливой правдой. Как это свершилось? Стефания была жива, Ронове был так близок к ней, и вот, оказывается, что Стефании нет.
            Насовсем нет.
            Всё произошло так быстро! Вот только Вильгельму сообщили о том, что Стефания в трактирчике неподалёку, и, что совсем хорошо – ждёт встречи с ним, вот Вильгельм собрался, готовый к тяжёлому, но, как он чувствовал, весьма плодотворному разговору, и…
            И Стефании нет.
            Молчала, вытирая тяжёлые редкие слёзы, трактирщица, которой, собственно и нечего было предъявить за убийство Стефании, толклись какие-то пропитые обитатели Тракта позади, совещаясь и высказывая предположения – такие неуместные и такие дурные, что было аж тошно! Но Стефанию это вернуть не могло.
            Дверь заперта изнутри, закрыто окно, а Стефания в крови, застывшая, оцепеневшая… навсегда оставшаяся в своих молодых годах, заточённая в темницу смерти, убитая.
–Господин, я не знаю, как это вышло. Всё было тихо. Клянусь вам богом! – трактирщица е забыла и о себе. Как бы ни была велика жалость к девушке, она была всего лишь незнакомкой для этой трактирщицы, и, прежде всего, следовало позаботиться о себе, а то вдруг Вильгельм ещё решит, что это она как-то способствовала гибели девчонки?!
            Вильгельм был мрачен. Никакой усмешки, никакой жалости – непроницаемость! А за нею что таится? Бог про то ведает, но разве ж скажет кому?
–Я накормила её! – шепчет трактирщица, напуганная этим зверским молчанием. – Я сразу же…
            Вильгельм молча поднимает руку, веля ей также умолкнуть. Её жалость к себе и страх мешают думать лично ему, а его мысли её мыслей куда ценнее.
            Наконец, после тяжёлой тишины, Вильгельм снисходит до ответа:
–Сюда никого не пускать и никому ни о чём не болтать. Если кто вмешается, я лично…– он обводит взглядом притихшую пьянь, – лично покараю.
            Пьянь понятливо кивает. Что-что, а вот тайны они хранить умеют, знают, что за каждым есть вереница грехов. И здесь тон господина определяет степень угрозы за трёп. Жить же хочется всем.
–А ты, – Вильгельм смотрит теперь на перепуганную трактирщицу, – закрой комнату и дай мне ключ.
–А девушка? – шепчет женщина.
–Закрой комнату и дай мне ключ! – В третий раз Вильгельм не повторит и женщина, хоть и остаётся всего лишь человеком, прекрасно чувствует это. Негнущимися пальцами она поворачивает ключ в скважине и отдаёт его в руки Вильгельма, стараясь не смотреть ему в глаза, боясь прочесть в них что-то ещё более страшное.
–Расходитесь! – велит Вильгельм зевакам. – Ваша жизнь пока не кончена.
            И слишком много в этом «пока» издёвки. И неприкрытые слова угроз, и пренебрежение и напоминание о том, что будет, если кто-то решит поболтать о лишнем.
            Но Вильгельму плевать, как и кто отреагирует на эти его приказы. Он думает, много думает.
            Бог в свидетели! Сначала Вильгельм хотел похоронить девчонку по-тихому, и, может быть, даже не отвечать на выжидающий просительный взгляд Ронове, который ждал возвращения Вильгельма со Стефанией. Ждал Ронове его словно преданный пёс, но со страхом. Вильгельму он был ещё полезен, а как встретит его Стефания?..
            Вильгельм посмотрел на Ронове, и приготовился произнести что-то мягкое и обязательное, или что-то ничего не значащее, а потом понял, что есть идея куда лучше.
            Ни к чему таить смерть девчонки, если эта смерть может послужить для блага! Ни к чему! Так Ронове согласится на всё, что уже зреет в мыслях Вильгельма, но что даже ему кажется дерзкой авантюрой.
–Ступай за мной! – велел Вильгельм и Ронове покорился, как привык покоряться всем.
            До самого трактира Вильгельм не произнёс и звука, он хранил суровость и мрачность и Ронове бесполезно заискивал, не достигая никакого эффекта и не находя отклика в Вильгельме.
            А затем Вильгельм поднялся наверх, не замечая взгляда трактирщицы и некоторых посетителей, и всё ещё оставаясь мрачным, повернул ключ в скважине одной из комнат, велел:
–Смотри!
            И Ронове увидел. Он увидел девичью нежность, поглощённую маской смерти. С гибели Стефании прошло всего несколько часов, слишком мало, казалось бы, для изменений, но…
            Но лицо застыло и почему-то посерело. Выражение стало совсем другим, всё в ней переменилось – Стефания казалась суровее, жёстче и старше. И никакой факт не изменил бы в ней всего этого.
–Как же…– не понял Ронове, касаясь окровавленной шеи мёртвой девушки, – как же это. А?
–Это ты виноват! – громыхнул Вильгельм. – Это из-за тебя, из-за того, что ты её не защитил, не защитил от Абрахама, она мертва!
            Ронове попытался отстраниться, но Вильгельм с силой швырнул Ронове на колени подле мёртвой и схватил его за волосы, оттягивая голову назад, чтобы Ронове не смел спрятаться:
–Смотри! Смотри хорошенько!
            Ронове плакал. Натуральные слёзы катились по его щекам.
            Вильгельм, довольный эффектом, позволил Ронове высвободиться из своей хватки и пасть подле неузнаваемой уже Стефании. Ронове касался её волос, мёртвых рук, губ, плакал, трясся и никак не мог понять, как это всё вышло?
            Вильгельм не мешал ему скорбеть. В конце концов, чем больше в Ронове чувства вины, тем ему же и лучше – меньше сопротивления!
            Ронове же не мог понять, не мог осознать произошедшего. Он не любил Стефанию, но он безумно её жалел. Она стала узницей его сердца, легко, как и все, попала под влияние шарма Ронове, и… и разочаровалась в нём. Он предал её несколько раз, и не успел попросить прощения, не успел объясниться, или хотя бы намекнуть, что возвращается на сторону справедливости, что встаёт на их сторону!
            Ронове жалел…её молодость жалел, не успевшую расцвести женскую красоту жалел, о страшной смерти её жалел, но больше всего жалел, конечно, себя.
            Если бы он успел попросить прощения! Если бы успел сказать, объяснить, намекнуть. Или хотя бы, увидеть её, хоть раз живой! Если бы не оставил, не предал, не разочаровал…
            Разочаровать её оказалось Ронове страшным испытанием. Вместе с разочарованием в глазах Стефании, он ощутил своё глубокое и отвратительное падение, которому не было достойного оправдания. Да и вообще было лишь одно оправдание – трусость Ронове.
            Когда-то он думал о себе лучше. Когда-то он считал себя непобедимым, лучшим, думал о себе как о похитителе женских сердец, как об образце для охотников павшей Церкви Животворящего Креста (не на Абрахама же им было равняться!). А теперь?
            Теперь нет Церкви Животворящего Креста, теперь нет охотника Ронове – есть предатель и трус Ронове, чья совесть будет жрать его дни до самой смерти.
–Полно-полно! – Вильгельм решил, что с Ронове хватит. Ещё немного и тот вообще рассудок потеряет, а это уже перебор. – Ну-ну, не надо! Она сейчас в лучшем мире. Смерть очистила всё её смятение, всю боль сняла…
–Как же это случилось? – Ронове дрожал. Он видел в Вильгельме свою единственную опору, и, видит небо, это было не лучшим решением, но на иное Ронове не был способен. – А?
–Абрахам убил её, – объяснил Вильгельм. – Видимо, она разошлась с Базиром, может быть, разминулась, может и ещё чего. Трактирщица говорит, что Стефания пришла одна. Дверь в её комнату была на ночь заперта, окно тоже. Только маг мог пройти и только один маг мог сделать так подло.
–Ублюдок! – боль трансформировалась в гнев. Ронове сжал до боли кулаки. – Мерзавец! Подонок…
–Это сейчас вторично, – утешил Вильгельм. – Я думаю, нам надо покинуть эту комнату. Да? Наше дело ещё не закончено. Теперь ты, ставший виновником гибели Стефании, обязан ей…
            Ронове мог бы спросить: почему именно его Вильгельм назначает виновником? Мог бы удивиться: почему его одного?
            Но Ронове был подавлен, и горе сделало его покорным словам Вильгельма.
–К тому же, каждый имеет шанс на искупление, – продолжал Вильгельм, точно зная, как ярко воспринимается в подобном состоянии слово «искупление».
            Он не ошибся. Ронове подорвался с места, привстал даже, приободрённый тем, что есть некое исправление, самое чудесное, самое безоблачное, которое и его, Ронове, очистит.
–Искупление? – повторил он, не веря. Теперь Вильгельм был ему почти богом.
–Конечно. Каждый заслуживает его. Даже ты!
            Ронове, откровенно говоря, не был худшим представителем человечества. Сочетание «даже ты» относилось к нему весьма поверхностно, у Ронове было много светлого и добродетельного в поступках и в мыслях, много милосердного, в конце концов, у него была совесть! Но Рене, а теперь и Вильгельм сработали слаженно: они оба убедили так или иначе Ронове в ничтожности, и он проглотил это. Поскольку не мог простить себе трусости, к которой не был готов.
            И «даже ты» сработало отлично.
–Как? – Ронове ждал ответа у Вильгельма. Как ждал, наверное, снисхождения первый слепой пророк, обречённый видеть будущего, но никогда не зреть настоящего.
–Ну…– Вильгельм уже продумал в общих чертах свою идею, но изложи он весь план сейчас, и Ронове порвёт от гнева. Пусть помучается, пострадает, доломается! – Я не знаю. Пока не знаю. Я думаю, что лучшее, что ты можешь сделать в память о Стефании, это продолжить то дело, что она хотела начать.
–Я весь к услугам…– Ронове быстро терял в красоте лица. Он был бледен, и болезненность начинала проявляться в чертах. – Всё, что угодно!
–Я подумаю! – пообещал Вильгельм, подавляя желание улыбнуться – слишком просто Ронове угодил в ловушку! – Но сейчас, мой друг, нам пора. За телом придут.
–Ещё минуту! – попросил Ронове, опускаясь на колени перед Стефанией. – Только одну.
            Вильгельм великодушно позволил и Ронове, взяв уже закоченевшую руку девушки в свои едва живые от пережитого руки, заговорил с нею тихим шёпотом:
–Я так виноват перед тобою! Так виноват, ты даже не представляешь. Не прощай меня – я не заслуживаю твоего прощения, это слишком милосердно. Я подлец, я ужасный подлец. А ты… прощай, Стефания.    Réquiem ætérnam dona ei Dómine,  et lux perpétua lúceat ei.  Requiéscant in pace…
  –Amen! – закончил Вильгельм за Ронове, всем видом  выражая скорбь. Впрочем, ему тоже было не безразлично до гибели Стефании. Но здесь скорее преобладала досада. Надо же ей было так всё усложнить! Надо же было это сделать Абрахаму! Вот же ж неуемные!
–Amen…– повторил Ронове и заставил себя подняться. Ему тяжело далось решение покинуть комнату, но Вильгельм был дружелюбен и милостив.
            Покинув комнату, Вильгельм отдал на ухо распоряжение трактирщице и сунул пару монеток ей в  карман – она испуганно и мелко закивала, всем видом демонстрируя понятливость.
            А затем был мрачный путь до логова. Вильгельм был молчалив и суров, Ронове чувствовал, как ему казалось, непроходящее осуждение с его стороны, и это тоже давало повод к новым подступающим слезам.
–Где её похоронят? – спросил Ронове, осмелившись заговорить с Вильгельмом.
–Это тебя не касается, – Вильгельм был суров и несгибаем.
–А где…– Ронове сглотнул комок в горле, – я…чем я могу искупит?
–Я придумаю, – Вильгельм мягче не стал и покинул общество Ронове резко и яростно, словно Ронове ему был противен.
            На самом деле, конечно же, нет. просто Вильгельм прекрасно знал, что это было самым простым способ закрепить за Ронове чувство вины – оставить его один на один с мыслями где-то на сутки, то есть так, чтобы горечь впиталась во всё его существо, но чтобы не пришла трезвость ума.
            Для Ронове время тянулось медленно и мерзко. Он бы предпочёл погрузиться в пучину деятельности, занять себя хоть чем-нибудь, но…
            Но Вильгельм лишил его этой возможности. Он не дал ему ни ум упражнять. Ни тело. По итогу, Ронове сделал перестановку в комнатке, и это, конечно же, не помогло. Усталость не пришла, как и забытье. К тому же, Ронове остался без вина и бренди, да и вообще без любого алкоголя – Вильгельм предусмотрел и это.
            Ронове не должен был провалиться в пьянство, не должен был забыться, он должен был работать и функционировать. И должен быть сломлен, когда Вильгельм, наконец, решит организационный вопрос и выберет ту, что ему нужна…
            К концу другого дня, когда Ронове был подавлен, отказывался от еды, и просто лежал на постели, даже не раздевшись, в том же уличном плаще, Вильгельм явился ему спасением.
–Как вы?  – спросил Вильгельм ласково.
            Ронове даже головы не поднял:
–Я подлец.
–Я не об этом, – на этот раз Вильгельм был сама мягкость, – вы, мой друг, ещё желаете искупления?
            Ронове поднялся стремительно. Наконец-то, деятельность! Может быть в ней он спрячет свою трусость, своё предательство и подлость? Утопит в ней скорбь?
–Что ж, тогда будьте готовы выслушать меня, – Вильгельм посерьёзнел и жестом пригласил Ронове сесть. Сидеть было тяжело: тело. Уставшее от бездействия, жаждало движения, но куда там?! Против такой воли не пойдёшь.
            Ронове сел.
–Прекрасно, – одобрил Вильгельм и разлил по кубкам принесённое с собой вино, – вы помните, что я говорил вам уже? Стефания должна была стать неким знаменем для наших с вами новых соратников.
            Ронове залпом осушил кубок, но даже не почувствовал вкуса.
–А теперь они, – Вильгельм не сводил взгляда с лица Ронове, – могут потерять веру. А не мне рассказывать вам, что такое утрата веры. Вы ведь хорошо знаете, что она творит с людьми, как вдохновляет человека и как рушит его, не отзываясь? Стефания да Базир должны были стать такой верой, таким символом. Но Базира пока нет у нас поблизости…
–И я, – заметил Ронове. – И я символ!
            «Тщеславная ты сволочь!» – подумал Вильгельм, но вслух ничего такого не сказал, только промолвил другое:
–Конечно. И вы, мой друг! Но это только часть… нам нужны символы. Вы ещё не так известны, как она. Поэтому, я признаю печальный факт – всё может прийти в упадок. Причём скоро. Уныние – опасно. В борьбе важны символы. Они укрепляют дух, они заставляют верить…
            Вильгельм говорил очень серьёзно и проникновенно, но Ронове не понимал, куда ведёт этот делец свою мысль.
–Разумеется, для победы, – продолжал Вильгельм, – приходится поступаться некоторыми принципами добродетели и порядочности. Иного пути нет. Если бы войну можно было вести лишь благородному сердцу, если можно было бы поступать так, как подсказывает нам добродетель и милосердие, если можно было бы искоренить и уничтожить врага лишь этим… увы! Мы не всесильны. И мы должны взять на душу грехи, о которых наши соратники не должны знать.
–Я не очень понимаю, куда…– признался Ронове смущённо. – Ну…о чём?
–Вы согласны, мой друг? – уточнил Вильгельм.
–В общем-то да, – Ронове даже кивнул, закрепляя своё согласие. – Но к чему эти речи? Что нужно сделать? Что я должен сделать?
–Стефания умерла, трагически была убита, – Вильгельм взял более деловой тон, – но это пока не стало достоянием церковников и наших соратников. Как неизвестно ещё Цитадели. Абрахам – одиночка и это спасает нас от разглашения.
–Спасает? – не понял Ронове. – Погодите…
–Таким образом, – Вильгельм не давал опомниться Ронове и теперь говорил быстрее, – свидетелями этой тайны стали вы да я. трактирщиков считать не будем – они не знают, да и не докажут, откровенно говоря.
            Вильгельм нехорошо усмехнулся, но это было лишь  кратким допущением его мимики. В следующее же мгновение он стал серьёзен и твёрд.
–А если никто не знает о гибели Стефании, то самый лучший способ сохранить мир и создать символ в её лице – не рассказывать никому об этом. Вы понимаете?
–Не очень! – признался Ронове и вскочил, расплескав часть вина, услужливого подлитого Вильгельмом, на себя. – Как это не рассказывать?! Что вы…
–Терпение! – велел Вильгельм. – Это грех, я понимаю. Это дурно и с человеческой точки зрения. Но мы должны выдерживать стратегию и равнять тактику под обстоятельства. Вам ясно?
            Ронове не понимал. Вильгельм вздохнул:
–Тактика – это умение справляться с трудностями и проблемами в рамках следованию стратегии. Стратегия – это же совокупность дорог, которые ведут к одной цели. Наша цель – победа над Цитаделью, но без участия церковников. Так? так! наш метод: вселение смуты в ряды церковников, расслоение среди церковников, и завлечение с помощью своеобразных символов в наши ряды сторонников. Так? так! наша проблема: смерть Стефании. Вернее – убийство Стефании.
–Я не понимаю. Смерть нельзя скрыть! – возмутился Ронове. – Это же не болезнь! Это не недуг, после которого она может встать, это… это трагедия!
            Его грудь снова теснили рыдания. Но Вильгельм не готов был тратить время на скорбь Ронове.
–Верно! Это не недуг. Стефания никогда не встанет, никогда не поест, не засмеётся и не назовёт вас мерзавцем, не обвинит вас, мой друг, в своей гибели… хотя это было бы прекрасно – в этом и заключается ужас смерти, в «никогда!».  Но она мало жила. Она мало кому известна лицом, и это значит, что если она умрёт, она умрёт лишь для нескольких людей. Вряд ли кто-то вспомнит её до каждой чёрточки лица. Нужен лишь образ, и я могу его дать.
–Я не…
–Если скажете, что не понимаете, я вас ударю. Здесь нужно быть идиотом, чтобы не сообразить смысл слов!
–Я не согласен, – уточнил Ронове. – Это подло!
–Вы называете меня подлецом? – разъярился Вильгельм, но ярость его была проработана планом. – А ведь это из-за вас она мертва! Я предлагаю исправить вашу ошибку!
–Это жестоко. Это нечестно. Это обман! – Ронове возмущенно подыскивал подходящее слово, но почему-то не находил. Он понимал ход мыслей Вильгельма, но его решение ужасало Ронове, и он всеми силами пытался отрезвить дельца. – Это ужасно, мерзко, и…опасно! Её могут узнать!
–Да ну? – Вильгельм усмехнулся. – Что вас пугает больше? жестокость, нечестность, обман, ужас, мерзость или опасность? Это из-за вас, из-за того, что вы ее оставили, она мертва! Это из-за вас наши соратники могут распасться, не имея ни символа борьбы с Цитаделью без Церкви, ни веры в то, что эту борьбу можно одолеть! Это из-за вас я трачу время и средства на продолжение борьбы, которой требуется мгновенное укрепление не только в физическом, но и в эмоциональном, в духовном планах!
–Это невозможно! – Ронове ослаб под этим, если честно, несправедливым натиском, но всё ещё барахтался, не веря, что Вильгельм способен провернуть нечто подобное.
–Конечно, – согласился Вильгельм неожиданно и щёлкнул пальцами.
            Его приказа ждали. Дверь тотчас открылась и в сопровождении двух мужчин вошла…
            Нет, конечно, это была не Стефания. Ронове, который видел её лицо так часто и в укорах, и при прогулках и в те несколько дней почти что счастья, почуял разницу в линии губ, во взгляде, немного в росте.
            Но какое удивительное сходство! Те же волосы, даже структура волос такая же будто бы. Тот же разрез глаз, те же крылья носа, те же руки…
            Когда она подошла по знаку Вильгельма ближе, стала видна разница ещё и в походке, в более плавных, чем у Стефании, и более изящных движениях, но какое же поразительное сходство!
            Ронове сел, не глядя толком куда садится. Эффект был сумасшедшим. На какое-то мгновение Ронове даже решил, что спятил или спит, причём,  первое ему было предпочтительнее. Ибо сон всегда кончается, а безумие может поглотить до конца.
–Это всё тоже невозможно? – вежливо уточнил Вильгельм, довольный эффектом.
–Поразительно…– едва мог вымолвить Ронове, на большее его не хватало. Он против воли протянул к девушке руку, коснулся её, и тотчас отдёрнул, так и впрямь можно было сойти с ума. Не так давно он держал её мёртвую руку в своих едва тёплых ладонях, и тут – тепло!
            Так не бывает. Так не должно быть.
–Иллюзия…магия…– прошептал Ронове, не в силах оторваться от лже-Стефании. та молчала, ожидая указаний.
–Хуже, – серьёзно отозвался Вильгельм, – косметика! Сок водяной лилии для бледности, рисовая пудра, чтобы придать натуральность бледности. Цвет глаз сменили с помощью настоя паслена – эффект временный, но оно того стоит. Брови и ресницы стали чернее за счёт пасты из чернил и сандалового дерева, цвет волос изменили хной, на губах вида три или четыре помады – смесь для того, чтобы создать натуральность. Люди обращают внимание на мелочи. Они не обращают толком взгляда, на то, что нельзя изменить. Стефания же не обладательница яркой внешности. Сделать из её из кого угодно – не так и сложно.
–Рост…– прошептал Ронове, сражённый этими открытиями. – Она выше.
–Стефания? – уточнил Вильгельм. – Ну каблуки…
–Нет, эта! – Ронове с усилием заставил себя отвернуться от мерзкой девицы.
–Это неважно. Одежду подберем, как выступать научим. Завтра у вас первое выступление перед соратниками.
            Ронове мрачно смотрел на Вильгельма.
–Зови её тоже Стефанией, – сказал Вильгельм, – веди себя естественно. Словно она – та.
–Но она не та! Не та! – Ронове сжал зубы. Ему хотелось ударить Вильгельма за то, что он придумал такую мерзость.
–А кто это, кроме нас-то знает? – Вильгельм сделал знак сопровождающим лже-Стефанию мужчинам и те удалились. – Она будет покорна мне. Будешь ведь?
            Девушка кивнула. Она казалась неживой, и Ронове почувствовал к ней отвращение: надо же было превратиться в говорящую, на всё согласную куклу этого мерзавца?
            О том, что примерно такая же роль была и у него, Ронове как-то забыл.
–Я предлагаю тебе искупление! – Вильгельму надоело уговаривать, и он перешёл на более жёстким тон. – Искупление, которого ты не заслуживаешь;  искупление, которое я дарую только из-за моей любви к нашим с тобой союзникам! Союзникам нужна опора, и ты со Стефанией можешь ею стать. Но Стефании нет благодаря тебе! Я предлагаю обложку. В конце концов, что важнее? Картинка или суть? Суть та же. А картинку, считай, изменили. Называй её Стефанией, обращайся с ней вежливо и выступай перед соратниками настоящей борьбы. И всё!
            Ронове тряс головою. Он не мог на это согласиться – во всяком случае, ему так казалось. На самом деле – мог, и Вильгельм это видел, а потому насел ещё более жёстко:
–Тебе всё равно не обрести нигде покоя. Ты слишком много наследил и это твой последний шанс на жизнь. И это последний твой шанс на то, чтобы остаться героем хоть для кого-то. Ты не годишься для войны – у тебя настолько дурная репутация, что я не рискну посылать тебя в бой или на миссии. Я даю тебе шанс на более важное дело, шанс на искупление. Да, ты думаешь, что ты жертвуешь честью, но у тебя её и без того давно нет. А Стефания…её память не будет запятнана. Потом, конечно, может быть, мы выведем её из игры, скажем, что погибла, и разрядим эту дуру! Стефания станет святым символом борьбы, жертвенным оленем, если хочешь! Она уже мертва и ей всё равно.
–Я не верю, что это сработает, – признался Ронове. – А если…
–Без если! – прервал Вильгельм. – Ты ни на что не годишься, только на то, чтобы светить мордой и быть любимцем. Так и будь им, вернись в свой облик и действуй так, как должен! Или проваливай и не мешай мне бороться за то, что ты почти что загубил своей трусостью.
            Ронове молчал, но в этом молчании не было уже гнева или ярости. В этом молчании было печальное поражение: он был уверен, что никогда не примет столь дикого предложения, но вот Вильгельм обставил всё дело так, что это будто бы и не выглядит теперь дурно, а является самой первой необходимостью!
–Ещё нужно поискать Базира. Абрахам же ответит за убийство, – продолжил Вильгельм, видя эту борьбу в Ронове, и видя его капитуляцию. – Негоже губить символы!
–А если...– хрипло промолвил Ронове и осёкся, собираясь с духом, – а вдруг Абрахам расскажет?
–Не успеет, – пообещал Вильгельм. – И это не твоего ума дела. Твое дело завтра выступить перед соратниками, быть собой, рассказать, что ты объявляешь борьбу против Цитадели, но без поддержки Церкви. Понял? Чудно. Порепетируй.
–А она? – теперь Ронове боялся смотреть на фальшивую Стефанию.
–А она расскажет тоже самое, призовёт к тому же, но её знают больше, чем тебя и считают куда более надёжной. Она не была с Рене, по меньшей мере! И у нее есть магическая кровь!
–А в ней?..
–В ней её нет. Но оно и неважно. Никто не проверит. Я не допущу. И я повторяю еще раз, что это не твоего ума дело. Ты умеешь слушать?
            Ронове кивнул. Он не сказал, что согласен, но его слово ничего не значило. Вильгельм своего добился, он полностью подчинил Ронове своему плану, в который вторглось такое наглое затруднение как смерть той, которой умирать, как казалось, совсем нельзя, но смерть которой, кажется, ничего и не изменила.
–Не дрейфь, – ободрил Вильгельм, – долг и честь – это понятия сложные. Порою ради первого приходится поступаться вторым. Ты глупостей не наделай. А я разыщу Базира и  он примкнет к нам. Надеюсь, он умнее и сговорчивее тебя.
            Вильгельм поднялся, чтобы уйти. Ронове, желая задержать мгновение тяжелого осознания, за которым только пустота и нет никакого спасения, только яма, спросил:
–Как её звать?
            Лживая девушка ослепительно (как никогда настоящая Стефания не улыбалась) улыбнулась, и сказала:
–Меня зовут Стефания.
–Настоящее имя! – потребовал Ронове.
–А зачем? – вмешался Вильгельм. – Это Стефания. И это единственная истина, которую тебе надо знать.
Глава 12.
            Кто вы, отступники? Разочарованные, разгневанные, непонятые, ненужные… наверное, такие люди появляются в любой войне – те, кого не захотели слушать; те, кого не смогли услышать. В войне нужна безусловность: подчинение приказам без всяких вопросов, слепая вера и преданность, а эти люди посмели усомниться и червь сомнений привёл их сюда – в изгои. Они не отреклись от войны, они по-прежнему хотят уничтожения Цитадели, даже если некоторые из них раньше к этой самой Цитадели и принадлежали, просто они не хотят преклоняться перед Церковью, что возглавила эту борьбу и сама в ней задохнулась.
            Отступники были разными. Были среди них и представители слабых магических рядов – оборотни, вампиры, мелкие маги и ведьмы; были и люди, что отошли от воли Церкви и потеряли в неё веру, но не утратили веру в свет; были и люди, которые не были при Церкви, а просто желали бороться за свободу и за себя с магической армадой.
            А возглавлял их, направлял и спонсировал делец – маг Вильгельм, выбравший службу золоту, назвавший монеты своим единственным богатством и единственным смыслом.
            Вильгельму не доверяли. Он знал, что так будет, потому в убежище, да и среди рядов отступников появлялся редко, держался тенью, и полной своей роли не раскрывал. Но сегодня, в день, когда знаменитые герои и борцы с Церковью и Цитаделью – прославленные Стефания (в больше мере) и Ронове (в меньшей степени) должны были выступать перед всем орденом отступников – он, конечно, пришёл.
            И никто бы не догадался, кроме Ронове и лже-Стефании, что не прийти Вильгельм не мог. Он должен был проконтролировать, как заработают его символы, как они сплотят дух отступников, как послужат его замыслу.
            Всех отступников было около сотни. Малочисленные, напуганные, знающие, что выбрали путь без возможности свернуть, или наоборот нарочито заведённые и яростные, они переговаривались, и были равными, не обращая внимания на то, что часть из них должна была бы быть во врагах…
            Но нет! И никто не удивлялся такому подходу. Не удивлялись вампиру Мареку, который весело болтал с Орасом и Тассо Кольбе – братьями-близнецами из ряда отлучённых от Церкви служителей, и Кольбе, которые должны были покарать этого кровососа лишь за его происхождения, улыбались ему и внимали, позволяя себе полушутливые замечания. Никто не удивлялся ведьме Аманде, которая была известна и среди людей благодаря своим гаданиям и раскладам на картах, что сейчас заплетала лентой косы Елене С. – девочке, что потеряла обоих родителей – прославленных охотников на существ Цитадели.
            И по меркам Церкви, да и Цитадели Елена С. – дитя убитых охотников, должна была встать в ряды мести, должна была отомстить за родителей, должна была убивать без сожаления всех, в ком есть хоть капля магической крови, или, на худой конец, прислуживать тем, кто убивает их. Но нет… судьба – самый жестокий и ироничный бог, по его воле Елена С., ещё ребёнком попала в ряды отступников, к которым принадлежала сестра её матери. Женщина вскоре умерла, а Елена С. выросла здесь, в ордене отступников и не имела в своём нежном сердце ни капли ярости к тем магическим существам, что назывались теперь ей соратниками.
            А если говорить о той же Аманде, то её прошлое было известно немногим. Говорила о нём старая ведьма неохотно, боль ещё не отступила. У Аманды была дочь с даром целительства. На пару с матерью они лечили людей, а потом пришли церковники, которые не пожелали допустить мысли о том, что есть на свете безвинные ведьмы. Аманда очень жалела, что ей не дали умереть, что её спрятали селяне, и что довелось ей слышать самое страшное – крик ужаса своей дочери.
            Аманда осталась одна – церковники не пощадили её ребёнка. Она попыталась обратиться в Цитадель за возмездием, но там ей указали на дверь, напомнив, что когда-то Аманда сама отказалась от войны с церковниками и ушла «исцелять людишек». Теперь выходило, что как только припекло болью, Аманда метнулась назад.
            Что стало бы с Амандой – страшный вопрос. Но судьба привела её к отступникам, и здесь понемногу она начала новую жизнь. Если бы ей кто-то сказал, что она должна мстить всем, кто связан с Церковью, она бы удивилась. В ней не было ненависти ко всем, кто связан с крестом, и не могло быть. Елена С. потеряла родителей, Аманда дочь – они нашли друг друга. И гореть может белым пламенем ожидаемая вражда, гореть! Есть чувства выше.
            Отступники про эти чувства знают. История Аманды и Елены С. им неудивительна. Здесь много связок между теми, кто не должен был обрести дружбы и любви с врагом, но эти связки появились и вылились в третью силу.
            Но вот приходит час, которого все ждали. Час сплочения, час настоящего объединения. Теперь отступники ощущают в себе настоящую силу. Теперь они годятся на нечто большее, чем на мелкие вылазки в стан врага. Да, теперь они годятся к битве – их всех заполняет восторг и осознание собственной смелости и дерзости.
–Садитесь! – взывает к ним Мэлор – первый отступник, практически лидер Ордена, один из тех немногих, кто знает, что такое Вильгельм, и что он здесь делает. Знает, но скорее умрёт, чем скажет кому-нибудь, чем позволит себе даже намёк,  – ну садитесь же!
            Как не похож голос Мэлора на голос церковников! Те суровы, те напоминают, что ты ничтожен, а Мэлор даже посмеивается – ему весело от их бодрости, куража и дерзости.
–Да во имя света! – не выдерживает Мэлор и хохочет. Понемногу унимаются отступники, рассаживаются по местам. Мэлор оглядывает людей, оглядывает горделиво, стараясь не смотреть в сторону Вильгельма – тот не настаивает, не ищет взгляда Мэлора, Вильгельм ждёт другого появления.
            Мэлор заговаривает. Он говорит искренне, чуть косноязычно, но гордо и решительно. Он говорит отступникам о том, что рад видеть число прозревших, о том, что нужно вести борьбу с Цитаделью другими методами и пора объединять в своих рядах больше людей.
–Но зачем слушать меня, – вдруг улыбается Мэлор, – встречайте наших новых соратников, наших дорогих соратников! Ронове и Стефания!
            Он сам аплодирует, отходя, отступники подхватывают его восторг и искренне в своём.
            Стефания стала образом противостояния Церкви, Ронове с недавних пор тоже. Никто, кроме Вильгельма и Ронове в целом зале не знает о том, что настоящей Стефании нет, и та, что вышла сейчас в плаще, в наброшенном на голову капюшоне – всего лишь ложь.
            Вильгельм справляется с этим легко. Он аплодирует и, сунув в рот два пальца, даже выдаёт залихватский свист. А что? имеет право – гордиться ему можно – дело выгорает на глазах. Если отступники уже встречают их так, то что будет дальше?
            «Жаль Базира всё-таки нет!» – думает Вильгельм, глядя на то, как держится Ронове.
            Ронове любил, чтобы его любили. Но сейчас, когда он не слышал восторгов к себе уже давно, эти приветствия, эти люди, эти радостные от одного его появления лица, сливающиеся в одно – всё это было безумием и страхом для него.
            А ещё – отвращением.
            Одно дело согласиться с Вильгельмом, позволить себя уговорить на безумную авантюру и заставить себя поверить в искупление таким образом.
            Другое – ещё не такое страшное, но уже мерзкое и отвратительное – репетировать с лживой Стефанией так, словно та была настоящей, называть её по имени, по чужому имени, улыбаться ей так, будто бы это та Стефания, и они друзья.
            Говорить, улыбаться, а самому точно знать, что настоящей Стефании нет, что она лежала на его руках мёртвая, убитая на пороге настоящей жизни, помнить, сколько раз ему, Ронове, довелось подвести Стефанию и не удалось добиться её прощения.
            Это сводило его с ума. Он стал прикладываться к вину, Вильгельм косился, но пока не говорил ничего. Ронове знал, что ступает на очень опасную дорожку, но не мог остановиться. В перерывах между вином он репетировал с лживой Стефанией и не мог понять – похожа она всё-таки на неё или нет? иной раз ему казалось, что это совсем чужое лицо и чужие глаза, что нет ничего общего у этой лживой дряни, настоящее имя которой он даже не знал, и реальной, пусть мёртвой, но единственной на свете Стефанией.
            В другой же раз Ронове казалось, что напротив – они похожи как две капли воды. В приступе такого неожиданного озарения Ронове терялся, мямлил, срывался на попытку просить прощения…
–Ты любил Стефанию? – спросил Вильгельм, внимательно наблюдавший за ходом репетиций. До выступления оставались часы, а Вильгельм, как истинный делец желал идеального эффекта.
–Я не знаю, – Ронове устал отвечать на этот вопрос. У него всё равно не было ответа. Да и как он мог бы знать о любви? Откуда? От кого?!
–Будем думать что да, – решил Вильгельм, – обращайся к Стефании нежнее.
–Я…– Ронове поперхнулся. Он смотрел в лицо незнакомки и не находил ни одного сходства с лицом Стефании. – Я не могу.
–Можешь, – спокойно возразил Вильгельм. – Можешь и должен. Или проваливай и забудь искупление.
            Ронове понимал, что его просто используют, что так нельзя искупить никакой вины. Но это был хотя бы шанс. Это было хотя бы успокоение совести.
–Это она виновата! – Ронове кивнул в сторону лживой Стефании. – Никакого сходства. Позёрство!
–Что исправить? – деловито спросила «Стефания». Она, кем бы она не была, всегда подходила к вопросу деловито. Она заучила уже не только свою речь, но и речь Ронове, и даже подсказывала ему, чем смущала и путала ещё больше.
            Ронове заставил себя на неё взглянуть. Похожа? Теперь ему казалось, что да, похожа.
–Движения не такие…– но Ронове отыскал придирку.
–Мягче? Резче? – уточнила лже-Стефания, задумчиво оглядывая своё тело, которое Ронове старался не замечать.
–Не так! – яростно отозвался Ронове. Ему хотелось кричать, хотелось её даже толкнуть, ударить, сделать непохожей на Стефанию, ставшую для него едкой совестью.
            Лже-Стефания, однако, не испугалась. Она взглянула на Вильгельма. И тот неожиданно легко, даже изящно продемонстрировал несколько движений Стефании. Конечно, сам Вильгельм не был актёром, но он видел Стефанию и запомнил, как она двигается – чуть нервно, неловко, но при этом неуверенно.
            Лже-Стефания повторила, затем сказала с той же ненавистной задумчивостью:
–Я думаю, моя героиня должна быть более активной, более твёрдой.
–Я тоже так думаю, – согласился Вильгельм. – Ронове?!
–Твоя…кто? – Ронове охрип от волнения.
–Героиня. Я играю Стефанию, – напомнила дрянная сущность. Вильгельм же вступился, и пусть его вела совсем не добродетель, возмущение дельца было близко Ронове:
–Запомни, дура, – ласково, и от этого ещё более жутко сказал он, – ты не играешь Стефанию. Ты и есть Стефания. Ты знаешь Ронове уже много лет, и…может быть, ты любила его?
–И сейчас люблю, – решила Стефания, которая не могла быть Стефанией, и Ронове отчаянно захотелось ещё выпить.
            Он думал, что когда выйдет к людям, к отступникам, ему будет легче. Но оказалось ещё сложнее. Они любили его, ждали, любили его героизм, а героизма-то и не было!
            Ронове растерялся. Он смотрел на радостные, дружелюбные лица, и чувствовал себя самым ничтожным человеком на свете. Они любили его, потому что видели в нём того, кого придумал Вильгельм! а если бы знали правду? Порвали бы, и были бы правы.
            Ему даже захотелось рассказать всё. Просто выйти вперёд и заявить, так, мол, и так, я трус, предатель и ничтожество, а девица возле меня – это никакая вам не Стефания, а какая-то дворовая дрянь, найденная Вильгельмом. А, вы не знаете, кто такой Вильгельм? ну так я тоже ничего не знаю о нём, кроме того, что он делец, мерзавец и хочет заработать на ваших идеалах.
            Но миг прошёл. Он знал, что не признается, и пусть тешить себя этим признанием в воображении было очень приятно, реальность наступала на подол его плаща. На него смотрели и ждали его слов!
–Я…– Ронове отвернулся от лже-Стефании, вроде бы не для того, чтобы показать своё смущение или презрение, вроде бы осматривая собравшихся, но Вильгельму это не понравилось, и он нахмурился, решив, что проведёт чуть позже ещё одну внушительную беседу. – Я Ронове. Я был охотником в Церкви Животворящего Креста, пока однажды не понял…
            Дальше ему надлежало сказать о жестокости методов церковников, о том, как его эта жестокость отвратила, как он узнал о сговоре лидера Животворящего и Цитадели, но что-то пошло в нём не так. Эти лица, эти глаза, смотрящие на него с надеждой, которой в нём самом не было, пробудили в нём что-то прежде запретное.
–Я много раз был не прав, – Ронове ощутил странный прилив вдохновения. Вильгельм напрягся, он вообразил, что это бунт. Но это было не бунтом. Это было реальной попыткой искупления от человека, который слишком увяз. – Да, я много раз ошибался. Я думал, что моя жизнь устоялась. Я думал, что меня любят, верил, что я всегда буду любимцем.
            Вильгельм ловил каждое слово жаднее других. Лже-Стефания тщательно хранила свою маску, готовая, если придётся, перебить Ронове и вступить как подобает.
–Я не ценил женщин, – продолжил Ронове. Он давно не каялся, да и прежде покаяние – обязательная процедура для служителей церквей, была формальностью для него. – Я презирал их любовь ко мне. У меня была помощница, красавица с редким изяществом, но я не оценил и её.  Я хотел бы сказать, что  я какой-то герой. Я хотел быть героем. Но я человек. Люди ошибаются. И я ошибаюсь чаще многих. Я не ценил друзей, и потерял их…
            Лже-Стефания не вынесла напряжения и решила вмешаться:
–Но я здесь. И я твой друг! Меня зовут Стефания, и я была помощницей у охотника Абрахама до тех пор, пока его кровавые методы…
–Мои методы тоже были кровавыми, – спокойно прервал Ронове. – Мы все перешли черту, за которой оставили что-то человеческое. Любовь, заботу, дружбу. Мы превратились в тех, кто гонится за властью, а прикрывается войной. Мы превратились в тех, кто оправдывает отсутствие милосердия борьбой, начала которой не помнит никто.
            Речь производила странное впечатление. Лже-Стефания в отчаянии смотрела на Вильгельма, ожидая от него решения, но Вильгельм молчал. Он видел, что Ронове пошёл не по намеченному пути, но пока не чувствовал угрозы, наоборот, Ронове, оказавшийся плохим актёром, произносил настоящие речи куда лучше. Вопрос только – куда он это выведет?!
–Мы все мерзавцы, – голос Ронове обрёл такую силу, какую он даже не предполагал в себе, – и церковники, и служители Цитадели, да и мы, наверное…
–Что это мы мерзавцы? – возмутился один из братьев Кольбе и на него зашикали.
            Вампир Марек обиженно подхватил:
–Да я за жизнь и капли крови людской не выпил! Всё кроликами да курицами, да я…
–Мы мерзавцы либо по методам борьбы, либо по сути этих методов, либо просто по тому, что не может закончить этой борьбы.
            Вот теперь Ронове вывел в правильное русло. Вильгельм, поймав это, выдохнул с облегчением.
–Да, мы мерзавцы! – Ронове повторил свою мысль, но на этот раз не было возражений. – Суть не в том, что кто-то пьет кровь, а кто-то ест сырое мясо. Суть в том, что мы допускаем разрушения жизней. Мы убиваем, и нас убивают. Мы мстим и нам мстят, но если бы мы одни страдали… так нет. Нет!
–Верно! – на этот раз одобрение вышло из молчания. Возгласы неслись со всех сторон. Ронове вздрогнул – он словно вышел из сна, и теперь был поражён, искренне поражён той реакцией, какую произвели его слова.
            Ему не верилось, что его можно так слушать, ведь впервые за долгое время, Ронове сказал именно то, что думал, и то, что хотел сказать.
–Верно сказано! – подхватил Вильгельм, пользуясь суматошным одобрением толпы, и сделал знак лже-Стефании.
            Она поняла, подхватила:
–Наши дети остаются сиротами!
–Остаются!
–Наши матери хоронят детей, жёны – мужей, а братья сестёр. Мы погрязли в ненависти и во вражде! – лже-Стефания хорошо ориентировалась в ситуации. Вильгельм взял её для основной силы, но теперь позиции поменялись. Ронове был теоретиком в данном случае, и это дало идею, укрепило отступников. Но их нужно раззадорить и лже-Стефания не подводила.
–Мы должны закончить эту войну! Закончить раз и навсегда! закончить полной победой! Уничтожить Цитадель и армады их нежити!
–Да! – отступники становились единым целым. Каждый кого-то или что-то потерял. Кто веру, кто близкого… им хотелось утопить свою боль и не допустить эту боль до других.
            Ронове же не участвовал в этих выкриках. Усталость навалилась на его плечи вместе с надетой на него скроённой по специальному образцу мантией. Он не замечал ничего вокруг, но это молчание, как и его скорбь, выглядели величественно-отрешённо. Ронове не походил на слабака, он походил на человека решительного, ожидающего, когда до его решительности дойдут и другие. Так может выглядеть рыцарь, знающий, что отправляется в последний бой, но отправляющийся всё равно. Так может выглядеть мрамор, знающий, что его истончат и не пощадят ветра, но не смеющий жаловаться.
            И это производило впечатление даже на очерствелых отступников. Даже на Вильгельма-дельца это производило впечатление! А что говорить о более ранимых и более наивных соратниках? Они пришли искать новую битву, и нашли её, обрели святость идеи – будущее! Услышали то, что так желали услышать.
            А что говорить о совсем нежных, начинающих только раскрываться миру существах? Елена С. была очень юна, её не брали ещё ни в одну вылазку – она помогала раненым или готовила на кухне, но сейчас призывали всех, и Елена С. была здесь. Она слышала Ронове и видела его. Он же, производящий всегда особенное впечатление на женщин, вечный любимец, был сейчас немного другим – изменившийся, отрешённый, горестный…
            Что больше взыграло в Елене С.? молодость и желание полюбить? Неожиданная встреча с героем? Или желание спасти его, толком непонятно от чего, но лишь бы вывести из тьмы мыслей?
            На этот вопрос не стоит отвечать. Елене С. ответ всё равно ничего не даст, а другому, кто даже заметил бы её состояние, это ничего не даст. Ну влюбилась невзрачная девчонка во всеобщего любимца. Ну и что? старая история, известная!
            Это понимают все, но Елене С., глядящей сейчас на Ронове, кажется, что зарождающееся в ней чувство уникально, что никто и никогда не испытывал такого, и что она одна понимает и чувствует настроение Ронове. Даром, что он даже не взглянул на неё – Елена С. оправдала себе и это: он не хочет её смущать!
            И снова поднимается Мэлор, он от лица всех приветствует Ронове и Стефанию. Ронове едва-едва кивает, Стефания машет рукой, кричит, что готова бороться, выбирать третий путь: путь борьбы с Цитаделью, но без союза с крестом, ей тоже хлопают, но как-то сдержаннее, что ли?!
            Вильгельм наблюдает теперь за ней. Она была нужна, пока Вильгельму казалось. Что Ронове несостоятелен. Но Ронове удивил его. И удивил неожиданно приятно. Надобность в Стефании таяла, нужна была лишь трагедия. Вильгельм замыслил её воплотить в общем-то давно, это бы связало отступников не только общими символами борьбы, но и мести за павшую.
            Да, эта Стефания тоже должна была умереть, как и настоящая. Во-первых, так было безопаснее – Вильгельм не верил в то, что люди умеют хранить тайны долго. Во-вторых, правда о подмене могла всплыть и через Абрахама, если тот попадётся отступникам, и через Базира, когда тот встретится Вильгельму. По замыслу дельца, Базир не был так податлив и мягок как Ронове, манипулировать им было бы сложнее, и вполне могло быть так, что Базир просто бы вывел и Ронове, и Вильгельма на чистую воду.
            А это означает, что Стефании не должно стать до того, как они выйдут на след Базира. Но при этом она должна уйти ярко. А для этого – нужно ярко её ввинтить в среду отступников. К сожалению, девица с точки зрения техники игры была податливой и покорной, но в ней не чувствовалось души. В ней не было ничего, что вызвало бы жалость к ней – это было открытием! Скорбный образ Ронове, его речь, начавшаяся с признания своей вины, произвела на отступников впечатление куда сильнее!
            Нужно было усилить трагедию смерти Стефании. просто так её смерть ничего не дала бы – это Вильгельм, наблюдающий внимательно за лживой актрисой, понимал.
–Мы будем бороться…– вещал Мэлор, – все вместе! Мы призовём всех сомневающихся в кресте вступить в наши ряды!
–Да!
            Вильгельм не обращал внимания на эти ликования. Сейчас всем отступникам борьба казалась лёгкой и уже почти решённой, выигранной        . Но он знал, что до победы ещё долгий путь, и многое предстоит ещё покорить, но первые шаги – самые сложные, сделаны, а это значит, что можно бороться.
            Расходились шумно. Несмотря на предостережения Мэлора, переговаривались возбуждённо, почти не таясь, вспоминали знакомых, что отзывались о кресте дурно, предлагали нанести визит послушникам и внести смуту в ряды послушников Церкви.
–Надо, чтобы было как с Животворящим! – вещал вампир Марек всем, кто только мог его слушать. – Р-раз! И разуверились в нём! Дезертировали!
            Ронове слышал эти слова. Может быть, Марек произносил их нарочно громко, чтобы их слышали все, но Ронове держал лицо, зная, что не может уже позволить себе слабости. В это время на глаза ему попалась лже-Стефания, мирно беседующая с какими-то женщинами о чём-то своём. Она не вздрогнула, когда Марек сказал про Животворящий Крест, и это было её ошибкой. Она вышла из образа, забыла, что Стефания…
            Стефания бы вздрогнула. Она бы услышала. А эта? Стефании больше нет. осталась лишь оболочка, её образ, который теперь, словно костюм, примерила на себя…
–Неплохо всё вышло, – Вильгельм оказался рядом незаметно, заговорил тихо, чтобы слышал только Ронове. – Поздравляю, хотя, ты и меня напугал в начале.
            Ронове не сказал ничего, на его счастье подошёл Мэлор, чтобы пожать руку, долго тряс её Ронове, улыбаясь, но, не слушая речей Мэлора о том, как повезло отступникам, раз такой человек как Ронове присоединился к ним.
            Наконец разошлись. Остались лишь немногие, живущие в Ордене на постоянной основе., кто скрываясь, кто, как Елена С. не имея своего дома. Ронове принял эту весть с облегчением:
–Если позволите, я бы отправился к себе. Я очень устал, прошу меня за это извинить.
–Конечно! – восхитился Мэлор, – вам принесут ужин, ступайте!
            Ронове, оставшись один в своей комнате, ставшей теперь для него клеткой, сорвал с себя плащ и упал лицом в кровать. Ему хотелось закрыть глаза и никогда уже их не открывать – слишком великое разочарование к самому себе и отвращение владели им.
–Герой дня! – Вильгельм нашёл его и здесь. Хорошо, что хотя бы один. Без этой лживой девки, что пытается изображать из себя другого человека, толком не представляя даже, кого изображает!
–Я устал, – Ронове попытался уклониться от беседы с Вильгельмом, но куда там?! От него не уйдёшь.
–Я не задержу, – пообещал Вильгельм.
            Ронове лежал лицом в подушку, но по шелесту одеяний и скрипу мебели понял, что Вильгельм сел. Это было хуже всего – его не прогонишь! Не выставишь за дверь. Но и терпеть его…
            А что ещё оставалось? Терпеть. Заслуженно терпеть! И это осознание рывком подняло Ронове с подушки, глаза резануло от света, он заморгал, возвращая зрение в норму.
–Всё прошло блестяще, – сказал Вильгельм. – Мэлор и соратники в восторге от тебя. Чуть меньше они в восторге от Стефании.
–Она никакая не Стефания! – зло заметил Ронове, проигнорировав первую часть фразы.
–Она Стефания, – поправил Вильгельм. – Ты принял это и теперь не увиливай. Её, если интересно, устроили в соседней комнате.
            Зачем Вильгельм это сказал? Нравилось ему издеваться над Ронове? Нравилось чувствовать свою власть?! Ронове не знал. Он невольно проследил взглядом за рукой Вильгельма, указавшей в стену, невольно прислушался – тихие шелесты. Его гибель, его совесть, его мука, его ложь… всё это, собравшееся в одном, таком знакомом для Ронове, но ныне чужом образе, было там.
–Не упрямься, – посоветовал Вильгельм. – А если гонит совесть, скажи девочке то, чего не сказал Стефании. Полегчает.
            Он говорил это серьёзно или издевался? Ронове перестал понимать. Ненависть и отвращение смешивались в его сознании, налетали как волны на берег друг за другом, и какая-то волна должна была победить.
–Её речь оказалась не такой, как я представлял, – продолжал Вильгельм, наблюдая за метаниями Ронове, но видя в них больше, чем Ронове желал показать. – И я хочу тебя обрадовать тем, что надобность в ней скоро исчезнет.
            Это приободрило Ронове. Вдохнуть ему показалось вдруг легко, и он даже взглянул на Вильгельма с надеждой и мольбой: неужели?..
–Да! – подтвердил Вильгельм воодушевлённо, – надобность в ней скоро отпадёт. Мы изобразим её смерть, и тогда весь Орден будет скорбеть по Стефании, так как ты скорбишь.
            Разумеется, Вильгельм никогда не говорил никому всей правды. Хотя бы кусочек настоящего он оставлял себе в козырь. И сейчас не было исключения. Ронове услышал, что Стефанию – эту лживую девку, что её изображает, ­ устранят, изобразят её смерть. Услышал и успокоился.
            Стоит ли говорить, что именно на это и надеялся Вильгельм, который не желал, чтобы смерть была недостоверной хоть в чём-нибудь? Да и опасно было оставлять такого значимого свидетеля.
–Когда же? – ответа Ронове ждал с замиранием сердца. Если эта дрянь исчезнет из его жизни, он может тихо скорбеть по Стефании.
–Очень скоро, – Вильгельм уклонился от прямого ответа и, к большому облегчению Ронове, наконец поднялся с места, – ты набирайся сил, друг мой. Тебе скоро выступать вновь, на этот раз ты должен продолжить свою политику… подбери что-нибудь стоящее, только не увлекайся самобичеванием. Это работает всегда, но быстро надоедает.
            Ронове растерянно кивнул, и Вильгельм, послав ему сердечный привет, выскользнул за дверь.
            Делец собирался навестить лже-Стефанию, но неожиданно столкнулся с Еленой С., стоящей почти у самых дверей Ронове. Это было обстоятельство, которое не укладывалось в уже готовую картину Вильгельма.
–Ты чего здесь? – нарочно грубо спросил он.
–А вы чего? – не испугалась Елена С., она смутилась, это правда, но не испугалась. О Вильгельме она знала то, что ему не доверяют, и что он лицо малозначительное. И тут? Что же делает малозначительное лицо в комнате у героя-Ронове?
            Всё это Елена С. могла бы спросить у себя самой и прийти к некоторым выводам, но разум ей застлало чувство, поэтому она всего это у себя не спросила. Позже ей, конечно, придётся сопоставить эти факты, но позже ­ – это ещё не сейчас, поэтому простим её.
–Я не обязан перед тобой отчитываться, – Вильгельм усмехнулся. – А заглядываться на Ронове, девочка, тебе лучше не стоит. Он для тебя не подходит.
–Откуда вам знать?! – Елена С. очень хотела себя не выдавать. Но она так покраснела, что это было лучшим ответом.
–Знаю, – улыбнулся Вильгельм, мгновенно соображая как действовать. – Он очень любит Стефанию. Не лезь к ним, уважай себя.
            Сказав так, Вильгельм направился к лже-Стефании, объяснить ей новую задачу. Он не сомневался, что Елена С., которая осталась стоять за его спиной дура-дурой, сделает необходимое: она передаст его слова, пустит нужный слух. А затем, когда Вильгельм уберёт лже-Стефанию, когда убьёт её, налицо Ордену будет драма: жизнь молодой девушки оборвалась!
            И Стефания станет символом того, о чём сказал Ронове. Жаль, конечно, что Абрахам убил настоящую Стефанию. Если было бы можно хотя бы подождать, или уговорить его убить ещё и эту, но нет – такому не объяснишь, да и вообще сложно объяснить кому-либо такую задачу. К тому же Вильгельм привык работать самостоятельно, не полагаясь ни на кого, так как считал количество идиотов вокруг опасно завышенным для раскрытия самых дерзновенных планов и самых фантастических задач.
            Где-то за его спиной оставалась Елена С., в груди которой зарождалась ярость и впервые пробуждалась ревность; где-то за дверью был страдающий Ронове, а сам Вильгельм направлялся к лже-Стефании, творить продолжение своего великого дела.
Глава 13.
            Базир был счастлив. Нет, вообще он полагал, что счастье – это продукт весьма эфемерный, и только удовлетворение амбиций приведёт его к состоянию, что будет иметь близкое значение к счастью. Но факт был упрямым – он был счастлив. И, что было ещё страннее, ни одна из его амбиций не была удовлетворена, более того, все его амбиции куда-то отступили и потухли.
            А началось всё так просто!
            С того момента, как Базир расстался со Стефанией, позволив ей идти на пути к любой судьбе, какой ей только захочется следовать, прошло несколько недель. Но жизнь его свернула в новую стезю уже в первый же вечер, когда Базир, подкрепившись в ближайшем постоялом дворе, шёл вперёд, не зная даже, куда идёт, и вышел в деревеньку.
            Здесь было настоящее рыбацкое поселение. Всюду был рыбный дух, и каждый житель прекрасно управлялся и с удочкой, и с сетью, независимо от своего возраста. Базир попросился переночевать в первый же дом, назвался путником, и женщина с крепким телом и простым, грубоватым лицом, долго его разглядывала, пока не решила:
–Ступай в сарай. В дом не пущу – мужа нет, а без него решать не буду. Но смотри мне, если забалуешь, я тебя по хребту коромыслом отхожу!
            Базир и не думал баловать. Во-первых, это было не в его характере. Во-вторых, здесь не было выгоды, необходимости или смысла, но зато была усталость. В-третьих, женщина была совсем не в его вкусе. И, в-четвертых, Базир легко верил в то, что рука у неё тяжёлая и такая коромыслом не просто отходит, а дух вышибет.
            Базир радостно согласился на ночлег, а к рассвету был представлен вернувшемуся мужу…
            Со временем Базир понял, что женщина – её звали Мартой, и её муж – Грегор только с виду суровые. Души у них были мягкие и сами поступки очень человеческие. Но в то первое утро, представ перед Грегором, Базир трясся от страха, хотя вины за ним не было.
–Одежда ношенная, но ладная, – Грегор оглядывал его с ленивым любопытством. Ростом хозяин дома превосходил Базира на две головы, сложением тоже, и хотя бы при небольшом желании легко мог сжать Базира в своих могучих руках так, чтоб весь дух из Базира вышел. – Волосы не по-крестьянски…ну-ка, руки покажи!
            В другом месте и в другое время Базир бы возмутился. Но тон Грегора, а главное – его вид, не расположили его к геройству, и Базир вытянул вперёд руки, словно перед лекарем.
–Пальцы тонкие, руки не рабочие… как тебя зовут?
–Базир, – он не знал, можно ли ему опустить руки и стоял навытяжку.
–Чем занимаешься? – Грегор усмехнулся, заметив нервозность Базира, – опусти руки-то, малахольный!
–Спасибо, – глупо отозвался Базир, опуская руки с облегчением, – я…э…
            Соврать или не соврать? Если соврать, то что? если сказать правду, то зачем?
–Беглый служитель Церкви, который путешествует в компании таких же мятежников? –  Грегор произнёс это буднично, и у Базира от этой будничности перехватило дыхание. Он дёрнулся, пискнул что-то решительно-отвергающее, и, конечно, от этого испуга совершенно неубедительное.
–Не тушуйся, – посоветовал Грегор, – мы тебя не выдадим. Ни я, ни Марта. Да и кто другой тоже. Церковь нам изрядно насолила. У нас был маг, который всегда оберегал нашу деревню от голода, благодаря ему сети ломились от рыбы, и даже зимой мы легко находили себе пропитание. Потом Церковь сожгла его у домика старосты…
            Грегор примолк. Этот человек-скала  скорбел, по-своему, без слёз и горя. Столкнувшись с преградой, он запомнил её личной обидой и обратил в месть.
–Вы правильно сделали, что бежали. Цитадель надо громить, но Церковь зарвалась, – продолжил Грегор уже суровее, – они потеряли бога, а думают, что служат ему.
            Базир молчал. Поддержка – это всегда славно. Но почему-то Базиру было очень совестно принимать её, он почувствовал себя мелким, ничтожным и недостойным этой поддержки.
–А где Абрахам и Стефания? – спросил Грегор. – Их же не поймали, нет?
–Абрахам ушёл другой дорогой, – слова дались Базиру с трудом. Он знал, что с точки зрения логики и юридического закона не лжёт, но почему-то чувствовал себя виноватым и лживым. Абрахам отделился, да, и где он сейчас? Чем занят? Жив ли?..
–А Стефания? – Грегора ответ удовлетворил. То ли от природы он был человеком не очень-то и любопытным, то ли понял что-то своё, а может быть считал, что Базир хранит тайну, которую Грегору знать не положено.
–Я…она продолжает борьбу, – Базир снова не соврал и соврал. По факту, Стефания же не отреклась от войны с Цитаделью? Не отреклась. А то, что она хочет работать с Вильгельмом, так это уже вопрос другой – это всего лишь смена методы борьбы, а не поражение.
–Это хорошо, – Грегор с достоинством кивнул, на этот раз точно поняв что-то своё, – а ты?
–Я… – у Базира перехватило дыхание. – Я не знаю.
            Он потупил голову, точно нерадивый ученик, подведший мудрого наставника.
–Не хочешь войны? – Грегор был неумолим. У этого человека, всю жизнь кормившегося от земли и природы, и работавшего в одной деревне всё было просто. Он не познал города, не изведал интриг и политики, не поддался амбициям. Мир делился у него очень легко.
–Не хочу, – признал Базир. – Я устал. А ещё потерял веру.
            Он не мог сказать подобное Абрахаму. Не мог признаться в этом Стефании, но постороннему человеку признался и почувствовал, как падает камень с души.
            Да, он потерял веру. И устал. Он знает, что ему нужно идти, но не знает куда и что делать ему в том месте, куда он всё-таки придёт. А он придёт – все дороги где-то кончаются.
–Плохо, – признал Грегор и, пожевав губами, предложил: – завтракать с нами будешь?
–Чего? – поперхнулся Базир, ожидавший чего угодно, кроме этого.
–Завтрак. Еда, – Грегор посмотрел на него как на идиота, – с нами. Со мной и моей женой.
            Базира усадили за стол. С ним не обращались более настороженно, но и как с гостем себя не вели, поручив ему варку каши. Пока Базир, всё ещё ошарашенный и совершенно сбитый с толку выполнял команды Марты, которая успевала и за ним приглядывать и переплетать рыболовную сеть, Грегор, покрякивая, затачивал для жены ножи.
            Сели завтракать. Марта разложила на три тарелки поровну каши, отрезала по равному кусочку от здоровенной рыбины, и положила перед каждым ложку.
–Очень вкусно, – похвалил Базир рыбу, а Грегор только пожал плечами:
–Как везде.
–Вовсе нет. Ни в одном трактире нет такой сочности, – здесь Базир был искренним. Рыба была хорошая – он не знал её названия, но белое филе действительно оказалось сочным.
–Так то в трактирах, – Грегор оставался невозмутим, а прожевав свой кусок, спросил: – ты куда идёшь-то?
–Я не знаю, – комок подкатил к горлу, сжал плотно. Рыба, такая сочная и мягкая не вызывала более аппетита, а всё от того, что Грегор вернул Базира на землю.
            Марта с Грегором переглянулись, Марта спросила:
–Жена? Дети? Родители?..
–Сестра была. Никого нет больше, – Базир взглянул на неё со странным чувством. Ему показалось, что сердце этой женщины полно сочувствия.
–Плохо, – промолвил Грегор задумчиво, – у каждого должен кто-то быть. Но на войну с Цитаделью ты не собираешься?
            Марта молчала, ждала ответа Базира, но было видно, что ей эта тема неинтересна и мрачна.
            Пришёл черёд Базира пожимать плечами:
–Я долго бился. Потерял сестру, а теперь и друзей. Мы не договорились.
–Ты вот чего…– Грегор взглянул на Марту, та, поймав его взгляд, кивнула, – мой брат в городе покуда. Улаживает дела.  А у нас осень – самые заготовки на зиму.
            Базир не понимал, куда Грегор клонит, и просто смотрел на него, выжидая итога. Грегор понял это по-своему и спохватился:
–Не обделим! Обед, постель, и рыба с нас.
–Ещё денег с продажи, – вставила Марта.
–Денег с продажи! – подхватил Грегор, – до зимы. А там как пойдёт. Ну?!
            До Базира дошло, что ему делают какое-то предложение. Делают это скованно и неумело, даже неловко, предлагая ему обед, постель, рыбу и денег, но в обмен на что?
–А что я могу делать? – спросил Базир.
–Ловить и засаливать, – Грегору ответ казался очевидным. Для доказательства он даже ткнул пальцем в свою тарелку на рыбные косточки.
–Так я же не умею, – Базиру вдруг стало весело.
–Да там кто угодно справится! Работников мало. Рук мало, все в горо…– Грегор осёкся, поймав взгляд жены, – в работе.
            Базир заметил это, но решил не уточнять. Поразмыслив немного, бывший служитель Церкви пришёл к выводу, что деться ему всё равно некуда и незачем, остаётся только положиться на доверие к этим случайным людям и надеяться, что они его не сдадут при первой же возможности.
            Базир согласился и познал странным образом счастье.
            Теперь ему приходилось подниматься ещё до рассвета, брать приготовленный Мартой на себя и Грегора завтрак, и отправляться к краю деревни, где собирались рыбаки. Здесь, разобравшись по группам, они начинали работу – одни выходили дальше на лодках, другие ловили у берега, третьи тут же потрошили и засаливали рыбу, четвёртые укладывали засоленные в тяжёлые бочки…
            Группы менялись. За короткий срок Базир успел научиться ловить рыбу, преодолевать отвращение и к хватающей воздух рыбе, и к потрохам, и к рыбному духу. Работа, от которой разъедало солью руки, от которой ломило спину и шею, была ему неожиданно в радость. Они работали до обеда, затем возвращались в дом Грегора, где Марта уже ждала их с котелком супа, кашей и пирогами. Неспешно обедали, довольные своим трудом, и занимались далее другими, не менее полезными делами – пересаживали по деревне саженцы, помогали с заготовкой на зиму грибов, а иногда и шли в лес собирать их, заготавливали хворост, носили воду…всегда было какое-то дело!  Причём, в этой деревушке, в которой было десятка четыре  жителей, казалось, все были равны, и Базир с Грегором работали не только на благо двора Грегора и Марты, но и на благо других домов.
            Марта не сидела без дела. Наравне со всеми заготавливала грибы и овощи впрок, белила, скоблила, вязала, пряла… когда успевала? Базир не знал. Ему быстро становилось привычно, и всё легче в этой новой жизни. Он приноровился к тяжёлому труду и обретал в нём радость. Думать, заниматься самобичеванием ему было некогда и незачем – всё произошедшее казалось лишь дурным сном, и Базир трудился до седьмого пота, поражаясь тому, что усталость тела его радует.
            На ладонях его появились мозоли, в спине сутулость, на лице следы ветров… он не узнал бы себя сейчас в зеркале, но был счастлив, садясь за стол с Грегором и Мартой, или с рыбаками, празднуя их нехитрые праздники, и совершенно не думал о войне и о своём месте. Ему казалось, что он нашёл своё призвание, оказавшееся внезапно не в чинах церковника, а в этой рыбацкой деревушке.
            Правда, Базиру не удавалось жить в иллюзиях уж совсем. Война Цитадели  и Церкви, война третьей силы, поднявшейся против Цитадели, но не с Церковью, продолжалась, и Базиру пришлось даже здесь столкнуться с настоящим.
            Он проснулся от странного запаха дыма – сладковато-горького… на пожар не походило, но Базир, встревожившись, выскочил на улицу как был, и увидел Грегора, сидящего на крыльце с зажжённой скрученной самостоятельно сигаретой.
–Я думал что-то горит…– признался Базир, сообразив, что всё в порядке.
–Иди сюда, – неожиданно подозвал его Грегор и Базир покорно сел рядом, чувствуя в своём товарище какую-то мрачность. – Держи…
            Базир поглядел на слюнявый кончик предложенной ему сигареты и попытался отказаться:
–Я не курю, весь этот табак…
–Это не табак, табак в городе, – поправил Грегор и Базир, чувствуя себя идиотом, взял предложенное, поднёс к губам, вдохнул, закашлялся. – Тьфу… курить и то не умеешь.
–Ничего вкус, – откашлявшись, попытался исправить ситуацию Базир. – Приятный дым.
–Это шлемник, – объяснил Грегор, – до самого леса цветёт, а в огородах не приживается. Капризный гад!
            Помолчали. Затем Базир, набравшись смелости, спросил:
–Что-то случилось?
–Случилось, – Грегор не отрицал. – С нами случилось, с миром этим случилось, с нами случилось… брат пишет. Ты знаешь, кто он у меня? Он воин. Он один из первых в нашей деревне примкнул к борьбе против Цитадели.
–Не на стороне Церкви? – догадался Базир.
–Ясное дело! – Грегор фыркнул, – что нам с этими напомаженными чудиками делать? Каждый мнит себя богом, а каждый оглох! Мы против всяких нечистых тварей, но в борьбе должны бороться со злом, а не на стороне зла. Церковь же зло не меньшее. Они зарвались!
            Грегор грохнул тяжёлым кулаком по ступеньке, Базир даже подпрыгнул. Грегор уже спокойнее продолжил:
–Нас много. Мы ушли сначала все в город, там объявился один маг, который положил начало борьбе…
            «Сдаётся, я знаю, как этого мага зовут…» – обречённо подумал Базир. Конечно, он понимал, что от прошлого не уйти, но угораздило же его так вляпаться? Разумеется, речь шла о Вильгельме, том самом Вильгельме, к которому подалась Стефания.
–Но он уговорил нас не уходить всем, говорил, что час не пробил для сплочения. Мой брат остался там, а я здесь…– в голосе Грегора звучала обида, и будь Базир в хорошем расположении духа, он бы предположил, что брат всегда его обходил, и Грегор предпочёл бы тоже быть в рядах отступников, чем сидеть здесь и солить рыбу.
–Всякой войне своей час, – ответил Базир, – всякому поступку своя минута, ибо сказал Бог…
–Откуда ты знаешь, что он сказал? – спросил Грегор. – откуда вы все знаете?
            Базир умолк. Ответ был простой: так принято учить. Но этот ответ Базиру не нравился. У него сумрак стоял в душе, он сам ни во что не верил, как мог он тогда обратить в веру кого-то другого?
–То-то же! – Грегор был мрачен. – Я получил письмо. Из города. Брат стал большим человеком в рядах… зовёт приехать, сейчас нужны все.
–Поедешь? – неосмотрительно спросил Базир и осёкся под тяжёлым взглядом Грегора. – То есть…я не понимаю.
–Тебя там тоже ищут, – продолжал Грегор, теперь не отводя своего тяжёлого взгляда от Базира, – друзья твои и ищут.
–Друзья?
            У Базира уже не было друзей. Он обретал новых, как например, Стефан из домика в начале деревни, который всегда находил шутку и слово утешения…
–Дружки, – подтвердил Грегор. – Брат пишет, что все ищут тебя. Особенно Стефания.
            Стефания!
            У Базира перехватило дыхание. Стефания дошла до Вильгельма, примкнула к нему и теперь искала его, Базира! Сколько чувств смешалось в Базире от одного этого осознания: горесть, что его нашли, боль по утерянной Стефании, которая ему по-человечески нравилась именно беззащитной, похожей на его сестру… и ярость – как смеет она его искать?
            Базир не любил испытывать столько чувств сразу же, они разрывали его, он вскочил, не зная, что делать, но тут же сел, повернулся к Грегору, желая его спросить, и тут же не дал себе же заговорить. Поступки, долетевшие до него сквозь прошедшее время, слёзы, раскаяние, борьба, изматывающее путешествие непонятно куда и зачем – всё это он прошёл бок о бок со Стефанией, пока не решил оставить её.
–Можешь пойти с нами, – продолжал Грегор, – искупить свой долг, сделать то, что правильно.
            О, Базир бы очень хотел знать, что именно правильно! Но мир Грегора был прост: это правильно, а это нет, мир же Базира заметно усложнился. Он увидел на примерах как добродетель становится фанатизмом, как фанатизм превращается в добродетель и как движется по бесконечному замкнутому лабиринту слабая человеческая душа.
–Я не спрашиваю, почему ты не там, – Грегор испытующе глядел на Базира, словно видел что-то, недоступное самому Базиру для объяснения. – Я не спрашиваю тебя ни о чём, ни почему ты ушёл, ни почему остался один… это твой путь, и это твоя дорога. Мы кое-что слышали про тебя, но я не спрашиваю, где слухи, а где правда. Мой брат кое-что поведал о тебе, но и его слова я не ставлю тебе в упрёк или в обвинение. Это всё только твой ответ перед Богом и перед всем небом. А я спрошу у тебя другое: поедешь ли ты в город со мной и другими мужчинами нашей деревни, чтобы открыто бросить вызов Цитадели?
            Хотел бы Базир знать ответ! Очень жалел он теперь о том, что все годы потратил на корпение над учебниками, а не на познание жизни, глядишь, сейчас было бы легче! Но чего уж теперь?
            Он знал, что должен решить. Не потому даже, что его ответа ждёт Грегор, так ждёт, что даже курить перестал и тлеет самодельная сигарета из шлемника в его грубых от постоянной работы пальцах. Нет, совсем не из-за Грегора. Из-за себя. Хорошо оказалось дожить почти до самой зимы на дворе Грегора и Марты, есть кашу и не беспокоиться о завтрашнем дне, но разве так может продолжаться вечно? Не бывает долгого праздника жизни, нужно его заслужить, и кончился отпуск у Базира, пора определяться: кто он есть?
–Бросить вызов Цитадели? – уточняет Базир, чтобы потянуть время. В его душе пусто. Там нет ни бога, ни нежности, ни страха. Даже про Стефанию ему думается с усталостью.
–Да, – Грегор отвечает порывисто, словно ему самому не хочется поскорее услышать ответ Базира и разорвать этот круг мучительной агонии, – мы хотим объявить общий сбор и бросить вызов Цитадели. Заявить, что выступаем против неё и открыто призвать всех, кто хочет бороться с магией, но не под знаменами Церквей, к нам, в ряды.
            Грегор, наверное, давно уже грезил этим часом. Он, находясь вдали от города и брата, ставшего «большим человеком» в рядах отступников, уже говорил «мы» и «нам», так, будто бы уже был рядом с братом.
–Общий сбор? – Базир колебался. – А Абрахам тоже в рядах…ну, с вами?
–Нет. – Грегор покашлял, похоже, курение было и ему не в привычку.  – Я думал, что его найдут к свадьбе, но он или прячется усердно, или вовсе мёртв.
–Стоп! – у Базира ум начал заходить за разум, наверное, сказывался постоянный физический труд, – какая свадьба? Ты же говорил про общий сбор?!
–Так он на свадьбе будет! – Грегор возмущённо глянул на Базира. Базир уже давно уловил за ним привычку не договаривать то, что Грегору казалось очевидным.
–Общий сбор…свадьба? – понемногу Базир соображал. – Общий сбор соратников приурочен к свадьбе? И на этом общем сборе будет брошен открытый вызов Цитадели?
            Это нетрудное логическое допущение измотало Базира. Всё-таки он отучился уже столько думать.
–Так я тебе о том и говорю! – обрадовался Грегор, – а ты мне голову морочишь. Так вот, все думали, что Абрахам хоть заедет поздравить и как-то вдохновить…
–Абрахам? на свадьбу? – Базир скептически хмыкнул. – Он не пойдёт на это. Характер не тот. И вряд ли он стал лучше и добрее.
–Да, Вильгельм также сказал, – на этот раз Базир даже не стал уточнять про Вильгельма, про которого Грегор раньше не упоминал. В конце концов, картинка понемногу складывалась. – Но она же всё-таки его бывшая ученица?
            Базир, опрометчиво расслабившись, снова чуть не поперхнулся и уточнил:
–Кто? Кто чья бывшая ученица?
–Ты утомился, – заметил Грегор, – толкую тебе уже четверть часа! Стефания выходит замуж, на её свадьбе будет общий сбор всех наших соратников, и на её же свадьбе будет открыто брошен вызов Цитадели и прозвучит призыв к борьбе с нею, но не под покровительством Церквей! Мой брат ждёт меня и других мужчин нашей деревни на свадьбу.
            Теперь стало понятно. Вроде бы. У Базира было много вопросов, несмотря на то, что картинка сложилась хотя бы с точки зрения здравомыслия, но он задал один-единственный:
–Стефания выходит замуж? А за кого?
            Он ожидал услышать уже: «за Вильгельма, я тебе битый час толкую», и даже едва бы удивился бы, но ответ Грегора ввёл его в ступор:
–За этого…как его…– Грегор полез в карман за бумажкой, развернул, – Ронове.
            Базир засмеялся. Смех этот вырвался из его груди против воли. Ронове и Стефания! Стефания и Ронове! Стоп. Ро-но-ве? Предатель Животворящего, сбежавший от них, когда увидел у Стефании магию? Трус, не заступившийся за неё перед вампиром? Брошенный пёс нового своего хозяина Рене, посланный им в погоню? Ладно, Базир мог допустить, что судьба привела Ронове под знамена отступников, запечатала его в  новую идею, в конце концов, ему хотелось жить, он был молод, хорош собою, и ему действительно некуда было податься, но Стефания?!
            У любой женщины есть черта гордости, которую нельзя перешагнуть. Неужели у Стефании эту черты снесло к чертям в ад? Ронове предал её несколько раз, показал себя трусом и теперь она будет его женой? С какого перепуга?
            А может правда – с перепуга? Может Вильгельм их заставил? Да нет, бред! Зачем? Вильгельм искал Стефанию, а не Ронове. Значит, Ронове ему не был нужен.
–Боже…– Базир закрыл голову руками, в голове пульсировали недоумения, превращаясь в ноющую головную боль. – Что ж делается-то?
            Базир был готов поверить ещё в то, что такое внезапное прощение и осмысление возможно, если речь шла о неземной любви, но по его наблюдениям ни Стефания, ни Ронове не любили друг друга до такой одури. Стефании было обидно, она была влюблена. Но Базир очень сомневался, что её любовь приобрела размер такого бедствия. А Ронове? Сначала он если и увлёкся Стефанией, то это прошло быстро… дальше в дело вступили совесть, жалость к себе в большей степени и, в меньшей – к ней.
            Какая, огонь небесный, не поможешь, так приди сила преисподней, свадьба? Зачем? кого и с кем?
–Ты её любил, да? – Грегор, наблюдая за его мучениями, понял всё по-своему.
–Я просто ничего не понимаю, – признался Базир, – да, я поеду с тобой. Поеду с вами.
            Базир чувствовал, что должен лично увидеть это событие. Стефания и Ронове! Что может быть нелепее? Что может быть страшнее? Всё равно домыслы не отпустили бы его – он понял и пошёл по пути меньшего сопротивления, решив увидеть всё своими глазами.
–Мы отбудем на рассвете, – сказал Грегор, поднимаясь.
–А Марта? – надо было чем-то отвлечь себя и попытки представить услышанное. Может быть, Грегор всё перепутал? Может быть, речь идёт не о той Стефании? не о том Ронове? А что, распространённые имена…наверное. Ну в любом случае, где-то на свете должны быть и Стефании, и Ронове!
–Марта сильная, – Грегор сказал это тихо. В его голосе звучала настоящая скорбь. Такая, что Базир повернул голову к нему, на мгновение забыв про свои размышления, – да, она справится. Иди спать, Базир, завтра мы поедем в город.
            Легко сказать! Сна не было ни в одном глазу, и Базир до рассвета предпочёл тихо ходить по двору, так как сидеть тоже не было возможности – тело жаждало движения, а ум искал ответа. Стефания и Ронове! Невероятно!
            Пока один мучился осознанием того, что жену придётся оставить на произвол судьбы, другой мерил шагами двор, пытаясь постичь, куда и как свернул он не туда, совсем рядом, на расстоянии двух дней пути Вильгельм торжествовал.
–Скоро мы заполучим Базира! – вещал он, вышагивая между мрачно пытающимся напиться Ронове и прихорашивающейся у зеркала лже-Стефанией. – Когда он увидит…эй, ты поняла свою задачу?
–Я тебе не «эй», – заметила лже-Стефания, – я актриса, и похоже, мирового уровня.
–Поговори мне ещё тут! – пригрозил Вильгельм вроде бы ласково, но лже-Стефания увидела, как в зеркале блеснули хищным блеском его глаза и поспешила:
–Я поняла. Всё элементарно. Нас женят по закону, затем я приветствую всех, говорю, что сегодня знаменательный день, день, когда мы вызовем Цитадель на войну, и где-то через четверть часа, пригубив вино, изображаю приступ, задыхаюсь, рву ногтями платье…
–Картинно блюёшь, – подсказал Ронове пьяно.
–Завтра ты должен быть в форме, – напомнил Вильгельм, неодобрительно покосившись на бутылку.
–А что? брачной ночи е предвидится! – Ронове зашёлся громким издевательски-истеричным смехом.
–Ну за дополнительную оплату…– лже-Стефания скосила взгляд на Вильгельма.
–Это лишнее! – поспешил Вильгельм. – Как ты будешь имитировать отравление.
–Хорошо буду имитировать. Буду рвать на себе одежду, кататься по полу, выть от боли… – рассказала актрисулька, не зная в глупости своей, что совсем скоро умереть ей придётся по-настоящему: Вильгельм не выносил таких опасных свидетелей.
–Мы не подпустим к тебе лишних, – пообещал Вильгельм, – Ронове, ты будешь хватать её за плечи, утешая и всё такое, только так, чтобы другим доступ к ней был затруднён. Ясно?
–Предельно! – отозвался Ронове нахально. – А может меня убьём?
–Хватит пить, – посоветовал Вильгельм мягко, – завтра тебе нужно выглядеть очень участливо и скорбно.
–Жену оплакивать будешь! – веселилась лже-Стефания. – А похороны мне устроим?
            Вильгельм улыбнулся, показывая, что оценил шутку, которая и шуткой-то не была – актрисулька попала в точку, сама того не зная.
–Базир поймёт, что это не она, – вдруг сказал Ронове очень разборчиво и ясно. Вильгельм нахмурился: резонно.
–Тогда не подпустим и его, – но это будет сложнее – Вильгельм понимал.
Глава 14.
                Всю дорогу до Штаба Отступников Базир провёл в молчании и мрачном раздумье. Он был настолько поглощён попыткой осознать происходящее, что не заметил ни пути, ни дверей, в которые его проводили. Грегор попытался заговорить с Базиром, но успеха не добился, и понимающе отстал. Только когда распахнулись двери Штаба и на пороге возник высокий и могучий мужчина, Грегор пихнул Базира под рёбра, заставляя взглянуть на встречающего.
–Это мой брат, – объяснил Грегор с неожиданным смущением.
            Базир промямлил что-то неразборчивое, но его уже ждали, его ждали больше других, и потому любое блеяние было бы принято с одинаковым радушием – Базира провели в большую залу.
            В этой зале было много света – на широких подоконниках стояли целые ряды свечей, хотя был ещё день. По стенам, образовывая плавные волны, висели широкие серебряные и золотистые ленты, на эти ленты крепились цветы – в основном мелкие, круглые и пушистые – их названия Базир не знал. Но от них исходил очень яркий цветочный аромат, который в сочетании со свечным жаром и воском создавал духоту.
            А ведь ещё были гости! Они располагались на стульях и лавках, которые занимали почти всю залу, и всё равно было тесно! Слишком много собралось здесь отступников – и люди, и бывшие церковники, и не нашедшие себя в Цитадели маги, ведьмы и мелкая нечисть – им не хватало места. Они впихивались на лавки до отказа, садились на один стул вдвоём, и стояли в том узком пространстве между рядами лавок и стены, которого не хватило бы для размещения ещё одной лавки или одного стула. Но они набивались, продолжали набиваться в комнату.
            Базиру стало тяжело дышать. Чужое дыхание, свечной жар, духота, цветочный одуряющий аромат… всё это утомляло мгновенно, в висках запульсировала боль. Базир пытался оглядываться, ему было тесно и душно, слишком жарко и слишком неуютно, но он упрямо продолжал оглядываться на проходы, где всё прибывали и прибывали гости, на жалкий закуток, свободный от лавок, у самого окна, никем не занятый по какой-то причине, на притаившуюся в конце зала явно самодельную арку, увитую такими же лентами и цветами. Видимо, у этой арки и должны были пожениться Ронове и Стефания? да, наверное.
            Базир, с усилием вытянув шею, стараясь не задохнуться, понял, что эту арку видно с каждого места. Сейчас там было ещё пусто, и гости переговаривались между собой, причём вытащить хоть какую-то мысль из этих разговоров было выше сил Базира – под духотой и тяжестью цветочного запаха все эти разговоры вполголоса сливались в мерное сонное жужжание.
            Базир набрался смелости, глубоко вдохнул и нырнул в самую толпу, рассчитывая пройти до свободного закутка. Ему очень хотелось прорваться, вырваться из цепкого окружения толпы – он вообще не любил большого скопления народа! Здесь же ещё был маленький зал и одуряющая духота.
            Силы света сжалились над Базиром, и чья-то рука вырвала его из толпы в тот самый миг, когда, казалось, чужие плащи, мантии, сюртуки и платья готовы были накрыть его с головой и погрести в недрах своих тканей. Базира вытащили в тот самый закуток решительно и твёрдо, так решительно, что не оставалось никаких сомнений: тот, кто это сделал, знал, кого вытаскивать и обладал достаточной властью для этого.
            Базир хватанул ртом воздух, ему стало чуть легче дышать, боль в висках понемногу отступила.
–Идите за мной, – велел ему незнакомый голос, и снова та же рука потащила его куда-то за арку, за ленты. Базир повиновался. Цветы мелькали перед его глазами, лица сплывались в одно уродливое и почему-то жёлтое (желтизну добавляли отблески свечей), затем его неожиданно…ввели в скрытую, явно незаметную для всех дверь и в лицо повеяло прохладой.
–Я рад, что вы присоединились к нам сегодня, – промолвил Вильгельм, оказываясь перед Базиром, подавая ему руку для сердечного рукопожатия, – я рад, очень рад!
            Всем своим лицом Вильгельм демонстрировал свою радость. Да чего там лицом – всем видом. Он был одет весьма щегольски, гладко зачесанные волосы, дорогая мантия, отделанная кружевом, туфли. Блеснувшие пряжкой и каблуком…  можно подумать, что это у Вильгельма большое событие в жизни, не меньше!
–Я не… – Базир нерешительно пожал руку Вильгельму, но почти сразу отдёрнул её, соображая, что не следует так уж очаровываться этим человеком. В  конце концов, Абрахам не доверял ему!
–Да-да, – закивал Вильгельм, ничуть не обидевшись на резкость, – я понимаю, всё понимаю! Вы решили поздравить своих друзей со свадьбой, только и всего! Ну, что я могу сказать – Ронове сейчас к нам подойдёт. Можете передать ему свои поздравления лично.
            Базиру, однако, было плевать на Ронове.
–Стефания, – промолвил он хрипловато, – мне нужно поговорить со Стефанией.
–О, понимаю! – поспешил уверить его Вильгельм, – но поймите и её! Сегодня её свадьба. Все эти гости собрались, чтобы поздравить её, и…
–Объявить решительную войну Цитадели, – прервал Базир, – я знаю.
–И это тоже, – здесь Вильгельм не стал лукавить, – но это всё-таки её день. Она сейчас одевается, и я думаю, что общество мужчины сейчас будет ей лишним. К тому же, не хотите вы её скомпрометировать?
            Вильгельм хихикнул. Базир нахмурился:
–Я поговорить хочу! Причём тут какие-то компроматы?
–Ну, мой друг, она сейчас в волнении! Чуть позже, когда пройдёт церемония, вы можете наговориться с ней хоть до упаду! – Вильгельм прижал ладонь к сердцу, выражая свою уверенность в собственных словах, – но сейчас, сейчас, мой друг, лучше её не беспокоить. Она не будет рада. А вот с Ронове вы встретитесь хоть сейчас.
            Что-то было неубедительное во всём этом, слишком фарсовое, напускное. Базир поморщился, пытаясь быть вежливым и понимающим:
–Спасибо за ваше предложение, но я хотел бы лишь прояснить с ней один вопрос…
–Сейчас вас к ней не пустят, – вздохнул Вильгельм, – я хотел преподнести ей в подарок ожерелье, но женщины, взявшиеся помогать ей с платьем и причёской, были готовы меня убить.
            Вильгельм небрежным жестом одной рукой открыл крышечку тонкой серебристой коробочки, и перед Базиром на мгновение мелькнуло жемчужное ожерелье, блеснуло изящное перламутровой красотой, и снова скрылось под крышечкой.
–И даже мне не позволили! – вздохнул Вильгельм. – Женщины бывают жуткими, скажу честно.
            Базир немного устыдился. Вильгельм был расстроен, а Базир, в самом деле, может быть проявлял грубость, а ведь его принимали весьма радушно!
            Он поспешил объясниться:
–Я просто не верю в то, что Стефания…я не верю, что она простила Ронове и поверила ему.
–Я тоже, – признался Вильгельм. – Я вообще считаю, что сейчас это будет неуместно, но они настаивали на браке. Не знаю. Один ответ – женщины! Женщина может скрывать свои чувства очень долго, а тебе будет казаться, что ты её знаешь, и всё же в один день она тебя удивит, докажет с лёгкостью и изяществом, что ты всегда был слепцом!
            Вильгельм примолк, на лице его возникла тихая задумчивость. Базир молчал, не зная, как прервать эту задумчивость, да и нужно ли это делать? Вильгельм отряхнулся от своих мыслей, и неловко резюмировал:
–Всякое бывает, мой друг, но я вас оставлю. Вам, наверное, хочется поболтать!
            И ещё до того, как Базир успел хватиться, обернуться и сообразить, Вильгельм исчез. А Базир остался лицом к лицу с бледным и, похоже, чуть захмелевшим Ронове.
–Какие люди! – криво ухмыльнулся Ронове, и протянул руку Базиру, – я рад, что ты…тьфу ты!
            У него немного заплетался язык. Сейчас этот Ронове не был похож на себя. Он, когда-то покоряющий женщин своим лукавым взглядом, сейчас этот самый взгляд не мог сфокусировать.
–Попробуй ещё раз, – холодно предложил Базир, не подавая руки для приветствия. – Надо же было так нажраться в день собственной свадьбы!
–Надо было! – Ронове понурил голову и вдруг прыснул как-то истерически и тонко, тут же зажал себе рот ладонью и посмотрел на Базира, – дружище! О, дружище, ты даже не представляешь! Ты не представляешь…
–Надеюсь, у Стефании помутился ум, – Базир не скрывал своего отвращения к Ронове, которого ожидал увидеть в искуплении, покаянии или силе. Но не таким! Не павшим, не презренным, не слабым. Зачем же Стефа выходит за него? Может впрямь спятила?
–Не-е, – отозвался Ронове, глядя на Базира с мутной ехидцей, – не-е-ет! Её ум в порядке. Но только он!
            И он снова прыснул. Базиру стало тошно. Ему захотелось уйти как можно дальше от этого хмельного дыхания и явно неадекватного рассудка…
            Но Стефания! Базир добирался сюда, чтобы убедиться в её покое и стабильности. Не для Ронове же! 
–Удачи, – процедил Базир и направился по тому пути, по которому его сюда привели.
            За время его отсутствия, в залу набилось ещё больше народу. Базир рассчитывал остаться всё-таки в первых рядах, чтобы Стефания его увидела, но его легко смяли и запихнули куда-то назад, почти к самому концу зала. Напрасно Базир ругался и работал локтями – толпа не желала его пропускать.
            Вернее, не желал Вильгельм. Он ещё утром дал чёткое указание нескольким верным людям, не пропускать Базира в первые ряды. Любому идиоту понятно, что Базир, хорошо знающий Стефанию, может понять, что её роль лишь играют, и тогда пиши пропало. Именно для того, чтобы не допустить случайных ненужных знакомых и разоблачений – Вильгельм распорядился поставить и свечи, и цветы развесить – создать духоту, в которой невозможно думать, и был щедр на приглашение гостей.
            К тому же, сегодня лже-Стефания должна была по его замыслу умереть. И чем больше народу это увидит, тем будет лучше для общего дела. Но самую главную опасность – Базира – надо было держать подальше, иначе – прощай символ объединения, привет разногласия и раскол едва-едва собранного и начавшего жить Штаба Отступников.
            Наконец зала взорвалась аплодисментами. Базир подпрыгивал, чтобы увидеть сквозь головы и руки то, что видели другие, но его невысокий рост и положение позади многих не позволяло ему многое увидеть. А в зале появился Ронове – облачённый в красный парадный, отделанный золотом плащ, приведённый в самый прекрасный вид, и даже напудренный – он выглядел настоящим красавцем.
            И, словно в доказательство этого, рядом с Базиром тихо вздохнули. Базир скосил взгляд в сторону вздоха и увидел тоненькое, совсем нежное создание, совсем ещё невинное, робкое, и с полными отчаяния и слёз глазами. Ну понятно, Ронове уже отметился и здесь! Успел вскружить голову, мерзавец.
            Базир покачал головой, пока женщина, стоящая рядом с влюблённым и отчаявшимся созданием, выговаривала ей за этот вздох:
–Елена! Как тебе не стыдно? Что подумают другие?
            Выговаривала шёпотом, без злости, с сочувствием и осторожностью. Базир мог понять чувства этой женщины: как и эта женщина, он понимал, что Ронове, и вздохи по нему, как и по ему подобным, добром не заканчиваются.
            Зал вторично взорвался аплодисментами. На этот раз при появлении Стефании: Базир видел, как в залу вплыло что-то потрясающее, белоснежное, кружевное. Базир не понимал ничего в платьях, но мог с уверенностью сказать, что ничего подобного у Стефании не было за всю жизнь – платье стоило целое состояние, оно могло украсить бы кого угодно, даже самую невзрачную и серую фигуру.
            Единственное, что не нравилось Базиру  это шляпа с вуалью. Смотрелось красиво, он понимал, но ему хотелось бы поймать её взгляд, или хотя бы иметь иллюзию того, что её взгляд можно поймать, но вуаль скрывала лицо.
            Стефания повернулась к залу, помахала всем присутствовавшим, на её шее блеснул жемчуг…видимо, Вильгельм всё-таки добрался до неё. Он, кстати, был рядом, держался в тени, в первом ряду, махал ответно, хлопал, подбадривал, и даже, сунув в рот костяшки пальцев, залихватски свистнул, вызвав смех.
            Базир рассматривал Стефанию, находившуюся так близко, но остающуюся так далеко, со смешанными чувствами. Она была красива, волосы её были уложены, сама она сверкала драгоценностью и уходом, но это было непривычно. Базиру было дико непривычно видеть её такой, ставшую совсем чужой, стоящую подле Ронове.
            Он оглядывал её, не зная, стоит ли оставаться ему здесь, или вернее всё-таки уйти; не понимая, что именно его смущает в ней. Наконец, кажется, понял: вес. Да, Стефания не была теперь худой как прежде – может отъелась вволю и успокоилась? Или дело в платье?  В этом роскошном, отвратительно-роскошном платье?
–Ну-ну, братья! – к арке выступил высокий мужчина с весёлым лицом. Базиру он показался смутно-знакомым, а может быть, лишь показался, но смотреть на него было проще и приятнее, чем на Стефанию. – Все мы знаем, для чего мы здесь собрались. Мы сегодня станем свидетелями рождения нового мира, нашего мира, в котором Цитадель, как истинное зло – падёт, а Церковь, как зло пришедшее – утратит свои силы. А ещё сегодня мы станем свидетелями соединения людским законом двух сердец, двух имён и двух судеб. Все мы знаем, что значат для нас Ронове и Стефания, знаем, что благодаря их смелости, их храбрости и их любви наш Штаб, наш Орден и наши ряды разрастаются. Всё больше людей приходят к нам, желая последовать их примеру и сразиться со злом, не становясь при этом злом другим…
«Смелость Ронове! Что ж, это что-то новенькое!» – с тоской подумал Базир, и он отвёл глаза, чтобы справиться с новой волной отвращения к Ронове. Взгляд его встретил снова девчонку, названную Еленой. Она храбрилась из-за всех сил, сжимала зубы, часто моргала…
            «Любовь! О, бедная любовь!» – Базир поспешно отвёл глаза, чтобы не смущать её своим вниманием, снова уставился на арку. Видел он немного – кусок платья Стефании, немного мантии Ронове и кусок арки, увитой лентами и цветами.
–А сейчас, – продолжал мужчина, обращаясь уже к Ронове и Стефании, – в знак рождения нового мира и в знак рождения вашего общего будущего, не по закону церковному, но по закону людскому, протяните друг к другу правые руки.
            Стефания и Ронове развернулись лицом друг к другу, выполнили требуемое. Ронове был бледен – даже со своего места Базир видел это и поразился: неужели так волнуется?!  На каком же условии его простила Стефания?
            Мужчина же взял поднесённую золотую ленту, и обмотал её трижды вокруг запястий их правых рук:
–Не законом церковным, но законом людей, не волей служителя, но волею света, не словом церковника, но словом любви, я, свободный человек, перед лицом братьев и сестёр своих разного рода, спрашиваю у тебя, Ронове: берёшь ли ты эту женщину в жёны?
            Ронове не видел свадеб людей. Только церковных, и ритуал его заинтересовал. Церковники же на подобных торжествах молились и проповедовали, а здесь было упрощённо и очень понятно.
–Д-да…– голос Ронове немного дрогнул, а может быть, Базиру лишь показалось?
–Говоришь ли ты свободно, говоришь ли ты от имени закона людского? – допытывался мужчина.
–Да, – на этот раз Ронове сделал над собою усилие и ответил твёрже. Даже немного улыбнулся, чем вызвал у Елены, стоящей рядом с Базиром, тихий вздох и судорогу на лице – она тщетно боролась со слезами, и по ней было видно, что она готова отдать всё немногое, что имела, лишь бы стоять сейчас вместо Стефании.
–Спрашиваю у тебя, Стефания…
            Ответы Стефании были ясными, громкими. Она не робела. Что-то было не так в её голосе, что-то чужое, но робости не было точно. Базир нахмурился, сам не зная, почему его так нервирует этот громкий её голос.
–Перед взором людей и по закону людскому, я объявляю вас мужем и женой, – провозгласил мужчина, снимая ленту с их рук,  – испейте же вина из рук вашего брата!
–И перейдём к закускам! – весело заметил Вильгельм и снова вызвал смех.
            Мужчина щёлкнул пальцами, к нему поднесли кувшин с вином и два кубка. Он степенно и важно разлил вино по кубкам, затем протянул один Стефании, другой Ронове, и замер, ожидая финала церемонии. Ронове и Стефания обменялись кубками.
–За  новый мир! – громыхнул Вильгельм,  и зала подхватила его восторг, зааплодировала, заулюлюкала. Лишь двое, пожалуй, не разделяли этого буйства: Базир, всё ещё осоловело-грустный и разбитая своей любовью Елена, но их нельзя было заметить в этом буйстве.
            Ронове отпил немного и отставил в сторону кубок, похоже, ему и без того уже хватало хмеля в крови, Стефания же допила до конца, сделала это профессионально и быстро в три крупных глотка, и тоже зааплодировала…
            Сначала Базир, да и никто, в общем-то, включая «Стефанию», не понял, что произошло. Просто вдруг у неё подкосились ноги и она, не удержавшись, совершенно неожиданно упала, и не смогла подняться. А потом пришла боль.
            Когда она завыла, и, захлёбываясь чем-то чёрным, начала кашлять, пытаясь вздохнуть, было уже поздно. За несколько секунд всё веселье угасло. Базир попытался броситься к ней, сам не зная для чего, но Вильгельм уже нависал над Стефанией и, когда Базир пробился к алтарю, отшвырнул его:
–Ты лекарь? Ну и проваливай!
            Базир осел, чьи-то руки тотчас его подхватили с пола и усадили, он же, не соображая, остекленело глядел на бьющуюся Стефанию, на Вильгельма с несколькими магами и соратниками, что склонялись над ней, но не понимал, что видит. Он попытался вскочить несколько раз, но его усадили.
            Кто-то рядом с ним плакал, кто-то сползал по стеночке, кто-то даже закричал что-то об убийстве и мести…
            Туман отступил, когда замерло движение. Вильгельм, всё ещё облачённый в торжественные и славные одеяния, поднялся. На лице его залегла яростная чернота:
–Это яд. Она мертва.
–Этого не может…– Базир сполз со своего места, рванулся к Стефании, но его легко перехватили. Смутно Базир узнавал эти руки и это лицо, даже всплыло в его сознании имя: Грегор, но что всё это значило?
–Тихо, парень, тихо! – убеждал его Грегор, перехватывая движение Базира, действуя невольно на руку Вильгельму, – мы отомстим за неё. За всех отомстим.
            Вильгельм слышал это. Он видел как в испуганных и недоумевающих лицах, как в ошалевших глазах зреет что-то большее: ярость, гнев, месть. Да, сегодня они оказались сплочены больше, чем прежде – сегодня их соединил умерший, жестоко и подло убитый на их глазах символ.
            И это даст сил для борьбы. И это даст им всем дополнительное стремление сразиться и победить.
            Ради этого стоило пожертвовать дурой-актрисулькой, и шикарным жемчужным ожерельем, в жемчужинах  которого и был яд, медленно впитывающийся в кожу, вдыхаемый лже-Стефанией всю церемонию.
–Кто разливал вино? – спросил Вильгельм, поворачиваясь к одному из своих ненужных соратников. Нужно было назначить козла отпущения, это не из личной неприязни, это ради дела.
–Я не…– напрасно он отбивается, напрасно молит, плачет – все полны гнева и бешенства, собственный страх они маскируют ненавистью и злостью, им видится спасение в жестокости, в кличе: «Распни!», и это на руку Вильгельму.
–Арестуйте! – хрипло приказал Вильгельм, замечая краем глаза, что Ронове очень удачно сполз по стене, и будто бы омертвел. Сейчас вокруг него сочувствие, и он в шоке, что ж, разборки будут потом, пока его поведение тоже очень удачно.
            Мужчину сваливают за спиной Вильгельма, колотят от души. Он плачет, кричит, что только проводил церемонию, что зла в нём не было, но кого это волнует? Правда теряет смысл, когда она известна лишь одному человеку, которому ложь нужна больше.
–Отведите…– Вильгельм играет в растерянность, он распоряжается увести Ронове, и тотчас вызываются женщины, среди которых тут как ту миленькая и робкая Елена С., велит унести Стефанию в подвал, для осмотра, увести распорядителя церемонии, растерянно что-то говорит собравшимся.
            Но его обрывают:
–Мы отомстим! Эти шакалы проникли в наши ряды и убили нашу Стефанию! Они поплатятся за это. Они найдут смерть. Мы все вступаем в войну, в которой нет места пощаде!
            Вильгельму подходит и это. Он обводит взглядом собравшихся, говорит тихо:
–Я на распутье. Вы все видите, что бывает, когда тянешь слишком долго с необходимостью. Мы можем разойтись сейчас или воевать до победы или поражения. За наших детей, за наше будущее, за павших братьев, за нашу Стефанию, которая умерла на наших глазах и от нашего бездействия, предположив, что мы способны её защитить. Как мы поступим? Пойдём против Цитадели? Пойдём ли против Церкви на войну с Цитаделью до победы?
            И единый порыв, настоящее море, буря:
–Да!
            Вильгельм доволен, но умело скрывает довольство за скорбью:
–Тогда объявите всем, что мы ждём под своими знамёнами сторонников. Расскажите всем, что здесь произошло. Расскажите, как молодая девушка не проживёт свою жизнь из-за подлости и коварства!
            Вильгельм ответствует так, и уходит прочь, сделав знак одному из своих людей привести за собою Базира.
            Базир приходит в себя лишь к закату. Спадает шок и лихорадка отступает. Всё это время Вильгельм терпеливо дожидается пробуждения, отдавая последние поручения своим людям: больше присутствия Вильгельма не нужно, ему пора зарабатывать на масштабной войне, которую он так желал, и по его подсчётам сейчас Базир должен принять правильное, и очень нужное решение.
–Я скорблю, – замечает Вильгельм, когда Базир приходит в чувство. – Это какой-то кошмар, бред, от которого, кажется, я проснусь, и всё будет как прежде.
–Этого не может быть.
–Я скорблю, – повторяет Вильгельм, наливая своей рукою вино Базиру, – я успел привязаться к ней. Жаль, что наше знакомство началось так погано, жаль, что вы и Стефания не доверились мне сразу, пошли за Абрахамом… он хороший маг, но фанатик!
            «Создавший мне много проблем!» – напоминает себе Вильгельм, но только разводит руками, мол, ничего не изменишь.
–Этого не может быть… – Базир обхватывает голову руками, – она же…как же? Она точно мертва?
            Вопрос звучит глупо и наивно, но Вильгельм не думает указывать на это:
–Яд был в вине. Очень быстрое действие. Она точно мертва.
            «Дважды!»
–А Ронове?
–У себя. Наверное, пьёт, – Вильгельм вздыхает, – он в скорби. Я не знаю, как ему сказать слова утешения, но я знаю, что должен это сделать.
            Базир молчит, ему хочется спросить о чём-то, но все слова куда-то отступают, кажутся глупыми и неважными. Стефании больше нет! её больше не будет! Она упала. Она кричала. Она плевалась чёрным и желчным. Она умирала тяжело, а Базир не успел, не смог к ней подойти.
–Ты бы не помог ей, мой друг. Как и я, – Вильгельм угадывает его мысли, – это очень сильный яд. В мире подлости есть страшные вещи, есть и те, которые не имеют обратного хода. Симптомы проявились с запозданием, уже на последней стадии. До этого она, вернее всего, чувствовала лишь боль в голове, ну, может лёгкую тошноту. Но это был день свадьбы – она нервничала.
            Нерв-ни-ча-ла. В прошедшем времени. Теперь никогда Стефания не будет больше нервничать. Всё, что она делала, осталось там, позади. Никогда она не встанет, не пойдёт, не засмеётся, не занервничает. Никогда.
–Увидеть её можно? – Базир не узнаёт своего голоса. Он не узнаёт и своих рук, и своего тела не может ощутить, его будто бы вырвали откуда-то и швырнули вниз.
–Сейчас её готовят к церемонии похорон, – Вильгельм закрывает лицо руками, трёт уставшие, воспалённые глаза, – это ужасно. Когда умирает молодость, это ужасно.
            Базир молчит. Он пьёт вино. Не осознавая, что делает, не чувствуя вкуса, смотрит на Вильгельма, но видит ли его? Перед глазами Стефания, падающая на пол в своём роскошно-отвратительном платье, задыхающаяся.
–Грегор сказал, вы, мой друг, не хотите больше воевать, – Вильгельм переходит на то, что ему важно, – я понимаю. Я распоряжусь, вас отвезут до его деревни уже к утру.
–Воевать? – Базир не сразу понимает, что такое ему говорит Вильгельм, и не сразу соображает, кто такой Грегор. – Я не могу увидеть похороны Стефании?
            «Похороны» – мерзкое слово. Слово травит Базира, стискивает его в стальных объятиях.
–Можете, – возражает Вильгельм, – вы здесь желанный гость. Вы ведь тоже символ борьбы и нашего Ордена. Но здесь опасно находиться, вы видите. Я не могу гарантировать безопасность…
            Вильгельм осекается. Делает он это весьма расчётливо, чтобы точно не оставить сомнений в своей искренности.
–Мне плевать на безопасность! – огрызается Базир.
–Стефания так тоже говорила, – Вильгельм настаивает, – но она была лидером нашего ордена, и я мог позволить ей такой риск, хотя сейчас вижу, что зря. Но она сделала много для нас, для нашей борьбы. А ты, мой дорогой, всего лишь гость…
–Я же тоже символ? – Базир умный человек, но в скорби, а это значит, что и его разум может быть слишком очеловеченным, чтобы удержаться на краю пропасти.
–Да, но вы же не хотите…– Вильгельм вдруг робеет, – я не прав?
–Это мой долг, – Базир сжимает руки в кулаки против воли, – Стефания должна быть отомщена!
            Вильгельм изо всех сил изображает растерянность, такая удача ему и не снилась!
–Мне некуда деться, – объясняет Базир, - я слишком долго прохлаждался. Я слишком много позволил себе счастья, а война не кончена. И она забирает жизни, тихие и славные жизни. Если… вы возьмёте меня к себе? Позволите мне быть в этой войне?
            «Да ради тебя, дружок, это всё и затевалось! С этим Ронове уже сладу нет!» – едва не срывается Вильгельм, но опыт охлаждает пылкую кровь, он бросается к Базиру:
–Мой друг, обещаю, ты отомстишь за смерть Стефании! ты займёшь подобающее место!
            В конце концов, так даже лучше. Ронове для обложки и шика, но во время борьбы нужно что-то иное, по-настоящему сильное, волевое и не падкое на вино. Да и умное желательно. Вильгельму Базир подходит.
            А Базир выныривает из тёмной воды внутренней смуты, ему легче дышать, он понимает, что в итоге может искупить свою праздность и свою недолгую свободу – должен искупить. Дело, любое дело, требующее усилия, лучше, чем скорбь, чем самобичевание без итога и смысла. А теперь Базир видит, что с ним ещё не всё кончено, что он ещё может что-то сделать, и пусть даже ему придётся принести себя в жертву – разве не примет он этого? Разве не заслужил он смерти?
–Нужно отдохнуть, – замечает Вильгельм. – Я предлагаю ивовый настой для успокоения нервов. Это верное средство, здесь я гарантирую результат, и…
–Я бы хотел навестить Ронове. Я думаю, моё слово скорби будет более точным, – Базир перебивает Вильгельма, но Вильгельм не думает злиться.
            Есть люди, которые сами по себе сильны. Они не скорбят и не поддаются боли, они проживают самый страшный момент осознания, а потом заталкивают прожитый опыт подальше. Изо всех сил занимая себя делом. Наверное, Базир относился к таким людям больше, чем хотел бы относиться.
–Тебя проведут к нему, – Вильгельм только и мог что согласиться.
            Хотя Базир решился и храбро, но шествуя по извилистому коридору Штаба, понимал, что сказать Ронове ему особенно и нечего. Они уже поговорили и диалог их был не самого тёплого чувства. И теперь? Мне жаль, Ронове? Ронове, я скорблю о Стефании больше, чем ты?
            Базир не знал, что сказать, но надеялся, что слова придут к нему сами.
–Сюда, – указал провожатый на тяжёлую дубовую дверь, выделявшуюся среди дверей коридора – маленьких, белых и серых.
–Спасибо, – Базир кивнул, не зная, как поступить, потоптался ещё перед дверью, затем предположив, что Ронове спит, сваленный хмелем (а как иначе? У него горе!), толкнул дверь, не думая постучать.
            Ронове не спал. Он лежал в постели, и при появлении Базира испуганно забился под одеяло, но за мгновение Базир успел заметить трепыхнувшееся белое тело, юркнувшее туда же, под одеяло, с головой, весьма очевидно обнажённое.
            От неожиданности Базир смутился:
–Изви…
            И осёкся. Теперь до него дошло.
–Это не то, что ты подумал! – запоздало воззвал Ронове, но Базир его не слушал и рванул одеяло. В свечном блеске мелькнула знакомая робкая нежность, ещё недавно отчаявшаяся в своей безнадёжной любви Елена.
            Оказавшись перед Базиром обнажённой, она испуганно юркнула за одеялом, закрутилась в него и бросилась прочь от кровати, простоволосый растоптанный человечностью ангел.
–Стефания ещё не остыла…– Базир не мог уложить в свой голос всю ярость, его переполнило гневом и бешенством настолько, что жажда физической расправы накрыла его с головой, и он, не примериваясь, со всей силы, которая была ему обычно чужда, ударил кулаком в лицо Ронове, и даже вздохнул с облегчением, услышав мерзкий хруст.
            Но как же этого было мало для той подлости и гадости, что открылась ему! Базиру очень хотелось сделать ещё больнее, уничтожить Ронове, порвать в клочья.
–Убивают! – заверещала девчонка, бросаясь уже в двери, путаясь в одеяле.
15.
            Откровенно говоря, Вильгельм допустил большую ошибку, когда решил, что хоть что-то может функционировать и определяться без его контроля. Путь к этой ошибки брал начало в мысли о том, что люди бывают справедливы, логичны и умеют думать.
            Наверное, Вильгельм просто мало разочаровывался в жизни, раз позволил себе такое заблуждение.
            Но это произошло. Едва за Базиром закрылись двери, Вильгельм, ощущая небывалый душевный подъём, с удовольствием откупорил кувшинчик с вином – подарок по случаю одной выгодной сделки. Даритель клялся, что Вильгельм, перепробовавший множество вин, никогда не пил ничего подобного. Вильгельм этим клятвам не верил, но даритель яростно бил себя в грудь и отвечал, что вино пусть не пугает господина Вильгельма своей густотой – это от того, что в нём содержался настоящий мёд, а ещё горький миндаль – поэтому у него такой дивный аромат!
–Но самый главный секрет, господин Вильгельм, – даритель не унимался, вина были его гордостью, и он никак не мог позволить кому-то даже усмешки допустить насчёт качества своего товара, – это морская вода!
–В твоём вине ещё и вода морская? – Вильгельм откровенно забавлялся.
–Нет, господин! Белая глина, из которой слеплен винный кувшин, омыта морскою водою! – глаза у дарителя были честными и Вильгельм растрогался, принял дар. Позже, правда, подумывал от него избавиться, но потом учуял аромат из закупоренного кувшинчика, и понял, что никому не отдаст – сам выпьет.
            Аромат проникал через восковую пробку кувшинчика, пробивался миндальной горечью и какой-то едва уловимой приятной сладостью. Вильгельм уже давно предвкушал этот аромат, и готовился распить кувшинчик при каком-то удобном случае, который всё не представлялся, и вот – свершилось!
            Базир всецело предан теперь идеям, которые нужны Вильгельму; лже-Стефания мертва и ничем не отравит триумфа Вильгельма; война объявлена – чем не повод?
            Вильгельм позволил себе расслабиться, серебряным ножом с тонким лезвием он осторожно, чтобы не повредить белой глины, снял восковую пробку, и ещё минуту почти наслаждался пряно-горьким, восхитительным ароматом прежде, чем налить действительно тягучего, но приятно-тёмного вина в кубок.
            И только должна была наступить долгожданная нега, и только Вильгельм поднёс кубок ко рту, даже зажмурился от удовольствия, как разодралось волшебное предвкушающее мгновение от вопля:
–Убивают!
            Да что ж такое! Вильгельм в ярости отставил кубок в сторону, и крикнул, ни к кому особенно не обращаясь, а от того досадуя на всех:
–Очень на это надеюсь!
–Убивают. Помогите! – женский голос, тонкий, смутно знакомый…
            Вильгельм ещё позволил себе поворчать, искренне не понимая, кому понадобилось кого-то убивать без его указания в такой скорбный день? – но, куда денешься? Он всё-таки поднялся, проклиная всех, кого, как он надеялся, действительно в эту минуту убивают, иначе к чему эта досада?
            Ситуация стала ясна быстро. Ещё толком не желая осознавать человеческую глупость, Вильгельм уже принялся за действие, и стал удалять зевак:
–Расступись! Нечего здесь смотреть! ну?
            Через пару минут он захлопнул за собой дверь в злополучную комнату Ронове, и уже спокойно (хотя ярость в нём нарастала с каждой секундой) оглядел комнату, заползшего в угол Ронове с залитым кровью лицом, взбешённого Базира, перепуганную, замотанную в одеяло Елену С., разобранную постель…
–Да вы что, совсем…– у Вильгельма на миг пропал голос, он был под впечатлением от безрассудства, – кхм…Вы что, совсем обалдели?!
            На этот раз делец сорвался на крик. Его блестящий мирок – образ влюблённой пары, которую разъединило убийство, образ должный бы стать символ борьбы, распадался на гнилые лоскуты, а всё из-за того, что кто-то не смог удержать себя в штанах, а ещё хуже – не смог скрыть своего неудержания.
–Тело Стефании ещё не остыло, а ты…– голос Базира был страшным, это был почти что рык, низкий, жуткий, и Вильгельм не мог скрывать того, что гнев Базира ему очень даже понятен.
–Он бил его! – Елена С., заплаканная, напуганная, вмиг из невинного ангела став бесстыжей бестией, бросилась на колени перед Вильгельмом, видимо по наивности лет поверив в то, что он заступится за неё и за них в целом.
–Мало бил, – мрачно отозвался Вильгельм, – надо бы ещё по уху, да по другому.
–Мерзавец! – Базир, чтобы не сорваться в новую волну бешенства, в волну, которая ему, в общем-то, не была свойственна, сжал себе горло руками, надеясь, что этот манёвр обессилит его, глаза несчастного блеснули от слёз.
–Это не он, это не он. Это всё я! – плакала Елена С., позабыв и смелость, и гордость, и себя саму.
–Да уйди ты! – Вильгельм оттолкнул девчонку в сторону, не сильно, так, чтобы не мешалась под ногами, девчонка упала и тихо всхлипывала. – Ронове!..
            Вильгельму хотелось сказать очень многое, и про то, что Ронове его разочаровал, и про то, что Ронове безрассуден и бесчестен, и про то, что зря он так воспользовался неопытностью и молодостью Елены С., и про то, что Базиру бы его вообще прибить за всё это дело, но он не сказал ничего.
            А смысл? Едва ли Ронове не знал всего этого.
–Мерзавец…– Базир долго крепился, но всё-таки сдал, он рванулся повторно к Ронове, досадуя за Стефанию, которая, как он полагал, умерла вот-вот.
            Вильгельм был настороже и сам перехватил его порыв.
–Не надо, – тихо сказал делец, поражаясь тому, что его тон был полон искренней сердечности,  хотя, казалось, должен был огрубеть и впитать в себя циничность, но Вильгельм сожалел о произошедшем, сожалел о Базире, который таял на его глазах.
–Как же так? – Базир обычно сам оказывал поддержку, сначала Ронове, потом Стефании, потом снова Стефании, и вот теперь остался без опоры сам. – За что он так с ней?
–Сволочь он, – промолвил Вильгельм, тихо приобнимая за плечи расстроенного, разломанного, разуверившегося во всём хорошем Базира, – но Стефания любила эту сволочь, наверное. А может быть и нет. Она была хорошей женщиной, ей просто не повезло. Но она хотела верить ему…
–И зря! – Базир с бешенством глянул в сторону Ронове, который сейчас с помощью прибившейся к нему в объятия Елены С., вытирал окровавленное лицо платком и прижимал к разбитому носу собственную рубашку. – Я его ненавижу! Трус, предатель! Изменник!
            Ронове молчал, терпеливо снося всё.
–Она умерла, не оскорбляй её памяти, – Вильгельму требовалось вернуть Базира в нужное русло. – Ронове поплатится за всё, это я тебе обещаю. Но пока мы не можем себе этого позволить. Он нужен. Стефания верила в то, что… Базир, её больше нет. Он сволочь, может быть в числе последних на всей земле, но это его судьба. Судьба, которая не имеет ничего общего с твоей.
            Базир прислушался против воли. Гнев разрушал его, а слова Вильгельма, пусть он должен был бы отыскать в них обман, стали утешением. В конце концов, Базиру лгали почти всегда.
–Стефания отдала жизнь не из-за Ронове. А из-за борьбы, которую считала верной. Это её память. Понимаешь?
            Базир кивнул, он понимал. В подтверждении своего понимания, промолвил, чуть задыхаясь от душивших его невыплаканных слёз:
–Я продолжу её дело. Я не предам её памяти. Но этот человек…
            Базир неожиданно властно отодвинул Вильгельма в сторону, Вильгельму показалось, что Базир сейчас снова бросится на Ронове, который замер, видимо, решив также.
            Но Базир указал на него рукою, и с ненавистью, чётко разделяя каждое слово, произнёс:
–Я проклинаю тебя, Ронове. Проклинаю тебя как труса. Проклинаю тебя как предателя. Проклинаю тебя как изменника. Ты поплатишься за то горе, которое принёс. Ты поплатишься за всё то, что сделал. И если правосудие небесное не сделает этого, это сделаю я.
            Ронове ничего не сказал. Вильгельм же, под явным впечатлением, признал:
–Это справедливо.
            А про себя подумал, что надо было бы не связываться с Ронове вообще, и сделать ставку на Базира, извернуться, но разыскать и уговорить прийти сюда, потому что чисто по-человечески у Вильгельма было больше симпатий именно к Базиру.
            Базир круто повернулся на каблуках и вышел вон, решительный, мраморно-бледный, несчастный, но заперший своё несчастье в глубине своего сердца, которое должно было очерстветь и закаменеть навсегда под таким грузом.
            Вильгельм, проводив его задумчивым взглядом, повернулся к парочке – надо было устранять последствия.
–Елена! – Вильгельм начал с неё. Он не видел её совсем уж безвинной. Ронове-то, ясное дело, сволочь, но она? Что, не видела свадьбы? Видела. Не видела смерти Стефании? Видела! Так нет же, нахалка малолетняя, пришла, воспользовалась ситуацией, выгадала момент!
–Я уже взрослая, между прочим! – Елена С. попыталась огрызнуться. Вышло неубедительно, она сама это поняла, обернулась к Ронове, ища поддержки, но тот очень удобно спрятался за тканью, которая пропитывалась не желающей затихать кровью.
–Я тебе твою взрослость с косами обрежу, – пообещал Вильгельм мрачно. – И в монастырь отправлю. Или в кухарки определю! Дура малолетняя! Блудить пошла, а мозгов не заимела! Впрочем. Недосуг мне с тобой заниматься. Я Аманде скажу, она тебе как мать была, пусть краснеет!
            Елена С. побелела от страха, обернулась к Ронове:
–Скажи ему, что я люблю тебя, скажи!
            Ронове молчал. Вильгельм иного и не ждал, от того криво ухмыльнулся в лицо теряющейся в неожиданно открывающейся взрослой жизни Елене С.:
–Всё поведаю. И про то, как сама пришла, и про то, как в постель к нему полезла!
            Вильгельм, конечно, сомневался, что Елена С. действительно сделала всё так – молодость и невинность со счетов не спишешь. Скорее всего, она просто пришла к Ронове, а тот не отказался от её визита и пошёл дальше, но это то, чего не надо знать отступникам.
            Елена С. потрясённо молчала. Кажется, даже эта идиотка что-то начинала понимать.
–Ведь так всё было? – спросил Вильгельм сухо.
            Елена С. оглянулась на Ронове, запоздало надеясь на то. Что он сейчас защитит её хоть как-нибудь, но, разумеется, не нашла опоры в его окровавленном лице, и медленно кивнула.
–После чего он тебя выгнал, а ты решила его шантажировать. Он не поддался на твои уговоры, и тогда ты разделась и начала вопить, – продолжал Вильгельм. У людей он давно услышал поговорку, мол, если сгорел сарай, то гори уже и хата, и ему показалось, что сейчас этой поговорке самое законное место. Правда потеряла смысл уже давно, и остановиться во лжи было невозможно.
            Елена С. молчала. Ей придётся стать изгоем, объектом сплетен, разочарования и синонимом глупости. Она мечтала о любви, и Ронове ей обещал любовь, или, если подумать – теперь Елена С., вспоминала тщательно – он говорил, что любовь возможна, она сама услышала не то.
–Так было дело? – уточнил Вильгельм, глядя на девчонку.
            Елене вдруг пришло в голову, что Ронове можно понять. И злиться на него она не имеет права. И вообще, чтобы быть рядом с таким, как Ронове, надо пройти через испытания, доказать ему свою любовь. Способ же, предложенный Вильгельмом, внезапно отозвался в ней радостно – она не только защитить любимого от лишнего косого взгляда, но и ему покажет, что не боится замарать своё имя грязью, лишь бы он был счастлив.
            И тогда Ронове, конечно, оценит это. Оценит и полюбит её так, как она полюбила его.
            Всё это наивное и глупое пронеслось в мыслях девчонки мгновенно, и она легко поверила в то, что сама же придумала, и резво, даже бойко подтвердила:
–Да! Всё было так!
            От её резкости Вильгельм вздрогнул, затем тихо сказал:
–Дура ты, Елена. Убирайся с глаз моих, видеть тебя не могу, тошно.
            Елена С. вскочила, оглянулась на Ронове, который даже не удостоил её взглядом и, радостная от придуманного себе жребия, выскочила за двери, где её ждало презрение и разочарование в глазах Аманды и других.
–Я бы с удовольствием тебе врезал! – ответствовал Вильгельм, оставшись с Ронове один на один. – Ты скотина. Надеюсь, отрицать не будешь?
–Я? – Ронове отнял ткань от лица. Кровь не шла, кое-где запеклась, но, странное дело, лицо его – красивое, с правильными чертами, стало мужественнее. – Я, пожалуй, скотина. Но, знаешь, ты тоже скотина!
–Сравнилась курица с орлом, – фыркнул Вильгельм. – Я ради общего дела, а ты просто кобелина. Надо было оторвать тебе всё, что отрывается, и беды бы не было!
–Я пока сидел здесь…– Ронове будто не слушал, он даже на Вильгельма перестал смотреть. сидел, уставившись в точку перед собой, – думал, что надо Базиру всё рассказать, рассказать, что Стефанию я не предал, что она давно уж остыла, и что всё это твой план. А потом понял – всё, что я скажу, станет мне же клеймом. Ты такая сволочь, что всё продумал. Даже если я начну каяться, я останусь подлецом, а ты весь в чистом…
            Ронове взглянул на Вильгельма:
–Как так-то? Ты притащил чужую бабу, выдал её за умершую Стефанию, а скотина я! ты же её и убил…знаю точно, ты убил. Она была тебе опасна.
–Да, ты, – подтвердил Вильгельм. – Ты скотина. Потому что все мои поступки, мои действия, слова и всё прочее определяли лишь мотивы идеи. Великой идеи.
–Заработка!
–А хоть бы! – Вильгельм поморщился, – хоть бы и в золоте одном. У тебя нет и таких мотивов. Всё, что ты делал, это для того было сделано, чтобы найти общую любовь, признание, или спасти свою шкуру, которой цена – ломаный медяк! Ничего для других, всё для себя, для сиюминутной выгоды!
–Ну так убей меня, раз я такой подонок, – равнодушно предложил Ронове.
–Обойдёшься, – усмехнулся Вильгельм. – Я верю в добродетель и верю в искупление. Я могу превратить тебя из последней сволочи среди людей в предпоследнюю. Могу отпустить на все четыре стороны. А вот убивать не стану. Убить ты и сам себя можешь, хотя не сделаешь этого. Знаешь почему? Ты трус. Даже здесь ты трус.
–И что мне делать? – в голосе Ронове прорезалось отчаяние. – Меня теперь… что будет?
–Что будет, что будет! – передразнил Вильгельм, – ничего. Эта дура возьмёт на себя весь твой грех. Слухи походят, конечно, но не будешь дураком – заткнутся. С Базиром не пересекайся лишний раз, я после похорон Стефании оставлю вас на попечении своего человека, он даст тебе полевое задание, ничего, разойдёшься. Так и будет…
–Я так надеялся, что всё кончится иначе, – признался Ронове, – что Базир или ты меня убьёт!
–Обойдёшься, – повторил Вильгельм сурово, – смерть заслужить надо. Натяни штаны, в конце концов, и готовься скорбеть по любимой!
            Более Вильгельм разговаривать не захотел. Он ещё с четверть часа усмирял зевак, рассказывал с возмущением о бесстыдстве некой молодой особы (имени он не называл сознательно, но все всё поняли), а потом дошёл до своего человека, чтобы передать ему распоряжения…
            Арман был прирождённым воителем. Но Цитадель не пожелала мириться с его бешеным огненным характером, и ловко сбагрила в запас. Арман оскорбился – всё-таки, он был боевым магом, и после недолгих переговоров, оставил Цитадель, скитался, завоевывая себе славу в людских войнах, пока не устал от простых и безыдейных битв, и не впал в тоску. Именно в тоске Вильгельм и выкопал Армана, рассказал ему о своих замыслах и привёл его в восторг. И сейчас, отстранившись от дела, Вильгельм рассчитывал поручить Арману большую часть дел.
–Единственное, они не должны пересекаться, – повторил Вильгельм. – Базир его порвёт.
–И будет прав, – о многом Арман догадывался, о многом знал, но молчать умел. Его занимала война, а не околовоенные политические интриги.
–Да, – не стал спорить Вильгельм, – но в рядах не должно быть смуты. Если символ отступников, если известный Ронове так низко пал, можно ли верить кому-то ещё?
–Я определю его в поля, – Арман махнул рукой, – это ерунда. А потом, если надо – геройскую смерть притяну.
            Вильгельм оглядел своего ближайшего соратника – в каждой черте его было что-то совершенно чужое, что-то хищное, опасное. И в карих лукавых глазах, и в смуглой коже, и в заострённых чертах лица, этот, пожалуй, сможет устроить всё, что надо!
–Пока прибережём, – поторопился Вильгельм, – просто не пересекать!
            Разобрав же это дело, Вильгельм вернулся к себе в покои, и даже не удивился, заметив в них Базира. Базир сидел за его столом, уронив голову на руки. При появлении Вильгельма Базир дрогнул, резко обернулся на звук.
–Ничего, сиди, – Вильгельм устал за сегодня, но не выразил никакого неудовольствия. – Хочешь вина?
            Он сам увидел кувшинчик из белой глины, свой нетронутый кубок, стоявший так близко к Базиру…вряд ли Базир не чувствовал привлекательного аромата от вина, но всё-таки, он не тронул напиток. Сам Вильгельм едва бы так смог.
–Я стараюсь не пить, – возразил Базир. – Но, похоже, стоит. Может быть, так легче?
–Не легче, нет, – Вильгельм вздохнул и пригубил свой кубок. Но от горечи Базира, от собственного разочарования вино показалось ему пресным. – Тьфу! Так вот, о чём я? не легче ни разу.
–Стефания умерла бы от горя, если бы узнала об измене Ронове, – Базир проигнорировал слова Вильгельма. – Или нет? я не знаю.
–Не умерла бы, – заметил Вильгельм. – Не стала бы она умирать из-за такого нчтожества.
            Базир кивнул:
–Пожалуй. У тебя нет выхода на Абрахама? Он должен знать, что Стефании больше нет. конечно, он её называл Болезной, и дурой, и у них были разногласия, но я думаю, что по-своему он любил Стефанию. Это было бы честно сказать ему.
–К сожалению, я не знаю, где его отыскать, – сдержанно отозвался Вильгельм, стараясь не выдать в лице кривой усмешки от фразы «любил её по-своему». Так любил, что аж убил! Молодец, ничего не скажешь!
–Жаль, – Базир не скрывал разочарования, – я бы на его месте хотел бы знать, где покоится Стефания.
            «На трактирном дворе» – подумалось Вильгельму, но он отпил ещё вина, чтобы побороть эмоции, вызванные внутренним признанием.
            Стефании нет. Давно уже нет. Её могила на трактирном дворе, где возятся свиньи и куры, где быстро прорастает всякая сорная трава, где ни камень, ни дерево не заплачут о ней. И сказать о месте её могилы может только Вильгельм – свидетелей он старался убирать всегда.
            Но он не скажет. Стефанию поглотила рыхлая земля. Спрятала дворовая грязь… была Стефания? нет Стефании. А в её могилу ляжет дешёвая зарвавшаяся актрисулька без совести и морали.
            «Я этого не хотел…» – сам себе утверждал Вильгельм. И не лгал. Он действительно не хотел, чтобы для Стефании всё закончилось так, но разве это его вина? Есть общее дело, то, что важнее всего. Он не мог подорвать всё из-за какого-то одного происшествия!
            И всё-таки смутное чувство появилось в груди Вильгельма, поднялось выше, стало комком в горле, затем запульсировало в голове, отзываясь болью в ехидной трансформации в мысль, и, наконец, отзываясь: «я ничем не лучше Ронове».
–Я пойду, – Базир поднялся, – вижу, что ты переживаешь больше меня. Мне жаль. Жаль, что всё так… я не хотел и тебя расстраивать скандалом.
–Я б его вообще убил! – вдруг сказал Вильгельм, чувствуя, что должен был кому-то это сказать. – Подлец, каких поискать, и спрятался за Елену сразу. Бедная девушка теперь будет опозорена, а ему не будет ничего.
            Базир поднялся из-за стола:
–Мне очень стыдно за этого человека. Я надеюсь, что ты не думаешь, что и я такой же подлец? Мы, конечно, были друзьями, но это не значит, что я такой же! Я докажу!
            Вильгельм не остановил Базира. Он был доволен. Базир – прекрасный, открытый, честный человек, горел стыдом, и этот стыд, ровно, как и горечь, должны были вести его по намеченному пути уда лучше, чем Вильгельм даже предполагал.
            Подумав об этом, Вильгельм пришёл к выводу, что и в подлецах есть выгода, и  не стоит так уж их клеймить с точки зрения совести, ведь на их фоне самые лучшие люди хотят быть ещё лучше, ещё чище, и это, по мнению Вильгельма – было интересной полемикой, которой он пока не мог ни с кем поделиться.
            Пока Вильгельм пытался найти откровение во вкусе подаренного вина, Базир уснуть, Ронове отыскать что-то холодное для пострадавшего носа, а Елена С. выплакать все слёзы своей наивности, совсем на другом конце жизни, но не так далеко от штаба отступников Абрахам закалывал кинжалом говорливого человека.
            Нет, началось всё вполне невинно. Абрахам, шедший на этот раз по следу одного оборотня, который где-то в этих окрестностях похищал детей, заглянул в лавку, чтобы пополнить запасы соли, спичек и вяленого мяса. Здесь же, пока ему перевязывали купленное, Абрахам стал свидетелем разговора лавочника и его приятеля.
            По долгу службы своей правде Абрахам прислушался к этому разговору и сначала решил, что эти двое говорят о Цитадели лишь болтая, но по мере развития диалога услышал фразу от лавочника:
–Они им покажут! И без помощи Церкви, помяни моё слово!
            Это уже было интересно, и Абрахам, притворившись, что выбирает ещё ветчины, услышал ещё больше, что привело его к мыслям о том, что речь шла о штабе отступников, то есть о том самом месте, которое так влекло предательницу-Стефанию, и которое стремился укрепить Вильгельм.
            Судя по свободному говору лавочника и его приятеля – такие разговоры были в порядке вещей и Абрахам, навострив слух до предела, продолжал прислушиваться, и выяснил совсем невероятное:
–Стефания и Ронове обещают на свадьбе объявить войну…– тихо сказал лавочник.
            Здесь Абрахама опрокинуло изнутри. Все три моменты были невероятны. Во-первых, война, которую должны были объявить самой Цитадели под самым носом Церкви! Во-вторых, присутствие Ронове, а в-третьих, тот малый факт, что Ронове должен жениться на той, кого Абрахам сам же и убил.
            Торчать в лавке больше было нельзя и Абрахам, снедаемый всеми чувствами, покинул её, но не ушёл далеко, и вскоре, увидев, как появился приятель лавочника, последовал за ним, нагнал, и, магией да силой сведя его в сторону, приступил к допросу с пристрастием.
            Допрос ему был привычен, а вот итог не понравился.
            Выходило, что Стефания (та самая, которую Абрахам убил!) прибыла в штаб отступников, где присоединилась к Вильгельму и прочим. Но этого мало – туда же прибыл Ронове, и вскоре они на пару начали свою работу по вовлечению в штаб людей, желающих бороться с Цитаделью, но не под властью Церкви. Остальное Абрахам знал: свадьба, на которой объявлено будет о войне.
            Лгать этот человек не мог – Абрахам умел пытать, но единственный вариант, который видел сам Абрахам, чтобы разобраться во всей несуразице – это то, что этот человек не знал правды. Стефания была мертва! Абрахам сам убедился в этом, он чувствовал, как из неё уходит жизнь, чувствовал, как меняется запах её грязной предательской крови, и вот теперь – здрасьте! – замуж и война.
            Этого не могло быть!
–Она жива, жива! – плакал человек, невовремя открывший свой рот в лавчонке и теперь нашедший свою участь где-то между сточными канавами, от которых невыносимо несло рыбой.
            Это Абрахама уже не интересовало: ответ был неправильным, и он ловко перерезал болтуну горло, и тело, неловко осев, сползло к его ногам, после чего Абрахам умелым пинком отправил его в недолгий бесславный полёт сточной канавы.
–Тварь…– прошипел Абрахам, обращаясь одновременно к Стефании, которая как-то оказалась жива, чего не могло быть. И ко всей ситуации в целом.
            Но сожалеть было некогда. Абрахам понимал, что продолжать дальнейший путь он не сможет, нельзя уходить вперёд, оставляя за спиной непонятную ситуацию, которая могла обернуться против него же самого. Нужно было встать и идти назад, искать штаб этих отступников, заявиться в него и своими глазами увидеть эту недобиту Стефанию, если она, конечно. На самом деле там.
            А если это не она, то Ронове уж точно тот. И с него можно стребовать ответ: почему он называет кого-то Стефанией?
            Абрахам не стал долго колебаться. День клонился к полудню, а он уже знал информацию от болтуна, уже переговорил с лавочником (да просит Небо его болтливую душу) и шёл по указанному направлению.
            Найти штаб оказалось несложно. Куда занятнее оказалось то, что там уже толпилось много народу, и на свадьбу это было мало похоже. Да, воздух кружило и пьянило от ароматов, от духоты, от жара, от толпы, но звучали…слёзы?
–Да ладно, не такая уж она и плохая жена! – проворчал сам себе Абрахам, досадуя на то, что даже эту простую шутку ему некому рассказать. Растолкав же пару-тройку попавшихся ему на пути одинаково грустных и озлобленных стаек гостей, среди которых кто-то его может быть даже узнал, Абрахам выяснил удивительное: на самом торжестве Стефания была убита.
–Дежавю? – Абрахам не понял. – Или она насовсем?
            Что-то творилось непонятное, и это что-то Абрахам был обязан выяснить. Хотя бы для очистки собственной совести и укрепления веры в свою правду, а то он даже начинал сомневаться в том, что всё было реальностью!
            Он решил присутствовать на похоронах, и толкался неподалёку от основного штабного домика, приняв заранее другой облик, который могли бы разгадать сильные маги, если бы захотели. Абрахам напитывался слухами, и уже знал о визите Базира, о какой-то девчонке, что пыталась залезть в постель к Ронове (который оказался тем самым, да), но ждал. Абрахам не торопился себя разоблачать, он видел и Вильгельма мельком, и Ронове скорбящего, и взбешенно-яростного Базира, но пока не понимал какого чёрта кто-то смог умереть аж дважды!
16.
                Базир знал, что смерть меняет черты лица. Он поразился этому, когда встретил смерть впервые, и до сих пор не привык, есть вещи, к которым всё-таки никогда не привыкнешь.
            Церемония прощания со Стефанией была зловещей. Собрались все отступники, набились во дворе Штаба, готовые проводить свой символ в последний путь и отомстить за него. Базир не замечал никого, ни заинтересованных взглядов в свою сторону от прибывающих проститься новых соратников Штаба, ни задумчивого, оценивающего взгляда Вильгельма, ни быстрого взгляда Ронове…
            Базир вообще не смотрел в сторону Ронове. Это было выше его сил. Он понимал, что поздно уже обвинять этого человека в низости, в подлости и в предательстве, но отсутствие обвинений – это ещё не мир, это ещё совсем не прощение.
            Не замечал Базир и пристального прозрачного взгляда в свою спину, которым гипнотизировал его кто-то из присутствовавших соратников. Никто, откровенно говоря, толком и не знал этого человека – всем он кого-то смутно напоминал, какого-то мимолётного знакомого, но никто и не выспрашивал. Да и мало кто мог бы оказаться внимательным настолько, чтобы заметить, что человеческий облик – это лишь маска.
            Вильгельм заметил, он почувствовал присутствие Абрахама (а это был именно он под чужой личиной), и ждал с настороженностью: можно было его убить, а можно было бы подождать, пока Абрахам покинет это место. И потом, реакция Абрахама была непредсказуемой – как он отреагирует на лже-Стефанию, когда сам убил настоящую? Обнаружит ли себя, чтобы попытаться изобличить обман Вильгельма?
            Вильгельм сомневался, но из вида Абрахама не упускал.
            А Абрахам, скользнув взглядом по Ронове, не проявил к нему интереса – этот человек не удивил его своим присутствием, а вот Базир, скорбящий, мрачный, наполненный какой-то внутренней глубокой решительностью – это, конечно, было интригующе. Даже более интригующе, чем Вильгельм, которого Абрахам, без сомнения, сразу же узнал.
            Что касается Ронове – он играл свою роль. Он знал, что при следующей, даже самой алой промашке, Вильгельм ему оторвёт голову, и хорошо, если только голову – это будет быстро и безболезненно. А Ронове нигде себя не мог представить, не мог понять, какой путь начать, если придётся и здесь остаться предателем.
            Ронове знал свою роль: скорбь и отрешение. Как примерный жених и несостоявшийся муж он должен быть подавленным, разбитым, безмерно мрачным. И ещё – глухим.
            Слух о произошедшем между ним и Еленой С., был на втором месте по обсуждаемости, его перекрывало только обсуждение смерти Стефании. И пусть Вильгельм распорядился быстро и верно, и успел назначить Елену С. в главное зло, на Ронове косились.
            Официальная версия гласила, что Елена С., влюблённая в Ронове, попыталась воспользоваться его скорбью и ситуацией, и прибегнуть к соблазнению. Но Ронове вышвырнул девицу вон.
            Версия была принята. Ронове оставался примерным героем, но произошедшее добавляло к нему внимание.
            Вильгельм же не сомневался, что все шишки обрушатся на девчонку-Елену. Именно ей, стоящей здесь в сером неприметном наряде, с опущенной головой, приходилось взять на себя весь грех. Ронове был героем, который устоял даже в минуту скорби, а Елена С. превратилась в изгоя, в предательницу всей морали и добродетели, в подлую девицу!
            Её возненавидели и презрели все. Даже ведьма Аманда, стоявшая ближе всех к ней, заменившая ей мать, не могла понять, как же так вышло, что из примерной девочки Елена превратилась в такое чудовище, для которого слова добродетели превратились в ничто.
            И пусть среди всех, кто сейчас презирал Елену, были изменники, предатели, были и просто поддававшиеся хотя бы раз низменным чувствам люди и маги, они очень удобно позабыли про это, превратив в мыслях своих Елену С. в главное зло. Вильгельм знал, что так будет. Он никогда не понимал, как это действует, но наблюдал подобное слишком часто, чтобы перестать удивляться и не использовать такой эффект.
            Ронове был чист для всех. А Елену зачернили за обоих. Но лично Вильгельма это мало волновало: хочешь быть взрослой – умей нести ответственность за свои поступки. И потом Вильгельм считал, что даже если учесть то обстоятельство, что Ронове – сволочь, Елена пришла к нему сама, а значит – всё презрение заслуживает.
            Что касается Елены С., то ей не следовало бы быть на церемонии прощания. Но соблазн увидеть ещё раз Ронове, ради которого она принимала на себя всё презрение, был сильнее. Когда им потом доведётся увидеться? И пусть угнетают душу все эти косые взгляды и яркое, нескрываемое «фи» в её сторону, пусть сама Аманда стоит, поджав губы, словно боится даже взглянуть на неё – Елена выдержит!
            Это она себе обещала.
            Она не могла знать, не могла догадаться, что произошедшее отразится на ней и в ней гораздо больше, чем на Ронове. Пройдёт три месяца, три долгих месяца, прежде, чем Аманда спохватится, что Елена не просила у неё кровотворного и успокаивающего зелья, как всегда это бывало в женские дни, и припрёт девчонку к стенке, требуя правды.
            И тогда, только тогда Елена сама спохватится, и вспомнит, что все симптомы, которые она связывала с войной и стрессом, имеют ещё одно толкование, и в ней развивается новая жизнь. Вспомнит она тогда и о том, что за всё это время Ронове ни словом, ни жестом, ни взглядом не обеспокоился о ней, не поддержал… тогда ей придётся понять кое-что о жизни и разбить свою нежную веру осколками внутрь сердца, но это всё будет потом,  ещё так нескоро. Много воды утечёт до того момента, многие погибнут.
            Но сейчас Елена С. делает вид, что слухи не имеют к ней отношения, что она здесь только для того, чтобы проститься со Стефанией, и её всерьёз занимают скорбные слова Вильгельма, когда он говорит о Стефании, как о той, кто отдала жизнь ради долга, ради них всех, ради победы в войне с Цитаделью.
            И когда начинается прощание, Елена С. делает шаг к гробу вместе со всеми, чтобы положить белую шёлковую ленту в изножье, коротко коснуться руки мертвой, и пройти дальше.
            Вильгельм прощается первым, целует покойницу в лоб, оправляет её одежды, отходит в сторону, но так, чтобы видеть, и жестом приглашает других последовать за собой. Ронове приближается вторым – он знает, что близится финальный акт ужасной пьесы, и осталось совсем немного. Показать скорбь, показать боль от утраты, и всё – дальнейшее уже не так страшно. Все странности спишут на горе.
            Стефания – мёртвая, бледная,  обряженная…
            Базир приблизился в терпеливой очереди, наклонился над телом и вздрогнул: смерть до ужаса исказила такие знакомые черты! Как это было жестоко.
–Прости, – прошептал Базир, склоняясь над нею, – прости, я не защитил тебя. Но твоя жертва не будет напрасна. Я сделаю всё…
            Он не знал, что говорит, кто его слушает и какие выводы делает из его слов – это всё стало блекло и неважно. Какая разница, кто и что подумает, когда Стефании не стало?
            Самое страшное в смерти не боль, не холод коченеющего тела, самое страшное в смерти – слово «никогда».
            Никогда этот человек не улыбнётся. Никогда не встанет, не засмеётся, не заплачет, не взглянет. Ни-ког-да. Никогда! Пройдут годы, сменятся сезоны на многоразовый перехлёст, а человек не узнает об этом никогда, и никогда не посмотрит в небо, и никогда не вздохнёт, и никогда не услышит пения птиц и даже ветер его не потревожит никогда.
            Проклятое слово. Страшное слово. Сложно описать смерть тому, кто не встречал её. Сложно объяснить, что сердце больше не стучит, кровь не греет и дыхание не отзывается – это всё представляется слишком нереальным, потому что эти процессы тела сопровождают человека всю жизнь. Но слово «никогда» пронимает самых незрячих и невнимательных, отражается ужасом, бьётся в сердце тревогой, плетёт в голове страшную мысль: «и я…в никогда?».
            Да, и ты, незрячий, невнимательный, безумный – в никогда. И Базир, и Вильгельм, и Ронове, и Елена С., и Абрахам – всех догоняет смерть, всех обнимает «никогда», только делает это по-разному, в разных условиях и обстоятельствах. Но не делает этого дважды.
            Когда пришёл черёд Абрахама глянуть в гроб, заваленный шёлковыми лентами, простились уже почти все. Абрахаму можно было действовать без спешки, но ему и не нужно было много времени – один взгляд, взгляд Охотника, который не бывает бывшим даже на смертном одре, определил всю ситуацию.
            Во-первых, это была не Стефания. Это была девушка, которая очень на неё походила, только с другой посадкой лба, с другими чертами – похожими, но различными. Абрахам слишком хорошо видел настоящую Стефанию, слишком ярко запомнил её, чтобы сейчас не купиться на обман.
–Парши-ивец, – одними губами, найдя Вильгельма, прошептал Абрахам. Вильгельм, ждавший его реакции, едва заметно повёл головою, приглашая на аудиенцию, но только Абрахам не планировал беседовать с давним аморальным и продажным врагом.
–Мы отомстим! – взвыл кто-то в толпе пришедших на церемонию, и толпа подхватила этот клич, радуясь поводу и возможности выплеснуть своё бешенство.
            Абрахам использовал это бешенство, чтобы смешаться с толпой, выскользнуть от власти взгляда Вильгельма, и отыскать Базира.
–Базир! –Абрахам приблизился к соратнику, стоявшему в стороне, наблюдавшему за прощанием со Стефанией.
            Базир вздрогнул, он не ожидал, что кто-то, кроме Вильгельма может его позвать по имени – пока мало за ним значилось известности.
–Да? – но он отреагировал, повернул голову, и…
            Базир был далёк от магии. Именно по этой причине он не узнал в лже-Стефании ложь. Он просто не чувствовал. Но даже ему, далёкому от магии, взгляд незнакомца, подошедшего к нему вплотную, его голос напомнили что-то…кого-то.
–Абрахам? – Базир чувствовал себя идиотом, когда произносил это имя. Ему казалось, что незнакомец сейчас рассмеётся, или нахмурится в недоумении, но тот лишь коротко кивнул.
–Я с ума сойду…– прошептал Базир, оглядываясь. – Вильгельм знает, что ты здесь? Ты к нему? Видел, что стало со Стефанией? они хотели поже…
            Базир осёкся. Перед его внутренним взором встало лицо Ронове, напуганное и разоблачённое Базиром во время его встречи с Еленой С.
–Что ты здесь делаешь? – вместо того, чтобы отвечать на все вопросы Базира, Абрахам сам спросил его.
–Я прибыл, чтобы поздравить Стефанию. Я не хотел возвращаться, но теперь она…– голос Базира ослабел. Произнести «мертва» ему было сложно. И он заменил это слово другим: – она не жива.
            Абрахам глянул на него изучающее. Базир скорбел, скорбь же его была непритворна, значит, в самом деле Базир ничего не знал о лжи Вильгельма.
–Я отомщу им! – Базир поднял голову. – Я не хотел присоединяться к Вильгельму, но теперь, когда Стефании нет, я отомщу им! Отомщу Цитадели, отомщу за её смерть! Она хотела жить, она верила, а значит, теперь я буду верить за неё.
            Базир хотел объяснить Абрахаму, что его решение продиктовано совестью и жаждой мщения, что если бы он не оставил её, если бы сумел отговорить, Стефания была бы жива. Но как уложить все чувства из сумбура в связный рассказ, когда на глаза то и дело попадается гроб с телом той, которую ты не защитил?
–Понимаю, – глухо ответил Абрахам. он хотел рассказать Базиру, что тот убивается по тени настоящей Стефании, что сама Стефания убита им за желание переметнуться к Вильгельму, чего именно ей Абрахам никогда бы не простил. Он простил бы это Базиру, Рене, да кому угодно! Но ни ей. Потому что Стефания напоминала ему самого себя, потому что к ней он привязался по-настоящему, и она, не оценив этой привязанности, сменила сторону.
            Стефании не посчастливилось из помощницы Абрахама попасть в его любимицы.
–Будет война…– сказал Базир, не удержавшись от взгляда на гроб Стефании, – ты что…
            Он осёкся, обернулся – Абрахама не было. Были люди, были вампиры и оборотни, были ведьмы, прошла даже чёртова Елена С., ни на кого не глядя, сдерживая дрожь во всём своём опозоренном существе, а Абрахама не было.
–Я с ума сойду, – Базир поморщился.
–Это не самый плохой исход, – хмыкнули рядом с ним, второй раз прерывая тяжёлую поступь мыслей.
            Базир снова повернул голову – теперь перед ним стоял высокий моложавый мужчина с какими-то хищно-заострёнными чертами. Сам был он весь воплощением лукавства и ощутимой опасности, воплощение чёткой мысли «не доверяй мне!».
–Арман, – Баизр изобразил улыбку, – наверное, ты прав.
–Что сказал господин Абрахам? – поинтересовался Арман невинно. – Это не допрос, это дружеское любопытство.
            Базир хотел, было, возмутиться, мол, никакого Абрахама здесь не было, и быть не могло! Но возмущение не пришло на ум.
–Я думаю, он пришёл проститься со Стефанией. он не сказал ничего, но я думаю, иначе он бы не пришёл. Вильгельм и он враги.
–Абрахам всегда был до ужаса принципиален и фанатичен, – кивнул Арман, – я помню. Я был хорош в боевых заклинаниях, зато с теорией всегда было плохо. Был однажды экзамен… я подсел к лучшему ученику, к нашему Абрахаму, в полной уверенности, что смогу у него списать, так он, поняв мой замысел, мгновенно отсел.
            Баизр в изумлении смотрел на Армана, пытаясь представить его за списыванием, и Абрахама, прикрывающего пергамент рукою…не вышло.
–Не веришь? – угадал Арман. – Сам себе не верю. Я был молод, был упрям, был бешеным. С годами пришлось поменяться, пришлось найти своё место, но прошлое иногда нагоняет. Идёшь так, смотришь на деревья, и вдруг что-то вспоминаешь.
            Базир не знал как реагировать. Он отвык от подобных разговоров, не с кем было их вести, и не зачем.
–Говорят, забвение лечит, – продолжал Арман, – но я думаю, что лечит память. Нельзя забывать ничего, так ты видишь, как меняешься сам, и меняется мир вокруг тебя. Вот я когда Вильгельма впервые увидел, так подумал, что он торгаш и делец обыкновенный. А сейчас я знаю, что он идейный. Или вот тебя…знаешь, когда увидел, подумал, что ты хлюпик какой-то, ну прозрачный, взгляд невыразительный, нескладный, а теперь смотрю и думаю, что ты решительный человек, значительный.
–Спасибо. Наверное…– Базир растерялся, и вдруг против воли улыбнулся. Арман, которого он знал едва-едва через Вильгельма, странным образом благотворно на него подействовал и расположил. Гроб с телом Стефании на его глазах опускали в могилу, опускали бережно, навсегда скрывая её, и Базиру стало невыносимо тоскливо.
            Он попытался последовать совету Армана и неожиданно признался:
–Я когда увидел Стефу первый раз, подумал, что она какая-то неуклюжая дурочка, увивающаяся за Ронове. Я таких знал.
–И когда ты понял, что это не так? – спросил Арман с живым интересом.
–Почти сразу. Абрахам называл её Болезной, а она не реагировала. А потом мы сделали вылазку, и я понял, что она не слабачка, и не дурочка совсем, а просто как неприкаянная какая-то. А вот неуклюжей она осталась, да…
–Она сделала многое. Она помогла сплотить наши ряды. Теперь к нам присоединяются те, кто готов воевать до конца с Цитаделью, но не подчиняться Церкви, не подчиняться таким, как Рене.
–Я понимаю, – заверил Базир, – но лучше бы умер Ронове! Он трус и предатель. Он…
–Знаю, – спокойно ответил Арман, – но, ирония в том, что такие обычно живут дольше, когда достойные уходят. Кара однажды настигнет его, судьбу никто не отменял, но ты не приближай этого часа, мой друг.
            Базир обещал не говорить никому о том, что видел в комнате Ронове, и не удержался. Арман был располагающим, спокойным и очень вдумчивым.
–Он изменил ей с Еленой. Её тело омывали, а он…
            Базир задохнулся от гнева и облокотился на стену, чтобы устоять. Арман не был удивлён – он знал произошедшее лучше Базира и поспешил среагировать:
–Женщины ошибаются. Но если нам дорога память о Стефании, мы не заговорим об этом. И ты, Базир, помни что видел, но держи это в себе. Может быть, однажды это поможет тебе, наполнит тебя гневом и даст тебе сил, а может быть ты обретёшь в себе равновесие и простишь его. Но говорить об этом…– Арман многозначительно покачал головой.
            Базир смотрел как засыпают землёй могилу. Засыпают в спешке, решительно и быстро, будто бы бояться, что иначе кто-то вылезет из её пустоты…
            А Базир всё бы отдал, если бы они не спешили, и позволили бы взглянуть ещё раз на мёртвое, совсем чужое лицо. Потому что иначе он не увидит его больше никогда.
–Ночью будет совещание, – вдруг сказал Арман, заставляя Базира отвести взгляд от погребения. Голос его решительным образом переменился, от тихого и ласкового, лукавого, стал твёрдым и ясным. – К нам прибывают всё больше и больше. Мы получаем множество писем, а это значит, что время горести кончилось, пришло время воевать. И заодно посвятить в курс дела тебя, мой друг.
–Ронове будет? – спросил Базир. это единственное, что его сейчас волновало. Совещание? Да хоть два! Военное? Заверните! Но Ронове терпеть рядом с собой? Дудки!
–Нет, – ответил Арман, мгновенно решив, как именно он избавится от Ронове. Надобность в нём практически исчерпана, выходит, что можно опоить его от греха, для пущей безопасности, сонным отваром и сказать всем, что для спокойствия и от горя. Поверят!
–Вы так верите в меня? – Базир поражался. – Я не знаю даже почему.
–Стефания верила, всегда говорила, что если бы ты был рядом, она справилась бы быстрее, – солгал и не солгал Арман. Такие речи действительно были – в этом заключалась правда, но вот исходили они не от настоящей Стефании, что погребли на проходном гостевом дворе среди грязи и забвения, а от вылощенной её копии. – Ну так что? она же была права?
–Да, – Базир даже кивнул. Он странно себя чувствовал, ему казалось, что он может снести горы, если придётся, что может в одиночку победить хоть всю Цитадель, и пусть это чувство длилось лишь мгновение, это было неважно – оно было, и Базир поверил в то, что преодолеет ради памяти о Стефании и её веры в него – всё.
–Тогда советую отужинать пораньше, – это Арман произнёс уже совсем деловым тоном и откланялся. Суть его встречи с Базиром сводилась к очень простому прощупыванию на предмет того, что нужно было Абрахаму от разговора с ним, и готов ли Базир к работе? Первое нельзя было выяснить, так как Абрахам не пожелал раскрыть Базиру правды, и поведать ему, что Стефания, в общем-то, мертва уже довольно долго и явно сгнила. А вот  второе Армана удовлетворило: Базир готов к работе и не пожалеет никого. В особенности не пожалеет себя.
            Арман и Вильгельм получасом позже, когда закончилась основная часть церемонии и остались лишь скорбящие, да желающие засвидетельствовать свою скорбь обезумевшему от горя (на самом деле уже пьяному) Ронове, и ещё те, кому предстояло быть на ночном совещании.
            Но это всё не интересовало Вильгельма. Ему нужно было убраться от Штаба как можно дальше – его держали договоры с Цитаделью, и та не должна была прознать так быстро об его участии.
–Абрахам не сказал ему ничего. Он не врёт, – Арман быстро пересказал содержание своего диалога с Базиром. Оба спешили, потому не прибегали к эмоциональной окраске своей беседы, изъяснялись фактами. И Вильгельм не стал уточнять, откуда Арман знает, что Базир ему не солгал – на Армана можно было положиться, если говорит, что не врёт, значит, не врёт.
–Сколько будет на совещании?
–Четырнадцать при плохом раскладе, до семнадцати при хорошем, – ответил Арман. – Церковники из числа предателей, Базир, я, несколько наших…
–Верю! – Вильгельм поднял ладонь вверх, останавливая Армана. Ни к чему было обсуждать кандидатов в лидерство штаба Отступников – всё самое важное уже оговорено.
–Ронове опоят, – закончил Арман, зная, что Вильгельм спросит о нём, и опережая.
–С чего начнёте? – Вильгельм поднял глаза на своё доверенное лицо. Он предлагал несколько вариантов Арману, и тот должен был известить Вильгельма о решении:
–С письма.
            Письмо… всё-таки письмо! Официальное письмо от имени всех отступников, направленное Рене – верховному лидеру Церкви Животворящего Креста, Церкви Святого Сердца – самых крупных, и примыкающих под их власть церкувшек. Письмо наглое, дерзкое, гласящее о разочаровании в кресте и в служителях его, предлагающее передать все ресурсы настоящим борцам с Цитаделью, и разрешающее переход служителей Церквей к Отступившим в свободной форме.
            Это письмо должно было разорвать Церковный мир, возмутить, всколыхнуть его…
            Так, наверное, и было бы, если бы во главе Церквей не стоял Рене.
            Рене давно сообразил куда дует ветер. А сообразив, сумел обзавестись шпионами в рядах Отступников, притом среди них один входил в круг доверенных лиц, тех самых, что должны были присутствовать на ночном совещании.
            Рене узнал о планирующемся расколе Церкви и понял, что увязает. Власть, только-только попавшая к нему, могла уплыть. Конечно, часть людей, может быть, даже большая часть, останется с ним, но сомнения, а они всегда будут, и слухи о победах (а такие тоже будут) могут отвернуть сторонников, а даже если не отвернуть, то посеять смуту. И что тогда?
            Рене понимал, что действовать ему нужно быстро, очень быстро. он получал тревожные вести из штаба, весть о прибытии Стефании (не убили её силы гнева!), о перебежке Ронове (предатель приспособился!), об их свадьбе, на которой символично должны были объявить войну Цитадели (позёры!), и, наконец, о гибели Стефании.
            Но нужно было сохранять лицо. Рене знал, что ненависть не поможет, и открытое противостояние – не выход, а тупик.  Для победы же придётся быть гибким и подлым. А значит…
            Первым шагом он назначил день молебнов об ушедшей Стефании. для церковного мира это был ступор: ещё вчера её разыскивали как предательницу. А сегодня отпеваем, словно мученицу?
            Но Рене объяснил:
–Заблудшая овечка нуждалась в защите света. Её использовали и отвратили от креста, и она сама нашла путь к свету, не совсем к тому, который ждал её, не совсем к тому, что был праведен и достоин её внимания, но всё-таки к свету. И мы должны это учесть, а значит, и проводить её в последний путь с почестями.
            Объяснение вышло непонятным, но молебны вознесли. Прознав об этом, Вильгельм переглянулся с Арманом:
–Какого…
–Он не хочет проиграть, – объяснил Арман, который прекрасно знал, что такое тактика и стратегия.  – Стелет соломку на будущее.
–Каков подлец! – восхитился Вильгельм. – И всё это он прикрывает крестом.
–Чем может, тем и прикрывает! – отозвался Арман и послал гонца, чтобы тот на словах передал благодарность Рене за понимание.
            Рене понял ехидство в этом жесте, но сделал вид, что тронут до слёз, расцеловал гонца, дал ему крестное знамение и пообещал молиться за его возвращение.
–Скотина!..– прокомментировал Вильгельм, когда гонец заявился назад.
            Арман ничего не сказал. Он понимал, что так Рене сделал второй шаг по налаживанию отношений с отступниками. Вместо того, чтобы объявлять им войну и клеймить их как богохульников, он предпочёл поистине едкий путь, путь дружбы и мудрого снисхождения.
–Он присоединит к нам часть своих людей и поделится ресурсами, – объяснил Арман, когда Вильгельм затребовал от него ответа насчёт Рене. – Но только цена этой дружбе – тлен. Если мы победим, Рене был с нами. И мы тогда будем слабы, а он сместит нас – лучшие силы он оставит при себе. А если мы проиграем, то войну начал не он, и всего лишь позволил нам её начать, и у Цитадели к нему не будет формальных претензий, и он заключит с ними мир.
–Вот же…– Вильгельм не скрывал своего раздражённого восхищения. Ему казалось, что это он один в состоянии предусмотреть всё. Но, как верно знал Арман, у Вильгельма была идея. А вот у Рене не было идеи – он по своему усмотрению вынимал из предыдущей краеугольные камни, заменяя их новыми, и делал вид, что идея та же, только малость сменился концепт.
            И именно это позволяло Рене сделать то, что не просчитал Вильгельм.
–Должна быть смута, – возражал он. – Письмо должно быть наглым, вызывающим, чтобы Рене не стерпел оскорбления.
–Стерпит, – Арман не сомневался, – этот всё стерпит. Я скажу тебе как будет. Мы напишем об их несостоятельности как лидеров, воителей, да хоть как мужчин и женщин, и Рене, поверь мне! – поблагодарит нас за предложение присоединится к нам. И никакого гнева не будет. А потом он начнёт отписываться, мол, прислать больше хлеба не может от того, что на хлеб покусились вороны, люди заблудились в буране…
–Какие вороны и какой буран?
–Он придумает. Будет убеждать, что отдаёт нам всё по максимуму, а сам переведёт все ресурсы на сбережение, чтобы потом пройти по нашим головам к власти, или к перемирию.
–Хочешь сказать, что мы это допустим? – спросил Вильгельм с мрачным любопытством.
–Конечно же, нет, – успокоил Арман. – Я подозреваю, что он завёл шпионов  в наших рядах. Пусть покажет нам кто это, а затем решим и на его счёт. Пока же смута нам нужна лишь в перспективе. Рене же хранит порядок, так пусть его хранит, а как он перестанет приносить нам пользу, так мы его и уничтожим.
            Уничтожим, покараем, сотрём, низведём… для Армана это всё было просто. Он имел цель и не видел препятствий к тому, чтобы до этой цели дойти. Такого человека искал себе Вильгельм, такого и нашёл. И вот теперь нужно было довериться ему и позволить вести войну.
            Вильгельм кивнул:
–Я доверяю тебе. Только не пересекай Базира с Ронове, это плохо кончится.
–Я собираюсь пересечь Рене с Ронове, – усмехнулся Арман. – Пусть Ронове будет нашим гонцом.
–Это уже жестоко! – Вильгельм ужаснулся. Убить – ладно. Выдать одного человека за другого – куда ни шло, но это?!
–Это война, – напомнил Арман. – Жестокость здесь нам первая наука. А тебя ждут твои лавки.
            Вильгельм уходил от Армана подавленный. Впервые затея стала казаться ему безумной.
17.
                Вильгельм усилием воли заставил себя отвлечься от дурных мыслей. В конце концов, его собственное благополучие, ставшее идеей, вот-вот должно было выйти на новый уровень, ведь война – это всегда прибыль. А такой делец как Вильгельм никогда не упускал хорошего барыша!
            Он миновал Шегешвар так лихо, что даже не заметил своего собственного перемещения. Конечно, магия – это перемещение превращала в довольно быстрое передвижение, но всё-таки не в настолько быстрое, чтобы совсем уж не заметить, но Вильгельму это удалось: мысли были тяжёлыми и печальными, поэтому он очнулся только, когда его ноги коснулись твёрдой почвы.
            Родной Вислуни встретил Вильгельма тёплым дыханием ветра. Вильгельм с наслаждением распрямился, разминая затёкшие плечи и руки. Ему мгновенно стало легче – дом, всё-таки, дом! Да, у него есть убежища во многих точках мира, но всё же здесь он всегда чувствовал себя по-особенному, здесь и думалось, и дышалось будто бы легче. Прекрасное место, место, где он впервые перекупил под свою волю мельницу, сам возвёл себе первый дом…
            Вильгельм зашагал бодрее. Конечно, магия легко пронесла бы его ещё немного, но тогда он не насладился бы вечерней прогулкой по таким знакомым дорожкам и тропкам, тогда не успел бы насладиться воздухом, и что значила трата нескольких минут в сравнении с этой славной прогулкой?
            В эти минуты Вильгельму вспоминалось что-то чужое, какое-то не коснувшееся его счастье, и даже думалось о семье… за все годы жизни у него хватало и друзей (больше выгодных, чем по-настоящему ему интересных), и любовниц, и бастардов (скольких он пережил?), но он не сожалел об этих утратах, так как всё его окружение состояло в основном из людей. В мире Цитадели Вильгельм никому не доверял. О людях же сожалеть не приходилось, он сам утешал себя тем, что это лишь смена сезонов. Кто-то рождается, кто-то умирает, как распускаются тугие клейкие листочки весной и облетают с наступлением осенних ветров…вот и всё. А к чему жалеть уходящую зелень, когда снег сойдёт и придёт новое торжество листвы и травы?
            Вот и людей он не жалел. И всё же, в эту минуту, как и в прочие другие, подобные минуты, он, шествуя по улицам родного Вислуни, смутно скорбел о своём отречении от непознанного и быстротечного.
            Вильгельм совершенно успокоился и отогнал всю тяжесть мыслей, когда достиг своего дома, темневшего на фоне усыпанного мелкой россыпью звёзд неба. Жил он на отшибе ото всех, но в доме своём возвёл роскошь. Его дом больше напоминал замок в миниатюре, с башенками, со множеством витражных стёкол и широченными лестницами.
            Вильгельм остановился, не достигнув крыльца. Хорошее настроение и спокойствие улетучилось мгновенно, тревога змеёй сжала нервное сердце.
–Ты не торопился, – заметил Абрахам, выходя полностью из полумрака. Тень от колонны крыльца легко его укрыла бы полностью, но он позволил Вильгельму себя заметить.
–Это вместо приветствия? – поинтересовался Вильгельм. Голос его набрал крепость, хотя сам Вильгельм, откровенно говоря, был не рад такой неожиданной встрече. Он бы предпочёл подняться по родным ступенькам, упасть в кровать под балдахинами, и забыться недолгим, но крепким сном.
–Это вместо удара, – поправил Абрахам. Он держался со зловещим спокойствием, и от этого спокойствия было не по себе.
–Кстати, да, я оценил, – Вильгельм усмехнулся, – мог бы и прибить старого врага из темноты…
            Абрахам покачал головою:
–В этом не было бы смысла.
–А может и не надо? – Вильгельм осёкся, прекратил свою издёвку, спросил уже ровнее: – чего нужно? Захотел присоединиться к нашей войне? Что ж, я не против!
            Вильгельм понимал, что Абрахам не из тех людей, кто может передумать. Если сказал сразу же, что не будет участвовать и презирает, то хоть убейся.
–Ну так? – Вильгельм опёрся на перила крыльца. Так было удобнее стоять, да и поза была очень вольной, что придавало ему смелости, которая, если честно, не мешала сейчас.
–Нет, я пришёл спросить у тебя, – Абрахам не сводил взгляда с Вильгельма, – спросить о том, что ты сделал со Стефанией?
–Я?! – Вильгельм даже расхохотался, и так дёрнулся, что завиток перил скользнул по его рёбрам, – вот же… тьфу!
–Ты, – Абрахам не отреагировал на веселье Вильгельма. Не за ним он пришёл.
–Так это же ты её убил! – всё ещё морщась от боли, напомнил Вильгельм.
–Из-за тебя, – Абрахам произнёс это с такой ненавистью, что Вильгельму сделалось тошно. Но он призвал на помощь всю наглость и справедливо возмутился:
–Из-за меня?
–Ты сбил её с пути. Ты увлёк её своей идеей. Ты виноват! Вынудил меня её убить, – глухо объяснил Абрахам.
            Вильгельм выругался.
–Отлично! – бешенство бросилось магу в кровь. – Ты сейчас хочешь сказать, что Стефания не могла принять ни одного решения? Что она тебе? Овца стадная? Злой Вильгельм её позвал, и она от пастыря отбилась?
            Абрахам не повёл и бровью, пока Вильгельм бесился, и только когда маг умолк, сказал:
–Ты отвернул её от меня.
–Убил бы тогда и Базира! – фыркнул Вильгельм. – И Ронове! Что? Нет? Ты же был на похоронах!
–Ронове – трус и предатель, – отозвался Абрахам равнодушно, – Базир – славный малый, но он не Стефания. Стефания стала бы моей преемницей во всём, именно я учил её владеть своей магией, а ты вынудил меня её убить.
            Это было очень странное обвинение. Для Вильгельма, как и для большинства представителей людского мира, Церкви или Цитадели. Но для Абрахама и ему подобных – это была логика. Стефания принадлежала ему, именно он лепил из Стефании то, что видел где-то в глубине своего ума. Именно он «воспитывал» в ней те черты, которые хотел видеть. И все эти тычки про «Болезную» и «дуру» были его способом привязки. Он разучился, если вообще умел, проявлять нежность и заботу. А ещё боялся разжалобить самого себя, так как полагал, что становление в силе возможно только через отречение от жалости, а следовательно – от слабости.
            И тут вмешался Вильгельм. И эта дурочка, как верно заметил Вильгельм, словно овечка пошла на пастбище, которое показалось ей привлекательным.
            И тогда Абрахам её убил. Его ли это вина?
            Можно было сказать, что это вина Стефании. Так Абрахам себе и говорил, так себя и утешал, свершая свой суд, доказывая себе отсутствие жалости, а, следовательно, и слабости. Но успокоения не пришло даже с её смертью. И тогда Абрахам назначил нового виновника – главного – Вильгельма.
–Я даже не знаю, что тебе сказать, – признался Вильгельм, – слова пусты! У меня их вообще нет. Ты несёшь чёрт знает что!
–Можешь представить себе моё удивление, – голос Абрахама звучал всё также глухо и спокойно, – когда я узнал, что Стефания жива? Жива и планирует выйти замуж? Я не мог пропустить этой встречи, и, не зря. Мои подозрения подтвердились: ты подлец, и ты во всём виноват. Ты сбил её с пути, и когда я спас её душу, не позволив ей переметнуться на твою сторону, ты использовал её образ.
            Вильгельм повторно потерял дар речи. Нет, обвинение насчёт использования образа было справедливым – здесь не подкопаешься. Но то, как Абрахам перетянул свой грех на его совесть? Это заслуживало отдельного осознания.
–Ронове поддержал мою ложь, – Вильгельм заставил себя оставаться насмешливым, – и ты был на похоронах. Почему ты не развалил всю мою версию там? Почему не сказал, что ты – Абрахам, и что ты убил Стефанию, а я, и Ронове всего лишь использовали её имя и её образ?
–я хотел так сделать, – ответил Абрахам. – А потом понял, что должен быть милосердным.
–Твоё милосердие напоминает раскалённые стальные прутья! – пробормотал Вильгельм, но Абрахам продолжил:
–Да, милосердным. Эти люди пошли…не за тобой, я знаю. За идеей. Их идея хороша. Их, не твоя! Что стало бы с ними, если бы они разбились о реальность? Что стало бы с их душами, узнай они правду? Я был милосерден и позволил им верить. К тому же, если они победят, это будет заслуженно.
–А Ронове? Его ты тоже караулишь? – Вильгельм невесело рассмеялся.
–Его? – Абрахам неожиданно криво улыбнулся. – Нет, не караулю. Он мне не нужен. Его покарает Базир.
–Базир не знал о том, что мы сделали, – заметил Вильгельм. всё-таки совесть в нём не умерла и он не желал подставлять этого человека под удар явно спятившего Абрахама.
–Я и не говорю, что Базир знал, – заметил Абрахам, – я верю, что он не знал. Но однажды он узнает. Ронове – трус. Ронове скажет ему однажды. Или Базир сам поймёт. И тогда его гнев будет больше моего, и он направится на Ронове…
–И на меня?
–Нет, – взгляд Абрахама почернел, и Вильгельм поморщился от предчувствия. – На тебя я направлю свой гнев.
            Вильгельм отступил на шаг против воли. Да, по силе Вильгельм его превосходил, но у Абрахама было больше опыта, причём боевого, а не так – заказного-убийственного, когда жертва ни о чём не подозревает. К тому же, Абрахам явно был готов на всё и ко всему – это у безумцев всегда так, а Вильгельм был всё же не готов к смерти и боли.
            Но Вильгельм был дома, на своей земле – и это давало ему уверенность.
–Может, чаю хоть выпьешь? – предложил Вильгельм. – Или ещё поговорим? Обсудим, как я виноват?
–Время слов кончилось, – возразил Абрахам и вскинул левую руку в проклятом жесте вызова. – Я, Абрахам, проклятый Цитаделью, отречённый от Церкви, но служащий Богу, вызываю тебя, Вильгельм, на дуэль до гибели одного из нас.
            Вильгельм стиснул зубы. В руке Абрахама сверкнул и истаял синеватый лепесток пламени – вызов брошен!
            Дуэль среди магов – вещь подлая и мерзкая. Дело в том, что вызывающий как бы закрепляет свои слова об итоге поединка на манер клятвы. То есть, если вызывающий сообщает, что дуэль ведётся до «первой капли крови», то так должно быть. Или до «первого смеха», «первого обморока», «первого падения на землю» – так и происходит. Иначе, магическая клятва, которая неизменно связана с дуэлью, карает обоих. Если клятва была дана «до первой крови», а в итоге враги помирились (бывали такие случаи), клятва вспыхивает на лепестках обоих синим пламенем и по образу кинжала хлещет их по руке до глубокогопореза, получая, таким образом, кровь. Если «до смеха», то клятва насылает на обоих истерическое заклинание, которое можно снять лишь с посторонней помощью, а если до «первого обморока или падения», то швыряет обоих, где придётся, и неважно, где это произошло, хоть на скале, хоть на крыльце.
            Вариант можно загадать любой. Чаще всего, когда дуэль планируется учебная, вызывающий говорит что-то вроде: «пока один из нас не сдастся» и дуэль заканчивается, когда один, устав бороться, не произносит:
–Сдаюсь!
            Если дуэль с врагом, которого нельзя всё-таки убить, то тогда говорят: «до потери движения» и дуэль заканчивается, когда кому-нибудь  удаётся всё-таки наложить путы. Механизм дуэли вообще достаточно сложный, от того и не пользуется популярностью: драться можно и обычными заклинаниями и все эти учитывания, имеющие лишь ритуальный и традиционный характер, нужны для церемоний и откровенного любования.
            Обычный бой, когда никто никому ничего не должен, когда можно не заканчивать бой, а сбежать – предпочтительнее.
            Но Абрахам изъяснился очень чётко и холодно: до гибели одного из нас. И клятва была принята. А это значит, что возможно лишь три исхода: Абрахам убьёт Вильгельма; Вильгельм убьёт Абрахама; или они не станут драться и тогда клятва убьёт их обоих.
            Понимая всё это, Вильгельм и стиснул зубы. Абрахам загнал его в тупик, вынуждая к борьбе.
            Каковы были шансы? У Абрахама опыт, бешенство и фанатизм. У Вильгельма сила, желание жить и родная земля под ногами…
–Принимаешь ли ты вызов, Вильгельм? – спросил Абрахам с насмешкой, и в глазах безумца сверкнуло синеватым огоньком, который ясно давал понять, что будет, если Вильгельм откажется.
–Принимаю, – тяжело ответствовал Вильгельм и синий лепесток, вспыхнув в его руке, истаял мгновенно, лишь на мгновение уколов пальцы мага. – Абрахам, зря ты это!
            Абрахам не ответил. Он уже плёл боевое заклинание, а Вильгельм молниеносно выбросил щит. Первое заклинание растеклось по его поверхности некрасивое белой слизью…
            Дуэли бывают разными. Стили боевого магического поведения тоже. Кто-то выбирает метод защиты, и просто прикрывает своё бесценное тельце всеми щитами, дожидаясь, пока противник измотается в атаке, и выдохнется. Кто-то штурмует щиты всеми заклинаниями подряд, надеясь перегрузить защитную проходимость щита и пробить его. Кто-то давит силой, грубо проламывая защиту. Кто-то использует серию быстрых ударов, перемежая их с короткими…
            Вильгельм не был профессиональным боевым магом. Он хорошо использовал заклинания, но боевого опыта у него было немного. Он сосредоточил своё внимание на защите, изредка позволяя себе послать ответное заклинание. Причём расчёт его был на редкие, не особенно распространённые среди магов, такие как: оглушение звуком (высокий звук разрывал барабанные перепонки только тому, в кого заклинание попадало, оставаясь безопасным для других); ослепление (мгновенная чернота врывалась в сознание); дисбаланс (все внутренние органы начинали произвольно менять порядок внутри тела).
            Но ни одно заклинание пока не увенчалось успехом. Оглушение звуком попало куда-то в кусты, которые Вильгельм любовно выращивал и лелеял в первые годы от постройки дома и облагораживания территории. Часть кустов зашевелилась, и из неё выбежало какое-то мелкое тельце с длинным хвостом, заметалось.
            Ослепление Абрахам лениво отбил в витражные стёкла Вильгельма, и те, весело звякнув, разбились. Дисбаланс и вовсе истаял на пути к Абрахаму…
            Сам же Абрахам атаковал вполне систематизировано и профессионально. Он посылал заклинание одно за другим, распространённое, но от этого не менее опасное: огонь (вихрь пламени хлестанул по крыльцу, заставляя Вильгельма отпрыгнуть); лёд (земля дрогнула); прах – едва-едва успел разлиться по новому щиту.
            Если бы кто-то видел эту дуэль! Если бы хоть один художник видел её! О, тогда, без сомнения, он запечатлел бы её на полотне. Это нельзя было не запечатлеть: если не брать в расчёт то, что каждое заклинание было смертельным, или почти смертельным, это было красиво. С пальцев то одного, то другого вырывалась могучая стихия, взвивалась в ночную высь, вспарывала воздух и проходила сквозь землю, чтобы подняться огненной петлёй, ледяной стеной или головою уродливой, сплетённой из чёрного дыма земли. Это было прекрасно! И жутко.
            Розовая лента свилась в пальцах Абрахама – тоненькая, едва сверкнула она, а из земли уже лезут тонкие белые пальцы, покрытые слизью. Вильгельм делает широкое движение ладонью и пальцы придавливает мерцающая голубым светом глыба, поднимает земляной вихрь, который уже летит к Абрахаму, обращаясь тысячей мелких иголочек, и…
            Нет, конечно же, не достигает его. Абрахам обращает иголочки в ком черноты и швыряет его в Вильгельма. Тот едва успевает нырнуть за новый щит, а ком, словно живой, движется по его прозрачному щиту, ищет прореху, тянет сквозь силовое поле что-то похожее на щупальца.
            Хлопок! И это чёрное нечто растворяется, смытое водою, что обрушилась на щит Вильгельма по его воле. Щит держать так долго уже нельзя, и Вильгельм принимает покорно на себя воду, проводит по одежде и волосам руками – всё сухо, ни следа. Но вода у его ног ещё имеет силу и по жесту Абрахама взметается сотней капелек, каждая из которых острее бритвы, капельки целят в глаза, Вильгельм успевает скрыться от заклинания опять, и насылает на Абрахама зелёный дым.
            Дым исчезает, скользнув с его пальцев, и встаёт за спиною Абрахама. Абрахам готов и к жизни, и к смерти, и к борьбе, в его руках длинный кинжал, увитый серебряным сиянием. Точно звёздным светом, удар…
            Дым клубится, стонет, и всё-таки рассыпается. Вильгельм швыряет ещё одно заклинание, но Абрахам отбивает, и оно улетает куда-то в сторону жилой части Вислуни, ах, если сейчас попало в дом, то простите, люди – это была ошибка, простите и бегите, ибо тот, в кого оно попадёт, потеряет контроль над собою, и лишится человеческого рассудка.
–Ты сам…сам хотел до гибели! – орёт Вильгельм. у него уже не так много сил. Держать постоянно щит тяжело, Абрахам пользуется какой-то модификацией этого заклинания, которое, похоже, не отнимает столько энергии. Но Вильгельму обычно хватало своего щита, серьёзных дуэлей с ним уже давно не было, тем более, чтобы аж до гибели одного.
            Абрахам молчит. На лбу его мелкие бисеринки пота, он тоже устал, но держится значительно лучше: он знает, как выкидывать заклинания в пространство с наименьшим расходом собственной энергии, он научился. Движения его коротки, он словно рубит их: взмах, щелчок, лёгкое движение, будто ленивое…
            Клубится земля, сереет небо, вспышки становятся всё более яркими.
–Абрахам! – взывает Вильгельм, когда петля, вырвавшись из-под земли, впивается ему в ногу, прорезая плоть, – ах ты ж!
            Вильгельм успевает ещё разрезать заклинание, а в следующее мгновение…кончено. Абрахам не может упустить своего шанса, и, когда Вильгельм отвлекается на ногу, перегружает его щит, и щит лопается. Вильгельм пытается выбросить ещё один, но поздно, поздно, и тяжёлая невидимая плита придавливает его к земле так больно, и так решительно, что даже шевельнутся он уже не может…
            Абрахам подошёл медленно, победа далась ему тяжело, склонился перед поверженным, но ещё живым врагом, сел на колени, разглядывая пригвождённое к земле измотанное, засыпанное пеплом заклинаний, мелким ледяным дождём и подпалинами тело.
–Не…про…– Вильгельму тяжело дышать. Невидимая плита (Вильгельм точно чувствует), прибив его самым подлым образом, так, чтобы ни рукой, ни ногою шевельнуть было нельзя, поломала ему рёбра, и дыхание спёрло ещё сильнее.
            Лицо Абрахама не выразило ничего, когда он вытащил из рукава длинный кинжал – любимое оружие, человеческое, но служившее магу с верностью.
–Ты вынудил меня убить её, – хрипло напомнил Абрахам, – и этого я тебе не прощу.
–Не на…а…– Вильгельм пытался хотя бы барахтаться, но всё, что он смог, это только закрыть глаза, чтобы не видеть, как приближается к нему рука.
            Его грубо схватили за волосы, заставляя обнажить шею. От этого обломок ребра вошёл куда-то глубоко в плоть и причинил Вильгельму новую боль, так что смерти своей он уже не слышал.
            Абрахам поднялся с трудом – его шатало, он давно так не выкладывался, однако, дело было сделано, он победил, и синий лепесток, снова вспыхнув на его пальцах, истлел – клятва соблюдена, дуэль прошла и жертва отдана.
            Только вот удовлетворения Абрахам всё равно не почувствовал. А ведь был уверен, что успокоится, когда покарает Вильгельма, когда станет разящим мечом правосудия!
–Пламя…– Абрахам вскинул руку и лёгкий вихрь слетел с его пальцев, скользнул к дому, и обрушился на него с невиданной яростью, разрастаясь и поглощая дом. Лопались уцелевшие витражные стёкла, брызгали осколками, что-то грохнуло, невыносимо засмердело…
            Абрахам заставил себя наблюдать ещё долгую минуту, прежде чем пойти прочь, и оставить Вислуни, такой любимый Вильгельмом, встретивший его смертью.
            Только к полудню Абрахам, немного подкрепившись в первой попавшейся лавчонке, и сумев собрать в себе новые силы для передвижения и магии, оказался в знакомом уже постоялом дворе. Именно здесь Абрахам убил Стефанию, сбитую с пути Вильгельмом, именно здесь, где-то в грязи, где возилась местная живность: несушки и поросята, её где-то и схоронили.
            Мелькнула женщина, испугавшаяся визита в дневное время, а может быть. Напуганная выражением лица Абрахама, но Абрахам жестом велел ей молчать и испариться, и та поняла, забилась куда-то в постоялый двор, затихла…
            Абрахаму было плевать: увидят его или нет. Что ему сделают?  Что ему можно предъявить, когда он воплощает правосудие?! Да не просто правосудие, а небесное.
            Да, именно небесное – Абрахаму нравилось так думать. И он легко укрепился в этой мысли. Укрепившись, оглядел землю, начавшую промерзать к ночи и хранить до полудня следы инея. Где-то здесь, в этой земле, в глубине похоронена Стефания, без даты и имени, без обозначения, без всего.
            И это не её вина. Как не вина Абрахама. Это всё Вильгельм!
            Конечно, она была где-то здесь. Вильгельм не стал объявлять о её гибели, значит, едва ли он рискнул транспортировать её тело куда-то далеко. Ну где же?!
            Абрахам опустился на колени, коснулся холодной земли ладонью, пытаясь почувствовать следы давно затихшей энергии магической силы Стефании, которую из-за Вильгельма не удалось развить до настоящей силы.
            Пусто…тихо. Холодно.
            Абрахам касался в разных местах, иногда поднимался, проходил несколько шагов по двору, опускался на колени и снова касался земли. Земля не отзывалась. Пусто, глухо. Тихо, холодно.
            Абрахам заметил краем глаза, как шевельнулись занавески в окне самого трактирчика: женщина, наверное, это была она, вспугнутая Абрахамом, не смогла сдержать любопытство. Это почему-то отозвалось в нём раздражением: почему она так любопытна? Почему они вообще все любопытны? Почему не следуют словам, когда это надо? Стефания, и эта…
            Одинаковые! Люди! Слабость…
            Земля не отзывалась, оставалась равнодушной ко всяким попыткам Абрахам ощутить, где именно нашла свой последний приют его последняя человеческая (ослабившая его дух!) привязанность. Но не нашё он этого приюта, а потому, выбрав место поудобнее, опустился на колени опять, и обратился к земле:
– Здравствуй, Болезная. Ты знай, я тебя ни в чём не виню. Ты дурочка, а я тебя не уберёг. Но ничего, покойся с миром, ибо тот, кто виновен во всём, тот, кто виновен в твоей смерти, был убит этой ночью.
            Земля не отозвалась и на это: то ли не разделяла она мыслей Абрахама, то ли была просто глуха?..
            Но тишина. Убийственная едкая.
            Абрахам обернулся, огляделся…что ж, это не самое плохое место для смерти. Летом здесь, должно быть, красиво. Вон там тонкая яблоня и раскидистая вишня. Сейчас замёрзли, конечно, но отогреются с солнцем, которого здесь, наверное, много – плоская местность, нет здесь ни гор, ни лесочка – всё заливает солнечный свет. Жаль, нет ни водоёма, ни прудика, ни речки – совсем было бы хорошо. Но это неважно.
            Мы не выбираем, где умереть. И не выбираем как. Мы этого почти не можем сделать и даже предвидеть…
            Впрочем, а правда ли не можем? Некоторые могут.
            Абрахам поднялся с земли, отряхнулся, не задумываясь уже о правильности и неправильности своего поступка, затем снова вскинул руку, призывая то, что должен был призвать.
            Когда огонь сорвался с его пальцев, женщина, таившаяся за занавеской, не стерпела, выскочила на улицу в истерике и слезах:
–Что вы делаете? Перестаньте! Перестаньте сейчас же!
            Абрахам уже, конечно, не слушал. Он провёл ладонью, с которой струилось пламя над землёй, и та загорелась, запылала так лихо и быстро, словно была бумажной.
–Помогите! – взвизгнула женщина, и Абрахам обратил на неё внимание, и, не сводя с неё взгляда, развернул ладони…
            Пламя обрушилось на трактир. Кто там был? Кухарки? Слуги? Посетители? Абрахам не знал. Не знал того и слепой, яростный огонь. Кто-то закричал, чья-то фигура в пламени показалась на пороге, скатилась в усыхающую желтую траву, женщина бросилась, не помня себя, к горящему.
            Они все страшно кричали и шумели. Плакали, бегали, молили, грозились, ругались. Словно это имело какое-то значение для Абрахама или для пламени, что лилось с его беспощадных пальцев. Он не жалел себя, почему он должен был жалеть других?
            Даже скотина – мелкая живность заверещала, забегала, чувствуя неминуемое и страшное, пока кто-то, лихо оббежав вокруг трактира, не выхватил несчастных поросят и несушек, и не вынес их, спасая от обезумевшей стихи и не менее обезумевшего человека, что клялся служить добродетели и свету и искренне верил в свою клятву.
            У него не получалось жить чистым светом. Цитадель требовала то, что расходилось с его взглядами, Церковь другое, затем, третий путь, потребовал от него нового отступления. Но сколько может отступать человек и маг?
            Абрахам хотел жить чистым светом, но в результате чистый свет снизошёл к нему лишь сейчас, сорвался заклинанием с его собственных рук, лился карающим огнём, потому что для людской души (да будь ты хоть трижды магом, душа у тебя людская!), чистый свет – кара и пламя. Абрахам же не мог этого понять и принять.
            Он жил верой, жил устремлением к добродетели, но сколько бы он к ней не бежал, она оказывалась обманной, не той, а Абрахама относило всё дальше и дальше во тьму, тянуло куда-то на самое дно, и не было, кажется, оттуда выхода.
–Вы сгорите! – верещал какой-то смешной, напуганный человечек, выскочивший из трактира в числе первых. Он видел, что творит Абрахам, но не считал помешательство причиной, по которой можно было позволить человеку сгинуть.
            Но Абрахам его не слушал. Потому что знал – эти слова сбивают с пути, ведут к слабости. Огонь – это кара, это чистый свет, а чистый свет не может сжечь! А даже если так начертано высшей волей, то так и должно быть, смерть от света – это самая лёгкая смерть.
            И душа Абрахама, укоренившаяся  самостоятельным образом в этом ответе, ликовала и успокаивалась в первый раз в жизни.
            Он стоял – безумный, чернеющий в пламени, которое уже не лилось с его пальцев, но которое окружало его, и был счастливо-спокоен на этой замерзающей земле, среди перепуганных людей, которые что-то кричали и о чём-то взывали к нему.
            «Я отомстил…всем. Всем! И добродетели. И небу. И Вильгельму. И даже себе!» – мысль была безумной, а от пламени, что подступало к нему всё ближе и отчётливее, было всё жарче. Мелькнула паническая мысль об освобождении, но её Абрахам тут же отмёл в сторону. И даже когда лопнула кожа на сапоге от жара, и когда загорелся плащ, он не шевельнулся, а затем, счастливо улыбаясь, освобожденный и жуткий, упокоивший своё бешенство в карающем огне, запылал и сам…
            Кого-то от запаха горелого мяса вывернуло сразу. Кто-то предпочёл потерять сознание. Но пламя, сожрав тело, наконец, отступило и утихло, оставляя обожжённую изуродованную землю, сгоревший постоялый двор, разрушившийся обугленный трактир и горстку людей, ставших свидетелями этого безумства.
–Кто-нибудь…– отчаянно заикаясь от увиденного, всё ещё не находя сил для осознания произошедшего, подал голос высокий, крепко сбитый молодой мужчина, – кто-нибудь, во имя всего…
–Да что это было?!  – истерически взвизгнула молодая девчонка из числа кухарок. На ней не было лица. Это её вывернуло меньше минуты назад.
–Я не…– хозяйка обгорелого трактира, лишившаяся всего, держалась холоднее и рассудительнее, – я не знаю. Бертран, Катрина, я искренне надеюсь, что вы не станете болтать об этом.
            Молодой мужчина, что заикался и бледная кухарка кивнули. Клятв они, конечно, не сдержат, но хотя бы сделать вид смогут.
–Я свяжусь с господином Вильгельмом, – объяснила хозяйка без хозяйства и зашагала между ошалелых людей. Кто-то должен был хранить спокойствие и она готовилась его хранить до тех пор, пока господин Вильгельм не примчится и не разберет ситуацию.
            Ну откуда она могла знать, что и Вильгельма этой ночью не стало?
18.
            Базир держался ближе к Арману с самого начала совещания. Как-то спокойнее ему было рядом с этим магом. Конечно, Базир уже был лишён какой-либо предвзятости к магам или вообще к представителям магического братства, но всё-таки удивлялся сам себе. Но, что можно было сделать в такой ситуации? Арман действительно казался Базиру воплощением благоразумия. К тому же его Базир знал. А вот тех, с кем его спешно начали знакомить – нет. И то, что эти люди (и не только люди) знали его, ситуацию никак не исправляло, а напротив – ухудшало её. У всех них  была возможность судить о нём заранее, а у него такой возможности не было.
            Арман был тактичен и коротко представлял Базиру гостей. Сначала он честно пытался запомнить их имена, но вскоре сдался и просто кивал – всё-таки очень тяжело было сразу же удержать всех в памяти. Он запомнил только оборотня Уэтта (а попробуй не запомнить оборотня, от которого несёт запахом мокрой псины, и который выглядит так грозно, словно ты ему личное оскорбление нанёс, вдобавок обладающего массивной уродливой квадратной челюстью, заметно выступающей вперёд); вампира  Марека (тот просто нагло сел рядом с Базиром, и немигающими чёрными глазами уставился на него); представительницу старых Церквей – Миниру – разочаровавшуюся в Животворящем Кресте и бежавшую под укрепление отступников; и ещё представителя отступников – Глэда, который выглядел самым дружелюбным и приятным в этой мрачной компании.
            После приветствий Арман заговорил:
–Вы все знаете цель нашего собрания, и теперь, когда приветствие пройдено, я думаю, нам пора перейти к непосредственному обсуждению войны. Марек, тебе слово.
            Вампир, сидевший подле Базира каменным изваянием, встрепенулся, легко поднялся и заговорил. Его голос был негромкий, ласковый, как и у всех вампиров, но не прислушаться к нему было нельзя. Марека Базир видел и прежде, но никогда вампир не казался ему серьёзным или таким устрашающим как сейчас. Раньше он выглядел как нервический, слабый вампир, и был даже для Базира кем-то вроде раздражающего шута, но сейчас он понимал, что всё это было маской, и Марек успешно играл роль, не вызывая ни у кого никакого подозрения. Доклад же его был поразителен.
–Если я скажу, что наши силы неравны, это будет комплиментом. Наши силы проигрывают всухую даже в логическом остатке. Цитадель имеет на своей прикормке на текущий момент два десятка боевых магов, почти три дюжины ведьм, ещё по дюжине вампиров и вурдалаков, полсотни оборотней. И это я  молчу про всякую дрянь вроде дриад, русалок и прочую шваль. Они давят нас числом. Девять или десять к одному.
–И как вы собираетесь биться? – не выдержала какая-то женщина, сидевшая в самом отдалении от Базира. Она была так далеко, что он даже не увидел её, всё, что мог видеть – кусок рыжих волос.
            Марек не отреагировал на неё, он взглянул на Армана:
–Мне продолжать?
–Да, разумеется, – поспешил заверить Арман.
–Мы проигрываем в количестве. И это не считая того, что некоторые категории магов, как некроманты или ведьмы могут поднимать под свои заклинания новые силы, а то и призывать мёртвых.
            Базир обернулся к Арману, не понимая, почему и марек, и сам Арман так спокойны.
–Но, дабы удержать вас от паники, – усмехнулся Марек, точно угадав (а может, и в самом деле – прочтя мысль Базира), – на стороне численности нет порядка. Они хаотичны и самовлюбленны. Прошли времена, когда Цитадель представляла собой иерархию, когда делилась на высших и низших магических представителей, когда делилась…
–Когда такие как мы были внизу? – голос Уэтта был похож на лай. Да и вид его сделался ещё более суровым, сейчас он был точно готов броситься на Марека.
–Довольно! – ответил за Марека Арман, поднимаясь. – И ты, Уэтт, со своей стаей, и ты, Марек, со своими…со своими, вы оба служители новой битвы. Так следуйте за нею, так бейтесь. К чему старые обиды? К чему? Вы оба не под властью Цитадели, но боретесь против неё! Цитадель ущемила вашу свободу также, как ущемила свободу людей.
–Кстати, об этом, – вдруг кивнул Марек, оборачиваясь к Арману и вглядываясь в него пристально, – какие гарантии вы даёте мне и моим братьям, что и наша свобода будет равна вашей, если мы пойдём биться против Цитадели?
–Что? – Арман рассмеялся. – Марек, мы обсуждали. Вы больше не…
–Не Цитадель, – подтвердил вампир, – но я и мои братья всё ещё вампиры. Мы не поддерживаем Цитадель, потому что та притесняет нас. Какие гарантии нам дадите вы, что не станете поступать также, если мы придём биться за вас?
–Кажется, ты уже здесь, – Арман развёл руками.
–Я могу уйти и отозвать своих, – объяснил Марек. Он не улыбался. Он ждал решения. Рокового решения и Базир начинал понимать, что совещание не такое простое, как ему казалось. Возможно оно первое, такое серьёзное, и впервые поднимало ту тему, о которой сам Базир периодически задумывался против воли: как будет дальше, если победа всё-таки будет?
            Как будут существовать вампиры, оборотни, маги и ведьмы, если победят Цитадель? Примут ли их люди или начнут охоту против вчерашних соратников? Да и не станут ли вчерашние магические представители биться против своих же соратников, когда станут сильнейшими, когда падёт Цитадель?
            Базир был уверен, что если дело дошло до обсуждения конкретных военных действий, то теоретический пласт уже крепко сбит и все знают, что и кто их ведёт. Ан нет! приплыли! Оказывается, или обсуждения не было, или всё было слишком эфемерно, и если верен второй вариант, то Марека нельзя винить за попытку требовать гарантий для себя и своих братьев.
–Зачем так радикально? – Арман не одобрил. – Я – маг. Я в такой же опасности…
–Не в такой! – перебил Марек, и глаза его полыхнули красным. – Ты маг. Я вампир. Вампиров не любят и презирают даже в Цитадели!
–Это первый раз, когда я согласен с кровососом! – Уэтт шумно поднялся со своего места. – Я оборотень, и я знаю, что мы всегда были ниже всех среди Цитадели.
–Ну почему ниже всех? Всегда была шваль в виде дриад! – вставил кто-то незамеченный, и Уэтт, клацнув зубами от ярости, обернулся на голос, отыскать наглеца.
–Не стой ко мне близко, у тебя блохи! – пожаловался Марек, отходя демонстративно на три шага левее.
–А у тебя глисты! – не остался в долгу Уэтт, но вышло неубедительно.
–Я питаюсь от крови и мёртв, – напомнил Марек снисходительно. – Глисты, скорее всего, тоже у тебя. Жрать сырое мясо…
–Заткнитесь оба! – попросил Базир, не выдержав. Он не ожидал от себя, что осмелиться сказать так грубо. И вообще, откровенно говоря, он был уверен, что произнёс это про себя, но оказалось что нет.
            Все уставились на него. Пришлось подниматься. Базир, поражаясь сам себе, поднялся, откашлялся, оттягивая момент речи, которая у него не была даже сформирована на стадии примера, но говорить было нужно.
–Вы что-то имеете сказать? – вежливо осведомился Марек.
–Вы оба правы, – нашёлся Базир, повинуясь желанию угомонить, наконец, эту парочку, и перейти к обсуждению настоящих вопросов. – Вы имеете право требовать гарантии для себя и своих братьев.
            Кто-то присвистнул, но Базир не повернул головы в их сторону, он продолжал смотреть на объединённых общим стремлением защититься Уэтта и Марека:
–Как и мы требовать гарантий от вас. Мы люди, маги, ведьмы, вампиры, оборотни… мы все должны дать гарантии друг другу о недопущении склок и презрения, о взаимопомощи и взаимоуважении. Мы все здесь, потому что нас не устраивает Цитадель. Мы все здесь, потому что мы не хотим быть под властью противоборствующей ей Церкви. Мы образовываем третью силу, и мы должны научиться уважать друг друга или мы сгинем…
–Гарантии? – холодно спросил Марек, когда Базир закончил свою пылкую, пропитанную романтической логикой речь. – Слова хороши, но кто защитит права? И наши, и ваши?
–Кто? – повторил Уэтт, скалясь.
            Базир обернулся за спасением к Арману. Тот сидел в задумчивости, кажется, он думал о чём-то своём, отстраненном. Базир разозлился на это, и понял, что спасение может прийти только от него самого.
–Договор, – ответил он. И все оживились.
            Видя же это оживление, Базир почувствовал прилив вдохновения и подхватил свою мысль:
–Да, договор! Мы все примем участие в его составлении и ратификации. Мы все получим свою долю влияния, и ответственности. Мы…мы назначим комиссию из представителей разных…э…существ, для того, чтобы те соблюдали договор, хранили его и карали тех, кто нарушит его, без всякой жалости и милосердства. Вампиры, маги, оборотни. Ведьмы и люди – мы все будем отвечать друг за друга и за себя. Мы все будем обязаны друг другу и себе.
            Эти слова возымели действие. Марек подумал, затем медленно кивнул, примиряясь. Уэтт ещё пощёлкал зубами, поскалился, мол, лукавишь, Базир! Но оборотень остался без поддержки, вампир получил то, чего хотел – вытребованный договор, который должен был поставить его самого и его собратьев выше, чем прежде.
            Базир выдохнул. Арман, к его удивлению, так и не отреагировал.
            Здесь надо признать, что ни Арман, ни Вильгельм никогда не были глупцами, и напрасно Базир подивился такому их беспечному отношению к организационному вопросу. Они и сами, без участия Базира уже разработали концепт грядущего сосуществования после победы над Цитаделью и уничтожением власти церковников. Только вот в этот концепт не вписывались ни оборотни, ни вампиры, ни ещё какие-либо вурдалаки, так как и Арман, и Вильгельм понимали, что эти существа без внутреннего стержня, жадные по сути, и к тому же, ни один уцелевший маг потом не признает равенство в правах  с каким-нибудь оборотнем. Но в этот концепт среди присутствующих был посвящён лишь Арман. Вильгельм же вытащил из каких-то странствий неприкаянного слабого мага и повелел разработать ему проект соглашения о последующем методе разделения ответственности и защиты.
            И этого Базир не знал. Не мог знать.
            Марек, меж тем, успокоился. Не видя сопротивления от Армана или от кого-либо ещё, он уверился, что Базир говорит не от себя, а от лица всех, и это давало ему уже определённые гарантии. Уэтт сдался следом, и оба прошли и сели за выбранные места. Уэтт довольный победой, заискивающий перед Мареком, мол, гляди, ловко мы их, а? а Марек в задумчивости.
            Базир тоже поспешил занять своё место, но даже это не уберегало теперь его от любопытных взглядов.  До этого своего выступления он был символом одного из первых дерзновений, одного из масштабных потрясений по обрушению церковной власти. И больше всего Базир к этому моменту был известен убитой Стефанией (на самом деле, даже дважды убитой), и Ронове. Но вот только что Базир, сказав так, и уняв зарождающийся конфликт, показал и что он кое-чего стоит. К нему приглядывались уже без всякого стеснения.
            Не помогло даже то, что Арман заговорил опять и призвал кого-то из тени зала выступить и доложить о припасах. Базир увидел только сухую фигуру, болезненно худую, и какую-то угловатую, но так и не разобрал лица. И этот неизвестный громко и очень чётко (кто мог знать, что в таком слабом тельце вообще может заключаться такая мощь?) доложил, что припасов по ключевым точкам достаточно. Для удобства ему развернули карту. Базир с крайне умным видом уставился в переплетение рисунков, изображающих реки и города, но, если честно, ничего не понял. Он попытался отследить свой последний путь со Стефанией, но местность пестрила развилками и дорогами Тракта, а Базир никогда не был силён в картографии.
            Докладчик же монотонно указывал в разные точки карты и сообщал, где и сколько содержится святой воды, крестовин, кинжалов, серебряного оружия (тут Уэтт против воли зарычал), хлеба, соли, воды питьевой, соломы, и всего прочего, что так необходимо в каждой битве с нечистью.
            Базир даже перестал следить за этим докладом. Цифры не достигали его сознания и как бы ни пытался он оставаться сосредоточенным, это всё тонуло в переплетениях мелких дорог и крупных, таяло, тлело…
–Благодарю, магистр, – поблагодарил Арман спокойно и Базир встряхнулся. Этот человек (если человек) чуть не усыпил его, и это тогда, когда, казалось, уснуть вообще невозможно! Речь идёт о войне, об открытии битвы третьей силой, но нет, ему удалось! Не один Базир клевал носом.
            Перешли к очередному вопросу и Арман неожиданно обратился к Базиру:
–Что ты можешь сказать о Рене? На сегодняшний день он возглавляет церковь Святого Сердца, и является, пожалуй, самой могущественной фигурой среди церковного мира.
            Базир не ожидал такого вопроса. Нет, знал, что его зададут, что тени прошлого не отпустят его очень долго, но всё-таки не был готов. Рене, с которым Базир однажды проделал полный опасностей путь, в добрые намерения которого верил, который обещал, что просто хочет разоблачить руководство Церкви Животворящего Креста ныне был ему врагом. Предатель, мерзавец, захвативший в свои руки власть над большей частью Церквей, извративший и имя Базира, и имена Абрахама со Стефанией!
–Рене заслуживает смерти, – без колебаний отозвался Базир. – Он подлец и скотина. Таким не место…
–Но он может ещё послужить, – неожиданно перебил Марек.
            Базир осёкся. Про письмо к Рене он уже знал – Арман рассказал ему о том, что от имени отступников планируется составить обращение, призывающее Рене и его людей перейти к борьбе под знамёнами отступников. Наглое письмо, требовательное, оно станет расколом среди церковников, и Рене постарается не допустить этого и наладить дружбу с отступниками, чтобы, при случае их победы примазаться к их успеху и поделить власть. А в случае поражения заключить мир с Цитаделью.
–Помощь от него будет ничтожна, – покачал головою Базир. – Он пообещает и мир, и дружбу, и людей, но на деле всегда найдёт увёртку и будет тянуть. Всё, чем он пожертвует, не будет ему стоить дорого. Он даже не пожалеет.
–Запредельный оптимизм! – мрачно отозвался Арман. Он знал, что Базир прав, но он также знал и про поддержку морального духа.  – Фло, зачитайте нам!
            Поднялась та самая, сидевшая дальше всех от Базира женщина с рыжими волосами. Не стесняясь взглядов, устремлённых на неё, она прочла хорошо поставленным голосом,  вычеканивая каждый звук:
            «От людей и магических существ, что пожелали свободы и правды к разочаровавшей их Церкви.
            Мы – свободные от власти креста люди, маги, вампиры, ведьмы и оборотни настоятельно рекомендуем главе церковного мира – Рене – освободить от своей власти людей, и позволить им вступить в наши ряды для настоящей борьбы.
            У вас и вашего креста были десятки лет и даже века, за которые вы так и не сумели или не пожелали суметь ликвидировать власть Цитадели. Но мы, освобождённые и решительные к борьбе, не похожи на вас. Мы готовы идти и биться против своих недавних братьев ради будущего, которое остаётся во власти свободы.
            Мы настоятельно рекомендуем вам отпустить своих людей, освободить Церкви и передать все припасы в наше распоряжение.
            Посмеете мешать – и вас объявим врагами.
            Присоединитесь – вместе отстроим новый мир и сметём Цитадель, то есть сделаем то, что должны были сделать вы.
            Свободные воины».
–Слишком много пафоса, – не одобрил Марек. – Осталось добавить: «кто не с нами, тот против нас» – и будет вообще тошнотворно.
–Сам бы написал! – огрызнулась рыжеволосая. – Хоть раз! Хоть строку!
–Так я и не говорю, что здесь нужно без пафоса, – Марек не смутился, – Фло, это был комплимент. У  тебя получилось сделать тошнотворную дрянь, но именно это и было нужно.
–Марек, держи себя в руках, – напомнил Арман.
            Фло скривилась:
–Не надо за меня заступаться!
–Не надо разводить здесь детские баталии, – Арман жестом велел Фло сесть на место,  и та покорно убралась в дальний угол. – Есть возражения по содержанию?
            Возражений не было. Текст был написан формально – все понимали.
–Хорошо, значит, хоть до чего-то мы договорились, – Арман улыбнулся, – Фло, сделаешь сто копий. Две трети по церквям. Остальное по ближайшим деревушкам.
–Могу больше.
–Больше не надо. Пока не надо. Также продублируй стандартный текст о том, что мы принимаем в свои ряды всех, кто хочет бороться против Цитадели, также распространи.
            Фло спешно записывала, демонстрируя, что к поручению относится серьёзнейшим образом.
–Так, – Арман оглядел присутствующих, большая часть из которых для Базира осталась загадкой, – группа мирных, вы переходите под управление Сотеруса.
            Тотчас, едва это прозвучало, поднялась примерно половина присутствующих и молча, словно так и надо было, словно этого они и ждали, последовала за незаметным прежде Базиру человеком в  ярко-синей мантии.
–Группа мирных? – шёпотом спросил Базир, наблюдаля за тем, как исчезает  болезненно худой человек, нагнавший на него сон. И как последняя. Оглянувшись на них, уходит рыжеволосая Фло.
–Да, это ответственные за припасы, поддержание штаба и переписку, – спокойно объяснил Арман. – Ты остаёшься здесь.
            Базир оглядел поредевший зал. Теперь их было всего семь: сам Базир, Арман, Марек, Уэтт, Минира, Глэд и ещё какой-то незнакомый Базиру маг? человек? – невзрачный мягкого добродушного вида толстячок.
            Базир тщетно пытался припомнить его имя. Марек, очевидно, этот кровосос-таки читал его мысли! – произнёс тихо:
–Керт. Охотник за головами.
–Чьими? – нервно спросил Базир.
            Марек радостно ухмыльнулся:
–Вампирскими. Пока Вильгельм не уговорил его присоединиться к нам.
–Разговоры! – прикрикнул Арман, оглядывая оставшихся. – Так, хорошо. Думаю, имеет смысл сесть ближе, на всю залу рассредоточиваться не стоит. Ближе, друзья, ближе!
            Все задвигали кресла и стулья, передвигаясь ближе к Арману. При этом Марек с неожиданной деликатностью уступил Минире своё кресло и, развернувшись к Уэтту, легко вырвал из его рук стул, который оборотень нёс себе. Уэтт запоздало оскалился, а толку? Пришлось блохастику идти за новым креслом.
            Базиру, впрочем, соседство с Минирой было приятнее, чем с Мареком. Пусть лучше этот кровосос сидит напротив Армана, чем дышит в затылок Базиру! Минира же – седовласая, строгая, с плотно поджатыми губами напоминала Базиру наставницу по богословия, у которой Базир ходил в любимчиках благодаря собственному усердию…
            Как давно это было!
–Отлично, – нетерпеливо произнёс Арман, когда все расселись в новом порядке кругом. – Итак!
            Он ловким движением раскинул карту. На этот раз карта была яснее и понятна даже Базиру: тот легко узнал место речного «купания», когда их настиг Вильгельм – вот он, приток…ну-ка…
            Влтава. О, крест и пламя! Как это выговорить-то? Но это был приток, который вёл в итоге в широкую реку, название которой Базир также прочёл: Лаба. Ладно, это было уже проще. И рядом россыпь деревушек Ганзейской земли.
–Цитадель расположена здесь, – Арман ткнул пером в карту. Базир слегка наклонился, чтобы лучше видеть – кончик пера приходился на границу между двумя землями. – Здесь заканчивается владение людей и начинается их территория. До сюда…
            Арман провёл пером по карте на восток, и  остановился у Скифского моря.
–Вот здесь конец их земли. Они стянут все силы, если уже не стянули. И вряд ли пойдут биться на нашу территорию.
–Их территория лежит на крови, – вторил Марек, – на крови сила. к тому же – её они знают.
–А если мы обойдём их и нападём со стороны моря? – спросила Минира, глядя в карту. Она смотрела так внимательно, словно карта была объёмной и вырисовывала ей местность.
–Далеко и непродуктивно, – отрезал  Глэд. – И они могут вызвать шторм. Нет, надо бить их у границы.
–Выманить бы их… – Арман повертел перо в пальцах, затем бешено начал тыкать им в карту, – здесь, здесь, и здесь – сосредоточение наших основных боевых штабов. Мы развернём здесь ключевые точки. Из этой точки мы будем иметь доступ к реке, а из этой – ко всем припасам.
–Как это ко всем? – не понял Базир. он пытался следить за движением пальцев Армана, но он легко управлялся с картой, и Базир, как неопытный, тратил больше времени на попытку осмыслить точку, а Арман уже был в другом месте.
–Там подземные ходы и тропы, – объяснил добродушный Керт. – Из этой точки мы смогли бы попасть всюду по нашим позициям. Значит, её сделает ведущей.
–Наша сила в единстве, а их слабость в разношерстности, – вступил Марек. Его, как и Базира не радовала мысль о карте. Он вообще на неё не смотрел. – Вампиры, оборотни и магии с ведьмами не умели объединяться под властью Цитадели. Они всегда шли каждый в свою сторону. А это значит, что нападать они будут хаотично, силой. И если…
            Марек вырвал из рук Армана перо и сам устремился к карте, прорисовывая несколько тонких линий у границы:
–И если мы встретим их на подлёте, мы не дадим им рассеяться по нашей территории. Здесь их должно встретить твёрдое объединение моих и…
            Марек скосил глаза в сторону Уэтта, тот кивнул:
–Да!
–Тебя забыли спросить, – тотчас отреагировал вампир. – Оборотни будут работать на земле, я со своими наверху. За нами – маги и ведьмы…
–Надо разделить, – вставила Минира, – пусть часть магов и ведьм защищают нас вашими щитами, а часть бьётся.
–Резонно, – согласился Арман, выхватывая своё перо из пальцев кровососа. – И за ними уже люди.
–Самое главное, не дать им разойтись по территории! – повторил Марек. – Я предлагаю взять ещё разделение по отрядам. Вампиров поведу я. Оборотней Уэтт. Ведьм…ведьмы решат меж собой. Магов поведёшь ты, Арман, а людей поведёт он…
            Красные глаза вампира остановились на Базире. Тот вздрогнул против воли и поспешил:
–Я согласен, но у меня нет боевого опыта в толпе…понимаете?
–Толпа не будет большой, – усмехнулся Глэд , – нас немного. Нам придётся придумать какую-то хитрость. Уповать на то, что Цитадель будет атаковать хаотично,  мы не можем. Ровно как и уповать на то, что мы удержим их у границы и не дадим рассеяться по нашей территории.
–И не придётся, – заметил Арман. – То, что сейчас я вам скажу, будет тайной для остальных. Не все это одобрят, но мы на войне и здесь нет места для цветочных душ. Есть методы, которые будут подлыми, и которые отзовутся спорами ещё долгое время…
–Если это необходимо, бог простит, – пробормотала Минира, и никто не усмехнулся её словам.
–Одному придётся идти в земли Цитадели как нашему врагу, – продолжил Арман мрачно и торжественно. И вот теперь зала затихла окончательно и помрачнела.
–Кому? – спросил Керт и прищурился. И, странное дело, лицо его потеряло всякую добродушность при этом маленьком жесте. Но как же он изменил всю его внешнюю натуру!
–Одному из нас, – Арман вздохнул и поднял глаза на Марека.
–Блестящая идея, – криво усмехнулся вампир, – но кому ты доверишь настолько, что отправишь его в стан врага с наме…о?
            До Марека дошло. Как и до остальных.
–Ты что?! – Вскочил кровосос. – Ты в своём уме? Я нужен здесь!
–Ты знаешь эти земли, – объяснил Арман, – и я тебе доверяю. Как и каждый здесь. ты сам знаешь силу их территорий.
–Если вам нужны шпионы…– хрипло начал Уэтт, не глядя на вампира, – я или любой…
–Нам нужны бойцы, – поправил Арман, не сводя взгляда с лица Марека. – Хорошие бойцы, знающие территорию. Сила магии в этой земли разлита в воздухе, таится в деревьях и в речках. В самой земле лежит. Если ты пройдёшь огнём и мечом…
            Марек кивнул, он понимал замысел, и теперь, когда первый шок прошёл, переходил к практическому размышлению.
–Они мне не поверят.
–Верно! – гаркнул Уэтт. – Пойду я.
–Ты тупой, – возразил Марек. – Но меня они знают.
–Могу пойти я, – предложил Базир, но его даже всерьёз не приняли, возразили почти хором:
–Ты мест тех не знаешь!
            Марек помолчал, раздумывая, затем медленно, с явным усилием произнёс:
–Хорошо, если ты требуешь от меня замарать моё имя и мою честь, я это сделаю для общего дела. Надеюсь лишь на твоё слово и на то, что ты дашь гарантии моим собратьям даже если я погибну.
–Разумеется, но ты постарайся не погибнуть…– Арман выдержал этот взгляд и ничего не дрогнуло в его лице, словно все его мотивы были продиктованы бесконечной искренностью и сочувствием.
–Тогда обсудим позже, – Марек склонил голову набок.
            Дальнейшее обсуждение свелось к новым числам и цифрам, да к датам. Марек более в обсуждениях не участвовал, Базир почти тоже – он поглядывал на вампира, который шевелил губами, видимо, проигрывая внутри себя какие-то подготовительные монологи. Сошлись на списке дел для каждого. Базиру досталось задание до полудня выбрать из числа людей доверенных лиц, которым можно будет поручить небольшие отряды для командования.
–Не более десяти. Нет смысла иметь больше десяти, – уговаривал Арман. Базир лишь угрюмо кивал головой: ага, поди, угадай, кто из этих десяти будет молодцом и справится! Базир же их всех только мельком видел!  Да и он насчёт себя не уверен-то…
            Уже в самом конце Минира вдруг спросила:
–А что с Ронове? Он будет участвовать в следующем совещании?
            Базир против воли сжал кулаки. Ронове он обещал никогда не простить даже в глубине души.
–У него своё задание, – выгородил его Арман, хотя лучше всех знал, что в эту самую минуту Ронове валяется под сонным зельем и вином в своих покоях. И к нему нельзя. Никому нельзя. Во-первых, нечего там делать. Во-вторых, нельзя видеть героев, даже фальшивых, в таком угнетении духа – так и до собственной утраты боеспособности недалеко!
            Наконец, начали расходиться. Базир выходил в мрачности и последним. предпоследним. Уэтт всё оглядывался, словно надеялся, что Марек и Арман, оставшиеся для разговора тет-а-тет, одумаются, и позовут его с собою. Не позвали.
            В коридоре Уэтт признался Базиру:
–Ненавижу этого кровососа! Но уважаю. Крепко уважаю!
–Он справится, – Базир угадал переживание Уэтта. Странное это было чувство. Базир почувствовал, что какая бы вражда между этим кровососом и оборотнем не была, ценили они друг друга. Может быть, принадлежа они оба к одному виду, были бы они и друзьями. Но вампиры те ещё снобы. И лежит между ними и оборотнями пропасть.
–Конечно, иначе я его убью! – Уэтт вздохнул и пошёл по коридору. Во всём его движении была нервность, похоже, у него и впрямь были блохи…
–Дожили! – Базир вспомнил о своём задании и пошёл к себе, чтобы смочить горло и подумать, как вообще поступиться к непосильной задаче. Но снова ему не дали за неё приняться – его перехватила Елена С.
            Бледная, осунувшаяся, с огромными кругами под глазами (сколько не спит уже?) она появилась из ниоткуда и схватила его за рукав:
–Он не виновен, не виновен! Это всё я! это я к нему пришла! Это я…не трогайте его, не трогайте!
            Похоже, у девчонки случилась истерика. Какая неуместная и глупая! Как и вся Елена С. со своей молодостью и игрою в самоотверженную чистую любовь.
–Успокойся, – пробормотал Базир, которому все слёзы и истерики уже осточертели. Он считал, что это ему надо рыдать. А не какой-то молодой идиотке, не сумевшей блюсти приличия.
–Не наказывайте его! – продолжала Елена С. на потеху проходящим мимо, спешащим сонным и бодрым, злым и сосредоточенным, встревоженным и задумчивым людям и магам, невовремя высунувшимся в этот час в коридор.
–Угомонись! – прикрикнул Базир, увидев, что ситуация вышла из-под контроля. – Никто его не наказывает!
–И поэтому его высылают? – Елена С. взглянула в лицо Базира светло и чисто. Горе плескалось в её глазах.
–Кто его…– начал, было, Базир, но осёкся, вспомнив слова  Армана о пути Ронове. – Извини!
            Он легко отстранился от девчонки и, не замечая любопытных, повернул назад, к тому залу совещаний, который только что покинул. Арман и Марек как раз выходили из дверей, когда Базиру удалось отыскать нужную дверь и поворот.
–Что случилось? – поинтересовался Арман.
            Базир быстро пересказал встречу с Еленой С., Арман поморщился:
–Вильгельм был прав… опять она вмешалась!
–Это вы уж сами, – поторопился Марек, и, легонько пихнув в плечо Базира, скрылся.
–Куда отправят Ронове?  – Базиру было необходимо знать. Он не верил в Ронове, и уж тем более в его честность.
–На встречу к нашему гостю, – вздохнул Арман. – Елену я, наверное, прибью. Лезет и лезет, возомнила невесть что, надо же…высылают! Наказывают! Тьфу!
–Какому гостю? – не понял Базир. Он совсем потерялся в этом хитросплетении, которое по недоразумению стало его жизнью.
–Рене желает переговоров, – сжалился Арман, и, зевая, пошёл прочь. Не оглядываясь, спросил: – кофе хочешь? Пошли со мной, я распоряжусь!
            Базир не хотел кофе, но, разумеется, пошёл следом.
19.
            Арман был магом. Ему приготовление кофе стоило всего лишь пары пассов, но он развёл совершенно дикий ритуал и исполнил всё как обычный человек: сам выбрал кофейные чёрные зёрна, сам поджарил их на маленькой сковороде, зачем-то сыпанул солью, потом сам перемолол и получившийся ароматный порошок поставил на котелок.
            За всё это время Арман не произнёс и звука, Базир тоже. Но у Базира было ощущение, что Арман просто оттягивает минуту разговора, и это ощущение крепло всё больше, потому что Арман с каждой минутой становился мрачнее.
            Наконец он поставил перед Базиром белую фарфоровую чашечку самого крошечного размера и предложил:
–Пей.
            Базир покорно взял чашечку двумя руками, сделал крошечный глоток. Рот обожгло от непривычного вкуса и горького послевкусия… Базир успел даже порадоваться тому, что чашечка всё-таки крошечная. Арман сел напротив, насупился.
–Значит, Рене желает переговоров? – напомнил Базир. ему хотелось какого-то действия, разговора, спора, может быть – да хоть чего-нибудь!
–В данный момент меня занимает не он…– медленно отозвался Арман. – Я потерял контакт с Вильгельмом.
–Что? – Базир поморщился от горечи, но Арман, обожавший кофе, принял это за отношение к фразе, и поторопился объяснить:
–Всю магическую силу можно представить в виде множества линий. Они как бы…они невесомые, и даже невидимы, но они есть в воздухе. Понимаешь? И эти линии можно подчинять друг другу, их можно связывать…
            Базир честно пытался представить, но не смог. В итоге Арман, видя, что его слова не встречают никакой ассоциации, поспешил подобрать более понятный образ. Казалось, ему очень важно объяснить так, чтобы Базир понял.
–Представь себе пряжу. Мотки разного цвета, разной толщины и плотности. Представил? А теперь представь, что все эти мотки распустили где-нибудь на полу в случайном порядке и красная пряжа пересекает, скажем, синюю, чёрную, белую и так далее, далее. А красную, в свою очередь…
–Я понял, – Базир решил всё-таки не выглядеть совсем уж ни на что не годным идиотом.
–Хорошо, – кивнул Арман. – Так вот… кусочки этих нитей можно связывать, скрещивать, направлять на обнаружение друг друга. Мы с Вильгельмом использовали это для общения. Теперь я  его не чувствую.
            Арман глянул на Базира так, словно он должен был вывод какой-то сделать из этой фразы.
–Это плохо…наверное? – неуверенно предположил Базир и спрятал свою неуверенность в чашечке с горьким напитком.
–Это означает смерть, – отозвался Арман спокойно. – Вильгельм мёртв. Его линия ещё не истаяла, но потухла.
            Базир поперхнулся и во все глаза уставился на мага, надеясь, что тот шутит. Но Арман не улыбнулся, и грустно качал головою:
–Как невовремя…
–Вильгельм мёртв? – Базир спросил это почему-то шёпотом. Голос оставил его.
–Похоже что так. Линия всегда светит, пока живёт маг. Его линия потухла. Я чувствую.
            Базир попытался с собою совладать. Он был уверен, что такого наглеца как Вильгельм ничего не может сломить или убить. И тут оказалось, что это ни разу не так. а хуже всего был будничный тон, каким Арман об этом сообщал.
–То есть, Вильгельм мёртв? – уточнил Базир, пытаясь понять, что чувствует сам. Смущение? Тревогу? Болезненную усталость? Досаду?..
–Убит, – поправил Арман и кивнул, – но да. Суть верна – он мёртв.
–И…– Базир собрался с духом, вопросы вертелись на его языке, он не мог выбрать одного, самого достойного, – и что будет?
–Ничего. Командование и вся задача переходят под полную мою ответственность, – Арман сохранил такое ледяное спокойствие, что у Базира невольно проснулось подозрение, которое маг, впрочем, учуял:
–Я не убивал его. Наши силы примерно были равны, и в случае дуэли я не берусь делать ставки на свою победу.
–Но это имело бы смысл, – Базир настороженно не сводил взгляда с Армана, тот вздохнул:
–А зачем? Войну не остановить. Люди и маги уже под моим контролем. Финансы? Власть? Не смеши. Я за этим никогда не гнался.
–Тогда кто? – напрямик спросил Базир. он был готов ко всему. Вернее, пока не прозвучал ответ, он думал, что готов ко всему.
–Я думаю, это Абрахам, – ответил Арман и лицо его опасно исказилось от бешенства, но длилось это лишь мгновение.
            Базир, не помня себя, вскочил. Да, они были врагами с Вильгельмом, но Абрахама так записывать в убийцы? Так сразу? Без суда и допуска иных обстоятельств?!
–Сядь, – теперь поморщился уже Арман, – сядь и выслушай. Ты всего не знаешь, мой друг. У Абрахама была причина посерьёзнее, чем вражда.
            Базир остался стоять. Одна часть его желала сесть и выслушать Армана, к которому Базир, прямо говоря, был тепло расположен. Другая – желала встать и уйти как можно дальше, и не слушать уже никого.
–Сядь, – повторил Арман и даже рукою на стул указал. – Я скажу тебе то, чего не должен говорить. Но Вильгельма больше нет, и прежде, чем мы начнём о нём скорбеть, я, как единственный, кто знает правду, хочу передать тебе своё знание. И тогда ты решишь сам.
–Решу что и о чём? – Базир сел. Теперь кофе он даже не касался. Не нужно это было.
–Послушай, – устало промолвил Арман и помедлил, прежде, чем решиться. – Ты думаешь, что Абрахам убил Вильгельма только в моих фантазиях? А я почти уверен, что это на самом деле так и было! дело не во вражде, вернее, не в ней одной. Вражда да вражда – чего с неё взять? Абрахаму надо кого-то ненавидеть, кого-то, кроме себя. Вильгельм же всегда искал выгоды: фанатичный идеолог и делец не должны сойтись на дружбу, только на вражду. И всё же, здесь у Абрахама сдали нервы.
            Арман помолчал, глядя в лицо Базиру так, словно бы примеривался, как бы сказать, затем понял, что сказать надо прямо и как есть, и продолжил:
–Дело в Стефании.
–Что? – Базир задохнулся на мгновение, потом желудок отпустило, невидимая железная рука разжала легкие, и пришло понимание, за которое Базир схватился: – Думаешь, Абрахам считает, что Вильгельм виновен в её гибели?
            Арман нервно улыбнулся:
–Хорошие люди редко живут свой век, не попадаясь в ловушку и сети лжецов… ты хороший человек, Базир, и  я испытываю стыд, потому что сейчас должен сказать тебе правду. А правда в том, что Стефания, та, которую ты знал, давно мертва.
            Базир не понял. Слова были странными. Он знал, что она мертва. Не так давно, конечно, но у Армана может быть просто искажённое восприятие!
–Ты не понял, – мягко продолжал Арман, без труда читая все мысли с лица Базира, – она совсем давно умерла. И та, которую ты видел недавно, ею не была.
            Базир решил, что спятил. Потом понял: спятил Арман.
–Ну всё, – Базир поднялся из-за стола, – спасибо за кофе, но думаю…
–Ты не видел её лица, и Вильгельм не позволил тебе подойти к ней близко, – Арман тоже поднялся из-за стола. – Вспомни! Ты не видел её лица. Ты не говорил с нею. И она умерла до того, как ты успел бы это сделать!
            Базир без сил (куда только делись?) рухнул на стул:
–О чём ты говоришь?
–Всё так, – Арман тоже опустился на место. – Всё так… дело в том, что Стефания была мертва. Она собиралась к нам, но была убита. Вильгельм, примчавший за нею, встретил только её хладный труп. Между тем, был брошен клич. Между тем, пошли слухи, что и она с нами. Нам было нужно живое знамя, а знамя лежало бездыханное перед Вильгельмом!
            Базир молчал. Арман рассказывал о найденной актрисе, о том, как Вильгельм провернул всё это, как решил не допускать до «Стефании» Базира, чтобы тот ненароком не понял правды…
            Слушал и не слышал. Он не мог понять, о чём ему говорит Арман. А самое главное – для чего? Всё было в порядке. Базир потерял подругу. И это было тем, с чем он уже смирился, но нет… проклятый разговор, горький кофе и тихий голос Армана, который срывал покровы и обнажал такую подлость, о которой Базир, считавший себя в общем-то в подлости искушённым, и  не догадывался!
–Этого не может быть…– Базир сжал зубы. Зубы отозвались странным ноющим чувством, но сейчас ему было всё равно. Слова лгали. Так просто не бывает! Нельзя выдать никого за того, кто мёртв. Арман шутит. Арман бредит. Арман лжёт!
–Увы! – Арман вздохнул, – это было тайной. И это было необходимой жертвой. Я, конечно, подозревал, что Вильгельм хочет избавиться от той актрисы, но не подозревал, что хочет сделать это прямо на свадьбе. И сделать…так.
–Этого не может быть! – Базир вскинул голову, в его прозрачных глазах блестели злые слёзы. То, что говорил Арман, было диким, неправильным, мерзким и подлым! Как такое могло быть? Как могло это служить идее добродетели и всеобщего спасения?
–Да ну? – тихо усмехнулся Арман. – Тогда почему это так?
            Базир судорожно искал хоть одну зацепку, но выходило, что всё, до чего он касался мыслями, не было стойким. Лица Стефании или не-Стефании он не видел. Не говорил. Только в гробу он увидел её труп и поразился тогда, как она не похожа на себя…
–Ронове!  С облегчением выдохнул Базир. – Ронове вам бы не удалось провести, он её хорошо знал и не позво…
            Базир осёкся. Он понял. Вспомнил, что Ронове никогда не был героем, вспомнил, что Ронове был пьян и мрачно-циничен так, как прежде не был. И та девочка, застуканная с ним в постели буквально в день гибели Стефании – всё сложилось в одну картинку.
–Нет! – чужим голосом промолвил Базир, и его снова взметнуло из-за стола. – Нет же?!
            Неужели Ронове знал? Знал и молчал? Играл роль, подчинялся диктовке Вильгельма ради…
            Славы? Покоя? Власти?
–Выживания, – объяснил Арман, глядя на Базира с сочувствием. – Есть люди, которые меняют идеи ради выживания. Есть те, кто следует намеченному пути твёрдо. И есть те, кто вообще не имеет идеи, и оказывается везде, где только может, выбирая кормушку пожирнее. Ронове из последних. Ему нечего было делать в Церкви – Рене его бы прибил рано или поздно, а здесь он был героем.
            Базир обхватил голову руками. Голову разрывало от странной пульсирующей боли. Наверное, так разочарование души дало о себе знать, превратилось в боль физическую, чтобы душа самого Базира не разорвалась.
–Я не могу сказать, что не знал этого, – продолжал Арман, решив быть честным до конца, хотя бы по одному пункту. – Я не могу сказать, что не мог этого остановить, нет, не могу. Я воин. А в войне все средства хороши. Даже подлые. Особенно подлые – я тебе скажу прямо, и срабатывают обычно лучше других.
            Базир отнял руки от головы. Ещё несколько минут назад его жизнь была устроена и понятна. А теперь…
            Нет, Стефании нет, она мертва. Но он скорбел не о той. Та  мертва ещё до встречи с ним. Образ же настоящей Стефании безжалостно использован и извращён!
–Мёртвым всё равно не светит солнца, – заметил Арман. – Она мертва, но она шла к Вильгельму, а это значит, что она хотела служить нашим идеям. Пусть бы и в посмертии, но это ей…
            Базир не помнил себя. Одним рывком он оказался подле Армана и схватил его за грудки. Маг не сопротивлялся. Базир же, не встретив сопротивления, но взглянувший в глаза Армана, где плескалось сочувствие и ещё что-то неуловимо-тихое, ослабел, и выпустил негодяя.
–Ублюдки! – бесцветным голосом промолвил Базир. – Ненавижу вас!
–Твоё право, – согласился Арман.
–Я пойду к людям и скажу, как вы им лгали! – это было блефом, но Базиру хотелось сказать хоть что-то, чтобы лишить Армана спокойствия.
–Не пойдёшь, – возразил маг, не испугавшись. – Ты не такой человек! Ты не сможешь отнять надежду и веру. А Стефания, в своём образе или в чужом – она им её принесла. Они готовы помнить своё живое знамя. Неужели у тебя хватит духу это отнять?
            Базир опомнился. Слова Армана имели вес и, что хуже, смысл.
–Почему ты сказал… почему Вильгельм? – мысли ещё сбивались. Но Базир уже пытался размышлять.
–Абрахам её убил, – рубанул Арман. – В этом можешь верить. Он потому и явился на её похороны! Я бы тоже пришёл, если бы труп внезапно хоронили бы…
            Базир затряс головою.
–Я рассказал тебе это, потому что ты хороший человек. А  хорошие люди должны знать, за что они умирают и за что бьются. Ты думал, что продолжаешь дело Стефании, и, пока Вильгельм был жив, так и было. Но его нет. Есть то. К чему она стремилась, но до чего не успела дойти.
–Из-за Абрахама! – Базир бешено расхохотался. Ему совсем не было смешно. – Абрахам убил Стефанию. Абрахам убил Вильгельма. Абрахам, наверное, убил и Авеля, оттолкнув Каина?
–Зря смеёшься, – Арман не смутился. – Мы маги. Мы знали. Абрахам фанатик. И для него Стефания была едва ли не личным проектом. Он мог называть её дурой и Болезной сколько угодно – это фактов не меняет. Не ты, мой друг. Она! Она как маг. Как попытка исправить его прошлое.
–Он бы её не убил! – возразил Базир, но это возражение было для него самого. Сердце отказывалось верить, но разум понимал: это могло быть. Просто из-за того, что Абрахам был из тех, кто пожертвует кем угодно, если будет считать это правильным.
            А он не сомневался в том,  что Стефания совершает ошибку. И отдать её врагу… да, убить её было бы по-Абрахамовски!
            Но Вильгельм?..
–Ты не знаешь, как действует мозг фанатика, – видимо, в лице Базира было что-то такое, что помогло Арману понять чувства, блуждавшие в этом несчастном. – Фанатик не признаёт себя виноватым. В его мире вина лежит на людях, врагах, злодеях, солнечном свете и матери-природе. На ком угодно, кроме него! Стефания превратилась для Абрахама во что-то родное. И для него её убийство стало тем, в чём можно обвинить Вильгельма. Ведь это он вынудил её убить. Ведь это он сбил её  с пути. Ведь это всё он!..
–Ничего не понимаю…– пожаловался Базир. Сейчас он чувствовал себя жалким и ничтожным.
–Это всегда так. Ты здоров рассудком. А фанатик нет, – Арман пожал плечами, – куда его понять? Но я знаю Абрахама. Я знаю и породу, из которой он идёт. Ещё я знаю о лже-Стефании, и о том, что не ощущаю Вильгельма и его линии силы. Это всё позволяет сделать выводы.
            Базир промолчал. Услышанное не укладывалось в его голове. Всё по отдельности он мог бы ещё, пожалуй, принять, но вот таким жестоким потоком событий? Это было слишком, видят то и крест, и пламя!
–Теперь я разрешаю тебе выбирать, – Арман не отпускал Базира, ждал его решения, а может быть, хотел посмотреть: справится ли он? – Оставаться с нами, лжецами на благо, или идти прочь. Если получится, конечно, уйти.
            Базир не отзывался.  Армана это пока устраивало:
–Но пока ты не решил, позволь сказать… люди и маги, что идут с нами против Цитадели, чтят Стефанию. Настоящую или нет – им неважно этого знать. Это знание для тебя. И для твоего решения. Я мог бы молчать тоже, но не люблю недомолвок, особенно, если вижу, что человек, которого втянули в историю, хороший. Ты не трус, не робкого десятка, имеешь идеи и принципы, проявляешь отвагу… это всё хорошие и нужные качества. И я ценю это. Да, мы поступили подло.  Но Ронове поступил куда подле, к примеру. Он не руководствовался ничем, кроме страха за свою жизнь. И это уже унизительно. Не находишь?
–Хватит! – Базир поднял голову. На него находило светлое отчаяние. Такое, какое бывает в минуту горечи, которая затапливает всё твоё существо, но не утаскивает во мрак, потому что ты ещё не закончил.
            Базир знал, что его путь ещё не пройден. Ему не укрыться от войны, и не укрыться от своей совести. И  Арман рассчитал очень правильно, выдав неудобную, колкую правду. Дело в том, что Арман лучше разбирался в честных людях, а Вильгельм был властелином подлых и слабых душ. Именно по этой причине Вильгельм легко нашёл подход к Ронове, и именно по этой причине Арман легко открыл его к Базиру.
            Базир – совесть. Базир – неполученное прощение. Он расстался со Стефанией дурным образом, и неважно уже, кто в этом виноват, а кто нет. Но суть Базиру теперь открыта – Стефания умерла. Убита. И ты, Базир, не успел увидеть её настоящей, а значит я, открывая тебе правду, обнажая истину, которая мне неудобна, даю тебе выбор: иди прочь, не прощая нам обман или ищи искупления.
            Арман понимал, что есть вероятность того, что у Базира сдадут нервы, и он рванётся прочь, забыв и войну, и Цитадель, и не сумев простить предательского отношения к памяти Стефании. Но на войне все средства хороши. Особенно подлые. Они оправдывают цель.
            А цель самая благая! Ничего, перетерпят святоши, ничего не случится.
–Хватит, – повторил Базир уже спокойнее, – хватит твоих слов!
–Как скажешь, – Арман в почтении склонил голову. – Любое твоё решение будет принято. Но решать надо сейчас.
–Я убью Ронове, – промолвил Базир. – Я не терпел его измены памяти Стефании, но теперь…
–Имеешь право, – Ронове Армана не интересовал. Страдалец-образ отжил своё, а неугодные образы надо убирать, пока они не начали рассыпаться. К тому же, Ронове много знал. Но при этом не проявил себя ни храбрецом, ни просто достойным доверия человеком.
–И ты меня не остановишь! – Базир с угрозой ткнул Арману в грудь пальцем. – Ни ты, ни кто-либо ещё!
–Разумеется!
–А Абрахам… – Базир понимал, что сладить с магом не удастся. Во всяком случае, одному Базиру точно, но как же хотелось что-то сказать и на его счёт!
–Абрахама осудим и покараем, – пришёл Арман на помощь.
            Базир кивнул. Удовлетворение было слабым, но хоть какое-то! Базир опустился на стул, впился невидящим взглядом в ополовиненную кофейную чашечку. Кофе уже остыл.
–Ещё? – предложил Арман, по-своему истолковав взгляд Базира. – Кофе вышел на славу. Это редкий сорт, его выращивают на далёких югах, и сушат на банановых листьях! Ты видел банановые листья?
            Базир не видел. И юга он себе не представлял. И вообще слова Армана казались ему бредом. Но они позволяли ему не отзываться, служили неким шумовым экраном, который разрешал мыслям Базира сосредоточиться на главном.
            Хуже всего было то, что от Вильгельма Базир был готов принять какую-нибудь такую подлость. На то он и делец, чтобы творить невообразимое. Но чтобы Ронове, который не был храбрецом, так опозорил всё своё имя? И ради чего?!
            Ничего нет в этом человеке! Никакой надежды! Ничего стоящего!
–Базир, если ты не желаешь кофе, то тогда, может быть, ты желаешь перейти к делу? – Арман стал воплощением мягкости и дружелюбия. Но это даже не настораживало.
–К делу? – больше всего на свете Базир хотел лечь куда-нибудь в тёмный угол, и ни к какому делу не переходить. Усталость наваливалась свинцом на его тело, наполняла все мысли тяжестью.
–Тебе нужно выбрать не более десяти доверенных лиц для формирования небольших отрядов, – напомнил Арман буднично и легко, словно не было у них этого тяжёлого и мерзкого разговора.
            Точно! Как будто жизнь назад отзвучало совещание, но дела ещё висели над головою, ждали его вмешательства. Конечно, куда теперь Базиру было бы сосредоточиться на них? Но он знал, что должен. Во-первых, это его долг, раз он остался. Во-вторых, любое дело лучше глухого безумного размышления о том, куда его привела жизнь и куда они все свернули, когда так радостно и так лихо начинали, уверенные в ещё не павшей Церкви Животворящего Креста?..
            Ведь года не прошло, а у Базира ничего не осталось. Ни службы, ни перспективы, ни веры, ни дружбы, ни креста, ни опоры. Он совершенно один в целом мире, и должен теперь идти воевать. Воевать, в надежде, что конец войны принесёт ему покой!
            Впрочем, конечно, принесёт. Либо Базир обретёт победу, либо умрёт и упокоит свой истерзанный дух.
–Да…иду, – Базир заставил себя подняться из-за стола. Тело будто бы отказывалось ему служить. – Спасибо за кофе.
–Понравился? – обрадовался Арман, и радость его была совершенно детской.
–Мерзость, – признался Базир. – Но спасибо.
            Арман помрачнел и ничего не сказал. Базир вышел из его покоев в холодный и неожиданно оживлённый коридор. Он шёл как в дурмане, натыкался на людей и магов, вампиров и оборотней, которые, между прочим, даже давали ему дорогу, точно зная, кто Базир есть.
            Вернее, кем его сделали Вильгельм и Арман.
            Вильгельм, которого нет, и Арман, который разрушил его устоявшийся образ мира.
–Что тут…– начал, было, Базир, сообразив краем угасающего сознания, что как-то уж слишком здесь оживлённо в этих коридорах. Рановато для отрядов, нет?
–Здесь церковники, – шёпотом, неуловимым, раздавшимся откуда-то слева…или справа (Базир почему-то не мог сосредоточиться), объяснили ему.
            Церковники? Что значит «церковники»? Базир не успел возмутиться, как сам же и понял: Арман же говорил, что Рене желает переговоров. И встречать их выпала честь Ронове.
            Предателю Ронове. Трусу Ронове. Ронове, которого Базир очень удобно обвинил во всём.
            Церковники были. Всего около десяти, и во главе, конечно, знакомая фигура. Рене, чтоб его! Рене, преодолевший всё! Рене, которого ни взяло ничего и не остановило на пути к цели.
–Приветствуем наших гостей… – Ронове стоял в зале перед церковниками и выглядел даже торжественно-оживлённым. Да и чему тут было удивляться? Вильгельм, а вслед за ним и Арман не поручали Ронове ничего важного. Амбиции же требовали выхода, и Ронове, схватившись, наконец, хоть за какую-то задачу, неожиданно расстарался и выглядел сейчас как настоящий щеголь. Даже мантия его была наглажена до упора, и блестела. – От лица нашего славного Ордена, бросившего вызов настоящему злу…
            Настоящее зло, по мнению Базира, было заключено сейчас больше в Ронове, чем в Цитадели. Базир, не соображая, что делает, протиснулся в залу, не сводя взгляда с Ронове. Счастливого  и   свободного.
            Может быть, ему даже на руку было то, что лже-Стефанию уничтожили. Так его избавили от неудобного напоминания о собственной ничтожности.
            Ненависть внезапно накрыла Базира с головою, он перестал и видеть, и слышать, и соображать. Тело, отдавая последние силы, позволило ему совершить удивительно большой рывок и оказаться безумно близко к сосредоточению зла, имя которому Базир избрал – Ронове.
            Это его любила Стефания. Это её Ронове не защитил ни разу и даже после смерти опорочил. В угоду своему страху.
            Дальше события могли развиваться по-разному. Базир мог в очередной раз разбить нос или лицо своему врагу, который ещё так недавно был ему другом, соратником, опорой. И тогда поднялась бы удивительная суматоха. И тогда точно бы зашептались о том, что старые друзья ни разу не друзья, вспомнили бы и недавний случай с Еленой С.
            Базир мог огрести и сам, если бы Ронове сообразил, если бы увидел ненависть Базира. Но не произошло и этого, да и хорошо, если честно – драка между друзьями – это отвратительно для зарождающегося боевого духа. Уж тем более, если один из этих друзей уже замаран…пусть немного, но всё-таки нет абсолютного доверия.
            Что поделать? Даже знамёна ветшают.
            Но не произошло этого. Не было дано всем любопытным зрелища. Кому-то разочарование, а Арману натуральное облегчение: этого ему как раз и не хватало для полной катастрофы, ведь гибель Вильгельма он отнёс к катастрофе. Да, не показал этого Базиру (а нечего людям знать, что и маги бывают слабыми), но всё же! Это катастрофа. И новый скандал Арману был не нужен.
            Но, хвала всему свету, такой человек как Рене – скользкий тип, ни разу не открывавший до конца никому своих замыслов, был здесь. И его присутствие стало неожиданным решением и погасило ярость Базира. Сообразил этот пройдоха и лжец, или просто учуял грозу? Может быть, зарабатывал очки доверия для всех отступников? Неясно.
            Никому неясно, кроме самого Рене, а он не имеет обыкновения рассказывать.
            Так или иначе, но Рене первый увидел прыжок Базира, и, руководствуясь каким-то внутренним мотивом, предпринял действие. Он просто встал на пути Базира и порывисто его обнял. Так и задержал. Так и осталась ярость Базира в объятиях Рене – ненавистного и проклятого Рене, ставшего для них всех истоком их долгого и страшного пути.
–Брат мой! – провозгласил Рене так душевно, со слезою в голосе, что ни у кого не должно было остаться сомнений: Рене и Базир и правда братья. Кто же знает, что сам Рене не так давно, и месяца не прошло, как распоряжался об охоте на Базира, Стефанию и Абрахама?
            Абрахам не расскажет. Стефания мертва. А Базир обезоружен объятиями.
–Пусти! – Базир пришёл в себя и высвободился, не примериваясь, из объятий Рене.
            Рене не обиделся.
–Брат мой, как раде тебя я видеть вновь! Пусть наши пути разошлись, но я всегда…
            Базир, ощущая на себе заинтересованные взгляды, отошёл к стене, позволяя Ронове, наконец поприветствовать должным образом пожелавших вступить в переговоры церковников.
20.
            Сначала Абрахам думал, что эта боль и открывает порог бесконечности, за которым нет ничего, крое абсолютной пустоты. Он разбирался в видах боли. Она знал её всю, и неважно, физическая она была или душевная –  Абрахам изведал множество ступеней от каждой, и мог отличать боль по вкусу.
            В какой-то момент своей почти устоявшейся юности Абрахам предположил, что боль – есть учение, и что именно от боли человек и маг становится совершеннее, ему очень просто было увериться в этом, а может быть такая уверенность просто смягчала ему его жизнь и давала ощущение избранности? То самое ощущение, которого Абрахаму так всегда не хватало. Ему не удалось стать прилежным учеником, не удалось стать любимцем в Цитадели среди наставников и соучеников, и он избрал свой путь, желая выделиться и обрести идею, понятную лишь ему самому, чтобы никто его в этой идее уже не превзошёл.
            Что ж, почти сбылось. Абрахам примкнул в ряды фанатиков, и всё-таки не сумел сжиться ни с одними хозяевами. Чего уж говорить, если он и с сам с собою сжиться не очень-то сумел? Он искал смерти – в Церкви Животворящего Креста (мир памяти о ней), это некоторые понимали, но не препятствовали, поэтому Абрахам и не вылезал с самых опасных заданий, будь то столкновение даже далёкое от стен Церкви, хоть в Герзау, хоть в Шегешваре, хоть в Ноттингеме…
            Но проклятая смерть не наступала. Приходила боль. Боль от шрамов, боль в пальцах от слишком резко брошенных заклинаний, головная боль от костров, на которых горели отступники от бога, света и креста. Была и внутренняя боль, которая плодилась при каждой демонстрации презрения от соратников, при всяком пренебрежении и при откровенном страхе, а что хуже – в одиночестве.
            Одиночество не побеждало боль. Наоборот, боль его усиливала. В минуты боли, когда воспалялись старые раны, Абрахаму иногда хотелось найти поддержку, кусочек тепла. Правда, он скорее бы умер, чем признал это хотя бы отражению, но это было истиной. Но тепла не было. Да Абрахам и понимал, что не заслуживает его: слишком мало сделано для очистки земли и мира людей от богопротивных тварей, слишком мало он уничтожил врагов креста!
            Какой ему отдых? Какое ему тепло? Какой ему покой! Только боль. Раз за разом.
            И Абрахам заменил весь свой мир на связь с болью. Было то, что облегчало боль: служба идее. Было то, что вызывало боль: невозможность покарать того, кто заслуживал кары. И между первым и вторым пунктом боль физическая.
            Абрахама не брала смерть, но много раз была с ним рядом. Но, похоже, ей было противно забирать его. А может и просто больно?
            Абрахам не знал.
            Когда пламя охватило его тело, Абрахаму показалось, что он обрёл неизведанный прежде покой. Да, его жгло, наступала пора боли, но за нею…за нею не было ничего, кроме успокаивающей темноты и забвения.
            Забвение! Абрахам грезил о нём.
            Но вот боль ослабла. И пламя, которое обвило его тело, и призвано было унести Абрахама точно также в Седой Край, как уносило прежде всех преступников перед крестом, стихло. Его гул остался где-то позади, а Абрахам почувствовал лёгкую прохладу.
            Но он не умирал прежде, а лишь был близок к смерти, и потому не сразу сообразил, что так быть не должно. И только в тот момент, когда перед его лицом, что должно было уже лопнуть от жара, обнажая мерзкую кровавую массу, склонилось другое лицо, Абрахам понял, что сила издевается над ним.
            Он пока не знал что это за сила. Сила добра или зла, креста или Цитадели, а может быть, как и всё в этом мире непонятное, нечто среднее? Абрахам не знал.
            Он увидел над собою лицо – нежное, светлое, чистое…
            Абрахам сообразил, что видит перед собою ангела, а это означало лишь одно: смерть всё-таки сдалась под его напором и приняла его в свои объятия! Да, и покой всё-таки ожидает Абрахама.
–Ловко ты…– промолвил ангел, или кто-то очень не боящийся пламени. Голос у существа оказался нежным и мелодичным, но различить принадлежит этот голос мужчине или женщине оказалось невозможно. Слишком много в этом голосе было чего-то бесплотного, и даже бесцветного.
            «Это горячный бред» – понял с облегчением Абрахам и, кажется, даже попытался улыбнуться.
            Ангел хмыкнул и протянул ладонь…
            Абрахам растерялся. Он не представлял себе загробной жизни. Он знал, что в Священных текстах было сказано о посмертном царстве как о царстве, начинающемся с золотых врат, у которых сидит Страж, что спрашивает ваше имя и смотрит весь ваш жизненный путь, чтобы решить, достойна ли душа идти к небесам и свету, или гнить ей во мраке забвения?
            Здесь было что-то другое. В этих Священных текстах ни разу не было сказано о том, что ангел будет усмехаться вам в лицо или протягивать вам руку.
            Что делать? Проверка? Уловка? Вежливость?!
            Ангел устал ждать решения от Абрахама и сам взял его за руку. Прикосновение его пальцем к плоти, что должна была быть обожжённой, но, как видел теперь Абрахам, осталась абсолютно целой, и даже не пострадала одежда, было невесомым. Но сопротивляться этому касанию было определённо невозможно – пальцы оказались много сильнее и ангел легко поднял Абрахама на ноги.
            Абрахам оглядел себя. Его плоть и одежда действительно не пострадали. Он был облачён в те же дорожные одежды, и даже пыль сохранилась нетронутой на ткани. Интересно, так и бывает в посмертии?
            Его же спутник или спутница – при рассмотрении выяснить оказалось невозможно. Черты лица нежные, тонкие, светлые. Волосы уложены на манер венца, украшены какими-то колосьями, а фигура полностью скрыта за молочного цвета одеянием в пол.
            Вернее, не в пол…
            Оглядев себя, и оглядев невиданное существо, Абрахам, наконец, догадался оглядеться по сторонам. Он увидел не врата, и не небеса, и даже не пламя, и не поле, где пытался отыскать и призвать свою смерть, а всего лишь…ничего.
            Молочно-белое, светящееся ничего. Ноги во что-то упирались твёрдо. Но не было ни начала, ни конца, ни окон, ни потолка…ничего. И полностью свет.
–Я попал в рай? – удивился Абрахам.
            Ангел весело рассмеялся:
–Рай…ад… люди очень любят усложнять всё это. Ты знаешь что-нибудь о Луции Домиции Агенобаре?
            Абрахам честно попытался вспомнить, но имя было слишком заковыристое, и намекало ему об античности, причём о римской, в которой Абрахам, откровенно говоря, не был силён.
–Боюсь, что нет, – признался Абрахам, чувствуя себя крайне неловко. Если бы он только знал, что в посмертии задают такие вопросы, он бы, конечно, почитал бы чего-нибудь заранее, но…кто же знал?!
–А мне говорили, что он был известен, – обиженно заметил ангел. – Хотя, он имел много имён. Может быть, ты знаешь его под другим именем? Нерон Клавдий Цезарь Август Германик?
–Это всё его имя? – Абрахам поперхнулся от удивления. – Какое длинное! Или он не мог определиться?
            Ангел, однако, ждал ответа.
–Нет, – признал Абрахам, – я не могу сказать, кто это был. Или есть. Я не знаю.
            Абрахам давно, надо признать, не чувствовал себя таким невежей. Среди соратников по кресту, а потом и среди путешествия со Стефанией и Базиром именно Абрахам прекрасно знал и мог рассказать очень многие сведения о магии, о кресте, об истории, и краях, что они проходили. И пусть он делал это нечасто, но его знания всё равно ощутимо превосходили знания окружающих его. Ангел же почему-то очень обидно ковырнул по забытому чувству неполноценности и невежества. Стало неприятно. Но Абрахам сделал всё, чтобы это скрыть. Ангел был слугою света – очевидно же! Как и Абрахам.
–А мне говорили! – ангел вздохнул с откровенным разочарованием. – Но да ладно, спрос уж явно не с тебя будет. Суть же в том, что он попал после смерти в светлый мир, однако никак не желал униматься. Его душа была уверена в том, что его отправили в мир грешников.
–В ад? – уточнил Абрахам и пожалел об этом. Взгляд у Ангела стал насмешливым:
–Люди! Ад, рай…как вы всё усложнили. Нет ни то, ни другого. Есть просто посмертие. Но одни верят, что их наказывают, и чувствуют себя наказанными. Другие веруют в покой, и в свою праведность. Вот и отдыхают в вечности.
            Это не укладывалось не просто в Священные тексты, это не укладывалось даже в мировоззрение Абрахама. Он привык: кара господня. Живи добродетелью и попадёшь в покой. Какого же…
–Лукавый! – шевельнулась догадка.
            Но ангел и вовсе расхохотался.
–Его тоже нет. И ничего нет. Есть только бог. И он является в разном обличьи. Мы здесь почитываем ваши Писания. Встречаем много забавного, кстати. Например, о войне тьмы и света, о том, что против бога восстало его же творение!
            Голос ангела снова ушёл в хохот.
–Неужели люди верят, что всемогущая сила не может уничтожить зло? Не может его победить?
–Зло должен побеждать в себе каждый человек, чтобы прийти к свету! – эту истину Абрахам знал наверняка. Именно этими словами он оправдывал очень многие собственные действия. Этому и учил.
–Зачем? – спросил ангел с искренним любопытством. – Если оно удобнее человеку, это не означает, что человек выходит из-под власти бога, поскольку бог это не свет. Это сила, которая рождает и то, и другое. Он и есть то, что вы называете дьяволом. Он и есть то, что вы называете адом. И одновременно – раем. И также одновременно спасителем. Он – это всё.
            Если бы Абрахам был бы на земле, в людском мире, он бы, наверное, потерял сознание. Ему – фанатику, услышать такое было уже чересчур. Все слова ангела выворачивали, будь они правдой, всю его жизнь до нуля. Они низводили её, и самого Абрахама превращали в посмешище.
            Но Абрахам не был в людском мире. Он был нигде. И одновременно он был всюду. Однако это привилегированное для смертного положение означало то, что упасть в спасительный обморок он не сможет.
            А жаль. Было бы очень удобно потерять сознание, затем прийти в себя, и решить, что всё просто привиделось.
–Непонятно, да? – посочувствовал ангел. Или не посочувствовал. В лице его было не только сочувственное смирение, но и что-то ехидное. А может быть Абрахам просто начал проникаться идеей двойственности одной силы и начал сходить с ума.
–Я не знаю, – честно ответил Абрахам. Он прислушался к себе. В этом его состоянии, которое одновременно было никаким и абсолютным, он чувствовал умиротворение. А ещё…он понимал. Понимал, что ему не солгали.
            И даже почувствовал в этом логику. Всё мироустройство стало Абрахаму вдруг понятным. И магия, и Цитадель, и люди, и церковь, и предательства, и верность, и клятвы, и даже Писания, в которых, как сейчас очень ярко чувствовал Абрахам, не было и слова правды – всё вдруг стало логичным.
            Он даже порадовался тому, что умер, потому жить с таким знанием и ощущением точно было не под силу. Абрахам осознал сейчас, как никогда прежде не осознавал, что глупость и невежество – дары высших сил.
            К сожалению, его никто не спросил насчёт его желания. Ангел глянул на Абрахама с усмешкой, и попытался объяснить:
–Вы сами себе выдумали неприятности. Развязали войны… а могли бы и знать, что сын бога сам имел магию, и нёс её. 
–Значит, церковники не правы? – Абрахам хотел возмутиться, хотел накричать на ангела, объяснить, что тот не прав, и ничего смыслить не может, но в нём проявилась неожиданная сдержанность.
–Никто не прав. И все правы, – ангел пожал плечами. – Мы не лезем. Вы не лезьте к нам. Всё просто. Это абсолют, это истина и суть мироздания. Вы сами решите, кто прав, а кто виноват. Вы сами решите, а потом расскажете нам.
            Абрахам мотнул головой – слова ангела ему категорически не нравились.
–Значит, я умер и теперь…– Абрахам попытался отойти от земного. Ему казалось, что у него должно быть новое положение и новая ответственность. И никакого назначения, кроме высшего, не должно тревожить Абрахама.
–Кто тебе сказал, что ты умер? – поинтересовался ангел.
            Пришла пора Абрахама изумляться и хохотать:
–Я сгорел!
–Ну и что? – ангел вскинул брови. – Это плоть. А плоть легко восстанавливается. Мы подумали…
–Мы?! – Абрахам перестал ощущать в себе смирение. Сдержанность магическим образом покинула его.
–Мы, – ангел же напротив стал спокойнее, и даже насмешливость свою отставил. – Какая тебе разница, смертный? Ты всё ещё смертный. Ты можешь сгореть хоть тысячу раз, хоть две тысячи раз – мы тебя пока не желаем видеть. Но зато даём тебе…
–Хватит! – громыхнул Абрахам, но его голос не набрал ощутимой силы, напротив, он утонул в глухоте. Абрахам хватанул ртом воздух, попытался найти звук, но слова не звучали.
–Брань оставь для земных, – посоветовал ангел. – Мы давно за тобой наблюдали, но не решали… недавно, лишь недавно за тебя попросили. Попросили поднять к нам, попросили дать тебе путь, ибо ты свой уже потерял.
            Попросили? Потерял путь?
            Допустим про путь – правда. Но «попросили»?
–Кто? – звук появился. Абрахам неожиданно охрип. Он не мог понять, кто и зачем мог за него попросить? За него никто и никогда не просил! Его презирали. Его ненавидели. Его боялись. Кто мог…
–Здравствуй, Абрахам, – ответ пришёл из-за спины. Абрахам круто повернулся, боясь взглянуть в лицо той, кого уже узнал по голосу.
            Он не хотел видеть этого лица, но в то же время он очень надеялся, что хотя бы похоронить её смогли по-человечески. И всё же…
–Стефания? – верить не хотелось. Но это её лицо, не изуродованное смертью, нетронутое гниением, не задетое обидой, кровью и бледностью. И облачённая в такую же молочно-белую одежду, также в пол, также скрывающую фигуру.
            Она улыбалась. Но не радостно, а с грустью, со светлой, но всё-таки с грустью.
            Абрахам не выдержал, отшатнулся. И тут же испугался, что задел первого ангела, который как раз должен стоять позади него, обернулся в испуге, но никого не увидел. ангела не было. Он обернулся опять…Стефания осталась.
–Боже…– не выдержал Абрахам. – Это ты?
–Я, – Стефания виновато улыбнулась. – Всё ещё я. Всё ещё на свету.
–Стефания! – Абрахам не знал, что сказать. Извиниться? Так она сама виновата. Она же его вынудила себя убить! Накричать? Так она уже искупила свою вину. Что с нею сделать? Что сделать с собою?! – Это ты попросила за меня?
–Я…– Стефания потупилась на мгновение, – всё так. Надеюсь, ты не будешь в ярости за это? Ярость тебе не поможет, а они…
            Она сделала неопределённый жест головою, видимо, пытаясь обозначить какое-то направление. Абрахам, однако, понял её.
–Ты предала меня! – злость на короткое мгновение полыхнула в нём, но тут же угасла, словно спичку затушило дуновение нервного ветерка. – Ты вынудила меня поступить так, как я поступить не хотел. Но я поклялся бороться с…
–Со всеми, – кивнула Стефания. – Я не снимаю своей вины. Но ты здесь не по этой причине. Как, впрочем, и я.
            Она вдруг невесело усмехнулась, но не успел Абрахам уточнить, что она имела в виду, как Стефания зачастила, словно спешила сказать всё, чтобы ничего не забыть:
–Но ты отрёкся от любого пути! Ты выбрал смерть, смерть! Это очень легко – умирать. Но жить? Ох, попробуй жить. Ты здесь, потому что я просила – да, это правда, ненавидь меня ещё сильнее, но я просила за тебя. Я думала, что они не услышат, но они услышали, и почему-то позволили… да, позволили!
            Стефания вдруг осеклась и уже тихо, с расстановкой, очень ясно закончила:
–Ты здесь потому что ты должен пройти путь. Любой путь. Ты имел идею служить Цитадели, что ж, ты разочаровался, имел право. Пришёл в Церковь, но отошёл от неё, потом убил меня… и попытался умереть сам. Абрахам, так нельзя. Ты не представляешь, какая это ловушка, на вечность ловушка! Пройди хотя бы один путь до конца. Хотя бы одну борьбу, Абрахам! Ради себя и своей души. Нельзя метаться так, как ты. Найди покой в людском мире и тогда сможешь уйти.
            Абрахам молчал. Время слов кончилось. Он, решивший однажды за неё, теперь сам попал в свою же ловушку – она отплатила ему тем же. В этом не надо было сомневаться, учитывая происходящее.
–Твоим именем пользовались после твоей смерти! – Абрахам сказал это, надеясь уязвить её больше, чем она уязвила его самого.
–Знаю, – вздохнула Стефания, – я видела её мельком. И Вильгельма.
–Мельком? Вильгельма? – Абрахам встрепенулся. – А что…
            Он не знал, имеет ли право он задавать такие вопросы, а учитывая всё, что ему сказал ангел, не знал, хочет ли вообще знать. Похоже, правда колется куда больнее, чем он предполагал.
–Что с ними? –  Абрахам решил закончить свой вопрос максимально безобидно.
–Они пошли дальше, – отозвалась Стефания неожиданно мрачно. Её взгляд прошёл куда-то сквозь Абрахама, но она вынырнула из задумчивости, спохватилась. – Услышь меня, и можешь мне поверить! Ты не пойдёшь в смерть, пока не дойдёшь до конца, до логического итога своего пути. Ты всегда говорил, что отдаёшь свою жизнь силам, только менял их имена…так вот, силы приняли твою жертву и не позволяют тебе решать о своей жизни. Ты жив, и будешь жить. Но не медли, послушай моего совета!
–Почему же? – Абрахаму вдруг стало весело. Всё происходящее напоминало собою жесточайший абсурд и самый сумасшедший розыгрыш. Впрочем, Абрахама никогда не разыгрывали. В детстве у него не было друзей, в юности компании, а потом грозная слава сберегла его от людского.
–Ты далёк от тела, – просто ответила Стефания. Её насмешливость Абрахама ничуть не трогала. –  Знаешь… ты можешь мне не верить, но чем дольше ты здесь, тем будет больнее возвращаться. А возвращаться придётся, потому не медли, Абрахам. Всем, что было во мне хорошего молю.
            Он её убил, а она…
            Нет. Не так. Она вынудила его себя убить, а он теперь слушал её мольбы? Бред. Милосердие? Совесть? Боль?
–Почему? – спросил Абрахам и вдруг сделал шажок к Стефании. Очень маленький, словно просто с ноги на ногу переступил, но её черты тотчас же стали словно бы расплываться. Абрахам понял, отошёл назад, черты Стефании мгновенно прояснились, стали чёткими.
            Стефания снова ничего не сказала на этот счёт, и сказала как ни в чём небывало:
–Бог считает тело  величайшим даром душе. Поэтому младенцы появляются в этом мире с криком – им больно. Поэтому и ты вернёшься с болью, но ты с болью знаком, значит, не испугаешься.
–Даром? А как же…– Абрахам хотел съехидничать, припомнить из Писания, что вообще-то завещано было заботиться прежде о душе, а только потом о теле и доме своём.
            Но почему-то промолчал. Какой смысл было говорить, если слова, смысл, суть и логика всё равно были не на его стороне? С таким же успехом человек, получив козьим копытом на пасеке, мог бы возмущаться, что он не так планировал получить увечья, что ждал он пчелиных укусов и прочее…
–Я могу вообразить здесь всё, – Стефания обвела рукою молочно-белое пространство. – Особенно люблю представлять рисовую кашу.
            Она что-то сделала, как-то повела пальцами, словно бы вытаскивая из молочного пространства какой-то комок, мгновение…и словно бы невидимая рука удержала услужливо между Стефанией и Абрахамом металлическую чашку, полную густой, тёплой рисовой каши.
–На молоке, – грустно сказала Стефания, – с кусочком сливочного масла и сахаром… ещё тёплая, не подгорелая.
            Абрахам покосился на тарелку. Он пока не очень понимал, но ощущал подступление трагедии.
–Никогда не любила рисовую кашу, – призналась Стефания, не отрывая взгляда от тарелки. – Но сейчас мне нравится на неё смотреть. Именно смотреть. Большего мне не дано. Я даже запаха не чую.
            Вот она – трагедия. Только сейчас Абрахам почувствовал запах рисовой каши, и молока, и масла…
–Это всё для тела, –  продолжала Стефания. – И вкус, и запах. Понимаешь?
            Казалось, она готова была заплакать, но, надо признать, Абрахам, прочувствовав в одно мгновение эту трагедию, настоящую трагедию, не мог бы её винить за слабость, хотя вообще не любил слёз.
–Стефа…– Абрахам шагнул к ней, не задумываясь, и, о чудо, черты её остались чёткими, – Стефа, зачем ты заступаешься за мою душу? Зачем ищешь мне спасения? Ведь я…
            Он сглотнул.
–Ведь ты…
–Это неважно. Со мной всё кончено, я пропала, – Стефания смотрела внимательно, словно искала какого-то ответа в глазах или в лице Абрахама, а может быть, и видела уже что-то? По факту, Абрахам уже решил, только нужно было это довести до конца. – Но я пропала, а ты ещё нет. Я увидела, я просила, и теперь умоляю тебя позаботиться о себе. О своей душе. И, может быть, в посмертии, ты ещё простишь меня, и поймёшь…
            Она моргнула и пропала. Абрахам даже вперёд бросился от неожиданности, затем отбежал назад, но тщетно – она не появлялась, испарилась, стала ли такой же молочной пустотой или не было её вовсе?!
            Ответ пришёл снова из-за спины. Уже знакомый (наверное тот же) ангел сказал:
–Она здесь застряла. Вы, кажется, называете это чистилищем?
–Застряла? – Абрахам обернулся. – Но как? Почему? Что…
            Он провёл рукою по лицу, пытаясь снять с лица усталость, пытаясь ненадолго успокоить зрение, которое так и не могло привыкнуть к отвратительной молочно-белой пустоте.
–Её не похоронили, – жёстко ответил ангел. – Её тело не упокоено. Оно предано земле наспех, но ни одной слезы над ним не пролито. Значит, что ей, как мне, и многим другим, блуждать здесь вечность, блуждать между смертью и посмертием.
            Абрахам попытался сказать, что-то утешающее или же что-то разумное, но ангел прервал его попытку:
–Довольно! Вы здесь, дорогой друг, и без того слишком долго. Вам пора. Вы слышали – за вас просили, бог отозвался на её голос, уж не знаю почему – его воля, но ваша смерть далека. Боритесь! Сгиньте за идею, ибо ваша жертва наконец-то принята.
            Ангел указал Абрахаму влево. Абрахам сделал шаг в сторону, но остановился, глянул на ангела с неуверенностью:
–Куда мне идти? И что делать? На чьей стороне оказаться?
            У него не осталось собственных идей. У него не осталось собственной веры. Ему показали бессмысленность и в то же время наделили смыслом. Он понял, что неважна уже суть, важна лишь сама борьба. Потому что в борьбе и есть жизнь, та самая жизнь, которую Абрахам отдавал несколько раз в молитвах, в присягах, но всегда был уверен, что высшая сила его не слышит.
            Услышала.
 Для этого надо было лишь убить Стефанию. Переступить через свою жалость. Абрахам скорее бы по-настоящему умер, чем признался бы в том, что испытывал безумную жалость к девчонке, что запуталась, что вынудила его на своё убийство.
–Удобно, – одобрил ангел, – очень удобно ждать решения у других. Но нет, я тебе не скажу куда идти. Я скажу лишь, что самый лучший способ выбрать путь – идти туда, где есть те, кто в тебе нуждается.
            Кто в Абрахаме нуждался? Его не выносили соученики. Его оставили давным-давно родители, он не обрёл друзей…
            Обрёл. Просто потерял. Рене не был ему другом – это конечно. Про Ронове и вовсе вспоминать не хотелось. Стефанию он убил, чтобы та не ошиблась. Но остаётся одна душа, одно несчастное, насквозь замученное всеми их предательствами и обманами существо – Базир.
            Базир, который сейчас на стороне погибшего Вильгельма, присоединившийся к тем отступникам, к которым шла Стефания в последний вечер своей жизни. Как же всё сложно. Но кто запутал это? Не бог, не церковники в общем, не Цитадель, а её представители. Каждый по отдельности, а не всей кутерьмой.
            И Абрахам тоже был причастен к этому.
–Выбрал? – с насмешливым сочувствием спросил ангел. – Идли ещё подождать? Мне в общем-то всё равно. Тебе страдать…
–Выбрал, – твёрдо ответил Абрахам и даже кивнул.
            И его тело снова настигла боль. Это была такая боль, от которой вся молочно-белая пустота расступилась, разорвалась уродливыми клочьями, заменилась чем-то кровавым и чёрным. Потянуло на какое-то мгновение заманчивой свежестью, затем свежесть изгнал запах гари, но миг-другой, и…
            Абрахам куда-то упал. Боль отошла от его тела, оставила его лежать ничком на полу. На деревянном полу. Где-то, совсем близко, но словно бы сквозь толстый слой ваты кто-то вскрикнул:
–Ох ты ж…
            Кто-то выругался, кто-то взвизгнул. А кто-то смутно знакомый и меланхоличный призвал всех к порядку. Затем зашагал очень твёрдо и решительно к Абрахаму, поднял его за волосы, заглянул в измученное, покрытое копотью лицо, вздохнул:
–Ко многому меня жизнь готовила, но не к такому. Я даже не знаю что сказать, Абрахам.
            Глаза Абрахама привыкли к нормальному освещению, взгляд стал осмысленным, сосредоточился на незнакомце, наконец опознал его черты. Арман! Ближайший сторонник Вильгельма.
            И…кто за его спиной? А самое главное, что за запах плывёт по комнате?!
            Арман тоже ощутил запах, вскочил, выпуская Абрахама, забранился:
–Ну вот! Подгорела рисовая каша! Кто её теперь есть будет? Кто вас всех просил отвлекаться?
            «Боже, как же ты жесток и груб…» – подумал Абрахам, прежде, чем потерять сознание.
21.
            Казалось бы – ну упал человек из ниоткуда и упал. В конце концов, очень много историй этого мира начинаются именно с падения, чего же суету наводить?
            Но весь штаб отступников забурлил. Известие разнеслось мгновенно. Во-первых, потому что это было падение не совсем человека, а мага. А во-вторых, слава у этого мага была тёмной.
            Арман, конечно, попытался по долгу здравомыслия навести относительный порядок. Он не знал, откуда и с какими намерениями пожаловал к ним Абрахам, и до выяснения этого вопроса желал бы относительной тишины. И сначала Арман честно попытался эту самую тишину навести. Но не получилось – штаб не желал угомониться, всё более безумные слухи расползались по его углам, и это подтолкнуло Армана к более радикальным действиям: он попросту наорал, не особенно выбирая выражений на первых встречных, и посоветовал не упражнять ум слишком сложными задачами. Вильгельм бы такого, вне всяких сомнений, не одобрил. Но Вильгельма не было. Его насовсем не было. Был Арман. А у Армана была ответственность, которую он не очень-то желал.
            Следующий шаг оказался проще – Абрахама – бессознательного и непредсказуемого перенесли в покои. Тщетны предположения, не подкреплённые ничем разумным. А что-то разумное можно было получить лишь после прихода Абрахама в сознание.
            Арман пока не знал, как он относится к появлению Абрахама в такое время и в таком ошалелом виде. Здесь явно оказались замешаны высшие силы, но чего они желали? К чему вели? Играть с высшей силой, получать от неё порицание или похвалу Арман не любил – его устраивало, что высшая сила не вмешивается в дела земные. И тут – пожалуйста, получите доставку – Абрахам обыкновенный, из пустоты выпавший на пол во время вашего скромного обеда…
            Тут было над чем подумать. Но Арман чувствовал, что явление Абрахама – это, скорее, благая весть, но в этом стоило убедиться. Всё упиралось в одну фигуру, и это походило на издевательство.
            Но если Арман крепко размышлял, ожидая с затаённым предчувствием пробуждения Абрахама, то остальной штаб всё равно бурлил. Так, например, рыжеволосая, очень шумная Фло уверяла, что появление Абрахама – это ловушка от Цитадели:
–Он же нас нашёл! Он хочет сбить нас с пути. Я считаю, что его надо сковать цепями! – рассказывала она всем и каждому.
            Донесли Арману. Он мрачно взглянул на доносчика, выругался и нагрузил, как бы случайно, Фло ещё большими делами:
–У нас битва на носу, если есть время болтать, пусть будет время и на помощь целителям.
            Фло была нейтрализована, но шёпотом её мысли, в той или иной степени, порою искажённые, блуждали по коридорам, тревожа Армана. И не нужно было ждать дней и недель – слухи оказались быстрее любого известного вещества, и растеклись по всему штабу меньше, чем за час.
            Другие, как, например, Минира, были уверены, что Абрахам пришёл за искуплением. Минира могла разочароваться в Церквях и в Кресте, но в её душе уже отпечаталось что-то , навечно связывающее Миниру с мыслью о поиске искупления для всех.
–Он хочет смыть грехи. Он понял, что наша борьба справедлива! – Минира не молилась давно, но в эти секунды её лицо как будто бы освещалось благословением света.
            Арману донесли и об этом. Он подумал, и решил Миниру не наказывать – слух был полезный, и даже если Абрахам по-прежнему им всем враг, или не до конца друг – лучше не знать об этом всем подряд, как не знать о том, что в их штаб есть доступ.
            Оборотень Уэтт был настроен мрачнее прежнего. Отсутствие вампира Марека, посланного на опасное задание, давало о себе знать. Эти двое насмешничали друг над другом, часто даже совсем не беззлобно, но именно эти насмешки сложили между ними определённую дружбу, и теперь, когда судьба Марека была туманна, Уэтт сам стал мрачнее и злобнее. Уэтту всё казалось происком зла и предвестием мрачности, поэтому и об Абрахаме он высказался соответствующе:
–Предатель устал метаться!
            Арман, когда ему донесли и об этом, вздохнул, и также нагрузил Уэтта множеством полезной работы, чтобы оборотню некогда было думать, и, уж тем более высказываться.
            Если для одних появление Абрахама было знаком блага, для других – поводом к размышлению, для третьих – уверенностью, что всё пропало или близко к этому, то были и те, кого появление Абрахама потрясло ещё больше.
            Так Рене – нынешний глава Церкви Святого Сердца, самой большой по численности и власти среди церковников, в прошлом – соратник Абрахама и предатель этого же Абрахама, прибывший так неудачно для переговоров о грядущей войне с Цитаделью – занервничал.
            Рене слишком хорошо знал Абрахама и понимал, что не в природе мага-фанатика забывать о прошлых обидах. Он припомнит. Обязательно припомнит, а припомнив – явит кару.
            Рене так испугался, что даже подумывал об отступлении в Церковь. Но всё-таки взял себя в руки: отсутствуя, он мог потерять ещё больше. Он мог потерять информацию, а Рене скорее бы предпочёл потерять левую руку, чем такой важный источник.
            В конце концов, изощрённый ум Рене победил панику, и бывший цепной пёс владык павшей Церкви Животворящего Креста решил искать помощи у недавних своих друзей. Те, надо заметить, выглядели так, словно очень нуждались в чьей-то дружбе.
            Ронове, узнав о появлении Абрахама, которого сам считал уже сгинувшем, даже протрезвел. У него тоже было в чём виниться перед магом и недавним соратником, слишком много трусости и предательства наблюдал Абрахам от Ронове. К тому же Ронове чуял, ещё не до конца пропитым инстинктом охотника чуял, что Абрахам припомнит ему и за Стефанию: либо за то, что не сберёг её, либо, что ещё хуже –  за то, что спекулировал на её имени.
            Ронове очень боялся неизбежной встречи с Абрахамом, и ощущал себя загнанным в клетку. Он пытался понять, как же это произошло, ведь всё, кажется, наладилось, и даже история с девчонкой Еленой С. уже подзабыта в стенах штаба! Ан нет, не было тебе, Ронове, покоя и уже не будет!
            Что касается Базира – тот переживал глубокую внутреннюю драму. Его мир рушился вокруг раз за разом и не было никакой возможности это предотвратить. Базир уже не верил ни во что и никому. Он очень похудел, под глазами залегли уродливые болезненные тени, снов не было – была лишь бесконечная серая липкая муть, напоминавшая бесконечную паутину. Базир держался за счёт работы, и за счёт поддержки вокруг себя, и появление Абрахама – ещё такое неожиданное – выбило всё, что оставалось в Базире.
            Рене решил действовать. Он начал с Ронове, как с более слабого. Расчёт был сухой: за это время Базир успеет ещё известись и станет более податливым и лояльным к Рене. Ронове же был слабее и покорнее, и трусливее.
            Рене выловил Ронове в проулках коридора и жестом пригласил пройтись вокруг здания. Ронове от такой наглости и от собственного испуга послушался и выскользнул вслед за вчерашним своим другом.
–Ну, друг мой, все в сборе, – весело начал Рене, когда Ронове нагнал его. – И ты, и Базир, и я, и даже Абрахам.
            Ронове веселья Рене не разделял.
–Жаль только, – продолжил церковник, – Стефания не дожила до этого момента! Ох, невинная душа. Мы все запутались, увязли. Но наша ли в том вина?
            Вот эти слова уже были ближе Ронове. Он чувствовал, как подступает решение, какое-то решение, до которого он сам не дошёл,  но в котором отчаянно нуждался.
–Есть и наша, – осторожно заметил Ронове. Теперь они стояли друг против друга. Двое – привыкшие выживать. Двое – оставившие позади и честь, и совесть, и мораль, и дружбу.
–Но есть и сила обстоятельств, – церковник посерьёзнел и стал говорить тише. – А ещё есть чужая сила. Сила, решившая, что может властвовать над нашими жизнями и определять нам путь! Судить нас, клеймить нас…  всё ли от нас зависело?
            Ронове молчал. Он привык, что за подобным тоном ничего хорошего не кроется. В последний раз Вильгельм говорил с ним именно таким тоном, когда убеждал жениться на лже-Стефании, которую сам же и убил на церемонии фальшивой свадьбы.
            Но Рене не мог знать этого. Он привык к прошлому, к прежнему Ронове, и говорил с ним так, как раньше, когда убеждал охотиться на Абрахама, Стефанию и Базира и поддерживать легенду о борьбе самого Рене со злом, и говорить о нём, как о единственном, кто может вести церкви.
            «Он меня использует. Они все меня используют» – откуда взялась эта мысль, а главное – зачем? Ронове не знал. Он почувствовал только резь где-то в голове, которая, впрочем, мгновенно прекратилась, но этот миг боли отрезвил что-то зарождающееся.
–Не всё, – продолжал Рене, слегка удивлённый тем, что Ронове не цепляется за намёки. Церковнику пришло в голову, что его недавний соратник просто допился и перестал эти самые намёки улавливать. – Мы хотели жить. Хотели бороться. И ты, и я – мы совершили много ошибок, и многое потеряли, но теперь нам нечего делить. Абрахам придёт спрашивать и с тебя, и с меня. Причём сделает это так, словно сам он безгрешен, и с него не спросит уже никто.
            И снова глупое мрачное молчание.
–Нам надо объединиться, – прямо сказал Рене. – Тебе и мне. И если Абрахам призовёт нас с тобой к ответу, то мы призовём его. Где его хвалёная доблесть? Где его борьба со злом? Где его ответы за боль и разрушенные судьбы? Наши судьбы? Мы расскажем всем соратникам…всему штабу, что Абрахам далеко не…
            Ронове вдруг криво усмехнулся. Рене предположил, что это отклик на его мысль, и ободряюще улыбнулся в ответ, но Ронове вдруг отозвался совсем иначе:
–Без меня!
            Этого Рене не ждал. Он думал, что Ронове, как и всегда, схватится за любую возможность, чтобы спасти свою шкуру. Не может же он не понимать, что Абрахам припомнит им всё и нужно как-то сыграть на опережение, чтобы сохранить остатки своего положения?!
–Ты, видимо, не понял, – мягко укорил Рене, – я могу объяснить тебе чуть понятнее.
–Я понял, – заверил Ронове, – я просто…
            Он прислушался к себе, да и вообще впервые настолько серьёзно задумался о том, что он, собственно «просто». Равнодушен? Нет. Равнодушия нет. Равнодушие – это милость, которую ему никто не даровал. Разочарован? Нет. Разочароваться можно было ему лишь в себе, а это Ронове уже успел сделать давно.
–Устал, – нужное слово было лёгким и страшным. Оно отозвалось с готовностью, вспыхнуло алым цветом. Цветом пожарища. Цветом крови Стефании и лже-Стефании. Цветом вспыхнувшего стыдом лица Елены С…
–Абрахам тебя сожрёт! – Рене продал себя. Он не ожидал, что Ронове окажет вдруг сопротивление ему и предлагаемому спасению. Это было невероятно, и он не сдержался. – Сожрёт живьём!
            Но Ронове и здесь пожал плечами:
–Ну и пусть. Я думаю, он устал не меньше меня. Кто-то, в конце концов, должен разбить наш узел и эту паутину.
            Рене не попытался задержать не оказавшегося прежним Ронове, и лишь безмолвно досадовал, глядя в ссутулившуюся его спину. В прежние время Ронове был статен и гордился ровной красивой осанкой, а теперь?
            А теперь случилось невероятное. И прежде всего, это невероятное касалось Ронове и совсем не в области ровной спины. Он боялся Абрахама, но связываться с Рене, пусть даже ради спасения, он не желал. Хватит с него. Когда-нибудь нужно и ответить за всё. Базир был абсолютно прав, когда врезал ему! Каждый раз был прав – сам себе Ронове это признавал. Страх перед Абрахамом не оставлял его, но в эту минуту Ронове чувствовал, что поступил очень правильно, как, может быть, уже не поступал очень давно.
            Базира выловить оказалось труднее. Он был востребован, а ещё – нелюдим. Перемещаясь быстрой тенью, он перехватывал дела и нагружал себя чем угодно, лишь бы отвлечься и не думать. Дела, кстати, выполнялись из рук вон плохо, и если бы не Глэд и Уэтт – молча страхующих его, все заметили бы несостоятельность Базира. А так он, обещая тут и там помощь в организации того или иного подготовительного дела, тут же забывал об обещании. Бумаги, взятые для заполнения и переписей присутствующих и разосланных для заданий, валились из рук, путались…
            Он нагружал себя делами, но не мог их выполнять. Мысли побеждали руки. Пальцы дрожали, мысли уходили далеко, на бумаги падали чернильные кляксы. Глэд переписывал за ним – Уэтт  не умел писать и даже имя своё, как подпись, мог начертать с большим трудом. Уэтт выполнял подвижные задания: бегал, командовал, распоряжался, решал…
            Когда же Базир спохватывался, вскакивал вдруг в ту или иную комнату, то обнаруживал, что всё или выполняется или уже выполнено. Узнав это, Базир качал головою, бормотал под нос, что совсем этого не помнит, и получал удивлённо-сочувствующие взгляды в спину: надо же, заработался, бедняга!
            Даже Арману Глэд попытался соврать и при его вопросе, что делает Базир, ответил:
–Он работает буквально на разрыв, и…
            Под внимательным взглядом Армана Глэд, конечно, сразу сдался, понял, что заврался, прикрывая Базира и выставляя свою инициативность и инициативность Уэтта за распоряжения Базира, и возмутился:
–Ему просто надо прийти в себя! Что мы – нелюди какие?
            Арман отмахнулся и посоветовал в присутствии Уэтта про нелюдей не говорить – без Марека оборотень сделался неподатлив к штукам.
            Но тот, кто хочет, то найдёт. Рене выловил Базира и понял, лишь взглянув на несчастного, что тот нуждается не в спасении, а в покое.  Пришлось пойти на чуть большую хитрость, чем рассчитывал Рене.
–Я хотел покаяться перед тобой и Стефанией, – в эту минуту голосу Рене, слезам, что явно звучали в нём, мог позавидовать даже самый искренний и скорбящий человек. – Я столько заставил вас перенести! Я верил, что вы стали мне врагами. Вы не пришли ко мне. Вы бежали… куда? Зачем? Друзья так не поступают, и я вынужден был…
            Рене осёкся. Рыдания душили его, и лишь Господь Всемогущий знал цену этим настояще-ненастоящим рыданиям, в которых была всё-таки скорбь, но больше было желания выжить.
            Лицо Базира, которое Рене так часто находил маской, дрогнуло от жалости. Прежде Базир относился к нему весьма скептически и прохладно, но сейчас, когда мир рушился опять и снова, когда у Базира не было и одной опоры…
            Если Стефания, что умерла на глазах Базира, была ненастоящей, если Абрахам убил настоящую, руководствуясь бешеной верой в то, что поступает по отношению к ней же милосердно, если не осталось в этом мире неперевёрнутой правды, то, быть может, и Рене это касается? Что если он не мерзавец, забравший себе чужую славу и перенёсший свои злодеяния на них?
            Почему этого не могло быть? Разве это менее вероятно, чем подлог Стефании? или чем её убийство из «благих» побуждений?
–Мы все ошиблись, – прошелестел Базир. – Мы все натворили дел, но мы ведь так не хотели!
            Эта мысль висела в нём невысказанным отравляющим всё ржавым крюком. Они не хотели, в самом деле не хотели зла. Они хотели бороться: сначала показать истинное лицо Церкви Животворящего Креста миру церковников, затем бороться со злом Цитадели и павших Церквей, а в итоге не пришил ни к чему однозначному, увязли в крови и в предательствах, в собственной низости и подлости утонули.
–Увы, – Рене перестал рыдать. – Увы… Мы почти воссоединились. Ты, я, Ронове, Абрахам теперь тоже.
            Рене замер – ждал реакции. После провала с, казалось бы, абсолютно решённым и предсказуемым Ронове, нужно было быть начеку.
            Руки Базира сжались против воли в кулаки.
–Я убью его! – тихо, и от этого ещё более страшно пообещал Базир. Рене почувствовал, как по спине пробежал холодок радости: о ком бы ни шла речь, ему на руку!
–Ронове, – ответил Базир, подумал, и добавил, – и Абрахама, если смогу.
            «Сколько же я пропустил?!» – ужаснулся Рене. Это же Базир! Базир, говорящий об убийстве. Человек с прозрачным взглядом, в котором когда-то была лишь насмешка и холодность ко всему. Базир, которого, похоже, всё-таки сломали. И сделал это не Рене, не его церковники, а друзья самого Базира.
–Но за что? – спросил Рене.  – Нет, я понимаю, что Абрахам – это далеко не апостол, но ты же был к нему привязан. А Ронове трус, но он снова с вами. И…
–Абрахам убил Стефанию, – безразличным голосом промолвил Базир. это безразличие стоило ему больших усилий, не будь его, отпусти Базир последний контроль, который способен был ещё соблюдать, и его голос зазвучал бы отвратительно высоко.
            Вот тут Рене растерялся. У него была другая информация. По лицу Рене Базир понял, что сказал что-то не то, и разум вернулся к нему. Базир снова овладел собою и попытался вывернуть ситуацию:
–Как я…и как Ронове. Мы все не уберегли её.
–А…– Рене сделал вид что поверил. Он знал, что такое ложь и пользовался ею прекрасно. А заодно видел, когда ему лгали. Из Базира, по крайней мере, в таком состоянии, получался очень плохой лжец.
            Но Рене мало беспокоила мёртвая девка. Он увидел в Базире ненависть к обоим своим недавним соратникам, и понял, что объединения Абрахама и Базира можно не опасаться. Эти двое не сыграют против него. А если будет очень плохо или будет возможность, то можно попробовать стравить пораньше  и вообще не беспокоиться о своём благополучии.
            Рене уже был готов идти, довольный итогом проведённой работы, когда Базир попросил:
–Рене?
            Как неуверенно звучал его голос! Как дрожал!
–Да? – Рене понимал, что неизвестно, как ещё сложатся обстоятельства, силой которых он пытался привлечь Ронове на свою сторону, и потому обернулся к Базиру без ехидства и насмешки.
–Исповедуй меня, – попросил Базир. – Мне кажется, я больше не могу.
            Рене мог отказать. Мог сказать, что Базир давно уже отрёкся от креста и служит теперь непонятно кому, что Рене не обязан оказывать такую услугу, но, опять же – как по-разному могли сложиться обстоятельства! И стоило ли разрушать хрупкий мир с Базиром, отказывая ему в такой малой просьбе?
–Не посылает Господь испытания большего, чем ты можешь вынести, – ответил Рене как можно мягче, – но на правах твоего старого друга я могу тебя исповедовать.
            Рене снял с шеи увесистый крест, вытянул с ним руку и предложил:
–Вставай на колени, и исповедуйся. Вряд ли в вашей дыре есть что-то получше. Расскажи о том, что тебя тревожит, и я прочту над тобой Покаяние. Забыл совсем?
            Базир поколебался. Затем признался:
–Как мне быть? Я хочу исповеди, хочу покаяния, но не хочу, чтобы ты слышал мои слова, мои грехи и мои мысли.
            Так было недопустимо. Рене мог бы даже оскорбиться, что Базир подвергает сомнению служителя креста! – проводника и толкователя воли небесной. Но Рене, опять же, очень хорошо умел адаптироваться к обстоятельствам и не замечать некоторых вещей. Он рассудил, что доверие Базира ему дороже, чем сиюминутное выяснение и скандал, и решил:
–Тогда исповедуйся про себя. Владыка милостив и услышит, если ты будешь искренен.
            Базир кивнул с благодарностью, взгляд его прозрачных и холодных долгое время глаз будто бы потеплел. Он опустился на колени, губы его зашевелились в беззвучной, и, как прекрасно понимал Рене, в важной и страшной исповеди. По лицу Базира текли слёзы. Упав на дно собственных чувств, не умея справиться и найти опору, Базир пытался, может быть, в последний раз собрать себя из осколков, собраться для новой борьбы.
            Рене вздохнул. Он давно не выполнял своего долга как церковника, посвящая себя интригам и удержанию власти. Но основы помнились, и слова сами зазвучали в глухоте комнаты:
– Confíteor Deo omnipoténti, beátæ Maríæ semper Vírgini, beáto Michaéli Archángelo, beáto Joanni Baptístæ, sanctis Apóstolis Petro et Paulo…
            «Никого не забыл? Владыка, Мария, Михаил, крестители, два апостола…» – Рене судорожно соображал, заодно наблюдая за тем, как меняется лицо Базира, какое страдание залегает в его чертах. О чём он, интересно, всё-таки просит?
– Mea culpa, mea culpa, mea máxima culpa… – прошептал Базир следом за Рене, открывая глаза, но едва ли видя перед собой крест или Рене.
            Наконец, к облегчению Рене, пришло время для последнего «Amen» и Базир поднялся с колен, может быть и не до конца готовый, но очистивший мысли. Как важно самовнушение! Базир когда-то не верил в крест, но когда пришёл час поиска спасения для кипящего совестью и яростью разума, уверовал опять. А может быть впервые уверовал по-настоящему и поднялся готовый идти дальше по пути, что ещё не знал и не видел.
            Наступило неловкое молчание. Рене не знал как себя вести, Базир, видимо, тоже. Но кто-то должен был отреагировать, и Базир нашёлся:
–Спасибо. Не знаю, что будет дальше, может быть, зря я тебе открылся и опять пытаюсь поверить, но сегодня мне есть, за что тебя  благодарить.
–Избавь меня от благодарностей, – усмехнулся Рене, – они нынче и ломаного медяка не стоят. Это было моим долгом. Помни об этом.
            Пока Ронове поражался своей смелости в отказе от союза с Рене, и ужасался этой же внезапной, такой несвоевременной смелостью, а Базир пытался умолять высшую силу о снисхождении к своей насквозь грешной и запутанной душе под внимательным надзором Рене, Абрахам открыл глаза.
–Даже не знаю: радоваться мне этому или нет, – признался Арман, не покидавший Абрахама  всё это время. – Без шуток только!
            Предостережение было лишним. Абрахам и Арман оба были воителями. И даже если не учитывать состояние Абрахама в эту минуту, оба предпочли бы попытаться поговорить сначала, а уж потом громить друг друга пламенем и прочей боевой магией.
–Сам не знаю, – ответил Абрахам и принюхался, – рисовая каша? Мне не привиделось?
–А? – вопроса такого рода Арман не ожидал. – Ну да. Тебе принесут, если хочешь. Свежая, на молоке, с кусочком сливочного масла. Хочешь?
–Стефания хочет, – ответил Абрахам, и почему-то слабо улыбнулся, – именно такую.
            Арман осторожно кашлянул:
–Слушай, я понимаю, что ты, возможно, пережил что-то…травмирующее. Но Стефании больше нет. Ты сам уничтожил её. Помнишь? Её нет. Совсем нет. А каша есть. И тебе её могут принести.
–А там наоборот, – доверительным шёпотом отозвался Абрахам, – там нет каши, но есть Стефания. Она представляет её, но не может съесть.
            Арман поперхнулся. Слова Абрахама напоминали бред сумасшедшего или человека в горячке. Между тем на сумасшедшего Абрахам не походил. Да и вообще на больного. Только бледность…
            Но надо было как-то реагировать, и Арман, решив для себя, что Абрахам сумасшедший, спросил очень вкрадчиво и аккуратно:
–А «там» – это где?
            Абрахам сел на постели. Эта постель принадлежала вампиру Мареку – он, несмотря на свою вампирскую сущность, предпочитал спать не в гробу, а по-человечески, в постели. Да и вообще вёл себя так, словно ничего с ним не случилось. Он одевался как человек, спал как человек и даже требовал себе накладывать еды, хотя и не прикасался к ней. Сейчас же Марека не было, и хорошо, что это было так. Иначе он бы возмутился тем, как нагло у него отобрали комнату. А комната просто идеально подошла для Абрахама. Маленькая, далёкая ото всех, с окном почти под самым потолком, чтобы было светло, но чтобы никто не мог подслушать у окна, или влезть в него.
–Ты считаешь меня сумасшедшим? – в голос Абрахаму вернулась сила.
–Никак нет, – усмехнулся Арман. –Каждый из нас может говорить об убитой как о живой и нести про кашу… а почему именно про кашу? Почему не про щи или пирожки с рябиной и печенью?
            Абрахам тяжело взглянул на Армана. Арман понял: Абрахам здоров. Может быть не полностью, но относительно последних своих фраз точно не бредит. Не бывает у безумцев такого тяжёлого взгляда.
–Если ты объяснишь про это, про то, что ты здесь делаешь и про то, как ты сюда попал – нам будет проще.
            Абрахам в кои-то веки согласился без споров и препирательств.
–Я убил Вильгельма из-за того, что он вынудил меня убить Стефанию, которую он сбил с пути.
            Арман примерно такое и предполагал. Не сказать, что ему было жаль Вильгельма, но Арман предпочёл бы, чтобы маг ещё пожил. Но чего уж! А что касается извращённой логики Абрахама, то и здесь удивления быть не могло: у фанатиков мозг повёрнут куда-то вправо, влево снова вбок и куда-то вверх.
–Потом я попытался сгореть за это, – продолжал Абрахам спокойно и Арман очень завидовал его спокойствию, не покидавшему мага на протяжении всего дальнейшего рассказа о посмертии, встрече с Ангелом, со Стефанией, и возвращении…
            Абрахам излагал спокойно, словно всё это случилось не с ним, и к нему вообще не имело никакого отношения. Арман же пару раз шумно выдохнул, и даже вскочил, не контролируя себя. Ему не хотелось верить в слова Абрахама, но, как и любой другой маг подобного уровня, Арман чувствовал, когда ему лгут. Абрахам не лгал, и если была в его словах неправда, то Абрахам считал её истиной.
–А здесь запах. И точно такой же рисовой каши, – закончил Абрахам свой печальный, абсолютно безумный и суровый рассказ.
            Закончил и уставился на Армана, ожидая реакции и готовый, кажется,  к любой.
            Арман помолчал. Услышанное не укладывалось у него в голове, и он признал:
–Я понимаю, почему Ронове пьянствует. Я и сам безумно хочу напиться. Ангелы, каша, Стефания…как мы дошли до мира, где честный добродетельный и смирно живущий человек стал частью мистического и невозможного?
–Её надо похоронить, – промолвил Абрахам. – Останки её тела. Огонь не пожрал их, похоже…
–Надо выпить…мне просто надо выпить, – Арман принялся заглядывать в ящики и на полки комнаты Марека. Будь это комната самого Армана, он бы быстро. В первом же попавшемся ящике нашёл бы бутылочку или кувшин. Но вампир, пусть и прикидывался человеком, до конца им не был, и не держал подобных запасов.
–Арман? – Абрахам наблюдал за метанием мага с беспокойством. Он сам, пересказывая всё произошедшее с ним, воспринимал уже  и ангелов, и свою отложенную смерть как нечто естественное. А вот Арман к таким откровениям готов не был и Абрахам уже жалел о такой откровенности с ним.
–Надо выпить…– Арман отвлёкся от поисков, услышав своё имя, и спросил, – а чего ты ждал? Что все будут тебя здесь на руках носить? Что тебя здесь чествовать будут и героем сделают? Чего? Половина, если не больше, тебе даже не верит. Ты не был вправе вываливаться из своего посмертия в нашу реальность! Не делай вид теперь, что мы без тебя здесь места не находили. Обходились, знаешь ли! И героев нам больше не надо.
            Обвинение было запальчивым и жалким. Но Абрахам не думал смеяться, и лишь кивнул:
–Я не жду почестей, я понимаю твой гнев. Но не старайся – моя ярость сильнее.
–И ярость сильнее, и лицо уродливее, и ростом ты выше, – согласился Арман, – только ты мне так и не объяснил одного! Чего ты здесь забыл? Валил бы в Цитадель! Или ещё куда.
–Я пришёл, чтобы биться на вашей стороне и довести свою клятву отдать жизнь за идею до конца, – ответил Абрахам спокойно. – А ещё, чтобы похоронить Стефанию, вернее, то. Что от неё осталось.
            Арману потребовалось две секунды, чтобы понять, что Абрахам не шутит. Осознав, вздохнул:
–Тебе принесут умыться и одеться. Потом спускайся вниз. Дообедаем…рисовой кашей. А я всё-таки пойду и выпью, иначе я свихнусь.
22.
            Разводить по углам Абрахама и Базира до конца мироздания было, конечно, невозможно. Арман очень хотел бы переговорить с Базиром до того, как Абрахам спустится вниз, но Базир, как назло, куда-то делся и появился только в тот момент, когда Абрахам уже возник в комнате.
            Это была роковая сцена. Если бы Арман был бы поклонником театра, он бы мог восхититься тем, что оба этих человека возникли на противоположных концах комнаты, вышли из разных дверей – Базир поднялся в залу, Абрахам спустился из отведённой ему комнаты. Увидели друг друга, замерли…
            Но Арман не был поклонником театра. До драматургии и до красоты противостояния ему не было дела. Перед ним стояла иная задача: не допустить бойни между этими двумя. К тому же, в залу, предчувствуя развязку загадочного появления Абрахама, стекались почти все, кто ещё оставался в штабе. Здесь был даже Рене, который, впрочем, предпочёл спрятаться за Ронове. По лицу Ронове было понятно, что он и сам не прочь спрятаться от встречи с Абрахамом, но прятаться было некуда.
            Арман, проклиная поражение Вильгельма, встал посередине комнаты, показывая, на всякий случай, и Абрахаму, и Базиру, что драка недопустима. Но её и не было. Абрахам – фанатик, безумствовавший в бесконечных ночных зачистках, был спокоен. Базир дёрнулся, но…
            Ничего.
            Да, Абрахам убил Стефанию. Да, оказался сейчас перед ним, но Базир после беседы с Рене и исповеди чувствовал себя лучше. Тоска перестала застилать рассудок, горечь отступала. Базир понимал, что сейчас не время и не место для обвинений Абрахама. Обвини он его сейчас – у собравшихся возникнет закономерный вопрос: кто тогда выдавал себя за Стефанию и как это допустили Ронове, Вильгельм и Арман?
            Это будет раскол.
            Да и в самом облике Абрахама было что-то такое отчаянное и тоскливое, что Базир, в котором ещё полчаса назад кипел гнев, дрогнул и понял: что-то навсегда изменилось. Поэтому он смог себя одолеть и, сделал несколько шагов навстречу, показывая искреннее дружелюбие.
            Арман отошёл в сторону, позволяя и Абрахаму сделать несколько шагов навстречу, но остался настороже. Но ничего не произошло. Базир протянул руку и Абрахам с некоторым удивлением и одновременно с благодарностью пожал её.
            Всё стало на свои места: Абрахам им союзник. Арман выдохнул с облегчением, Базир же смущённо и поспешно завёл с ним какой-то нелепый разговор, цель которого была лишь в том, чтобы избавиться от необходимости говорить с Абрахамом.
            Надо сказать, что Абрахам и не ждал тёплого приёма. Он видел и Базира, который совсем исхудал и помрачнел, и испуганное лицо Ронове, и таящегося в рядах Рене, и любопытство – как прикрытое, так и наглое – на лицах новых его соратников, и понимал, что всё это заслуженно.
–Благодарю всех за то, что дождались меня, – промолвил Абрахам и попытался улыбнуться. В тот же вечер эта фраза стала легендой. Она облетела не только здание штаба, но и достигла уже вышедших и формировавшихся отрядов, на ходу трансформируясь и обрастая слухами. Самый невероятный и от того самый популярный гласил: Абрахам всегда был с ними, просто выполнял поручение, конечно же, секретное и опасное, и вот теперь вернулся.
            Были и те, кто отнёсся и к Абрахаму, и к слуху с недоверием. Но накануне битв таких было мало – всем требовалось чудо, и вера в самые безумные планы и свершения поддерживала смешанные отряды воителей лучше всего.
            Понемногу устаканилось. Абрахам превратился в такую же родную деталь штаба, как и Минира, и Уэтт, и Базир, и Глэд…он стал выступать на совещаниях и был необычайно лаконичен и краток. С Базиром говорил мало, и только по делу – Базир отвечал тем же. Арман всё ещё был в напряжении при их беседах, но понемногу выдыхал и он.
            Ронове, между тем, удивил Армана тем, что захотел присутствовать на совещании. Раньше такого за ним не наблюдалось – он много пил, и Армана это устраивало.
–Зачем? – прямо спросил Арман.
–Ну я же должен знать план битвы. Я тоже буду биться, – Ронове был уязвлён, но покорно сносил ставшее привычным оскорбление.
            Арман смотрел на Ронове с подозрением. Ронове был храбр раньше, и когда речь шла о зачистке одиночных особей. Но сейчас? В битву? И как к его появлению отнесутся Базир и Абрахам?..
            Арман поколебался и всё-таки решил, что надо дать такой шанс Ронове. Ронове больше молчал, и сидел в отдалении, стараясь не привлекать к себе внимания. К тому же – перестал пить.
            Что-то в этом мире стало с ног на голову! Арман чувствовал как всё меняется вокруг него. Ронове из труса полез в битву, а Базир из сдержанности и холодности всё чаще предпочитал компанию Рене, который, как и было предсказано – предоставлял очень малую помощь. Из всех Церквей, над которыми властвовал теперь Рене, для битвы с Цитаделью прибыло всего три дюжины церковников и дюжина послушников.
–Времена тяжёлые! – вздыхал Рене с притворством столь искренним, что ему поверили бы и дознаватели. – Когда будет лучше, тогда я пришлю больше людей.
–Да, конечно…– с непередаваемой иронией отозвался на это Арман. Но его гнев в сторону Рене не был силён. Во-первых, от Рене и не следовало ждать ничего иного. Во-вторых, не прислав людей, Рене щедро прислал припасы. А вдобавок к ним и сам стал частым гостем в штабе. На совещания не лез, если не приглашали, а его в основном и не приглашали, не возмущался и не требовал почтения к себе. Если приглашали – почтительно благодарил. Но неизменно, при появлении в штабе, он приглашал Базира на прогулку и Базир соглашался.
–Интересно, Базир сдаёт Рене все наши планы или только те, которые касаются  Церквей? – вслух размышлял Арман, глядя в окно за очередной такой прогулкой.
            Абрахам, сидевший в его покоях над картой будущего сражения, не поднимая головы, отозвался:
–Рене хитёр. Его интересует всё. Но больше всего – будущее. Да, я поддерживаю решение о битве на границах земель Цитадели. Иного пути нет. С моря не пробраться, а на нашу территорию их не выманишь…
            За время пребывания Абрахама в рядах безумцев, что решили, наконец, положить конец всякой власти Цитадели, Арман оценил Абрахама как стратега. Тактиков хватало и без Абрахама, но Абрахам видел не только один-другой бой или сиюминутную организацию полевого подкрепления, но и также думал о том, что будет после.
–Здесь есть река – мы должны взять её под свою защиту. Если придётся перейти в осадное положение, у нас будет запас пресной воды. К тому же, нас не тронут водные твари.
–Осадное положение маловероятно, – Арман думал об этом. – Мы будем отступать.
–Они нам не дадут, – Абрахам покачал головою. – Да, осада маловероятна, но если придётся пережидать, лучше делать это возле источника воды. Так что нам придётся растянуть лагерь до сюда…
            Абрахам обвёл кончиком пера границу предполагаемого размещения сил.
–Будет больше территория, да, но зато мы захватим реку.
            Арман кивнул, соглашаясь, затем снова глянул в окно, снова увидел уже знакомую и такую надоевшую ему фигуру Рене, спросил:
–Что ты планируешь сделать со своими прошлыми соратниками? Те, кто знают, ждут бури.
–А кто знает? – Абрахам отложил перо, сложил руки прямо на карту, словно прилежный ученик в церковных или цитадельных стенах.
            Он и был прилежным учеником, выучившим уроки и Цитадели, и Церкви, всецело и слепо подчинявшийся то одной силе, то другой, и в итоге предавший обе.
–Например, я, – Арман не взглянул на Абрахама, вместо того, чтобы смотреть на изуродованное лицо вечного фанатика, он смотрел в окно.
            Абрахам усмехнулся. Арман вызывал в нём больше симпатии, чем Вильгельм. Арман не служил золоту, и достойно принимал советы от своих соратников, не полагая себя умнее и способнее всех – Абрахам так почти и не умел.
–Ронове меня боится, – заметил он. – Думает, я его за все предательства, за спекуляцию на имени Стефании и ложь, за трусость…
            Голос Абрахама дрогнул, но вскоре снова стал насмешливым:
–Самая худшая кара – ожидание кары.
            Это уже было интересно. Арман обернулся к своему новому союзнику  за пояснениями. Абрахам не замедлил их дать:
–Когда ты не знаешь день и час своей расплаты, но веришь в то, что она неотвратимо наступит. Ты изводишь сам себя томлением и ожиданием. А в случае Ронове ещё и страхом. Когда я почти умер и встретил…их, я понял, что должен изменить своё мировоззрение. Я больше не воплощаю кару для соратников. Только для врагов. Я не меч божий, каким хотел быть. Я воитель.
            Арман помолчал. С тех пор, как Абрахам вывалился из пустоты в их залу и был вынужден объясниться с Арманом, Абрахам не вспоминал больше своего путешествия «туда» и не высказывался о своём мировоззрении.
–Ты прав, – Арман вздохнул. Он не хотел говорить о душе и пути Абрахама – пусть сам решает, он хотел говорить о Ронове. – Ты прав насчёт ожидания. Я был в плену. Один раз, но какой это был плен! Они говорили мне о кресте, говорили, я должен отречься от своего повелителя и принять крест. Я тогда был молод и отказался. И они посадили меня в яму…
            Арман сделал паузу, взглянул в лицо Абрахаму:
–Ты знаешь, что такое восточная яма? Над тобой палящее солнце и решётка. Вас набивают кучей в яму, укреплённую тяжёлыми столбами, сковывают друг с другом по рукам и ногам. Сталь нагревается, тела, запахи… и воды нет. Совсем нет. Однажды в связке со мной умер старик и провисел под солнцем и цепями ещё два дня, прежде, чем его, наконец, убрали. При жизни это был хороший и тихий человек, он утешал нас и говорил, что наш повелитель освободит нас, ведь мы – его верные слуги. Тогда я его любил. А после, когда начали виться мухи и он начал смердеть – возненавидел. Мы кричали до хрипоты, чтобы нам дали воды или, хотя бы, убрали его тело…
            Арман осёкся, махнул рукой. Спускаться в прошлое он не любил – там было мало хорошего, в основном кровь и битвы, стоны раненых и умирающих, и дым, что разъедал глаза.
–Как вы освободились? – спросил Абрахам тихо. Он сам не воевал в таких масштабных битвах, он выслеживал, уничтожал одиночек и мелкие племена да стаи.
–Они отступили. Бежали так, что их плащи с вышитыми крестами сливались в одно неразборчивое полотно, – отозвался Арман. – Я ожидал смерти, но она не наступала. Мы все её ждали.
            Арман встряхнулся, спросил весело:
–А что ты будешь делать с Базиром? Вы с ним не ладите, но, спасибо, хотя бы без драк.
–На этот счёт у меня есть идея. Он страдает так, как я страдаю. Я как раз хотел сказать, что меня и его не будет вечером.
–Не одобряю, – промолвил Арман. – Вылазки накануне выступления из штаба, это, по меньшей мере…
–Прошу! – Абрахам сказал это тихо, но с такой мольбой, что у Армана дрогнуло сердце. Он был в битвах и участвовал в войнах, а потому знал, что приказы и осторожность – это, конечно, славно. Но в мирных условиях. Когда заходит речь о настоящих битвах, люди нуждаются в отступлениях и послаблениях, иначе ломаются.
            А маги, как, если честно, и вампиры, ведьмы и прочие – едва ли отошли от людей повадками, привычками и страхами.
–Под твою ответственность, – решил Арман, – и так, чтобы никто не знал.  А Рене?
            Вот здесь Абрахам замолчал. По-хорошему, на ум шло два решения: «убить» и «убить мучительно». Но оба эти варианта были бы проявлением неоправданной жестокости, к тому же, речь шла о союзнике! Пусть о плохом, пронырливом и ненадёжном, но сейчас он был союзником!
            Арман подождал ответа, но убедившись, что у Абрахама нет решения, предложил:
–Я хочу кое-что сделать, но не знаю, стоит ли делиться планами, ведь Рене твой союзник до недавних пор  и нынешний соратник.
            Это была игра, перенятая Арманом из тех дворов, в которых он обитал. При знатных кругах не принято было высказываться напрямую, всё делалось в обход, с перевёрнутым толкованием, и Арман не то ради шутки, не то ради осторожности, сказал именно так.
–Рене не заслуживает жизни вскоре он станет опасен. Если мы будем проигрывать, он найдёт способ через наши головы заключить союз с Цитаделью и ударит по нам же ради спасения своей шкуры, – Абрахам был категоричен. – К тому же, не стану скрывать, у меня есть и личные обиды. И не за себя одного.
            Абрахам помолчал, подчёркивая этим молчанием память Стефании, которая когда-то нашла в Ронове влюблённость. Первую и единственную. Наивную и разочаровывающую.
–Тогда я хочу предложить тебе вот что… –Арман протянул Абрахаму листок пергамента, имевший заломы. Абрахам взял листок, пересчитал количество сгибов…сгибали обстоятельно, прятали.
–Это от Марека. Он вампир, и сейчас находится в Цитадели по моему приказу.
            Абрахам развернул листок, прочёл написанные аккуратным лёгким почерком строки:
«Они сомневаются. Мне дали жизнь – это хороший знак. Но я должен быть убедителен. Привет блохастому.
М.»
–Блохастый? – Абрахам вернул записку.
–Оборотень Уэтт, – усмехнулся Арман, – говорят что ненавидят друг друга, но спасали жизни друг другу уже много раз. Вампиры – снобы, потому что сами находятся в презренном положении для магов.
–Вовсе это…
–Это так. Ты маг, и я маг. Мы оба знаем, что стоим выше, чем вампиры, и уж точно выше, чем оборотни. Но речь не об этом. Речь о том, что Марек должен быть убедителен. Я предложил ему выдать пару наших… соратников. Не особенно важных, но…
            Абрахам мрачно молчал. Он понимал этот ход. Марек – шпион в Цитадели. Что ж, всегда приходится кем-то жертвовать в таком случае и для убедительности. Но это всегда не нравилось Абрахаму. Он не любил тех, кто умеет шпионить.
–Я полагаю, что Цитадели будет интересно получить местонахождение Рене, – лицо Армана стало холодным и непроницаемым. Он давно об этом думал. – Мы избавляемся от опасного союзника – раз. Марек получает дополнительное убеждение в стане врагов – два. Рене – скотина и заслуживает смерти – три.
–Церковники распадутся и разбегутся – четыре, – закончил Абрахам. – Я не спорю, затея хороша. Но когда Рене не станет, не будем уточнять причин, но если его не станет…кто займёт его место? И будет ли он настроен против нас или будет за нас? И не получим ли мы кого-то ещё более опасного? Или более трусливого?
–На эту роль я предлагаю двух кандидатов, – Арман не замедлил с ответом. – Ронове или Базира. Они оба – церковники. Они оба известны и в Церквях, и у нас, и в Цитадели. Цитадель уже не станет заключать с ними союза. За них – знание церковного мира, слава, союз с нами.
–Если тебя интересует моё мнение, то я выбрал бы Базира. Ему нужно что-то спокойнее. Здесь он совсем погибает. И от Ронове его нужно держать подальше.
–Я наоборот склоняюсь к Ронове, – признал Арман. – Он умеет быть харизматичным и научился толкать речи. К тому же – труслив и непостоянен. В бою, я  полагаю, от него мало пользы.
–Интересное мнение, – Абрахам не издевался, но искренне желал разубедить Армана, чувствуя в Базире большую угрозу, чем в Ронове, – но если ты заметил, то именно Базир в самом меньшем противостоянии с церковниками.
–А если ты заметил, – здесь Арман не желал уступать, – то не Ронове, а Базир прогуливается с Рене каждый удобный раз.
            Арман указал на окно. Рене и Базир как раз прощались. Пусть не тепло, не как друзья, но без холода, как приятели.
–Не будем ссориться, – Абрахам кивнул, – это твоё решение. Я за уничтожение Рене, а дальше решай сам.
–Это я и хотел услышать!
            Ещё немного посовещались о времени выхода, затем Абрахам поднялся и покинул Армана. Невольный же глава, проводив его задумчивым взглядом, снова вернулся к рассуждению о преимуществах и недостатках  Базира и Ронове в качестве потенциального заместителя Рене. Пока не было этой беседы с Абрахамом, Арман был уверен, что Ронове – идеальная кандидатура, но теперь сомневался: всё-таки он их обоих знал не так хорошо и не так долго…
            Да, Ронове будет марионеткой, как был марионеткой сначала в руках Церкви Животворящего Креста, потом в руках Рене, затем в руках Вильгельма. Но нужна ли именно марионетка? В конце концов, и марионетка может выйти из-под контроля, и власти Церкви нельзя допустить после падения Цитадели, если падёт эта Цитадель.
            Арман помотал головою, разгоняя тяжёлые и несвоевременные мысли. Рене конец – это единственное очевидное. На рассвете все, кто ещё не выступил из штаба, выступают. А Абрахам куда-то отлучится с Базиром…
            Простившись с Рене, Базир поднялся к себе с твёрдым намерением выспаться накануне выхода и вступления в решающую войну. Но не тут оно и было. Стоило ему расстегнуть камзол и ослабить ворот на рубашке, как дверь без всякого спроса распахнулась.
–Какого…– возмутился Базир, но осёкся, увидев Абрахама. В эту минуту Базир был бы больше рад встречи даже с Ронове, чем с Абрахамом.
–Такого, – спокойно ответил маг, и только сейчас Базир заметил, что в руках Абрахама две крестьянские лопаты – чуть заржавленные, грязноватые, явно старые. Где только нашёл, а главное – зачем?
–Ты комнатой ошибся! – отрезал Базир и решил закрыть дверь, но Абрахам выставил черенок лопаты в проём и успел сказать:
–Я иду хоронить её останки…
            Рука Базира невольно потянула дверь назад. Абрахам, увидев лицо недавнего друга перед собою так близко, даже вздрогнул – так он исхудал, и такие чёрные круги лежали под его глазами – все признаки нервного истощения.
–Куда ты идёшь? – хрипло переспросил Базир.
–Мы завтра уходим, и можем никогда уже не вернуться. Я думаю будет правильно даровать ей покой.
–Покой? – бешенство бросилось во всю душу Базира, он рванул на себя ворот Абрахама так, что даже сам не заметил, как ворот треснул и оказался в его руках. Но Абрахам и не думал сопротивляться. – Ты, поганый выродок…
            И это Абрахам терпеливо сносил. Лишь когда Базир выдохся, заканчивая с оскорблениями, сказал:
–Я видел её. Я хотел умереть, но меня вернули. Однако я видел её. Успел увидеть. И говорил.
            Базир прислонился лбом к дверному косяку. Ярость, вспыхнувшая в его душе, сошла на нет, и он почувствовал себя измотанным и слабым.
–Ей нужен покой. Её тело нужно предать земле как полагается. То, что осталось, – Абрахам говорил спокойно и мягко, словно беседа была дружеская и насквозь ни о чём. – Я иду, чтобы похоронить останки, чтобы она ушла туда, куда должна уйти.
–Стой, – вообще-то Абрахам даже не дёрнулся, но Базир всё равно остановил его, как будто Абрахам мог раствориться в воздухе. – Стой же… чёрт. Я с тобой.
            На это маг и рассчитывал. Он молча протянул Базиру одну из лопат и жестом пригласил идти за собою.
            Незамеченными они спустились по лестницам штаба, вышли в сад – в эту ночь было необыкновенно тихо. Кто отсыпался перед дальним, и, возможно, последним походом в своей жизни, кто наоборот сидел без сна, записывая последние мысли и нужные письма, или просто перебирая вещи. Елена С., к примеру, не выдержала, бросилась к Ронове, но он ей не открыл, хотя она слышала его дыхание и тихие шаги за дверью.
–Впусти…это же я. я всё для тебя вынесла и всё вынесу, – плакала наивная девочка, а Ронове сидел в кресле и не сводил взгляда с двери. Он знал, что может встать, открыть дверь, и стать для неё счастьем. И сам может насладиться её молодостью и её преданной, какой бывает только первая, любовью.
            Но он не делал этого. Ему хотелось почувствовать себя за пределами одиночествами, ощутить жизнь, надежду, понять, что его любят…
            Но что дальше? На этот вопрос Ронове не мог ответить. Что будет дальше с ним и с Еленой С.? имеет ли он право портить жизнь и ей?
            Ронове решил что всё-таки нет. Наверное, он не был таким пропащим, каким сам себе казался. Так или иначе, но в эту ночь он остался благороден и абсолютно разбит одиночеством.
            Но всё это не волновало ни Базира, ни Абрахама. Они миновали двор. Вышли за пределы территории – маги постарались, навесили на штаб множество чар и теперь, для портала и перемещения приходилось удаляться прочь.
            Абрахам взял Базира за руку, Базир плотнее вцепился в лопату и его завертело. Мир закрутился перед ним быстро-быстро, запрыгали звездочки, и небо в какой-то момент стало ему землёй, и в этой бешеной круговерти он не мог вдохнуть.
            Но вскоре всё было кончено. Базир, пошатываясь, огляделся и понял примерное местонахождение. Недалеко в лунном свете чернел обугленный трактир. А сами они стояли на рыхлой чёрной земле, смешанной с пеплом. Повсюду витал запах недавнего пожарища и чего-то кислого.
–Здесь я её и оставил, – мрачно промолвил Базир, обращаясь больше к себе самому. – Она пошла в этот трактир, а я пошёл дальше.
            Базир ткнул пальцем в обугленные останки трактира.
–Здесь я её и встретил, –  хорошо, что была ночь. Плохо то, что лунная. Слёзы блеснули на щеках Абрахама и он торопливо вытер их рукавом. Только сейчас Абрахам начинал понимать, как бесцельна и жестока была его жизнь, и как он сам заблуждался.
–Где она? – Базир заметил движение Абрахама. Смягчило это его сердце или нет – мы не знаем, Базир едва ли расскажет, но тон его стал мягче.
–Где-то здесь…– Абрахам жестом указал на территорию недавнего постоялого двора. – Не у трактира, и не там – там был загон для свиней и птичник. Так что…где-то…
            Базир оценивающе оглядел очерченный Абрахамом квадрат, и молча, совсем скинув рубашку, отошёл к самому началу с лопатой в руке.
            Абрахам был уверен, что её похоронили неглубоко – на это у Вильгельма просто не хватило бы времени! Земля же твёрдая, это верхний её слой по жирности напоминал творог. А дальше – мерзлота. Нет, она лежала неглубоко.
            Они работали в молчании. Что тут вообще можно было бы сказать, даже будь у них желание пообщаться? Работали, изматывая себя физическим трудом, чтобы душа и ум познали, наконец, облегчение и не изводили мыслями и образами. Повезло не сразу, но повезло – где-то на половине Абрахам копнул и почувствовал, что его лопата за что-то зацепилась. Он подумал, что это какой-то корень или что-то похожее, но вытащил кусок простыни.
            Базир тотчас оказался рядом. Вдвоём раскопали быстро.
            От неё осталось немного. Пожар и время уничтожили достаточно, но не всё. Но тут у Базира сдал желудок – из земли пахнуло непередаваемым запахом гнилого мяса и чего-то прогорклого, Базир отвернулся, зажимая нос, но его неудержимо тошнило.
            Винить здесь Базира за слабость было невозможно. Даже Абрахама, который повидал на своём веку трупы разной степени свежести, замутило. Он, стараясь не обращать внимания на сползающие пласты уцелевшей ещё плоти, как можно быстрее и осторожнее, вытащил то, что давно уже было Стефанией, из земли и уложил на раннее извлечённую кровавую простынь. Не в силах же терпеть смрад и выносить зрелище изрядно подгнившего и подъеденного земляными обитателями тела, он набросил на верхнюю часть, не скрытую простынёй, свою мантию.
            Стало чуть легче. Мантия шевелилась, и будто бы дышала, но, по крайней мере, Абрахам мог перевести дух и вдохнуть из припасённого флакончика – от смрада…
            Базира перестало тошнить. Он попытался обернуться, но Абрахам искренне посоветовал:
–Не надо. Вырой яму. 
–О яме следовало бы позаботиться раньше, –  укорил их такой знакомый голос. Абрахам вскинул боевое заклинание, зелёный от пережитого Базир только что-то проскулил.
–Выпей, – Арман выходил из темноты. Он протянул Базиру флакончик, блеснувший в лунном свете. Базир схватился, раскупорил его и, не спрашивая, осушил. – Постарайся не дышать.
–Что ты здесь…
–Вот, значит, каков твой план, – Армана трупный запах, похоже, не смущал. Может быть, настолько привык к нему во время войн? Или принял чего? – Ладно. Дело благое.
            Он махнул рукой и земля в небольшом клочке, разделявшем его и Абрахама, разъехалась сама собой, образуя провал.
–Быстрее чем копать. Мы так поступали в Иерусалиме, – ответил Арман, хотя его никто и не спрашивал.
            Абрахам, однако, был благодарен. Он сглупил, не позаботившись о могиле раньше, но, с другой стороны, он и не знал точно, где спрятано то, что когда-то было Стефанией. Теперь же её можно было по-настоящему похоронить.
            Абрахам, сдерживая отвращение и не дыша, жмурясь и кривясь, поднял проклятую простынь. Она была насквозь мокрой – с трупа что-то натекло, и натёкшее было тёмным, словно кровь, только запах имело совершенно отвратительный.
–Поэтому мы предпочитали сжигать, – объяснил Арман, пока Абрахам нёс то, что недавно было телом, до провала. Базир честно попытался помочь, но его вывернуло даже сквозь зелье. – Мог бы воспользоваться заклинанием…
–Мог бы, – согласился Абрахам, выпрямляясь. Тело он погрузил в яму бережно, хотя и телом это назвать было нельзя. Совершенно сгнившая гадость. – Но это не должно было быть так. я виноват. Я сделал это. Я и несу искупление.
–Дело ваше, но по возвращению рекомендую вам обоим промыться в кипятке, – Арман покачал головой и хотел, было, свести руки в знаке заклятия, чтобы закрыть яму, но Абрахам его остановил:
–Нет.
            И взялся за лопату. Базир поддержал. Его ещё вело, но он справился. Яма была неглубокой, и Арман, устав наблюдать, пришёл на помощь, всё-таки приведя заклинание в действие, но в меньшей степени.
            Затем жестом велел отойти и нарисовал в воздухе что-то, похожее на прямоугольник. Прямоугольник вспыхнул, растворился и медленно поднялся из пустоты на свежем захоронении.
–Теперь могила, – сказал Базир приглушённо. – Прощай, Стефания. Теперь прощай насовсем.
            После того, что он увидел в эту ночь, скорбь немного поугасла, пришёл ужас. Но Базир чувствовал отрезвление. Усталость способствовала этому.
–Прощай…– прошелестел Абрахам, измотанный и уставший больше всех. Он чувствовал, что его усталость справедлива и не думал роптать. – Иди к свету. Ты его заслужила.
–Да, прощай, Стефания, – Арман вздохнул, – пожелай нам удачи, что ли.
            Помолчали немного. В тишине каждый думал о своём, но все мысли были одинаково скорбными, хотя и несли в себе какое-то облегчение.
–Пора, – вдруг напомнил Арман, – вам ещё надо привести себя в порядок. А до тех пор…не прикасайтесь ко мне!
            Он полушутливо-полусерьёзно скрестил руки на груди и сообщил:
–Для перемещения можете взять меня за полы мантии. Я её потом сожгу!
            Базир даже улыбнулся, взялся как велено и мир снова закрутился, чтобы выпустить Базира уже в его комнате, где предстояло ему привести себя в порядок и доспать оставшиеся законные два часа до того, как придёт час к сборам и выходу в неизвестность.
23.
            Когда Базир читал о войне, то представлял неугасающее поле битвы, где есть место и подвигу, и дружеской помощи, и смелости, и решительности… или, на худой конец – разбитый лагерь, где воины чистят оружие или обрабатывают свои раны, а мудрые полководцы держат совет, разглядывая вычерченную точную карту, негромко совещаясь о том, какую ответственность взять за жизни доверившихся им солдат.
            Базир и подумать не мог, что война, в которую он выдвинулся с рассветом, будет такой…бесцветной.
            Они тянулись вереницей – одна из трёх частей всей собранной отступниками силы, остальные выдвигались из других точек, но от этого не легче. Медленный шаг, шаг друг за другом, каждое десятое место занимает глава малого звена, каждое пятидесятое – среднего, каждое сотое – глава большого звена.
            А впереди Абрахам и Арман. О чём-то переговариваются. Базир занимает позицию достойную, но его к этим переговорам не привлекают. Базиру и обидно от этого, и неожиданно нет – устал он думать обо всех, о нём бы кто подумал. Но, по меньшей мере, к Абрахаму относиться стал теплее, потому что видел ясно, что и Абрахам сам не свой из-за Стефании. До прощения ещё далеко, но Базир не из железа – скребёт в его сердце жалость.
            И всё-таки не так Базир представлял себе всё это!
            Он думал, что выдвинутся лихо, передвигаться будут быстро, и будет царить оживление кругом, и возбуждение от грядущего…
            Но кругом сонное царство, шаг колонны медленный, привал через каждые полчаса, и даже разведчики, что уходят вперёд, возвращаются с мрачным ответом: ничего и никого нет.
            И в самом деле – нет. Базир знает, что иногда на службе у магии есть и звери, и птицы, и деревья даже. Понятны ему остановки колонны, когда Абрахам или Арман, или ещё кто из магов высшего уровня останавливается, пускает в небо и в землю заклинания – проверяет.
            Но не откликается птица, не реагируют куст и земля – не следят маги Цитадели за приближением отступников и напряжение, которое было ещё в начале пути, сменяется понемногу сонливостью. Будет драка – разбудят.
            Из знаменательных происшествий в первые шесть часов, из которых лишь четыре прошли в пут, было лишь одно: неожиданно поднялась во время привала возня, Базир даже приободрился, когда услышал шорохи и шум голосов, но вскоре был разочарован – к ногам Армана вытолкнули юнца с плотно надвинутым на лицо капюшоном.
–Шпион? – Базир поднялся решительно и быстро, краем глаза отмечая, что и многие так поступили.
–Да если б! – хмыкнули из толпы, а затем чья-то добрая рука стянула капюшон.
            Юнец оказался девчонкой. Но это ещё не было белой – в рядах отступников были и церковницы, отвернувшиеся ныне от креста, и ведьмы, и целительницы, и боевые колдуньи… вот только не было там места для бездарной девчонки, не отличившейся никакими дарованиями в магии и не попадавшей ни разу в бой.
            Елену С. оставили в штабе Ордена отступников с тем, чтобы она позже вместе с другими оставленными – слишком старыми, слишком молодыми и просто ненужными именно в бою, перешла через лес и заняла тайное убежище отступников до особого распоряжения.
–Лучше бы шпион… – отозвался Арман с невесёлым смешком. – Прошерстите наши ряды, может ещё кто прибился!
–Ты здесь зачем? – спросил Базир, преодолевая смутное отвращение к этой девице, которая, кажется, была готова разреветься от обиды и унижения.
 –Так я же…я…– губы Елены дрожали, она закусывала их, сдерживая рыдания.
–Елена! – Ронове, не обращая внимания на то, что ему неприлично было после всего произошедшего, и ради памяти Стефании оказывать знаки внимания скомпрометировавшей себя девчонке, пробился к ней. В глазах его была досада.  – Что ты…
–Расходимся, – махнул Арман, разгоняя любопытных. – Ронове, здесь не место для девочек. Особенно для влюблённых девочек.
–Знаю, – Ронове рывком поднял Елену с земли. Ему было стыдно и за себя, и за неё. Она не имела права поступать так с ним, обнажать свои чувства к нему и сейчас. Но и сам он не смел злиться на неё за это – по-хорошему, ему, как более опытному, надлежало разбить её иллюзии ещё в штабе. Так разбить, чтобы она его возненавидела. – Но что теперь? Назад её послать?
–Нет, – Арман усмехнулся, – не дойдёт. Пусть остаётся, но если она умрёт, это будет на твоей вине.
            И Арман отошёл от незадачливой парочки. Елена против воли прижалась к Ронове, тем самым конфузя его ещё больше.
            Базир молча смотрел на них.
–Ничего не говори, – попросил Ронове, глядя на Базира, – сам знаю. Всё знаю. Я трус, подлец, мерзавец…
–Хорошо что знаешь, – перебил Базир. – Не придётся тебя просвещать об этом. Сбереги хотя бы эту.
            Ответствовав так, Базир вернулся к своему месту, и больше на Ронове не взглянул. Тот остался один на один с Еленой С.
–Ну зачем?  – устало спросил Ронове, обращаясь уже к ней. – Зачем ты так? здесь небезопасно.
            Но юность непобедима в упорстве. Елена С. только упрямо мотнула головой, мол, с тобой всякая опасность приятнее и легче.
–Я же тебя даже не люблю! – разбивать мечты девчонки было поздно, но Ронове не сдержался. И это уже Елену задело. Она отшатнулась и наконец, заплакала, понимая всем сердцем, как глупо и нелепо её положение.
            Разумеется, назад Елену никто не вернул. Аманда – как ведьма и целитель была в рядах выдвинувшегося отряда и, прознав о присутствии Елены, вздохнула:
–Будет со мной.
            Аманда очень разочаровалась в поведении своей воспитанницы, ставшей ей совсем родной. Но когда увидела её слёзы, когда прочла в её глазах разрушение первого выстроенного из тонких хрустальных мечтаний мира, дрогнула, и крепко прижала к груди своей незадачливую влюблённую.
            На этом все значительные происшествия миновали. Дело клонилось к ночи, остановились на новый привал. После походного ужина, состоявшего из холодной телятины, нарезанной тонкими пластинками и обсыпанной специями, горячей похлёбки и нескольких сухарей, стало совсем спокойно.
            Горели костры, расставлены были дозорные, и всюду тихо переговаривались. Это не было похоже на те переходы и странствия с Абрахамом и Стефанией, когда было голодно и тихо, когда нельзя было развести костра, чтобы тебя не обнаружили. Это вообще не на что не было похоже, и Базир даже подумал о том, что будь их скитание сытнее, не докатились бы они до трагедии. Абрахам, наверное, от того и оставался фанатиком, что вечно мёрз, не досыпал и голодал…
            А может быть, Базир просто хотел сохранить память о тех днях. Или оправдать окончательно Абрахама плохими условиями, что им выпали?..
            Но пока Базир пребывал в полудрёме, сам Абрахам и Арман переговаривались. Они удалились для беседы к шатру Армана – самому большому, занимавшему центральную позицию в их ночлеге. Женщинам и слабым здоровьем надлежало также спать в шатрах поменьше, что уже были расставлены. Другим оставалось спать на земле. Кто с ворчанием, кто смиренно, но устраивались…
            Но Абрахаму и Арману было не до покоя.
– Они не могут не знать о нашем выдвижении! – Абрахама беспокоила ленность и отсутствие какой-либо попытки Цитадели хотя бы обозначиться. Сам Абрахам всегда предпочитал одиночные сражения, поэтому некоторые его тревоги были от недостатка опыта.
–Заманивают, – объяснил Арман. – Они не хотят и не станут драться на нейтральной или нашей территории. Ведут к своей.
–Но неужели у них нет доносчиков, шпионов? – Абрахам не мог в это поверить. – Мы идём в три группы, из разных мест…неужели?
–Ничего, – отозвался Арман. – Сообщение у нас надёжное, и все три группы не столкнулись ни с одним агрессивным проявлением.
–Это мне не нравится, – признался Абрахам. – Я не готов к такой тишине. Я ждал войны. Если не войны, то, по меньшей мере…
–Это нормально. – Арман не стремился насмешничать или издеваться. Он понимал чувства Абрахама и даже разделял его тревогу. Да, отсутствие агрессии было логично – они ещё не пересекли границу с Цитаделью, дойдут через три дня. Но всё-таки…ни шпионов, ни попыток разведать численность – это подозрительно. – Надо собрать совещание.
            И вот оно – совещание. В представлении Базира это должно было быть как в книгах. Когда собирается какой-нибудь король  – обязательно мудрый и праведный, а с ним дипломатические и военные советники, разглядывают карту, обмениваются мыслями…
            А на деле это была уже знакомая компания: Абрахам, Арман, Сотерус, Минира, Фло, Уэтт, Ронове и Глэд. Впрочем, заявившись в шатёр, Базир всё-таки обнаружил ещё одного гостя и даже обрадовался, хотя прежде не мог допустить даже мысли о том, что будет радоваться вампиру. Но это произошло, и Мареку, вышедшему из тени последним, Базир улыбнулся. Марек – посланный Арманов в стан Цитадели как лазутчик и доносчик, неожиданно ответно улыбнулся, услужливо сверкнув остротой клыков.
–Все? – Арман быстро оглядел присутствующих. – Хорошо. Что у нас в сводке? Сотерус?
–Триста семьдесят единиц, – Сотерус резво начал доклад, – в нашей группе. Из которых абсолютно боеспособных триста пятнадцать. Остальные – поддержка, зельевары, обслуга. Ну и одна девчонка.
            Кто-то хихикнул. Ронове помрачнел и вмешался:
–Елена разделила обязанности с Амандой!
–Довольно! – Арман легко прекратил спор, – Сотерус?
–Сто двадцать единиц в северной группе. Но у троих горячка началась…
            Пока положение было не особенно плохим. Если верить докладу Сотеруса, а не верить ему причины не было, выходило, что чуть больше шести сотен отступников, разделённые на три отряда: основной и два в подкрепление, должны были встретиться как раз на границе с территорией Цитадели и разбить общий лагерь. Вышедшие в разные дни они добирались к одному часу и к одной точке. И в этих сотнях были и люди, желавшие освободиться от Цитадели, и маги, проклявшие её власть, и вампиры, и оборотни, и ведьмы, и кое-какая мелкая магическая пакость… таким образом, создавалась многоуровневая армия.
            Здесь же Базир узнал о том, что две других группы разбиты по отрядам по десять-двенадцать единиц, причём разных видов: в каждом были и представители людей, и магической мелочи, и магов.
–Я всё ещё считаю, что это неразумно, – влез Глэд. – Магия не должна быть с людьми в одном ряду.
–Это здравое решение, – возразил Абрахам. – Есть заклинания, которые действуют против, скажем, оборотней, но не действуют против вампиров. Если применить такое – отряд сохранит боеспособность. Уничтожить же все виды существ не всем под силу.
–Почему чуть что, так оборотни? – пролаял Уэтт.
–Он упомянул и вампиров, – заметил Марек, и зарождающийся конфликт сошёл на нет.
–Мы поступим также, – согласился Арман. – Это мудро и даёт нам огромное преимущество. Можно подготовиться против атаки оборотней, но против атаки отряда: маги-люди-оборотни подготовиться уже не просто. Здесь разнесут и физически, и магически.
–Опять? – хмыкнул Уэтт, но Арман лишь с досадой отмахнулся: – не цепляйся!  Что с продовольствием?
            Вопрос был важен. Обсуждали обстоятельно. По плану Армана – в месте разбивки лагеря было необходимо иметь доступ к ручейку на этой территории. Запас провизии также подвергся новому обсуждению, но здесь Базиру было скучно – спорили о нормах выдачи: Уэтт не желал уступать двухразовое питание мясом, а Фло утверждала, что от сухарей будет только сухость и жажда.
–Хлеб плесневеет быстрее, чем сухарь! – заткнула её Минира. – Уэтт, но мясо мы не можем позволить дважды в день. Если будет осада…
            Кое-как Уэтта утихомирили, пообещав его племени возможность охоту в окружном лесочке, если будет возможность, и рыбалку.
–Марек? – торжественно пригласил вампира Арман. Вампир вышел из тени и коротко сообщил, не глядя ни на кого в отдельности:
–Цитадель не выдвинула никаких шпионов на ваш путь. Как мне известно, они призывают под свои знамёна всех верных своей власти.
–Это и я мог сказать! – возмутился Глэд, но на него зашикали. Марек даже не смутился:
–В таком случае, я могу уйти.
            Глэд под общественным давлением выдавил какие-то извинения и что-то о том, что совсем не это имел в виду. Марек невозмутимо продолжил:
–Они мне не верят, что закономерно. Но, как я понимаю, они настолько не видят в вас угрозы, что готовы мне позволить быть в их рядах. Я хожу по кабинетам и залам, но не присутствую  на их совещаниях. Мало кого вижу… в основном тех, с кем смутно знаком. Старая гвардия.
            Марек перевёл дух, оглядел, наконец, присутствующих, и сообщил тихо:
–Но есть и плохая новость. Через пять дней будет полнолуние, а в их землях есть одна людская деревушка…
            Базир проснулся окончательно, против воли, как впрочем и все, глянул на Уэтта, и оборотень сжался, чувствуя непреодолимое чувство вины за то, что неумолимо должен был услышать, и за весь свой род.
–Они планируют продержать вас в вялом бою, – продолжал Марек, отвернувшись от товарища также, как поспешно, сообразив неловкость, отвернулись все, – и хотят налететь на них. Будут обращать…
            Арман выругался. Этого следовало ожидать! Из человека не сделаешь мага или ведьмы. Но есть варианты как человек может этой магии послужить. И пусть служение это будет на самом грубом, примитивном уровне, Арману известно аж три таких варианта: жертвоприношение, нежить и обращение.
            Жертвоприношение – ритуал, производимый опытной ведьмой, когда она умерщвляя человеческую плоть, создаёт огромный выброс энергии для подпитки своих или чужих сил. Ритуал сложный, под силу далеко не каждой ведьме, требующий, к тому же полное отсутствие сострадания и милосердия, ибо жертву надо убивать медленно и мучительно, чтобы она испытала больше боли и больше страдания, чтобы боялась…
            По пальцам можно пересчитать способных на такое! К тому же, ведьма сама платит частью своей жизни за подобный ритуал. Один такой может отнять до десяти лет жизни. Да, конечно, он может спасти, но ведьмы обычно не любят лезть куда-то, где придётся спасаться столь радикально. К тому моменту как ведьма наберётся подобного опыта, она, как правило, уже стара, и десять лет – фатальная жертва.
            Что касается нежити – тут ясно. Мёртвый человек ещё человек. Достаточно некроманта, который поднимет труп и заставит его быть своей марионеткой – очень исполнительной, распадающейся со временем на куски, но марионеткой. Тоже очень сложная магия, к тому же, нежить всё время требуется подпитывать собственной силой, да и совладать надо с этой силой уметь: одна ошибка и твои бравые марионетки раздерут тебя в исполнительном лебезении.
            И третий вариант – грубый, жестокий – обращение. Обратить человека в магическую форму относительно разумную можно лишь через презираемые магические формы: вампира или оборотня. Ещё через русалок, конечно – но здесь сложнее – массово не получится, если только массово согнать людей в озеро и утопить.
            Но вампира сотворить сложнее. Для трансформации нужно время. И ещё кровь, много крови вампира-обращателя. А вот оборотни действуют на уровне животного мира и только его: укус равен заражению, которое происходит мгновенно в ночь полнолуния, когда оборотень сам. В лучшем случае, едва-едва себя контролирует. Укус, полученный в полнолуние – гарантия превращения жертвы в такого же монстра в рекордные минуты. А после обращения жертва испытывает не только резкое безумие, не только перестаёт узнавать своих близких и родных, но и голод…
            А в первое обращение – голод, смешанный с испугом. Итог ужасен и закономерно мерзок.
            И Цитадель, если верить Мареку, собралась устроить через пять дней массовое обращение в оборотней для жителей ближайшей деревеньки.
–Это ужасно…– выдохнула впечатлённая Фло.
–Цитадель получит себе мороку, – заметил Абрахам, даже не взглянув на её испуг. Зачем? Он подходил к делу конструктивно и сразу же увидел очевидную несостыковку в словах Марека. – Получить…сколько? Даже пять-шесть лишних оборотней, объятых безумием – это далеко не шутки. Цитадель сама хлебнёт. Они же себя не контролируют!
–Они их уничтожат, – тихо объяснил Марек, – или мы их уничтожим, в любом случае – свора обрушится на нас. Они это сделают. Это в их власти.
–От этого они так спокойны…– промолвил Арман, бледнея. Положение менялось. Драться с разумными магами и ведьмами – это. Всё-таки, одно дело. Здесь всё зависит от ловкости и собственного магического умения. Но бороться с безумными волчьими тушами, жаждущими откусить от тебя нехилый кусок?..
            Уэтт чувствовал на себе вину. А ещё – общее презрение. Большее, чем всегда. И ещё гнев, ведь они – эти маги и люди, и даже вампир, говоря «свора»  – имеют в виду его собратьев! Пусть невольных, но всё-таки живых, разделивших с ним лунное безумие и приступы голода.
–Так, спокойно, – Арман то ли почуял зарождающийся гнев, то ли просто отогнал панику, что неизменно шевелилась в углах шатра, но заговорил спокойно и твёрдо. – Для начала нам нужно дойти. У нас ещё пять дней. Мы будем там через три дня.
–Мы не сможем сразу дать бой, – сразу сказал Сотерус, – людям надо отдохнуть и собраться.
–Я и не говорю! – разозлился Арман. – Что за привычка такая – перебивать? Северный отряд будет там через три дня… их меньше, у них нет с собой провизии в таком количестве…
            Он явно о чём-то размышлял.
–И увязавшихся девчонок! –  ехидно заметил Глэд, на что Ронове отреагировал с бешенством:
–Сколько ещё будет упрёков по этому поводу? Я виноват, что пожалел её, что не уничтожил всё её сердце там, я знаю. Но теперь уже…
–Захлопнитесь! – возмутился Арман, – или идите спорить на улицу. А вообще, я предлагаю северному отряду сократить количество привалов и добраться к границе раньше.
–Цитадель их сметёт, – сразу возразил Абрахам. – И мы останемся без подкрепления.
            Базир, впрочем, понял мысль Армана, и предложил:
–Нам не нужно отправлять всю северную группу на границу. Нам нужно где-то несколько добровольцев, чтобы они по возможности увели жителей деревушки от оборотней.
–По несколько добровольцев из каждой группы, – подхватил Ронове, очень довольный тем, что про него не говорят.
–Не пойдёт, – возразил безжалостный Марек, – там же не одна деревушка. Они обрушатся на другую. И потом – увести куда? Вы знаете земли Цитадели?
            Замечание было логичным. Возразить на это было нечего. Ситуация превращалась в тупиковую.
–Выхода у нас нет, – сказал Арман с тяжёлым вздохом, – я его не вижу. Нам надо идти и биться. Ускорить приход мы не можем – получим измотанную армию.
–А если промедлить? – предложил Абрахам. На него взглянули с мрачным интересом. Предложение было безумным и непонятным. – Если мы продержимся в пути на лишние два дня…даже на три-четыре дня, мы успеем к тому моменту, когда…
–Когда армия оборотней будет готова! – заметила Фло. – Гениально!
–Нет-нет, подождите, – Глэд выступил за Абрахама. – Опасный период это ночь самого полнолуния и ночь за ним. Полнолуние через пять дней, мы будем через три дня. Задержимся здесь на три дня – получим уже не стадо безумных волков, а сформированных оборотней. Драться будет проще.
            Базир взглянул на бледного, потупившегося и будто бы оплёванного общим отношением к его роду Уэтта и заметил робко:
–Знаете, мне кажется, пока с  нами есть оборотни, мы не имеем права так отзываться о них.
            Под общими взгляда Базир оробел и закончил неуверенно:
–Ну…всякие «свора», «стадо безумных волков» – это всё как-то не очень хорошо звучит по отношению к нашим соратникам.
            Уэтт взглянул на Базира с благодарностью и настоящим восхищением. Человек заступался за оборотня! Кому расскажешь – не поверят. Но это было. За Уэтта заступился бывший церковник, обученных этих самых оборотней убивать на месте.
–Мы тебя ценим, Уэтт, – заметил Арман, – и, разумеется, преступления Цитадели не имеют к твоему роду никакого отношения.
–Спасибо! – Уэтт прижал огромную свою ручищу к сердцу.  Эти слова были ему важны, и именно сейчас они имели огромное значение для всего будущего дела.
–Мне пора! – спохватился  Марек. – Меня хватятся!
            Он выскочил из шатра, шорох рванулся куда-то в ночь…
–Он что, в мышь обратился? – поинтересовался Сотерус. – Улетел?
–Улетел, – подтвердил Арман. – Итак, вернёмся к нашим псам. Значит, вы предлагаете переждать?
–У нас три варианта. – Абрахам принялся загибать пальцы. – Переждать, ускориться или идти как планировали. В первом случае мы получим…уже не безумных оборотней, а обыкновенных, с которыми можем драться с меньшим риском. Во втором – приведём к битве усталых людей и магов. В третьем…столкнёмся с оборотнями первого обращения.
–Провизии нам хватит, – заметила Минира, – но тогда не останется на осаду, и если нам придётся долго быть…
–Логично! – подтвердил Арман, – но провизия не самая большая наша беда.  Скажу честно, что твой вариант, Абрахам, насчёт «переждать» мне нравится. Но меня смущает в нём лишь один пункт…угадаешь какой?
            Абрахам медленно кивнул. Он понял мысли Армана. Надо отдать было Арману должное – он попытался не раскрывать этого пункта, и, если бы разговор был с глазу на глаз, так и осталось бы.
            Но были и другие!
–Это какой? – спросила неугомонная Фло. Она была молода и нагла, за это её и сделали вхожей в совещания.
–В самом деле? – Ронове поддержал девицу и глянул на Армана, затем, не без дрожи, на Абрахама. Он не понимал. Особой сообразительностью Ронове вообще не отличался, и лучшим учеником церкви стал благодаря успехам в физических упражнениях, а не в начитанности.
            Зато Базир точно понял и почувствовал, как запылало его лицо. Ну и Уэтт ещё. Он точно знал, что через пять дней обещанное полнолуние грозит и ему. Он уже чувствовал как зовёт его лунный свет. Сам Уэтт умел держать себя и в руках, и в лапах – научился себя контролировать за годы, и даже обещал, что своих оборотней он выведет в эту ночь от лагеря…
            А если предстоит задержка, то тогда есть вероятность, что отвести всех не удастся – шли плотно, да и рядом также людские селения в гораздо большей близости и в большем количестве, чем в том месте, куда они должны были к полнолунию прийти. Уэтт может не успеть, не доглядеть и это риск.
–Да что  же? – не унималась Фло, глядя то на одного мага, то на другого, на Ронове, на Базира в конце концов.
–Не туда смотришь! – грубо заметил ей Глэд, тоже сообразивший. – Надо левее!
            Фло покорно повернула голову влево.
–Ещё левее…– Глэд скрестил руки на груди, словно Уэтт уже за кем-то не углядел и до Фло, ровно как и до Ронове, наконец-то дошло.
            Но если Ронове не отреагировал, лишь испуганно глянул на Армана, мол, что делать? – то вот Фло не удержалась от грубости:
–Опять проблемы из-за этих блохастых!
            И вот это было ошибкой. В ином случае Уэтт бы отшутился, но сейчас, когда всё совещание он слышали унижения в адрес своего рода, это было слишком.
–А ты вообще кто? – рявкнул Уэтт так грозно, что Фло отскочила. – Ты, поганая дворовая девка, которая вообразила себя лучше меня? А за что лишь?
–Я, знаешь ли, – испуг у Фло сменился насмешливостью, – себя контролирую. И сырое мясо не жру. Уж тем более все знают, что не всегда вы питаетесь этой… свининой или курятиной.
–Ягнёнком или олениной, – неуместно подхватил Сотерус и заткнулся под тяжёлым взглядом Армана.
–Вы и человечину жрёте! – Фло скривилась,будто её стошнит.
            Уэтт в одно мгновение оказался рядом с ней и легко схватил девицу за шею, рванул вверх, чтобы её лицо оказалось на уровне его лица. Ножки Фло оторвались от пола, она забилась, уже совсем не смелая в его руках. Воздуха явно было мало.
–Уэтт! – Арман и Абрахам подскочили к оборотню с разных сторон, – оставь дуру! Ты её убьёшь!
            Ронове и Базир запоздало кинулись на помощь. Под общим натиском Уэтт швырнул Фло на пол и та, вдохнув воздух, истерично зарыдала, пока Минира не бросилась к ней с объятиями и утешением, не забывая при этом смотреть на Уэтта как на врага всей добродетели.
–Вы…– Уэтт поочередно оглядел всех с ненавистью, – вы, вообразившие себя лучше меня! Вам нравится чувствовать себя лучше. Вы же люди. И маги… ни вампиров, ни оборотней вы никогда ни во что не ставили! Неудивительно! Мы привыкли. Но сейчас мы делаем общее дело, и я думал, что всё уже в прошлом…
–Уэтт, всё в прошлом. Твои заслуги…– Арман ещё пытался сгладить конфликт.
–Молчи! – взревел Уэтт. – Молчи, не то откушу тебе лицо! Вы… как же вам легко нас презирать. Вас всем! Я поверил в сказку о лучшем мире! Я повёл своих… но лучший мир не подходит для оборотней. Вы смешиваете нас с грязью. Мы даже хуже вампиров в ваших глазах.
–Уэтт, произошло недоразумение! – Базир тоже предпринял попытку к миру, но Уэтт и его остановил:
–Не лезь! Ты не знаешь о чём говоришь! Мы для вас хуже грязи. Поганее болотной тины. А за что, собственно? За боль, которую испытываем, каждый раз обращаясь в волков? За безумие, от которого страдаем в неконтролируемые полнолуния? За голод?.. или, быть может за то, что получив это проклятие, вынуждены отказаться от своих близких, потому что можем им реально навредить?
            На этот раз Уэтта никто не останавливал.
–Мы не вампиры. Мы едим, гуляем под солнцем, пьём вино, сохраняем тепло тела… но даже вампиров – этих мёртвых тварей вы принимаете с большим почётом, чем нас, в ведь в нас людского больше!
–Так что именно тебя не устраивает? – холодно спросил Абрахам. – То, что мы, по-твоему, не ставим вампиров выше оборотней, или то, что не считаемся с оборотнями?
            Вопрос был едкий. В другой момент Уэтт бы хватанул воздух ртом, осёкся бы, застыл, спохватился и осознал, что сам, в своих речах, больше походит на завистника, говоря о вампирах, а не о несчастьях и бесчестии своего рода. Но Уэтт был в крайней точке бешенства, а ещё луна уже звала его. Оставалось пять дней, но луна уже набирала силу…
–Я желаю вам поражения! –сплюнул Уэтт. – Громкого и кровавого! Желаю, чтобы вас низвели до нашего положения…
–Даже если это будет, ваше положение не улучшится, – заметил несгибаемо-жёсткий Абрахам. – Мы просто разделим ваше место.
            Уэтт не ответил и вышел из шатра прочь.
            Минира тотчас отвесила притихшей Фло звонкую пощёчину:
–Дорвалась? Дура! Всё из-за тебя!
–Он уходит…– тихо сказал Ронове, выглянувший за Уэттом, – и созывает своих.
–Вот теперь, друзья, всё стало плохо, – заметил Арман. – Но первого кто закинётся об этом для наших солдат – я лично пущу на рагу первому вурдалаку, которого встречу!
            Расходились в гнетущем молчании. Базир уходил последним и задержался на пороге. Неприятно и странно было видеть ссутулившуюся спину Армана, опущенную голову…
–Арман? – позвал Базир негромко.
–Чего? – Арман встрепенулся и обернулся на голос Базира. Сияние свечей озарило бледность его черт.
–Надежды нет? – спросил Базир прямо и поспешил добавить: – я останусь, просто хочу знать твоё мнение.
–Надежда есть всегда! – Арман покачал головой, – наше дело правое, поэтому мы победим. Вопрос только в том, сколько голов мы сложим. Знаешь, что меня пугает больше всего? То, что Уэтт в общем-то, прав. После победы Вильгельм и я собирались смести и оборотней и вампиров только из-за того, что они оборотни и вампиры, и мы, как прочие маги и люди привыкли считать их чем-то вроде вредителей. Кажется, мы все стали чудовищами, Базир, а? Как считаешь?
–Мне кажется, мы ими были, – ответил Базир сдавленным  голосом. Откровенность Армана странно действовала на него, – просто сознавать это стали лишь недавно.
24.
            На это замечание Арман не отреагировал. Он снова  углубился в какие-то записи, которые ему показывал Абрахам. Базир потоптался на месте, не зная – уйти ему или лучше остаться, и, в тот момент, когда он уже был готов уйти вслед за всеми, Арман поднял голову и спросил:
–У тебя что-то ещё?
–Что скажем народу? – спросил Базир. – Они явно видели, что Уэтт ушёл со своей…со своими.
–Ничего не скажем, – отозвался Арман абсолютно спокойно. – Он прав, как я уже сказал, но мы, хоть и чудовища, тоже правы. И это значит, что Уэтт вернётся.
            Базир недоверчиво хмыкнул. Он и не старался скрыть своего недоверия. Неожиданно в поддержку Армана отозвался и Абрахам:
–Твоя насмешка напрасна. Уэтт вернётся.
            Базир перевёл на него взгляд, надеясь, что в глазах его Абрахам прочтёт если не возмущение, то хотя бы вопрос: «чего лезешь?»
–Садись, – предложил Арман, – садись к нам. Делить нам нечего. Садись и слушай то, что я тебе скажу.
            На мгновение всё стало прежним. Базир снова стал прилежным учеником, которого вызвали мудрые наставники.
–Ты напоминаешь мне фанатиков… – Арман улыбнулся, но как-то неприятно и даже злобно будто бы, – тех, что пошли на восток, в мои земли. Они понавешали на себя разных крестов: от сложенных из травинок до отделанных жемчугами и алмазами, завесились ими от плеч до задниц…
–Какое отноше…– Базир не понимал, к чему все эти воспоминания, такие неуместные и скользкие слова? Даже Церковь не очень любила вспоминать о тех временах! Но Арман, как нарочно, вспоминает о них!
–А такое! Что если бы ваша, – Арман выделил слово «ваша», хотя, откровенно говоря, «вашей» она уже не была ни для Абрахама, ни для Базира, – Церковь сказала им, что целью этих походов является банальный и пошлый грабёж – кто бы пошёл? Кто был бы честен? Пошли бы стяжатели и глупцы. Но скажи им, что путь святой, что цель не обогащение, а спасение душ заблудших… это красиво. Это благородно. Благородство, даже ложное, манит тех, у кого больше ничего нет. Рано или поздно  человек может начать задумываться о том, стоят ли побрякушки, даже дорогие, гниения где-нибудь в песках, и смерти, подстерегающей за каждым шагом. Понимаешь?
–Это понимаю. А вот как это связано с Уэттом не понимаю! – честно сказал Базир.
–Боже, только не ваш, а мой! – Арман закатил глаза, – что же с людьми? Если дать солдату идею, он погибнет охотнее. Особенно, если эта идея касается вечности. Вечная душа, вечный рай, вечная благодать…что там ещё вечное?
–Кущи Эдема,– мрачно подсказал Абрахам.
–И их туда же! – Арман рассвирепел. Речь его стала отрывистой. – Всё туда же! Умирать за золото скучно. Умирать за идею, за вечность…да, это ценно!
            Арман осёкся, выдохнул и закончил уже мягко:
–Так и рождаются фанатики. Не имеющие смысла в собственной жизни, они не хотят отдавать её впустую. Хотят бороться. И им нужна идея.
            Абрахам молча вышел из шатра. Арман проводил его невнимательным, бессмысленным взглядом. В принципе, уход Абрахама был Базиру понятен: Абрахама в лицо называли фанатиком, говорили, что он заложил и жизнь, и душу на борьбу – сначала на борьбу с Церковью, потом с Цитаделью, и теперь борьбу против обеих этих сил.
            Но Абрахам ушёл без раздражения. Лагерь Армана был единственным местом, где у Абрахама оставался один шанс на определение между вечностью (проклятая!) в пустоте меж адом и раем, и какой-то одной стороной. И даже ад был бы предпочтительнее такого «зависания» души.
            Да и в самом Абрахаме что-то переменилось. Он стал мягче и терпимее к словам и тычкам в свою сторону. Более они его не тревожили и не задевали. Он видел ангела! Какое ему дело до земного слова и взгляда?
–Уэтт долго жил без идеи. Жрал, скрывался, сходил с ума в полнолуние, снова жрал… – продолжил Арман, словно Абрахам никуда не выходил, и всё оставалось прежним. – В какой-то момент даже Цитадель его, что называется, взяла на карандаш. Зарвался! Ну, Уэтт почуял, что дело пахнет тухло, рванул в степи, перебивался чем придётся, а там и где-то переосмысление своего пути начал. Понял, что жизнь его безыдейна и тошна, что нет у него ничего значимого, и что всё, что им движет – низменно. Он так не захотел. И вот теперь он здесь.
–Был здесь, – с плохо скрытым злорадством поправил Базир.
–А, брось! – Арман беспечно махнул рукой, – даже если я не прав насчёт идеи, хотя я прав, оборотни не могут жить мирно. Уэтт увёл свою стаю, и он пока её вожак. Но ему уже очень скоро придётся это доказывать раз за разом. Здесь же – доказывать не приходилось, его волки его боялись. А там он такой же как они. Цитадель его уже не примет. Так что… только мы. Здесь он будет хоть в каком-то почёте.
            Базир молчал. Он не знал что возразить, а возразить хотелось. Хотя бы для того, чтобы Арман хоть немного покачнулся в своей уверенности.
–Тебе его жалко? – допытывался маг. – Вижу, жалко. А ты поезжай в Албу, найди  деревушку Тейпорт, походи по улицам, поспрашивай у женщин, где их дети? И все они расскажут тебе про большого чёрного волка, необыкновенно умного волка… продолжать? Уэтт жрал детей, считая, что их мясо слаще. Не знаю – прав ли он в этом, не было возможности и желания подискутировать, но, судя по вымирающей деревушке Тейпорт – мнение его было непоколебимо.
–Тогда почему ты всем не сказал, что он вернётся? – Базир нашёл, как ему казалось, удачный вопрос. – Почему не сказал, что потом…
            Но Арман усмехнулся:
–А потом – суп с волком! И вообще:  как же чудо?
–Чего?
–Чудо. Самое обыкновенное чудо. Ты, похоже, из числа прилежных учеников? Наверняка много читал, да? И истории?
            Базир кивнул. Ему очень не нравились такие приёмы Армана, когда он заходит издалека. Это, как правило, ничем хорошим не кончалось.
–Читал когда-нибудь о внезапном засадном полке или неожиданно пришедшей на помощь армии, которую никто не ждал? Никогда не задавался вопросом, как армия может прийти неожиданно? Неужели нет разведки или шпионов? Неужели нет удивления при виде чужих знамён, при звучании чужих горнов и чужих сапог? Армия – это голоса, это сталь, лязг…
            Базир открыл, было рот, чтобы, как подобает прилежному ученику заметить, что во время боя очень сложно сконцентрироваться на каком-то стороннем лязге и разглядывать какую-то геральдику, когда…
            Случилось.
            Сначала тряхануло землю.  Базир, не ожидавший подвоха, упал, не понимая, что вдруг его так скосило. Зато Арман, чей опыт превосходил опыт очень многих в рядах отступников, не только сумел устоять на ногах, но и выскользнуть из шатра туда, где уже что-то шумело и странно шуршало.
            Базир, опасаясь новых толчков, выскочил, пригибаясь, и, увидев происходящее, сразу позабыл обо всём, распрямился.
            А посмотреть было на что. Над всем лагерем в рассветном зареве, блестел в ещё ленивых лучах полупрозрачный магический защитный купол. А над куполом сотни маленьких…птиц?!
            Да, определённо это были птицы. Только очень рассерженные, бронзового цвета с медными клювами и когтями. Часть их сидела на куполе и клевала и царапала защитный купол, другая часть, совершая виражи, нарочно врезалась в защитный купол. Сомнений не было: птицы желали проломить купол.
            Кругом суетились. Бегали, сбиваясь в группки, чтобы не растягиваться по лагерю, если купол всё-таки не выдержит. Базир тоже куда-то прибился, как оказалось – плечом к плечу с Абрахамом и Ронове, и спросил, с трудом перекрикивая шум этих противных крыльев и множество раздражающих уши и мозг скрежетаний.
–Что это?
–Птицы! – гаркнул Абрахам. – Только Стимфалийские! Редкие твари…
            Они и вели себя, в общем-то, как редкие твари. Базир не был силён в магической стороне Цитадели, не было у него знаний, но он понимал, что нормальные птицы не будут врезаться головой и тельцем в купол раз за разом.
–Что им…– пробормотал Базир, ни к кому не обращаясь.
            Кто-то кричал: спросонья нелегко пробуждаться в подобный птичий кошмар; кто-то уже переругивался, и строил даже смелые планы по борьбе с этими пернатыми.
            Арман лихо группировал самостоятельно сбившиеся кучки. По его замыслу в каждой должно быть не меньше четырёх магов для поддержки купола и создания, в случае прорыва, ещё одного купола. Не забывал маг и ругаться, кричал заводно и весело: Цитадель себя проявляла, это ли не первый шаг к победе?
            Или поражению.
–Занервничали наши ублюдки! – хохотал Арман. В эту минуту, в красном своём плаще он показался Базиру живой иллюстрацией античного бога войны. Но Базир замотал головою, отгоняя видение и попытался сосредоточиться на куполе.
–Выдержит? – спросил кто-то робко.
–Конечно же нет! – Арман услышал. – Ещё немного и проломится. Это же Стимфалийские птицы! Не давайте им себя окружать! Ни за что! окружат – вы пропали.
–Заклюют? – хихикнул Ронове. На его счастье, этого Арман уже не услышал.
            Зато услышал Абрахам, который услужливо подсказал:
–Съедят. Их когти и клювы раздирают и железо. Представь, что сделают они с плотью?
            Смеяться Ронове расхотелось, он против воли заозирался, пытаясь увидеть Елену С., может быть проститься с нею, а может быть, чтобы собрать в себе хоть какую-нибудь храбрость?
            Но в плотно сбитой толпе очень сложно было увидеть хоть кого-то знакомого. Лица плыли, наряды смешивались – кто стоял и где?
–Господи, помилуй нас, грешных…– прошептал кто-то, видимо, из бывших церковников. Не выдержал напряжения.
–Бог не слышит! – громыхнул Арман. – Он глух! Вырывайте эти тварям перья – не жалейте рук!– они от этого живо теряют подвижность! Стойте твёрдо, оставайтесь командой, оставайтесь верны своему долгу!
            Купол не выдержал. Треснул, словно стекло, сначала по ребру, потом трещина побежала всё выше и выше…
–Щиты! – рявкнул Арман, сам вскидывая над своей и головами других щиты. Это было уже не так эффективно, но могло дать хотя бы небольшую защиту.
            Купол окончательно треснул, брызнул золотистыми незримыми осколками, истлел…
            И началось.
            До этой минуты Базир находил птиц вообще красивыми существами. Но после того, как на беззащитную толпу обрушился ливень из этих созданий, всякая красота потеряла смысл. Это были не птицы. Это были исчадия самой преисподней – не меньше.
            Базиру доводилось убивать врагов. Доводилось даже рыбачить, видеть, как вытащенная из воды рыба ещё пучит глаза и открывает рот, но рыба и не была никогда красивой для Базира. она была скользкой, дурно пахла…
            Базиру приходилось и дичь постреливать, но это было нужно для пропитания. Здесь же, хотя на него обрушивался поток заведомо вражеских существ, по иронии судьбы или по чьему-то извращённому умыслу, облачённому в невинное птичье тельце, Базиру было не по себе.
            Впрочем, это быстро прошло. После того, как первая же, добравшаяся сквозь щит прикрывающего группку Базира и ближних к нему людей, тварь, впилась в руку Базира и тотчас взмыла ввысь, вырвав из неё кусочек мяса.
            Адская боль плеснула кровавым полотном. Базир заорал, но не он один уже был пострадавшим. Рядом с Базиром какой-то человек лихо махнул кинжалом, сбивая ближнюю птицу с намеченного ею курса, но другая, то ли мстя, то ли пользуясь ситуацией, рванула к лицу его и…
            В одно мгновение выхватила глаз.
–Давай! – белое лицо Аманды возникло перед Базиром. Ведьма быстро мазнула по ране Базира какой-то зелёноватой слизью, и, не успел Базир сообразить хоть что-то, исчезла в гуще сражения.
            Боль понемногу прошла, а вместе с ней прошло и то самое чувство «не по себе» у Базира. птицы ли это? да жечь таких птиц!
–Ты драться будешь? – рявкнули ему и Базир с удвоенной силой заработал руками, в каждой из которых было по кинжалу, отбрасывая в сторону, сбивая, разрезая птичьи тушки. Нет-нет, да попадало ему по руке или по лбу острыми когтями и клювом. Боль не покидала, только нарастала, так как каждый удар таким клювиком можно было сравнить с ударом книгой по голове.
            Маги работали быстрее. По примеру Абрахама они собирали магические знаки и пытались перехватить полёт птиц ещё вверху. Абрахам направлял столбы пламени вверх и в стороны массового их подлёта, затем вскидывал над собою купол, и сбивал уцелевших и озлобленных птиц мелкими заклинаниями и кинжалами.
            Маги поступали также. Не все, правда, пользовались огнём – боялись подпалить кого-нибудь из своих же, гораздо более популярным был лёд – так хоть сильно урона не будет союзнику.
            Вампиры перевоплотились в летучих мышей и перехватывали птиц на подлёте. Это было странно и красиво – летучие мыши не в сумерках и в ночи, а в свете солнца. Это было бы странно, если было бы кому до этого дело. Всем было несладко. Вампирам тоже. Как оказалось, около дюжины птичек-невиличек могут сожрать одного вампира в образе летучей мыши меньше, чем за пять минут.
            Базир увидел поздно, рванулся, чтобы не то защитить, не то уже добить бедного, пытающегося перевоплотиться обратно вампира, с ним, увидев это безобразие, рванулся и Арман, и ещё чьи-то тени, но все они опоздали – останки вампира – жалкая никчёмная кожа, уже человеческая легла ровным слоем на заваленную тушками и залитую кровью траву и  истлела.
            Ронове неожиданно оказался героем. Он сообразил, что лучшая поза для такого боя – пригнувшись – надо было беречь глаза. К тому же, повезло ему и с местом – чуть дальше от самой лютой крови, под куполом какого-то седовласого мага было почти что спокойно. Приходилось совершать вылазки и прибивать птичек, когда купол рушился и магу требовалась целая секунда, чтобы поднять новый. Но, учитывая, что кругом птицы выхватывали из живых тел кусочки плоти – Ронове ни разу не жаловался.
            А потом ему не повезло. Он увидел Елену С. Аманда – как боевая ведьма и целительница, вместе с другими целителями шныряла там и тут, смазывая пострадавшие тела болеутоляющей мазью. Ей было не до девчонки. Да и с собой таскать её в условиях боя было нереально, словом, Елена С. впервые пожалела о том, что так опрометчиво вылезла из штаба.
            Ей виделась романтика. Ей казалось, что она принадлежит к тому числу храбрых женщин, которые могут разделить все тяготы битвы и войны с любимым. Но реальность разбилась осколками в сердце. Храбрости в ней не было. Любимый её не любил. Репутация тлела. И, как назло, Аманда заподозрила в ней некоторые изменения, которые Елена по неопытности вовсе не заметила.
            И хоть отмахивалась Елена – Аманда умела припирать к стенке. Да и воспитанницу свою знала как облупленную. Пришлось каяться до конца. Но до этого ли теперь?
            Теперь лишь бы выжить. И забилась Елена за чьи-то спины, да без толку. Маг оказался слабый. Купол треснул, и навалились птицы…
            Ронове не повезло  это увидеть. Потому что он, увидев это, не смог остаться в стороне. Может быть, Абрахам был прав, называя Ронове трусом, а Базир, считая его подлецом, но в эту минуту Ронове сам поразился себе.
            Избегающий всякого возможного риска в последние месяцы, Ронове сам выскочил из-под защиты Купола, и бросился к Елене С. – к той, которой уже умудрился надломить и жизнь, и веру, и душу, и сердце…
            Бой плескал. Крылья налетали друг на друга и на людей, на Ронове слетались как на доступную добычу, но Ронове был неотвратим и продолжал двигаться вперёд, не забывая при этом орудовать кинжалом. В какой-то момент одна из птиц и вовсе выдрала у него кинжал, больно окровила ему руку когтями, и кинжал упал куда-то на землю.
            Елена С. увидела его. Вскричала что-то радостное, рванулась, отбиваясь из последних сил от достающих её тварей, почуявших в ней не только её жизнь, но и жизнь зарождающуюся, более вкусную, но куда там! Сильна была Елена в это мгновение, хоть и не знала того.
            И всё же…
            Не появись между ними кровавый бог войны, воплотившийся в Армане, не встретиться бы этим двоим! Но он явился, и ярость его была опасна, и наконец, затихло.
            Уцелевшие птицы поднимались в небо неровными стаями, летели в свои владения, навстречу воле своих хозяев.
–Глэд! Минира! – Арман уже отдавал распоряжения, вышагивая среди птичьих тел, каких-то останков, обожженных тканей, веток… – Цифры. Пострадавшие, раненые, убитые?
            Кое-как отряхиваясь, ближайшие соратники принялись переговариваться с уцелевшими, доставали какие-то пергаменты, оглядывали, а не находя  – выкрикивали имена. Всё кончилось также неожиданно как  и началось. Потерь, даже на первый взгляд, было немного. Больше всего пострадали, как оказалось, люди из «поддерживающей» части, не имевшие практического боевого опыта.
–Цел? – спросил Арман, когда к нему подошёл Абрахам. у Абрахам на лбу был след от когтистой лапы птички, но на этом, похоже, повреждения заканчивались.
–Цел, – отозвался Абрахам. – Цитадель выдала свои нервы.
–Я думаю, они просто решили нам напомнить о своей силе. Заметил, что их отозвали?
–Справедливости ради, отозвали немногих! – кровожадно заметил Абрахам. – Более девяноста процентов Стимфалийских тварей никогда уже не взлетят в небо!
–И где-то пятьдесят наших соратников никогда не поднимутся, – Арман не разделял триумфа Абрахама. В этом и была между ними разница: Арман даже в любимой всем своим существом войне не превращался в фанатика, а Абрахам оставался им даже после мысленного покаяния и встречи с ангелом.
–Да какие пятьдесят! – возмутился Абрахам. – Тридцать, не больше!
–Тридцать три, – спокойно возразил Глэжд, приближаясь со списком. – Тридцать три мертвеца. Вот список по именам.
            Абрахам не имел права заглядывать в список, пока Арман, как главный, не предложит ему, но тревога брала верх над приличием, и Абрахам незаметно поменял позу, чтобы иметь возможность увидеть хотя бы край пергамента.
–Твои живы, – Арман заметил это. – И  Базир, и Ронове.
            Абрахам смутился и принялся с удвоенным вниманием оглядывать поле недавней битвы, где уже многие поднимались, и отчётливо чернели тела тех, кто уже не встанет никогда. Кто-то из-за птиц, кто-то от неверного удара своим же соратником, или…от заклинания. Это война. Здесь случается всякое. Поэтому и ценилась так во все времена геральдика, потому и брали с собой на битву знамёна и стремились одеть солдат как можно ярче, чтобы в пылу сражения, в мрачный час не ударить своего же.
            Об этом не говорят – не принято и глупо, но всегда есть жертвы от своих же. В пылу сражения, когда пот заливает глаза, а разум застилает кровавое желание убивать и выживать – легко не заметить вышитого знака или знамени.
            А у этих и вовсе не было формы. Были птицы и они. Бил по птицам – попал по людям. Это та цена, которую платят в любой битве, и та цена, о которой не говорят. С этим просто живут.
–Семьдесят девять ранены. У кого коготь по лицу прошёлся…– Глэд глянул на Абрахама, но глаза бывшего охотника за вампирами и оборотнями ничего не выразили, – у кого кусок плоти выдернули. Боеспособность сохранена.
–Благодарю! – теперь Арман не был античным богов войны. Теперь он казался усталым воякой. – Сам как?
–А вон чего! – Глэд поднял рубаху, и продемонстрировал левый бок, в котором не хватало кусочка плоти. – Схватила, зараза! Я ей клюв пополам сломал, но этого мне не вернут уже!
–Драться сможешь? – Арман улыбнулся.
–Само собой! – Глэд опустил рубаху.
–Ступай, – разрешил Арман и повернулся к Абрахаму. – Твои мысли?
            Абрахам вздрогнул. Арман со своим меняющимся поведением и неизменно мягким обращением за советом и мыслями всё ещё был непонятен ему. Абрахам плохо работал в команде, и видел до этого лишь одну роль: исполнительскую. Глава Цитадели говорит и ты делаешь. Глава Церкви говорит и ты исполняешь. Сам он перенял такую же модель в свою собственную команду – он говорил, а они… сначала Стефания, Базир, Рене и Ронове, потом без Ронове, потом без Рене – исполняли.
            Но Арман раз за разом советовался. И не только с ним.
–Кого они пошлют следующими. Пошлют же! – Арман ждал ответа. Причём ждал не из вежливости, а искренне, с любопытством и живым интересом.
 –Обычно следуют по закону стихий, – Абрахам справился с собою, поспешил ответить, да как можно подробнее. Чтобы Арман не был разочарован тем, что решил посоветоваться именно с ним. – Земля, Воздух, Вода, Огонь… воздух они послали первым. Стимфалийские птицы принадлежат воздуху. Я бы сделал ставку на земных тварей.
–Почему? – просто спросил Арман.
–До воды далеко, – принялся объяснять свои соображения Абрахам. – Огонь опасен. Они не захотели доводить дело до конца, огонь же как крайняя мера. Ну, исторически так…то есть – литературно-исторически.
            Абрахам как-то сник, замялся, замешкался в собственных объяснениях. Но Арман был добр и понятлив, кивнул:
–Огонь крайняя мера. И кого из земных ждать? Земляных червей?
–Последнего червя, как я знаю, убили в Аравии, – Абрахам покачал головой. – Это сделал Гней Великий – церковник-борец, основавший Церковь Животворящего Креста.
–Всегда проседал в истории! – Арман даже улыбнулся. – Так,собственно…на кого думаешь?
            Абрахам не успел ответить. Воистину, это утро не обещало ничего хорошего. Земля задрожала опять, как в первый раз, с налётом птиц, только сильнее и…дольше. Гул не слабел, напротив, он будто бы нарастал. Только отошедшие от шока и битвы люди встревожено переглядывались, зорко озирали местность, желая понять и не желая всё-таки убедиться в том, что к ним идёт новая опасность.
–Щиты! – взревел Арман, теряя всякое спокойствие.
            Маги, уже расслаблявшиеся, вскочили, не понимая, чего ждать, но выполняя свой долг. За ними стали торопливо подниматься и другие.
–Что происходит? Что происходит? – Елена С. жалась к Ронове, надеясь обрести в нём защиту от всего самого страшного в мире.
            Но Ронове не был уверен в себе так, как она была в нём уверена. Этот гул явно происходил от чего-то живого, от чего-то могучего, большого…
–Великан! – истерически вскричал молодой вампир, вскакивая. До этого он сидел на земле, нарочито беспечный,  снисходительно позволяя Аманде обрабатывать его лицо от когтей. И тут вскочил, догадался, не выдержал своей догадки.
            И своей правоты.
–Что? неужели? – несчастные вскакивали, не желая верить своим глазам и ушам. А между тем неотвратимое надвигалось на них. Уже задрожало само небо! Какая-то вспугнутая стая, может быть, тех же Стимфалийских крылатых, поднялась вверх, и вскоре…
            Он был похож на живую гору, которая встала и решила куда-то идти. Прямоугольная голова размером с сарай возвысилась на горизонте. Свирепо сверкнули, видя их, глаза–настоящие окна – изогнулся кривой рот – как широкое крыльцо с большими и острыми зубами.
–Отставить панику! – велел Арман, опомнившись. – Он один. Нас много. Он тупой. Ну явно тупее многих точно.
–Я думал, они вымерли! – признался Базир, заворожённо глядя на то, как вслед за телом из далёкого лесочка появляется непропорционально мерзкое, сероватое туловище, облачённое в какую-то парусину грязно-жёлтого цвета. – Я читал! Точно читал! Их поубивали в Аравии!
–Отставить панику! – повторил Арман, в голосе его прорезались металлические нотки, – все, кто готов биться, за мной! нельзя его подпускать к лагерю!
            И он первым рванул вниз, на ходу, сплетая целую сеть боевых заклинаний для борьбы с чудовищем. Абрахам – к чему удивление? – рванул вторым. За ними ещё несколько магов и людей, и даже молодой вампир, который и опознал великанье приближение. Базир колебался недолго – не зная, может ли он быть полезен в такой битве, он поспешил за остальными, ругая себя за отвагу, и обещая самому себе в следующий раз быть как Ронове и не высовываться!
            Базир ещё не знал, что Ронове тоже мчал за Абрахамом, причём опередил Базира на добрых полсотни шагов. Что руководило им – он сам не знал, просто чувствовал, что должен быть в этой битве.
25.
–Я наперед знаю, что ты скажешь! – заверил Уэтт, оглядываясь на держащуюся на почтительном от него расстоянии стаю. На их поддержку можно было пока рассчитывать.
            Как здорово было бежать в волчьем обличии по прохладной и влажной от росы траве! Как здорово было чувствовать воздух свободы, и просто бежать, бежать, без всякой цели! Словно настоящий зверь, освобождённый от всех моральных законов и запретов – так чувствовала себя стая Уэтта, ушедшая с ним.
            Но не сам Уэтт. Он был их вожаком и чувствовал, что освобождения нет. они уже удалились от лагеря, и это означало, что увеличивается разрыв между отступниками и его стаей, и скоро начнутся конфликты в самой стае за первенство (здесь Арман был полностью прав), и, что хуже – борьба за выживание. Причём бороться придётся уже со всеми и в одиночку.
            Всё это становилось опрометчивым. В конце концов, оборотней всегда ни во что не ставили и презирали, как любую низшую магическую нечисть, но у отступников Уэтт хоть иногда чувствовал власть и уважение. А ещё – идею. Своей у него не было. Вернее, была. Она заключалась в том, чтобы наесться, потом не попасться церковникам, потом наесться ещё… всё это Уэтт проживал годами, и очень этим тяготился. Людские цели были ему скучны, цели Цитадели казались очень сковывающими. А тут отступники, и он был нужен.
            Словом, дико хотелось вернуться. Но как это сделать, да так, чтобы не потерять уважения в собственных глазах и в глазах стаи? Как сделать это изящно?
            Ответ пришёл сам собой. Уэтт учуял Марека – своего друга, вампира, соратника…
            Обрадовался: Арман всё-таки умница, раз послал именно его догнать Уэтта и вернуть. Другу вроде бы и не стыдно поддаться на уговоры, так? Да и кто поймёт угнетённого лучше другого угнетённого?
            Уэтт велел стае остановиться, обратился в человека и вышел к Мареку навстречу.  Он не сомневался в том, что вампир сейчас начнёт убеждать его о возвращении и поспешил заверить:
–Я наперёд знаю, что ты скажешь!
–Да ну? – Марек усмехнулся. Белое лицо его казалось ещё белее от непрошедшей ещё ночи.
–Представь себе! – Уэтт вздохнул и признался: – я хочу вернуться, да. Я поступил неправильно. Моя стая и я…
            Уэтт махнул рукой, дескать, ты всё и сам понимаешь.
–Отступники дали тебе цель и свободу, – согласился Марек, – это значит многое. Теперь ты не просто оборотень, а я не просто вампир. Теперь мы оба связаны с чем-то важным.
–Да, так, – Уэтт кивнул.  Он был благодарен Мареку за то, что тот изложил его мысли – самому это было тяжело сделать.
–И, – продолжал Марек благостно, – ты думаешь о том, что совершил ошибку, уйдя от них? ещё и в такой момент?
–Ну…– Уэтт вздохнул, совсем уж каяться он не рассчитывал. В конце концов, да, каяться было в чём – он давал Арману слово, что поведёт свою стаю до конца. И это было тем, о чём умолчал Арман в разговоре с Базиром. Сделал  он это не от забывчивости, а из собственного тщеславия – открыто заявлять, что ты требовал и довольствовался клятвой от оборотня, в магическом мире звучало глупо  и унижало мага. Да, Арман уже давно не был в Цитадели, но он всё ещё был магом и ни один факт не изменил бы этого, как не  отнял бы его тщеславие, рождённое в годы магической службы.
–А я знал, что будет именно так! – Марек переступил чуть ближе к Уэтту.
–Совсем в меня не веришь? – здесь уже можно было действительно обидеться: они оба принадлежали к презираемой магическим обществом части, но вот – даже Марек…
–Не в этом дело, – спокойно возразил вампир. – А в том, что мы чужие. Даже маги и ведьмами не такие чужие среди церковников, как мы. Как ты со своей стаей, и я, с другими вампирами.
            Эти слова Уэтту не понравились, но он ждал продолжения.
–И всё это давно подводило меня к одной мысли…– Марек испытующе глянул на молчащего оборотня, и, приняв его молчание за поддержку, продолжил: – а не пора ли нам отказаться вообще ото всех?
–Уйти в горы? – Уэтт не выдержал, расхохотался. Его стая, державшаяся чуть поодаль, вздрогнула, зашевелила ушами.
            Марек снова усмехнулся, и ответил:
–Цитадель не такая могучая как ты, да и мы все думали. Там уже давно нет стольких магов. Большая часть держится за счёт старых уже магов. Боевых магов и ведьм меньше, чем даже у нас.
–Ты этого не говорил! – с возмущением вклинился Уэтт.
            Надо признать, что Уэтт был не очень сообразителен. На этой фразе уже Арман или Абрахам легко бы поняли, куда клонит Марек, а Уэтт всё ещё не видел ничего. он чувствовал что-то нехорошее, но пока не понимал что именно.
            А может быть дело не в сообразительности, а в том, что этот оборотень просто хотел верить хотя бы своему другу. Пусть вампиру. Пусть другу, которого сам постоянно подкалывал и над которым подшучивал, даже зло, но которого научился уважать и по которому скучал, хоть и таился.
–Разумеется, я этого не говорил! – в голосе Марека послышалось лёгкое раздражение. Он, конечно, понимал, что будет непросто, но не настолько же!
            Но надо было держать себя в руках. Ему нужен был союзник. Преданный, настоящая опора. И надо было гасить всякое раздражение.
–Разумеется, я этого не говорил, – повторил Марек уже тише, – им ни к чему. А вот тебе говорю. Как есть говорю. Они мне обрадовались. Доверились, как дети.
–Ты же…– начал Уэтт и осёкся.
–Но я не хвалюсь. Дело не в моём убеждении, дело в их отчаянии. У них много молодёжи, но она слабая. Выставлять их в битву – дохлое дело. Цитадель начала делить власть между собой, как оказалось, доделились до того, что потеряли боеспособность. Кое-что поднимут ещё, сомнений нет, но угроза не такая, как ты думаешь. В этом можешь мне верить.
            Уэтт затряс головой: этого не могло быть!
–Даже ведьмы, – продолжил Марек тихо и печально, – после того, как убили их главу Ленуту, разбежались. Кто в сёла, кто в города. Драться устали. Устали, понимаешь?
–Чего ты хочешь?! – Уэтт совсем запутался.
–Я? – Марек улыбнулся почти как человек, только клыки выдали его натуру. – Я хочу мира. И власти. И то, и другое мы можем взять. Ты, я, твои стаи… мои сторонники, дмаю, кое-кто из Цитадели нас поддержит.
            Уэтт вообще перестал что-либо понимать. Марек, не дожидаясь вопроса, поспешил объяснить лихорадочно:
–Они разбили сами себя! Мы можем взять власть в Цитадели! Слышишь? И хитрость разбить Армана. Твои стаи сделают вид, что вернулись к нему, а потом нападут! Понял? И мы свободны от отступников! Мы свободны от Цитадели. Мы принесём дисциплину, создадим новые племена и новый закон. Мы наконец-то принесём равенство!
            До Уэтта всё-таки дошло:
–Так ты предатель! – взревел он, напугав и насторожив свою стаю. Стая готова была броситься на Марека по приказу Уэтта. Пока  была готова…
–Почему предатель? – возмутился Марек. – Это они предатели! Они все. Они, не я! думаешь, я хотел быть вампиром? Думаешь, я выбирал? Нет. Я таким стал. Но они все: и церковники, и отступники, и в Цитадели стали презирать меня за одно это. Одни охотились, другие просто смешивали меня с грязью. А я виновен? Скажи мне: я виновен?
            Марек уже кричал. Обычно спокойный он разрушался изнутри – всё невысказанное, скопившееся, вырывалось наружу, складывало страшные слова:
–Думаешь,  я хочу пить кровь? Думаешь, хочу жить с вечным чувством жажды и пустоты? Думаешь, мне не жаль людей?..
–Ты предлагаешь предательство! – Уэтт тоже перешёл на крик. Оба уже не думали о том, сколько их услышит, если услышит. – И оправдываешь это тем, что ты несчастен! Как будто ты один…
–Я? – Марек вдруг стих, сунул руку в карман плаща и извлёк из него сложенный в четыре раза лист, протянул Уэтту: – читай!
            Уэтт демонстративно скрестил руки на груди. Он не собирался идти на поводу у этого предателя, виновного не сколько в своём предательстве, сколько в новой боли, отозвавшейся тоскливой маетой в сердце оборотня. Такое разочарование! Такая подлость! Низость!
–Тогда я прочту! – Марек не собирался ломаться, развернул лист и прочёл тихо, но выделяя каждое слово, чтобы Уэтт точно понял: – «От седьмого числа седьмого месяца сего года, мы, известные как отступники – борцы за людскую свободу и безопасность, освободители от власти Церкви и Цитадели, в составе своих предводителей, известных под именами: Вильгельм, Арман, Стефания, Ронове, Минира и Глэд, постановляем:
I. по истечению всяческих битв, конфликтов с Цитаделью и её последователями, всякую уцелевшую магическую нечисть, известную в образе оборотней, вампиров, вурдалаков и мертвецов, немедленно уничтожить без захоронения и суда.
II.соратников отступников из числа вампиров и оборотней поставить на строжайший учёт, чтобы воспрепятствовать их размножению и разнесению заразы.
III. соратников отступников из числа вампиров и оборотней, отличившихся в войне с Цитаделью и борьбой за свободное будущее, отстранить от управления делами, наделить земельным наделом и содержанием согласно дополнительному соглашению №1/А-12, от девятого числа текущего месяца, и не допускать до вмешательств.
IV. всякую литературу, как историческую, так и художественную, включающую в себя мемуары, дневники и сочинения, подвергнуть жёсткой цензуре и корректуре, дабы избавить людской мир от всякого упоминания вампирской и волчьей заразы и не создавать неверный образ представителя из рода вампиров или оборотней
К согласованию.
Записал Керт».
            Уэтт молчал. Он сомневался, что на свете есть слова страшнее. Да ещё от кого? От тех, ради кого он уже рисковал и собой, и своей стаей! Если переводить весь сухой язык документов на понятный: отступники желали полностью уничтожить и вампиров, и оборотней, вплоть до упоминания о них, даже положительного, но после того, как те выполнят свою работу.
            Ну ладно там Керт или Глэд – эти двое были охотниками за вампирами и оборотнями, хоть и не были церковниками в полной мере, ну ладно – от них не надо было ждать сочувствия. Но Минира? Она потеряла веру в бога, но не в человечность! А Ронове и Стефания?  а, самое страшное, Арман?
–Это проект, судя по всему, – Марек говорил с сочувствием, хотя его и трясло от ярости, пусть и видел он этот документ не в первый раз. – Здесь нет ещё подписей, и я взял его из бумаг Вильгельма. Не успел позаимствовать соглашения – да, их там несколько. Одно о проценте содержания и надела, другое о цензуре существующих и грядущих мемуаров об этой войне. Интересно, правда?
            Уэтт не отзывался. В первый раз его мир разрушился, когда на него – семилетнего – напал в лесу волк, кусал, хотел сожрать. Повезло – отбили охотники. Повезло, впрочем, до первого полнолуния.
            Второй раз, когда Уэтт понял, что Цитадель не собирается его покрывать и сама не прочь расправиться.
            В третий, когда Уэтт осознал, как тускло и греховно жил, в дни, когда шатался по миру и искал себе не то смерти, не то смысла, и мучился, мучился тоской иодиночеством.
            Сейчас был четвёртый раз. Одно дело, если оборотней и вампиров презирали, не пускали к постам, насмешничали – это неприятно, но это не смертельно. А здесь? сделайте своё дело и уходите в забвение. Убьём всех, кто был против нас. Тех, кто был с нами, будем контролировать, а затем просто отправим в небытие, и даже не вспомним о них ничего хорошего. Вообще не вспомним. Не было их! Никого не было!
–Это не я предатель, – лицо Марека исказилось от боли. – Это они. Видишь? Разве плохо ответить им? Разве нет у нас на это права? Я считаю, что это не просто наше право. А наш долг. Ещё никогда ни вампиры, ни оборотни не брали власть в свои руки. Так может – пробил наш час? наступил день, когда мы должны им отомстить и показать единство?
            Марек был опасно убедителен. Уэтту очень хотелось поддаться на этот уговор, ведь звучало так маняще: «они неправы. Они поплатятся за это. Ты будешь на вершине, а не они!».
            Но с другой?..
            Уэтт оглянулся на стаю. Собранная им ещё из мальчишек, случайно ставших жертвами оборотней, молодая стая… каждый из этих волчат обязан ему жизнью, и каждый готов броситься на Марека, да хоть на самого чёрта, если Уэтт так скажет, но это пока. Пока Уэтт их ведёт. Завтра ещё, быть может, его власть прочна, а послезавтра? Через неделю? Он уже старый волк. А старого волка молодые грызут.
            И это только в пределах одной стаи!  Что говорить о других? Будет грызня. И у вампиров едва ли лучше. От того и контроль: чтоб не заразили, чтоб людей не жрали и кровь их не пили.
            «нас надо контролировать…» – мучительно понял Уэтт. Но ненависть в его сердце всё ещё пульсировала. Он не знал, на что решится.
–Ну? – наступал Марек. – Ты со мной? или ты согласен на то, чтоб быть вечным дворовым псом на службе подлецов и настоящих предателей?
            Как легко было бы согласиться! Как легко поддаться искушению, но…
            Но вместо этого Уэтт дал знак своей стае. Та не подвела. Уэтт только отошёл в сторону, чтобы не видеть кровавой расправы.
            Он смотрел на восходящее солнце – сколько же они проговорили? И не оборачивался на шум позади себя. Марек кричал, бился, ругался, даже молил, но стая рвала его на куски. Может быть, каждый из оборотней и задавался вопросом: почему, собственно, надо рвать соратника? Но Уэтт пока был им вожаком, и его приказы стояли для стаи выше всего. Вампир, даже такой сильный как Марек, не смог справиться с нападением и вскоре Уэтту пролаяли:
–Всё!
            Уэтт только тогда обернулся. Как и положено – от вампира такой древности осталась лишь одежда да ещё горсти грязного праха, от которых почему-то несло сыростью и чем-то сладостно-гнилостным.
            Не говоря ни слова, Уэтт наклонился к одеждам своего бывшего друга, предавшего друга, обыскал карманы – Марек уже успел свернуть лист, и Уэтт нашёл его в том же кармане плаща. Стая ждала, не спрашивая, молча и покорно наблюдала за его действиями.
            Уэтт прочитал ещё раз документ, который ему зачитал Марек, спрятал лист, сложив его в очередной раз за четверть часа на четыре части и обернулся к стае:
–Мы возвращаемся в лагерь!
            Не последовало никакого возражения, хотя, может быть виновны были в том лишь расстроенные нервы, показалось Уэтту, что ближний к нему волк как-то закатил глаза, демонстрируя насмешку над вожаком. Выяснять Уэтт не стал, но поспешил вернуться.
            Вернулся он, надо сказать, очень вовремя.
            Ещё издали нос его уловил болотно-землистый запах, а ухо услышало земную дрожь. Он не понимал, что происходит, но чутьё подсказало: нужна твоя помощь, и Уэтт усиленнее заработал лапами, вынуждая свою стаю следовать за собой.
            Потом он уже увидел и так был поражён, что даже застыл, проехав лапами по земле…
            Впрочем, тут бы, наверное, любой бы застыл. Представьте себе существо жуткого вида размером с большой холм или малую гору – рычащую по-звериному, явно агрессивную и опасно близкую.
            Это был великан. Уэтт впервые его видел, как и многие живые, в общем-то, ведь считалось, что последний великан был уничтожен в Аравии, ещё давно, когда египтяне вышли к Ад-Дирийе и держали эту древнюю столицу в осаде. Жители столицы выставили тогда своё могучее оружие – последнего известного великана, но… город всё равно пал, а с ним прекратился и великаний род.
            И вот теперь,  добрый день, знакомьтесь: новый враг из давно уже истлевшего, как писали, рода!
            Люди казались мелкими  и ничтожными рядом с  ним. Уэтт опознал и Армана, и Абрахама, и Базира – эти трое лезли почти к самому центру битвы, подкрепляя свои магические удары вполне себе физическими , но едва ли они наносили великану хоть какой-то вред. Как-никак, никто уже лет двести не изучал всерьёз заклинания против великанов. Они входили в обязательную программу, но их часто проматывали в угоду более важным. Ну вот, пожалуйста.
            Без практики, ещё и в такой суматохе, в явной растерянности от битвы, справиться было невозможно. Но все вышедшие вперёд, явно преследовали одну цель: не пустить поганца ко всему лагерю. Надо сказать, очень потрёпанному и насмерть перепуганному лагерю.
            Уэтт тряхнул головой – разборки про всякие документы потом. Сначала всё-таки клятва, сначала то, что нужно сделать, потом уже обиды и переживания. Нечего думать – надо рваться в бой.
            Он отдал новый приказ своей стае и явно заметил, что стая послушалась уже с неохотой. Старость всё-таки приходит быстрее к животным и полуживотным. Но послушалась.
            И Уэтт рванул следом за всеми, развивая всё большую и большую скорость, чтобы в прыжке выдать удар максимальной силы.
–Я же говорил, что он…– Арман заметил приближение стаи, и поспешил в своей манере сообщить об этом Базиру. Но могучий удар кулака великана о землю, заставил Армана извернуться настоящей ящерицей и метнуться в сторону. Настроения, впрочем, у него это не отняло. Напротив, теперь Арман повеселел – ещё бы, он снова оказался прав!
            Базир не отреагировал. Краем глаза он заметил серые тени, но он был больше занят собственным выживанием, чем возвращением волчьих союзников.
–Не зевай! – громыхнул Ронове, отпихивая Базира в сторону, и ударяя прямо по пальцу великана кинжалом. Кончик пальца отлетел, покатился по земле…размером он был где-то с треть лица самого Ронове.
            Закапала чёрная тягучая смердящая  кровь.
            Великан осознавал медленно. Наверное, его мозг просто не мог справиться с такой грудой тела. Может быть, это и стало причиной падения популярности великаньих орд – прокормить сложно, ещё и медлительный, и туго соображающий.
            Но великан чувствовал боль. Может быть приглушённо. Но всё-таки! И боль приводила его в бешенство. Тут бы Ронове и конец,  ведь даже великан способен осознать, кто его ударил, соотнеся длинный кинжал в руках человечка с болью. Да, ему пришёл бы конец, но судьба, похоже, очень любила Ронове, может быть, от того, что Ронове в общем-то любили женщины, и судьба относилась к ним?
            А может быть, ему предстояло ещё что-то совершить.
            Так или иначе, в тот момент, когда великан неожиданно резво занёс руку над тельцем человечка, в эту самую руку впился первый достигший цели оборотень.
            А дальше началось очень поганое, кровавое, грязное месиво! Про такое не пишут в книгах, не вспоминают в мемуарах так, чтобы с подробностями, а значит и я последую этому примеру и не стану вспоминать о том дне с подробностями.
            Хруст плоти и кости великана, когда Уэтт добрался сам и прокусил руку громадине, мог бы запросто оглушить простодушного человека. Запах крови и сырого мяса, когда оборотни натурально драли великана, мог запросто привести к опустошению желудка и отказу от всякой пищи на два-три дня…
            Оставшиеся в среде отступников оборотни, не принадлежавшие стае Уэтта, да и вообще какой-либо стае, одиночки, видя успех своих лохматых братьев, ринулись на подмогу. Люди в зверином обличии схлестнулись с силой, которая должна была уйти в давние времена, но которая почему-то дожила до этих дней.
            Не обошлось без потерь. Пара оборотней была натурально раздавлена великаном до кровавых серо-бурых комков. В одном комке Уэтт не без радости узнал своего потенциального соперника из собственной стаи. Но не устыдился даже своей радости – соратник соратнику, а всё-таки соперник это плохо!
            Наконец Абрахам соорудил из чистой силы подобие меча и, взобравшись по разорванному, обнажившему кишки и ещё какую-то мерзость с тошнотворным запахом, оказался у шеи великана, взмах…
            Отрубленная голова уродливым валуном покатилась по полю недавней битвы.
–Гори, милёнок! – Арман коснулся мерзкого тела заклинанием, и тело тотчас аккуратно вспыхнуло, позволяя отбежать всем бойцам. – Возвращаемся в лагерь! Ну? Как мы его, а? будет что рассказать!
–И написать в мемуарах, – ехидно заметил Уэтт и Арман перевёл на него взгляд, не понимая, или делая вид, что не понимает этого замечания.
–Мы рады тебе! – Арман решил сгладить ситуацию. – Базир, Ронове! Ребята? Видите, наш союзник всегда с нами! Ступайте в лагерь, вам нужна помощь.
            Помощь была нужна. Базир подворачивал чуть отдавленную великаном ногу. Нога ныла и идти было невозможно.
–Обопрись на меня, – Ронове, залитый серой и тухлой кровью великана, оказался рядом, – давай!
            Базир с сомнением взглянул на Ронове, а потом вдруг кивнул и оперся, в самом деле, на своего ненавистного соратника. Ронове стоически потащил его в лагерь.
–Не переживай, Аманда вылечит! Там отмоемся, поедим и с новыми силами…– уговаривал Ронове до тех пор, пока навстречу, сообразив, что всё кончено, не побежали их соратники из числа людей и магов. Опускались щиты, перегруппировались люди, понявшие и поверившие в то, что битва с чудовищем кончилась.
            Впрочем, люди не были готовы к мерзкому запаху, который впитался с кровью великана в одежды и тела бойцов.
–ну-ну! – посмеивался Ронове, – не такое уже нюхали! Дайте умыться!
            Базира приняли с рук на руки, Аманда, уже очень опытная целительница, ни слова не сказала насчёт дурного запаха от Базира, лишь молча и хладнокровно зажала нос прищепкой и принялась осматривать ногу. Другим бойцам тоже досталось. В основном – отдавленные конечности. Не повезло, правда, молодому вампиру, которому великан оборвал одну руку. Но у вампиров природная регенерация и склонившийся над ним целитель лишь ускорял её, уговаривая вампира чуть-чуть потерпеть.
            Тут же резвились уже оборотни. Им нипочём – перекинулись в людей и затребовали еды. Оборотни всегда много едят – известный факт! От них не отмахивались, лишь уговаривали подождать.
            Абрахам, мрачный и сдержанный, вернулся, не дожидаясь Армана, он понял, что Уэтт хочет переговорить с глазу на глаз с магом, и поспешно убрался. Во всей этой суете он даже успел почувствовать себя одиноким и о чём-то смутно пожалеть, но поспешно отогнал от себя эти мысли.
–О чём хочешь поговорить? – спросил Арман, когда они остались с Уэттом у догорающего тела мерзкого врага. – Надеюсь, это был точно последний великан! Я больше не вынесу, честное слово!
            Уэтт не ответил, вместо этого он вытащил из кармана своего побитого в битве плаща документ, озвученный ему Мареком, протянул Арману.
–Я не любитель любовных записок! – отшутился маг, не принимая документа, хотя, конечно, он узнал его. Вильгельм показывал незадолго до своей последней встречи с Абрахамом.
–Это не любовная записка, – глухо отозвался Уэтт, настойчиво протягивая документ.
–Всякие завещания, заговоры и анонимки тоже не мой профиль, – Арман продолжал упрямиться, точно понимая, что взять документ, означает – признать его. Вильгельма больше нет, а ведь это он так рано составил проект!
–Возьми.
            По тону Уэтта было понятно, что он не отступит. Пришлось покориться.
–Марек предатель, – буднично промолвил Уэтт, пока Арман проглядывал бумагу. – Ты первый, кто знает это. он предлагал мне вернуться и хитростью порезать и порвать здесь вас. А потом мы бы захватили власть в Цитадели. Я отказался. Тогда он дал мне этот листок…
            Арман не удивился рассказу. Или очень хорошо владел собою?
–И где Марек?
–Моя стая порвала его, – Уэтт был слегка задет тем, что то, что лично на него произвело неизгладимое впечатление и глубоко ранило, Арман почти не ощутил.
–Неужели Цитадель так слаба? – размышлял Арман, – захватить власть! Ха!
            Он убрал лист в сторону:
–И почему ты не согласился? Почему вернулся? Почему рисковал? Почему, в конце концов, даёшь мне этот лист?  Здесь же стоит и моё имя.
–Без подписи, – заметил Уэтт всё также тихо и глухо.
–думаешь, я не знал? – Уэтту хотелось, чтобы Арман оправдывался, пугался и каялся. Но тот оставался собой, держал себя ровно и совершенно не таился. О покаянии речи и вовсе не шло!
–Ты поддерживаешь этот проект? – Уэтт не стал отвечать, задал новый вопрос. – Ты считаешь, что нас и вампиров надо отправить в небытие?
–Куда-нибудь нас всех надо отправить,– беспечно ответил Арман, – но нет,  я не считал и тогда, что этот проект должен существовать. Впрочем, ты же понимаешь, что я могу спихнуть всё на Вильгельма, сказать, что это всё он придумал, а я вообще – чист, аки серафим?
–Понимаю. А ты понимаешь, что будет, если покажу этот проект своим оборотням и вашим? И вампирам?
            Арман пожал плечами, вроде как – понятия не имею. Хотя сердце у мага сжалось в плохом предчувствии. Будет раскол. Будет поражение.
            Но он очень хорошо владел собою, и потому заметил:
–И всё же, ты пока этого не сделал. Почему? Ждал извинений?
            Уэтт широко усмехнулся, демонстрируя ряд своих острых зубов, которыми так удобно рвать плоть:
–Гарантий. Ты поклянёшься мне, Арман, и напишешь своей рукой, что даёшь по завершению войны  всему роду оборотней…свободу.
–исключено!
–Дослушай! Свободу. Ставишь над всем родом оборотней одного…главного. Но в управление не лезешь. Мы отчисляем налоги, держим закон, но сами творим своё правосудие и сами решаем, куда и когда нам избираться. Главный же оборотень имеет право на участие в совещаниях по вопросам правления и порядка.
            Уэтт успел подумать, хорошо подумать о перспективах. Прежде всего – о собственных.
–ай-ай…– Арман покачал головой, но выглядел он довольным, – какой умный пёсик! А главным оборотнем назначить кого-то по имени Уэтт?
–Видишь, ты всё понял, – Уэтт даже не стал спорить. – Или так и мы остаёмся друзьями, или…ну, сам понимаешь!
–Шантажист.
–Всего лишь борец за свободу своего рода.
–И это после всего того, что я сделал для тебя лично? – Арман ради приличия пытался отговариваться, хотя сам понимал, что Уэтт предложил ещё очень милосердный вариант и даже допустимый. И потом, что там после всех битв будет?
–Я должен тоже заботиться о своих, – Уэтт не отступал.
            Арман ещё мгновение поглядел на него, размышляя, а затем кивнул:
–По рукам.
–Пиши, – предложил оборотень, подсовывая проклятый документ магу, – на обратнойстороне пиши. Чтоб не отвертеться!
            Арман, с видом покорённого, написал условленное, понимая всё отчётливее, что из Уэтта хороший боец и никакой дипломат. Что значили несколько жалких строк на обратной стороне листа с поистине страшным текстом? Там замарано много имён, и это легко объяснить: провокация!
            Или: всё сделал Вильгельм!
            Но Уэтт наивен, а Арману нужен мир в своих рядах и дисциплина. Особенно сейчас, накануне битвы с как оказалось, ослабевшей по своей глупости Цитаделью.
26.
            В полнолуние, как и было вновь решено (на этот раз твёрдо) Уэтт увёл свою стаю подальше от лагеря. Для отступников это означало вынужденную остановку, которую одни употребили в пользу, а другие в разгон тревожности.
            Лагерь был неравномерным по настрою. На кого-то вынужденное промедление действовало губительно, на кого-то, напротив, успокаивающе: кто-то, особенно из числа старых уже церковников, что отвернулись от Церкви, нашли в этой задержке возможность к отдыху. Более молодые же не могли отдыхать – кровь бурлила, страх смешивался с яростью и грозился скорым самоволием…
            Арман мрачнел и не таил своего презрения, вошедшего в его кровь вместе с магической силой:
–Эти волки совсем неуместны!
–Радуйся, что тебя не слышит Уэтт! – хмыкнул Базир. на него задержка действовала не так изматывающе. Он пытался извлечь из этой ситуации возможную выгоду.
–Ну да…– со странной интонацией отозвался Арман, и эта интонация резанула слух Базира, он резко обернулся на мага, но…
            Встретился лишь с его спиной. На этот раз Арман был осторожнее и не допускал лишней тени в лице.
            На самом деле, обдумывая всё по-новому, с особой тщательностью, Арман, как любой лидер, уже заглядывал в то, что будет после победы. Победа была для него уже как бы свершившимся фактом, и он торопился обдумать последствия её, подумать о грядущем мире.
            И в этом грядущем мире не было места не только для оборотней, но и для вампиров. И, что не поняли бы сейчас почти все – для будущих героев этой войны. Арман знал: в новом времени придётся наводить порядок. И тех, кто будет помнить прошлое, не должно остаться ни здесь, ни со стороны Цитадели. Одни будут помнить все ошибки и грехи, все слухи и подлости методов борьбы, другие – как было раньше.
            Между тем Арман прекрасно понимал, что для поддержания будущего порядка нужно соблюсти сразу же несколько пунктов.
            Во-первых, не должно остаться ничего, кроме строго разрешённых воспоминаний и легенд.
            Во-вторых, не должно остаться самоволия. Многие герои, как это всегда бывает, как в людском, так и в магическом мире, захотят получить себе больше власти и больше благ, руководствуясь в своих требованиях фактом свершённых геройств. Значит – героев быть не должно за пределами страниц книг и памяти.
            В-третьих, грядущий порядок должен не только не иметь права на ругань правления Армана, но и на похвалу. Ведь именно так всё начинается – любое размышление – с похвалы. А власть должна оставаться властью!
            Но всё это Арман пока держал при себе, не разворачивал всего масштаба для соратников сегодняшнего дня.
            Именно поэтому Базир ничего не понял, и решил, что ему показалось лишь что-то нехорошее в словах мага. Решил и расслабился.
            В эти пару дней вынужденного бездействия лагеря отступников  произошло историческое событие, которое в будущих учебниках будет определено весьма поэтически: «Миссия праведника».
            Но, как и всё историческое, начиналось это событие банально. Базир собирался уходить из шатра Армана, но Арман остановил его:
–Подожди.
            Базир покорился, остался. Он думал, что Арман с ним заговорит, о чём-то его попросит, но Арман, отдав такое распоряжение, просто продолжил молчать. Базир выждал пару минут, затем нарушил тишину:
–Ты хотел поговорить?
–Входите! – громко крикнул Арман, не отвечая Базиру. Базир дёрнулся, обернулся ко входу в шатер, и увидел, как входят двое: Абрахам и Ронове. Причём, судя по виду этих двоих – именно Абрахам и привёл Ронове.
            Одно неловкое приветствие спустя, Арман, с видом добродушного хозяина предложил всем сесть, пошутив:
–В ногах правды, как и выше – нет.
            Абрахам нахмурился – он не любил таких шуток, которые можно было толковать очень вольно, включая тычок в сторону божественной силы.
–К делу! – Арман улыбнулся с мальчишеским озорством. – У нас, господа, возникла одна потребность, исполнить которую может один из вас. Потребность эта тайная…
–У нас?  – спросил Базир, быстро глянув на Ронове. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что тот не менее растерян, чем он сам. Тогда Базир глянул на Абрахама, тот хранил спокойствие. – У нас всех или у вас двоих?
–У нас всех, – ответил Абрахам мрачно.
–Но только мы вдвоём пока говорим об этом открыто, – поддержал Арман. – Я склонялся к кандидатуре Ронове для этого решения, а Абрахам к кандидатуре Базира. как видите, мы разошлись в самом простом…
–Что за дело-то? – Ронове был польщён, что не был в отстающих и всерьёз составлял конкуренцию Базиру, ещё и при поддержке Армана! Именно это и заставило его задать главный вопрос.
–Нужно отвезти письмо к Рене, – Арман переводил взгляд с одного потенциального исполнителя на другого, как бы прикидывая, кто подойдёт всё-таки лучше.
            Так просто? Это очень просто и от этого…подозрительно. Крайне! Любой человек, с зачатками интеллекта может сделать это. Зачем решать, спорить?.
            Базир и Ронове переглянулись. Они давно уже разучились быть на одной стороне, и их взаимодействие было холодно-жутким, Базир уже не имел ненависти к нему, но относиться так, как прежде, не мог.
–Содержание письма крайне важное, – объяснил Абрахам. – У нас нет уверенности в том, что гонец не прочтёт письма. Раскрывать же его мы не имеем права. Рене наш союзник, но всё же некоторые договорённости…
–Мы могли бы запечатать письмо магическим образом, – продолжил Арман, мягко отстраняя Абрахам от объяснения, – но Рене человек, и распечатать не сможет.
            Откровенно говоря – чушь. Можно зачаровать конверт так, чтобы он открылся лишь одному человеку. Но и Ронове, и Базир – люди. Им можно лгать о магии.
–Один из вас должен поехать, – Абрахам подумал немного, дал подумать и им, – это просьба. Тайная просьба на благо…
–Опять на благо! – хмыкнул Базир. – Когда же было иначе? У вас благо должно из ушей лезть. Я не отказываюсь, но вы могли бы честно сказать, что, мол, есть у вас тайные дела с Рене!
–Строптивый! – усмехнулся Арман. – А ты, Ронове, что скажешь?
–Я готов, но… – Ронове сглотнул. Встреча с Рене его не радовала, но возможность покинуть лагерь, хоть ненадолго, где каждый будто бы его презирает – пусть не вслух, но видит насквозь чего Ронове стоит на самом деле – это ценность.
–Но не хочу? – подсказал Абрахам с убийственным сочувствием. Своего отношения к Ронове этот маг и не пытался скрыть.
            Ронове знал, что нет у него права реагировать. Не заработал ещё.
–Елена, – признался Ронове и краска легла на его когда-то красивое, а ныне совсем чужое. Измождённое лицо.
            Абрахам и тут не подвёл:
–Думаешь, ты защитишь её? По-моему все женщины, что связывались с тобой…
–Не смей! – это не выдержал Базир и даже вскочил против воли. Призрак Стефании возник в его сознании, он увидел её как наяву, и ненависть сотрясла его существо.
            Арман тоже вскочил, но ничего не произошло. Абрахам сдался, поднял ладони вверх, призывая к миру, и признавая – зарвался.
            Базир, смущаясь своей реакции, овладевая собой, поспешно сел. Дыхание его было ещё тяжёлым. Он никак не мог привыкнуть к циничности жизни и к тому, каким он сам стал, а ведь планировалось всё совсем не так. Он был карьеристом, а стал?..
            Базир сам не знал кем стал.
–Думаю, лучше поехать Ронове, – Арман, пользуясь этой краткой стычкой, продолжил гнуть свою линию. Он опять смотрел вперёд и знал, что должен сделать Ронове, полагал, что именно Ронове для этого годиться куда больше, чем совестливый и поломанный жизнью Базир.
            Ронове поднял глаза на Армана, не веря, что всё решено так.
–Возражений нет, – промолвил Абрахам и не удержался от восклицания: – hircus!
            Означало оно козла, за которого сейчас прекрасно сходил Арман – без тени сомнений этот маг, легко и просто выбивал нужную ему позицию Ронове в будущем.
            Арман, надо сказать, предпочёл не заметить. Да и расстройство Абрахама ему было понятно – они уже успели обсудить дальнейшие действия, и Арман, победивший здесь и сейчас, знал, что заслуживает хотя бы такого обращения в свой адрес.
–Да и Базир больше нужен здесь, – заметил Арман. – Без обид, Ронове, мы тебе доверяем!
            Так определился «праведник». А настоящую миссию ему предстояло узнать позже. Надо сказать, что Абрахам понимал – Ронове лучшая кандидатура. Но  желание поспорить не пропадало, и Абрахам изображал обиду, надеясь выторговать себе следующее решение у Армана.
            Уже к рассвету последней ночи полнолуния, под тихие вздохи плетущихся из лесов ошалелых и измученных очередным приступом оборотней, Арман вывел Ронове к границе, защищающей прозрачным куполом их лагерь, и вручил…
            Два письма.
–Два? – Ронове не понял. Речь шла об одном.
–Для Рене одно, – улыбнулся Арман. – Ты поедешь в его владения, он сейчас устроил штаб неподалёку. Спустишься по устью реки до косы, а дальше держись юга. Понял?
–Конечно. Но почему два письма?
–Когда доедешь до косы, вскроешь второе, – Арман протянул второй, помеченный треугольником конверт Ронове. – Оно содержит дальнейшие указания. Не перепутай письма.
–Почему не сразу? – Ронове не понимал. Он уже чувствовал, что задача выходила за рамки: отвези-вернись. Но насколько?
–Нельзя сразу, – усмехнулся Арман. – Не подведи нас. Не подведи себя. И девочку свою не подведи. Ступай!
            Сбитый с толку Ронове отправился в свой путь, который позже и назовётся «Миссией праведника». Хотя и сам путь, и праведник были теми ещё грешниками. Что же касается миссии – она включала в себя убийство и много-много лжи.
            Но, отправляясь в дорогу, Ронове ещё всего этого не знал. Он выполнял поручение Армана, а сам Арман в это время поднимал свой лагерь для последнего похода.
            Встреча с врагами произошла на границе земель с Цитаделью. Почему-то больше магическая братия не пыталась убить своих врагов на пути к себе. Может быть ждала столкновения в настоящем бою, а может быть, была уверена в том, что и без того порядком ослабила ряды отступников?
            Зрелище, надо сказать, выходило жалкое.
            Когда говорили о Цитадели с ненавистью и страхом – представлялись легионы магов и ведьм, вампиров, оборотней и всяких низших вурдалаков. На деле – примерно столько же, сколько и отступников собралось представителей Цитадели на границе своих земель.
            Разница была заметна в лицах. Отступники были неумолимы, свирепы и решительны – что мужчины, что женщины – каждый, кто принадлежал к боевым отрядам, был готов дорого продать свою жизнь. Были здесь и те, кто имел нехилый опыт в боях. И вся эта армия, готовая сразиться за будущее своё и своих потомков, пришла именно биться, наступать и побеждать…
            Лица же магов и ведьм Цитадели не были яростными или одухотворенными. На многих лицах откровенно властвовал страх – большая часть была молода, и не имела опыта. Исключение составляли ряды оборотней, вампиров и вурдалаков – те были в звериной кровожадности, скалили зубы, дыбили шерсть, демонстрировали когти.
            Абрахам взглянул на эти блеклые ряды и погрустнел. Он помнил Цитадель в дни славы и величия, тогда, когда магов и ведьм было на земле больше, когда сила пульсировала в каждом из них, текла свободно сквозь всё тело, трансформировалась, жгла в бездействии кончики пальцев.
            Это было время, когда Церковь была безумной, и вызывала много сочувствия и так мало веры. Казалось, церковники-люди никогда не победят такую могущественную стихию, как магия.
            Но прошли века… и что же стало? Цитадель, как водится это с любой могущественной державой и королевством выродилась. Споры за власть, интриги, неуступчивость, упрямство и вера в полное могущество сыграли с Цитаделью злую шутку. А возвысившаяся Церковь наступала на пятки, дышала в затылок и сеяла смерть.
            Так не стало суровой, прежней Цитадели. Так появилась Цитадель новая, построенная на примитивной магии, на слабости, неопытности, молодости и звериной кровожадности. Цитадель, задыхаясь в собственном ничтожестве, щедро плодила низших магических тварей. Из прошлых оставались же немногие, и те, кто был умнее – скрылся.
            «Что же это…» – промелькнуло в мыслях Абрахама против его воли. Впервые он видел Цитадель со времён своего побега из неё. Как мало времени понадобилось ей, чтобы пасть!
            И чтобы отдать своих же соратников на заклание церковникам, отдать откупом. Один Абрахам истребил не меньше сотни магов и ведьм, не говоря уж про вурдалаков, вампиров и оборотней, которых он, при удаче, вырезал семьями  и кланами.
            Иронично сплетается жизнь. Страшная сила меркнет, тускнеет и ржавеет то, что казалось, построено для вечного блеска. Истончается магия…
–Жалкое зрелище! – скривился Арман. Он был древнее Абрахама и помнил, как велики были два соперника: Цитадель и Церковь, помнил крестовые походы, помнил как всё началось и теперь логично – видел, как всё должно кончиться.
–Атакуем? – неуверенно спросил Уэтт, глядя на своих собратьев-оборотней, которые разделили одну натуру в две политические стороны.
            Арман усмехнулся:
–Дилетант! Сразу видно – не воевал! – Арман поднял правую руку вверх и из неё вылетел сноп кроваво-красных искр, означавших: «пропустите нас и сдайтесь, иначе зальём всё кровью».
            На языке – более древнем, чем любовь и ярость, на языке стали это значило именно это. Но в рядах Цитадели было мало представителей этой древности, и знак потонул бы в немом удивлении, но был среди Цитадели один представитель. Помнивший этот язык войны. Он поднял руку вверх и ответно послал в небо сноп белых искр…
            Верный знак: «желаем переговоров».
–Чего? – не понял Уэтт, и, на всякий случай оскалился.
–Переговоры, – мрачно ответил Арман. Ему хотелось уже боя. Он давно не воевал по-настоящему, с настоящими магами и его буйная натура ждала этого. А тут…переговоры! Надо же! Сначала посылают чёртовых птиц, потом великана, а потом только вспоминают о том, что можно переговорить!
–Арман, это может быть опасно, – Глэду, который неслышно приблизился к первой линии армии, было не по себе. – Слышишь? Ты же не соби…О!
            Он очень даже «соби…». Было интересно, что ему скажут.
–Кто-то должен пойти с тобой! – заметил Базир. он был до предела напряжён и готов был броситься в бой незамедлительно.
–Я! – быстро отозвались Уэтт и Абрахам. отозвались одновременно.
–Нет, – возразил Арман. – Если они меня убьют, допустим, они такие идиоты, вы возглавите армию.
            Абрахам открыл рот для возмущения, но осёкся. Уэтт задумчиво тёр рукою лоб, пытаясь понять, как поступить лучше: пойти с Арманом и проследить, чтобы тот не надоговаривался о чём-то неподобающем и подлом, а с другой – надо позаботиться о стае!
–Но одному идти нельзя, – признал Арман, задумчиво оглядывая первый ряд столпившихся доверенных лиц. Дважды взгляд его прошёлся по лицу Базира, и Базир уже собрался с честью последовать в логово врага, но Арман помнил ещё одно старинное правило переговоров, и перестраховался: – Фло, детка, пойдём.
            Рыжеволосая Фло аж обмерла от удивления. С тех пор, как она стала косвенным виновником яростной вспышки Уэтта, она была явно не в чести. И тут такое ответственное задание!
            Она аж подпрыгнула от радости, но Арман привёл её в чувство:
–Оружие, как крест и библию оставь здесь.
–Почему она? – Минира, считавшая себя более доверенной, чем Фло, не скрыла разочарования.
–Я так решил, – Арман не тратил время на реверансы и даже сам содрал с пояса Фло кинжалы и крест, а затем взял её за руку и повёл за собою ровно к середине полянки, разделившей две силы.
            Минира всё ещё обижалась, глядя ему вслед:
–Я думала, он возьмёт кого-то более…– она замялась, вспомнила церковное прошлое и поняла, что речи её бесчеловечны и нет в них ничего, кроме зависти.
–Её просто не жалко, – не глядя на старую церковницу, ответил Абрахам, тоже кое-что помнивший о переговорах с Цитаделью.
            И все, кто слышал, в ужасе глянули на него, но  Абрахам как бы и не заметил. Не отрывая взгляда от Армана и фигурки, семенившей за ним следом, он ждал.
            Ждать пришлось недолго. С первым же шагом Армана, из рядов Цитадели, почтительно расступившихся, вышел старый маг. В отличие от Армана, сумевшего сохранить за собою тёмный цвет волос и нежность лица, сохранить молодость под солнцем и жестоким пленом – этот маг не заботился такими вещами. Он был седым, сморщенным, но глаза сохраняли ясность. Удивительную, надо сказать.
            Арман остановился, не доходя до середины полянки два шага. Он был на ладони для врагов и для своих. В любую секунду чьи-нибудь нервы могли не выдержать, но ничего – пока держались.
            Старый маг тоже остановился, и поклонился в пояс захватчику, скрипуче ответствовал:
–Приветствуем тебя у наших земель.
–С кем я говорю? – развязно и нагло (а что ему было терять? Договариваться он тоже не собирался) спросил Арман.
–Моё имя Бальтазар. Я из древних земель востока. И я говорю с тобой от имени Цитадели.
            Старый маг распрямился и взглянул на Армана ясными, сияющими глазами. Арман не отреагировал на это приветствие и Бальтазару пришлось спросить самому:
–Какая цель ведёт тебя в наши земли?  Зачем привёл армию к нашим границам?
–Это? – Арман обернулся на свои ряды и громко, чтобы слышали и враги, и первые ряды друзей, ответил: – это не армия! Это люди и маги, желающие мирной жизни, в которой больше нет поганцев, что желают жить за счёт людей!
            Фло стояла позади Армана тихо-тихо. Всякая её наглость испарилась моментально. Одно дело – хорохориться в штабе или в лагере, другое– здесь, а она в самоубийцы не записывалась.
–Ты сам маг, – заметил Бальтазар, не сводя ясного взгляда с молодого лица Армана. – Древний маг, прошедший пустыни и моря. И ты желаешь уничтожить нас?
–Я желаю уничтожить всю вашу структуру и создать новый закон, в котором вы…все вы! Не будете включать ни людей, ни своей власти.
–Ты говоришь от имени Церкви? –Бальтазар оглянулся на свои ряды. Там молчали, вслушивались.
–Церковь отличается от нас. Мы пришли не миндальничать, а карать. Мы пришли судить, а не договариваться. Мы пришли уничтожить всё, что есть поганого в ваших землях, а не беседовать! Мы не отступим. Мы получим своё и разгоним всю вашу шайку.
–А что будет дальше? – прошелестел Бальтазар, пытливо ища ответа в лице Армана.
            Но в нём не дрогнуло ничего. он ответил холодно:
–Закон и порядок.
–Наш закон тоже закон.
–Ваш закон вред.
            Бальтазар помедлил. Может быть, и не был он в Цитадели главным, но явно входил в число тех, к чьему мнению прислушивались и чьи слова имели вес. Именно по этой причине Бальтазар предложил:
–Неужели не договориться нам с вами? Магу не договориться с магом?
            Будь на его месте Вильгельм – переговоры прошли бы иначе. Вильгельм бы точно выхватил бы кусок земли и власти.
            Но Вильгельма сгубило банальной силой. И теперь Арман, который сроду не был расположен по духу своему к дипломатии, но был вынужден мириться с нею, сам желал стать силой, и смести все переговоры к чёрту.
–Договориться? – взгляд Армана стал совершенно чёрным. Он всё-таки был древним магом, и пусть на Бальтазара это не произвело никакого впечатления, он понял, что говорит, по меньшей мере, с равным себе. – О да, мы можем договориться. Вы распускаете свою поганую Цитадель, убираете свои чёртовы заклинания с принадлежных земель и переходите в распоряжение моих соратников. Ну как, пойдёт такой договор?!
            В глазах Бальтазара даже ясность не пропала. Он пожевал губами, затем покачал головой:
–Глупый маг. ты совершаешь ошибку.
            Арман расхохотался:
–Переговорам конец! Вот и всё. Вот и весь сказ!
            Он повернулся к своим, театрально развёл руками, мол, пытался сговориться, но они какие-то совсем несговорчивые, и от того план наш не меняется.
–Маг! – позвал Бальтазар, – ты не забыл?..
            Он не договорил, но Арман понял и без него. Лениво повёл рукою, и…
            Бедная рыжеволосая Фло даже не поняла, что с нею произошло. Она почувствовала жжение в горле, и как что-то заструилось по её груди и рукам, она дёрнулась, и поняла, что её соратники смотрят на неё с ужасом, протянула руку, чувствуя, как стремительно слабеет. К Арману, но тот возвестил, обращаясь к своим:
–Она оскорбила одного из наших, пока мы шли к нашим врагам. Это недопустимо и я караю ею нашим именем за это оскорбление.
            Кровь текла из несчастной девчонки, Фло, задыхаясь, не имея возможности и вздохнуть, падал к ногам Бальтазара, и видела уже бесконечную пустоту.
            Когда всё прекратилось. Бальтазар коснулся её раны на шее, и кровь перестала течь. Затем старый маг легко поднял её обессиленное тело с земли и понёс к своим.
            Но дело было сделано. Переговоры не увенчались успехом и пролилась первая, самая нужная кровь.
–Всем готовиться к битве! – велел Арман, лихо влетая в собственные ряды, возвращаясь на прежнее место. Поднялась возня, и без него уже начали предприниматься некоторые шаги, но теперь, с получением точного приказа.
–Строиться для атаки! – кричали со стороны Цитадели. – Готовиться к битве. Держать строй! Щиты! Прикрывать новичков. Оборотни, вы идете первыми!
–Это было бесчеловечно, – прохрипел Уэтт, глядя на Армана. – Она дура, но она живая. И она наша.
–Нет её больше, – возразил Арман. – и нет больше «наших» и «не наших», есть только сила, которую я призываю для последней битвы, для всеобщего мира и долгожданного порядка. Для той цели, которую мы все ждали, и для которой пришли сюда. Собери свои лапы, Уэтт, и, если хочешь получить всё то, о чём мы сговорились, иди в бой.
            Как были похожи и отступники, и Цитадель! В одном похожи: в идее собственного верховенства, в возвышении своей жизни над жизнями низших вурдалаков, даже если эти вурдалаки принадлежат к их же рядам союзников.
–Она не заслуживала такого! – промолвил Базир, белый как мел. Он сам не знал, что его так возмутило: то ли особенная циничность Армана, то ли всеобщее равнодушие, и даже когда Уэтт, возмутившись заведомой несправедливость, проглотил слова Армана и просто принялся готовиться к атаке, и вести к ней свою стаю.
–Да-а…– со смешком ответил Арман, оглядывая готовящиеся ряды собственной же армии, – не герой ты, Базир. не отчаянный фанатик.
–Какой есть! – зло ответил Базир.
–Хорошо, что Абрахам так и не смог на тебе настоять, – Арман улыбнулся почти доверительно и шепнул на ухо Базиру: – ведь ты бы не смог убить своего старого друга? Даже если этот друг…Рене?
–Ч…что? – Базир вырвался из хватки Армана, но Армана это уже не беспокоило – он скрылся в суете и шуме толпы, что должна была обрушиться на Цитадель.
–Не спать! – пихнул его под рёбра кто-то очень яростный и стремительный, и Базир запоздало осознал, что это был какой-то молодой, уже знакомый ему вампир.
            Не спать, не спать…конечно, не спать. Выяснить всё можно и потом, после – не подозревая о том, что это роднит его с Арманом, Базир позволил себе заглянуть в будущее, в победу.
27.
                Ронове ожидал, что путь его будет опасен, но единственная опасность, которая его подстерегла, таилась в его же мыслях. Оказавшись вдали от разбитого лагеря своих соратников, вдали от врагов, Ронове вздохнул полной грудью: его давило ответственностью и совестью, нигде не мог он сделать и шага, чтобы не наткнуться на чей-нибудь любопытствующий или откровенно насмешливый взгляд.
            А здесь, после всего произошедшего, впервые за  долгое время – свобода! И нет никакой опаски, и не надо быть марионеткой в руках то Вильгельма, то Армана, и презрения Базира нет… только Ронове и ветер, приятно холодящий кожу.
            Он даже стал легче думать о своём поручении. Да, нужно было добраться до Рене, ну и что?  письмо да письмо! Что, писем никто не видел?!
            Ронове ощутил давно позабытое счастье, и наслаждался этой поездкой. Он готов был благодарить небо за то, что именно он отправился всё-таки в путь, вышел за пределы лагеря, и мог теперь только предполагать о том, что сейчас творилось далеко-далеко за его спиною.
            Мелькнула даже шальная мысль: не сбежать ли?..
            Забегая вперёд, сообщу, что мысль эта не нашла подкрепления. И тот, кто привык хорошо думать о людях, может подумать, что причина тут была в благородстве Ронове, скрытом в глубинах его сердца и в ответственности, которая наконец-то его посетила.
            Тот же, кто больше знаком с Ронове и успел его понять полностью или просто чуть лучше, догадается без труда, что причина, во всяком случае, первая причина, по которой Ронове так и не решился на очередное бегство, заключалась в голом и пошлом расчёте: а куда бежать?
            В самом деле, где бы он мог пригодиться и куда бы мог забиться, чтобы точно знать, что его не найдут ни церковники, ни обитатели Цитадели, ни отступники, ни чья-нибудь живучая и цепкая память. Мало ли врагов осталось за спиною? Мало ли желающих поквитаться? Ронове уже казалось однажды, что, по меньшей мере, неприятная история с Иас  уже кончилась, ан нет – довелось же уже встретиться с её сводным братцем! Так кто знает, если даже из-за женщины у Ронове неприятности, чего ждать от вновь преданной идеи?
            Поэтому он остался. Вернее – в основном поэтому. А так да – благородный дух и ответственность.
            Но мысли его омрачились. От свободы, после всех этих размышлений, пришли в знакомую уже тюрьму: куда деваться? Кем быть? как поступать?  С ним никто всерьёз не считается – это надо признать, даже Базира тот же Арман и Абрахам ценят куда больше! а ведь он тоже человек! так почему?..
            Ронове, однако, знал, конечно, «почему». Базир был честнее и лучше. Положа руку на сердце, Ронове знал, что заслуживает всего презрения, недоверия и использования. Но было обидно.
            А обида быстро сменилась злостью. Захотелось сделать что-то назло, неважно кому назло: самому себе, Арману, небу…
            Только, главное было не переусердствовать. Ронове и без того уже устал разгребать последствия своих решений.
            Но энергия требовала выхода и Ронове, пометавшись мыслями, вспомнил о том, что у него два письма. И одно из них для Рене, а другое – для самого Ронове. И вскрыть второе нужно было только после того, как он доберётся до косы…
            Ага, как же! Да как Арман узнает? Да и до косы всего ничего! ну шагов триста-четыреста, и всё, можно официально вскрывать. Какая разница, там или здесь это сделать, у заброшенной деревни, заброшенной, кстати, совершенно недавно, силами Армана, для того, чтобы заполучить резерв провизии и не заполучить потенциального врага за спиною…
            Это было справедливо и правильно для войны. А после войны об этой деревушке никто и не вспомнит. Даже Ронове сейчас не помнил уже про жителей, которых выгнали из их же домов, отправили в неизвестность, не позволив взять толком с собою ничего.
            Бунт был мелочным, но Ронове, вытащив из-за пазухи свой конверт, испытал настоящее облегчение: и он что-то значит, а затем, с маниакальным наслаждением этот несчастный разорвал конверт и…
            И на задний план тотчас отошли далёкие мысли о правильности Базира, о собственной ничтожности и о том, что сейчас происходит в лагере его соратников.
            В нём же царило суматошное оживление. Как и при всякой войне, бой продолжался недолго, противники схватились, поборолись и разошлись зализывать раны и готовить новые планы по наступлению и обороне.
            Первая схватка закончилась без перевеса какой-либо стороны. Арман показал свою силу, попробовал в битве магов Цитадели и уже на основе этого готовил сейчас полноценную битву. Потери были по обеим сторонам, но в основном рядовые, среди отступников же и почти полностью – людские.
            Но суматоха была подобающая. Цитадель была слышна – она и не скрывалась, отступив в глубины своих земель, она сейчас перегруппировывалась, готовилась тянуть время и исцеляла своих раненых. Невыносимо тянуло с её стороны запахом мокрой псины (оборотни перекидывались в людей, а их там было куда больше), и травяными настоями.
            В лагере отступников же пахло как и полагается при битвах – больше кровью. У Арамана было даже опасение, что этот запах привлечёт несдержанных упырей, и потому он строго-настрого предупредил со своей стороны вампирскую общину на предмет строгости и набросил на весь лагерь дополнительный, развеивающий запахи щит – чтоб цитадельные не пришли.
            В остальном всё было спокойно. Почти спокойно. Спокойствие же Армана было нарушено в тот момент, когда он сидел в своём шатре вместе с Абрахамом над картой местности и как раз выслушивал сообщение Базира о количестве раненых, но способных продолжать битву.
            Дело в том, что Уэтт – как и все оборотни-вожаки, заботился о своей стае. Первым делом, когда стихли первые битвы, он пересчитал своих и…не досчитался одного.
            Обезумел, метнулся искать по всему лагерю. Это было страшно – человек с жёлтыми глазами и налипшими от пота кусками волчьей шерсти и грязи в поиске одного из своих.
–Волчонка потерял…– пробормотал Арман еле слышно, а Уэтт всё бегал среди своих, заглядывал безумными жёлтыми глазами в каждое встречное лицо и звал:
–Риего! Риего!
            Лагерь не стог сена, а оборотень, даже молодой, не иголка. Поиски ни к чему не привели и тогда Уэтт, вопреки здравомыслию, бросился на недавнее поле битвы. Там и цитадельные опознавали своих. А вурдалаки, не гнушаясь ничего, по закону войны, доедали плоть. Плоть должна была ещё жить, чтобы кровь не остывала, и вурдалаки очень профессионально доедали раненых, максимально отодвигая срок окончательного умерщвления.
            Именно там Уэтт нашёл своего волчонка, приволок его в лагерь раненого и понял – здесь нужна очень сильная магия. Весь бок стонущего, скулящего Риего был порван, да так, что торчало из  него что-то белое, мерзкое…
            И Уэтт решился. Он потащил Риего в самому Арману. Кто, если не он, справится с этой напастью? В этот момент Уэтт готов был забыть всякую гордость, лишь бы Арман спас Риего. Того Риего, который, возможно, однажды будет сам голосовать за смещение Уэтта или даже ввяжется с ним в бой. Таков закон – старый вожак, даже трижды любимый – не нужен стае.
            Но сейчас Уэтт готов на всё, чтобы его спасти.
            Арман, кстати, отреагировал очень спокойно на появление раненого и безумного. Либо его давно перестало что-то удивлять, либо к нему уже вваливались оборотни с ранеными молодыми волками в руках…
–Спаси! – простонал Уэтт. – Я…что хочешь…
            Соблазнительно, конечно, было послать Уэтта прочь из шатра и велеть тащить своего волчонка к местным целительницам, но Арман был умён, и очень хорошо знал: враги – это обыденно, друзья – ненадёжно, а вот должники…
            Поэтому он поднялся из-за стола, велел призвать Аманду, но заметил, бегло оглядев покорёженный бок:
–Рана глубокая.
–С вурдалаком сцепился, – объяснил Уэтт. – Молодой ещё…
–Очень глубокая, – Арман опасался, что Аманда не сможет исцелить волчонка. Она, конечно, ведьма и целитель, но всё-таки, не посланец богов! Она может многое, но не всё.
–Помоги ему, помоги, – Уэтт едва ли осознавал недосказанность Армана. В голове оборотня, и без того не слишком обременённой философией и размышлением, билась лишь одна мысль: «Спасение в руках его!»
            Что ж, ради такого союзника можно было пойти дальше. Арман решил закрепить за Уэттом статус должника вне зависимости от исхода с Риего, и сказал:
–Если у Аманды не хватит сил, я…поделюсь своей.
            Надо было видеть глаза Уэтта! Это абсолютный, щенячий восторг, преклонение. Ещё бы: такая честь! Маги и оборотни – вроде бы на одной стороне силы, и, вроде бы, Уэтт даже вытребовал для своих после всего обязательства у Армана, но в мозгу-то осталось понимание собственного места где-то в ногах настоящих магов.
–Идём, нам делать тут нечего, – тихо сказал Абрахам, подтолкнул Базира к выходу. Арман кивнул им, соглашаясь, что им нужно удалиться, и Абрахам с Базиром вышли в вечернюю прохладу.
            Аманда их едва не сбила с ног, забегая в шатёр к Арману. На ходу бросила неотстающей от неё, держащейся тенью, стыдливостью и смущением Елене С.:
–Ты с ума сошла? Он же там голый!        
            И оттолкнула девчонку от шатра. Елена С. осталась в очередной раз в глупом положении. Она не знала, куда ей приткнуться и осталась у шатра, но, заметив, что на неё смотрят Абрахам и Базир, отошла от них подальше, чтобы они не подумали, что она будет за ними подслушивать.
–И эта здесь…несмотря на репутацию! – негромко заметил Базир со смутным чувством презрения и сочувствия. Елену он жалел и не понимал одновременно. Она была не виновата в своей загубленной репутации, но была виновна в своей глупости.
–Не надо так, – от Абрахама услышать такие слова было невозможностью, и Базир, разом забыв про девчонку, обернулся к нему, чтобы убедиться, что рядом с ним Абрахам, а не кто-то другой. Но нет, всё верно, Абрахам.
–О милосердии заботишься? – не утерпел Базир.
–Нет, – Абрахам не смутился, хотя, конечно, понял тычок, – не о милосердии. Она дура. За дурость платит честно. Она не таится, не сбежала, пошла за нами, не бьётся, но на подхвате у целителей. Это говорит о ней многое, как о человеке.
–С ума сойти…– Базир развёл руками, – какая неожиданность! От тебя! Ладно бы от Аманды…
–Аманде она как дочь, – заметил Абрахам. – А мне чужая. И кому стыдиться нужно, так это тебе, Базир.
–Уел, – согласился Базир. – А у тебя есть дети? Или были?
            Вопрос был неожиданным и, если честно, бестактным. Базир был уверен, что Абрахам либо зло отшутится, либо разозлится, либо просто промолчит. Но он ответил, и ответил очень мирно:
–Нет.
            Базир смущённо кашлянул, попытался объясниться:
–Я просто вдруг подумал, мы же мало про тебя знаем. Может ты дамский угодник? Ну, где-нибудь в прошлом, два шрама и три тонны цинизма назад?
            Абрахам, о, боги, улыбнулся, причём без ехидства и яда:
–У меня были женщины, если ты об этом. Но я не был дамским угодником или семьянином. Никогда не был и едва ли стану. Мне положено было быть одиночкой, а я зачем-то стал искать кого-то близкого по духу. А когда не нашёл, решил воспитать. А в итоге что? в итоге погубил всех.  И даже Стефанию, которую не сумел не только превратить в своё подобие и в продолжателя своих дел, но и просто защитить, сгубил!  Выбросил её во тьму и заодно прозрел.
            Базир молчал. Они не говорили о Стефании очень давно, и Базир сам не поднимал этого разговора, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет. Теперь же Абрахама будто бы несло самого, он торопился сказать то, и сказать откровенно, о чём думал.
            Надо было что-то сказать, сказать насчёт Стефании, ситуации, слов Абрахама. Не утешения, конечно, это будет очень глупо, но что-то подобающее. И, как назло, ум опустел. Базир словно окаменел, а Абрахам продолжил:
–Мне нет места. И не было. Ни в Цитадели, ни в Церкви, ни здесь. я какая-то ошибка, которой получилось прозреть несколько раз, и которая не смогла смириться с этим прозрением. Мне нет места! Другие живут, не думают, умирают, верят, любят…
            Абрахам махнул рукой.
–Чего уж! Я не переживу этой войны. Да и не хочу.
–Если торопишься умереть, – Базир  решил как-то попытаться разрядить обстановку, – я могу всадить тебе кинжал в глотку. Отправишься на тот свет, и вроде бы успокоенный.
            Абрахам посмотрел на него внимательно, вздохнул:
–Кишка у тебя тонка.
–Повежливей! – Базир, конечно же, не собираясь никого убивать, но укрепляя свой собственный дух, сбитый неловкими откровениями Абрахама, достал из-за пояса уже послуживший ему сегодня кинжал. Этот кинжал резал и бил, впитывал в себя кровь врагов, и, кажется, ещё был горячим от разгорячённых ладоней Базира. Елена С., увидев мелькнувший стальной блик, на всякий случай отвернулась.
–Не смеши, – Абрахам прищурился, глядя в лицо Базира с хитринкой, – ты не убил меня и не убил Ронове не потому что у тебя моральные принципы или ты хотел, чтобы мы мучились в наших долгих жизнях. Нет! ты не убил нас, потому что в тебе не ярость к нам, или, вернее, не только она.
–Что же ещё?– Базир стоял лицом к Абрахаму, ждал ответа с замиранием сердца. Смешно, но он и сам хотел понять себя. Хотя бы так.
–Презрение. Но это нормально, – Абрахам усмехнулся, становясь снова прежним. – И сочувствие. А это уже преступление нашего мира. Нельзя жалеть, когда идёт война. Нельзя никого жалеть в принципе!
–Звери никого не жалеют. – Базир обрёл неожиданное спокойствие.
            И тотчас, словно отвечая на его фразу, из шатра Армана раздался громкий скулёж и вой раненого волчка, затем ругань Аманды, и бешеный крик Армана:
–Живее!
            Абрахам хмыкнул, красноречиво указывая на шатёр. Елена С., да и иные случайные свидетели, призамерли, тоже вслушиваясь. Там творилось что-то интересное. Но суматоха взяла своё, и после наступившей тишины, пришлось всё-таки расходиться.
–Они не животные, – возразил Базир. – Они люди.
–Люди тоже животные, если хорошо постараться, – устало сказал Абрахам. – Сегодня странный вечер. Вроде бы прохлада. Чувствуешь? Не иначе, завтра будет сильный ветер. Но это лучше. Не выношу духоту.
            Базир понял, что Абрахам весьма неизящно сменил тему для разговора нарочно, чтобы показать: разговор неприятен и ни к чему хорошему не приведёт. Базир принял эту смену и сказал:
–Я тоже не выношу жару. Ронове, должно быть, хорошо. Он же должен быть у реки сейчас?
–Полагаю, что так.
–Я думаю, он справится, – без особого убеждения, но для того лишь, чтобы что-нибудь сказать, промолвил Базир.
            Абрахам пожал плечами:
–Ему поручено ответственное дело. Пока я не могу сказать, что Арман, выбирая его кандидатуру, был мудр. Но, как знать…
            Абрахам задумчиво прислушался к звукам из шатра, а вскоре, отвечая на их ожидание, из шатра, покачиваясь, словно пьяный, вышел Уэтт и широко улыбнулся:
–Риего будет жить! Арман наш гений! Он спас его… дал своей крови.
            И Уэтт пошёл, шатаясь от усталости и счастья, по лагерю, разнося эту удивительную весть.
–Дал крови? – Базиру не очень хотелось уточнять, метафорически это было сказано или буквально, но слова сорвались с его губ против воли.
–Это ритуал передачи сил. Маг или волшебник, желая подпитать другого мага или волшебника, разрезает какую-нибудь из своих вен, и кровь стекает вместе с силой в ритуальную чашу, которую затем подпитываемый выпивает.
–Меня сейчас стошнит! – Базира скривило от мерзости. – Фу! Как вампиры!
–Эй, приятель! – один из проходивших мимо вампиров, из числа молодых, остановился, услышав эти слова. – Ты что-то имеешь против?
–Я вовсе не…извините! – Базир вскинул мгновенно вспотевшие от ужаса ладони. – Я не хотел, нет. Я вас уважаю!
–Да мерзко это, расслабься! – заржал вампир и его гогот подхватили его сподвижники, привлечённые шумом, после чего стайка вампиров пошла дальше.
            Базир шумно выдохнул. Конфликтов ему ещё не хватало!
–Не тот нынче кровосос пошёл, – признал Абрахам, глядя вслед удаляющейся компании. – В мою молодость вампиры показать себя боялись. А тут…
            Базир воспользовался задумчивостью Абрахама и его редким воспоминанием о былом, и спросил:
–А что в письме Ронове?
            Ему не давала покоя фраза Армана о том, что нужно убить Рене. И вроде бы как эта участь выпадала Ронове. Арман отказался от пояснений  и сказал, что только пошутил, а потом и спрашивать было неловко. Но Базир хотел знать правду.
–В каком из…– начал, было, попавшийся на удочку, но не так, как того ждал Базир, Абрахам, и осёкся. – То есть?
–В каком из? – повторил Базир. – Их что, много? Я думал, Ронове повёз одно письмо…
–Да, разумеется, – Абрахам решил обойтись полуправдой. Это было вернее всего. Вроде бы и не открыл истины, а вроде бы и не солгал. Душа чиста и руки тоже. – Одно письмо для Рене, другое для самого Ронове.
–И что в них? – подозрение крепло.
–В письме Рене просьба прислать к нам на помощь церковников, – Абрахам взглянул на Базира как на идиота. Это отрезвило Базира. – В письме, которое предназначено Ронове, указания, как подать это письмо и как держать себя с Рене.
            Указания в письме были, но немного другого толка. Абрахам это знал, но углубляться в правду не стал. Зачем? Базир совестливый! Ещё начнёт переживать. Между тем – всё решено. Давно решено. Выбирали только момент, и обсуждали, что будет после.
–А почему нельзя было сказать? –  Звучало разумно, но Базир давно и хорошо уже понял, что у Армана теней в душе и на уме ещё больше, чем у Абрахама. А может быть, больше, чем у всех, кто пугал Базира в принципе за всю жизнь вместе взятых.
–Ну это же Ронове… – Абрахам фыркнул. Елена С. подобралась на своём посту против воли, но и  взглянуть в их сторону не посмела. – Ему инструкцию нужно писать на любую инструкцию. Да и Рене хитёр. И Арман щепетилен!
            И снова – звучит разумно, но Базир понимал правду. И не потому что слышал от Армана весьма прозрачный намёк, а потому что как-то гладко. Как-то просто. И как-то по-человечески. Не надо быть гением, чтобы доставить письмо. И не надо быть дипломатом, чтобы Рене взял это письмо. Оно в его интересах в любом случае. Как может выглядеть инструкция для Ронове?
            «Пункт первый: добраться до Рене. 
Пункт второй: встретиться с Рене.
Пункт третий: отдать письмо.
Пункт четвёртый: получить ответ.
Пункт пятый: вернуться обратно?» – как-то так? но Ронове не идиот. Вернее, он трус, да, и у него много слабостей, но поручить ему такое элементарное дело можно!
Но Базир понимал, что Абрахам не даст более разъяснений. Он отболтался и за это уже спасибо! Главное: вывод Базир сделал верный – Рене не жить. Непонятно как и почему, и какая инструкция на самом деле у Ронове, но отчётливо ясно – Рене мертвец.
Из шатра Армана появился сам Арман. Он показался ненадолго, и был бледен – видимо, ритуал подпитки Аманды стал и для него непростым. Но Арман явно оставался доволен. Даже бледность и бессилие, которые должны были пройти где-то к следующему утру бесследно, не давали ему уныния.
–Чего ждём? – спросил он слабым голосом. – Можно заходить. Мёртвый волк живой. Эй, Уэтт! Можешь уносить своего!
            Уэтт метнулся к шатру. Теперь Арман мог называть его и волком, и псом, и как угодно, и снова пренебрегать – Уэтт был в долгу. В неоплатном долгу. И Арман собирался взять с этого должника всё, что только можно будет вытрясти. И нужно было спешить: стая Уэтта не будет продолжать выплачивать долг самого Уэтта, и стоит Уэтту дать слабину…
            Пропал контроль над стаей!
            Вышла следом за Уэттом, на руках которого был уже обернувшийся человеком ослабелый, но живой Риего, качаясь, вышла, а вернее выползла Аманда. Несмотря на измученный вид, она нашла в себе силы напомнить Арману:
–Ивовый настой. Три ложки с мёдом.
            Он отмахнулся и удалился в шатёр. Аманда качнула головой, чуть не упала, но её поддержали пока благодарные оборотни. Всей дружной процессией, на зависть и фундамент будущих сказаний об этом славном дне, когда великий Арман снизошёл до оборотня и спас его, они двинулись, распространяя запах псины по лагерю.
            Абрахам пошёл вслед за Арманом, им оставалось обговорить очень многое, а Базир. помедлив, уже собирался к ним, когда заметил, как вдруг побелела и бросилась прочь Елена С. Базир оглянулся – никто, кажется, даже Аманда не заметил этого.
            Базир поколебался, но потом решил, что Елена выглядела так, будто ей резко стало плохо, и его беспокойство здесь уместно. Решив, он направился за нею, легко обогнув резвящихся весёлых оборотней.
            Базир не ошибся. Елену тошнило…
            Она разогнулась, вдохнула режущий прохладный воздух, и обернулась на стоящего за спиной, смутно соображающего Базира. почуяла? Может быть.
–Ты не…– Базир кашлянул. Он с нею толком и не говорил никогда. Их знакомство произошло очень дурно. Она была с Ронове в день, когда умерла лже-Стефания. впрочем, тогда Базир думал, что она настоящая. Легче, однако, ему от этого не было и сейчас. Но девчонка была белее мела, напугана, дрожала.
            Елена мотнула головой, затем закрыла лицо руками, стыдилась и его, и себя. Базир ощутил острую жалость к ней, спросил:
–Ронове знает?
            Она покачала головой.
–А кто-нибудь?
            С трудом Елена разомкнула ладони, испуганно глянула на Базира, пискнула:
–Аманда. Догадалась.
–Ты только не плачь, – попросил Базир. мысль о её рыданиях, которые она, быть может, сдерживала уже не первый день, пугала его. Он не умел быть утешением. – Не плачь, ладно? Всё кончится.  И вы…то есть…
            Он запутался, сбился. Она неожиданно оказалась сильнее, сказала:
–Не плачу. Только если так, чтоб никто не видел.
            Теперь уже Базир рассеянно кивнул, он совершенно не знал, что делать, но чувствовал – что-то сделать нужно. Она не виновата в этом. Дура, да. Но дур много. А эта не самая плохая по-человечески.
–Не говори никому, – попросила Елена тихо. Базир взглянул на неё с изумлением, и девчонка уточнила: – Он…не надо ему. Ладно?
            Базир снова кивнул, хотя, видит сила, он не понимал, почему Елена не хочет сказать об этом даже Ронове?..
            В это же время Ронове, в пятый раз перечитывая одни и те же строки, не мог думать о Елене или битве, или о чём-нибудь ещё. Весь мир заменили несколько строк из письма, которые он всё-таки вскрыл на свою беду.
            «Ронове! Перед тобой исторически значимая задача. Мы не сможем победить, пока за нашей спиною есть такой враг как Рене. Он собрал в руках своих силу. Уничтожь его. Возьми Церковь в свою власть и приходи к нам на помощь. По моим подсчётам ты должен быть сейчас у косы, если ты не открыл раньше это письмо. Надеюсь на твоё благоразумие. Здесь, до твоего исторического значения должно быть не больше полудня пути.
            Конечно, ты можешь отказаться, но этим ты не добьёшься ни спасения, ни чести, ни искупления. Выбор за тобой.
Арман».
            Вот и всё. Суть нескольких совещаний Абрахама с Арманом уместилась на тонком листе бумаги, который казался ещё тоньше от дрожи в руках Ронове. Он не знал как поступить, но понимал, что ему напророчили, и, что хуже было, Абрахам и Арман вроде бы давали им выбор, возможность решить, кто из них станет убийцей Рене и возьмёт власть Церкви в свои руки.
            И сейчас, вроде бы, у Ронове был выбор. Но он отчётливо понимал, что выбор этот иллюзорный. И это, на самом деле, ему последний шанс добиться хоть чего-то. Пусть и убийством, пусть и непонятно каким образом занятием власти над церковниками, но добиться! Очиститься! Смыть с себя грязь. И удалиться, зажить мирно.
            Именно по этой причине Арман склонялся к Ронове – теперь Ронове это понимал.
            Нужно было решить, и Ронове, решив пока для себя точно, что такое письмо отправлять не следует, разорвал его в мелкие клочья и бросил вверх, навстречу пасти ветров. Клочки взмыли и завертелись весело, чтобы никогда не собраться уже в страшное письмо.
            Впрочем, опять забегая вперёд, я замечу, что Ронове поступил правильно. Позже, когда будет собираться музей артефактов этой войны, письмо к Рене, официальное письмо попадёт в список ценностей. И наличие только одного этого письма позволит сложить версию о том, что гибель Рене стала следствием его отказа прийти на помощь Арману и отступникам, а не приказом Армана.
            Так Ронове станет героем идеи, не пожалевшем чистоты души для убийства предателя, который сосредоточил в своих руках власть над церковниками и сам стал воплощением Церкви.
28.
            В будущих учебниках истории будет сказано: «услышав о дерзком предательстве подлого церковника Рене, Ронове выхватил кинжал, и тотчас всё было кончено. Несчастные соратники предателя-Рене ликованием встретили поступок Ронове».
            В будущих же героических сказаниях изложение будет куда масштабнее: «Ронове ещё раз повторил вопрос – не желает ли Рене отправить людей своих на помощь собратьям, как поклялся? Рене не удостоил честностью посланника и только и смог что солгать. Ссылаясь на ослабление в своих рядах, Рене рассчитывал присоединиться к армии Армана позже, когда он уже будет одерживать победу над Цитаделью, или же заключить мир с Цитаделью, когда армии Армана придётся отступать в поражении.
Всё это Ронове понял и вскричал в бешенстве: «где честь твоя?», а в следующее мгновение, преисполнившись праведным гневом, выхватил со всей резвостью кинжал из-за пояса и тотчас пролил предательскую кровь. Ни один из соратников Рене не нарушил этого мига, и сохранилось молчание до тех пор, пока тело предателя-Рене не перестало дрожать. Когда всё было кончено – бывшие его соратники приветствовали ликованием освободителя-Ронове, очистившего их честь и позволившему вступить им в битву за будущее»
На самом деле не было ничего подобного. Будущая цензура под бдительным взором Армана перепишет эту историю, даст ей красивые сцены и никто не догадается о том, как всё было на самом деле. А красоты или торжественности не было.
Была дрожь. Ронове подавал письмо Рене, дрожа. Он знал, что Рене ответит отказом Арману и после этого ему надлежало выполнить свой долг. Решиться на это было сложно, и всю дорогу Ронове колебался, не поверить ли? Встретившись же с улыбчиво-заискивающим Рене, сомневался: не открыться ли?
Но всё в жизни определяют два-три мгновения и историю строят они же. Две-три секунды и Ронове овладел собою, и промолчал.
Рене косился на него с подозрением, но Ронове стоял, потупив голову, не было в нём никакой опасности и Рене позволил себе расслабиться. Его захватило чувство победителя над побеждённым. Он видел как поломался Ронове и упивался своим успехом над ним, возвышался и…
И не заметил, как Ронове сжал зубы, унимая внутреннюю дрожь, собираясь. Убил он его коротко и быстро, вложил всё в стремительный удар, все силы, что держали его существо, и рухнул сам на тело Рене под общий вздох двух-трёх соратников Рене.
Смолкло всякое чувство. Всё исчезло. Осталась только темнота. Ронове лежал на теле Рене, ощущая, как уходит жизнь из этого тела, уходит пульсирующими толчками, целым градом толчков, пульсаций…
Это была не поза героя. Но истории было на это наплевать. Истории был нужен герой. Ронове, не зная этого, им сейчас становился, запечатывал своё имя на долгую память, которой суждено было пережить его самого.
Затем его подняли. Бережно, не рывком, поставили на ноги и он заставил себя открыть глаза…
В будущих учебниках истории будет написано: «Ронове обратился к соратникам почившего предателя-Рене, предлагая им следовать за собою на верный путь добродетели. Тем же, кто боялся идти или желал мира, Ронове великодушно предложил уходить, и ушло всего двое или трое».
А в сказаниях будет иначе: «Ронове могучей и твёрдой рукой остановил всеобщее ликование и призвал освобожденных от предательской власти Рене церковников следовать за собою, на путь милосердия и праведности. «Идите за мною, и я приведу ваши души к спасению. Не забудут имён ваших, но забудут грехи ваши» – так сказал Ронове, и предложил милость тем, кто устал и не желает больше битв – оставить ряды и идти в покой. Но никто не шелохнулся. Так стали они камнем…»
И здесь хоть по пунктам разбирай, доискивайся правды! Начнём с того, что Ронове подняли на ноги, он не мог даже встать. И сделали это приближённые Рене, научившиеся быстро соображать. Время было лихое, смутное, а в такие дни люди всегда быстро учатся понимать. Расчёт был простой: Ронове убил Рене. За Рене нет ничего, и не будет больше. за Ронове – Арман, который сейчас сражается с силами Цитадели. Если Ронове здесь, значит, он послан Арманом, и приказом его. Поручение ответственное – Ронове обличён властью. Значит что? его надо поддержать.
Одни верят в добродетель и возмущены предательством (а иначе не назовёшь) Рене и видят заслуженное возмездие в поступке Ронове, готовы идти за ним. Хотя он их и не зовёт.
Другие напуганы. Один мёртв. Ограничится ли дело одним? Цена уже не в карьере, а в собственной жизни и очень хочется уцелеть.
Третьи возмущены, но пока молчат. Не знают, сколько у них есть поддержки и разумно ли вырываться сейчас из этого возможного будущего с возмущением. Идеалы значат много, но больше всего они значат тем, кому совсем нечего терять. А таких людей мало. Потому – тишина. Ронове отомстят, и отомстят ещё много раз, в этот день он сделал себя не только героем истории, но и приобрёл множество врагов.
Четвёртые ищут жизни, а ещё лучше – сытости. Им всё равно кто будет впереди, главное – набить карман и брюхо.
Есть и те, кто уходят. Учебники говорят о двух или трёх, сказания «ни о ком». А правда была такой, что ушло, на самом деле, растворилось в мире и в покое, сбежало от войн на новые пути около трети церковников.
Но Арман посчитает, что это плохой итог, негодный. И он сотрёт его, перепишет по праву сильнейшего.
Тишина лопается в тот момент, когда кто-то второй помогает Ронове отряхнуться и оправиться. А затем, обхватив его руку своей ледяной и скользкой ладонью, вскидывает его руку вверх. и вот теперь собравшиеся в скорби и тревоги понимают окончательно6 надо ликовать, такой курс уцелевших церковников.
За спинами Ронове и его новых соратников, лиц которых он не различает, лежит тело Рене, но ему всё равно. Ронове бьёт дрожь, ему кажется, что он заболевает, что его охватывает жар…  он заболеет, на самом деле сляжет вскоре. А сейчас пока стоит, перед глазами его лица…смутно знакомые, но одинаковые. Может быть, на самом деле знакомые? Он ведь был в рядах церковников? Он был в одном ряду с Рене, а в какой-то момент и подчинялся ему. Как странно и как жестоко плетёт своё полотно жизнь, как меняет местами людей, как сдавливает их жизни, перемешивает…
Ронове оглянулся на застывшее тело Рене, не веря, желая убедиться. Его руку сжали, заставили обернуться к плывущим лицам, сливающимся для него в единую неразборную массу, сжали легко-легко, напоминая: надо сказать! Хоть слово, но надо!
Наверное, Вильгельм был прав, выбрав всё-таки в своё время именно Ронове. Что-то было в нём такое представительное, что  даже сейчас просыпалось, привыкшее к подчинению и марионеточному управлению. Ронове знал – он должен сделать так, как хочет Арман. И если уж начал – отступать нельзя. Да, наверное, это был действительно правильный выбор, ведь Базир никогда сильно не располагал к себе и не был так представителен. Да и как бы он повёл себя? Послушали бы его? Испугались бы за будущее?
Всё складывается самым лучшим образом.  Ронове что-то говорит, его слова сбиваются, он скачет с мысли на мысль, но это лучше чем ничего. Он знает, что сказал главное: Рене предал договор с Арманом и хотел подождать когда война пойдёт к завершению, чтобы присоединиться и вообще начать действовать.
Ронове оглушают вздохи, чьи-то несмелые рукоплескания, которые, Ронове прекрасно знает это лучше всех  – незаслуженные.
А затем его взгляд вдруг выхватывает из толпы одно женское лицо, и всё переворачивается в желудке несчастного. Он узнаёт это лицо. Давно мёртвое, но сейчас как будто бы живое. Ронове, не помня себя, бросается вперёд, к ней, кричит:
–Стефания!
            И проваливается в темноту.
            Он один на один перед нею. Он виновен и преступен и знает это. Ему ни к чему просить пощады – таких как он справедливо щадить нельзя.
–Я думал, ты обрела покой. Абрахам и Базир…– Ронове находит эти слова вместо приветствия, но Стефания мягко прерывает его:
–Я обрела покой. Но ты его не обрёл.
            Ронове бросает в жар и в холод одновременно. Её лицо – откровенно говоря, самое обыкновенное, непримечательное, ему сейчас желаннее и милее всего на свете. Стефания знает его настоящим. Знала. И она не сердится. То есть, не может сердиться. Или может, но не делает этого?..
–Что мне делать? – Ронове привычно, чтобы за него решали. Абрахам, Рене, Вильгельм, Арман… теперь и Стефания в посмертии настигнута этим вопросом.
–Живи, – отвечает Стефания очень тихо и спокойно. – Ты ещё можешь.
            Ронове хочет извиниться за всё, что совершил. За всё, что сделал и за всё, чего не сказал. Ему хочется рыдать и просить прощения за свою трусость, за спекуляцию её образа и за свою слабость опять и снова. Но она опережает его, угадывая его желание:
–Казниться ни к чему. Зачем? Меня не вернуть. Как и любое прошлое.
–Прости…– выдавливает из себя Ронове, и грудь ему сжимает от болезненного вдоха.
–Я простила даже Абрахама. Неужели ты думаешь, что я не прощу тебя? – удивляется Стефания. – Да и что тебе моё прощение? Пустой звук. Всё равно после смерти нам всем один суд. Но ты ещё жив. Иди и живи.
            Она легонько толкает Ронове в грудь, её рука как будто бы проходит сквозь его тело и…
            Ронове открыл глаза, огляделся. Всё та же зала. Всё те же одинаково намешанные лица будущих врагов и сегодняшних соратников. Кто-то под страхом, кто-то в ужасе, кто-то растерян, кто-то зол. Что ж, все эти люди сейчас ему полезны. Вернее, не ему, а тому, что выше и сильнее его.
            Позади тело Рене. Никогда он больше не поднимется. Никогда не солжёт, не усмехнется. Идеальное состояние для этого человека – смерть. Как она сказала? Один суд? Что ж, Рене отправился туда милостью Армана и Ронове чуть раньше, чем сами Арман и Ронове.
–Мы идём на Цитадель! – глухо произносит Ронове и сила поднимает в нём голову. Да, он будет жить. Он жив, он всё исправит, он всё исправит для самого себя, разберётся, заслужит, получит уважение. И сотрёт все позорные пятна своей биографии.
            Глухота не подходит для приказов.
–Мы идём на Цитадель! – кричит Ронове. И добавляет для истории: – Идём сейчас же, а то они победят без нас!
            И сам смеётся этой фразе. И этот момент попадёт в учебники и сказания без изменений, ведь в каждой истории должна быть хотя бы капля правды.
            А победа уже близка. И первый, самый верный признак этого – перебежчики. Их было сразу пятеро, они были смирными и покорными, они заискивали одинаково и перед теми, кто их схватил, и перед всеми, кого встречали на пути к Арману, и, конечно, перед самим Арманом.
–Это ещё что? – брезгливо осведомился Арман, оглядывая пятёрку пленников. –Что за грязь?
            Грязь представляла собою трёх мужчин-магов мелкого уровня и двух ведьм. Все одинаково склонили головы, выражая полную покорность. Арман ждал в молчании. Он хорошо знал, что такое война и как следует вести себя победителю. Победителем он себя и чувствовал.
–Господин, мы просим вас принять нас на вашу сторону…– наконец заговорил дрожащим голосом один из них, высказывая общую мысль своих товарищей. Те закивали.
–Неизящное начало, – укорил Арман. – Слишком много местоимений: «нас», «вас»…а мы люди военные. Нам бы попроще.
–Примите нас! – нервы у одной из ведьм не выдержали. Она была хороша собой, и явно знала это. Именно по этой причине она и подняла глаза прямо на Армана. Надеялась его приручить.
–Принять? – усмехнулся Арман, нетронутый красотой перебежчицы. – Зачем?
–Мы хотим жить. И понимаем наши ошибки. Цитадель созвала всех. Мы не знали что воюем…– перебежчице показалось, что за равнодушием Армана таится скрытый интерес к её персоне, поэтому продолжила от лица своих товарищей.
–Тогда вы идиоты, – заметил Арман. – Я идиотов не люблю. Их и без того много, чтоб принимать ещё от врагов…
            Всеобщее смятение. Но Арман сам нарушил его, явил самую страшную пытку – надежду, спросил:
–Ваши имена?
            Они воодушевились. Вообразили себе!
–Я Критчер,  – на этот раз первый заговоривший перехватил инициативу у красавицы, кивнула в её сторону, – она Антея. За нею моя сестра – Бекка. За нею Монсор и Галтон.
            Арман оглядел остальных. В сумме они представляли собою жалкое зрелище. В его шатре, освещённые его магическим заклинанием.
            Маг, назвавший себя Критчером, был невысок, чуть лысоват, несмотря на достаточно молодой возраст, но его глаза были удивительно яркого голубого цвета. У его сестры были такие же глаза, она лишь мельком взглянула на Армана и потупила взор, почувствовав за ним властность. В отличие от надменной красавицы Антеи Бекка была умнее и понимала, что у Армана нет никакой абсолютной причины к их прощению и принятию. А если и была какая-то неведомая, сейчас он был как бог над их жизнями. Бекка не верила в бога, но сравнение с ним пришло к ней при взгляде на Армана, на мага, который теперь шёл против магов.
            Монсор и Галтон держались свободнее. Было заметно по их рукам и поведению, что они уже бывали в бою, и смотрели в лицо смерти, и сейчас они не очень-то боялись Армана, но были бы не против остаться в живых, и при нём. Что их сюда привело? Разрушение идеи? Страх? нет, скорее всего они поняли, что теряют должности и положение – вон какие золотые у них пояса! Вряд ли у побеждённых такие будут. И если маги могут позволить себе такие расшитые золотыми нитями предметы одежды, это значит, что их дома, по меньшей мере – полная чаша.
            Что до красавицы Антеи, она смотрела томно и неподобающе случаю. Она ещё не понимала, с кем говорит и перед кем стоит. Арман повидал красавиц на своём веку, и был к красоте уже равнодушен. К людской красоте. Красота войны, к которой он тяготел, и власть, которую он не желал, но приобретал всё больше, были ему куда желаннее какой-то Антеи. К тому же Антея была блондинкой, а Арман предпочитал жгучих брюнеток.
–И почему я должен вам верить? – поинтересовался Арман, оглядев пятёрку. – И почему должен тратить на вас ресурсы?
–Мы же пришли к вам! – Возмутилась Антея, повернула голову вправо и влево, как бы оглядываясь, но на самом деле с расчётом показывая Арману свою длинную белую шею.
–Мы можем быть полезны, – заметил не то Монсор, не то Галтон. Они были похожи между собою. Не внешне даже, а одеждой, манерой держаться и Арман не делал между ними мысленного различия. Да и зачем?  – Мы можем сражаться на вашей стороне. У нас есть опыт.
–Мы можем провести вас по тропам Цитадели! – Бекка тоже вклинилась в диалог, и эти её слова уже кое-чего стоили. Арман, впрочем, не подал виду, лениво глянул на карту местности:
–Здесь много троп.
–Есть тайная. По ней оборотни идут охотиться в леса, – Бекка осмелела. Она передвинулась чуть ближе, на неё нацелились маги из отступников, поймавшие перебежчиков и дотащившие их сюда, к Арману. Но Арман махнул рукой:
–Не надо. Девочка сама не знает что говорит.
–Мы можем быть очень полезны…– заметила Антея ревниво, бросив уничтожающий взгляд на Бекку, завладевшую вниманием Армана.
–И можем сражаться! – вторил кто-то из двух неотличимых молодцов.
–И мы пришли к вам как к победителю, – Критчер совсем потерялся на фоне остальных, что было, впрочем, неудивительно. Он всегда был в тени сестры – Бекки, и даже сюда отправился на поклон к Арману под её влиянием. Сам он хотел быть подальше от всех битв Цитадели, от церковников и прочих существ. Он хотел быть кабинетным учёным, но Цитадель призвала всех, кого смогла найти. Мудрые, усталые старые маги либо благополучно померли, либо скрылись, утомившись от войны, смысла которой давно уже не видели. Молодняк же, гордый своим предназначением и ещё не изведавший реальности смерти, был в битве.
            Арман поманил Бекки к себе ближе, показал ей на карту, жестом веля показать тайную тропку. При этом он был абсолютно насмешлив, всем своим видом демонстрировал недоверие к серьёзности её знаний. Но Бекки действительно была наблюдательна. Она неотлучно находилась при Цитадели и видела многое.
–Право на жизнь нужно оплатить, – объяснил Арман, когда Бекки помедлила. – Как и право на наш приём. Вы всё ещё кажитесь мне врагами, и мне ничего не стоит вас всех убить.
            Бекки нерешительно обернулась на товарищей. Она не верила Арману, хотела гарантий и уверений от них. Антея демонстративно смотрела куда-то в сторону, не задумываясь всерьёз о том, что лучше бы включить ей голову. Критчер кивал мелко-мелко, торопил, ещё двое неуверенно кивнули…
–Какие у нас гарантии? – спросила Бекки, оборачиваясь к Арману.
–А у меня какие? – удивился тот. – Где гарантия того, что ты, девочка, не приведёшь нас всех в ловушку?
–Я! – Бекки задохнулась от гнева. – Мы же…мы с миром!
–Вот и вся гарантия! – жёстко отозвался Арман. – Показывай! Докажите свою полезность хоть в чём-то. Если чести не хватило мирно умереть за своих, и не хватило мозгов мирно дезертировать в сторону, терпите теперь договоры на слове!
            В словах его был резон. Палец Бекки – дрожащий и тонкий прополз по карте, по тоненькой линии…
–Не так и сложно, правда?  – улыбнулся Арман, улыбнулся, кстати, весьма примиряюще, и обратился за спину пленников, – Уэтту скажи, пусть соберёт всех, кто не спит, у моего шатра. У меня будет объявление.
            Шорох, чьи-то быстрые шаги – в полумраке было неясно кто исчез, но чья-то тень совершенно точно мелькнула за шатром, кто-то удалился.
–Объявление о вас, – объяснил Арман, и перевёл взгляд на карту, отмечая уже пером те линии, что показала ему Бекка.
            А вскоре и собрались неспящие. Впрочем, неспящих было мало, но ради какого-то объявления от Армана, взбодрённые тревогой и предчувствием, проснулись. Собрались в плотные кучи. Кто-то тёр глаза, кто-то переплетал растрепавшиеся во сне косы, кто-то переговаривался…
            А потом появился Арман. Облачённый в свой любимый кроваво-красный плащ, собранный и опасно-бодрый. Казалось, ему вообще не нужно спать, и какая-то ярость ведёт его, отнимая бытовые, мелкие, человеческие нужды.
–Простите меня, друзья, что я поднял вас, отнял ваш сон, разогнал сновидения…– Арман был триумфатором. В голосе его не слышалось и капли сожаления о том, что он сделал. – Я бы не допустил этого, если бы не радость.
            Радость? Радость это хорошо. За радость можно ведь и потерпеть, верно?
–Да, радость, – Арман приложил ладонь к сердцу, сделал знак, – веди!
            Вывели пленников. Они всё ещё были связаны магическими путами, которые разорвали бы их в клочья за малейшую попытку применить магию, но пленники выглядели спокойными. Они уже поверили в спасение.
–Тише! – Арман был милосерден. Он позволил толпе немного пошуметь, и только после этого призвал к порядку, унимая гнев и ярость по отношению к пленникам-врагам. – Это перебежчики Цитадели. Её предали. Они явились ко мне, чтобы просить защиты. Моей защиты. Они хотят служить с нами бок о бок, хотят искупить свои грехи.
            Хохот. Всеобщий, дикий, страшный хохот. И среди этих хохочущих лиц несколько мрачных и скорбных.
–Кто им поверит?  – Крикнул кто-то.
–Это свидетельствует…– Арман жестом навёл порядок, – о том, что мы зажимаем Цитадель всё в более плотное кольцо. Им неоткуда ждать помощи, а мы ещё могущественны.
            Это было не совсем так. да, Цитадель быстро изматывалась, но отряды Армана, состоящие не только из магов, вурдалаков и оборотней, но и из людей, тоже переживали не самые блистательные времена. Это надо было учитывать.
–Мы могущественны, – повторил Арман. – Мы могущественны, а они слабы. Так?
–Да!  – хор всеобщего обожания. Хор, в котором все голоса так похожи.
–И мы, – продолжил Арман, – должны помнит о порядке. Должны помнить о нашей цели. И должны показать, насколько мы могущественны и…беспощадны.
            Пленники заёрзали. Последнее слово им не очень понравилось. Беспощадность – это нехорошо. Это что-то из области того, о чём они не договаривались.
–Да! – хор всеобщего обожания, чьи-то ругательства в сторону перебежчиков.
–Стойте! – Антея дёрнулась, – ну она же вам…
–Молчать! – теперь в голосе Армана не было никакого милосердия или намёка на снисхождение. И взгляд его изменился до неузнаваемости, сделался жестоким, равнодушным и страшным.
            Антея дернулась и…невидимая сила заткнула её рот и рот её товарищей. Они забились в магических путах с одинаковой истерикой.
–Беспощадность, – Арман взглянул на притихший своих соратников, – есть единственная сила, единственный ключ, который открывает нам двери в будущее. и мы будем беспощадны. Мы с корнем вырвем всё вражеское, чтобы ни одного ростка не появилось в будущем. Мы покажем…и мы будем правы.
            Арман поднял руку со сплетённым заклинанием медленно, как древний жрец, или как церковник, простирающий руки к небу…
            Толпа любит кровь в своём большинстве. Любит беспощадность. Один на один люди боятся говорить об этом, но в толпе все равны. И все любят эту одинаковость, когда льётся не их кровь. Этот же миг безумства – странное единение, когда люди, которые вроде бы так отошли от зверей, возвращаются к истокам своего звериного начала. Кровь, кровь…
            И неважно, чем эти люди стали. Были ли из церковников, происходили из мирных людей, шли из магов и ведьм, или низших  вурдалаков – характеры людские. И Арман, зная это, даёт им возможность быть безумными и жестокими, не пачкая рук. Он облачает жестокость и казнь в праведный саван и говорит: «мы правы».
            И это то, чего не хватает человеку. Нескольких мгновений, нескольких слов, крови…
            Таково большинство и Арман умеет им управлять. Толпа ликует, забыв про сон и ночь, когда заклинание сносит напрочь головы всей пятёрке. Голова красавицы Антеи катится вниз, по земле, со склона и кто-то из оборотней бросается за нею с визгом и гоготом. Голова умницы-Бекки, так и не успевшей вскрикнуть, падает с глухим грохотом, катится рядом с головой брата, головы двух молодцев падают в разные стороны…и долгим мгновением позже оседают тела.
–Мы будем беспощадны к нашим врагам! – шепчет Арман, но его слышат все. Он унимает толпу, наполняет всех мыслью о священности своего действа, святости всей казни, и толпа подчиняется.
            Беспощадность – это страшное дело. Уверенность в правоте беспощадности – откровенное жуткое. Но Арман знает, что для победы в войне нужна жуть, а уже потом за этой жутью поднимется новый порядок. Так бывает каждый раз.
–Зачем…– все расходятся, возбужденные и переполненные святого гнева, остаются немногие. Кому-то тошно, как Елене С., но спрашивает это Абрахам. – Они сдались. Их надо было судить!
–Судить? – удивляется Арман. – У нас война. И потом, кого ты предлагаешь судить? Врагов? И что? Оправдать? И потом дрожать, боясь, как бы кто-нибудь из них не воткнул какого-нибудь заклинания в спину? Нет уж.
–Они ничего не сделали! Они пытались…– Базир тоже не в восторге. Ему казалось, что нет большей подлости, чем та, которую он уже увидел. Много раз казалось, и всякий раз он ошибался – предела нет.
–Откуда ты знаешь, что ничего не сделали? – интересуется Арман. – А? они враги. И умерли врагами. Перебежчик в лагере – это потенциальный враг. После войны уже можно судить о том, кого миловать. После. Но не во время. Если они сдадутся – будем и судить, и миловать.
–Казнить? – уточняет Абрахам.  На лице его странные эмоции, нечитаемые в полумраке.
–Милость может быть казнью, – Арман не отпирается. – Врага можно простить, но только после того, как враг будет уничтожен.
            Арман вдруг выходит из себя:
–Вы двое, чего сопли развесили? Тебе ли, Абрахам, говорить о том, кого судить, а кого нет? Ты убил девку за то, что она пыталась дойти до Вильгельма! А ты, Базир? Решил поиграть в святого и добродетельного? Запомните: мы на войне. Здесь не место для роз. Здесь убивают и смердят. И чтобы выжить, надо проявить беспощадность!
            Базир мрачно смотрит на Армана, но кивает: смысла к спору нет. Всё равно нечего сказать, и нечем Базиру крыть. Как нечем крыть и Абрахаму.
–Одна из них, – Арман ещё суров от отчитки двух внезапных святош, – показала путь…Абрахам, возьми двоих или троих, ступай на разведку. Перед этим зайдёшь ко мне. Займись делом! к тебе это тоже относится, Базир. Поговорить все мастера. Повыступать, пожалеть. А лить кровь и отстаивать интересы никто не хочет! Зато жалеть и восклицать о суде – пожалуйста!
            Арман круто поворачивается на каблуках и исчезает в своём шатре, полный правоты и ярости.
            Базир и Абрахам переглядываются.
–Может быть, он и прав? – неуверенно предполагает Базир. Ему стыдно за свою слабость. Теперь ему кажется, что всю тяжесть войны он переложил на плечи Армана. Как будто могло быть по-другому, как будто бы Арман позволил ему или кому-либо быть равным себе в военном деле.
–Да, в одном он прав, – соглашается Абрахам сухо, – тебе пора заняться делом.
            И Абрахам тоже уходит в шатёр Армана за распоряжениями и инструкциями. Он уходит так, как будто бы это один Базир сказал какую-то глупость, и из-за неё Абрахам остался в неудобном положении перед Арманом…
–Отлично…– Базир зло сплёвывает на землю, – просто потрясающе. Мы все друг друга стоим!
29.
            Увидев окровавленного Абрахама, Арман озверел. Он и до этого не отличался милосердием, а здесь и вовсе позабыл даже про маску приличия. Бешено глянул на несчастных оборотней (Уэтт теперь был так предан Арману, как, наверное, ни одна собака не была предана своему хозяину, и это тоже отмечали члены стаи Уэтта, приглядывались, называли слабостью, но пока между собой – уже не все были согласны противостоять Уэтту), и велел притащить Аманду к себе тотчас.
–Она сейчас занята лечением вампира… – попытался возразить ему кто-то не очень умный и получил за это взгляд, полный ненависти, и пожелание смерти.
            Стало ясно: Арману плевать на вампира. Их, в конце концов, много. Абрахам один.
            Притащили Аманду. Впопыхах, к несчастью, обошлись с нею не очень вежливо – что делать, страх, в данном случае перед Арманом, и не такое творит.
–Лечи! – приказал Арман, подтолкнув Аманду к своему, уже навидавшемуся всякого за этот поход, шатру.
            Аманда, как целительница мудрая, не решилась спорить или высказывать замечания по поводу манер её провожатых. Она решила, что сначала изучит дело, и уже потом, при удачном исходе, всласть выскажется. Отогнув полотно, Аманда вошла внутрь, следом за нею, не терпя ожидания, Арман.
            Абрахам был без сознания. И с первого взгляда человеку, даже самому далёкому от мира магии или от науки целительства должно было быть ясно – дело очень плохо. В боку у него не хватало куска плоти – откусили, или выдрали. А на груди – четыре длинных кровавых раны. Слишком аккуратных для удара мечом или кинжалом. Это, скорее всего, когти.
            Аманда ничего не сказала, но по её лицу и по виду бледного бессознательного раненого Арман понял всё сам. Но он не умел мириться со смертью, даже со смертью тех, кто ему не принадлежал. И потому велел сурово:
–Исцели.
            Аманда мрачно взглянула на него.
–Исцели – озолочу, – пообещал Арман и нашёл в себе силы для улыбки. Улыбка вышла жуткой. Но Аманда не испугалась. Она была целителем и знала, как угрожают рано или поздно каждому целителю.
–Я не бог. Я всего лишь целитель, – напомнила Аманда.
–Делай! – рубанул Арман и отошёл в угол шатра, сел в кресло, не сводя с неё глаз.
            Аманда принялась за безнадёжное дело. Она привыкла к несправедливости мира уже давно. Оказалось, что мир целителя несправедливее простого людского. Её только что оторвали – причём весьма грубо – от вампира, которому она в общем-то могла помочь. Вампир был молод, ему требовалось лишь помочь в правильной регенерации, а этот был безнадёжен.  Вампир был боеспособной единицей, а этот был уже бесполезен.
            Но Аманда была подневольна. И ещё – умна. Она не стала спорить, знала, что Арман не услышит сейчас её возражений. Единственное, чего она хотела – это чтобы вампир её дождался и без неё не продолжил бы наращивать кости. Он сделает это неправильно. Это его первая регенерация. Сейчас ему больно, но Аманда, когда её уводили, кричала ему, чтобы он ждал, обязательно ждал её и ничего сам не делал.
            Дождётся ли? Терпеть боль даже для нежити трудно. Сломанные кости они и у вампира сломанные. Они тоже чувствуют. И Аманде очень хотелось бы, чтобы тот вампирёныш не торопился и не глупил, иначе Аманде придётся сломать его неправильно сросшиеся кости…
            Арман неотрывно следил за её действиями, но Аманде это не мешало. Да и сам Арман, хоть телом и взглядом был здесь – мысли его ушли далеко. То, что случилось с Абрахамом, его, и только его, Армана, вина! он показал Абрахаму путь, что недавно указала ему казнённая девка Бекка, и Абрахам, взяв  с собою двух молчаливых магов (Базира он брать не хотел), отправился исследовать путь.
            Арман – умный, хитрый, жестокий, знавший военное дело лучше, чем Абрахам, поступил глупо. Он не предусмотрел того, что Цитадель могла перестраховаться и ждать того, кто появится на разведке именно на этом пути. К моменту выхода Абрахама из лагеря в путь они должны были уже знать, что Бекка и её идиотские соратники уже достигли лагеря Армана. И у них была информация… уточнить, где работал каждый из них нетрудно, нетрудно и на всякий случай усилить посты на тайных тропах. И это должен был предусмотреть Арман.
            И за эту непредусмотрительность – непозволительную, глупую и бездарную Арман заплатил жизнью одного мрачного мага, глубоким ранением и практически смертью Абрахама и испугом третьего, рассказавшего как было дело и принесшего на себе в лагерь пострадавшего Абрахама.
            Арман был зол. Во-первых, всё произошло из-за его ошибки. Во-вторых, он понимал (хотя убил бы того, кто сказал бы ему это сейчас вслух), что Абрахама не спасти. Арман хотел заверить себя, что к Абрахаму у него чисто практическое рассуждение и применение, но…
            Он привязался к нему. Они оба были изгнанниками, неприкаянными, несчастными, искали спасение в войне и в мести всему миру: от бога до дьявола. Наконец-то, впервые за долгие годы, кто-то понимал замыслы Армана и ту жестокость, которую он проповедовал для добродетели.
            И тут? И тут Арман ошибся. И теперь Абрахама не станет.
            Ну и не забыть, конечно, про практическое применение. Абрахам – хороший боевой маг. Вскоре Цитадель должна пасть, столкновение за столкновением, что происходят ещё, похожи на её агонию, а не на разумное сопротивление. Собираются силы отступников, дрожит Цитадель, растерявшая во внутренних распрях былое могущество. И Арман знал это, и заглядывал снова в будущее, понимая, что после окончательного падения Цитадели очень много нечисти разбежится, пытаясь спастись от его кары, по миру. И кого отправить по следу этих тварей, как не прославленного, без преувеличения легендарного Абрахама? Он хорошо вылавливает таких одиночек, он беспощаден, имеет историю и его можно превратить в представителя новой власти.
            Власти Армана.
            Но теперь всё рушилось из-за самого Армана.
            Арман был магом. Но, прежде всего, он был человеком. И он совершил ту ошибку, которую совершают многие великие: он, думая о будущем и о вечном, забыл про насущное. Увлекшись нападением, забыл про перестраховку; полагаясь на собственное великое деяние, упустил из внимания то, что было мелочным и не несло славы.
            Кого было ему обвинять, кроме самого себя? Кого корить за умирающего Абрахама и творящую над ним бесполезные заклятия целительницу, кроме себя?
            Но как он мог корить себя прилюдно? Один на один – хорошо. И то, не сейчас, потом. Когда-нибудь потом, к умиранию. Но сейчас он должен оставаться великим, должен быть могучим и грозным, и ещё…
            Он должен назначить виновного. Виновного за провал. Он должен разъярить своих соратников, добавить к их ярости святую месть. Пусть Абрахама мало кто любил, и, откровенно говоря, мало кто выносил, но это как со Стефанией  – образ решает всё!
            Арман пошевелился, и Аманда мельком взглянула на него.
–Не отвлекайся! – велел он, и целительница вернулась к своему занятию. Она готовила в котле растирку, которая должна была остановить умирание тела, но, которая уже не могла помочь. Чем хорошо то или иное средство? Своевременностью! Здесь же ушло драгоценное время. Пока отбивались от атаки поганых и подлых вурдалаков, которых оказалось гораздо больше, чем они предполагали, пока Абрахама доставили в лагерь, пока привели Аманду…
–Не справишься…– Арман, уже уходя из шатра, показал Аманде свой ритуальный кинжал. Она привычно кивнула: среди целителей есть шутка, мол, если тебе начали угрожать, значит, ты хороший целитель. Да и смерти Аманда не боялась. Что ей было терять? Жизнь? Право, ей это было смешно.
            Арман вышел из шатра, глотнул свежий воздух. В шатре он не заметил этой духоты и тяжести воздуха от растирок Аманды, а вот выйдя на волю, ощутил в полной мере. Голова даже закружилась и он вынужденно остановился на пару минут, чтобы прийти в себя, прикрыл глаза, глубоко дышал, когда почувствовал на себе чей-то взгляд.
            Открывать глаза было тяжело. Но Арман был лидером, и знал – лидер инее располагает собою. Пришлось подчиниться чьему-то едкому вниманию. Впрочем, открыв глаза, Арман даже слегка обрадовался, хотя радоваться оборотню – моветон в мире магов.
            Но Уэтт преданно сидел на голой земле у палатки, смотрел на Армана тихо и внимательно, ждал.
–Да? – Арман изобразил недовольство, хотя сейчас он понимал уже, как использовать появившегося оборотня в своих, а главное – в общих интересах. Он же должен назначить виновного!
–Я хотел узнать, не нужно ли чего? – Уэтт заискивал. Ещё бы! Арман поделился своей силой, потратил время на спасение одного из его стаи! Поступок, невиданный для мага. Ещё и какого мага! Уэтт его боготворил. Умишка оборотня не хватало, чтобы понять одну простую вещь: Арман не стал бы делать что-то просто так! И спас он «щенка» не потому что пожалел его или Уэтта, а потому что зарабатывал очки перед историей и перед настоящим.
            К тому же, Арман понимал, что так покупает преданность Уэтта. А ещё – преданность оборотней. Даже когда те снесут Уэтта, а этот день рано или поздно придёт, оборотни будут помнить: Арман спас одного, поделился силою для его спасения.
            Впрочем, в мире, который планировал Арман, не должно было быть оборотней. Но он предпочитал молчать об этом.
–Вообще, знаешь, ты вовремя появился, – Арман как бы раздумывал, но на деле он всё уже решил. – Их же ушло трое? Где третий сейчас?
–У других целителей. Отпивается ивовым настоем, – доложил Уэтт мгновенно.
–Ну да…– Арман криво усмехнулся, – вот же мерзавец!
–Ты о чём? – Уэтт не понимал. На это Арман и рассчитывал. Не надо уж слишком прямо.
–Да я всё думаю, как это так? Абрахам – могучий и опытный маг и тут так попался в ловушку? А тот вообще умер. А один, куда более слабый, и царапины не получил.
–У него синяк на полспины, – заметил Уэтт, но отстраненно. Оборотень напряжённо думал.
–Это меняет дело! – фыркнул Арман. – Конечно, всё меняет. Раз синяк!
–Подозрительно, – признал Уэтт. – Не могли же они попасть  к случайной засаде? Я не думаю, что Цитадель сейчас располагает такими силами, чтобы выставлять сильные посты на каждой тропе…
            Оборотень угодливо взглянул в глаза Арману, мол, угадал? Арман кивнул, хотя прекрасно понимал, что Цитадель не располагала силой, но не состояла уж из совсем идиотов. Перебежчики – это мотив для усиления защиты.
–А если он…– Уэтт вдруг охрип, – ну… того? В сговоре?
            Арман тяжело взглянул на Уэтта, спросил:
–Разве можно это доказать?
            Уэтт сник. Это было уже не по плану – Уэтт совсем был лишён фантазии и рассуждения, поэтому Арману пришлось всё делать самому:
–Или опровергнуть?..
            Оборотень оживился. Жёлтые волчьи глаза полыхнули пониманием. Арман грустно вздохнул:
–Предатели повсюду. И нет никакого спасения! Уэтт, приведи его ко мне.
            Оборотень подорвался с места и смешной в своей преданности, бросился за уцелевшим магом. Пока уцелевшим магом, который должен был выполнить сейчас поручением Армана и погибнуть бесславно за добродетель и ярость.
            А пока, готовясь мыслями к встрече, Арман вернулся в свой шатёр. Аманда перехватила его на пороге, шепнула:
–Он в сознании, но скоро начнётся горячка.
–Пошла вон! – Арман слегка толкнул её в плечо, в сторону выхода. Он показывал недовольство всем своим видом, но Аманда снесла и это. Арман приблизился к ложу, на котором в гуще повязок и каких-то листьев, слабо дрогнувших при его приближении, лежал Абрахам.
            Абрахам попытался повернуть голову на появление Армана, но не смог. Аманда не могла вернуть ему жизнь и здоровье, но смогла привести его в чувство перед смертью и уже за это Арман должен был быть ей благодарен.
–Я…– Абрахам попытался что-то сказать, но сбился. Голос хрипел, не слушался.
            Арман без тени брезгливости подошёл к нему ближе, наклонился и напоил умирающего из своего кувшина. Абрахам вдохнул, но хрипло, откинулся на подушку, прошептал:
–Я всех подвёл.
–Это не так, – возразил Арман. – Того, кто всех подвёл, мы накажем. Накажем по всей строгости.
            Абрахам был слаб, но изумился:
–О чём…
–Один из тех, кто вызвался с тобой идти, оказался шпионом Цитадели и уже признался в этом. Он успел заложить ваш проход, – Арман не лгал. Он просто заглядывал снова в будущее, в котором тот, за кем послал он Уэтта, уже каялся при всём лагере в собственной подлости.
–Бред! – уверенно, напрягая силы, промолвил Абрахам. – Он не…я выбирал.
–Тем не менее. Он сознался. Его никто не пытал, – и снова Арман не лгал. Зачем пытки? Он их не любил. Всегда можно действовать словом. Всегда есть убеждение, которое действует лучше. К тому же, будущая жертва так, мелочь. А у мелочи всегда есть и тот, кого захочется защитить и чем-то наградить. Наверное по этой причине у Армана никого нет. И по этой причине никого не было у Вильгельма. Надо быть бессердечным, чтобы обрести великую цель и следовать ей. У Абрахама появилось сердце, он начал жалеть прошлое, сожалеть о настоящем и вот итог – он умирает.
–Обидно, – Абрахам говорил тихо. Арман наклонялся, чтобы лучше слышать его голос, чтобы не пропустить и слова.
–Тебе обидно? – удивился Арман. – Это мне обидно. Оставляешь меня!
            Здесь никто не мог слышать его слов, поэтому Арман их и позволил. Он от всей широты души своей, отданной на служение цели, хотел остаться бессердечным.
–Я иду в покой, – сказал Абрахам отчётливо. – Там меня ждёт суд…и вечность.
–Тогда тебе точно не должно быть обидно, – заметил Арман, – ты уходишь из мира, который предстоит переделать мне и моим соратникам. Уходишь от дел, хлопот и подлости, и остаёшься при этом героем! Это же умудриться надо!
            Абрахам попытался засмеяться, не смог, застонал от боли. Его время уходило.
–Я попрошу прощения…– сказал Абрахам. Он задыхался, но продолжал говорить, сбивчиво, смято, но он знал, что должен сказать последнее. – За себя и всех нас. Попрошу…обязательно попрошу.
            Арман молчал. Абрахам, промолвив своё, тоже затих. Ему было очень больно. Всю жизнь провёл он с болью, то с болью от одиночества и состояния вечного изгоя и неприкаянности, то с болью разочарования, то с болью физической.
            Почему же всегда боль? Почему же больно, крест и пламя? Почему боль сопровождает жизнь? Почему и жить, и даже уходить надо в боли?
–Смерть это не конец, – сказал Арман, чтобы что-нибудь сказать. Ему было страшно от молчания. – Ты знаешь это, ты видел тот свет, видел Стефанию. Она тебя простила, я уверен. И ты себя прости. Ты не был плохим, ты был всегда верен тому, чему служил. Ты сменил мантию мага на плащ церковника, плащ церковника на клеймо отступника, но ты жил, жил по своей совести и по своим убеждениям. Ты счастливый человек, Абрахам.
            Начало Абрахам ещё слышал, но затем у него началась обещанная Амандой горячка. Глаза закрылись, он задрожал всем телом – одеяла не держали тепло, смерть подступала к нему холодом, окружала со всех сторон. Арман знал, что должен был позвать Аманду, но знал и то, что она ничего уже не сделает. Поэтому он смотрел на его смерть и думал о несправедливости жизни.
–Иду…на свет…– выдохнул Абрахам среди бессвязных восклицаний, дёрнулся в последний раз и затих.
            Арман прикрыл глаза, чтобы не допустить слезы – это неприлично сейчас. Овладев собою, маг поднялся, накрыл Абрахама до подбородка, оставив только его голову на свободе. Людские традиции велели закрывать мертвеца с головою, но Арман не позволил себе этого, потому что заглянул в лицо Абрахама. Он знал, как выглядят лица мертвецов, знал, как они меняются, и как становятся похожи на маски, и как ужасны эти маски, какой страх отпечатывается на них.
            А лицо Абрахама было абсолютно спокойным. Казалось, что он заснул крепким сном праведника. Может быть так и было? Может быть, этот вечно неприкаянный маг и человек обрёл мир, которого не знал никогда в своей душе?
–Покойся с миром, Абрахам, друг и соратник, – Арман коснулся лба мертвеца тремя пальцами – старая традиция, принесённая им из Аравии. – Прощай.
            Именно в этот момент, когда грусть сжала горло железной перчаткой, появился Уэтт, втолкнул (иначе не скажешь) уцелевшего мага, и замер, увидев мертвеца.
–Кончился? – хрипло спросил Уэтт, пока уцелевший маг не решался встать и снизу вверх глядел на Армана.
–Собери всех. Простимся, – велел Арман хрипло. Уэтт послушно попятился прочь – он не любил мертвецов, от них он, как и всякий оборотень, чувствовал мгновенный нехороший запах спустившейся смерти. А смерти Уэтт боялся.
            Арман остался один на один с недоразумением и мертвецом. Заговорил с недоразумением – уцелевшим магом, хотя, была бы его воля, поговорил бы с мертвецом:
–И как же так вышло, что он мёртв, другой ваш мёртв, а ты жив? И даже цел, если не ошибаюсь?
–Я…нас окружили! Их было много. Очень много. Господин Абрахам давай их заклинаниями жечь, а Мэттью…
–А что ты делал? – прервал рассказ Арман.
–На дерево полез, – потупилось недоразумение. – Я думал…
            Он осёкся. Своего решения он не мог объяснить и самому себе. Как и любой маг уцелевший понимал, что вурдалаки и на дерево залезут, но была тут одна тайна, которую уцелевший хранил при себе. Дело в том, что он ощутил присутствие вурдалаков даже раньше Абрахама. Он шёл сзади и услышал позади себя шевеление. Увидел на мгновение проблеск красноватых глаз и…
            И не сказал Абрахаму.
–Скотина трусливая! – Арман отвесил умелую очень звонкую пощёчину. Недоразумение упало, забормотало обвинения вперемешку с извинениями, прерывалось на облизывание розоватых от крови зубов, но всё это было уже неинтересно Арману. Он рывком дёрнул вверх трусливого предателя и рявкнул:
–Кто у тебя есть? Мать, жена?
–Мать, – пискнул подавленный трус.
–Если хочешь, чтоб она жила, ты сейчас выйдешь к ним, и признаешься, что сдал ваш поход шпионам. – Об ударе своём Арман уже жалел. Он сорвался, хотя не должен был этого делать.
–Они же меня убьют! – пискнул тот снова.
–Убьют, – пообещал Арман. – Вернее, я тебя убью. Но тебя и так, и эдак убьют. Только тебе решать – как труса ли, который предал своих товарищей во время боевого столкновения, убьют и покроют позором и разборами твою мать, или как шпиона…но тогда тебя одного и твоя мать будет обеспечена до конца дней.
            О том, что конец этих дней наступил бы очень скоро, по независящим от здоровья и естественного хода вещей причин, Арман уточнять не стал.  Зачем? Его самого это не волновало.
            Трус очень хотел жить. Он всхлипывал, молил, но у Армана не было ни времени, ни желания, ни, честно говоря, сочувствия. Зато была необходимость в назначении виновного.
            Нельзя никого загонять в угол! Даже самый слабый зверёк, последняя старая облезлая крыса, попавшись, способна на многое. Чего уж ждать от отчаявшегося, очень хотевшего жить человека? У этого труса не было ни плана, ни чёткого представления о том, что он делает – над ним висела сама смерть, и он совершил прыжок, достойный какого-нибудь вампира, в неравной попытке освободиться. Дико закричал, бросаясь на Армана, и…
            Как мешок упал к его ногам. Арман был готов к чему-то подобному, он даже не удивился. Застать врасплох мага не удалось, оставалось только пасть и испуганно залепетать о своём согласии признать что угодно.
            Нельзя никого загонять в угол, если нет полной уверенности в том, что сможешь отразить самый подлый и неожиданный удар – Арман это знал…
            Снова собрались соратники Армана. По лагерю прошёл слух (спасибо Уэтту) о предательстве в самом лагере и о гибели…Абрахама.
–Самого Абрахама?! – не верили в лагере и стягивались к шатру Армана, ожидая разъяснений с затаённым духом. Абрахама не любили, но убить мага? Предательски? Кому это под силу?
            Базир тоже был здесь. Он не знал, до сих пор не знал как ему следует относиться к Абрахаму, но, как и все, не верил в смерть мага. Это же Абрахам! Кто может его убить? Он сам убьёт кого хочешь.
            Но все смертны. Даже самые могучие и самые фанатичные. Арман, накрыв ради по-настоящему скорбного дела голову капюшоном, появился из своего шатра. Следом за ним из шатра вынесли на носилках тело Абрахама, уложили у его ног.
            Арман так и не закрыл мага с головою, он оставил спокойное, умиротворённое лицо на свободе, и сейчас был избавлен от неприятного действия по открытию лица и демонстрации.
            Всеобщий вздох – удивления и недоверия, вскрик Базира:
–Не может быть!
            Вскрик, разделяющий всеобщее настроение, услышанный Арманом.
–Увы! – Арман воздел руки к небу, – сегодня мы теряем не просто нашего ближайшего соратника, но и брата по магии, человека, преданного своему делу. До самой смерти своей он оставался верен нашей цели. Вы знаете – таить не стану – он был магом и охотился за церковниками. Он был церковником и охотился за магами. Но только у нас, во всеобщем объединении магов и людей пошёл на войну с Цитаделью, не принадлежа Церкви. Он был неприкаянным духом, духом войны и до самой последней минуты своей оставался твёрд своим убеждениям. Как и каждый из нас, он совершал ошибки, он не всегда был прав – такова суть человека, та суть, за которую сражаемся мы все… да, он не всегда был прав, но всегда был честен с собою. Он умел каяться и умел нести свои грехи. Его сердце было вместилищем боли, приютом тайн и неприкаянности и сегодня он обрёл покой. Да, как и многие из вас, я настороженно принял его в своих рядах. Как и многие из вас, я не всегда был с ним согласен. Как и многие из вас, порою, я недолюбливал его решения и его самого. Но я признаю, как признаёт каждый из вас – Абрахам был нашей общей легендой, и отражением всей нашей цели, всей нашей битвы. И сегодня его не стало. Его дух ушёл в покой. Я был свидетелем его последних слов, и он шёл к свету. Он видел свет, свет звал его, простил. И сейчас я предлагаю нам всем простить его за все наши недоразумения и проводить его с честью, которую этот человек – несчастный и необыкновенный, без сомнения, заслужил…
            Речь была длинная. Для немногословного по сравнению со всякими Ронове и Вильгельмами Армана и вовсе – необычайно длинная. А самое главное – правильная! Арман выразил всё то, что не мог выразить каждый. Абрахама не любили, но сейчас его жалели. И спокойное лицо мертвеца наводило всех и каждого на одну мысль: «упокоился!».
            У некоторых заслезились, закраснелись глаза. Кто-то вспомнил собственные несправедливые рассуждения об Абрахаме. Уэтт и вовсе тихонько шмыгнул носом… кто-то далёкий тонко всхлипнул, но Базир не знал кто именно. У него е было хороших отношений и вообще каких-либо дружественных с большей частью лагеря, он был сам по себе, а вдалеке стояли женщины.
            У Базира же от слов Армана что-то сжалось в груди. Он смотрел на мёртвое лицо Абрахама и не чувствовал ничего, кроме облегчения для себя. Так бывает, когда ты намертво привязан к какой-то очень мрачной или сильной личности. Она становится тенью, даже когда ты не с нею, ты чувствуешь себя как будто бы под оценкой этой личности. Для Базира такой личностью стал Абрахам на долгое время и теперь Абрахама не было. И он был в покое. В покое, до которого никак не мог дойти Базир, и к которому был близок целую жизнь назад, когда занимался в какой-то мелкой деревеньке рыбной ловлей.  Тогда он был счастлив, да. А теперь не мог даже вспомнить лица тех добрых людей, что когда-то делили с ним и кров, и пищу. И имена их помнил с трудом – Грегор и Марта. Где они теперь? В лагере их Базир не нашёл. Но надо признать, что он и не искал. Может быть, их не было здесь. Может быть, убило. Может быть, остались где-нибудь в тылу, или, что ещё проще, видя его «дружбу» с такими как Абрахам и вхождение в круг Армана, не решились с ним заговорить?
            Но про «дружбу» Армана придумывать было напрасно. Базир сам прекрасно знал, что даже ближайшие соратники Армана, сократившие свою численность  – Уэтт, Керт, Минира, Глэд и вместо одного предателя-вампира новый молодой нагловатый кровосос Роман – и то не друзья. Скорее – прислужники. И обманываться здесь было нельзя.
–Но прежде чем мы отдадим почести нашему соратнику, – глаза Армана блеснули знакомым опасным огнём, – мы должны провести не менее скорбную церемонию. Абрахам был бы жив, если бы… если бы не был предан.
            Про второго мелкого мага все уже забыли. Да и кого он интересовал, если здесь не было даже его тела?
–Ведите, – грустно сказал Арман, не снимая капюшона, и тотчас Уэтт, мигом оказавшись подле мага, выпихнул из шатра прямо под ноги, к телу мертвеца, ещё живое недоразумение…
            Толпа приготовилась удивляться.
–Вот этот, – брезгливость тона не поддавалась описанию, – с позволения сказать, наш соратник… совершил ужасное предательство.
            Трус оглядел толпу, глаза которой одинаково вспыхнули яростью. Доказательства никого толком не интересовали – Арман знал это.
–Поведай нашим братья и сёстрам, как ты предал своих товарищей! – велел он и трус, не решаясь встать, тонким голосом, запинаясь, пропищал что-то о том, что сговорился с Цитаделью, выдал, когда они пойдут изучать тропу.
            Слова его потонули в гневе.
–Убить! Убить! – взревела толпа, и Базир, который не ожидал сам от себя такой кровожадности, неожиданно поймал себя на том, что кричит вместе со всеми. Он поспешно закрыл рот, но не из одного Базира состоял гнев.
            Трус попытался извернуться, но куда против толпы? Арман взмахом руки поставил его на ноги и уже отточенным, верным движением, снёс в одно заклинание пустую и ничтожную голову. Голова покатилась на землю, медленно осело тело…
–Среди нас предатели, – страшно и тихо промолвил Арман, снимая с головы капюшон, чтобы лучше видеть притихающую, скованную чем-то большим, чем ужас, толпу, – предатели всегда есть… наша задача, когда мы покончим с Цитаделью, покончить и с предательством среди наших рядов.
            Так он обозначил будущие планы.
            Молодой вампир Роман, гордившийся тем, что занял место и власть над вампирами отступников, но помнящий о том, что предыдущий вампир на его посту оказался предателем, заторопился доказать свою беспощадность и предложил:
–А давайте отправим тело этого мерзавца Цитадели? Пусть увидят, как мы поступаем с предателями!
            Идея была принята с восторгом. Арман представил на минуту как какой-нибудь старый Бальтазар, который, как доносила разведка, из последних сил держал оборону Цитадели, получит на своей территории тело того, кто вообще ни разу не был на деле шпионом самой Цитадели, и усмехнулся.  Выходило что-то вроде: «бей своих, чтоб чужие боялись».
–Отправим, – разрешил Арман. – Ты, Роман, и займись!
            Вампир очень воодушевился. Арман призвал толпу к порядку:
–Теперь, когда мы покарали предателя, пришла пора и отдать почести нашему павшему брату.
            В руках Армана сверкнул красноватый язычок ручного магического пламени. Он подошёл к носилкам, взглянул в последний раз в спокойное лицо мертвеца и коснулся рукою носилок. Те занялись быстро.
            Арман смотрел на то, как горит тело  Абрахама. Глаза жгло от дыма, но он не мог заставить себя отвести взгляд. Не хотел, вернее. Абрахам ушёл в покое. Арман был немолод, несмотря на милостиво сохранившийся внешний облик, и в эту минуту задумался о том, как однажды уйдет сам.
            Кто-то откровенно плакал, кто-то шмыгал – дым разъедал нос и глаза. Базир тоже смотрел на пламя, хотя глаза его слезились. Он тоже не мог отвести взгляда, но в противовес Арману, он думал не о своей смерти, а о том, что Абрахам обрёл мир.
            Так и закончилось. Минира распорядилась с разрешения Армана выдать всем по полкружки вина из запасов за особый случай. Разошлись помянуть.
            Арман же вернулся в свой шатёр, глянул на ложе, которое ещё хранило на себе следы Абрахама, и тоже выпил.
–Покойся с миром.
            Скорбеть долго ему не полагалось. Арман, овладев собою, вызвал Базира (нужно было кем-то забить новую пустоту среди вновь поредевшего круга соратников, ведь и без того не стало Фло и Марека), Уэтта и Керта.
            Керт, впрочем, появился сразу и с хорошими новостями. Когда появились остальные, Арман сообщил:
–Мы готовимся к последней, роковой битве. Ронове с подмогой уже близок. Церковники под его руководством будут здесь завтра к полудню. Нам придётся разместить их в лагере. А к следующему рассвету выступим.
            Базир не разделил всеобщего восторга. Он понял: Ронове прикончил Рене и забрал власть. Понял и невольно задался вопросом – смог бы он сам это сделать?
30.
–Да, одна новость хуже другой, – промолвил Ронове, когда Базир поведал ему и про перебежчиков, и про предательство, в которое сам лично не верил, и про смерть Абрахама. В свою очередь Ронове весьма скупо рассказал о своей миссии, об убийстве Рене и совсем в двух словах о том, как повёл за собою церковников, отшутился:
–Должны же они были куда-то пойти? Всем ведь нужно куда-то…
            Причина была не в скромности Ронове, а в том, что он сам толком не помнил того, как это произошло. Но, надо сказать, власть пошла ему на пользу. Глаза его оживились.
–Абрахама жаль, – сказал Ронове, подумав. Он наблюдал за размещением приведённых за собою церковников по лагерю. Было тесно, но Арман дал понять, что это меньше, чем на сутки. Терпели.
–Он обрёл покой, – заметил Базир, не скрывая зависти.
            Ронове промолчал на это. После того как церковники, прежде подчинявшиеся Рене, приняли его как своего лидера, Ронове ожил. Эта власть, пусть смешная, призванная непониманием церковников куда ещё деться, как не за ним; власть номинальная – оздоровила его дух. Мучительно захотелось Ронове жить. И ещё, но в этом Ронове никогда бы не признался, новость о смерти Абрахама способствовала этому оживлению. Да, по-человечески Абрахама было жаль, но это если говорить о нём, о его смерти. Если говорить о жизни оставшегося живым Ронове… что ж, Абрахам был ему образом совести, пожалуй, едва ли не таким же сильным образом, как Базир или привидевшаяся в полубреду Стефания.
–Что-то всё плохо… – заметил Ронове, устав от молчания. Ему хотелось куда-то тоже пойти, что-то начать делать, говорить, обсуждать, спорить. Жизнь закипела в нём, а он был уверен, что никогда уже не будет в нём такого мощного подъёма!  – А ведь всё хорошо. Уже через несколько часов мы начнём наступление на Цитадель! И мы победим. И всё будет по-новому!
            Что именно «по-новому» Ронове представлял себе плохо. Но ведь должно было быть иначе, то самое «по-новому», ведь зачем-то были все жертвы, смерти и страдания?! Новый мир уже на пороге – Ронове ощущал это острее всех, и ему хотелось разделить это ощущение со всеми.
            Базир глянул на Ронове странно. Прозрачные глаза бывшего церковника выражали какие-то мысли и чувства, которые Ронове не мог прочесть. Базир не стал терзать муками Ронове, улыбнулся, и сказал:
–Не все новости так мрачны как ты думаешь.  Твоя Елена ждёт ребёнка.
            Ронове поперхнулся. В его жизни, в той, что цвела ещё под уютной тенью Церкви Животворящего Креста,  было скрыто несколько историй такого рода. К нему приходили пару раз с такими же новостями, но тогда Ронове был другим. Он отпирался, и в изумлении (даже искреннем) восклицал:
–А я здесь причём?
            Поскольку слово было против слова, а позор ложился на провинившуюся, а не на Ронове, да и Ронове был всеобщим любимцем, который пользовался доверием совета и лично его главы, никогда не было шума. Всё уходило в ничто. Ронове не чувствовал себя по этому случаю негодяем или мерзавцем. Он просто жил дальше, и наслаждался своей жизнью.
            Но прошло то счастливое время. Ронове был уже никем и ничем, был марионеткой, потерял и обрёл уважение к самому себе, скрывался, думал, страдал… и пусть его страдания не делали его имя кристально чистым, но сам он в некоторой мере всё-таки очистился от своего тогдашнего восприятия.
–Надо же что-то делать! – Ронове смотрел на Базира. Базир, не сводя с него взгляда. Кивнул, мол, да, ты угадал, надо что-то делать.
            Базир испытывал Ронове. Ему хотелось увидеть, сможет ли Ронове принять единственное для него верное решение или сбежит. Базиру хотелось, чтобы Ронове не смог, чтобы остался ни с чем, снова показал какой он трус и слабак…
            Хотелось для того только, чтобы самому ощутить своё превосходство над ним. Базир это понимал и ему было тошно от самого себя. Именно по этой причине Базир и не сводил взгляда с лица Ронове – от его решения зависело не только положение Елена С., но и внутреннее состояние самого Базира. 
–Знаешь, – вдруг сказал Ронове, – а это всё-таки здорово. Некоторые маги и церковники сложили и завтра ещё сложат головы… новая жизнь в новом мире. Это даже…красиво?
            Базир опустил глаза. Стыд жёг ему щёки.
–Я, наверное, пойду к ней. Она столько вытерпела, – рассуждал Ронове. Повзрослевший, поумневший, помотавшийся по бесприютности и ничтожеству Ронове.
–Пойди, – согласился Базир глухо.
            Но Ронове не обратил внимания на его состояние и поднялся, и действительно пошёл. Елену С., он нашёл сразу. Она крутилась возле Аманды, помогала менять повязки какому-то церковнику. Увидев Ронове, и Аманда, и Елена С. нахмурились.
            Первым порывом Аманды было прогнать Ронове отсюда. Желательно, тряпкой. Но тряпки под рукой не было, и в порыве разочарования от этого факта, Аманда сдалась – пусть подходит. Сдержала свой порыв и Елена С., которой хотелось броситься к нему навстречу. Но за это время, за всё время, что Ронове не реагировал на неё и не защищал, за всё время хранения своей тайны, Елена С. много думала. И эти мысли разрушили в ней что-то навсегда. Она не бросилась к нему на встречу, но смотрела на его приближение напряжённо.
            Ронове остановился за несколько шагов. Аманда кивнула Елене:
–Иди. Тебя же ждёт.
            Елена С. и сама знала это. Она теперь многое знала и больше всего – о себе самой. Она никогда не думала, что её ребёнок будет расти в семье без отца, думала, что никогда не допустит этого, но теперь знала – допустит, и так будет даже лучше. Лучше для самого ребёнка.
            В первые дни была у неё, конечно, паника. Причём такая, что лезли всякие варианты в голову. Но Аманда пресекла на корню:
–Поднимем! Не дури. Ответственность нести придётся хоть как.
            И Елена С. сдалась. Она ещё недавно была молодой и глупой, теперь была просто молодой. Выплаканные слёзы сделали её терпеливее и мудрее.
–Привет! – Ронове улыбнулся ей. И даже распахнул объятия, но она скрестила руки на груди, отошла на шаг назад, задавая тон разговора. – Ладно. Слушай, я знаю, что виноват, много раз виноват и в полной мере. Я не должен был перекладывать на тебя вину, когда всё стало известно…и позже должен был тебя защитить. Но тогда я не мог. Вернее…
            Ронове сбился. Тяжело было признавать себя трусом.
–Боялся это сделать, – он сжал руки в кулаки, злясь на собственную слабость, – и потом, много раз я должен был…
            Снова заминка. Речь была корявая, сбивчивая, мрачная. Елена С. неожиданно перебила его:
–Никто никому ничего не должен. И ты мне тем более. Ты – советник Армана. Я всего лишь помощница целительницы Аманды. Ты известен, я нет. И всё, что было сделано, было сделано по моему выбору.
            К такому повороту Ронове не был готов. Обычно его любили, принимали его извинения. А здесь?!
–Ты же беременна! – он не выдержал своего знания. – Что же с тобой будет?
            Елена дрогнула. Она вообще не хотела сообщать Ронове об этом.
–А что будет? – спросила Елена С., недавняя влюблённая дурочка, теперь беспощадно глядящая в лицо тому, кого любила. – Воспитаю. Подниму.
–Я… мы могли бы сделать это вместе, – голос Ронове упал. Он не был готов к такому приёму.
            Елена снова дрогнула, но сдержалась. Она всё также, скрестив руки на груди, смотрела в его лицо.
–Предлагаешь брак? – уточнила она.
–Да…– неуверенно промолвил Ронове и повторил уже громче: – Да. Предлагаю.
–Нет, – оборвала Елена С. – Не надо. Не стоит делать то, чего не хочешь, только из боязни за свою совесть. Если бы ты меня любил, хоть немного, ты бы знал, что я мечтала о полной семье для своего ребёнка. Но лучше никакой, чем та, что у нас будет. Ты всегда будешь думать о том, что я нарочно всё подстроила, и о том, что ты мог бы быть свободен. Ты всегда будешь ненавидеть меня за это, и ненависть твоя перейдёт на дитя. Мне этого не нужно. И ты тоже…не нужен.
            Один бог знает, сколько сил ушло из души Елены С. на эту небольшую речь. Ронове оцепенело молчал, пока она говорила, и когда она, закончив, повернулась на каблуках, чтобы уйти к Аманде, в её спасительные объятия, вскинулся:
–Но это же и мой ребёнок!
            Елена С. повернулась к нему, спросила холодно:
–С чего ты взял?
            И ушла, оставив позади вмиг потерявшего опору и блеск в глазах Ронове.
            Конечно, это был его ребёнок. Тут не было и вариантов! Но Елена считала, что Ронове не даст ей жизни, и никогда не даст ей стабильности. Аманда в этом её поддержала, она вообще её поддержала очень сильно, хотя изначально и поругалась немного на неосмотрительность. Но ругалась не от зла, от досады. У Аманды же, кроме Елены С. не было никакой семьи и никого близкого. А теперь предстояли новые заботы, в которых не нашлось места для одиночества. О будущем Елена С. не беспокоилась. Она была уверена, что крыша над головой и кусок хлеба для неё и ребёнка всегда будет. Остальное – как небо положит.
            Ронове же, глядя её вслед, никак не мог понять, что произошло? Он же предложил ей брак! Он! Ей! Она…отказала. И другая мысль жгла его: неужели, ребёнок не его? неужели, она так искусно играла в любовь к нему, а сама изменила ему?
            «Ненавижу…» – подумал Ронове, но ненависть его не имела адреса. В глубине души, где-то на самом дне, Ронове знал, что Елена ни с кем ему не изменяла.  И, более того, была права. Но кого-то надо было ненавидеть, а Ронове устал относить всю ненависть к себе, поэтому своё «ненавижу» он адресовал и себе, и ей, и никому одновременно.
–Как прошло? – спросил Базир, встретив мрачного Ронове.
–Ребёнок не мой, – коротко ответил Ронове. Если она хочет так говорить, пусть не удивляется тому, что он её слова так передаёт и другим.
–Не может быть! – Базир рывком поднялся на ноги. – Ты точно к той ходил?
–Может, – отозвался Ронове. – Не хочу больше об этом говорить!
            Ронове проследовал мимо, Базир только покачал головою – он лично не верил в то, что услышал от Ронове. Это же Елена! Елена С.! могло ли такое быть?..
            Совещание у Армана было назначено сразу же после ужина. Присутствовал весь круг ближайших соратников: молодой вампир Роман, занявший место предателя-Марека; преданный Арману оборотень Уэтт; прошлый охотник за вампирскими головами Керт; Базир (как друг почившего Абрахама), Ронове (как занявший власть над церковниками), Минира, распорядительница продовольствия лагеря и Глэд – без особых талантов, в роли писаря.
–Итак, позвольте всех поприветствовать, – Арман был сама любезность. Он был в очень хорошем настроении, война подходила к концу! – Спасибо, всем спасибо. Как вам известно, скоро мы переходим в абсолютное наступление… Роман?
            Вампир, довольный тем, что его поставили на столь высокий пост, очень старался доказать, что сделано это было не зря. Он зачастил:
–Мои…то есть ваши…то есть наши вампиры-разведчики сообщают, что Цитадель, при всех своих силах, остаётся слабой. Дезертирство процветает. Бальтазар не желает сдаваться, но силы не может собрать. Он хочет отступить от границы с уцелевшими и запереться в самой Цитадели…
            Роман быстро вытащил из кармана листок.
–Мои вампиры срисовали расположение их лагеря. Вы можете видеть, что они сосредоточили основные силы в самом конце…то есть, в самой близости к Цитадели.
–Это плохо, – заметил Арман, проглядев рисунок. – Цитадель – неприступная крепость, припасов хватит на год, если не два. И их мало. Переходить на осаду пошло и непродуктивно.
–А наших припасов мало, – вставила Минира. – Особенно теперь, когда пришли церковники. Не в обиду вам, Ронове!
            Ронове потерянно кивнул, мол, да-да…
–Нам ни в коем случае, нельзя допустить их отхода! – Арман ударил ладонью по столу. – Ни в коем случае! Они хотят уйти в осаду. Мы их должны отрезать от Цитадели.
–Пока мы будем пробиваться к их основным силам…– Уэтт не закончил, махнул рукой, мол, вы и сами понимаете.
            Бальтазар знал, что проигрывает эту войну. Он не хотел сдаваться на милость беспощадному Арману, потому что прекрасно знал – ничем хорошим это не закончится. Но и биться до смерти было невозможно. Оставалось пожертвовать частью, самой слабой, выставить её у границ, и, пока силы Армана будут драться со слабыми, уйти под прикрытие магической Цитадели с большей частью достойных и оставшихся верных магов.
–Впереди нас ждут вурдалаки, оборотни, – Керт вздохнул, – ох, сколько бы я поднял золота в былые времена!
            Роман оскалился. Арман рявкнул:
–Молчать!
            Затем добавил тихо и спокойно:
–Нас больше. И мы воспользуемся этим, чтобы отрезать их от Цитадели. Роман, напомни мне, друг мой, сколько может поднять вверх один вампир в облике летучей мыши?
            Роман заморгал глазами часто-часто, закраснелся…
–Пятьдесят-семьдесят килограмм, – ответил Базир вместо вампира. Он всегда много читал, надеялся построить карьеру церковника! А вышло?
–Стыдно не знать о своём племени, – пожурил Арман Романа, но кивнул, – да, это меняет дело.
–Там купол, – напомнил Уэтт. – Допустим, летучие мыши нас перенесут…
–Держи карман шире! – обозлился Роман. – Нашли себе транспорт. И потом, ты сколько весишь, волчок?
–Закончили! – напомнил Арман. – К порядку призываю в первый и в последний раз. В другой раз выкину нарушителя на волчий корм! Так… купол придётся пробивать, в этом Уэтт прав. Они раскинули его над своим лагерем и Цитаделью. И отступят под его прикрытием при первом же нашем шорохе. Нужен маг, который пробьёт купол, а затем массовая атака, которая оторвёт их от Цитадели.
–Ну вас я смогу поднять, – застенчиво сказал Роман. – Если вас одного. Не обещаю, что будет комфортно, но наверх…
–И что дальше? – поинтересовался Уэтт. – Ну пробьёт он купол, и? упадёт вниз, останется один против основной массы Цитадели?  Мы, конечно, будем рядом, но Армана мы потерять можем. Скажу честно – Абрахама не хватает. Он бы…
            Уэтт скосил глаза на Базира, примолк. Базир сделал вид, что не услышал и сказал сам:
–А разве в Цитадель мы не сможем попасть? Если даже они туда забегут, запрутся.
            Арман помрачнел. Он сам знал, что это возможно. Да, это займёт много времени и сил, но маги есть и с той, и с другой стороны. Пробить ворота можно, пройти через ступени, но…
            Одно дело проливать кровь врага на поле битвы, делать это честно, и совсем другое – добивать врага в стенах и под столами последнего укрытия. Осада в данном случае была ему лично бы предпочтительнее. Он, как это бы не казалось смешно, боялся проливать кровь в стенах и коридорах Цитадели. Арман рос в ней, учился в ней, как учились его родители, его друзья и его враги. Это место было святыней, оплотом магического искусства, здесь содержались редкости и диковинки, здесь были образцы мировой магии. И теперь Базир – этот человечишка предлагал убивать врагов в этих коридорах и на этих лестницах. Убивать, словно загнанных в угол крыс.
            Арману-магу это не нравилось. Но Арман-воин знал, что это вариант. Вариант, которого Арман хотел избежать, который лично ему казался противным, но который был откровенно предложен сейчас. И не было у него аргументов, чтобы переубедить их всех. Да и нечестно это было тоже. они не обязаны участвовать в долгой осаде, терпеть голод и холод, когда можно решить вопрос быстро и кроваво.
–Мы не упустим никого, – медленно промолвил Арман, наконец, решившись. – Будем пытаться убивать массово на поле. Тех, кто укроется в стенах Цитадели, покараем там. Тех, кто бросится в бегство, найдем. Никто не уйдёт. Никто. Пленных не берём.
            Арман кивнул Глэду и тот старательно принялся выводить страшные слова.
–Подожди, – Ронове вдруг нахмурился, – как это…пленных не берём?
            Он растерянно обернулся на Базира, пытаясь понять, слышал ли это он. Базир слышал. Но Базир видел, как расправился с перебежчиками в их лагерь Арман и уже понял о том, что плена не будет. Понял и принял.
–Мы что…– голос Ронове охрип от волнения, – их всех убьём? Всех?! А если кто-то захочет быть с нами? А если кто-то не хочет быть с ними? И никогда не хотел?
            Арман кивнул роману:
–Объясни ему ты.
            Роман, довольный поручением, зачастил опять:
–Все наши враги останутся врагами. Цитадель плодила годами тех, кто всегда будет в стане врага. Пленные это та же армия, которая может поднять восстание или…
–Уэтт! – попросил Арман, прерывая Романа. – Объясни лучше ты.
            Уэтт кивнул:
–Роман прав – они армия, и останутся ею в плену. Где гарантия того, что они не поднимут восстания или мятежа? Где гарантия, что их соратники, которые уже дезертировали или не пришли биться, не попытаются их из плена освободить? Нет такой гарантии! Нам придётся строить новый порядок, новый мир. И что же у нас получится, если в тылу нас будет ждать наш враг?
–Но не все же…– Ронове переводил взгляд с одного лица на другое, ища ответ, ища спасение. Не находил.
–Это частности, – заметила жёстко Минира. Седовласая, с плотно поджатыми губами, всегда заботившаяся о лагере, о запасах, о людях, она была сейчас жестока. – Частности проигрывают большинству. У нас нет времени, чтобы отделять зёрна от плевел.
–Речь о жизнях! – возмутился Ронове. – Базир! Хоть ты скажи!
–Речь о врагах, – тихо сказал Базир. – которые всегда будут нам врагами.
            Ронове сник. Он не был жесток к большинству. Он уничтожал магов-одиночек, вурдалаков и прочую нечисть, но чтобы всех?.. всех, кто не с ними?
–Все, кто не с нами, будут против нас, – Арман всё-таки вступил. – Когда-то давно одна восточная царица, учреждая в своих землях суд, сказала, что лучше пощадит девять виновных, чем казнит одного невиновного. У нас должно быть наоборот. Мы не можем позволить себе быть милосердными. Новый мир приходит на крови. Мир должен очиститься, чтобы зажить.
–Ты же сам маг! – Ронове предпринял ещё одну, уже слабую попытку. – И в твоих рядах есть маги. И вампиры. И ведьмы, и…
–Ключевая фраза: «они в моих рядах», – согласился Арман и глаза его блеснули.
            Ронове, сам не зная того, затронул мысль, которую уже видел в будущем Арман. Он знал, что после очистки тех, кто был за Цитадель, он должен будет почистить и свои ряды. Потому что новый мир должен быть единым. Он не должен иметь раскола, каких-то лидеров и каких-то героев кроме книжных. И все, кто отличатся в его рядах, будут опасны, к несчастью. И придётся, увы, от них избавляться. Но тихо, аккуратно. Сначала надо будет низвергнуть оборотней – их никто никогда не любил и не полюбит. Потом вампиров…
            В конце концов, новый мир должен будет держаться строгостью и единством. Он не будет помнить никого, кроме Армана и тех, кто будет ему нужен. И тогда уже будет благо, и будет новая жизнь. Нет ничего более ядовитого, чем память. Но Арман сотрёт её и создаст новый мир. И там будет всё то, за что они страдали, за что бились, и за что Арман принесёт свою великую жертву – своих соратников.
–Я…– Ронове сглотнул, – да я сейчас уведу своих!
–Куда? – спросил Арман спокойно. Ни угроза, ни даже то, что Ронове поднялся, не произвело на него впечатления. – Куда ты пойдёшь и кого ты поведёшь? Ты думаешь, они пойдут за тобой? После того, как поймут, что ты струсил биться?
–Я готов биться! – возразил Ронове. – Я не готов убивать всех!
–Не убивай, – согласился Арман. – Иди из шатра, иди к своим церковникам, расскажи о том, что услышал здесь, и предложи им уйти. Посмотрим, кто тебя быстрее порвёт: кто-то из Цитадели, напав на твой след или твои же церковники.
            Ронове сел.
–Есть шанс, – сказала Минира строго, – покончить навсегда с теми, кто плодит зло не по закону. Есть вариант подчинить всю магию людскому миру. И есть возможность вернуть церковников на место, напомнить им, что не они одни боролись с Цитаделью, и не они победили её!
–Но придётся проявить жестокость, – заметил Уэтт с сочувствием. – Или правда иди, пока не стало поздно. Иди, если тебе их жаль.
–Мне не жаль! – возразил Ронове, и повторил, убеждая себя, – не жаль. Но я просто не понимаю, почему… так?! Неужели мы всех? А если там дети?..
–Они уже отравлены идеями Цитадели. И если дать им вырасти, они пожелают отомстить за родителей, – Арман был спокоен. – Отныне, после нашей победы все маги и магическая сторона, что появится на свет, будут подчиняться общему закону. Они не будут властью. И церковь властью не будет. Хватит им.
            Ронове кивнул. Он колебался ещё, но слова всех вокруг убеждали его в том, что это он неправ, а они как раз наоборот в прямой правоте. Ронове это не нравилось, но он всегда уступал под сильным напором, уступил и сейчас. Надо было принять эти правила, их правоту, их власть. Чтобы остаться. Чтобы жить и…получить хоть какое-то влияние после войны. Не будет власти Церкви, но какая-то же власть будет? Ронове хотел бы остаться при ней.
            Но для этого нужно было сейчас подстроиться.
–Решено! – Арман хлопнул в ладоши, – Глэд, записывай. Так… «Мы, отступники от Цитадели и Церкви, мирные жители и маги, объединённые лишь одной целью, вступаем в решающий бой с нашими врагами – представителями Цитадели. Эти мерзавцы, подлецы, рождённые с магической силой, никогда не служили человечеству, они служили лишь себе и ставили свои интересы, свой голод и свои потребности выше человека. Сегодня мы сметаем их…»
            Арман диктовал и диктовал. Его глаза горели настоящим безумным огнём, в этом приказе он высказывался о ненависти к Цитадели и к бездействию прежних Церквей. И Ронове, глядя на него, поражался – ведь Арман сам был магом! И как же он спокойно и радостно вёл против своих! Неужели в его сердце ничего не отозвалось хотя бы нервной дрожью? Сожалением?
–Мы займём положенное нам место. Мы воцаримся. Мы наведём порядок и сотворим равенство! – Арман продолжал диктовать. Роман благостно внимал его словам, как и Уэтт, и Минира. Керт, заметив взгляд Ронове, подмигнул, то ли понимая, то ли подбадривая. Базир не поднял головы, смотрел в столешницу.
            Арман закончил диктовать, Глэд дал ему исписанный аккуратным убористом почерком лист, и Арман, перевернув его, первым поставил свою подпись, затем протянули лист Роману. Роман, не вчитываясь, лихо подписал, передал Уэтту…
            Ронове подписывал последним. Базир хмуро и мрачно, лишь мельком глянув на страницу, поставил быструю подпись и, не глядя на Ронове, передал приказ ему. Ронове посмотрел на ряд уже поставленных подписей, поднял глаза, встретился взглядом с Арманом, и поспешно отвёл свой взгляд.
            «Что изменится, если я не подпишу? Я только останусь идиотом и буду ни с чем!» – подумал Ронове, и эта простая мысль ужаснула его настолько, что через секунду появилась новая подпись.
–Вот и всё! – весело сказал Арман, – теперь идите к своим. Мы выступаем в назначенный час, и этот час будет славен! Он прозвучит и ужаснет, прогремит на многие десятилетия.
            Ронове вышел первым. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха, в голове мутилось.
–Эй, – Базир тронул его за плечо. –  Всё не так плохо. Я сначала тоже ужасался, а потом подумал, что это ничего не изменит. Арман прав. Они все правы. Просто мы с тобой не такие уж и военные люди. Но…так надо, понимаешь?
–Пошёл ты! – Ронове дёрнул плечом, сбрасывая руку Базира, – мне нормально. Я не тряпка. Я согласен. Согласен с ними.
            Ронове демонстративно широкими шагами пошёл до своих церковников, донести им приказ о скорейшем наступлении и о том, какую жестокость надо будет проявить. Он понимал, что это война, и на войне приходится проявлять необходимую циничность, но почему-то ему было тошно.
            Ещё более тошно ему стало, когда он увидел рядом со своими шатрами Елену С. она шла под руку с Аммандой и о чём-то тихо говорила с нею. Увидев Ронове, остановилась, не ожидала она его встретить, и снова дрогнула.
            Ронове пошёл к ней, спросил, уже не обращая внимания на Аманду:
–От кого ты беременна?
            Елена С. была близка к поражению. Она едва не сорвалась на правильный ответ, но Аманда легонько сжала её локоть, напоминая, что нужно держаться, и Елена С., овладев собою, ответила:
–Тебя это не касается.
–От кого? – повторил Ронове, и взмолился: – скажи мне правду! Он ведь мой?
            «да!» – едва не закричала Елена, но на счастье вспомнила бессонные, полные горечи ночи, и косые, насмешливые взгляды, и шепотки, мол, какая же Елена бесстыжая, раз полезла к Ронове в минуты его тяжелой утраты!
–Нет! – с вызовом ответила Елена и слегка толкнула свободной рукою Ронове в грудь, чтобы пройти.
            Удар был лёгким, но Ронове пошатнулся. У него не было никакой опоры и он оставался один. Оставался смотреть вслед удаляющейся фигурке, что единственная будто бы любила его. любила таким мерзавцем, каким он всё-таки остался.
–Потом плакать будешь! – мимо пронёсся Роман. Он спешил, летел обрадовать своих, обрадовать их вседозволенностью завтрашнего дня.
            Ронове встряхнулся. Верно. Он поплачет потом. Потом, когда вытрясет из Армана всё, что можно за свои заслуги! Надо сейчас к своим людям, надо рассказать им про то, что будет завтра.
31.
            В учебниках истории любой бой записан крайне сухо: построились, применили тактику, сменили, итог боя. Ну, в лучшем случае, расскажут о паре-тройке подвигов и про отличившихся героев. И никто никогда не передаст ни запаха крови, ни страха, ни лязга, ни воя раненых, ни того самого поганого звука, с которым сталь входит в плоть…
            В легендах и мифах всё возвышеннее, там реже говорится о тактике и больше говорится о том или ином образе, герое, подвиге. Но и эта информация лишь частично отражает происходящее и, как правило, со стороны победившей стороны.
            Выходит, что ни один источник не может быть полностью достоверным. Да и умалчивают эти источники о многих важных вещах, например, о часах перед боем.
            Что делают люди или маги, которые всё равно остаются людьми, как бы они не отпирались от того? Они скучают по дому, вспоминают близких, иной раз думают о том, что будет, и что будет именно с ними: выстоят или падут? И что будет тогда?
            И самое страшное для некоторых осознать, что в этом «тогда» мир не кончится. Бой продолжится, просто без того или иного бойца. И не погаснет солнце, и не остановится вся война, нет. Просто падёт один, и едва ли в пылу сражения это кто-то заметит.
            У некоторых сдают нервы. Некоторые вспоминают о своей жизни, о том, как много отдали уже, и как не хотят терять то, что есть. Последние часы перед боем – это не только часы, когда укрепляется мужество, это иногда и полная потеря всякой веры и паника. Потому что бежать уже некуда, только вперёд, навстречу к последней битве, к своей судьбе, и, может быть, к смерти.
            В лагере Бальтазара, который продолжал возглавлять такую жалкую ныне Цитадель, царило уныние. Бальтазар хотел перевести свои ничтожные силы на осадное положение, он верно понимал, что у Армана больше народу, и значит – надо больше провианта. Но просто так отходить от наглого отступника, что ныне шёл против своих, не хотелось. Бальтазар хотел дать небольшой бой, и под его тенью отступить с основной силой в Цитадель.
            Впрочем, что было теперь основной силой? Бальтазар смотрел и не мог поверить! Цитадель сожрала саму себя изнутри. Многие почтенные маги, кто ссылаясь на возраст, кто отрекаясь от войны – бессмысленной и затяжной, отступил в мирную жизнь. А Бальтазар – последний из старожил Цитадели, всё ещё почему-то поддерживал иллюзию могущества Цитадели и её членов.
            Он не мог расстаться с тем, чему отдал всю жизнь. Цитадель взрастила его, вскормила, дала ему навыки, научила, подняла до великих постов магического мира, и теперь Бальтазар чувствовал себя обязанным Цитадели, но прекрасно понимал, что не все разделяют его рвение. Он проклинал отступников вроде фанатичного и неприкаянного Абрахама, продажного Вильгельма или воинственного Армана, который вознамерился всерьёз закончить всё, что было, забыв о том, что та же магия течёт и в его сути…
            Бальтазар клеймил трусливых юных и неопытных магов, что держались иллюзией Цитадели, не умея найти себя в мире. Теперь эти маги хотели жить и спрашивали у Бальтазара, не лучше ли сдаться на милость Армана?
–Арман никого не помилует, – отвечал Бальтазар с усмешкой. – Он предатель. Он предал Цитадель, а мы должны её отстоять, и показать как она могущественна!
            Маги переглядывались: они могущества не видели. Строго говоря, пока Бальтазар видел и заставлял себя видеть высокие неприступные стены Цитадели, юные и неопытные видели всю силу Цитадели как руины.
–Тогда, может нам следует скрыться? – спрашивали Бальтазара, но тот лишь качал головой:
–Цитадель не бежит.
            Он был стар и не боялся смерти. Он был готов пасть вместе с Цитаделью и не пережить её поругания. Но вот другие к этому не были готовы. Бальтазар был хитёр и убедил тех, кто не скрылся, и ещё колебался, в том, что его план сработает, и осада выдержит всю ярость Армана.
–Это крепкие стены. Это наша земля…– убеждал Бальтазар, – и природа поможет нам.
            Верить хотя бы во что-то полезнее, чем не верить. Бальтазар не смог подавить уныние, но и совсем один не остался. Его неопытные слабые маги, не нашедшие себя в этом мире, имея вот такую хрупкость, готовились к бою. Раскидывали щиты, множество сторожевых заклинаний, реагирующих на попытки проникновения на территорию. Вскидывали хрустальные полупрозрачные сферы над головами, чтобы защитить себя от проникновения с воздуха, не полностью, конечно, но хоть на время. В рядах Бальтазара были вурдалаки и вампиры, но их хитрец решил не использовать в верхнем налёте – он планировал использовать их как завязку боя, который прикроет отступление магов. Что делать, есть те, кого не примут нигде и никогда. Впрочем, Бальтазар сумел убедить идущих на верную смерть в том, что это всё план, и им надо довериться…
            Кто-то поверил всерьёз, кто-то поверил от безысходности, а кто-то решил сдаться по-тихому в плен – что делать, если хотелось жить?
            У Армана же в лагере царило возбуждённое и яростное веселье, которое не разделяли буквально единицы. Церковники, пришедшие с Ронове, понимали, что сейчас могут проявить себя так, как никогда раньше и отличиться, что поможет в будущем. Некоторые же верили в то, что наконец-то смогут покончить с Цитаделью. И даже слова о том, что пленных брать Арман не планирует, не остудили пыл церковников – одни из яростных добродетельных побуждений, другие из расчёта, третьи просто из жажды убивать… но все остались вроде бы довольны. Какая странная сила – война! Каких монстров она порождает из тех, кто ещё недавно выступал за милосердие!
            Ронове видел это и молчал. Он не веселился, но трусость и массовость гнали его в бой. Он понимал, что сейчас отступать нельзя. Даже если придётся поступать так, как поступать ему совсем не хочется.
            Оборотни и вампиры были счастливы. Им вообще редко давали покуражиться и побеситься в полную меру. Здесь же – это поощрялось. К тому же и Уэтт, как глава оборотней, и Роман – представитель вампиров в совете, сходились во мнении, что после того, как всё кончится, и оборотни, и вампиры получат долгожданные права, наравне с магами и не будут больше прозябать в вечном презрении.
            Утопия?! Им хотелось верить. Арман намекал на это. И то, что он не собирался ничего из обещанного давать таким как Роман и Уэтт, не приходило в голову. Аргумент против был простой: «не может же он так обмануть? Мы взбесимся!»
            Но Арман уже смотрел в будущее и знал – не успеют они взбеситься. Ни те, ни другие. Потому что сначала под предлогом с борьбой наглеющих вампиров, Арман потребует от оборотней выступить против выдачи прав вампирам. Оборотни согласятся – Арман пообещает им расширение их личных границ, да и не захотят они сами иметь такой конкуренции! А потом, когда не станет вампиров, оборотней сжить уже будет проще.
            Но это потом. Пока Уэтт и его волчата, как и Роман со своими вампирами радостны.
            Нерадостны ещё, пожалуй, целители. Но они от того только, что их работа сопряжена большим трудом. Аманда, однако, улыбалась тихой улыбкой, чтоб никто лишний не заметил: она тоже заглядывала в будущее, правда, видела она там не власть или передел мира, а Елену и её ребёнка, о которых Аманда должна позаботиться. Елена, кстати, тоже не казалась счастливой – её тошнило, но она мужественно держалась. И руки ещё у нее тряслись от нервов. Она отказала Ронове, да, но теперь ей ум бередила поганая мысль: а если его убьют сегодня?
            И последнее, выходит, что он от неё слышал, это наглая и грубая ложь?..
–Соберись, Елена! – позвала Аманда, и Елена очнулась. Надо работать. Будет ещё время пострадать и проклясть себя.
            Базир, впрочем, тоже не был весел. Одиночество давило его. Он понял неожиданно, что не с кем ему и поговорить. Нет больше ни Стефании, ни Абрахама, и Ронове его едва ли захочет видеть. Базир вспомнил, что обещал Ронове разобраться с ним после, когда всё кончится, и усмехнулся собственной грусти: это потеряло смысл. Стефании это уже не помогло бы. Никак. А своего гнева на Ронове у Базира уже не было.
            У него вообще ничего не было.
            Но движется неуступчивое время, и кончены последние приготовления, и произнесены последние речи, и наступает он – бой.
***
            Нигде – ни в учебнике истории, ни в легендах не будет написано о глазах, полных ужаса…глазах врага, что умирает от твоего удара – неважно даже, магического или нет. Нигде не будет сказано и слова о дрожи его тела, о стоне раненого – глухом, отчаянном; и о запахе. Запах пота, запах крови, запах посыревшей от крови земли, запах смерти… это всё отвратительный коктейль, который не удастся забыть никогда.
            Кому-то хватает одного боя, чтобы никогда в жизни уже не возвращаться на войну. Но есть и такие как Арман, которые находят в побоищах своё призвание, и не могут уже не воевать. В мирной жизни им тоска. Им нужен враг, бой, и победа.
            Победа – прекрасное слово, за которым так много смерти и так много крови.
            Арман яростен. Он не знает пощады. Он давно не воевал (по его собственному признанию полсотни лет), и всё его бешенство обращено на Цитадель. Он сам не знает, почему такая ярость кипит в нём, но сейчас Цитадель его враг, враг до самой гибели этой Цитадели, и Арман не только направо и налево швыряет убийственные по силе своей и природе заклинания пламени, льда, кислоты и праха, но и успевает орудовать совершенно обычным кинжалом.
            На него нападает сверху вурдалак. Мясо для боя! Арман бесится – это задержка, это на руку Бальтазару. И это бешенство позволяет ему одним рывком вырвать глаза у вурдалака, а в следующее же мгновение хлестануть его огненной плетью по горлу. Отвратительные брызги крови по сторонам, часть попадает на лицо и одежду Армана, но он уже не замечает этого. Горячая кровь врага мешается со стуком его сердца, с его потом, с его яростью.
–Пощады, господин! – молит какой-то недоумок, падая перед ним на колени. Откуда только берётся? рассуждать некогда. Повсюду бой. Вспышки. Рёв. Смерть.
                Арман не реагирует. Не глядя на бесполезного врага, убивает его. Арман не берёт пленных. Пленные – это армия, которую надо содержать, и которая может ударить в спину.
            Арман рвётся за Бальтазаром.
            Повсюду смерть. Повсюду пламя и заклинания. Мотки силы очень нехорошо действуют на церковников, цепляют их беспощадно. Ронове замечает, как редеют его ряды. Он кричит, кричит о том, что надо как-то перегруппироваться, но его никто не слышит – он им не лидер.
            Одно заклинание проносится совсем рядом, задевает ладонь, обжигает её словно едким соком, Ронове от неожиданности и обиды вскрикивает и пригибает голову. Он хочет жить. Но вокруг сражение.
–Не спать! – хохочет Уэтт, проносясь рядом. Он уже кого-то рвёт на ходу. Морда в крови, глаза жёлтые. Нажрётся…зверь-зверем!
            Ронове тошнит. Он  на какое-то мгновение даже слепнет от этой тошноты и размахивает длинным кинжалом по сторонам. Чей-то вскрик. Глухой удар. Ронове прозревает. Что ж, и такое бывает на войне. Незнакомый ему церковник невовремя попался под руку. Кто увидел? Вроде никто. А нет… вон, вурдалак, стоит, улыбается. Сейчас, кажется, бросится…
            Нет, не успеет. Сбоку, одним ударом выбивая противника с точки опоры, на него обрушивается Роман, трансформируется из летучей мыши в вампира на ходу, так быстро, что даже моргнуть нельзя – всё слишком быстро! И рвёт, рвёт неподатливую жёсткую плоть. Кто-то из врагов приближается к ним, Ронове бросается на помощь, тошнота отступает куда-то в незамеченное.
            Страшно промазать. Но надо ударить. Надо спасти Романа, который не может биться на два фронта. Удар с почти закрытыми глазами. Хрип под самый рукой.
            Удача. Роман приканчивает второго.
–Я у тебя в долгу! – смеётся вампир, взмывает в воздух. Ронове вытирает лоб.
            Ох, не улыбайся ты ему, Роман! Не обещай быть должником. Ронове не Базир. Ронове изменился во многом, но не изменил себе. Когда всё кончится, он останется с Арманом, займёт место, щедро предложенное им, и будет марионеткой. И он вспомнит однажды про твои слова о долге, и заставит тебя совершить провокацию, после которой Арман сможет спокойно обвинить всю вампирскую общину:
–Видите? Они не меняются. Мы не можем довериться им.
            Но это будет потом. А сегодня Ронове спас Романа.
            Уэтт снова рядом. Опять рвёт кого-то. Прихрамывает, видимо, не всё удачно. Ничего, поправят. Только пусть это закончится. Только бы пережить весь этот…бой?
            Нет. Кошмар.
            Повсюду тела. Они сцепились в борьбе или лежат, навеки застывшие. Они бегут, или ползут, слабо постанывая от ран. Кровавые тела. Измученные тела. Разодранные.
            Базир старается не думать, расправляясь с очередным врагом. Он очень хочет, чтобы всё закончилось, ему жарко, ему плохо от этой жары и запаха. Он не привык убивать так.
–Пощады…– маг…нет, не маг. Молодая волшебница коротко стриженная, вдруг хватается за руку с белым лицом. – Я сдаюсь. Я сдаюсь! Я больше не воюю.
            Ей лет двадцать, едва ли больше. Базир отшатывается. Он знает приказ: «пленных не брать!» но сейчас не может…
–Падаль! – ревёт Уэтт, и напрыгивает сбоку на девушку в волчьем обличии. Ещё мгновение-другое она дёргается под его тяжёлым телом, пока оборотень рвёт её тело на клочки, а затем затихает. Лишь рука, высунувшись из-под его туши, подрагивает ещё слабо-слабо.
–Ты чего? – ревёт Уэтт, поднимаясь. Теперь он человек. – Соберись! Тряпка ты или мужчина?
            Базир кивает, мол, понял.
–Соберись, и я никому не расскажу об этом.
–Я у тебя в долгу, – обещает Базир, не представляя, что в дни скорого изгнания оборотней из общества, Уэтт придёт к Базиру и спросит: чего же Базир молчит и не заступается за Уэтта и его стаю. Разве он, Базир, не в долгу перед Уэттом?
            И Базир устыдится. Пойдёт напрямую к Арману, попросит об Уэтте, и наткнется на холодное равнодушие и ответ Армана:
–Ты размяк.
            Так будет решена судьба и самого Базира. Его казнят как пособника вражеского элемента, а именно – оборотней, как заступника зверей. И Ронове будет входить в число тех, кто марионеточно подпишет этот приговор. О том, какие чувства будут в этот момент терзать Ронове,  я доподлинно не знаю, но могу предположить, что страх. Страх за себя, ведь Базир будет далеко не первым знакомцем Ронове, которого Ронове вместе с другими будет отправлять на смерть.
            Но пока они всего этого не знают. Ни Базир, ни Ронове, ни кто-либо ещё. Их будет много потом удивлённых, возмущённых, пытающихся воззвать к этому дню:
–Я бился! Я проливал кровь!
            Но ничего не поможет. Не поможет перед решением одного.
            Чьи-то раны, чья-то смерть, и чья-то боль. Кажется, даже собственная? Ничего, ничего. Если стоишь на ногах, поправят. Обязательно поправят. Как говорят на войне: «Ранен? Ранен. Болит? Болит. Значит, терпи, ты ещё не убит!»
            В самом деле, если больно – радуйся: смерть ещё не пришла за тобой. В смерти нет боли. Там нет ничего и нечему в смерти болеть. А если ты чувствуешь, чувствуешь хотя бы боль, ты ещё здесь.
            И тебе повезло. Ты ещё здесь. Сейчас не имеет значения будущее, в котором не будет столь многих из тех, кто сейчас так радостно и рьяно сражается рядом с Арманом. На стороне Армана, за слова, что вложены были Арманом. А сам Арман уже знал, что в будущем многие из них не понадобятся, потому что наведение нового порядка, идеального порядка возможно только в крепкой, единой системе. А как система может быть единой, если живы вчерашние герои? Если тянут они на себя славу, если имеют с этой славой власть? Они не покорятся. А покориться должны все, иначе не будет единства, и не будет порядка.
            Но сейчас Арман отвлечён. Он бежит за Бальтазаром, за его ничтожными магами и ведьмами, что решили отстаивать Цитадель, не помня себя. В эту минуту может рухнуть весь его придуманный идеальный порядок, ведь Арман тоже смертен, но, кажется, даже боги, или бог единый (кто знает высшую силу?) милуют его в этот  час.
            Он совершает этот забег и на глазах врагов и соратников, швыряет заклинания в Бальтазара… тот опытен, успевает уклониться, успевает поставить щиты. Но что это? Что за резкий звук, свист…
            Какая ирония. Маг Цитадели, самый верный её защитник сражён людским кинжалом. Бальтазару это не причинило бы смерти, но он осёкся, шатнулся, с изумлением взглянул на пробитое плечо, и в этот момент Арман настиг его последним заклинанием.
            Бальтазар качнулся снова, с изумлением взглянул в яркое небо, и упал. Его рука в последней попытке схватиться за жизнь скользнула вперёд и коснулась холода ступеней Цитадели. Ему не хватило маленького чуда.
            Арман любил театральность войны не меньше самой войны. Он, всё также нетронутый врагами, закрытый от них милостью богов или благословением дьявола, приблизился к павшему, вторым заклинанием отрубил несчастную седую ничтожную голову и высоко поднял её в руках.
            Жалко стекло несколько противных капель на его плащ, но что уж теперь? Всё решено. Нет вожака-идеолога, нет ничего. Арман знал это и провозгласил:
–Победа!
***
            В будущих учебниках и легендах пропустят многое о том дне. В учебниках будет написано: «увидев голову своего вожака, враги взмолились о пощаде и сложили оружие. Иные дезертировали». В легендах напишут красочнее: «И когда встретили взгляды их сражённое тело предводителя, кончилось всякое сопротивление. Одни пали на колени и обратили свои руки, в мольбе протянутые, к Арману-победителю. Иные же, думая о своей шкуре, бросились прочь, пытаясь спасти свои шкуры от гневного и справедливого суда…»
            И нигде ни слова о том, что сталось с проигравшими! Потому что не пишут о такой крови. И приказ, отданный Арманом и подписанный тогдашним его советом, то ли есть наяву, то ли только в мифах. Кто-то будет говорить, конечно, что всех пленных убили. Кто-то возразит: мол, сослали их на дальние земли к Холодному морю. Будут споры, будут.
            Но на деле всё было куда прозаичнее. Были, конечно, попытки сдаться в плен, но Арман велел добивать тех, кто остался. И добивали. Даже Ронове был в числе добивающих, правда, старался добивать в основном оборотней – не было так стыдно.
            Потом был большой костёр. Об этом в учебниках будет лишь одна строка: «Тела мёртвых сожгли на костре». В легендах же записано так: «Костёр до самого неба был разложен на поле брани. Были в костре том тела мертвецов – при жизни бывших врагами и соратниками Армана и храбрых  сподвижников его».
            Арман очень заботился об истории, поэтому повелел не указывать, что в костре том были и соратники, и враги, павшие на поле боя, и враги, которые были добиты при попытке сдаться в плен.
            Но и это не всё. После костра, поднявшегося до самого неба, чадившего чернотой и мерзостью, Арман повелел разрушить Цитадель.
–Может оставим? – робко попытался заступиться Уэтт. – Всё-таки же память?
–Враг будет стёрт, когда не будет у него убежища, – Арман – одетый в красный плащ, был неумолим. Пожарище охватило землю, ломало магическую силу этого края, отравляло дымом и копотью, смрадом и пеплом всё. Часть людей Армана отошла от этого дыма праздновать и лечить раненых. Сам Арман же долго стоял, глядя на пожарище.
            Цитадель рушилась. Простой огонь не взял бы её стен, но огонь магический ломал. Стены стонали, дрожали, и, наконец, поддавались, осыпались грудой камней вниз. Арман прикрыл себя щитом на всякий случай – помогало от дыма, евшего глаза и от каменного дождя. И хоть было опасно находиться ему там, хоть было совсем ни к чему ему там стоять и ждать всеобщего разрушения, он стоял. Уходил прошлый мир, наступал новый.
            Но нужно было ещё много поработать.
            Потом был праздник. Всеобщий и громкий. Арман с улыбкой принимал в свою сторону похвалу, не забывал хвалить и сам. Отметил особенной заслугой Ронове (белого, ни кровинки в лице, но живого и невредимого); Базира (тот сидел в углу, старался забиться в тень, баюкал перемотанную руку); Уэтта и его стаю, Романа и его вампиров…они потеряли несколько своих, помотались, но были в целом довольны; Аманду и целителей; Миниру, Глэда, Керта… он перечислял имена, называл даже самых, казалось бы, незначительных, и смотрел, смотрел на тех, кто делил с ним эту победу.
            Потом провозгласил:
–Но, чествуя героев нашего нового мира, мы должны помнить и наших павших. Молчанием встретим память о тех, кто пал и не дошёл с нами до этого светлого часа.
            Все погрузились в память. Оборотни вспоминали своих, вампиры своих, разве что Уэтт вспомнил вдруг Марека – вампира, предавшего их, и раздосадовался: ну вот зачем? Стоял бы сейчас здесь! Не Роман, а Марек был бы в лидерах вампиров!
            Пока вспоминали маги магов, а люди людей, Ронове судорожно пытался вспомнить хоть кого-то, о ком бы жалел. И не смог. Он в отчаянии взглянул вокруг, и взгляд его встретился со взглядом Армана. Ронове показалось, что Арман видит его насквозь, ему стало неприятно и он опустил глаза.
            Базир вспоминал Стефанию. Она не пала в этой битве, но пала в этой войне. И надо же как! По-глупому. Откровенно по-глупому. Из-за фанатика. Фанатика, который даже не заплатил по всей строгости, какая ему следовала по мнению Базира. От этой мысли Базиру сделалось душно и тошно.
            Но если Базир вспомнил об Абрахаме с яростью, то Арман вспомнил об Абрахаме со спокойной тоской. Сейчас бы ему Абрахам очень бы пригодился, он был бы весьма кстати в становлении нового мира. Но судьба плетёт все жизни в одно удивительное полотно, и не разберешь, где оно лучше по итогу.
            В молчании выпили. Вино было слабым, наполовину разведено с водой, иначе бы не хватило на всех, но и то было приятно. Спасибо и на этом.
***
            Арман постановил вернуться в прежний их Штаб для расформирования армии и создания нового совета, который будет призван на создание идеального порядка. Потянулись отряды в обратную сторону, охваченные возбуждением и грустью, опьянённые победой и открывающимися возможностями. Часто пели, причём невпопад, разные тянули песни. Но впервые на памяти мира, пожалуй, было такое единодушие среди людей, магов, вурдалаков и оборотней. Уже не было неприязни между потенциальными врагами, но Арман знал  – это временно.
            И он поторопился приступить к своему плану. Первым вызвал к себе Уэтта. Тот, напевая что-то о золотых цветках востока, пришёл к нему в шатёр.
            Настроение у оборотня было отличное. Он был в почёте. Его не боялись, хотя и был он оборотнем. И стая смотрела с уважением!
–Мы не в простой ситуации, – начал Арман. – Теперь, когда оплот уничтожен, нет большей части Цитадели, мы можем заняться восстановлением порядка и перераспределением ответственности.
–Мы считаем, что пора говорить о наших правах и наших территориях, – вставил Уэтт и слегка отвёл глаза. Ему было неловко требовать что-то у  Армана, после того, как Арман спас одного из оборотней Уэтта, но это был его долг как вожака. Можно было откладывать этот разговор, но не вечность же!
–Я тоже хотел обсудить это, – успокоил смущение Уэтта Арман. – Я считаю, что ты показал себя не просто хорошим вожаком, но и достойным воителем. Более того, даже достойнее многих. Это требует награды. Я полагаю, нам надо будет отдать тебе контроль над всей популяцией оборотней, и, конечно, территории.
–Ссылка? – напрягся Уэтт, и Арман рассмеялся:
–Я говорю о территории, полностью подвластной тебе!
            Уэтт широко улыбнулся. Он не думал, что всё будет так легко.
–Но пока придется подождать, – посерьёзнел Арман. – Пока мы не можем переделывать мир. Наши враги ещё не в могилах.
            И такая тоска была в голосе Армана, что даже Уэтт проникся. Он уверовал, может быть от того, что очень хотел поверить, в то, что есть ещё препятствие, которое Арман не может пока преодолеть, хотя очень и очень того желает.
–Какие враги? – спросил Уэтт.
–Те, кто дезертировал. Они могут обрушиться на нас, – этого Арман и ждал. – Маги Цитадели. Пусть её больше нет, но они остались. И они не будут нам друзьями. И щадить мы их не в праве, увы!
            А потом, без всякого перехода продолжил уже о другом:
–Я думаю, что область Буковины прекрасно подойдёт для оборотней. Как считаешь? Там просторно, много рек. Да, они маловодны летом, но после сильных дождей и ливней вы и не почувствуете этого. К тому же леса, жирные почвы – это всё простор для лесного зверья и пастбищ. Ну как, годится?
            От счастья Уэтт онемел. Он понял, на что его толкает Арман, но ему было всё равно. Кусок, предложенный этим человеком, был слишком жирен, чтобы отказываться.
–А другие…– от волнения Уэтт едва не задыхался. – Они не…
–Не будут, – успокоил Арман. – Ты должен показать как предан нашему общему делу и я обещаю тебе, что при разделе территорий я предложу Буковину под ваш раздел. Полные владения! Они, конечно, начнут спорить, мол, много. Роману не говори – он на Буковину облизывался сам и уже заговаривал… но кому мне довериться лучше? Давнему соратнику или наглому молодому кровопийце?
–И мы получим её после того как уничтожим магов, что дезертировали? – уточнил Уэтт. Его глаза уже горели жёлтым цветом. Уэтт не был умён, и легко проглотил наживку.
–Разумеется.
            Уэтт протянул урку Арману, затем спохватился, протёр ладонь о свой видавший лучшие дни костюм и протянул опять. Арман с удовольствием пожал руку, и заметил:
–Тебе надо поспешить!
            Так оборотни занялись этой частью вражеских сил. Пока Арман возвращался со своими соратниками в прежний Штаб, Уэтт со своей стаей уже мчался в сторону Цитадели, чтобы разыскать следы дезертиров. Он был убедителен, он рявкнул на всю прибавившую в мордах стаю, что их ждёт крупная награда, и волки послушались его…
            Тогда Арман вызвал к себе Романа. С ним было ещё проще. Он был умнее, но он очень хотел выслужиться, а ещё – был амбициозен. Арман сразу начал о главном:
–Я должен доверить тебе одну тайну.
            И глаза Романа загорелись. Он попался! Ему доверяют! Ха-ха.
–Я вижу в тебе своего верного соратника и того, кто может действительно понять, как важна порою жестокость. Мы не можем построить новый мир, не замарав руки в крови. Ты понимаешь?
            Роман радостно закивал.
–Уэтт с нами не будет долго. Он едва держит своих волков в подчинении и однажды они его сожрут. Что с них взять, они же звери! – Арман вздохнул с горечью.
–Звери! – подтвердил Роман, – в их венах волчья кровь.
–Вот! Вот, я рад, что ты меня понимаешь! – Арман ударил ладонью по столу,  – это облегчает дело. Да, Уэтт давний соратник. Но, между нами…он был другом Марека. А Марек нас предал и я не верю, что Уэтт…
            Арман махнул рукой.
–Я тоже не верю, – подхватил Роман с радостью. – Они точно были заодно!
–Словом, – Арман мягко призвал Романа к молчанию, – нам нужно, чтобы наше будущее было подкреплено надёжным союзом. И я считаю, что такой союз – это союз с вампирами. Вы организованные, у вас есть закон, и ваши возможности мне кажутся более внушительными, чем возможности волко-людей.
–Ещё от нас не несёт псиной! – Роман был сама услужливость.
            Арман щёлкнуцл пальцами:
–Верно! Немаловажно, между прочим. Но, Роман, ты же знаешь, отношение к вампирам в обществе, даже в нашем, насквозь прогрессивном, всегда было несколько…скомканным. Я это осуждаю, но это факт. И мы должны принять это во внимание. Вампиры уже, без сомнения, доказали, что им можно верить. Но тот вампир, на место которого ты пришёл…
            Арман сделал паузу, позволяющую напомнить Роману, что он всего лишь занимает чьё-то место.
–Чего уж говорить!
–Да…– вампир погрустнел. Он вспомнил снова как ничтожен. А из-за чего? Из-за происхождения!
–Я думаю, мы можем исправить эту ситуацию, – заметил маг осторожно и вампир встрепенулся. Сейчас он был готов на всё. Он чувствовал ответственность за весь свой род, вообразил, наивный, что от него зависит реакция общества на всех вампиров.
            Продолжалось возвращение, а уже второго из советников и будущих забвений не стало. Арман освободил себя от вампиров, послав их добивать тех магов и представителей магии, что не стали биться за Цитадель, а давно от неё устранились.
            Итак, пока всё было на местах. Прозвучала громкая победа, и Арман был на вершинах могущества. Пользуясь этим, он стал формировать вокруг себя преданных советников. Временно, до возвращения в Штаб, он решил сохранить прежних своих советников, а уже на месте поставить рядом несколько представителей от магии – он уже приметил одну приятную ведьму и мага отличившихся и в походе, и в боях. Дрались храбро, пришли мирно, чем не опора? И вид имели представительный.
            Но нужно было добраться до Штаба. А пока Арман занимался расчисткой власти от откровенно враждебных большинству элементов. Да, сейчас и вампиры, и оборотни вроде бы как были равны. Но это явно не могло длиться долго и следовало убрать их. А так как заодно и нашлось дело, куда их убрать, то всё выходило идеально.
            Вампиры улетели отлавливать тех, кто устранился до битвы и отступил от Цитадели, а оборотни помчались искать тех, кто дезертировал уже после начала этой последней войны. Следовало разрешить с людьми. В Минире, Глэде и Керте Арман не сомневался. Первая чопорная и строгая, жила по принципу: «мой путь праведен, даже когда не праведен». Вдобавок, её не любили и особенной властью она не пользовалась.
            Глэд же был добродушный с первого взгляда, но верный. Он давно избрал этот путь, и вообще всегда хотел истреблять тех, кто не похож на людей. Такой человек тоже нужен. И пусть он будет под властью не-совсем-человека. И пусть будет этому счастлив.
            Керт же часто исполнял роль секретаря и писаря. Он много знал и умел хранить то, что знает. Арман и оставил его без всякого сомнения.
            От церковников, конечно, сейчас самым видным представителем был Ронове. Он был, так сказать, официальной стороной. Хотя сама Церковь потеряла влияние. Что ж, отличный повод пообщаться ещё и об этом. Арман вызвал Ронове.
–Мне жаль, друг мой, что тебе пришлось пережить все эти ужасы, – с ним Арман избрал другую линию поведения. Он понял давно – Ронове трус! А еще, он из тех, кто хочет быть в комфорте. Он не такой уж и идейный. Вообще-то Арман не любил продажность, но так как сейчас он покупал Ронове, и, следовательно, всё то, что цеплялось к его имени, вплоть до привода церковников к битве, это было как нельзя кстати.
            Ронове вздохнул. Он всеми силами пытался забыть тот бой, но Арман напомнил и снова в носу встал запах крови, мокрой от крови земли и пота. В ушах зазвучало ненавистное и безнадёжное: «пощады!»
–Мне жаль, – повторил Арман. – Я думаю, ты хорошо прошёл через всё это. И ты заслуживаешь почестей. И доверия.
            Ронове стал внимательнее.
–Ты тепреь имеешь власть над церковниками, – продолжал Арман, – а это сила, которую мы тоже поклялись уничтожить. В было время Церковь занимала слишком много места и власти. И это было неправильно. Она преследовала тебя. Помнишь?
            Если бы Ронове не был трусом, сейчас он мог переломить бы ход истории. Он мог бы пойти с церковниками против Армана. Он мог не подчинить Арману ту власть, которую приобрёл. Мог бы стать Церковью, но он был слаб. Он не мог сопротивляться, и подчиняться ему давно казалось проще, чем самому нести ответственность.
–Мы не должны допустить разногласия, – убеждал Арман.
–Что я получу? – напрямую спросил Ронове, чем изрядно развеселил мага, ведь всё выходило теперь проще.
–Ты будешь моим советником. Будешь иметь хорошее жалование, у тебя будет свой дом…мы отберем дома у наших врагов, думаю, какой-нибудь тебе приглянётся. Женщины, деньги, власть. Что ты хочешь ещё?
–А взамен мои церковники не будут властью? – хмыкнул Ронове. Он не был идиотом. Трусом – да. Идиотом всё-таки нет. Он понимал, что Арман ломает на корню всякую возможную оппозицию.
–На твоё место может найтись другой, – напомнил Арман, – у тебя просто морда представительная и тебя любят. А ещё ты уже пошумел, прославился. Но слово скажи, и я заменю тебя кем-нибудь другим. И не надейся, что твои церковники тебя защитят. Это сейчас ты им лидер. Но Церкви нет. И они скоро поймут. Вопрос к тебе: останешься ты со мной или будешь вместе с ними похлёбку пустую жрать?
            Вежливость можно было отставить. Речь зашла об откровенном, наглом торге.
–Я согласен остаться, – заверил Ронове и повторил: – согласен.
            Он был трусом и очень хотел жить хорошо. Быть марионеткой ему было привычно и удобно. И ни одна война не изменит в нём этого.
            Когда Ронове вышел, Арман удовлетворённо улыбнулся: всё точно приходит в норму! Самые массовые силы – силы хаоса. Представленные оборотнями и вампирами далеко и не помешают ему начать формировать власть. Ронове у него в кармане со своими церковниками, которых Арман очень скоро придавит. Нужен ещё человек, и это, конечно, Базир.
            Арману нравилась потерянность Базира, его скромность, и идейность. Чисто по-человечески, Арману хотелось сделать что-то для него, и он вызвал к себе этого человека.
            Спросил:
–Какие планы на жизнь грядущую?
            Базир тоже не был идиотом. Он знал, что надо определиться. Война позволила ему остаться в живых, а дальше? Цитадели нет, существование Церкви почти кончено – это ясно. Враги будут отлавливаться. И что дальше? Грызня у власти и за власть? Базир был начитанным и знал, чем заканчивается каждый передел мира не только для врагов, но и для соратников. Но тогда что делать? Куда податься? Начинать сначала? Он ещё до вызова Армана много думал об этом, и не мог никак принять решение.
–Не знаю, – честно ответил Базир, – не могу придумать.
–А варианты? – допытывался Арман.
            Арман явно вёл Базира к тому, что самому Базиру не нравилось.
–Мне тридцать четыре года, – ответил Базир, глядя в лицо магу, – и всю жизнь я был связан с церковью. Скоро её не будет совсем. Работать под властью Ронове…нет, это не для меня. Воевать я больше не  хочу. Я не знаю, что мне делать, скажу честно.
–Воевать ты не хочешь, быть с церковниками не хочешь…что ж, это правильно, – Арман и не ждал иного ответа. – Ты можешь быть в наших рядах и приносить пользу иначе. Нам понадобится составление документов, много бумажной работы, и всё это важно и безотлагательно.
            Базир молчал.  Арман продолжил:
–Бумажная работа это не война. И не церковники. Это рутина, которую я могу тебе предложить. Ты получишь должность моего советника, а также жалование, мирную работу и уважение.
            Базир вдруг улыбнулся, прозрачны его глаза стали светлы:
–Спасибо за высокую оценку моих способностей, но нет.
            Улыбка сошла с лица самого Армана, он помрачнел и спросил:
–Ты отказываешься от моего предложения и от моей дружбы?
–Да, – ответил Базир.
            Первым порывом Армана было желание послать наглеца прочь, но он победил этот нелепый порыв и спросил спокойно:
–Почему?
–Я устал, – честно сказал Базир. – Устал и ненавижу всех. И эти лица, и этот Штаб, и этот поход, и магию, и церковь…
–И меня.
–И даже себя, – не стал спорить Базир. – Я хотел быть карьеристом. Но в итоге я потерял всё. Сейчас мне придётся начинать жизнь заново, но это лучше, чем путь, который ты мне предлагаешь. Я насмотрелся на всё, что меня окружало, и больше не хочу.
            Арман помолчал. Он осмысливал, он не был готов к такому отказу. Наконец спросил опять:
–И всё-таки, что ты будешь делать?
–одно время я был рыбаком, – Базир пожал плечами, – может быть, опять вернусь. Не знаю. Но здесь я не останусь…с позволения.
–Рыбаком? – не поверил Арман. – Рыбаком? Провонять рыбой?!
–Не вижу ничего плохо. Один из апостолов был рыбаком. И потом, людям нужна рыба. А это точно полезнее того, к чему я прежде имел отношение, – Базир был твёрд. Простота собственного решения показалась ему необычайно прекрасной.
            Он вспомнил, как был счастлив среди сетей, воды, лодочек, соли. Да, запах рыбы не проходил, руки разъедало от соли, лицо горело от солнца, но он был жив тогда, это точно.
–Я не…– начал Арман, но осёкся. Голос дрогнул против его воли. Он увидел в глазах Базира какую-то лёгкую мечтательность, которую сам давно потерял в песках крестовых походов. – Знаешь, иди. Ты свободен. Иди к рыбакам и вообще к кому хочешь. Иди и забудь мои слова.
            Базир не ожидал такого ответа, и вздрогнул. Ему казалось, что Арман разозлится, но Арман не злился, а скорее, тихо завидовал. В жизни каждого могучего человека наступает такой момент, когда он хочет скрыться в тишине от всего своего могущества.
–Базир! – окликнул Арман, когда Базир, коротко кивнув, двинулся к выходу, – если понадобится помощь… приходи.
            Базир улыбнулся и вышел. Он только что потерял должность, оставил в прострации Армана, распрощался почти со всем прежним миром, и был несказанно счастлив. Наверное, так подступает безумие.
–Арман и тебя вызывал? – Ронове появился перед ним. ревнивый и мрачный.
–Вызывал, – отозвался Базир.
–Зачем? – Ронове чувствовал подвох. Ему не нравилось счастье на лице Базира. Непривычное состояние.
–Попрощаться, – усмехнулся Базир и посерьёзнел. – Знаешь, Ронове, однажды я обещал, что прибью тебя после того как всё кончится.
–Ну…– Ронове пугливо оглянулся, тут и там церковники. Не хочется на их глазах огребать от Базира.
–Я этого не сделаю, – успокоил Базир, – ты сам себя наказывал и наказываешь. Прощай.
            Базир двинулся по лагерю спокойно и смело. Он хотел собрать нехитрые свои пожитки и уйти. Уйти навстречу тишине и покою, но задержался, поймав вдруг испуганный взгляд Елены С. поддаваясь нежности, подошёл к ней, сказал:
–Я ухожу.
            Она вздрогнула, удивилась, и только потом осознала его слова, спохватилась:
–Куда?
            Базир пожал плечами:
–Не знаю точно. Но там не будет всего вот этого… – он обвёл рукою видимую часть лагеря. – Там будет свободна. Наверное. Воздух.
–Счастье, – нервно улыбнулась Елена.
–Ты береги ребёнка, – посоветовал Базир, – слушайся Аманду.  И не жалей. Поняла?
–Я не об этом жалею, – промолвила Елена. – Я жалею о том, как я поступила со Стефанией. Она не заслужила такого. А вот я заслуживаю проклятий неба. И всего что будет.
–Ничего не будет, – успокоил Базир. – Живи. Стефания не злая. Никогда не была злой. Она несчастная, как и ты, и как я. Она не смогла вовремя уйти, а я вот ухожу.
            Елена слабо улыбнулась:
–Спасибо за доброту.
            Базир кивнул ей, неловко похлопал по плечу и пошёл уже прочь из лагеря. Его провожали удивлёнными взглядами, но не приставали с вопросами, знали, что он входит в круг доверенных лиц Армана, значит, так надо ему, раз уходит.
            А ему правда было надо. Позади оставался Арман со своим лагерем, который шёл навстречу новому миру; Ронове, непонимающий последних слов Базира; чуть успокоенная Елена С., не знающая о том, что её ребёнку придётся стать сиротой, потому что Аманда однажды нехорошо усмехнется на политику Армана и вскоре будет арестована, и признается в отравительствах. И Елена пойдёт сначала как свидетель, будет горячо защищать её, а потом попадёт в ту же камеру как пособница. И много будет таких историй, и все их оставлял позади себя до поры до времени Базир. Оставлял их также, как оставлял он оборотней и вампиров, вообразивших, что им выпал шанс откусить себе кусочек чего-то стоящего. Оставлял он и память об Абрахаме, нашедшем покой, и о Стефании, которая, как он надеялся, тоже нашла покой.
            Базир уносил с собою груз собственной вины, несказанность слов, что надо было произнести и веру в светлое будущее. Он уходил навстречу тому, что не было престижно и не обещало ему власти, но тому, что даровало ему покой на земле и отстраняло его новую жизнь от жизни прежней.
 
Конец произведения.
Спасибо за прочтение! С теплым приветом, ваша  Anna Raven!
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
             
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2023

Регистрационный номер №0515797

от 2 апреля 2023

[Скрыть] Регистрационный номер 0515797 выдан для произведения:  Роман «Отречение» – продолжение моего романа «Скорбь», но может восприниматься отдельным произведением.
С уважением, Anna Raven
1.
            Час был зловещим. В такой час, когда земле покровительствует темнота, оживают тени заговорщиков и убийц, и происходят самые удивительные события, о которых спящим в этот роковой час, приходится после лишь догадываться.
            Такой час наступает в каждой земле и древний городок Крушевац не исключение. Одни уже видят третий сон, а другие выходят на улицы, направляются по тайным своим делам и встречам. Так было и так будет!
            Но какое дело до людей? Ночной час, прикрытый услужливой темнотой – это час работы для таких как Вильгельм. Но он и не относится к людям.
            Вильгельм ступал по вымощенным улицам так тихо, что и шага его слышно не было. Он не спешил, шёл медленно, вглядывался в уснувшие окна и двери, старался обходить желтоватые фонари, предпочитая тень – старая привычка прошлых лет, но какая же полезная! Его уже ждали, но Вильгельм не прибавлял шага. Сегодня он был в таком положении, когда мог диктовать, кому и сколько полагается ждать и даже то, что на встречу его пригласила глава Клана Ведьм, не меняло условий.
            Это она, известная под ведьмовским именем Ленута нуждается в нём, а не он в ней. Это она искала с ним встречи, а не он с нею! Так что Вильгельм может и даже должен опоздать. Он хозяин и его святой долг  показать Ленуте это.
            Но всякой дороге приходит конец. Ленута обосновала своё логово подальше от центральной части, но в очень удобном месте. Тут был доступ до всех частей города, а ещё Вильгельм, едва ступил во владения Ленуты, как ощутил, что именно в этом месте есть природная магия. Та самая магия, что поднята вместе с речными камнями на строительство города, принёсшая с собою силу воды, силу природной стихии, которую так любят ведьмы.
            Вильгельм почувствовал, как невидимые магические щупальца коснулись его, считывая информацию, и расслабились, давая ему дорогу. Спокойно и размеренно он продолжил свой путь и, достигнув обитой кованым железом двери, постучал с невозмутимостью.
            Дверь поддалась, перед ним возникла тонкая девичья фигурка, но Вильгельм не обманулся её моложавостью. Глаза на нежном лице выдавали ясно: ей не двадцать лет…уже лет сто как не двадцать.
–Мне назначена встреча, – промолвил Вильгельм холодно, – с твоей госпожой.
            Ведьма кивнула и, отступая вглубь темноты, поманила Вильгельма за собою, он скользнул следом в полумрак, и дверь за ним закрылась, под влиянием чужой и неприятной силы. Вильгельм последовал за силуэтом ведьмы по коридорам, не обращая внимания на холод стен, на странные шелесты за спиною и над головой – эти ведьмы! О, как мрачны их жилища, а всё из-за того, что зелья и травы не выносят тепла.
–Вас ждут, – коротко сказала ведьма, останавливаясь перед дверью. Жестом она поманила дверь на себя, не касаясь ручки, и та поддалась, открывая перед Вильгельмом, светлую комнату.
            Здесь было светло и тепло. И то, и другое давал большой и жарко натопленный камин. Пламя играло весело и озорно, приятно потрескивало, настигая дерево. Вильгельм против воли загляделся на огонь…
–Завораживает, правда? – Ленута возникла за его спиной или была там сразу? Вильгельм не знал. Он не вздрогнул, он ожидал какой-то такой гадости от неё и обернулся с достоинством.
            Ленута была высокой красивой женщиной. Роскошная копна её светлых волос в отблесках пламени отсвечивала золотом, и то же золото будто бы отражалось в лукавых зеленоватых глазах главы Клана Ведьм. Облачённая в простое расшитое платье, она не походила на главу Клана, какой представлял её Вильгельм. Он думал, что встретит жестокую и циничную, разодетую и молодящуюся старуху, но увидел обыкновенную, пусть и очень красивую женщину, знающую себе цену.
–Приветствую, глава Клана Ведьм, – Вильгельм отвесил ей шутливый поклон, – рад видеть, госпожа.
–Оставьте! – рассмеялась Ленута. – Я знаю, что вы говорите про нас, про ведьм. Не называйте меня госпожой, не трудитесь.
            Она вдруг посерьёзнела:
–К тому же, мы для дела встретились в этот час.
            Вильгельм, не дожидаясь разрешения или приглашения, опустился в резное дубовое кресло, и, помедлив, сказал:
–Я слушаю вас.
–Вы знаете, какая сегодня луна? – спросила Ленута, плавно подходя…или даже больше подойдёт «подплывая», к окну.
–Белая, – не задумываясь, ответил Вильгельм. Он не любил подобных штук.
–Сегодня ночь жертвоприношения. Ночь, когда ведьмы могут дать силе кровь и получить от неё благословение. Но дело, которое меня тревожит, серьёзно настолько, что я готова задержаться ради встречи с вами, Вильгельм.
–Так излагайте ваше дело, – предложил Вильгельм.
            Она обернулась к нему. Лицо её хранило серьёзность и собранность. Всякая расслабленная лукавость испарилась без следа.
–Вы хорошо осведомлены о последних новостях?
–Новости меня мало интересуют. Я не слежу за политическими игрищами. Я зарабатываю, – Вильгельм не смутился. Он ждал слов Ленуты, которые должны были раскрыть суть её приглашения.
–Я просвещу вас! – Ленута легко подошла к креслу напротив Вильгельма и села. Теперь их разделял стол. – Даже вы должны были заметить, что война между церковниками и Цитаделью магии затянулась. Она идёт уже не одно столетие и ей не видно конца.
–Все бессмысленные войны идут долго, – заметил Вильгельм. – Да, мне известно, что служители церквей клянутся уничтожать всех носителей магии, вампиров, оборотней и всей нечисти, считая магию богопротивным делом.
–Так вот…– Ленута помедлила, подбирая слова, – война, которая идёт долго, теряет подвижность. Церкви и Цитадель застоялись, мелкие стычки не в счёт. И неизвестно, сколько бы так было, пока…
            Она замялась, и совсем другим тоном спросила:
–Что вы знаете о Церкви Животворящего Креста?
–Богатая и циничная! – Вильгельм пожал плечами.
–Несколько недель назад один из их служителей, некий Рене обнародовал часть личной переписки главы Животворящего с Цитаделью. Из этой переписки следует то, что церковники Животворящего решали личные проблемы и обогащались. Не все, но руководство. Они использовали Цитадель, словом, братались с врагом за спиною своих бравых воителей.
–Какая неожиданность…
–Это удар, – Ленута проигнорировала издевательский тон Вильгельма, – удар для Церковников и для Цитадели. Рене покинул Животворящий с несколькими товарищами-соратниками, среди которых был Абрахам.
            Теперь Ленута взглянула на Вильгельма, ожидая его реакции. Но Вильгельм сдержался. Абрахам был ненавистен всем магам чисто из-за сути. Он начинал сам как маг и достиг многих успехов, а потом переметнулся к церковникам и сдал всех своих старых знакомых, что привело к массовой гибели магической стороны. Но напрасно Абрахам предавал. Церковь не стала ему доверять и не избавилась от презрения к нему.
–Дальше, – попросил Вильгельм.
–Видимо, где-то произошло разделение, потому что Рене добрался со своим товарищем до церкви Святого Сердца, а другие остались во владениях вампира Влада.
–Остались как корм? – уточнил Вильгельм.
            Ленута покачала головой:
–Дослушайте! Церковь Святого сердца была под покровительством брата Рене. Но когда Рене пожелал выставить ультиматум Животворящему, чтобы те избавились от своих прежних покровителей, его брат и сам Рене едва избежали смерти. Должно быть, их пытались отравить.
–Церковники…
–Рене выжил. Он возглавил Святое Сердце и опубликовал все письма, перехваченные от Животворящего и Цитадели. Таким образом, он пошатнул Животворящий и всколыхнул церковников всех земель. Между тем, трое его бывших соратников оказались во владениях Влада-вампира. Должно быть, они хотели снова примкнуть к стороне Цитадели, а когда Влад заупрямился, они убили его и скрылись от церковников. Рене объявил их вне закона.
            Вильгельм осмысливал услышанное, Ленута ждала. Наконец, он сказал:
–У меня вопросы. Я знаю Влада, он убивает чужаков. Почему не тронул троицу? Почему Рене объявил Абрахама и двух других вне закона?
–Влад не тронул троицу из-за того, что Абрахам был не один. – Ленута вздохнула. Она щелкнула пальцами и перед Вильгельмом лёг лист пергамента, на котором проявилось женское лицо. Милое, без особенной красоты или причудливости, но очаровательное и грустное. – Знакомое?
–Эйша! – Вильгельм без труда узнал тихую архивную ведьмочку, но вдруг осёкся. – Вроде.
–Это её дочь, Стефания. Она стала церковницей. Как доносят мои шпионы, её поместили в церковь Животворящего ещё неразумным ребёнком и годами она росла в услужении Кресту. Абрахам увидел её магию и взял с собою, когда Рене начал свой путь из церкви Животворящего. Да, это её дочь.
            Теперь Вильгельм понял почему Влад-вампир не убил троицу. Он не смог. Он был другом Эйши, случайно столкнулся с нею. И тяжело воспринял её смерть от руки церковников. Хотя, по мнению Вильгельма, Эйша совершила самоубийство: нельзя всерьёз броситься в дуэль между вампиром и магом-охотником Церкви, когда ты всего лишь тихая архивная ведьма!
            Но она бросилась и погибла.
            Влад-вампир, встретив тень своей подруги, встретив её продолжение, не смог убить её и нанести вред, а потому стал жертвой сам.
–А Рене хочет объединить всех церковников для битвы с нечистью. Объединить своим именем. Никому не нравилось присутствие Абрахама в рядах церкви, и, как видишь, не зря. Если на то пошло, то эта Стефания тоже оказалась ведьмой, и я думаю, что Абрахам прикрывал и её. А зачем? Явно желал развалить Церковь изнутри. Рене знает, что все хотят войны, церковники желают разобраться с Цитаделью и потому Абрахам и другие преступники – идеальный способ сплочения. Убив их, он получит доверие общества, пошатнувшееся после падения авторитета вождей Животворящего.
            Вильгельм отодвинул от себя портрет грустной Стефании и спросил:
–А кто третий? Вы говорите, что была некая троица, что убила Влада-вампира.
–Третий? Он человек. Про него знаю мало, – Ленута невольно поджала губы в брезгливости. – Зовут его Базир.  Он был сначала в Церкви Святцев, но та пала. Потом перешёл в Животворящий и вот отметился спутником Рене, а потом этой троицы…
–Так! – Вильгельм потёр руки, которые всё равно прихватывало неприятным холодом, хотя в комнате и было натоплено, – что требуется от меня?
–Я хочу, чтобы вы уничтожили Абрахама. Он фанатик Цитадели в прошлом и убивал церковников. А потом решил к ним переметнуться и в том же фанатизме стал убивать магию. Теперь он гоним и нами, и крестом и не знаю, кого он захочет убивать на этот раз. Но он опасен и противен мне, и я не хочу, чтобы он существовал. Пожалуй, это первый раз, когда я согласна с церковниками.
–Только его? – Вильгельм прикидывал, во сколько Ленуте обойдётся такая просьба.
–Только его, – подтвердила глава Клана Ведьм. – Та девушка…Стефания, я думаю, она не понимает, что такое Абрахам. Он хорошо умеет пудрить голову и направлять не на ту дорогу. Я думаю, она образумится. С нами была её мать! Доставьте её ко мне.
–А человек?
            Ленута пожала плечами:
–Я уже сказала, что знаю про него мало. Он не похож на церковника, который ищет войны с нами, иначе не был бы с магами и не скрывался бы с ними.
            Вильгельм кивнул головою:
–Тогда на моё усмотрение. Но самое главное – что я получу?
            Ленута взглянула на него с усмешкой:
–Победы над опасным врагом вам недостаточно? Вы же тоже маг, Вильгельм!
–Врагом? – Вильгельм рассмеялся. Его смех резанул по слуху Ленуты, в нём было что-то очень злое и нехорошее. – Врагом! Ха! Но я не вижу врагов. Я безразличен к тем, кого вы зовёте врагами. И вы, и они – вы всё перепутали. Они верят в Бога, но тот ходил по воде и целительствовал, превращал воду в вино и что-то там ещё. Это ли не магия? И если Бог не может терпеть магии, то почему не уничтожит её? Это в его силах! Но нет…
            Ленута побледнела.
–Сдаётся мне, – продолжал Вильгельм, – маги и церковники стоят на одной стороне и усиленно возводят стены, создают войну из ничего, прикрываясь заботой о людях. А люди? Люди, которые творят своими силами заговоры, используя церковные имена и освященные свечи? Они всё перепутали…вы всё перепутали.
–Вы звучите как отступник! – лицо Ленуты исказилось от гнева и бессильного бешенства.
–Но вы нуждаетесь во мне, – напомнил Вильгельм. – А раз так, вы должны принять мою волю, и принять моего бога, ту силу, которой я служу.
–И что это за сила? – Ленута, приняв слова Вильгельма, усилием воли заставила себя стать собранной.
–Золото.
–Вы убьёте Абрахама всего лишь за золото? – теперь Ленута презирала его.
–За большое количество золота, – уточнил Вильгельм. – Очень большое. Такое, которого хватит, чтобы откупиться от тех и других. От вас и от них.
–Да по вам Трибунал плачет! – Ленута попыталась остаться победителем.
–Пусть плачет, – согласился Вильгельм и поднялся из кресла. Он знал, что она бросится его останавливать, и она бросилась:
–Постойте! Вы получите своё золото.
            Вильгельм улыбнулся. Конечно, где эта глупая ведьма, будь она хоть трижды главой Клана Ведьм, получит услугу от такого профессионального охотника за головами, как не от него? Пусть презирает, пусть хмурится…не ей диктовать, а ему!
–И стоило спорить? – мягко попенял Вильгельм, уходя, – вы только время потратили, дорогая Ленута, а сегодня ваша жертвенная луна…сами сказали!
            Он ушёл, довольный своим скорым обогащением, а она осталась один на один со своей ненавистью к его равнодушию. Она не понимала, как этот маг может быть безразличен к тому, что сейчас творится? Война касается и его, но он делает вид, что для него войны нет и всё, чего он желает, обогатиться самому. Это эгоистично, это неправильно и преступно, это, в конце концов…
            В пучину ненависти вдруг пришла мысль о том, что если поторопится, то можно успеть поприсутствовать на завершении жертвенного ритуала и тогда пусть далеко не всё благословение силы она получит, но хоть каплю-другую! Разве не заслуженно после разговора с такой циничной сволочью?
            Ленута решила, что поступает оправданно. Она мгновенно собрала необходимый арсенал, прихватила свой жертвенный нож, назначенный для жертвы: каждой ведьме, что желает вкусить благословения силы, надлежит нанести удар самой, и вырвалась в ночную прохладу, которая после холодного логова была даже приятна и тепла.
            Ночь ещё властвовала. Темнота была плотной и Ленута понемногу успокаивалась, торопясь по мощёным улицам. Она шла быстро, и тени фонарных столбов сами чуть меркли, когда она оказывалась рядом, будто не желали разоблачать её перед случайными людьми.
            Ленута успокаивалась в такт шагам, и уже почти стала прежней, когда вдруг сердце бешено застучало в её груди. Нехорошо застучало. Тревожно.
            Ленута огляделась – темнота, ночь. До рассвета ещё есть пара часов. В чём же дело? Никого не видно в магическом зрении. К чему же тревога?!
            Как наивны высшие. Как губит их снобизм! Они успевают так привыкнуть к своей магической сути, что не замечают человеческого присутствия, и это было ошибкой для Ленуты. Она тоже подвергла свою душу снобизму, и тоже положилась на магическое зрение прежде зрения человеческого, потому что изначально не считала людей чем-то значимым.
            Никого.
            Ленута тряхнула головою, разгоняя смутную тревогу и пошла вперёд, готовая в любой момент пустить в дело заклинания. Шаг, ещё один и вдруг остановка. За спиной свист. Тонкий, но явно человеческий. Ветер подхватил, закружил, швырнул…
            Кому швырнул? Кто перехватил этот свист?
–Эй! – Ленута на всякий случай окружила себя магическим щитом, – кто здесь?
            Нет ответа. Было бы странно, если бы он был, а так…нет удивления! Мало идиотов, желающих вызваться и сдать себя с потрохами.
–Я глава Клана Ведьм и я приказываю именем магической Цитадели…
            Ленута осеклась. Ещё на словах «именем магической» она уловила движение впереди и что-то белое мелькнуло, приобрело форму, распрямилось…
–Ты Стефания! – Ленута выдохнула с каким-то облегчением. Она вглядывалась в черты лица девушки, совсем молодой, находя их милыми, не лишёнными очарования, пусть и простенького, не глубоко, но всё же. – Да, это точно ты!
            Стефания была облачена в чёрное. Но её лицо белело в темноте. Она была совсем близко и держалась в холодности.
–Я тебе не враг, – Ленута протянула руку, понимая, что её щит говорит об обратном, но избавиться от щита так быстро и перед кем – дурной знак. – Не враг, слышишь?
            Стефания подошла ближе. Она не нападала. Ленута посчитала это хорошим знаком. Не желая нарушать контакта, глава Клана Ведьм продолжила:
–Я знаю, ты растеряна от того, что сейчас происходит. Ты не знала в себе силы, а теперь она просыпается в тебе. Я не знаю, как так получилось, что твоя магия оказалась скрыта, а церковники приняли тебя, но судьба даёт нам шанс на исправление ошибок. И я с радостью помогу тебе. Я не знаю, что говорил тебе Абрахам, но он сам запутался в своих мятежах и предательствах, и из него не выйдет хорошего учителя. Он не поможет. Я помогу.
            Стефания приблизилась нерешительно. Ленута почувствовала радость. Работает! Конечно, бедная девочка – лишь игрушка в руках Абрахама! Зачем её уничтожать? Из неё можно воспитать отличную соратницу и Ленута с удовольствием пойдёт на это.
–Я не враг тебе, – повторила Ленута, она видела, что Стефания колеблется и внутренне уже праздновала победу. – Тебя послали ведь убить меня?
–Да, – Стефания склонила голову.
            Она не решалась подойти ближе. Ленута понимала почему – щит. Стефания не имела образования и, почуяв магический барьер, не могла приблизиться, не понимая, что это всего лишь щит, и он не причинит ей вреда.
            Эта робость стала для Ленуты решающим толчком. Она вздохнула и сняла щит, решив про себя, что это, в конце концов, всего лишь девчонка без роду и учения. Что она может?
–Я тебе не враг, – повторила Ленута, сама приближаясь к Стефании. – Твоя мать была ведьмой и состояла в нашем Клане. Теперь ты можешь занять её место. Ты так на неё похожа.
–Не враг, – промолвила Стефания, сокращая расстояние. Теперь она и Ленута стояли нос к носу. Вблизи Ленута увидела, что девушка имеет большие тёмные круги под глазами от недосыпа, а её кожа даже в полумраке выглядела какой-то сероватой. Ей снова стало жаль девчонку.
–Мне не враг, – подтвердила Стефания и вдруг взгляд её стал жёстким, а в следующее мгновение она совершила удивительный бросок, почти что змеиный в своей скорости и неожиданности.
            Ленута была права, полагаясь на то, что девчонка, что если и училась магии, то отрывочно и поверхностно, не причинит ей этой самой магией вреда. Но, как и все великие, оказавшиеся выше других благодаря силе, она не думала о том, что существуют и другие способы умереть. Это было глупо для ведьмы, но Ленута допустила это и Стефания, прятавшая в рукаве плаща кинжал, вонзила его ей в горло очень метко и очень верно.
            Конечно, ведьма не умрёт от ножа, даже если тот пропорол ей горло, но все силы пошли на восстановление, и это замедлило Ленуту. Ещё мгновение она тупо смотрела на Стефанию, ощущая, как рождается всёпобеждающая боль и как что-то капает из горла, а затем принялась оседать на мостовую. Магия поддержала её тело и не позволила упасть, но Стефания пинком в живот заставила её упасть. Магия смялась, потекла на мостовую вместе с кровью.
–Нет, мне ты не враг, – подтвердила Стефания, растеряв в секунду всю свою напускную робость, – но ты шла приносить жертву. Ты шла пить жизненную силу и принимать силу из чужой боли. Ты враг людей.
            И она снова одарила ведьму пинком, не примериваясь в точку попадания. Попала по животу и новая боль разлилась по телу Ленуты.
–Именами Света, именами Креста…– Стефания занесла над лицом Ленуты ладонь, в ладони её запульсировал белый шарик, сплетённый из чистой силы, – я, Стефания, приговариваю тебя, тварь…
            Договорить она не успела. Глава Клана Ведьм – это всё-таки не рядовая ведьма. И Ленута успела собраться и сама швырнула заклинание, прервав восстановление своего же тела. Только чудо спасло Стефанию от испепеления, заклинание прошлось по её плащу, и тот некрасиво и уродливо обвис лохмотьями. Но Стефания потеряла равновесие и упала на мостовую, больно приложившись к ней.
–Кто теперь тварь? – поинтересовалась Ленута, оказываясь на ногах. Теперь бой вела она. Хотя, какой это бой? Так, разделка с возомнившей о себе дурочкой, не больше!
            Ленута подошла к Стефании, которая пыталась безуспешно подняться с мостовой и легко схватила её за волосы, потянула, открывая доступ к шее. В руке Ленуты запульсировал красный огонёк, вытягивающийся в ленту на манер кинжала. Этот огонёк она уже прикладывала к горлу бьющейся в попытке спастись Стефании, когда вдруг огонёк затух сам собой, рука Ленуты ослабела и сама она, как-то глухо охнув, повалилась на мостовую без конвульсий и агонии. Её словно выключили, и теперь она безучастно смотрела стекленеющими глазами в тёмное небо.
            Стефания, кашляя, встала. Её мутило, но она не выдала своей муки, понимая, что её ждёт ещё более худшее.
–Ну-ка…– Абрахам, возникший за спиной теперь уже мёртвой Ленуты, прищурился, – ну-ка, Болезная, повтори второе правило охотника?
–Не подходить близко, – Стефания чуть хрипела. Её крепко приложило о мостовую.
–Значит, о забывчивости речь не идёт, – кивнул Абрахам. – Так почему мне пришлось спасать твою шкуру? Какого дьявола ты к ней подошла?
            Стефания помрачнела ещё больше. Да если б она знала! Ей казалось, что она безупречно сыграла свою роль! Казалось, что противница повержена и теперь…
–Ошиблась, – признала Стефания очевидное.
–Ошиблась! – передразнил Абрахам яростно. – Если будешь так ошибаться и дальше, то вали обратно к церковникам!
            Стефания сжала зубы, чтобы не расплакаться и помотала головой.
–У нас свой, третий путь! Цитадель мерзавцы, церковники продаются…– Абрахам неистовствовал. – У нас третий путь! Мы на защите людей от тех и других! А ты? Дура!
–Больше не повторится, – дрожащим голосом пообещала Стефания.
–Тьфу…– Абрахам хотел разразиться новой тирадой, но из темноты выступила новая тень и маг оставил это. – Что у тебя, Базир?
–Люди. Идут сюда, – коротко доложил Базир, скрытый ночью.
–Уходим! – рубанул Абрахам и первым свернул в ближайший проулок. Стефания, хоть и ощущала ещё боль во всём теле, попыталась не отставать. Базир привычно пришёл ей на помощь и повлёк за собою, работая за двоих. Хоть и был он человеком, но без него Стефания давно бы пропала. Они оба знали это.
            Абрахам свернул в проулок, когда ощутил что-то знакомое, невесомое будто бы, но пульсирующее в воздухе. Он вынырнул из проулка, жестом велел Стефании и Базиру в нём оставаться. Оглянулся…
            Никого! Лучше уходить, чем дожидаться встречи.
            Он снова скрылся в проулке, и троица продолжила свой путь, не зная, что на недавнем поле битвы, темнота расступилась. Выпуская Вильгельма. Вильгельм сразу же направился к поверженной Ленуте, прикрыл её остекленевшие глаза, распрямился и без всякой ошибки взглянул в сторону переулка, в котором скрылась троица.
2.
–Ставь щит! – шипел Абрахам, выпуская в Стефанию одно болезненное заклинание за другим. – Ну? Ставь! Слышишь? Оглохла? Ставь!
            Стефания была бы и рада это сделать, но не могла. Всю свою жизнь, за исключением последних двух месяцев, она прожила в уверенности о скромной своей роли церковницы, и никогда не ведала за собою магической силы. Это потом, когда начались потрясения, когда пришлось открыть неудобную правду о сговоре Церкви Животворящего Креста, в котором она выросла, сговоре с врагом, и пришлось отправиться в долгий путь, магия дала о себе знать. Но овладеть ей в должной мере за пару месяцев, полных нескончаемой тревоги, бессонницы, попыток скрыться теперь и от Цитадели и от Церквей… когда? Как?
            Да и не в этом даже дело. Стефания никогда не понимала магии, она её не чувствовала, не напитывалась ею, у неё магия не стала рефлексом. Гнев или страх пробуждали её к самым примитивным воздействиям, но Абрахам, конечно, был недоволен. Но он сам был рождён магом, был в Цитадели до тех пор, пока не разочаровался в магии как в стороне и в стихии, но у него были годы тренировок и наставников, и не было скрытой природы. Все годы, даже став церковником, а потом и изгоем, Абрахам осознавал себя магом. Разумеется, он не мог понять почему у Стефании ничего не получается и решил, что та ленится и недостаточно упорна, а ещё глупа.
            Она реагировала на заклинания только в гневе или в страхе. Пугать ей Абрахам не стал, он избрал другой путь и швырял в неё одно болезненное заклинание за другим. Уровень боли он контролировал. Заклинание должно было обжигать краткой вспышкой, но не ослеплять, ударять, но не валить с ног. Стефания вскрикивала, пыталась увернуться, но пока ожидаемого щита у неё не появлялось. Пока она мирилась с болью.
–Ставь. Чёртов. Щит! – бесновался Абрахам, с каждым словом бросая всё новое заклинание.  Стефания глухо вскрикивала, дёргалась от боли, но упрямый щит не  появлялся в её ладонях.
            Базир наблюдал за их тренировкой, с тоскою и жалостью. По его мнению, это вообще не было тренировкой. Это было избиением младенца, но с попыткой оправдаться: мол, в боли Стефания найдёт исток силы и сумеет себя сконцентрировать. Базир видел, что Стефания старается, до крови кусает губы, чтобы собраться, но… ничего.
–Абрахам, во имя милосердия! – не выдержал Базир, когда Стефания крикнула особенно громко, – нас же услышат!
            Услышать их никто не мог. Троица отверженных всеми сторонами притаилась на пустыре, услышать здесь просто было некому, но Абрахам усмехнулся и опустил руку. Стефания отряхнулась, оправилась, вытерла заплаканное лицо рукавом запылённой мантии и распрямилась, готовая к новому заклинанию. Базир рассчитывал дать ей передышку, позволить собраться с силами, но она неожиданно зло сказала:
–Не вмешивайся, Базир!  – и уже к Абрахаму: – я готова.
            Абрахам кивнул и снова швырнул в неё лёгкий болезненный укол.
–Щит! Ставь щит. Соберись! Сконцентрируйся! Ну?
            Базир только вздохнул. Чего ещё следовало ожидать? Абрахам был фанатиком и тогда, когда был на стороне магии, и тогда, когда был церковником и сейчас, разочарованный в обеих сторонах войны, он объявил войну всем врагам людского рода с такой же фанатичностью. А кого может воспитать фанатик? Базир предполагал лишь три варианта развития событий. Первый – это если Абрахам внушит к себе ненависть, доведённую до абсурда; второй – если он просто убьёт Стефанию, а третий…если он превратит Стефанию в кого-то вроде себя.
            И сердце Базира, да его внимательное наблюдение за ходом «тренировки» подсказывали, что третий путь вероятен куда больше.
–Щит! – снова громыхнул Абрахам и на этот раз в руках Стефании запульсировали желтоватые огоньки заклинания. – Сильней!
            Мерцающая плёнка поползла из рук девушки, готовясь её закрыть, но Стефания, видимо, расслабилась или закончились её силы, но…
            Угасание было быстрым. Абрахам не скрывал своего разочарования:
–Тьфу! Это же элементарно! 
–В другой раз получится…– прошелестела Стефания. – Я поняла…я поняла как! Давай ещё!
–На сегодня хватит, – Абрахам отвернулся от неё, сам оправляя свою чуть смявшуюся мантию.
–Но я готова! – взмолилась Стефания. – Пожалуйста! Сейчас получится!
–Я сказал, что на сегодня хватит.
            Спорить с Абрахамом в таком вопросе было бессмысленно и безнадёжно. Всё равно он всё сделает по-своему, не силой же его принуждать? Да и где взять эту силу?
            Абрахам кивнул Базиру, словно только его заметил, и спросил:
–У тебя есть что сообщить?
–Тело Ленуты нашли, – ответил Базир, посланный Абрахамом с наступлением рассвета на место ночного происшествия. 
–Ведьмы её или люди?
–Ведьмы, – коротко отозвался Базир, глянув на Стефанию. Напрасно она говорила что готова. Её внешний вид утверждал обратное. Тело сотрясало дрожью, дрожали даже губы.
–Это будет им предупреждением, – кивнул Абрахам. – Они приносят жертвы каждую луну. Пусть видят… ну что, Болезная? Хватит с тебя?
            Стефания  помотала головой:
–Я могу продолжать.
            Абрахам оценивающе оглядел её и сказал, обращаясь к Базиру:
–Ей надо поесть.
–Я могу…– начала, было, Стефания, но Абрахам не дал ей закончить.
–Истощённый маг хуже дырявой фляги! Толку от тебя и без того немного, так что не спорь и не ной. Базир, она на тебе. Я хочу осмотреть улицы Крушеваца.
            Базир кивнул. У него не было аппетита, но позаботиться о Стефании ему не в новинку! Так и разошлись. Четверть часа спустя мрачная Стефания сидела за липкой столешницей в ближайшем трактирчике Крушеваца и терпеливо дожидалась прихода Базира с едой.
            Он не подвёл. Появился с тяжёлым подносом, выставил перед Стефанией порцию рыбного бульона и каши, сам налил ей разведённого с водой и сушёной лавандой уксуса.
–Ешь.
            Она покорно взяла ложку, ткнула её в кашу, но не поднесла ложки ко рту. Задумалась.
–Ешь, – повторил Базир, – сама знаешь, наша жизнь – непостоянство. Лучше есть, если возможность представляется.
–А ты почему не ешь? – спросила Стефания, но не подняла глаз на Базира. Не о его голоде она думала, не про его аппетит. Что-то своё было в мыслях, что-то далёкое, расширяющее пропасть между нею и Базиром.
–Ем! – заторопился Базир и для убедительности отломил кусочек свежего хрустящего ещё и напитанного печным жаром хлеба. – Видишь?
            Стефания подняла голову, наблюдая за ним. Базир демонстративно прожевал и проглотил кусок. Она кивнула, снова опустила глаза.
            Базиру стало неуютно. Ещё недавно это была совсем другая девушка. Она была напуганной своей неожиданной отравой и правдой о своих родителях-магах, которых и в живых-то давно не было, но которые оставили в её крови свою магию. Она недавно была влюблена в одного из бывших теперь своих соратников, влюблена впервые…
            Но вот…Стефания больше не напугана. Она смирилась с ядом в своей крови и пытается научиться его подчинять. И больше в ней нет любви к тому, кто оказался трусом и не стал для неё ни опорой, ни защитой, и, как будто мало того, был сейчас в рядах её гонителей.  Стефания ожесточилась после правды и потрясений, вышла из клети своей удобной и невзрачной жизни и стала совсем другой, неуютной, злой.
            А может быть, Базир стал другим? Он начинал свой путь как амбициозный церковник, и так далеко зашёл в своих амбициях, что не обратил внимания на свою сестру, когда та влюбилась и страдала. Но Базиру не было до этого дела. Он желал своего будущего, и груз вины от самоубийства его хрупкой сестрёнки висел на его шее годами. Базир таил в себе эту тайну, не открывал своей вины, держал правду в тюрьме, а потом встретил Стефанию и понял, что может позаботиться об этой девушке, спасти если не сестру, то хотя бы другую невинную душу.
            И теперь эта душа ожесточилась, и Базир медленно приходил к нехорошей мысли о том, что он так никого и не спас. Да, в скитаниях он уберёг Стефанию от её глупостей и всегда пытался защитить её, но спас ли он что-то кроме оболочки, кроме тела? Она осталась несчастной, и здесь Базир бился тщетно.
            А может быть, дело было не в Базире? Может быть, неуютность была вызвана ранним для трактирной жизни часом? Это вечерами в трактирах жизнь бьёт ключом, это вечерами здесь сходятся тайны и сути, здесь творят заговоры и проигрывают состояния, влюбляются в роковых и беспутных, и теряют жизни вместе с кошельками. А днём – это приют торговцев, что зашли перекусить от тяжёлого труда, и путников…
            Днём здесь мирятся с липкой столешницей и невкусной кашей, с воплями хозяина трактира на кухарку, что, негодяйка такая, пересолила куриный суп, в котором из курицы лишь шкурки. Это всё днём. Яркая, полная ароматов жизнь, начнётся чуть позже, а пока, коль зашёл, мирись с тем, что есть.
–Ты жалеешь? – тихо спросила Стефания. – Скажи честно.
            Базир понял, вздохнул. У него был выбор. Пожалуй, у него он был самый простой. Можно было прийти к Рене и стать снова служителем Церкви, гоняться за магами и карать всех во имя креста. Но Базир не мог. Он и раньше сомневался в том, что кара – путь победы, и раньше в нём было сомнения насчёт методов церковников, а потом, когда он узнал про сговор креста и цитадели. Которые лишь обогащались за счёт войны, а их лидеры всего-то уничтожали руками своих псов неугодных, он разочаровался. А потом узнал Стефанию и Абрахама, обладавших магией, узнал их хорошо и по-настоящему и понял, что не вернётся.
–Нет, я не смог бы быть церковником. Я верю в бога, верю в крест, но не верю в церковь, – ответил Базир. – Это больше не моя сторона. Я выбрал ваш путь. Бороться за людей, бороться против тех и других, ослепших и огрубевших…
–Мы всем враги, – напомнила Стефания. – Цитадель нас мечтает убить, Рене со своими…
            Она осеклась на мгновение, на короткое мгновение, чтобы справиться с собою. Рене, ставший ей когда-то близким человеком, открывший правду о Церкви Животворящего, и Ронове, в которого Стефания была люблена…сейчас они тоже мечтают её убить. Рене из расчёта, а Ронове из трусости. И если оправдать Рене Стефания ещё может, хоть со скрипом, но может, то от Ронове ей тошно.
            Он безыдейный! Без убеждений…из страха! А она в него влюбилась. И если вначале у Стефании была злость, и напускное равнодушие властвовало в лице её, то сейчас было отвращение к себе и к нему. И с этим уже было труднее справиться.
–Со своими соратниками, – нашлась Стефания, – тоже далеко не ушли. А мы против них.
–Мы за людей, – возразил Базир. – На этот раз на единственно правильной стороне. Вчера не стало Ленуты – поганой ведьмы, которая промышляла жертвоприношениями. Человеческие жизни в обмен на благословение своей силы. Её гибель – спасение многих. Разве мало? И если я умру сегодня, прямо сейчас, я уже не пожалею…
            Он осёкся. Дверь трактира открылась со скрипом, впуская нового гостя. Гость был высокого роста, тёмноволосый, с загорелым очень живым лицом. Базир обернулся на скрип, но гость оказался всего лишь желающим смириться с унылым трактирным полуднем и перекусить. Повесив дорожный плащ на вешалку, он сел за очередной липкий стол и, чуть растягивая гласные, как это делают выходцы югов, потребовал себе похлёбки, жаркое и пирог.
            Базир отвернулся и смущённо признался:
–Я стал бояться даже тени!
–Ты о чём? – не поняла Стефания.
–На всех оглядываюсь, за всеми смотрю…
–Это ничего.  Мы не в том положении, чтобы пренебрегать бдительностью. Кстати, как думаешь, куда пошёл Абрахам?
–Это же Абрахам! – Базир, несмотря на тяжёлое их положение, рассмеялся, – он сам может не знать куда идёт. Я думаю, он хочет вернуться на улицу, где ты убила Ленуту, посмотреть на ведьм…наверняка они патрулируют ближайший кусок города. У них же должно быть что-то вроде дознания или нечто…ну ты понимаешь.
            Стефания кивнула:
–Я сама думаю об этом. Но Абрахам прав на мой счёт. Я дура.
–Ты не дура! – горячо запротестовал Базир. – На тебя слишком многое свалилось в последнее время, ты растерялась! А ещё он не самый лучший наставник. И вообще…
–Я едва не поставила всех под угрозу! – Стефания сделала большой глоток из кубка, – бр…пробирает.
–От простываний! – заметил Базир, – ну и что? Все ошибаются, Стефа!
–А я чаще других.
–Стефания, ты ещё учишься!
–Да нет…этому нельзя научиться. Я просто не подумала. Это дело не в магии, а во мне.
            Стефания понурилась снова. Базир не знал, какие ещё слова подобрать для неё, как утешить, как переубедить. Да и можно ли было её переубедить? Сейчас для Стефании существовал совершенно иной авторитет – Абрахам.  Что же значило бы в таком случае слово Базира? Самое тёплое и самоё обнадёживающее оно было ничем. Это слово человека.
            Базир снова ощутил, как ширится пропасть между ним и Стефанией.
–Не кори себя, – попросил Базир, сам понимая, как жалко звучат его слова. – Ты всему научишься.
–Давай тоже пройдёмся? – предложила Стефания, словно не услышав ничего из фразы Базира. Может быть и в самом деле не услышав. Её взгляд рассеянно блуждал по небольшой трактирной зале, по липким столешницам, деловитым посетителям, зашедшим сюда лишь для еды, и по грязному ещё полу.
–Давай, – согласился с лёгкой досадой Базир. – Пройдёмся, хорошо.
            Он первым поднялся из-за стола. Стефания последовала его примеру. Она уже застёгивала свою мантию на последние крючки, когда рука её замерла в воздухе. Бросив мимолётный взгляд на  вошедшего последним гостя, на обыкновенного путника с загорелым лицом, Стефания обомлела.
            Гостю принесли похлёбку. Холодную, разумеется. Но на глазах Стефании он провёл ладонью над миской и от той пошёл клубами пар. И как будто бы этого было мало, гость, почувствовав взгляд Стефании, повернул к ней лицо и…подмигнул.
            Просто подмигнул. С хитринкой, словно хороший приятель, совершивший шалость.
–Ты чего? – спросил Базир, встревожившись остекленением Стефании, и тоже обернулся. Но гость мирно хлебал уже свою похлёбку, остальные переговаривались кто о чём.
            Стефания вздрогнула, возвращаясь в реальность, а затем сказала:
–По-моему, я видела крысу.
            Про крысу ей пришло в голову спонтанно. Но Базира это объяснение устроило:
–Тоже не переношу их. Пойдём отсюда. Пройдёмся, посмотрим на город.
            Пока пробирались между столами и скамейками, Стефания не подняла взгляда на испугавшего и одновременно заинтриговавшего её гостя. Уже у самого выхода она решилась, объяснив себе, что гость, наверное, всё-таки не маг, а она уже успела придумать пламя знает чего. Ей захотелось удостовериться в этом и обернуться…
            Гость этого как будто ждал. Он указал – едва заметно, но ощутимо указал, на место против себя. Стефания вышла из трактира в смятении.
–Да ладно тебе! В трактирах крысы не редкость, – Базир попытался приобнять Стефанию за плечи, – но то, что они в общую залу пробираются, это, конечно, неприятно.
–Да…– рассеянно согласилась Стефания. Ей хотелось вернуться к тому странному незнакомцу. Внутри всё кипело от противоречивых чувств. Со стороны здравомыслия поддаваться таким глупым порывам опасно – мало ли кто это? Может быть, он строит ей ловушку? Ей и Базиру с Абрахамом?
            Но со стороны души или сердца, а может быть из простого упрямства хотелось удостовериться…
            И потом. Стефания была уверена, что и она и Базир стали бы лёгкой добычей, если бы это были враги. А вообще…
«Ты похожа на Эйшу! Одно лицо!» – Стефании невольно вспомнились слова убитого ею и Абрахамом древнего вампира – графа Влада. Он больше всех был заинтересован в том, чтобы Стефания открыла свою магическую сторону. Он не убил её, увидев в её чертах черты своей убитой подруги. Или…покончившей с собой, потому что ввязываться в драку, затеянную Абрахамом и Владом, когда ты всего лишь архивная ведьма без опыта и навыка – это самоубийство.
            Но такой была её мать. Эйша. Тихая архивная ведьма, которую вывели на полевое задание, и во время его выполнения Эйша столкнулась с Владом. Вампир не тронул ведьму, более того, они сдружились. И эта странная дружба, которую Абрахам объяснил позже Стефании дальней родственной связью когда-то живой крови Влада и Эйши, вызвала ревность со стороны магистра Жана – мужа Эйши.
            Жан сам сдал местонахождение Влада своему врагу – Абрахаму. Влад остался жив, а Эйша умерла. Вскоре был убит и Жан, а дочь Эйши и Жана канула в небытие и оказалась каким-то чудом в Церкви Животворящего Креста, прожив в неведении о своих родителях до самой встречи с Владом.
            Но тогда Стефания не колебалась. Магия магией, а сторона ей чужая. Напрасно Влад пытался её сломать – сам погиб, и Абрахам закрыл свой счёт к нему. И так начался для него, Стефании и Базира третий путь, так закончилось и существование вампирской нежити…
            «Может быть, тот гость увидел во мне мою мать?» – подумала Стефания и глянула на Базира с опаской, не понял ли тот её мыслей?
–Знаешь…– медленно промолвила Стефания, увидев, что Базир не тревожится,  ведёт себя как прежде, – я думаю, мне лучше побыть одной.
–Что? – переспросил он с обидой и изумлением. – Стефа, я…почему?
–Я хочу подумать, – солгала Стефания. – Дай мне час, а? встретимся там, на месте сбора.
            Базир не позволил ей и шага сделать. Он схватил её рукав, не пуская, заметил:
–Абрахам велел не пускать тебя никуда.
–Да что мне Абрахам? Мы ему не скажем! Всего час. Ну полчаса! – Стефания плохо торговалась, но понимала, что должна хотя бы попробовать.
–Дело не в нём. Дело в опасности. Все хотят нашей смерти, и я отвечаю за тебя.
–Ты мне не муж, не наставник, не брат! – огрызнулась Стефания и прикусила язык. Лицо Базира потемнело от боли.
            Он всегда пытался заботиться о Стефании так, как умел. Он видел в ней невинную и заплутавшую душу своей сестры, той, которую он не спас, которую проигнорировал, хотя видел её агонию.
            Стефания прекрасно знала, как его задеть наверняка. Она не хотела, но слова сорвались. И стыд осознания был уже запоздалым.
–Прости! – спохватилась Стефания. – Я не…Базир, я не хотела!
–Иди куда хочешь, – отозвался Базир, тускнея на глазах. Не дожидаясь её решения или окрика, он оправил мантию и быстро зашагал вперёд, не оглядываясь на её запоздалую беспомощную жалость.
–Базир! – крикнула Стефания.
            Он услышал, но не обернулся. Что-то колючее душило его горло. Распирало грудную клетку, мешая вдохнуть полной грудью. Он вспоминал, какой милой и тихой была Стефания, как робела она, но как была смешно решительна. Многие её поступки Базир готов был понять и оправдать, но никогда не было в ней прежде жестокости.
            Базир прошёл почти десять минут, не оглядываясь, а затем остановился, обернулся, на оставшуюся позади точку трактира. Вокруг Базира шла обычная дневная жизнь, сновали повозки, носильщики, кто-то ругался, зазывал в лавки…
            Она может быть жестока и зла. Может! Но Базир вспомнил, что ей тяжело, что он ей опора и это означало, что ему придётся стать сильнее.
–Я идиот…– шёпотом признался Базир и последовал в обратном направлении, молясь, чтобы за время его отсутствия Стефания ничего не натворила. Неважно, что она сказала. Она молода, она глупа, как была молода и глупа его сестра. А Базиру нужно просто смириться с этим и быть рядом.
            Сначала Стефания попыталась окрикнуть Базира, затем разозлилась: нашёлся герой! Неудачное слово и  в бега!
            Она знала, однако, натуру Базира и понимала, что тот вернётся. И тогда – Стефания даже дала себе в этом зарок – она перед ним обязательно извиниться. А пока нужно воспользоваться стечением обстоятельств и вернуться в трактир.
            Гость не удивился, когда Стефания села без всякого приглашения напротив него. Он внимательно разглядывал девушку. Она в свою очередь разглядывала его.
            Лицо у него было загорелое и подвижное, но, как оказалось, глаза совершенно чёрные, а черты на самом деле, правильные. Руки были тверды в движениях, и от всей его фигуры исходила уверенность той самой степени, когда уверенность становится настоящей и позволяет своему обладателю некоторую развязность в позе и даже нахальство во взгляде.
–Надеюсь, похлёбка была вкусной…– Стефания не знала, стоит ли ей заходить и вообще заговаривать с этим незнакомцем. Она представила, как Абрахам будет орать и высказываться насчёт её интеллекта, если узнает об этом, но спешно отогнала эти мысли прочь. Небо свело обстоятельства так, что Стефания здесь, напротив этого путника. Значит, так надо.
–Вы правы, – согласился гость спокойно. Он говорил уже без растягивания гласных. Акцент пропал из его речи.
–И тёплая, – продолжала Стефания, без помощи Абрахама чувствуя себя дурой.
–Даже горячая, – подтвердил гость.
            Стефания помолчала. По-хорошему, не нужно было даже подходить. Но если уж подошла и поняла, что нет никакого важного разговора, иначе с ней бы его начали, то нужно уйти. Встать и уйти. Вот сейчас…
–Ленуте такой уже не отведать, – неожиданно продолжил незнакомец. Стефания дёрнуло против воли. Она сжала руки в кулаки и максимально спокойно спросила:
–Кому?
–Хорошая работа, – незнакомец теперь склонился на липкой столешницей ниже, глядя в упор на Стефанию, – укокошить главу Клана Ведьм – это не самая лёгкая работа. На вас сработал принцип неожиданности. Ну, и, пожалуй, её снобизм.
–Какая Ленута и какой клан? – Стефания попыталась изобразить непонимание. Вышло неубедительно. Незнакомец застал её врасплох, и напрасно Стефания изображала непонимание. Голос подрагивал, свидетельствуя против неё.
–Ведьм, – незнакомец был спокоен. – Но Абрахам прав. Вы совершили ошибку и едва не поплатились жизнью.
            Стефания побелела. Вся её маска невозмутимости и напускного непонимания растрескалась в короткое мгновение.
–Откуда вы знаете Абрахама?
            Это было ошибкой. Но Стефания в последние сутки совершала их постоянно.
–И он знает меня, – усмехнулся этот странный человек. – Меня зовут Вильгельм, и я передаю ему привет.
–Надо же…– Стефания рывком поднялась из-за стола, – как занимательно. Жаль, что мне пора! Прощайте!
            Она вышла из-за стола, заспешила к дверям, ругая себя последними словами за беспечность, но её окрикнули. И хуже того, что по имени:
–Стефания!
            Да, этот голос принадлежал Вильгельму. Стефания замерла у дверей, но не обернулась.
–До свидания…– ответствовал ей Вильгельм, и она против воли слегка скосила взгляд за плечо. Никого. Робея, обмирая, обернулась.
            За столом пусто. Лишь несколько мисок, лишь слегка тронутых. И никого. И на вешалке нет плаща этого Вильгельма.
–Стефа! – Базир вынырнул вовремя. Стефания перепугалась, но увидев и узнав его, бросилась к нему на шею, забыв уже про своё обещание попросить у него прощения. – Ну чего ты? Всё хорошо, я не злюсь!
–Я так испугалась…– прошелестела Стефания и отодвинулась от Базира. – Идём. Надо отыскать Абрахама.
            Базир ничего не понял, но поспешил за нею.
3.
            Как ужасна последняя дверь, за которой нет ничего – пустота, без мысли, без чувства и даже без боли, которая и напоминала тебе о том, что ты ещё жив. Как ужасны последние минуты, когда даже воздух особенный…затхлый, гнилостный, но всё-таки сладкий, потому что он – жизнь. В нём суть.
            Константин сильно изменился в заточении. Теперь уже даже Абрахам едва бы узнал в этом исхудалом и измотанном человеке, некогда возвышавшемся на трибуне лидера Церкви Животворящего Креста, решавшего судьбы своих церковников и рассуждающего о праведности войны с магической нечистью.
            Войны, которую он сам уже давно низвёл и обратил в ничто. Войны, от которой он отказался, заручившись союзничеством с Магической Цитаделью. Лидеры Цитадели и лидер Церкви Животворящего Креста вели обсуждения, договаривались, уничтожали врагов друг друга, карали неугодных, а для всех остальных, для слепых и наивных, для романтиков – война оставалась.
            Но пала ложь. Рене – вечный офицер Церкви Животворящего Креста оказался не только прикормленным псом Константина, но и человеком более тонкого мировоззрения, чем все думали. Рене открыл эту тайну, и, заручившись уликами и помощью ныне неугодных Абрахама, Базира и Стефании, а также вернувшегося на путь истинный Ронове, отправился в долгий путь, чтобы показать всем истинное лицо Константина.
            И теперь Рене на вершине власти, он – новый лидер церквей, встряхнувший войну, сломавший маски притворства и лжи…
            И мало кто знает и ещё меньше помнит о масках самого Рене.
            Константин один из немногих, кто знает ещё о том, что такое Рене, знает о его лжи и интригах, и тот, кто может ещё укорить, но Константин уже ожидает своей казни, ведь церковники не позволят оставаться в живых тому, кто предал уже Крест и кто вступил в сговор с врагом.
            Рене знал, что не должен появляться в этой маленькой комнатке, где решётка разделяла жизнь и пока-ещё-жизнь, но соблазн был слишком велик. И он спустился к Константину, чтобы удостовериться в падении Константина.
–А ты изменился…– усмехнулся Рене, глядя на исхудалого человека, стоящего по ту сторону решётки.
–Ты тоже, Рене, – голос Константина, некогда громкий, призывающий к войне и покаянию, обрушивающий кары небесные на головы магического отродья, уже не потрясал. Теперь это был чуть хриплый голос. Обыкновенный, простуженный, человеческий. Константин больше не был воплощением живого проводника креста на земле, сейчас он был обыкновенным преступником.
–Это справедливо, – заметил Рене, – моё питание стало лучше, у меня появилась мягкая постель и даже своя купальня.
–Война не предусматривает комфорта, – Константин старался держаться с достоинством, пусть он не мог уже решить как ему жит, но он мог решить, как ему умереть и его гордыня не позволяла снизойти до мольбы и заискиваний.
–Тебе откуда знать? – мгновенно отреагировал Рене. – Ты не воевал сам.
–Как и ты.
–Я возглавляю церковников. В церковь моего почившего брата, в Церковь Святого Сердца стекаются все те, кто разочаровался в Животворящем. Я поведу их в новую битву. В настоящую битву.
–В битве легко умереть, – буднично заметил Константин.
–Ты не в битве… – Рене демонстративно коснулся решётки и даже подёргал за прутья, – но что же это? Неужели подступает смерть?
            Константин выдержал и это. Он смотрел на Рене с лёгкой тоскою, хотя в груди его рвалось всё от ярости и страха. Умирать страшно. Всё равно страшно. Никогда нельзя прожить слишком долго.
–Теперь всё будет иначе. – Лицо Рене опасно ожесточилось, – иначе!
–Я не делал на тебя покушения, и к твоему брату, к его гибели не имею отношения. Да, я заключил союз с Цитаделью и да, держался за власть, но в убийстве своего брата меня не вини, – холодно промолвил Константин.
–Не виню, – отозвался Рене. – Видишь ли, очень сложно перехватить власть у такого человека как мой брат. Нужна была жертва, и нужно было отвести подозрения.
            Константин побелел от ужаса. Ещё мгновение назад перед ним был всего лишь мальчишка, который победил за счёт удачи, но теперь – это был хладнокровный убийца, который  оказался готов пожертвовать и своим братом и себя подтравить, лишь бы дорваться до власти.
            Нет, не может быть.
–Ты? – Константин не верил, не хотел верить, что с его опытом ещё можно так ошибаться в людях!
–Я, – спокойно подтвердил Рене. – Огюстен умер быстро, я слышал это. Я велел разослать копии компрометирующих тебя писем…всего минута от силы, минута, пока он задыхался. Самое сложное было в том, чтобы рассчитать дозу для себя, чтобы стало понятно – яд, но выжить. Но расчёт – это моё всё. И я выжил.
–Чудовище…ты чудовище, – Константин отшатнулся от решётки. – Тебя надо казнить, не меня!
–Не ори, – посоветовал Рене равнодушно, – твоим словам никто не поверит, а я могу разозлиться… ты же хочешь умереть быстро? будь паинькой и так и будет. Иначе…
            Рене нехорошо усмехнулся, и Константин кивнул, понимая всё несказанное Рене. Казнить можно по-разному. Можно сделать это быстро и относительно безболезненно, взяв палача с твёрдой рукою и парой хитростей в рукаве. А можно медленно после пыток.
–Я предпочитаю, чтобы меня убили всё-таки с милосердием, – заверил Константин.
–Казнили, – поправил Рене. – Преступников не убивают, правосудие казнит.
–В данном случае…
            Рене снова коснулся решётки, вроде бы мягко, но Константин осёкся. Его итог был решён, и он не собирался терпеть до последней минуты жалкой уже жизни боль, когда её можно было избежать.
–Они тебя ненавидят…– глаза Рене блеснули в полумраке опасным зеленоватым огоньком. Фанатичным огоньком. – Слышишь?
            Константин слышал. Это было похоже на шум моря, только моря в этом краю отродясь не бывало. Это был шум голосов, сплетённых в одном единственном порыве: казнить!
            Казнить того, кто предал. Казнить того, кто пошёл на сговор с врагом. Казнить без всякой отсрочки. Казнить сейчас!
–Прощай, – Рене шутливо поклонился. Гул нарастал, и это свидетельствовало о приближении толпы, что шла к своим местам в ближнем зале для того, чтобы воочию увидеть казнь мерзавца Константина.
            Константин на мгновение только отвернулся к стене, чтобы проследить за гулом, что прокатывался волнами за стеною, и когда повернулся назад к решётке, чтобы сказать что-то язвительное Рене, остался разочарован: последнее слово осталось несказанным, Рене уже не было.
            А в следующее же мгновение дверь распахнулась, и вошли церковники в скорбных серых мантиях, они дёрнули тяжёлый рычаг, и решётка с медленным и противным скрежетом поползла вверх, открывая Константину его последний путь.
            Но он дал себе слово выдержать, и смело вступил на него, не обращая внимания на режущий глаза после долгого полумрака свет, на ставшие одинаковыми лица церковников, которых он обманывал и предавал – перекошенные в яростном гневе, довольные от безумия, и все как один желающие его смерти.
            Константин дал себе слово выдержать это и всё то время, пока длился его путь к центру каменной залы, держался, стараясь не смотреть ни на кого отдельно, чтобы не узнать, но вместе с этим смотреть на всех, чтобы понять: спасения нет.
–Соратники, братья и сёстры! – Рене выступил откуда-то из-за спины Константина, но тот не пожелал обернуться на голос, пусть его цепи, которые были в руках церковников, сопровождавших его, и позволяли развернуться. – Вы все знаете вину этого человека!
–Да! – единый порыв, экстаз безумства, жадное желание напиться чужим страданием, вглядеться, впиться когтями в эту уже законченную жизнь.
–Вы знаете, что он предавал нас день за днём!
–Да!
–И мы не вправе простить его. Наши братья и сёстры гибли из-за его сговора, а он всё это время лишь желал удержать свою власть! Можем ли мы простить такое кощунство? Можем ли мы простить то, что человек, избранный нами пастырем, оказался слеп и алчен, и превратился в презренное ничто из-за собственного властолюбия?
            Константин прикрыл глаза на мгновение, нужно было успокоить зрение от резкой смены полумрака на свет. Он хотел бы и оглохнуть сейчас. Он знал, что виноват и что заплатит однажды, но вот – пришёл срок, и платить по счету оказалось очень трудно. Но Константин дал себе клятву и пытался сдержать её.
            Поэтому он открыл глаза и зрение, пообвыкнув, выхватило из череды лиц, женское лицо. Знакомое женское лицо. Делин?!
            Да, это была она. В прошлом – серая невзрачная помощница уже ослабевшего и заплывшего жиром охотника, она очень хотела пробиться к верхам, хотела походить на брата – Клемента, который очень скоро выбился в ряды охотников, проявив таланты. Но у Делин проявились совсем другие способности, проявились тогда, когда она с другими охотниками шла по следу Рене и перебежчиков, шла по приказу Константина. Делин проявила себе безжалостной и затмила даже братца…
            Потом попала в плен к вампиру Владу, но Рене освободил её из заточения, когда Влада убили,  и она присягнула ему, узнав о подлостях Константина. Такой была официальная версия. Константин же знал, что всё было не совсем так.
            Делин проявила себя не безжалостной, а откровенно и неоправданно жестокой. Безжалостной можно быть к врагу, но она проявила откровенную ненависть ко всем, кто предположительно мог знать или видеть перебежчиков. А это были мирные люди! Причём не самые плохие люди.
            Но Делин шла по следу Абрахама, Рене, Базира и Стефании, и шла яростно. Потом был плен, и вампиры Влада пили из неё кровь, но так, чтобы она жила и успевала восстанавливаться. А потом было освобождение, только освобождение подарил ей не Рене, а те самые Базир, Стефания и Абрахам, за которыми Делин снова охотилась. Просто Рене сделал её героем, он привёл не только себя к власти, но и создал вокруг себя окружение из числа живых легенд, а для этого потребовалось лишь переписать несколько судеб…
            Так Делин из безыдейной и беспринципной девушки стала той, кто боролся за истинную Церковь. Так трус-Ронове, который сначала был другом перебежчикам, а потом, прометавшись в попытке выгадать своё положение на более удобное, стоял теперь тут же, присягнув Рене, и охотился также за Абрахамом, которого когда-то крепко уважал; за Базиром, с которым когда-то был дружен; и за Стефанией, в которую когда-то был влюблён.
            И Константин увидел Ронове. Увидел бледное лицо, любимое когда-то всеми в Церкви, обожаемое женщинами, но теперь изменившееся. Словно вся радость и вся сила оставили его, превратили в нечто слабое, в тень самого себя.
–Во имя Креста и Пламени, что посланы небом... – тон Рене сделался торжественным. Он давно ждал этой минуты, предвещал её наступление и вот оно – происходит!
            Константин глубоко вздохнул, сжал зубы, чтобы не выдать крика.
–Во имя всех светлых идей, во имя благословения и бога нашего…
            Константина грубо опустили на колени. И случилось чудо – он всё-таки оглох и ему удалось не расслышать и без того уже известный приговор. Но не слышать – это всё-таки дар, глухота спасла его от позорного падения без чувств или от содрогания и снисхождения к мольбе и рыданиям.
            А затем наступило ничто.
            Рене смотрел, словно боясь пропустить каждое мгновение от последних, что были отпущены Константину. Медленно поднимался меч над шеей человека, что так долго лгал церковникам, и также медленно опускался на шею, примериваясь…
            Взмах был ярким и страшным. А затем удар. И вот – конец. Тело заваливается, лишённое опоры, лишённое жизни, гаснет суть, стекленеют глаза отрубленной головы.
            И толпа – та самая толпа, над которой властвует теперь Рене, взрывается оглушительным грохотом, ликуя, аплодируя, смеясь, соревнуясь в подобострастных выкриках, ибо знает каждый, что все смотрят за всеми.
–Так будет с каждым врагом! – вещал Рене, принимая отрубленную и разом изменившуюся голову Константина. – С каждым, кто посмеет отступить от святой войны. С каждым, кто посмеет предать крест и священное пламя небесное!
            Толпа ревела. Толпа бесновалась. Толпа знает, что в одном потоке не страшно ничего.
–И начнём мы с известных врагов! – Рене легко владеет толпой. Какой-то дух ораторства оживает в нём с каждым днем, и теперь этот вечный офицер уже едва ли напоминает себя прежнего. – С тех, кого наша Святая Церковь прощала долгие годы! С тех, с кем мирилась долгие годы, надеясь на исправление нечистых! Но все мы знаем, что исправить способен лишь Господь, а мы не в силах. Мы можем и должны лишь изгнать на суд его всех, кого только сможем достать… целители, маги, ведьмы, оборотни, русалки, домовые, дриады…вся эта погонь, заселяющая землю и отравляющая покой людей – все они наши враги!
            Рене дал мгновение, чтобы пик обожания толпой его одного разлился в воздухе. Вот он – воитель за веру! За крест и пламя! Вот тот, кто не позволит больше течь войне долго и нудно, кто встряхнёт ряды и кто не пожалеет даже ближнего, если ближний сделает неверный выбор.
–Мы начнём с таких как Абрахам… – промолвил Рене холодно.
            Абрахама знают все. Он маг, который однажды предал магию, а теперь предал ещё и церковь. Маг, пошедший вместе с Рене, убравшийся от суда Константина, ложного, конечно, суда, но он маг – и этот суд всё равно должен состояться. А Рене точно знал – все ненавидят Абрахама, боятся и презирают его, просто долгое время не было никакой возможности продемонстрировать это открыто, а теперь она есть.
–И со Стефании – блудной девки, что долгие годы жила змеёй в самом сердце Церкви Животворящего Креста, и как только подвернулась возможность, бежала вместе со своим пособником Абрахамом!
            И неважно, никому уже неважно, что Стефания долгие годы не знала о магии в себе, не знала о родителях, что были магами, и не знала ничего. неважно, что она пошла с Рене когда-то, что об этом позаботился Абрахам, предчувствовавший, что иначе её раскроют…
            Правда не имеет смысла, если она невыгодна. А эта правда невыгодна. Гораздо проще охотиться за лживой девкой из породы ведьм, чем за растерянной, открывшей в себе чудовищный яд девицей.
            Среди присутствующих Рене знает правду. Но он научился её перекраивать. Делин тоже знает частично, но она всегда жила в тени ото всех, даже в тени почти такой же блеклой Стефании, и ей невыгодно заступаться за неё. Ронове тоже знает правду, и он даже вскидывает голову в бешенстве, чтобы заступиться, но встречает насмешливый взгляд Рене и опускает голову.
            О себе позаботиться всегда важнее.
            А больше правду никто и не знает. И Рене может преподносить факты так, как хочет этого он.
–И Базира, предателя, переметнувшегося на сторону мерзавцев! – Рене почти жаль Базира, тот не был каким-то грубым или дураком, не был трусом, но он выбрал неверную сторону. – Всех их ждёт такая же участь!
            И Рене снова поднял высоко уродливую отрубленную голову Константина, в которой уже не было и признака от прежнего лица церковника. Что-то чужое, мерзкое, словно жёлтая маска… а ведь прошло всего минут десять от смерти.
            Неужели смерть так быстро искажает? Рене всегда интересовался механизмом смерти, но никогда не был так близко к ней. Так близко и так долго не властвовал над телом.
–Лучшие охотники, – воззвал Рене, передавая теряющую вид голову в чьи-то услужливые руки, которых вокруг в последнее время было много, – ступайте по лесам и деревням, по городам и полям, ищите наших врагов и каждого, кого найдёте – убивайте именем Креста! и того, кто привезёт мне головы Абрахама, Стефании и Базира, я награжу щедростью и осыплю славою! Тот откроет новую главу в войне…
            И снова ликование. И снова привычный шум.
–Их видели в Крушеваце, – продолжил Рене уже тише, чтобы услышали те, кто был ближе. Делин даже подобралась от такого сообщения. Конечно, ей нравилось внимание и нравилось демонстрировать свою значимость, но одно дело – показывать свой статус среди церковников, а другое – вдогонку за двумя магами отправляться! Да, Стефания ещё слабо умеет что-то, но тоже, знаете ли, не шутка!
            Но Делин подобралась, мол, я готова! Отправьте меня, дайте мне возглавить отряды!
            И тут произошло непредвиденное.
            Можно быть трусом всю жизнь, но в один момент допустить к себе храбрость, а можно наоборот – всегда быть храбрым и струсить в какой-то роковой раз. Можно менять и сочетать в себе это, а можно поддаться течению и идти по жизни так, как ведут силы.
            Ронове был храбрым в Церкви Животворящего Креста, был трусливым, когда узнал о Стефании, о ё силе и бежал от своих сторонников. Потом был храбрым, когда захотел вернуться и убил ради собственной жизни одного из церковников. Затем стал труслив, когда столкнулся с Владом, и когда тот предложил выпустить всех из своих владений до Церкви Святого Сердца в обмен на Стефанию. Ронове был труслив тогда, да. Он не заступился за неё и ушёл. А потом снова струсил, когда Рене объявил себя главою церковной войны и повелел охотиться за прежними своими соратниками.
            И вот теперь…
–Разрешите мне возглавить охоту, – промолвил Ронове и глаза Делин блеснули одновременно разочарованием и радостью.
            Разочарование относилось к той славе, что была ближе в эту минуту к Ронове, а не к Делин, а радость к тому, что не придётся лезть в драку первой. Да ещё какую драку! Вряд ли Абрахам стал добрее или растерял магию.
            Рене даже растерялся на мгновение. Ронове уже давно был покорен и тих, и тут…такая инициативность! Пусть другие тоже могут добраться до Абрахама, Стефании и Базира – само предложение, поступившее от Ронове, когда, казалось, уже нет смысла ждать его, это интересно и любопытно.
–Хочешь прибиться к своей любовнице? – Делин сообразила, что если она не будет сопротивляться предложению Ронове, то тогда Рене заподозрит в ней недостаточное рвение.
            Но надо было не перегнуть палку, чтобы Рене не отказался от предложения Ронове. Тонкая грань!
–Она не была моей любовницей…– возразил Ронове спокойно, при этом он даже не взглянул на Делин. Он точно знал, что Рене сам недолюбливает эту выскочку и, глядя в глаза Рене, поддерживал его в этом, располагая к себе.
–Почему? – прямо спросил Рене.
            Он был удивлён. Кругом было ликование, к нему хотели подойти церковники, но видели, что Рене занят и не приближались, сохраняя почётную дистанцию.
            Ронове знал, что придётся отвечать на этот вопрос. Проблема была в том, что он и себе не мог ответить, просто знал – это его последний шанс на то, чтобы выйти на верную сторону. Если повезёт, Ронове отыщет своих недавних друзей, спросит их обо всём сам, и тогда…
            И тогда?!
            Конечно, есть десяток вариантов: они не станут с ним говорить, они его убьют ещё на подходе, он их не найдёт, они ему соврут…
            Но попытаться можно?
–Ты мне не веришь, – ответил Ронове, сообразив как нужно отвечать, – думаешь, что я трус. А я не трус. Я был ведущим охотником Церкви Животворящего Креста. Я  ненавижу магию и всех, кто с нею связан и я докажу тебе это, когда привезу тебе головы наших врагов.
–Гладко стелет! – заметила Делин с недовольством. Ронове она не верила ни мгновение.
–Молчи! – велел Рене. – Да… Ронове, ты прав, я тебе не верю. И сейчас не думаю, что это разумно – отпускать тебя за ними.
–Я хочу доказать свою верность.
            Рене задумался. Он был человеком умным, но падким на лесть. Сейчас ему представлялось ясно, как Ронове действительно убивает Абрахама и Стефанию, как везёт их головы к нему, чтобы только заслужить его, Рене, доверие.
–К тому же, они могут захотеть со мной поговорить. Любой другой церковник будет под подозрением, а я… – Ронове развёл руками. – Ну это я.
            Рене кивнул:
–Ты прав и в этом. Что ж, я передумал. Ты возглавишь охоту на Абрахама, Стефанию и Базира. Если у тебя всё получится, ты станешь первым моим помощником, преемником и заместителем. Если нет – то все то, что случилось с Константином, станет для тебя несбыточной мечтой. Ясно?
            Ронове выдержал его взгляд и Рене отпустил его. Делин всю эту сцену выдержала в стойком молчании, но стоило Ронове удалиться, как она не выдержала и бросилась к Рене:
–Неужели ты поверил ему? Они его сманят! Они…
–Вот именно поэтому ты поедешь за ним. Тайно, – прервал Рене, выдираясь с отвращением от липких рук своей же легенды.
            Делин так и осталась стоять поражённая, а к Рене уже подходили всё новые и новые церковники, желая получить от него напутствие и заверить его в том, что война будет выиграна, и всё магическое отродье уйдёт в ничто.
            Рене принимал все эти слова как должное, милостиво кивал и обнимал, подавал руки и пожимал поданные ему… он отлично вжился в свою новую роль, и ни о чём не жалел.
            Ронове же не терял времени даром. Он быстро скользнул к себе, переоделся в походный плащ и уже через четверть часа вскочил в седло легкогруженого коня. До Крушеваца по его прикидкам было дня четыре-пять, если ехать верхом без лишних остановок и привалов. Это долго и изматывающее, не говоря уже о том, что и в самом Крушеваце придётся очень постараться, чтобы обнаружить троицу своих недавних соратников, из которых двое – маги.
            Но нужно ехать. Ронове отправился в путь, не представляя, что его ждёт и ждёт ли вообще его что-нибудь. Но это был единственный шанс ему, и он схватился за него, и выбрал дорогу…
            Пока одни казнили своего недавнего лидера, а другие выторговывали себе право на новый выбор, Стефания нагнала Абрахама, не задумываясь даже о том, каким именно чудом она умудрилась найти мага в плетениях древнего города. Она и город-то толком не знала, но почему-то бежала по его проулкам, закоулкам и улочкам с необычайной уверенностью, точно местная и Базир старался не отставать. Это было трудновато.
            В отличие от Стефании, Базир заметил, что она ведёт себя уверенно и бежит к Абрахаму так, будто знает дорогу, но не подал голоса, рассудив, что в жизни бывают и более странные события. В конце концов, это всё магия! – и этого Базиру хватало.
            Наконец Стефания свернула в очередной раз налево и оказалась перед Абрахамом, который, надо сказать, тоже ни разу не удивился, увидев её перед собою.
            Базир догнал и выдохнул. Пробежка далась ему тяжеловато, он задохнулся от бешеного темпа более молодой Стефании.
–Где мы? – спросила Стефания, очнувшись. – Ой…
            Базир тоже огляделся. Это было похоже на начало сточных канав. Повсюду были тяжёлые люки и рытвины. А ещё на каменных стенах блестела вода…да и запах стоял очень соответствующий.
–Я здесь, – заметил Абрахам спокойно, – ты какого чёрта здесь делаешь?
–Я не…я не знаю, – призналась Стефания. – Я просто захотела тебя найти и побежала.
            Абрахам закатил глаза:
–Боле-езная!
            Стефания смутилась. Она начинала соображать и всё больше понимала, что со стороны выглядит дурой.
            Но Базир заступился за неё:
–Мы видели одного странного человека!
–А я вижу двоих, – пожал плечами Абрахам, – вернее, одного странного человека и одну дуру, но я не бегаю по улицам тихого города.
–Нет, – Стефания встряхнулась, – я…то есть мы, но нет…больше я.
–Объясни нормально, – посоветовал Абрахам, – иначе я тебя в этом месте оставлю на века.
            Стефания дёрнулась, но усилием воли заставила себя оставаться храброй и сказала:
–Вильгельм передаёт тебе привет.
            Вот теперь на лицо Абрахама было приятно посмотреть. Всегда интересно наблюдать за тем, как человек, знающий всё о какой-то области, вдруг цепенеет, поймав себя на какой-то грубой и глупой ошибке.
            Абрахам сначала оцепенел, затем по лицу его пошли красные пятна, потом лицо его выбелилось…
–Что? – хрипло переспросил Абрахам. Сейчас в его тоне не было привычного снисходительного тона, какой бывает в те моменты, когда приходится объяснять элементарные вещи.
            Стефания одним духом выпалила всё и про то, как заметила Вильгельма и про то, как нарочно задела Базира, и про краткую беседу, и покаялась:
–Дура я, дура! И тебя выдала и сама рискнула.
            Но Абрахам молчал. Он не отреагировал ни на слова Стефании о покаянии, ни, казалось, на её историю. Он молчал, и это молчание пугало куда сильнее, чем самый громкий крик.
–Абрахам…– Позвала вконец напуганная Стефания, и он внезапно ожил и велел:
–Уходим! Быстро!
            Базир заметил Вильгельма раньше Стефании. Он услышал шаги – размеренные, тихие шаги, обернулся и увидел выходящего из-за угла улыбающегося путника. Знакомого путника.
            Стефания сжала кулаки, готовая к драке, если придётся биться. Но Вильгельм не выказывал никакого агрессивного настроя. Вынырнув из-за поворота, он остановился и смиренно ждал.
            Чего-то? Кого-то?
            Абрахам не медлил. Он, не примериваясь в силе, швырнул перед собой сгусток силы, и пространство раздвинулось, раскрывая чёрный провал. Абрахам схватил Стефанию  за руку, Базир переместился к порталу сам, не сводя взгляда с Вильгельма…
            Вильгельм ничего не делал. Улыбался и смотрел за тем, как троица исчезает в портале. Абрахам, не размениваясь на любезности, просто спихнул двух своих соратников в провал и оглянулся на Вильгельма уже из закрывающейся дыры.
–До встречи! – ответствовал ему Вильгельм и услужливо помахал рукой как старому знакомому.
4.
            Едва Стефания вывалилась из портала и почувствовала под собою твёрдую землю, как сразу же напустилась на Абрахама. Вообще она никогда не была расположена к истерикам и уж тем более по отношению к тому, кто много старше и сильнее её. Но в этот раз она позволила себе немыслимое и закричала на Абрахама:
–Кто это? Кто это был? Скажи! Кто он? Ты же его узнал! И это тот, что передал тебе…
            На Абрахама эти выпады, однако, не произвели никакого впечатления. Именно поэтому он спокойно пресёк бурю имени Стефании, рявкнув:
–Во-первых, не ори! Во-вторых, угомонись.
            Стефания покорилась. Да и сложно было не покориться тону Абрахама.
–Где мы? – спросил Базир. ему тоже было интересно узнать про того человека, что ввёл Абрахама в такое состояние, но он понимал, что пока ситуацию надо сгладить и начать с выяснения малого.
            Стефания, услышав вопрос Базира, спохватилась и торопливо огляделась. Это было похоже на какой-то участок леса, и, судя по редким деревьям и большому количеству мелким кустарников и травы – часть леса вела либо к выходу, либо к опушке. Откуда-то тянуло сыростью и лёгкой прохладой, Стефанию прохватил ветер, но она лишь едва заметно поёжилась, подумала, что, должно быть, в этой местности прошёл недавно дождь, но трава была сухая и земля тоже.
–Здесь недалеко ручей, – объяснил Абрахам, то ли прочтя, то ли просто угадав её мысли, – мелкий, но быстрый и чистый. Он протекает здесь уже не первую сотню лет, но едва ли остаётся замеченным. Ему нужно протечь в сторону склона, чтобы впасть в большую реку, а та уже впадёт в Мораву…
            Абрахам осёкся, усмехнулся:
–Это не случайное место.
–Но от кого мы убегали? – спросила Стефания, стараясь держаться мягче. Её распирало от любопытства. – Ты ведь его знаешь?
–Конечно, – буркнул Абрахам и снизошёл до более развёрнутого ответа. – Это Вильгельм. Он был магом когда-то…
–Как ты? – не подумав, брякнул Базир, и тут же получил локтем в бок от Стефании и охнул, но не возмутился, признавая её право на нанесение такого отрезвляющего удара. – Я не это хотел сказать!
–Как я, – холодно отозвался Абрахам, глядя в упор на Базира. – Болезная, он верно заметил.
–Ты сделал много для людей! Для креста! – возразила Стефания, – у Базира не было права…
–Вильгельм был магом. Моим соучеником в Цитадели, – Абрахам снова прервал Стефанию, не позволяя ей разойтись тирадой. – С первого дня он начал спорить с нашими наставниками, делать замечания и был весьма и весьма высокомерен. Он спрашивал о сути войны креста и магии, спрашивал о разнице, называл меж нами сходства.
            Абрахам на мгновение оказался в той самой первой классной комнате Магической Цитадели, которой предстояло на долгие годы стать обителью для Абрахама – сначала как для ученика, который будет назначен жертвой травли любимцев цитадели, затем цепным псом магического совета и после этого предателем. А ныне выходит и двойным предателем.
            Но тогда, в первый раз оказавшись в стенах класса, Абрахам был счастлив. Блестящее будущее вырастало перед его мысленным взором, приоткрыв рот от волнения, он слушал тогда горячую речь Наставника, речь о борьбе с возомнившими о себе церковниками, о праведности и силе магии, и тут…
            И тут в дело вмешался нагловатого вида юнец, тот самый Вильгельм! Он сказал, что если магия хочет защитить людей, то тогда следует позволить людям увидеть истинные лица церковников и тогда сами люди истребят людей. А дальше, с течением лет, речи Вильгельма становились опаснее. В конце концов, он сравнил Писание с высшими Книгами Магии, Цитадель с Церковью, а апостолов с легендами магического мира и вывел формулу, из которой следовало, что чудеса, которым поклоняются церковники и есть та сама магия, а магия, которую исповедует цитадель, и есть та самая религия.
            Как его не убили? Почему ограничивались бесконечной чередой наказаний для него?
–Всё закончилось тем, – продолжил Абрахам, вернувшись из своей памяти, – что он стал нежелательной особой для Цитадели и всего магического братства. Его называли смутьяном и это, замечу, при том, что у него были отличные способности. Да, он всех достал своим отступничеством, но  он оставался сильным. И не присоединился к войне. А позже я узнал, что разочаровавшись в магии, а затем в кресте, Вильгельм избрал себе нового бога и стал служить золоту.
–А? – Стефания растерялась. Она видела за свою недолгую жизнь фанатиков (к их числу принадлежал тот же Абрахам), и трусов (как несчастная её первая влюблённость в Ронове), и храбрецов (Базир), и серость (Делин), и даже жестокость (Рене). Но никто из них не служил золоту. Они служили сами себе или своей стороне, они служили власти или своему страху. Но золоту?..
–Буквально или фигурально? – уточнил Базир, слегка смутившись.
–Он стал наёмником, – пояснил Абрахам. – За определённую цену оказывал услуги…
–Какие? – не поняла Стефания.
            Базир смотрел на мир чуть иначе и потому одновременно с нею спросил:
–Кому?
–Всякие и всем, – отозвался Абрахам. – Привороты, убийства, шпионаж, подкуп, целительство, травля плода, избавление от бастардов…с любой проблемой Вильгельм, как я знаю, справлялся. Путешествовал по миру и брал заказы, чем дороже, тем лучше. Служил и магам, и церковникам, и людям, что далеки от наших войн.
–А так бывает? – Стефания представить себе не могла, как это жить и работать со всеми? Впрочем, до недавнего времени она полагала и вовсе абсолютную однозначность в своей жизни: на стороне церковников, против магии. И теперь? За нею охотятся, сама она, как оказалось, в крови несёт магию, а церковники погрязли в борьбе за власть?! Замечательный расклад, но лучше была бы однозначность.
–Его появление не было случайным, – Абрахам не ответил на вопрос Стефании, сочтя ответ очевидным. Да так оно и было! Если ты не знаешь, что это есть, поверь тем, кто может знать наверняка.
–А может было? – Базир попытался пошутить. Вышло кисло.
–Ему заплатили за нас, – Абрахам заметно мрачнел с каждой секундой. – Кто-то, кто очень богат и очень хочет до нас добраться.
–А здесь он нас не найдёт? – спросила Стефания, чувствуя, как в груди снова поднимает змеиную голову страх. Она сама разговаривала с Вильгельмом, но теперь, когда она узнала правду о нём, то ей стало по-настоящему страшно. Для неё человек (или маг!), работающий за золото – человек много худший, чем фанатик.
–Найдёт, – заверил Абрахам, – обязательно найдёт. Но здесь не случайное место нашего убежища. Нам нужно пройти немного до воды.
–А там что? – Базир был абсолютно несчастен. Чем дальше сплеталась вокруг него история, тем хуже он себя чувствовал. Среди магов – начинающих и уже матёрых, и всяких вампиров ему не было места.
–А там…вода, – Абрахам усмехнулся, и, не дожидаясь пока его снова прервут, повернулся и пошёл на сырость и прохладу.
            Ему не надо было даже оборачиваться назад, чтобы проверить – следуют ли за ним его путники, шелест травы и тихое движение ткани прекрасно ответило на этот вопрос.
            Идти оказалось недолго. Почва заметно увлажнилась довольно скоро и буквально через каких-то четверть часа троица вышла к журчанию ручейка.
            Ручеёк был действительно мелким. Он прорезал эту часть леса в небольшой низине, вымытый, очевидно, за те самые сотни лет всерьёз никем не замеченного течения, про которые говорил Абрахам. но ручеёк, несмотря на малую ширину – всего метра два, два с половиной – был быстрым. Именно эта скорость и создавала ту сырость, которую сразу же ощутила Стефания.
–Красиво, – осторожно сказала Стефания, не представляющая, почему Абрахам привёл их сюда.
–Знаю, – ответил тот, приблизился к ручью и сошёл в низину. В размытой земле ещё оставался небольшой островок, на котором можно было стоять, не касаясь реки. И Абрахам осторожно опустился на колени, протянул руку к воде…
            Базир и Стефания наблюдали в молчании. К своеобразию Абрахама они привыкли и понимали, что лучший ответ – это тот, что они наблюдают сами.
–Покажи мне, где сейчас Вильгельм, – обратился Абрахам к воде и коснулся ладонью воды.
            Под изумлёнными взглядами Стефании и Базира вода вдруг успокоилась и застыла в своём движении, образовав спокойную водную гладь, в которой проявилось хорошо знакомое уже лицо Вильгельма!
            Стефания вскрикнула, но на это никто не обратил внимания. Между тем, за спиной Вильгельма вырастали очертания улиц Крушеваца. Сам Вильгельм же смотрел то влево, то вправо, то вверх. То вниз, словно хотел кого-то найти, что-то обнаружить…
            И тут взгляд его сфокусировался на Абрахаме и выглядывающим из-за его спины Стефании и Базиру.
–Что тебе нужно? – спросил Абрахам, ничуть не удивившись. Он не отнимал руки от водной глади, удерживая связь.
–Это же…– простонал Базир, но Стефания перехватила его готовый сорваться вопрос, впившись ему в руку ногтями.
            Вильгельм чуть вытянул шею, чтобы разглядеть Стефанию и Базира, затем снова обратил взор к Абрахаму и…ответил. Вода принесла его ответ – простой, издевательский и всё-таки точный:
–Вы.
–Кто тебе платит? – уточнил Абрахам.
            Губы Вильгельма исказила усмешка:
–Все. Одни хотят вашей смерти, другие вашего падения, третьи ни того ни другого.
–Исчерпывающе! – обозлился Базир, наплевав на предосторожности и ногти Стефании. – Что ты-то от нас хочешь?
–Базир! – окрикнула Стефания, пытаясь оттащить Базира от воды, от взгляда Вильгельма, который, разумеется, уже наблюдал эту сцену с видимым удовольствием.
–Вы можете идти, – промолвил Вильгельм с лёгкой улыбкой, – на вас моя охота не распространяется. Мне нужны эти…эти двое.
            Базир сник. Странное чувство вдруг завладело им. Он снова ощутил себя слабым, ничтожным и лишним для Абрахама и Стефании. Впрочем, к Абрахаму претензий нет – ему лишние все. Но Стефания? ещё недавно они были дружны, и Базир даже рисковал собою для неё, и упросил Абрахама дать ей шанс, когда, казалось, всё было кончено, и Абрахам возомнил, что Стефания на стороне вампира Влада.
            Так что теперь? Она какая-то чужая и неприятная, какая-то изменившаяся и от этого ещё большим издевательством кажутся слова Вильгельма, подводя Базира к обидной мысли: за ним даже не охотятся.
            Конечно, он всего лишь человек, попавший в переплёт! Это не Абрахам, известный на весь мир магического братства и церковников, совершивший предательство; и не Стефания, которая долго была не на своём месте и даже не подозревала о магии в себе. Это на них двоих повесили смерть Влада и убийство Ленуты, а Базир тут не при деле. Базира не помнят.
            Радоваться бы этому? да, с точки зрения разума. Но почему так досадно? Почему так обидно?
–Не вмешивайся! – предостерёг Абрахам, – нам нечего терять. Ты всё равно не знаешь всего, что открылось нам.
–Про подлость Церкви и Цитадели? – уточнил Вильгельм. – Все они, между нами говоря, мерзавцы!
–Не вмешивайся…– прорычал Абрахам и потянул ладонь из воды, желая, чтобы последнее слово осталось за ним, но что-то пошло не так.
            Вильгельм протянул руку со своей стороны, и на глазах оцепеневшей от ужаса Стефании и всё ещё задетого обидой Базира из воды поднялась рука, принадлежавшая Вильгельму. Вильгельм схватил пальцы Абрахама и потянул к себе, Абрахам с бранью оттолкнул руку Вильгельма, и связь пропала, водная гладь сменилась прежним своим течением, но только на мгновение.
            А уже в следующее вода мстила. Вся та сила, которую сдерживал Абрахам, крутанулась, словно подгоняемая чьей-то плетью и обрушилась на вымытый земляной островок в низине. Абрахам не стоял на ногах и вода легко подхватила его.
–Нет! – закричала Стефания  и мгновенно сама спрыгнула в низину, слабо соображая, чем конкретно можно помочь в ситуации. До Абрахама было уже далеко. Он отчаянно хватался за воду, а та вела его, вернее – несла, каждую секунду готовая вышвырнуть на берег мокрого, злого и бранящегося Абрахама.
            Вода подхватила и Стефанию. Она оказалась ледяной, и Стефания захлебнулась водою и криком, протянула руку к Абрахаму, пытаясь его схватить, но только схватилась за какую-то ветку, но и ветку вода выбила из её пальцев и Стефания почувствовала, что не может нащупать дна. Её голова каким-то зловещим решением ручейка оказалась под водою, и паника подступила к горлу и невольно она дёрнулась, пуская в себя эту воду…
            Всё кончилось быстро. Ослепшую от воды, которая почему-то больно щипала глаза, Стефанию выволокли на землю и она, кашляя и отплёвываясь так, что даже в желудке было больно, стояла теперь на четвереньках, не думая ни о чём.
            Только бы выжить. Только бы спала эта дурнота. Наконец, её вывернуло от воды, во рту защипало и носу стало легче дышать. Ещё через пару минут Стефания жадно хватанула ртом воздух и легла на живот в землю и траву.
            Земля и трава пачкали одежду, руки и лицо, но что это значило с возможностью оказаться на суше? Пустяк!
            Через несколько минут Стефания почувствовала дискомфорт от своего положения и села, промаргиваясь.
–Нормально? – с тревогой спросил Базир, глядя на неё.
            Стефания помедлила. Она оценила жжение в горле и пощипывание в носу, лёгкое головокружение и боль в бедном своём желудке, увидела шумно дышащего, но живого и кажется невредимого Абрахама и кивнула – жить можно.
–Хвала свету! – Базир улыбнулся с облегчением. Он тоже был весь промокший, но в отличие от Стефании и Базира победил воду. Стефания вовсе не умела плавать. А Абрахам просто не успел среагировать…
–Ненавижу этот край…– хрипло промолвил Абрахам, что, видимо, означало на его языке «спасибо».
–Надо обсохнуть, – заметил Базир, – нас всех хоть выжимай.
–Нет! – здесь Абрахам был категоричен. Он рывком встал на ноги, его слегка ещё пошатывало, по всей его одежде, лицу и волосам капала вода, – нам надо идти.
–Куда? – спросил Базир.
            Абрахам провёл ладонью по своей одежде. Она не перестала быть мокрой, но, по меньшей мере, с неё теперь не текло. Затем проделал то же с Базиром. Базир смешно ойкнул и зажмурился, немного испугавшись магии.
–Болезная? – позвал Абрахам и Стефания тяжело поднялась. После манипуляций Абрахама одежда явно стала суше, но она уже настолько промочила тело, что тепла это не принесло и у Стефании зубы застучали от холода.
            Абрахам встретил этот стук своим выводом:
–Неженка!
            И Базир не сделал попытки заступиться или как-то обелить Стефанию. Странная усталость и досада оказались в нём неожиданно сильнее. Да Стефания, похоже, и не нуждалась в заступничестве.
–Мы пойдём к склону, – объяснил Абрахам, указав направление, – у истока этого дьявольского ручейка есть деревня. Там наберём припасов, а заодно и покараем одну ворожею.
–Ч…что за ворожее-ея? – у Стефании зуб на зуб не попадал от холода, но она попыталась быть собранной.
–Мне доносили, – объявил Абрахам, уже выбирая поудобнее место для шага, – что это очередная вершительница судеб. Ведьмовская порода. Только на этот раз не будет собирать народ – мы скрываемся, нам шум ни к чему. Покараем по-тихому. Ну? Вперёд!
            В попытке разогнать собственное плохое настроение и странные, едкие и досадные мысли, Базир попытался в пути заговорить со Стефанией, но ту клонило в сон после пережитого, и она отвечала неохотно и лениво. Ей было лучше молчать, и Базир отстал.
            Вместо этого он попытался завести разговор с Абрахамом и спросил подробнее о ручейке, в котором промокла троица. Абрахам оказался словоохотливее и сказал:
–У магов есть свои каналы связи. Мне повезло, что я верно предположил, что Вильгельм ещё в Крушеваце.
–А он знает, где мы?
–Может быть, – с неохотой признал Абрахам. – В этом лесу мне известны два ручья с такой возможностью. Если повезёт, он проверит сначала тот.
–А если нет? явится?
            Абрахам промолчал. Его самого разбирали невесёлые мысли.
–Но нас же трое! – не понимал Вильгельм. – Неужели мы не можем втроём одолеть его одного?
–Мерзавец умён, – процедил Абрахам, делая широкие шаги, – он может быть и не один. К тому же, Болезная как маг слаба. Ты человек. а я… это не та ситуация, когда я могу поставить хотя бы пятьдесят на пятьдесят. Это скорее из разряда сорок на шестьдесят, и это уже повод уклоняться от драки. Он подлец  и кроме магического оружия владеет ещё и человеческим.
–Странный…– подвёл итог Вильгельм.
–Беспринципная сволочь! – возразил Абрахам, ускоряя шаги.
            По склону спустились уже к сумеркам. Ночь подступала, готовясь поглотить темнотою небо. Деревня завершала свои рабочие дела, пересмеивались жители, скрипели ворота, затворяли загоны для скота, где-то поскуливала собака…
–Дождёмся ночи, – промолвил Абрахам, когда троица достигла околицы и затаилась в ближайших кустах. – И на дело.
            Стефания повалилась в кусты, одежда её ещё была влажной от попадания в ручей, но хотя бы прошёл озноб, смирилось тело. Базир скользнул в кустарники и все трое принялись наблюдать и ждать глубокой темноты.
            Перед троицей виднелся где-то десяток домов, не больше. Все маленькие и одноэтажные. Чуть дальше, правда, чернело что-то высокое, но это, скорее всего, было нежилое помещение. С виду деревня как деревня, жители ходят туда-сюда, беседуют о том, что у какого-то Петара чёрт все сети порезал, что Василики и Радко дочь прядёт лучше и быстрее матери, что какая-то Богна сломала Марну нос за то, что баловать посмел…
            Словом. Весь тот обыденный скопленный за день шум ни о чём, из разговоров ни о чём и бесед о пустом, но важном для этой деревни. Это для троицы, ждавшей темноты, все сети, Богны, Радки и Петары были чужими, а для жителей этой деревни кем-то близкими и родными.
            Наконец, затихло. Темнота легла на дома и дворы, позволяя жителям погрузиться в короткий сон, перед новым трудовым днём.
            Абрахам сделал знак и первым вылез из кустарников…
            Ни одна собака не завыла и не тявкнула, пока троица шла по деревне, высвеченная лишь как три тени в жутковато-холодном свете луны. Три тени, среди которых запах человеческий, но и ещё чужой. Боятся собаки магов. Молчат.
            Двор ворожеи отыскали быстро. Там не было пса, зато можно было увидеть несколько блеснувших желтоватыми глазами кошек – верные спутницы магии.
            Абрахам подошёл к дверям, взошёл на две ступеньки и тихо постучал. Дверь отворилась мгновенно. На пороге появилась женщина, закутанная в несколько платков. Лица её разглядеть было нельзя.
–Вы кто? – спросила она.
–За помощью…– хрипло ответил Абрахам. – К вам же?
–Я беру плату! – ворожея повела рукою, простирая её к небу, – того требует сила.
            Этим она подтвердила догадку о своей сути, раскрылась, прогорев на жадности.
–Договоримся! – заверил Абрахам и легко толкнул ворожею в глубину её же дома. Стефания и Базир влетели внутрь мгновенно, заперли за собою дверь, а Базир нащупал свечу и зажёг её.
            Ворожея оказалась обыкновенного вида. Женщина как женщина. Ну чуть лохмата, с зелеными глазами, напугана (а кто бы не был напуган в её положении?).
            Да и за спиною её привычно открывалась картина преступлений: сушёные пучки трав, булькающий котелок с какой-то вонючей жижей, кот, потёршийся о ноги Стефании (признал, зараза!), да флакончики, служащие для перелива зелий.
–Вы кто? – спросила ворожея. – У меня денег нет!
            Она быстро переводила взгляд с одного на другого и третью. Она не могла понять – почему и зачем пожаловали к ней эти люди?
–Колдуешь? – спросил Абрахам с нехорошей улыбкой.
–Вы кто? – повторила ворожея уже громче. Страх давал ей силы.
–Кара, – отозвался Абрахам. – Ну? Сама покаешься или помочь?
            Ворожея гордо дёрнула плечом и велела:
–Судить меня у вас нет права! Вон! Или я буду кричать!
            Кричать ей, конечно, никто не позволил. Абрахам без всяких церемоний снова толкнул ворожею,  и та упала на пол, попыталась вскочить, но Стефания предупредила:
–Лучше лежи.
–Вы не церковники! – ворожея ликовала. – Вы что? Грабите? Убиваете? У меня ниче…аа-а!
            Стефания ударила её. Несильно – в этом Стефания могла поклясться. Так, чтобы напомнить, что лучше не злить трёх людей, ворвавшихся к тебе ночью.
–Чем живёшь, хозяйка? – ласково спросил Абрахам, разворачивая колченогую табуретку так, чтобы сидеть ближе к поверженной ворожее.
            Ворожея с ненавистью сплюнула на пол и вдруг улыбнулась криво и жутко:
–Живу понемногу! Перехватываю от доброты селян.
–Кому корову подтравишь, кому плод? – подсказал Абрахам. Он оставался ласков, и от этого было страшно. – Отвечай!
–Коров не трогаю, люблю зверей-то, – ворожея не пыталась отпираться, видимо, поняла или почуяла, что как минимум в Абрахаме есть сила, превосходящая её во много раз, – а бывает, что деваха заглянет, на милого захочет своё клеймо поставить…да как откажешь?
–Помогаешь, значит? – подмигнул Абрахам.
            Базир держался молчанием. Ворожея вызывала у него стойкое отвращение. Да и вся ситуация, его собственное присутствие тоже.
–Помогаю! – согласилась ворожея с вызовом. – Есть деваха у нас, Богна. Красивая, но характер несладкий. Мамка её приходила, в ноги падала, просила с девки упрямство свести, сулила серебро и посуду.
–Это та самая Богна, что Марну нос сломала? – уточнил Базир, вспомнив обрывки бесед в тот час, когда темнота ещё им не покровительствовала.
            Ворожея ухмыльнулась:
–Она.
–Что ж не помогла-то? – спросил Абрахам.
–А не умею…– развела руками ворожея и вдруг захохотала, обнажая даже в неровном свете свечи гниль некоторых зубов. – Неумелая я!  Я по зельям, по приворотам, да по плоду…как кто затяжелеет, так ко мне идёт. А спесь с девки сбить не могу!
            Стефания глянула на Абрахама, спрашивая его разрешения. Маг кивнул и она отвесила звонкую оплеуху ворожее. Та смеяться перестала и мотнула головою. затем зло сказала, глядя на Стефанию:
–Злое задумаешь, девка! Напрасно погибнешь и других погубишь!
            На этот раз Стефания не спрашивала разрешения и отвесила ей оплеуху уже без согласования. Затем поднялась:
–Ты – преступная тварь! Отравительница и ворожея. Ты заслуживаешь смерти.
–Ой ли? – захохотала ворожея, не делая попытки освободиться или воспротивиться. Она отчаянно веселилась, глядя то на одного, то на другого, то на третью. Её что-то забавляло, и это совсем не нравилось Абрахаму, знавшему, что ворожеи способны видеть недалёкое будущее и ещё это странное предсказание для Стефании?
            Сама Стефания может пропускать мимо ушей, но Абрахам-то слышал!
–Заткни пасть! – посоветовала Стефания, – или я…
–Молчу-молчу! – ворожея замахала руками. Весёлость или даже глумливость не пропали. Но она примолкла, на этом уже спасибо.
            Абрахам поднялся с табуретки, в руке его мелькнул серебряный шарик чистого света. Он занёс над поражённой ворожеей этот шарик и провозгласил:
–За свои преступления перед людьми ты будешь убита. Да будет тебе свет судьёй!
–А, так это…– сообразила ворожея, но было поздно. Свет уже прожигал её плоть и душу, обращал её в пепел. И это было очень страшно. Сначала начала рассыпаться одежда, обнажая умирающее тело, затем сползла кожа, и запульсировали скручиваемые светом куски плоти и мышцы, потом всё это рассыпалось и голый скелет, ещё пытающийся махать руками и щёлкать челюстью, упал, обращаясь в грязный прах.
–Фу…– Стефания скривилась. Это «фу» было ласковым по сравнению с тем, на что вся эта горстка серовато-буро-красной массы походила. – Меня сейчас стошнит, а уже нечем.
–Наберите припасов, – велел Абрахам, – она жила здесь ворожеей, у неё должна быть еда, овощи, яйца, курятина! Ей должны были нести всё!
            Базир с рвением принялся за дело. Во-первых, так можно было не смотреть на кашицу, оставшуюся после ворожеи; во-вторых, так можно было напомнить себе и другим о своей пользе.
            Базир быстро нашёл холщовый мешок и принялся открывать множественные полки. Абрахам не ошибся. У ворожеи были приличные запасы сухарей, холодной ветчины, кускового сахара, солёных помидор, тыквы и яиц. Пошарив ещё немного, Базир обнаружил запас кофе и соли, и, что было совсем хорошо – спичек.
            Собрав всё это, обернулся к сидевшей мирно на стуле Стефании, которая разглядывала массу, несмотря на уверения в том, что это мерзко и её стошнит. Но не это привлекло внимание Базира. Он увидел Абрахама, напряжённо глядящего в стекло и приблизился.
            Это Стефания уже заметила. Спросила:
–Что?
–Кто…– поправил Базир, глядя на освещённого услужливым светом луны Вильгельма, стоящего прямо перед домом ворожеи.
5.
                Ронове не удалось уехать далеко, но он и не рассчитывал на путешествие в абсолютном одиночестве: Рене не был идиотом и никогда не позволил бы ему предпринять охоту на троицу врагов Новой Церкви самому. Поэтому, когда Ронове нагнал небольшой отряд охотников – ещё четверо церковников, он не стал даже тратить время на удивление, лишь коротко кивнул и пришпорил лошадь.
            Присутствие сопровождающих его не беспокоило. Знал Ронове их не очень-то и хорошо, но, откровенно говоря, и не испытывал он желания сближаться с этими людьми. К тому же они его знали куда лучше и всё больше по слухам, дошедшим от разоблачённой Церкви Животворящего Креста и благодаря стараниям Рене, желавшим привязать Ронове к своей воле тщеславием.
            Ронове не желал общаться с охотниками, но охотники, не то получив какой-то приказ, не то от собственного любопытства, при первом же привале попытались вывести его на беседу.
–А куда мы едем? – спросил самый храбрый из отряда, решивший проломить стену молчания. Он был высок, с красивым загорелым лицом и живыми серыми глазами.
            Ронове вздохнул. Он знал, что от ответов всё равно не уйти, как и от разговоров, и плевать, что ответов у самого Ронове нет, а от разговоров тошно.
–След троицы уходит к Крушевацу, – отозвался Ронове таким тоном, что сразу становилось ясно о том, насколько ему не нравится какая-либо беседа в принципе.
            Заговоривший оглянулся на своих товарищей, которые усиленно жевали быструю походную кашу, и, не найдя в них поддержки, на минуту стушевался, затем решил снова заговорить:
–Меня зовут Брэм.
            Ронове было это безразлично и он кивнул лишь для того, чтобы от него отстали. Но Брэм не желал успокаиваться и указал поочерёдно на каждого из трёх смутно известных самому Ронове:
–Это Винс…
            Винс – самый тяжёлый, грозного вида, с широкими плечами, что-то тихо бормотнул и ткнулся в котелок.
–Это Марк, – Брэм указал на среднего и невзрачного человека, который изобразил что-то вроде приветствия, – вы могли знать его по делу о вампире из Белой Долины. Марк приложил тогда много усилий, и проклятый кровосос отправился в пекло.
            Марк с удовольствием, которое граничило со смущением, распрямился, но не утратил невзрачности.
–Никогда не слышал, – остудил их пыл Ронове, глядя на четвёртого спутника в упор. Четвёртый ему не нравился, и если раньше Ронове едва ли акцентировал на этом внимание, то теперь, когда дошла очередь до неловкого знакомства, Ронове встретил взгляд этого соратника, и ему стало не по себе от презрения, что плескалось в этом взгляде.
–А ты кто? – Ронове спросил сам. Неприязнь в таком откровенном виде ему очень не нравилась.
–Меня зовут Тойво, – охотник не отвёл взгляда и не смутился, неприязнь также никуда не делась. Он говорил очень сдержанно и сухо, как сам Ронове ещё минуту назад.
–Откуда ты, Тойво? – Ронове не мог понять, что ему так не нравится в этом человеке, что его настораживает и попытался быть дружелюбным.
            Запоздало, конечно, но всё лучше, чем продолжать огрызаться и держаться ледяной стороной.
            Тойво глянул на Ронове с усмешкой:
–С севера.
            Ронове пришлось смириться. Брэм смотрел на их диалог с живым интересом, Винс же смотрел только в собственную тарелку, а Марк явно слушал, но старался скрыть это. Тойво продолжал смотреть на Ронове, словно ожидая чего-то от него.
            Но чего?..
–Ладно, – Ронове поднялся, – привал окончен. Если мы хотим добраться до троицы первыми, нам следует поторопиться.
            Брэм вскочил следом. Ронове заметил его явное рвение, но ничего не сказал. Он знал прекрасно таких людей, желающих выслужиться, и предпочитал с недавних пор не доверять им – жизнь научила, вернее, Рене научил.
            Снова двинулись в путь. На этот раз было оживлённее. Ронове ехал впереди, но хорошо слышал шепотки в свою сторону от Брэма, Марка и Винса. Участвовал ли в этих переговорах Тойво, Ронове не знал и не желал выяснять, стараясь сделать вид, что разговоры его не трогают.
            Но это было не так. Ветер доносил с поганой услужливостью их слова:
–И тогда этот Абрахам велел его сжечь! Говорят, дымило аж до неба…– рассказывал Брэм о какой-то явно давней истории. Ронове и не заметил бы, но прозвучало имя Абрахама, и коварная совесть саданула в сердце.
            Ронове оставил их. Ронове струсил. Ронове предал. Но дальше было хуже. Когда заговорили его спутники о Базире:
–Говорят, они его просто заколдовали! Обещали ему сестру вернуть из мира мёртвых.
            Ронове знал Базира не так давно, но испытывал к нему крепкое уважение. И про сестру Базира знал – та влюбилась в какого-то удалого охотника и всеобщего любимца  в своей церкви и, пока Базир пытался подняться по карьерной лестнице, не сумев справиться с чувствами. Покончила с собою. Это когда-то рассказал ему сам Базир, объясняя свою неприязнь к Ронове, как к представителю удалых охотников и всеобщих любимцев, которые играют женскими сердцами как захотят.
            Неприязнь Базира тогда прошла, но позже Ронове стал причиной самоубийства своей помощницы Иас. Нет, строго говоря, Ронове не был в этом виноват, он всего лишь сказал, что интриганке, желающей зла Стефании, к которой у Ронове был интерес, нет места, а та сделала всё сама.
            Но пятно легло на Ронове.
–Стефания! – радостно промолвил Брэм так громко, что Ронове вынырнул из своих тягостных мыслей и напряжённо вслушался в болтовню. – Оказывается, Абрахам прикрывал её магическую подлую сущность годами! Они рассчитывали расшатать Церковь изнутри…
–Нет, брехня! Все знают, что Стефания поступила в помощницы Абрахаму не так давно! – возражал Марк.
–Они же маги! – хмыкнул Брэм. – Они сговорились заранее!
            Ронове с трудом подавил вздох. Сколько лжи, сколько клеветы и слухов родилось за последний месяц? А ведь он знал, что Стефания сама перепугалась, обнаружив в себе силу, и ни о каком сговоре речь не шла никогда. Да и Абрахам скорее бы утопился, чем сговорился с той, кого считал дурой болезной.
            Но Ронове не остался, когда в Стефании обнаружилось проклятие, не отстоял её у вампира, пожелавшего оставить её у себя в память о своей подруге – матери Стефании, оказавшейся ведьмой, и не сделал ничего…
            Как было отстоять её теперь? Да и перед кем? Перед охотниками, которые громко говорят лишь для того, чтобы вызвать Ронове на какую-нибудь реакцию? О да, он разгадал этот манёвр, но не поддавался на провокации.
            А они говорили, говорили за его спиной. И, ясное дело, говорили и о нём. Как понял Ронове по обрывкам и намёкам – они ему не верили. Отправились за троицей, и готовились, в случае чего, арестовать самого Ронове.
            Их замечания становились всё агрессивнее и откровеннее. Наконец Брэм сказал так:
–Он, конечно, герой, но нельзя отрицать его бывших чувств к ведьме!
            Это было уже слишком. Ронове не поддавался на провокации, но здесь не выдержал и, не поворачивая головы, громко заметил:
–Она была моей соратницей, как и Константин, как и Рене. О каких чувствах может идти речь, если Рене сам доверился ей и Абрахаму с Базиром?
            Это отрезвило охотников. Они смутились, умолкли, вспомнив, что Ронове поставлен всё-таки Рене во главе охоты и что не следует злоупотреблять недоверием к нему – зашибёт и будет вправе.
–Не обращайте внимания на идиотов, – неожиданно с Ронове поравнялась лошадь Тойво. Тойво сказал просто, без изысков, но это оказалось той самой нужной поддержкой, что Ронове полегчало.
–А? Спасибо, – Ронове теперь не слышал в тоне Тойво того сухого презрения. Ему почему-то захотелось оправдаться и как-то поддержать беседу с этим человеком,  и он сказал: – я и не обращаю.
            Тойво, однако, не стал развивать этой темы, но в следующем привале, ставшим вынужденным из-за подступающей темноты, был как-то спокойнее и размереннее, и даже позволил себе обмолвиться фразою с Брэмом.
            Ронове чувствовал на себе внимание всех четверых, но с незримой поддержкой от Тойво ему было намного легче. В самом деле, что судить идиотов? Лучше поесть холодного мяса с той же походной кашей и восстановить силы перед утренним переходом.
–И всё же…– Брэм снова осмелел, и, заручившись поддержкой от Винса и Марка, заговорил с Ронове, – скажите, вы её любили?
–Кого? – уточнил Ронове, чтобы протянуть время перед ответом.
–Стефанию, – отозвался Брэм с лёгкой растерянностью, мол, итак же очевидно, что речь не библиотеке!
            Нет, о любви здесь речь не шла. Ронове не любил никогда, но был уверен, что это всё-таки не любовь. Влюблённость? Может быть. Интерес перед необычностью её положения? Тоже вероятно. Совесть? Дружеская симпатия? Жалость?.. наверное, всё вместе. Но не любовь, нет.
            Ему жаль, что он оставил её; жаль, что не отстоял её ни разу; что их флирт не вырос ни во что и закончился так некрасиво – всего этого жаль! Но любовь ли это? Нет, точно не она.
–Нет, не любил, – ответил Ронове с некоторым усилием для непринуждённости тона. – Мы были вместе в пути, вместе сражались и…
            Он осёкся. Комок в горле не дал ему закончить. Они были рядом, но вышло так, что Ронове при первых же трудностях, её трудностях, покинул это зарождавшееся чувство и ушёл ни с чем. И она ушла по другому пути, и теперь они не враги, не любовники, не друзья, не соратники, а непонятно что. Они что-то несказанное, несвершённое и совестливое, едкое от этой совести.
–А Иас? – вдруг подал голос Тойво и Ронове даже вздрогнул. Этот призрак, эта смерть тоже на нём. Но про неё мало кто уже помнит. Конечно, говорят, но не с таким удовольствием, как о троице. И с чего бы Тойво вспомнить эту историю? С чего ему бы её в общем-то знать?
–Иас? – Ронове странно охрип и беспомощно глянул на охотников, но все они обратились вслух, ждали какой-то сенсации. Все они знали имя Иас и про её самоубийство.
–Любили ли вы Иас? – спросил Тойво очень холодно и спокойно. Он знал о чём спрашивать и знал у кого. Это было очевидно. И ему важно было услышать ответ Ронове.
–Это тебя не касается! – нашёлся Ронове и добавил гнева. – Дела минувшие вас всех не касаются! У нас есть общая цель и общий враг, и сейчас мы на пути к нему.
            После чего Ронове поднялся, показывая, что более не намерен отвечать, и отошёл от охотников, чтобы не слышать никаких разговоров, которые, разумеется, были. Ронове смотрел в небо, на котором загорались далёкие холодные звёзды и думал, что сейчас, где-то не так далеко в рамках всех земель, и Стефания, быть может, также смотрит на эти звёзды. О чём бы она думала? О красоте их? О дальности? Или не стала бы даже отмечать их присутствие?
            Сам Ронове отмечал. Он не был романтиком, но звёзды завораживали. Они рассыпались по покрывалу неба и сверкали, подмигивали, складывали какую-то совсем иную жизнь. Они были светом, которого так недоставало Ронове.
            Он услышал шорох и обернулся, готовясь разорвать эту идиллию единения с небом дракой. Но драки не было. Это приближался Тойво.
–Что ещё? – недовольно спросил Ронове, злясь ещё на этого человека за вопрос об Иас, когда Ронове только начал забывать об этом.
–Вы злитесь на мой вопрос или на вашу  неспособность дать ответ? – Тойво не смутился, не испугался. Он вообще вёл себя настолько вызывающе, что Ронове было даже не по себе от этой наглости, которая на первый взгляд ничем не была подкреплена. Но прошли дни наивности, и первый взгляд давно перестал быть для Ронове определяющим.
–Ваш вопрос неуместен, – Ронове старался держаться в спокойствии. Что ему сделает этот Тойво?
–Уместен, – возразил Тойво и тихо добавил, – Иас была моей сводной сестрой. Я знал её недолго и плохо, но она была последней из моей семьи. Поэтому я и пытаюсь понять, кто виноват.
            Теперь Тойво и Ронове стояли друг против друга. Звёздное небо раскидывалось над их головами, но оба не замечали сейчас его красы. Смотрели лишь друг на друга.
–Она была красива, – продолжал Тойво. – Её любили многие мужчины, и она рано начала понимать свою силу над ними. Это я знаю. Также я знаю, что её поставили к вам в помощницы… и вскоре она умерла.
–Она покончила с собой, – поправил Ронове. – Да, она была моей любовницей. Но я не виновен в её смерти. Я никогда не говорил ей о том, что люблю её. Она была красива, а я…я был другим. Мне доставалось всё внимание, и я был любимцем в Церкви Животворящего Креста. Я не лгал ей. И не я её погубил!
            Усталость прорвалась сквозь раздражение в голосе Ронове. Сколько ещё ему предстоит вытерпеть и выждать времени, чтобы снять с себя всё, что обрушилось на его плечи? Он хотел в прежнюю жизнь, но Иас, приписанная связь со Стефанией и приписанное также пособничество Абрахаму висели над ним. Он был и героем и презренным одновременно и сам о себе знал, что он лишь трус.
            Но сколько ещё будет допросов?!
–А кто? – спросил Тойво тихо. – Кто её сгубил?
–Она сама, если честно, – ответил Ронове. – Она стала строить козни, и это заставило меня велеть ей убираться со своего поста и отдалиться от меня. А дальше…все делают выбор.
–Это всё-таки твоя вина, – с удовлетворением заметил Тойво. – Твоя!
–А пусть! – Ронове устал спорить. – Пусть моя, да! И что?! что ты сделаешь? Убьёшь меня? Повторишь её грех? Что?
            С неожиданной грубостью Ронове толкнул Тойво в грудь, тот удержался на ногах, но Ронове уже покинул пределы, когда Тойво мог его достать и явно рассерженный шёл к месту ночлега, к примятой траве и задремавшим, умотавшимся как и всадники, лошадям.
            Тойво не бросился на него сзади, не крикнул ему ничего оскорбительного, лишь проследил за шагом Ронове тяжёлым и ненавидящим взглядом.
            Ночь выдалась дурная и болезненная. Ронове не утруждал себя дежурством, предоставив первую часть дежурить Брэму (недаром же говорил тот так много!), а следом Марку (не надо хвастать достижениями), и сам завалился спать, но сон пришёл не сразу, а когда, наконец, завладел его телом, то легче не стало.
            Мутные образы появлялись в потоке мучавшегося сознания. Лица, голоса, чьи-то тени. Ронове разобрал образ Стефании, но едва потянулся к нему, как образ превратился в искажённую смертью Иас, и закричал на него:
–Трус!
            Ронове попытался что-то возразить, но Иас бешено захохотала и превратилась в Рене, глядящего на него с прищуром:
–Не вернёшься же!
–Вернусь! – закричал Ронове, но не смог проронить и звука. Рене размахнулся и влепил ему пощёчину, а затем также бешено как и Иас расхохотался и потянул к нему бесконечно длинную руку, намереваясь задушить…
            Ронове с облегчением проснулся. Мысли, терзавшие его день, логически перешли в ночной режим и завладели сном, но на его счастье подступил рассвет, и можно было заняться подъёмом. Вскоре снова двинулись в путь в молчании: Брэм и Марк явно не выспались, Винс не рисковал выделяться, а Тойво, очевидно, не желал продолжать после вчерашнего.
            Это Ронове устраивало.
            Если все дороги посмертия ведут на Высший Суд, то все дороги земные ведут в трактиры. След обрывался именно у одного из типичных трактирчиков мелкого тракта, где, как сообщили Рене, видели Стефанию и Базира.
            Или кого-то очень похожих на них.
–Они же не могут быть там так долго? – спросил Брэм и Ронове с удовольствием заметил в его голосе присутствие страха. Ага! Как зубоскалить и трепаться, так первый, а как лицом к лицу столкнуться с врагом – трусливый голосок!
–Они могут всё, – ядовито ответил Ронове, – они же…маги!
            Месть Брэм вряд ли заметил, но Ронове удовлетворился и этим. Он вошёл в трактирчик первым и призвал хозяина.
            Есть такая порода визитов, когда всякий честный лавочник или трактирщик понимает: вот и проблемы. Не такие, какие бывают у каждого, вроде мелких драк или воришек, а реальные проблемы.
            И они начинаются с появления таких вот господ – суровых, собранных и явившихся не для того, чтобы пропустить по стаканчику местного вина. Хозяин только порадовался тому, что в этот час ещё нет посетителей – рано ещё, не закипела трактирная жизнь, кухарка и та с ленцой по кухне копошится.
–Доброе утро, – приветствовал Ронове с такой улыбкой, что хозяин трактира точно понял, что не выпутается легко. – Мы представители Церкви.
            Представители Церкви – это правосудие и кара. Они не ходят по гостям. Они являются с исповедью или для охоты, с дознанием или с казнью для тех, кто знал и не выдал магических тварей – это знал хозяин, и ему сделалось дурно.
–Д…да? – промямлил он, теряя весь цвет лица. – Чего господа желают?
–Разговора, – отозвался Ронове с дружелюбием, обманываться которым явно не стоило. – Некоторое время назад ваш трактир посетили те, кого мы ищем.
            Всё хуже и хуже! И вот уже один из представителей Церкви – тяжёлый и грозный расправляет плечи и становится будто бы ещё шире. Угрожающий видок. Или этот, с ехидной усмешкой и ледяным взглядом…
–Не знаю! – хозяин трактира торопливо прикладывает ладонь к сердцу. – Не знаю! Врагов не привечаю! Церковь – это оплот, и…
–Тем не менее, – прервал Ронове, делая знак Винсу, чтобы тот чуть отошёл в сторону окон, на случай побега. Конечно, побегом здесь и не пахнет, но передвижение выглядит внушающее. Хозяин должен заговорить, в его это интересах.
–Не знаю, ничего не знаю! – пискнул хозяин. – Никого не видел!
–Ты должен был видеть девушку невысокого роста в серых одеяниях со спутником… – Ронове сделал знак Марку и тот, не сводя взгляда с лица хозяина трактирчика, сунул руку за пазуху и развернул перед ним три листовки.
            Первая говорила об Абрахаме. На прямоугольном желтоватом листе был набросан его портрет. Ронове сам не видел прежде этих листовок, но сейчас, глядя на них, удивлялся, как удалось художнику с достаточной точностью передать даже выражение лица Абрахама – бешено-яростное, и эти шрамы по его лицу, и глаза с фанатичным блеском…
            Под портретом шла подпись: «Преступник Светлой Церкви и Святого Креста. Имя – Абрахам. род деятельности: маг. Служил Церкви и был отлучён. Особые приметы: шрамы по лицу, один из шрамов пересекает глаз. Очень опасен. При обнаружении не заговаривать с ним, приюта не оказывать и сообщить о его местонахождении в управление города или напрямую представителю Церкви.
Пособники будут жестоко наказаны».
–Не видел, не видел! – затряс головою перепуганный трактирщик.
            Ронове и не рассчитывал. Следа Абрахама здесь не было, его и не заметили. Но удача – зараза переменчивая. А вдруг?..
–Эти? – хрипло спросил Ронове, обращая внимание на две другие листовки.
            Одна относилась к Стефании, другая к Базиру. На Стефанию Ронове не взглянул – было страшно выдать вдруг свои собственные чувства, и написанное под её портретом он лишь отметил краем сознания, там говорилось про опасность, про наказание всех пособников и про объявление её ведьмой. Но про Базира не было сказано об опасности. Его портрет смотрел на Ронове с бесцветным укором и разочарованием. Базир вернулся, а Ронове нет. Базир рискнул, а Ронове…
–Их видел! – трактирщик радостно закивал головою. Ему пришло в голову, что сотрудничество – лучший способ облегчения участи. – Видел!
 –Когда? – у Ронове от волнения гулко забилось сердце. Рядом! Близко!
–Они заходили поесть, дня два назад это было, – трактирщик был доволен собою. У него было много посетителей, но он был горд тем, что запомнил этих двоих.  – Потом она разговаривала ещё с мужчиной.
–С каким мужчиной? – неожиданно вмешался Тойво, тоже переместившийся ближе. Ронове задело, что его не берут в расчёт, но он промолчал – ответ трактирщика был и в его интересах.
–Ну…такой был в плаще. Суп заказал. Темноволосый. С акцентом говорил, – трактирщик чуть не плакал. Он видел по глазам Ронове и Тойво, что информация ничтожна.
–Не этот? – уточнил Ронове, ткнув в листовку Абрахама.
–Нет, этот страшный! Его не было! не было!  поверьте, я бы узнал.
–Да как тебе верить…– фыркнул Брэм, тоже решив нарушить иерархию и проигнорировать пусть и формальное, но всё-таки главенство Ронове. – Ты же привечал их!
–Тихо! – этого Ронове уже не стал терпеть и обратился к трактирщику. – О чём они говорили? Что делали?
–Ели…– сказал трактирщик, глядя на Ронове с надеждой. – Она ела. Потом пришёл этот, с акцентом.
–Он сел к ним? – Тойво перехватил инициативу. Ронове не выдержал:
–Тойво, меня назначили руководить охотой!
–Это сделал Рене, а его здесь нет, – заметил Тойво спокойно, зная, что остаётся безнаказанным. Трактирщик оживился, заметив эту перепалку, и стал теперь смотреть на Тойво:
–Господин, он не сел к ним. Она смотрела на него, а он ел суп. Потом вот этот…– трактирщик ткнул в лицо Базира, – ушёл. А она села к нему. А потом пришёл Базир и…и они ушли вместе.
–Втроём? – у Ронове выходила путаница. Он успел узнать Базира и слабо представлял, чтобы тот оставил Стефанию с незнакомцем. Впрочем,  может тот и не был им незнакомцем? Или это ничего незначащее знакомство? Или…
            Мало! Мало данных!
–Нет, вдвоём. Вот он и она…– трактирщик показал на листовки Базира и Стефании.
–А тот, что с акцентом? – спросил Брэм с живым интересом. Ронове окончательно терял свои позиции с каждой минутой, и сделать с этим ничего не мог.
–Как-то…он как-то ушёл сразу.
–С ними? Или следом?
            Трактирщик напрягся, пытаясь вспомнить. Он видел незнакомца, слышал его акцент, видел, как тот ест суп. А затем тот просто вдруг исчез.
–Почти сразу, – ответил несчастный.
            Больше выяснить ничего было нельзя. Трактирщик был напуган, но не лгал. Тойво обернулся к Ронове:
–След верный, но их было двое. И кто-то неизвестный нам.
–Как знаешь! – огрызнулся задетый Ронове. – Рене, как ты заметил, здесь нет.
–Я не к этому! – отмахнулся Тойво. – Рене тебя поставил или нет, но цель у нас пока одна. И мы отстаём на два дня.
–Что делать с этим? – прервал их разговор Брэм, глядя на трактирщика с ненавистью. – Он привечал преступников!
–Казнить! – предложил Марк. – Или доставить в Церковь для правосудия.
            Винс на всякий случай молчал, но, очевидно, и он имел схожее мнение, потому что угрожающе затрещал костяшками пальцев. Трактирщик же, услышав такие речи, пал на колени, не зная, к кому обращаться, и обращаясь ко всем сразу, заскулил:
–Пощадите! Я же не знал! Пощадите…я люблю Церковь, я верю в Бога, я чту традиции Креста! я не знал, я же не знал! А…пощадите!
–Встань, – поморщился Ронове, – никто тебя не казнит. Твоя правда – ты не знал.
–Но он был пособником! – возмутился Марк. – Незнание закона не освобождает от ответственности. Он был…
–Он знает закон, – поправил Ронове, – но он не знал, что это преступники. Здесь наша недоработка. Мы не отправили листовок сюда, не известили… его ли вина?!
            Судя по лицам Марка, Брэма и Винса – вина была целиком и полностью на трактирщике. Но Тойво неожиданно поддержал:
–Здесь нет умысла.
–И всё же я напишу рапорт по возвращению! – не отступал Брэм. – Мы должны карать всех, кто позволил магам…
–Мы не должны тратить время! – напомнил Тойво, выходя первым из трактирчика. Ронове оставалось лишь засеменить следом, держась неожиданной защиты.
–Ронове всё-таки предатель! – Марк стоял, глядя ему вслед, скрестив руки на груди. – Он точно задумал перебежать!
–Но что делать? – Винс подал голос. – Тойво же…
–Тойво хочет его убить, – заметил Брэм, – он скрытная сволочь! И он примкнёт к нам, если мы сделаем правильный выбор. А мы сделаем…
            И Брэм со значением оглядел своих товарищей. Те молчали, обдумывая страшный смысл его слов. В это время трактирщик, которому было глубоко плевать на их внутренние разборки, пополз в сторону кухни, молясь, чтобы эти церковники, наконец, убрались. Но далеко ему не удалось уползти. Рука – холодная – только что с улицы – и мягкая, коснулась его головы и женский голос спросил:
–Куда это ты?
            Трактирщик охнул и этот испуг стал ему последней каплей. Он схватился за сердце и сполз без сознания на пол, лишился чувств, пал в спасительный обморок.
            Три церковника обернулись на этот голос, вскидывая боевое оснащение к борьбе. Но бороться не пришлось: в дверях кухни стояла знакомая им Делин. Глядя на церковников, она нехорошо усмехнулась и посоветовала:
–Осторожнее, мальчики! Мы на одной стороне.
–Откуда  ты? – спросил Брэм, опомнившись первым. Он знал Делин, вернее, нынешнюю Делин, а не ту тень брата из прежнего мира, служительницу Церкви, помощницу самого слабого охотника, ставшего посмешищем от собственной заплывшей жиром талии.
–Я от Рене, – ответила Делин, – как и вы, он не очень-то доверяет Ронове и тоже считает его способным на предательство.
6.
            Вильгельм стоял перед домом обратившейся в неприятную мерзкую массу ворожеи и ждал. Он был спокоен – в лунном свете хорошо было видно его лицо, в котором не было ни тени тревоги, а было какое-то детское, очень подвижное любопытство. Абрахам смотрел на Вильгельма в окно, Вильгельм смотрел на дом в целом, но явно знал, что за ним наблюдают.
            От этого ситуация была дикой.
–Надо бежать, – неуверенно промолвил Базир, приблизившийся к Абрахаму. Сам Абрахам напряжённо думал – дл него сама позиция Вильгельма, всё его мировоззрение всегда были чужими и непонятными, и он сейчас силился разгадать очередной ребус, к которому не был готов.
–Что он здесь… – Стефания осеклась и уже громче, с откровенной панической ноткой спросила: – как он нас нашёл?
            Абрахам молчал. Он знал, что найти можно, и Вильгельму это не составило большого труда, но вот почему Вильгельм не нападает? Это загадка посложнее и поважнее, чем та, которую предлагал Стефания.
            Но Стефанию не устроило молчание Абрахама, наверное, она нуждалась в том, чтобы направить мысли хоть куда-нибудь и не позволить себе окончательно поддаться панике. Стефания дёрнула Абрахама за рукав и спросила уже громче, с откровенным вызовом:
–Как он нас нашёл? Абрахам? Как?!
            Странно было со стороны наблюдать, как Стефания (всего лишь Стефания! ) обрушивается на Абрахама и требует от него чего-то. Но Базиру было не до выяснения этих странностей и не до удивления плетению судьбы, что привела их к этой данности.
            Не до этого было и Абрахаму. Он выдернул рукав из пальцев Стефании и посоветовал мрачно:
–Помолчи!
            Стефания дёрнулась, отступила насуплено, напугано и обиженно. Базиру стало её жаль, и он поспешил прийти на помощь и смягчить резкость Абрахама:
–Нам важнее решить, что с этим делать. Абрахам, почему он не пытается напасть?
–Я не знаю, – тяжело признал Абрахам. – Наверное, ждёт чего-то.
–Может, нам здесь переждать? – тихо спросила Стефания. Теперь она держалась ближе к Базиру – его присутствие и поддержка позволял ей быть немного спокойнее.
            Абрахам хмыкнул:
–Он никогда не был один. Ему заплатили за нас. И тот, кто заплатил, может быть уже в пути. Надо уходить.
–Как? – живо отреагировал Базир. Он и сам уже подходил к такому выводу, основываясь на том, что Абрахам говорил о Вильгельме. Наёмник, выбравший путь служения золоту…это непонятно, и это странно для Базира, но логически – Абрахам и Стефания нужны кому-то, кто заплатил. И этих Вильгельм может ждать. Принадлежат они Церкви, принадлежат ли они Цитадели – неважно. Все не против погубить сейчас Абрахама, ставшего дважды отступником, и Стефанию, которая последовала за ним.
–Я пойду к нему, а вы выйдете через окно с другой стороны дома и бегом в лес, – Абрахам не сомневался в своём решении. Если кто и мог дать бой магу, так это другой маг. Настоящий маг. Абрахам помнил, что Вильгельм всегда был талантлив, но Цитадель его невзлюбила из-за его смутных мыслей, из-за его неприкаянности и желания опровергнуть вековые устои. Но вряд ли за годы талант Вильгельма заржавел.
            И единственный, кто мог бы выиграть время для побега этих двоих – это Абрахам. Он не сомневался в том, что проиграет Вильгельму, но может задержать его. А дальше крест сохранит Базира и эту…Болезную.
–Стой! Что? – Стефания пришла в ужас от слов Абрахама. В глубине души она знала, что в них есть резон, но не хотела принять такого разделения.
–Базир, позаботься о ней, – Абрахам не взглянул на Стефанию и направился, было, к дверям, навстречу Вильгельму, но Стефания проявила неожиданную даже для себя прыть и оказалась практически перед его носом, вывернувшись от Базира.
–Стефа! – Базир хватанул воздух, намереваясь её удержать.
–Нет, ты не можешь так поступить! – выпалила Стефания. В глазах её был ужас. – Нет, нам нельзя разделяться.
–Есть вариант? – с лёгкой иронией осведомился Абрахам. – Ты, что ль, недоучка, собралась драться с Вильгельмом?
–Нет, но… – Стефания покраснела. – Абрахам,  я пойду с тобой.
–Это не выход в свет. Прочь! – Абрахам жестом велел ей отойти от дверей, но Стефания не пошевелилась.
–Мы не продержимся без тебя! – Стефания воззвала к Абрахаму с логикой.
–Так у вас будет шанс, – возразил он. – Прочь, Болезная, зашибу!
–Она права, – вдруг поддержал Базир. Он был большим логиком, чем Стефания, и её мысль, поданная судорожно и не очень верно, обрела в его рассудке большую значимость.
            На слова Базира Абрахам уже отреагировал и обернулся к нему. Базир знал, что у него ничтожный запас времени, чтобы убедить Абрахама и заторопился объяснить:
–Мы не знаем этих мест и не знаем, кто купил Вильгельма. Без тебя мы не продержимся и шансов у нас не будет. Он может быть не один. Разделение нам не будет лучшим решением. Я думаю, нужно идти всем. К тому же, Стефа помогла убить Влада… недоучка за спиной – это хоть какое-то прикрытие. Ия…
            Базир потупился. Ему нечего было предложить, кроме своих кинжалов, но Абрахам признал:
–Резонно.
            Стефания посветлела. Перспектива убираться, бежать в какие-то леса и территории, которые ей незнакомы, оставаться без Абрахама – это верная погибель. Здесь же напротив она видела шанс. Не умея скрыть свою радость, она поддержала:
–Мы пойдём вместе!
–Я не принял ещё решение, – остудил её пыл Абрахам, но Стефания хоть и потупилась и оставалась напряжённой, она уже чувствовала надежду.
            Абрахам позволил себе мгновении и обратился к Базиру:
–Её решение я понял. Ты согласен?
–Я?! – Базир даже поперхнулся. Он хотел верить в то, что его взаимодействие с Абрахамом и Стефанией – это дружба, но в последнее время он всё чаще находил себя слабым и незначительным в их присутствии, и у него не было того, что против воли роднило Абрахама и Стефанию – не было магии. И это означало уже неравное положение. Ему этого никто не демонстрировал откровенно, но Базир чувствовал, и понимал: их взаимодействие не дружба, ведь дружба, это, прежде всего – равенство. А здесь он просто прибился к ним и встал вместе с ними на одну дорогу.
            И теперь Абрахам спрашивал его, Базира, согласие!
–Я думаю нам надо держаться вместе, – Базир совладал с собою и ответил, пытаясь держаться спокойно.
–Тогда вы двое будете держаться за мною, и если я погибну – вы побежите, – решил Абрахам и вышел из дверей.
            Он не колебался. Стефания не колебалась тоже и последовала поспешно, словно боялась передумать. Базир появился последним и когда он сошёл с крыльца, то увидел, что Абрахам уже приближается к Вильгельму.
            Вильгельм всё также хранил благостное спокойствие и ничуть не был взволнован их появлением. В небе ещё блистала луна, но Базир заметил, что свет её угасает – ночь не бывает бесконечной.
            В тридцати шагах от Вильгельма Абрахам остановился. За ним, выглядывая из-за его спины, остановились и Базир со Стефанией. Вильгельм не напал, он оглядел всех троих и кивнул, как бы приветствуя.
–Что тебе нужно? – спросил Абрахам. Он говорил негромко – всё-таки в этой деревне жили люди и они могли проснуться и пострадать.
–Я хотел поговорить, а вы бегаете, – Вильгельм ответил доброжелательно, даже с какой-то веселинкой в голосе. – Вот и всё.
–Кто тебе платит? Кто тебя купил, отступник? – спросил Абрахам. – Кого ты назвал господином в этот раз?
–Ну знаете… – Вильгельм переступил ногами, Стефания и Базир, не сговариваясь отступили на шаг назад, но Вильгельм не сделал и шага вперёд, лишь сменил позу. – Да если бы я был куплен и прибыл сюда по чьей-то воле, то быть бы вам уже казнёнными.
–Ты сказал, что тебе платят все! – пискнула Стефания, ненавидя себя за трусость перед этим магом. Когда-то Стефания не испугалась древнего вампира Влада, который мог реально превратить её в живой скот и пить её кровь медленно, мелкими порциями, позволяя восстанавливаться и существовать. Не испугалась его, но испугалась здесь! Смешно…
–Доброй ночи, Стефания, – поприветствовал её Вильгельм. – Да, мне платят все. И вашей гибели хотят многие. Вы насолили Церкви, вы насолили Цитадели…
–Что. Тебе. Нужно? – Абрахам не отводил ненавидящего взгляда от Вильгельма и отчеканивал каждое слово, желая, наконец, получить конкретный ответ.
            Абрахам считал, что он вправе ненавидеть Вильгельма. Между его собственным отступлением от Цитадели и отступлением от Цитадели Вильгельма лежала пропасть. Абрахам ушёл от магической стороны из-за идеи, а Вильгельм из-за того, что пожелал превратить в золото открывающиеся магические возможности, а не воевать ради чего-то, что он сам лично не понимал.
            Абрахам считал предательство Вильгельма ещё большей низостью, чем собственное, и от этого полагал себя вправе презирать его.
–Я, кажется, не сделал вам зла, чтобы получить такой тон! – Вильгельм откровенно издевался над напряжением Абрахама.
            Абрахам не выдержал. В его руке полыхнул белый огонёк и в следующее мгновение лёгкий, предупредительный удар пришёлся на землю, рядом с тем местом, где стоял Вильгельм.
–Ох…– Вильгельм вздохнул, – а если я? Ну да ладно. Поговорим серьёзно. Все хотят вашей смерти, кроме, похоже, меня. Вы умудрились предать Церковь и Цитадель и сделали себя врагами всех. И для чего? Вы отвернулись, разочаровались и решили убивать всех, кто будет вредить людям? Это неумно, совсем неумно.
–Церковь предавала нас! Она была в связке с Цитаделью, а простые церковники гибли за неё! – страх Стефании превратил её тон в нахально-вызывающий. Вильгельм покачал головою:
–Разве Церковь закончилась с её руководителями? Вы предали сторону. Вы предали крест, идеи…но я пришёл не читать вам морали.
–Тебе ли их читать, отступник! – огрызнулся Абрахам. Слова Вильгельма почему-то неприятно задевали его, и Абрахаму это было удивительно, ведь эти слова произносил всего лишь смутьян и делец, да и были это всего-то слова.
–От отступника слышу, – усмехнулся Вильгельм. – Господа, ваше дело проиграно, потому что не подкреплено ничем. Вы слишком запутались и зарвались, и отвернули всех.
–А ты нас жалеть пришёл? – вспылила Стефания. Ей тоже было неприятно от слов Вильгельма.
–Я пришёл предложить свою дружбу, – возразил Вильгельм.
            Базир слушал молча. Пока Абрахам зашёлся хриплым, каркающим, явно издевательским смехом, пока Стефания белела от копящегося в ней страха, Базир слушал. Он понимал, что Вильгельм был в чём-то прав. Они бежали от Церкви, и стали непонятно кем, а цели остались ведь благими.
–Дружбу! – хмыкнул Абрахам, нарочито отсмеявшись. – Твою дружбу купит любой, у кого есть мешок золота!
–Это в прошлом, – Вильгельм не был задет, или не показал этого. – Да, я много заработал на своих услугах. Да, я сделал себе имя и определённую репутацию, и да, Ленута – глава клана ведьм щедро заплатила мен за вас. Но Ленута мертва, а я продолжаю вас преследовать. За ваши головы также заплатили и церковники, но их здесь нет… я здесь.
            Ленута! Стефания вспомнила эту ведьму, которую они с Абрахамом убили вдвоём. Значит, она навела на них Вильгельма? Легко отделалась!
–Что вы можете предложить? – Базир попытался отойти от чувств и перейти к конкретике.
–Базир! – с укоризной воззвала Стефания. – Он просто путает нас!
–Я могу предложить вам деньги, укрытия, связи… – Вильгельм теперь смотрел на Базира. Тот был человеком, но он задавал правильные вопросы. – Я не скрою, что ваша гибель желанна всем, но я делец и у меня вопрос прибыли.
–Ты продашь нас, – с ненавистью промолвил Абрахам. – Ты же бесчестная тварь.
–Я делец, – повторил Вильгельм. – В моих интересах вам помочь. Если я предоставлю вам деньги и свяжу вас с теми, кто борется с Цитаделью, но не под волей Церквей, я создам новую силу. Вы станете во главе этой борьбы.
–Борется с Цитаделью? – не поняла Стефания. Она смешно терялась в этом уходящем лунном свете. Её лицо посерело от бессонной ночи и в подступающей рассветной хмари это было видно. И в эти минуты она была настоящей – наивной, молодой, незнающей толком мира, не видевшей этого мира.
–Всегда есть третья сила, – объяснил Вильгельм. – Церковь зашла сурово и за века появились свои…отступники, которые понимают и принимают цели Церквей, но не переходят под её кресты и знамёна, не принимают их методы. Они разрознены, они ведут свои войны, и они нуждаются в символах. И я могу дать вам связь с ними, и вы не будете одиноки в своём пути, а они получат свои символы и новых лидеров. Ваши имена гремят, вас ищут и ненавидят. Но эти отступники от креста, но борцы с магией вас любят. Они заплатили мне, чтобы я берёг вас.
            У Стефании ум зашёл за разум. Она беспомощно взглянула на Абрахама – напряжённого и не заметившего её взгляд, не сводящего глаз с Вильгельма; на Базира, внимающего с предельной вежливостью и настороженностью и не знала, как ей реагировать.
            Для неё было две стороны: Цитадель и Церковь. Между этими сторонами лежал мир людей, за который стороны и боролись. Она полагала, что их путь – путь Абрахама, её собственный и Базира – это новый, никем неизведанный и незнакомый путь. А теперь выходил бред.
            И она не знала как ей быть. Верить? Не верить? Врезать по Вильгельму из скопленной силы? Рассмеяться?
            Она не понимала ничего, и это пугало её. Вильгельм, который преследовал их, был врагом. Но теперь он говорил и вёл себя не как враг. Но и не как друг. А для Стефании это было ещё сложно. Она совсем запуталась и ждала решения от Абрахама.
–Видимо, они заплатили больше всех! – бывший охотник оставался непоколебимым. – Иначе ты бы не стоял сейчас здесь, а продал бы нас Цитадели или Церкви!
–Напротив! – весело отозвался Вильгельм. – Меньше всех! Откуда у них деньги? Цитадель не нуждается в золоте, а Церкви существуют на пожертвования. Откуда деньги у отступников? Но я посмотрел в перспективу и я увидел то, что не увидел никто. Появление третьей стороны в войне сделает меня ещё богаче. На новую сторону перейдут все, кто разочарован в Кресте, и отступники станут новым оплотом в войне с магией. А это значит, что жернова войны закрутят с новой силой, а это ведёт к моему обогащению. Срубив сегодняшний куш на продаже вас, я потеряю куш завтрашнего дня, так что…– Вильгельм развёл руками, – как я сказал, я делец.
–Подлец, – поправил Абрахам. – Мы  с тобой не пойдём. Мы тебе не верим и мы тебя презираем. Твои деяния предают всякую честь.
–Твоё предательство тоже, но почему ты думаешь, что лучше меня? – Вильгельм оставался спокоен. Абрахам же закипал, и ещё больше его нервировало спокойствие врага.
–Я отступил от идеи ради другой идеи!
–Золото тоже идея, – Вильгельм реагировал спокойно. На контрасте с Абрахамом это выглядело нелепо и потешно, но потешаться было некому.
–Золото – это обогащение! Твоё собственное!
–Я не только себя обогащаю, но и города, и Церкви… – Вильгельм не смотрел на Абрахама. Он оглядывал его спутников, а Абрахам словно был для него каким-то мелким  препятствием, которое можно игнорировать. – Да и речь не обо мне. Она о вас. Рассвет близок. Когда солнце взойдёт, здесь будут представители клана ведьм и вам решать, и лучше сейчас решать, последовать за мною и принять мою помощь или принять неравный бой.
            Вильгельм всё рассчитал. В Цитадели он действительно быстро выделился за счёт таланта, но с годами и ум его обрёл остроту и черты удивительной предусмотрительности. Отвернувшись от Цитадели, Вильгельм не разорвал связь с нею. Он был наёмником, но наёмником общим и принял идею обогащения как свою единственную цель.
            Ему нравилась мирная жизнь. Ему нравилось вкладывать в города, в театры, в мощёные улочки, в порядок, в поддержание правителей и дипломатов, в опору графов и маркизов, в выплату их долгов – всё это давало ему власть и, что было важнее, позволяло Вильгельму интриговать, плести заговоры и развлекать свою жизнь игрищами тронов и идей. Сейчас же Вильгельм решил прибрать ещё больше власти, для этого он взял деньги у церкви, желавшей уничтожения троицы; у Цитадели, желавшей того же; и у отступников, желающих сохранить их жизни. Но Вильгельм видел ясно.
            Продажа троицы Церкви или Цитадели не даст ему столько денег, и, как следствие, столько власти, как продажа их отступникам. Те рванут крушить Цитадель и переманят на свою сторону многих церковников, не желающих подчиняться кресту, но желающих сражаться с магией. Просто для многих Церковь – единственная сила, давшая отпор магической нечисти, и вот появится реальная, подкрепленная альтернатива.
            И Вильгельм на этом заработает. Ничего личного! Никаких сожалений и угрызений – в конце концов, он планировал даровать жизнь этой троице…
            Хотя больше его интересовали, конечно, Стефания и Абрахам, но, как оказалось при личном знакомстве, и Базир был не лыком шит и представлял из себя кое-что интересное. Вильгельм решил, что если получится, то нужно сохранить и его для отступников.
            Правда, Вильгельм упустил из виду Абрахама. Абрахам не был податлив, не был спокоен и не был готов к сотрудничеству с Вильгельмом. Фанатичный, готовый, похоже, скорее сгинуть, чем принять дары Вильгельма, Абрахам стал препятствием.
            Узнав его лучше, понаблюдав, Вильгельм решил, что прежде, чем выходить на связь с ним, нужно создать какую-то подталкивающую силу. После недолгой оглядки такой выбор пал на клан ведьм, потерявших свою главу. Вильгельм предупредил их, что на рассвете пойдёт брать Абрахама и если те хотят отомстить за Ленуту, могут последовать за ним.
            Ведьмы захотели. Вильгельм знал, что они уже близко и теперь подталкивал Абрахама к решению.
            Абрахам же не доверял Вильгельму и презирал его. Ему не представлялось возможным поверить в его слова и уж тем более – последовать за ним. Это было из области бреда, и прямой путь к погибели. Потому Абрахам твёрдо стоял на своём: следовать за этим смутьяном нельзя, там ловушка. Непонятно какая, конечно, но всё-таки ловушка. Продаст, подлец, и не дёрнется даже!
            Но Вильгельм своим сообщением о приближении клана ведьм поразил Абрахама. Ведьмы это плохо. С ними драться довольно сложно, если те к этой драке готовы. Вооружённые амулетами, зельями – они подлее любого мага.
–Мерзавец! – слова Вильгельма о приближении ведьм дали Абрахаму ещё одно подтверждение – мерзавец всегда остаётся мерзавцем. Он загоняет в ловушку, он лжёт и передаёт ради себя.
–Пусть так, – Вильгельм не стал спорить, – но я не дам вам уйти третьим путём. Вы уйдёте либо со мной и моей дружбой, либо с ведьмами.
            И в подтверждение его слов вокруг Стефании, Базира и Абрахама вспыхнуло синеватое кольцо, похожее на дымчатую завесу.
–Оно не пустит вас сквозь, – пояснил Вильгельм. – Решать вам!
            Стефания против воли схватилась за рукав Базира. Базир судорожно соображал, в панике оба смотрели на Абрахама. Сейчас их жизни зависели напрямую от него. Если Абрахам согласится, то они спасены…наверное.
            Но ждать ведьм?..
–Значит, на одной стороне  весов наша дружба, с нашей слепой верой в то, что ты нас не предашь, – Абрахам говорил с холодной яростью. Это было очень дурным знаком, и, как правило, свидетельствовало о том, что Абрахам уже что-то для себя решил.
–Я сказал, что я делец, – напомнил Вильгельм. – Предавать вас мне нет смысла. Если вы со мной, то со мной. Если нет…что ж, я на вас уже заработал.
–А на другой чаше весов смерть или арест и всё равно смерть от клана ведьм? – продолжал Абрахам, словно не слышал Вильгельма.
–Всё так, – подтвердил Вильгельм. – Тебе решать. И решать быстро. Небо сереет. Ведьмы будут уже скоро.
            Абрахам обернулся на Стефанию и Базира. Они ждали. Стефания с панической мольбой, а Базир с тщательно замаскированной тревогой.
–Я не могу принять такое решение самостоятельно, – тихо сказал Абрахам. – Моя бы воля – я бы погиб. Следовать за ним – ещё большее бесчестие, чем не следовать и ждать смерти. Мы убили многих, и недавно порешили главу ведьм. Они нас порвут.
–Но мы же можем…– Стефания пыталась подобрать слова, – ну как-то…вывернуться от Вильгельма. После?..
            Она хотела сказать, что они могут улизнуть или обмануть Вильгельма. Надо только сбежать отсюда и будет шанс.
–Если мы последуем за ним, мы в его власти и в его игре, – сказал Абрахам. – Базир, что скажешь ты?
–Мы уже в его игре. – Базир держал руку Стефании в своей. Он чувствовал, как дрожат её пальцы. Круг силы окружает их как ловушка, а впереди выбор. – Да и от нашей чести ничего уже не осталось. Нам погибель и так и эдак, а здесь…с ним…
–С ним есть шанс! – Стефания поймала взгляд Абрахама. Она ещё недавно всерьёз хотела умереть, и теперь ей очень захотелось жить. Оказалось, что всё пережитое, пусть и давило горечью и жгло, и отравляло, но было не так плохо!
–У нас всего два варианта…– Базир оглядел окружающее их кольцо. – Или можно сбежать?
–Это круг Власти, – Абрахам уловил мысли Базира. – Проход через это заклинание закончится разрезанием тебя пополам. Не вариант.
–А если…– Стефания оглянулась опасливо на Вильгельма, который услужливо позволял им совещаться, наблюдая с прежним благодушным любопытством, – его?..
            Она провела рукой по горлу. Весьма красноречивый вышел жест.
–Не успеем, – Абрахам здраво оценивал перспективы. – Вряд ли у него убавилось ловкости со времён  Цитадели.
–Я думаю, нам надо следовать за ним, – подвёл свой итог Базир. – С ним есть шанс. А с ведьмами… ну, вас двое. Я, может, положу пару при случае. А дальше? Если у нас два варианта, то надо выбирать тот, из которого можно ещё вывернуться.
            Абрахам не ответил, он поднял голову к небу, вгляделся в стремительно сереющее небо. Никогда прежде Стефания не замечала, что рассвет наступает так быстро. Сейчас же, глядя на то, как отступает ночь, Стефания жалела о том, что ночь не длится дольше.
–Вы решили? – поинтересовался Вильгельм. – Скоро местные начнут свою жизнь, вы это тоже учитывайте. И поторопитесь.
–А явятся ли его ведьмы? – спросил Абрахам себе под нос, но Базир и Стефания услышали. Это тоже был серьёзный фактор, который они не могли оценить. Что если Вильгельм врал им? Что ему мешало придумать ведьм?
–Решили? – повторил Вильгельм, выдавая нетерпение. – У вас два пути, ну, если вы хотите мучительной смерти, то три и идите через круг Власти.
            Абрахам неожиданно повернулся к Стефании. Она была бледна, ни кровинки в лице.
–Есть один шанс…– тихо прошелестел Абрахам. – Но ты мне должна помочь, недоучка.
–Чем? – Стефания растерялась.
–Дай руку, – и Абрахам сам взял её руку и повернулся к Вильгельму. – Мы решили!
            Стефания не успела даже понять, ч то с нею происходит. Она почувствовала, как что-то, живущее в ней, то самое – магическое, постыдное, оживляется и будто бы разматывается. Какие-то силы кружились в ней, к горлу подкатила тошнота и на всё тело навалилась усталость. Даже стоять ей вдруг стало тяжело – странно заболели ноги, руки повисли бессильными петлями, плечи ссутулились, перед глазами поплыла реальность.
            Вильгельм не сразу посмотрел на ней и упустил целую секунду драгоценного времени. За эту секунду Абрахам успел вытащить из Стефании почти весь доступный ей запас магии, запас восстанавливающийся, но в единой точке времени не бесконечный, и этого ему теперь должно было хватить.
            Её сила была неприрученной, чужой, но она оставалась силой. Абрахам чувствовал, как внутри него всё кипит от магии, что жаждет прорыва, аж просит, изнемогая, о движении.
–Нет! – Вильгельм рванулся к кругу Власти, стремительно сокращая расстояние между собою и своими пленниками, которых он опрометчиво и тщеславно считал загнанными в ловушку, но было поздно.
            Даже то, что в эту самую минуту вокруг стали вырастать тени ведьм уже не могло остановить Абрахама.
            Земля вздыбилась и стала разламываться огромными кусками под его ногами, а затем Абрахам, бессильная Стефания, глаза которой закрывались от усталости, а в голове шумело и поражённый, о страха бранящийся на все лады Базир провалились в дыру, которую образовала земля и полетели куда-то сквозь тёмное и давящее облако образов, мыслей, запахов. Их мотало и крутило вверх ногами, мотало и швыряло из стороны в сторону, и оглушительный свит разрывал слух.
            Стефании повезло – она просто потеряла сознание и не присутствовала при этом диком отвратительном полёте. Базир даже не мог закричать – его несло, он не мог и рта открыть,  к горлу его подкатила тошнота, желудок перекувырнулся столько раз, что он и не мог сосчитать, сердце, казалось, вот-вот разорвёт грудь – так сильно оно билось.
            Абрахам же прикрыл глаза. Он знал эти ощущения, они были ему не в новинку. Старое заклинание, последствия которого были тяжелы, пришлось ему применить. Он затратил много сил на него, он ослабил Стефанию, но они вырвались  из ловушки и могли передохнуть и привести себя в чувство.
            Полёт закончился также неожиданно как и начался. Их швырнуло в очередной раз куда-то и Базир ощутил себя лежащим на чем-то твёрдом. В нос ворвался запах листвы и свежести. Открывать глаза оказалось больно – после удушливой тьме их резануло и заслезило от света.
            Но Базир заставил себя проморгаться и, не находя в себе силы, чтобы встать, повернул голову. Перед ним лежала бессознательная Стефания – белая как мел, холодная.
            Зато Абрахам был на ногах. Его шатало, и он держался за ствол какого-то дерева, но он уже смог подняться. Базир попытался последовать его примеру и потерпел героическое поражение, рухнув обратно на землю – голову кружило и тело не слушалось его. Вдобавок почему-то защипало в горле.
–Пройдёт, – хрипло кашляя, пообещал Абрахам.
–Надо было сдохнуть…– простонал Базир, у которого всё болело и ныло от полёта и падения. – Что с ней?
7.
            Абрахам всегда сомневался в интеллектуальных способностях Ронове, да и, откровенно говоря, не только Ронове. Что делать? Если случайно зарекомендовал себя Абрахаму один раз идиотом, глупцом или просто невеждой – берегись! Сил доказать обратное может и не хватить.
            Ронове стал глупцом в глазах Абрахама ещё при первой встрече с ним. Тогда Ронове нервничал и случайно перепутал два Валахских региона: Горж и Долж. Разница, честно говоря, небольшая – в тот год в обеих этих местностях были одинаковая засуха и одинаковая серость. Да и близки эти два региона, и, в общем, перепутать их легко – граница формальная. Но Абрахаму не понравился Ронове, не понравилась потенциальная наглость, а может быть – уже тогда учуял Абрахам в нём конкурента, и он ждал первой же оплошности Ронове, чтобы убедиться: идиот!
            Ронове ошибся в малом, но Абрахам сделал окончательный вывод.
            В дальнейшем им, конечно, пришлось работать много и Абрахам понял, что среди других «идиотов» Ронове, по меньшей мере, ещё ничего и сообразителен. Но трусости его не предвидел даже Абрахам.
            Такой трусости!
            Лезть в пасть оборотню, гонять по лесам ведьму, жечь восставший труп – это Ронове мог. Там требовалась отвага, там ждали подвига, это было значимо, но пустынно в сравнении с настоящим испытанием, выпавшим на его долю.
            Но Ронове отвлёкся от самобичевания. Он знал, что его поступок, его доброта по отношению к трактирщику, который действительно не знал о том, что два его посетителя объявлены Церковью вне закона, и упустил их, была опрометчива.
            Но почему-то не смог переступить через себя и сделать то, чего так ждали Брэм, Винс, Марк и Тойво.  И Ронове прекрасно понимал, что пожалеет ещё об этом, и пожалеет скоро.
            Но нужно было двинуться в путь и он это сделал. Не оглядываясь на своих спутников, что остановились для краткого сговора (такого желанного сговора!) с Делин, Ронове снова отправился в путь.
            Мысли его были необыкновенно чисты. Он знал, что следует за тенью, за фантомом, что вероятность успеха и реальной встречи со Стефанией крайне мала, но почему-то рассказ трактирщика о том, что кто-то с ними беседовал, воодушевил Ронове. Может быть – это друг? Если так, то Абрахам, Стефания и Базир больше не одни.
            «А если враг?» – вползла едкая мысль, но Ронове погнал её прочь. Всё-таки он был не очень умён и предусмотрителен и от того не желал даже ненужных мыслей допускать и рассматривать такой вариант событий. Ошибка. Непростительная ошибка!
            За Ронове выдвинулись остальные церковники. Они были другими. Они были мрачны, сосредоточены и…готовы. Их лица освещало страшное внутреннее решение, к которому они, может быть, были даже расположены ещё до встречи с Делин и до беседы с нею.
            А между тем Делин нашла нужные слова. Именно она разработала такой желанный и подходящий для всех план. Впрочем, нет, не для всех.
            Тойво не доверял Ронове, он презирал его, но убийство церковника в тайне, в следующем месте остановки было слишком даже для него. И Тойво разрывался между желанием покориться Рене, Церкви и здравомыслию и намекнуть Ронове на подготовленную участь.
            Тойво прикрывал воспалённые глаза, представляя, как Делин сейчас добирается до следующего трактирчика окольной дорогой. Она должна доехать до Рекаша, затем срезать и даже обогнать их. И у Тимишоара, у первого же трактирчика ждать.
            Она возьмёт там себе комнату, но не назовёт рода своей службы и принадлежности к Церкви. Закажет себе ранний ужин и потребует чистых простыней – вроде бы для сна. К тому времени они как раз доберутся, проведут краткий допрос трактирщика (а вдруг везение?), отужинают и разойдутся по комнатам.
            Но рассвета Ронове не увидит. За десять минут до полуночи Тойво, Марк, Винс и Брэм соберутся у Делин для прочтения молитвы о заблудшем брате-Ронове. За пять минут до рокового срока притаятся в коридоре, и ровно в полночь проникнут в комнату.
            Винс будет стоять у самых дверей, контролируя, если что, коридор и предостерегая попытку сонного Ронове сбежать. Тойво и Брэм должны будут окружить постель с разных сторон, когда Делин нанесёт первый удар. Марк будет на подхвате…
            Всего предполагалось покарать изменника пятью ударами священных кинжалов – по одному удару на каждого. Делин переживала, что не выйдет прочесть приговора – даже в сонном и окружённом состоянии Ронове был охотником, очень опытным и опасным охотником и это не позволяло провести процедуру казни подобающим образом.
            «Если Рене послал Делин как наблюдателя и карателя, значит, Рене сомневается в Ронове. Но зачем, во имя креста, он тогда не убил его сразу?» – напряжённо рассуждал Тойво, глядя на широкую спину Ронове, который был всё ещё впереди своего небольшого отряда. Ронове был обычен. Определённо, он не подозревал ни о чём. О, глупец! Бедняга…
            «Все заслуживают шанса на искупление… Рене добродетелен. Он надеялся, что его друг избавился от симпатий к врагу. И теперь, когда это оказалось не так, наш долг, священный долг. Покарать мерзавца» – Тойво спорил сам с собою, логическое обоснование готовящейся кары его устраивало, но моральное не радовало.
            По душе Тойво были больше кары публичные, не тайные, не ночные, не робкие. А такие, чтобы все видели и слышали преступления осуждаемого. Но, опять же – кто знает, как поведёт себя Ронове в дальнейшем? День-два и, может быть, они действительно наткнутся на зловещую тройку, и что? примут они Ронове?
            Да, Тойво подозревал, что Ронове был жесток к его сводной сестре Иас, что сам Ронове далеко не воплощение добродетели и всепрощения, но всё же – как больно и нелегко было решиться оборвать его жизнь. Да ещё и таким образом.
            Мучаясь, Тойво едва не пропустил время привала и едва успел спешиться, чтобы не вломиться куда-нибудь в мелкий кустарник. Ели в молчании костровую кашу, при этом Тойво поглядывал лишь на Ронове, поглядывал с опаской (а ну как поймёт?), с мукой (ну нельзя без публичного приговора!), с яростью (мерзавец и предатель!) и с сочувствием (люди…все мы люди).
            Но Ронове ничего не замечал. Он набивал желудок, а у Тойво не было аппетита. Как не было его у Винса, у Марка и Брэма. Сложно есть в компании того, кого ты должен будешь убить и убить совершенно справедливо, но того, кто ещё не знает о своей участи.
–До Тимишоара отдыха не будет, – объявил Ронове, нарушая гнетущую тишину. – Мы не так далеки от следа тройки, как думали.
            Голос Ронове был печален. Напрасно пытался он скрыть – печаль прорезалась сквозь тон. Да куда деться от этой печали? Будь Ронове храбрее, не был бы сейчас всюду чужим. Был бы умнее, не рванул бы за неизведанной участью!
            Хотя, с чего это она неизведанная?
            Эти церковники, должно быть. Ещё ни разу не карали своих собратьев. От этого нервность так легко и быстро выдала их. Марк, Винс и Брэм перемигивались. Поглядывали друг на друга, куражились, явно боясь грядущего, но не желали продемонстрировать страха. Тойво был мрачнее прежнего, он не перемигивался, но явно знал.
            А что можно знать в таком случае? Только дату смерти. И явно – чужую дату смерти, зная свою, так веселиться не будешь.
            Но Ронове не выдал ничего. Глупо было бы разоблачать и травить им нервы – ещё не выдержат, решат, что перейти к действию нужно незамедлительно, а Ронове был решительно против этого – ему хотелось ещё пожить, и, откровенно говоря, да будет луна свидетелем его тайны – он предпочитал умереть от руки Абрахама или Стефании – так будет хотя бы справедливо.  Они заслужили право убить его, а Марк, Брэм, Винс и Тойво нет.
            Тойво явно не по душе затея товарищей, но он не пойдёт против них, потому что церковник из него хороший, а еще, потому что Тойво давно научился не слушать своего сердца и поступать по долгу.
            Одно лишь удивляет Ронове – чего это ребята так осмелели? Ну трактирщика он пожалел опрометчиво, но всё же! Повод это к казни? Или с самого начала его сподвижники  по неволе имели такой приказ от Рене, мол, при случае, при первом же случае…
            Но над всякой странностью и удивлением рассуждать жизни не хватит, а привал кончается, и дорога снова простирается перед Ронове и спутниками его. Нужно в путь, нужно!
            Дороги видят и слышат всё. Они встречают триумфы и падения, тоску, смерти, возрождения – но не могут поведать об этом. Жалобно под напором ветров стонут камни, проклиная бесслезное молчание, гнутся тонкие травинки по обочинам протёртых колёсами, копытами, подошвами и голыми стопами дорог.
            И тишина держит в плену их. Не скажут, хоть видели и слышали. Не промолвят, не сдадут! В путь, собирайся в путь, он долог. Бесконечен и похож на божественное наказание и божественную же усладу одновременно. Идти по свежести, идти в неизведанные дали это прекрасно и ужасно одновременно.
            Церковников этой дороги зовёт долг. Но дороги видели уже многих должников веры и креста, золота и любви – словом, нагляделись на служителей всякой масти и чуют раскол в маленьком отряде. Но не выдадут.
–Ты бледен… – Брэм поравнял своего коня с лошадью Тойво. – В здоровье ли ты, брат?
–В полном, – сквозь зубы ответил Тойво.
–Струсить думаешь? – допытывался Брэм, явно не понимая, в какую опасную трясину ведёт его собственное бахвальство. А может быть, наивно полагая, что Рене вознаградит его своим доверием за кару такого опасного врага?
            Наивно…да, наивно! Рене никогда не наградит. Более того, как предполагал сейчас сам Ронове, прекрасно понимая, что задумали его спутники, в интересах Рене в скором времени. Когда от Брэма и компании убийц закончится польза – предать их публичной каре и припомнить им самоуправство.
            Всё-таки Ронове научился в пути своём многому! Даже начал понимать Рене. Осталось научиться понимать самого себя да будущее – и всё, сказка!
            Тойво наградил Брэма таким взглядом, что Брэм поперхнулся заготовленными насмешками. Страшный взгляд, грозящий уничтожением за дерзость.
–Ну…держись нас, – отозвался Брэм, овладев собою и отъехал чуть дальше от Тойво, всем своим видом демонстрируя, что ничего не произошло.
            Ронове видел краем глаза их мельтешение, но не среагировал – его это не касалось больше, и без того всё предельно ясно.
            Тимишоар встретил путников холодным почтением. Здесь часто проезжали да проходили  торговцы и скитальцы, купцы, философы, писатели – церковники же тоже были частыми гостями. Это был один из тех немногих регионов, где власть Церкви без всякого сомнения поддерживалась местной властью, от того приём был почтителен, бесстрашен и вежлив.
            По мере приближения к съезду на первую улицу Тимишоара спутники Ронове становились всё более возбуждёнными. Конечно, они готовились. Приближался час их доблести, их долга и они не желали ударить в грязь лицом друг перед другом.
            Ронове лихо спустился по склону и щегольски въехал в Тимишоар первым. Закат стремительно набирал силу, темнилось небо – ещё четверть часа, от силы полчаса, и всё кончено. Тьма настигнет город, а вечная тьма сомкнётся на горле Ронове.
            У первого же постоялого двора Ронове спешился. Пора было сделать привал и испытать судьбу. По поведению своих спутников, по лихорадочно блестящим, прежде невзрачным глазам Марка, по нервности Винса, по бахвальству и развязности Брэма и по мрачности Тойво, Ронове понимал: скоро.
–Я пойду первым, – промолвил Ронове, обращаясь ко всем. Он был спокоен и держался на холодном расстоянии, не выдавая никак в себе то. Что он заметил и о чём догадался. – На этот раз попрошу держать положенное поведение и не влезать с вопросами.
–Да будет так…– лихо отозвался Брэм и с непередаваемой издевательской интонацией вдруг добавил, – командир.
            Марк, видимо опасаясь за то, что может струсить, пожелал продемонстрировать своё с Брэмом единство и сплюнул на землю. Винс не решился на столь кардинальную меру, и просто скривил губы, глупо усмехаясь.
–Привяжите лошадей, – велел Ронове и направился к постоялому двору, служившему небольшим приютом для первых путников. Любой, кто был в Тимишоаре больше одного раза, знал, что в этих первых дворах путников встретят не так, как это подобает. Им нальют суп, погреют кашу, и даже взобьют постель, но…
            Но суп этот будет жирный, слит из недоеденных за день супов, приготовленный на куриных шкурках и шеях, а каша будет горячей только сверху, внизу это будет пласт холодной и слипшейся дряни. Да и постель будет чиста лишь с первого взгляда – но если вглядишься, увидишь, что крахмалят её поверх грязи, и хрустит она не от свежести или мороза, а от того, что в ней крахмала больше, чем ниток, и лежать на такой неприятно, но выбирать не приходится.
            Это дальше, на второй-третьей улице и супы хорошие, и бульоны мясные да рыбные, и каши свежие и бельё постельное пусть и застиранное, но чистое, для тебя одного. А здесь, на въезде ­ твоя вина, что ты не доехал дальше, и темнота тебя настигла в начале. Плати монеты (да большую сумму!) и довольствуйся дурным обедом и плохими одеялами на кроватях, проеденных жучком или загнивающие уже в изножьях.
            Пока Марк, Винс и Брэм привязывали лошадей, уже не скрывая своего недовольства и презрения к Ронове, Тойво нагнал Ронове уже за дверьми и схватил его в полумраке за руку, удерживая.
–Что ещё? – насторожился Ронове, резко выдёргивая руку.
–Господа, добро пожаловать! – прошамкал некстати появившийся хозяин, выхватывая свечами в полумраке церковников. – Господа желают отужинать?
–Желают. – Ронове отмахнулся от Тойво, даже оттолкнул его, несильно, но значительно и конкретно – не лезь! – и прошёл внутрь, за хозяином.
            На счастье церковников-убийц и к несчастью Ронове – двор был забит путниками.
–А чего это здесь так много народу? – не выдержал Ронове удивления, пока хозяин расчищал ему и Тойво путь к последнему свободному столу.
–Люди идут, господин, – ответил услужливый трактирщик.
–Куда идут?
–К Церкви Святого Сердца обращаются, желают искупить грехи свои и получить защиту от лихого зла, что обретает форму, господин, – трактирщик усадил путников и приготовился слушать их пожелания.
–К церкви… – повторил Ронове, с запоздалым сожалением думая о себе. Молодом и напористом, наглом, и…давно уже несуществующим.
–Нам горячего. На пять порций, – мрачно сказал Тойво.
            Трактирщик сделал большие глаза, испуганно кивнул и метнулся на кухню.
–Народу много…– продолжил Тойво, оглядывая зал. – Не люблю когда так много.
–А что, свидетелей боишься? – спросил Ронове. Он смотрел прямо на своего соратника, ждал его реакции, желал убедиться в том, что правильно понял происходящее.
–Свидетелей добродетели бояться не следует, – Тойво тоже понял, чего хочет Ронове.
–Тогда ты бы не последовал за мною, – возразил Ронове. – А ты пошёл. Хотел предупредить?
            Ответить Тойво не успел, да и не желал, не знал он ответа. Сегодня должно свершиться то, что правильно и законно, и проблема лишь в том, что Тойво не готов был мириться тем, что это произойдёт тайно, словно они убийцы. А ведь это не так. Они каратели. Они служители Церкви и это значит, что личное ощущение не имеет никакого решения и не влияет ни на что.
            Но Тойво не удалось разразиться внутренним монологом на эту тему – появились и остальные их спутники, без труда прошли к ним, сели, при этом Марк и Винс, которые заняли стулья рядом с Ронове, как бы случай      но отсели от него чуть поодаль.
            Появился трактирщик, составил на маленький стол, где даже троим было бы тесно, не то, чтобы пятерым, по миске супа. В мутно-жёлтой глади пузырился жир, и плавали кусочки картофеля, укропа, лука и куриные шкурки. Правда, варево было горячим и от этого оставалось ещё хоть сколько-нибудь съедобным.
–Постой-ка, – Ронове легко остановил трактирщика и показал знакомые уже листовки. – Ты видел этих людей? Это враги церкви! Укрывать их, привечать или оказывать содействие – преступление.
            Трактирщик был честным. Он был подслеповат, буквы расползались у него перед глазами, но он упрямо вглядывался в лист. Ему очень хотелось помочь власти, настоящей власти, но…
–Я их не видел! – в огорчении признался, наконец, трактирщик.
–Не видел или не помнишь? – уточнил Тойво с той же мрачностью, наплевав на просьбу Ронове следовать положенному поведению.
–У меня хорошая память, господин! – трактирщик даже обиделся. – Я вас заверяю, что в моём дворе таких не было!
–Ладно, всё! – Ронове спрятал листовки, – раз хорошая память, будешь знать и помнить их имена и лица. Если появятся – сообщишь.
–Да, господин.
–Этот суп всё, что ты нам можешь дать? – Ронове отодвинул от себя миску с супом, не скрывая отвращения.
            Трактирщик спохватился и метнулся на кухню за кашей и заветренными пирогами.
–Куда дальше? – спросил Брэм, не скрывая насмешливого тона. – Ходить по улицам и искать? Эй, вы не видели…
–Молчи, – посоветовал Ронове, – Тимешоар большое место. От того трактира не так много дорог.
            И снова молчание. В таком же скорбно-тревожном молчании доели скудный ужин, в дурном настроении разошлись по спальным, которые услужливо предложил им трактирщик. Загвоздка, правда, была в том, что из-за наплыва посетителей места для всех не было. кому-то надо было поселиться с Ронове и Тойво взял это на себя.
            Сомневающемуся Брэму сказал, напирая на каждое слово:
–Так будет спокойнее.
            Брэм просветлел, полагая, что понял, а Тойво, глядя на то, как снимает плащ и ложится Ронове в последний раз в свою постель, чувствовал, что милосердие выходит ему боком. Тойво всё ещё не нравилось происходящее. Это не было похоже на суд. На затравку, на охоту, но не на суд! Нельзя никого вытаскивать из постели и резать ножами. Даже самое светлое дело не заслуживает такой грязи. Правосудие от того и остаётся правосудием, что оно праведно и публично. Что оно не таится по темноте.
            Ронове лёг, закрыл глаза  и стал ждать, когда его убьют. Он понимал, что в присутствии Тойво ничего не сможет сделать, что их больше, и ему нужно уповать только на свои силы да на молитву.
            «Господи, прости меня, грешного, пощади меня, пощади мою жизнь. Я обрёл искупление и хочу его пройти полностью. Господи, услышь меня, грешника…» – мысли Ронове путались, он почувствовал, как страх подступает к нему. Лежать и ждать неизвестности… да, это во много раз страшнее, чем даже лицом к лицу оказаться с древним вампиром Владом!
 
            Скрипнула половица и Ронове напрягся всем телом. Рука скользнула вдоль туловища, нащупывая в потайном кармане складной нож, освещённый святой водой. Ронове не открывал глаз, изображал спящего, но каждая клеточка его тела была напряжена до предела.
            Только бы не выдать себя. Только бы не сжать зубы и не зажмуриться.
            Тойво промучился в постели полчаса, наконец, понял – так нельзя! И решился, поднялся, стараясь не нарушить ночной тишины, сполз с кровати, скрипнула под ногами половица, но Ронове не проснулся.
            Тойво приблизился к постели осуждённого предателя – тот мирно спал, дыхание его было мирным и тонкое одеяло приподнималось в безмятежности. Может быть, Ронове даже что-то снилось?..
–Боже! – взмолился тихо Тойво и протянул руку к плечу Ронове, желая разбудить его и предупредить.
            Это всё, чего он хотел.
            Ронове ощутил движение у своего уха. Он был охотником, его инстинкт был безошибочен и прежде, чем рука Тойво легла ему на плечо, Ронове совершил змеиный бросок, и, не примериваясь, всадил по рукоять нож в плоть Тойво.
            Тойво охнул, и запоздало дёрнулся, боль, ужас, непонимание и обида отобразились в его лице, затем он с изумлением перевёл взгляд на кровоточащую в животе рану, и на Ронове…
–За…ы-ы! – выдохнул Тойво что-то невразумительное. Но Ронове не позволил себе дожидаться крика или ответного удара, и резко вытащив нож, всадил его уже выше, одновременно наваливаясь всем своим весом на Тойво.
            Ронове был моложе, сильнее, тренированнее и после недолгой молчаливой борьбы с умирающим соперником, Ронове остался победителем. Тойво же умирал.
–Сучьи дети! – Ронове сплюнул кислую слюну, поднялся на ноги. – Хотели убить меня, да? Я вас всех сам убью. Ненавижу!
            Он пнул почти бездыханного своего соперника, не зная, что у одного Тойво – умирающего Тойво и было желание спасти, или хотя бы предупредить Ронове.
            Ронове отдышался. Вряд ли у него было много времени, и это означало, что надо действовать. Он с трудом – мёртвое тело всегда почему-то обмякает и становится ещё тяжелее живого, перетащил Тойво на свою кровать.
            Ронове не церемонился и пару раз приложил своего «убийцу» головою о ножки кровати, пока подтаскивал его к постели. Затем с трудом уложил его на своё место и, тяжело дыша, укутал его своим одеялом с головою.
            Теперь на месте Ронове лежал труп его «врага». А сам Ронове получал небольшую передышку. Хотел бы он, конечно, увидеть лица своих убийц, когда они увидят, как лихо Ронове обыграл всю затею! Но времени не было. и возможностей.
            Как назло – в небе висела круглая и яркая луна. Она прекрасно освещала землю под собою и для того, чтобы скрыться во мраке, придётся бежать быстро и приложить немало усилий.
            Но Ронове был бешеным от своей победы над Тойво и готов ко всему. Кровь, закипевшая в его венах, до этого сдерживаемая от напряжения, расходилась и пульсировала. В голове шумело, в ушах слегка звенело, но Ронове упрямо продолжал действовать.
            Он подошёл к окну – старая, рассохшаяся деревянная рама. Что ж, небо услышало жажду жизни! Небо дало такую хлипкую раму – Ронове легко открыл её – свежесть дыхнула ему в лицо и отрезвила на мгновение, прояснила сознание.
            Но нечего ждать!
            Ронове перебросил ногу на подоконник. Сердце бешено стучало, ну, небо…помоги!
            Он выбирался из окна быстро, не замечая ни мелких порезов, ни царапин, ни ушибов. Перемахнув через подоконник, оказался на тонком карнизе, цепляясь за который, достиг сточного желоба и уже по нему, без всякой жалости к своим рукам, сполз на землю.
            Лаяли собаки, но так, лениво, для порядка, стонали филины вдалеке, луна висела в небе…но Ронове не позволил себе и духа перевести. Оказавшись на земле, он вскочил тотчас, закрыл полами плаща голову и метнулся в тень, где подхватив с телеги какую-то вонючую и пыльную рогожу, набросил её на свою голову и ломанулся прочь от страшного постоялого двора, на вторые, третьи и следующие улицы Тимишоара.
            Где-то позади Ронове оставлял за собою несбывшиеся шансы на восстановление доверия Рене, на спасение, на другой путь и тело своего врага…
            Полночи, между тем, соратники Ронове дождались с волнением. Как и договаривались, Делин дожидалась их в одной из спален и была лихорадочна:
–Сегодня мы свершим правосудие! – повторяла она каждые пять минут, пока полночь только приближалась. От этого легче было только Брэму – это подбадривало его.
            Наконец срок подошёл. Кратко помолились о заблудшем брате–Ронове, и, приготовившись, вышли в коридор.
–Каждый из нас должен ударить! – шепотом повторяла Делин. – Он должен почувствовать на себе весь наш гнев.
            Но у дверей спальни Делин уже не была такой яростной. Ронове она знала лучше других и прекрасно понимала, что если что-то пойдёт не так, она не успеет и глазом моргнуть, как он постарается её убить, мерзавец такой!
–Ты ударишь первым, – Делин повернулась к Брэму, – а я буду читать приговор. Пока ты будешь это делать.
            Брэм тоже не был в восторге от сложившихся обстоятельств, но отступить под взглядом товарищей и после слова (убедительного слова) Делин ему было невозможно, и он кивнул, хищно прищурился, похлопал себя по карману, где уже припрятал орудие сегодняшней кары.
            Они тихонько вошли в комнату Ронове, и…
–Окно? – тихим шепотом спросила Делин, заходя второй. – Зачем окно?
            Происходящее решительно ей разонравилось. Что-то было не так. одна постель была смятой, ковёр под ногами тоже. В лунном свете мирно спал Ронове, укрывшись с головою.
–Где Тойво? – спросил Винс громким шепотом. Он был у дверей и боялся, что его не услышат.
–Сбежал, должно быть! – такой вариант развития событий Марка устраивал. Тойво явно не желал участвовать с ними в карательной акции и вот. Оказался трусом!
–Ему же хуже! – пообещала Делин, но из-за спины Брэма так и не показалась, спряталась за ним, чтобы если что, удар пришёлся не по ней.
            Брэм как зачарованный приблизился к постели своего недавнего соратника, ставшего теперь врагом, огляделся на товарищей. Марк кусал губы, Делин не дышала, Винс, вытянув шею, наблюдал за ним – про контроль за коридором он напрочь забыл. 
            Сейчас вершилось правосудие. Церковное правосудие!
            Брэм сжал зубы и вытащил кинжал. Он был небольшим и рассчитан лишь на ближний бой, прелестно для заговорщиков, но опасно, если заговорщики трусливы.
–Давай…– Делин нервничала. Вместе с Ронове должен был умереть весь прежний мир, в котором Делин была никем. Ронове открывал этот список. Следующая была Стефания!  – Давай же…давай!
            Брэм зажмурился и ударил кинжалом в тело. Покоившееся под одеялом. Марк. Не выдержав напряжения, с воплем кинулся на тело, на ходу вытаскивая кинжал. Делин, занервничав от того, что на неё не достанется удара, бросилась также молотить своим оружием по одеревеневшей плоти.
–Подождите! – взревел Винс, и, обезумев, бросился к ним, подскочил к телу, легко отталкивая Марка и дёрнул за одеяло, замер…
            Света луны было достаточно, чтобы увидеть тело. Чужое тело. Не то, которое они так ждали увидеть, не то, которое так хотели покарать.
            Делин вскрикнула и осела на пол, ошарашенно и растерянно глядя на тело Тойво. Брэм так и обмяк, не в силах пошевелиться – его обуял животный ужас, сменивший животную жажду покарать. Марк лаконично выругался и обернулся на окно – он понял быстрее всех.
–А где Ронове? – спросил Винс, не сообразив, что именно произошло. – Мы что…его убили?
–Похоже, он был мёртв до нас, – прошептала Делин, но едва ли это имело какое-то значение в эту минуту.
8.
            На этот раз Стефания пришла в себя быстро, может быть молодость и жажда жизни тому способствовали, а может быть, она уже привыкла ослабевать, терять опору под ногами и силу, и адаптировалась? В любом случае, очнулась она быстро на руках Базира – он сам был слаб, но из него не пили магическую силу, и его слабость была только физической.
–Где мы? – слабым голосом спросила Стефания. Она не сделала попытки подняться, просто лежала на коленях Базира, доверяла ему полностью.
–Не знаю, – честно ответил Базир. – Хотел бы сказать, но…
–Абрахам? – она не дала ему договорить, да и к чему? Суть уже ясна.
–Отошёл. Сказал, чтобы мы ждали его здесь, – Базиру это не нравилось. Нехорошо было им оставаться здесь ослабленным, но с Абрахамом спорить – себе дороже. Он всегда себе на уме. Очнувшись, этот маг взял себя в руки и велел, именно велел Базиру ждать своего возвращения, заодно приводя Стефанию в чувство.
–Куда отошёл? – Стефания, наконец, почувствовала, что должна подняться и может это сделать. С помощью Базира она действительно добилась подъёма своего измученного тела и теперь сидела на земле, морщась от пульсирующей головной боли и прыгающих перед глазами разноцветных точек. Реальность словно не могла прорисовать всех своих контуров, и зрение Стефании то становилось отчётливым, то слегка расплывалось.
            Она морщилась, моргала, надеясь на то, что всё само собой пройдёт.
–Я не знаю, – Базир чувствовал себя идиотом, но он вправду не знал, куда делся Абрахам и зачем. 
–Он нас не бросит! – кого уверяла Стефания? себя? Базира? Наверное, верны оба варианта. Она сама хотела верить в то, что Абрахам вернётся, но тревогу это унять не могло, однако, Стефания решила поддержать Базира, решив, что и он сомневается в возвращении Абрахама.
            Но Базир не сомневался. Или не думал об этом, а потому всего лишь пожал плечами:
–Вернётся.
            Стефания тряхнула головой: в голове гудело что-то непонятное, мутилось немного сознание, как после тяжёлого болезненного сна.
–И всё же…– она не договорила, огляделась, конечно же, не узнавая местность. Да и откуда бы она её узнала? Годы её жизни проходили в стенах Церкви Животворящего Креста, в стенах, которые она предала, оставила, обнажив их суть, и которые не простят ей её происхождения и бегства. – А где тот…Вильгельм?
–Не знаю, – от вопросов Стефании Базиру становилось всё мрачнее, но он решил объяснить ей свою позицию по отношению к Вильгельму: – надеюсь, что как можно дальше от нас!
            Она помолчала. Молчание Базиру не понравилось, у него создалось впечатление, что Стефания не разделяет его радости по поводу отсутствия Вильгельма. Опасение подтвердилось, когда Стефания осторожно заметила:
–Мне кажется, в словах Вильгельма был смысл. А что если он прав? Если есть какие-то эти…как они их?
            Слово выскользнуло из её памяти. Базир сначала был полон решимости отмолчаться, выказывая своё презрение к Вильгельму, но не смог выдержать мучительной попытки Стефании вспомнить нужное слово и подсказал со вздохом:
–Отступники.
–Да! – она подалась вперёд чуть радостно и тут же поморщилась от боли. Тело не было готово к резким движениям. – Ох… так вот. А если есть эти отступники? Если мы могли бы создать третью силу, что будет сражаться с Цитаделью, но не будет при этом зависеть от Церквей?
–А если завтра солнце не встанет?! – огрызаться было бессмысленно и грубо, но Базир подумал об этом после того, как слова сорвались с его губ.
            Но Стефания не отреагировала на грубость, погружённая в свои мысли, предпочла не заметить её.
–Базир, нам нужна защита. Мы в немилости у Церквей и у Цитадели! Рене сделал нас врагами, а Цитадель жаждет нашей смерти!
–А добрый дяденька Вильгельм хочет просто нажиться на нас1 и поэтому, конечно, его помощь самая чистая! – Базиру всё меньше нравился этот разговор.
–Он делец, – заметила Стефания. – Он хочет денег. Он будет богаче, если появится третья сила. мощная сила. вернее, она уже есть, нам просто надо встать во главе её. Тебе, мне и Абрахаму!
–Стефа…
–Она есть! – Стефания как-то не отличалась прежде, по мнению Базира, ослиным упрямством, но откуда-то оно возникло в ней в самое неподходящее время.
–По словам Вильгельма! – напомнил Базир. – По словам дельца, торговца и продажного сукиного сына!
–Допустим…– Стефания усмехнулась и поменяла позу. Теперь она сидела на земле, подогнув под себя ноги, создавая дополнительную опору руками. – Но какие у нас перспективы? Шататься по миру и уничтожать по одной-две единицы Цитадели и бегать от церковников? Мы ведь и хотели третий путь. А теперь, когда он есть…
–Если есть!
–А если бы и попробовать? Мы всё равно долго не пробегаем! – голос Стефании чуть окреп. Базир понял, что она обдумывала что-то втайне, может быть ещё до встречи с Вильгельмом, наедине с собою понимала, что им понадобится чья-то помощь?
–Я ему не верю, – у Базира не было аргументов. Ему всё не нравилось, но как разубедить Стефанию, опираясь лишь на слова Вильгельма и предположения в том, что эти слова лживы?
–Я тоже, но у нас всё меньше путей к отступлению. Рене знает нас, как мы выглядим… – она осеклась. Говоря о Рене, подразумевала она, без сомнения, Ронове – свою первую влюблённость и первое своё разочарование в мужчинах, да и в людях в целом.
            Трус! Жалкий трус! Предатель, ставший теперь прихвостнем Рене – их гонителя. Любимец с гнилым нутром!
–Хорошо. Уточню, – Базир коснулся плеча Стефании и заставил её взглянуть на себя, – Абрахам ему не верит. Это тебе аргумент?
            Он был уверен, что да. Ведь это Стефания! Она, именно она всегда верила Абрахаму и в Абрахама. Какое может быть сомнение? Она ведь заступалась всегда за него, она пошла за ним в ночь, когда можно было остаться.
            Но Стефания молчала. Это молчание было совсем пугающим и зловещим. Базир повторил, думая, что она, быть может, не поняла ещё его слов:
–Абрахам против! Понимаешь?  Он против!
            Глаза Стефании наполнились слезами, губы её дрогнули, обнажая несказанное: мысли Стефании и Абрахама разошлись.
–Ты что, против Абрахама? – Базир охрип от неожиданности. К такому он готов не был.
–Нужно пользоваться ресурсами, – прошелестела Стефания, – всеми ресурсами, что есть, всеми шансами! Абрахам он…он хороший, преданный делу, но он немного успеет. Мы все немного успеем.
–Ну знаешь! – Базир с возмущением поднялся. От резкого подъёма закололо в боку, но он сдержал стон и проклятия. – Да как ты…  я не знаю. Ты говоришь не то что-то, Стефа! Ты говоришь очень…
            Он не знал в чём её обвинить. В трусости и в желании предать Абрахама? Так и Базиру Абрахам казался категоричен. Может быть, это было влияние Стефании? Базир считал, что Вильгельма нужно выслушать ещё раз.
–Ты знаешь, что я права, – прошелестела Стефания и больше ничего не добавила, потому что увидела, как из высоких кустарных зарослей выходит Абрахам. он был мрачен, как и всегда, бледность ещё больше оттеняла уродливые шрамы лица. В руках он что-то держал. При приближении Стефания смогла разглядеть в его руках маленький горшочек, затянутый какой-то тканью…
–Очнулась? – Абрахам не тратил время на приветствия. Нежность, которая была ему совсем не чужда, делала его, по собственному его мнению, уязвимым, а потому всякая тревога прикрывалась напускным зловещим отношением.
–Очнулась, – Стефания попыталась встать и со второй попытки смогла.
–Хорошо, – кивнул Абрахам, – нам надо идти, а таскаться с тобой нет ни желания, ни возможности.
–Я могу идти, – заверила Стефания, – честно!
–Надеюсь, – Абрахам повернулся к Базиру. – Ты как?
–В норме, – отозвался Базир. – А что у тебя в руках?
–Мёд, – просто ответил Абрахам, срывая тряпицу с глиняного горшочка.
            Стефания и Базир переглянулись. Они ждали, что там будет вода. Земля, колдовское зелье, останки их погибшей чести, да хоть что! кроме мёда. Нечего ему здесь было делать. Неоткуда ему было здесь взяться. Да и зачем? К чему?
–Отойди! – велел Абрахам, легко отпихивая Базира в сторону. Ему нужен был кустарник с узкими узловатыми ветвями. Абрахам отломил палочку, разломил её, протянул по обломку Стефании и Базиру. Те, всё ещё не понимая, покорно приняли.
–Чего стоим? – поинтересовался Абрахам. – Ложек вам не будет!
            Он пододвинул горшочек так, чтобы он был доступен для всех троих. Теперь и Стефания и Базир увидели густой пастообразный мёд в горшочке, являвший собой переплетение нескольких оттенков от светлого до тёмно-коричневого, с удивительным ароматом. Пахло знакомо, но Стефания не могла понять, где уже чувствовала этот запах.
            Абрахам подал пример и первым ткнул палочкой в горшочек, покрутил её, вытащил, облизнул.
–Это есть что ли? – Стефания задала очень глупый вопрос. Она не помнила, чтобы за время скитаний Абрахам приносил мёд или вообще выказывал любовь к сладкому. Неужели в таком лесу ничего более съестного не нашлось?
–Можешь пить, – разрешил Абрахам. – Мёд теперь нам первое дело. Особенно тебе, Болезная! Он восстанавливает силы.
            Стефания покорилась и ткнула палочкой в горшочек. Есть хотелось. Желудок требовал чего-то перекусить. Но до поры Стефания могла этого не замечать. Сейчас же аромат мёда – густой насыщенный аромат пробудил в ней голод. С мёда, конечно, не наешься, но это лучше, чем ничего.
            В молчании на троих опустошили горшочек. Елось легко – приторной сладости не было, напротив, живительная, чуть заметная, какая-то травяная сладость.
–А откуда ты его взял? – спросил Базир, закидывая свою веточку подальше. Он не был сладкоежкой, но мёд дал ему сил.
–А откуда берут мёд? – отозвался Абрахам со смешком. Он не подобрел, нет.
–Вообще, у пчёл, – Стефания поняла мысль Базира и перехватила её, – но вот откуда горшочек и тряпица… или эти пчёлы такие заботливые?
–Ты бы не зубоскалила не по делу! – мгновенно остудил её пыл Абрахам, – лучше бы тренировалась!
–И всё же? – теперь Базир перехватил инициативу. – Здесь деревня?
–Далеко до деревни, – мрачно признал Абрахам. – Почти сутки пути. Живёт у меня здесь приятельница.
–Какая приятельница? – в голос спросили Стефания и Базир.
            Абрахам рассердился:
–Ваше дело пятое! Нам нужно было восстановить силы, теперь мы можем идти дальше. а что за приятельница, вас терзать не должно. Ясно?
            Базир кивнул. Но Стефания неожиданно улыбнулась, как давно уже не улыбалась на памяти Базира, и спросила:
–Значит, источник ресурсов значения не имеет?
–Конечно же, нет! – Абрахам закатил глаза. – Что же ты за дура такая? Мы берём у природы, берём у людей, потому что служим природе и людям!
            Базира не обрадовал вопрос Стефании, он смутно чувствовал, что сейчас будет и. на всякий случай попытался вмешаться:
–Мы просто были очень рады мёду! Он действительно…
            Но остался незамечен. Стефания пихнула его в спину, заставляя отодвинуться и не мешать ей смотреть в глаза Абрахаму. Базир покорился, зная, что ничем хорошим его покорность не закончится.
–Хочешь что-то сказать, Болезная? – голос Абрахама обрёл зловещие нотки.
–Скоро зима, – сказала Стефания, и Абрахам перебил её:
–Блестящее наблюдение!
–Абрахам…– Стефании каким-то образом удавалось сохранить самообладание. – Слова Вильгельма не лишены логики. Нас разве должно волновать, почему он хочет нам помочь? Ну хочет он нажиться, да пусть! Нам важна наша цель. Мы хотели избрать третий путь и мы избрали его. И если сейчас…
            Она не договорила.
–Молчи! – предупредил Абрахам. – Вильгельм мерзавец! Связаться с ним – значит, стать таким же как он! Он служит золоту!
–Нас ищут все! – Стефания перешла на крик. – Нас ищут церковники и Цитадель! Мы должны принять всякую помощь!
–Я думаю, что мы должны хотя бы спокойно выслушать Вильгельма! – Базира не спрашивали, но он не знал, как ещё напомнить о себе и рассчитывал своим замечанием оттянуть хотя бы часть их яростного внимания на себя.
            Абрахам и Стефания глянули на Базира одинаково. В их глазах отчётливо читалось: «что ты-то лезешь?». От этого стало обидно. Они могли не выдавать словами своего отношения к нему, но взгляды в минуту спора! Да, Абрахам ещё недавно советовался с Базиром, но что с того? В минуту спора он не пожелал даже его заметить.
            Но ладно Абрахам – у него не все дома! Но Стефания?
–В самом деле…– пробормотала Стефания, прочтя обиду в глазах Базира, и тут же потеряла к нему интерес, обратилась к Абрахаму, – у нас нет ресурсов, сил, связей. Мы должны воспользоваться…
–Он предатель! – Абрахам был взбешён. – Ни один предатель не может служить праведному делу! Он торговец, делец и продаст нас первому встречному!
–Мы и без того обречены! – возмущалась Стефания.
–Он предатель!
–Знаешь что… – об этих словах уже очень скоро Стефания пожалеет, но сейчас они срываются с её губ против её воли, – ты ведь тоже предатель! И это
            Она осеклась. Она встретила взгляд Абрахама. В нём что-то умерло снова. Потемнело.
–Я не хотела сказать, что ты…– спохватилась Стефания, но куда там? Поздно! Она дёрнулась к Абрахаму, рванула к нему, вцепилась в рукав его плаща, моля простить, моля без слов.
            Но Абрахам услышал её слова и вспомнил, что в минуту гнева рождается истина. Если эти слова сорвались с её губ, значит, такие у неё мысли. А это значит, что их совместное путешествие больше невозможно. Он вырвал свой рукав из её пальцев, вырвал резко и грубо, рука Стефании попыталась перехватить его движение, но Абрахам, помертвев в одно мгновение, отшвырнул её руку от себя, не думая о том, больно ей или нет.
–Прости меня! Прости! прости! я не то хотела, не то… – она что-то вымаливала у него, но Абрахама не трогали мольбы его собратьев по магической крови, когда он их убивал, так почему его должны были тронуть её слова?
–Абрахам! – Базир сам попытался спасти ситуацию, хотя и не понимал, зачем ему-то это? – Не слушай её! Она дура, она…
–Поступай как знаешь, – отозвался Абрахам бесцветным голосом. В следующее мгновение он уже повернулся и пошёл прочь. Стефания рванулась и бросилась за ним, но споткнулась, чертыхнулась, а когда высвободила ногу из цепких кореньев, что едва её не свалили, Абрахама уже не было.
-Абрахам! – этого не могло быть. Так не бывает! Не бывает! – Абрахам, вернись!
            Стефания, не обращая внимания на Базира, рванула в сторону, куда исчез Абрахам, метнулась сквозь колючий кустарник, обдирая руки и одежду, цепляя колючки в волосы, но Абрахама она так и не увидела.
–Стефа! – Базир пошёл за нею, вытащил из зарослей, кое-как отряхнул, стараясь не смотреть ей в глаза.
–Он ушёл! – с возмущением сказала Стефания, констатировала очевидное. – Он ушёл! Ты веришь?
–Верю, – легко признал Базир.
            Стефания огляделась. Она не уловила в тоне Базира того, что могло и должно было её насторожить. Молодость и беспечность становятся не только даром, но и проклятием порою.
–Ну и ладно! – вдруг решила она, – мы и без него справимся. Мы вдвоём!
            Стефания тряхнула волосами, в которых налип кустарник. Эту мысль прежде всего нужно было донести себе и принять. Действительно, Абрахама знают в лицо почти все, а кто знает её? А кто Базира? Единицы! Без него они будут незаметными. Да! Найдут Вильгельма, встретят его, обязательно встретят. И он сделает то, что обещал.
–Не вдвоём, – вдруг поправил её Базир, поправил жёстко и холодно, вырвал своим ответом, ответом, который ей не требовался и казался очевидным, из воображаемого будущего.
            Стефания не сразу поняла, но когда, наконец, по-настоящему услышала, в растерянности взглянула на него. Теперь это был взгляд и вид прежней, знакомой Стефании. Она была растерянной, слабой, изумлённой и напуганной. Такой была и сестра Базира, сестра, которую он не спас, и которая покончила с собою, не справившись со слабостью. Такой Стефания и была нужна Базиру, но в последнее время она была совсем другой и от этого казалась неприятной и чужой, отталкивающей.
–Не вдвоём? – глупо переспросила Стефания. она не понимала. Ещё недавно её все поддерживали, оберегали, помогали. Даже Абрахам со своей грубостью и вечным «Болезная» и то берёг её. А теперь?!
            «Неужели даже Базир…» с ужасом подумала Стефания, но оборвала мысль. Без Абрахама было ещё может быть реально справиться, но одной?
            «Нет, это же Базир. Он не оставит меня!» – с облегчением поняла Стефания, решив, что Базир неудачно пошутил.
            Но Базир не шутил. Он не в первый раз замечал к себе её пренебрежение. Раньше мирился, а теперь, когда она задела Абрахама, понял, что больше не намерен. Если Абрахам ушёл, то почему должен оставаться Базир?! ради чего? Раньше ему казалось, что они друзья. Но дружба – это равенство. А равенства нет! идея? Так и в ней раскол. Стефания говорит одно, Абрахам другое…
            Спасать Стефанию надоело. Да и не нуждается она в спасении больше. Не такая уж она и слабая, не такая уж и потерянная. Вырвется, выживет. Маска добродетели и уязвимости трескается, и настоящее лицо Стефании Базиру нравится всё меньше.
–Нет, не вдвоём, – подтвердил Базир. – Я больше не хочу. Ничего не хочу. Доведу тебя до ближайшей деревни или города, а дальше сама. Хочешь идти к Вильгельму – иди. Хочешь воевать – воюй. Я всё.
–Вот так? – Стефания не понимала. Всё ведь было хорошо! Почему? – Почему ты предаёшь меня?
–Это ты предаёшь, – возразил Базир. – Ты хочешь, чтобы Абрахам и я согласились с тобой, а мы не соглашаемся. Абрахам по личным причинам, а я от усталости. Мы слишком привыкли тебя беречь.
–Ну и проваливай! – громыхнула Стефания. – Беги за ним! Ну?
            Растерянность сменилась яростью. В глазах её сверкнула ненависть.
–Проваливай! – повторила Стефания.
–Обязательно, – Базир оставался спокойным. – Доведу тебя до куда-нибудь, где есть люди, и свалю.
–Мне не нужна…
–И мне не нужно. Я устал. Очень устал.
            Базир больше не смотрел на Стефанию. Ни к чему. Ещё можно передумать ведь, если смотреть. Его сердце не каменное, как бы он не желал того. Оно жалостливое, заноет. Итак, скребёт уже – как же так, оставлять её?
            Поэтому он пошёл вперёд, не зная, куда идёт. Она в молчании двинулась следом, не понимая, почему покоряется, а не посылает его к чёрту и не выдвигается сама? Рассудок подсказывал, что совместный путь ещё может сблизить их. Да и так безопаснее. К тому же, оба не знали куда идти, а значит, лучше действительно держаться вместе.
            Стефания шла чуть позади, стараясь не шуметь, не выдавать сдавленных рыданий. Она не понимала, что с Базиром, что с Абрахамом, что с нею, в конце концов? Почему и как получилось так, что вместо весёлой и живой (ей представлялось именно так) борьбы с Цитаделью и прогнившей частью церковного мира, она вдруг оставалась одна.
            «Может быть, дело во мне? Ведь сначала от меня отвернулась Делин, а я думала, что мы подруги. Потом от меня отвернулся Ронове…»
            От этих мыслей Стефании стало больнее. Она пыталась убедить себя в том, что Делин была всего лишь завистницей, и когда у Стефании стало получаться что-то, когда она стала привлекать к себе внимание, Делин захлебнулась ядом. А Ронове… он трус! Он всего лишь жалкий трус!
            Стефания тонет в горе, Стефания не понимает, как всё вокруг неё так быстро переменилось. Она чувствует одиночество, которое душит её сильнее. Чем страх перед неизведанным. Откуда ей знать, что пока она, пытаясь справиться со своим страхом и со своим нарастающим одиночеством, проклинает и Ронове, и Делин, и Абрахама, и Рене, один из этих проклинаемых близок к ней? впервые он близок по-настоящему, не боится будущего. Знает, что виновен и ищет её.
            Ронове бежал до самого рассвета, не представляя, куда бежит, но зная, что нельзя останавливаться – он не мог обогнать намного своих недавних соратников. В лучшем случае, на три четверти часа, а три четверти часа пешему – это немного. Если они сообразят быстро, если бросятся в погоню, то вся эта разница превратится в ничто, и тогда Ронове схватят и будут в своём праве.
            Не желая же такого быстро поражения, Ронове выбивался из сил. Он нёсся во весь дух, не замечая ни боли в боку, ни жжения в груди, в голове лишь стучала мысль, что надо бежать. Пока ноги ещё могут выполнять нагрузку. Рассвет пришёл спасением, Ронове упал в размытую весенними ручьями канавку и затих, тяжело переводя дух. Отдышаться не получалось. Шею ломило от неудачного приземления, в голове звенело, но пока его не нашли. В кустарниках же он рассчитывал отлежаться дотемна, а потом брести наудачу по темноте, моля небеса о шансе на искупление или хотя бы объяснение со Стефанией.
            Но пролежать долго не получилось. Твёрдые шаги бывают очень гулки в тишине. Едва эти шаги же донеслись до слуха Ронове, как всё в этом лесочке стихло – даже кузнечики и птицы умерили свой клекот, и ветер словно бы умер, позволяя тишине затопить мир.
            Шаги были неспешными. Обладатель этих шагов знал себе цену и мог никуда не торопиться. Он шёл, не переставая, хоть и медленно, но не застывал, не спотыкался, и точно знал путь.
            У Ронове возникла паническая мысль о бегстве, но он тут же овладел собою: бежать непонятно от кого? Глупо. У него нет сил – это раз. Неизвестный один – это два, по шагам слышно. Неизвестный может пройти мимо и не заметить – это три. Мало кто из врагов-церковников знает о его бегстве из Церкви – это четыре, всё-таки его недавние приспешники были не так уж и опытны, чтобы быстро сориентироваться.
            Ронове подумал так и решил, что самое лучшее для него всё-таки затаиться. Шаги приближались, лежать без движения становилось всё труднее. Всё тело, казалось, готово было предать его и вырвать последнее судорожное движение, побежать…
            «Меня не преследуют» – убеждал себя Ронове, зажимая зубы всё сильнее. Челюсть болела, нужно было себя контролировать,  и он всеми силами пытался этого добиться. И даже когда шаги стали невыносимо близкими, он держался, и когда зашелестела трава у самого его лица тоже.
–Ты Ронове? – голос был незнакомым, но приятным. Он растягивал гласные, был напевным. Ронове заставил себя взглянуть на неизвестного, но ничего не отметил в его внешности угрожающего, однако, отмолчался. Ещё неизвестно, кто этот человек! Ронове он незнаком.
–Вы же испачкались! – сокрушался незнакомец, – крест и пламя! Разве так можно? Пойдёмте, вас нужно переодеть.
            Ронове не пошевелился. Он напряжённо ждал подвоха.
–Ах да… – незнакомец усмехнулся, – где же мои манеры?! Меня зовут Вильгельм, я друг Стефании. Мы искали вас с того самого момента, как узнали, что вы больше не с церковниками.
–Стефании? а где она? – Ронове был действительно не самым умным человеком. Именно поэтому легко купился на ложь Вильгельма – ведь сама Стефания, которая волей судьбы брела сейчас неподалеку, знать не знала о Ронове, о его решении и его выборе. Она вообще ничего не знала уже и о себе – её сломала ссора с Абрахамом, и добило отречение от их общего пути Базира.
9.
            В какой момент сознание оставило его? Ронове честно попытался это понять, но не смог. Вот ещё он лежит в размытой канаве, вот слышатся ему шаги, вот над ним склоняется незнакомец с приятным голосом, называется Вильгельмом, и…
            Да, он что-то говорил о Стефании! Но что было потом? Ронове не помнил. Не мог он этого вспомнить – сознание отказывалось возвращать осколки памяти.
            Оставались лишь сухие, упрямые факты: он очнулся в чистой комнате под высоким белым потолком, лежал на мягкой постели, и в голове его было необычайно чисто и приятно.
            «Наверное, я умер!» – с облегчением подумал Ронове. После долгих недель метания, после всего передуманного, после пережитого и, что хуже всего, после всех разочарований в самом себе, такая чистота и белизна потолка была совсем чужой. Да, обстановка была бедновата для рая, кровать, хоть и добротная, явно старая, и стол, придвинутый вплотную к кровати тоже был не первой свежести, но он был перекрашен и мог обмануть невнимательного человека. А вот потолок был высоким на самом деле.
            «Как хорошо умереть…» – с этой мыслью Ронове попытался заснуть, но неожиданно ощутил голод. Ему подумалось, что после смерти души уже не должны испытывать голод и жажду, а это означало, что он поторопился с выводом и Ронове с сожалением открыл глаза.
            Он встал, разминая тяжёлые после очевидно долгого лежания ноги. Походил по комнате, оглядывая бедноватую обстановку: кровать, стол, ещё стул и всё – даже окна не было, лишь стена, явно замуровавшая в себе когда-то окно. В комнате было светло от свечей, что стояли на столе. Ронове хмыкнул, оглядывая свечи – горят, судя по натёкшему воску, часа три. Походил ещё,  подёргал ручку дверей – чистую, белую дверь приятно было трогать.
            Дверь не поддалась, но Ронове не удивился. Было бы очень странно, если бы всё оказалось так просто. Он решил сесть на постель и ждать, когда к нему придут – в такой ситуации едва ли он мог сделать больше. Если его же поместили сюда, закрыли, зажгли свечи, значит, место, где он оказался, точно не безлюдное и за ним всё равно кто-то придёт.
            Ждать оказалось недолго. Наверное, его слышали и услышали его пробуждение – за дверью завозились, Ронове приподнялся, готовый, если что, хотя бы не даться врагу сразу, но дверь открылась и впустила в комнату приятную невысокую женщину, облачённую в простые, не форменные церковные или цитадельные одежды.
–Вы кто? – спросил Ронове, растерявшись.
            Женщина стояла на пороге, смущалась. Она была очень миловидной  внешне, и её неуверенная улыбка могли бы даже тронуть, но Ронове было не до волнений.
–Здравствуйте, я – Карма, – отозвалась она с какой-то очень уж стремительной готовностью. – Я рада приветствовать вас, господин Ронове. Ваше прибытие – честь для нас!
            Ронове ничего не понял. Карма да Карма, это пустяки. Но вот его прибытие уже давно не было ни для кого честью.
–Для кого это «нас»? – не удержался он.
–Для всего нашего отряда, – Карма чуть склонила голову. – Мы очень боялись, что вы не проснётесь. Господин Вильгельм доставил вас в очень измотанном состоянии, вы были измучены.
            Абсурд начал обретать черты логики. Ронове понял по её поведению и словам, что он здесь важен. А ещё она  упомянула Вильгельма, который, судя по всему, и был тем Вильгельмом, что его обнаружил и который говорил о Стефании. Так? скорее всего так. Вряд ли в том лесу живёт целое племя Вильгельмов.
            Также Ронове понял, что от Кармы ему толком не добиться ничего, и решил воспользоваться той неожиданной властью, что она сама ему дала. Напустив в голос лёгкую снисходительность и властность, Ронове спросил:
–Кстати, где Вильгельм? Мне надобно поговорить с ним.
            Он угадал. Карма мелко дрогнула, ответила:
–Он был здесь. Мне поискать его?
–Да, поищи! – Ронове подавил вздох облегчения, похоже, скоро начнёт проясняться хоть что-то! Разошедшись, Ронове добавил: – и ещё было бы неплохо поесть!
            Карма кивнула и вылетела за дверь, захлопнула её, и тотчас в скважине зашевелился ключ. Заинтригованному Ронове новое ожидание показалось томительнее первого, но вот – свершилось, снова возня, снова Карма (крест и пламя! – поднос в её руках с горячим супом,  холодным мясом и кувшином вина), а за неё уже знакомый Ронове Вильгельм.
            Карма выставила поднос на стол у кровати, заробела, когда Ронове торопливо принялся ей помогать (руководствовался он при этом желанием поскорее поесть), затем опустила голову, ждала новых распоряжений.
–Ступай! – велел ей Вильгельм и Карма, бросив робкий взгляд на Ронове, покорилась.
–Кто вы? Где я? Что вам нужно? Какое отношение вы имеет к Стефании?  – Ронове не притронулся к пище, хотя желудок бунтовал.
            Вильгельм улыбнулся:
–Ешьте. Ешьте, а я буду рассказывать.
            Повторять Ронове было не нужно. Он сел на постель, взял миску с супом, набросился, не замечая, как обжигает рот и язык. Вильгельм спокойно опустился на стул, разлил вина себе и ему, и заговорил:
–Ваше чудо, Ронове, что я нашёл вас!
            Ронове фыркнул. Он хотел возразить словами, но суп был вкуснее и желаннее, чем жажда возражать.
–Моё имя Вильгельм. Вряд ли вы знаете, кто я такой, но в определённых кругах я имею широкую известность.
–Как уличные поэты? – Ронове отставил миску в сторону. После супа настроение его заметно улучшилось и Вильгельм начал казаться ему забавным.
–Как тот, кто может всё. Я могу убить, могу подставить, могу купить должность, могу начать восстание…– Вильгельм улыбнулся уголками губ, и Ронове он перестал казаться забавным. Он взглянул на Вильгельма с откровенной неприязнью, но его это не смутило и он продолжал как ни в чём не бывало:
–Я был магом, как Абрахам. но я никогда не был фанатиком. Я был церковником, но никогда не служил Церкви.
–Так кому же…– Ронове поперхнулся словами, опасаясь услышать ответ.
–Золоту, – легко отозвался Вильгельм, – золото – настоящая власть. Мир принадлежит дельцам. Тот, у кого есть деньги, может вооружить армию, купить себе карманного короля, купить себе титул и земли.
            Ронове тряхнул головой. Он был воспитанником Церкви Животворящего Креста, и это накладывало свой отпечаток. Неважно, что сейчас он оказался для этой же церкви, как и для любой другой, предателем, воспитание никуда не денешь. А их учили, что золото – это ничто, и важнее всего душа. Конечно, на мягких простынях спать приятнее, но разве золото есть цель? Цель – это свет. А тут…
–Допустим, – промолвил Ронове, – допустим я готов в это поверить. Но зачем я здесь, где это самое «здесь» и какое отношение…
–Терпение! – Вильгельм пригрозил ему пальцем в шутливой манере, но глаза его остались ледяными. – Люди, как же вам вечно хочется всех ответов сиюминутно, а между тем, всех ответов нет даже в ваших священных книгах! Так, о чём я? ах да. Как тебе прекрасно известно, Цитадель воюет с Церквями столько, сколько уже сложно представить лет. И эта война то затихает, то угасает. И тут твои дорогие друзья: Абрахам, Базир да Стефания с Рене внезапно оказываются в центре скандала, и обнажают сговор одной из мощных Церквей с Цитаделью. Позор, сумятица, разочарование в вере и в борьбе, сомнения, отток служителей от Животворящего, падение одного из столпов борьбы… было?
            Ронове угрюмо кивнул. Не совсем так, но примерно всё было.
–И тут появляется у разрозненного мира церковников новый лидер – Рене, который герой, который обнажил гниль церквей, который сумел сосредоточить власть в своих руках и дать новую надежду, а заодно объявить прежних своих соратников врагами.
            Ронове сжал руки в кулаки. Это произошло против воли, но Вильгельм заметил его реакцию, однако снисходительно не отреагировал.
–И жернова противостояния раскручиваются с новой силой, – продолжал этот странный делец, глядя на Ронове с ледяным спокойствием. – Но методы Церкви всегда были…радикальны. Сжечь, уничтожить, запугать, заставить… и, самое главное, жить по принципу «невиновных нет». Сам знаешь, что Абрахам вечно ходил под презрением и недоверием. И Стефания, по факту, вот-вот получит тоже лишь из-за  происхождения.
–К чему все эти…– Ронове не нравилось, куда эмоционально шёл этот монолог Вильгельма, и он попытался его прервать, но тот поднял ладонь вверх и напомнил ещё раз:
–Терпение! – и продолжил уже мягче, – не все, кто желает воевать со злом Цитадели – сторонники Церкви. Часть дезертиров не смогла смириться с методами такой борьбы, но не отступила от священной войны. И ведёт её по-своему.
–Без Церкви? – Ронове даже про мясо забыл в изумлении.
–И некоторые представители Цитадели тоже желают разрушить её. Есть часть служителем магии, что хочет бороться с теми, кто эту магию обращает в путь к власти и в реки крови.
–Бред! – Ронове попытался возмутиться. Он чувствовал, что если поверит в эти слова Вильгельма, то поверит уже во всё остальное.
–Разве? – Вильгельм усмехнулся. – Абрахам предал Цитадель и перешёл на сторону Церкви. Думаешь, он один такой? Думаешь, Цитадель, это то место, где всякая магическая тварь живёт в достатке и дружбе? Есть ведьмы, что не желают травить и варить зелья; оборотни, что мечтают о семье; вампиры, что хотят выйти на солнце…и мелкие вурдалаки, которые устали от снобизма тех, кто выше и сильнее их!
            Хотя глаза Вильгельма оставались холодными, та горячность, с какой он говорил всё это, показала – он всё ещё больше принадлежит сердцем к Цитадели. Та могла презирать его, изгонять, отстранять, но он хранил её в своём сердце и переживал за тех, кто ещё не обрёл своего места в ней.
–Вы не…– Ронове поперхнулся, закашлялся. Вильгельм услужливо пододвинул к нему кубок с вином, и Ронове поспешно отпил. Стало чуть легче. – Спасибо. Всё это занятно, но какое я к этому имею отношение?!
–Рене пустил все силы на поиски Стефании, Абрахама и Базира, в том числе и меня, – Вильгельм усмехнулся, заметив испуг Ронове, – я ещё раз призову к терпению, прежде, чем ты выкинешь здесь что-то неподобающее!
            Хорошо, что предупредил. Ронове уже порывался вскочить, но услышав такое предостережение, разумно остался сидеть – в конце концов, рассказ Вильгельма, в самом деле занятный, ещё не был кончен.
–Того же желает и Цитадель, – продолжил Вильгельм. – Они встали на третий путь, но они предположили, что явились на нём первыми. А это не так. Давно уже были те, кто желает сражаться с Цитаделью, но не одобряет методов Церкви. Просто эти отступники держались теней, а Стефания, Базир и Абрахам превратились в героев, прошли со скандалом. Их ищут в Цитадели, их ищут в Церкви, и ищет их оплот отступников.
–И все заплатили тебе? – предположил Ронове с отвращением.
–Да, – Вильгельм даже не стал отрицать. – И я со всеми согласился. Но потом я понял, что не буду покупаться за дорого, и продамся наконец, за идею. Я взял деньги, чтобы сделать больше денег. То, что дали Церкви и Цитадель я пущу в оборот вместе со своими средствами, чтобы подняться ещё выше.
–Я не понимаю.
–Я не удивлён! – заверил Вильгельм. – Оплоту Сопротивления и Борьбы нужны живые знамёна, символы. А ещё нужно вооружение, чтобы наконец низвергнуть и Цитадель, и Церковь. Церковь уже не та, она прогнила, погрязла в сговорах и изменах, ты сам знаешь это. Я же готов дать новую сторону в борьбе. Я поставлю во главе сопротивления Абрахама, Стефанию и Базира, они станут символами борьбы с Рене и смурным церковным духом. И война станет ещё громче. Ещё звучнее…
–Зачем? – спросил Ронове.
–Деньги, – ответил Вильгельм. – Чем громаднее война, тем больше у меня денег. Появление третьей силы, что презирает первую и сражается со второй – это шанс подняться в деньгах и во власти и навести, наконец, порядок.
            «Сумасшедший!» – понял Ронове. Слова были страшными и странными, совсем чужие, они не могли разбудить в Ронове сочувствия и найти в нём понимания.
–Я вам зачем? – Ронове не отпускал этот вопрос.
–Ты в хороших отношениях со Стефанией и Базиром, – Вильгельм взял деловой тон.
–Так ты им не друг! – Ронове, наконец, догадался.
–Я им не друг, – подтвердил Вильгельм, – но я им не враг. Я им самый лучший союзник из возможных. Я излагал им свои взгляды на мир, обещал им помощь, они частично заинтересовались, но…
–Частично?
–Да, Стефания точно. Она умная девушка.
–Абрахам считает её дурой, – вдруг вспомнил Ронове и не сдержал улыбки.
–Абрахам всех считает дураками. Он фанатик. И мне такой не особенно нужен. Его не любят, и работать с ним трудно. Если он не встанет в ряд живых знамён моего сопротивления, я переживу, – отозвался Вильгельм, – но Стефания и Базир…воплощения людей, которые сами поняли гибельности Церкви и не отказались от идеи воевать за людей! Они герои!
–И они не здесь?
–Пока нет, – Вильгельм не смутился от заметной издёвки Ронове, – но будут. Скоро будут холода, куда им деться? За ними охота, а здесь я дам им всё.
–А я?..– напомнил Ронове. Он понимал, что его хотят использовать в очередной раз, но пока не понимал как именно.
–А ты здесь как предварительное знамя. Знамя с маленькой буквы, если хочешь. Ты пошёл с ними, но отказался от них.  Теперь ты отвернулся от Рене и тебя тоже хотят убить!
            Вильгельм говорил всё это радостно. Ронове же помрачнел. Он ожидал, что здесь ему уготована тоже какая-то. Пусть не самая великая, но всё-таки значимая роль, а оказалось, что Вильгельм назвал его «предварительным знаменем», пока, очевидно, не согласится Стефания?!
            Вильгельм угадал его мысли:
–Когда они согласятся. Ты останешься при своём. Но Стефания, натравленная на меня Абрахамом, сомневается. А раз так – сомневается и Базир.  Абрахам же не от мира сего, он, что называется, не ловит мышей, и не понимает, что личную неприязнь можно преодолеть для достижения глобальной цели. Он не готов к сотрудничеству, и из-за этого мы остаёмся там, где мы есть.
–Поэтому я здесь? – тихо спросил Ронове.
–В общем…да, – согласился Вильгельм. – Поэтому ты здесь. Нужно сдвинуть дело с мёртвой точки. Твоя недавняя близость к Стефании и Базиру сподвигнет их на то, чтобы поверить мне и сделать правильный выбор. А пока этого не произошло, я сделаю тебя героем в глазах сопротивления. Тебя уже назвали господином – слышал? Они думают, что ты отступил от Рене идейно!
            Вильгельм не выдержал, расхохотался. Ронове угрюмо смотрел на него. Отсмеявшись. Вильгельм продолжил:
–Не обижайся, но я знаю, что ты не герой, и отступил от Рене только для спасения своей шкуры. Я знаю это. Они этого не знают. И я предлагаю тебе воспользоваться этим их незнанием.
–Трусость здесь не причём! – резко возразил Ронове. – Я заблуждался, вот и всё!
–Заблуждался или хотел заблуждаться из трусости – вопрос десятый! – Вильгельм великодушно отмахнулся, – важен факт! Сухой упрямый факт же в том, что тебя ищут, податься тебе некуда. И если ты умный человек, Ронове, ты согласишься с тем, чтобы остаться здесь – в штабе сопротивления. Здесь бедновато, но безопасно – за это отвечаю честью.
–Честью дельца!
–Дельца-подлеца, – подтвердил Вильгельм, – но это репутация, выработанная десятилетиями. Я не рискну ею и деньгами. Так что, Ронове?! Ты умный человек?
            Ронове знал, что в словах Вильгельма есть опасность, понимал прекрасно, что это не самый честный человек и, возможно, тот, кто предаст его при первом же случае. Но в словах его звучала также и правда, и шанс, и надежда…
–Есть только одно, – заметил Ронове с горечью, боясь, что расписывается в собственной несостоятельности и сам у себя отнимает шанс на спасение и поддержку.
–Что? – Вильгельм не терпел промедлений. Он распинался перед Ронове уже долго, и не понимал, почему тот ещё не согласился на такое блестящее предложение.
–Одно опасение, – признался Ронове, не решаясь взглянуть в лицо потенциального благодетеля. – Я думаю, что Стефания, ровно как Базир и уж тем более Абрахам…короче. Вряд ли они будут мне рады.
            Он сказал это с отчаянием, с неприкрытым, с горестным отчаянием, в котором было не только сожаление о возможной утрате добродетели Вильгельма, но и скорбь о себе самом.
            Учуяв это, Вильгельм решил не давить и сказать мягче, чем планировал:
–Стефания и Базир люди. Они мягкие, просто запутавшиеся и запуганные. Абрахам не простит, это я могу обещать, но эти двое…к тому же, как говорят. Вы были со Стефанией любовниками?
–Не были! – сколько ещё надо было это слышать в свою сторону? Конечно, все видели, что Ронове флиртует с нею, что она и не отпирается, но почему же это так больно слышать Ронове?
–Но она нравилась тебе? – уточнил Вильгельм. – Ведь так?
            Ронове промолчал. Он сам не знал. Сначала он подбирался к Абрахаму через нее, потом… потом было всякое.
–А она была в тебя влюблена? – продолжал допытываться Вильгельм.
            Ронове кивнул. В этом можно было не сомневаться. Любимец Животворящей Церкви не мог оставить сердце Стефании холодным, особенно когда вдруг проявил к ней столько внимания и сердечности, когда демонстрировал ей свою поддержку. Да, она была влюблена, без всяких сомнений.
–Тогда она точно тебя выслушает, – успокоил Вильгельм и ободряюще улыбнулся. – Не думаю, что у неё было много влюблённостей, скорее всего ты первый, а такое не проходит впустую. Если же послушает Стефания, хотя бы выслушает уже то, что ей понравилось от меня, выслушает, и, может быть прислушается и Базир.
–А Абрахам? – Ронове, сам того не зная, задал правильный вопрос.
–Его беру на себя, – пообещал Вильгельм слишком легко, чем сподвиг Ронове на ещё одну предосторожность:
–Если я… то есть, когда я… – он не мог решиться. Он был никем, снова был никем, и не мог ни указывать, ни твердить, ни качать права. Но что-то же мог предпринять? И он попытался:
–Если я всё сделаю, пообещай мне их не предавать и не обманывать! Пообещай, что сохранишь им жизнь?
            Есть множество способов обойти клятву. Достаточно слегка уверить самого себя в том, что ты делаешь не это. А что-то с близким смыслом, но названное другим словом. Например, ты даёшь клятву в том, чтобы не предавать кого-то и не обманывать, а сам знаешь, что не сдержишь её. Но клятву дать надо. И поскольку про существование рая и ада наверняка сказать нельзя, то клятву нарушить нужно аккуратно, например, заставить кого-то к тому предательству и обману, от  которого сам зарёкся. Или сказать не всю правду до конца, руководствуясь принципом «сами не спросили, значит, сами виноваты!»
            Тогда архангелы и ангелы могут скрежетать зубами от ярости и бессилия: ты грешен, но юридически ты чист. Тебе нечего предъявить, ты не солгал, ты просто не сказал или сказал не так, а солгать – сказать заведомо неверное, промолчать сюда не входит.
            Вильгельм всё это прекрасно знал. Знал это и Ронове, но это было его единственной возможностью как-то обезопасить Стефанию и Базира, и тогда он потребовал клятву от Вильгельма.
–Крест и пламя! – вздохнул Вильгельм. Но протянул руку к Ронове ладонью вверх, – клянусь светом и тьмой, магией Цитадели, Крестом Церкви и Золотом людей, что не собираюсь причинять вреда или предавать Стефанию и Базира. Также обещаю сохранить им жизнь, если это будет зависеть от меня.
            Ронове кивнул – это всё, чего он мог требовать. Вильгельм и без того оказался слишком великодушен и позволил ему этот каприз.
–Договорились! – возликовал Вильгельм и поднялся из-за стола, – набирайся сил, мой соратник, мой друг. Немного позже я представлю тебя сопротивлению, и ты должен сказать им вдохновляющую речь.
–Речь?! – Ронове пришёл в настоящий ужас. Оратором он не был отродясь.
–Что-нибудь простое, – успокоил его Вильгельм, – о завравшейся Церкви, о Рене, который хочет тебя убить, о том, что ты готов бороться с Цитаделью, но не в лоне Церкви…
            Лицо Ронове выражало такое смятение и ужас, что Вильгельм вздохнул, как показалось Ронове с огорчением:
–Совсем простое. Расскажи правду. Словом, выполняй задачу, отрабатывай своё право на помилование и жизнь! И ещё…
            Вильгельм щёлкнул пальцами, и дверь распахнулась без всякой возни в скважине, на пороге возникла Карма.
–Господин Вильгельм? – с готовностью она ждала его распоряжений.
–Его надо обрядить во что-то подобающее! – Вильгельм указал на Ронове так, словно самого Ронове здесь не было, – и привести его лицо в порядок.
–В плащ? – живо спросила Карма, бросая игривый взгляд на Ронове, который он, впрочем, уже не замечал, ощущая неприятный лишь холодок от всей активности, порождённой Вильгельмом.
–В походный костюм, – легко решил Вильгельм, – в добротный, но так, чтобы казалось, что он провёл долгие дни в дороге.
–Поняла! – пискнула Карма.
            Ронове попытался вмешаться:
–Мой костюм в дороге провёл столько же, сколько и я!
            Вильгельм взглянул на него невнимательно, с раздражением. Так смотрят на назойливую муху, что своим жужжанием отвлекает от какой-то важной мысли:
–Да, друг мой, но он не продаст образа.
–Продаст? – испугался Ронове.
–Я беру тебя, чтобы продать образ! – напомнил Вильгельм. – Мы же договорились! Карма, ты поняла? И обувь…дьявол в деталях!
–Поняла, господин. Насчёт костюма…бархат, шелк? Или кожа и лён?
            Карма взяла деловой тон очень быстро, похоже, для неё это было не в новинку. И этот бойкий её тон отвратил Ронове от её миловидного лица.
–Я должен стать знаменем, а не образом продажи! – возмутился Ронове.
–Это одно и тоже, – отмахнулся Вильгельм, – для меня так. Карма! Мягкая кожа и лён.
–Красный цвет? – предлагал неуёмная Карма. – Цвет крови, войны, страсти…
–Тёмно-зелёный или синий, – возразил Вильгельм, – два образца от портного покажешь. Вечером сбор. Ронове должен быть…
–Я не на это соглашался! – запоздало возмутился Ронове, понимая, что его участь толком-то и не сменилась. Рене сделал его образом, но не менял оболочки, а Вильгельм, похоже, собирался изменить в нём всё.
            Вильгельм соизволил обратить на него внимание и, стараясь сдерживать раздражение, отозвался:
–Условия те же. Не спорь с согласованным для своего же блага! Карма?!
–Поняла! – Карма снова вихрем унеслась. Вильгельм снова обратился к Ронове: – друг мой, роль знамени не только почётная и героическая. Но ещё и сложная. Нам всем придётся изрядно потрудиться и очень постараться, чтобы добиться нашей общей…ведь общей? – цели.
            Отступать было некуда. Ронове кивнул.
–Прекрасно! Мы поладим! – Вильгельм снова стал обходителен. – Отдыхайте, мой друг! Но не забудьте подумать над речью. Я же вас покину, дела!
            Ронове лишь растерянно кивнул. Вильгельм с облегчением выскочил на свободу – ему был утомителен этот неотёсанный, растерявшийся человек, который не мог даже в толк взять простых вещей. Но, что делать? Проект Вильгельм затевал масштабный, и для этого требовалось всё мужество и вся собранность.
–Прорвёмся! – Вильгельм усмехнулся своим мыслям и неспешно уже, было, двинулся по коридору, когда Карма нагнала его.
–Господин, у меня письмо для вас! – умная прислужница протянула Вильгельму конверт и ретировалась. Вильгельм вскрыл его небрежным заклинанием и развернул лист, провозгласивший следующее:
«Церковь Святого Сердца, Служитель Света и слуга Закона Небесного Рене к охотнику и предателю Вильгельму.
Вильгельм! ты полагал себя умнее всех и, может быть, до поры ты и был умнее всех. Но это лишь от того, что ты связывался с идиотами.  Я таким быть не желаю.
Я передаю тебе ультиматум: либо до конца лунного месяца ты передаёшь в руки святого правосудия и Стефанию, и Базира, и Абрахама. Как обещал, либо мои переписки с тобой отправятся в Цитадель! Я не побоюсь себя уронить. Я не побоюсь лишиться чести и даже жизни – не думай, не все так дорожат жизнями как ты.
Решайся.
До конца лунного месяца!»
            Вильгельм прочёл два раза, затем констатировал весело:
–Вот же сучий сын!
            Но весёлость его быстро прошла. Это письмо показывало как нельзя лучше, что пора переходить к решительным действиям.
10.
            Расставаться было тяжело. Почему-то Стефания надеялась, что после скорбного молчания Базир сменит гнев на милость и, увидев хилые постройки Тракта, поймёт, что она всего лишь ошиблась, а это ведь даже не преступление. Конечно, можно было убеждать себя и даже самого Базира, что свет не сходится клином в одном человеке, что Стефания сама справится (ведь справится?), но…
            Но Стефания понимала, что без Базира ей будет тяжело. Даже если она справится, даже если преодолеет все препятствия и найдёт каким-то чудесным образом Вильгельма, даже если тот не обманет и не уничтожит её, ей будет тяжело. Потому что впервые она будет по-настоящему беззащитна и одинока.
            Стефания попробовала заговорить в пути, пожаловалась:
–Ногу натёрла.
–Обидно, – согласился Базир, но не замедлил шаг. Он вообще на неё не смотрел, не оборачивался. Даже когда Стефания нарочно спотыкалась, мол. Сейчас я упаду, отреагируй, Базир! – Базир оставался бесстрастен. Его либо глухота поразила, либо он понимал, что Стефания лишь пытается обратить на себя внимание.
            Как назло, путь оказался коротким и безопасным. Вскоре они вышли на Тракт, и здесь стало ещё спокойнее, дорога была уже накатанной и ноги не увязали, не путались в кореньях да сучьях. Шаг, ещё десять, двадцать… и вот они – неумолимые первые постройки Тракта.
            Тракт – это всегда необычное место. Здесь говорят на многих языках, и все понимают друг друга. Здесь в ходу любая валюта, монеты любых стран, но в самой чести, конечно, золото и железо. Здесь торгуют амулетами, святыми книгами, памфлетами казнённых или отлучённых от приличной жизни поэтов, винами, редкостями, специями и всем тем, что только может заплутать в дорогах Тракта. Никто не спрашивает, откуда берётся на Тракте товар – все знают, что путей два. Либо кто-то принёс и выменял-продал на что-то, либо кто-то был ограблен или убит. Да и какая разница? Не станешь жалеть неизвестного.
            На Тракте вас накормят, подкуют лошадь. Если есть такая необходимость. Предприимчивые люди, обитающие в таких местах, всегда знают, чем вам услужить. Большая часть из них скрывается от закона, но это только большая, и абсолютно весь Тракт знает того, кто вне этого закона живёт. Здесь разбойничьи гнёзда и философы, запылённые путники и отставленные от войн солдаты, которые ничего, кроме убийства не умеют. Здесь есть всё и нет ничего.
            Одиночкой сюда лучше не являться. Не убьют, Тракт не любит невинной крови, но обдурят однозначно, сдерут втридорога, если не знать, как с обитателями Тракта надобно управляться и договариваться.
–Ну вот и всё! – Базир хорохорился. Ему было не по себе. Оставлять Стефанию – очевидно, было плохим решением, но он понимал, что их пути разошлись, и теперь это она выбрала, выбрала сама. Да и тяготил он её. И сам тяготился. Она – маг. Пусть толком ничего не умеющий, пусть слабый и невыученный, но маг. И это пропасть, которую ему никогда не преодолеть, и, честно говоря, не хочется преодолевать. Стефания больше не слабая, нуждающаяся в его защите. Она может решать, а если может решать, то должна и нести ответственность за свои поступки.
–Куда ты пойдёшь? – Базир шёл медленно, вглядываясь в хлипкие домики в людей, встречающихся на пути, а Стефания семенила рядом.
            Люди смотрели на них, но не заговаривали. На Тракте есть поговорка: заговори первым и будешь раскрыт. Пока не сказаны даже пустые слова приветствия, ты можешь прикидываться кем угодно, но открой рот и акцент, манеры речи, мимика выдадут тебя. И Стефания с Базиром были сейчас гостями, а, следовательно, если им было что-то нужно, они должны были заговорить или свернуть туда, куда сворачивают пешие путники: на постоялый дворик.
–Не знаю, – честно сказал Базир, – куда-нибудь. К людям. Стану пахать и сеять, если придётся. Женюсь, заведу детей…
            Он не знал сам, всерьёз говорит или нет. Ему хотелось нормальной, устоявшейся жизни, но мог ли Базир жить в таком нормальном мире? Это ему хотелось выяснить.
–Послушай, я прошу прощения…– они дошли до развилки. Налево путь уходил в глубину Тракта, туда, где чернела походная кузница и постоялый двор, направо путь шёл к широкой дороге, где обычно проходили торговые подводы.
            Базир остановился. Стефания тоже и осеклась невольно. Символически разделялся их путь! Теперь у Стефании оставалось совсем немного времени, чтобы попытаться в последний раз остановить Базира. Собравшись с духом, она начала опять:
–Послушай, я прошу прощения! Ты всегда был рядом, ты… то есть, ты защищал меня. И я тебе благодарна. Если я тебя обидела, то есть, я знаю, что я тебя обидела, но я хочу, чтобы ты знал, что я не от зла, и что я очень ценю нашу дружбу и путь, который нам пришлось разделить.
            Она выдохнула, смотрела на Базира с надеждой. Ей казалось, что сейчас его тронула её сбивчивая, нервная речь, а если тронула, то он, конечно, передумает, и тогда…
            Грёзы – самые мимолётные – разбиваются на особенно острые осколки. И каждый осколок хочет достать до сердца.
–Я прощаю, – сказал Базир, – честно, прощаю. Я тоже виноват. Но так бывает. Я больше не понимаю и не хочу тебя понимать. Ты выбираешь врага.
–Я выбираю шанс! – обозлилась Стефания. – Сам подумай, ну подумай…
–Абрахам против, – Базир пожал плечами. – Он знает Вильгельма лучше. У Абрахама, конечно, тоже не все дома, но в этом случае я ему верю. Вильгельм слишком сладко поёт. Но если ты права, а я нет, то ты умная, а мы с Абрахамом идиоты.
            Базир отвернулся от Стефании, но не пошёл по широкой своей дороге. Почему-то медлил.
–Прости! – Стефания заломила руки в отчаянии. Базир не шелохнулся. И тогда отчаяние сменил гнев. Почему этот Базир, как и Абрахам так оскорбились за то, что Стефания всего лишь предложила принять сторону врага в собственных интересах? Подумаешь, какие правильные и принципиальные! А что делать-то? Цитадель их порвёт, Церковь их порвёт, так вот он – третий путь! Почему бы не использовать помощь? Да, Вильгельм мерзок и отвратителен, но что с того? У них два врага и нет ресурсов. У них два врага и приближающаяся зима.
–Да и катись! – ярость колыхнулась в Стефании, прорвалась. – И ты, и Абрахам! катитесь оба! Я жить хочу. Жить, наконец-то! Я готова сражаться с Цитаделью, но умирать, даже не попробовав жизни, не попробовав отыскать спасение – это слишком!
            Она жила в Церкви Животворящего Креста столько, сколько себя помнила. Лишь недавно Стефания вышла в мир, увидела его краски, и пусть омрачился путь её погонями и столкновениями, и даже пленом у древнего вампира, она поняла, прочувствовала, что ничего не знает о мире и жизни, и ей захотелось узнать, чего она ещё не испытала и не увидела? И Вильгельм виделся ей шансом, но все вокруг так упёрлись, и так были решительно против, что в этот раз не удалось смириться.
            Базир не повернулся к ней, не отреагировал на резкость. Или привык, или ему так было даже легче? Вместо гневного ответа, он лишь тихо сказал, и тишина его голоса остудила весь бунт Стефании:
–Удачи, Стефа. Пусть хранит тебя свет, а я больше не могу.
            И он пошёл. Пошёл, запросто оставляя её позади себя, оставляя на каком-то Тракте, растерянную и слабую, разочарованную и гневливую одновременно.
            Он пошёл и Стефания осталась стоять, смотреть ему вслед. Можно было броситься, можно было крикнуть, но она промолчала и не бросилась. Зачем? Снова оправдываться за то, что ей хочется жить и что она предлагает хотя бы попробовать союз с Вильгельмом? Что он, хуже Цитадели? Хуже Церкви? Хуже их вместе взятых, пущённых по их следу?
            Стефания в этом сомневалась. И если любое другое решение Абрахама было для неё непререкаемым, даже если касалось её собственного страдания, то здесь она просто не понимала и не могла понять Абрахама, и, что хуже, внезапно оппозиционного Базира.
            «Да и чёрт с ними!» – решила Стефания и пошла в оставленную ей сторону.
            Чёткого плана и даже представления о том, как связаться с Вильгельмом, что ему сказать, как быть с ним, у неё не было. Она общалась с Вильгельмом один на один лишь в самый первый раз и тогда, несмотря на весь оставленный ей ужас впечатлений, он был весьма мил, если подумать. Во всяком случае, он не произвёл на неё впечатления безумца, с каким никак нельзя сговориться.
            Да и вообще, после знакомства с вампиром…
–Сговорюсь! – усмехнулась себе под нос Стефания и зашагала быстрее.
            По логике, нужно было зайти на постоялый двор. Требовалось подкрепиться и отдохнуть, подумать. Может быть, даже спросить направление в ближайший город. Сказано – сделано.
            Стефания зашла на постоялый двор, прошла сквозь настороженные взгляды до прилавка и тихо попросила себе чего-нибудь поесть.
–Чего? – рыкнула трактирщица, оглядывая запылённую одежду Стефании. – Мяса? Рыбы? Каши?
–Ну…– Стефания замялась. Вообще-то у неё не было монет. Когда они начинали свой путь, они были ещё церковниками, а по закону церковников обслуживают бесплатно, вернее, не бесплатно, конечно, но с них не берут денег напрямую. На их счёт записывают, затем счета присылают в Церковь и та уже платит. Когда же они откололись от церковников, то питались либо за счёт наколдованных Абрахамом средств, либо из припасённых скопленных Базиром.
–Решай! – насела трактирщица, но, видя смущение и красноту лица Стефании, спросила мягче. – Денег нет?
            Денег не было. Церковники получали жалование, но в церкви их не потратишь, оружие и одежду с едой выдавали, а в город до ярмарок Стефания не ходила – смысла не было. теперь же, надо полагать, её жалование ушло в общую казну к Рене. Она ведь преступница!
–Я могу отработать! – запальчиво сказала Стефания, и кто-то из посетителей за её спиной откровенно заржал, ибо этот гортанный противный звук не походил на смех.
–Цыц! – гаркнула трактирщица, обращаясь к весельчаку. – А ты, девка, таких вещей не говори. А то отработаешь так, что вовек потом не поднимешься. Молодая, справная…охотники найдутся.
            Сначала Стефания не поняла, о чём говорит трактирщица, но сообразив, поперхнулась гневом.
–Да вы что! Да как вы…
–Вот и молчи! – велела трактирщица. – Ступай на кухню. Там, на твоё счастье, есть грязная посуда. Вымоешь – накормлю досыта, не обижу.
            Мыть посуду для Стефании было непривычно, но она поспешно согласилась.
–Иди, – трактирщица приподняла часть прилавка, чтобы Стефания скользнула за стойку, – а если полезет кто, бей сковородой. Разрешаю!
            И она сама оглушительно захохотала. Стефания постаралась юркнуть на кухню как можно быстрее.
            Оказалось, что посуды было не так много, видимо, чистоту здесь поддерживали постоянно. Неудобством, и неудобством значительным оказалось то, что мыть предлагалось в ледяной воде, в неудобном тазу.
            Стефания быстро выяснила, что в ледяной воде жир не смывается и только размазывается ещё сильнее, пачкая и пальцы, и тарелку, и воду. Кроме неё на кухне была лишь молоденькая девчонка, совсем ещё подросток. Она сначала не отреагировала на Стефанию, но потом отвлеклась от чистки картошки, и не выдержала:
–Да что же ты делаешь!
            И ловко, не успела Стефания сообразить, вырвала у неё жирнющую тарелку, протёрла её сперва сухой тряпочкой, затем слегка присыпала её золой и втёрла в посуду.
–Вот так делай! Потом все прополощешь.
–Спасибо! – искренне сказала Стефания. Девочка лишь фыркнула:
–И где тебя, такую болезную, откопали?
            Стефания промолчала. Стараясь не думать о том, что «Болезной» её до сих пор называл лишь Абрахам, она тёрла грязь с неистовым рвением, словно каждая тарелка и миска нанесли ей по личному оскорблению.
            Девчонка понаблюдала за ней, но лезть в душу не стала, увидела, что из глаз неумёхи капают слёзы, которые она не успевает сморгнуть. И отстала. И только когда Стефания присыпала и протёрла золою всю посуду, крикнула куда-то в сторону двора:
–Бертран, неси воду!
            Стефанию дёрнуло от знакомого имени. Она знала одного Бертрана на своём пути. Они сталкивались всего трижды, но это много значило для Стефании. Он был человеком, простым деревенским парнем, но он впервые поселил в Стефании сомнение в том, что церковники правы. Он говорил, что Бог и Церковь – вещи разные, она тогда не поняла и сейчас ещё не до конца согласилась, но его слова Стефания порою вспоминала. Потом Бертран подарил ей свой крест, который Стефания вернула ему после единственной ночи, даже нескольких часов от ночи, где не было ни войны, ни церквей, а были лишь объятия, губы и истома.
            Она не любила Бертрана. Но тогда Стефания впервые столкнулась с миром, который разрушался без всякого милосердия, ей захотелось глотнуть жизни, до того, как уйти по третьему пути. Глотнула, ушла, и вот, стоит, моет жирную посуду чёрт знает на каком Тракте. Героиня!
            А ведь они чувствовали себя героями тогда.
            «Не может быть он!» – подумала Стефания с испугом.
            Вероятность была мала. Где был Бертран, которого знала Стефания, и где была она сама? Но на мгновение, ей захотелось, чтобы это был он, и ей даже показались знакомыми его черты, когда донесли в кухню воду, но…
            Но грёзы разбиваются тяжело и быстро. Это был не он. Да, такой же крепкий, плечистый, но другой.
            Он шваркнул перед Стефанией ведро с водой, но она не нашла сил, чтобы хотя бы кивнуть. Разочарование горечью отравило её.
            Когда Бертран ушёл, девчонка спросила:
–Что с тобой? Мыть посуду ещё не худшее дело.
            Стефания взяла себя в руки и слабо улыбнулась:
–На мгновение я решила, что это будет другой Бертран. Тот, которого я знаю.
–Муж? – девчонка справилась с картошкой и теперь помогала Стефании, не в силах наблюдать за медлительностью работы незнакомки.
–Нет, я не замужем.
–Жених?
            Стефания покачала головой:
–У меня не было жениха. Это так… ничего серьёзного. Порыв. Но это было давно. Кажется, я тогда была счастлива.
            Девчонка справлялась ловчее. Она протирала тарелки уже насухо и спросила:
–Ты откуда?
–Я? – Стефания задумалась и ответила. – Знаешь, я из ниоткуда уже. У меня нет дома.  Меня зовут Стефания, но имя – это всё, что осталось у меня.
–Пф! – девчонка рассмеялась. – Здесь все такие! Бродяги. Брошенные, отставленные. А на имя твоё мне плевать. Захотим и его отнимем. Да не бледней ты, дура! Шуток не понимаешь? я вот вообще из погорельцев. Мой дом сожгли во славу Церкви.
–Чего? – Стефания подняла голову, напрочь забыв о тарелках.
–Моя мать была ворожеей, – объяснила девчонка, – и помогала людям. Церковники прознали и налетели вороньём на нас. Мать сожгли с домом, я сбежала, но никто из соседей брать меня не захотел. Меня искали, как ведьмовское отродье, но я бежала. Попала сюда. Здесь путь короткий, либо устраиваешься мозгами и руками, либо телом. Я молодая, но меня так легко не возьмёшь. Драться и отбиваться научилась, а потом здесь пристроилась. Хозяйка – ты её видела – так-то добрая. Ну треснет разок-другой, зато в обиду не даст!
            Девчонка трещала беззаботно. Стефания же оцепенела от ужаса. Рядом с ней сидела тень прошлой, церковной жизни!
–А если…– Стефания охрипла от волнения, – если ты…если твоя мать…
–Она помогала людям! Но эти явились и убили её! – категорично заявила девчонка. – Встречу если церковника – убью его голыми руками!
–А если он не виноват? – Стефания попыталась улыбнуться, вышло плохо.
–А моя мать тоже не была виновата!
–А ты сама ну…не того? – Стефания намертво решила стоять в своём отрицании церковного прошлого, любой ценой.
–Не того! – девчонка хотела ещё что-то сказать, но в кухню вошла трактирщица, окинула суровым взглядом вымытую гору посуды, девчонку, метнувшуюся  картошке и Стефанию с последней тарелкой в руке.
–А со своим делом ты справилась? – спросила трактирщица у девчонки.
–Всё сделано! – пискнула она, сжимаясь в комочек.
–Ставь на огонь, да поторапливайся! – велела трактирщица и жестом поманила Стефанию за собой. Стефания поднялась, поспешила, на пороге бросила прощальный взгляд на девчонку – та усердно разжигала печь и на Стефанию не глядела.
–Ешь! – трактирщица не обманула, накормила досыта. Каша, суп и кусочек холодного пирога оказались перед Стефанией. От услышанного в кухне, да и в целом от пережитого есть не очень хотелось, но когда удастся поесть в следующий раз, Стефания не знала, потому заставила себя всё проглотить и едва ли почувствовала вкус, но поблагодарила трактирщицу.
–Не путешествуй по Тракту без денег, мой тебе совет! – вздохнула трактирщица, собирая тарелки со стола Стефании, – не всякая как я. Бывают и звери.
–Честно говоря, мне очень помогла та девочка…– Стефания не знала, стоит ли говорить, но почему-то ей показалось, что промолчать будет невежливо. Девочка ей правда помогла.
–Знаю, – усмехнулась трактирщица. – Прибилась сиротка! Дурное ей здесь место, а всё лучше. Церковники её дом сожгли, да деревню застращали. Её искали, а сюда сунуться побоялись – и правильно сделали. Здесь много на них обиды. Да и девку не выдадим. Никого не выдаём. А ты мой совет про деньги запомни и одна не шляйся!
            Стефания кивнула, хотя, что она могла ещё сделать? Она осталась одна. Тут хочешь или не хочешь, а «шляться» в одиночку придётся. По крайней мере, пока.
–Дочка у меня была…– тихо сказала трактирщица, на миг остановившись в действиях. – Навроде тебя. Такой же мышонок. Так что знаю…а! чего уж там!
            Трактирщица уже собиралась отходить от Стефании, но та спросила:
–До ближайшего города сколько идти? не скажете?
–У нас два города. Тебе который?
–Да я…– Стефания снова растерялась. Она не знала. – Я ищу одного знакомого. Он мне очень нужен.
–Которого? Скажи, может и помогу! – трактирщица смотрела на Стефанию с интересом. Кажется, впервые она вообще проявила к ней какой-либо интерес.
–Э…его зовут Вильгельм. Он как бы…– Стефания развела руками, объяснить трактирщице да и себе что такое Вильгельм было затруднительно. – Ладно, извините!
–Вильгельм? – задумчиво спросила трактирщица. – Наёмник? Его на всяком Тракте знают!
–Да?! – Стефания обрадовалась. Новый прилив благодарности к этой женщине заполнил её. – Наверное, это он! Мне бы с ним связаться, понимаете? Очень нужно. Это можно?
–А кто спрашивает? – с подозрением осведомилась трактирщица.
–Так это можно?
–Смотря кто спрашивает и что мне с того будет, – повторила трактирщица. – Ну?!
–Я Стефания. Скажите ему, что я Стефания.
–И что мне с этого?
–Я думаю, – у Стефании не было уверенности в том, что это тот Вильгельм, который нужен был ей, да и в том, что он буде действительно рад прийти к ней, но если судьба?! – Думаю, он вас вознаградит!
            Трактирщица пожевала губами, размышляла.
–Ну посмотрим. Иди наверх, там я тебе постелю. Запри комнату. Если что – постучу. Если наврала – неделю будешь здесь мыть посуду.
            Стефания легко согласилась. Дело само собой сдвинулось с мертвой точки. Ведь даже если это не тот Вильгельм, то нужный явно услышит о том, что его ищут, и поспешит выйти на связь.
            Стефания думала, что не уснёт, но сытость желудка, отсыревшие холодные простыни и запах лакированного дерева, плотно устоявшийся в комнате, унесли её очень быстро в какой-то спокойный и тихий мир. Куда-то исчезло беспокойство, куда-то растворилась тяжесть, и Стефанию понесло в мир забытого блаженства.
            Она давно не спала так крепко и так чисто. Давно не видела такого яркого сна… и даже то, что в этом сне ей вдруг привиделся Ронове, не выдернуло её в кошмар. Она почему-то спокойно махнула ему, и он бросился к ней радостно, что-то говорил, но она не слышала или не разбирала.
            Между тем смерть была близко.
            Трактирщица связалась с Вильгельмом и тот пообещал прибыть в самое ближайшее время. Он, в самом деле, обрадовался такому сообщению от неё, так как это был тот самый, нужный Стефании Вильгельм, и он расщедрился, отсыпал десять золотых монет трактирщице. Та вернулась  успокоенная и задумчивая: жизнь приучила её не спрашивать, но природное любопытство в шкатулке не запрёшь.
            И перед тем как отойти ко сну, трактирщица прошла проверить комнату странной Стефании. Дверь закрыта – значит. Не совсем дура.
            Но смерти двери нипочём.
            Стефания спала, не зная, что сна ей осталось минут пятнадцать от силы, что есть уже власть, которая решила ею завладеть, завладеть окончательно и бесповоротно. Стефания не принадлежала себе никогда, не стоило и начинать этот поиск собственного пути и мнения.
            Она не могла знать, не могла видеть и по наивности молодости предположить, что её дверь, которая казалась трактирщице гарантией сохранения Стефании, так легко подведёт её. А как иначе?
            Нет, засов не сломали, дверь не выбили. Дверь просто не заметили. Мгновение – и тень, слишком длинная и лёгкая, словно просочилась сквозь тоненькую щель между коридором и дверью.
            Тень пролилась на пол, затем обрела человеческие черты и даже лицо, которое, впрочем, не имело сейчас значения, ведь лица всё равно некому было видеть, да и темнота была убийце на руку.
            Фигура оглядела Стефанию, спящую, беспечную, прикрытую тонким одеялом и спокойную. И в этом покое для убийцы была новая причина ненависти. Предательница! Трусиха и просто недостойная жизни тварь!
            Фигуру высветила выглянувшая из-за туч луна, и пришлось отступить в тень, но мига хватило, чтобы в лунном свете страшно отобразилось шрамированное лицо – лицо Абрахама.
            Он рассчитывал воспитать себе из Стефании преемницу, соратницу, союзницу. Он надеялся, что она разделит его идеалы и будет искупать свою магию войной с нею. Но она решила продаться Вильгельму, и тем самым перечеркнула смысл всех надежд Абрахама и всю собственную суть.
            А заодно и почти перечеркнула жизнь. Абрахам легко прошёл по её следу. Он встретил Базира, который рассказал, где оставил Стефанию. Базир был расстроен и Абрахам тоже, но больше взбешён.
            Базир сказал, что пойдёт дальше, и что желает Стефании счастья, а Абрахам пошёл карать нерадивую девчонку. Он был в трактире тогда, когда Стефания мыла посуду, ждал, пока она ела, наблюдал, потом услышал разговор о Вильгельме, и всякое сомнение покинуло его – она не должна жить!
            Высшая суть правосудия – беспристрастность. Абрахам был беспристрастен. Стефания, разрушившая свой образ одной ошибкой, уже умерла в его глазах, и теперь ему оставалось лишь уничтожить её тело. Она не заслуживала магии, не заслуживала покоя, не заслуживала креста и ничего, кроме смерти.
            Он бы хотел её даже разбудить, перед ударом, но решил, что не стоит – перепуганная потенциальная магичка-недоучка всё-таки магичка.
            «В конце концов, она может поднять шум» – успокоил себя Абрахам, хотя в его причинах было больше человеческого, чем он хотел.
            Он переместился к изголовью, держась тени. Занёс кинжал над её горлом – человеческая смерть для очеловечившейся девицы, недоцерковницы, недовоительницы, недоучки! Самое оно!
            Абрахам умел убивать и в этот раз умение не подвело его. Он занес кинжал над горлом и ловко ударил, и, пока не успела вырваться мерзкая липкая кровь, пропорол горло, разрезая ниточки жизни Стефании.
            Она дёрнулась, её глаза открылись, она попыталась хватануть ртом воздух, но жизнь уже уходила. Удар был точным, и Стефания умерла быстро.
            Убедившись в том, что Стефания не дышит, Абрахам исчез из её комнаты также, как появился. Мёртвая Стефания с перерезанным горлом лежала в залитой собственной кровью постели, и дверь была нетронута.
            Единственный свидетель – луна – была бесстрастной, красивой и равнодушной.
Глава 11.
            Ронове не мог поверить! Нет, этого не могло быть,  ведь это было бы слишком жестокой и некрасивой, даже уродливой правдой. Как это свершилось? Стефания была жива, Ронове был так близок к ней, и вот, оказывается, что Стефании нет.
            Насовсем нет.
            Всё произошло так быстро! Вот только Вильгельму сообщили о том, что Стефания в трактирчике неподалёку, и, что совсем хорошо – ждёт встречи с ним, вот Вильгельм собрался, готовый к тяжёлому, но, как он чувствовал, весьма плодотворному разговору, и…
            И Стефании нет.
            Молчала, вытирая тяжёлые редкие слёзы, трактирщица, которой, собственно и нечего было предъявить за убийство Стефании, толклись какие-то пропитые обитатели Тракта позади, совещаясь и высказывая предположения – такие неуместные и такие дурные, что было аж тошно! Но Стефанию это вернуть не могло.
            Дверь заперта изнутри, закрыто окно, а Стефания в крови, застывшая, оцепеневшая… навсегда оставшаяся в своих молодых годах, заточённая в темницу смерти, убитая.
–Господин, я не знаю, как это вышло. Всё было тихо. Клянусь вам богом! – трактирщица е забыла и о себе. Как бы ни была велика жалость к девушке, она была всего лишь незнакомкой для этой трактирщицы, и, прежде всего, следовало позаботиться о себе, а то вдруг Вильгельм ещё решит, что это она как-то способствовала гибели девчонки?!
            Вильгельм был мрачен. Никакой усмешки, никакой жалости – непроницаемость! А за нею что таится? Бог про то ведает, но разве ж скажет кому?
–Я накормила её! – шепчет трактирщица, напуганная этим зверским молчанием. – Я сразу же…
            Вильгельм молча поднимает руку, веля ей также умолкнуть. Её жалость к себе и страх мешают думать лично ему, а его мысли её мыслей куда ценнее.
            Наконец, после тяжёлой тишины, Вильгельм снисходит до ответа:
–Сюда никого не пускать и никому ни о чём не болтать. Если кто вмешается, я лично…– он обводит взглядом притихшую пьянь, – лично покараю.
            Пьянь понятливо кивает. Что-что, а вот тайны они хранить умеют, знают, что за каждым есть вереница грехов. И здесь тон господина определяет степень угрозы за трёп. Жить же хочется всем.
–А ты, – Вильгельм смотрит теперь на перепуганную трактирщицу, – закрой комнату и дай мне ключ.
–А девушка? – шепчет женщина.
–Закрой комнату и дай мне ключ! – В третий раз Вильгельм не повторит и женщина, хоть и остаётся всего лишь человеком, прекрасно чувствует это. Негнущимися пальцами она поворачивает ключ в скважине и отдаёт его в руки Вильгельма, стараясь не смотреть ему в глаза, боясь прочесть в них что-то ещё более страшное.
–Расходитесь! – велит Вильгельм зевакам. – Ваша жизнь пока не кончена.
            И слишком много в этом «пока» издёвки. И неприкрытые слова угроз, и пренебрежение и напоминание о том, что будет, если кто-то решит поболтать о лишнем.
            Но Вильгельму плевать, как и кто отреагирует на эти его приказы. Он думает, много думает.
            Бог в свидетели! Сначала Вильгельм хотел похоронить девчонку по-тихому, и, может быть, даже не отвечать на выжидающий просительный взгляд Ронове, который ждал возвращения Вильгельма со Стефанией. Ждал Ронове его словно преданный пёс, но со страхом. Вильгельму он был ещё полезен, а как встретит его Стефания?..
            Вильгельм посмотрел на Ронове, и приготовился произнести что-то мягкое и обязательное, или что-то ничего не значащее, а потом понял, что есть идея куда лучше.
            Ни к чему таить смерть девчонки, если эта смерть может послужить для блага! Ни к чему! Так Ронове согласится на всё, что уже зреет в мыслях Вильгельма, но что даже ему кажется дерзкой авантюрой.
–Ступай за мной! – велел Вильгельм и Ронове покорился, как привык покоряться всем.
            До самого трактира Вильгельм не произнёс и звука, он хранил суровость и мрачность и Ронове бесполезно заискивал, не достигая никакого эффекта и не находя отклика в Вильгельме.
            А затем Вильгельм поднялся наверх, не замечая взгляда трактирщицы и некоторых посетителей, и всё ещё оставаясь мрачным, повернул ключ в скважине одной из комнат, велел:
–Смотри!
            И Ронове увидел. Он увидел девичью нежность, поглощённую маской смерти. С гибели Стефании прошло всего несколько часов, слишком мало, казалось бы, для изменений, но…
            Но лицо застыло и почему-то посерело. Выражение стало совсем другим, всё в ней переменилось – Стефания казалась суровее, жёстче и старше. И никакой факт не изменил бы в ней всего этого.
–Как же…– не понял Ронове, касаясь окровавленной шеи мёртвой девушки, – как же это. А?
–Это ты виноват! – громыхнул Вильгельм. – Это из-за тебя, из-за того, что ты её не защитил, не защитил от Абрахама, она мертва!
            Ронове попытался отстраниться, но Вильгельм с силой швырнул Ронове на колени подле мёртвой и схватил его за волосы, оттягивая голову назад, чтобы Ронове не смел спрятаться:
–Смотри! Смотри хорошенько!
            Ронове плакал. Натуральные слёзы катились по его щекам.
            Вильгельм, довольный эффектом, позволил Ронове высвободиться из своей хватки и пасть подле неузнаваемой уже Стефании. Ронове касался её волос, мёртвых рук, губ, плакал, трясся и никак не мог понять, как это всё вышло?
            Вильгельм не мешал ему скорбеть. В конце концов, чем больше в Ронове чувства вины, тем ему же и лучше – меньше сопротивления!
            Ронове же не мог понять, не мог осознать произошедшего. Он не любил Стефанию, но он безумно её жалел. Она стала узницей его сердца, легко, как и все, попала под влияние шарма Ронове, и… и разочаровалась в нём. Он предал её несколько раз, и не успел попросить прощения, не успел объясниться, или хотя бы намекнуть, что возвращается на сторону справедливости, что встаёт на их сторону!
            Ронове жалел…её молодость жалел, не успевшую расцвести женскую красоту жалел, о страшной смерти её жалел, но больше всего жалел, конечно, себя.
            Если бы он успел попросить прощения! Если бы успел сказать, объяснить, намекнуть. Или хотя бы, увидеть её, хоть раз живой! Если бы не оставил, не предал, не разочаровал…
            Разочаровать её оказалось Ронове страшным испытанием. Вместе с разочарованием в глазах Стефании, он ощутил своё глубокое и отвратительное падение, которому не было достойного оправдания. Да и вообще было лишь одно оправдание – трусость Ронове.
            Когда-то он думал о себе лучше. Когда-то он считал себя непобедимым, лучшим, думал о себе как о похитителе женских сердец, как об образце для охотников павшей Церкви Животворящего Креста (не на Абрахама же им было равняться!). А теперь?
            Теперь нет Церкви Животворящего Креста, теперь нет охотника Ронове – есть предатель и трус Ронове, чья совесть будет жрать его дни до самой смерти.
–Полно-полно! – Вильгельм решил, что с Ронове хватит. Ещё немного и тот вообще рассудок потеряет, а это уже перебор. – Ну-ну, не надо! Она сейчас в лучшем мире. Смерть очистила всё её смятение, всю боль сняла…
–Как же это случилось? – Ронове дрожал. Он видел в Вильгельме свою единственную опору, и, видит небо, это было не лучшим решением, но на иное Ронове не был способен. – А?
–Абрахам убил её, – объяснил Вильгельм. – Видимо, она разошлась с Базиром, может быть, разминулась, может и ещё чего. Трактирщица говорит, что Стефания пришла одна. Дверь в её комнату была на ночь заперта, окно тоже. Только маг мог пройти и только один маг мог сделать так подло.
–Ублюдок! – боль трансформировалась в гнев. Ронове сжал до боли кулаки. – Мерзавец! Подонок…
–Это сейчас вторично, – утешил Вильгельм. – Я думаю, нам надо покинуть эту комнату. Да? Наше дело ещё не закончено. Теперь ты, ставший виновником гибели Стефании, обязан ей…
            Ронове мог бы спросить: почему именно его Вильгельм назначает виновником? Мог бы удивиться: почему его одного?
            Но Ронове был подавлен, и горе сделало его покорным словам Вильгельма.
–К тому же, каждый имеет шанс на искупление, – продолжал Вильгельм, точно зная, как ярко воспринимается в подобном состоянии слово «искупление».
            Он не ошибся. Ронове подорвался с места, привстал даже, приободрённый тем, что есть некое исправление, самое чудесное, самое безоблачное, которое и его, Ронове, очистит.
–Искупление? – повторил он, не веря. Теперь Вильгельм был ему почти богом.
–Конечно. Каждый заслуживает его. Даже ты!
            Ронове, откровенно говоря, не был худшим представителем человечества. Сочетание «даже ты» относилось к нему весьма поверхностно, у Ронове было много светлого и добродетельного в поступках и в мыслях, много милосердного, в конце концов, у него была совесть! Но Рене, а теперь и Вильгельм сработали слаженно: они оба убедили так или иначе Ронове в ничтожности, и он проглотил это. Поскольку не мог простить себе трусости, к которой не был готов.
            И «даже ты» сработало отлично.
–Как? – Ронове ждал ответа у Вильгельма. Как ждал, наверное, снисхождения первый слепой пророк, обречённый видеть будущего, но никогда не зреть настоящего.
–Ну…– Вильгельм уже продумал в общих чертах свою идею, но изложи он весь план сейчас, и Ронове порвёт от гнева. Пусть помучается, пострадает, доломается! – Я не знаю. Пока не знаю. Я думаю, что лучшее, что ты можешь сделать в память о Стефании, это продолжить то дело, что она хотела начать.
–Я весь к услугам…– Ронове быстро терял в красоте лица. Он был бледен, и болезненность начинала проявляться в чертах. – Всё, что угодно!
–Я подумаю! – пообещал Вильгельм, подавляя желание улыбнуться – слишком просто Ронове угодил в ловушку! – Но сейчас, мой друг, нам пора. За телом придут.
–Ещё минуту! – попросил Ронове, опускаясь на колени перед Стефанией. – Только одну.
            Вильгельм великодушно позволил и Ронове, взяв уже закоченевшую руку девушки в свои едва живые от пережитого руки, заговорил с нею тихим шёпотом:
–Я так виноват перед тобою! Так виноват, ты даже не представляешь. Не прощай меня – я не заслуживаю твоего прощения, это слишком милосердно. Я подлец, я ужасный подлец. А ты… прощай, Стефания.    Réquiem ætérnam dona ei Dómine,  et lux perpétua lúceat ei.  Requiéscant in pace…
  –Amen! – закончил Вильгельм за Ронове, всем видом  выражая скорбь. Впрочем, ему тоже было не безразлично до гибели Стефании. Но здесь скорее преобладала досада. Надо же ей было так всё усложнить! Надо же было это сделать Абрахаму! Вот же ж неуемные!
–Amen…– повторил Ронове и заставил себя подняться. Ему тяжело далось решение покинуть комнату, но Вильгельм был дружелюбен и милостив.
            Покинув комнату, Вильгельм отдал на ухо распоряжение трактирщице и сунул пару монеток ей в  карман – она испуганно и мелко закивала, всем видом демонстрируя понятливость.
            А затем был мрачный путь до логова. Вильгельм был молчалив и суров, Ронове чувствовал, как ему казалось, непроходящее осуждение с его стороны, и это тоже давало повод к новым подступающим слезам.
–Где её похоронят? – спросил Ронове, осмелившись заговорить с Вильгельмом.
–Это тебя не касается, – Вильгельм был суров и несгибаем.
–А где…– Ронове сглотнул комок в горле, – я…чем я могу искупит?
–Я придумаю, – Вильгельм мягче не стал и покинул общество Ронове резко и яростно, словно Ронове ему был противен.
            На самом деле, конечно же, нет. просто Вильгельм прекрасно знал, что это было самым простым способ закрепить за Ронове чувство вины – оставить его один на один с мыслями где-то на сутки, то есть так, чтобы горечь впиталась во всё его существо, но чтобы не пришла трезвость ума.
            Для Ронове время тянулось медленно и мерзко. Он бы предпочёл погрузиться в пучину деятельности, занять себя хоть чем-нибудь, но…
            Но Вильгельм лишил его этой возможности. Он не дал ему ни ум упражнять. Ни тело. По итогу, Ронове сделал перестановку в комнатке, и это, конечно же, не помогло. Усталость не пришла, как и забытье. К тому же, Ронове остался без вина и бренди, да и вообще без любого алкоголя – Вильгельм предусмотрел и это.
            Ронове не должен был провалиться в пьянство, не должен был забыться, он должен был работать и функционировать. И должен быть сломлен, когда Вильгельм, наконец, решит организационный вопрос и выберет ту, что ему нужна…
            К концу другого дня, когда Ронове был подавлен, отказывался от еды, и просто лежал на постели, даже не раздевшись, в том же уличном плаще, Вильгельм явился ему спасением.
–Как вы?  – спросил Вильгельм ласково.
            Ронове даже головы не поднял:
–Я подлец.
–Я не об этом, – на этот раз Вильгельм был сама мягкость, – вы, мой друг, ещё желаете искупления?
            Ронове поднялся стремительно. Наконец-то, деятельность! Может быть в ней он спрячет свою трусость, своё предательство и подлость? Утопит в ней скорбь?
–Что ж, тогда будьте готовы выслушать меня, – Вильгельм посерьёзнел и жестом пригласил Ронове сесть. Сидеть было тяжело: тело. Уставшее от бездействия, жаждало движения, но куда там?! Против такой воли не пойдёшь.
            Ронове сел.
–Прекрасно, – одобрил Вильгельм и разлил по кубкам принесённое с собой вино, – вы помните, что я говорил вам уже? Стефания должна была стать неким знаменем для наших с вами новых соратников.
            Ронове залпом осушил кубок, но даже не почувствовал вкуса.
–А теперь они, – Вильгельм не сводил взгляда с лица Ронове, – могут потерять веру. А не мне рассказывать вам, что такое утрата веры. Вы ведь хорошо знаете, что она творит с людьми, как вдохновляет человека и как рушит его, не отзываясь? Стефания да Базир должны были стать такой верой, таким символом. Но Базира пока нет у нас поблизости…
–И я, – заметил Ронове. – И я символ!
            «Тщеславная ты сволочь!» – подумал Вильгельм, но вслух ничего такого не сказал, только промолвил другое:
–Конечно. И вы, мой друг! Но это только часть… нам нужны символы. Вы ещё не так известны, как она. Поэтому, я признаю печальный факт – всё может прийти в упадок. Причём скоро. Уныние – опасно. В борьбе важны символы. Они укрепляют дух, они заставляют верить…
            Вильгельм говорил очень серьёзно и проникновенно, но Ронове не понимал, куда ведёт этот делец свою мысль.
–Разумеется, для победы, – продолжал Вильгельм, – приходится поступаться некоторыми принципами добродетели и порядочности. Иного пути нет. Если бы войну можно было вести лишь благородному сердцу, если можно было бы поступать так, как подсказывает нам добродетель и милосердие, если можно было бы искоренить и уничтожить врага лишь этим… увы! Мы не всесильны. И мы должны взять на душу грехи, о которых наши соратники не должны знать.
–Я не очень понимаю, куда…– признался Ронове смущённо. – Ну…о чём?
–Вы согласны, мой друг? – уточнил Вильгельм.
–В общем-то да, – Ронове даже кивнул, закрепляя своё согласие. – Но к чему эти речи? Что нужно сделать? Что я должен сделать?
–Стефания умерла, трагически была убита, – Вильгельм взял более деловой тон, – но это пока не стало достоянием церковников и наших соратников. Как неизвестно ещё Цитадели. Абрахам – одиночка и это спасает нас от разглашения.
–Спасает? – не понял Ронове. – Погодите…
–Таким образом, – Вильгельм не давал опомниться Ронове и теперь говорил быстрее, – свидетелями этой тайны стали вы да я. трактирщиков считать не будем – они не знают, да и не докажут, откровенно говоря.
            Вильгельм нехорошо усмехнулся, но это было лишь  кратким допущением его мимики. В следующее же мгновение он стал серьёзен и твёрд.
–А если никто не знает о гибели Стефании, то самый лучший способ сохранить мир и создать символ в её лице – не рассказывать никому об этом. Вы понимаете?
–Не очень! – признался Ронове и вскочил, расплескав часть вина, услужливого подлитого Вильгельмом, на себя. – Как это не рассказывать?! Что вы…
–Терпение! – велел Вильгельм. – Это грех, я понимаю. Это дурно и с человеческой точки зрения. Но мы должны выдерживать стратегию и равнять тактику под обстоятельства. Вам ясно?
            Ронове не понимал. Вильгельм вздохнул:
–Тактика – это умение справляться с трудностями и проблемами в рамках следованию стратегии. Стратегия – это же совокупность дорог, которые ведут к одной цели. Наша цель – победа над Цитаделью, но без участия церковников. Так? так! наш метод: вселение смуты в ряды церковников, расслоение среди церковников, и завлечение с помощью своеобразных символов в наши ряды сторонников. Так? так! наша проблема: смерть Стефании. Вернее – убийство Стефании.
–Я не понимаю. Смерть нельзя скрыть! – возмутился Ронове. – Это же не болезнь! Это не недуг, после которого она может встать, это… это трагедия!
            Его грудь снова теснили рыдания. Но Вильгельм не готов был тратить время на скорбь Ронове.
–Верно! Это не недуг. Стефания никогда не встанет, никогда не поест, не засмеётся и не назовёт вас мерзавцем, не обвинит вас, мой друг, в своей гибели… хотя это было бы прекрасно – в этом и заключается ужас смерти, в «никогда!».  Но она мало жила. Она мало кому известна лицом, и это значит, что если она умрёт, она умрёт лишь для нескольких людей. Вряд ли кто-то вспомнит её до каждой чёрточки лица. Нужен лишь образ, и я могу его дать.
–Я не…
–Если скажете, что не понимаете, я вас ударю. Здесь нужно быть идиотом, чтобы не сообразить смысл слов!
–Я не согласен, – уточнил Ронове. – Это подло!
–Вы называете меня подлецом? – разъярился Вильгельм, но ярость его была проработана планом. – А ведь это из-за вас она мертва! Я предлагаю исправить вашу ошибку!
–Это жестоко. Это нечестно. Это обман! – Ронове возмущенно подыскивал подходящее слово, но почему-то не находил. Он понимал ход мыслей Вильгельма, но его решение ужасало Ронове, и он всеми силами пытался отрезвить дельца. – Это ужасно, мерзко, и…опасно! Её могут узнать!
–Да ну? – Вильгельм усмехнулся. – Что вас пугает больше? жестокость, нечестность, обман, ужас, мерзость или опасность? Это из-за вас, из-за того, что вы ее оставили, она мертва! Это из-за вас наши соратники могут распасться, не имея ни символа борьбы с Цитаделью без Церкви, ни веры в то, что эту борьбу можно одолеть! Это из-за вас я трачу время и средства на продолжение борьбы, которой требуется мгновенное укрепление не только в физическом, но и в эмоциональном, в духовном планах!
–Это невозможно! – Ронове ослаб под этим, если честно, несправедливым натиском, но всё ещё барахтался, не веря, что Вильгельм способен провернуть нечто подобное.
–Конечно, – согласился Вильгельм неожиданно и щёлкнул пальцами.
            Его приказа ждали. Дверь тотчас открылась и в сопровождении двух мужчин вошла…
            Нет, конечно, это была не Стефания. Ронове, который видел её лицо так часто и в укорах, и при прогулках и в те несколько дней почти что счастья, почуял разницу в линии губ, во взгляде, немного в росте.
            Но какое удивительное сходство! Те же волосы, даже структура волос такая же будто бы. Тот же разрез глаз, те же крылья носа, те же руки…
            Когда она подошла по знаку Вильгельма ближе, стала видна разница ещё и в походке, в более плавных, чем у Стефании, и более изящных движениях, но какое же поразительное сходство!
            Ронове сел, не глядя толком куда садится. Эффект был сумасшедшим. На какое-то мгновение Ронове даже решил, что спятил или спит, причём,  первое ему было предпочтительнее. Ибо сон всегда кончается, а безумие может поглотить до конца.
–Это всё тоже невозможно? – вежливо уточнил Вильгельм, довольный эффектом.
–Поразительно…– едва мог вымолвить Ронове, на большее его не хватало. Он против воли протянул к девушке руку, коснулся её, и тотчас отдёрнул, так и впрямь можно было сойти с ума. Не так давно он держал её мёртвую руку в своих едва тёплых ладонях, и тут – тепло!
            Так не бывает. Так не должно быть.
–Иллюзия…магия…– прошептал Ронове, не в силах оторваться от лже-Стефании. та молчала, ожидая указаний.
–Хуже, – серьёзно отозвался Вильгельм, – косметика! Сок водяной лилии для бледности, рисовая пудра, чтобы придать натуральность бледности. Цвет глаз сменили с помощью настоя паслена – эффект временный, но оно того стоит. Брови и ресницы стали чернее за счёт пасты из чернил и сандалового дерева, цвет волос изменили хной, на губах вида три или четыре помады – смесь для того, чтобы создать натуральность. Люди обращают внимание на мелочи. Они не обращают толком взгляда, на то, что нельзя изменить. Стефания же не обладательница яркой внешности. Сделать из её из кого угодно – не так и сложно.
–Рост…– прошептал Ронове, сражённый этими открытиями. – Она выше.
–Стефания? – уточнил Вильгельм. – Ну каблуки…
–Нет, эта! – Ронове с усилием заставил себя отвернуться от мерзкой девицы.
–Это неважно. Одежду подберем, как выступать научим. Завтра у вас первое выступление перед соратниками.
            Ронове мрачно смотрел на Вильгельма.
–Зови её тоже Стефанией, – сказал Вильгельм, – веди себя естественно. Словно она – та.
–Но она не та! Не та! – Ронове сжал зубы. Ему хотелось ударить Вильгельма за то, что он придумал такую мерзость.
–А кто это, кроме нас-то знает? – Вильгельм сделал знак сопровождающим лже-Стефанию мужчинам и те удалились. – Она будет покорна мне. Будешь ведь?
            Девушка кивнула. Она казалась неживой, и Ронове почувствовал к ней отвращение: надо же было превратиться в говорящую, на всё согласную куклу этого мерзавца?
            О том, что примерно такая же роль была и у него, Ронове как-то забыл.
–Я предлагаю тебе искупление! – Вильгельму надоело уговаривать, и он перешёл на более жёстким тон. – Искупление, которого ты не заслуживаешь;  искупление, которое я дарую только из-за моей любви к нашим с тобой союзникам! Союзникам нужна опора, и ты со Стефанией можешь ею стать. Но Стефании нет благодаря тебе! Я предлагаю обложку. В конце концов, что важнее? Картинка или суть? Суть та же. А картинку, считай, изменили. Называй её Стефанией, обращайся с ней вежливо и выступай перед соратниками настоящей борьбы. И всё!
            Ронове тряс головою. Он не мог на это согласиться – во всяком случае, ему так казалось. На самом деле – мог, и Вильгельм это видел, а потому насел ещё более жёстко:
–Тебе всё равно не обрести нигде покоя. Ты слишком много наследил и это твой последний шанс на жизнь. И это последний твой шанс на то, чтобы остаться героем хоть для кого-то. Ты не годишься для войны – у тебя настолько дурная репутация, что я не рискну посылать тебя в бой или на миссии. Я даю тебе шанс на более важное дело, шанс на искупление. Да, ты думаешь, что ты жертвуешь честью, но у тебя её и без того давно нет. А Стефания…её память не будет запятнана. Потом, конечно, может быть, мы выведем её из игры, скажем, что погибла, и разрядим эту дуру! Стефания станет святым символом борьбы, жертвенным оленем, если хочешь! Она уже мертва и ей всё равно.
–Я не верю, что это сработает, – признался Ронове. – А если…
–Без если! – прервал Вильгельм. – Ты ни на что не годишься, только на то, чтобы светить мордой и быть любимцем. Так и будь им, вернись в свой облик и действуй так, как должен! Или проваливай и не мешай мне бороться за то, что ты почти что загубил своей трусостью.
            Ронове молчал, но в этом молчании не было уже гнева или ярости. В этом молчании было печальное поражение: он был уверен, что никогда не примет столь дикого предложения, но вот Вильгельм обставил всё дело так, что это будто бы и не выглядит теперь дурно, а является самой первой необходимостью!
–Ещё нужно поискать Базира. Абрахам же ответит за убийство, – продолжил Вильгельм, видя эту борьбу в Ронове, и видя его капитуляцию. – Негоже губить символы!
–А если...– хрипло промолвил Ронове и осёкся, собираясь с духом, – а вдруг Абрахам расскажет?
–Не успеет, – пообещал Вильгельм. – И это не твоего ума дела. Твое дело завтра выступить перед соратниками, быть собой, рассказать, что ты объявляешь борьбу против Цитадели, но без поддержки Церкви. Понял? Чудно. Порепетируй.
–А она? – теперь Ронове боялся смотреть на фальшивую Стефанию.
–А она расскажет тоже самое, призовёт к тому же, но её знают больше, чем тебя и считают куда более надёжной. Она не была с Рене, по меньшей мере! И у нее есть магическая кровь!
–А в ней?..
–В ней её нет. Но оно и неважно. Никто не проверит. Я не допущу. И я повторяю еще раз, что это не твоего ума дело. Ты умеешь слушать?
            Ронове кивнул. Он не сказал, что согласен, но его слово ничего не значило. Вильгельм своего добился, он полностью подчинил Ронове своему плану, в который вторглось такое наглое затруднение как смерть той, которой умирать, как казалось, совсем нельзя, но смерть которой, кажется, ничего и не изменила.
–Не дрейфь, – ободрил Вильгельм, – долг и честь – это понятия сложные. Порою ради первого приходится поступаться вторым. Ты глупостей не наделай. А я разыщу Базира и  он примкнет к нам. Надеюсь, он умнее и сговорчивее тебя.
            Вильгельм поднялся, чтобы уйти. Ронове, желая задержать мгновение тяжелого осознания, за которым только пустота и нет никакого спасения, только яма, спросил:
–Как её звать?
            Лживая девушка ослепительно (как никогда настоящая Стефания не улыбалась) улыбнулась, и сказала:
–Меня зовут Стефания.
–Настоящее имя! – потребовал Ронове.
–А зачем? – вмешался Вильгельм. – Это Стефания. И это единственная истина, которую тебе надо знать.
Глава 12.
            Кто вы, отступники? Разочарованные, разгневанные, непонятые, ненужные… наверное, такие люди появляются в любой войне – те, кого не захотели слушать; те, кого не смогли услышать. В войне нужна безусловность: подчинение приказам без всяких вопросов, слепая вера и преданность, а эти люди посмели усомниться и червь сомнений привёл их сюда – в изгои. Они не отреклись от войны, они по-прежнему хотят уничтожения Цитадели, даже если некоторые из них раньше к этой самой Цитадели и принадлежали, просто они не хотят преклоняться перед Церковью, что возглавила эту борьбу и сама в ней задохнулась.
            Отступники были разными. Были среди них и представители слабых магических рядов – оборотни, вампиры, мелкие маги и ведьмы; были и люди, что отошли от воли Церкви и потеряли в неё веру, но не утратили веру в свет; были и люди, которые не были при Церкви, а просто желали бороться за свободу и за себя с магической армадой.
            А возглавлял их, направлял и спонсировал делец – маг Вильгельм, выбравший службу золоту, назвавший монеты своим единственным богатством и единственным смыслом.
            Вильгельму не доверяли. Он знал, что так будет, потому в убежище, да и среди рядов отступников появлялся редко, держался тенью, и полной своей роли не раскрывал. Но сегодня, в день, когда знаменитые герои и борцы с Церковью и Цитаделью – прославленные Стефания (в больше мере) и Ронове (в меньшей степени) должны были выступать перед всем орденом отступников – он, конечно, пришёл.
            И никто бы не догадался, кроме Ронове и лже-Стефании, что не прийти Вильгельм не мог. Он должен был проконтролировать, как заработают его символы, как они сплотят дух отступников, как послужат его замыслу.
            Всех отступников было около сотни. Малочисленные, напуганные, знающие, что выбрали путь без возможности свернуть, или наоборот нарочито заведённые и яростные, они переговаривались, и были равными, не обращая внимания на то, что часть из них должна была бы быть во врагах…
            Но нет! И никто не удивлялся такому подходу. Не удивлялись вампиру Мареку, который весело болтал с Орасом и Тассо Кольбе – братьями-близнецами из ряда отлучённых от Церкви служителей, и Кольбе, которые должны были покарать этого кровососа лишь за его происхождения, улыбались ему и внимали, позволяя себе полушутливые замечания. Никто не удивлялся ведьме Аманде, которая была известна и среди людей благодаря своим гаданиям и раскладам на картах, что сейчас заплетала лентой косы Елене С. – девочке, что потеряла обоих родителей – прославленных охотников на существ Цитадели.
            И по меркам Церкви, да и Цитадели Елена С. – дитя убитых охотников, должна была встать в ряды мести, должна была отомстить за родителей, должна была убивать без сожаления всех, в ком есть хоть капля магической крови, или, на худой конец, прислуживать тем, кто убивает их. Но нет… судьба – самый жестокий и ироничный бог, по его воле Елена С., ещё ребёнком попала в ряды отступников, к которым принадлежала сестра её матери. Женщина вскоре умерла, а Елена С. выросла здесь, в ордене отступников и не имела в своём нежном сердце ни капли ярости к тем магическим существам, что назывались теперь ей соратниками.
            А если говорить о той же Аманде, то её прошлое было известно немногим. Говорила о нём старая ведьма неохотно, боль ещё не отступила. У Аманды была дочь с даром целительства. На пару с матерью они лечили людей, а потом пришли церковники, которые не пожелали допустить мысли о том, что есть на свете безвинные ведьмы. Аманда очень жалела, что ей не дали умереть, что её спрятали селяне, и что довелось ей слышать самое страшное – крик ужаса своей дочери.
            Аманда осталась одна – церковники не пощадили её ребёнка. Она попыталась обратиться в Цитадель за возмездием, но там ей указали на дверь, напомнив, что когда-то Аманда сама отказалась от войны с церковниками и ушла «исцелять людишек». Теперь выходило, что как только припекло болью, Аманда метнулась назад.
            Что стало бы с Амандой – страшный вопрос. Но судьба привела её к отступникам, и здесь понемногу она начала новую жизнь. Если бы ей кто-то сказал, что она должна мстить всем, кто связан с Церковью, она бы удивилась. В ней не было ненависти ко всем, кто связан с крестом, и не могло быть. Елена С. потеряла родителей, Аманда дочь – они нашли друг друга. И гореть может белым пламенем ожидаемая вражда, гореть! Есть чувства выше.
            Отступники про эти чувства знают. История Аманды и Елены С. им неудивительна. Здесь много связок между теми, кто не должен был обрести дружбы и любви с врагом, но эти связки появились и вылились в третью силу.
            Но вот приходит час, которого все ждали. Час сплочения, час настоящего объединения. Теперь отступники ощущают в себе настоящую силу. Теперь они годятся на нечто большее, чем на мелкие вылазки в стан врага. Да, теперь они годятся к битве – их всех заполняет восторг и осознание собственной смелости и дерзости.
–Садитесь! – взывает к ним Мэлор – первый отступник, практически лидер Ордена, один из тех немногих, кто знает, что такое Вильгельм, и что он здесь делает. Знает, но скорее умрёт, чем скажет кому-нибудь, чем позволит себе даже намёк,  – ну садитесь же!
            Как не похож голос Мэлора на голос церковников! Те суровы, те напоминают, что ты ничтожен, а Мэлор даже посмеивается – ему весело от их бодрости, куража и дерзости.
–Да во имя света! – не выдерживает Мэлор и хохочет. Понемногу унимаются отступники, рассаживаются по местам. Мэлор оглядывает людей, оглядывает горделиво, стараясь не смотреть в сторону Вильгельма – тот не настаивает, не ищет взгляда Мэлора, Вильгельм ждёт другого появления.
            Мэлор заговаривает. Он говорит искренне, чуть косноязычно, но гордо и решительно. Он говорит отступникам о том, что рад видеть число прозревших, о том, что нужно вести борьбу с Цитаделью другими методами и пора объединять в своих рядах больше людей.
–Но зачем слушать меня, – вдруг улыбается Мэлор, – встречайте наших новых соратников, наших дорогих соратников! Ронове и Стефания!
            Он сам аплодирует, отходя, отступники подхватывают его восторг и искренне в своём.
            Стефания стала образом противостояния Церкви, Ронове с недавних пор тоже. Никто, кроме Вильгельма и Ронове в целом зале не знает о том, что настоящей Стефании нет, и та, что вышла сейчас в плаще, в наброшенном на голову капюшоне – всего лишь ложь.
            Вильгельм справляется с этим легко. Он аплодирует и, сунув в рот два пальца, даже выдаёт залихватский свист. А что? имеет право – гордиться ему можно – дело выгорает на глазах. Если отступники уже встречают их так, то что будет дальше?
            «Жаль Базира всё-таки нет!» – думает Вильгельм, глядя на то, как держится Ронове.
            Ронове любил, чтобы его любили. Но сейчас, когда он не слышал восторгов к себе уже давно, эти приветствия, эти люди, эти радостные от одного его появления лица, сливающиеся в одно – всё это было безумием и страхом для него.
            А ещё – отвращением.
            Одно дело согласиться с Вильгельмом, позволить себя уговорить на безумную авантюру и заставить себя поверить в искупление таким образом.
            Другое – ещё не такое страшное, но уже мерзкое и отвратительное – репетировать с лживой Стефанией так, словно та была настоящей, называть её по имени, по чужому имени, улыбаться ей так, будто бы это та Стефания, и они друзья.
            Говорить, улыбаться, а самому точно знать, что настоящей Стефании нет, что она лежала на его руках мёртвая, убитая на пороге настоящей жизни, помнить, сколько раз ему, Ронове, довелось подвести Стефанию и не удалось добиться её прощения.
            Это сводило его с ума. Он стал прикладываться к вину, Вильгельм косился, но пока не говорил ничего. Ронове знал, что ступает на очень опасную дорожку, но не мог остановиться. В перерывах между вином он репетировал с лживой Стефанией и не мог понять – похожа она всё-таки на неё или нет? иной раз ему казалось, что это совсем чужое лицо и чужие глаза, что нет ничего общего у этой лживой дряни, настоящее имя которой он даже не знал, и реальной, пусть мёртвой, но единственной на свете Стефанией.
            В другой же раз Ронове казалось, что напротив – они похожи как две капли воды. В приступе такого неожиданного озарения Ронове терялся, мямлил, срывался на попытку просить прощения…
–Ты любил Стефанию? – спросил Вильгельм, внимательно наблюдавший за ходом репетиций. До выступления оставались часы, а Вильгельм, как истинный делец желал идеального эффекта.
–Я не знаю, – Ронове устал отвечать на этот вопрос. У него всё равно не было ответа. Да и как он мог бы знать о любви? Откуда? От кого?!
–Будем думать что да, – решил Вильгельм, – обращайся к Стефании нежнее.
–Я…– Ронове поперхнулся. Он смотрел в лицо незнакомки и не находил ни одного сходства с лицом Стефании. – Я не могу.
–Можешь, – спокойно возразил Вильгельм. – Можешь и должен. Или проваливай и забудь искупление.
            Ронове понимал, что его просто используют, что так нельзя искупить никакой вины. Но это был хотя бы шанс. Это было хотя бы успокоение совести.
–Это она виновата! – Ронове кивнул в сторону лживой Стефании. – Никакого сходства. Позёрство!
–Что исправить? – деловито спросила «Стефания». Она, кем бы она не была, всегда подходила к вопросу деловито. Она заучила уже не только свою речь, но и речь Ронове, и даже подсказывала ему, чем смущала и путала ещё больше.
            Ронове заставил себя на неё взглянуть. Похожа? Теперь ему казалось, что да, похожа.
–Движения не такие…– но Ронове отыскал придирку.
–Мягче? Резче? – уточнила лже-Стефания, задумчиво оглядывая своё тело, которое Ронове старался не замечать.
–Не так! – яростно отозвался Ронове. Ему хотелось кричать, хотелось её даже толкнуть, ударить, сделать непохожей на Стефанию, ставшую для него едкой совестью.
            Лже-Стефания, однако, не испугалась. Она взглянула на Вильгельма. И тот неожиданно легко, даже изящно продемонстрировал несколько движений Стефании. Конечно, сам Вильгельм не был актёром, но он видел Стефанию и запомнил, как она двигается – чуть нервно, неловко, но при этом неуверенно.
            Лже-Стефания повторила, затем сказала с той же ненавистной задумчивостью:
–Я думаю, моя героиня должна быть более активной, более твёрдой.
–Я тоже так думаю, – согласился Вильгельм. – Ронове?!
–Твоя…кто? – Ронове охрип от волнения.
–Героиня. Я играю Стефанию, – напомнила дрянная сущность. Вильгельм же вступился, и пусть его вела совсем не добродетель, возмущение дельца было близко Ронове:
–Запомни, дура, – ласково, и от этого ещё более жутко сказал он, – ты не играешь Стефанию. Ты и есть Стефания. Ты знаешь Ронове уже много лет, и…может быть, ты любила его?
–И сейчас люблю, – решила Стефания, которая не могла быть Стефанией, и Ронове отчаянно захотелось ещё выпить.
            Он думал, что когда выйдет к людям, к отступникам, ему будет легче. Но оказалось ещё сложнее. Они любили его, ждали, любили его героизм, а героизма-то и не было!
            Ронове растерялся. Он смотрел на радостные, дружелюбные лица, и чувствовал себя самым ничтожным человеком на свете. Они любили его, потому что видели в нём того, кого придумал Вильгельм! а если бы знали правду? Порвали бы, и были бы правы.
            Ему даже захотелось рассказать всё. Просто выйти вперёд и заявить, так, мол, и так, я трус, предатель и ничтожество, а девица возле меня – это никакая вам не Стефания, а какая-то дворовая дрянь, найденная Вильгельмом. А, вы не знаете, кто такой Вильгельм? ну так я тоже ничего не знаю о нём, кроме того, что он делец, мерзавец и хочет заработать на ваших идеалах.
            Но миг прошёл. Он знал, что не признается, и пусть тешить себя этим признанием в воображении было очень приятно, реальность наступала на подол его плаща. На него смотрели и ждали его слов!
–Я…– Ронове отвернулся от лже-Стефании, вроде бы не для того, чтобы показать своё смущение или презрение, вроде бы осматривая собравшихся, но Вильгельму это не понравилось, и он нахмурился, решив, что проведёт чуть позже ещё одну внушительную беседу. – Я Ронове. Я был охотником в Церкви Животворящего Креста, пока однажды не понял…
            Дальше ему надлежало сказать о жестокости методов церковников, о том, как его эта жестокость отвратила, как он узнал о сговоре лидера Животворящего и Цитадели, но что-то пошло в нём не так. Эти лица, эти глаза, смотрящие на него с надеждой, которой в нём самом не было, пробудили в нём что-то прежде запретное.
–Я много раз был не прав, – Ронове ощутил странный прилив вдохновения. Вильгельм напрягся, он вообразил, что это бунт. Но это было не бунтом. Это было реальной попыткой искупления от человека, который слишком увяз. – Да, я много раз ошибался. Я думал, что моя жизнь устоялась. Я думал, что меня любят, верил, что я всегда буду любимцем.
            Вильгельм ловил каждое слово жаднее других. Лже-Стефания тщательно хранила свою маску, готовая, если придётся, перебить Ронове и вступить как подобает.
–Я не ценил женщин, – продолжил Ронове. Он давно не каялся, да и прежде покаяние – обязательная процедура для служителей церквей, была формальностью для него. – Я презирал их любовь ко мне. У меня была помощница, красавица с редким изяществом, но я не оценил и её.  Я хотел бы сказать, что  я какой-то герой. Я хотел быть героем. Но я человек. Люди ошибаются. И я ошибаюсь чаще многих. Я не ценил друзей, и потерял их…
            Лже-Стефания не вынесла напряжения и решила вмешаться:
–Но я здесь. И я твой друг! Меня зовут Стефания, и я была помощницей у охотника Абрахама до тех пор, пока его кровавые методы…
–Мои методы тоже были кровавыми, – спокойно прервал Ронове. – Мы все перешли черту, за которой оставили что-то человеческое. Любовь, заботу, дружбу. Мы превратились в тех, кто гонится за властью, а прикрывается войной. Мы превратились в тех, кто оправдывает отсутствие милосердия борьбой, начала которой не помнит никто.
            Речь производила странное впечатление. Лже-Стефания в отчаянии смотрела на Вильгельма, ожидая от него решения, но Вильгельм молчал. Он видел, что Ронове пошёл не по намеченному пути, но пока не чувствовал угрозы, наоборот, Ронове, оказавшийся плохим актёром, произносил настоящие речи куда лучше. Вопрос только – куда он это выведет?!
–Мы все мерзавцы, – голос Ронове обрёл такую силу, какую он даже не предполагал в себе, – и церковники, и служители Цитадели, да и мы, наверное…
–Что это мы мерзавцы? – возмутился один из братьев Кольбе и на него зашикали.
            Вампир Марек обиженно подхватил:
–Да я за жизнь и капли крови людской не выпил! Всё кроликами да курицами, да я…
–Мы мерзавцы либо по методам борьбы, либо по сути этих методов, либо просто по тому, что не может закончить этой борьбы.
            Вот теперь Ронове вывел в правильное русло. Вильгельм, поймав это, выдохнул с облегчением.
–Да, мы мерзавцы! – Ронове повторил свою мысль, но на этот раз не было возражений. – Суть не в том, что кто-то пьет кровь, а кто-то ест сырое мясо. Суть в том, что мы допускаем разрушения жизней. Мы убиваем, и нас убивают. Мы мстим и нам мстят, но если бы мы одни страдали… так нет. Нет!
–Верно! – на этот раз одобрение вышло из молчания. Возгласы неслись со всех сторон. Ронове вздрогнул – он словно вышел из сна, и теперь был поражён, искренне поражён той реакцией, какую произвели его слова.
            Ему не верилось, что его можно так слушать, ведь впервые за долгое время, Ронове сказал именно то, что думал, и то, что хотел сказать.
–Верно сказано! – подхватил Вильгельм, пользуясь суматошным одобрением толпы, и сделал знак лже-Стефании.
            Она поняла, подхватила:
–Наши дети остаются сиротами!
–Остаются!
–Наши матери хоронят детей, жёны – мужей, а братья сестёр. Мы погрязли в ненависти и во вражде! – лже-Стефания хорошо ориентировалась в ситуации. Вильгельм взял её для основной силы, но теперь позиции поменялись. Ронове был теоретиком в данном случае, и это дало идею, укрепило отступников. Но их нужно раззадорить и лже-Стефания не подводила.
–Мы должны закончить эту войну! Закончить раз и навсегда! закончить полной победой! Уничтожить Цитадель и армады их нежити!
–Да! – отступники становились единым целым. Каждый кого-то или что-то потерял. Кто веру, кто близкого… им хотелось утопить свою боль и не допустить эту боль до других.
            Ронове же не участвовал в этих выкриках. Усталость навалилась на его плечи вместе с надетой на него скроённой по специальному образцу мантией. Он не замечал ничего вокруг, но это молчание, как и его скорбь, выглядели величественно-отрешённо. Ронове не походил на слабака, он походил на человека решительного, ожидающего, когда до его решительности дойдут и другие. Так может выглядеть рыцарь, знающий, что отправляется в последний бой, но отправляющийся всё равно. Так может выглядеть мрамор, знающий, что его истончат и не пощадят ветра, но не смеющий жаловаться.
            И это производило впечатление даже на очерствелых отступников. Даже на Вильгельма-дельца это производило впечатление! А что говорить о более ранимых и более наивных соратниках? Они пришли искать новую битву, и нашли её, обрели святость идеи – будущее! Услышали то, что так желали услышать.
            А что говорить о совсем нежных, начинающих только раскрываться миру существах? Елена С. была очень юна, её не брали ещё ни в одну вылазку – она помогала раненым или готовила на кухне, но сейчас призывали всех, и Елена С. была здесь. Она слышала Ронове и видела его. Он же, производящий всегда особенное впечатление на женщин, вечный любимец, был сейчас немного другим – изменившийся, отрешённый, горестный…
            Что больше взыграло в Елене С.? молодость и желание полюбить? Неожиданная встреча с героем? Или желание спасти его, толком непонятно от чего, но лишь бы вывести из тьмы мыслей?
            На этот вопрос не стоит отвечать. Елене С. ответ всё равно ничего не даст, а другому, кто даже заметил бы её состояние, это ничего не даст. Ну влюбилась невзрачная девчонка во всеобщего любимца. Ну и что? старая история, известная!
            Это понимают все, но Елене С., глядящей сейчас на Ронове, кажется, что зарождающееся в ней чувство уникально, что никто и никогда не испытывал такого, и что она одна понимает и чувствует настроение Ронове. Даром, что он даже не взглянул на неё – Елена С. оправдала себе и это: он не хочет её смущать!
            И снова поднимается Мэлор, он от лица всех приветствует Ронове и Стефанию. Ронове едва-едва кивает, Стефания машет рукой, кричит, что готова бороться, выбирать третий путь: путь борьбы с Цитаделью, но без союза с крестом, ей тоже хлопают, но как-то сдержаннее, что ли?!
            Вильгельм наблюдает теперь за ней. Она была нужна, пока Вильгельму казалось. Что Ронове несостоятелен. Но Ронове удивил его. И удивил неожиданно приятно. Надобность в Стефании таяла, нужна была лишь трагедия. Вильгельм замыслил её воплотить в общем-то давно, это бы связало отступников не только общими символами борьбы, но и мести за павшую.
            Да, эта Стефания тоже должна была умереть, как и настоящая. Во-первых, так было безопаснее – Вильгельм не верил в то, что люди умеют хранить тайны долго. Во-вторых, правда о подмене могла всплыть и через Абрахама, если тот попадётся отступникам, и через Базира, когда тот встретится Вильгельму. По замыслу дельца, Базир не был так податлив и мягок как Ронове, манипулировать им было бы сложнее, и вполне могло быть так, что Базир просто бы вывел и Ронове, и Вильгельма на чистую воду.
            А это означает, что Стефании не должно стать до того, как они выйдут на след Базира. Но при этом она должна уйти ярко. А для этого – нужно ярко её ввинтить в среду отступников. К сожалению, девица с точки зрения техники игры была податливой и покорной, но в ней не чувствовалось души. В ней не было ничего, что вызвало бы жалость к ней – это было открытием! Скорбный образ Ронове, его речь, начавшаяся с признания своей вины, произвела на отступников впечатление куда сильнее!
            Нужно было усилить трагедию смерти Стефании. просто так её смерть ничего не дала бы – это Вильгельм, наблюдающий внимательно за лживой актрисой, понимал.
–Мы будем бороться…– вещал Мэлор, – все вместе! Мы призовём всех сомневающихся в кресте вступить в наши ряды!
–Да!
            Вильгельм не обращал внимания на эти ликования. Сейчас всем отступникам борьба казалась лёгкой и уже почти решённой, выигранной        . Но он знал, что до победы ещё долгий путь, и многое предстоит ещё покорить, но первые шаги – самые сложные, сделаны, а это значит, что можно бороться.
            Расходились шумно. Несмотря на предостережения Мэлора, переговаривались возбуждённо, почти не таясь, вспоминали знакомых, что отзывались о кресте дурно, предлагали нанести визит послушникам и внести смуту в ряды послушников Церкви.
–Надо, чтобы было как с Животворящим! – вещал вампир Марек всем, кто только мог его слушать. – Р-раз! И разуверились в нём! Дезертировали!
            Ронове слышал эти слова. Может быть, Марек произносил их нарочно громко, чтобы их слышали все, но Ронове держал лицо, зная, что не может уже позволить себе слабости. В это время на глаза ему попалась лже-Стефания, мирно беседующая с какими-то женщинами о чём-то своём. Она не вздрогнула, когда Марек сказал про Животворящий Крест, и это было её ошибкой. Она вышла из образа, забыла, что Стефания…
            Стефания бы вздрогнула. Она бы услышала. А эта? Стефании больше нет. осталась лишь оболочка, её образ, который теперь, словно костюм, примерила на себя…
–Неплохо всё вышло, – Вильгельм оказался рядом незаметно, заговорил тихо, чтобы слышал только Ронове. – Поздравляю, хотя, ты и меня напугал в начале.
            Ронове не сказал ничего, на его счастье подошёл Мэлор, чтобы пожать руку, долго тряс её Ронове, улыбаясь, но, не слушая речей Мэлора о том, как повезло отступникам, раз такой человек как Ронове присоединился к ним.
            Наконец разошлись. Остались лишь немногие, живущие в Ордене на постоянной основе., кто скрываясь, кто, как Елена С. не имея своего дома. Ронове принял эту весть с облегчением:
–Если позволите, я бы отправился к себе. Я очень устал, прошу меня за это извинить.
–Конечно! – восхитился Мэлор, – вам принесут ужин, ступайте!
            Ронове, оставшись один в своей комнате, ставшей теперь для него клеткой, сорвал с себя плащ и упал лицом в кровать. Ему хотелось закрыть глаза и никогда уже их не открывать – слишком великое разочарование к самому себе и отвращение владели им.
–Герой дня! – Вильгельм нашёл его и здесь. Хорошо, что хотя бы один. Без этой лживой девки, что пытается изображать из себя другого человека, толком не представляя даже, кого изображает!
–Я устал, – Ронове попытался уклониться от беседы с Вильгельмом, но куда там?! От него не уйдёшь.
–Я не задержу, – пообещал Вильгельм.
            Ронове лежал лицом в подушку, но по шелесту одеяний и скрипу мебели понял, что Вильгельм сел. Это было хуже всего – его не прогонишь! Не выставишь за дверь. Но и терпеть его…
            А что ещё оставалось? Терпеть. Заслуженно терпеть! И это осознание рывком подняло Ронове с подушки, глаза резануло от света, он заморгал, возвращая зрение в норму.
–Всё прошло блестяще, – сказал Вильгельм. – Мэлор и соратники в восторге от тебя. Чуть меньше они в восторге от Стефании.
–Она никакая не Стефания! – зло заметил Ронове, проигнорировав первую часть фразы.
–Она Стефания, – поправил Вильгельм. – Ты принял это и теперь не увиливай. Её, если интересно, устроили в соседней комнате.
            Зачем Вильгельм это сказал? Нравилось ему издеваться над Ронове? Нравилось чувствовать свою власть?! Ронове не знал. Он невольно проследил взглядом за рукой Вильгельма, указавшей в стену, невольно прислушался – тихие шелесты. Его гибель, его совесть, его мука, его ложь… всё это, собравшееся в одном, таком знакомом для Ронове, но ныне чужом образе, было там.
–Не упрямься, – посоветовал Вильгельм. – А если гонит совесть, скажи девочке то, чего не сказал Стефании. Полегчает.
            Он говорил это серьёзно или издевался? Ронове перестал понимать. Ненависть и отвращение смешивались в его сознании, налетали как волны на берег друг за другом, и какая-то волна должна была победить.
–Её речь оказалась не такой, как я представлял, – продолжал Вильгельм, наблюдая за метаниями Ронове, но видя в них больше, чем Ронове желал показать. – И я хочу тебя обрадовать тем, что надобность в ней скоро исчезнет.
            Это приободрило Ронове. Вдохнуть ему показалось вдруг легко, и он даже взглянул на Вильгельма с надеждой и мольбой: неужели?..
–Да! – подтвердил Вильгельм воодушевлённо, – надобность в ней скоро отпадёт. Мы изобразим её смерть, и тогда весь Орден будет скорбеть по Стефании, так как ты скорбишь.
            Разумеется, Вильгельм никогда не говорил никому всей правды. Хотя бы кусочек настоящего он оставлял себе в козырь. И сейчас не было исключения. Ронове услышал, что Стефанию – эту лживую девку, что её изображает, ­ устранят, изобразят её смерть. Услышал и успокоился.
            Стоит ли говорить, что именно на это и надеялся Вильгельм, который не желал, чтобы смерть была недостоверной хоть в чём-нибудь? Да и опасно было оставлять такого значимого свидетеля.
–Когда же? – ответа Ронове ждал с замиранием сердца. Если эта дрянь исчезнет из его жизни, он может тихо скорбеть по Стефании.
–Очень скоро, – Вильгельм уклонился от прямого ответа и, к большому облегчению Ронове, наконец поднялся с места, – ты набирайся сил, друг мой. Тебе скоро выступать вновь, на этот раз ты должен продолжить свою политику… подбери что-нибудь стоящее, только не увлекайся самобичеванием. Это работает всегда, но быстро надоедает.
            Ронове растерянно кивнул, и Вильгельм, послав ему сердечный привет, выскользнул за дверь.
            Делец собирался навестить лже-Стефанию, но неожиданно столкнулся с Еленой С., стоящей почти у самых дверей Ронове. Это было обстоятельство, которое не укладывалось в уже готовую картину Вильгельма.
–Ты чего здесь? – нарочно грубо спросил он.
–А вы чего? – не испугалась Елена С., она смутилась, это правда, но не испугалась. О Вильгельме она знала то, что ему не доверяют, и что он лицо малозначительное. И тут? Что же делает малозначительное лицо в комнате у героя-Ронове?
            Всё это Елена С. могла бы спросить у себя самой и прийти к некоторым выводам, но разум ей застлало чувство, поэтому она всего это у себя не спросила. Позже ей, конечно, придётся сопоставить эти факты, но позже ­ – это ещё не сейчас, поэтому простим её.
–Я не обязан перед тобой отчитываться, – Вильгельм усмехнулся. – А заглядываться на Ронове, девочка, тебе лучше не стоит. Он для тебя не подходит.
–Откуда вам знать?! – Елена С. очень хотела себя не выдавать. Но она так покраснела, что это было лучшим ответом.
–Знаю, – улыбнулся Вильгельм, мгновенно соображая как действовать. – Он очень любит Стефанию. Не лезь к ним, уважай себя.
            Сказав так, Вильгельм направился к лже-Стефании, объяснить ей новую задачу. Он не сомневался, что Елена С., которая осталась стоять за его спиной дура-дурой, сделает необходимое: она передаст его слова, пустит нужный слух. А затем, когда Вильгельм уберёт лже-Стефанию, когда убьёт её, налицо Ордену будет драма: жизнь молодой девушки оборвалась!
            И Стефания станет символом того, о чём сказал Ронове. Жаль, конечно, что Абрахам убил настоящую Стефанию. Если было бы можно хотя бы подождать, или уговорить его убить ещё и эту, но нет – такому не объяснишь, да и вообще сложно объяснить кому-либо такую задачу. К тому же Вильгельм привык работать самостоятельно, не полагаясь ни на кого, так как считал количество идиотов вокруг опасно завышенным для раскрытия самых дерзновенных планов и самых фантастических задач.
            Где-то за его спиной оставалась Елена С., в груди которой зарождалась ярость и впервые пробуждалась ревность; где-то за дверью был страдающий Ронове, а сам Вильгельм направлялся к лже-Стефании, творить продолжение своего великого дела.
Глава 13.
            Базир был счастлив. Нет, вообще он полагал, что счастье – это продукт весьма эфемерный, и только удовлетворение амбиций приведёт его к состоянию, что будет иметь близкое значение к счастью. Но факт был упрямым – он был счастлив. И, что было ещё страннее, ни одна из его амбиций не была удовлетворена, более того, все его амбиции куда-то отступили и потухли.
            А началось всё так просто!
            С того момента, как Базир расстался со Стефанией, позволив ей идти на пути к любой судьбе, какой ей только захочется следовать, прошло несколько недель. Но жизнь его свернула в новую стезю уже в первый же вечер, когда Базир, подкрепившись в ближайшем постоялом дворе, шёл вперёд, не зная даже, куда идёт, и вышел в деревеньку.
            Здесь было настоящее рыбацкое поселение. Всюду был рыбный дух, и каждый житель прекрасно управлялся и с удочкой, и с сетью, независимо от своего возраста. Базир попросился переночевать в первый же дом, назвался путником, и женщина с крепким телом и простым, грубоватым лицом, долго его разглядывала, пока не решила:
–Ступай в сарай. В дом не пущу – мужа нет, а без него решать не буду. Но смотри мне, если забалуешь, я тебя по хребту коромыслом отхожу!
            Базир и не думал баловать. Во-первых, это было не в его характере. Во-вторых, здесь не было выгоды, необходимости или смысла, но зато была усталость. В-третьих, женщина была совсем не в его вкусе. И, в-четвертых, Базир легко верил в то, что рука у неё тяжёлая и такая коромыслом не просто отходит, а дух вышибет.
            Базир радостно согласился на ночлег, а к рассвету был представлен вернувшемуся мужу…
            Со временем Базир понял, что женщина – её звали Мартой, и её муж – Грегор только с виду суровые. Души у них были мягкие и сами поступки очень человеческие. Но в то первое утро, представ перед Грегором, Базир трясся от страха, хотя вины за ним не было.
–Одежда ношенная, но ладная, – Грегор оглядывал его с ленивым любопытством. Ростом хозяин дома превосходил Базира на две головы, сложением тоже, и хотя бы при небольшом желании легко мог сжать Базира в своих могучих руках так, чтоб весь дух из Базира вышел. – Волосы не по-крестьянски…ну-ка, руки покажи!
            В другом месте и в другое время Базир бы возмутился. Но тон Грегора, а главное – его вид, не расположили его к геройству, и Базир вытянул вперёд руки, словно перед лекарем.
–Пальцы тонкие, руки не рабочие… как тебя зовут?
–Базир, – он не знал, можно ли ему опустить руки и стоял навытяжку.
–Чем занимаешься? – Грегор усмехнулся, заметив нервозность Базира, – опусти руки-то, малахольный!
–Спасибо, – глупо отозвался Базир, опуская руки с облегчением, – я…э…
            Соврать или не соврать? Если соврать, то что? если сказать правду, то зачем?
–Беглый служитель Церкви, который путешествует в компании таких же мятежников? –  Грегор произнёс это буднично, и у Базира от этой будничности перехватило дыхание. Он дёрнулся, пискнул что-то решительно-отвергающее, и, конечно, от этого испуга совершенно неубедительное.
–Не тушуйся, – посоветовал Грегор, – мы тебя не выдадим. Ни я, ни Марта. Да и кто другой тоже. Церковь нам изрядно насолила. У нас был маг, который всегда оберегал нашу деревню от голода, благодаря ему сети ломились от рыбы, и даже зимой мы легко находили себе пропитание. Потом Церковь сожгла его у домика старосты…
            Грегор примолк. Этот человек-скала  скорбел, по-своему, без слёз и горя. Столкнувшись с преградой, он запомнил её личной обидой и обратил в месть.
–Вы правильно сделали, что бежали. Цитадель надо громить, но Церковь зарвалась, – продолжил Грегор уже суровее, – они потеряли бога, а думают, что служат ему.
            Базир молчал. Поддержка – это всегда славно. Но почему-то Базиру было очень совестно принимать её, он почувствовал себя мелким, ничтожным и недостойным этой поддержки.
–А где Абрахам и Стефания? – спросил Грегор. – Их же не поймали, нет?
–Абрахам ушёл другой дорогой, – слова дались Базиру с трудом. Он знал, что с точки зрения логики и юридического закона не лжёт, но почему-то чувствовал себя виноватым и лживым. Абрахам отделился, да, и где он сейчас? Чем занят? Жив ли?..
–А Стефания? – Грегора ответ удовлетворил. То ли от природы он был человеком не очень-то и любопытным, то ли понял что-то своё, а может быть считал, что Базир хранит тайну, которую Грегору знать не положено.
–Я…она продолжает борьбу, – Базир снова не соврал и соврал. По факту, Стефания же не отреклась от войны с Цитаделью? Не отреклась. А то, что она хочет работать с Вильгельмом, так это уже вопрос другой – это всего лишь смена методы борьбы, а не поражение.
–Это хорошо, – Грегор с достоинством кивнул, на этот раз точно поняв что-то своё, – а ты?
–Я… – у Базира перехватило дыхание. – Я не знаю.
            Он потупил голову, точно нерадивый ученик, подведший мудрого наставника.
–Не хочешь войны? – Грегор был неумолим. У этого человека, всю жизнь кормившегося от земли и природы, и работавшего в одной деревне всё было просто. Он не познал города, не изведал интриг и политики, не поддался амбициям. Мир делился у него очень легко.
–Не хочу, – признал Базир. – Я устал. А ещё потерял веру.
            Он не мог сказать подобное Абрахаму. Не мог признаться в этом Стефании, но постороннему человеку признался и почувствовал, как падает камень с души.
            Да, он потерял веру. И устал. Он знает, что ему нужно идти, но не знает куда и что делать ему в том месте, куда он всё-таки придёт. А он придёт – все дороги где-то кончаются.
–Плохо, – признал Грегор и, пожевав губами, предложил: – завтракать с нами будешь?
–Чего? – поперхнулся Базир, ожидавший чего угодно, кроме этого.
–Завтрак. Еда, – Грегор посмотрел на него как на идиота, – с нами. Со мной и моей женой.
            Базира усадили за стол. С ним не обращались более настороженно, но и как с гостем себя не вели, поручив ему варку каши. Пока Базир, всё ещё ошарашенный и совершенно сбитый с толку выполнял команды Марты, которая успевала и за ним приглядывать и переплетать рыболовную сеть, Грегор, покрякивая, затачивал для жены ножи.
            Сели завтракать. Марта разложила на три тарелки поровну каши, отрезала по равному кусочку от здоровенной рыбины, и положила перед каждым ложку.
–Очень вкусно, – похвалил Базир рыбу, а Грегор только пожал плечами:
–Как везде.
–Вовсе нет. Ни в одном трактире нет такой сочности, – здесь Базир был искренним. Рыба была хорошая – он не знал её названия, но белое филе действительно оказалось сочным.
–Так то в трактирах, – Грегор оставался невозмутим, а прожевав свой кусок, спросил: – ты куда идёшь-то?
–Я не знаю, – комок подкатил к горлу, сжал плотно. Рыба, такая сочная и мягкая не вызывала более аппетита, а всё от того, что Грегор вернул Базира на землю.
            Марта с Грегором переглянулись, Марта спросила:
–Жена? Дети? Родители?..
–Сестра была. Никого нет больше, – Базир взглянул на неё со странным чувством. Ему показалось, что сердце этой женщины полно сочувствия.
–Плохо, – промолвил Грегор задумчиво, – у каждого должен кто-то быть. Но на войну с Цитаделью ты не собираешься?
            Марта молчала, ждала ответа Базира, но было видно, что ей эта тема неинтересна и мрачна.
            Пришёл черёд Базира пожимать плечами:
–Я долго бился. Потерял сестру, а теперь и друзей. Мы не договорились.
–Ты вот чего…– Грегор взглянул на Марту, та, поймав его взгляд, кивнула, – мой брат в городе покуда. Улаживает дела.  А у нас осень – самые заготовки на зиму.
            Базир не понимал, куда Грегор клонит, и просто смотрел на него, выжидая итога. Грегор понял это по-своему и спохватился:
–Не обделим! Обед, постель, и рыба с нас.
–Ещё денег с продажи, – вставила Марта.
–Денег с продажи! – подхватил Грегор, – до зимы. А там как пойдёт. Ну?!
            До Базира дошло, что ему делают какое-то предложение. Делают это скованно и неумело, даже неловко, предлагая ему обед, постель, рыбу и денег, но в обмен на что?
–А что я могу делать? – спросил Базир.
–Ловить и засаливать, – Грегору ответ казался очевидным. Для доказательства он даже ткнул пальцем в свою тарелку на рыбные косточки.
–Так я же не умею, – Базиру вдруг стало весело.
–Да там кто угодно справится! Работников мало. Рук мало, все в горо…– Грегор осёкся, поймав взгляд жены, – в работе.
            Базир заметил это, но решил не уточнять. Поразмыслив немного, бывший служитель Церкви пришёл к выводу, что деться ему всё равно некуда и незачем, остаётся только положиться на доверие к этим случайным людям и надеяться, что они его не сдадут при первой же возможности.
            Базир согласился и познал странным образом счастье.
            Теперь ему приходилось подниматься ещё до рассвета, брать приготовленный Мартой на себя и Грегора завтрак, и отправляться к краю деревни, где собирались рыбаки. Здесь, разобравшись по группам, они начинали работу – одни выходили дальше на лодках, другие ловили у берега, третьи тут же потрошили и засаливали рыбу, четвёртые укладывали засоленные в тяжёлые бочки…
            Группы менялись. За короткий срок Базир успел научиться ловить рыбу, преодолевать отвращение и к хватающей воздух рыбе, и к потрохам, и к рыбному духу. Работа, от которой разъедало солью руки, от которой ломило спину и шею, была ему неожиданно в радость. Они работали до обеда, затем возвращались в дом Грегора, где Марта уже ждала их с котелком супа, кашей и пирогами. Неспешно обедали, довольные своим трудом, и занимались далее другими, не менее полезными делами – пересаживали по деревне саженцы, помогали с заготовкой на зиму грибов, а иногда и шли в лес собирать их, заготавливали хворост, носили воду…всегда было какое-то дело!  Причём, в этой деревушке, в которой было десятка четыре  жителей, казалось, все были равны, и Базир с Грегором работали не только на благо двора Грегора и Марты, но и на благо других домов.
            Марта не сидела без дела. Наравне со всеми заготавливала грибы и овощи впрок, белила, скоблила, вязала, пряла… когда успевала? Базир не знал. Ему быстро становилось привычно, и всё легче в этой новой жизни. Он приноровился к тяжёлому труду и обретал в нём радость. Думать, заниматься самобичеванием ему было некогда и незачем – всё произошедшее казалось лишь дурным сном, и Базир трудился до седьмого пота, поражаясь тому, что усталость тела его радует.
            На ладонях его появились мозоли, в спине сутулость, на лице следы ветров… он не узнал бы себя сейчас в зеркале, но был счастлив, садясь за стол с Грегором и Мартой, или с рыбаками, празднуя их нехитрые праздники, и совершенно не думал о войне и о своём месте. Ему казалось, что он нашёл своё призвание, оказавшееся внезапно не в чинах церковника, а в этой рыбацкой деревушке.
            Правда, Базиру не удавалось жить в иллюзиях уж совсем. Война Цитадели  и Церкви, война третьей силы, поднявшейся против Цитадели, но не с Церковью, продолжалась, и Базиру пришлось даже здесь столкнуться с настоящим.
            Он проснулся от странного запаха дыма – сладковато-горького… на пожар не походило, но Базир, встревожившись, выскочил на улицу как был, и увидел Грегора, сидящего на крыльце с зажжённой скрученной самостоятельно сигаретой.
–Я думал что-то горит…– признался Базир, сообразив, что всё в порядке.
–Иди сюда, – неожиданно подозвал его Грегор и Базир покорно сел рядом, чувствуя в своём товарище какую-то мрачность. – Держи…
            Базир поглядел на слюнявый кончик предложенной ему сигареты и попытался отказаться:
–Я не курю, весь этот табак…
–Это не табак, табак в городе, – поправил Грегор и Базир, чувствуя себя идиотом, взял предложенное, поднёс к губам, вдохнул, закашлялся. – Тьфу… курить и то не умеешь.
–Ничего вкус, – откашлявшись, попытался исправить ситуацию Базир. – Приятный дым.
–Это шлемник, – объяснил Грегор, – до самого леса цветёт, а в огородах не приживается. Капризный гад!
            Помолчали. Затем Базир, набравшись смелости, спросил:
–Что-то случилось?
–Случилось, – Грегор не отрицал. – С нами случилось, с миром этим случилось, с нами случилось… брат пишет. Ты знаешь, кто он у меня? Он воин. Он один из первых в нашей деревне примкнул к борьбе против Цитадели.
–Не на стороне Церкви? – догадался Базир.
–Ясное дело! – Грегор фыркнул, – что нам с этими напомаженными чудиками делать? Каждый мнит себя богом, а каждый оглох! Мы против всяких нечистых тварей, но в борьбе должны бороться со злом, а не на стороне зла. Церковь же зло не меньшее. Они зарвались!
            Грегор грохнул тяжёлым кулаком по ступеньке, Базир даже подпрыгнул. Грегор уже спокойнее продолжил:
–Нас много. Мы ушли сначала все в город, там объявился один маг, который положил начало борьбе…
            «Сдаётся, я знаю, как этого мага зовут…» – обречённо подумал Базир. Конечно, он понимал, что от прошлого не уйти, но угораздило же его так вляпаться? Разумеется, речь шла о Вильгельме, том самом Вильгельме, к которому подалась Стефания.
–Но он уговорил нас не уходить всем, говорил, что час не пробил для сплочения. Мой брат остался там, а я здесь…– в голосе Грегора звучала обида, и будь Базир в хорошем расположении духа, он бы предположил, что брат всегда его обходил, и Грегор предпочёл бы тоже быть в рядах отступников, чем сидеть здесь и солить рыбу.
–Всякой войне своей час, – ответил Базир, – всякому поступку своя минута, ибо сказал Бог…
–Откуда ты знаешь, что он сказал? – спросил Грегор. – откуда вы все знаете?
            Базир умолк. Ответ был простой: так принято учить. Но этот ответ Базиру не нравился. У него сумрак стоял в душе, он сам ни во что не верил, как мог он тогда обратить в веру кого-то другого?
–То-то же! – Грегор был мрачен. – Я получил письмо. Из города. Брат стал большим человеком в рядах… зовёт приехать, сейчас нужны все.
–Поедешь? – неосмотрительно спросил Базир и осёкся под тяжёлым взглядом Грегора. – То есть…я не понимаю.
–Тебя там тоже ищут, – продолжал Грегор, теперь не отводя своего тяжёлого взгляда от Базира, – друзья твои и ищут.
–Друзья?
            У Базира уже не было друзей. Он обретал новых, как например, Стефан из домика в начале деревни, который всегда находил шутку и слово утешения…
–Дружки, – подтвердил Грегор. – Брат пишет, что все ищут тебя. Особенно Стефания.
            Стефания!
            У Базира перехватило дыхание. Стефания дошла до Вильгельма, примкнула к нему и теперь искала его, Базира! Сколько чувств смешалось в Базире от одного этого осознания: горесть, что его нашли, боль по утерянной Стефании, которая ему по-человечески нравилась именно беззащитной, похожей на его сестру… и ярость – как смеет она его искать?
            Базир не любил испытывать столько чувств сразу же, они разрывали его, он вскочил, не зная, что делать, но тут же сел, повернулся к Грегору, желая его спросить, и тут же не дал себе же заговорить. Поступки, долетевшие до него сквозь прошедшее время, слёзы, раскаяние, борьба, изматывающее путешествие непонятно куда и зачем – всё это он прошёл бок о бок со Стефанией, пока не решил оставить её.
–Можешь пойти с нами, – продолжал Грегор, – искупить свой долг, сделать то, что правильно.
            О, Базир бы очень хотел знать, что именно правильно! Но мир Грегора был прост: это правильно, а это нет, мир же Базира заметно усложнился. Он увидел на примерах как добродетель становится фанатизмом, как фанатизм превращается в добродетель и как движется по бесконечному замкнутому лабиринту слабая человеческая душа.
–Я не спрашиваю, почему ты не там, – Грегор испытующе глядел на Базира, словно видел что-то, недоступное самому Базиру для объяснения. – Я не спрашиваю тебя ни о чём, ни почему ты ушёл, ни почему остался один… это твой путь, и это твоя дорога. Мы кое-что слышали про тебя, но я не спрашиваю, где слухи, а где правда. Мой брат кое-что поведал о тебе, но и его слова я не ставлю тебе в упрёк или в обвинение. Это всё только твой ответ перед Богом и перед всем небом. А я спрошу у тебя другое: поедешь ли ты в город со мной и другими мужчинами нашей деревни, чтобы открыто бросить вызов Цитадели?
            Хотел бы Базир знать ответ! Очень жалел он теперь о том, что все годы потратил на корпение над учебниками, а не на познание жизни, глядишь, сейчас было бы легче! Но чего уж теперь?
            Он знал, что должен решить. Не потому даже, что его ответа ждёт Грегор, так ждёт, что даже курить перестал и тлеет самодельная сигарета из шлемника в его грубых от постоянной работы пальцах. Нет, совсем не из-за Грегора. Из-за себя. Хорошо оказалось дожить почти до самой зимы на дворе Грегора и Марты, есть кашу и не беспокоиться о завтрашнем дне, но разве так может продолжаться вечно? Не бывает долгого праздника жизни, нужно его заслужить, и кончился отпуск у Базира, пора определяться: кто он есть?
–Бросить вызов Цитадели? – уточняет Базир, чтобы потянуть время. В его душе пусто. Там нет ни бога, ни нежности, ни страха. Даже про Стефанию ему думается с усталостью.
–Да, – Грегор отвечает порывисто, словно ему самому не хочется поскорее услышать ответ Базира и разорвать этот круг мучительной агонии, – мы хотим объявить общий сбор и бросить вызов Цитадели. Заявить, что выступаем против неё и открыто призвать всех, кто хочет бороться с магией, но не под знаменами Церквей, к нам, в ряды.
            Грегор, наверное, давно уже грезил этим часом. Он, находясь вдали от города и брата, ставшего «большим человеком» в рядах отступников, уже говорил «мы» и «нам», так, будто бы уже был рядом с братом.
–Общий сбор? – Базир колебался. – А Абрахам тоже в рядах…ну, с вами?
–Нет. – Грегор покашлял, похоже, курение было и ему не в привычку.  – Я думал, что его найдут к свадьбе, но он или прячется усердно, или вовсе мёртв.
–Стоп! – у Базира ум начал заходить за разум, наверное, сказывался постоянный физический труд, – какая свадьба? Ты же говорил про общий сбор?!
–Так он на свадьбе будет! – Грегор возмущённо глянул на Базира. Базир уже давно уловил за ним привычку не договаривать то, что Грегору казалось очевидным.
–Общий сбор…свадьба? – понемногу Базир соображал. – Общий сбор соратников приурочен к свадьбе? И на этом общем сборе будет брошен открытый вызов Цитадели?
            Это нетрудное логическое допущение измотало Базира. Всё-таки он отучился уже столько думать.
–Так я тебе о том и говорю! – обрадовался Грегор, – а ты мне голову морочишь. Так вот, все думали, что Абрахам хоть заедет поздравить и как-то вдохновить…
–Абрахам? на свадьбу? – Базир скептически хмыкнул. – Он не пойдёт на это. Характер не тот. И вряд ли он стал лучше и добрее.
–Да, Вильгельм также сказал, – на этот раз Базир даже не стал уточнять про Вильгельма, про которого Грегор раньше не упоминал. В конце концов, картинка понемногу складывалась. – Но она же всё-таки его бывшая ученица?
            Базир, опрометчиво расслабившись, снова чуть не поперхнулся и уточнил:
–Кто? Кто чья бывшая ученица?
–Ты утомился, – заметил Грегор, – толкую тебе уже четверть часа! Стефания выходит замуж, на её свадьбе будет общий сбор всех наших соратников, и на её же свадьбе будет открыто брошен вызов Цитадели и прозвучит призыв к борьбе с нею, но не под покровительством Церквей! Мой брат ждёт меня и других мужчин нашей деревни на свадьбу.
            Теперь стало понятно. Вроде бы. У Базира было много вопросов, несмотря на то, что картинка сложилась хотя бы с точки зрения здравомыслия, но он задал один-единственный:
–Стефания выходит замуж? А за кого?
            Он ожидал услышать уже: «за Вильгельма, я тебе битый час толкую», и даже едва бы удивился бы, но ответ Грегора ввёл его в ступор:
–За этого…как его…– Грегор полез в карман за бумажкой, развернул, – Ронове.
            Базир засмеялся. Смех этот вырвался из его груди против воли. Ронове и Стефания! Стефания и Ронове! Стоп. Ро-но-ве? Предатель Животворящего, сбежавший от них, когда увидел у Стефании магию? Трус, не заступившийся за неё перед вампиром? Брошенный пёс нового своего хозяина Рене, посланный им в погоню? Ладно, Базир мог допустить, что судьба привела Ронове под знамена отступников, запечатала его в  новую идею, в конце концов, ему хотелось жить, он был молод, хорош собою, и ему действительно некуда было податься, но Стефания?!
            У любой женщины есть черта гордости, которую нельзя перешагнуть. Неужели у Стефании эту черты снесло к чертям в ад? Ронове предал её несколько раз, показал себя трусом и теперь она будет его женой? С какого перепуга?
            А может правда – с перепуга? Может Вильгельм их заставил? Да нет, бред! Зачем? Вильгельм искал Стефанию, а не Ронове. Значит, Ронове ему не был нужен.
–Боже…– Базир закрыл голову руками, в голове пульсировали недоумения, превращаясь в ноющую головную боль. – Что ж делается-то?
            Базир был готов поверить ещё в то, что такое внезапное прощение и осмысление возможно, если речь шла о неземной любви, но по его наблюдениям ни Стефания, ни Ронове не любили друг друга до такой одури. Стефании было обидно, она была влюблена. Но Базир очень сомневался, что её любовь приобрела размер такого бедствия. А Ронове? Сначала он если и увлёкся Стефанией, то это прошло быстро… дальше в дело вступили совесть, жалость к себе в большей степени и, в меньшей – к ней.
            Какая, огонь небесный, не поможешь, так приди сила преисподней, свадьба? Зачем? кого и с кем?
–Ты её любил, да? – Грегор, наблюдая за его мучениями, понял всё по-своему.
–Я просто ничего не понимаю, – признался Базир, – да, я поеду с тобой. Поеду с вами.
            Базир чувствовал, что должен лично увидеть это событие. Стефания и Ронове! Что может быть нелепее? Что может быть страшнее? Всё равно домыслы не отпустили бы его – он понял и пошёл по пути меньшего сопротивления, решив увидеть всё своими глазами.
–Мы отбудем на рассвете, – сказал Грегор, поднимаясь.
–А Марта? – надо было чем-то отвлечь себя и попытки представить услышанное. Может быть, Грегор всё перепутал? Может быть, речь идёт не о той Стефании? не о том Ронове? А что, распространённые имена…наверное. Ну в любом случае, где-то на свете должны быть и Стефании, и Ронове!
–Марта сильная, – Грегор сказал это тихо. В его голосе звучала настоящая скорбь. Такая, что Базир повернул голову к нему, на мгновение забыв про свои размышления, – да, она справится. Иди спать, Базир, завтра мы поедем в город.
            Легко сказать! Сна не было ни в одном глазу, и Базир до рассвета предпочёл тихо ходить по двору, так как сидеть тоже не было возможности – тело жаждало движения, а ум искал ответа. Стефания и Ронове! Невероятно!
            Пока один мучился осознанием того, что жену придётся оставить на произвол судьбы, другой мерил шагами двор, пытаясь постичь, куда и как свернул он не туда, совсем рядом, на расстоянии двух дней пути Вильгельм торжествовал.
–Скоро мы заполучим Базира! – вещал он, вышагивая между мрачно пытающимся напиться Ронове и прихорашивающейся у зеркала лже-Стефанией. – Когда он увидит…эй, ты поняла свою задачу?
–Я тебе не «эй», – заметила лже-Стефания, – я актриса, и похоже, мирового уровня.
–Поговори мне ещё тут! – пригрозил Вильгельм вроде бы ласково, но лже-Стефания увидела, как в зеркале блеснули хищным блеском его глаза и поспешила:
–Я поняла. Всё элементарно. Нас женят по закону, затем я приветствую всех, говорю, что сегодня знаменательный день, день, когда мы вызовем Цитадель на войну, и где-то через четверть часа, пригубив вино, изображаю приступ, задыхаюсь, рву ногтями платье…
–Картинно блюёшь, – подсказал Ронове пьяно.
–Завтра ты должен быть в форме, – напомнил Вильгельм, неодобрительно покосившись на бутылку.
–А что? брачной ночи е предвидится! – Ронове зашёлся громким издевательски-истеричным смехом.
–Ну за дополнительную оплату…– лже-Стефания скосила взгляд на Вильгельма.
–Это лишнее! – поспешил Вильгельм. – Как ты будешь имитировать отравление.
–Хорошо буду имитировать. Буду рвать на себе одежду, кататься по полу, выть от боли… – рассказала актрисулька, не зная в глупости своей, что совсем скоро умереть ей придётся по-настоящему: Вильгельм не выносил таких опасных свидетелей.
–Мы не подпустим к тебе лишних, – пообещал Вильгельм, – Ронове, ты будешь хватать её за плечи, утешая и всё такое, только так, чтобы другим доступ к ней был затруднён. Ясно?
–Предельно! – отозвался Ронове нахально. – А может меня убьём?
–Хватит пить, – посоветовал Вильгельм мягко, – завтра тебе нужно выглядеть очень участливо и скорбно.
–Жену оплакивать будешь! – веселилась лже-Стефания. – А похороны мне устроим?
            Вильгельм улыбнулся, показывая, что оценил шутку, которая и шуткой-то не была – актрисулька попала в точку, сама того не зная.
–Базир поймёт, что это не она, – вдруг сказал Ронове очень разборчиво и ясно. Вильгельм нахмурился: резонно.
–Тогда не подпустим и его, – но это будет сложнее – Вильгельм понимал.
Глава 14.
                Всю дорогу до Штаба Отступников Базир провёл в молчании и мрачном раздумье. Он был настолько поглощён попыткой осознать происходящее, что не заметил ни пути, ни дверей, в которые его проводили. Грегор попытался заговорить с Базиром, но успеха не добился, и понимающе отстал. Только когда распахнулись двери Штаба и на пороге возник высокий и могучий мужчина, Грегор пихнул Базира под рёбра, заставляя взглянуть на встречающего.
–Это мой брат, – объяснил Грегор с неожиданным смущением.
            Базир промямлил что-то неразборчивое, но его уже ждали, его ждали больше других, и потому любое блеяние было бы принято с одинаковым радушием – Базира провели в большую залу.
            В этой зале было много света – на широких подоконниках стояли целые ряды свечей, хотя был ещё день. По стенам, образовывая плавные волны, висели широкие серебряные и золотистые ленты, на эти ленты крепились цветы – в основном мелкие, круглые и пушистые – их названия Базир не знал. Но от них исходил очень яркий цветочный аромат, который в сочетании со свечным жаром и воском создавал духоту.
            А ведь ещё были гости! Они располагались на стульях и лавках, которые занимали почти всю залу, и всё равно было тесно! Слишком много собралось здесь отступников – и люди, и бывшие церковники, и не нашедшие себя в Цитадели маги, ведьмы и мелкая нечисть – им не хватало места. Они впихивались на лавки до отказа, садились на один стул вдвоём, и стояли в том узком пространстве между рядами лавок и стены, которого не хватило бы для размещения ещё одной лавки или одного стула. Но они набивались, продолжали набиваться в комнату.
            Базиру стало тяжело дышать. Чужое дыхание, свечной жар, духота, цветочный одуряющий аромат… всё это утомляло мгновенно, в висках запульсировала боль. Базир пытался оглядываться, ему было тесно и душно, слишком жарко и слишком неуютно, но он упрямо продолжал оглядываться на проходы, где всё прибывали и прибывали гости, на жалкий закуток, свободный от лавок, у самого окна, никем не занятый по какой-то причине, на притаившуюся в конце зала явно самодельную арку, увитую такими же лентами и цветами. Видимо, у этой арки и должны были пожениться Ронове и Стефания? да, наверное.
            Базир, с усилием вытянув шею, стараясь не задохнуться, понял, что эту арку видно с каждого места. Сейчас там было ещё пусто, и гости переговаривались между собой, причём вытащить хоть какую-то мысль из этих разговоров было выше сил Базира – под духотой и тяжестью цветочного запаха все эти разговоры вполголоса сливались в мерное сонное жужжание.
            Базир набрался смелости, глубоко вдохнул и нырнул в самую толпу, рассчитывая пройти до свободного закутка. Ему очень хотелось прорваться, вырваться из цепкого окружения толпы – он вообще не любил большого скопления народа! Здесь же ещё был маленький зал и одуряющая духота.
            Силы света сжалились над Базиром, и чья-то рука вырвала его из толпы в тот самый миг, когда, казалось, чужие плащи, мантии, сюртуки и платья готовы были накрыть его с головой и погрести в недрах своих тканей. Базира вытащили в тот самый закуток решительно и твёрдо, так решительно, что не оставалось никаких сомнений: тот, кто это сделал, знал, кого вытаскивать и обладал достаточной властью для этого.
            Базир хватанул ртом воздух, ему стало чуть легче дышать, боль в висках понемногу отступила.
–Идите за мной, – велел ему незнакомый голос, и снова та же рука потащила его куда-то за арку, за ленты. Базир повиновался. Цветы мелькали перед его глазами, лица сплывались в одно уродливое и почему-то жёлтое (желтизну добавляли отблески свечей), затем его неожиданно…ввели в скрытую, явно незаметную для всех дверь и в лицо повеяло прохладой.
–Я рад, что вы присоединились к нам сегодня, – промолвил Вильгельм, оказываясь перед Базиром, подавая ему руку для сердечного рукопожатия, – я рад, очень рад!
            Всем своим лицом Вильгельм демонстрировал свою радость. Да чего там лицом – всем видом. Он был одет весьма щегольски, гладко зачесанные волосы, дорогая мантия, отделанная кружевом, туфли. Блеснувшие пряжкой и каблуком…  можно подумать, что это у Вильгельма большое событие в жизни, не меньше!
–Я не… – Базир нерешительно пожал руку Вильгельму, но почти сразу отдёрнул её, соображая, что не следует так уж очаровываться этим человеком. В  конце концов, Абрахам не доверял ему!
–Да-да, – закивал Вильгельм, ничуть не обидевшись на резкость, – я понимаю, всё понимаю! Вы решили поздравить своих друзей со свадьбой, только и всего! Ну, что я могу сказать – Ронове сейчас к нам подойдёт. Можете передать ему свои поздравления лично.
            Базиру, однако, было плевать на Ронове.
–Стефания, – промолвил он хрипловато, – мне нужно поговорить со Стефанией.
–О, понимаю! – поспешил уверить его Вильгельм, – но поймите и её! Сегодня её свадьба. Все эти гости собрались, чтобы поздравить её, и…
–Объявить решительную войну Цитадели, – прервал Базир, – я знаю.
–И это тоже, – здесь Вильгельм не стал лукавить, – но это всё-таки её день. Она сейчас одевается, и я думаю, что общество мужчины сейчас будет ей лишним. К тому же, не хотите вы её скомпрометировать?
            Вильгельм хихикнул. Базир нахмурился:
–Я поговорить хочу! Причём тут какие-то компроматы?
–Ну, мой друг, она сейчас в волнении! Чуть позже, когда пройдёт церемония, вы можете наговориться с ней хоть до упаду! – Вильгельм прижал ладонь к сердцу, выражая свою уверенность в собственных словах, – но сейчас, сейчас, мой друг, лучше её не беспокоить. Она не будет рада. А вот с Ронове вы встретитесь хоть сейчас.
            Что-то было неубедительное во всём этом, слишком фарсовое, напускное. Базир поморщился, пытаясь быть вежливым и понимающим:
–Спасибо за ваше предложение, но я хотел бы лишь прояснить с ней один вопрос…
–Сейчас вас к ней не пустят, – вздохнул Вильгельм, – я хотел преподнести ей в подарок ожерелье, но женщины, взявшиеся помогать ей с платьем и причёской, были готовы меня убить.
            Вильгельм небрежным жестом одной рукой открыл крышечку тонкой серебристой коробочки, и перед Базиром на мгновение мелькнуло жемчужное ожерелье, блеснуло изящное перламутровой красотой, и снова скрылось под крышечкой.
–И даже мне не позволили! – вздохнул Вильгельм. – Женщины бывают жуткими, скажу честно.
            Базир немного устыдился. Вильгельм был расстроен, а Базир, в самом деле, может быть проявлял грубость, а ведь его принимали весьма радушно!
            Он поспешил объясниться:
–Я просто не верю в то, что Стефания…я не верю, что она простила Ронове и поверила ему.
–Я тоже, – признался Вильгельм. – Я вообще считаю, что сейчас это будет неуместно, но они настаивали на браке. Не знаю. Один ответ – женщины! Женщина может скрывать свои чувства очень долго, а тебе будет казаться, что ты её знаешь, и всё же в один день она тебя удивит, докажет с лёгкостью и изяществом, что ты всегда был слепцом!
            Вильгельм примолк, на лице его возникла тихая задумчивость. Базир молчал, не зная, как прервать эту задумчивость, да и нужно ли это делать? Вильгельм отряхнулся от своих мыслей, и неловко резюмировал:
–Всякое бывает, мой друг, но я вас оставлю. Вам, наверное, хочется поболтать!
            И ещё до того, как Базир успел хватиться, обернуться и сообразить, Вильгельм исчез. А Базир остался лицом к лицу с бледным и, похоже, чуть захмелевшим Ронове.
–Какие люди! – криво ухмыльнулся Ронове, и протянул руку Базиру, – я рад, что ты…тьфу ты!
            У него немного заплетался язык. Сейчас этот Ронове не был похож на себя. Он, когда-то покоряющий женщин своим лукавым взглядом, сейчас этот самый взгляд не мог сфокусировать.
–Попробуй ещё раз, – холодно предложил Базир, не подавая руки для приветствия. – Надо же было так нажраться в день собственной свадьбы!
–Надо было! – Ронове понурил голову и вдруг прыснул как-то истерически и тонко, тут же зажал себе рот ладонью и посмотрел на Базира, – дружище! О, дружище, ты даже не представляешь! Ты не представляешь…
–Надеюсь, у Стефании помутился ум, – Базир не скрывал своего отвращения к Ронове, которого ожидал увидеть в искуплении, покаянии или силе. Но не таким! Не павшим, не презренным, не слабым. Зачем же Стефа выходит за него? Может впрямь спятила?
–Не-е, – отозвался Ронове, глядя на Базира с мутной ехидцей, – не-е-ет! Её ум в порядке. Но только он!
            И он снова прыснул. Базиру стало тошно. Ему захотелось уйти как можно дальше от этого хмельного дыхания и явно неадекватного рассудка…
            Но Стефания! Базир добирался сюда, чтобы убедиться в её покое и стабильности. Не для Ронове же! 
–Удачи, – процедил Базир и направился по тому пути, по которому его сюда привели.
            За время его отсутствия, в залу набилось ещё больше народу. Базир рассчитывал остаться всё-таки в первых рядах, чтобы Стефания его увидела, но его легко смяли и запихнули куда-то назад, почти к самому концу зала. Напрасно Базир ругался и работал локтями – толпа не желала его пропускать.
            Вернее, не желал Вильгельм. Он ещё утром дал чёткое указание нескольким верным людям, не пропускать Базира в первые ряды. Любому идиоту понятно, что Базир, хорошо знающий Стефанию, может понять, что её роль лишь играют, и тогда пиши пропало. Именно для того, чтобы не допустить случайных ненужных знакомых и разоблачений – Вильгельм распорядился поставить и свечи, и цветы развесить – создать духоту, в которой невозможно думать, и был щедр на приглашение гостей.
            К тому же, сегодня лже-Стефания должна была по его замыслу умереть. И чем больше народу это увидит, тем будет лучше для общего дела. Но самую главную опасность – Базира – надо было держать подальше, иначе – прощай символ объединения, привет разногласия и раскол едва-едва собранного и начавшего жить Штаба Отступников.
            Наконец зала взорвалась аплодисментами. Базир подпрыгивал, чтобы увидеть сквозь головы и руки то, что видели другие, но его невысокий рост и положение позади многих не позволяло ему многое увидеть. А в зале появился Ронове – облачённый в красный парадный, отделанный золотом плащ, приведённый в самый прекрасный вид, и даже напудренный – он выглядел настоящим красавцем.
            И, словно в доказательство этого, рядом с Базиром тихо вздохнули. Базир скосил взгляд в сторону вздоха и увидел тоненькое, совсем нежное создание, совсем ещё невинное, робкое, и с полными отчаяния и слёз глазами. Ну понятно, Ронове уже отметился и здесь! Успел вскружить голову, мерзавец.
            Базир покачал головой, пока женщина, стоящая рядом с влюблённым и отчаявшимся созданием, выговаривала ей за этот вздох:
–Елена! Как тебе не стыдно? Что подумают другие?
            Выговаривала шёпотом, без злости, с сочувствием и осторожностью. Базир мог понять чувства этой женщины: как и эта женщина, он понимал, что Ронове, и вздохи по нему, как и по ему подобным, добром не заканчиваются.
            Зал вторично взорвался аплодисментами. На этот раз при появлении Стефании: Базир видел, как в залу вплыло что-то потрясающее, белоснежное, кружевное. Базир не понимал ничего в платьях, но мог с уверенностью сказать, что ничего подобного у Стефании не было за всю жизнь – платье стоило целое состояние, оно могло украсить бы кого угодно, даже самую невзрачную и серую фигуру.
            Единственное, что не нравилось Базиру  это шляпа с вуалью. Смотрелось красиво, он понимал, но ему хотелось бы поймать её взгляд, или хотя бы иметь иллюзию того, что её взгляд можно поймать, но вуаль скрывала лицо.
            Стефания повернулась к залу, помахала всем присутствовавшим, на её шее блеснул жемчуг…видимо, Вильгельм всё-таки добрался до неё. Он, кстати, был рядом, держался в тени, в первом ряду, махал ответно, хлопал, подбадривал, и даже, сунув в рот костяшки пальцев, залихватски свистнул, вызвав смех.
            Базир рассматривал Стефанию, находившуюся так близко, но остающуюся так далеко, со смешанными чувствами. Она была красива, волосы её были уложены, сама она сверкала драгоценностью и уходом, но это было непривычно. Базиру было дико непривычно видеть её такой, ставшую совсем чужой, стоящую подле Ронове.
            Он оглядывал её, не зная, стоит ли оставаться ему здесь, или вернее всё-таки уйти; не понимая, что именно его смущает в ней. Наконец, кажется, понял: вес. Да, Стефания не была теперь худой как прежде – может отъелась вволю и успокоилась? Или дело в платье?  В этом роскошном, отвратительно-роскошном платье?
–Ну-ну, братья! – к арке выступил высокий мужчина с весёлым лицом. Базиру он показался смутно-знакомым, а может быть, лишь показался, но смотреть на него было проще и приятнее, чем на Стефанию. – Все мы знаем, для чего мы здесь собрались. Мы сегодня станем свидетелями рождения нового мира, нашего мира, в котором Цитадель, как истинное зло – падёт, а Церковь, как зло пришедшее – утратит свои силы. А ещё сегодня мы станем свидетелями соединения людским законом двух сердец, двух имён и двух судеб. Все мы знаем, что значат для нас Ронове и Стефания, знаем, что благодаря их смелости, их храбрости и их любви наш Штаб, наш Орден и наши ряды разрастаются. Всё больше людей приходят к нам, желая последовать их примеру и сразиться со злом, не становясь при этом злом другим…
«Смелость Ронове! Что ж, это что-то новенькое!» – с тоской подумал Базир, и он отвёл глаза, чтобы справиться с новой волной отвращения к Ронове. Взгляд его встретил снова девчонку, названную Еленой. Она храбрилась из-за всех сил, сжимала зубы, часто моргала…
            «Любовь! О, бедная любовь!» – Базир поспешно отвёл глаза, чтобы не смущать её своим вниманием, снова уставился на арку. Видел он немного – кусок платья Стефании, немного мантии Ронове и кусок арки, увитой лентами и цветами.
–А сейчас, – продолжал мужчина, обращаясь уже к Ронове и Стефании, – в знак рождения нового мира и в знак рождения вашего общего будущего, не по закону церковному, но по закону людскому, протяните друг к другу правые руки.
            Стефания и Ронове развернулись лицом друг к другу, выполнили требуемое. Ронове был бледен – даже со своего места Базир видел это и поразился: неужели так волнуется?!  На каком же условии его простила Стефания?
            Мужчина же взял поднесённую золотую ленту, и обмотал её трижды вокруг запястий их правых рук:
–Не законом церковным, но законом людей, не волей служителя, но волею света, не словом церковника, но словом любви, я, свободный человек, перед лицом братьев и сестёр своих разного рода, спрашиваю у тебя, Ронове: берёшь ли ты эту женщину в жёны?
            Ронове не видел свадеб людей. Только церковных, и ритуал его заинтересовал. Церковники же на подобных торжествах молились и проповедовали, а здесь было упрощённо и очень понятно.
–Д-да…– голос Ронове немного дрогнул, а может быть, Базиру лишь показалось?
–Говоришь ли ты свободно, говоришь ли ты от имени закона людского? – допытывался мужчина.
–Да, – на этот раз Ронове сделал над собою усилие и ответил твёрже. Даже немного улыбнулся, чем вызвал у Елены, стоящей рядом с Базиром, тихий вздох и судорогу на лице – она тщетно боролась со слезами, и по ней было видно, что она готова отдать всё немногое, что имела, лишь бы стоять сейчас вместо Стефании.
–Спрашиваю у тебя, Стефания…
            Ответы Стефании были ясными, громкими. Она не робела. Что-то было не так в её голосе, что-то чужое, но робости не было точно. Базир нахмурился, сам не зная, почему его так нервирует этот громкий её голос.
–Перед взором людей и по закону людскому, я объявляю вас мужем и женой, – провозгласил мужчина, снимая ленту с их рук,  – испейте же вина из рук вашего брата!
–И перейдём к закускам! – весело заметил Вильгельм и снова вызвал смех.
            Мужчина щёлкнул пальцами, к нему поднесли кувшин с вином и два кубка. Он степенно и важно разлил вино по кубкам, затем протянул один Стефании, другой Ронове, и замер, ожидая финала церемонии. Ронове и Стефания обменялись кубками.
–За  новый мир! – громыхнул Вильгельм,  и зала подхватила его восторг, зааплодировала, заулюлюкала. Лишь двое, пожалуй, не разделяли этого буйства: Базир, всё ещё осоловело-грустный и разбитая своей любовью Елена, но их нельзя было заметить в этом буйстве.
            Ронове отпил немного и отставил в сторону кубок, похоже, ему и без того уже хватало хмеля в крови, Стефания же допила до конца, сделала это профессионально и быстро в три крупных глотка, и тоже зааплодировала…
            Сначала Базир, да и никто, в общем-то, включая «Стефанию», не понял, что произошло. Просто вдруг у неё подкосились ноги и она, не удержавшись, совершенно неожиданно упала, и не смогла подняться. А потом пришла боль.
            Когда она завыла, и, захлёбываясь чем-то чёрным, начала кашлять, пытаясь вздохнуть, было уже поздно. За несколько секунд всё веселье угасло. Базир попытался броситься к ней, сам не зная для чего, но Вильгельм уже нависал над Стефанией и, когда Базир пробился к алтарю, отшвырнул его:
–Ты лекарь? Ну и проваливай!
            Базир осел, чьи-то руки тотчас его подхватили с пола и усадили, он же, не соображая, остекленело глядел на бьющуюся Стефанию, на Вильгельма с несколькими магами и соратниками, что склонялись над ней, но не понимал, что видит. Он попытался вскочить несколько раз, но его усадили.
            Кто-то рядом с ним плакал, кто-то сползал по стеночке, кто-то даже закричал что-то об убийстве и мести…
            Туман отступил, когда замерло движение. Вильгельм, всё ещё облачённый в торжественные и славные одеяния, поднялся. На лице его залегла яростная чернота:
–Это яд. Она мертва.
–Этого не может…– Базир сполз со своего места, рванулся к Стефании, но его легко перехватили. Смутно Базир узнавал эти руки и это лицо, даже всплыло в его сознании имя: Грегор, но что всё это значило?
–Тихо, парень, тихо! – убеждал его Грегор, перехватывая движение Базира, действуя невольно на руку Вильгельму, – мы отомстим за неё. За всех отомстим.
            Вильгельм слышал это. Он видел как в испуганных и недоумевающих лицах, как в ошалевших глазах зреет что-то большее: ярость, гнев, месть. Да, сегодня они оказались сплочены больше, чем прежде – сегодня их соединил умерший, жестоко и подло убитый на их глазах символ.
            И это даст сил для борьбы. И это даст им всем дополнительное стремление сразиться и победить.
            Ради этого стоило пожертвовать дурой-актрисулькой, и шикарным жемчужным ожерельем, в жемчужинах  которого и был яд, медленно впитывающийся в кожу, вдыхаемый лже-Стефанией всю церемонию.
–Кто разливал вино? – спросил Вильгельм, поворачиваясь к одному из своих ненужных соратников. Нужно было назначить козла отпущения, это не из личной неприязни, это ради дела.
–Я не…– напрасно он отбивается, напрасно молит, плачет – все полны гнева и бешенства, собственный страх они маскируют ненавистью и злостью, им видится спасение в жестокости, в кличе: «Распни!», и это на руку Вильгельму.
–Арестуйте! – хрипло приказал Вильгельм, замечая краем глаза, что Ронове очень удачно сполз по стене, и будто бы омертвел. Сейчас вокруг него сочувствие, и он в шоке, что ж, разборки будут потом, пока его поведение тоже очень удачно.
            Мужчину сваливают за спиной Вильгельма, колотят от души. Он плачет, кричит, что только проводил церемонию, что зла в нём не было, но кого это волнует? Правда теряет смысл, когда она известна лишь одному человеку, которому ложь нужна больше.
–Отведите…– Вильгельм играет в растерянность, он распоряжается увести Ронове, и тотчас вызываются женщины, среди которых тут как ту миленькая и робкая Елена С., велит унести Стефанию в подвал, для осмотра, увести распорядителя церемонии, растерянно что-то говорит собравшимся.
            Но его обрывают:
–Мы отомстим! Эти шакалы проникли в наши ряды и убили нашу Стефанию! Они поплатятся за это. Они найдут смерть. Мы все вступаем в войну, в которой нет места пощаде!
            Вильгельму подходит и это. Он обводит взглядом собравшихся, говорит тихо:
–Я на распутье. Вы все видите, что бывает, когда тянешь слишком долго с необходимостью. Мы можем разойтись сейчас или воевать до победы или поражения. За наших детей, за наше будущее, за павших братьев, за нашу Стефанию, которая умерла на наших глазах и от нашего бездействия, предположив, что мы способны её защитить. Как мы поступим? Пойдём против Цитадели? Пойдём ли против Церкви на войну с Цитаделью до победы?
            И единый порыв, настоящее море, буря:
–Да!
            Вильгельм доволен, но умело скрывает довольство за скорбью:
–Тогда объявите всем, что мы ждём под своими знамёнами сторонников. Расскажите всем, что здесь произошло. Расскажите, как молодая девушка не проживёт свою жизнь из-за подлости и коварства!
            Вильгельм ответствует так, и уходит прочь, сделав знак одному из своих людей привести за собою Базира.
            Базир приходит в себя лишь к закату. Спадает шок и лихорадка отступает. Всё это время Вильгельм терпеливо дожидается пробуждения, отдавая последние поручения своим людям: больше присутствия Вильгельма не нужно, ему пора зарабатывать на масштабной войне, которую он так желал, и по его подсчётам сейчас Базир должен принять правильное, и очень нужное решение.
–Я скорблю, – замечает Вильгельм, когда Базир приходит в чувство. – Это какой-то кошмар, бред, от которого, кажется, я проснусь, и всё будет как прежде.
–Этого не может быть.
–Я скорблю, – повторяет Вильгельм, наливая своей рукою вино Базиру, – я успел привязаться к ней. Жаль, что наше знакомство началось так погано, жаль, что вы и Стефания не доверились мне сразу, пошли за Абрахамом… он хороший маг, но фанатик!
            «Создавший мне много проблем!» – напоминает себе Вильгельм, но только разводит руками, мол, ничего не изменишь.
–Этого не может быть… – Базир обхватывает голову руками, – она же…как же? Она точно мертва?
            Вопрос звучит глупо и наивно, но Вильгельм не думает указывать на это:
–Яд был в вине. Очень быстрое действие. Она точно мертва.
            «Дважды!»
–А Ронове?
–У себя. Наверное, пьёт, – Вильгельм вздыхает, – он в скорби. Я не знаю, как ему сказать слова утешения, но я знаю, что должен это сделать.
            Базир молчит, ему хочется спросить о чём-то, но все слова куда-то отступают, кажутся глупыми и неважными. Стефании больше нет! её больше не будет! Она упала. Она кричала. Она плевалась чёрным и желчным. Она умирала тяжело, а Базир не успел, не смог к ней подойти.
–Ты бы не помог ей, мой друг. Как и я, – Вильгельм угадывает его мысли, – это очень сильный яд. В мире подлости есть страшные вещи, есть и те, которые не имеют обратного хода. Симптомы проявились с запозданием, уже на последней стадии. До этого она, вернее всего, чувствовала лишь боль в голове, ну, может лёгкую тошноту. Но это был день свадьбы – она нервничала.
            Нерв-ни-ча-ла. В прошедшем времени. Теперь никогда Стефания не будет больше нервничать. Всё, что она делала, осталось там, позади. Никогда она не встанет, не пойдёт, не засмеётся, не занервничает. Никогда.
–Увидеть её можно? – Базир не узнаёт своего голоса. Он не узнаёт и своих рук, и своего тела не может ощутить, его будто бы вырвали откуда-то и швырнули вниз.
–Сейчас её готовят к церемонии похорон, – Вильгельм закрывает лицо руками, трёт уставшие, воспалённые глаза, – это ужасно. Когда умирает молодость, это ужасно.
            Базир молчит. Он пьёт вино. Не осознавая, что делает, не чувствуя вкуса, смотрит на Вильгельма, но видит ли его? Перед глазами Стефания, падающая на пол в своём роскошно-отвратительном платье, задыхающаяся.
–Грегор сказал, вы, мой друг, не хотите больше воевать, – Вильгельм переходит на то, что ему важно, – я понимаю. Я распоряжусь, вас отвезут до его деревни уже к утру.
–Воевать? – Базир не сразу понимает, что такое ему говорит Вильгельм, и не сразу соображает, кто такой Грегор. – Я не могу увидеть похороны Стефании?
            «Похороны» – мерзкое слово. Слово травит Базира, стискивает его в стальных объятиях.
–Можете, – возражает Вильгельм, – вы здесь желанный гость. Вы ведь тоже символ борьбы и нашего Ордена. Но здесь опасно находиться, вы видите. Я не могу гарантировать безопасность…
            Вильгельм осекается. Делает он это весьма расчётливо, чтобы точно не оставить сомнений в своей искренности.
–Мне плевать на безопасность! – огрызается Базир.
–Стефания так тоже говорила, – Вильгельм настаивает, – но она была лидером нашего ордена, и я мог позволить ей такой риск, хотя сейчас вижу, что зря. Но она сделала много для нас, для нашей борьбы. А ты, мой дорогой, всего лишь гость…
–Я же тоже символ? – Базир умный человек, но в скорби, а это значит, что и его разум может быть слишком очеловеченным, чтобы удержаться на краю пропасти.
–Да, но вы же не хотите…– Вильгельм вдруг робеет, – я не прав?
–Это мой долг, – Базир сжимает руки в кулаки против воли, – Стефания должна быть отомщена!
            Вильгельм изо всех сил изображает растерянность, такая удача ему и не снилась!
–Мне некуда деться, – объясняет Базир, - я слишком долго прохлаждался. Я слишком много позволил себе счастья, а война не кончена. И она забирает жизни, тихие и славные жизни. Если… вы возьмёте меня к себе? Позволите мне быть в этой войне?
            «Да ради тебя, дружок, это всё и затевалось! С этим Ронове уже сладу нет!» – едва не срывается Вильгельм, но опыт охлаждает пылкую кровь, он бросается к Базиру:
–Мой друг, обещаю, ты отомстишь за смерть Стефании! ты займёшь подобающее место!
            В конце концов, так даже лучше. Ронове для обложки и шика, но во время борьбы нужно что-то иное, по-настоящему сильное, волевое и не падкое на вино. Да и умное желательно. Вильгельму Базир подходит.
            А Базир выныривает из тёмной воды внутренней смуты, ему легче дышать, он понимает, что в итоге может искупить свою праздность и свою недолгую свободу – должен искупить. Дело, любое дело, требующее усилия, лучше, чем скорбь, чем самобичевание без итога и смысла. А теперь Базир видит, что с ним ещё не всё кончено, что он ещё может что-то сделать, и пусть даже ему придётся принести себя в жертву – разве не примет он этого? Разве не заслужил он смерти?
–Нужно отдохнуть, – замечает Вильгельм. – Я предлагаю ивовый настой для успокоения нервов. Это верное средство, здесь я гарантирую результат, и…
–Я бы хотел навестить Ронове. Я думаю, моё слово скорби будет более точным, – Базир перебивает Вильгельма, но Вильгельм не думает злиться.
            Есть люди, которые сами по себе сильны. Они не скорбят и не поддаются боли, они проживают самый страшный момент осознания, а потом заталкивают прожитый опыт подальше. Изо всех сил занимая себя делом. Наверное, Базир относился к таким людям больше, чем хотел бы относиться.
–Тебя проведут к нему, – Вильгельм только и мог что согласиться.
            Хотя Базир решился и храбро, но шествуя по извилистому коридору Штаба, понимал, что сказать Ронове ему особенно и нечего. Они уже поговорили и диалог их был не самого тёплого чувства. И теперь? Мне жаль, Ронове? Ронове, я скорблю о Стефании больше, чем ты?
            Базир не знал, что сказать, но надеялся, что слова придут к нему сами.
–Сюда, – указал провожатый на тяжёлую дубовую дверь, выделявшуюся среди дверей коридора – маленьких, белых и серых.
–Спасибо, – Базир кивнул, не зная, как поступить, потоптался ещё перед дверью, затем предположив, что Ронове спит, сваленный хмелем (а как иначе? У него горе!), толкнул дверь, не думая постучать.
            Ронове не спал. Он лежал в постели, и при появлении Базира испуганно забился под одеяло, но за мгновение Базир успел заметить трепыхнувшееся белое тело, юркнувшее туда же, под одеяло, с головой, весьма очевидно обнажённое.
            От неожиданности Базир смутился:
–Изви…
            И осёкся. Теперь до него дошло.
–Это не то, что ты подумал! – запоздало воззвал Ронове, но Базир его не слушал и рванул одеяло. В свечном блеске мелькнула знакомая робкая нежность, ещё недавно отчаявшаяся в своей безнадёжной любви Елена.
            Оказавшись перед Базиром обнажённой, она испуганно юркнула за одеялом, закрутилась в него и бросилась прочь от кровати, простоволосый растоптанный человечностью ангел.
–Стефания ещё не остыла…– Базир не мог уложить в свой голос всю ярость, его переполнило гневом и бешенством настолько, что жажда физической расправы накрыла его с головой, и он, не примериваясь, со всей силы, которая была ему обычно чужда, ударил кулаком в лицо Ронове, и даже вздохнул с облегчением, услышав мерзкий хруст.
            Но как же этого было мало для той подлости и гадости, что открылась ему! Базиру очень хотелось сделать ещё больнее, уничтожить Ронове, порвать в клочья.
–Убивают! – заверещала девчонка, бросаясь уже в двери, путаясь в одеяле.
15.
            Откровенно говоря, Вильгельм допустил большую ошибку, когда решил, что хоть что-то может функционировать и определяться без его контроля. Путь к этой ошибки брал начало в мысли о том, что люди бывают справедливы, логичны и умеют думать.
            Наверное, Вильгельм просто мало разочаровывался в жизни, раз позволил себе такое заблуждение.
            Но это произошло. Едва за Базиром закрылись двери, Вильгельм, ощущая небывалый душевный подъём, с удовольствием откупорил кувшинчик с вином – подарок по случаю одной выгодной сделки. Даритель клялся, что Вильгельм, перепробовавший множество вин, никогда не пил ничего подобного. Вильгельм этим клятвам не верил, но даритель яростно бил себя в грудь и отвечал, что вино пусть не пугает господина Вильгельма своей густотой – это от того, что в нём содержался настоящий мёд, а ещё горький миндаль – поэтому у него такой дивный аромат!
–Но самый главный секрет, господин Вильгельм, – даритель не унимался, вина были его гордостью, и он никак не мог позволить кому-то даже усмешки допустить насчёт качества своего товара, – это морская вода!
–В твоём вине ещё и вода морская? – Вильгельм откровенно забавлялся.
–Нет, господин! Белая глина, из которой слеплен винный кувшин, омыта морскою водою! – глаза у дарителя были честными и Вильгельм растрогался, принял дар. Позже, правда, подумывал от него избавиться, но потом учуял аромат из закупоренного кувшинчика, и понял, что никому не отдаст – сам выпьет.
            Аромат проникал через восковую пробку кувшинчика, пробивался миндальной горечью и какой-то едва уловимой приятной сладостью. Вильгельм уже давно предвкушал этот аромат, и готовился распить кувшинчик при каком-то удобном случае, который всё не представлялся, и вот – свершилось!
            Базир всецело предан теперь идеям, которые нужны Вильгельму; лже-Стефания мертва и ничем не отравит триумфа Вильгельма; война объявлена – чем не повод?
            Вильгельм позволил себе расслабиться, серебряным ножом с тонким лезвием он осторожно, чтобы не повредить белой глины, снял восковую пробку, и ещё минуту почти наслаждался пряно-горьким, восхитительным ароматом прежде, чем налить действительно тягучего, но приятно-тёмного вина в кубок.
            И только должна была наступить долгожданная нега, и только Вильгельм поднёс кубок ко рту, даже зажмурился от удовольствия, как разодралось волшебное предвкушающее мгновение от вопля:
–Убивают!
            Да что ж такое! Вильгельм в ярости отставил кубок в сторону, и крикнул, ни к кому особенно не обращаясь, а от того досадуя на всех:
–Очень на это надеюсь!
–Убивают. Помогите! – женский голос, тонкий, смутно знакомый…
            Вильгельм ещё позволил себе поворчать, искренне не понимая, кому понадобилось кого-то убивать без его указания в такой скорбный день? – но, куда денешься? Он всё-таки поднялся, проклиная всех, кого, как он надеялся, действительно в эту минуту убивают, иначе к чему эта досада?
            Ситуация стала ясна быстро. Ещё толком не желая осознавать человеческую глупость, Вильгельм уже принялся за действие, и стал удалять зевак:
–Расступись! Нечего здесь смотреть! ну?
            Через пару минут он захлопнул за собой дверь в злополучную комнату Ронове, и уже спокойно (хотя ярость в нём нарастала с каждой секундой) оглядел комнату, заползшего в угол Ронове с залитым кровью лицом, взбешённого Базира, перепуганную, замотанную в одеяло Елену С., разобранную постель…
–Да вы что, совсем…– у Вильгельма на миг пропал голос, он был под впечатлением от безрассудства, – кхм…Вы что, совсем обалдели?!
            На этот раз делец сорвался на крик. Его блестящий мирок – образ влюблённой пары, которую разъединило убийство, образ должный бы стать символ борьбы, распадался на гнилые лоскуты, а всё из-за того, что кто-то не смог удержать себя в штанах, а ещё хуже – не смог скрыть своего неудержания.
–Тело Стефании ещё не остыло, а ты…– голос Базира был страшным, это был почти что рык, низкий, жуткий, и Вильгельм не мог скрывать того, что гнев Базира ему очень даже понятен.
–Он бил его! – Елена С., заплаканная, напуганная, вмиг из невинного ангела став бесстыжей бестией, бросилась на колени перед Вильгельмом, видимо по наивности лет поверив в то, что он заступится за неё и за них в целом.
–Мало бил, – мрачно отозвался Вильгельм, – надо бы ещё по уху, да по другому.
–Мерзавец! – Базир, чтобы не сорваться в новую волну бешенства, в волну, которая ему, в общем-то, не была свойственна, сжал себе горло руками, надеясь, что этот манёвр обессилит его, глаза несчастного блеснули от слёз.
–Это не он, это не он. Это всё я! – плакала Елена С., позабыв и смелость, и гордость, и себя саму.
–Да уйди ты! – Вильгельм оттолкнул девчонку в сторону, не сильно, так, чтобы не мешалась под ногами, девчонка упала и тихо всхлипывала. – Ронове!..
            Вильгельму хотелось сказать очень многое, и про то, что Ронове его разочаровал, и про то, что Ронове безрассуден и бесчестен, и про то, что зря он так воспользовался неопытностью и молодостью Елены С., и про то, что Базиру бы его вообще прибить за всё это дело, но он не сказал ничего.
            А смысл? Едва ли Ронове не знал всего этого.
–Мерзавец…– Базир долго крепился, но всё-таки сдал, он рванулся повторно к Ронове, досадуя за Стефанию, которая, как он полагал, умерла вот-вот.
            Вильгельм был настороже и сам перехватил его порыв.
–Не надо, – тихо сказал делец, поражаясь тому, что его тон был полон искренней сердечности,  хотя, казалось, должен был огрубеть и впитать в себя циничность, но Вильгельм сожалел о произошедшем, сожалел о Базире, который таял на его глазах.
–Как же так? – Базир обычно сам оказывал поддержку, сначала Ронове, потом Стефании, потом снова Стефании, и вот теперь остался без опоры сам. – За что он так с ней?
–Сволочь он, – промолвил Вильгельм, тихо приобнимая за плечи расстроенного, разломанного, разуверившегося во всём хорошем Базира, – но Стефания любила эту сволочь, наверное. А может быть и нет. Она была хорошей женщиной, ей просто не повезло. Но она хотела верить ему…
–И зря! – Базир с бешенством глянул в сторону Ронове, который сейчас с помощью прибившейся к нему в объятия Елены С., вытирал окровавленное лицо платком и прижимал к разбитому носу собственную рубашку. – Я его ненавижу! Трус, предатель! Изменник!
            Ронове молчал, терпеливо снося всё.
–Она умерла, не оскорбляй её памяти, – Вильгельму требовалось вернуть Базира в нужное русло. – Ронове поплатится за всё, это я тебе обещаю. Но пока мы не можем себе этого позволить. Он нужен. Стефания верила в то, что… Базир, её больше нет. Он сволочь, может быть в числе последних на всей земле, но это его судьба. Судьба, которая не имеет ничего общего с твоей.
            Базир прислушался против воли. Гнев разрушал его, а слова Вильгельма, пусть он должен был бы отыскать в них обман, стали утешением. В конце концов, Базиру лгали почти всегда.
–Стефания отдала жизнь не из-за Ронове. А из-за борьбы, которую считала верной. Это её память. Понимаешь?
            Базир кивнул, он понимал. В подтверждении своего понимания, промолвил, чуть задыхаясь от душивших его невыплаканных слёз:
–Я продолжу её дело. Я не предам её памяти. Но этот человек…
            Базир неожиданно властно отодвинул Вильгельма в сторону, Вильгельму показалось, что Базир сейчас снова бросится на Ронове, который замер, видимо, решив также.
            Но Базир указал на него рукою, и с ненавистью, чётко разделяя каждое слово, произнёс:
–Я проклинаю тебя, Ронове. Проклинаю тебя как труса. Проклинаю тебя как предателя. Проклинаю тебя как изменника. Ты поплатишься за то горе, которое принёс. Ты поплатишься за всё то, что сделал. И если правосудие небесное не сделает этого, это сделаю я.
            Ронове ничего не сказал. Вильгельм же, под явным впечатлением, признал:
–Это справедливо.
            А про себя подумал, что надо было бы не связываться с Ронове вообще, и сделать ставку на Базира, извернуться, но разыскать и уговорить прийти сюда, потому что чисто по-человечески у Вильгельма было больше симпатий именно к Базиру.
            Базир круто повернулся на каблуках и вышел вон, решительный, мраморно-бледный, несчастный, но заперший своё несчастье в глубине своего сердца, которое должно было очерстветь и закаменеть навсегда под таким грузом.
            Вильгельм, проводив его задумчивым взглядом, повернулся к парочке – надо было устранять последствия.
–Елена! – Вильгельм начал с неё. Он не видел её совсем уж безвинной. Ронове-то, ясное дело, сволочь, но она? Что, не видела свадьбы? Видела. Не видела смерти Стефании? Видела! Так нет же, нахалка малолетняя, пришла, воспользовалась ситуацией, выгадала момент!
–Я уже взрослая, между прочим! – Елена С. попыталась огрызнуться. Вышло неубедительно, она сама это поняла, обернулась к Ронове, ища поддержки, но тот очень удобно спрятался за тканью, которая пропитывалась не желающей затихать кровью.
–Я тебе твою взрослость с косами обрежу, – пообещал Вильгельм мрачно. – И в монастырь отправлю. Или в кухарки определю! Дура малолетняя! Блудить пошла, а мозгов не заимела! Впрочем. Недосуг мне с тобой заниматься. Я Аманде скажу, она тебе как мать была, пусть краснеет!
            Елена С. побелела от страха, обернулась к Ронове:
–Скажи ему, что я люблю тебя, скажи!
            Ронове молчал. Вильгельм иного и не ждал, от того криво ухмыльнулся в лицо теряющейся в неожиданно открывающейся взрослой жизни Елене С.:
–Всё поведаю. И про то, как сама пришла, и про то, как в постель к нему полезла!
            Вильгельм, конечно, сомневался, что Елена С. действительно сделала всё так – молодость и невинность со счетов не спишешь. Скорее всего, она просто пришла к Ронове, а тот не отказался от её визита и пошёл дальше, но это то, чего не надо знать отступникам.
            Елена С. потрясённо молчала. Кажется, даже эта идиотка что-то начинала понимать.
–Ведь так всё было? – спросил Вильгельм сухо.
            Елена С. оглянулась на Ронове, запоздало надеясь на то. Что он сейчас защитит её хоть как-нибудь, но, разумеется, не нашла опоры в его окровавленном лице, и медленно кивнула.
–После чего он тебя выгнал, а ты решила его шантажировать. Он не поддался на твои уговоры, и тогда ты разделась и начала вопить, – продолжал Вильгельм. У людей он давно услышал поговорку, мол, если сгорел сарай, то гори уже и хата, и ему показалось, что сейчас этой поговорке самое законное место. Правда потеряла смысл уже давно, и остановиться во лжи было невозможно.
            Елена С. молчала. Ей придётся стать изгоем, объектом сплетен, разочарования и синонимом глупости. Она мечтала о любви, и Ронове ей обещал любовь, или, если подумать – теперь Елена С., вспоминала тщательно – он говорил, что любовь возможна, она сама услышала не то.
–Так было дело? – уточнил Вильгельм, глядя на девчонку.
            Елене вдруг пришло в голову, что Ронове можно понять. И злиться на него она не имеет права. И вообще, чтобы быть рядом с таким, как Ронове, надо пройти через испытания, доказать ему свою любовь. Способ же, предложенный Вильгельмом, внезапно отозвался в ней радостно – она не только защитить любимого от лишнего косого взгляда, но и ему покажет, что не боится замарать своё имя грязью, лишь бы он был счастлив.
            И тогда Ронове, конечно, оценит это. Оценит и полюбит её так, как она полюбила его.
            Всё это наивное и глупое пронеслось в мыслях девчонки мгновенно, и она легко поверила в то, что сама же придумала, и резво, даже бойко подтвердила:
–Да! Всё было так!
            От её резкости Вильгельм вздрогнул, затем тихо сказал:
–Дура ты, Елена. Убирайся с глаз моих, видеть тебя не могу, тошно.
            Елена С. вскочила, оглянулась на Ронове, который даже не удостоил её взглядом и, радостная от придуманного себе жребия, выскочила за двери, где её ждало презрение и разочарование в глазах Аманды и других.
–Я бы с удовольствием тебе врезал! – ответствовал Вильгельм, оставшись с Ронове один на один. – Ты скотина. Надеюсь, отрицать не будешь?
–Я? – Ронове отнял ткань от лица. Кровь не шла, кое-где запеклась, но, странное дело, лицо его – красивое, с правильными чертами, стало мужественнее. – Я, пожалуй, скотина. Но, знаешь, ты тоже скотина!
–Сравнилась курица с орлом, – фыркнул Вильгельм. – Я ради общего дела, а ты просто кобелина. Надо было оторвать тебе всё, что отрывается, и беды бы не было!
–Я пока сидел здесь…– Ронове будто не слушал, он даже на Вильгельма перестал смотреть. сидел, уставившись в точку перед собой, – думал, что надо Базиру всё рассказать, рассказать, что Стефанию я не предал, что она давно уж остыла, и что всё это твой план. А потом понял – всё, что я скажу, станет мне же клеймом. Ты такая сволочь, что всё продумал. Даже если я начну каяться, я останусь подлецом, а ты весь в чистом…
            Ронове взглянул на Вильгельма:
–Как так-то? Ты притащил чужую бабу, выдал её за умершую Стефанию, а скотина я! ты же её и убил…знаю точно, ты убил. Она была тебе опасна.
–Да, ты, – подтвердил Вильгельм. – Ты скотина. Потому что все мои поступки, мои действия, слова и всё прочее определяли лишь мотивы идеи. Великой идеи.
–Заработка!
–А хоть бы! – Вильгельм поморщился, – хоть бы и в золоте одном. У тебя нет и таких мотивов. Всё, что ты делал, это для того было сделано, чтобы найти общую любовь, признание, или спасти свою шкуру, которой цена – ломаный медяк! Ничего для других, всё для себя, для сиюминутной выгоды!
–Ну так убей меня, раз я такой подонок, – равнодушно предложил Ронове.
–Обойдёшься, – усмехнулся Вильгельм. – Я верю в добродетель и верю в искупление. Я могу превратить тебя из последней сволочи среди людей в предпоследнюю. Могу отпустить на все четыре стороны. А вот убивать не стану. Убить ты и сам себя можешь, хотя не сделаешь этого. Знаешь почему? Ты трус. Даже здесь ты трус.
–И что мне делать? – в голосе Ронове прорезалось отчаяние. – Меня теперь… что будет?
–Что будет, что будет! – передразнил Вильгельм, – ничего. Эта дура возьмёт на себя весь твой грех. Слухи походят, конечно, но не будешь дураком – заткнутся. С Базиром не пересекайся лишний раз, я после похорон Стефании оставлю вас на попечении своего человека, он даст тебе полевое задание, ничего, разойдёшься. Так и будет…
–Я так надеялся, что всё кончится иначе, – признался Ронове, – что Базир или ты меня убьёт!
–Обойдёшься, – повторил Вильгельм сурово, – смерть заслужить надо. Натяни штаны, в конце концов, и готовься скорбеть по любимой!
            Более Вильгельм разговаривать не захотел. Он ещё с четверть часа усмирял зевак, рассказывал с возмущением о бесстыдстве некой молодой особы (имени он не называл сознательно, но все всё поняли), а потом дошёл до своего человека, чтобы передать ему распоряжения…
            Арман был прирождённым воителем. Но Цитадель не пожелала мириться с его бешеным огненным характером, и ловко сбагрила в запас. Арман оскорбился – всё-таки, он был боевым магом, и после недолгих переговоров, оставил Цитадель, скитался, завоевывая себе славу в людских войнах, пока не устал от простых и безыдейных битв, и не впал в тоску. Именно в тоске Вильгельм и выкопал Армана, рассказал ему о своих замыслах и привёл его в восторг. И сейчас, отстранившись от дела, Вильгельм рассчитывал поручить Арману большую часть дел.
–Единственное, они не должны пересекаться, – повторил Вильгельм. – Базир его порвёт.
–И будет прав, – о многом Арман догадывался, о многом знал, но молчать умел. Его занимала война, а не околовоенные политические интриги.
–Да, – не стал спорить Вильгельм, – но в рядах не должно быть смуты. Если символ отступников, если известный Ронове так низко пал, можно ли верить кому-то ещё?
–Я определю его в поля, – Арман махнул рукой, – это ерунда. А потом, если надо – геройскую смерть притяну.
            Вильгельм оглядел своего ближайшего соратника – в каждой черте его было что-то совершенно чужое, что-то хищное, опасное. И в карих лукавых глазах, и в смуглой коже, и в заострённых чертах лица, этот, пожалуй, сможет устроить всё, что надо!
–Пока прибережём, – поторопился Вильгельм, – просто не пересекать!
            Разобрав же это дело, Вильгельм вернулся к себе в покои, и даже не удивился, заметив в них Базира. Базир сидел за его столом, уронив голову на руки. При появлении Вильгельма Базир дрогнул, резко обернулся на звук.
–Ничего, сиди, – Вильгельм устал за сегодня, но не выразил никакого неудовольствия. – Хочешь вина?
            Он сам увидел кувшинчик из белой глины, свой нетронутый кубок, стоявший так близко к Базиру…вряд ли Базир не чувствовал привлекательного аромата от вина, но всё-таки, он не тронул напиток. Сам Вильгельм едва бы так смог.
–Я стараюсь не пить, – возразил Базир. – Но, похоже, стоит. Может быть, так легче?
–Не легче, нет, – Вильгельм вздохнул и пригубил свой кубок. Но от горечи Базира, от собственного разочарования вино показалось ему пресным. – Тьфу! Так вот, о чём я? не легче ни разу.
–Стефания умерла бы от горя, если бы узнала об измене Ронове, – Базир проигнорировал слова Вильгельма. – Или нет? я не знаю.
–Не умерла бы, – заметил Вильгельм. – Не стала бы она умирать из-за такого нчтожества.
            Базир кивнул:
–Пожалуй. У тебя нет выхода на Абрахама? Он должен знать, что Стефании больше нет. конечно, он её называл Болезной, и дурой, и у них были разногласия, но я думаю, что по-своему он любил Стефанию. Это было бы честно сказать ему.
–К сожалению, я не знаю, где его отыскать, – сдержанно отозвался Вильгельм, стараясь не выдать в лице кривой усмешки от фразы «любил её по-своему». Так любил, что аж убил! Молодец, ничего не скажешь!
–Жаль, – Базир не скрывал разочарования, – я бы на его месте хотел бы знать, где покоится Стефания.
            «На трактирном дворе» – подумалось Вильгельму, но он отпил ещё вина, чтобы побороть эмоции, вызванные внутренним признанием.
            Стефании нет. Давно уже нет. Её могила на трактирном дворе, где возятся свиньи и куры, где быстро прорастает всякая сорная трава, где ни камень, ни дерево не заплачут о ней. И сказать о месте её могилы может только Вильгельм – свидетелей он старался убирать всегда.
            Но он не скажет. Стефанию поглотила рыхлая земля. Спрятала дворовая грязь… была Стефания? нет Стефании. А в её могилу ляжет дешёвая зарвавшаяся актрисулька без совести и морали.
            «Я этого не хотел…» – сам себе утверждал Вильгельм. И не лгал. Он действительно не хотел, чтобы для Стефании всё закончилось так, но разве это его вина? Есть общее дело, то, что важнее всего. Он не мог подорвать всё из-за какого-то одного происшествия!
            И всё-таки смутное чувство появилось в груди Вильгельма, поднялось выше, стало комком в горле, затем запульсировало в голове, отзываясь болью в ехидной трансформации в мысль, и, наконец, отзываясь: «я ничем не лучше Ронове».
–Я пойду, – Базир поднялся, – вижу, что ты переживаешь больше меня. Мне жаль. Жаль, что всё так… я не хотел и тебя расстраивать скандалом.
–Я б его вообще убил! – вдруг сказал Вильгельм, чувствуя, что должен был кому-то это сказать. – Подлец, каких поискать, и спрятался за Елену сразу. Бедная девушка теперь будет опозорена, а ему не будет ничего.
            Базир поднялся из-за стола:
–Мне очень стыдно за этого человека. Я надеюсь, что ты не думаешь, что и я такой же подлец? Мы, конечно, были друзьями, но это не значит, что я такой же! Я докажу!
            Вильгельм не остановил Базира. Он был доволен. Базир – прекрасный, открытый, честный человек, горел стыдом, и этот стыд, ровно, как и горечь, должны были вести его по намеченному пути уда лучше, чем Вильгельм даже предполагал.
            Подумав об этом, Вильгельм пришёл к выводу, что и в подлецах есть выгода, и  не стоит так уж их клеймить с точки зрения совести, ведь на их фоне самые лучшие люди хотят быть ещё лучше, ещё чище, и это, по мнению Вильгельма – было интересной полемикой, которой он пока не мог ни с кем поделиться.
            Пока Вильгельм пытался найти откровение во вкусе подаренного вина, Базир уснуть, Ронове отыскать что-то холодное для пострадавшего носа, а Елена С. выплакать все слёзы своей наивности, совсем на другом конце жизни, но не так далеко от штаба отступников Абрахам закалывал кинжалом говорливого человека.
            Нет, началось всё вполне невинно. Абрахам, шедший на этот раз по следу одного оборотня, который где-то в этих окрестностях похищал детей, заглянул в лавку, чтобы пополнить запасы соли, спичек и вяленого мяса. Здесь же, пока ему перевязывали купленное, Абрахам стал свидетелем разговора лавочника и его приятеля.
            По долгу службы своей правде Абрахам прислушался к этому разговору и сначала решил, что эти двое говорят о Цитадели лишь болтая, но по мере развития диалога услышал фразу от лавочника:
–Они им покажут! И без помощи Церкви, помяни моё слово!
            Это уже было интересно, и Абрахам, притворившись, что выбирает ещё ветчины, услышал ещё больше, что привело его к мыслям о том, что речь шла о штабе отступников, то есть о том самом месте, которое так влекло предательницу-Стефанию, и которое стремился укрепить Вильгельм.
            Судя по свободному говору лавочника и его приятеля – такие разговоры были в порядке вещей и Абрахам, навострив слух до предела, продолжал прислушиваться, и выяснил совсем невероятное:
–Стефания и Ронове обещают на свадьбе объявить войну…– тихо сказал лавочник.
            Здесь Абрахама опрокинуло изнутри. Все три моменты были невероятны. Во-первых, война, которую должны были объявить самой Цитадели под самым носом Церкви! Во-вторых, присутствие Ронове, а в-третьих, тот малый факт, что Ронове должен жениться на той, кого Абрахам сам же и убил.
            Торчать в лавке больше было нельзя и Абрахам, снедаемый всеми чувствами, покинул её, но не ушёл далеко, и вскоре, увидев, как появился приятель лавочника, последовал за ним, нагнал, и, магией да силой сведя его в сторону, приступил к допросу с пристрастием.
            Допрос ему был привычен, а вот итог не понравился.
            Выходило, что Стефания (та самая, которую Абрахам убил!) прибыла в штаб отступников, где присоединилась к Вильгельму и прочим. Но этого мало – туда же прибыл Ронове, и вскоре они на пару начали свою работу по вовлечению в штаб людей, желающих бороться с Цитаделью, но не под властью Церкви. Остальное Абрахам знал: свадьба, на которой объявлено будет о войне.
            Лгать этот человек не мог – Абрахам умел пытать, но единственный вариант, который видел сам Абрахам, чтобы разобраться во всей несуразице – это то, что этот человек не знал правды. Стефания была мертва! Абрахам сам убедился в этом, он чувствовал, как из неё уходит жизнь, чувствовал, как меняется запах её грязной предательской крови, и вот теперь – здрасьте! – замуж и война.
            Этого не могло быть!
–Она жива, жива! – плакал человек, невовремя открывший свой рот в лавчонке и теперь нашедший свою участь где-то между сточными канавами, от которых невыносимо несло рыбой.
            Это Абрахама уже не интересовало: ответ был неправильным, и он ловко перерезал болтуну горло, и тело, неловко осев, сползло к его ногам, после чего Абрахам умелым пинком отправил его в недолгий бесславный полёт сточной канавы.
–Тварь…– прошипел Абрахам, обращаясь одновременно к Стефании, которая как-то оказалась жива, чего не могло быть. И ко всей ситуации в целом.
            Но сожалеть было некогда. Абрахам понимал, что продолжать дальнейший путь он не сможет, нельзя уходить вперёд, оставляя за спиной непонятную ситуацию, которая могла обернуться против него же самого. Нужно было встать и идти назад, искать штаб этих отступников, заявиться в него и своими глазами увидеть эту недобиту Стефанию, если она, конечно. На самом деле там.
            А если это не она, то Ронове уж точно тот. И с него можно стребовать ответ: почему он называет кого-то Стефанией?
            Абрахам не стал долго колебаться. День клонился к полудню, а он уже знал информацию от болтуна, уже переговорил с лавочником (да просит Небо его болтливую душу) и шёл по указанному направлению.
            Найти штаб оказалось несложно. Куда занятнее оказалось то, что там уже толпилось много народу, и на свадьбу это было мало похоже. Да, воздух кружило и пьянило от ароматов, от духоты, от жара, от толпы, но звучали…слёзы?
–Да ладно, не такая уж она и плохая жена! – проворчал сам себе Абрахам, досадуя на то, что даже эту простую шутку ему некому рассказать. Растолкав же пару-тройку попавшихся ему на пути одинаково грустных и озлобленных стаек гостей, среди которых кто-то его может быть даже узнал, Абрахам выяснил удивительное: на самом торжестве Стефания была убита.
–Дежавю? – Абрахам не понял. – Или она насовсем?
            Что-то творилось непонятное, и это что-то Абрахам был обязан выяснить. Хотя бы для очистки собственной совести и укрепления веры в свою правду, а то он даже начинал сомневаться в том, что всё было реальностью!
            Он решил присутствовать на похоронах, и толкался неподалёку от основного штабного домика, приняв заранее другой облик, который могли бы разгадать сильные маги, если бы захотели. Абрахам напитывался слухами, и уже знал о визите Базира, о какой-то девчонке, что пыталась залезть в постель к Ронове (который оказался тем самым, да), но ждал. Абрахам не торопился себя разоблачать, он видел и Вильгельма мельком, и Ронове скорбящего, и взбешенно-яростного Базира, но пока не понимал какого чёрта кто-то смог умереть аж дважды!
16.
                Базир знал, что смерть меняет черты лица. Он поразился этому, когда встретил смерть впервые, и до сих пор не привык, есть вещи, к которым всё-таки никогда не привыкнешь.
            Церемония прощания со Стефанией была зловещей. Собрались все отступники, набились во дворе Штаба, готовые проводить свой символ в последний путь и отомстить за него. Базир не замечал никого, ни заинтересованных взглядов в свою сторону от прибывающих проститься новых соратников Штаба, ни задумчивого, оценивающего взгляда Вильгельма, ни быстрого взгляда Ронове…
            Базир вообще не смотрел в сторону Ронове. Это было выше его сил. Он понимал, что поздно уже обвинять этого человека в низости, в подлости и в предательстве, но отсутствие обвинений – это ещё не мир, это ещё совсем не прощение.
            Не замечал Базир и пристального прозрачного взгляда в свою спину, которым гипнотизировал его кто-то из присутствовавших соратников. Никто, откровенно говоря, толком и не знал этого человека – всем он кого-то смутно напоминал, какого-то мимолётного знакомого, но никто и не выспрашивал. Да и мало кто мог бы оказаться внимательным настолько, чтобы заметить, что человеческий облик – это лишь маска.
            Вильгельм заметил, он почувствовал присутствие Абрахама (а это был именно он под чужой личиной), и ждал с настороженностью: можно было его убить, а можно было бы подождать, пока Абрахам покинет это место. И потом, реакция Абрахама была непредсказуемой – как он отреагирует на лже-Стефанию, когда сам убил настоящую? Обнаружит ли себя, чтобы попытаться изобличить обман Вильгельма?
            Вильгельм сомневался, но из вида Абрахама не упускал.
            А Абрахам, скользнув взглядом по Ронове, не проявил к нему интереса – этот человек не удивил его своим присутствием, а вот Базир, скорбящий, мрачный, наполненный какой-то внутренней глубокой решительностью – это, конечно, было интригующе. Даже более интригующе, чем Вильгельм, которого Абрахам, без сомнения, сразу же узнал.
            Что касается Ронове – он играл свою роль. Он знал, что при следующей, даже самой алой промашке, Вильгельм ему оторвёт голову, и хорошо, если только голову – это будет быстро и безболезненно. А Ронове нигде себя не мог представить, не мог понять, какой путь начать, если придётся и здесь остаться предателем.
            Ронове знал свою роль: скорбь и отрешение. Как примерный жених и несостоявшийся муж он должен быть подавленным, разбитым, безмерно мрачным. И ещё – глухим.
            Слух о произошедшем между ним и Еленой С., был на втором месте по обсуждаемости, его перекрывало только обсуждение смерти Стефании. И пусть Вильгельм распорядился быстро и верно, и успел назначить Елену С. в главное зло, на Ронове косились.
            Официальная версия гласила, что Елена С., влюблённая в Ронове, попыталась воспользоваться его скорбью и ситуацией, и прибегнуть к соблазнению. Но Ронове вышвырнул девицу вон.
            Версия была принята. Ронове оставался примерным героем, но произошедшее добавляло к нему внимание.
            Вильгельм же не сомневался, что все шишки обрушатся на девчонку-Елену. Именно ей, стоящей здесь в сером неприметном наряде, с опущенной головой, приходилось взять на себя весь грех. Ронове был героем, который устоял даже в минуту скорби, а Елена С. превратилась в изгоя, в предательницу всей морали и добродетели, в подлую девицу!
            Её возненавидели и презрели все. Даже ведьма Аманда, стоявшая ближе всех к ней, заменившая ей мать, не могла понять, как же так вышло, что из примерной девочки Елена превратилась в такое чудовище, для которого слова добродетели превратились в ничто.
            И пусть среди всех, кто сейчас презирал Елену, были изменники, предатели, были и просто поддававшиеся хотя бы раз низменным чувствам люди и маги, они очень удобно позабыли про это, превратив в мыслях своих Елену С. в главное зло. Вильгельм знал, что так будет. Он никогда не понимал, как это действует, но наблюдал подобное слишком часто, чтобы перестать удивляться и не использовать такой эффект.
            Ронове был чист для всех. А Елену зачернили за обоих. Но лично Вильгельма это мало волновало: хочешь быть взрослой – умей нести ответственность за свои поступки. И потом Вильгельм считал, что даже если учесть то обстоятельство, что Ронове – сволочь, Елена пришла к нему сама, а значит – всё презрение заслуживает.
            Что касается Елены С., то ей не следовало бы быть на церемонии прощания. Но соблазн увидеть ещё раз Ронове, ради которого она принимала на себя всё презрение, был сильнее. Когда им потом доведётся увидеться? И пусть угнетают душу все эти косые взгляды и яркое, нескрываемое «фи» в её сторону, пусть сама Аманда стоит, поджав губы, словно боится даже взглянуть на неё – Елена выдержит!
            Это она себе обещала.
            Она не могла знать, не могла догадаться, что произошедшее отразится на ней и в ней гораздо больше, чем на Ронове. Пройдёт три месяца, три долгих месяца, прежде, чем Аманда спохватится, что Елена не просила у неё кровотворного и успокаивающего зелья, как всегда это бывало в женские дни, и припрёт девчонку к стенке, требуя правды.
            И тогда, только тогда Елена сама спохватится, и вспомнит, что все симптомы, которые она связывала с войной и стрессом, имеют ещё одно толкование, и в ней развивается новая жизнь. Вспомнит она тогда и о том, что за всё это время Ронове ни словом, ни жестом, ни взглядом не обеспокоился о ней, не поддержал… тогда ей придётся понять кое-что о жизни и разбить свою нежную веру осколками внутрь сердца, но это всё будет потом,  ещё так нескоро. Много воды утечёт до того момента, многие погибнут.
            Но сейчас Елена С. делает вид, что слухи не имеют к ней отношения, что она здесь только для того, чтобы проститься со Стефанией, и её всерьёз занимают скорбные слова Вильгельма, когда он говорит о Стефании, как о той, кто отдала жизнь ради долга, ради них всех, ради победы в войне с Цитаделью.
            И когда начинается прощание, Елена С. делает шаг к гробу вместе со всеми, чтобы положить белую шёлковую ленту в изножье, коротко коснуться руки мертвой, и пройти дальше.
            Вильгельм прощается первым, целует покойницу в лоб, оправляет её одежды, отходит в сторону, но так, чтобы видеть, и жестом приглашает других последовать за собой. Ронове приближается вторым – он знает, что близится финальный акт ужасной пьесы, и осталось совсем немного. Показать скорбь, показать боль от утраты, и всё – дальнейшее уже не так страшно. Все странности спишут на горе.
            Стефания – мёртвая, бледная,  обряженная…
            Базир приблизился в терпеливой очереди, наклонился над телом и вздрогнул: смерть до ужаса исказила такие знакомые черты! Как это было жестоко.
–Прости, – прошептал Базир, склоняясь над нею, – прости, я не защитил тебя. Но твоя жертва не будет напрасна. Я сделаю всё…
            Он не знал, что говорит, кто его слушает и какие выводы делает из его слов – это всё стало блекло и неважно. Какая разница, кто и что подумает, когда Стефании не стало?
            Самое страшное в смерти не боль, не холод коченеющего тела, самое страшное в смерти – слово «никогда».
            Никогда этот человек не улыбнётся. Никогда не встанет, не засмеётся, не заплачет, не взглянет. Ни-ког-да. Никогда! Пройдут годы, сменятся сезоны на многоразовый перехлёст, а человек не узнает об этом никогда, и никогда не посмотрит в небо, и никогда не вздохнёт, и никогда не услышит пения птиц и даже ветер его не потревожит никогда.
            Проклятое слово. Страшное слово. Сложно описать смерть тому, кто не встречал её. Сложно объяснить, что сердце больше не стучит, кровь не греет и дыхание не отзывается – это всё представляется слишком нереальным, потому что эти процессы тела сопровождают человека всю жизнь. Но слово «никогда» пронимает самых незрячих и невнимательных, отражается ужасом, бьётся в сердце тревогой, плетёт в голове страшную мысль: «и я…в никогда?».
            Да, и ты, незрячий, невнимательный, безумный – в никогда. И Базир, и Вильгельм, и Ронове, и Елена С., и Абрахам – всех догоняет смерть, всех обнимает «никогда», только делает это по-разному, в разных условиях и обстоятельствах. Но не делает этого дважды.
            Когда пришёл черёд Абрахама глянуть в гроб, заваленный шёлковыми лентами, простились уже почти все. Абрахаму можно было действовать без спешки, но ему и не нужно было много времени – один взгляд, взгляд Охотника, который не бывает бывшим даже на смертном одре, определил всю ситуацию.
            Во-первых, это была не Стефания. Это была девушка, которая очень на неё походила, только с другой посадкой лба, с другими чертами – похожими, но различными. Абрахам слишком хорошо видел настоящую Стефанию, слишком ярко запомнил её, чтобы сейчас не купиться на обман.
–Парши-ивец, – одними губами, найдя Вильгельма, прошептал Абрахам. Вильгельм, ждавший его реакции, едва заметно повёл головою, приглашая на аудиенцию, но только Абрахам не планировал беседовать с давним аморальным и продажным врагом.
–Мы отомстим! – взвыл кто-то в толпе пришедших на церемонию, и толпа подхватила этот клич, радуясь поводу и возможности выплеснуть своё бешенство.
            Абрахам использовал это бешенство, чтобы смешаться с толпой, выскользнуть от власти взгляда Вильгельма, и отыскать Базира.
–Базир! –Абрахам приблизился к соратнику, стоявшему в стороне, наблюдавшему за прощанием со Стефанией.
            Базир вздрогнул, он не ожидал, что кто-то, кроме Вильгельма может его позвать по имени – пока мало за ним значилось известности.
–Да? – но он отреагировал, повернул голову, и…
            Базир был далёк от магии. Именно по этой причине он не узнал в лже-Стефании ложь. Он просто не чувствовал. Но даже ему, далёкому от магии, взгляд незнакомца, подошедшего к нему вплотную, его голос напомнили что-то…кого-то.
–Абрахам? – Базир чувствовал себя идиотом, когда произносил это имя. Ему казалось, что незнакомец сейчас рассмеётся, или нахмурится в недоумении, но тот лишь коротко кивнул.
–Я с ума сойду…– прошептал Базир, оглядываясь. – Вильгельм знает, что ты здесь? Ты к нему? Видел, что стало со Стефанией? они хотели поже…
            Базир осёкся. Перед его внутренним взором встало лицо Ронове, напуганное и разоблачённое Базиром во время его встречи с Еленой С.
–Что ты здесь делаешь? – вместо того, чтобы отвечать на все вопросы Базира, Абрахам сам спросил его.
–Я прибыл, чтобы поздравить Стефанию. Я не хотел возвращаться, но теперь она…– голос Базира ослабел. Произнести «мертва» ему было сложно. И он заменил это слово другим: – она не жива.
            Абрахам глянул на него изучающее. Базир скорбел, скорбь же его была непритворна, значит, в самом деле Базир ничего не знал о лжи Вильгельма.
–Я отомщу им! – Базир поднял голову. – Я не хотел присоединяться к Вильгельму, но теперь, когда Стефании нет, я отомщу им! Отомщу Цитадели, отомщу за её смерть! Она хотела жить, она верила, а значит, теперь я буду верить за неё.
            Базир хотел объяснить Абрахаму, что его решение продиктовано совестью и жаждой мщения, что если бы он не оставил её, если бы сумел отговорить, Стефания была бы жива. Но как уложить все чувства из сумбура в связный рассказ, когда на глаза то и дело попадается гроб с телом той, которую ты не защитил?
–Понимаю, – глухо ответил Абрахам. он хотел рассказать Базиру, что тот убивается по тени настоящей Стефании, что сама Стефания убита им за желание переметнуться к Вильгельму, чего именно ей Абрахам никогда бы не простил. Он простил бы это Базиру, Рене, да кому угодно! Но ни ей. Потому что Стефания напоминала ему самого себя, потому что к ней он привязался по-настоящему, и она, не оценив этой привязанности, сменила сторону.
            Стефании не посчастливилось из помощницы Абрахама попасть в его любимицы.
–Будет война…– сказал Базир, не удержавшись от взгляда на гроб Стефании, – ты что…
            Он осёкся, обернулся – Абрахама не было. Были люди, были вампиры и оборотни, были ведьмы, прошла даже чёртова Елена С., ни на кого не глядя, сдерживая дрожь во всём своём опозоренном существе, а Абрахама не было.
–Я с ума сойду, – Базир поморщился.
–Это не самый плохой исход, – хмыкнули рядом с ним, второй раз прерывая тяжёлую поступь мыслей.
            Базир снова повернул голову – теперь перед ним стоял высокий моложавый мужчина с какими-то хищно-заострёнными чертами. Сам был он весь воплощением лукавства и ощутимой опасности, воплощение чёткой мысли «не доверяй мне!».
–Арман, – Баизр изобразил улыбку, – наверное, ты прав.
–Что сказал господин Абрахам? – поинтересовался Арман невинно. – Это не допрос, это дружеское любопытство.
            Базир хотел, было, возмутиться, мол, никакого Абрахама здесь не было, и быть не могло! Но возмущение не пришло на ум.
–Я думаю, он пришёл проститься со Стефанией. он не сказал ничего, но я думаю, иначе он бы не пришёл. Вильгельм и он враги.
–Абрахам всегда был до ужаса принципиален и фанатичен, – кивнул Арман, – я помню. Я был хорош в боевых заклинаниях, зато с теорией всегда было плохо. Был однажды экзамен… я подсел к лучшему ученику, к нашему Абрахаму, в полной уверенности, что смогу у него списать, так он, поняв мой замысел, мгновенно отсел.
            Баизр в изумлении смотрел на Армана, пытаясь представить его за списыванием, и Абрахама, прикрывающего пергамент рукою…не вышло.
–Не веришь? – угадал Арман. – Сам себе не верю. Я был молод, был упрям, был бешеным. С годами пришлось поменяться, пришлось найти своё место, но прошлое иногда нагоняет. Идёшь так, смотришь на деревья, и вдруг что-то вспоминаешь.
            Базир не знал как реагировать. Он отвык от подобных разговоров, не с кем было их вести, и не зачем.
–Говорят, забвение лечит, – продолжал Арман, – но я думаю, что лечит память. Нельзя забывать ничего, так ты видишь, как меняешься сам, и меняется мир вокруг тебя. Вот я когда Вильгельма впервые увидел, так подумал, что он торгаш и делец обыкновенный. А сейчас я знаю, что он идейный. Или вот тебя…знаешь, когда увидел, подумал, что ты хлюпик какой-то, ну прозрачный, взгляд невыразительный, нескладный, а теперь смотрю и думаю, что ты решительный человек, значительный.
–Спасибо. Наверное…– Базир растерялся, и вдруг против воли улыбнулся. Арман, которого он знал едва-едва через Вильгельма, странным образом благотворно на него подействовал и расположил. Гроб с телом Стефании на его глазах опускали в могилу, опускали бережно, навсегда скрывая её, и Базиру стало невыносимо тоскливо.
            Он попытался последовать совету Армана и неожиданно признался:
–Я когда увидел Стефу первый раз, подумал, что она какая-то неуклюжая дурочка, увивающаяся за Ронове. Я таких знал.
–И когда ты понял, что это не так? – спросил Арман с живым интересом.
–Почти сразу. Абрахам называл её Болезной, а она не реагировала. А потом мы сделали вылазку, и я понял, что она не слабачка, и не дурочка совсем, а просто как неприкаянная какая-то. А вот неуклюжей она осталась, да…
–Она сделала многое. Она помогла сплотить наши ряды. Теперь к нам присоединяются те, кто готов воевать до конца с Цитаделью, но не подчиняться Церкви, не подчиняться таким, как Рене.
–Я понимаю, – заверил Базир, – но лучше бы умер Ронове! Он трус и предатель. Он…
–Знаю, – спокойно ответил Арман, – но, ирония в том, что такие обычно живут дольше, когда достойные уходят. Кара однажды настигнет его, судьбу никто не отменял, но ты не приближай этого часа, мой друг.
            Базир обещал не говорить никому о том, что видел в комнате Ронове, и не удержался. Арман был располагающим, спокойным и очень вдумчивым.
–Он изменил ей с Еленой. Её тело омывали, а он…
            Базир задохнулся от гнева и облокотился на стену, чтобы устоять. Арман не был удивлён – он знал произошедшее лучше Базира и поспешил среагировать:
–Женщины ошибаются. Но если нам дорога память о Стефании, мы не заговорим об этом. И ты, Базир, помни что видел, но держи это в себе. Может быть, однажды это поможет тебе, наполнит тебя гневом и даст тебе сил, а может быть ты обретёшь в себе равновесие и простишь его. Но говорить об этом…– Арман многозначительно покачал головой.
            Базир смотрел как засыпают землёй могилу. Засыпают в спешке, решительно и быстро, будто бы бояться, что иначе кто-то вылезет из её пустоты…
            А Базир всё бы отдал, если бы они не спешили, и позволили бы взглянуть ещё раз на мёртвое, совсем чужое лицо. Потому что иначе он не увидит его больше никогда.
–Ночью будет совещание, – вдруг сказал Арман, заставляя Базира отвести взгляд от погребения. Голос его решительным образом переменился, от тихого и ласкового, лукавого, стал твёрдым и ясным. – К нам прибывают всё больше и больше. Мы получаем множество писем, а это значит, что время горести кончилось, пришло время воевать. И заодно посвятить в курс дела тебя, мой друг.
–Ронове будет? – спросил Базир. это единственное, что его сейчас волновало. Совещание? Да хоть два! Военное? Заверните! Но Ронове терпеть рядом с собой? Дудки!
–Нет, – ответил Арман, мгновенно решив, как именно он избавится от Ронове. Надобность в нём практически исчерпана, выходит, что можно опоить его от греха, для пущей безопасности, сонным отваром и сказать всем, что для спокойствия и от горя. Поверят!
–Вы так верите в меня? – Базир поражался. – Я не знаю даже почему.
–Стефания верила, всегда говорила, что если бы ты был рядом, она справилась бы быстрее, – солгал и не солгал Арман. Такие речи действительно были – в этом заключалась правда, но вот исходили они не от настоящей Стефании, что погребли на проходном гостевом дворе среди грязи и забвения, а от вылощенной её копии. – Ну так что? она же была права?
–Да, – Базир даже кивнул. Он странно себя чувствовал, ему казалось, что он может снести горы, если придётся, что может в одиночку победить хоть всю Цитадель, и пусть это чувство длилось лишь мгновение, это было неважно – оно было, и Базир поверил в то, что преодолеет ради памяти о Стефании и её веры в него – всё.
–Тогда советую отужинать пораньше, – это Арман произнёс уже совсем деловым тоном и откланялся. Суть его встречи с Базиром сводилась к очень простому прощупыванию на предмет того, что нужно было Абрахаму от разговора с ним, и готов ли Базир к работе? Первое нельзя было выяснить, так как Абрахам не пожелал раскрыть Базиру правды, и поведать ему, что Стефания, в общем-то, мертва уже довольно долго и явно сгнила. А вот  второе Армана удовлетворило: Базир готов к работе и не пожалеет никого. В особенности не пожалеет себя.
            Арман и Вильгельм получасом позже, когда закончилась основная часть церемонии и остались лишь скорбящие, да желающие засвидетельствовать свою скорбь обезумевшему от горя (на самом деле уже пьяному) Ронове, и ещё те, кому предстояло быть на ночном совещании.
            Но это всё не интересовало Вильгельма. Ему нужно было убраться от Штаба как можно дальше – его держали договоры с Цитаделью, и та не должна была прознать так быстро об его участии.
–Абрахам не сказал ему ничего. Он не врёт, – Арман быстро пересказал содержание своего диалога с Базиром. Оба спешили, потому не прибегали к эмоциональной окраске своей беседы, изъяснялись фактами. И Вильгельм не стал уточнять, откуда Арман знает, что Базир ему не солгал – на Армана можно было положиться, если говорит, что не врёт, значит, не врёт.
–Сколько будет на совещании?
–Четырнадцать при плохом раскладе, до семнадцати при хорошем, – ответил Арман. – Церковники из числа предателей, Базир, я, несколько наших…
–Верю! – Вильгельм поднял ладонь вверх, останавливая Армана. Ни к чему было обсуждать кандидатов в лидерство штаба Отступников – всё самое важное уже оговорено.
–Ронове опоят, – закончил Арман, зная, что Вильгельм спросит о нём, и опережая.
–С чего начнёте? – Вильгельм поднял глаза на своё доверенное лицо. Он предлагал несколько вариантов Арману, и тот должен был известить Вильгельма о решении:
–С письма.
            Письмо… всё-таки письмо! Официальное письмо от имени всех отступников, направленное Рене – верховному лидеру Церкви Животворящего Креста, Церкви Святого Сердца – самых крупных, и примыкающих под их власть церкувшек. Письмо наглое, дерзкое, гласящее о разочаровании в кресте и в служителях его, предлагающее передать все ресурсы настоящим борцам с Цитаделью, и разрешающее переход служителей Церквей к Отступившим в свободной форме.
            Это письмо должно было разорвать Церковный мир, возмутить, всколыхнуть его…
            Так, наверное, и было бы, если бы во главе Церквей не стоял Рене.
            Рене давно сообразил куда дует ветер. А сообразив, сумел обзавестись шпионами в рядах Отступников, притом среди них один входил в круг доверенных лиц, тех самых, что должны были присутствовать на ночном совещании.
            Рене узнал о планирующемся расколе Церкви и понял, что увязает. Власть, только-только попавшая к нему, могла уплыть. Конечно, часть людей, может быть, даже большая часть, останется с ним, но сомнения, а они всегда будут, и слухи о победах (а такие тоже будут) могут отвернуть сторонников, а даже если не отвернуть, то посеять смуту. И что тогда?
            Рене понимал, что действовать ему нужно быстро, очень быстро. он получал тревожные вести из штаба, весть о прибытии Стефании (не убили её силы гнева!), о перебежке Ронове (предатель приспособился!), об их свадьбе, на которой символично должны были объявить войну Цитадели (позёры!), и, наконец, о гибели Стефании.
            Но нужно было сохранять лицо. Рене знал, что ненависть не поможет, и открытое противостояние – не выход, а тупик.  Для победы же придётся быть гибким и подлым. А значит…
            Первым шагом он назначил день молебнов об ушедшей Стефании. для церковного мира это был ступор: ещё вчера её разыскивали как предательницу. А сегодня отпеваем, словно мученицу?
            Но Рене объяснил:
–Заблудшая овечка нуждалась в защите света. Её использовали и отвратили от креста, и она сама нашла путь к свету, не совсем к тому, который ждал её, не совсем к тому, что был праведен и достоин её внимания, но всё-таки к свету. И мы должны это учесть, а значит, и проводить её в последний путь с почестями.
            Объяснение вышло непонятным, но молебны вознесли. Прознав об этом, Вильгельм переглянулся с Арманом:
–Какого…
–Он не хочет проиграть, – объяснил Арман, который прекрасно знал, что такое тактика и стратегия.  – Стелет соломку на будущее.
–Каков подлец! – восхитился Вильгельм. – И всё это он прикрывает крестом.
–Чем может, тем и прикрывает! – отозвался Арман и послал гонца, чтобы тот на словах передал благодарность Рене за понимание.
            Рене понял ехидство в этом жесте, но сделал вид, что тронут до слёз, расцеловал гонца, дал ему крестное знамение и пообещал молиться за его возвращение.
–Скотина!..– прокомментировал Вильгельм, когда гонец заявился назад.
            Арман ничего не сказал. Он понимал, что так Рене сделал второй шаг по налаживанию отношений с отступниками. Вместо того, чтобы объявлять им войну и клеймить их как богохульников, он предпочёл поистине едкий путь, путь дружбы и мудрого снисхождения.
–Он присоединит к нам часть своих людей и поделится ресурсами, – объяснил Арман, когда Вильгельм затребовал от него ответа насчёт Рене. – Но только цена этой дружбе – тлен. Если мы победим, Рене был с нами. И мы тогда будем слабы, а он сместит нас – лучшие силы он оставит при себе. А если мы проиграем, то войну начал не он, и всего лишь позволил нам её начать, и у Цитадели к нему не будет формальных претензий, и он заключит с ними мир.
–Вот же…– Вильгельм не скрывал своего раздражённого восхищения. Ему казалось, что это он один в состоянии предусмотреть всё. Но, как верно знал Арман, у Вильгельма была идея. А вот у Рене не было идеи – он по своему усмотрению вынимал из предыдущей краеугольные камни, заменяя их новыми, и делал вид, что идея та же, только малость сменился концепт.
            И именно это позволяло Рене сделать то, что не просчитал Вильгельм.
–Должна быть смута, – возражал он. – Письмо должно быть наглым, вызывающим, чтобы Рене не стерпел оскорбления.
–Стерпит, – Арман не сомневался, – этот всё стерпит. Я скажу тебе как будет. Мы напишем об их несостоятельности как лидеров, воителей, да хоть как мужчин и женщин, и Рене, поверь мне! – поблагодарит нас за предложение присоединится к нам. И никакого гнева не будет. А потом он начнёт отписываться, мол, прислать больше хлеба не может от того, что на хлеб покусились вороны, люди заблудились в буране…
–Какие вороны и какой буран?
–Он придумает. Будет убеждать, что отдаёт нам всё по максимуму, а сам переведёт все ресурсы на сбережение, чтобы потом пройти по нашим головам к власти, или к перемирию.
–Хочешь сказать, что мы это допустим? – спросил Вильгельм с мрачным любопытством.
–Конечно же, нет, – успокоил Арман. – Я подозреваю, что он завёл шпионов  в наших рядах. Пусть покажет нам кто это, а затем решим и на его счёт. Пока же смута нам нужна лишь в перспективе. Рене же хранит порядок, так пусть его хранит, а как он перестанет приносить нам пользу, так мы его и уничтожим.
            Уничтожим, покараем, сотрём, низведём… для Армана это всё было просто. Он имел цель и не видел препятствий к тому, чтобы до этой цели дойти. Такого человека искал себе Вильгельм, такого и нашёл. И вот теперь нужно было довериться ему и позволить вести войну.
            Вильгельм кивнул:
–Я доверяю тебе. Только не пересекай Базира с Ронове, это плохо кончится.
–Я собираюсь пересечь Рене с Ронове, – усмехнулся Арман. – Пусть Ронове будет нашим гонцом.
–Это уже жестоко! – Вильгельм ужаснулся. Убить – ладно. Выдать одного человека за другого – куда ни шло, но это?!
–Это война, – напомнил Арман. – Жестокость здесь нам первая наука. А тебя ждут твои лавки.
            Вильгельм уходил от Армана подавленный. Впервые затея стала казаться ему безумной.
17.
                Вильгельм усилием воли заставил себя отвлечься от дурных мыслей. В конце концов, его собственное благополучие, ставшее идеей, вот-вот должно было выйти на новый уровень, ведь война – это всегда прибыль. А такой делец как Вильгельм никогда не упускал хорошего барыша!
            Он миновал Шегешвар так лихо, что даже не заметил своего собственного перемещения. Конечно, магия – это перемещение превращала в довольно быстрое передвижение, но всё-таки не в настолько быстрое, чтобы совсем уж не заметить, но Вильгельму это удалось: мысли были тяжёлыми и печальными, поэтому он очнулся только, когда его ноги коснулись твёрдой почвы.
            Родной Вислуни встретил Вильгельма тёплым дыханием ветра. Вильгельм с наслаждением распрямился, разминая затёкшие плечи и руки. Ему мгновенно стало легче – дом, всё-таки, дом! Да, у него есть убежища во многих точках мира, но всё же здесь он всегда чувствовал себя по-особенному, здесь и думалось, и дышалось будто бы легче. Прекрасное место, место, где он впервые перекупил под свою волю мельницу, сам возвёл себе первый дом…
            Вильгельм зашагал бодрее. Конечно, магия легко пронесла бы его ещё немного, но тогда он не насладился бы вечерней прогулкой по таким знакомым дорожкам и тропкам, тогда не успел бы насладиться воздухом, и что значила трата нескольких минут в сравнении с этой славной прогулкой?
            В эти минуты Вильгельму вспоминалось что-то чужое, какое-то не коснувшееся его счастье, и даже думалось о семье… за все годы жизни у него хватало и друзей (больше выгодных, чем по-настоящему ему интересных), и любовниц, и бастардов (скольких он пережил?), но он не сожалел об этих утратах, так как всё его окружение состояло в основном из людей. В мире Цитадели Вильгельм никому не доверял. О людях же сожалеть не приходилось, он сам утешал себя тем, что это лишь смена сезонов. Кто-то рождается, кто-то умирает, как распускаются тугие клейкие листочки весной и облетают с наступлением осенних ветров…вот и всё. А к чему жалеть уходящую зелень, когда снег сойдёт и придёт новое торжество листвы и травы?
            Вот и людей он не жалел. И всё же, в эту минуту, как и в прочие другие, подобные минуты, он, шествуя по улицам родного Вислуни, смутно скорбел о своём отречении от непознанного и быстротечного.
            Вильгельм совершенно успокоился и отогнал всю тяжесть мыслей, когда достиг своего дома, темневшего на фоне усыпанного мелкой россыпью звёзд неба. Жил он на отшибе ото всех, но в доме своём возвёл роскошь. Его дом больше напоминал замок в миниатюре, с башенками, со множеством витражных стёкол и широченными лестницами.
            Вильгельм остановился, не достигнув крыльца. Хорошее настроение и спокойствие улетучилось мгновенно, тревога змеёй сжала нервное сердце.
–Ты не торопился, – заметил Абрахам, выходя полностью из полумрака. Тень от колонны крыльца легко его укрыла бы полностью, но он позволил Вильгельму себя заметить.
–Это вместо приветствия? – поинтересовался Вильгельм. Голос его набрал крепость, хотя сам Вильгельм, откровенно говоря, был не рад такой неожиданной встрече. Он бы предпочёл подняться по родным ступенькам, упасть в кровать под балдахинами, и забыться недолгим, но крепким сном.
–Это вместо удара, – поправил Абрахам. Он держался со зловещим спокойствием, и от этого спокойствия было не по себе.
–Кстати, да, я оценил, – Вильгельм усмехнулся, – мог бы и прибить старого врага из темноты…
            Абрахам покачал головою:
–В этом не было бы смысла.
–А может и не надо? – Вильгельм осёкся, прекратил свою издёвку, спросил уже ровнее: – чего нужно? Захотел присоединиться к нашей войне? Что ж, я не против!
            Вильгельм понимал, что Абрахам не из тех людей, кто может передумать. Если сказал сразу же, что не будет участвовать и презирает, то хоть убейся.
–Ну так? – Вильгельм опёрся на перила крыльца. Так было удобнее стоять, да и поза была очень вольной, что придавало ему смелости, которая, если честно, не мешала сейчас.
–Нет, я пришёл спросить у тебя, – Абрахам не сводил взгляда с Вильгельма, – спросить о том, что ты сделал со Стефанией?
–Я?! – Вильгельм даже расхохотался, и так дёрнулся, что завиток перил скользнул по его рёбрам, – вот же… тьфу!
–Ты, – Абрахам не отреагировал на веселье Вильгельма. Не за ним он пришёл.
–Так это же ты её убил! – всё ещё морщась от боли, напомнил Вильгельм.
–Из-за тебя, – Абрахам произнёс это с такой ненавистью, что Вильгельму сделалось тошно. Но он призвал на помощь всю наглость и справедливо возмутился:
–Из-за меня?
–Ты сбил её с пути. Ты увлёк её своей идеей. Ты виноват! Вынудил меня её убить, – глухо объяснил Абрахам.
            Вильгельм выругался.
–Отлично! – бешенство бросилось магу в кровь. – Ты сейчас хочешь сказать, что Стефания не могла принять ни одного решения? Что она тебе? Овца стадная? Злой Вильгельм её позвал, и она от пастыря отбилась?
            Абрахам не повёл и бровью, пока Вильгельм бесился, и только когда маг умолк, сказал:
–Ты отвернул её от меня.
–Убил бы тогда и Базира! – фыркнул Вильгельм. – И Ронове! Что? Нет? Ты же был на похоронах!
–Ронове – трус и предатель, – отозвался Абрахам равнодушно, – Базир – славный малый, но он не Стефания. Стефания стала бы моей преемницей во всём, именно я учил её владеть своей магией, а ты вынудил меня её убить.
            Это было очень странное обвинение. Для Вильгельма, как и для большинства представителей людского мира, Церкви или Цитадели. Но для Абрахама и ему подобных – это была логика. Стефания принадлежала ему, именно он лепил из Стефании то, что видел где-то в глубине своего ума. Именно он «воспитывал» в ней те черты, которые хотел видеть. И все эти тычки про «Болезную» и «дуру» были его способом привязки. Он разучился, если вообще умел, проявлять нежность и заботу. А ещё боялся разжалобить самого себя, так как полагал, что становление в силе возможно только через отречение от жалости, а следовательно – от слабости.
            И тут вмешался Вильгельм. И эта дурочка, как верно заметил Вильгельм, словно овечка пошла на пастбище, которое показалось ей привлекательным.
            И тогда Абрахам её убил. Его ли это вина?
            Можно было сказать, что это вина Стефании. Так Абрахам себе и говорил, так себя и утешал, свершая свой суд, доказывая себе отсутствие жалости, а, следовательно, и слабости. Но успокоения не пришло даже с её смертью. И тогда Абрахам назначил нового виновника – главного – Вильгельма.
–Я даже не знаю, что тебе сказать, – признался Вильгельм, – слова пусты! У меня их вообще нет. Ты несёшь чёрт знает что!
–Можешь представить себе моё удивление, – голос Абрахама звучал всё также глухо и спокойно, – когда я узнал, что Стефания жива? Жива и планирует выйти замуж? Я не мог пропустить этой встречи, и, не зря. Мои подозрения подтвердились: ты подлец, и ты во всём виноват. Ты сбил её с пути, и когда я спас её душу, не позволив ей переметнуться на твою сторону, ты использовал её образ.
            Вильгельм повторно потерял дар речи. Нет, обвинение насчёт использования образа было справедливым – здесь не подкопаешься. Но то, как Абрахам перетянул свой грех на его совесть? Это заслуживало отдельного осознания.
–Ронове поддержал мою ложь, – Вильгельм заставил себя оставаться насмешливым, – и ты был на похоронах. Почему ты не развалил всю мою версию там? Почему не сказал, что ты – Абрахам, и что ты убил Стефанию, а я, и Ронове всего лишь использовали её имя и её образ?
–я хотел так сделать, – ответил Абрахам. – А потом понял, что должен быть милосердным.
–Твоё милосердие напоминает раскалённые стальные прутья! – пробормотал Вильгельм, но Абрахам продолжил:
–Да, милосердным. Эти люди пошли…не за тобой, я знаю. За идеей. Их идея хороша. Их, не твоя! Что стало бы с ними, если бы они разбились о реальность? Что стало бы с их душами, узнай они правду? Я был милосерден и позволил им верить. К тому же, если они победят, это будет заслуженно.
–А Ронове? Его ты тоже караулишь? – Вильгельм невесело рассмеялся.
–Его? – Абрахам неожиданно криво улыбнулся. – Нет, не караулю. Он мне не нужен. Его покарает Базир.
–Базир не знал о том, что мы сделали, – заметил Вильгельм. всё-таки совесть в нём не умерла и он не желал подставлять этого человека под удар явно спятившего Абрахама.
–Я и не говорю, что Базир знал, – заметил Абрахам, – я верю, что он не знал. Но однажды он узнает. Ронове – трус. Ронове скажет ему однажды. Или Базир сам поймёт. И тогда его гнев будет больше моего, и он направится на Ронове…
–И на меня?
–Нет, – взгляд Абрахама почернел, и Вильгельм поморщился от предчувствия. – На тебя я направлю свой гнев.
            Вильгельм отступил на шаг против воли. Да, по силе Вильгельм его превосходил, но у Абрахама было больше опыта, причём боевого, а не так – заказного-убийственного, когда жертва ни о чём не подозревает. К тому же, Абрахам явно был готов на всё и ко всему – это у безумцев всегда так, а Вильгельм был всё же не готов к смерти и боли.
            Но Вильгельм был дома, на своей земле – и это давало ему уверенность.
–Может, чаю хоть выпьешь? – предложил Вильгельм. – Или ещё поговорим? Обсудим, как я виноват?
–Время слов кончилось, – возразил Абрахам и вскинул левую руку в проклятом жесте вызова. – Я, Абрахам, проклятый Цитаделью, отречённый от Церкви, но служащий Богу, вызываю тебя, Вильгельм, на дуэль до гибели одного из нас.
            Вильгельм стиснул зубы. В руке Абрахама сверкнул и истаял синеватый лепесток пламени – вызов брошен!
            Дуэль среди магов – вещь подлая и мерзкая. Дело в том, что вызывающий как бы закрепляет свои слова об итоге поединка на манер клятвы. То есть, если вызывающий сообщает, что дуэль ведётся до «первой капли крови», то так должно быть. Или до «первого смеха», «первого обморока», «первого падения на землю» – так и происходит. Иначе, магическая клятва, которая неизменно связана с дуэлью, карает обоих. Если клятва была дана «до первой крови», а в итоге враги помирились (бывали такие случаи), клятва вспыхивает на лепестках обоих синим пламенем и по образу кинжала хлещет их по руке до глубокогопореза, получая, таким образом, кровь. Если «до смеха», то клятва насылает на обоих истерическое заклинание, которое можно снять лишь с посторонней помощью, а если до «первого обморока или падения», то швыряет обоих, где придётся, и неважно, где это произошло, хоть на скале, хоть на крыльце.
            Вариант можно загадать любой. Чаще всего, когда дуэль планируется учебная, вызывающий говорит что-то вроде: «пока один из нас не сдастся» и дуэль заканчивается, когда один, устав бороться, не произносит:
–Сдаюсь!
            Если дуэль с врагом, которого нельзя всё-таки убить, то тогда говорят: «до потери движения» и дуэль заканчивается, когда кому-нибудь  удаётся всё-таки наложить путы. Механизм дуэли вообще достаточно сложный, от того и не пользуется популярностью: драться можно и обычными заклинаниями и все эти учитывания, имеющие лишь ритуальный и традиционный характер, нужны для церемоний и откровенного любования.
            Обычный бой, когда никто никому ничего не должен, когда можно не заканчивать бой, а сбежать – предпочтительнее.
            Но Абрахам изъяснился очень чётко и холодно: до гибели одного из нас. И клятва была принята. А это значит, что возможно лишь три исхода: Абрахам убьёт Вильгельма; Вильгельм убьёт Абрахама; или они не станут драться и тогда клятва убьёт их обоих.
            Понимая всё это, Вильгельм и стиснул зубы. Абрахам загнал его в тупик, вынуждая к борьбе.
            Каковы были шансы? У Абрахама опыт, бешенство и фанатизм. У Вильгельма сила, желание жить и родная земля под ногами…
–Принимаешь ли ты вызов, Вильгельм? – спросил Абрахам с насмешкой, и в глазах безумца сверкнуло синеватым огоньком, который ясно давал понять, что будет, если Вильгельм откажется.
–Принимаю, – тяжело ответствовал Вильгельм и синий лепесток, вспыхнув в его руке, истаял мгновенно, лишь на мгновение уколов пальцы мага. – Абрахам, зря ты это!
            Абрахам не ответил. Он уже плёл боевое заклинание, а Вильгельм молниеносно выбросил щит. Первое заклинание растеклось по его поверхности некрасивое белой слизью…
            Дуэли бывают разными. Стили боевого магического поведения тоже. Кто-то выбирает метод защиты, и просто прикрывает своё бесценное тельце всеми щитами, дожидаясь, пока противник измотается в атаке, и выдохнется. Кто-то штурмует щиты всеми заклинаниями подряд, надеясь перегрузить защитную проходимость щита и пробить его. Кто-то давит силой, грубо проламывая защиту. Кто-то использует серию быстрых ударов, перемежая их с короткими…
            Вильгельм не был профессиональным боевым магом. Он хорошо использовал заклинания, но боевого опыта у него было немного. Он сосредоточил своё внимание на защите, изредка позволяя себе послать ответное заклинание. Причём расчёт его был на редкие, не особенно распространённые среди магов, такие как: оглушение звуком (высокий звук разрывал барабанные перепонки только тому, в кого заклинание попадало, оставаясь безопасным для других); ослепление (мгновенная чернота врывалась в сознание); дисбаланс (все внутренние органы начинали произвольно менять порядок внутри тела).
            Но ни одно заклинание пока не увенчалось успехом. Оглушение звуком попало куда-то в кусты, которые Вильгельм любовно выращивал и лелеял в первые годы от постройки дома и облагораживания территории. Часть кустов зашевелилась, и из неё выбежало какое-то мелкое тельце с длинным хвостом, заметалось.
            Ослепление Абрахам лениво отбил в витражные стёкла Вильгельма, и те, весело звякнув, разбились. Дисбаланс и вовсе истаял на пути к Абрахаму…
            Сам же Абрахам атаковал вполне систематизировано и профессионально. Он посылал заклинание одно за другим, распространённое, но от этого не менее опасное: огонь (вихрь пламени хлестанул по крыльцу, заставляя Вильгельма отпрыгнуть); лёд (земля дрогнула); прах – едва-едва успел разлиться по новому щиту.
            Если бы кто-то видел эту дуэль! Если бы хоть один художник видел её! О, тогда, без сомнения, он запечатлел бы её на полотне. Это нельзя было не запечатлеть: если не брать в расчёт то, что каждое заклинание было смертельным, или почти смертельным, это было красиво. С пальцев то одного, то другого вырывалась могучая стихия, взвивалась в ночную высь, вспарывала воздух и проходила сквозь землю, чтобы подняться огненной петлёй, ледяной стеной или головою уродливой, сплетённой из чёрного дыма земли. Это было прекрасно! И жутко.
            Розовая лента свилась в пальцах Абрахама – тоненькая, едва сверкнула она, а из земли уже лезут тонкие белые пальцы, покрытые слизью. Вильгельм делает широкое движение ладонью и пальцы придавливает мерцающая голубым светом глыба, поднимает земляной вихрь, который уже летит к Абрахаму, обращаясь тысячей мелких иголочек, и…
            Нет, конечно же, не достигает его. Абрахам обращает иголочки в ком черноты и швыряет его в Вильгельма. Тот едва успевает нырнуть за новый щит, а ком, словно живой, движется по его прозрачному щиту, ищет прореху, тянет сквозь силовое поле что-то похожее на щупальца.
            Хлопок! И это чёрное нечто растворяется, смытое водою, что обрушилась на щит Вильгельма по его воле. Щит держать так долго уже нельзя, и Вильгельм принимает покорно на себя воду, проводит по одежде и волосам руками – всё сухо, ни следа. Но вода у его ног ещё имеет силу и по жесту Абрахама взметается сотней капелек, каждая из которых острее бритвы, капельки целят в глаза, Вильгельм успевает скрыться от заклинания опять, и насылает на Абрахама зелёный дым.
            Дым исчезает, скользнув с его пальцев, и встаёт за спиною Абрахама. Абрахам готов и к жизни, и к смерти, и к борьбе, в его руках длинный кинжал, увитый серебряным сиянием. Точно звёздным светом, удар…
            Дым клубится, стонет, и всё-таки рассыпается. Вильгельм швыряет ещё одно заклинание, но Абрахам отбивает, и оно улетает куда-то в сторону жилой части Вислуни, ах, если сейчас попало в дом, то простите, люди – это была ошибка, простите и бегите, ибо тот, в кого оно попадёт, потеряет контроль над собою, и лишится человеческого рассудка.
–Ты сам…сам хотел до гибели! – орёт Вильгельм. у него уже не так много сил. Держать постоянно щит тяжело, Абрахам пользуется какой-то модификацией этого заклинания, которое, похоже, не отнимает столько энергии. Но Вильгельму обычно хватало своего щита, серьёзных дуэлей с ним уже давно не было, тем более, чтобы аж до гибели одного.
            Абрахам молчит. На лбу его мелкие бисеринки пота, он тоже устал, но держится значительно лучше: он знает, как выкидывать заклинания в пространство с наименьшим расходом собственной энергии, он научился. Движения его коротки, он словно рубит их: взмах, щелчок, лёгкое движение, будто ленивое…
            Клубится земля, сереет небо, вспышки становятся всё более яркими.
–Абрахам! – взывает Вильгельм, когда петля, вырвавшись из-под земли, впивается ему в ногу, прорезая плоть, – ах ты ж!
            Вильгельм успевает ещё разрезать заклинание, а в следующее мгновение…кончено. Абрахам не может упустить своего шанса, и, когда Вильгельм отвлекается на ногу, перегружает его щит, и щит лопается. Вильгельм пытается выбросить ещё один, но поздно, поздно, и тяжёлая невидимая плита придавливает его к земле так больно, и так решительно, что даже шевельнутся он уже не может…
            Абрахам подошёл медленно, победа далась ему тяжело, склонился перед поверженным, но ещё живым врагом, сел на колени, разглядывая пригвождённое к земле измотанное, засыпанное пеплом заклинаний, мелким ледяным дождём и подпалинами тело.
–Не…про…– Вильгельму тяжело дышать. Невидимая плита (Вильгельм точно чувствует), прибив его самым подлым образом, так, чтобы ни рукой, ни ногою шевельнуть было нельзя, поломала ему рёбра, и дыхание спёрло ещё сильнее.
            Лицо Абрахама не выразило ничего, когда он вытащил из рукава длинный кинжал – любимое оружие, человеческое, но служившее магу с верностью.
–Ты вынудил меня убить её, – хрипло напомнил Абрахам, – и этого я тебе не прощу.
–Не на…а…– Вильгельм пытался хотя бы барахтаться, но всё, что он смог, это только закрыть глаза, чтобы не видеть, как приближается к нему рука.
            Его грубо схватили за волосы, заставляя обнажить шею. От этого обломок ребра вошёл куда-то глубоко в плоть и причинил Вильгельму новую боль, так что смерти своей он уже не слышал.
            Абрахам поднялся с трудом – его шатало, он давно так не выкладывался, однако, дело было сделано, он победил, и синий лепесток, снова вспыхнув на его пальцах, истлел – клятва соблюдена, дуэль прошла и жертва отдана.
            Только вот удовлетворения Абрахам всё равно не почувствовал. А ведь был уверен, что успокоится, когда покарает Вильгельма, когда станет разящим мечом правосудия!
–Пламя…– Абрахам вскинул руку и лёгкий вихрь слетел с его пальцев, скользнул к дому, и обрушился на него с невиданной яростью, разрастаясь и поглощая дом. Лопались уцелевшие витражные стёкла, брызгали осколками, что-то грохнуло, невыносимо засмердело…
            Абрахам заставил себя наблюдать ещё долгую минуту, прежде чем пойти прочь, и оставить Вислуни, такой любимый Вильгельмом, встретивший его смертью.
            Только к полудню Абрахам, немного подкрепившись в первой попавшейся лавчонке, и сумев собрать в себе новые силы для передвижения и магии, оказался в знакомом уже постоялом дворе. Именно здесь Абрахам убил Стефанию, сбитую с пути Вильгельмом, именно здесь, где-то в грязи, где возилась местная живность: несушки и поросята, её где-то и схоронили.
            Мелькнула женщина, испугавшаяся визита в дневное время, а может быть. Напуганная выражением лица Абрахама, но Абрахам жестом велел ей молчать и испариться, и та поняла, забилась куда-то в постоялый двор, затихла…
            Абрахаму было плевать: увидят его или нет. Что ему сделают?  Что ему можно предъявить, когда он воплощает правосудие?! Да не просто правосудие, а небесное.
            Да, именно небесное – Абрахаму нравилось так думать. И он легко укрепился в этой мысли. Укрепившись, оглядел землю, начавшую промерзать к ночи и хранить до полудня следы инея. Где-то здесь, в этой земле, в глубине похоронена Стефания, без даты и имени, без обозначения, без всего.
            И это не её вина. Как не вина Абрахама. Это всё Вильгельм!
            Конечно, она была где-то здесь. Вильгельм не стал объявлять о её гибели, значит, едва ли он рискнул транспортировать её тело куда-то далеко. Ну где же?!
            Абрахам опустился на колени, коснулся холодной земли ладонью, пытаясь почувствовать следы давно затихшей энергии магической силы Стефании, которую из-за Вильгельма не удалось развить до настоящей силы.
            Пусто…тихо. Холодно.
            Абрахам касался в разных местах, иногда поднимался, проходил несколько шагов по двору, опускался на колени и снова касался земли. Земля не отзывалась. Пусто, глухо. Тихо, холодно.
            Абрахам заметил краем глаза, как шевельнулись занавески в окне самого трактирчика: женщина, наверное, это была она, вспугнутая Абрахамом, не смогла сдержать любопытство. Это почему-то отозвалось в нём раздражением: почему она так любопытна? Почему они вообще все любопытны? Почему не следуют словам, когда это надо? Стефания, и эта…
            Одинаковые! Люди! Слабость…
            Земля не отзывалась, оставалась равнодушной ко всяким попыткам Абрахам ощутить, где именно нашла свой последний приют его последняя человеческая (ослабившая его дух!) привязанность. Но не нашё он этого приюта, а потому, выбрав место поудобнее, опустился на колени опять, и обратился к земле:
– Здравствуй, Болезная. Ты знай, я тебя ни в чём не виню. Ты дурочка, а я тебя не уберёг. Но ничего, покойся с миром, ибо тот, кто виновен во всём, тот, кто виновен в твоей смерти, был убит этой ночью.
            Земля не отозвалась и на это: то ли не разделяла она мыслей Абрахама, то ли была просто глуха?..
            Но тишина. Убийственная едкая.
            Абрахам обернулся, огляделся…что ж, это не самое плохое место для смерти. Летом здесь, должно быть, красиво. Вон там тонкая яблоня и раскидистая вишня. Сейчас замёрзли, конечно, но отогреются с солнцем, которого здесь, наверное, много – плоская местность, нет здесь ни гор, ни лесочка – всё заливает солнечный свет. Жаль, нет ни водоёма, ни прудика, ни речки – совсем было бы хорошо. Но это неважно.
            Мы не выбираем, где умереть. И не выбираем как. Мы этого почти не можем сделать и даже предвидеть…
            Впрочем, а правда ли не можем? Некоторые могут.
            Абрахам поднялся с земли, отряхнулся, не задумываясь уже о правильности и неправильности своего поступка, затем снова вскинул руку, призывая то, что должен был призвать.
            Когда огонь сорвался с его пальцев, женщина, таившаяся за занавеской, не стерпела, выскочила на улицу в истерике и слезах:
–Что вы делаете? Перестаньте! Перестаньте сейчас же!
            Абрахам уже, конечно, не слушал. Он провёл ладонью, с которой струилось пламя над землёй, и та загорелась, запылала так лихо и быстро, словно была бумажной.
–Помогите! – взвизгнула женщина, и Абрахам обратил на неё внимание, и, не сводя с неё взгляда, развернул ладони…
            Пламя обрушилось на трактир. Кто там был? Кухарки? Слуги? Посетители? Абрахам не знал. Не знал того и слепой, яростный огонь. Кто-то закричал, чья-то фигура в пламени показалась на пороге, скатилась в усыхающую желтую траву, женщина бросилась, не помня себя, к горящему.
            Они все страшно кричали и шумели. Плакали, бегали, молили, грозились, ругались. Словно это имело какое-то значение для Абрахама или для пламени, что лилось с его беспощадных пальцев. Он не жалел себя, почему он должен был жалеть других?
            Даже скотина – мелкая живность заверещала, забегала, чувствуя неминуемое и страшное, пока кто-то, лихо оббежав вокруг трактира, не выхватил несчастных поросят и несушек, и не вынес их, спасая от обезумевшей стихи и не менее обезумевшего человека, что клялся служить добродетели и свету и искренне верил в свою клятву.
            У него не получалось жить чистым светом. Цитадель требовала то, что расходилось с его взглядами, Церковь другое, затем, третий путь, потребовал от него нового отступления. Но сколько может отступать человек и маг?
            Абрахам хотел жить чистым светом, но в результате чистый свет снизошёл к нему лишь сейчас, сорвался заклинанием с его собственных рук, лился карающим огнём, потому что для людской души (да будь ты хоть трижды магом, душа у тебя людская!), чистый свет – кара и пламя. Абрахам же не мог этого понять и принять.
            Он жил верой, жил устремлением к добродетели, но сколько бы он к ней не бежал, она оказывалась обманной, не той, а Абрахама относило всё дальше и дальше во тьму, тянуло куда-то на самое дно, и не было, кажется, оттуда выхода.
–Вы сгорите! – верещал какой-то смешной, напуганный человечек, выскочивший из трактира в числе первых. Он видел, что творит Абрахам, но не считал помешательство причиной, по которой можно было позволить человеку сгинуть.
            Но Абрахам его не слушал. Потому что знал – эти слова сбивают с пути, ведут к слабости. Огонь – это кара, это чистый свет, а чистый свет не может сжечь! А даже если так начертано высшей волей, то так и должно быть, смерть от света – это самая лёгкая смерть.
            И душа Абрахама, укоренившаяся  самостоятельным образом в этом ответе, ликовала и успокаивалась в первый раз в жизни.
            Он стоял – безумный, чернеющий в пламени, которое уже не лилось с его пальцев, но которое окружало его, и был счастливо-спокоен на этой замерзающей земле, среди перепуганных людей, которые что-то кричали и о чём-то взывали к нему.
            «Я отомстил…всем. Всем! И добродетели. И небу. И Вильгельму. И даже себе!» – мысль была безумной, а от пламени, что подступало к нему всё ближе и отчётливее, было всё жарче. Мелькнула паническая мысль об освобождении, но её Абрахам тут же отмёл в сторону. И даже когда лопнула кожа на сапоге от жара, и когда загорелся плащ, он не шевельнулся, а затем, счастливо улыбаясь, освобожденный и жуткий, упокоивший своё бешенство в карающем огне, запылал и сам…
            Кого-то от запаха горелого мяса вывернуло сразу. Кто-то предпочёл потерять сознание. Но пламя, сожрав тело, наконец, отступило и утихло, оставляя обожжённую изуродованную землю, сгоревший постоялый двор, разрушившийся обугленный трактир и горстку людей, ставших свидетелями этого безумства.
–Кто-нибудь…– отчаянно заикаясь от увиденного, всё ещё не находя сил для осознания произошедшего, подал голос высокий, крепко сбитый молодой мужчина, – кто-нибудь, во имя всего…
–Да что это было?!  – истерически взвизгнула молодая девчонка из числа кухарок. На ней не было лица. Это её вывернуло меньше минуты назад.
–Я не…– хозяйка обгорелого трактира, лишившаяся всего, держалась холоднее и рассудительнее, – я не знаю. Бертран, Катрина, я искренне надеюсь, что вы не станете болтать об этом.
            Молодой мужчина, что заикался и бледная кухарка кивнули. Клятв они, конечно, не сдержат, но хотя бы сделать вид смогут.
–Я свяжусь с господином Вильгельмом, – объяснила хозяйка без хозяйства и зашагала между ошалелых людей. Кто-то должен был хранить спокойствие и она готовилась его хранить до тех пор, пока господин Вильгельм не примчится и не разберет ситуацию.
            Ну откуда она могла знать, что и Вильгельма этой ночью не стало?
18.
            Базир держался ближе к Арману с самого начала совещания. Как-то спокойнее ему было рядом с этим магом. Конечно, Базир уже был лишён какой-либо предвзятости к магам или вообще к представителям магического братства, но всё-таки удивлялся сам себе. Но, что можно было сделать в такой ситуации? Арман действительно казался Базиру воплощением благоразумия. К тому же его Базир знал. А вот тех, с кем его спешно начали знакомить – нет. И то, что эти люди (и не только люди) знали его, ситуацию никак не исправляло, а напротив – ухудшало её. У всех них  была возможность судить о нём заранее, а у него такой возможности не было.
            Арман был тактичен и коротко представлял Базиру гостей. Сначала он честно пытался запомнить их имена, но вскоре сдался и просто кивал – всё-таки очень тяжело было сразу же удержать всех в памяти. Он запомнил только оборотня Уэтта (а попробуй не запомнить оборотня, от которого несёт запахом мокрой псины, и который выглядит так грозно, словно ты ему личное оскорбление нанёс, вдобавок обладающего массивной уродливой квадратной челюстью, заметно выступающей вперёд); вампира  Марека (тот просто нагло сел рядом с Базиром, и немигающими чёрными глазами уставился на него); представительницу старых Церквей – Миниру – разочаровавшуюся в Животворящем Кресте и бежавшую под укрепление отступников; и ещё представителя отступников – Глэда, который выглядел самым дружелюбным и приятным в этой мрачной компании.
            После приветствий Арман заговорил:
–Вы все знаете цель нашего собрания, и теперь, когда приветствие пройдено, я думаю, нам пора перейти к непосредственному обсуждению войны. Марек, тебе слово.
            Вампир, сидевший подле Базира каменным изваянием, встрепенулся, легко поднялся и заговорил. Его голос был негромкий, ласковый, как и у всех вампиров, но не прислушаться к нему было нельзя. Марека Базир видел и прежде, но никогда вампир не казался ему серьёзным или таким устрашающим как сейчас. Раньше он выглядел как нервический, слабый вампир, и был даже для Базира кем-то вроде раздражающего шута, но сейчас он понимал, что всё это было маской, и Марек успешно играл роль, не вызывая ни у кого никакого подозрения. Доклад же его был поразителен.
–Если я скажу, что наши силы неравны, это будет комплиментом. Наши силы проигрывают всухую даже в логическом остатке. Цитадель имеет на своей прикормке на текущий момент два десятка боевых магов, почти три дюжины ведьм, ещё по дюжине вампиров и вурдалаков, полсотни оборотней. И это я  молчу про всякую дрянь вроде дриад, русалок и прочую шваль. Они давят нас числом. Девять или десять к одному.
–И как вы собираетесь биться? – не выдержала какая-то женщина, сидевшая в самом отдалении от Базира. Она была так далеко, что он даже не увидел её, всё, что мог видеть – кусок рыжих волос.
            Марек не отреагировал на неё, он взглянул на Армана:
–Мне продолжать?
–Да, разумеется, – поспешил заверить Арман.
–Мы проигрываем в количестве. И это не считая того, что некоторые категории магов, как некроманты или ведьмы могут поднимать под свои заклинания новые силы, а то и призывать мёртвых.
            Базир обернулся к Арману, не понимая, почему и марек, и сам Арман так спокойны.
–Но, дабы удержать вас от паники, – усмехнулся Марек, точно угадав (а может, и в самом деле – прочтя мысль Базира), – на стороне численности нет порядка. Они хаотичны и самовлюбленны. Прошли времена, когда Цитадель представляла собой иерархию, когда делилась на высших и низших магических представителей, когда делилась…
–Когда такие как мы были внизу? – голос Уэтта был похож на лай. Да и вид его сделался ещё более суровым, сейчас он был точно готов броситься на Марека.
–Довольно! – ответил за Марека Арман, поднимаясь. – И ты, Уэтт, со своей стаей, и ты, Марек, со своими…со своими, вы оба служители новой битвы. Так следуйте за нею, так бейтесь. К чему старые обиды? К чему? Вы оба не под властью Цитадели, но боретесь против неё! Цитадель ущемила вашу свободу также, как ущемила свободу людей.
–Кстати, об этом, – вдруг кивнул Марек, оборачиваясь к Арману и вглядываясь в него пристально, – какие гарантии вы даёте мне и моим братьям, что и наша свобода будет равна вашей, если мы пойдём биться против Цитадели?
–Что? – Арман рассмеялся. – Марек, мы обсуждали. Вы больше не…
–Не Цитадель, – подтвердил вампир, – но я и мои братья всё ещё вампиры. Мы не поддерживаем Цитадель, потому что та притесняет нас. Какие гарантии нам дадите вы, что не станете поступать также, если мы придём биться за вас?
–Кажется, ты уже здесь, – Арман развёл руками.
–Я могу уйти и отозвать своих, – объяснил Марек. Он не улыбался. Он ждал решения. Рокового решения и Базир начинал понимать, что совещание не такое простое, как ему казалось. Возможно оно первое, такое серьёзное, и впервые поднимало ту тему, о которой сам Базир периодически задумывался против воли: как будет дальше, если победа всё-таки будет?
            Как будут существовать вампиры, оборотни, маги и ведьмы, если победят Цитадель? Примут ли их люди или начнут охоту против вчерашних соратников? Да и не станут ли вчерашние магические представители биться против своих же соратников, когда станут сильнейшими, когда падёт Цитадель?
            Базир был уверен, что если дело дошло до обсуждения конкретных военных действий, то теоретический пласт уже крепко сбит и все знают, что и кто их ведёт. Ан нет! приплыли! Оказывается, или обсуждения не было, или всё было слишком эфемерно, и если верен второй вариант, то Марека нельзя винить за попытку требовать гарантий для себя и своих братьев.
–Зачем так радикально? – Арман не одобрил. – Я – маг. Я в такой же опасности…
–Не в такой! – перебил Марек, и глаза его полыхнули красным. – Ты маг. Я вампир. Вампиров не любят и презирают даже в Цитадели!
–Это первый раз, когда я согласен с кровососом! – Уэтт шумно поднялся со своего места. – Я оборотень, и я знаю, что мы всегда были ниже всех среди Цитадели.
–Ну почему ниже всех? Всегда была шваль в виде дриад! – вставил кто-то незамеченный, и Уэтт, клацнув зубами от ярости, обернулся на голос, отыскать наглеца.
–Не стой ко мне близко, у тебя блохи! – пожаловался Марек, отходя демонстративно на три шага левее.
–А у тебя глисты! – не остался в долгу Уэтт, но вышло неубедительно.
–Я питаюсь от крови и мёртв, – напомнил Марек снисходительно. – Глисты, скорее всего, тоже у тебя. Жрать сырое мясо…
–Заткнитесь оба! – попросил Базир, не выдержав. Он не ожидал от себя, что осмелиться сказать так грубо. И вообще, откровенно говоря, он был уверен, что произнёс это про себя, но оказалось что нет.
            Все уставились на него. Пришлось подниматься. Базир, поражаясь сам себе, поднялся, откашлялся, оттягивая момент речи, которая у него не была даже сформирована на стадии примера, но говорить было нужно.
–Вы что-то имеете сказать? – вежливо осведомился Марек.
–Вы оба правы, – нашёлся Базир, повинуясь желанию угомонить, наконец, эту парочку, и перейти к обсуждению настоящих вопросов. – Вы имеете право требовать гарантии для себя и своих братьев.
            Кто-то присвистнул, но Базир не повернул головы в их сторону, он продолжал смотреть на объединённых общим стремлением защититься Уэтта и Марека:
–Как и мы требовать гарантий от вас. Мы люди, маги, ведьмы, вампиры, оборотни… мы все должны дать гарантии друг другу о недопущении склок и презрения, о взаимопомощи и взаимоуважении. Мы все здесь, потому что нас не устраивает Цитадель. Мы все здесь, потому что мы не хотим быть под властью противоборствующей ей Церкви. Мы образовываем третью силу, и мы должны научиться уважать друг друга или мы сгинем…
–Гарантии? – холодно спросил Марек, когда Базир закончил свою пылкую, пропитанную романтической логикой речь. – Слова хороши, но кто защитит права? И наши, и ваши?
–Кто? – повторил Уэтт, скалясь.
            Базир обернулся за спасением к Арману. Тот сидел в задумчивости, кажется, он думал о чём-то своём, отстраненном. Базир разозлился на это, и понял, что спасение может прийти только от него самого.
–Договор, – ответил он. И все оживились.
            Видя же это оживление, Базир почувствовал прилив вдохновения и подхватил свою мысль:
–Да, договор! Мы все примем участие в его составлении и ратификации. Мы все получим свою долю влияния, и ответственности. Мы…мы назначим комиссию из представителей разных…э…существ, для того, чтобы те соблюдали договор, хранили его и карали тех, кто нарушит его, без всякой жалости и милосердства. Вампиры, маги, оборотни. Ведьмы и люди – мы все будем отвечать друг за друга и за себя. Мы все будем обязаны друг другу и себе.
            Эти слова возымели действие. Марек подумал, затем медленно кивнул, примиряясь. Уэтт ещё пощёлкал зубами, поскалился, мол, лукавишь, Базир! Но оборотень остался без поддержки, вампир получил то, чего хотел – вытребованный договор, который должен был поставить его самого и его собратьев выше, чем прежде.
            Базир выдохнул. Арман, к его удивлению, так и не отреагировал.
            Здесь надо признать, что ни Арман, ни Вильгельм никогда не были глупцами, и напрасно Базир подивился такому их беспечному отношению к организационному вопросу. Они и сами, без участия Базира уже разработали концепт грядущего сосуществования после победы над Цитаделью и уничтожением власти церковников. Только вот в этот концепт не вписывались ни оборотни, ни вампиры, ни ещё какие-либо вурдалаки, так как и Арман, и Вильгельм понимали, что эти существа без внутреннего стержня, жадные по сути, и к тому же, ни один уцелевший маг потом не признает равенство в правах  с каким-нибудь оборотнем. Но в этот концепт среди присутствующих был посвящён лишь Арман. Вильгельм же вытащил из каких-то странствий неприкаянного слабого мага и повелел разработать ему проект соглашения о последующем методе разделения ответственности и защиты.
            И этого Базир не знал. Не мог знать.
            Марек, меж тем, успокоился. Не видя сопротивления от Армана или от кого-либо ещё, он уверился, что Базир говорит не от себя, а от лица всех, и это давало ему уже определённые гарантии. Уэтт сдался следом, и оба прошли и сели за выбранные места. Уэтт довольный победой, заискивающий перед Мареком, мол, гляди, ловко мы их, а? а Марек в задумчивости.
            Базир тоже поспешил занять своё место, но даже это не уберегало теперь его от любопытных взглядов.  До этого своего выступления он был символом одного из первых дерзновений, одного из масштабных потрясений по обрушению церковной власти. И больше всего Базир к этому моменту был известен убитой Стефанией (на самом деле, даже дважды убитой), и Ронове. Но вот только что Базир, сказав так, и уняв зарождающийся конфликт, показал и что он кое-чего стоит. К нему приглядывались уже без всякого стеснения.
            Не помогло даже то, что Арман заговорил опять и призвал кого-то из тени зала выступить и доложить о припасах. Базир увидел только сухую фигуру, болезненно худую, и какую-то угловатую, но так и не разобрал лица. И этот неизвестный громко и очень чётко (кто мог знать, что в таком слабом тельце вообще может заключаться такая мощь?) доложил, что припасов по ключевым точкам достаточно. Для удобства ему развернули карту. Базир с крайне умным видом уставился в переплетение рисунков, изображающих реки и города, но, если честно, ничего не понял. Он попытался отследить свой последний путь со Стефанией, но местность пестрила развилками и дорогами Тракта, а Базир никогда не был силён в картографии.
            Докладчик же монотонно указывал в разные точки карты и сообщал, где и сколько содержится святой воды, крестовин, кинжалов, серебряного оружия (тут Уэтт против воли зарычал), хлеба, соли, воды питьевой, соломы, и всего прочего, что так необходимо в каждой битве с нечистью.
            Базир даже перестал следить за этим докладом. Цифры не достигали его сознания и как бы ни пытался он оставаться сосредоточенным, это всё тонуло в переплетениях мелких дорог и крупных, таяло, тлело…
–Благодарю, магистр, – поблагодарил Арман спокойно и Базир встряхнулся. Этот человек (если человек) чуть не усыпил его, и это тогда, когда, казалось, уснуть вообще невозможно! Речь идёт о войне, об открытии битвы третьей силой, но нет, ему удалось! Не один Базир клевал носом.
            Перешли к очередному вопросу и Арман неожиданно обратился к Базиру:
–Что ты можешь сказать о Рене? На сегодняшний день он возглавляет церковь Святого Сердца, и является, пожалуй, самой могущественной фигурой среди церковного мира.
            Базир не ожидал такого вопроса. Нет, знал, что его зададут, что тени прошлого не отпустят его очень долго, но всё-таки не был готов. Рене, с которым Базир однажды проделал полный опасностей путь, в добрые намерения которого верил, который обещал, что просто хочет разоблачить руководство Церкви Животворящего Креста ныне был ему врагом. Предатель, мерзавец, захвативший в свои руки власть над большей частью Церквей, извративший и имя Базира, и имена Абрахама со Стефанией!
–Рене заслуживает смерти, – без колебаний отозвался Базир. – Он подлец и скотина. Таким не место…
–Но он может ещё послужить, – неожиданно перебил Марек.
            Базир осёкся. Про письмо к Рене он уже знал – Арман рассказал ему о том, что от имени отступников планируется составить обращение, призывающее Рене и его людей перейти к борьбе под знамёнами отступников. Наглое письмо, требовательное, оно станет расколом среди церковников, и Рене постарается не допустить этого и наладить дружбу с отступниками, чтобы, при случае их победы примазаться к их успеху и поделить власть. А в случае поражения заключить мир с Цитаделью.
–Помощь от него будет ничтожна, – покачал головою Базир. – Он пообещает и мир, и дружбу, и людей, но на деле всегда найдёт увёртку и будет тянуть. Всё, чем он пожертвует, не будет ему стоить дорого. Он даже не пожалеет.
–Запредельный оптимизм! – мрачно отозвался Арман. Он знал, что Базир прав, но он также знал и про поддержку морального духа.  – Фло, зачитайте нам!
            Поднялась та самая, сидевшая дальше всех от Базира женщина с рыжими волосами. Не стесняясь взглядов, устремлённых на неё, она прочла хорошо поставленным голосом,  вычеканивая каждый звук:
            «От людей и магических существ, что пожелали свободы и правды к разочаровавшей их Церкви.
            Мы – свободные от власти креста люди, маги, вампиры, ведьмы и оборотни настоятельно рекомендуем главе церковного мира – Рене – освободить от своей власти людей, и позволить им вступить в наши ряды для настоящей борьбы.
            У вас и вашего креста были десятки лет и даже века, за которые вы так и не сумели или не пожелали суметь ликвидировать власть Цитадели. Но мы, освобождённые и решительные к борьбе, не похожи на вас. Мы готовы идти и биться против своих недавних братьев ради будущего, которое остаётся во власти свободы.
            Мы настоятельно рекомендуем вам отпустить своих людей, освободить Церкви и передать все припасы в наше распоряжение.
            Посмеете мешать – и вас объявим врагами.
            Присоединитесь – вместе отстроим новый мир и сметём Цитадель, то есть сделаем то, что должны были сделать вы.
            Свободные воины».
–Слишком много пафоса, – не одобрил Марек. – Осталось добавить: «кто не с нами, тот против нас» – и будет вообще тошнотворно.
–Сам бы написал! – огрызнулась рыжеволосая. – Хоть раз! Хоть строку!
–Так я и не говорю, что здесь нужно без пафоса, – Марек не смутился, – Фло, это был комплимент. У  тебя получилось сделать тошнотворную дрянь, но именно это и было нужно.
–Марек, держи себя в руках, – напомнил Арман.
            Фло скривилась:
–Не надо за меня заступаться!
–Не надо разводить здесь детские баталии, – Арман жестом велел Фло сесть на место,  и та покорно убралась в дальний угол. – Есть возражения по содержанию?
            Возражений не было. Текст был написан формально – все понимали.
–Хорошо, значит, хоть до чего-то мы договорились, – Арман улыбнулся, – Фло, сделаешь сто копий. Две трети по церквям. Остальное по ближайшим деревушкам.
–Могу больше.
–Больше не надо. Пока не надо. Также продублируй стандартный текст о том, что мы принимаем в свои ряды всех, кто хочет бороться против Цитадели, также распространи.
            Фло спешно записывала, демонстрируя, что к поручению относится серьёзнейшим образом.
–Так, – Арман оглядел присутствующих, большая часть из которых для Базира осталась загадкой, – группа мирных, вы переходите под управление Сотеруса.
            Тотчас, едва это прозвучало, поднялась примерно половина присутствующих и молча, словно так и надо было, словно этого они и ждали, последовала за незаметным прежде Базиру человеком в  ярко-синей мантии.
–Группа мирных? – шёпотом спросил Базир, наблюдаля за тем, как исчезает  болезненно худой человек, нагнавший на него сон. И как последняя. Оглянувшись на них, уходит рыжеволосая Фло.
–Да, это ответственные за припасы, поддержание штаба и переписку, – спокойно объяснил Арман. – Ты остаёшься здесь.
            Базир оглядел поредевший зал. Теперь их было всего семь: сам Базир, Арман, Марек, Уэтт, Минира, Глэд и ещё какой-то незнакомый Базиру маг? человек? – невзрачный мягкого добродушного вида толстячок.
            Базир тщетно пытался припомнить его имя. Марек, очевидно, этот кровосос-таки читал его мысли! – произнёс тихо:
–Керт. Охотник за головами.
–Чьими? – нервно спросил Базир.
            Марек радостно ухмыльнулся:
–Вампирскими. Пока Вильгельм не уговорил его присоединиться к нам.
–Разговоры! – прикрикнул Арман, оглядывая оставшихся. – Так, хорошо. Думаю, имеет смысл сесть ближе, на всю залу рассредоточиваться не стоит. Ближе, друзья, ближе!
            Все задвигали кресла и стулья, передвигаясь ближе к Арману. При этом Марек с неожиданной деликатностью уступил Минире своё кресло и, развернувшись к Уэтту, легко вырвал из его рук стул, который оборотень нёс себе. Уэтт запоздало оскалился, а толку? Пришлось блохастику идти за новым креслом.
            Базиру, впрочем, соседство с Минирой было приятнее, чем с Мареком. Пусть лучше этот кровосос сидит напротив Армана, чем дышит в затылок Базиру! Минира же – седовласая, строгая, с плотно поджатыми губами напоминала Базиру наставницу по богословия, у которой Базир ходил в любимчиках благодаря собственному усердию…
            Как давно это было!
–Отлично, – нетерпеливо произнёс Арман, когда все расселись в новом порядке кругом. – Итак!
            Он ловким движением раскинул карту. На этот раз карта была яснее и понятна даже Базиру: тот легко узнал место речного «купания», когда их настиг Вильгельм – вот он, приток…ну-ка…
            Влтава. О, крест и пламя! Как это выговорить-то? Но это был приток, который вёл в итоге в широкую реку, название которой Базир также прочёл: Лаба. Ладно, это было уже проще. И рядом россыпь деревушек Ганзейской земли.
–Цитадель расположена здесь, – Арман ткнул пером в карту. Базир слегка наклонился, чтобы лучше видеть – кончик пера приходился на границу между двумя землями. – Здесь заканчивается владение людей и начинается их территория. До сюда…
            Арман провёл пером по карте на восток, и  остановился у Скифского моря.
–Вот здесь конец их земли. Они стянут все силы, если уже не стянули. И вряд ли пойдут биться на нашу территорию.
–Их территория лежит на крови, – вторил Марек, – на крови сила. к тому же – её они знают.
–А если мы обойдём их и нападём со стороны моря? – спросила Минира, глядя в карту. Она смотрела так внимательно, словно карта была объёмной и вырисовывала ей местность.
–Далеко и непродуктивно, – отрезал  Глэд. – И они могут вызвать шторм. Нет, надо бить их у границы.
–Выманить бы их… – Арман повертел перо в пальцах, затем бешено начал тыкать им в карту, – здесь, здесь, и здесь – сосредоточение наших основных боевых штабов. Мы развернём здесь ключевые точки. Из этой точки мы будем иметь доступ к реке, а из этой – ко всем припасам.
–Как это ко всем? – не понял Базир. он пытался следить за движением пальцев Армана, но он легко управлялся с картой, и Базир, как неопытный, тратил больше времени на попытку осмыслить точку, а Арман уже был в другом месте.
–Там подземные ходы и тропы, – объяснил добродушный Керт. – Из этой точки мы смогли бы попасть всюду по нашим позициям. Значит, её сделает ведущей.
–Наша сила в единстве, а их слабость в разношерстности, – вступил Марек. Его, как и Базира не радовала мысль о карте. Он вообще на неё не смотрел. – Вампиры, оборотни и магии с ведьмами не умели объединяться под властью Цитадели. Они всегда шли каждый в свою сторону. А это значит, что нападать они будут хаотично, силой. И если…
            Марек вырвал из рук Армана перо и сам устремился к карте, прорисовывая несколько тонких линий у границы:
–И если мы встретим их на подлёте, мы не дадим им рассеяться по нашей территории. Здесь их должно встретить твёрдое объединение моих и…
            Марек скосил глаза в сторону Уэтта, тот кивнул:
–Да!
–Тебя забыли спросить, – тотчас отреагировал вампир. – Оборотни будут работать на земле, я со своими наверху. За нами – маги и ведьмы…
–Надо разделить, – вставила Минира, – пусть часть магов и ведьм защищают нас вашими щитами, а часть бьётся.
–Резонно, – согласился Арман, выхватывая своё перо из пальцев кровососа. – И за ними уже люди.
–Самое главное, не дать им разойтись по территории! – повторил Марек. – Я предлагаю взять ещё разделение по отрядам. Вампиров поведу я. Оборотней Уэтт. Ведьм…ведьмы решат меж собой. Магов поведёшь ты, Арман, а людей поведёт он…
            Красные глаза вампира остановились на Базире. Тот вздрогнул против воли и поспешил:
–Я согласен, но у меня нет боевого опыта в толпе…понимаете?
–Толпа не будет большой, – усмехнулся Глэд , – нас немного. Нам придётся придумать какую-то хитрость. Уповать на то, что Цитадель будет атаковать хаотично,  мы не можем. Ровно как и уповать на то, что мы удержим их у границы и не дадим рассеяться по нашей территории.
–И не придётся, – заметил Арман. – То, что сейчас я вам скажу, будет тайной для остальных. Не все это одобрят, но мы на войне и здесь нет места для цветочных душ. Есть методы, которые будут подлыми, и которые отзовутся спорами ещё долгое время…
–Если это необходимо, бог простит, – пробормотала Минира, и никто не усмехнулся её словам.
–Одному придётся идти в земли Цитадели как нашему врагу, – продолжил Арман мрачно и торжественно. И вот теперь зала затихла окончательно и помрачнела.
–Кому? – спросил Керт и прищурился. И, странное дело, лицо его потеряло всякую добродушность при этом маленьком жесте. Но как же он изменил всю его внешнюю натуру!
–Одному из нас, – Арман вздохнул и поднял глаза на Марека.
–Блестящая идея, – криво усмехнулся вампир, – но кому ты доверишь настолько, что отправишь его в стан врага с наме…о?
            До Марека дошло. Как и до остальных.
–Ты что?! – Вскочил кровосос. – Ты в своём уме? Я нужен здесь!
–Ты знаешь эти земли, – объяснил Арман, – и я тебе доверяю. Как и каждый здесь. ты сам знаешь силу их территорий.
–Если вам нужны шпионы…– хрипло начал Уэтт, не глядя на вампира, – я или любой…
–Нам нужны бойцы, – поправил Арман, не сводя взгляда с лица Марека. – Хорошие бойцы, знающие территорию. Сила магии в этой земли разлита в воздухе, таится в деревьях и в речках. В самой земле лежит. Если ты пройдёшь огнём и мечом…
            Марек кивнул, он понимал замысел, и теперь, когда первый шок прошёл, переходил к практическому размышлению.
–Они мне не поверят.
–Верно! – гаркнул Уэтт. – Пойду я.
–Ты тупой, – возразил Марек. – Но меня они знают.
–Могу пойти я, – предложил Базир, но его даже всерьёз не приняли, возразили почти хором:
–Ты мест тех не знаешь!
            Марек помолчал, раздумывая, затем медленно, с явным усилием произнёс:
–Хорошо, если ты требуешь от меня замарать моё имя и мою честь, я это сделаю для общего дела. Надеюсь лишь на твоё слово и на то, что ты дашь гарантии моим собратьям даже если я погибну.
–Разумеется, но ты постарайся не погибнуть…– Арман выдержал этот взгляд и ничего не дрогнуло в его лице, словно все его мотивы были продиктованы бесконечной искренностью и сочувствием.
–Тогда обсудим позже, – Марек склонил голову набок.
            Дальнейшее обсуждение свелось к новым числам и цифрам, да к датам. Марек более в обсуждениях не участвовал, Базир почти тоже – он поглядывал на вампира, который шевелил губами, видимо, проигрывая внутри себя какие-то подготовительные монологи. Сошлись на списке дел для каждого. Базиру досталось задание до полудня выбрать из числа людей доверенных лиц, которым можно будет поручить небольшие отряды для командования.
–Не более десяти. Нет смысла иметь больше десяти, – уговаривал Арман. Базир лишь угрюмо кивал головой: ага, поди, угадай, кто из этих десяти будет молодцом и справится! Базир же их всех только мельком видел!  Да и он насчёт себя не уверен-то…
            Уже в самом конце Минира вдруг спросила:
–А что с Ронове? Он будет участвовать в следующем совещании?
            Базир против воли сжал кулаки. Ронове он обещал никогда не простить даже в глубине души.
–У него своё задание, – выгородил его Арман, хотя лучше всех знал, что в эту самую минуту Ронове валяется под сонным зельем и вином в своих покоях. И к нему нельзя. Никому нельзя. Во-первых, нечего там делать. Во-вторых, нельзя видеть героев, даже фальшивых, в таком угнетении духа – так и до собственной утраты боеспособности недалеко!
            Наконец, начали расходиться. Базир выходил в мрачности и последним. предпоследним. Уэтт всё оглядывался, словно надеялся, что Марек и Арман, оставшиеся для разговора тет-а-тет, одумаются, и позовут его с собою. Не позвали.
            В коридоре Уэтт признался Базиру:
–Ненавижу этого кровососа! Но уважаю. Крепко уважаю!
–Он справится, – Базир угадал переживание Уэтта. Странное это было чувство. Базир почувствовал, что какая бы вражда между этим кровососом и оборотнем не была, ценили они друг друга. Может быть, принадлежа они оба к одному виду, были бы они и друзьями. Но вампиры те ещё снобы. И лежит между ними и оборотнями пропасть.
–Конечно, иначе я его убью! – Уэтт вздохнул и пошёл по коридору. Во всём его движении была нервность, похоже, у него и впрямь были блохи…
–Дожили! – Базир вспомнил о своём задании и пошёл к себе, чтобы смочить горло и подумать, как вообще поступиться к непосильной задаче. Но снова ему не дали за неё приняться – его перехватила Елена С.
            Бледная, осунувшаяся, с огромными кругами под глазами (сколько не спит уже?) она появилась из ниоткуда и схватила его за рукав:
–Он не виновен, не виновен! Это всё я! это я к нему пришла! Это я…не трогайте его, не трогайте!
            Похоже, у девчонки случилась истерика. Какая неуместная и глупая! Как и вся Елена С. со своей молодостью и игрою в самоотверженную чистую любовь.
–Успокойся, – пробормотал Базир, которому все слёзы и истерики уже осточертели. Он считал, что это ему надо рыдать. А не какой-то молодой идиотке, не сумевшей блюсти приличия.
–Не наказывайте его! – продолжала Елена С. на потеху проходящим мимо, спешащим сонным и бодрым, злым и сосредоточенным, встревоженным и задумчивым людям и магам, невовремя высунувшимся в этот час в коридор.
–Угомонись! – прикрикнул Базир, увидев, что ситуация вышла из-под контроля. – Никто его не наказывает!
–И поэтому его высылают? – Елена С. взглянула в лицо Базира светло и чисто. Горе плескалось в её глазах.
–Кто его…– начал, было, Базир, но осёкся, вспомнив слова  Армана о пути Ронове. – Извини!
            Он легко отстранился от девчонки и, не замечая любопытных, повернул назад, к тому залу совещаний, который только что покинул. Арман и Марек как раз выходили из дверей, когда Базиру удалось отыскать нужную дверь и поворот.
–Что случилось? – поинтересовался Арман.
            Базир быстро пересказал встречу с Еленой С., Арман поморщился:
–Вильгельм был прав… опять она вмешалась!
–Это вы уж сами, – поторопился Марек, и, легонько пихнув в плечо Базира, скрылся.
–Куда отправят Ронове?  – Базиру было необходимо знать. Он не верил в Ронове, и уж тем более в его честность.
–На встречу к нашему гостю, – вздохнул Арман. – Елену я, наверное, прибью. Лезет и лезет, возомнила невесть что, надо же…высылают! Наказывают! Тьфу!
–Какому гостю? – не понял Базир. Он совсем потерялся в этом хитросплетении, которое по недоразумению стало его жизнью.
–Рене желает переговоров, – сжалился Арман, и, зевая, пошёл прочь. Не оглядываясь, спросил: – кофе хочешь? Пошли со мной, я распоряжусь!
            Базир не хотел кофе, но, разумеется, пошёл следом.
19.
            Арман был магом. Ему приготовление кофе стоило всего лишь пары пассов, но он развёл совершенно дикий ритуал и исполнил всё как обычный человек: сам выбрал кофейные чёрные зёрна, сам поджарил их на маленькой сковороде, зачем-то сыпанул солью, потом сам перемолол и получившийся ароматный порошок поставил на котелок.
            За всё это время Арман не произнёс и звука, Базир тоже. Но у Базира было ощущение, что Арман просто оттягивает минуту разговора, и это ощущение крепло всё больше, потому что Арман с каждой минутой становился мрачнее.
            Наконец он поставил перед Базиром белую фарфоровую чашечку самого крошечного размера и предложил:
–Пей.
            Базир покорно взял чашечку двумя руками, сделал крошечный глоток. Рот обожгло от непривычного вкуса и горького послевкусия… Базир успел даже порадоваться тому, что чашечка всё-таки крошечная. Арман сел напротив, насупился.
–Значит, Рене желает переговоров? – напомнил Базир. ему хотелось какого-то действия, разговора, спора, может быть – да хоть чего-нибудь!
–В данный момент меня занимает не он…– медленно отозвался Арман. – Я потерял контакт с Вильгельмом.
–Что? – Базир поморщился от горечи, но Арман, обожавший кофе, принял это за отношение к фразе, и поторопился объяснить:
–Всю магическую силу можно представить в виде множества линий. Они как бы…они невесомые, и даже невидимы, но они есть в воздухе. Понимаешь? И эти линии можно подчинять друг другу, их можно связывать…
            Базир честно пытался представить, но не смог. В итоге Арман, видя, что его слова не встречают никакой ассоциации, поспешил подобрать более понятный образ. Казалось, ему очень важно объяснить так, чтобы Базир понял.
–Представь себе пряжу. Мотки разного цвета, разной толщины и плотности. Представил? А теперь представь, что все эти мотки распустили где-нибудь на полу в случайном порядке и красная пряжа пересекает, скажем, синюю, чёрную, белую и так далее, далее. А красную, в свою очередь…
–Я понял, – Базир решил всё-таки не выглядеть совсем уж ни на что не годным идиотом.
–Хорошо, – кивнул Арман. – Так вот… кусочки этих нитей можно связывать, скрещивать, направлять на обнаружение друг друга. Мы с Вильгельмом использовали это для общения. Теперь я  его не чувствую.
            Арман глянул на Базира так, словно он должен был вывод какой-то сделать из этой фразы.
–Это плохо…наверное? – неуверенно предположил Базир и спрятал свою неуверенность в чашечке с горьким напитком.
–Это означает смерть, – отозвался Арман спокойно. – Вильгельм мёртв. Его линия ещё не истаяла, но потухла.
            Базир поперхнулся и во все глаза уставился на мага, надеясь, что тот шутит. Но Арман не улыбнулся, и грустно качал головою:
–Как невовремя…
–Вильгельм мёртв? – Базир спросил это почему-то шёпотом. Голос оставил его.
–Похоже что так. Линия всегда светит, пока живёт маг. Его линия потухла. Я чувствую.
            Базир попытался с собою совладать. Он был уверен, что такого наглеца как Вильгельм ничего не может сломить или убить. И тут оказалось, что это ни разу не так. а хуже всего был будничный тон, каким Арман об этом сообщал.
–То есть, Вильгельм мёртв? – уточнил Базир, пытаясь понять, что чувствует сам. Смущение? Тревогу? Болезненную усталость? Досаду?..
–Убит, – поправил Арман и кивнул, – но да. Суть верна – он мёртв.
–И…– Базир собрался с духом, вопросы вертелись на его языке, он не мог выбрать одного, самого достойного, – и что будет?
–Ничего. Командование и вся задача переходят под полную мою ответственность, – Арман сохранил такое ледяное спокойствие, что у Базира невольно проснулось подозрение, которое маг, впрочем, учуял:
–Я не убивал его. Наши силы примерно были равны, и в случае дуэли я не берусь делать ставки на свою победу.
–Но это имело бы смысл, – Базир настороженно не сводил взгляда с Армана, тот вздохнул:
–А зачем? Войну не остановить. Люди и маги уже под моим контролем. Финансы? Власть? Не смеши. Я за этим никогда не гнался.
–Тогда кто? – напрямик спросил Базир. он был готов ко всему. Вернее, пока не прозвучал ответ, он думал, что готов ко всему.
–Я думаю, это Абрахам, – ответил Арман и лицо его опасно исказилось от бешенства, но длилось это лишь мгновение.
            Базир, не помня себя, вскочил. Да, они были врагами с Вильгельмом, но Абрахама так записывать в убийцы? Так сразу? Без суда и допуска иных обстоятельств?!
–Сядь, – теперь поморщился уже Арман, – сядь и выслушай. Ты всего не знаешь, мой друг. У Абрахама была причина посерьёзнее, чем вражда.
            Базир остался стоять. Одна часть его желала сесть и выслушать Армана, к которому Базир, прямо говоря, был тепло расположен. Другая – желала встать и уйти как можно дальше, и не слушать уже никого.
–Сядь, – повторил Арман и даже рукою на стул указал. – Я скажу тебе то, чего не должен говорить. Но Вильгельма больше нет, и прежде, чем мы начнём о нём скорбеть, я, как единственный, кто знает правду, хочу передать тебе своё знание. И тогда ты решишь сам.
–Решу что и о чём? – Базир сел. Теперь кофе он даже не касался. Не нужно это было.
–Послушай, – устало промолвил Арман и помедлил, прежде, чем решиться. – Ты думаешь, что Абрахам убил Вильгельма только в моих фантазиях? А я почти уверен, что это на самом деле так и было! дело не во вражде, вернее, не в ней одной. Вражда да вражда – чего с неё взять? Абрахаму надо кого-то ненавидеть, кого-то, кроме себя. Вильгельм же всегда искал выгоды: фанатичный идеолог и делец не должны сойтись на дружбу, только на вражду. И всё же, здесь у Абрахама сдали нервы.
            Арман помолчал, глядя в лицо Базиру так, словно бы примеривался, как бы сказать, затем понял, что сказать надо прямо и как есть, и продолжил:
–Дело в Стефании.
–Что? – Базир задохнулся на мгновение, потом желудок отпустило, невидимая железная рука разжала легкие, и пришло понимание, за которое Базир схватился: – Думаешь, Абрахам считает, что Вильгельм виновен в её гибели?
            Арман нервно улыбнулся:
–Хорошие люди редко живут свой век, не попадаясь в ловушку и сети лжецов… ты хороший человек, Базир, и  я испытываю стыд, потому что сейчас должен сказать тебе правду. А правда в том, что Стефания, та, которую ты знал, давно мертва.
            Базир не понял. Слова были странными. Он знал, что она мертва. Не так давно, конечно, но у Армана может быть просто искажённое восприятие!
–Ты не понял, – мягко продолжал Арман, без труда читая все мысли с лица Базира, – она совсем давно умерла. И та, которую ты видел недавно, ею не была.
            Базир решил, что спятил. Потом понял: спятил Арман.
–Ну всё, – Базир поднялся из-за стола, – спасибо за кофе, но думаю…
–Ты не видел её лица, и Вильгельм не позволил тебе подойти к ней близко, – Арман тоже поднялся из-за стола. – Вспомни! Ты не видел её лица. Ты не говорил с нею. И она умерла до того, как ты успел бы это сделать!
            Базир без сил (куда только делись?) рухнул на стул:
–О чём ты говоришь?
–Всё так, – Арман тоже опустился на место. – Всё так… дело в том, что Стефания была мертва. Она собиралась к нам, но была убита. Вильгельм, примчавший за нею, встретил только её хладный труп. Между тем, был брошен клич. Между тем, пошли слухи, что и она с нами. Нам было нужно живое знамя, а знамя лежало бездыханное перед Вильгельмом!
            Базир молчал. Арман рассказывал о найденной актрисе, о том, как Вильгельм провернул всё это, как решил не допускать до «Стефании» Базира, чтобы тот ненароком не понял правды…
            Слушал и не слышал. Он не мог понять, о чём ему говорит Арман. А самое главное – для чего? Всё было в порядке. Базир потерял подругу. И это было тем, с чем он уже смирился, но нет… проклятый разговор, горький кофе и тихий голос Армана, который срывал покровы и обнажал такую подлость, о которой Базир, считавший себя в общем-то в подлости искушённым, и  не догадывался!
–Этого не может быть…– Базир сжал зубы. Зубы отозвались странным ноющим чувством, но сейчас ему было всё равно. Слова лгали. Так просто не бывает! Нельзя выдать никого за того, кто мёртв. Арман шутит. Арман бредит. Арман лжёт!
–Увы! – Арман вздохнул, – это было тайной. И это было необходимой жертвой. Я, конечно, подозревал, что Вильгельм хочет избавиться от той актрисы, но не подозревал, что хочет сделать это прямо на свадьбе. И сделать…так.
–Этого не может быть! – Базир вскинул голову, в его прозрачных глазах блестели злые слёзы. То, что говорил Арман, было диким, неправильным, мерзким и подлым! Как такое могло быть? Как могло это служить идее добродетели и всеобщего спасения?
–Да ну? – тихо усмехнулся Арман. – Тогда почему это так?
            Базир судорожно искал хоть одну зацепку, но выходило, что всё, до чего он касался мыслями, не было стойким. Лица Стефании или не-Стефании он не видел. Не говорил. Только в гробу он увидел её труп и поразился тогда, как она не похожа на себя…
–Ронове!  С облегчением выдохнул Базир. – Ронове вам бы не удалось провести, он её хорошо знал и не позво…
            Базир осёкся. Он понял. Вспомнил, что Ронове никогда не был героем, вспомнил, что Ронове был пьян и мрачно-циничен так, как прежде не был. И та девочка, застуканная с ним в постели буквально в день гибели Стефании – всё сложилось в одну картинку.
–Нет! – чужим голосом промолвил Базир, и его снова взметнуло из-за стола. – Нет же?!
            Неужели Ронове знал? Знал и молчал? Играл роль, подчинялся диктовке Вильгельма ради…
            Славы? Покоя? Власти?
–Выживания, – объяснил Арман, глядя на Базира с сочувствием. – Есть люди, которые меняют идеи ради выживания. Есть те, кто следует намеченному пути твёрдо. И есть те, кто вообще не имеет идеи, и оказывается везде, где только может, выбирая кормушку пожирнее. Ронове из последних. Ему нечего было делать в Церкви – Рене его бы прибил рано или поздно, а здесь он был героем.
            Базир обхватил голову руками. Голову разрывало от странной пульсирующей боли. Наверное, так разочарование души дало о себе знать, превратилось в боль физическую, чтобы душа самого Базира не разорвалась.
–Я не могу сказать, что не знал этого, – продолжал Арман, решив быть честным до конца, хотя бы по одному пункту. – Я не могу сказать, что не мог этого остановить, нет, не могу. Я воин. А в войне все средства хороши. Даже подлые. Особенно подлые – я тебе скажу прямо, и срабатывают обычно лучше других.
            Базир отнял руки от головы. Ещё несколько минут назад его жизнь была устроена и понятна. А теперь…
            Нет, Стефании нет, она мертва. Но он скорбел не о той. Та  мертва ещё до встречи с ним. Образ же настоящей Стефании безжалостно использован и извращён!
–Мёртвым всё равно не светит солнца, – заметил Арман. – Она мертва, но она шла к Вильгельму, а это значит, что она хотела служить нашим идеям. Пусть бы и в посмертии, но это ей…
            Базир не помнил себя. Одним рывком он оказался подле Армана и схватил его за грудки. Маг не сопротивлялся. Базир же, не встретив сопротивления, но взглянувший в глаза Армана, где плескалось сочувствие и ещё что-то неуловимо-тихое, ослабел, и выпустил негодяя.
–Ублюдки! – бесцветным голосом промолвил Базир. – Ненавижу вас!
–Твоё право, – согласился Арман.
–Я пойду к людям и скажу, как вы им лгали! – это было блефом, но Базиру хотелось сказать хоть что-то, чтобы лишить Армана спокойствия.
–Не пойдёшь, – возразил маг, не испугавшись. – Ты не такой человек! Ты не сможешь отнять надежду и веру. А Стефания, в своём образе или в чужом – она им её принесла. Они готовы помнить своё живое знамя. Неужели у тебя хватит духу это отнять?
            Базир опомнился. Слова Армана имели вес и, что хуже, смысл.
–Почему ты сказал… почему Вильгельм? – мысли ещё сбивались. Но Базир уже пытался размышлять.
–Абрахам её убил, – рубанул Арман. – В этом можешь верить. Он потому и явился на её похороны! Я бы тоже пришёл, если бы труп внезапно хоронили бы…
            Базир затряс головою.
–Я рассказал тебе это, потому что ты хороший человек. А  хорошие люди должны знать, за что они умирают и за что бьются. Ты думал, что продолжаешь дело Стефании, и, пока Вильгельм был жив, так и было. Но его нет. Есть то. К чему она стремилась, но до чего не успела дойти.
–Из-за Абрахама! – Базир бешено расхохотался. Ему совсем не было смешно. – Абрахам убил Стефанию. Абрахам убил Вильгельма. Абрахам, наверное, убил и Авеля, оттолкнув Каина?
–Зря смеёшься, – Арман не смутился. – Мы маги. Мы знали. Абрахам фанатик. И для него Стефания была едва ли не личным проектом. Он мог называть её дурой и Болезной сколько угодно – это фактов не меняет. Не ты, мой друг. Она! Она как маг. Как попытка исправить его прошлое.
–Он бы её не убил! – возразил Базир, но это возражение было для него самого. Сердце отказывалось верить, но разум понимал: это могло быть. Просто из-за того, что Абрахам был из тех, кто пожертвует кем угодно, если будет считать это правильным.
            А он не сомневался в том,  что Стефания совершает ошибку. И отдать её врагу… да, убить её было бы по-Абрахамовски!
            Но Вильгельм?..
–Ты не знаешь, как действует мозг фанатика, – видимо, в лице Базира было что-то такое, что помогло Арману понять чувства, блуждавшие в этом несчастном. – Фанатик не признаёт себя виноватым. В его мире вина лежит на людях, врагах, злодеях, солнечном свете и матери-природе. На ком угодно, кроме него! Стефания превратилась для Абрахама во что-то родное. И для него её убийство стало тем, в чём можно обвинить Вильгельма. Ведь это он вынудил её убить. Ведь это он сбил её  с пути. Ведь это всё он!..
–Ничего не понимаю…– пожаловался Базир. Сейчас он чувствовал себя жалким и ничтожным.
–Это всегда так. Ты здоров рассудком. А фанатик нет, – Арман пожал плечами, – куда его понять? Но я знаю Абрахама. Я знаю и породу, из которой он идёт. Ещё я знаю о лже-Стефании, и о том, что не ощущаю Вильгельма и его линии силы. Это всё позволяет сделать выводы.
            Базир промолчал. Услышанное не укладывалось в его голове. Всё по отдельности он мог бы ещё, пожалуй, принять, но вот таким жестоким потоком событий? Это было слишком, видят то и крест, и пламя!
–Теперь я разрешаю тебе выбирать, – Арман не отпускал Базира, ждал его решения, а может быть, хотел посмотреть: справится ли он? – Оставаться с нами, лжецами на благо, или идти прочь. Если получится, конечно, уйти.
            Базир не отзывался.  Армана это пока устраивало:
–Но пока ты не решил, позволь сказать… люди и маги, что идут с нами против Цитадели, чтят Стефанию. Настоящую или нет – им неважно этого знать. Это знание для тебя. И для твоего решения. Я мог бы молчать тоже, но не люблю недомолвок, особенно, если вижу, что человек, которого втянули в историю, хороший. Ты не трус, не робкого десятка, имеешь идеи и принципы, проявляешь отвагу… это всё хорошие и нужные качества. И я ценю это. Да, мы поступили подло.  Но Ронове поступил куда подле, к примеру. Он не руководствовался ничем, кроме страха за свою жизнь. И это уже унизительно. Не находишь?
–Хватит! – Базир поднял голову. На него находило светлое отчаяние. Такое, какое бывает в минуту горечи, которая затапливает всё твоё существо, но не утаскивает во мрак, потому что ты ещё не закончил.
            Базир знал, что его путь ещё не пройден. Ему не укрыться от войны, и не укрыться от своей совести. И  Арман рассчитал очень правильно, выдав неудобную, колкую правду. Дело в том, что Арман лучше разбирался в честных людях, а Вильгельм был властелином подлых и слабых душ. Именно по этой причине Вильгельм легко нашёл подход к Ронове, и именно по этой причине Арман легко открыл его к Базиру.
            Базир – совесть. Базир – неполученное прощение. Он расстался со Стефанией дурным образом, и неважно уже, кто в этом виноват, а кто нет. Но суть Базиру теперь открыта – Стефания умерла. Убита. И ты, Базир, не успел увидеть её настоящей, а значит я, открывая тебе правду, обнажая истину, которая мне неудобна, даю тебе выбор: иди прочь, не прощая нам обман или ищи искупления.
            Арман понимал, что есть вероятность того, что у Базира сдадут нервы, и он рванётся прочь, забыв и войну, и Цитадель, и не сумев простить предательского отношения к памяти Стефании. Но на войне все средства хороши. Особенно подлые. Они оправдывают цель.
            А цель самая благая! Ничего, перетерпят святоши, ничего не случится.
–Хватит, – повторил Базир уже спокойнее, – хватит твоих слов!
–Как скажешь, – Арман в почтении склонил голову. – Любое твоё решение будет принято. Но решать надо сейчас.
–Я убью Ронове, – промолвил Базир. – Я не терпел его измены памяти Стефании, но теперь…
–Имеешь право, – Ронове Армана не интересовал. Страдалец-образ отжил своё, а неугодные образы надо убирать, пока они не начали рассыпаться. К тому же, Ронове много знал. Но при этом не проявил себя ни храбрецом, ни просто достойным доверия человеком.
–И ты меня не остановишь! – Базир с угрозой ткнул Арману в грудь пальцем. – Ни ты, ни кто-либо ещё!
–Разумеется!
–А Абрахам… – Базир понимал, что сладить с магом не удастся. Во всяком случае, одному Базиру точно, но как же хотелось что-то сказать и на его счёт!
–Абрахама осудим и покараем, – пришёл Арман на помощь.
            Базир кивнул. Удовлетворение было слабым, но хоть какое-то! Базир опустился на стул, впился невидящим взглядом в ополовиненную кофейную чашечку. Кофе уже остыл.
–Ещё? – предложил Арман, по-своему истолковав взгляд Базира. – Кофе вышел на славу. Это редкий сорт, его выращивают на далёких югах, и сушат на банановых листьях! Ты видел банановые листья?
            Базир не видел. И юга он себе не представлял. И вообще слова Армана казались ему бредом. Но они позволяли ему не отзываться, служили неким шумовым экраном, который разрешал мыслям Базира сосредоточиться на главном.
            Хуже всего было то, что от Вильгельма Базир был готов принять какую-нибудь такую подлость. На то он и делец, чтобы творить невообразимое. Но чтобы Ронове, который не был храбрецом, так опозорил всё своё имя? И ради чего?!
            Ничего нет в этом человеке! Никакой надежды! Ничего стоящего!
–Базир, если ты не желаешь кофе, то тогда, может быть, ты желаешь перейти к делу? – Арман стал воплощением мягкости и дружелюбия. Но это даже не настораживало.
–К делу? – больше всего на свете Базир хотел лечь куда-нибудь в тёмный угол, и ни к какому делу не переходить. Усталость наваливалась свинцом на его тело, наполняла все мысли тяжестью.
–Тебе нужно выбрать не более десяти доверенных лиц для формирования небольших отрядов, – напомнил Арман буднично и легко, словно не было у них этого тяжёлого и мерзкого разговора.
            Точно! Как будто жизнь назад отзвучало совещание, но дела ещё висели над головою, ждали его вмешательства. Конечно, куда теперь Базиру было бы сосредоточиться на них? Но он знал, что должен. Во-первых, это его долг, раз он остался. Во-вторых, любое дело лучше глухого безумного размышления о том, куда его привела жизнь и куда они все свернули, когда так радостно и так лихо начинали, уверенные в ещё не павшей Церкви Животворящего Креста?..
            Ведь года не прошло, а у Базира ничего не осталось. Ни службы, ни перспективы, ни веры, ни дружбы, ни креста, ни опоры. Он совершенно один в целом мире, и должен теперь идти воевать. Воевать, в надежде, что конец войны принесёт ему покой!
            Впрочем, конечно, принесёт. Либо Базир обретёт победу, либо умрёт и упокоит свой истерзанный дух.
–Да…иду, – Базир заставил себя подняться из-за стола. Тело будто бы отказывалось ему служить. – Спасибо за кофе.
–Понравился? – обрадовался Арман, и радость его была совершенно детской.
–Мерзость, – признался Базир. – Но спасибо.
            Арман помрачнел и ничего не сказал. Базир вышел из его покоев в холодный и неожиданно оживлённый коридор. Он шёл как в дурмане, натыкался на людей и магов, вампиров и оборотней, которые, между прочим, даже давали ему дорогу, точно зная, кто Базир есть.
            Вернее, кем его сделали Вильгельм и Арман.
            Вильгельм, которого нет, и Арман, который разрушил его устоявшийся образ мира.
–Что тут…– начал, было, Базир, сообразив краем угасающего сознания, что как-то уж слишком здесь оживлённо в этих коридорах. Рановато для отрядов, нет?
–Здесь церковники, – шёпотом, неуловимым, раздавшимся откуда-то слева…или справа (Базир почему-то не мог сосредоточиться), объяснили ему.
            Церковники? Что значит «церковники»? Базир не успел возмутиться, как сам же и понял: Арман же говорил, что Рене желает переговоров. И встречать их выпала честь Ронове.
            Предателю Ронове. Трусу Ронове. Ронове, которого Базир очень удобно обвинил во всём.
            Церковники были. Всего около десяти, и во главе, конечно, знакомая фигура. Рене, чтоб его! Рене, преодолевший всё! Рене, которого ни взяло ничего и не остановило на пути к цели.
–Приветствуем наших гостей… – Ронове стоял в зале перед церковниками и выглядел даже торжественно-оживлённым. Да и чему тут было удивляться? Вильгельм, а вслед за ним и Арман не поручали Ронове ничего важного. Амбиции же требовали выхода, и Ронове, схватившись, наконец, хоть за какую-то задачу, неожиданно расстарался и выглядел сейчас как настоящий щеголь. Даже мантия его была наглажена до упора, и блестела. – От лица нашего славного Ордена, бросившего вызов настоящему злу…
            Настоящее зло, по мнению Базира, было заключено сейчас больше в Ронове, чем в Цитадели. Базир, не соображая, что делает, протиснулся в залу, не сводя взгляда с Ронове. Счастливого  и   свободного.
            Может быть, ему даже на руку было то, что лже-Стефанию уничтожили. Так его избавили от неудобного напоминания о собственной ничтожности.
            Ненависть внезапно накрыла Базира с головою, он перестал и видеть, и слышать, и соображать. Тело, отдавая последние силы, позволило ему совершить удивительно большой рывок и оказаться безумно близко к сосредоточению зла, имя которому Базир избрал – Ронове.
            Это его любила Стефания. Это её Ронове не защитил ни разу и даже после смерти опорочил. В угоду своему страху.
            Дальше события могли развиваться по-разному. Базир мог в очередной раз разбить нос или лицо своему врагу, который ещё так недавно был ему другом, соратником, опорой. И тогда поднялась бы удивительная суматоха. И тогда точно бы зашептались о том, что старые друзья ни разу не друзья, вспомнили бы и недавний случай с Еленой С.
            Базир мог огрести и сам, если бы Ронове сообразил, если бы увидел ненависть Базира. Но не произошло и этого, да и хорошо, если честно – драка между друзьями – это отвратительно для зарождающегося боевого духа. Уж тем более, если один из этих друзей уже замаран…пусть немного, но всё-таки нет абсолютного доверия.
            Что поделать? Даже знамёна ветшают.
            Но не произошло этого. Не было дано всем любопытным зрелища. Кому-то разочарование, а Арману натуральное облегчение: этого ему как раз и не хватало для полной катастрофы, ведь гибель Вильгельма он отнёс к катастрофе. Да, не показал этого Базиру (а нечего людям знать, что и маги бывают слабыми), но всё же! Это катастрофа. И новый скандал Арману был не нужен.
            Но, хвала всему свету, такой человек как Рене – скользкий тип, ни разу не открывавший до конца никому своих замыслов, был здесь. И его присутствие стало неожиданным решением и погасило ярость Базира. Сообразил этот пройдоха и лжец, или просто учуял грозу? Может быть, зарабатывал очки доверия для всех отступников? Неясно.
            Никому неясно, кроме самого Рене, а он не имеет обыкновения рассказывать.
            Так или иначе, но Рене первый увидел прыжок Базира, и, руководствуясь каким-то внутренним мотивом, предпринял действие. Он просто встал на пути Базира и порывисто его обнял. Так и задержал. Так и осталась ярость Базира в объятиях Рене – ненавистного и проклятого Рене, ставшего для них всех истоком их долгого и страшного пути.
–Брат мой! – провозгласил Рене так душевно, со слезою в голосе, что ни у кого не должно было остаться сомнений: Рене и Базир и правда братья. Кто же знает, что сам Рене не так давно, и месяца не прошло, как распоряжался об охоте на Базира, Стефанию и Абрахама?
            Абрахам не расскажет. Стефания мертва. А Базир обезоружен объятиями.
–Пусти! – Базир пришёл в себя и высвободился, не примериваясь, из объятий Рене.
            Рене не обиделся.
–Брат мой, как раде тебя я видеть вновь! Пусть наши пути разошлись, но я всегда…
            Базир, ощущая на себе заинтересованные взгляды, отошёл к стене, позволяя Ронове, наконец поприветствовать должным образом пожелавших вступить в переговоры церковников.
20.
            Сначала Абрахам думал, что эта боль и открывает порог бесконечности, за которым нет ничего, крое абсолютной пустоты. Он разбирался в видах боли. Она знал её всю, и неважно, физическая она была или душевная –  Абрахам изведал множество ступеней от каждой, и мог отличать боль по вкусу.
            В какой-то момент своей почти устоявшейся юности Абрахам предположил, что боль – есть учение, и что именно от боли человек и маг становится совершеннее, ему очень просто было увериться в этом, а может быть такая уверенность просто смягчала ему его жизнь и давала ощущение избранности? То самое ощущение, которого Абрахаму так всегда не хватало. Ему не удалось стать прилежным учеником, не удалось стать любимцем в Цитадели среди наставников и соучеников, и он избрал свой путь, желая выделиться и обрести идею, понятную лишь ему самому, чтобы никто его в этой идее уже не превзошёл.
            Что ж, почти сбылось. Абрахам примкнул в ряды фанатиков, и всё-таки не сумел сжиться ни с одними хозяевами. Чего уж говорить, если он и с сам с собою сжиться не очень-то сумел? Он искал смерти – в Церкви Животворящего Креста (мир памяти о ней), это некоторые понимали, но не препятствовали, поэтому Абрахам и не вылезал с самых опасных заданий, будь то столкновение даже далёкое от стен Церкви, хоть в Герзау, хоть в Шегешваре, хоть в Ноттингеме…
            Но проклятая смерть не наступала. Приходила боль. Боль от шрамов, боль в пальцах от слишком резко брошенных заклинаний, головная боль от костров, на которых горели отступники от бога, света и креста. Была и внутренняя боль, которая плодилась при каждой демонстрации презрения от соратников, при всяком пренебрежении и при откровенном страхе, а что хуже – в одиночестве.
            Одиночество не побеждало боль. Наоборот, боль его усиливала. В минуты боли, когда воспалялись старые раны, Абрахаму иногда хотелось найти поддержку, кусочек тепла. Правда, он скорее бы умер, чем признал это хотя бы отражению, но это было истиной. Но тепла не было. Да Абрахам и понимал, что не заслуживает его: слишком мало сделано для очистки земли и мира людей от богопротивных тварей, слишком мало он уничтожил врагов креста!
            Какой ему отдых? Какое ему тепло? Какой ему покой! Только боль. Раз за разом.
            И Абрахам заменил весь свой мир на связь с болью. Было то, что облегчало боль: служба идее. Было то, что вызывало боль: невозможность покарать того, кто заслуживал кары. И между первым и вторым пунктом боль физическая.
            Абрахама не брала смерть, но много раз была с ним рядом. Но, похоже, ей было противно забирать его. А может и просто больно?
            Абрахам не знал.
            Когда пламя охватило его тело, Абрахаму показалось, что он обрёл неизведанный прежде покой. Да, его жгло, наступала пора боли, но за нею…за нею не было ничего, кроме успокаивающей темноты и забвения.
            Забвение! Абрахам грезил о нём.
            Но вот боль ослабла. И пламя, которое обвило его тело, и призвано было унести Абрахама точно также в Седой Край, как уносило прежде всех преступников перед крестом, стихло. Его гул остался где-то позади, а Абрахам почувствовал лёгкую прохладу.
            Но он не умирал прежде, а лишь был близок к смерти, и потому не сразу сообразил, что так быть не должно. И только в тот момент, когда перед его лицом, что должно было уже лопнуть от жара, обнажая мерзкую кровавую массу, склонилось другое лицо, Абрахам понял, что сила издевается над ним.
            Он пока не знал что это за сила. Сила добра или зла, креста или Цитадели, а может быть, как и всё в этом мире непонятное, нечто среднее? Абрахам не знал.
            Он увидел над собою лицо – нежное, светлое, чистое…
            Абрахам сообразил, что видит перед собою ангела, а это означало лишь одно: смерть всё-таки сдалась под его напором и приняла его в свои объятия! Да, и покой всё-таки ожидает Абрахама.
–Ловко ты…– промолвил ангел, или кто-то очень не боящийся пламени. Голос у существа оказался нежным и мелодичным, но различить принадлежит этот голос мужчине или женщине оказалось невозможно. Слишком много в этом голосе было чего-то бесплотного, и даже бесцветного.
            «Это горячный бред» – понял с облегчением Абрахам и, кажется, даже попытался улыбнуться.
            Ангел хмыкнул и протянул ладонь…
            Абрахам растерялся. Он не представлял себе загробной жизни. Он знал, что в Священных текстах было сказано о посмертном царстве как о царстве, начинающемся с золотых врат, у которых сидит Страж, что спрашивает ваше имя и смотрит весь ваш жизненный путь, чтобы решить, достойна ли душа идти к небесам и свету, или гнить ей во мраке забвения?
            Здесь было что-то другое. В этих Священных текстах ни разу не было сказано о том, что ангел будет усмехаться вам в лицо или протягивать вам руку.
            Что делать? Проверка? Уловка? Вежливость?!
            Ангел устал ждать решения от Абрахама и сам взял его за руку. Прикосновение его пальцем к плоти, что должна была быть обожжённой, но, как видел теперь Абрахам, осталась абсолютно целой, и даже не пострадала одежда, было невесомым. Но сопротивляться этому касанию было определённо невозможно – пальцы оказались много сильнее и ангел легко поднял Абрахама на ноги.
            Абрахам оглядел себя. Его плоть и одежда действительно не пострадали. Он был облачён в те же дорожные одежды, и даже пыль сохранилась нетронутой на ткани. Интересно, так и бывает в посмертии?
            Его же спутник или спутница – при рассмотрении выяснить оказалось невозможно. Черты лица нежные, тонкие, светлые. Волосы уложены на манер венца, украшены какими-то колосьями, а фигура полностью скрыта за молочного цвета одеянием в пол.
            Вернее, не в пол…
            Оглядев себя, и оглядев невиданное существо, Абрахам, наконец, догадался оглядеться по сторонам. Он увидел не врата, и не небеса, и даже не пламя, и не поле, где пытался отыскать и призвать свою смерть, а всего лишь…ничего.
            Молочно-белое, светящееся ничего. Ноги во что-то упирались твёрдо. Но не было ни начала, ни конца, ни окон, ни потолка…ничего. И полностью свет.
–Я попал в рай? – удивился Абрахам.
            Ангел весело рассмеялся:
–Рай…ад… люди очень любят усложнять всё это. Ты знаешь что-нибудь о Луции Домиции Агенобаре?
            Абрахам честно попытался вспомнить, но имя было слишком заковыристое, и намекало ему об античности, причём о римской, в которой Абрахам, откровенно говоря, не был силён.
–Боюсь, что нет, – признался Абрахам, чувствуя себя крайне неловко. Если бы он только знал, что в посмертии задают такие вопросы, он бы, конечно, почитал бы чего-нибудь заранее, но…кто же знал?!
–А мне говорили, что он был известен, – обиженно заметил ангел. – Хотя, он имел много имён. Может быть, ты знаешь его под другим именем? Нерон Клавдий Цезарь Август Германик?
–Это всё его имя? – Абрахам поперхнулся от удивления. – Какое длинное! Или он не мог определиться?
            Ангел, однако, ждал ответа.
–Нет, – признал Абрахам, – я не могу сказать, кто это был. Или есть. Я не знаю.
            Абрахам давно, надо признать, не чувствовал себя таким невежей. Среди соратников по кресту, а потом и среди путешествия со Стефанией и Базиром именно Абрахам прекрасно знал и мог рассказать очень многие сведения о магии, о кресте, об истории, и краях, что они проходили. И пусть он делал это нечасто, но его знания всё равно ощутимо превосходили знания окружающих его. Ангел же почему-то очень обидно ковырнул по забытому чувству неполноценности и невежества. Стало неприятно. Но Абрахам сделал всё, чтобы это скрыть. Ангел был слугою света – очевидно же! Как и Абрахам.
–А мне говорили! – ангел вздохнул с откровенным разочарованием. – Но да ладно, спрос уж явно не с тебя будет. Суть же в том, что он попал после смерти в светлый мир, однако никак не желал униматься. Его душа была уверена в том, что его отправили в мир грешников.
–В ад? – уточнил Абрахам и пожалел об этом. Взгляд у Ангела стал насмешливым:
–Люди! Ад, рай…как вы всё усложнили. Нет ни то, ни другого. Есть просто посмертие. Но одни верят, что их наказывают, и чувствуют себя наказанными. Другие веруют в покой, и в свою праведность. Вот и отдыхают в вечности.
            Это не укладывалось не просто в Священные тексты, это не укладывалось даже в мировоззрение Абрахама. Он привык: кара господня. Живи добродетелью и попадёшь в покой. Какого же…
–Лукавый! – шевельнулась догадка.
            Но ангел и вовсе расхохотался.
–Его тоже нет. И ничего нет. Есть только бог. И он является в разном обличьи. Мы здесь почитываем ваши Писания. Встречаем много забавного, кстати. Например, о войне тьмы и света, о том, что против бога восстало его же творение!
            Голос ангела снова ушёл в хохот.
–Неужели люди верят, что всемогущая сила не может уничтожить зло? Не может его победить?
–Зло должен побеждать в себе каждый человек, чтобы прийти к свету! – эту истину Абрахам знал наверняка. Именно этими словами он оправдывал очень многие собственные действия. Этому и учил.
–Зачем? – спросил ангел с искренним любопытством. – Если оно удобнее человеку, это не означает, что человек выходит из-под власти бога, поскольку бог это не свет. Это сила, которая рождает и то, и другое. Он и есть то, что вы называете дьяволом. Он и есть то, что вы называете адом. И одновременно – раем. И также одновременно спасителем. Он – это всё.
            Если бы Абрахам был бы на земле, в людском мире, он бы, наверное, потерял сознание. Ему – фанатику, услышать такое было уже чересчур. Все слова ангела выворачивали, будь они правдой, всю его жизнь до нуля. Они низводили её, и самого Абрахама превращали в посмешище.
            Но Абрахам не был в людском мире. Он был нигде. И одновременно он был всюду. Однако это привилегированное для смертного положение означало то, что упасть в спасительный обморок он не сможет.
            А жаль. Было бы очень удобно потерять сознание, затем прийти в себя, и решить, что всё просто привиделось.
–Непонятно, да? – посочувствовал ангел. Или не посочувствовал. В лице его было не только сочувственное смирение, но и что-то ехидное. А может быть Абрахам просто начал проникаться идеей двойственности одной силы и начал сходить с ума.
–Я не знаю, – честно ответил Абрахам. Он прислушался к себе. В этом его состоянии, которое одновременно было никаким и абсолютным, он чувствовал умиротворение. А ещё…он понимал. Понимал, что ему не солгали.
            И даже почувствовал в этом логику. Всё мироустройство стало Абрахаму вдруг понятным. И магия, и Цитадель, и люди, и церковь, и предательства, и верность, и клятвы, и даже Писания, в которых, как сейчас очень ярко чувствовал Абрахам, не было и слова правды – всё вдруг стало логичным.
            Он даже порадовался тому, что умер, потому жить с таким знанием и ощущением точно было не под силу. Абрахам осознал сейчас, как никогда прежде не осознавал, что глупость и невежество – дары высших сил.
            К сожалению, его никто не спросил насчёт его желания. Ангел глянул на Абрахама с усмешкой, и попытался объяснить:
–Вы сами себе выдумали неприятности. Развязали войны… а могли бы и знать, что сын бога сам имел магию, и нёс её. 
–Значит, церковники не правы? – Абрахам хотел возмутиться, хотел накричать на ангела, объяснить, что тот не прав, и ничего смыслить не может, но в нём проявилась неожиданная сдержанность.
–Никто не прав. И все правы, – ангел пожал плечами. – Мы не лезем. Вы не лезьте к нам. Всё просто. Это абсолют, это истина и суть мироздания. Вы сами решите, кто прав, а кто виноват. Вы сами решите, а потом расскажете нам.
            Абрахам мотнул головой – слова ангела ему категорически не нравились.
–Значит, я умер и теперь…– Абрахам попытался отойти от земного. Ему казалось, что у него должно быть новое положение и новая ответственность. И никакого назначения, кроме высшего, не должно тревожить Абрахама.
–Кто тебе сказал, что ты умер? – поинтересовался ангел.
            Пришла пора Абрахама изумляться и хохотать:
–Я сгорел!
–Ну и что? – ангел вскинул брови. – Это плоть. А плоть легко восстанавливается. Мы подумали…
–Мы?! – Абрахам перестал ощущать в себе смирение. Сдержанность магическим образом покинула его.
–Мы, – ангел же напротив стал спокойнее, и даже насмешливость свою отставил. – Какая тебе разница, смертный? Ты всё ещё смертный. Ты можешь сгореть хоть тысячу раз, хоть две тысячи раз – мы тебя пока не желаем видеть. Но зато даём тебе…
–Хватит! – громыхнул Абрахам, но его голос не набрал ощутимой силы, напротив, он утонул в глухоте. Абрахам хватанул ртом воздух, попытался найти звук, но слова не звучали.
–Брань оставь для земных, – посоветовал ангел. – Мы давно за тобой наблюдали, но не решали… недавно, лишь недавно за тебя попросили. Попросили поднять к нам, попросили дать тебе путь, ибо ты свой уже потерял.
            Попросили? Потерял путь?
            Допустим про путь – правда. Но «попросили»?
–Кто? – звук появился. Абрахам неожиданно охрип. Он не мог понять, кто и зачем мог за него попросить? За него никто и никогда не просил! Его презирали. Его ненавидели. Его боялись. Кто мог…
–Здравствуй, Абрахам, – ответ пришёл из-за спины. Абрахам круто повернулся, боясь взглянуть в лицо той, кого уже узнал по голосу.
            Он не хотел видеть этого лица, но в то же время он очень надеялся, что хотя бы похоронить её смогли по-человечески. И всё же…
–Стефания? – верить не хотелось. Но это её лицо, не изуродованное смертью, нетронутое гниением, не задетое обидой, кровью и бледностью. И облачённая в такую же молочно-белую одежду, также в пол, также скрывающую фигуру.
            Она улыбалась. Но не радостно, а с грустью, со светлой, но всё-таки с грустью.
            Абрахам не выдержал, отшатнулся. И тут же испугался, что задел первого ангела, который как раз должен стоять позади него, обернулся в испуге, но никого не увидел. ангела не было. Он обернулся опять…Стефания осталась.
–Боже…– не выдержал Абрахам. – Это ты?
–Я, – Стефания виновато улыбнулась. – Всё ещё я. Всё ещё на свету.
–Стефания! – Абрахам не знал, что сказать. Извиниться? Так она сама виновата. Она же его вынудила себя убить! Накричать? Так она уже искупила свою вину. Что с нею сделать? Что сделать с собою?! – Это ты попросила за меня?
–Я…– Стефания потупилась на мгновение, – всё так. Надеюсь, ты не будешь в ярости за это? Ярость тебе не поможет, а они…
            Она сделала неопределённый жест головою, видимо, пытаясь обозначить какое-то направление. Абрахам, однако, понял её.
–Ты предала меня! – злость на короткое мгновение полыхнула в нём, но тут же угасла, словно спичку затушило дуновение нервного ветерка. – Ты вынудила меня поступить так, как я поступить не хотел. Но я поклялся бороться с…
–Со всеми, – кивнула Стефания. – Я не снимаю своей вины. Но ты здесь не по этой причине. Как, впрочем, и я.
            Она вдруг невесело усмехнулась, но не успел Абрахам уточнить, что она имела в виду, как Стефания зачастила, словно спешила сказать всё, чтобы ничего не забыть:
–Но ты отрёкся от любого пути! Ты выбрал смерть, смерть! Это очень легко – умирать. Но жить? Ох, попробуй жить. Ты здесь, потому что я просила – да, это правда, ненавидь меня ещё сильнее, но я просила за тебя. Я думала, что они не услышат, но они услышали, и почему-то позволили… да, позволили!
            Стефания вдруг осеклась и уже тихо, с расстановкой, очень ясно закончила:
–Ты здесь потому что ты должен пройти путь. Любой путь. Ты имел идею служить Цитадели, что ж, ты разочаровался, имел право. Пришёл в Церковь, но отошёл от неё, потом убил меня… и попытался умереть сам. Абрахам, так нельзя. Ты не представляешь, какая это ловушка, на вечность ловушка! Пройди хотя бы один путь до конца. Хотя бы одну борьбу, Абрахам! Ради себя и своей души. Нельзя метаться так, как ты. Найди покой в людском мире и тогда сможешь уйти.
            Абрахам молчал. Время слов кончилось. Он, решивший однажды за неё, теперь сам попал в свою же ловушку – она отплатила ему тем же. В этом не надо было сомневаться, учитывая происходящее.
–Твоим именем пользовались после твоей смерти! – Абрахам сказал это, надеясь уязвить её больше, чем она уязвила его самого.
–Знаю, – вздохнула Стефания, – я видела её мельком. И Вильгельма.
–Мельком? Вильгельма? – Абрахам встрепенулся. – А что…
            Он не знал, имеет ли право он задавать такие вопросы, а учитывая всё, что ему сказал ангел, не знал, хочет ли вообще знать. Похоже, правда колется куда больнее, чем он предполагал.
–Что с ними? –  Абрахам решил закончить свой вопрос максимально безобидно.
–Они пошли дальше, – отозвалась Стефания неожиданно мрачно. Её взгляд прошёл куда-то сквозь Абрахама, но она вынырнула из задумчивости, спохватилась. – Услышь меня, и можешь мне поверить! Ты не пойдёшь в смерть, пока не дойдёшь до конца, до логического итога своего пути. Ты всегда говорил, что отдаёшь свою жизнь силам, только менял их имена…так вот, силы приняли твою жертву и не позволяют тебе решать о своей жизни. Ты жив, и будешь жить. Но не медли, послушай моего совета!
–Почему же? – Абрахаму вдруг стало весело. Всё происходящее напоминало собою жесточайший абсурд и самый сумасшедший розыгрыш. Впрочем, Абрахама никогда не разыгрывали. В детстве у него не было друзей, в юности компании, а потом грозная слава сберегла его от людского.
–Ты далёк от тела, – просто ответила Стефания. Её насмешливость Абрахама ничуть не трогала. –  Знаешь… ты можешь мне не верить, но чем дольше ты здесь, тем будет больнее возвращаться. А возвращаться придётся, потому не медли, Абрахам. Всем, что было во мне хорошего молю.
            Он её убил, а она…
            Нет. Не так. Она вынудила его себя убить, а он теперь слушал её мольбы? Бред. Милосердие? Совесть? Боль?
–Почему? – спросил Абрахам и вдруг сделал шажок к Стефании. Очень маленький, словно просто с ноги на ногу переступил, но её черты тотчас же стали словно бы расплываться. Абрахам понял, отошёл назад, черты Стефании мгновенно прояснились, стали чёткими.
            Стефания снова ничего не сказала на этот счёт, и сказала как ни в чём небывало:
–Бог считает тело  величайшим даром душе. Поэтому младенцы появляются в этом мире с криком – им больно. Поэтому и ты вернёшься с болью, но ты с болью знаком, значит, не испугаешься.
–Даром? А как же…– Абрахам хотел съехидничать, припомнить из Писания, что вообще-то завещано было заботиться прежде о душе, а только потом о теле и доме своём.
            Но почему-то промолчал. Какой смысл было говорить, если слова, смысл, суть и логика всё равно были не на его стороне? С таким же успехом человек, получив козьим копытом на пасеке, мог бы возмущаться, что он не так планировал получить увечья, что ждал он пчелиных укусов и прочее…
–Я могу вообразить здесь всё, – Стефания обвела рукою молочно-белое пространство. – Особенно люблю представлять рисовую кашу.
            Она что-то сделала, как-то повела пальцами, словно бы вытаскивая из молочного пространства какой-то комок, мгновение…и словно бы невидимая рука удержала услужливо между Стефанией и Абрахамом металлическую чашку, полную густой, тёплой рисовой каши.
–На молоке, – грустно сказала Стефания, – с кусочком сливочного масла и сахаром… ещё тёплая, не подгорелая.
            Абрахам покосился на тарелку. Он пока не очень понимал, но ощущал подступление трагедии.
–Никогда не любила рисовую кашу, – призналась Стефания, не отрывая взгляда от тарелки. – Но сейчас мне нравится на неё смотреть. Именно смотреть. Большего мне не дано. Я даже запаха не чую.
            Вот она – трагедия. Только сейчас Абрахам почувствовал запах рисовой каши, и молока, и масла…
–Это всё для тела, –  продолжала Стефания. – И вкус, и запах. Понимаешь?
            Казалось, она готова была заплакать, но, надо признать, Абрахам, прочувствовав в одно мгновение эту трагедию, настоящую трагедию, не мог бы её винить за слабость, хотя вообще не любил слёз.
–Стефа…– Абрахам шагнул к ней, не задумываясь, и, о чудо, черты её остались чёткими, – Стефа, зачем ты заступаешься за мою душу? Зачем ищешь мне спасения? Ведь я…
            Он сглотнул.
–Ведь ты…
–Это неважно. Со мной всё кончено, я пропала, – Стефания смотрела внимательно, словно искала какого-то ответа в глазах или в лице Абрахама, а может быть, и видела уже что-то? По факту, Абрахам уже решил, только нужно было это довести до конца. – Но я пропала, а ты ещё нет. Я увидела, я просила, и теперь умоляю тебя позаботиться о себе. О своей душе. И, может быть, в посмертии, ты ещё простишь меня, и поймёшь…
            Она моргнула и пропала. Абрахам даже вперёд бросился от неожиданности, затем отбежал назад, но тщетно – она не появлялась, испарилась, стала ли такой же молочной пустотой или не было её вовсе?!
            Ответ пришёл снова из-за спины. Уже знакомый (наверное тот же) ангел сказал:
–Она здесь застряла. Вы, кажется, называете это чистилищем?
–Застряла? – Абрахам обернулся. – Но как? Почему? Что…
            Он провёл рукою по лицу, пытаясь снять с лица усталость, пытаясь ненадолго успокоить зрение, которое так и не могло привыкнуть к отвратительной молочно-белой пустоте.
–Её не похоронили, – жёстко ответил ангел. – Её тело не упокоено. Оно предано земле наспех, но ни одной слезы над ним не пролито. Значит, что ей, как мне, и многим другим, блуждать здесь вечность, блуждать между смертью и посмертием.
            Абрахам попытался сказать, что-то утешающее или же что-то разумное, но ангел прервал его попытку:
–Довольно! Вы здесь, дорогой друг, и без того слишком долго. Вам пора. Вы слышали – за вас просили, бог отозвался на её голос, уж не знаю почему – его воля, но ваша смерть далека. Боритесь! Сгиньте за идею, ибо ваша жертва наконец-то принята.
            Ангел указал Абрахаму влево. Абрахам сделал шаг в сторону, но остановился, глянул на ангела с неуверенностью:
–Куда мне идти? И что делать? На чьей стороне оказаться?
            У него не осталось собственных идей. У него не осталось собственной веры. Ему показали бессмысленность и в то же время наделили смыслом. Он понял, что неважна уже суть, важна лишь сама борьба. Потому что в борьбе и есть жизнь, та самая жизнь, которую Абрахам отдавал несколько раз в молитвах, в присягах, но всегда был уверен, что высшая сила его не слышит.
            Услышала.
 Для этого надо было лишь убить Стефанию. Переступить через свою жалость. Абрахам скорее бы по-настоящему умер, чем признался бы в том, что испытывал безумную жалость к девчонке, что запуталась, что вынудила его на своё убийство.
–Удобно, – одобрил ангел, – очень удобно ждать решения у других. Но нет, я тебе не скажу куда идти. Я скажу лишь, что самый лучший способ выбрать путь – идти туда, где есть те, кто в тебе нуждается.
            Кто в Абрахаме нуждался? Его не выносили соученики. Его оставили давным-давно родители, он не обрёл друзей…
            Обрёл. Просто потерял. Рене не был ему другом – это конечно. Про Ронове и вовсе вспоминать не хотелось. Стефанию он убил, чтобы та не ошиблась. Но остаётся одна душа, одно несчастное, насквозь замученное всеми их предательствами и обманами существо – Базир.
            Базир, который сейчас на стороне погибшего Вильгельма, присоединившийся к тем отступникам, к которым шла Стефания в последний вечер своей жизни. Как же всё сложно. Но кто запутал это? Не бог, не церковники в общем, не Цитадель, а её представители. Каждый по отдельности, а не всей кутерьмой.
            И Абрахам тоже был причастен к этому.
–Выбрал? – с насмешливым сочувствием спросил ангел. – Идли ещё подождать? Мне в общем-то всё равно. Тебе страдать…
–Выбрал, – твёрдо ответил Абрахам и даже кивнул.
            И его тело снова настигла боль. Это была такая боль, от которой вся молочно-белая пустота расступилась, разорвалась уродливыми клочьями, заменилась чем-то кровавым и чёрным. Потянуло на какое-то мгновение заманчивой свежестью, затем свежесть изгнал запах гари, но миг-другой, и…
            Абрахам куда-то упал. Боль отошла от его тела, оставила его лежать ничком на полу. На деревянном полу. Где-то, совсем близко, но словно бы сквозь толстый слой ваты кто-то вскрикнул:
–Ох ты ж…
            Кто-то выругался, кто-то взвизгнул. А кто-то смутно знакомый и меланхоличный призвал всех к порядку. Затем зашагал очень твёрдо и решительно к Абрахаму, поднял его за волосы, заглянул в измученное, покрытое копотью лицо, вздохнул:
–Ко многому меня жизнь готовила, но не к такому. Я даже не знаю что сказать, Абрахам.
            Глаза Абрахама привыкли к нормальному освещению, взгляд стал осмысленным, сосредоточился на незнакомце, наконец опознал его черты. Арман! Ближайший сторонник Вильгельма.
            И…кто за его спиной? А самое главное, что за запах плывёт по комнате?!
            Арман тоже ощутил запах, вскочил, выпуская Абрахама, забранился:
–Ну вот! Подгорела рисовая каша! Кто её теперь есть будет? Кто вас всех просил отвлекаться?
            «Боже, как же ты жесток и груб…» – подумал Абрахам, прежде, чем потерять сознание.
21.
            Казалось бы – ну упал человек из ниоткуда и упал. В конце концов, очень много историй этого мира начинаются именно с падения, чего же суету наводить?
            Но весь штаб отступников забурлил. Известие разнеслось мгновенно. Во-первых, потому что это было падение не совсем человека, а мага. А во-вторых, слава у этого мага была тёмной.
            Арман, конечно, попытался по долгу здравомыслия навести относительный порядок. Он не знал, откуда и с какими намерениями пожаловал к ним Абрахам, и до выяснения этого вопроса желал бы относительной тишины. И сначала Арман честно попытался эту самую тишину навести. Но не получилось – штаб не желал угомониться, всё более безумные слухи расползались по его углам, и это подтолкнуло Армана к более радикальным действиям: он попросту наорал, не особенно выбирая выражений на первых встречных, и посоветовал не упражнять ум слишком сложными задачами. Вильгельм бы такого, вне всяких сомнений, не одобрил. Но Вильгельма не было. Его насовсем не было. Был Арман. А у Армана была ответственность, которую он не очень-то желал.
            Следующий шаг оказался проще – Абрахама – бессознательного и непредсказуемого перенесли в покои. Тщетны предположения, не подкреплённые ничем разумным. А что-то разумное можно было получить лишь после прихода Абрахама в сознание.
            Арман пока не знал, как он относится к появлению Абрахама в такое время и в таком ошалелом виде. Здесь явно оказались замешаны высшие силы, но чего они желали? К чему вели? Играть с высшей силой, получать от неё порицание или похвалу Арман не любил – его устраивало, что высшая сила не вмешивается в дела земные. И тут – пожалуйста, получите доставку – Абрахам обыкновенный, из пустоты выпавший на пол во время вашего скромного обеда…
            Тут было над чем подумать. Но Арман чувствовал, что явление Абрахама – это, скорее, благая весть, но в этом стоило убедиться. Всё упиралось в одну фигуру, и это походило на издевательство.
            Но если Арман крепко размышлял, ожидая с затаённым предчувствием пробуждения Абрахама, то остальной штаб всё равно бурлил. Так, например, рыжеволосая, очень шумная Фло уверяла, что появление Абрахама – это ловушка от Цитадели:
–Он же нас нашёл! Он хочет сбить нас с пути. Я считаю, что его надо сковать цепями! – рассказывала она всем и каждому.
            Донесли Арману. Он мрачно взглянул на доносчика, выругался и нагрузил, как бы случайно, Фло ещё большими делами:
–У нас битва на носу, если есть время болтать, пусть будет время и на помощь целителям.
            Фло была нейтрализована, но шёпотом её мысли, в той или иной степени, порою искажённые, блуждали по коридорам, тревожа Армана. И не нужно было ждать дней и недель – слухи оказались быстрее любого известного вещества, и растеклись по всему штабу меньше, чем за час.
            Другие, как, например, Минира, были уверены, что Абрахам пришёл за искуплением. Минира могла разочароваться в Церквях и в Кресте, но в её душе уже отпечаталось что-то , навечно связывающее Миниру с мыслью о поиске искупления для всех.
–Он хочет смыть грехи. Он понял, что наша борьба справедлива! – Минира не молилась давно, но в эти секунды её лицо как будто бы освещалось благословением света.
            Арману донесли и об этом. Он подумал, и решил Миниру не наказывать – слух был полезный, и даже если Абрахам по-прежнему им всем враг, или не до конца друг – лучше не знать об этом всем подряд, как не знать о том, что в их штаб есть доступ.
            Оборотень Уэтт был настроен мрачнее прежнего. Отсутствие вампира Марека, посланного на опасное задание, давало о себе знать. Эти двое насмешничали друг над другом, часто даже совсем не беззлобно, но именно эти насмешки сложили между ними определённую дружбу, и теперь, когда судьба Марека была туманна, Уэтт сам стал мрачнее и злобнее. Уэтту всё казалось происком зла и предвестием мрачности, поэтому и об Абрахаме он высказался соответствующе:
–Предатель устал метаться!
            Арман, когда ему донесли и об этом, вздохнул, и также нагрузил Уэтта множеством полезной работы, чтобы оборотню некогда было думать, и, уж тем более высказываться.
            Если для одних появление Абрахама было знаком блага, для других – поводом к размышлению, для третьих – уверенностью, что всё пропало или близко к этому, то были и те, кого появление Абрахама потрясло ещё больше.
            Так Рене – нынешний глава Церкви Святого Сердца, самой большой по численности и власти среди церковников, в прошлом – соратник Абрахама и предатель этого же Абрахама, прибывший так неудачно для переговоров о грядущей войне с Цитаделью – занервничал.
            Рене слишком хорошо знал Абрахама и понимал, что не в природе мага-фанатика забывать о прошлых обидах. Он припомнит. Обязательно припомнит, а припомнив – явит кару.
            Рене так испугался, что даже подумывал об отступлении в Церковь. Но всё-таки взял себя в руки: отсутствуя, он мог потерять ещё больше. Он мог потерять информацию, а Рене скорее бы предпочёл потерять левую руку, чем такой важный источник.
            В конце концов, изощрённый ум Рене победил панику, и бывший цепной пёс владык павшей Церкви Животворящего Креста решил искать помощи у недавних своих друзей. Те, надо заметить, выглядели так, словно очень нуждались в чьей-то дружбе.
            Ронове, узнав о появлении Абрахама, которого сам считал уже сгинувшем, даже протрезвел. У него тоже было в чём виниться перед магом и недавним соратником, слишком много трусости и предательства наблюдал Абрахам от Ронове. К тому же Ронове чуял, ещё не до конца пропитым инстинктом охотника чуял, что Абрахам припомнит ему и за Стефанию: либо за то, что не сберёг её, либо, что ещё хуже –  за то, что спекулировал на её имени.
            Ронове очень боялся неизбежной встречи с Абрахамом, и ощущал себя загнанным в клетку. Он пытался понять, как же это произошло, ведь всё, кажется, наладилось, и даже история с девчонкой Еленой С. уже подзабыта в стенах штаба! Ан нет, не было тебе, Ронове, покоя и уже не будет!
            Что касается Базира – тот переживал глубокую внутреннюю драму. Его мир рушился вокруг раз за разом и не было никакой возможности это предотвратить. Базир уже не верил ни во что и никому. Он очень похудел, под глазами залегли уродливые болезненные тени, снов не было – была лишь бесконечная серая липкая муть, напоминавшая бесконечную паутину. Базир держался за счёт работы, и за счёт поддержки вокруг себя, и появление Абрахама – ещё такое неожиданное – выбило всё, что оставалось в Базире.
            Рене решил действовать. Он начал с Ронове, как с более слабого. Расчёт был сухой: за это время Базир успеет ещё известись и станет более податливым и лояльным к Рене. Ронове же был слабее и покорнее, и трусливее.
            Рене выловил Ронове в проулках коридора и жестом пригласил пройтись вокруг здания. Ронове от такой наглости и от собственного испуга послушался и выскользнул вслед за вчерашним своим другом.
–Ну, друг мой, все в сборе, – весело начал Рене, когда Ронове нагнал его. – И ты, и Базир, и я, и даже Абрахам.
            Ронове веселья Рене не разделял.
–Жаль только, – продолжил церковник, – Стефания не дожила до этого момента! Ох, невинная душа. Мы все запутались, увязли. Но наша ли в том вина?
            Вот эти слова уже были ближе Ронове. Он чувствовал, как подступает решение, какое-то решение, до которого он сам не дошёл,  но в котором отчаянно нуждался.
–Есть и наша, – осторожно заметил Ронове. Теперь они стояли друг против друга. Двое – привыкшие выживать. Двое – оставившие позади и честь, и совесть, и мораль, и дружбу.
–Но есть и сила обстоятельств, – церковник посерьёзнел и стал говорить тише. – А ещё есть чужая сила. Сила, решившая, что может властвовать над нашими жизнями и определять нам путь! Судить нас, клеймить нас…  всё ли от нас зависело?
            Ронове молчал. Он привык, что за подобным тоном ничего хорошего не кроется. В последний раз Вильгельм говорил с ним именно таким тоном, когда убеждал жениться на лже-Стефании, которую сам же и убил на церемонии фальшивой свадьбы.
            Но Рене не мог знать этого. Он привык к прошлому, к прежнему Ронове, и говорил с ним так, как раньше, когда убеждал охотиться на Абрахама, Стефанию и Базира и поддерживать легенду о борьбе самого Рене со злом, и говорить о нём, как о единственном, кто может вести церкви.
            «Он меня использует. Они все меня используют» – откуда взялась эта мысль, а главное – зачем? Ронове не знал. Он почувствовал только резь где-то в голове, которая, впрочем, мгновенно прекратилась, но этот миг боли отрезвил что-то зарождающееся.
–Не всё, – продолжал Рене, слегка удивлённый тем, что Ронове не цепляется за намёки. Церковнику пришло в голову, что его недавний соратник просто допился и перестал эти самые намёки улавливать. – Мы хотели жить. Хотели бороться. И ты, и я – мы совершили много ошибок, и многое потеряли, но теперь нам нечего делить. Абрахам придёт спрашивать и с тебя, и с меня. Причём сделает это так, словно сам он безгрешен, и с него не спросит уже никто.
            И снова глупое мрачное молчание.
–Нам надо объединиться, – прямо сказал Рене. – Тебе и мне. И если Абрахам призовёт нас с тобой к ответу, то мы призовём его. Где его хвалёная доблесть? Где его борьба со злом? Где его ответы за боль и разрушенные судьбы? Наши судьбы? Мы расскажем всем соратникам…всему штабу, что Абрахам далеко не…
            Ронове вдруг криво усмехнулся. Рене предположил, что это отклик на его мысль, и ободряюще улыбнулся в ответ, но Ронове вдруг отозвался совсем иначе:
–Без меня!
            Этого Рене не ждал. Он думал, что Ронове, как и всегда, схватится за любую возможность, чтобы спасти свою шкуру. Не может же он не понимать, что Абрахам припомнит им всё и нужно как-то сыграть на опережение, чтобы сохранить остатки своего положения?!
–Ты, видимо, не понял, – мягко укорил Рене, – я могу объяснить тебе чуть понятнее.
–Я понял, – заверил Ронове, – я просто…
            Он прислушался к себе, да и вообще впервые настолько серьёзно задумался о том, что он, собственно «просто». Равнодушен? Нет. Равнодушия нет. Равнодушие – это милость, которую ему никто не даровал. Разочарован? Нет. Разочароваться можно было ему лишь в себе, а это Ронове уже успел сделать давно.
–Устал, – нужное слово было лёгким и страшным. Оно отозвалось с готовностью, вспыхнуло алым цветом. Цветом пожарища. Цветом крови Стефании и лже-Стефании. Цветом вспыхнувшего стыдом лица Елены С…
–Абрахам тебя сожрёт! – Рене продал себя. Он не ожидал, что Ронове окажет вдруг сопротивление ему и предлагаемому спасению. Это было невероятно, и он не сдержался. – Сожрёт живьём!
            Но Ронове и здесь пожал плечами:
–Ну и пусть. Я думаю, он устал не меньше меня. Кто-то, в конце концов, должен разбить наш узел и эту паутину.
            Рене не попытался задержать не оказавшегося прежним Ронове, и лишь безмолвно досадовал, глядя в ссутулившуюся его спину. В прежние время Ронове был статен и гордился ровной красивой осанкой, а теперь?
            А теперь случилось невероятное. И прежде всего, это невероятное касалось Ронове и совсем не в области ровной спины. Он боялся Абрахама, но связываться с Рене, пусть даже ради спасения, он не желал. Хватит с него. Когда-нибудь нужно и ответить за всё. Базир был абсолютно прав, когда врезал ему! Каждый раз был прав – сам себе Ронове это признавал. Страх перед Абрахамом не оставлял его, но в эту минуту Ронове чувствовал, что поступил очень правильно, как, может быть, уже не поступал очень давно.
            Базира выловить оказалось труднее. Он был востребован, а ещё – нелюдим. Перемещаясь быстрой тенью, он перехватывал дела и нагружал себя чем угодно, лишь бы отвлечься и не думать. Дела, кстати, выполнялись из рук вон плохо, и если бы не Глэд и Уэтт – молча страхующих его, все заметили бы несостоятельность Базира. А так он, обещая тут и там помощь в организации того или иного подготовительного дела, тут же забывал об обещании. Бумаги, взятые для заполнения и переписей присутствующих и разосланных для заданий, валились из рук, путались…
            Он нагружал себя делами, но не мог их выполнять. Мысли побеждали руки. Пальцы дрожали, мысли уходили далеко, на бумаги падали чернильные кляксы. Глэд переписывал за ним – Уэтт  не умел писать и даже имя своё, как подпись, мог начертать с большим трудом. Уэтт выполнял подвижные задания: бегал, командовал, распоряжался, решал…
            Когда же Базир спохватывался, вскакивал вдруг в ту или иную комнату, то обнаруживал, что всё или выполняется или уже выполнено. Узнав это, Базир качал головою, бормотал под нос, что совсем этого не помнит, и получал удивлённо-сочувствующие взгляды в спину: надо же, заработался, бедняга!
            Даже Арману Глэд попытался соврать и при его вопросе, что делает Базир, ответил:
–Он работает буквально на разрыв, и…
            Под внимательным взглядом Армана Глэд, конечно, сразу сдался, понял, что заврался, прикрывая Базира и выставляя свою инициативность и инициативность Уэтта за распоряжения Базира, и возмутился:
–Ему просто надо прийти в себя! Что мы – нелюди какие?
            Арман отмахнулся и посоветовал в присутствии Уэтта про нелюдей не говорить – без Марека оборотень сделался неподатлив к штукам.
            Но тот, кто хочет, то найдёт. Рене выловил Базира и понял, лишь взглянув на несчастного, что тот нуждается не в спасении, а в покое.  Пришлось пойти на чуть большую хитрость, чем рассчитывал Рене.
–Я хотел покаяться перед тобой и Стефанией, – в эту минуту голосу Рене, слезам, что явно звучали в нём, мог позавидовать даже самый искренний и скорбящий человек. – Я столько заставил вас перенести! Я верил, что вы стали мне врагами. Вы не пришли ко мне. Вы бежали… куда? Зачем? Друзья так не поступают, и я вынужден был…
            Рене осёкся. Рыдания душили его, и лишь Господь Всемогущий знал цену этим настояще-ненастоящим рыданиям, в которых была всё-таки скорбь, но больше было желания выжить.
            Лицо Базира, которое Рене так часто находил маской, дрогнуло от жалости. Прежде Базир относился к нему весьма скептически и прохладно, но сейчас, когда мир рушился опять и снова, когда у Базира не было и одной опоры…
            Если Стефания, что умерла на глазах Базира, была ненастоящей, если Абрахам убил настоящую, руководствуясь бешеной верой в то, что поступает по отношению к ней же милосердно, если не осталось в этом мире неперевёрнутой правды, то, быть может, и Рене это касается? Что если он не мерзавец, забравший себе чужую славу и перенёсший свои злодеяния на них?
            Почему этого не могло быть? Разве это менее вероятно, чем подлог Стефании? или чем её убийство из «благих» побуждений?
–Мы все ошиблись, – прошелестел Базир. – Мы все натворили дел, но мы ведь так не хотели!
            Эта мысль висела в нём невысказанным отравляющим всё ржавым крюком. Они не хотели, в самом деле не хотели зла. Они хотели бороться: сначала показать истинное лицо Церкви Животворящего Креста миру церковников, затем бороться со злом Цитадели и павших Церквей, а в итоге не пришил ни к чему однозначному, увязли в крови и в предательствах, в собственной низости и подлости утонули.
–Увы, – Рене перестал рыдать. – Увы… Мы почти воссоединились. Ты, я, Ронове, Абрахам теперь тоже.
            Рене замер – ждал реакции. После провала с, казалось бы, абсолютно решённым и предсказуемым Ронове, нужно было быть начеку.
            Руки Базира сжались против воли в кулаки.
–Я убью его! – тихо, и от этого ещё более страшно пообещал Базир. Рене почувствовал, как по спине пробежал холодок радости: о ком бы ни шла речь, ему на руку!
–Ронове, – ответил Базир, подумал, и добавил, – и Абрахама, если смогу.
            «Сколько же я пропустил?!» – ужаснулся Рене. Это же Базир! Базир, говорящий об убийстве. Человек с прозрачным взглядом, в котором когда-то была лишь насмешка и холодность ко всему. Базир, которого, похоже, всё-таки сломали. И сделал это не Рене, не его церковники, а друзья самого Базира.
–Но за что? – спросил Рене.  – Нет, я понимаю, что Абрахам – это далеко не апостол, но ты же был к нему привязан. А Ронове трус, но он снова с вами. И…
–Абрахам убил Стефанию, – безразличным голосом промолвил Базир. это безразличие стоило ему больших усилий, не будь его, отпусти Базир последний контроль, который способен был ещё соблюдать, и его голос зазвучал бы отвратительно высоко.
            Вот тут Рене растерялся. У него была другая информация. По лицу Рене Базир понял, что сказал что-то не то, и разум вернулся к нему. Базир снова овладел собою и попытался вывернуть ситуацию:
–Как я…и как Ронове. Мы все не уберегли её.
–А…– Рене сделал вид что поверил. Он знал, что такое ложь и пользовался ею прекрасно. А заодно видел, когда ему лгали. Из Базира, по крайней мере, в таком состоянии, получался очень плохой лжец.
            Но Рене мало беспокоила мёртвая девка. Он увидел в Базире ненависть к обоим своим недавним соратникам, и понял, что объединения Абрахама и Базира можно не опасаться. Эти двое не сыграют против него. А если будет очень плохо или будет возможность, то можно попробовать стравить пораньше  и вообще не беспокоиться о своём благополучии.
            Рене уже был готов идти, довольный итогом проведённой работы, когда Базир попросил:
–Рене?
            Как неуверенно звучал его голос! Как дрожал!
–Да? – Рене понимал, что неизвестно, как ещё сложатся обстоятельства, силой которых он пытался привлечь Ронове на свою сторону, и потому обернулся к Базиру без ехидства и насмешки.
–Исповедуй меня, – попросил Базир. – Мне кажется, я больше не могу.
            Рене мог отказать. Мог сказать, что Базир давно уже отрёкся от креста и служит теперь непонятно кому, что Рене не обязан оказывать такую услугу, но, опять же – как по-разному могли сложиться обстоятельства! И стоило ли разрушать хрупкий мир с Базиром, отказывая ему в такой малой просьбе?
–Не посылает Господь испытания большего, чем ты можешь вынести, – ответил Рене как можно мягче, – но на правах твоего старого друга я могу тебя исповедовать.
            Рене снял с шеи увесистый крест, вытянул с ним руку и предложил:
–Вставай на колени, и исповедуйся. Вряд ли в вашей дыре есть что-то получше. Расскажи о том, что тебя тревожит, и я прочту над тобой Покаяние. Забыл совсем?
            Базир поколебался. Затем признался:
–Как мне быть? Я хочу исповеди, хочу покаяния, но не хочу, чтобы ты слышал мои слова, мои грехи и мои мысли.
            Так было недопустимо. Рене мог бы даже оскорбиться, что Базир подвергает сомнению служителя креста! – проводника и толкователя воли небесной. Но Рене, опять же, очень хорошо умел адаптироваться к обстоятельствам и не замечать некоторых вещей. Он рассудил, что доверие Базира ему дороже, чем сиюминутное выяснение и скандал, и решил:
–Тогда исповедуйся про себя. Владыка милостив и услышит, если ты будешь искренен.
            Базир кивнул с благодарностью, взгляд его прозрачных и холодных долгое время глаз будто бы потеплел. Он опустился на колени, губы его зашевелились в беззвучной, и, как прекрасно понимал Рене, в важной и страшной исповеди. По лицу Базира текли слёзы. Упав на дно собственных чувств, не умея справиться и найти опору, Базир пытался, может быть, в последний раз собрать себя из осколков, собраться для новой борьбы.
            Рене вздохнул. Он давно не выполнял своего долга как церковника, посвящая себя интригам и удержанию власти. Но основы помнились, и слова сами зазвучали в глухоте комнаты:
– Confíteor Deo omnipoténti, beátæ Maríæ semper Vírgini, beáto Michaéli Archángelo, beáto Joanni Baptístæ, sanctis Apóstolis Petro et Paulo…
            «Никого не забыл? Владыка, Мария, Михаил, крестители, два апостола…» – Рене судорожно соображал, заодно наблюдая за тем, как меняется лицо Базира, какое страдание залегает в его чертах. О чём он, интересно, всё-таки просит?
– Mea culpa, mea culpa, mea máxima culpa… – прошептал Базир следом за Рене, открывая глаза, но едва ли видя перед собой крест или Рене.
            Наконец, к облегчению Рене, пришло время для последнего «Amen» и Базир поднялся с колен, может быть и не до конца готовый, но очистивший мысли. Как важно самовнушение! Базир когда-то не верил в крест, но когда пришёл час поиска спасения для кипящего совестью и яростью разума, уверовал опять. А может быть впервые уверовал по-настоящему и поднялся готовый идти дальше по пути, что ещё не знал и не видел.
            Наступило неловкое молчание. Рене не знал как себя вести, Базир, видимо, тоже. Но кто-то должен был отреагировать, и Базир нашёлся:
–Спасибо. Не знаю, что будет дальше, может быть, зря я тебе открылся и опять пытаюсь поверить, но сегодня мне есть, за что тебя  благодарить.
–Избавь меня от благодарностей, – усмехнулся Рене, – они нынче и ломаного медяка не стоят. Это было моим долгом. Помни об этом.
            Пока Ронове поражался своей смелости в отказе от союза с Рене, и ужасался этой же внезапной, такой несвоевременной смелостью, а Базир пытался умолять высшую силу о снисхождении к своей насквозь грешной и запутанной душе под внимательным надзором Рене, Абрахам открыл глаза.
–Даже не знаю: радоваться мне этому или нет, – признался Арман, не покидавший Абрахама  всё это время. – Без шуток только!
            Предостережение было лишним. Абрахам и Арман оба были воителями. И даже если не учитывать состояние Абрахама в эту минуту, оба предпочли бы попытаться поговорить сначала, а уж потом громить друг друга пламенем и прочей боевой магией.
–Сам не знаю, – ответил Абрахам и принюхался, – рисовая каша? Мне не привиделось?
–А? – вопроса такого рода Арман не ожидал. – Ну да. Тебе принесут, если хочешь. Свежая, на молоке, с кусочком сливочного масла. Хочешь?
–Стефания хочет, – ответил Абрахам, и почему-то слабо улыбнулся, – именно такую.
            Арман осторожно кашлянул:
–Слушай, я понимаю, что ты, возможно, пережил что-то…травмирующее. Но Стефании больше нет. Ты сам уничтожил её. Помнишь? Её нет. Совсем нет. А каша есть. И тебе её могут принести.
–А там наоборот, – доверительным шёпотом отозвался Абрахам, – там нет каши, но есть Стефания. Она представляет её, но не может съесть.
            Арман поперхнулся. Слова Абрахама напоминали бред сумасшедшего или человека в горячке. Между тем на сумасшедшего Абрахам не походил. Да и вообще на больного. Только бледность…
            Но надо было как-то реагировать, и Арман, решив для себя, что Абрахам сумасшедший, спросил очень вкрадчиво и аккуратно:
–А «там» – это где?
            Абрахам сел на постели. Эта постель принадлежала вампиру Мареку – он, несмотря на свою вампирскую сущность, предпочитал спать не в гробу, а по-человечески, в постели. Да и вообще вёл себя так, словно ничего с ним не случилось. Он одевался как человек, спал как человек и даже требовал себе накладывать еды, хотя и не прикасался к ней. Сейчас же Марека не было, и хорошо, что это было так. Иначе он бы возмутился тем, как нагло у него отобрали комнату. А комната просто идеально подошла для Абрахама. Маленькая, далёкая ото всех, с окном почти под самым потолком, чтобы было светло, но чтобы никто не мог подслушать у окна, или влезть в него.
–Ты считаешь меня сумасшедшим? – в голос Абрахаму вернулась сила.
–Никак нет, – усмехнулся Арман. –Каждый из нас может говорить об убитой как о живой и нести про кашу… а почему именно про кашу? Почему не про щи или пирожки с рябиной и печенью?
            Абрахам тяжело взглянул на Армана. Арман понял: Абрахам здоров. Может быть не полностью, но относительно последних своих фраз точно не бредит. Не бывает у безумцев такого тяжёлого взгляда.
–Если ты объяснишь про это, про то, что ты здесь делаешь и про то, как ты сюда попал – нам будет проще.
            Абрахам в кои-то веки согласился без споров и препирательств.
–Я убил Вильгельма из-за того, что он вынудил меня убить Стефанию, которую он сбил с пути.
            Арман примерно такое и предполагал. Не сказать, что ему было жаль Вильгельма, но Арман предпочёл бы, чтобы маг ещё пожил. Но чего уж! А что касается извращённой логики Абрахама, то и здесь удивления быть не могло: у фанатиков мозг повёрнут куда-то вправо, влево снова вбок и куда-то вверх.
–Потом я попытался сгореть за это, – продолжал Абрахам спокойно и Арман очень завидовал его спокойствию, не покидавшему мага на протяжении всего дальнейшего рассказа о посмертии, встрече с Ангелом, со Стефанией, и возвращении…
            Абрахам излагал спокойно, словно всё это случилось не с ним, и к нему вообще не имело никакого отношения. Арман же пару раз шумно выдохнул, и даже вскочил, не контролируя себя. Ему не хотелось верить в слова Абрахама, но, как и любой другой маг подобного уровня, Арман чувствовал, когда ему лгут. Абрахам не лгал, и если была в его словах неправда, то Абрахам считал её истиной.
–А здесь запах. И точно такой же рисовой каши, – закончил Абрахам свой печальный, абсолютно безумный и суровый рассказ.
            Закончил и уставился на Армана, ожидая реакции и готовый, кажется,  к любой.
            Арман помолчал. Услышанное не укладывалось у него в голове, и он признал:
–Я понимаю, почему Ронове пьянствует. Я и сам безумно хочу напиться. Ангелы, каша, Стефания…как мы дошли до мира, где честный добродетельный и смирно живущий человек стал частью мистического и невозможного?
–Её надо похоронить, – промолвил Абрахам. – Останки её тела. Огонь не пожрал их, похоже…
–Надо выпить…мне просто надо выпить, – Арман принялся заглядывать в ящики и на полки комнаты Марека. Будь это комната самого Армана, он бы быстро. В первом же попавшемся ящике нашёл бы бутылочку или кувшин. Но вампир, пусть и прикидывался человеком, до конца им не был, и не держал подобных запасов.
–Арман? – Абрахам наблюдал за метанием мага с беспокойством. Он сам, пересказывая всё произошедшее с ним, воспринимал уже  и ангелов, и свою отложенную смерть как нечто естественное. А вот Арман к таким откровениям готов не был и Абрахам уже жалел о такой откровенности с ним.
–Надо выпить…– Арман отвлёкся от поисков, услышав своё имя, и спросил, – а чего ты ждал? Что все будут тебя здесь на руках носить? Что тебя здесь чествовать будут и героем сделают? Чего? Половина, если не больше, тебе даже не верит. Ты не был вправе вываливаться из своего посмертия в нашу реальность! Не делай вид теперь, что мы без тебя здесь места не находили. Обходились, знаешь ли! И героев нам больше не надо.
            Обвинение было запальчивым и жалким. Но Абрахам не думал смеяться, и лишь кивнул:
–Я не жду почестей, я понимаю твой гнев. Но не старайся – моя ярость сильнее.
–И ярость сильнее, и лицо уродливее, и ростом ты выше, – согласился Арман, – только ты мне так и не объяснил одного! Чего ты здесь забыл? Валил бы в Цитадель! Или ещё куда.
–Я пришёл, чтобы биться на вашей стороне и довести свою клятву отдать жизнь за идею до конца, – ответил Абрахам спокойно. – А ещё, чтобы похоронить Стефанию, вернее, то. Что от неё осталось.
            Арману потребовалось две секунды, чтобы понять, что Абрахам не шутит. Осознав, вздохнул:
–Тебе принесут умыться и одеться. Потом спускайся вниз. Дообедаем…рисовой кашей. А я всё-таки пойду и выпью, иначе я свихнусь.
22.
            Разводить по углам Абрахама и Базира до конца мироздания было, конечно, невозможно. Арман очень хотел бы переговорить с Базиром до того, как Абрахам спустится вниз, но Базир, как назло, куда-то делся и появился только в тот момент, когда Абрахам уже возник в комнате.
            Это была роковая сцена. Если бы Арман был бы поклонником театра, он бы мог восхититься тем, что оба этих человека возникли на противоположных концах комнаты, вышли из разных дверей – Базир поднялся в залу, Абрахам спустился из отведённой ему комнаты. Увидели друг друга, замерли…
            Но Арман не был поклонником театра. До драматургии и до красоты противостояния ему не было дела. Перед ним стояла иная задача: не допустить бойни между этими двумя. К тому же, в залу, предчувствуя развязку загадочного появления Абрахама, стекались почти все, кто ещё оставался в штабе. Здесь был даже Рене, который, впрочем, предпочёл спрятаться за Ронове. По лицу Ронове было понятно, что он и сам не прочь спрятаться от встречи с Абрахамом, но прятаться было некуда.
            Арман, проклиная поражение Вильгельма, встал посередине комнаты, показывая, на всякий случай, и Абрахаму, и Базиру, что драка недопустима. Но её и не было. Абрахам – фанатик, безумствовавший в бесконечных ночных зачистках, был спокоен. Базир дёрнулся, но…
            Ничего.
            Да, Абрахам убил Стефанию. Да, оказался сейчас перед ним, но Базир после беседы с Рене и исповеди чувствовал себя лучше. Тоска перестала застилать рассудок, горечь отступала. Базир понимал, что сейчас не время и не место для обвинений Абрахама. Обвини он его сейчас – у собравшихся возникнет закономерный вопрос: кто тогда выдавал себя за Стефанию и как это допустили Ронове, Вильгельм и Арман?
            Это будет раскол.
            Да и в самом облике Абрахама было что-то такое отчаянное и тоскливое, что Базир, в котором ещё полчаса назад кипел гнев, дрогнул и понял: что-то навсегда изменилось. Поэтому он смог себя одолеть и, сделал несколько шагов навстречу, показывая искреннее дружелюбие.
            Арман отошёл в сторону, позволяя и Абрахаму сделать несколько шагов навстречу, но остался настороже. Но ничего не произошло. Базир протянул руку и Абрахам с некоторым удивлением и одновременно с благодарностью пожал её.
            Всё стало на свои места: Абрахам им союзник. Арман выдохнул с облегчением, Базир же смущённо и поспешно завёл с ним какой-то нелепый разговор, цель которого была лишь в том, чтобы избавиться от необходимости говорить с Абрахамом.
            Надо сказать, что Абрахам и не ждал тёплого приёма. Он видел и Базира, который совсем исхудал и помрачнел, и испуганное лицо Ронове, и таящегося в рядах Рене, и любопытство – как прикрытое, так и наглое – на лицах новых его соратников, и понимал, что всё это заслуженно.
–Благодарю всех за то, что дождались меня, – промолвил Абрахам и попытался улыбнуться. В тот же вечер эта фраза стала легендой. Она облетела не только здание штаба, но и достигла уже вышедших и формировавшихся отрядов, на ходу трансформируясь и обрастая слухами. Самый невероятный и от того самый популярный гласил: Абрахам всегда был с ними, просто выполнял поручение, конечно же, секретное и опасное, и вот теперь вернулся.
            Были и те, кто отнёсся и к Абрахаму, и к слуху с недоверием. Но накануне битв таких было мало – всем требовалось чудо, и вера в самые безумные планы и свершения поддерживала смешанные отряды воителей лучше всего.
            Понемногу устаканилось. Абрахам превратился в такую же родную деталь штаба, как и Минира, и Уэтт, и Базир, и Глэд…он стал выступать на совещаниях и был необычайно лаконичен и краток. С Базиром говорил мало, и только по делу – Базир отвечал тем же. Арман всё ещё был в напряжении при их беседах, но понемногу выдыхал и он.
            Ронове, между тем, удивил Армана тем, что захотел присутствовать на совещании. Раньше такого за ним не наблюдалось – он много пил, и Армана это устраивало.
–Зачем? – прямо спросил Арман.
–Ну я же должен знать план битвы. Я тоже буду биться, – Ронове был уязвлён, но покорно сносил ставшее привычным оскорбление.
            Арман смотрел на Ронове с подозрением. Ронове был храбр раньше, и когда речь шла о зачистке одиночных особей. Но сейчас? В битву? И как к его появлению отнесутся Базир и Абрахам?..
            Арман поколебался и всё-таки решил, что надо дать такой шанс Ронове. Ронове больше молчал, и сидел в отдалении, стараясь не привлекать к себе внимания. К тому же – перестал пить.
            Что-то в этом мире стало с ног на голову! Арман чувствовал как всё меняется вокруг него. Ронове из труса полез в битву, а Базир из сдержанности и холодности всё чаще предпочитал компанию Рене, который, как и было предсказано – предоставлял очень малую помощь. Из всех Церквей, над которыми властвовал теперь Рене, для битвы с Цитаделью прибыло всего три дюжины церковников и дюжина послушников.
–Времена тяжёлые! – вздыхал Рене с притворством столь искренним, что ему поверили бы и дознаватели. – Когда будет лучше, тогда я пришлю больше людей.
–Да, конечно…– с непередаваемой иронией отозвался на это Арман. Но его гнев в сторону Рене не был силён. Во-первых, от Рене и не следовало ждать ничего иного. Во-вторых, не прислав людей, Рене щедро прислал припасы. А вдобавок к ним и сам стал частым гостем в штабе. На совещания не лез, если не приглашали, а его в основном и не приглашали, не возмущался и не требовал почтения к себе. Если приглашали – почтительно благодарил. Но неизменно, при появлении в штабе, он приглашал Базира на прогулку и Базир соглашался.
–Интересно, Базир сдаёт Рене все наши планы или только те, которые касаются  Церквей? – вслух размышлял Арман, глядя в окно за очередной такой прогулкой.
            Абрахам, сидевший в его покоях над картой будущего сражения, не поднимая головы, отозвался:
–Рене хитёр. Его интересует всё. Но больше всего – будущее. Да, я поддерживаю решение о битве на границах земель Цитадели. Иного пути нет. С моря не пробраться, а на нашу территорию их не выманишь…
            За время пребывания Абрахама в рядах безумцев, что решили, наконец, положить конец всякой власти Цитадели, Арман оценил Абрахама как стратега. Тактиков хватало и без Абрахама, но Абрахам видел не только один-другой бой или сиюминутную организацию полевого подкрепления, но и также думал о том, что будет после.
–Здесь есть река – мы должны взять её под свою защиту. Если придётся перейти в осадное положение, у нас будет запас пресной воды. К тому же, нас не тронут водные твари.
–Осадное положение маловероятно, – Арман думал об этом. – Мы будем отступать.
–Они нам не дадут, – Абрахам покачал головою. – Да, осада маловероятна, но если придётся пережидать, лучше делать это возле источника воды. Так что нам придётся растянуть лагерь до сюда…
            Абрахам обвёл кончиком пера границу предполагаемого размещения сил.
–Будет больше территория, да, но зато мы захватим реку.
            Арман кивнул, соглашаясь, затем снова глянул в окно, снова увидел уже знакомую и такую надоевшую ему фигуру Рене, спросил:
–Что ты планируешь сделать со своими прошлыми соратниками? Те, кто знают, ждут бури.
–А кто знает? – Абрахам отложил перо, сложил руки прямо на карту, словно прилежный ученик в церковных или цитадельных стенах.
            Он и был прилежным учеником, выучившим уроки и Цитадели, и Церкви, всецело и слепо подчинявшийся то одной силе, то другой, и в итоге предавший обе.
–Например, я, – Арман не взглянул на Абрахама, вместо того, чтобы смотреть на изуродованное лицо вечного фанатика, он смотрел в окно.
            Абрахам усмехнулся. Арман вызывал в нём больше симпатии, чем Вильгельм. Арман не служил золоту, и достойно принимал советы от своих соратников, не полагая себя умнее и способнее всех – Абрахам так почти и не умел.
–Ронове меня боится, – заметил он. – Думает, я его за все предательства, за спекуляцию на имени Стефании и ложь, за трусость…
            Голос Абрахама дрогнул, но вскоре снова стал насмешливым:
–Самая худшая кара – ожидание кары.
            Это уже было интересно. Арман обернулся к своему новому союзнику  за пояснениями. Абрахам не замедлил их дать:
–Когда ты не знаешь день и час своей расплаты, но веришь в то, что она неотвратимо наступит. Ты изводишь сам себя томлением и ожиданием. А в случае Ронове ещё и страхом. Когда я почти умер и встретил…их, я понял, что должен изменить своё мировоззрение. Я больше не воплощаю кару для соратников. Только для врагов. Я не меч божий, каким хотел быть. Я воитель.
            Арман помолчал. С тех пор, как Абрахам вывалился из пустоты в их залу и был вынужден объясниться с Арманом, Абрахам не вспоминал больше своего путешествия «туда» и не высказывался о своём мировоззрении.
–Ты прав, – Арман вздохнул. Он не хотел говорить о душе и пути Абрахама – пусть сам решает, он хотел говорить о Ронове. – Ты прав насчёт ожидания. Я был в плену. Один раз, но какой это был плен! Они говорили мне о кресте, говорили, я должен отречься от своего повелителя и принять крест. Я тогда был молод и отказался. И они посадили меня в яму…
            Арман сделал паузу, взглянул в лицо Абрахаму:
–Ты знаешь, что такое восточная яма? Над тобой палящее солнце и решётка. Вас набивают кучей в яму, укреплённую тяжёлыми столбами, сковывают друг с другом по рукам и ногам. Сталь нагревается, тела, запахи… и воды нет. Совсем нет. Однажды в связке со мной умер старик и провисел под солнцем и цепями ещё два дня, прежде, чем его, наконец, убрали. При жизни это был хороший и тихий человек, он утешал нас и говорил, что наш повелитель освободит нас, ведь мы – его верные слуги. Тогда я его любил. А после, когда начали виться мухи и он начал смердеть – возненавидел. Мы кричали до хрипоты, чтобы нам дали воды или, хотя бы, убрали его тело…
            Арман осёкся, махнул рукой. Спускаться в прошлое он не любил – там было мало хорошего, в основном кровь и битвы, стоны раненых и умирающих, и дым, что разъедал глаза.
–Как вы освободились? – спросил Абрахам тихо. Он сам не воевал в таких масштабных битвах, он выслеживал, уничтожал одиночек и мелкие племена да стаи.
–Они отступили. Бежали так, что их плащи с вышитыми крестами сливались в одно неразборчивое полотно, – отозвался Арман. – Я ожидал смерти, но она не наступала. Мы все её ждали.
            Арман встряхнулся, спросил весело:
–А что ты будешь делать с Базиром? Вы с ним не ладите, но, спасибо, хотя бы без драк.
–На этот счёт у меня есть идея. Он страдает так, как я страдаю. Я как раз хотел сказать, что меня и его не будет вечером.
–Не одобряю, – промолвил Арман. – Вылазки накануне выступления из штаба, это, по меньшей мере…
–Прошу! – Абрахам сказал это тихо, но с такой мольбой, что у Армана дрогнуло сердце. Он был в битвах и участвовал в войнах, а потому знал, что приказы и осторожность – это, конечно, славно. Но в мирных условиях. Когда заходит речь о настоящих битвах, люди нуждаются в отступлениях и послаблениях, иначе ломаются.
            А маги, как, если честно, и вампиры, ведьмы и прочие – едва ли отошли от людей повадками, привычками и страхами.
–Под твою ответственность, – решил Арман, – и так, чтобы никто не знал.  А Рене?
            Вот здесь Абрахам замолчал. По-хорошему, на ум шло два решения: «убить» и «убить мучительно». Но оба эти варианта были бы проявлением неоправданной жестокости, к тому же, речь шла о союзнике! Пусть о плохом, пронырливом и ненадёжном, но сейчас он был союзником!
            Арман подождал ответа, но убедившись, что у Абрахама нет решения, предложил:
–Я хочу кое-что сделать, но не знаю, стоит ли делиться планами, ведь Рене твой союзник до недавних пор  и нынешний соратник.
            Это была игра, перенятая Арманом из тех дворов, в которых он обитал. При знатных кругах не принято было высказываться напрямую, всё делалось в обход, с перевёрнутым толкованием, и Арман не то ради шутки, не то ради осторожности, сказал именно так.
–Рене не заслуживает жизни вскоре он станет опасен. Если мы будем проигрывать, он найдёт способ через наши головы заключить союз с Цитаделью и ударит по нам же ради спасения своей шкуры, – Абрахам был категоричен. – К тому же, не стану скрывать, у меня есть и личные обиды. И не за себя одного.
            Абрахам помолчал, подчёркивая этим молчанием память Стефании, которая когда-то нашла в Ронове влюблённость. Первую и единственную. Наивную и разочаровывающую.
–Тогда я хочу предложить тебе вот что… –Арман протянул Абрахаму листок пергамента, имевший заломы. Абрахам взял листок, пересчитал количество сгибов…сгибали обстоятельно, прятали.
–Это от Марека. Он вампир, и сейчас находится в Цитадели по моему приказу.
            Абрахам развернул листок, прочёл написанные аккуратным лёгким почерком строки:
«Они сомневаются. Мне дали жизнь – это хороший знак. Но я должен быть убедителен. Привет блохастому.
М.»
–Блохастый? – Абрахам вернул записку.
–Оборотень Уэтт, – усмехнулся Арман, – говорят что ненавидят друг друга, но спасали жизни друг другу уже много раз. Вампиры – снобы, потому что сами находятся в презренном положении для магов.
–Вовсе это…
–Это так. Ты маг, и я маг. Мы оба знаем, что стоим выше, чем вампиры, и уж точно выше, чем оборотни. Но речь не об этом. Речь о том, что Марек должен быть убедителен. Я предложил ему выдать пару наших… соратников. Не особенно важных, но…
            Абрахам мрачно молчал. Он понимал этот ход. Марек – шпион в Цитадели. Что ж, всегда приходится кем-то жертвовать в таком случае и для убедительности. Но это всегда не нравилось Абрахаму. Он не любил тех, кто умеет шпионить.
–Я полагаю, что Цитадели будет интересно получить местонахождение Рене, – лицо Армана стало холодным и непроницаемым. Он давно об этом думал. – Мы избавляемся от опасного союзника – раз. Марек получает дополнительное убеждение в стане врагов – два. Рене – скотина и заслуживает смерти – три.
–Церковники распадутся и разбегутся – четыре, – закончил Абрахам. – Я не спорю, затея хороша. Но когда Рене не станет, не будем уточнять причин, но если его не станет…кто займёт его место? И будет ли он настроен против нас или будет за нас? И не получим ли мы кого-то ещё более опасного? Или более трусливого?
–На эту роль я предлагаю двух кандидатов, – Арман не замедлил с ответом. – Ронове или Базира. Они оба – церковники. Они оба известны и в Церквях, и у нас, и в Цитадели. Цитадель уже не станет заключать с ними союза. За них – знание церковного мира, слава, союз с нами.
–Если тебя интересует моё мнение, то я выбрал бы Базира. Ему нужно что-то спокойнее. Здесь он совсем погибает. И от Ронове его нужно держать подальше.
–Я наоборот склоняюсь к Ронове, – признал Арман. – Он умеет быть харизматичным и научился толкать речи. К тому же – труслив и непостоянен. В бою, я  полагаю, от него мало пользы.
–Интересное мнение, – Абрахам не издевался, но искренне желал разубедить Армана, чувствуя в Базире большую угрозу, чем в Ронове, – но если ты заметил, то именно Базир в самом меньшем противостоянии с церковниками.
–А если ты заметил, – здесь Арман не желал уступать, – то не Ронове, а Базир прогуливается с Рене каждый удобный раз.
            Арман указал на окно. Рене и Базир как раз прощались. Пусть не тепло, не как друзья, но без холода, как приятели.
–Не будем ссориться, – Абрахам кивнул, – это твоё решение. Я за уничтожение Рене, а дальше решай сам.
–Это я и хотел услышать!
            Ещё немного посовещались о времени выхода, затем Абрахам поднялся и покинул Армана. Невольный же глава, проводив его задумчивым взглядом, снова вернулся к рассуждению о преимуществах и недостатках  Базира и Ронове в качестве потенциального заместителя Рене. Пока не было этой беседы с Абрахамом, Арман был уверен, что Ронове – идеальная кандидатура, но теперь сомневался: всё-таки он их обоих знал не так хорошо и не так долго…
            Да, Ронове будет марионеткой, как был марионеткой сначала в руках Церкви Животворящего Креста, потом в руках Рене, затем в руках Вильгельма. Но нужна ли именно марионетка? В конце концов, и марионетка может выйти из-под контроля, и власти Церкви нельзя допустить после падения Цитадели, если падёт эта Цитадель.
            Арман помотал головою, разгоняя тяжёлые и несвоевременные мысли. Рене конец – это единственное очевидное. На рассвете все, кто ещё не выступил из штаба, выступают. А Абрахам куда-то отлучится с Базиром…
            Простившись с Рене, Базир поднялся к себе с твёрдым намерением выспаться накануне выхода и вступления в решающую войну. Но не тут оно и было. Стоило ему расстегнуть камзол и ослабить ворот на рубашке, как дверь без всякого спроса распахнулась.
–Какого…– возмутился Базир, но осёкся, увидев Абрахама. В эту минуту Базир был бы больше рад встречи даже с Ронове, чем с Абрахамом.
–Такого, – спокойно ответил маг, и только сейчас Базир заметил, что в руках Абрахама две крестьянские лопаты – чуть заржавленные, грязноватые, явно старые. Где только нашёл, а главное – зачем?
–Ты комнатой ошибся! – отрезал Базир и решил закрыть дверь, но Абрахам выставил черенок лопаты в проём и успел сказать:
–Я иду хоронить её останки…
            Рука Базира невольно потянула дверь назад. Абрахам, увидев лицо недавнего друга перед собою так близко, даже вздрогнул – так он исхудал, и такие чёрные круги лежали под его глазами – все признаки нервного истощения.
–Куда ты идёшь? – хрипло переспросил Базир.
–Мы завтра уходим, и можем никогда уже не вернуться. Я думаю будет правильно даровать ей покой.
–Покой? – бешенство бросилось во всю душу Базира, он рванул на себя ворот Абрахама так, что даже сам не заметил, как ворот треснул и оказался в его руках. Но Абрахам и не думал сопротивляться. – Ты, поганый выродок…
            И это Абрахам терпеливо сносил. Лишь когда Базир выдохся, заканчивая с оскорблениями, сказал:
–Я видел её. Я хотел умереть, но меня вернули. Однако я видел её. Успел увидеть. И говорил.
            Базир прислонился лбом к дверному косяку. Ярость, вспыхнувшая в его душе, сошла на нет, и он почувствовал себя измотанным и слабым.
–Ей нужен покой. Её тело нужно предать земле как полагается. То, что осталось, – Абрахам говорил спокойно и мягко, словно беседа была дружеская и насквозь ни о чём. – Я иду, чтобы похоронить останки, чтобы она ушла туда, куда должна уйти.
–Стой, – вообще-то Абрахам даже не дёрнулся, но Базир всё равно остановил его, как будто Абрахам мог раствориться в воздухе. – Стой же… чёрт. Я с тобой.
            На это маг и рассчитывал. Он молча протянул Базиру одну из лопат и жестом пригласил идти за собою.
            Незамеченными они спустились по лестницам штаба, вышли в сад – в эту ночь было необыкновенно тихо. Кто отсыпался перед дальним, и, возможно, последним походом в своей жизни, кто наоборот сидел без сна, записывая последние мысли и нужные письма, или просто перебирая вещи. Елена С., к примеру, не выдержала, бросилась к Ронове, но он ей не открыл, хотя она слышала его дыхание и тихие шаги за дверью.
–Впусти…это же я. я всё для тебя вынесла и всё вынесу, – плакала наивная девочка, а Ронове сидел в кресле и не сводил взгляда с двери. Он знал, что может встать, открыть дверь, и стать для неё счастьем. И сам может насладиться её молодостью и её преданной, какой бывает только первая, любовью.
            Но он не делал этого. Ему хотелось почувствовать себя за пределами одиночествами, ощутить жизнь, надежду, понять, что его любят…
            Но что дальше? На этот вопрос Ронове не мог ответить. Что будет дальше с ним и с Еленой С.? имеет ли он право портить жизнь и ей?
            Ронове решил что всё-таки нет. Наверное, он не был таким пропащим, каким сам себе казался. Так или иначе, но в эту ночь он остался благороден и абсолютно разбит одиночеством.
            Но всё это не волновало ни Базира, ни Абрахама. Они миновали двор. Вышли за пределы территории – маги постарались, навесили на штаб множество чар и теперь, для портала и перемещения приходилось удаляться прочь.
            Абрахам взял Базира за руку, Базир плотнее вцепился в лопату и его завертело. Мир закрутился перед ним быстро-быстро, запрыгали звездочки, и небо в какой-то момент стало ему землёй, и в этой бешеной круговерти он не мог вдохнуть.
            Но вскоре всё было кончено. Базир, пошатываясь, огляделся и понял примерное местонахождение. Недалеко в лунном свете чернел обугленный трактир. А сами они стояли на рыхлой чёрной земле, смешанной с пеплом. Повсюду витал запах недавнего пожарища и чего-то кислого.
–Здесь я её и оставил, – мрачно промолвил Базир, обращаясь больше к себе самому. – Она пошла в этот трактир, а я пошёл дальше.
            Базир ткнул пальцем в обугленные останки трактира.
–Здесь я её и встретил, –  хорошо, что была ночь. Плохо то, что лунная. Слёзы блеснули на щеках Абрахама и он торопливо вытер их рукавом. Только сейчас Абрахам начинал понимать, как бесцельна и жестока была его жизнь, и как он сам заблуждался.
–Где она? – Базир заметил движение Абрахама. Смягчило это его сердце или нет – мы не знаем, Базир едва ли расскажет, но тон его стал мягче.
–Где-то здесь…– Абрахам жестом указал на территорию недавнего постоялого двора. – Не у трактира, и не там – там был загон для свиней и птичник. Так что…где-то…
            Базир оценивающе оглядел очерченный Абрахамом квадрат, и молча, совсем скинув рубашку, отошёл к самому началу с лопатой в руке.
            Абрахам был уверен, что её похоронили неглубоко – на это у Вильгельма просто не хватило бы времени! Земля же твёрдая, это верхний её слой по жирности напоминал творог. А дальше – мерзлота. Нет, она лежала неглубоко.
            Они работали в молчании. Что тут вообще можно было бы сказать, даже будь у них желание пообщаться? Работали, изматывая себя физическим трудом, чтобы душа и ум познали, наконец, облегчение и не изводили мыслями и образами. Повезло не сразу, но повезло – где-то на половине Абрахам копнул и почувствовал, что его лопата за что-то зацепилась. Он подумал, что это какой-то корень или что-то похожее, но вытащил кусок простыни.
            Базир тотчас оказался рядом. Вдвоём раскопали быстро.
            От неё осталось немного. Пожар и время уничтожили достаточно, но не всё. Но тут у Базира сдал желудок – из земли пахнуло непередаваемым запахом гнилого мяса и чего-то прогорклого, Базир отвернулся, зажимая нос, но его неудержимо тошнило.
            Винить здесь Базира за слабость было невозможно. Даже Абрахама, который повидал на своём веку трупы разной степени свежести, замутило. Он, стараясь не обращать внимания на сползающие пласты уцелевшей ещё плоти, как можно быстрее и осторожнее, вытащил то, что давно уже было Стефанией, из земли и уложил на раннее извлечённую кровавую простынь. Не в силах же терпеть смрад и выносить зрелище изрядно подгнившего и подъеденного земляными обитателями тела, он набросил на верхнюю часть, не скрытую простынёй, свою мантию.
            Стало чуть легче. Мантия шевелилась, и будто бы дышала, но, по крайней мере, Абрахам мог перевести дух и вдохнуть из припасённого флакончика – от смрада…
            Базира перестало тошнить. Он попытался обернуться, но Абрахам искренне посоветовал:
–Не надо. Вырой яму. 
–О яме следовало бы позаботиться раньше, –  укорил их такой знакомый голос. Абрахам вскинул боевое заклинание, зелёный от пережитого Базир только что-то проскулил.
–Выпей, – Арман выходил из темноты. Он протянул Базиру флакончик, блеснувший в лунном свете. Базир схватился, раскупорил его и, не спрашивая, осушил. – Постарайся не дышать.
–Что ты здесь…
–Вот, значит, каков твой план, – Армана трупный запах, похоже, не смущал. Может быть, настолько привык к нему во время войн? Или принял чего? – Ладно. Дело благое.
            Он махнул рукой и земля в небольшом клочке, разделявшем его и Абрахама, разъехалась сама собой, образуя провал.
–Быстрее чем копать. Мы так поступали в Иерусалиме, – ответил Арман, хотя его никто и не спрашивал.
            Абрахам, однако, был благодарен. Он сглупил, не позаботившись о могиле раньше, но, с другой стороны, он и не знал точно, где спрятано то, что когда-то было Стефанией. Теперь же её можно было по-настоящему похоронить.
            Абрахам, сдерживая отвращение и не дыша, жмурясь и кривясь, поднял проклятую простынь. Она была насквозь мокрой – с трупа что-то натекло, и натёкшее было тёмным, словно кровь, только запах имело совершенно отвратительный.
–Поэтому мы предпочитали сжигать, – объяснил Арман, пока Абрахам нёс то, что недавно было телом, до провала. Базир честно попытался помочь, но его вывернуло даже сквозь зелье. – Мог бы воспользоваться заклинанием…
–Мог бы, – согласился Абрахам, выпрямляясь. Тело он погрузил в яму бережно, хотя и телом это назвать было нельзя. Совершенно сгнившая гадость. – Но это не должно было быть так. я виноват. Я сделал это. Я и несу искупление.
–Дело ваше, но по возвращению рекомендую вам обоим промыться в кипятке, – Арман покачал головой и хотел, было, свести руки в знаке заклятия, чтобы закрыть яму, но Абрахам его остановил:
–Нет.
            И взялся за лопату. Базир поддержал. Его ещё вело, но он справился. Яма была неглубокой, и Арман, устав наблюдать, пришёл на помощь, всё-таки приведя заклинание в действие, но в меньшей степени.
            Затем жестом велел отойти и нарисовал в воздухе что-то, похожее на прямоугольник. Прямоугольник вспыхнул, растворился и медленно поднялся из пустоты на свежем захоронении.
–Теперь могила, – сказал Базир приглушённо. – Прощай, Стефания. Теперь прощай насовсем.
            После того, что он увидел в эту ночь, скорбь немного поугасла, пришёл ужас. Но Базир чувствовал отрезвление. Усталость способствовала этому.
–Прощай…– прошелестел Абрахам, измотанный и уставший больше всех. Он чувствовал, что его усталость справедлива и не думал роптать. – Иди к свету. Ты его заслужила.
–Да, прощай, Стефания, – Арман вздохнул, – пожелай нам удачи, что ли.
            Помолчали немного. В тишине каждый думал о своём, но все мысли были одинаково скорбными, хотя и несли в себе какое-то облегчение.
–Пора, – вдруг напомнил Арман, – вам ещё надо привести себя в порядок. А до тех пор…не прикасайтесь ко мне!
            Он полушутливо-полусерьёзно скрестил руки на груди и сообщил:
–Для перемещения можете взять меня за полы мантии. Я её потом сожгу!
            Базир даже улыбнулся, взялся как велено и мир снова закрутился, чтобы выпустить Базира уже в его комнате, где предстояло ему привести себя в порядок и доспать оставшиеся законные два часа до того, как придёт час к сборам и выходу в неизвестность.
23.
            Когда Базир читал о войне, то представлял неугасающее поле битвы, где есть место и подвигу, и дружеской помощи, и смелости, и решительности… или, на худой конец – разбитый лагерь, где воины чистят оружие или обрабатывают свои раны, а мудрые полководцы держат совет, разглядывая вычерченную точную карту, негромко совещаясь о том, какую ответственность взять за жизни доверившихся им солдат.
            Базир и подумать не мог, что война, в которую он выдвинулся с рассветом, будет такой…бесцветной.
            Они тянулись вереницей – одна из трёх частей всей собранной отступниками силы, остальные выдвигались из других точек, но от этого не легче. Медленный шаг, шаг друг за другом, каждое десятое место занимает глава малого звена, каждое пятидесятое – среднего, каждое сотое – глава большого звена.
            А впереди Абрахам и Арман. О чём-то переговариваются. Базир занимает позицию достойную, но его к этим переговорам не привлекают. Базиру и обидно от этого, и неожиданно нет – устал он думать обо всех, о нём бы кто подумал. Но, по меньшей мере, к Абрахаму относиться стал теплее, потому что видел ясно, что и Абрахам сам не свой из-за Стефании. До прощения ещё далеко, но Базир не из железа – скребёт в его сердце жалость.
            И всё-таки не так Базир представлял себе всё это!
            Он думал, что выдвинутся лихо, передвигаться будут быстро, и будет царить оживление кругом, и возбуждение от грядущего…
            Но кругом сонное царство, шаг колонны медленный, привал через каждые полчаса, и даже разведчики, что уходят вперёд, возвращаются с мрачным ответом: ничего и никого нет.
            И в самом деле – нет. Базир знает, что иногда на службе у магии есть и звери, и птицы, и деревья даже. Понятны ему остановки колонны, когда Абрахам или Арман, или ещё кто из магов высшего уровня останавливается, пускает в небо и в землю заклинания – проверяет.
            Но не откликается птица, не реагируют куст и земля – не следят маги Цитадели за приближением отступников и напряжение, которое было ещё в начале пути, сменяется понемногу сонливостью. Будет драка – разбудят.
            Из знаменательных происшествий в первые шесть часов, из которых лишь четыре прошли в пут, было лишь одно: неожиданно поднялась во время привала возня, Базир даже приободрился, когда услышал шорохи и шум голосов, но вскоре был разочарован – к ногам Армана вытолкнули юнца с плотно надвинутым на лицо капюшоном.
–Шпион? – Базир поднялся решительно и быстро, краем глаза отмечая, что и многие так поступили.
–Да если б! – хмыкнули из толпы, а затем чья-то добрая рука стянула капюшон.
            Юнец оказался девчонкой. Но это ещё не было белой – в рядах отступников были и церковницы, отвернувшиеся ныне от креста, и ведьмы, и целительницы, и боевые колдуньи… вот только не было там места для бездарной девчонки, не отличившейся никакими дарованиями в магии и не попадавшей ни разу в бой.
            Елену С. оставили в штабе Ордена отступников с тем, чтобы она позже вместе с другими оставленными – слишком старыми, слишком молодыми и просто ненужными именно в бою, перешла через лес и заняла тайное убежище отступников до особого распоряжения.
–Лучше бы шпион… – отозвался Арман с невесёлым смешком. – Прошерстите наши ряды, может ещё кто прибился!
–Ты здесь зачем? – спросил Базир, преодолевая смутное отвращение к этой девице, которая, кажется, была готова разреветься от обиды и унижения.
 –Так я же…я…– губы Елены дрожали, она закусывала их, сдерживая рыдания.
–Елена! – Ронове, не обращая внимания на то, что ему неприлично было после всего произошедшего, и ради памяти Стефании оказывать знаки внимания скомпрометировавшей себя девчонке, пробился к ней. В глазах его была досада.  – Что ты…
–Расходимся, – махнул Арман, разгоняя любопытных. – Ронове, здесь не место для девочек. Особенно для влюблённых девочек.
–Знаю, – Ронове рывком поднял Елену с земли. Ему было стыдно и за себя, и за неё. Она не имела права поступать так с ним, обнажать свои чувства к нему и сейчас. Но и сам он не смел злиться на неё за это – по-хорошему, ему, как более опытному, надлежало разбить её иллюзии ещё в штабе. Так разбить, чтобы она его возненавидела. – Но что теперь? Назад её послать?
–Нет, – Арман усмехнулся, – не дойдёт. Пусть остаётся, но если она умрёт, это будет на твоей вине.
            И Арман отошёл от незадачливой парочки. Елена против воли прижалась к Ронове, тем самым конфузя его ещё больше.
            Базир молча смотрел на них.
–Ничего не говори, – попросил Ронове, глядя на Базира, – сам знаю. Всё знаю. Я трус, подлец, мерзавец…
–Хорошо что знаешь, – перебил Базир. – Не придётся тебя просвещать об этом. Сбереги хотя бы эту.
            Ответствовав так, Базир вернулся к своему месту, и больше на Ронове не взглянул. Тот остался один на один с Еленой С.
–Ну зачем?  – устало спросил Ронове, обращаясь уже к ней. – Зачем ты так? здесь небезопасно.
            Но юность непобедима в упорстве. Елена С. только упрямо мотнула головой, мол, с тобой всякая опасность приятнее и легче.
–Я же тебя даже не люблю! – разбивать мечты девчонки было поздно, но Ронове не сдержался. И это уже Елену задело. Она отшатнулась и наконец, заплакала, понимая всем сердцем, как глупо и нелепо её положение.
            Разумеется, назад Елену никто не вернул. Аманда – как ведьма и целитель была в рядах выдвинувшегося отряда и, прознав о присутствии Елены, вздохнула:
–Будет со мной.
            Аманда очень разочаровалась в поведении своей воспитанницы, ставшей ей совсем родной. Но когда увидела её слёзы, когда прочла в её глазах разрушение первого выстроенного из тонких хрустальных мечтаний мира, дрогнула, и крепко прижала к груди своей незадачливую влюблённую.
            На этом все значительные происшествия миновали. Дело клонилось к ночи, остановились на новый привал. После походного ужина, состоявшего из холодной телятины, нарезанной тонкими пластинками и обсыпанной специями, горячей похлёбки и нескольких сухарей, стало совсем спокойно.
            Горели костры, расставлены были дозорные, и всюду тихо переговаривались. Это не было похоже на те переходы и странствия с Абрахамом и Стефанией, когда было голодно и тихо, когда нельзя было развести костра, чтобы тебя не обнаружили. Это вообще не на что не было похоже, и Базир даже подумал о том, что будь их скитание сытнее, не докатились бы они до трагедии. Абрахам, наверное, от того и оставался фанатиком, что вечно мёрз, не досыпал и голодал…
            А может быть, Базир просто хотел сохранить память о тех днях. Или оправдать окончательно Абрахама плохими условиями, что им выпали?..
            Но пока Базир пребывал в полудрёме, сам Абрахам и Арман переговаривались. Они удалились для беседы к шатру Армана – самому большому, занимавшему центральную позицию в их ночлеге. Женщинам и слабым здоровьем надлежало также спать в шатрах поменьше, что уже были расставлены. Другим оставалось спать на земле. Кто с ворчанием, кто смиренно, но устраивались…
            Но Абрахаму и Арману было не до покоя.
– Они не могут не знать о нашем выдвижении! – Абрахама беспокоила ленность и отсутствие какой-либо попытки Цитадели хотя бы обозначиться. Сам Абрахам всегда предпочитал одиночные сражения, поэтому некоторые его тревоги были от недостатка опыта.
–Заманивают, – объяснил Арман. – Они не хотят и не станут драться на нейтральной или нашей территории. Ведут к своей.
–Но неужели у них нет доносчиков, шпионов? – Абрахам не мог в это поверить. – Мы идём в три группы, из разных мест…неужели?
–Ничего, – отозвался Арман. – Сообщение у нас надёжное, и все три группы не столкнулись ни с одним агрессивным проявлением.
–Это мне не нравится, – признался Абрахам. – Я не готов к такой тишине. Я ждал войны. Если не войны, то, по меньшей мере…
–Это нормально. – Арман не стремился насмешничать или издеваться. Он понимал чувства Абрахама и даже разделял его тревогу. Да, отсутствие агрессии было логично – они ещё не пересекли границу с Цитаделью, дойдут через три дня. Но всё-таки…ни шпионов, ни попыток разведать численность – это подозрительно. – Надо собрать совещание.
            И вот оно – совещание. В представлении Базира это должно было быть как в книгах. Когда собирается какой-нибудь король  – обязательно мудрый и праведный, а с ним дипломатические и военные советники, разглядывают карту, обмениваются мыслями…
            А на деле это была уже знакомая компания: Абрахам, Арман, Сотерус, Минира, Фло, Уэтт, Ронове и Глэд. Впрочем, заявившись в шатёр, Базир всё-таки обнаружил ещё одного гостя и даже обрадовался, хотя прежде не мог допустить даже мысли о том, что будет радоваться вампиру. Но это произошло, и Мареку, вышедшему из тени последним, Базир улыбнулся. Марек – посланный Арманов в стан Цитадели как лазутчик и доносчик, неожиданно ответно улыбнулся, услужливо сверкнув остротой клыков.
–Все? – Арман быстро оглядел присутствующих. – Хорошо. Что у нас в сводке? Сотерус?
–Триста семьдесят единиц, – Сотерус резво начал доклад, – в нашей группе. Из которых абсолютно боеспособных триста пятнадцать. Остальные – поддержка, зельевары, обслуга. Ну и одна девчонка.
            Кто-то хихикнул. Ронове помрачнел и вмешался:
–Елена разделила обязанности с Амандой!
–Довольно! – Арман легко прекратил спор, – Сотерус?
–Сто двадцать единиц в северной группе. Но у троих горячка началась…
            Пока положение было не особенно плохим. Если верить докладу Сотеруса, а не верить ему причины не было, выходило, что чуть больше шести сотен отступников, разделённые на три отряда: основной и два в подкрепление, должны были встретиться как раз на границе с территорией Цитадели и разбить общий лагерь. Вышедшие в разные дни они добирались к одному часу и к одной точке. И в этих сотнях были и люди, желавшие освободиться от Цитадели, и маги, проклявшие её власть, и вампиры, и оборотни, и ведьмы, и кое-какая мелкая магическая пакость… таким образом, создавалась многоуровневая армия.
            Здесь же Базир узнал о том, что две других группы разбиты по отрядам по десять-двенадцать единиц, причём разных видов: в каждом были и представители людей, и магической мелочи, и магов.
–Я всё ещё считаю, что это неразумно, – влез Глэд. – Магия не должна быть с людьми в одном ряду.
–Это здравое решение, – возразил Абрахам. – Есть заклинания, которые действуют против, скажем, оборотней, но не действуют против вампиров. Если применить такое – отряд сохранит боеспособность. Уничтожить же все виды существ не всем под силу.
–Почему чуть что, так оборотни? – пролаял Уэтт.
–Он упомянул и вампиров, – заметил Марек, и зарождающийся конфликт сошёл на нет.
–Мы поступим также, – согласился Арман. – Это мудро и даёт нам огромное преимущество. Можно подготовиться против атаки оборотней, но против атаки отряда: маги-люди-оборотни подготовиться уже не просто. Здесь разнесут и физически, и магически.
–Опять? – хмыкнул Уэтт, но Арман лишь с досадой отмахнулся: – не цепляйся!  Что с продовольствием?
            Вопрос был важен. Обсуждали обстоятельно. По плану Армана – в месте разбивки лагеря было необходимо иметь доступ к ручейку на этой территории. Запас провизии также подвергся новому обсуждению, но здесь Базиру было скучно – спорили о нормах выдачи: Уэтт не желал уступать двухразовое питание мясом, а Фло утверждала, что от сухарей будет только сухость и жажда.
–Хлеб плесневеет быстрее, чем сухарь! – заткнула её Минира. – Уэтт, но мясо мы не можем позволить дважды в день. Если будет осада…
            Кое-как Уэтта утихомирили, пообещав его племени возможность охоту в окружном лесочке, если будет возможность, и рыбалку.
–Марек? – торжественно пригласил вампира Арман. Вампир вышел из тени и коротко сообщил, не глядя ни на кого в отдельности:
–Цитадель не выдвинула никаких шпионов на ваш путь. Как мне известно, они призывают под свои знамёна всех верных своей власти.
–Это и я мог сказать! – возмутился Глэд, но на него зашикали. Марек даже не смутился:
–В таком случае, я могу уйти.
            Глэд под общественным давлением выдавил какие-то извинения и что-то о том, что совсем не это имел в виду. Марек невозмутимо продолжил:
–Они мне не верят, что закономерно. Но, как я понимаю, они настолько не видят в вас угрозы, что готовы мне позволить быть в их рядах. Я хожу по кабинетам и залам, но не присутствую  на их совещаниях. Мало кого вижу… в основном тех, с кем смутно знаком. Старая гвардия.
            Марек перевёл дух, оглядел, наконец, присутствующих, и сообщил тихо:
–Но есть и плохая новость. Через пять дней будет полнолуние, а в их землях есть одна людская деревушка…
            Базир проснулся окончательно, против воли, как впрочем и все, глянул на Уэтта, и оборотень сжался, чувствуя непреодолимое чувство вины за то, что неумолимо должен был услышать, и за весь свой род.
–Они планируют продержать вас в вялом бою, – продолжал Марек, отвернувшись от товарища также, как поспешно, сообразив неловкость, отвернулись все, – и хотят налететь на них. Будут обращать…
            Арман выругался. Этого следовало ожидать! Из человека не сделаешь мага или ведьмы. Но есть варианты как человек может этой магии послужить. И пусть служение это будет на самом грубом, примитивном уровне, Арману известно аж три таких варианта: жертвоприношение, нежить и обращение.
            Жертвоприношение – ритуал, производимый опытной ведьмой, когда она умерщвляя человеческую плоть, создаёт огромный выброс энергии для подпитки своих или чужих сил. Ритуал сложный, под силу далеко не каждой ведьме, требующий, к тому же полное отсутствие сострадания и милосердия, ибо жертву надо убивать медленно и мучительно, чтобы она испытала больше боли и больше страдания, чтобы боялась…
            По пальцам можно пересчитать способных на такое! К тому же, ведьма сама платит частью своей жизни за подобный ритуал. Один такой может отнять до десяти лет жизни. Да, конечно, он может спасти, но ведьмы обычно не любят лезть куда-то, где придётся спасаться столь радикально. К тому моменту как ведьма наберётся подобного опыта, она, как правило, уже стара, и десять лет – фатальная жертва.
            Что касается нежити – тут ясно. Мёртвый человек ещё человек. Достаточно некроманта, который поднимет труп и заставит его быть своей марионеткой – очень исполнительной, распадающейся со временем на куски, но марионеткой. Тоже очень сложная магия, к тому же, нежить всё время требуется подпитывать собственной силой, да и совладать надо с этой силой уметь: одна ошибка и твои бравые марионетки раздерут тебя в исполнительном лебезении.
            И третий вариант – грубый, жестокий – обращение. Обратить человека в магическую форму относительно разумную можно лишь через презираемые магические формы: вампира или оборотня. Ещё через русалок, конечно – но здесь сложнее – массово не получится, если только массово согнать людей в озеро и утопить.
            Но вампира сотворить сложнее. Для трансформации нужно время. И ещё кровь, много крови вампира-обращателя. А вот оборотни действуют на уровне животного мира и только его: укус равен заражению, которое происходит мгновенно в ночь полнолуния, когда оборотень сам. В лучшем случае, едва-едва себя контролирует. Укус, полученный в полнолуние – гарантия превращения жертвы в такого же монстра в рекордные минуты. А после обращения жертва испытывает не только резкое безумие, не только перестаёт узнавать своих близких и родных, но и голод…
            А в первое обращение – голод, смешанный с испугом. Итог ужасен и закономерно мерзок.
            И Цитадель, если верить Мареку, собралась устроить через пять дней массовое обращение в оборотней для жителей ближайшей деревеньки.
–Это ужасно…– выдохнула впечатлённая Фло.
–Цитадель получит себе мороку, – заметил Абрахам, даже не взглянув на её испуг. Зачем? Он подходил к делу конструктивно и сразу же увидел очевидную несостыковку в словах Марека. – Получить…сколько? Даже пять-шесть лишних оборотней, объятых безумием – это далеко не шутки. Цитадель сама хлебнёт. Они же себя не контролируют!
–Они их уничтожат, – тихо объяснил Марек, – или мы их уничтожим, в любом случае – свора обрушится на нас. Они это сделают. Это в их власти.
–От этого они так спокойны…– промолвил Арман, бледнея. Положение менялось. Драться с разумными магами и ведьмами – это. Всё-таки, одно дело. Здесь всё зависит от ловкости и собственного магического умения. Но бороться с безумными волчьими тушами, жаждущими откусить от тебя нехилый кусок?..
            Уэтт чувствовал на себе вину. А ещё – общее презрение. Большее, чем всегда. И ещё гнев, ведь они – эти маги и люди, и даже вампир, говоря «свора»  – имеют в виду его собратьев! Пусть невольных, но всё-таки живых, разделивших с ним лунное безумие и приступы голода.
–Так, спокойно, – Арман то ли почуял зарождающийся гнев, то ли просто отогнал панику, что неизменно шевелилась в углах шатра, но заговорил спокойно и твёрдо. – Для начала нам нужно дойти. У нас ещё пять дней. Мы будем там через три дня.
–Мы не сможем сразу дать бой, – сразу сказал Сотерус, – людям надо отдохнуть и собраться.
–Я и не говорю! – разозлился Арман. – Что за привычка такая – перебивать? Северный отряд будет там через три дня… их меньше, у них нет с собой провизии в таком количестве…
            Он явно о чём-то размышлял.
–И увязавшихся девчонок! –  ехидно заметил Глэд, на что Ронове отреагировал с бешенством:
–Сколько ещё будет упрёков по этому поводу? Я виноват, что пожалел её, что не уничтожил всё её сердце там, я знаю. Но теперь уже…
–Захлопнитесь! – возмутился Арман, – или идите спорить на улицу. А вообще, я предлагаю северному отряду сократить количество привалов и добраться к границе раньше.
–Цитадель их сметёт, – сразу возразил Абрахам. – И мы останемся без подкрепления.
            Базир, впрочем, понял мысль Армана, и предложил:
–Нам не нужно отправлять всю северную группу на границу. Нам нужно где-то несколько добровольцев, чтобы они по возможности увели жителей деревушки от оборотней.
–По несколько добровольцев из каждой группы, – подхватил Ронове, очень довольный тем, что про него не говорят.
–Не пойдёт, – возразил безжалостный Марек, – там же не одна деревушка. Они обрушатся на другую. И потом – увести куда? Вы знаете земли Цитадели?
            Замечание было логичным. Возразить на это было нечего. Ситуация превращалась в тупиковую.
–Выхода у нас нет, – сказал Арман с тяжёлым вздохом, – я его не вижу. Нам надо идти и биться. Ускорить приход мы не можем – получим измотанную армию.
–А если промедлить? – предложил Абрахам. На него взглянули с мрачным интересом. Предложение было безумным и непонятным. – Если мы продержимся в пути на лишние два дня…даже на три-четыре дня, мы успеем к тому моменту, когда…
–Когда армия оборотней будет готова! – заметила Фло. – Гениально!
–Нет-нет, подождите, – Глэд выступил за Абрахама. – Опасный период это ночь самого полнолуния и ночь за ним. Полнолуние через пять дней, мы будем через три дня. Задержимся здесь на три дня – получим уже не стадо безумных волков, а сформированных оборотней. Драться будет проще.
            Базир взглянул на бледного, потупившегося и будто бы оплёванного общим отношением к его роду Уэтта и заметил робко:
–Знаете, мне кажется, пока с  нами есть оборотни, мы не имеем права так отзываться о них.
            Под общими взгляда Базир оробел и закончил неуверенно:
–Ну…всякие «свора», «стадо безумных волков» – это всё как-то не очень хорошо звучит по отношению к нашим соратникам.
            Уэтт взглянул на Базира с благодарностью и настоящим восхищением. Человек заступался за оборотня! Кому расскажешь – не поверят. Но это было. За Уэтта заступился бывший церковник, обученных этих самых оборотней убивать на месте.
–Мы тебя ценим, Уэтт, – заметил Арман, – и, разумеется, преступления Цитадели не имеют к твоему роду никакого отношения.
–Спасибо! – Уэтт прижал огромную свою ручищу к сердцу.  Эти слова были ему важны, и именно сейчас они имели огромное значение для всего будущего дела.
–Мне пора! – спохватился  Марек. – Меня хватятся!
            Он выскочил из шатра, шорох рванулся куда-то в ночь…
–Он что, в мышь обратился? – поинтересовался Сотерус. – Улетел?
–Улетел, – подтвердил Арман. – Итак, вернёмся к нашим псам. Значит, вы предлагаете переждать?
–У нас три варианта. – Абрахам принялся загибать пальцы. – Переждать, ускориться или идти как планировали. В первом случае мы получим…уже не безумных оборотней, а обыкновенных, с которыми можем драться с меньшим риском. Во втором – приведём к битве усталых людей и магов. В третьем…столкнёмся с оборотнями первого обращения.
–Провизии нам хватит, – заметила Минира, – но тогда не останется на осаду, и если нам придётся долго быть…
–Логично! – подтвердил Арман, – но провизия не самая большая наша беда.  Скажу честно, что твой вариант, Абрахам, насчёт «переждать» мне нравится. Но меня смущает в нём лишь один пункт…угадаешь какой?
            Абрахам медленно кивнул. Он понял мысли Армана. Надо отдать было Арману должное – он попытался не раскрывать этого пункта, и, если бы разговор был с глазу на глаз, так и осталось бы.
            Но были и другие!
–Это какой? – спросила неугомонная Фло. Она была молода и нагла, за это её и сделали вхожей в совещания.
–В самом деле? – Ронове поддержал девицу и глянул на Армана, затем, не без дрожи, на Абрахама. Он не понимал. Особой сообразительностью Ронове вообще не отличался, и лучшим учеником церкви стал благодаря успехам в физических упражнениях, а не в начитанности.
            Зато Базир точно понял и почувствовал, как запылало его лицо. Ну и Уэтт ещё. Он точно знал, что через пять дней обещанное полнолуние грозит и ему. Он уже чувствовал как зовёт его лунный свет. Сам Уэтт умел держать себя и в руках, и в лапах – научился себя контролировать за годы, и даже обещал, что своих оборотней он выведет в эту ночь от лагеря…
            А если предстоит задержка, то тогда есть вероятность, что отвести всех не удастся – шли плотно, да и рядом также людские селения в гораздо большей близости и в большем количестве, чем в том месте, куда они должны были к полнолунию прийти. Уэтт может не успеть, не доглядеть и это риск.
–Да что  же? – не унималась Фло, глядя то на одного мага, то на другого, на Ронове, на Базира в конце концов.
–Не туда смотришь! – грубо заметил ей Глэд, тоже сообразивший. – Надо левее!
            Фло покорно повернула голову влево.
–Ещё левее…– Глэд скрестил руки на груди, словно Уэтт уже за кем-то не углядел и до Фло, ровно как и до Ронове, наконец-то дошло.
            Но если Ронове не отреагировал, лишь испуганно глянул на Армана, мол, что делать? – то вот Фло не удержалась от грубости:
–Опять проблемы из-за этих блохастых!
            И вот это было ошибкой. В ином случае Уэтт бы отшутился, но сейчас, когда всё совещание он слышали унижения в адрес своего рода, это было слишком.
–А ты вообще кто? – рявкнул Уэтт так грозно, что Фло отскочила. – Ты, поганая дворовая девка, которая вообразила себя лучше меня? А за что лишь?
–Я, знаешь ли, – испуг у Фло сменился насмешливостью, – себя контролирую. И сырое мясо не жру. Уж тем более все знают, что не всегда вы питаетесь этой… свининой или курятиной.
–Ягнёнком или олениной, – неуместно подхватил Сотерус и заткнулся под тяжёлым взглядом Армана.
–Вы и человечину жрёте! – Фло скривилась,будто её стошнит.
            Уэтт в одно мгновение оказался рядом с ней и легко схватил девицу за шею, рванул вверх, чтобы её лицо оказалось на уровне его лица. Ножки Фло оторвались от пола, она забилась, уже совсем не смелая в его руках. Воздуха явно было мало.
–Уэтт! – Арман и Абрахам подскочили к оборотню с разных сторон, – оставь дуру! Ты её убьёшь!
            Ронове и Базир запоздало кинулись на помощь. Под общим натиском Уэтт швырнул Фло на пол и та, вдохнув воздух, истерично зарыдала, пока Минира не бросилась к ней с объятиями и утешением, не забывая при этом смотреть на Уэтта как на врага всей добродетели.
–Вы…– Уэтт поочередно оглядел всех с ненавистью, – вы, вообразившие себя лучше меня! Вам нравится чувствовать себя лучше. Вы же люди. И маги… ни вампиров, ни оборотней вы никогда ни во что не ставили! Неудивительно! Мы привыкли. Но сейчас мы делаем общее дело, и я думал, что всё уже в прошлом…
–Уэтт, всё в прошлом. Твои заслуги…– Арман ещё пытался сгладить конфликт.
–Молчи! – взревел Уэтт. – Молчи, не то откушу тебе лицо! Вы… как же вам легко нас презирать. Вас всем! Я поверил в сказку о лучшем мире! Я повёл своих… но лучший мир не подходит для оборотней. Вы смешиваете нас с грязью. Мы даже хуже вампиров в ваших глазах.
–Уэтт, произошло недоразумение! – Базир тоже предпринял попытку к миру, но Уэтт и его остановил:
–Не лезь! Ты не знаешь о чём говоришь! Мы для вас хуже грязи. Поганее болотной тины. А за что, собственно? За боль, которую испытываем, каждый раз обращаясь в волков? За безумие, от которого страдаем в неконтролируемые полнолуния? За голод?.. или, быть может за то, что получив это проклятие, вынуждены отказаться от своих близких, потому что можем им реально навредить?
            На этот раз Уэтта никто не останавливал.
–Мы не вампиры. Мы едим, гуляем под солнцем, пьём вино, сохраняем тепло тела… но даже вампиров – этих мёртвых тварей вы принимаете с большим почётом, чем нас, в ведь в нас людского больше!
–Так что именно тебя не устраивает? – холодно спросил Абрахам. – То, что мы, по-твоему, не ставим вампиров выше оборотней, или то, что не считаемся с оборотнями?
            Вопрос был едкий. В другой момент Уэтт бы хватанул воздух ртом, осёкся бы, застыл, спохватился и осознал, что сам, в своих речах, больше походит на завистника, говоря о вампирах, а не о несчастьях и бесчестии своего рода. Но Уэтт был в крайней точке бешенства, а ещё луна уже звала его. Оставалось пять дней, но луна уже набирала силу…
–Я желаю вам поражения! –сплюнул Уэтт. – Громкого и кровавого! Желаю, чтобы вас низвели до нашего положения…
–Даже если это будет, ваше положение не улучшится, – заметил несгибаемо-жёсткий Абрахам. – Мы просто разделим ваше место.
            Уэтт не ответил и вышел из шатра прочь.
            Минира тотчас отвесила притихшей Фло звонкую пощёчину:
–Дорвалась? Дура! Всё из-за тебя!
–Он уходит…– тихо сказал Ронове, выглянувший за Уэттом, – и созывает своих.
–Вот теперь, друзья, всё стало плохо, – заметил Арман. – Но первого кто закинётся об этом для наших солдат – я лично пущу на рагу первому вурдалаку, которого встречу!
            Расходились в гнетущем молчании. Базир уходил последним и задержался на пороге. Неприятно и странно было видеть ссутулившуюся спину Армана, опущенную голову…
–Арман? – позвал Базир негромко.
–Чего? – Арман встрепенулся и обернулся на голос Базира. Сияние свечей озарило бледность его черт.
–Надежды нет? – спросил Базир прямо и поспешил добавить: – я останусь, просто хочу знать твоё мнение.
–Надежда есть всегда! – Арман покачал головой, – наше дело правое, поэтому мы победим. Вопрос только в том, сколько голов мы сложим. Знаешь, что меня пугает больше всего? То, что Уэтт в общем-то, прав. После победы Вильгельм и я собирались смести и оборотней и вампиров только из-за того, что они оборотни и вампиры, и мы, как прочие маги и люди привыкли считать их чем-то вроде вредителей. Кажется, мы все стали чудовищами, Базир, а? Как считаешь?
–Мне кажется, мы ими были, – ответил Базир сдавленным  голосом. Откровенность Армана странно действовала на него, – просто сознавать это стали лишь недавно.
24.
            На это замечание Арман не отреагировал. Он снова  углубился в какие-то записи, которые ему показывал Абрахам. Базир потоптался на месте, не зная – уйти ему или лучше остаться, и, в тот момент, когда он уже был готов уйти вслед за всеми, Арман поднял голову и спросил:
–У тебя что-то ещё?
–Что скажем народу? – спросил Базир. – Они явно видели, что Уэтт ушёл со своей…со своими.
–Ничего не скажем, – отозвался Арман абсолютно спокойно. – Он прав, как я уже сказал, но мы, хоть и чудовища, тоже правы. И это значит, что Уэтт вернётся.
            Базир недоверчиво хмыкнул. Он и не старался скрыть своего недоверия. Неожиданно в поддержку Армана отозвался и Абрахам:
–Твоя насмешка напрасна. Уэтт вернётся.
            Базир перевёл на него взгляд, надеясь, что в глазах его Абрахам прочтёт если не возмущение, то хотя бы вопрос: «чего лезешь?»
–Садись, – предложил Арман, – садись к нам. Делить нам нечего. Садись и слушай то, что я тебе скажу.
            На мгновение всё стало прежним. Базир снова стал прилежным учеником, которого вызвали мудрые наставники.
–Ты напоминаешь мне фанатиков… – Арман улыбнулся, но как-то неприятно и даже злобно будто бы, – тех, что пошли на восток, в мои земли. Они понавешали на себя разных крестов: от сложенных из травинок до отделанных жемчугами и алмазами, завесились ими от плеч до задниц…
–Какое отноше…– Базир не понимал, к чему все эти воспоминания, такие неуместные и скользкие слова? Даже Церковь не очень любила вспоминать о тех временах! Но Арман, как нарочно, вспоминает о них!
–А такое! Что если бы ваша, – Арман выделил слово «ваша», хотя, откровенно говоря, «вашей» она уже не была ни для Абрахама, ни для Базира, – Церковь сказала им, что целью этих походов является банальный и пошлый грабёж – кто бы пошёл? Кто был бы честен? Пошли бы стяжатели и глупцы. Но скажи им, что путь святой, что цель не обогащение, а спасение душ заблудших… это красиво. Это благородно. Благородство, даже ложное, манит тех, у кого больше ничего нет. Рано или поздно  человек может начать задумываться о том, стоят ли побрякушки, даже дорогие, гниения где-нибудь в песках, и смерти, подстерегающей за каждым шагом. Понимаешь?
–Это понимаю. А вот как это связано с Уэттом не понимаю! – честно сказал Базир.
–Боже, только не ваш, а мой! – Арман закатил глаза, – что же с людьми? Если дать солдату идею, он погибнет охотнее. Особенно, если эта идея касается вечности. Вечная душа, вечный рай, вечная благодать…что там ещё вечное?
–Кущи Эдема,– мрачно подсказал Абрахам.
–И их туда же! – Арман рассвирепел. Речь его стала отрывистой. – Всё туда же! Умирать за золото скучно. Умирать за идею, за вечность…да, это ценно!
            Арман осёкся, выдохнул и закончил уже мягко:
–Так и рождаются фанатики. Не имеющие смысла в собственной жизни, они не хотят отдавать её впустую. Хотят бороться. И им нужна идея.
            Абрахам молча вышел из шатра. Арман проводил его невнимательным, бессмысленным взглядом. В принципе, уход Абрахама был Базиру понятен: Абрахама в лицо называли фанатиком, говорили, что он заложил и жизнь, и душу на борьбу – сначала на борьбу с Церковью, потом с Цитаделью, и теперь борьбу против обеих этих сил.
            Но Абрахам ушёл без раздражения. Лагерь Армана был единственным местом, где у Абрахама оставался один шанс на определение между вечностью (проклятая!) в пустоте меж адом и раем, и какой-то одной стороной. И даже ад был бы предпочтительнее такого «зависания» души.
            Да и в самом Абрахаме что-то переменилось. Он стал мягче и терпимее к словам и тычкам в свою сторону. Более они его не тревожили и не задевали. Он видел ангела! Какое ему дело до земного слова и взгляда?
–Уэтт долго жил без идеи. Жрал, скрывался, сходил с ума в полнолуние, снова жрал… – продолжил Арман, словно Абрахам никуда не выходил, и всё оставалось прежним. – В какой-то момент даже Цитадель его, что называется, взяла на карандаш. Зарвался! Ну, Уэтт почуял, что дело пахнет тухло, рванул в степи, перебивался чем придётся, а там и где-то переосмысление своего пути начал. Понял, что жизнь его безыдейна и тошна, что нет у него ничего значимого, и что всё, что им движет – низменно. Он так не захотел. И вот теперь он здесь.
–Был здесь, – с плохо скрытым злорадством поправил Базир.
–А, брось! – Арман беспечно махнул рукой, – даже если я не прав насчёт идеи, хотя я прав, оборотни не могут жить мирно. Уэтт увёл свою стаю, и он пока её вожак. Но ему уже очень скоро придётся это доказывать раз за разом. Здесь же – доказывать не приходилось, его волки его боялись. А там он такой же как они. Цитадель его уже не примет. Так что… только мы. Здесь он будет хоть в каком-то почёте.
            Базир молчал. Он не знал что возразить, а возразить хотелось. Хотя бы для того, чтобы Арман хоть немного покачнулся в своей уверенности.
–Тебе его жалко? – допытывался маг. – Вижу, жалко. А ты поезжай в Албу, найди  деревушку Тейпорт, походи по улицам, поспрашивай у женщин, где их дети? И все они расскажут тебе про большого чёрного волка, необыкновенно умного волка… продолжать? Уэтт жрал детей, считая, что их мясо слаще. Не знаю – прав ли он в этом, не было возможности и желания подискутировать, но, судя по вымирающей деревушке Тейпорт – мнение его было непоколебимо.
–Тогда почему ты всем не сказал, что он вернётся? – Базир нашёл, как ему казалось, удачный вопрос. – Почему не сказал, что потом…
            Но Арман усмехнулся:
–А потом – суп с волком! И вообще:  как же чудо?
–Чего?
–Чудо. Самое обыкновенное чудо. Ты, похоже, из числа прилежных учеников? Наверняка много читал, да? И истории?
            Базир кивнул. Ему очень не нравились такие приёмы Армана, когда он заходит издалека. Это, как правило, ничем хорошим не кончалось.
–Читал когда-нибудь о внезапном засадном полке или неожиданно пришедшей на помощь армии, которую никто не ждал? Никогда не задавался вопросом, как армия может прийти неожиданно? Неужели нет разведки или шпионов? Неужели нет удивления при виде чужих знамён, при звучании чужих горнов и чужих сапог? Армия – это голоса, это сталь, лязг…
            Базир открыл, было рот, чтобы, как подобает прилежному ученику заметить, что во время боя очень сложно сконцентрироваться на каком-то стороннем лязге и разглядывать какую-то геральдику, когда…
            Случилось.
            Сначала тряхануло землю.  Базир, не ожидавший подвоха, упал, не понимая, что вдруг его так скосило. Зато Арман, чей опыт превосходил опыт очень многих в рядах отступников, не только сумел устоять на ногах, но и выскользнуть из шатра туда, где уже что-то шумело и странно шуршало.
            Базир, опасаясь новых толчков, выскочил, пригибаясь, и, увидев происходящее, сразу позабыл обо всём, распрямился.
            А посмотреть было на что. Над всем лагерем в рассветном зареве, блестел в ещё ленивых лучах полупрозрачный магический защитный купол. А над куполом сотни маленьких…птиц?!
            Да, определённо это были птицы. Только очень рассерженные, бронзового цвета с медными клювами и когтями. Часть их сидела на куполе и клевала и царапала защитный купол, другая часть, совершая виражи, нарочно врезалась в защитный купол. Сомнений не было: птицы желали проломить купол.
            Кругом суетились. Бегали, сбиваясь в группки, чтобы не растягиваться по лагерю, если купол всё-таки не выдержит. Базир тоже куда-то прибился, как оказалось – плечом к плечу с Абрахамом и Ронове, и спросил, с трудом перекрикивая шум этих противных крыльев и множество раздражающих уши и мозг скрежетаний.
–Что это?
–Птицы! – гаркнул Абрахам. – Только Стимфалийские! Редкие твари…
            Они и вели себя, в общем-то, как редкие твари. Базир не был силён в магической стороне Цитадели, не было у него знаний, но он понимал, что нормальные птицы не будут врезаться головой и тельцем в купол раз за разом.
–Что им…– пробормотал Базир, ни к кому не обращаясь.
            Кто-то кричал: спросонья нелегко пробуждаться в подобный птичий кошмар; кто-то уже переругивался, и строил даже смелые планы по борьбе с этими пернатыми.
            Арман лихо группировал самостоятельно сбившиеся кучки. По его замыслу в каждой должно быть не меньше четырёх магов для поддержки купола и создания, в случае прорыва, ещё одного купола. Не забывал маг и ругаться, кричал заводно и весело: Цитадель себя проявляла, это ли не первый шаг к победе?
            Или поражению.
–Занервничали наши ублюдки! – хохотал Арман. В эту минуту, в красном своём плаще он показался Базиру живой иллюстрацией античного бога войны. Но Базир замотал головою, отгоняя видение и попытался сосредоточиться на куполе.
–Выдержит? – спросил кто-то робко.
–Конечно же нет! – Арман услышал. – Ещё немного и проломится. Это же Стимфалийские птицы! Не давайте им себя окружать! Ни за что! окружат – вы пропали.
–Заклюют? – хихикнул Ронове. На его счастье, этого Арман уже не услышал.
            Зато услышал Абрахам, который услужливо подсказал:
–Съедят. Их когти и клювы раздирают и железо. Представь, что сделают они с плотью?
            Смеяться Ронове расхотелось, он против воли заозирался, пытаясь увидеть Елену С., может быть проститься с нею, а может быть, чтобы собрать в себе хоть какую-нибудь храбрость?
            Но в плотно сбитой толпе очень сложно было увидеть хоть кого-то знакомого. Лица плыли, наряды смешивались – кто стоял и где?
–Господи, помилуй нас, грешных…– прошептал кто-то, видимо, из бывших церковников. Не выдержал напряжения.
–Бог не слышит! – громыхнул Арман. – Он глух! Вырывайте эти тварям перья – не жалейте рук!– они от этого живо теряют подвижность! Стойте твёрдо, оставайтесь командой, оставайтесь верны своему долгу!
            Купол не выдержал. Треснул, словно стекло, сначала по ребру, потом трещина побежала всё выше и выше…
–Щиты! – рявкнул Арман, сам вскидывая над своей и головами других щиты. Это было уже не так эффективно, но могло дать хотя бы небольшую защиту.
            Купол окончательно треснул, брызнул золотистыми незримыми осколками, истлел…
            И началось.
            До этой минуты Базир находил птиц вообще красивыми существами. Но после того, как на беззащитную толпу обрушился ливень из этих созданий, всякая красота потеряла смысл. Это были не птицы. Это были исчадия самой преисподней – не меньше.
            Базиру доводилось убивать врагов. Доводилось даже рыбачить, видеть, как вытащенная из воды рыба ещё пучит глаза и открывает рот, но рыба и не была никогда красивой для Базира. она была скользкой, дурно пахла…
            Базиру приходилось и дичь постреливать, но это было нужно для пропитания. Здесь же, хотя на него обрушивался поток заведомо вражеских существ, по иронии судьбы или по чьему-то извращённому умыслу, облачённому в невинное птичье тельце, Базиру было не по себе.
            Впрочем, это быстро прошло. После того, как первая же, добравшаяся сквозь щит прикрывающего группку Базира и ближних к нему людей, тварь, впилась в руку Базира и тотчас взмыла ввысь, вырвав из неё кусочек мяса.
            Адская боль плеснула кровавым полотном. Базир заорал, но не он один уже был пострадавшим. Рядом с Базиром какой-то человек лихо махнул кинжалом, сбивая ближнюю птицу с намеченного ею курса, но другая, то ли мстя, то ли пользуясь ситуацией, рванула к лицу его и…
            В одно мгновение выхватила глаз.
–Давай! – белое лицо Аманды возникло перед Базиром. Ведьма быстро мазнула по ране Базира какой-то зелёноватой слизью, и, не успел Базир сообразить хоть что-то, исчезла в гуще сражения.
            Боль понемногу прошла, а вместе с ней прошло и то самое чувство «не по себе» у Базира. птицы ли это? да жечь таких птиц!
–Ты драться будешь? – рявкнули ему и Базир с удвоенной силой заработал руками, в каждой из которых было по кинжалу, отбрасывая в сторону, сбивая, разрезая птичьи тушки. Нет-нет, да попадало ему по руке или по лбу острыми когтями и клювом. Боль не покидала, только нарастала, так как каждый удар таким клювиком можно было сравнить с ударом книгой по голове.
            Маги работали быстрее. По примеру Абрахама они собирали магические знаки и пытались перехватить полёт птиц ещё вверху. Абрахам направлял столбы пламени вверх и в стороны массового их подлёта, затем вскидывал над собою купол, и сбивал уцелевших и озлобленных птиц мелкими заклинаниями и кинжалами.
            Маги поступали также. Не все, правда, пользовались огнём – боялись подпалить кого-нибудь из своих же, гораздо более популярным был лёд – так хоть сильно урона не будет союзнику.
            Вампиры перевоплотились в летучих мышей и перехватывали птиц на подлёте. Это было странно и красиво – летучие мыши не в сумерках и в ночи, а в свете солнца. Это было бы странно, если было бы кому до этого дело. Всем было несладко. Вампирам тоже. Как оказалось, около дюжины птичек-невиличек могут сожрать одного вампира в образе летучей мыши меньше, чем за пять минут.
            Базир увидел поздно, рванулся, чтобы не то защитить, не то уже добить бедного, пытающегося перевоплотиться обратно вампира, с ним, увидев это безобразие, рванулся и Арман, и ещё чьи-то тени, но все они опоздали – останки вампира – жалкая никчёмная кожа, уже человеческая легла ровным слоем на заваленную тушками и залитую кровью траву и  истлела.
            Ронове неожиданно оказался героем. Он сообразил, что лучшая поза для такого боя – пригнувшись – надо было беречь глаза. К тому же, повезло ему и с местом – чуть дальше от самой лютой крови, под куполом какого-то седовласого мага было почти что спокойно. Приходилось совершать вылазки и прибивать птичек, когда купол рушился и магу требовалась целая секунда, чтобы поднять новый. Но, учитывая, что кругом птицы выхватывали из живых тел кусочки плоти – Ронове ни разу не жаловался.
            А потом ему не повезло. Он увидел Елену С. Аманда – как боевая ведьма и целительница, вместе с другими целителями шныряла там и тут, смазывая пострадавшие тела болеутоляющей мазью. Ей было не до девчонки. Да и с собой таскать её в условиях боя было нереально, словом, Елена С. впервые пожалела о том, что так опрометчиво вылезла из штаба.
            Ей виделась романтика. Ей казалось, что она принадлежит к тому числу храбрых женщин, которые могут разделить все тяготы битвы и войны с любимым. Но реальность разбилась осколками в сердце. Храбрости в ней не было. Любимый её не любил. Репутация тлела. И, как назло, Аманда заподозрила в ней некоторые изменения, которые Елена по неопытности вовсе не заметила.
            И хоть отмахивалась Елена – Аманда умела припирать к стенке. Да и воспитанницу свою знала как облупленную. Пришлось каяться до конца. Но до этого ли теперь?
            Теперь лишь бы выжить. И забилась Елена за чьи-то спины, да без толку. Маг оказался слабый. Купол треснул, и навалились птицы…
            Ронове не повезло  это увидеть. Потому что он, увидев это, не смог остаться в стороне. Может быть, Абрахам был прав, называя Ронове трусом, а Базир, считая его подлецом, но в эту минуту Ронове сам поразился себе.
            Избегающий всякого возможного риска в последние месяцы, Ронове сам выскочил из-под защиты Купола, и бросился к Елене С. – к той, которой уже умудрился надломить и жизнь, и веру, и душу, и сердце…
            Бой плескал. Крылья налетали друг на друга и на людей, на Ронове слетались как на доступную добычу, но Ронове был неотвратим и продолжал двигаться вперёд, не забывая при этом орудовать кинжалом. В какой-то момент одна из птиц и вовсе выдрала у него кинжал, больно окровила ему руку когтями, и кинжал упал куда-то на землю.
            Елена С. увидела его. Вскричала что-то радостное, рванулась, отбиваясь из последних сил от достающих её тварей, почуявших в ней не только её жизнь, но и жизнь зарождающуюся, более вкусную, но куда там! Сильна была Елена в это мгновение, хоть и не знала того.
            И всё же…
            Не появись между ними кровавый бог войны, воплотившийся в Армане, не встретиться бы этим двоим! Но он явился, и ярость его была опасна, и наконец, затихло.
            Уцелевшие птицы поднимались в небо неровными стаями, летели в свои владения, навстречу воле своих хозяев.
–Глэд! Минира! – Арман уже отдавал распоряжения, вышагивая среди птичьих тел, каких-то останков, обожженных тканей, веток… – Цифры. Пострадавшие, раненые, убитые?
            Кое-как отряхиваясь, ближайшие соратники принялись переговариваться с уцелевшими, доставали какие-то пергаменты, оглядывали, а не находя  – выкрикивали имена. Всё кончилось также неожиданно как  и началось. Потерь, даже на первый взгляд, было немного. Больше всего пострадали, как оказалось, люди из «поддерживающей» части, не имевшие практического боевого опыта.
–Цел? – спросил Арман, когда к нему подошёл Абрахам. у Абрахам на лбу был след от когтистой лапы птички, но на этом, похоже, повреждения заканчивались.
–Цел, – отозвался Абрахам. – Цитадель выдала свои нервы.
–Я думаю, они просто решили нам напомнить о своей силе. Заметил, что их отозвали?
–Справедливости ради, отозвали немногих! – кровожадно заметил Абрахам. – Более девяноста процентов Стимфалийских тварей никогда уже не взлетят в небо!
–И где-то пятьдесят наших соратников никогда не поднимутся, – Арман не разделял триумфа Абрахама. В этом и была между ними разница: Арман даже в любимой всем своим существом войне не превращался в фанатика, а Абрахам оставался им даже после мысленного покаяния и встречи с ангелом.
–Да какие пятьдесят! – возмутился Абрахам. – Тридцать, не больше!
–Тридцать три, – спокойно возразил Глэжд, приближаясь со списком. – Тридцать три мертвеца. Вот список по именам.
            Абрахам не имел права заглядывать в список, пока Арман, как главный, не предложит ему, но тревога брала верх над приличием, и Абрахам незаметно поменял позу, чтобы иметь возможность увидеть хотя бы край пергамента.
–Твои живы, – Арман заметил это. – И  Базир, и Ронове.
            Абрахам смутился и принялся с удвоенным вниманием оглядывать поле недавней битвы, где уже многие поднимались, и отчётливо чернели тела тех, кто уже не встанет никогда. Кто-то из-за птиц, кто-то от неверного удара своим же соратником, или…от заклинания. Это война. Здесь случается всякое. Поэтому и ценилась так во все времена геральдика, потому и брали с собой на битву знамёна и стремились одеть солдат как можно ярче, чтобы в пылу сражения, в мрачный час не ударить своего же.
            Об этом не говорят – не принято и глупо, но всегда есть жертвы от своих же. В пылу сражения, когда пот заливает глаза, а разум застилает кровавое желание убивать и выживать – легко не заметить вышитого знака или знамени.
            А у этих и вовсе не было формы. Были птицы и они. Бил по птицам – попал по людям. Это та цена, которую платят в любой битве, и та цена, о которой не говорят. С этим просто живут.
–Семьдесят девять ранены. У кого коготь по лицу прошёлся…– Глэд глянул на Абрахама, но глаза бывшего охотника за вампирами и оборотнями ничего не выразили, – у кого кусок плоти выдернули. Боеспособность сохранена.
–Благодарю! – теперь Арман не был античным богов войны. Теперь он казался усталым воякой. – Сам как?
–А вон чего! – Глэд поднял рубаху, и продемонстрировал левый бок, в котором не хватало кусочка плоти. – Схватила, зараза! Я ей клюв пополам сломал, но этого мне не вернут уже!
–Драться сможешь? – Арман улыбнулся.
–Само собой! – Глэд опустил рубаху.
–Ступай, – разрешил Арман и повернулся к Абрахаму. – Твои мысли?
            Абрахам вздрогнул. Арман со своим меняющимся поведением и неизменно мягким обращением за советом и мыслями всё ещё был непонятен ему. Абрахам плохо работал в команде, и видел до этого лишь одну роль: исполнительскую. Глава Цитадели говорит и ты делаешь. Глава Церкви говорит и ты исполняешь. Сам он перенял такую же модель в свою собственную команду – он говорил, а они… сначала Стефания, Базир, Рене и Ронове, потом без Ронове, потом без Рене – исполняли.
            Но Арман раз за разом советовался. И не только с ним.
–Кого они пошлют следующими. Пошлют же! – Арман ждал ответа. Причём ждал не из вежливости, а искренне, с любопытством и живым интересом.
 –Обычно следуют по закону стихий, – Абрахам справился с собою, поспешил ответить, да как можно подробнее. Чтобы Арман не был разочарован тем, что решил посоветоваться именно с ним. – Земля, Воздух, Вода, Огонь… воздух они послали первым. Стимфалийские птицы принадлежат воздуху. Я бы сделал ставку на земных тварей.
–Почему? – просто спросил Арман.
–До воды далеко, – принялся объяснять свои соображения Абрахам. – Огонь опасен. Они не захотели доводить дело до конца, огонь же как крайняя мера. Ну, исторически так…то есть – литературно-исторически.
            Абрахам как-то сник, замялся, замешкался в собственных объяснениях. Но Арман был добр и понятлив, кивнул:
–Огонь крайняя мера. И кого из земных ждать? Земляных червей?
–Последнего червя, как я знаю, убили в Аравии, – Абрахам покачал головой. – Это сделал Гней Великий – церковник-борец, основавший Церковь Животворящего Креста.
–Всегда проседал в истории! – Арман даже улыбнулся. – Так,собственно…на кого думаешь?
            Абрахам не успел ответить. Воистину, это утро не обещало ничего хорошего. Земля задрожала опять, как в первый раз, с налётом птиц, только сильнее и…дольше. Гул не слабел, напротив, он будто бы нарастал. Только отошедшие от шока и битвы люди встревожено переглядывались, зорко озирали местность, желая понять и не желая всё-таки убедиться в том, что к ним идёт новая опасность.
–Щиты! – взревел Арман, теряя всякое спокойствие.
            Маги, уже расслаблявшиеся, вскочили, не понимая, чего ждать, но выполняя свой долг. За ними стали торопливо подниматься и другие.
–Что происходит? Что происходит? – Елена С. жалась к Ронове, надеясь обрести в нём защиту от всего самого страшного в мире.
            Но Ронове не был уверен в себе так, как она была в нём уверена. Этот гул явно происходил от чего-то живого, от чего-то могучего, большого…
–Великан! – истерически вскричал молодой вампир, вскакивая. До этого он сидел на земле, нарочито беспечный,  снисходительно позволяя Аманде обрабатывать его лицо от когтей. И тут вскочил, догадался, не выдержал своей догадки.
            И своей правоты.
–Что? неужели? – несчастные вскакивали, не желая верить своим глазам и ушам. А между тем неотвратимое надвигалось на них. Уже задрожало само небо! Какая-то вспугнутая стая, может быть, тех же Стимфалийских крылатых, поднялась вверх, и вскоре…
            Он был похож на живую гору, которая встала и решила куда-то идти. Прямоугольная голова размером с сарай возвысилась на горизонте. Свирепо сверкнули, видя их, глаза–настоящие окна – изогнулся кривой рот – как широкое крыльцо с большими и острыми зубами.
–Отставить панику! – велел Арман, опомнившись. – Он один. Нас много. Он тупой. Ну явно тупее многих точно.
–Я думал, они вымерли! – признался Базир, заворожённо глядя на то, как вслед за телом из далёкого лесочка появляется непропорционально мерзкое, сероватое туловище, облачённое в какую-то парусину грязно-жёлтого цвета. – Я читал! Точно читал! Их поубивали в Аравии!
–Отставить панику! – повторил Арман, в голосе его прорезались металлические нотки, – все, кто готов биться, за мной! нельзя его подпускать к лагерю!
            И он первым рванул вниз, на ходу, сплетая целую сеть боевых заклинаний для борьбы с чудовищем. Абрахам – к чему удивление? – рванул вторым. За ними ещё несколько магов и людей, и даже молодой вампир, который и опознал великанье приближение. Базир колебался недолго – не зная, может ли он быть полезен в такой битве, он поспешил за остальными, ругая себя за отвагу, и обещая самому себе в следующий раз быть как Ронове и не высовываться!
            Базир ещё не знал, что Ронове тоже мчал за Абрахамом, причём опередил Базира на добрых полсотни шагов. Что руководило им – он сам не знал, просто чувствовал, что должен быть в этой битве.
25.
–Я наперед знаю, что ты скажешь! – заверил Уэтт, оглядываясь на держащуюся на почтительном от него расстоянии стаю. На их поддержку можно было пока рассчитывать.
            Как здорово было бежать в волчьем обличии по прохладной и влажной от росы траве! Как здорово было чувствовать воздух свободы, и просто бежать, бежать, без всякой цели! Словно настоящий зверь, освобождённый от всех моральных законов и запретов – так чувствовала себя стая Уэтта, ушедшая с ним.
            Но не сам Уэтт. Он был их вожаком и чувствовал, что освобождения нет. они уже удалились от лагеря, и это означало, что увеличивается разрыв между отступниками и его стаей, и скоро начнутся конфликты в самой стае за первенство (здесь Арман был полностью прав), и, что хуже – борьба за выживание. Причём бороться придётся уже со всеми и в одиночку.
            Всё это становилось опрометчивым. В конце концов, оборотней всегда ни во что не ставили и презирали, как любую низшую магическую нечисть, но у отступников Уэтт хоть иногда чувствовал власть и уважение. А ещё – идею. Своей у него не было. Вернее, была. Она заключалась в том, чтобы наесться, потом не попасться церковникам, потом наесться ещё… всё это Уэтт проживал годами, и очень этим тяготился. Людские цели были ему скучны, цели Цитадели казались очень сковывающими. А тут отступники, и он был нужен.
            Словом, дико хотелось вернуться. Но как это сделать, да так, чтобы не потерять уважения в собственных глазах и в глазах стаи? Как сделать это изящно?
            Ответ пришёл сам собой. Уэтт учуял Марека – своего друга, вампира, соратника…
            Обрадовался: Арман всё-таки умница, раз послал именно его догнать Уэтта и вернуть. Другу вроде бы и не стыдно поддаться на уговоры, так? Да и кто поймёт угнетённого лучше другого угнетённого?
            Уэтт велел стае остановиться, обратился в человека и вышел к Мареку навстречу.  Он не сомневался в том, что вампир сейчас начнёт убеждать его о возвращении и поспешил заверить:
–Я наперёд знаю, что ты скажешь!
–Да ну? – Марек усмехнулся. Белое лицо его казалось ещё белее от непрошедшей ещё ночи.
–Представь себе! – Уэтт вздохнул и признался: – я хочу вернуться, да. Я поступил неправильно. Моя стая и я…
            Уэтт махнул рукой, дескать, ты всё и сам понимаешь.
–Отступники дали тебе цель и свободу, – согласился Марек, – это значит многое. Теперь ты не просто оборотень, а я не просто вампир. Теперь мы оба связаны с чем-то важным.
–Да, так, – Уэтт кивнул.  Он был благодарен Мареку за то, что тот изложил его мысли – самому это было тяжело сделать.
–И, – продолжал Марек благостно, – ты думаешь о том, что совершил ошибку, уйдя от них? ещё и в такой момент?
–Ну…– Уэтт вздохнул, совсем уж каяться он не рассчитывал. В конце концов, да, каяться было в чём – он давал Арману слово, что поведёт свою стаю до конца. И это было тем, о чём умолчал Арман в разговоре с Базиром. Сделал  он это не от забывчивости, а из собственного тщеславия – открыто заявлять, что ты требовал и довольствовался клятвой от оборотня, в магическом мире звучало глупо  и унижало мага. Да, Арман уже давно не был в Цитадели, но он всё ещё был магом и ни один факт не изменил бы этого, как не  отнял бы его тщеславие, рождённое в годы магической службы.
–А я знал, что будет именно так! – Марек переступил чуть ближе к Уэтту.
–Совсем в меня не веришь? – здесь уже можно было действительно обидеться: они оба принадлежали к презираемой магическим обществом части, но вот – даже Марек…
–Не в этом дело, – спокойно возразил вампир. – А в том, что мы чужие. Даже маги и ведьмами не такие чужие среди церковников, как мы. Как ты со своей стаей, и я, с другими вампирами.
            Эти слова Уэтту не понравились, но он ждал продолжения.
–И всё это давно подводило меня к одной мысли…– Марек испытующе глянул на молчащего оборотня, и, приняв его молчание за поддержку, продолжил: – а не пора ли нам отказаться вообще ото всех?
–Уйти в горы? – Уэтт не выдержал, расхохотался. Его стая, державшаяся чуть поодаль, вздрогнула, зашевелила ушами.
            Марек снова усмехнулся, и ответил:
–Цитадель не такая могучая как ты, да и мы все думали. Там уже давно нет стольких магов. Большая часть держится за счёт старых уже магов. Боевых магов и ведьм меньше, чем даже у нас.
–Ты этого не говорил! – с возмущением вклинился Уэтт.
            Надо признать, что Уэтт был не очень сообразителен. На этой фразе уже Арман или Абрахам легко бы поняли, куда клонит Марек, а Уэтт всё ещё не видел ничего. он чувствовал что-то нехорошее, но пока не понимал что именно.
            А может быть дело не в сообразительности, а в том, что этот оборотень просто хотел верить хотя бы своему другу. Пусть вампиру. Пусть другу, которого сам постоянно подкалывал и над которым подшучивал, даже зло, но которого научился уважать и по которому скучал, хоть и таился.
–Разумеется, я этого не говорил! – в голосе Марека послышалось лёгкое раздражение. Он, конечно, понимал, что будет непросто, но не настолько же!
            Но надо было держать себя в руках. Ему нужен был союзник. Преданный, настоящая опора. И надо было гасить всякое раздражение.
–Разумеется, я этого не говорил, – повторил Марек уже тише, – им ни к чему. А вот тебе говорю. Как есть говорю. Они мне обрадовались. Доверились, как дети.
–Ты же…– начал Уэтт и осёкся.
–Но я не хвалюсь. Дело не в моём убеждении, дело в их отчаянии. У них много молодёжи, но она слабая. Выставлять их в битву – дохлое дело. Цитадель начала делить власть между собой, как оказалось, доделились до того, что потеряли боеспособность. Кое-что поднимут ещё, сомнений нет, но угроза не такая, как ты думаешь. В этом можешь мне верить.
            Уэтт затряс головой: этого не могло быть!
–Даже ведьмы, – продолжил Марек тихо и печально, – после того, как убили их главу Ленуту, разбежались. Кто в сёла, кто в города. Драться устали. Устали, понимаешь?
–Чего ты хочешь?! – Уэтт совсем запутался.
–Я? – Марек улыбнулся почти как человек, только клыки выдали его натуру. – Я хочу мира. И власти. И то, и другое мы можем взять. Ты, я, твои стаи… мои сторонники, дмаю, кое-кто из Цитадели нас поддержит.
            Уэтт вообще перестал что-либо понимать. Марек, не дожидаясь вопроса, поспешил объяснить лихорадочно:
–Они разбили сами себя! Мы можем взять власть в Цитадели! Слышишь? И хитрость разбить Армана. Твои стаи сделают вид, что вернулись к нему, а потом нападут! Понял? И мы свободны от отступников! Мы свободны от Цитадели. Мы принесём дисциплину, создадим новые племена и новый закон. Мы наконец-то принесём равенство!
            До Уэтта всё-таки дошло:
–Так ты предатель! – взревел он, напугав и насторожив свою стаю. Стая готова была броситься на Марека по приказу Уэтта. Пока  была готова…
–Почему предатель? – возмутился Марек. – Это они предатели! Они все. Они, не я! думаешь, я хотел быть вампиром? Думаешь, я выбирал? Нет. Я таким стал. Но они все: и церковники, и отступники, и в Цитадели стали презирать меня за одно это. Одни охотились, другие просто смешивали меня с грязью. А я виновен? Скажи мне: я виновен?
            Марек уже кричал. Обычно спокойный он разрушался изнутри – всё невысказанное, скопившееся, вырывалось наружу, складывало страшные слова:
–Думаешь,  я хочу пить кровь? Думаешь, хочу жить с вечным чувством жажды и пустоты? Думаешь, мне не жаль людей?..
–Ты предлагаешь предательство! – Уэтт тоже перешёл на крик. Оба уже не думали о том, сколько их услышит, если услышит. – И оправдываешь это тем, что ты несчастен! Как будто ты один…
–Я? – Марек вдруг стих, сунул руку в карман плаща и извлёк из него сложенный в четыре раза лист, протянул Уэтту: – читай!
            Уэтт демонстративно скрестил руки на груди. Он не собирался идти на поводу у этого предателя, виновного не сколько в своём предательстве, сколько в новой боли, отозвавшейся тоскливой маетой в сердце оборотня. Такое разочарование! Такая подлость! Низость!
–Тогда я прочту! – Марек не собирался ломаться, развернул лист и прочёл тихо, но выделяя каждое слово, чтобы Уэтт точно понял: – «От седьмого числа седьмого месяца сего года, мы, известные как отступники – борцы за людскую свободу и безопасность, освободители от власти Церкви и Цитадели, в составе своих предводителей, известных под именами: Вильгельм, Арман, Стефания, Ронове, Минира и Глэд, постановляем:
I. по истечению всяческих битв, конфликтов с Цитаделью и её последователями, всякую уцелевшую магическую нечисть, известную в образе оборотней, вампиров, вурдалаков и мертвецов, немедленно уничтожить без захоронения и суда.
II.соратников отступников из числа вампиров и оборотней поставить на строжайший учёт, чтобы воспрепятствовать их размножению и разнесению заразы.
III. соратников отступников из числа вампиров и оборотней, отличившихся в войне с Цитаделью и борьбой за свободное будущее, отстранить от управления делами, наделить земельным наделом и содержанием согласно дополнительному соглашению №1/А-12, от девятого числа текущего месяца, и не допускать до вмешательств.
IV. всякую литературу, как историческую, так и художественную, включающую в себя мемуары, дневники и сочинения, подвергнуть жёсткой цензуре и корректуре, дабы избавить людской мир от всякого упоминания вампирской и волчьей заразы и не создавать неверный образ представителя из рода вампиров или оборотней
К согласованию.
Записал Керт».
            Уэтт молчал. Он сомневался, что на свете есть слова страшнее. Да ещё от кого? От тех, ради кого он уже рисковал и собой, и своей стаей! Если переводить весь сухой язык документов на понятный: отступники желали полностью уничтожить и вампиров, и оборотней, вплоть до упоминания о них, даже положительного, но после того, как те выполнят свою работу.
            Ну ладно там Керт или Глэд – эти двое были охотниками за вампирами и оборотнями, хоть и не были церковниками в полной мере, ну ладно – от них не надо было ждать сочувствия. Но Минира? Она потеряла веру в бога, но не в человечность! А Ронове и Стефания?  а, самое страшное, Арман?
–Это проект, судя по всему, – Марек говорил с сочувствием, хотя его и трясло от ярости, пусть и видел он этот документ не в первый раз. – Здесь нет ещё подписей, и я взял его из бумаг Вильгельма. Не успел позаимствовать соглашения – да, их там несколько. Одно о проценте содержания и надела, другое о цензуре существующих и грядущих мемуаров об этой войне. Интересно, правда?
            Уэтт не отзывался. В первый раз его мир разрушился, когда на него – семилетнего – напал в лесу волк, кусал, хотел сожрать. Повезло – отбили охотники. Повезло, впрочем, до первого полнолуния.
            Второй раз, когда Уэтт понял, что Цитадель не собирается его покрывать и сама не прочь расправиться.
            В третий, когда Уэтт осознал, как тускло и греховно жил, в дни, когда шатался по миру и искал себе не то смерти, не то смысла, и мучился, мучился тоской иодиночеством.
            Сейчас был четвёртый раз. Одно дело, если оборотней и вампиров презирали, не пускали к постам, насмешничали – это неприятно, но это не смертельно. А здесь? сделайте своё дело и уходите в забвение. Убьём всех, кто был против нас. Тех, кто был с нами, будем контролировать, а затем просто отправим в небытие, и даже не вспомним о них ничего хорошего. Вообще не вспомним. Не было их! Никого не было!
–Это не я предатель, – лицо Марека исказилось от боли. – Это они. Видишь? Разве плохо ответить им? Разве нет у нас на это права? Я считаю, что это не просто наше право. А наш долг. Ещё никогда ни вампиры, ни оборотни не брали власть в свои руки. Так может – пробил наш час? наступил день, когда мы должны им отомстить и показать единство?
            Марек был опасно убедителен. Уэтту очень хотелось поддаться на этот уговор, ведь звучало так маняще: «они неправы. Они поплатятся за это. Ты будешь на вершине, а не они!».
            Но с другой?..
            Уэтт оглянулся на стаю. Собранная им ещё из мальчишек, случайно ставших жертвами оборотней, молодая стая… каждый из этих волчат обязан ему жизнью, и каждый готов броситься на Марека, да хоть на самого чёрта, если Уэтт так скажет, но это пока. Пока Уэтт их ведёт. Завтра ещё, быть может, его власть прочна, а послезавтра? Через неделю? Он уже старый волк. А старого волка молодые грызут.
            И это только в пределах одной стаи!  Что говорить о других? Будет грызня. И у вампиров едва ли лучше. От того и контроль: чтоб не заразили, чтоб людей не жрали и кровь их не пили.
            «нас надо контролировать…» – мучительно понял Уэтт. Но ненависть в его сердце всё ещё пульсировала. Он не знал, на что решится.
–Ну? – наступал Марек. – Ты со мной? или ты согласен на то, чтоб быть вечным дворовым псом на службе подлецов и настоящих предателей?
            Как легко было бы согласиться! Как легко поддаться искушению, но…
            Но вместо этого Уэтт дал знак своей стае. Та не подвела. Уэтт только отошёл в сторону, чтобы не видеть кровавой расправы.
            Он смотрел на восходящее солнце – сколько же они проговорили? И не оборачивался на шум позади себя. Марек кричал, бился, ругался, даже молил, но стая рвала его на куски. Может быть, каждый из оборотней и задавался вопросом: почему, собственно, надо рвать соратника? Но Уэтт пока был им вожаком, и его приказы стояли для стаи выше всего. Вампир, даже такой сильный как Марек, не смог справиться с нападением и вскоре Уэтту пролаяли:
–Всё!
            Уэтт только тогда обернулся. Как и положено – от вампира такой древности осталась лишь одежда да ещё горсти грязного праха, от которых почему-то несло сыростью и чем-то сладостно-гнилостным.
            Не говоря ни слова, Уэтт наклонился к одеждам своего бывшего друга, предавшего друга, обыскал карманы – Марек уже успел свернуть лист, и Уэтт нашёл его в том же кармане плаща. Стая ждала, не спрашивая, молча и покорно наблюдала за его действиями.
            Уэтт прочитал ещё раз документ, который ему зачитал Марек, спрятал лист, сложив его в очередной раз за четверть часа на четыре части и обернулся к стае:
–Мы возвращаемся в лагерь!
            Не последовало никакого возражения, хотя, может быть виновны были в том лишь расстроенные нервы, показалось Уэтту, что ближний к нему волк как-то закатил глаза, демонстрируя насмешку над вожаком. Выяснять Уэтт не стал, но поспешил вернуться.
            Вернулся он, надо сказать, очень вовремя.
            Ещё издали нос его уловил болотно-землистый запах, а ухо услышало земную дрожь. Он не понимал, что происходит, но чутьё подсказало: нужна твоя помощь, и Уэтт усиленнее заработал лапами, вынуждая свою стаю следовать за собой.
            Потом он уже увидел и так был поражён, что даже застыл, проехав лапами по земле…
            Впрочем, тут бы, наверное, любой бы застыл. Представьте себе существо жуткого вида размером с большой холм или малую гору – рычащую по-звериному, явно агрессивную и опасно близкую.
            Это был великан. Уэтт впервые его видел, как и многие живые, в общем-то, ведь считалось, что последний великан был уничтожен в Аравии, ещё давно, когда египтяне вышли к Ад-Дирийе и держали эту древнюю столицу в осаде. Жители столицы выставили тогда своё могучее оружие – последнего известного великана, но… город всё равно пал, а с ним прекратился и великаний род.
            И вот теперь,  добрый день, знакомьтесь: новый враг из давно уже истлевшего, как писали, рода!
            Люди казались мелкими  и ничтожными рядом с  ним. Уэтт опознал и Армана, и Абрахама, и Базира – эти трое лезли почти к самому центру битвы, подкрепляя свои магические удары вполне себе физическими , но едва ли они наносили великану хоть какой-то вред. Как-никак, никто уже лет двести не изучал всерьёз заклинания против великанов. Они входили в обязательную программу, но их часто проматывали в угоду более важным. Ну вот, пожалуйста.
            Без практики, ещё и в такой суматохе, в явной растерянности от битвы, справиться было невозможно. Но все вышедшие вперёд, явно преследовали одну цель: не пустить поганца ко всему лагерю. Надо сказать, очень потрёпанному и насмерть перепуганному лагерю.
            Уэтт тряхнул головой – разборки про всякие документы потом. Сначала всё-таки клятва, сначала то, что нужно сделать, потом уже обиды и переживания. Нечего думать – надо рваться в бой.
            Он отдал новый приказ своей стае и явно заметил, что стая послушалась уже с неохотой. Старость всё-таки приходит быстрее к животным и полуживотным. Но послушалась.
            И Уэтт рванул следом за всеми, развивая всё большую и большую скорость, чтобы в прыжке выдать удар максимальной силы.
–Я же говорил, что он…– Арман заметил приближение стаи, и поспешил в своей манере сообщить об этом Базиру. Но могучий удар кулака великана о землю, заставил Армана извернуться настоящей ящерицей и метнуться в сторону. Настроения, впрочем, у него это не отняло. Напротив, теперь Арман повеселел – ещё бы, он снова оказался прав!
            Базир не отреагировал. Краем глаза он заметил серые тени, но он был больше занят собственным выживанием, чем возвращением волчьих союзников.
–Не зевай! – громыхнул Ронове, отпихивая Базира в сторону, и ударяя прямо по пальцу великана кинжалом. Кончик пальца отлетел, покатился по земле…размером он был где-то с треть лица самого Ронове.
            Закапала чёрная тягучая смердящая  кровь.
            Великан осознавал медленно. Наверное, его мозг просто не мог справиться с такой грудой тела. Может быть, это и стало причиной падения популярности великаньих орд – прокормить сложно, ещё и медлительный, и туго соображающий.
            Но великан чувствовал боль. Может быть приглушённо. Но всё-таки! И боль приводила его в бешенство. Тут бы Ронове и конец,  ведь даже великан способен осознать, кто его ударил, соотнеся длинный кинжал в руках человечка с болью. Да, ему пришёл бы конец, но судьба, похоже, очень любила Ронове, может быть, от того, что Ронове в общем-то любили женщины, и судьба относилась к ним?
            А может быть, ему предстояло ещё что-то совершить.
            Так или иначе, в тот момент, когда великан неожиданно резво занёс руку над тельцем человечка, в эту самую руку впился первый достигший цели оборотень.
            А дальше началось очень поганое, кровавое, грязное месиво! Про такое не пишут в книгах, не вспоминают в мемуарах так, чтобы с подробностями, а значит и я последую этому примеру и не стану вспоминать о том дне с подробностями.
            Хруст плоти и кости великана, когда Уэтт добрался сам и прокусил руку громадине, мог бы запросто оглушить простодушного человека. Запах крови и сырого мяса, когда оборотни натурально драли великана, мог запросто привести к опустошению желудка и отказу от всякой пищи на два-три дня…
            Оставшиеся в среде отступников оборотни, не принадлежавшие стае Уэтта, да и вообще какой-либо стае, одиночки, видя успех своих лохматых братьев, ринулись на подмогу. Люди в зверином обличии схлестнулись с силой, которая должна была уйти в давние времена, но которая почему-то дожила до этих дней.
            Не обошлось без потерь. Пара оборотней была натурально раздавлена великаном до кровавых серо-бурых комков. В одном комке Уэтт не без радости узнал своего потенциального соперника из собственной стаи. Но не устыдился даже своей радости – соратник соратнику, а всё-таки соперник это плохо!
            Наконец Абрахам соорудил из чистой силы подобие меча и, взобравшись по разорванному, обнажившему кишки и ещё какую-то мерзость с тошнотворным запахом, оказался у шеи великана, взмах…
            Отрубленная голова уродливым валуном покатилась по полю недавней битвы.
–Гори, милёнок! – Арман коснулся мерзкого тела заклинанием, и тело тотчас аккуратно вспыхнуло, позволяя отбежать всем бойцам. – Возвращаемся в лагерь! Ну? Как мы его, а? будет что рассказать!
–И написать в мемуарах, – ехидно заметил Уэтт и Арман перевёл на него взгляд, не понимая, или делая вид, что не понимает этого замечания.
–Мы рады тебе! – Арман решил сгладить ситуацию. – Базир, Ронове! Ребята? Видите, наш союзник всегда с нами! Ступайте в лагерь, вам нужна помощь.
            Помощь была нужна. Базир подворачивал чуть отдавленную великаном ногу. Нога ныла и идти было невозможно.
–Обопрись на меня, – Ронове, залитый серой и тухлой кровью великана, оказался рядом, – давай!
            Базир с сомнением взглянул на Ронове, а потом вдруг кивнул и оперся, в самом деле, на своего ненавистного соратника. Ронове стоически потащил его в лагерь.
–Не переживай, Аманда вылечит! Там отмоемся, поедим и с новыми силами…– уговаривал Ронове до тех пор, пока навстречу, сообразив, что всё кончено, не побежали их соратники из числа людей и магов. Опускались щиты, перегруппировались люди, понявшие и поверившие в то, что битва с чудовищем кончилась.
            Впрочем, люди не были готовы к мерзкому запаху, который впитался с кровью великана в одежды и тела бойцов.
–ну-ну! – посмеивался Ронове, – не такое уже нюхали! Дайте умыться!
            Базира приняли с рук на руки, Аманда, уже очень опытная целительница, ни слова не сказала насчёт дурного запаха от Базира, лишь молча и хладнокровно зажала нос прищепкой и принялась осматривать ногу. Другим бойцам тоже досталось. В основном – отдавленные конечности. Не повезло, правда, молодому вампиру, которому великан оборвал одну руку. Но у вампиров природная регенерация и склонившийся над ним целитель лишь ускорял её, уговаривая вампира чуть-чуть потерпеть.
            Тут же резвились уже оборотни. Им нипочём – перекинулись в людей и затребовали еды. Оборотни всегда много едят – известный факт! От них не отмахивались, лишь уговаривали подождать.
            Абрахам, мрачный и сдержанный, вернулся, не дожидаясь Армана, он понял, что Уэтт хочет переговорить с глазу на глаз с магом, и поспешно убрался. Во всей этой суете он даже успел почувствовать себя одиноким и о чём-то смутно пожалеть, но поспешно отогнал от себя эти мысли.
–О чём хочешь поговорить? – спросил Арман, когда они остались с Уэттом у догорающего тела мерзкого врага. – Надеюсь, это был точно последний великан! Я больше не вынесу, честное слово!
            Уэтт не ответил, вместо этого он вытащил из кармана своего побитого в битве плаща документ, озвученный ему Мареком, протянул Арману.
–Я не любитель любовных записок! – отшутился маг, не принимая документа, хотя, конечно, он узнал его. Вильгельм показывал незадолго до своей последней встречи с Абрахамом.
–Это не любовная записка, – глухо отозвался Уэтт, настойчиво протягивая документ.
–Всякие завещания, заговоры и анонимки тоже не мой профиль, – Арман продолжал упрямиться, точно понимая, что взять документ, означает – признать его. Вильгельма больше нет, а ведь это он так рано составил проект!
–Возьми.
            По тону Уэтта было понятно, что он не отступит. Пришлось покориться.
–Марек предатель, – буднично промолвил Уэтт, пока Арман проглядывал бумагу. – Ты первый, кто знает это. он предлагал мне вернуться и хитростью порезать и порвать здесь вас. А потом мы бы захватили власть в Цитадели. Я отказался. Тогда он дал мне этот листок…
            Арман не удивился рассказу. Или очень хорошо владел собою?
–И где Марек?
–Моя стая порвала его, – Уэтт был слегка задет тем, что то, что лично на него произвело неизгладимое впечатление и глубоко ранило, Арман почти не ощутил.
–Неужели Цитадель так слаба? – размышлял Арман, – захватить власть! Ха!
            Он убрал лист в сторону:
–И почему ты не согласился? Почему вернулся? Почему рисковал? Почему, в конце концов, даёшь мне этот лист?  Здесь же стоит и моё имя.
–Без подписи, – заметил Уэтт всё также тихо и глухо.
–думаешь, я не знал? – Уэтту хотелось, чтобы Арман оправдывался, пугался и каялся. Но тот оставался собой, держал себя ровно и совершенно не таился. О покаянии речи и вовсе не шло!
–Ты поддерживаешь этот проект? – Уэтт не стал отвечать, задал новый вопрос. – Ты считаешь, что нас и вампиров надо отправить в небытие?
–Куда-нибудь нас всех надо отправить,– беспечно ответил Арман, – но нет,  я не считал и тогда, что этот проект должен существовать. Впрочем, ты же понимаешь, что я могу спихнуть всё на Вильгельма, сказать, что это всё он придумал, а я вообще – чист, аки серафим?
–Понимаю. А ты понимаешь, что будет, если покажу этот проект своим оборотням и вашим? И вампирам?
            Арман пожал плечами, вроде как – понятия не имею. Хотя сердце у мага сжалось в плохом предчувствии. Будет раскол. Будет поражение.
            Но он очень хорошо владел собою, и потому заметил:
–И всё же, ты пока этого не сделал. Почему? Ждал извинений?
            Уэтт широко усмехнулся, демонстрируя ряд своих острых зубов, которыми так удобно рвать плоть:
–Гарантий. Ты поклянёшься мне, Арман, и напишешь своей рукой, что даёшь по завершению войны  всему роду оборотней…свободу.
–исключено!
–Дослушай! Свободу. Ставишь над всем родом оборотней одного…главного. Но в управление не лезешь. Мы отчисляем налоги, держим закон, но сами творим своё правосудие и сами решаем, куда и когда нам избираться. Главный же оборотень имеет право на участие в совещаниях по вопросам правления и порядка.
            Уэтт успел подумать, хорошо подумать о перспективах. Прежде всего – о собственных.
–ай-ай…– Арман покачал головой, но выглядел он довольным, – какой умный пёсик! А главным оборотнем назначить кого-то по имени Уэтт?
–Видишь, ты всё понял, – Уэтт даже не стал спорить. – Или так и мы остаёмся друзьями, или…ну, сам понимаешь!
–Шантажист.
–Всего лишь борец за свободу своего рода.
–И это после всего того, что я сделал для тебя лично? – Арман ради приличия пытался отговариваться, хотя сам понимал, что Уэтт предложил ещё очень милосердный вариант и даже допустимый. И потом, что там после всех битв будет?
–Я должен тоже заботиться о своих, – Уэтт не отступал.
            Арман ещё мгновение поглядел на него, размышляя, а затем кивнул:
–По рукам.
–Пиши, – предложил оборотень, подсовывая проклятый документ магу, – на обратнойстороне пиши. Чтоб не отвертеться!
            Арман, с видом покорённого, написал условленное, понимая всё отчётливее, что из Уэтта хороший боец и никакой дипломат. Что значили несколько жалких строк на обратной стороне листа с поистине страшным текстом? Там замарано много имён, и это легко объяснить: провокация!
            Или: всё сделал Вильгельм!
            Но Уэтт наивен, а Арману нужен мир в своих рядах и дисциплина. Особенно сейчас, накануне битвы с как оказалось, ослабевшей по своей глупости Цитаделью.
26.
            В полнолуние, как и было вновь решено (на этот раз твёрдо) Уэтт увёл свою стаю подальше от лагеря. Для отступников это означало вынужденную остановку, которую одни употребили в пользу, а другие в разгон тревожности.
            Лагерь был неравномерным по настрою. На кого-то вынужденное промедление действовало губительно, на кого-то, напротив, успокаивающе: кто-то, особенно из числа старых уже церковников, что отвернулись от Церкви, нашли в этой задержке возможность к отдыху. Более молодые же не могли отдыхать – кровь бурлила, страх смешивался с яростью и грозился скорым самоволием…
            Арман мрачнел и не таил своего презрения, вошедшего в его кровь вместе с магической силой:
–Эти волки совсем неуместны!
–Радуйся, что тебя не слышит Уэтт! – хмыкнул Базир. на него задержка действовала не так изматывающе. Он пытался извлечь из этой ситуации возможную выгоду.
–Ну да…– со странной интонацией отозвался Арман, и эта интонация резанула слух Базира, он резко обернулся на мага, но…
            Встретился лишь с его спиной. На этот раз Арман был осторожнее и не допускал лишней тени в лице.
            На самом деле, обдумывая всё по-новому, с особой тщательностью, Арман, как любой лидер, уже заглядывал в то, что будет после победы. Победа была для него уже как бы свершившимся фактом, и он торопился обдумать последствия её, подумать о грядущем мире.
            И в этом грядущем мире не было места не только для оборотней, но и для вампиров. И, что не поняли бы сейчас почти все – для будущих героев этой войны. Арман знал: в новом времени придётся наводить порядок. И тех, кто будет помнить прошлое, не должно остаться ни здесь, ни со стороны Цитадели. Одни будут помнить все ошибки и грехи, все слухи и подлости методов борьбы, другие – как было раньше.
            Между тем Арман прекрасно понимал, что для поддержания будущего порядка нужно соблюсти сразу же несколько пунктов.
            Во-первых, не должно остаться ничего, кроме строго разрешённых воспоминаний и легенд.
            Во-вторых, не должно остаться самоволия. Многие герои, как это всегда бывает, как в людском, так и в магическом мире, захотят получить себе больше власти и больше благ, руководствуясь в своих требованиях фактом свершённых геройств. Значит – героев быть не должно за пределами страниц книг и памяти.
            В-третьих, грядущий порядок должен не только не иметь права на ругань правления Армана, но и на похвалу. Ведь именно так всё начинается – любое размышление – с похвалы. А власть должна оставаться властью!
            Но всё это Арман пока держал при себе, не разворачивал всего масштаба для соратников сегодняшнего дня.
            Именно поэтому Базир ничего не понял, и решил, что ему показалось лишь что-то нехорошее в словах мага. Решил и расслабился.
            В эти пару дней вынужденного бездействия лагеря отступников  произошло историческое событие, которое в будущих учебниках будет определено весьма поэтически: «Миссия праведника».
            Но, как и всё историческое, начиналось это событие банально. Базир собирался уходить из шатра Армана, но Арман остановил его:
–Подожди.
            Базир покорился, остался. Он думал, что Арман с ним заговорит, о чём-то его попросит, но Арман, отдав такое распоряжение, просто продолжил молчать. Базир выждал пару минут, затем нарушил тишину:
–Ты хотел поговорить?
–Входите! – громко крикнул Арман, не отвечая Базиру. Базир дёрнулся, обернулся ко входу в шатер, и увидел, как входят двое: Абрахам и Ронове. Причём, судя по виду этих двоих – именно Абрахам и привёл Ронове.
            Одно неловкое приветствие спустя, Арман, с видом добродушного хозяина предложил всем сесть, пошутив:
–В ногах правды, как и выше – нет.
            Абрахам нахмурился – он не любил таких шуток, которые можно было толковать очень вольно, включая тычок в сторону божественной силы.
–К делу! – Арман улыбнулся с мальчишеским озорством. – У нас, господа, возникла одна потребность, исполнить которую может один из вас. Потребность эта тайная…
–У нас?  – спросил Базир, быстро глянув на Ронове. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что тот не менее растерян, чем он сам. Тогда Базир глянул на Абрахама, тот хранил спокойствие. – У нас всех или у вас двоих?
–У нас всех, – ответил Абрахам мрачно.
–Но только мы вдвоём пока говорим об этом открыто, – поддержал Арман. – Я склонялся к кандидатуре Ронове для этого решения, а Абрахам к кандидатуре Базира. как видите, мы разошлись в самом простом…
–Что за дело-то? – Ронове был польщён, что не был в отстающих и всерьёз составлял конкуренцию Базиру, ещё и при поддержке Армана! Именно это и заставило его задать главный вопрос.
–Нужно отвезти письмо к Рене, – Арман переводил взгляд с одного потенциального исполнителя на другого, как бы прикидывая, кто подойдёт всё-таки лучше.
            Так просто? Это очень просто и от этого…подозрительно. Крайне! Любой человек, с зачатками интеллекта может сделать это. Зачем решать, спорить?.
            Базир и Ронове переглянулись. Они давно уже разучились быть на одной стороне, и их взаимодействие было холодно-жутким, Базир уже не имел ненависти к нему, но относиться так, как прежде, не мог.
–Содержание письма крайне важное, – объяснил Абрахам. – У нас нет уверенности в том, что гонец не прочтёт письма. Раскрывать же его мы не имеем права. Рене наш союзник, но всё же некоторые договорённости…
–Мы могли бы запечатать письмо магическим образом, – продолжил Арман, мягко отстраняя Абрахам от объяснения, – но Рене человек, и распечатать не сможет.
            Откровенно говоря – чушь. Можно зачаровать конверт так, чтобы он открылся лишь одному человеку. Но и Ронове, и Базир – люди. Им можно лгать о магии.
–Один из вас должен поехать, – Абрахам подумал немного, дал подумать и им, – это просьба. Тайная просьба на благо…
–Опять на благо! – хмыкнул Базир. – Когда же было иначе? У вас благо должно из ушей лезть. Я не отказываюсь, но вы могли бы честно сказать, что, мол, есть у вас тайные дела с Рене!
–Строптивый! – усмехнулся Арман. – А ты, Ронове, что скажешь?
–Я готов, но… – Ронове сглотнул. Встреча с Рене его не радовала, но возможность покинуть лагерь, хоть ненадолго, где каждый будто бы его презирает – пусть не вслух, но видит насквозь чего Ронове стоит на самом деле – это ценность.
–Но не хочу? – подсказал Абрахам с убийственным сочувствием. Своего отношения к Ронове этот маг и не пытался скрыть.
            Ронове знал, что нет у него права реагировать. Не заработал ещё.
–Елена, – признался Ронове и краска легла на его когда-то красивое, а ныне совсем чужое. Измождённое лицо.
            Абрахам и тут не подвёл:
–Думаешь, ты защитишь её? По-моему все женщины, что связывались с тобой…
–Не смей! – это не выдержал Базир и даже вскочил против воли. Призрак Стефании возник в его сознании, он увидел её как наяву, и ненависть сотрясла его существо.
            Арман тоже вскочил, но ничего не произошло. Абрахам сдался, поднял ладони вверх, призывая к миру, и признавая – зарвался.
            Базир, смущаясь своей реакции, овладевая собой, поспешно сел. Дыхание его было ещё тяжёлым. Он никак не мог привыкнуть к циничности жизни и к тому, каким он сам стал, а ведь планировалось всё совсем не так. Он был карьеристом, а стал?..
            Базир сам не знал кем стал.
–Думаю, лучше поехать Ронове, – Арман, пользуясь этой краткой стычкой, продолжил гнуть свою линию. Он опять смотрел вперёд и знал, что должен сделать Ронове, полагал, что именно Ронове для этого годиться куда больше, чем совестливый и поломанный жизнью Базир.
            Ронове поднял глаза на Армана, не веря, что всё решено так.
–Возражений нет, – промолвил Абрахам и не удержался от восклицания: – hircus!
            Означало оно козла, за которого сейчас прекрасно сходил Арман – без тени сомнений этот маг, легко и просто выбивал нужную ему позицию Ронове в будущем.
            Арман, надо сказать, предпочёл не заметить. Да и расстройство Абрахама ему было понятно – они уже успели обсудить дальнейшие действия, и Арман, победивший здесь и сейчас, знал, что заслуживает хотя бы такого обращения в свой адрес.
–Да и Базир больше нужен здесь, – заметил Арман. – Без обид, Ронове, мы тебе доверяем!
            Так определился «праведник». А настоящую миссию ему предстояло узнать позже. Надо сказать, что Абрахам понимал – Ронове лучшая кандидатура. Но  желание поспорить не пропадало, и Абрахам изображал обиду, надеясь выторговать себе следующее решение у Армана.
            Уже к рассвету последней ночи полнолуния, под тихие вздохи плетущихся из лесов ошалелых и измученных очередным приступом оборотней, Арман вывел Ронове к границе, защищающей прозрачным куполом их лагерь, и вручил…
            Два письма.
–Два? – Ронове не понял. Речь шла об одном.
–Для Рене одно, – улыбнулся Арман. – Ты поедешь в его владения, он сейчас устроил штаб неподалёку. Спустишься по устью реки до косы, а дальше держись юга. Понял?
–Конечно. Но почему два письма?
–Когда доедешь до косы, вскроешь второе, – Арман протянул второй, помеченный треугольником конверт Ронове. – Оно содержит дальнейшие указания. Не перепутай письма.
–Почему не сразу? – Ронове не понимал. Он уже чувствовал, что задача выходила за рамки: отвези-вернись. Но насколько?
–Нельзя сразу, – усмехнулся Арман. – Не подведи нас. Не подведи себя. И девочку свою не подведи. Ступай!
            Сбитый с толку Ронове отправился в свой путь, который позже и назовётся «Миссией праведника». Хотя и сам путь, и праведник были теми ещё грешниками. Что же касается миссии – она включала в себя убийство и много-много лжи.
            Но, отправляясь в дорогу, Ронове ещё всего этого не знал. Он выполнял поручение Армана, а сам Арман в это время поднимал свой лагерь для последнего похода.
            Встреча с врагами произошла на границе земель с Цитаделью. Почему-то больше магическая братия не пыталась убить своих врагов на пути к себе. Может быть ждала столкновения в настоящем бою, а может быть, была уверена в том, что и без того порядком ослабила ряды отступников?
            Зрелище, надо сказать, выходило жалкое.
            Когда говорили о Цитадели с ненавистью и страхом – представлялись легионы магов и ведьм, вампиров, оборотней и всяких низших вурдалаков. На деле – примерно столько же, сколько и отступников собралось представителей Цитадели на границе своих земель.
            Разница была заметна в лицах. Отступники были неумолимы, свирепы и решительны – что мужчины, что женщины – каждый, кто принадлежал к боевым отрядам, был готов дорого продать свою жизнь. Были здесь и те, кто имел нехилый опыт в боях. И вся эта армия, готовая сразиться за будущее своё и своих потомков, пришла именно биться, наступать и побеждать…
            Лица же магов и ведьм Цитадели не были яростными или одухотворенными. На многих лицах откровенно властвовал страх – большая часть была молода, и не имела опыта. Исключение составляли ряды оборотней, вампиров и вурдалаков – те были в звериной кровожадности, скалили зубы, дыбили шерсть, демонстрировали когти.
            Абрахам взглянул на эти блеклые ряды и погрустнел. Он помнил Цитадель в дни славы и величия, тогда, когда магов и ведьм было на земле больше, когда сила пульсировала в каждом из них, текла свободно сквозь всё тело, трансформировалась, жгла в бездействии кончики пальцев.
            Это было время, когда Церковь была безумной, и вызывала много сочувствия и так мало веры. Казалось, церковники-люди никогда не победят такую могущественную стихию, как магия.
            Но прошли века… и что же стало? Цитадель, как водится это с любой могущественной державой и королевством выродилась. Споры за власть, интриги, неуступчивость, упрямство и вера в полное могущество сыграли с Цитаделью злую шутку. А возвысившаяся Церковь наступала на пятки, дышала в затылок и сеяла смерть.
            Так не стало суровой, прежней Цитадели. Так появилась Цитадель новая, построенная на примитивной магии, на слабости, неопытности, молодости и звериной кровожадности. Цитадель, задыхаясь в собственном ничтожестве, щедро плодила низших магических тварей. Из прошлых оставались же немногие, и те, кто был умнее – скрылся.
            «Что же это…» – промелькнуло в мыслях Абрахама против его воли. Впервые он видел Цитадель со времён своего побега из неё. Как мало времени понадобилось ей, чтобы пасть!
            И чтобы отдать своих же соратников на заклание церковникам, отдать откупом. Один Абрахам истребил не меньше сотни магов и ведьм, не говоря уж про вурдалаков, вампиров и оборотней, которых он, при удаче, вырезал семьями  и кланами.
            Иронично сплетается жизнь. Страшная сила меркнет, тускнеет и ржавеет то, что казалось, построено для вечного блеска. Истончается магия…
–Жалкое зрелище! – скривился Арман. Он был древнее Абрахама и помнил, как велики были два соперника: Цитадель и Церковь, помнил крестовые походы, помнил как всё началось и теперь логично – видел, как всё должно кончиться.
–Атакуем? – неуверенно спросил Уэтт, глядя на своих собратьев-оборотней, которые разделили одну натуру в две политические стороны.
            Арман усмехнулся:
–Дилетант! Сразу видно – не воевал! – Арман поднял правую руку вверх и из неё вылетел сноп кроваво-красных искр, означавших: «пропустите нас и сдайтесь, иначе зальём всё кровью».
            На языке – более древнем, чем любовь и ярость, на языке стали это значило именно это. Но в рядах Цитадели было мало представителей этой древности, и знак потонул бы в немом удивлении, но был среди Цитадели один представитель. Помнивший этот язык войны. Он поднял руку вверх и ответно послал в небо сноп белых искр…
            Верный знак: «желаем переговоров».
–Чего? – не понял Уэтт, и, на всякий случай оскалился.
–Переговоры, – мрачно ответил Арман. Ему хотелось уже боя. Он давно не воевал по-настоящему, с настоящими магами и его буйная натура ждала этого. А тут…переговоры! Надо же! Сначала посылают чёртовых птиц, потом великана, а потом только вспоминают о том, что можно переговорить!
–Арман, это может быть опасно, – Глэду, который неслышно приблизился к первой линии армии, было не по себе. – Слышишь? Ты же не соби…О!
            Он очень даже «соби…». Было интересно, что ему скажут.
–Кто-то должен пойти с тобой! – заметил Базир. он был до предела напряжён и готов был броситься в бой незамедлительно.
–Я! – быстро отозвались Уэтт и Абрахам. отозвались одновременно.
–Нет, – возразил Арман. – Если они меня убьют, допустим, они такие идиоты, вы возглавите армию.
            Абрахам открыл рот для возмущения, но осёкся. Уэтт задумчиво тёр рукою лоб, пытаясь понять, как поступить лучше: пойти с Арманом и проследить, чтобы тот не надоговаривался о чём-то неподобающем и подлом, а с другой – надо позаботиться о стае!
–Но одному идти нельзя, – признал Арман, задумчиво оглядывая первый ряд столпившихся доверенных лиц. Дважды взгляд его прошёлся по лицу Базира, и Базир уже собрался с честью последовать в логово врага, но Арман помнил ещё одно старинное правило переговоров, и перестраховался: – Фло, детка, пойдём.
            Рыжеволосая Фло аж обмерла от удивления. С тех пор, как она стала косвенным виновником яростной вспышки Уэтта, она была явно не в чести. И тут такое ответственное задание!
            Она аж подпрыгнула от радости, но Арман привёл её в чувство:
–Оружие, как крест и библию оставь здесь.
–Почему она? – Минира, считавшая себя более доверенной, чем Фло, не скрыла разочарования.
–Я так решил, – Арман не тратил время на реверансы и даже сам содрал с пояса Фло кинжалы и крест, а затем взял её за руку и повёл за собою ровно к середине полянки, разделившей две силы.
            Минира всё ещё обижалась, глядя ему вслед:
–Я думала, он возьмёт кого-то более…– она замялась, вспомнила церковное прошлое и поняла, что речи её бесчеловечны и нет в них ничего, кроме зависти.
–Её просто не жалко, – не глядя на старую церковницу, ответил Абрахам, тоже кое-что помнивший о переговорах с Цитаделью.
            И все, кто слышал, в ужасе глянули на него, но  Абрахам как бы и не заметил. Не отрывая взгляда от Армана и фигурки, семенившей за ним следом, он ждал.
            Ждать пришлось недолго. С первым же шагом Армана, из рядов Цитадели, почтительно расступившихся, вышел старый маг. В отличие от Армана, сумевшего сохранить за собою тёмный цвет волос и нежность лица, сохранить молодость под солнцем и жестоким пленом – этот маг не заботился такими вещами. Он был седым, сморщенным, но глаза сохраняли ясность. Удивительную, надо сказать.
            Арман остановился, не доходя до середины полянки два шага. Он был на ладони для врагов и для своих. В любую секунду чьи-нибудь нервы могли не выдержать, но ничего – пока держались.
            Старый маг тоже остановился, и поклонился в пояс захватчику, скрипуче ответствовал:
–Приветствуем тебя у наших земель.
–С кем я говорю? – развязно и нагло (а что ему было терять? Договариваться он тоже не собирался) спросил Арман.
–Моё имя Бальтазар. Я из древних земель востока. И я говорю с тобой от имени Цитадели.
            Старый маг распрямился и взглянул на Армана ясными, сияющими глазами. Арман не отреагировал на это приветствие и Бальтазару пришлось спросить самому:
–Какая цель ведёт тебя в наши земли?  Зачем привёл армию к нашим границам?
–Это? – Арман обернулся на свои ряды и громко, чтобы слышали и враги, и первые ряды друзей, ответил: – это не армия! Это люди и маги, желающие мирной жизни, в которой больше нет поганцев, что желают жить за счёт людей!
            Фло стояла позади Армана тихо-тихо. Всякая её наглость испарилась моментально. Одно дело – хорохориться в штабе или в лагере, другое– здесь, а она в самоубийцы не записывалась.
–Ты сам маг, – заметил Бальтазар, не сводя ясного взгляда с молодого лица Армана. – Древний маг, прошедший пустыни и моря. И ты желаешь уничтожить нас?
–Я желаю уничтожить всю вашу структуру и создать новый закон, в котором вы…все вы! Не будете включать ни людей, ни своей власти.
–Ты говоришь от имени Церкви? –Бальтазар оглянулся на свои ряды. Там молчали, вслушивались.
–Церковь отличается от нас. Мы пришли не миндальничать, а карать. Мы пришли судить, а не договариваться. Мы пришли уничтожить всё, что есть поганого в ваших землях, а не беседовать! Мы не отступим. Мы получим своё и разгоним всю вашу шайку.
–А что будет дальше? – прошелестел Бальтазар, пытливо ища ответа в лице Армана.
            Но в нём не дрогнуло ничего. он ответил холодно:
–Закон и порядок.
–Наш закон тоже закон.
–Ваш закон вред.
            Бальтазар помедлил. Может быть, и не был он в Цитадели главным, но явно входил в число тех, к чьему мнению прислушивались и чьи слова имели вес. Именно по этой причине Бальтазар предложил:
–Неужели не договориться нам с вами? Магу не договориться с магом?
            Будь на его месте Вильгельм – переговоры прошли бы иначе. Вильгельм бы точно выхватил бы кусок земли и власти.
            Но Вильгельма сгубило банальной силой. И теперь Арман, который сроду не был расположен по духу своему к дипломатии, но был вынужден мириться с нею, сам желал стать силой, и смести все переговоры к чёрту.
–Договориться? – взгляд Армана стал совершенно чёрным. Он всё-таки был древним магом, и пусть на Бальтазара это не произвело никакого впечатления, он понял, что говорит, по меньшей мере, с равным себе. – О да, мы можем договориться. Вы распускаете свою поганую Цитадель, убираете свои чёртовы заклинания с принадлежных земель и переходите в распоряжение моих соратников. Ну как, пойдёт такой договор?!
            В глазах Бальтазара даже ясность не пропала. Он пожевал губами, затем покачал головой:
–Глупый маг. ты совершаешь ошибку.
            Арман расхохотался:
–Переговорам конец! Вот и всё. Вот и весь сказ!
            Он повернулся к своим, театрально развёл руками, мол, пытался сговориться, но они какие-то совсем несговорчивые, и от того план наш не меняется.
–Маг! – позвал Бальтазар, – ты не забыл?..
            Он не договорил, но Арман понял и без него. Лениво повёл рукою, и…
            Бедная рыжеволосая Фло даже не поняла, что с нею произошло. Она почувствовала жжение в горле, и как что-то заструилось по её груди и рукам, она дёрнулась, и поняла, что её соратники смотрят на неё с ужасом, протянула руку, чувствуя, как стремительно слабеет. К Арману, но тот возвестил, обращаясь к своим:
–Она оскорбила одного из наших, пока мы шли к нашим врагам. Это недопустимо и я караю ею нашим именем за это оскорбление.
            Кровь текла из несчастной девчонки, Фло, задыхаясь, не имея возможности и вздохнуть, падал к ногам Бальтазара, и видела уже бесконечную пустоту.
            Когда всё прекратилось. Бальтазар коснулся её раны на шее, и кровь перестала течь. Затем старый маг легко поднял её обессиленное тело с земли и понёс к своим.
            Но дело было сделано. Переговоры не увенчались успехом и пролилась первая, самая нужная кровь.
–Всем готовиться к битве! – велел Арман, лихо влетая в собственные ряды, возвращаясь на прежнее место. Поднялась возня, и без него уже начали предприниматься некоторые шаги, но теперь, с получением точного приказа.
–Строиться для атаки! – кричали со стороны Цитадели. – Готовиться к битве. Держать строй! Щиты! Прикрывать новичков. Оборотни, вы идете первыми!
–Это было бесчеловечно, – прохрипел Уэтт, глядя на Армана. – Она дура, но она живая. И она наша.
–Нет её больше, – возразил Арман. – и нет больше «наших» и «не наших», есть только сила, которую я призываю для последней битвы, для всеобщего мира и долгожданного порядка. Для той цели, которую мы все ждали, и для которой пришли сюда. Собери свои лапы, Уэтт, и, если хочешь получить всё то, о чём мы сговорились, иди в бой.
            Как были похожи и отступники, и Цитадель! В одном похожи: в идее собственного верховенства, в возвышении своей жизни над жизнями низших вурдалаков, даже если эти вурдалаки принадлежат к их же рядам союзников.
–Она не заслуживала такого! – промолвил Базир, белый как мел. Он сам не знал, что его так возмутило: то ли особенная циничность Армана, то ли всеобщее равнодушие, и даже когда Уэтт, возмутившись заведомой несправедливость, проглотил слова Армана и просто принялся готовиться к атаке, и вести к ней свою стаю.
–Да-а…– со смешком ответил Арман, оглядывая готовящиеся ряды собственной же армии, – не герой ты, Базир. не отчаянный фанатик.
–Какой есть! – зло ответил Базир.
–Хорошо, что Абрахам так и не смог на тебе настоять, – Арман улыбнулся почти доверительно и шепнул на ухо Базиру: – ведь ты бы не смог убить своего старого друга? Даже если этот друг…Рене?
–Ч…что? – Базир вырвался из хватки Армана, но Армана это уже не беспокоило – он скрылся в суете и шуме толпы, что должна была обрушиться на Цитадель.
–Не спать! – пихнул его под рёбра кто-то очень яростный и стремительный, и Базир запоздало осознал, что это был какой-то молодой, уже знакомый ему вампир.
            Не спать, не спать…конечно, не спать. Выяснить всё можно и потом, после – не подозревая о том, что это роднит его с Арманом, Базир позволил себе заглянуть в будущее, в победу.
27.
                Ронове ожидал, что путь его будет опасен, но единственная опасность, которая его подстерегла, таилась в его же мыслях. Оказавшись вдали от разбитого лагеря своих соратников, вдали от врагов, Ронове вздохнул полной грудью: его давило ответственностью и совестью, нигде не мог он сделать и шага, чтобы не наткнуться на чей-нибудь любопытствующий или откровенно насмешливый взгляд.
            А здесь, после всего произошедшего, впервые за  долгое время – свобода! И нет никакой опаски, и не надо быть марионеткой в руках то Вильгельма, то Армана, и презрения Базира нет… только Ронове и ветер, приятно холодящий кожу.
            Он даже стал легче думать о своём поручении. Да, нужно было добраться до Рене, ну и что?  письмо да письмо! Что, писем никто не видел?!
            Ронове ощутил давно позабытое счастье, и наслаждался этой поездкой. Он готов был благодарить небо за то, что именно он отправился всё-таки в путь, вышел за пределы лагеря, и мог теперь только предполагать о том, что сейчас творилось далеко-далеко за его спиною.
            Мелькнула даже шальная мысль: не сбежать ли?..
            Забегая вперёд, сообщу, что мысль эта не нашла подкрепления. И тот, кто привык хорошо думать о людях, может подумать, что причина тут была в благородстве Ронове, скрытом в глубинах его сердца и в ответственности, которая наконец-то его посетила.
            Тот же, кто больше знаком с Ронове и успел его понять полностью или просто чуть лучше, догадается без труда, что причина, во всяком случае, первая причина, по которой Ронове так и не решился на очередное бегство, заключалась в голом и пошлом расчёте: а куда бежать?
            В самом деле, где бы он мог пригодиться и куда бы мог забиться, чтобы точно знать, что его не найдут ни церковники, ни обитатели Цитадели, ни отступники, ни чья-нибудь живучая и цепкая память. Мало ли врагов осталось за спиною? Мало ли желающих поквитаться? Ронове уже казалось однажды, что, по меньшей мере, неприятная история с Иас  уже кончилась, ан нет – довелось же уже встретиться с её сводным братцем! Так кто знает, если даже из-за женщины у Ронове неприятности, чего ждать от вновь преданной идеи?
            Поэтому он остался. Вернее – в основном поэтому. А так да – благородный дух и ответственность.
            Но мысли его омрачились. От свободы, после всех этих размышлений, пришли в знакомую уже тюрьму: куда деваться? Кем быть? как поступать?  С ним никто всерьёз не считается – это надо признать, даже Базира тот же Арман и Абрахам ценят куда больше! а ведь он тоже человек! так почему?..
            Ронове, однако, знал, конечно, «почему». Базир был честнее и лучше. Положа руку на сердце, Ронове знал, что заслуживает всего презрения, недоверия и использования. Но было обидно.
            А обида быстро сменилась злостью. Захотелось сделать что-то назло, неважно кому назло: самому себе, Арману, небу…
            Только, главное было не переусердствовать. Ронове и без того уже устал разгребать последствия своих решений.
            Но энергия требовала выхода и Ронове, пометавшись мыслями, вспомнил о том, что у него два письма. И одно из них для Рене, а другое – для самого Ронове. И вскрыть второе нужно было только после того, как он доберётся до косы…
            Ага, как же! Да как Арман узнает? Да и до косы всего ничего! ну шагов триста-четыреста, и всё, можно официально вскрывать. Какая разница, там или здесь это сделать, у заброшенной деревни, заброшенной, кстати, совершенно недавно, силами Армана, для того, чтобы заполучить резерв провизии и не заполучить потенциального врага за спиною…
            Это было справедливо и правильно для войны. А после войны об этой деревушке никто и не вспомнит. Даже Ронове сейчас не помнил уже про жителей, которых выгнали из их же домов, отправили в неизвестность, не позволив взять толком с собою ничего.
            Бунт был мелочным, но Ронове, вытащив из-за пазухи свой конверт, испытал настоящее облегчение: и он что-то значит, а затем, с маниакальным наслаждением этот несчастный разорвал конверт и…
            И на задний план тотчас отошли далёкие мысли о правильности Базира, о собственной ничтожности и о том, что сейчас происходит в лагере его соратников.
            В нём же царило суматошное оживление. Как и при всякой войне, бой продолжался недолго, противники схватились, поборолись и разошлись зализывать раны и готовить новые планы по наступлению и обороне.
            Первая схватка закончилась без перевеса какой-либо стороны. Арман показал свою силу, попробовал в битве магов Цитадели и уже на основе этого готовил сейчас полноценную битву. Потери были по обеим сторонам, но в основном рядовые, среди отступников же и почти полностью – людские.
            Но суматоха была подобающая. Цитадель была слышна – она и не скрывалась, отступив в глубины своих земель, она сейчас перегруппировывалась, готовилась тянуть время и исцеляла своих раненых. Невыносимо тянуло с её стороны запахом мокрой псины (оборотни перекидывались в людей, а их там было куда больше), и травяными настоями.
            В лагере отступников же пахло как и полагается при битвах – больше кровью. У Арамана было даже опасение, что этот запах привлечёт несдержанных упырей, и потому он строго-настрого предупредил со своей стороны вампирскую общину на предмет строгости и набросил на весь лагерь дополнительный, развеивающий запахи щит – чтоб цитадельные не пришли.
            В остальном всё было спокойно. Почти спокойно. Спокойствие же Армана было нарушено в тот момент, когда он сидел в своём шатре вместе с Абрахамом над картой местности и как раз выслушивал сообщение Базира о количестве раненых, но способных продолжать битву.
            Дело в том, что Уэтт – как и все оборотни-вожаки, заботился о своей стае. Первым делом, когда стихли первые битвы, он пересчитал своих и…не досчитался одного.
            Обезумел, метнулся искать по всему лагерю. Это было страшно – человек с жёлтыми глазами и налипшими от пота кусками волчьей шерсти и грязи в поиске одного из своих.
–Волчонка потерял…– пробормотал Арман еле слышно, а Уэтт всё бегал среди своих, заглядывал безумными жёлтыми глазами в каждое встречное лицо и звал:
–Риего! Риего!
            Лагерь не стог сена, а оборотень, даже молодой, не иголка. Поиски ни к чему не привели и тогда Уэтт, вопреки здравомыслию, бросился на недавнее поле битвы. Там и цитадельные опознавали своих. А вурдалаки, не гнушаясь ничего, по закону войны, доедали плоть. Плоть должна была ещё жить, чтобы кровь не остывала, и вурдалаки очень профессионально доедали раненых, максимально отодвигая срок окончательного умерщвления.
            Именно там Уэтт нашёл своего волчонка, приволок его в лагерь раненого и понял – здесь нужна очень сильная магия. Весь бок стонущего, скулящего Риего был порван, да так, что торчало из  него что-то белое, мерзкое…
            И Уэтт решился. Он потащил Риего в самому Арману. Кто, если не он, справится с этой напастью? В этот момент Уэтт готов был забыть всякую гордость, лишь бы Арман спас Риего. Того Риего, который, возможно, однажды будет сам голосовать за смещение Уэтта или даже ввяжется с ним в бой. Таков закон – старый вожак, даже трижды любимый – не нужен стае.
            Но сейчас Уэтт готов на всё, чтобы его спасти.
            Арман, кстати, отреагировал очень спокойно на появление раненого и безумного. Либо его давно перестало что-то удивлять, либо к нему уже вваливались оборотни с ранеными молодыми волками в руках…
–Спаси! – простонал Уэтт. – Я…что хочешь…
            Соблазнительно, конечно, было послать Уэтта прочь из шатра и велеть тащить своего волчонка к местным целительницам, но Арман был умён, и очень хорошо знал: враги – это обыденно, друзья – ненадёжно, а вот должники…
            Поэтому он поднялся из-за стола, велел призвать Аманду, но заметил, бегло оглядев покорёженный бок:
–Рана глубокая.
–С вурдалаком сцепился, – объяснил Уэтт. – Молодой ещё…
–Очень глубокая, – Арман опасался, что Аманда не сможет исцелить волчонка. Она, конечно, ведьма и целитель, но всё-таки, не посланец богов! Она может многое, но не всё.
–Помоги ему, помоги, – Уэтт едва ли осознавал недосказанность Армана. В голове оборотня, и без того не слишком обременённой философией и размышлением, билась лишь одна мысль: «Спасение в руках его!»
            Что ж, ради такого союзника можно было пойти дальше. Арман решил закрепить за Уэттом статус должника вне зависимости от исхода с Риего, и сказал:
–Если у Аманды не хватит сил, я…поделюсь своей.
            Надо было видеть глаза Уэтта! Это абсолютный, щенячий восторг, преклонение. Ещё бы: такая честь! Маги и оборотни – вроде бы на одной стороне силы, и, вроде бы, Уэтт даже вытребовал для своих после всего обязательства у Армана, но в мозгу-то осталось понимание собственного места где-то в ногах настоящих магов.
–Идём, нам делать тут нечего, – тихо сказал Абрахам, подтолкнул Базира к выходу. Арман кивнул им, соглашаясь, что им нужно удалиться, и Абрахам с Базиром вышли в вечернюю прохладу.
            Аманда их едва не сбила с ног, забегая в шатёр к Арману. На ходу бросила неотстающей от неё, держащейся тенью, стыдливостью и смущением Елене С.:
–Ты с ума сошла? Он же там голый!        
            И оттолкнула девчонку от шатра. Елена С. осталась в очередной раз в глупом положении. Она не знала, куда ей приткнуться и осталась у шатра, но, заметив, что на неё смотрят Абрахам и Базир, отошла от них подальше, чтобы они не подумали, что она будет за ними подслушивать.
–И эта здесь…несмотря на репутацию! – негромко заметил Базир со смутным чувством презрения и сочувствия. Елену он жалел и не понимал одновременно. Она была не виновата в своей загубленной репутации, но была виновна в своей глупости.
–Не надо так, – от Абрахама услышать такие слова было невозможностью, и Базир, разом забыв про девчонку, обернулся к нему, чтобы убедиться, что рядом с ним Абрахам, а не кто-то другой. Но нет, всё верно, Абрахам.
–О милосердии заботишься? – не утерпел Базир.
–Нет, – Абрахам не смутился, хотя, конечно, понял тычок, – не о милосердии. Она дура. За дурость платит честно. Она не таится, не сбежала, пошла за нами, не бьётся, но на подхвате у целителей. Это говорит о ней многое, как о человеке.
–С ума сойти…– Базир развёл руками, – какая неожиданность! От тебя! Ладно бы от Аманды…
–Аманде она как дочь, – заметил Абрахам. – А мне чужая. И кому стыдиться нужно, так это тебе, Базир.
–Уел, – согласился Базир. – А у тебя есть дети? Или были?
            Вопрос был неожиданным и, если честно, бестактным. Базир был уверен, что Абрахам либо зло отшутится, либо разозлится, либо просто промолчит. Но он ответил, и ответил очень мирно:
–Нет.
            Базир смущённо кашлянул, попытался объясниться:
–Я просто вдруг подумал, мы же мало про тебя знаем. Может ты дамский угодник? Ну, где-нибудь в прошлом, два шрама и три тонны цинизма назад?
            Абрахам, о, боги, улыбнулся, причём без ехидства и яда:
–У меня были женщины, если ты об этом. Но я не был дамским угодником или семьянином. Никогда не был и едва ли стану. Мне положено было быть одиночкой, а я зачем-то стал искать кого-то близкого по духу. А когда не нашёл, решил воспитать. А в итоге что? в итоге погубил всех.  И даже Стефанию, которую не сумел не только превратить в своё подобие и в продолжателя своих дел, но и просто защитить, сгубил!  Выбросил её во тьму и заодно прозрел.
            Базир молчал. Они не говорили о Стефании очень давно, и Базир сам не поднимал этого разговора, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет. Теперь же Абрахама будто бы несло самого, он торопился сказать то, и сказать откровенно, о чём думал.
            Надо было что-то сказать, сказать насчёт Стефании, ситуации, слов Абрахама. Не утешения, конечно, это будет очень глупо, но что-то подобающее. И, как назло, ум опустел. Базир словно окаменел, а Абрахам продолжил:
–Мне нет места. И не было. Ни в Цитадели, ни в Церкви, ни здесь. я какая-то ошибка, которой получилось прозреть несколько раз, и которая не смогла смириться с этим прозрением. Мне нет места! Другие живут, не думают, умирают, верят, любят…
            Абрахам махнул рукой.
–Чего уж! Я не переживу этой войны. Да и не хочу.
–Если торопишься умереть, – Базир  решил как-то попытаться разрядить обстановку, – я могу всадить тебе кинжал в глотку. Отправишься на тот свет, и вроде бы успокоенный.
            Абрахам посмотрел на него внимательно, вздохнул:
–Кишка у тебя тонка.
–Повежливей! – Базир, конечно же, не собираясь никого убивать, но укрепляя свой собственный дух, сбитый неловкими откровениями Абрахама, достал из-за пояса уже послуживший ему сегодня кинжал. Этот кинжал резал и бил, впитывал в себя кровь врагов, и, кажется, ещё был горячим от разгорячённых ладоней Базира. Елена С., увидев мелькнувший стальной блик, на всякий случай отвернулась.
–Не смеши, – Абрахам прищурился, глядя в лицо Базира с хитринкой, – ты не убил меня и не убил Ронове не потому что у тебя моральные принципы или ты хотел, чтобы мы мучились в наших долгих жизнях. Нет! ты не убил нас, потому что в тебе не ярость к нам, или, вернее, не только она.
–Что же ещё?– Базир стоял лицом к Абрахаму, ждал ответа с замиранием сердца. Смешно, но он и сам хотел понять себя. Хотя бы так.
–Презрение. Но это нормально, – Абрахам усмехнулся, становясь снова прежним. – И сочувствие. А это уже преступление нашего мира. Нельзя жалеть, когда идёт война. Нельзя никого жалеть в принципе!
–Звери никого не жалеют. – Базир обрёл неожиданное спокойствие.
            И тотчас, словно отвечая на его фразу, из шатра Армана раздался громкий скулёж и вой раненого волчка, затем ругань Аманды, и бешеный крик Армана:
–Живее!
            Абрахам хмыкнул, красноречиво указывая на шатёр. Елена С., да и иные случайные свидетели, призамерли, тоже вслушиваясь. Там творилось что-то интересное. Но суматоха взяла своё, и после наступившей тишины, пришлось всё-таки расходиться.
–Они не животные, – возразил Базир. – Они люди.
–Люди тоже животные, если хорошо постараться, – устало сказал Абрахам. – Сегодня странный вечер. Вроде бы прохлада. Чувствуешь? Не иначе, завтра будет сильный ветер. Но это лучше. Не выношу духоту.
            Базир понял, что Абрахам весьма неизящно сменил тему для разговора нарочно, чтобы показать: разговор неприятен и ни к чему хорошему не приведёт. Базир принял эту смену и сказал:
–Я тоже не выношу жару. Ронове, должно быть, хорошо. Он же должен быть у реки сейчас?
–Полагаю, что так.
–Я думаю, он справится, – без особого убеждения, но для того лишь, чтобы что-нибудь сказать, промолвил Базир.
            Абрахам пожал плечами:
–Ему поручено ответственное дело. Пока я не могу сказать, что Арман, выбирая его кандидатуру, был мудр. Но, как знать…
            Абрахам задумчиво прислушался к звукам из шатра, а вскоре, отвечая на их ожидание, из шатра, покачиваясь, словно пьяный, вышел Уэтт и широко улыбнулся:
–Риего будет жить! Арман наш гений! Он спас его… дал своей крови.
            И Уэтт пошёл, шатаясь от усталости и счастья, по лагерю, разнося эту удивительную весть.
–Дал крови? – Базиру не очень хотелось уточнять, метафорически это было сказано или буквально, но слова сорвались с его губ против воли.
–Это ритуал передачи сил. Маг или волшебник, желая подпитать другого мага или волшебника, разрезает какую-нибудь из своих вен, и кровь стекает вместе с силой в ритуальную чашу, которую затем подпитываемый выпивает.
–Меня сейчас стошнит! – Базира скривило от мерзости. – Фу! Как вампиры!
–Эй, приятель! – один из проходивших мимо вампиров, из числа молодых, остановился, услышав эти слова. – Ты что-то имеешь против?
–Я вовсе не…извините! – Базир вскинул мгновенно вспотевшие от ужаса ладони. – Я не хотел, нет. Я вас уважаю!
–Да мерзко это, расслабься! – заржал вампир и его гогот подхватили его сподвижники, привлечённые шумом, после чего стайка вампиров пошла дальше.
            Базир шумно выдохнул. Конфликтов ему ещё не хватало!
–Не тот нынче кровосос пошёл, – признал Абрахам, глядя вслед удаляющейся компании. – В мою молодость вампиры показать себя боялись. А тут…
            Базир воспользовался задумчивостью Абрахама и его редким воспоминанием о былом, и спросил:
–А что в письме Ронове?
            Ему не давала покоя фраза Армана о том, что нужно убить Рене. И вроде бы как эта участь выпадала Ронове. Арман отказался от пояснений  и сказал, что только пошутил, а потом и спрашивать было неловко. Но Базир хотел знать правду.
–В каком из…– начал, было, попавшийся на удочку, но не так, как того ждал Базир, Абрахам, и осёкся. – То есть?
–В каком из? – повторил Базир. – Их что, много? Я думал, Ронове повёз одно письмо…
–Да, разумеется, – Абрахам решил обойтись полуправдой. Это было вернее всего. Вроде бы и не открыл истины, а вроде бы и не солгал. Душа чиста и руки тоже. – Одно письмо для Рене, другое для самого Ронове.
–И что в них? – подозрение крепло.
–В письме Рене просьба прислать к нам на помощь церковников, – Абрахам взглянул на Базира как на идиота. Это отрезвило Базира. – В письме, которое предназначено Ронове, указания, как подать это письмо и как держать себя с Рене.
            Указания в письме были, но немного другого толка. Абрахам это знал, но углубляться в правду не стал. Зачем? Базир совестливый! Ещё начнёт переживать. Между тем – всё решено. Давно решено. Выбирали только момент, и обсуждали, что будет после.
–А почему нельзя было сказать? –  Звучало разумно, но Базир давно и хорошо уже понял, что у Армана теней в душе и на уме ещё больше, чем у Абрахама. А может быть, больше, чем у всех, кто пугал Базира в принципе за всю жизнь вместе взятых.
–Ну это же Ронове… – Абрахам фыркнул. Елена С. подобралась на своём посту против воли, но и  взглянуть в их сторону не посмела. – Ему инструкцию нужно писать на любую инструкцию. Да и Рене хитёр. И Арман щепетилен!
            И снова – звучит разумно, но Базир понимал правду. И не потому что слышал от Армана весьма прозрачный намёк, а потому что как-то гладко. Как-то просто. И как-то по-человечески. Не надо быть гением, чтобы доставить письмо. И не надо быть дипломатом, чтобы Рене взял это письмо. Оно в его интересах в любом случае. Как может выглядеть инструкция для Ронове?
            «Пункт первый: добраться до Рене. 
Пункт второй: встретиться с Рене.
Пункт третий: отдать письмо.
Пункт четвёртый: получить ответ.
Пункт пятый: вернуться обратно?» – как-то так? но Ронове не идиот. Вернее, он трус, да, и у него много слабостей, но поручить ему такое элементарное дело можно!
Но Базир понимал, что Абрахам не даст более разъяснений. Он отболтался и за это уже спасибо! Главное: вывод Базир сделал верный – Рене не жить. Непонятно как и почему, и какая инструкция на самом деле у Ронове, но отчётливо ясно – Рене мертвец.
Из шатра Армана появился сам Арман. Он показался ненадолго, и был бледен – видимо, ритуал подпитки Аманды стал и для него непростым. Но Арман явно оставался доволен. Даже бледность и бессилие, которые должны были пройти где-то к следующему утру бесследно, не давали ему уныния.
–Чего ждём? – спросил он слабым голосом. – Можно заходить. Мёртвый волк живой. Эй, Уэтт! Можешь уносить своего!
            Уэтт метнулся к шатру. Теперь Арман мог называть его и волком, и псом, и как угодно, и снова пренебрегать – Уэтт был в долгу. В неоплатном долгу. И Арман собирался взять с этого должника всё, что только можно будет вытрясти. И нужно было спешить: стая Уэтта не будет продолжать выплачивать долг самого Уэтта, и стоит Уэтту дать слабину…
            Пропал контроль над стаей!
            Вышла следом за Уэттом, на руках которого был уже обернувшийся человеком ослабелый, но живой Риего, качаясь, вышла, а вернее выползла Аманда. Несмотря на измученный вид, она нашла в себе силы напомнить Арману:
–Ивовый настой. Три ложки с мёдом.
            Он отмахнулся и удалился в шатёр. Аманда качнула головой, чуть не упала, но её поддержали пока благодарные оборотни. Всей дружной процессией, на зависть и фундамент будущих сказаний об этом славном дне, когда великий Арман снизошёл до оборотня и спас его, они двинулись, распространяя запах псины по лагерю.
            Абрахам пошёл вслед за Арманом, им оставалось обговорить очень многое, а Базир. помедлив, уже собирался к ним, когда заметил, как вдруг побелела и бросилась прочь Елена С. Базир оглянулся – никто, кажется, даже Аманда не заметил этого.
            Базир поколебался, но потом решил, что Елена выглядела так, будто ей резко стало плохо, и его беспокойство здесь уместно. Решив, он направился за нею, легко обогнув резвящихся весёлых оборотней.
            Базир не ошибся. Елену тошнило…
            Она разогнулась, вдохнула режущий прохладный воздух, и обернулась на стоящего за спиной, смутно соображающего Базира. почуяла? Может быть.
–Ты не…– Базир кашлянул. Он с нею толком и не говорил никогда. Их знакомство произошло очень дурно. Она была с Ронове в день, когда умерла лже-Стефания. впрочем, тогда Базир думал, что она настоящая. Легче, однако, ему от этого не было и сейчас. Но девчонка была белее мела, напугана, дрожала.
            Елена мотнула головой, затем закрыла лицо руками, стыдилась и его, и себя. Базир ощутил острую жалость к ней, спросил:
–Ронове знает?
            Она покачала головой.
–А кто-нибудь?
            С трудом Елена разомкнула ладони, испуганно глянула на Базира, пискнула:
–Аманда. Догадалась.
–Ты только не плачь, – попросил Базир. мысль о её рыданиях, которые она, быть может, сдерживала уже не первый день, пугала его. Он не умел быть утешением. – Не плачь, ладно? Всё кончится.  И вы…то есть…
            Он запутался, сбился. Она неожиданно оказалась сильнее, сказала:
–Не плачу. Только если так, чтоб никто не видел.
            Теперь уже Базир рассеянно кивнул, он совершенно не знал, что делать, но чувствовал – что-то сделать нужно. Она не виновата в этом. Дура, да. Но дур много. А эта не самая плохая по-человечески.
–Не говори никому, – попросила Елена тихо. Базир взглянул на неё с изумлением, и девчонка уточнила: – Он…не надо ему. Ладно?
            Базир снова кивнул, хотя, видит сила, он не понимал, почему Елена не хочет сказать об этом даже Ронове?..
            В это же время Ронове, в пятый раз перечитывая одни и те же строки, не мог думать о Елене или битве, или о чём-нибудь ещё. Весь мир заменили несколько строк из письма, которые он всё-таки вскрыл на свою беду.
            «Ронове! Перед тобой исторически значимая задача. Мы не сможем победить, пока за нашей спиною есть такой враг как Рене. Он собрал в руках своих силу. Уничтожь его. Возьми Церковь в свою власть и приходи к нам на помощь. По моим подсчётам ты должен быть сейчас у косы, если ты не открыл раньше это письмо. Надеюсь на твоё благоразумие. Здесь, до твоего исторического значения должно быть не больше полудня пути.
            Конечно, ты можешь отказаться, но этим ты не добьёшься ни спасения, ни чести, ни искупления. Выбор за тобой.
Арман».
            Вот и всё. Суть нескольких совещаний Абрахама с Арманом уместилась на тонком листе бумаги, который казался ещё тоньше от дрожи в руках Ронове. Он не знал как поступить, но понимал, что ему напророчили, и, что хуже было, Абрахам и Арман вроде бы давали им выбор, возможность решить, кто из них станет убийцей Рене и возьмёт власть Церкви в свои руки.
            И сейчас, вроде бы, у Ронове был выбор. Но он отчётливо понимал, что выбор этот иллюзорный. И это, на самом деле, ему последний шанс добиться хоть чего-то. Пусть и убийством, пусть и непонятно каким образом занятием власти над церковниками, но добиться! Очиститься! Смыть с себя грязь. И удалиться, зажить мирно.
            Именно по этой причине Арман склонялся к Ронове – теперь Ронове это понимал.
            Нужно было решить, и Ронове, решив пока для себя точно, что такое письмо отправлять не следует, разорвал его в мелкие клочья и бросил вверх, навстречу пасти ветров. Клочки взмыли и завертелись весело, чтобы никогда не собраться уже в страшное письмо.
            Впрочем, опять забегая вперёд, я замечу, что Ронове поступил правильно. Позже, когда будет собираться музей артефактов этой войны, письмо к Рене, официальное письмо попадёт в список ценностей. И наличие только одного этого письма позволит сложить версию о том, что гибель Рене стала следствием его отказа прийти на помощь Арману и отступникам, а не приказом Армана.
            Так Ронове станет героем идеи, не пожалевшем чистоты души для убийства предателя, который сосредоточил в своих руках власть над церковниками и сам стал воплощением Церкви.
28.
            В будущих учебниках истории будет сказано: «услышав о дерзком предательстве подлого церковника Рене, Ронове выхватил кинжал, и тотчас всё было кончено. Несчастные соратники предателя-Рене ликованием встретили поступок Ронове».
            В будущих же героических сказаниях изложение будет куда масштабнее: «Ронове ещё раз повторил вопрос – не желает ли Рене отправить людей своих на помощь собратьям, как поклялся? Рене не удостоил честностью посланника и только и смог что солгать. Ссылаясь на ослабление в своих рядах, Рене рассчитывал присоединиться к армии Армана позже, когда он уже будет одерживать победу над Цитаделью, или же заключить мир с Цитаделью, когда армии Армана придётся отступать в поражении.
Всё это Ронове понял и вскричал в бешенстве: «где честь твоя?», а в следующее мгновение, преисполнившись праведным гневом, выхватил со всей резвостью кинжал из-за пояса и тотчас пролил предательскую кровь. Ни один из соратников Рене не нарушил этого мига, и сохранилось молчание до тех пор, пока тело предателя-Рене не перестало дрожать. Когда всё было кончено – бывшие его соратники приветствовали ликованием освободителя-Ронове, очистившего их честь и позволившему вступить им в битву за будущее»
На самом деле не было ничего подобного. Будущая цензура под бдительным взором Армана перепишет эту историю, даст ей красивые сцены и никто не догадается о том, как всё было на самом деле. А красоты или торжественности не было.
Была дрожь. Ронове подавал письмо Рене, дрожа. Он знал, что Рене ответит отказом Арману и после этого ему надлежало выполнить свой долг. Решиться на это было сложно, и всю дорогу Ронове колебался, не поверить ли? Встретившись же с улыбчиво-заискивающим Рене, сомневался: не открыться ли?
Но всё в жизни определяют два-три мгновения и историю строят они же. Две-три секунды и Ронове овладел собою, и промолчал.
Рене косился на него с подозрением, но Ронове стоял, потупив голову, не было в нём никакой опасности и Рене позволил себе расслабиться. Его захватило чувство победителя над побеждённым. Он видел как поломался Ронове и упивался своим успехом над ним, возвышался и…
И не заметил, как Ронове сжал зубы, унимая внутреннюю дрожь, собираясь. Убил он его коротко и быстро, вложил всё в стремительный удар, все силы, что держали его существо, и рухнул сам на тело Рене под общий вздох двух-трёх соратников Рене.
Смолкло всякое чувство. Всё исчезло. Осталась только темнота. Ронове лежал на теле Рене, ощущая, как уходит жизнь из этого тела, уходит пульсирующими толчками, целым градом толчков, пульсаций…
Это была не поза героя. Но истории было на это наплевать. Истории был нужен герой. Ронове, не зная этого, им сейчас становился, запечатывал своё имя на долгую память, которой суждено было пережить его самого.
Затем его подняли. Бережно, не рывком, поставили на ноги и он заставил себя открыть глаза…
В будущих учебниках истории будет написано: «Ронове обратился к соратникам почившего предателя-Рене, предлагая им следовать за собою на верный путь добродетели. Тем же, кто боялся идти или желал мира, Ронове великодушно предложил уходить, и ушло всего двое или трое».
А в сказаниях будет иначе: «Ронове могучей и твёрдой рукой остановил всеобщее ликование и призвал освобожденных от предательской власти Рене церковников следовать за собою, на путь милосердия и праведности. «Идите за мною, и я приведу ваши души к спасению. Не забудут имён ваших, но забудут грехи ваши» – так сказал Ронове, и предложил милость тем, кто устал и не желает больше битв – оставить ряды и идти в покой. Но никто не шелохнулся. Так стали они камнем…»
И здесь хоть по пунктам разбирай, доискивайся правды! Начнём с того, что Ронове подняли на ноги, он не мог даже встать. И сделали это приближённые Рене, научившиеся быстро соображать. Время было лихое, смутное, а в такие дни люди всегда быстро учатся понимать. Расчёт был простой: Ронове убил Рене. За Рене нет ничего, и не будет больше. за Ронове – Арман, который сейчас сражается с силами Цитадели. Если Ронове здесь, значит, он послан Арманом, и приказом его. Поручение ответственное – Ронове обличён властью. Значит что? его надо поддержать.
Одни верят в добродетель и возмущены предательством (а иначе не назовёшь) Рене и видят заслуженное возмездие в поступке Ронове, готовы идти за ним. Хотя он их и не зовёт.
Другие напуганы. Один мёртв. Ограничится ли дело одним? Цена уже не в карьере, а в собственной жизни и очень хочется уцелеть.
Третьи возмущены, но пока молчат. Не знают, сколько у них есть поддержки и разумно ли вырываться сейчас из этого возможного будущего с возмущением. Идеалы значат много, но больше всего они значат тем, кому совсем нечего терять. А таких людей мало. Потому – тишина. Ронове отомстят, и отомстят ещё много раз, в этот день он сделал себя не только героем истории, но и приобрёл множество врагов.
Четвёртые ищут жизни, а ещё лучше – сытости. Им всё равно кто будет впереди, главное – набить карман и брюхо.
Есть и те, кто уходят. Учебники говорят о двух или трёх, сказания «ни о ком». А правда была такой, что ушло, на самом деле, растворилось в мире и в покое, сбежало от войн на новые пути около трети церковников.
Но Арман посчитает, что это плохой итог, негодный. И он сотрёт его, перепишет по праву сильнейшего.
Тишина лопается в тот момент, когда кто-то второй помогает Ронове отряхнуться и оправиться. А затем, обхватив его руку своей ледяной и скользкой ладонью, вскидывает его руку вверх. и вот теперь собравшиеся в скорби и тревоги понимают окончательно6 надо ликовать, такой курс уцелевших церковников.
За спинами Ронове и его новых соратников, лиц которых он не различает, лежит тело Рене, но ему всё равно. Ронове бьёт дрожь, ему кажется, что он заболевает, что его охватывает жар…  он заболеет, на самом деле сляжет вскоре. А сейчас пока стоит, перед глазами его лица…смутно знакомые, но одинаковые. Может быть, на самом деле знакомые? Он ведь был в рядах церковников? Он был в одном ряду с Рене, а в какой-то момент и подчинялся ему. Как странно и как жестоко плетёт своё полотно жизнь, как меняет местами людей, как сдавливает их жизни, перемешивает…
Ронове оглянулся на застывшее тело Рене, не веря, желая убедиться. Его руку сжали, заставили обернуться к плывущим лицам, сливающимся для него в единую неразборную массу, сжали легко-легко, напоминая: надо сказать! Хоть слово, но надо!
Наверное, Вильгельм был прав, выбрав всё-таки в своё время именно Ронове. Что-то было в нём такое представительное, что  даже сейчас просыпалось, привыкшее к подчинению и марионеточному управлению. Ронове знал – он должен сделать так, как хочет Арман. И если уж начал – отступать нельзя. Да, наверное, это был действительно правильный выбор, ведь Базир никогда сильно не располагал к себе и не был так представителен. Да и как бы он повёл себя? Послушали бы его? Испугались бы за будущее?
Всё складывается самым лучшим образом.  Ронове что-то говорит, его слова сбиваются, он скачет с мысли на мысль, но это лучше чем ничего. Он знает, что сказал главное: Рене предал договор с Арманом и хотел подождать когда война пойдёт к завершению, чтобы присоединиться и вообще начать действовать.
Ронове оглушают вздохи, чьи-то несмелые рукоплескания, которые, Ронове прекрасно знает это лучше всех  – незаслуженные.
А затем его взгляд вдруг выхватывает из толпы одно женское лицо, и всё переворачивается в желудке несчастного. Он узнаёт это лицо. Давно мёртвое, но сейчас как будто бы живое. Ронове, не помня себя, бросается вперёд, к ней, кричит:
–Стефания!
            И проваливается в темноту.
            Он один на один перед нею. Он виновен и преступен и знает это. Ему ни к чему просить пощады – таких как он справедливо щадить нельзя.
–Я думал, ты обрела покой. Абрахам и Базир…– Ронове находит эти слова вместо приветствия, но Стефания мягко прерывает его:
–Я обрела покой. Но ты его не обрёл.
            Ронове бросает в жар и в холод одновременно. Её лицо – откровенно говоря, самое обыкновенное, непримечательное, ему сейчас желаннее и милее всего на свете. Стефания знает его настоящим. Знала. И она не сердится. То есть, не может сердиться. Или может, но не делает этого?..
–Что мне делать? – Ронове привычно, чтобы за него решали. Абрахам, Рене, Вильгельм, Арман… теперь и Стефания в посмертии настигнута этим вопросом.
–Живи, – отвечает Стефания очень тихо и спокойно. – Ты ещё можешь.
            Ронове хочет извиниться за всё, что совершил. За всё, что сделал и за всё, чего не сказал. Ему хочется рыдать и просить прощения за свою трусость, за спекуляцию её образа и за свою слабость опять и снова. Но она опережает его, угадывая его желание:
–Казниться ни к чему. Зачем? Меня не вернуть. Как и любое прошлое.
–Прости…– выдавливает из себя Ронове, и грудь ему сжимает от болезненного вдоха.
–Я простила даже Абрахама. Неужели ты думаешь, что я не прощу тебя? – удивляется Стефания. – Да и что тебе моё прощение? Пустой звук. Всё равно после смерти нам всем один суд. Но ты ещё жив. Иди и живи.
            Она легонько толкает Ронове в грудь, её рука как будто бы проходит сквозь его тело и…
            Ронове открыл глаза, огляделся. Всё та же зала. Всё те же одинаково намешанные лица будущих врагов и сегодняшних соратников. Кто-то под страхом, кто-то в ужасе, кто-то растерян, кто-то зол. Что ж, все эти люди сейчас ему полезны. Вернее, не ему, а тому, что выше и сильнее его.
            Позади тело Рене. Никогда он больше не поднимется. Никогда не солжёт, не усмехнется. Идеальное состояние для этого человека – смерть. Как она сказала? Один суд? Что ж, Рене отправился туда милостью Армана и Ронове чуть раньше, чем сами Арман и Ронове.
–Мы идём на Цитадель! – глухо произносит Ронове и сила поднимает в нём голову. Да, он будет жить. Он жив, он всё исправит, он всё исправит для самого себя, разберётся, заслужит, получит уважение. И сотрёт все позорные пятна своей биографии.
            Глухота не подходит для приказов.
–Мы идём на Цитадель! – кричит Ронове. И добавляет для истории: – Идём сейчас же, а то они победят без нас!
            И сам смеётся этой фразе. И этот момент попадёт в учебники и сказания без изменений, ведь в каждой истории должна быть хотя бы капля правды.
            А победа уже близка. И первый, самый верный признак этого – перебежчики. Их было сразу пятеро, они были смирными и покорными, они заискивали одинаково и перед теми, кто их схватил, и перед всеми, кого встречали на пути к Арману, и, конечно, перед самим Арманом.
–Это ещё что? – брезгливо осведомился Арман, оглядывая пятёрку пленников. –Что за грязь?
            Грязь представляла собою трёх мужчин-магов мелкого уровня и двух ведьм. Все одинаково склонили головы, выражая полную покорность. Арман ждал в молчании. Он хорошо знал, что такое война и как следует вести себя победителю. Победителем он себя и чувствовал.
–Господин, мы просим вас принять нас на вашу сторону…– наконец заговорил дрожащим голосом один из них, высказывая общую мысль своих товарищей. Те закивали.
–Неизящное начало, – укорил Арман. – Слишком много местоимений: «нас», «вас»…а мы люди военные. Нам бы попроще.
–Примите нас! – нервы у одной из ведьм не выдержали. Она была хороша собой, и явно знала это. Именно по этой причине она и подняла глаза прямо на Армана. Надеялась его приручить.
–Принять? – усмехнулся Арман, нетронутый красотой перебежчицы. – Зачем?
–Мы хотим жить. И понимаем наши ошибки. Цитадель созвала всех. Мы не знали что воюем…– перебежчице показалось, что за равнодушием Армана таится скрытый интерес к её персоне, поэтому продолжила от лица своих товарищей.
–Тогда вы идиоты, – заметил Арман. – Я идиотов не люблю. Их и без того много, чтоб принимать ещё от врагов…
            Всеобщее смятение. Но Арман сам нарушил его, явил самую страшную пытку – надежду, спросил:
–Ваши имена?
            Они воодушевились. Вообразили себе!
–Я Критчер,  – на этот раз первый заговоривший перехватил инициативу у красавицы, кивнула в её сторону, – она Антея. За нею моя сестра – Бекка. За нею Монсор и Галтон.
            Арман оглядел остальных. В сумме они представляли собою жалкое зрелище. В его шатре, освещённые его магическим заклинанием.
            Маг, назвавший себя Критчером, был невысок, чуть лысоват, несмотря на достаточно молодой возраст, но его глаза были удивительно яркого голубого цвета. У его сестры были такие же глаза, она лишь мельком взглянула на Армана и потупила взор, почувствовав за ним властность. В отличие от надменной красавицы Антеи Бекка была умнее и понимала, что у Армана нет никакой абсолютной причины к их прощению и принятию. А если и была какая-то неведомая, сейчас он был как бог над их жизнями. Бекка не верила в бога, но сравнение с ним пришло к ней при взгляде на Армана, на мага, который теперь шёл против магов.
            Монсор и Галтон держались свободнее. Было заметно по их рукам и поведению, что они уже бывали в бою, и смотрели в лицо смерти, и сейчас они не очень-то боялись Армана, но были бы не против остаться в живых, и при нём. Что их сюда привело? Разрушение идеи? Страх? нет, скорее всего они поняли, что теряют должности и положение – вон какие золотые у них пояса! Вряд ли у побеждённых такие будут. И если маги могут позволить себе такие расшитые золотыми нитями предметы одежды, это значит, что их дома, по меньшей мере – полная чаша.
            Что до красавицы Антеи, она смотрела томно и неподобающе случаю. Она ещё не понимала, с кем говорит и перед кем стоит. Арман повидал красавиц на своём веку, и был к красоте уже равнодушен. К людской красоте. Красота войны, к которой он тяготел, и власть, которую он не желал, но приобретал всё больше, были ему куда желаннее какой-то Антеи. К тому же Антея была блондинкой, а Арман предпочитал жгучих брюнеток.
–И почему я должен вам верить? – поинтересовался Арман, оглядев пятёрку. – И почему должен тратить на вас ресурсы?
–Мы же пришли к вам! – Возмутилась Антея, повернула голову вправо и влево, как бы оглядываясь, но на самом деле с расчётом показывая Арману свою длинную белую шею.
–Мы можем быть полезны, – заметил не то Монсор, не то Галтон. Они были похожи между собою. Не внешне даже, а одеждой, манерой держаться и Арман не делал между ними мысленного различия. Да и зачем?  – Мы можем сражаться на вашей стороне. У нас есть опыт.
–Мы можем провести вас по тропам Цитадели! – Бекка тоже вклинилась в диалог, и эти её слова уже кое-чего стоили. Арман, впрочем, не подал виду, лениво глянул на карту местности:
–Здесь много троп.
–Есть тайная. По ней оборотни идут охотиться в леса, – Бекка осмелела. Она передвинулась чуть ближе, на неё нацелились маги из отступников, поймавшие перебежчиков и дотащившие их сюда, к Арману. Но Арман махнул рукой:
–Не надо. Девочка сама не знает что говорит.
–Мы можем быть очень полезны…– заметила Антея ревниво, бросив уничтожающий взгляд на Бекку, завладевшую вниманием Армана.
–И можем сражаться! – вторил кто-то из двух неотличимых молодцов.
–И мы пришли к вам как к победителю, – Критчер совсем потерялся на фоне остальных, что было, впрочем, неудивительно. Он всегда был в тени сестры – Бекки, и даже сюда отправился на поклон к Арману под её влиянием. Сам он хотел быть подальше от всех битв Цитадели, от церковников и прочих существ. Он хотел быть кабинетным учёным, но Цитадель призвала всех, кого смогла найти. Мудрые, усталые старые маги либо благополучно померли, либо скрылись, утомившись от войны, смысла которой давно уже не видели. Молодняк же, гордый своим предназначением и ещё не изведавший реальности смерти, был в битве.
            Арман поманил Бекки к себе ближе, показал ей на карту, жестом веля показать тайную тропку. При этом он был абсолютно насмешлив, всем своим видом демонстрировал недоверие к серьёзности её знаний. Но Бекки действительно была наблюдательна. Она неотлучно находилась при Цитадели и видела многое.
–Право на жизнь нужно оплатить, – объяснил Арман, когда Бекки помедлила. – Как и право на наш приём. Вы всё ещё кажитесь мне врагами, и мне ничего не стоит вас всех убить.
            Бекки нерешительно обернулась на товарищей. Она не верила Арману, хотела гарантий и уверений от них. Антея демонстративно смотрела куда-то в сторону, не задумываясь всерьёз о том, что лучше бы включить ей голову. Критчер кивал мелко-мелко, торопил, ещё двое неуверенно кивнули…
–Какие у нас гарантии? – спросила Бекки, оборачиваясь к Арману.
–А у меня какие? – удивился тот. – Где гарантия того, что ты, девочка, не приведёшь нас всех в ловушку?
–Я! – Бекки задохнулась от гнева. – Мы же…мы с миром!
–Вот и вся гарантия! – жёстко отозвался Арман. – Показывай! Докажите свою полезность хоть в чём-то. Если чести не хватило мирно умереть за своих, и не хватило мозгов мирно дезертировать в сторону, терпите теперь договоры на слове!
            В словах его был резон. Палец Бекки – дрожащий и тонкий прополз по карте, по тоненькой линии…
–Не так и сложно, правда?  – улыбнулся Арман, улыбнулся, кстати, весьма примиряюще, и обратился за спину пленников, – Уэтту скажи, пусть соберёт всех, кто не спит, у моего шатра. У меня будет объявление.
            Шорох, чьи-то быстрые шаги – в полумраке было неясно кто исчез, но чья-то тень совершенно точно мелькнула за шатром, кто-то удалился.
–Объявление о вас, – объяснил Арман, и перевёл взгляд на карту, отмечая уже пером те линии, что показала ему Бекка.
            А вскоре и собрались неспящие. Впрочем, неспящих было мало, но ради какого-то объявления от Армана, взбодрённые тревогой и предчувствием, проснулись. Собрались в плотные кучи. Кто-то тёр глаза, кто-то переплетал растрепавшиеся во сне косы, кто-то переговаривался…
            А потом появился Арман. Облачённый в свой любимый кроваво-красный плащ, собранный и опасно-бодрый. Казалось, ему вообще не нужно спать, и какая-то ярость ведёт его, отнимая бытовые, мелкие, человеческие нужды.
–Простите меня, друзья, что я поднял вас, отнял ваш сон, разогнал сновидения…– Арман был триумфатором. В голосе его не слышалось и капли сожаления о том, что он сделал. – Я бы не допустил этого, если бы не радость.
            Радость? Радость это хорошо. За радость можно ведь и потерпеть, верно?
–Да, радость, – Арман приложил ладонь к сердцу, сделал знак, – веди!
            Вывели пленников. Они всё ещё были связаны магическими путами, которые разорвали бы их в клочья за малейшую попытку применить магию, но пленники выглядели спокойными. Они уже поверили в спасение.
–Тише! – Арман был милосерден. Он позволил толпе немного пошуметь, и только после этого призвал к порядку, унимая гнев и ярость по отношению к пленникам-врагам. – Это перебежчики Цитадели. Её предали. Они явились ко мне, чтобы просить защиты. Моей защиты. Они хотят служить с нами бок о бок, хотят искупить свои грехи.
            Хохот. Всеобщий, дикий, страшный хохот. И среди этих хохочущих лиц несколько мрачных и скорбных.
–Кто им поверит?  – Крикнул кто-то.
–Это свидетельствует…– Арман жестом навёл порядок, – о том, что мы зажимаем Цитадель всё в более плотное кольцо. Им неоткуда ждать помощи, а мы ещё могущественны.
            Это было не совсем так. да, Цитадель быстро изматывалась, но отряды Армана, состоящие не только из магов, вурдалаков и оборотней, но и из людей, тоже переживали не самые блистательные времена. Это надо было учитывать.
–Мы могущественны, – повторил Арман. – Мы могущественны, а они слабы. Так?
–Да!  – хор всеобщего обожания. Хор, в котором все голоса так похожи.
–И мы, – продолжил Арман, – должны помнит о порядке. Должны помнить о нашей цели. И должны показать, насколько мы могущественны и…беспощадны.
            Пленники заёрзали. Последнее слово им не очень понравилось. Беспощадность – это нехорошо. Это что-то из области того, о чём они не договаривались.
–Да! – хор всеобщего обожания, чьи-то ругательства в сторону перебежчиков.
–Стойте! – Антея дёрнулась, – ну она же вам…
–Молчать! – теперь в голосе Армана не было никакого милосердия или намёка на снисхождение. И взгляд его изменился до неузнаваемости, сделался жестоким, равнодушным и страшным.
            Антея дернулась и…невидимая сила заткнула её рот и рот её товарищей. Они забились в магических путах с одинаковой истерикой.
–Беспощадность, – Арман взглянул на притихший своих соратников, – есть единственная сила, единственный ключ, который открывает нам двери в будущее. и мы будем беспощадны. Мы с корнем вырвем всё вражеское, чтобы ни одного ростка не появилось в будущем. Мы покажем…и мы будем правы.
            Арман поднял руку со сплетённым заклинанием медленно, как древний жрец, или как церковник, простирающий руки к небу…
            Толпа любит кровь в своём большинстве. Любит беспощадность. Один на один люди боятся говорить об этом, но в толпе все равны. И все любят эту одинаковость, когда льётся не их кровь. Этот же миг безумства – странное единение, когда люди, которые вроде бы так отошли от зверей, возвращаются к истокам своего звериного начала. Кровь, кровь…
            И неважно, чем эти люди стали. Были ли из церковников, происходили из мирных людей, шли из магов и ведьм, или низших  вурдалаков – характеры людские. И Арман, зная это, даёт им возможность быть безумными и жестокими, не пачкая рук. Он облачает жестокость и казнь в праведный саван и говорит: «мы правы».
            И это то, чего не хватает человеку. Нескольких мгновений, нескольких слов, крови…
            Таково большинство и Арман умеет им управлять. Толпа ликует, забыв про сон и ночь, когда заклинание сносит напрочь головы всей пятёрке. Голова красавицы Антеи катится вниз, по земле, со склона и кто-то из оборотней бросается за нею с визгом и гоготом. Голова умницы-Бекки, так и не успевшей вскрикнуть, падает с глухим грохотом, катится рядом с головой брата, головы двух молодцев падают в разные стороны…и долгим мгновением позже оседают тела.
–Мы будем беспощадны к нашим врагам! – шепчет Арман, но его слышат все. Он унимает толпу, наполняет всех мыслью о священности своего действа, святости всей казни, и толпа подчиняется.
            Беспощадность – это страшное дело. Уверенность в правоте беспощадности – откровенное жуткое. Но Арман знает, что для победы в войне нужна жуть, а уже потом за этой жутью поднимется новый порядок. Так бывает каждый раз.
–Зачем…– все расходятся, возбужденные и переполненные святого гнева, остаются немногие. Кому-то тошно, как Елене С., но спрашивает это Абрахам. – Они сдались. Их надо было судить!
–Судить? – удивляется Арман. – У нас война. И потом, кого ты предлагаешь судить? Врагов? И что? Оправдать? И потом дрожать, боясь, как бы кто-нибудь из них не воткнул какого-нибудь заклинания в спину? Нет уж.
–Они ничего не сделали! Они пытались…– Базир тоже не в восторге. Ему казалось, что нет большей подлости, чем та, которую он уже увидел. Много раз казалось, и всякий раз он ошибался – предела нет.
–Откуда ты знаешь, что ничего не сделали? – интересуется Арман. – А? они враги. И умерли врагами. Перебежчик в лагере – это потенциальный враг. После войны уже можно судить о том, кого миловать. После. Но не во время. Если они сдадутся – будем и судить, и миловать.
–Казнить? – уточняет Абрахам.  На лице его странные эмоции, нечитаемые в полумраке.
–Милость может быть казнью, – Арман не отпирается. – Врага можно простить, но только после того, как враг будет уничтожен.
            Арман вдруг выходит из себя:
–Вы двое, чего сопли развесили? Тебе ли, Абрахам, говорить о том, кого судить, а кого нет? Ты убил девку за то, что она пыталась дойти до Вильгельма! А ты, Базир? Решил поиграть в святого и добродетельного? Запомните: мы на войне. Здесь не место для роз. Здесь убивают и смердят. И чтобы выжить, надо проявить беспощадность!
            Базир мрачно смотрит на Армана, но кивает: смысла к спору нет. Всё равно нечего сказать, и нечем Базиру крыть. Как нечем крыть и Абрахаму.
–Одна из них, – Арман ещё суров от отчитки двух внезапных святош, – показала путь…Абрахам, возьми двоих или троих, ступай на разведку. Перед этим зайдёшь ко мне. Займись делом! к тебе это тоже относится, Базир. Поговорить все мастера. Повыступать, пожалеть. А лить кровь и отстаивать интересы никто не хочет! Зато жалеть и восклицать о суде – пожалуйста!
            Арман круто поворачивается на каблуках и исчезает в своём шатре, полный правоты и ярости.
            Базир и Абрахам переглядываются.
–Может быть, он и прав? – неуверенно предполагает Базир. Ему стыдно за свою слабость. Теперь ему кажется, что всю тяжесть войны он переложил на плечи Армана. Как будто могло быть по-другому, как будто бы Арман позволил ему или кому-либо быть равным себе в военном деле.
–Да, в одном он прав, – соглашается Абрахам сухо, – тебе пора заняться делом.
            И Абрахам тоже уходит в шатёр Армана за распоряжениями и инструкциями. Он уходит так, как будто бы это один Базир сказал какую-то глупость, и из-за неё Абрахам остался в неудобном положении перед Арманом…
–Отлично…– Базир зло сплёвывает на землю, – просто потрясающе. Мы все друг друга стоим!
29.
            Увидев окровавленного Абрахама, Арман озверел. Он и до этого не отличался милосердием, а здесь и вовсе позабыл даже про маску приличия. Бешено глянул на несчастных оборотней (Уэтт теперь был так предан Арману, как, наверное, ни одна собака не была предана своему хозяину, и это тоже отмечали члены стаи Уэтта, приглядывались, называли слабостью, но пока между собой – уже не все были согласны противостоять Уэтту), и велел притащить Аманду к себе тотчас.
–Она сейчас занята лечением вампира… – попытался возразить ему кто-то не очень умный и получил за это взгляд, полный ненависти, и пожелание смерти.
            Стало ясно: Арману плевать на вампира. Их, в конце концов, много. Абрахам один.
            Притащили Аманду. Впопыхах, к несчастью, обошлись с нею не очень вежливо – что делать, страх, в данном случае перед Арманом, и не такое творит.
–Лечи! – приказал Арман, подтолкнув Аманду к своему, уже навидавшемуся всякого за этот поход, шатру.
            Аманда, как целительница мудрая, не решилась спорить или высказывать замечания по поводу манер её провожатых. Она решила, что сначала изучит дело, и уже потом, при удачном исходе, всласть выскажется. Отогнув полотно, Аманда вошла внутрь, следом за нею, не терпя ожидания, Арман.
            Абрахам был без сознания. И с первого взгляда человеку, даже самому далёкому от мира магии или от науки целительства должно было быть ясно – дело очень плохо. В боку у него не хватало куска плоти – откусили, или выдрали. А на груди – четыре длинных кровавых раны. Слишком аккуратных для удара мечом или кинжалом. Это, скорее всего, когти.
            Аманда ничего не сказала, но по её лицу и по виду бледного бессознательного раненого Арман понял всё сам. Но он не умел мириться со смертью, даже со смертью тех, кто ему не принадлежал. И потому велел сурово:
–Исцели.
            Аманда мрачно взглянула на него.
–Исцели – озолочу, – пообещал Арман и нашёл в себе силы для улыбки. Улыбка вышла жуткой. Но Аманда не испугалась. Она была целителем и знала, как угрожают рано или поздно каждому целителю.
–Я не бог. Я всего лишь целитель, – напомнила Аманда.
–Делай! – рубанул Арман и отошёл в угол шатра, сел в кресло, не сводя с неё глаз.
            Аманда принялась за безнадёжное дело. Она привыкла к несправедливости мира уже давно. Оказалось, что мир целителя несправедливее простого людского. Её только что оторвали – причём весьма грубо – от вампира, которому она в общем-то могла помочь. Вампир был молод, ему требовалось лишь помочь в правильной регенерации, а этот был безнадёжен.  Вампир был боеспособной единицей, а этот был уже бесполезен.
            Но Аманда была подневольна. И ещё – умна. Она не стала спорить, знала, что Арман не услышит сейчас её возражений. Единственное, чего она хотела – это чтобы вампир её дождался и без неё не продолжил бы наращивать кости. Он сделает это неправильно. Это его первая регенерация. Сейчас ему больно, но Аманда, когда её уводили, кричала ему, чтобы он ждал, обязательно ждал её и ничего сам не делал.
            Дождётся ли? Терпеть боль даже для нежити трудно. Сломанные кости они и у вампира сломанные. Они тоже чувствуют. И Аманде очень хотелось бы, чтобы тот вампирёныш не торопился и не глупил, иначе Аманде придётся сломать его неправильно сросшиеся кости…
            Арман неотрывно следил за её действиями, но Аманде это не мешало. Да и сам Арман, хоть телом и взглядом был здесь – мысли его ушли далеко. То, что случилось с Абрахамом, его, и только его, Армана, вина! он показал Абрахаму путь, что недавно указала ему казнённая девка Бекка, и Абрахам, взяв  с собою двух молчаливых магов (Базира он брать не хотел), отправился исследовать путь.
            Арман – умный, хитрый, жестокий, знавший военное дело лучше, чем Абрахам, поступил глупо. Он не предусмотрел того, что Цитадель могла перестраховаться и ждать того, кто появится на разведке именно на этом пути. К моменту выхода Абрахама из лагеря в путь они должны были уже знать, что Бекка и её идиотские соратники уже достигли лагеря Армана. И у них была информация… уточнить, где работал каждый из них нетрудно, нетрудно и на всякий случай усилить посты на тайных тропах. И это должен был предусмотреть Арман.
            И за эту непредусмотрительность – непозволительную, глупую и бездарную Арман заплатил жизнью одного мрачного мага, глубоким ранением и практически смертью Абрахама и испугом третьего, рассказавшего как было дело и принесшего на себе в лагерь пострадавшего Абрахама.
            Арман был зол. Во-первых, всё произошло из-за его ошибки. Во-вторых, он понимал (хотя убил бы того, кто сказал бы ему это сейчас вслух), что Абрахама не спасти. Арман хотел заверить себя, что к Абрахаму у него чисто практическое рассуждение и применение, но…
            Он привязался к нему. Они оба были изгнанниками, неприкаянными, несчастными, искали спасение в войне и в мести всему миру: от бога до дьявола. Наконец-то, впервые за долгие годы, кто-то понимал замыслы Армана и ту жестокость, которую он проповедовал для добродетели.
            И тут? И тут Арман ошибся. И теперь Абрахама не станет.
            Ну и не забыть, конечно, про практическое применение. Абрахам – хороший боевой маг. Вскоре Цитадель должна пасть, столкновение за столкновением, что происходят ещё, похожи на её агонию, а не на разумное сопротивление. Собираются силы отступников, дрожит Цитадель, растерявшая во внутренних распрях былое могущество. И Арман знал это, и заглядывал снова в будущее, понимая, что после окончательного падения Цитадели очень много нечисти разбежится, пытаясь спастись от его кары, по миру. И кого отправить по следу этих тварей, как не прославленного, без преувеличения легендарного Абрахама? Он хорошо вылавливает таких одиночек, он беспощаден, имеет историю и его можно превратить в представителя новой власти.
            Власти Армана.
            Но теперь всё рушилось из-за самого Армана.
            Арман был магом. Но, прежде всего, он был человеком. И он совершил ту ошибку, которую совершают многие великие: он, думая о будущем и о вечном, забыл про насущное. Увлекшись нападением, забыл про перестраховку; полагаясь на собственное великое деяние, упустил из внимания то, что было мелочным и не несло славы.
            Кого было ему обвинять, кроме самого себя? Кого корить за умирающего Абрахама и творящую над ним бесполезные заклятия целительницу, кроме себя?
            Но как он мог корить себя прилюдно? Один на один – хорошо. И то, не сейчас, потом. Когда-нибудь потом, к умиранию. Но сейчас он должен оставаться великим, должен быть могучим и грозным, и ещё…
            Он должен назначить виновного. Виновного за провал. Он должен разъярить своих соратников, добавить к их ярости святую месть. Пусть Абрахама мало кто любил, и, откровенно говоря, мало кто выносил, но это как со Стефанией  – образ решает всё!
            Арман пошевелился, и Аманда мельком взглянула на него.
–Не отвлекайся! – велел он, и целительница вернулась к своему занятию. Она готовила в котле растирку, которая должна была остановить умирание тела, но, которая уже не могла помочь. Чем хорошо то или иное средство? Своевременностью! Здесь же ушло драгоценное время. Пока отбивались от атаки поганых и подлых вурдалаков, которых оказалось гораздо больше, чем они предполагали, пока Абрахама доставили в лагерь, пока привели Аманду…
–Не справишься…– Арман, уже уходя из шатра, показал Аманде свой ритуальный кинжал. Она привычно кивнула: среди целителей есть шутка, мол, если тебе начали угрожать, значит, ты хороший целитель. Да и смерти Аманда не боялась. Что ей было терять? Жизнь? Право, ей это было смешно.
            Арман вышел из шатра, глотнул свежий воздух. В шатре он не заметил этой духоты и тяжести воздуха от растирок Аманды, а вот выйдя на волю, ощутил в полной мере. Голова даже закружилась и он вынужденно остановился на пару минут, чтобы прийти в себя, прикрыл глаза, глубоко дышал, когда почувствовал на себе чей-то взгляд.
            Открывать глаза было тяжело. Но Арман был лидером, и знал – лидер инее располагает собою. Пришлось подчиниться чьему-то едкому вниманию. Впрочем, открыв глаза, Арман даже слегка обрадовался, хотя радоваться оборотню – моветон в мире магов.
            Но Уэтт преданно сидел на голой земле у палатки, смотрел на Армана тихо и внимательно, ждал.
–Да? – Арман изобразил недовольство, хотя сейчас он понимал уже, как использовать появившегося оборотня в своих, а главное – в общих интересах. Он же должен назначить виновного!
–Я хотел узнать, не нужно ли чего? – Уэтт заискивал. Ещё бы! Арман поделился своей силой, потратил время на спасение одного из его стаи! Поступок, невиданный для мага. Ещё и какого мага! Уэтт его боготворил. Умишка оборотня не хватало, чтобы понять одну простую вещь: Арман не стал бы делать что-то просто так! И спас он «щенка» не потому что пожалел его или Уэтта, а потому что зарабатывал очки перед историей и перед настоящим.
            К тому же, Арман понимал, что так покупает преданность Уэтта. А ещё – преданность оборотней. Даже когда те снесут Уэтта, а этот день рано или поздно придёт, оборотни будут помнить: Арман спас одного, поделился силою для его спасения.
            Впрочем, в мире, который планировал Арман, не должно было быть оборотней. Но он предпочитал молчать об этом.
–Вообще, знаешь, ты вовремя появился, – Арман как бы раздумывал, но на деле он всё уже решил. – Их же ушло трое? Где третий сейчас?
–У других целителей. Отпивается ивовым настоем, – доложил Уэтт мгновенно.
–Ну да…– Арман криво усмехнулся, – вот же мерзавец!
–Ты о чём? – Уэтт не понимал. На это Арман и рассчитывал. Не надо уж слишком прямо.
–Да я всё думаю, как это так? Абрахам – могучий и опытный маг и тут так попался в ловушку? А тот вообще умер. А один, куда более слабый, и царапины не получил.
–У него синяк на полспины, – заметил Уэтт, но отстраненно. Оборотень напряжённо думал.
–Это меняет дело! – фыркнул Арман. – Конечно, всё меняет. Раз синяк!
–Подозрительно, – признал Уэтт. – Не могли же они попасть  к случайной засаде? Я не думаю, что Цитадель сейчас располагает такими силами, чтобы выставлять сильные посты на каждой тропе…
            Оборотень угодливо взглянул в глаза Арману, мол, угадал? Арман кивнул, хотя прекрасно понимал, что Цитадель не располагала силой, но не состояла уж из совсем идиотов. Перебежчики – это мотив для усиления защиты.
–А если он…– Уэтт вдруг охрип, – ну… того? В сговоре?
            Арман тяжело взглянул на Уэтта, спросил:
–Разве можно это доказать?
            Уэтт сник. Это было уже не по плану – Уэтт совсем был лишён фантазии и рассуждения, поэтому Арману пришлось всё делать самому:
–Или опровергнуть?..
            Оборотень оживился. Жёлтые волчьи глаза полыхнули пониманием. Арман грустно вздохнул:
–Предатели повсюду. И нет никакого спасения! Уэтт, приведи его ко мне.
            Оборотень подорвался с места и смешной в своей преданности, бросился за уцелевшим магом. Пока уцелевшим магом, который должен был выполнить сейчас поручением Армана и погибнуть бесславно за добродетель и ярость.
            А пока, готовясь мыслями к встрече, Арман вернулся в свой шатёр. Аманда перехватила его на пороге, шепнула:
–Он в сознании, но скоро начнётся горячка.
–Пошла вон! – Арман слегка толкнул её в плечо, в сторону выхода. Он показывал недовольство всем своим видом, но Аманда снесла и это. Арман приблизился к ложу, на котором в гуще повязок и каких-то листьев, слабо дрогнувших при его приближении, лежал Абрахам.
            Абрахам попытался повернуть голову на появление Армана, но не смог. Аманда не могла вернуть ему жизнь и здоровье, но смогла привести его в чувство перед смертью и уже за это Арман должен был быть ей благодарен.
–Я…– Абрахам попытался что-то сказать, но сбился. Голос хрипел, не слушался.
            Арман без тени брезгливости подошёл к нему ближе, наклонился и напоил умирающего из своего кувшина. Абрахам вдохнул, но хрипло, откинулся на подушку, прошептал:
–Я всех подвёл.
–Это не так, – возразил Арман. – Того, кто всех подвёл, мы накажем. Накажем по всей строгости.
            Абрахам был слаб, но изумился:
–О чём…
–Один из тех, кто вызвался с тобой идти, оказался шпионом Цитадели и уже признался в этом. Он успел заложить ваш проход, – Арман не лгал. Он просто заглядывал снова в будущее, в котором тот, за кем послал он Уэтта, уже каялся при всём лагере в собственной подлости.
–Бред! – уверенно, напрягая силы, промолвил Абрахам. – Он не…я выбирал.
–Тем не менее. Он сознался. Его никто не пытал, – и снова Арман не лгал. Зачем пытки? Он их не любил. Всегда можно действовать словом. Всегда есть убеждение, которое действует лучше. К тому же, будущая жертва так, мелочь. А у мелочи всегда есть и тот, кого захочется защитить и чем-то наградить. Наверное по этой причине у Армана никого нет. И по этой причине никого не было у Вильгельма. Надо быть бессердечным, чтобы обрести великую цель и следовать ей. У Абрахама появилось сердце, он начал жалеть прошлое, сожалеть о настоящем и вот итог – он умирает.
–Обидно, – Абрахам говорил тихо. Арман наклонялся, чтобы лучше слышать его голос, чтобы не пропустить и слова.
–Тебе обидно? – удивился Арман. – Это мне обидно. Оставляешь меня!
            Здесь никто не мог слышать его слов, поэтому Арман их и позволил. Он от всей широты души своей, отданной на служение цели, хотел остаться бессердечным.
–Я иду в покой, – сказал Абрахам отчётливо. – Там меня ждёт суд…и вечность.
–Тогда тебе точно не должно быть обидно, – заметил Арман, – ты уходишь из мира, который предстоит переделать мне и моим соратникам. Уходишь от дел, хлопот и подлости, и остаёшься при этом героем! Это же умудриться надо!
            Абрахам попытался засмеяться, не смог, застонал от боли. Его время уходило.
–Я попрошу прощения…– сказал Абрахам. Он задыхался, но продолжал говорить, сбивчиво, смято, но он знал, что должен сказать последнее. – За себя и всех нас. Попрошу…обязательно попрошу.
            Арман молчал. Абрахам, промолвив своё, тоже затих. Ему было очень больно. Всю жизнь провёл он с болью, то с болью от одиночества и состояния вечного изгоя и неприкаянности, то с болью разочарования, то с болью физической.
            Почему же всегда боль? Почему же больно, крест и пламя? Почему боль сопровождает жизнь? Почему и жить, и даже уходить надо в боли?
–Смерть это не конец, – сказал Арман, чтобы что-нибудь сказать. Ему было страшно от молчания. – Ты знаешь это, ты видел тот свет, видел Стефанию. Она тебя простила, я уверен. И ты себя прости. Ты не был плохим, ты был всегда верен тому, чему служил. Ты сменил мантию мага на плащ церковника, плащ церковника на клеймо отступника, но ты жил, жил по своей совести и по своим убеждениям. Ты счастливый человек, Абрахам.
            Начало Абрахам ещё слышал, но затем у него началась обещанная Амандой горячка. Глаза закрылись, он задрожал всем телом – одеяла не держали тепло, смерть подступала к нему холодом, окружала со всех сторон. Арман знал, что должен был позвать Аманду, но знал и то, что она ничего уже не сделает. Поэтому он смотрел на его смерть и думал о несправедливости жизни.
–Иду…на свет…– выдохнул Абрахам среди бессвязных восклицаний, дёрнулся в последний раз и затих.
            Арман прикрыл глаза, чтобы не допустить слезы – это неприлично сейчас. Овладев собою, маг поднялся, накрыл Абрахама до подбородка, оставив только его голову на свободе. Людские традиции велели закрывать мертвеца с головою, но Арман не позволил себе этого, потому что заглянул в лицо Абрахама. Он знал, как выглядят лица мертвецов, знал, как они меняются, и как становятся похожи на маски, и как ужасны эти маски, какой страх отпечатывается на них.
            А лицо Абрахама было абсолютно спокойным. Казалось, что он заснул крепким сном праведника. Может быть так и было? Может быть, этот вечно неприкаянный маг и человек обрёл мир, которого не знал никогда в своей душе?
–Покойся с миром, Абрахам, друг и соратник, – Арман коснулся лба мертвеца тремя пальцами – старая традиция, принесённая им из Аравии. – Прощай.
            Именно в этот момент, когда грусть сжала горло железной перчаткой, появился Уэтт, втолкнул (иначе не скажешь) уцелевшего мага, и замер, увидев мертвеца.
–Кончился? – хрипло спросил Уэтт, пока уцелевший маг не решался встать и снизу вверх глядел на Армана.
–Собери всех. Простимся, – велел Арман хрипло. Уэтт послушно попятился прочь – он не любил мертвецов, от них он, как и всякий оборотень, чувствовал мгновенный нехороший запах спустившейся смерти. А смерти Уэтт боялся.
            Арман остался один на один с недоразумением и мертвецом. Заговорил с недоразумением – уцелевшим магом, хотя, была бы его воля, поговорил бы с мертвецом:
–И как же так вышло, что он мёртв, другой ваш мёртв, а ты жив? И даже цел, если не ошибаюсь?
–Я…нас окружили! Их было много. Очень много. Господин Абрахам давай их заклинаниями жечь, а Мэттью…
–А что ты делал? – прервал рассказ Арман.
–На дерево полез, – потупилось недоразумение. – Я думал…
            Он осёкся. Своего решения он не мог объяснить и самому себе. Как и любой маг уцелевший понимал, что вурдалаки и на дерево залезут, но была тут одна тайна, которую уцелевший хранил при себе. Дело в том, что он ощутил присутствие вурдалаков даже раньше Абрахама. Он шёл сзади и услышал позади себя шевеление. Увидел на мгновение проблеск красноватых глаз и…
            И не сказал Абрахаму.
–Скотина трусливая! – Арман отвесил умелую очень звонкую пощёчину. Недоразумение упало, забормотало обвинения вперемешку с извинениями, прерывалось на облизывание розоватых от крови зубов, но всё это было уже неинтересно Арману. Он рывком дёрнул вверх трусливого предателя и рявкнул:
–Кто у тебя есть? Мать, жена?
–Мать, – пискнул подавленный трус.
–Если хочешь, чтоб она жила, ты сейчас выйдешь к ним, и признаешься, что сдал ваш поход шпионам. – Об ударе своём Арман уже жалел. Он сорвался, хотя не должен был этого делать.
–Они же меня убьют! – пискнул тот снова.
–Убьют, – пообещал Арман. – Вернее, я тебя убью. Но тебя и так, и эдак убьют. Только тебе решать – как труса ли, который предал своих товарищей во время боевого столкновения, убьют и покроют позором и разборами твою мать, или как шпиона…но тогда тебя одного и твоя мать будет обеспечена до конца дней.
            О том, что конец этих дней наступил бы очень скоро, по независящим от здоровья и естественного хода вещей причин, Арман уточнять не стал.  Зачем? Его самого это не волновало.
            Трус очень хотел жить. Он всхлипывал, молил, но у Армана не было ни времени, ни желания, ни, честно говоря, сочувствия. Зато была необходимость в назначении виновного.
            Нельзя никого загонять в угол! Даже самый слабый зверёк, последняя старая облезлая крыса, попавшись, способна на многое. Чего уж ждать от отчаявшегося, очень хотевшего жить человека? У этого труса не было ни плана, ни чёткого представления о том, что он делает – над ним висела сама смерть, и он совершил прыжок, достойный какого-нибудь вампира, в неравной попытке освободиться. Дико закричал, бросаясь на Армана, и…
            Как мешок упал к его ногам. Арман был готов к чему-то подобному, он даже не удивился. Застать врасплох мага не удалось, оставалось только пасть и испуганно залепетать о своём согласии признать что угодно.
            Нельзя никого загонять в угол, если нет полной уверенности в том, что сможешь отразить самый подлый и неожиданный удар – Арман это знал…
            Снова собрались соратники Армана. По лагерю прошёл слух (спасибо Уэтту) о предательстве в самом лагере и о гибели…Абрахама.
–Самого Абрахама?! – не верили в лагере и стягивались к шатру Армана, ожидая разъяснений с затаённым духом. Абрахама не любили, но убить мага? Предательски? Кому это под силу?
            Базир тоже был здесь. Он не знал, до сих пор не знал как ему следует относиться к Абрахаму, но, как и все, не верил в смерть мага. Это же Абрахам! Кто может его убить? Он сам убьёт кого хочешь.
            Но все смертны. Даже самые могучие и самые фанатичные. Арман, накрыв ради по-настоящему скорбного дела голову капюшоном, появился из своего шатра. Следом за ним из шатра вынесли на носилках тело Абрахама, уложили у его ног.
            Арман так и не закрыл мага с головою, он оставил спокойное, умиротворённое лицо на свободе, и сейчас был избавлен от неприятного действия по открытию лица и демонстрации.
            Всеобщий вздох – удивления и недоверия, вскрик Базира:
–Не может быть!
            Вскрик, разделяющий всеобщее настроение, услышанный Арманом.
–Увы! – Арман воздел руки к небу, – сегодня мы теряем не просто нашего ближайшего соратника, но и брата по магии, человека, преданного своему делу. До самой смерти своей он оставался верен нашей цели. Вы знаете – таить не стану – он был магом и охотился за церковниками. Он был церковником и охотился за магами. Но только у нас, во всеобщем объединении магов и людей пошёл на войну с Цитаделью, не принадлежа Церкви. Он был неприкаянным духом, духом войны и до самой последней минуты своей оставался твёрд своим убеждениям. Как и каждый из нас, он совершал ошибки, он не всегда был прав – такова суть человека, та суть, за которую сражаемся мы все… да, он не всегда был прав, но всегда был честен с собою. Он умел каяться и умел нести свои грехи. Его сердце было вместилищем боли, приютом тайн и неприкаянности и сегодня он обрёл покой. Да, как и многие из вас, я настороженно принял его в своих рядах. Как и многие из вас, я не всегда был с ним согласен. Как и многие из вас, порою, я недолюбливал его решения и его самого. Но я признаю, как признаёт каждый из вас – Абрахам был нашей общей легендой, и отражением всей нашей цели, всей нашей битвы. И сегодня его не стало. Его дух ушёл в покой. Я был свидетелем его последних слов, и он шёл к свету. Он видел свет, свет звал его, простил. И сейчас я предлагаю нам всем простить его за все наши недоразумения и проводить его с честью, которую этот человек – несчастный и необыкновенный, без сомнения, заслужил…
            Речь была длинная. Для немногословного по сравнению со всякими Ронове и Вильгельмами Армана и вовсе – необычайно длинная. А самое главное – правильная! Арман выразил всё то, что не мог выразить каждый. Абрахама не любили, но сейчас его жалели. И спокойное лицо мертвеца наводило всех и каждого на одну мысль: «упокоился!».
            У некоторых заслезились, закраснелись глаза. Кто-то вспомнил собственные несправедливые рассуждения об Абрахаме. Уэтт и вовсе тихонько шмыгнул носом… кто-то далёкий тонко всхлипнул, но Базир не знал кто именно. У него е было хороших отношений и вообще каких-либо дружественных с большей частью лагеря, он был сам по себе, а вдалеке стояли женщины.
            У Базира же от слов Армана что-то сжалось в груди. Он смотрел на мёртвое лицо Абрахама и не чувствовал ничего, кроме облегчения для себя. Так бывает, когда ты намертво привязан к какой-то очень мрачной или сильной личности. Она становится тенью, даже когда ты не с нею, ты чувствуешь себя как будто бы под оценкой этой личности. Для Базира такой личностью стал Абрахам на долгое время и теперь Абрахама не было. И он был в покое. В покое, до которого никак не мог дойти Базир, и к которому был близок целую жизнь назад, когда занимался в какой-то мелкой деревеньке рыбной ловлей.  Тогда он был счастлив, да. А теперь не мог даже вспомнить лица тех добрых людей, что когда-то делили с ним и кров, и пищу. И имена их помнил с трудом – Грегор и Марта. Где они теперь? В лагере их Базир не нашёл. Но надо признать, что он и не искал. Может быть, их не было здесь. Может быть, убило. Может быть, остались где-нибудь в тылу, или, что ещё проще, видя его «дружбу» с такими как Абрахам и вхождение в круг Армана, не решились с ним заговорить?
            Но про «дружбу» Армана придумывать было напрасно. Базир сам прекрасно знал, что даже ближайшие соратники Армана, сократившие свою численность  – Уэтт, Керт, Минира, Глэд и вместо одного предателя-вампира новый молодой нагловатый кровосос Роман – и то не друзья. Скорее – прислужники. И обманываться здесь было нельзя.
–Но прежде чем мы отдадим почести нашему соратнику, – глаза Армана блеснули знакомым опасным огнём, – мы должны провести не менее скорбную церемонию. Абрахам был бы жив, если бы… если бы не был предан.
            Про второго мелкого мага все уже забыли. Да и кого он интересовал, если здесь не было даже его тела?
–Ведите, – грустно сказал Арман, не снимая капюшона, и тотчас Уэтт, мигом оказавшись подле мага, выпихнул из шатра прямо под ноги, к телу мертвеца, ещё живое недоразумение…
            Толпа приготовилась удивляться.
–Вот этот, – брезгливость тона не поддавалась описанию, – с позволения сказать, наш соратник… совершил ужасное предательство.
            Трус оглядел толпу, глаза которой одинаково вспыхнули яростью. Доказательства никого толком не интересовали – Арман знал это.
–Поведай нашим братья и сёстрам, как ты предал своих товарищей! – велел он и трус, не решаясь встать, тонким голосом, запинаясь, пропищал что-то о том, что сговорился с Цитаделью, выдал, когда они пойдут изучать тропу.
            Слова его потонули в гневе.
–Убить! Убить! – взревела толпа, и Базир, который не ожидал сам от себя такой кровожадности, неожиданно поймал себя на том, что кричит вместе со всеми. Он поспешно закрыл рот, но не из одного Базира состоял гнев.
            Трус попытался извернуться, но куда против толпы? Арман взмахом руки поставил его на ноги и уже отточенным, верным движением, снёс в одно заклинание пустую и ничтожную голову. Голова покатилась на землю, медленно осело тело…
–Среди нас предатели, – страшно и тихо промолвил Арман, снимая с головы капюшон, чтобы лучше видеть притихающую, скованную чем-то большим, чем ужас, толпу, – предатели всегда есть… наша задача, когда мы покончим с Цитаделью, покончить и с предательством среди наших рядов.
            Так он обозначил будущие планы.
            Молодой вампир Роман, гордившийся тем, что занял место и власть над вампирами отступников, но помнящий о том, что предыдущий вампир на его посту оказался предателем, заторопился доказать свою беспощадность и предложил:
–А давайте отправим тело этого мерзавца Цитадели? Пусть увидят, как мы поступаем с предателями!
            Идея была принята с восторгом. Арман представил на минуту как какой-нибудь старый Бальтазар, который, как доносила разведка, из последних сил держал оборону Цитадели, получит на своей территории тело того, кто вообще ни разу не был на деле шпионом самой Цитадели, и усмехнулся.  Выходило что-то вроде: «бей своих, чтоб чужие боялись».
–Отправим, – разрешил Арман. – Ты, Роман, и займись!
            Вампир очень воодушевился. Арман призвал толпу к порядку:
–Теперь, когда мы покарали предателя, пришла пора и отдать почести нашему павшему брату.
            В руках Армана сверкнул красноватый язычок ручного магического пламени. Он подошёл к носилкам, взглянул в последний раз в спокойное лицо мертвеца и коснулся рукою носилок. Те занялись быстро.
            Арман смотрел на то, как горит тело  Абрахама. Глаза жгло от дыма, но он не мог заставить себя отвести взгляд. Не хотел, вернее. Абрахам ушёл в покое. Арман был немолод, несмотря на милостиво сохранившийся внешний облик, и в эту минуту задумался о том, как однажды уйдет сам.
            Кто-то откровенно плакал, кто-то шмыгал – дым разъедал нос и глаза. Базир тоже смотрел на пламя, хотя глаза его слезились. Он тоже не мог отвести взгляда, но в противовес Арману, он думал не о своей смерти, а о том, что Абрахам обрёл мир.
            Так и закончилось. Минира распорядилась с разрешения Армана выдать всем по полкружки вина из запасов за особый случай. Разошлись помянуть.
            Арман же вернулся в свой шатёр, глянул на ложе, которое ещё хранило на себе следы Абрахама, и тоже выпил.
–Покойся с миром.
            Скорбеть долго ему не полагалось. Арман, овладев собою, вызвал Базира (нужно было кем-то забить новую пустоту среди вновь поредевшего круга соратников, ведь и без того не стало Фло и Марека), Уэтта и Керта.
            Керт, впрочем, появился сразу и с хорошими новостями. Когда появились остальные, Арман сообщил:
–Мы готовимся к последней, роковой битве. Ронове с подмогой уже близок. Церковники под его руководством будут здесь завтра к полудню. Нам придётся разместить их в лагере. А к следующему рассвету выступим.
            Базир не разделил всеобщего восторга. Он понял: Ронове прикончил Рене и забрал власть. Понял и невольно задался вопросом – смог бы он сам это сделать?
30.
–Да, одна новость хуже другой, – промолвил Ронове, когда Базир поведал ему и про перебежчиков, и про предательство, в которое сам лично не верил, и про смерть Абрахама. В свою очередь Ронове весьма скупо рассказал о своей миссии, об убийстве Рене и совсем в двух словах о том, как повёл за собою церковников, отшутился:
–Должны же они были куда-то пойти? Всем ведь нужно куда-то…
            Причина была не в скромности Ронове, а в том, что он сам толком не помнил того, как это произошло. Но, надо сказать, власть пошла ему на пользу. Глаза его оживились.
–Абрахама жаль, – сказал Ронове, подумав. Он наблюдал за размещением приведённых за собою церковников по лагерю. Было тесно, но Арман дал понять, что это меньше, чем на сутки. Терпели.
–Он обрёл покой, – заметил Базир, не скрывая зависти.
            Ронове промолчал на это. После того как церковники, прежде подчинявшиеся Рене, приняли его как своего лидера, Ронове ожил. Эта власть, пусть смешная, призванная непониманием церковников куда ещё деться, как не за ним; власть номинальная – оздоровила его дух. Мучительно захотелось Ронове жить. И ещё, но в этом Ронове никогда бы не признался, новость о смерти Абрахама способствовала этому оживлению. Да, по-человечески Абрахама было жаль, но это если говорить о нём, о его смерти. Если говорить о жизни оставшегося живым Ронове… что ж, Абрахам был ему образом совести, пожалуй, едва ли не таким же сильным образом, как Базир или привидевшаяся в полубреду Стефания.
–Что-то всё плохо… – заметил Ронове, устав от молчания. Ему хотелось куда-то тоже пойти, что-то начать делать, говорить, обсуждать, спорить. Жизнь закипела в нём, а он был уверен, что никогда уже не будет в нём такого мощного подъёма!  – А ведь всё хорошо. Уже через несколько часов мы начнём наступление на Цитадель! И мы победим. И всё будет по-новому!
            Что именно «по-новому» Ронове представлял себе плохо. Но ведь должно было быть иначе, то самое «по-новому», ведь зачем-то были все жертвы, смерти и страдания?! Новый мир уже на пороге – Ронове ощущал это острее всех, и ему хотелось разделить это ощущение со всеми.
            Базир глянул на Ронове странно. Прозрачные глаза бывшего церковника выражали какие-то мысли и чувства, которые Ронове не мог прочесть. Базир не стал терзать муками Ронове, улыбнулся, и сказал:
–Не все новости так мрачны как ты думаешь.  Твоя Елена ждёт ребёнка.
            Ронове поперхнулся. В его жизни, в той, что цвела ещё под уютной тенью Церкви Животворящего Креста,  было скрыто несколько историй такого рода. К нему приходили пару раз с такими же новостями, но тогда Ронове был другим. Он отпирался, и в изумлении (даже искреннем) восклицал:
–А я здесь причём?
            Поскольку слово было против слова, а позор ложился на провинившуюся, а не на Ронове, да и Ронове был всеобщим любимцем, который пользовался доверием совета и лично его главы, никогда не было шума. Всё уходило в ничто. Ронове не чувствовал себя по этому случаю негодяем или мерзавцем. Он просто жил дальше, и наслаждался своей жизнью.
            Но прошло то счастливое время. Ронове был уже никем и ничем, был марионеткой, потерял и обрёл уважение к самому себе, скрывался, думал, страдал… и пусть его страдания не делали его имя кристально чистым, но сам он в некоторой мере всё-таки очистился от своего тогдашнего восприятия.
–Надо же что-то делать! – Ронове смотрел на Базира. Базир, не сводя с него взгляда. Кивнул, мол, да, ты угадал, надо что-то делать.
            Базир испытывал Ронове. Ему хотелось увидеть, сможет ли Ронове принять единственное для него верное решение или сбежит. Базиру хотелось, чтобы Ронове не смог, чтобы остался ни с чем, снова показал какой он трус и слабак…
            Хотелось для того только, чтобы самому ощутить своё превосходство над ним. Базир это понимал и ему было тошно от самого себя. Именно по этой причине Базир и не сводил взгляда с лица Ронове – от его решения зависело не только положение Елена С., но и внутреннее состояние самого Базира. 
–Знаешь, – вдруг сказал Ронове, – а это всё-таки здорово. Некоторые маги и церковники сложили и завтра ещё сложат головы… новая жизнь в новом мире. Это даже…красиво?
            Базир опустил глаза. Стыд жёг ему щёки.
–Я, наверное, пойду к ней. Она столько вытерпела, – рассуждал Ронове. Повзрослевший, поумневший, помотавшийся по бесприютности и ничтожеству Ронове.
–Пойди, – согласился Базир глухо.
            Но Ронове не обратил внимания на его состояние и поднялся, и действительно пошёл. Елену С., он нашёл сразу. Она крутилась возле Аманды, помогала менять повязки какому-то церковнику. Увидев Ронове, и Аманда, и Елена С. нахмурились.
            Первым порывом Аманды было прогнать Ронове отсюда. Желательно, тряпкой. Но тряпки под рукой не было, и в порыве разочарования от этого факта, Аманда сдалась – пусть подходит. Сдержала свой порыв и Елена С., которой хотелось броситься к нему навстречу. Но за это время, за всё время, что Ронове не реагировал на неё и не защищал, за всё время хранения своей тайны, Елена С. много думала. И эти мысли разрушили в ней что-то навсегда. Она не бросилась к нему на встречу, но смотрела на его приближение напряжённо.
            Ронове остановился за несколько шагов. Аманда кивнула Елене:
–Иди. Тебя же ждёт.
            Елена С. и сама знала это. Она теперь многое знала и больше всего – о себе самой. Она никогда не думала, что её ребёнок будет расти в семье без отца, думала, что никогда не допустит этого, но теперь знала – допустит, и так будет даже лучше. Лучше для самого ребёнка.
            В первые дни была у неё, конечно, паника. Причём такая, что лезли всякие варианты в голову. Но Аманда пресекла на корню:
–Поднимем! Не дури. Ответственность нести придётся хоть как.
            И Елена С. сдалась. Она ещё недавно была молодой и глупой, теперь была просто молодой. Выплаканные слёзы сделали её терпеливее и мудрее.
–Привет! – Ронове улыбнулся ей. И даже распахнул объятия, но она скрестила руки на груди, отошла на шаг назад, задавая тон разговора. – Ладно. Слушай, я знаю, что виноват, много раз виноват и в полной мере. Я не должен был перекладывать на тебя вину, когда всё стало известно…и позже должен был тебя защитить. Но тогда я не мог. Вернее…
            Ронове сбился. Тяжело было признавать себя трусом.
–Боялся это сделать, – он сжал руки в кулаки, злясь на собственную слабость, – и потом, много раз я должен был…
            Снова заминка. Речь была корявая, сбивчивая, мрачная. Елена С. неожиданно перебила его:
–Никто никому ничего не должен. И ты мне тем более. Ты – советник Армана. Я всего лишь помощница целительницы Аманды. Ты известен, я нет. И всё, что было сделано, было сделано по моему выбору.
            К такому повороту Ронове не был готов. Обычно его любили, принимали его извинения. А здесь?!
–Ты же беременна! – он не выдержал своего знания. – Что же с тобой будет?
            Елена дрогнула. Она вообще не хотела сообщать Ронове об этом.
–А что будет? – спросила Елена С., недавняя влюблённая дурочка, теперь беспощадно глядящая в лицо тому, кого любила. – Воспитаю. Подниму.
–Я… мы могли бы сделать это вместе, – голос Ронове упал. Он не был готов к такому приёму.
            Елена снова дрогнула, но сдержалась. Она всё также, скрестив руки на груди, смотрела в его лицо.
–Предлагаешь брак? – уточнила она.
–Да…– неуверенно промолвил Ронове и повторил уже громче: – Да. Предлагаю.
–Нет, – оборвала Елена С. – Не надо. Не стоит делать то, чего не хочешь, только из боязни за свою совесть. Если бы ты меня любил, хоть немного, ты бы знал, что я мечтала о полной семье для своего ребёнка. Но лучше никакой, чем та, что у нас будет. Ты всегда будешь думать о том, что я нарочно всё подстроила, и о том, что ты мог бы быть свободен. Ты всегда будешь ненавидеть меня за это, и ненависть твоя перейдёт на дитя. Мне этого не нужно. И ты тоже…не нужен.
            Один бог знает, сколько сил ушло из души Елены С. на эту небольшую речь. Ронове оцепенело молчал, пока она говорила, и когда она, закончив, повернулась на каблуках, чтобы уйти к Аманде, в её спасительные объятия, вскинулся:
–Но это же и мой ребёнок!
            Елена С. повернулась к нему, спросила холодно:
–С чего ты взял?
            И ушла, оставив позади вмиг потерявшего опору и блеск в глазах Ронове.
            Конечно, это был его ребёнок. Тут не было и вариантов! Но Елена считала, что Ронове не даст ей жизни, и никогда не даст ей стабильности. Аманда в этом её поддержала, она вообще её поддержала очень сильно, хотя изначально и поругалась немного на неосмотрительность. Но ругалась не от зла, от досады. У Аманды же, кроме Елены С. не было никакой семьи и никого близкого. А теперь предстояли новые заботы, в которых не нашлось места для одиночества. О будущем Елена С. не беспокоилась. Она была уверена, что крыша над головой и кусок хлеба для неё и ребёнка всегда будет. Остальное – как небо положит.
            Ронове же, глядя её вслед, никак не мог понять, что произошло? Он же предложил ей брак! Он! Ей! Она…отказала. И другая мысль жгла его: неужели, ребёнок не его? неужели, она так искусно играла в любовь к нему, а сама изменила ему?
            «Ненавижу…» – подумал Ронове, но ненависть его не имела адреса. В глубине души, где-то на самом дне, Ронове знал, что Елена ни с кем ему не изменяла.  И, более того, была права. Но кого-то надо было ненавидеть, а Ронове устал относить всю ненависть к себе, поэтому своё «ненавижу» он адресовал и себе, и ей, и никому одновременно.
–Как прошло? – спросил Базир, встретив мрачного Ронове.
–Ребёнок не мой, – коротко ответил Ронове. Если она хочет так говорить, пусть не удивляется тому, что он её слова так передаёт и другим.
–Не может быть! – Базир рывком поднялся на ноги. – Ты точно к той ходил?
–Может, – отозвался Ронове. – Не хочу больше об этом говорить!
            Ронове проследовал мимо, Базир только покачал головою – он лично не верил в то, что услышал от Ронове. Это же Елена! Елена С.! могло ли такое быть?..
            Совещание у Армана было назначено сразу же после ужина. Присутствовал весь круг ближайших соратников: молодой вампир Роман, занявший место предателя-Марека; преданный Арману оборотень Уэтт; прошлый охотник за вампирскими головами Керт; Базир (как друг почившего Абрахама), Ронове (как занявший власть над церковниками), Минира, распорядительница продовольствия лагеря и Глэд – без особых талантов, в роли писаря.
–Итак, позвольте всех поприветствовать, – Арман был сама любезность. Он был в очень хорошем настроении, война подходила к концу! – Спасибо, всем спасибо. Как вам известно, скоро мы переходим в абсолютное наступление… Роман?
            Вампир, довольный тем, что его поставили на столь высокий пост, очень старался доказать, что сделано это было не зря. Он зачастил:
–Мои…то есть ваши…то есть наши вампиры-разведчики сообщают, что Цитадель, при всех своих силах, остаётся слабой. Дезертирство процветает. Бальтазар не желает сдаваться, но силы не может собрать. Он хочет отступить от границы с уцелевшими и запереться в самой Цитадели…
            Роман быстро вытащил из кармана листок.
–Мои вампиры срисовали расположение их лагеря. Вы можете видеть, что они сосредоточили основные силы в самом конце…то есть, в самой близости к Цитадели.
–Это плохо, – заметил Арман, проглядев рисунок. – Цитадель – неприступная крепость, припасов хватит на год, если не два. И их мало. Переходить на осаду пошло и непродуктивно.
–А наших припасов мало, – вставила Минира. – Особенно теперь, когда пришли церковники. Не в обиду вам, Ронове!
            Ронове потерянно кивнул, мол, да-да…
–Нам ни в коем случае, нельзя допустить их отхода! – Арман ударил ладонью по столу. – Ни в коем случае! Они хотят уйти в осаду. Мы их должны отрезать от Цитадели.
–Пока мы будем пробиваться к их основным силам…– Уэтт не закончил, махнул рукой, мол, вы и сами понимаете.
            Бальтазар знал, что проигрывает эту войну. Он не хотел сдаваться на милость беспощадному Арману, потому что прекрасно знал – ничем хорошим это не закончится. Но и биться до смерти было невозможно. Оставалось пожертвовать частью, самой слабой, выставить её у границ, и, пока силы Армана будут драться со слабыми, уйти под прикрытие магической Цитадели с большей частью достойных и оставшихся верных магов.
–Впереди нас ждут вурдалаки, оборотни, – Керт вздохнул, – ох, сколько бы я поднял золота в былые времена!
            Роман оскалился. Арман рявкнул:
–Молчать!
            Затем добавил тихо и спокойно:
–Нас больше. И мы воспользуемся этим, чтобы отрезать их от Цитадели. Роман, напомни мне, друг мой, сколько может поднять вверх один вампир в облике летучей мыши?
            Роман заморгал глазами часто-часто, закраснелся…
–Пятьдесят-семьдесят килограмм, – ответил Базир вместо вампира. Он всегда много читал, надеялся построить карьеру церковника! А вышло?
–Стыдно не знать о своём племени, – пожурил Арман Романа, но кивнул, – да, это меняет дело.
–Там купол, – напомнил Уэтт. – Допустим, летучие мыши нас перенесут…
–Держи карман шире! – обозлился Роман. – Нашли себе транспорт. И потом, ты сколько весишь, волчок?
–Закончили! – напомнил Арман. – К порядку призываю в первый и в последний раз. В другой раз выкину нарушителя на волчий корм! Так… купол придётся пробивать, в этом Уэтт прав. Они раскинули его над своим лагерем и Цитаделью. И отступят под его прикрытием при первом же нашем шорохе. Нужен маг, который пробьёт купол, а затем массовая атака, которая оторвёт их от Цитадели.
–Ну вас я смогу поднять, – застенчиво сказал Роман. – Если вас одного. Не обещаю, что будет комфортно, но наверх…
–И что дальше? – поинтересовался Уэтт. – Ну пробьёт он купол, и? упадёт вниз, останется один против основной массы Цитадели?  Мы, конечно, будем рядом, но Армана мы потерять можем. Скажу честно – Абрахама не хватает. Он бы…
            Уэтт скосил глаза на Базира, примолк. Базир сделал вид, что не услышал и сказал сам:
–А разве в Цитадель мы не сможем попасть? Если даже они туда забегут, запрутся.
            Арман помрачнел. Он сам знал, что это возможно. Да, это займёт много времени и сил, но маги есть и с той, и с другой стороны. Пробить ворота можно, пройти через ступени, но…
            Одно дело проливать кровь врага на поле битвы, делать это честно, и совсем другое – добивать врага в стенах и под столами последнего укрытия. Осада в данном случае была ему лично бы предпочтительнее. Он, как это бы не казалось смешно, боялся проливать кровь в стенах и коридорах Цитадели. Арман рос в ней, учился в ней, как учились его родители, его друзья и его враги. Это место было святыней, оплотом магического искусства, здесь содержались редкости и диковинки, здесь были образцы мировой магии. И теперь Базир – этот человечишка предлагал убивать врагов в этих коридорах и на этих лестницах. Убивать, словно загнанных в угол крыс.
            Арману-магу это не нравилось. Но Арман-воин знал, что это вариант. Вариант, которого Арман хотел избежать, который лично ему казался противным, но который был откровенно предложен сейчас. И не было у него аргументов, чтобы переубедить их всех. Да и нечестно это было тоже. они не обязаны участвовать в долгой осаде, терпеть голод и холод, когда можно решить вопрос быстро и кроваво.
–Мы не упустим никого, – медленно промолвил Арман, наконец, решившись. – Будем пытаться убивать массово на поле. Тех, кто укроется в стенах Цитадели, покараем там. Тех, кто бросится в бегство, найдем. Никто не уйдёт. Никто. Пленных не берём.
            Арман кивнул Глэду и тот старательно принялся выводить страшные слова.
–Подожди, – Ронове вдруг нахмурился, – как это…пленных не берём?
            Он растерянно обернулся на Базира, пытаясь понять, слышал ли это он. Базир слышал. Но Базир видел, как расправился с перебежчиками в их лагерь Арман и уже понял о том, что плена не будет. Понял и принял.
–Мы что…– голос Ронове охрип от волнения, – их всех убьём? Всех?! А если кто-то захочет быть с нами? А если кто-то не хочет быть с ними? И никогда не хотел?
            Арман кивнул роману:
–Объясни ему ты.
            Роман, довольный поручением, зачастил опять:
–Все наши враги останутся врагами. Цитадель плодила годами тех, кто всегда будет в стане врага. Пленные это та же армия, которая может поднять восстание или…
–Уэтт! – попросил Арман, прерывая Романа. – Объясни лучше ты.
            Уэтт кивнул:
–Роман прав – они армия, и останутся ею в плену. Где гарантия того, что они не поднимут восстания или мятежа? Где гарантия, что их соратники, которые уже дезертировали или не пришли биться, не попытаются их из плена освободить? Нет такой гарантии! Нам придётся строить новый порядок, новый мир. И что же у нас получится, если в тылу нас будет ждать наш враг?
–Но не все же…– Ронове переводил взгляд с одного лица на другое, ища ответ, ища спасение. Не находил.
–Это частности, – заметила жёстко Минира. Седовласая, с плотно поджатыми губами, всегда заботившаяся о лагере, о запасах, о людях, она была сейчас жестока. – Частности проигрывают большинству. У нас нет времени, чтобы отделять зёрна от плевел.
–Речь о жизнях! – возмутился Ронове. – Базир! Хоть ты скажи!
–Речь о врагах, – тихо сказал Базир. – которые всегда будут нам врагами.
            Ронове сник. Он не был жесток к большинству. Он уничтожал магов-одиночек, вурдалаков и прочую нечисть, но чтобы всех?.. всех, кто не с ними?
–Все, кто не с нами, будут против нас, – Арман всё-таки вступил. – Когда-то давно одна восточная царица, учреждая в своих землях суд, сказала, что лучше пощадит девять виновных, чем казнит одного невиновного. У нас должно быть наоборот. Мы не можем позволить себе быть милосердными. Новый мир приходит на крови. Мир должен очиститься, чтобы зажить.
–Ты же сам маг! – Ронове предпринял ещё одну, уже слабую попытку. – И в твоих рядах есть маги. И вампиры. И ведьмы, и…
–Ключевая фраза: «они в моих рядах», – согласился Арман и глаза его блеснули.
            Ронове, сам не зная того, затронул мысль, которую уже видел в будущем Арман. Он знал, что после очистки тех, кто был за Цитадель, он должен будет почистить и свои ряды. Потому что новый мир должен быть единым. Он не должен иметь раскола, каких-то лидеров и каких-то героев кроме книжных. И все, кто отличатся в его рядах, будут опасны, к несчастью. И придётся, увы, от них избавляться. Но тихо, аккуратно. Сначала надо будет низвергнуть оборотней – их никто никогда не любил и не полюбит. Потом вампиров…
            В конце концов, новый мир должен будет держаться строгостью и единством. Он не будет помнить никого, кроме Армана и тех, кто будет ему нужен. И тогда уже будет благо, и будет новая жизнь. Нет ничего более ядовитого, чем память. Но Арман сотрёт её и создаст новый мир. И там будет всё то, за что они страдали, за что бились, и за что Арман принесёт свою великую жертву – своих соратников.
–Я…– Ронове сглотнул, – да я сейчас уведу своих!
–Куда? – спросил Арман спокойно. Ни угроза, ни даже то, что Ронове поднялся, не произвело на него впечатления. – Куда ты пойдёшь и кого ты поведёшь? Ты думаешь, они пойдут за тобой? После того, как поймут, что ты струсил биться?
–Я готов биться! – возразил Ронове. – Я не готов убивать всех!
–Не убивай, – согласился Арман. – Иди из шатра, иди к своим церковникам, расскажи о том, что услышал здесь, и предложи им уйти. Посмотрим, кто тебя быстрее порвёт: кто-то из Цитадели, напав на твой след или твои же церковники.
            Ронове сел.
–Есть шанс, – сказала Минира строго, – покончить навсегда с теми, кто плодит зло не по закону. Есть вариант подчинить всю магию людскому миру. И есть возможность вернуть церковников на место, напомнить им, что не они одни боролись с Цитаделью, и не они победили её!
–Но придётся проявить жестокость, – заметил Уэтт с сочувствием. – Или правда иди, пока не стало поздно. Иди, если тебе их жаль.
–Мне не жаль! – возразил Ронове, и повторил, убеждая себя, – не жаль. Но я просто не понимаю, почему… так?! Неужели мы всех? А если там дети?..
–Они уже отравлены идеями Цитадели. И если дать им вырасти, они пожелают отомстить за родителей, – Арман был спокоен. – Отныне, после нашей победы все маги и магическая сторона, что появится на свет, будут подчиняться общему закону. Они не будут властью. И церковь властью не будет. Хватит им.
            Ронове кивнул. Он колебался ещё, но слова всех вокруг убеждали его в том, что это он неправ, а они как раз наоборот в прямой правоте. Ронове это не нравилось, но он всегда уступал под сильным напором, уступил и сейчас. Надо было принять эти правила, их правоту, их власть. Чтобы остаться. Чтобы жить и…получить хоть какое-то влияние после войны. Не будет власти Церкви, но какая-то же власть будет? Ронове хотел бы остаться при ней.
            Но для этого нужно было сейчас подстроиться.
–Решено! – Арман хлопнул в ладоши, – Глэд, записывай. Так… «Мы, отступники от Цитадели и Церкви, мирные жители и маги, объединённые лишь одной целью, вступаем в решающий бой с нашими врагами – представителями Цитадели. Эти мерзавцы, подлецы, рождённые с магической силой, никогда не служили человечеству, они служили лишь себе и ставили свои интересы, свой голод и свои потребности выше человека. Сегодня мы сметаем их…»
            Арман диктовал и диктовал. Его глаза горели настоящим безумным огнём, в этом приказе он высказывался о ненависти к Цитадели и к бездействию прежних Церквей. И Ронове, глядя на него, поражался – ведь Арман сам был магом! И как же он спокойно и радостно вёл против своих! Неужели в его сердце ничего не отозвалось хотя бы нервной дрожью? Сожалением?
–Мы займём положенное нам место. Мы воцаримся. Мы наведём порядок и сотворим равенство! – Арман продолжал диктовать. Роман благостно внимал его словам, как и Уэтт, и Минира. Керт, заметив взгляд Ронове, подмигнул, то ли понимая, то ли подбадривая. Базир не поднял головы, смотрел в столешницу.
            Арман закончил диктовать, Глэд дал ему исписанный аккуратным убористом почерком лист, и Арман, перевернув его, первым поставил свою подпись, затем протянули лист Роману. Роман, не вчитываясь, лихо подписал, передал Уэтту…
            Ронове подписывал последним. Базир хмуро и мрачно, лишь мельком глянув на страницу, поставил быструю подпись и, не глядя на Ронове, передал приказ ему. Ронове посмотрел на ряд уже поставленных подписей, поднял глаза, встретился взглядом с Арманом, и поспешно отвёл свой взгляд.
            «Что изменится, если я не подпишу? Я только останусь идиотом и буду ни с чем!» – подумал Ронове, и эта простая мысль ужаснула его настолько, что через секунду появилась новая подпись.
–Вот и всё! – весело сказал Арман, – теперь идите к своим. Мы выступаем в назначенный час, и этот час будет славен! Он прозвучит и ужаснет, прогремит на многие десятилетия.
            Ронове вышел первым. Ему необходимо было глотнуть свежего воздуха, в голове мутилось.
–Эй, – Базир тронул его за плечо. –  Всё не так плохо. Я сначала тоже ужасался, а потом подумал, что это ничего не изменит. Арман прав. Они все правы. Просто мы с тобой не такие уж и военные люди. Но…так надо, понимаешь?
–Пошёл ты! – Ронове дёрнул плечом, сбрасывая руку Базира, – мне нормально. Я не тряпка. Я согласен. Согласен с ними.
            Ронове демонстративно широкими шагами пошёл до своих церковников, донести им приказ о скорейшем наступлении и о том, какую жестокость надо будет проявить. Он понимал, что это война, и на войне приходится проявлять необходимую циничность, но почему-то ему было тошно.
            Ещё более тошно ему стало, когда он увидел рядом со своими шатрами Елену С. она шла под руку с Аммандой и о чём-то тихо говорила с нею. Увидев Ронове, остановилась, не ожидала она его встретить, и снова дрогнула.
            Ронове пошёл к ней, спросил, уже не обращая внимания на Аманду:
–От кого ты беременна?
            Елена С. была близка к поражению. Она едва не сорвалась на правильный ответ, но Аманда легонько сжала её локоть, напоминая, что нужно держаться, и Елена С., овладев собою, ответила:
–Тебя это не касается.
–От кого? – повторил Ронове, и взмолился: – скажи мне правду! Он ведь мой?
            «да!» – едва не закричала Елена, но на счастье вспомнила бессонные, полные горечи ночи, и косые, насмешливые взгляды, и шепотки, мол, какая же Елена бесстыжая, раз полезла к Ронове в минуты его тяжелой утраты!
–Нет! – с вызовом ответила Елена и слегка толкнула свободной рукою Ронове в грудь, чтобы пройти.
            Удар был лёгким, но Ронове пошатнулся. У него не было никакой опоры и он оставался один. Оставался смотреть вслед удаляющейся фигурке, что единственная будто бы любила его. любила таким мерзавцем, каким он всё-таки остался.
–Потом плакать будешь! – мимо пронёсся Роман. Он спешил, летел обрадовать своих, обрадовать их вседозволенностью завтрашнего дня.
            Ронове встряхнулся. Верно. Он поплачет потом. Потом, когда вытрясет из Армана всё, что можно за свои заслуги! Надо сейчас к своим людям, надо рассказать им про то, что будет завтра.
31.
            В учебниках истории любой бой записан крайне сухо: построились, применили тактику, сменили, итог боя. Ну, в лучшем случае, расскажут о паре-тройке подвигов и про отличившихся героев. И никто никогда не передаст ни запаха крови, ни страха, ни лязга, ни воя раненых, ни того самого поганого звука, с которым сталь входит в плоть…
            В легендах и мифах всё возвышеннее, там реже говорится о тактике и больше говорится о том или ином образе, герое, подвиге. Но и эта информация лишь частично отражает происходящее и, как правило, со стороны победившей стороны.
            Выходит, что ни один источник не может быть полностью достоверным. Да и умалчивают эти источники о многих важных вещах, например, о часах перед боем.
            Что делают люди или маги, которые всё равно остаются людьми, как бы они не отпирались от того? Они скучают по дому, вспоминают близких, иной раз думают о том, что будет, и что будет именно с ними: выстоят или падут? И что будет тогда?
            И самое страшное для некоторых осознать, что в этом «тогда» мир не кончится. Бой продолжится, просто без того или иного бойца. И не погаснет солнце, и не остановится вся война, нет. Просто падёт один, и едва ли в пылу сражения это кто-то заметит.
            У некоторых сдают нервы. Некоторые вспоминают о своей жизни, о том, как много отдали уже, и как не хотят терять то, что есть. Последние часы перед боем – это не только часы, когда укрепляется мужество, это иногда и полная потеря всякой веры и паника. Потому что бежать уже некуда, только вперёд, навстречу к последней битве, к своей судьбе, и, может быть, к смерти.
            В лагере Бальтазара, который продолжал возглавлять такую жалкую ныне Цитадель, царило уныние. Бальтазар хотел перевести свои ничтожные силы на осадное положение, он верно понимал, что у Армана больше народу, и значит – надо больше провианта. Но просто так отходить от наглого отступника, что ныне шёл против своих, не хотелось. Бальтазар хотел дать небольшой бой, и под его тенью отступить с основной силой в Цитадель.
            Впрочем, что было теперь основной силой? Бальтазар смотрел и не мог поверить! Цитадель сожрала саму себя изнутри. Многие почтенные маги, кто ссылаясь на возраст, кто отрекаясь от войны – бессмысленной и затяжной, отступил в мирную жизнь. А Бальтазар – последний из старожил Цитадели, всё ещё почему-то поддерживал иллюзию могущества Цитадели и её членов.
            Он не мог расстаться с тем, чему отдал всю жизнь. Цитадель взрастила его, вскормила, дала ему навыки, научила, подняла до великих постов магического мира, и теперь Бальтазар чувствовал себя обязанным Цитадели, но прекрасно понимал, что не все разделяют его рвение. Он проклинал отступников вроде фанатичного и неприкаянного Абрахама, продажного Вильгельма или воинственного Армана, который вознамерился всерьёз закончить всё, что было, забыв о том, что та же магия течёт и в его сути…
            Бальтазар клеймил трусливых юных и неопытных магов, что держались иллюзией Цитадели, не умея найти себя в мире. Теперь эти маги хотели жить и спрашивали у Бальтазара, не лучше ли сдаться на милость Армана?
–Арман никого не помилует, – отвечал Бальтазар с усмешкой. – Он предатель. Он предал Цитадель, а мы должны её отстоять, и показать как она могущественна!
            Маги переглядывались: они могущества не видели. Строго говоря, пока Бальтазар видел и заставлял себя видеть высокие неприступные стены Цитадели, юные и неопытные видели всю силу Цитадели как руины.
–Тогда, может нам следует скрыться? – спрашивали Бальтазара, но тот лишь качал головой:
–Цитадель не бежит.
            Он был стар и не боялся смерти. Он был готов пасть вместе с Цитаделью и не пережить её поругания. Но вот другие к этому не были готовы. Бальтазар был хитёр и убедил тех, кто не скрылся, и ещё колебался, в том, что его план сработает, и осада выдержит всю ярость Армана.
–Это крепкие стены. Это наша земля…– убеждал Бальтазар, – и природа поможет нам.
            Верить хотя бы во что-то полезнее, чем не верить. Бальтазар не смог подавить уныние, но и совсем один не остался. Его неопытные слабые маги, не нашедшие себя в этом мире, имея вот такую хрупкость, готовились к бою. Раскидывали щиты, множество сторожевых заклинаний, реагирующих на попытки проникновения на территорию. Вскидывали хрустальные полупрозрачные сферы над головами, чтобы защитить себя от проникновения с воздуха, не полностью, конечно, но хоть на время. В рядах Бальтазара были вурдалаки и вампиры, но их хитрец решил не использовать в верхнем налёте – он планировал использовать их как завязку боя, который прикроет отступление магов. Что делать, есть те, кого не примут нигде и никогда. Впрочем, Бальтазар сумел убедить идущих на верную смерть в том, что это всё план, и им надо довериться…
            Кто-то поверил всерьёз, кто-то поверил от безысходности, а кто-то решил сдаться по-тихому в плен – что делать, если хотелось жить?
            У Армана же в лагере царило возбуждённое и яростное веселье, которое не разделяли буквально единицы. Церковники, пришедшие с Ронове, понимали, что сейчас могут проявить себя так, как никогда раньше и отличиться, что поможет в будущем. Некоторые же верили в то, что наконец-то смогут покончить с Цитаделью. И даже слова о том, что пленных брать Арман не планирует, не остудили пыл церковников – одни из яростных добродетельных побуждений, другие из расчёта, третьи просто из жажды убивать… но все остались вроде бы довольны. Какая странная сила – война! Каких монстров она порождает из тех, кто ещё недавно выступал за милосердие!
            Ронове видел это и молчал. Он не веселился, но трусость и массовость гнали его в бой. Он понимал, что сейчас отступать нельзя. Даже если придётся поступать так, как поступать ему совсем не хочется.
            Оборотни и вампиры были счастливы. Им вообще редко давали покуражиться и побеситься в полную меру. Здесь же – это поощрялось. К тому же и Уэтт, как глава оборотней, и Роман – представитель вампиров в совете, сходились во мнении, что после того, как всё кончится, и оборотни, и вампиры получат долгожданные права, наравне с магами и не будут больше прозябать в вечном презрении.
            Утопия?! Им хотелось верить. Арман намекал на это. И то, что он не собирался ничего из обещанного давать таким как Роман и Уэтт, не приходило в голову. Аргумент против был простой: «не может же он так обмануть? Мы взбесимся!»
            Но Арман уже смотрел в будущее и знал – не успеют они взбеситься. Ни те, ни другие. Потому что сначала под предлогом с борьбой наглеющих вампиров, Арман потребует от оборотней выступить против выдачи прав вампирам. Оборотни согласятся – Арман пообещает им расширение их личных границ, да и не захотят они сами иметь такой конкуренции! А потом, когда не станет вампиров, оборотней сжить уже будет проще.
            Но это потом. Пока Уэтт и его волчата, как и Роман со своими вампирами радостны.
            Нерадостны ещё, пожалуй, целители. Но они от того только, что их работа сопряжена большим трудом. Аманда, однако, улыбалась тихой улыбкой, чтоб никто лишний не заметил: она тоже заглядывала в будущее, правда, видела она там не власть или передел мира, а Елену и её ребёнка, о которых Аманда должна позаботиться. Елена, кстати, тоже не казалась счастливой – её тошнило, но она мужественно держалась. И руки ещё у нее тряслись от нервов. Она отказала Ронове, да, но теперь ей ум бередила поганая мысль: а если его убьют сегодня?
            И последнее, выходит, что он от неё слышал, это наглая и грубая ложь?..
–Соберись, Елена! – позвала Аманда, и Елена очнулась. Надо работать. Будет ещё время пострадать и проклясть себя.
            Базир, впрочем, тоже не был весел. Одиночество давило его. Он понял неожиданно, что не с кем ему и поговорить. Нет больше ни Стефании, ни Абрахама, и Ронове его едва ли захочет видеть. Базир вспомнил, что обещал Ронове разобраться с ним после, когда всё кончится, и усмехнулся собственной грусти: это потеряло смысл. Стефании это уже не помогло бы. Никак. А своего гнева на Ронове у Базира уже не было.
            У него вообще ничего не было.
            Но движется неуступчивое время, и кончены последние приготовления, и произнесены последние речи, и наступает он – бой.
***
            Нигде – ни в учебнике истории, ни в легендах не будет написано о глазах, полных ужаса…глазах врага, что умирает от твоего удара – неважно даже, магического или нет. Нигде не будет сказано и слова о дрожи его тела, о стоне раненого – глухом, отчаянном; и о запахе. Запах пота, запах крови, запах посыревшей от крови земли, запах смерти… это всё отвратительный коктейль, который не удастся забыть никогда.
            Кому-то хватает одного боя, чтобы никогда в жизни уже не возвращаться на войну. Но есть и такие как Арман, которые находят в побоищах своё призвание, и не могут уже не воевать. В мирной жизни им тоска. Им нужен враг, бой, и победа.
            Победа – прекрасное слово, за которым так много смерти и так много крови.
            Арман яростен. Он не знает пощады. Он давно не воевал (по его собственному признанию полсотни лет), и всё его бешенство обращено на Цитадель. Он сам не знает, почему такая ярость кипит в нём, но сейчас Цитадель его враг, враг до самой гибели этой Цитадели, и Арман не только направо и налево швыряет убийственные по силе своей и природе заклинания пламени, льда, кислоты и праха, но и успевает орудовать совершенно обычным кинжалом.
            На него нападает сверху вурдалак. Мясо для боя! Арман бесится – это задержка, это на руку Бальтазару. И это бешенство позволяет ему одним рывком вырвать глаза у вурдалака, а в следующее же мгновение хлестануть его огненной плетью по горлу. Отвратительные брызги крови по сторонам, часть попадает на лицо и одежду Армана, но он уже не замечает этого. Горячая кровь врага мешается со стуком его сердца, с его потом, с его яростью.
–Пощады, господин! – молит какой-то недоумок, падая перед ним на колени. Откуда только берётся? рассуждать некогда. Повсюду бой. Вспышки. Рёв. Смерть.
                Арман не реагирует. Не глядя на бесполезного врага, убивает его. Арман не берёт пленных. Пленные – это армия, которую надо содержать, и которая может ударить в спину.
            Арман рвётся за Бальтазаром.
            Повсюду смерть. Повсюду пламя и заклинания. Мотки силы очень нехорошо действуют на церковников, цепляют их беспощадно. Ронове замечает, как редеют его ряды. Он кричит, кричит о том, что надо как-то перегруппироваться, но его никто не слышит – он им не лидер.
            Одно заклинание проносится совсем рядом, задевает ладонь, обжигает её словно едким соком, Ронове от неожиданности и обиды вскрикивает и пригибает голову. Он хочет жить. Но вокруг сражение.
–Не спать! – хохочет Уэтт, проносясь рядом. Он уже кого-то рвёт на ходу. Морда в крови, глаза жёлтые. Нажрётся…зверь-зверем!
            Ронове тошнит. Он  на какое-то мгновение даже слепнет от этой тошноты и размахивает длинным кинжалом по сторонам. Чей-то вскрик. Глухой удар. Ронове прозревает. Что ж, и такое бывает на войне. Незнакомый ему церковник невовремя попался под руку. Кто увидел? Вроде никто. А нет… вон, вурдалак, стоит, улыбается. Сейчас, кажется, бросится…
            Нет, не успеет. Сбоку, одним ударом выбивая противника с точки опоры, на него обрушивается Роман, трансформируется из летучей мыши в вампира на ходу, так быстро, что даже моргнуть нельзя – всё слишком быстро! И рвёт, рвёт неподатливую жёсткую плоть. Кто-то из врагов приближается к ним, Ронове бросается на помощь, тошнота отступает куда-то в незамеченное.
            Страшно промазать. Но надо ударить. Надо спасти Романа, который не может биться на два фронта. Удар с почти закрытыми глазами. Хрип под самый рукой.
            Удача. Роман приканчивает второго.
–Я у тебя в долгу! – смеётся вампир, взмывает в воздух. Ронове вытирает лоб.
            Ох, не улыбайся ты ему, Роман! Не обещай быть должником. Ронове не Базир. Ронове изменился во многом, но не изменил себе. Когда всё кончится, он останется с Арманом, займёт место, щедро предложенное им, и будет марионеткой. И он вспомнит однажды про твои слова о долге, и заставит тебя совершить провокацию, после которой Арман сможет спокойно обвинить всю вампирскую общину:
–Видите? Они не меняются. Мы не можем довериться им.
            Но это будет потом. А сегодня Ронове спас Романа.
            Уэтт снова рядом. Опять рвёт кого-то. Прихрамывает, видимо, не всё удачно. Ничего, поправят. Только пусть это закончится. Только бы пережить весь этот…бой?
            Нет. Кошмар.
            Повсюду тела. Они сцепились в борьбе или лежат, навеки застывшие. Они бегут, или ползут, слабо постанывая от ран. Кровавые тела. Измученные тела. Разодранные.
            Базир старается не думать, расправляясь с очередным врагом. Он очень хочет, чтобы всё закончилось, ему жарко, ему плохо от этой жары и запаха. Он не привык убивать так.
–Пощады…– маг…нет, не маг. Молодая волшебница коротко стриженная, вдруг хватается за руку с белым лицом. – Я сдаюсь. Я сдаюсь! Я больше не воюю.
            Ей лет двадцать, едва ли больше. Базир отшатывается. Он знает приказ: «пленных не брать!» но сейчас не может…
–Падаль! – ревёт Уэтт, и напрыгивает сбоку на девушку в волчьем обличии. Ещё мгновение-другое она дёргается под его тяжёлым телом, пока оборотень рвёт её тело на клочки, а затем затихает. Лишь рука, высунувшись из-под его туши, подрагивает ещё слабо-слабо.
–Ты чего? – ревёт Уэтт, поднимаясь. Теперь он человек. – Соберись! Тряпка ты или мужчина?
            Базир кивает, мол, понял.
–Соберись, и я никому не расскажу об этом.
–Я у тебя в долгу, – обещает Базир, не представляя, что в дни скорого изгнания оборотней из общества, Уэтт придёт к Базиру и спросит: чего же Базир молчит и не заступается за Уэтта и его стаю. Разве он, Базир, не в долгу перед Уэттом?
            И Базир устыдится. Пойдёт напрямую к Арману, попросит об Уэтте, и наткнется на холодное равнодушие и ответ Армана:
–Ты размяк.
            Так будет решена судьба и самого Базира. Его казнят как пособника вражеского элемента, а именно – оборотней, как заступника зверей. И Ронове будет входить в число тех, кто марионеточно подпишет этот приговор. О том, какие чувства будут в этот момент терзать Ронове,  я доподлинно не знаю, но могу предположить, что страх. Страх за себя, ведь Базир будет далеко не первым знакомцем Ронове, которого Ронове вместе с другими будет отправлять на смерть.
            Но пока они всего этого не знают. Ни Базир, ни Ронове, ни кто-либо ещё. Их будет много потом удивлённых, возмущённых, пытающихся воззвать к этому дню:
–Я бился! Я проливал кровь!
            Но ничего не поможет. Не поможет перед решением одного.
            Чьи-то раны, чья-то смерть, и чья-то боль. Кажется, даже собственная? Ничего, ничего. Если стоишь на ногах, поправят. Обязательно поправят. Как говорят на войне: «Ранен? Ранен. Болит? Болит. Значит, терпи, ты ещё не убит!»
            В самом деле, если больно – радуйся: смерть ещё не пришла за тобой. В смерти нет боли. Там нет ничего и нечему в смерти болеть. А если ты чувствуешь, чувствуешь хотя бы боль, ты ещё здесь.
            И тебе повезло. Ты ещё здесь. Сейчас не имеет значения будущее, в котором не будет столь многих из тех, кто сейчас так радостно и рьяно сражается рядом с Арманом. На стороне Армана, за слова, что вложены были Арманом. А сам Арман уже знал, что в будущем многие из них не понадобятся, потому что наведение нового порядка, идеального порядка возможно только в крепкой, единой системе. А как система может быть единой, если живы вчерашние герои? Если тянут они на себя славу, если имеют с этой славой власть? Они не покорятся. А покориться должны все, иначе не будет единства, и не будет порядка.
            Но сейчас Арман отвлечён. Он бежит за Бальтазаром, за его ничтожными магами и ведьмами, что решили отстаивать Цитадель, не помня себя. В эту минуту может рухнуть весь его придуманный идеальный порядок, ведь Арман тоже смертен, но, кажется, даже боги, или бог единый (кто знает высшую силу?) милуют его в этот  час.
            Он совершает этот забег и на глазах врагов и соратников, швыряет заклинания в Бальтазара… тот опытен, успевает уклониться, успевает поставить щиты. Но что это? Что за резкий звук, свист…
            Какая ирония. Маг Цитадели, самый верный её защитник сражён людским кинжалом. Бальтазару это не причинило бы смерти, но он осёкся, шатнулся, с изумлением взглянул на пробитое плечо, и в этот момент Арман настиг его последним заклинанием.
            Бальтазар качнулся снова, с изумлением взглянул в яркое небо, и упал. Его рука в последней попытке схватиться за жизнь скользнула вперёд и коснулась холода ступеней Цитадели. Ему не хватило маленького чуда.
            Арман любил театральность войны не меньше самой войны. Он, всё также нетронутый врагами, закрытый от них милостью богов или благословением дьявола, приблизился к павшему, вторым заклинанием отрубил несчастную седую ничтожную голову и высоко поднял её в руках.
            Жалко стекло несколько противных капель на его плащ, но что уж теперь? Всё решено. Нет вожака-идеолога, нет ничего. Арман знал это и провозгласил:
–Победа!
***
            В будущих учебниках и легендах пропустят многое о том дне. В учебниках будет написано: «увидев голову своего вожака, враги взмолились о пощаде и сложили оружие. Иные дезертировали». В легендах напишут красочнее: «И когда встретили взгляды их сражённое тело предводителя, кончилось всякое сопротивление. Одни пали на колени и обратили свои руки, в мольбе протянутые, к Арману-победителю. Иные же, думая о своей шкуре, бросились прочь, пытаясь спасти свои шкуры от гневного и справедливого суда…»
            И нигде ни слова о том, что сталось с проигравшими! Потому что не пишут о такой крови. И приказ, отданный Арманом и подписанный тогдашним его советом, то ли есть наяву, то ли только в мифах. Кто-то будет говорить, конечно, что всех пленных убили. Кто-то возразит: мол, сослали их на дальние земли к Холодному морю. Будут споры, будут.
            Но на деле всё было куда прозаичнее. Были, конечно, попытки сдаться в плен, но Арман велел добивать тех, кто остался. И добивали. Даже Ронове был в числе добивающих, правда, старался добивать в основном оборотней – не было так стыдно.
            Потом был большой костёр. Об этом в учебниках будет лишь одна строка: «Тела мёртвых сожгли на костре». В легендах же записано так: «Костёр до самого неба был разложен на поле брани. Были в костре том тела мертвецов – при жизни бывших врагами и соратниками Армана и храбрых  сподвижников его».
            Арман очень заботился об истории, поэтому повелел не указывать, что в костре том были и соратники, и враги, павшие на поле боя, и враги, которые были добиты при попытке сдаться в плен.
            Но и это не всё. После костра, поднявшегося до самого неба, чадившего чернотой и мерзостью, Арман повелел разрушить Цитадель.
–Может оставим? – робко попытался заступиться Уэтт. – Всё-таки же память?
–Враг будет стёрт, когда не будет у него убежища, – Арман – одетый в красный плащ, был неумолим. Пожарище охватило землю, ломало магическую силу этого края, отравляло дымом и копотью, смрадом и пеплом всё. Часть людей Армана отошла от этого дыма праздновать и лечить раненых. Сам Арман же долго стоял, глядя на пожарище.
            Цитадель рушилась. Простой огонь не взял бы её стен, но огонь магический ломал. Стены стонали, дрожали, и, наконец, поддавались, осыпались грудой камней вниз. Арман прикрыл себя щитом на всякий случай – помогало от дыма, евшего глаза и от каменного дождя. И хоть было опасно находиться ему там, хоть было совсем ни к чему ему там стоять и ждать всеобщего разрушения, он стоял. Уходил прошлый мир, наступал новый.
            Но нужно было ещё много поработать.
            Потом был праздник. Всеобщий и громкий. Арман с улыбкой принимал в свою сторону похвалу, не забывал хвалить и сам. Отметил особенной заслугой Ронове (белого, ни кровинки в лице, но живого и невредимого); Базира (тот сидел в углу, старался забиться в тень, баюкал перемотанную руку); Уэтта и его стаю, Романа и его вампиров…они потеряли несколько своих, помотались, но были в целом довольны; Аманду и целителей; Миниру, Глэда, Керта… он перечислял имена, называл даже самых, казалось бы, незначительных, и смотрел, смотрел на тех, кто делил с ним эту победу.
            Потом провозгласил:
–Но, чествуя героев нашего нового мира, мы должны помнить и наших павших. Молчанием встретим память о тех, кто пал и не дошёл с нами до этого светлого часа.
            Все погрузились в память. Оборотни вспоминали своих, вампиры своих, разве что Уэтт вспомнил вдруг Марека – вампира, предавшего их, и раздосадовался: ну вот зачем? Стоял бы сейчас здесь! Не Роман, а Марек был бы в лидерах вампиров!
            Пока вспоминали маги магов, а люди людей, Ронове судорожно пытался вспомнить хоть кого-то, о ком бы жалел. И не смог. Он в отчаянии взглянул вокруг, и взгляд его встретился со взглядом Армана. Ронове показалось, что Арман видит его насквозь, ему стало неприятно и он опустил глаза.
            Базир вспоминал Стефанию. Она не пала в этой битве, но пала в этой войне. И надо же как! По-глупому. Откровенно по-глупому. Из-за фанатика. Фанатика, который даже не заплатил по всей строгости, какая ему следовала по мнению Базира. От этой мысли Базиру сделалось душно и тошно.
            Но если Базир вспомнил об Абрахаме с яростью, то Арман вспомнил об Абрахаме со спокойной тоской. Сейчас бы ему Абрахам очень бы пригодился, он был бы весьма кстати в становлении нового мира. Но судьба плетёт все жизни в одно удивительное полотно, и не разберешь, где оно лучше по итогу.
            В молчании выпили. Вино было слабым, наполовину разведено с водой, иначе бы не хватило на всех, но и то было приятно. Спасибо и на этом.
***
            Арман постановил вернуться в прежний их Штаб для расформирования армии и создания нового совета, который будет призван на создание идеального порядка. Потянулись отряды в обратную сторону, охваченные возбуждением и грустью, опьянённые победой и открывающимися возможностями. Часто пели, причём невпопад, разные тянули песни. Но впервые на памяти мира, пожалуй, было такое единодушие среди людей, магов, вурдалаков и оборотней. Уже не было неприязни между потенциальными врагами, но Арман знал  – это временно.
            И он поторопился приступить к своему плану. Первым вызвал к себе Уэтта. Тот, напевая что-то о золотых цветках востока, пришёл к нему в шатёр.
            Настроение у оборотня было отличное. Он был в почёте. Его не боялись, хотя и был он оборотнем. И стая смотрела с уважением!
–Мы не в простой ситуации, – начал Арман. – Теперь, когда оплот уничтожен, нет большей части Цитадели, мы можем заняться восстановлением порядка и перераспределением ответственности.
–Мы считаем, что пора говорить о наших правах и наших территориях, – вставил Уэтт и слегка отвёл глаза. Ему было неловко требовать что-то у  Армана, после того, как Арман спас одного из оборотней Уэтта, но это был его долг как вожака. Можно было откладывать этот разговор, но не вечность же!
–Я тоже хотел обсудить это, – успокоил смущение Уэтта Арман. – Я считаю, что ты показал себя не просто хорошим вожаком, но и достойным воителем. Более того, даже достойнее многих. Это требует награды. Я полагаю, нам надо будет отдать тебе контроль над всей популяцией оборотней, и, конечно, территории.
–Ссылка? – напрягся Уэтт, и Арман рассмеялся:
–Я говорю о территории, полностью подвластной тебе!
            Уэтт широко улыбнулся. Он не думал, что всё будет так легко.
–Но пока придется подождать, – посерьёзнел Арман. – Пока мы не можем переделывать мир. Наши враги ещё не в могилах.
            И такая тоска была в голосе Армана, что даже Уэтт проникся. Он уверовал, может быть от того, что очень хотел поверить, в то, что есть ещё препятствие, которое Арман не может пока преодолеть, хотя очень и очень того желает.
–Какие враги? – спросил Уэтт.
–Те, кто дезертировал. Они могут обрушиться на нас, – этого Арман и ждал. – Маги Цитадели. Пусть её больше нет, но они остались. И они не будут нам друзьями. И щадить мы их не в праве, увы!
            А потом, без всякого перехода продолжил уже о другом:
–Я думаю, что область Буковины прекрасно подойдёт для оборотней. Как считаешь? Там просторно, много рек. Да, они маловодны летом, но после сильных дождей и ливней вы и не почувствуете этого. К тому же леса, жирные почвы – это всё простор для лесного зверья и пастбищ. Ну как, годится?
            От счастья Уэтт онемел. Он понял, на что его толкает Арман, но ему было всё равно. Кусок, предложенный этим человеком, был слишком жирен, чтобы отказываться.
–А другие…– от волнения Уэтт едва не задыхался. – Они не…
–Не будут, – успокоил Арман. – Ты должен показать как предан нашему общему делу и я обещаю тебе, что при разделе территорий я предложу Буковину под ваш раздел. Полные владения! Они, конечно, начнут спорить, мол, много. Роману не говори – он на Буковину облизывался сам и уже заговаривал… но кому мне довериться лучше? Давнему соратнику или наглому молодому кровопийце?
–И мы получим её после того как уничтожим магов, что дезертировали? – уточнил Уэтт. Его глаза уже горели жёлтым цветом. Уэтт не был умён, и легко проглотил наживку.
–Разумеется.
            Уэтт протянул урку Арману, затем спохватился, протёр ладонь о свой видавший лучшие дни костюм и протянул опять. Арман с удовольствием пожал руку, и заметил:
–Тебе надо поспешить!
            Так оборотни занялись этой частью вражеских сил. Пока Арман возвращался со своими соратниками в прежний Штаб, Уэтт со своей стаей уже мчался в сторону Цитадели, чтобы разыскать следы дезертиров. Он был убедителен, он рявкнул на всю прибавившую в мордах стаю, что их ждёт крупная награда, и волки послушались его…
            Тогда Арман вызвал к себе Романа. С ним было ещё проще. Он был умнее, но он очень хотел выслужиться, а ещё – был амбициозен. Арман сразу начал о главном:
–Я должен доверить тебе одну тайну.
            И глаза Романа загорелись. Он попался! Ему доверяют! Ха-ха.
–Я вижу в тебе своего верного соратника и того, кто может действительно понять, как важна порою жестокость. Мы не можем построить новый мир, не замарав руки в крови. Ты понимаешь?
            Роман радостно закивал.
–Уэтт с нами не будет долго. Он едва держит своих волков в подчинении и однажды они его сожрут. Что с них взять, они же звери! – Арман вздохнул с горечью.
–Звери! – подтвердил Роман, – в их венах волчья кровь.
–Вот! Вот, я рад, что ты меня понимаешь! – Арман ударил ладонью по столу,  – это облегчает дело. Да, Уэтт давний соратник. Но, между нами…он был другом Марека. А Марек нас предал и я не верю, что Уэтт…
            Арман махнул рукой.
–Я тоже не верю, – подхватил Роман с радостью. – Они точно были заодно!
–Словом, – Арман мягко призвал Романа к молчанию, – нам нужно, чтобы наше будущее было подкреплено надёжным союзом. И я считаю, что такой союз – это союз с вампирами. Вы организованные, у вас есть закон, и ваши возможности мне кажутся более внушительными, чем возможности волко-людей.
–Ещё от нас не несёт псиной! – Роман был сама услужливость.
            Арман щёлкнуцл пальцами:
–Верно! Немаловажно, между прочим. Но, Роман, ты же знаешь, отношение к вампирам в обществе, даже в нашем, насквозь прогрессивном, всегда было несколько…скомканным. Я это осуждаю, но это факт. И мы должны принять это во внимание. Вампиры уже, без сомнения, доказали, что им можно верить. Но тот вампир, на место которого ты пришёл…
            Арман сделал паузу, позволяющую напомнить Роману, что он всего лишь занимает чьё-то место.
–Чего уж говорить!
–Да…– вампир погрустнел. Он вспомнил снова как ничтожен. А из-за чего? Из-за происхождения!
–Я думаю, мы можем исправить эту ситуацию, – заметил маг осторожно и вампир встрепенулся. Сейчас он был готов на всё. Он чувствовал ответственность за весь свой род, вообразил, наивный, что от него зависит реакция общества на всех вампиров.
            Продолжалось возвращение, а уже второго из советников и будущих забвений не стало. Арман освободил себя от вампиров, послав их добивать тех магов и представителей магии, что не стали биться за Цитадель, а давно от неё устранились.
            Итак, пока всё было на местах. Прозвучала громкая победа, и Арман был на вершинах могущества. Пользуясь этим, он стал формировать вокруг себя преданных советников. Временно, до возвращения в Штаб, он решил сохранить прежних своих советников, а уже на месте поставить рядом несколько представителей от магии – он уже приметил одну приятную ведьму и мага отличившихся и в походе, и в боях. Дрались храбро, пришли мирно, чем не опора? И вид имели представительный.
            Но нужно было добраться до Штаба. А пока Арман занимался расчисткой власти от откровенно враждебных большинству элементов. Да, сейчас и вампиры, и оборотни вроде бы как были равны. Но это явно не могло длиться долго и следовало убрать их. А так как заодно и нашлось дело, куда их убрать, то всё выходило идеально.
            Вампиры улетели отлавливать тех, кто устранился до битвы и отступил от Цитадели, а оборотни помчались искать тех, кто дезертировал уже после начала этой последней войны. Следовало разрешить с людьми. В Минире, Глэде и Керте Арман не сомневался. Первая чопорная и строгая, жила по принципу: «мой путь праведен, даже когда не праведен». Вдобавок, её не любили и особенной властью она не пользовалась.
            Глэд же был добродушный с первого взгляда, но верный. Он давно избрал этот путь, и вообще всегда хотел истреблять тех, кто не похож на людей. Такой человек тоже нужен. И пусть он будет под властью не-совсем-человека. И пусть будет этому счастлив.
            Керт же часто исполнял роль секретаря и писаря. Он много знал и умел хранить то, что знает. Арман и оставил его без всякого сомнения.
            От церковников, конечно, сейчас самым видным представителем был Ронове. Он был, так сказать, официальной стороной. Хотя сама Церковь потеряла влияние. Что ж, отличный повод пообщаться ещё и об этом. Арман вызвал Ронове.
–Мне жаль, друг мой, что тебе пришлось пережить все эти ужасы, – с ним Арман избрал другую линию поведения. Он понял давно – Ронове трус! А еще, он из тех, кто хочет быть в комфорте. Он не такой уж и идейный. Вообще-то Арман не любил продажность, но так как сейчас он покупал Ронове, и, следовательно, всё то, что цеплялось к его имени, вплоть до привода церковников к битве, это было как нельзя кстати.
            Ронове вздохнул. Он всеми силами пытался забыть тот бой, но Арман напомнил и снова в носу встал запах крови, мокрой от крови земли и пота. В ушах зазвучало ненавистное и безнадёжное: «пощады!»
–Мне жаль, – повторил Арман. – Я думаю, ты хорошо прошёл через всё это. И ты заслуживаешь почестей. И доверия.
            Ронове стал внимательнее.
–Ты тепреь имеешь власть над церковниками, – продолжал Арман, – а это сила, которую мы тоже поклялись уничтожить. В было время Церковь занимала слишком много места и власти. И это было неправильно. Она преследовала тебя. Помнишь?
            Если бы Ронове не был трусом, сейчас он мог переломить бы ход истории. Он мог бы пойти с церковниками против Армана. Он мог не подчинить Арману ту власть, которую приобрёл. Мог бы стать Церковью, но он был слаб. Он не мог сопротивляться, и подчиняться ему давно казалось проще, чем самому нести ответственность.
–Мы не должны допустить разногласия, – убеждал Арман.
–Что я получу? – напрямую спросил Ронове, чем изрядно развеселил мага, ведь всё выходило теперь проще.
–Ты будешь моим советником. Будешь иметь хорошее жалование, у тебя будет свой дом…мы отберем дома у наших врагов, думаю, какой-нибудь тебе приглянётся. Женщины, деньги, власть. Что ты хочешь ещё?
–А взамен мои церковники не будут властью? – хмыкнул Ронове. Он не был идиотом. Трусом – да. Идиотом всё-таки нет. Он понимал, что Арман ломает на корню всякую возможную оппозицию.
–На твоё место может найтись другой, – напомнил Арман, – у тебя просто морда представительная и тебя любят. А ещё ты уже пошумел, прославился. Но слово скажи, и я заменю тебя кем-нибудь другим. И не надейся, что твои церковники тебя защитят. Это сейчас ты им лидер. Но Церкви нет. И они скоро поймут. Вопрос к тебе: останешься ты со мной или будешь вместе с ними похлёбку пустую жрать?
            Вежливость можно было отставить. Речь зашла об откровенном, наглом торге.
–Я согласен остаться, – заверил Ронове и повторил: – согласен.
            Он был трусом и очень хотел жить хорошо. Быть марионеткой ему было привычно и удобно. И ни одна война не изменит в нём этого.
            Когда Ронове вышел, Арман удовлетворённо улыбнулся: всё точно приходит в норму! Самые массовые силы – силы хаоса. Представленные оборотнями и вампирами далеко и не помешают ему начать формировать власть. Ронове у него в кармане со своими церковниками, которых Арман очень скоро придавит. Нужен ещё человек, и это, конечно, Базир.
            Арману нравилась потерянность Базира, его скромность, и идейность. Чисто по-человечески, Арману хотелось сделать что-то для него, и он вызвал к себе этого человека.
            Спросил:
–Какие планы на жизнь грядущую?
            Базир тоже не был идиотом. Он знал, что надо определиться. Война позволила ему остаться в живых, а дальше? Цитадели нет, существование Церкви почти кончено – это ясно. Враги будут отлавливаться. И что дальше? Грызня у власти и за власть? Базир был начитанным и знал, чем заканчивается каждый передел мира не только для врагов, но и для соратников. Но тогда что делать? Куда податься? Начинать сначала? Он ещё до вызова Армана много думал об этом, и не мог никак принять решение.
–Не знаю, – честно ответил Базир, – не могу придумать.
–А варианты? – допытывался Арман.
            Арман явно вёл Базира к тому, что самому Базиру не нравилось.
–Мне тридцать четыре года, – ответил Базир, глядя в лицо магу, – и всю жизнь я был связан с церковью. Скоро её не будет совсем. Работать под властью Ронове…нет, это не для меня. Воевать я больше не  хочу. Я не знаю, что мне делать, скажу честно.
–Воевать ты не хочешь, быть с церковниками не хочешь…что ж, это правильно, – Арман и не ждал иного ответа. – Ты можешь быть в наших рядах и приносить пользу иначе. Нам понадобится составление документов, много бумажной работы, и всё это важно и безотлагательно.
            Базир молчал.  Арман продолжил:
–Бумажная работа это не война. И не церковники. Это рутина, которую я могу тебе предложить. Ты получишь должность моего советника, а также жалование, мирную работу и уважение.
            Базир вдруг улыбнулся, прозрачны его глаза стали светлы:
–Спасибо за высокую оценку моих способностей, но нет.
            Улыбка сошла с лица самого Армана, он помрачнел и спросил:
–Ты отказываешься от моего предложения и от моей дружбы?
–Да, – ответил Базир.
            Первым порывом Армана было желание послать наглеца прочь, но он победил этот нелепый порыв и спросил спокойно:
–Почему?
–Я устал, – честно сказал Базир. – Устал и ненавижу всех. И эти лица, и этот Штаб, и этот поход, и магию, и церковь…
–И меня.
–И даже себя, – не стал спорить Базир. – Я хотел быть карьеристом. Но в итоге я потерял всё. Сейчас мне придётся начинать жизнь заново, но это лучше, чем путь, который ты мне предлагаешь. Я насмотрелся на всё, что меня окружало, и больше не хочу.
            Арман помолчал. Он осмысливал, он не был готов к такому отказу. Наконец спросил опять:
–И всё-таки, что ты будешь делать?
–одно время я был рыбаком, – Базир пожал плечами, – может быть, опять вернусь. Не знаю. Но здесь я не останусь…с позволения.
–Рыбаком? – не поверил Арман. – Рыбаком? Провонять рыбой?!
–Не вижу ничего плохо. Один из апостолов был рыбаком. И потом, людям нужна рыба. А это точно полезнее того, к чему я прежде имел отношение, – Базир был твёрд. Простота собственного решения показалась ему необычайно прекрасной.
            Он вспомнил, как был счастлив среди сетей, воды, лодочек, соли. Да, запах рыбы не проходил, руки разъедало от соли, лицо горело от солнца, но он был жив тогда, это точно.
–Я не…– начал Арман, но осёкся. Голос дрогнул против его воли. Он увидел в глазах Базира какую-то лёгкую мечтательность, которую сам давно потерял в песках крестовых походов. – Знаешь, иди. Ты свободен. Иди к рыбакам и вообще к кому хочешь. Иди и забудь мои слова.
            Базир не ожидал такого ответа, и вздрогнул. Ему казалось, что Арман разозлится, но Арман не злился, а скорее, тихо завидовал. В жизни каждого могучего человека наступает такой момент, когда он хочет скрыться в тишине от всего своего могущества.
–Базир! – окликнул Арман, когда Базир, коротко кивнув, двинулся к выходу, – если понадобится помощь… приходи.
            Базир улыбнулся и вышел. Он только что потерял должность, оставил в прострации Армана, распрощался почти со всем прежним миром, и был несказанно счастлив. Наверное, так подступает безумие.
–Арман и тебя вызывал? – Ронове появился перед ним. ревнивый и мрачный.
–Вызывал, – отозвался Базир.
–Зачем? – Ронове чувствовал подвох. Ему не нравилось счастье на лице Базира. Непривычное состояние.
–Попрощаться, – усмехнулся Базир и посерьёзнел. – Знаешь, Ронове, однажды я обещал, что прибью тебя после того как всё кончится.
–Ну…– Ронове пугливо оглянулся, тут и там церковники. Не хочется на их глазах огребать от Базира.
–Я этого не сделаю, – успокоил Базир, – ты сам себя наказывал и наказываешь. Прощай.
            Базир двинулся по лагерю спокойно и смело. Он хотел собрать нехитрые свои пожитки и уйти. Уйти навстречу тишине и покою, но задержался, поймав вдруг испуганный взгляд Елены С. поддаваясь нежности, подошёл к ней, сказал:
–Я ухожу.
            Она вздрогнула, удивилась, и только потом осознала его слова, спохватилась:
–Куда?
            Базир пожал плечами:
–Не знаю точно. Но там не будет всего вот этого… – он обвёл рукою видимую часть лагеря. – Там будет свободна. Наверное. Воздух.
–Счастье, – нервно улыбнулась Елена.
–Ты береги ребёнка, – посоветовал Базир, – слушайся Аманду.  И не жалей. Поняла?
–Я не об этом жалею, – промолвила Елена. – Я жалею о том, как я поступила со Стефанией. Она не заслужила такого. А вот я заслуживаю проклятий неба. И всего что будет.
–Ничего не будет, – успокоил Базир. – Живи. Стефания не злая. Никогда не была злой. Она несчастная, как и ты, и как я. Она не смогла вовремя уйти, а я вот ухожу.
            Елена слабо улыбнулась:
–Спасибо за доброту.
            Базир кивнул ей, неловко похлопал по плечу и пошёл уже прочь из лагеря. Его провожали удивлёнными взглядами, но не приставали с вопросами, знали, что он входит в круг доверенных лиц Армана, значит, так надо ему, раз уходит.
            А ему правда было надо. Позади оставался Арман со своим лагерем, который шёл навстречу новому миру; Ронове, непонимающий последних слов Базира; чуть успокоенная Елена С., не знающая о том, что её ребёнку придётся стать сиротой, потому что Аманда однажды нехорошо усмехнется на политику Армана и вскоре будет арестована, и признается в отравительствах. И Елена пойдёт сначала как свидетель, будет горячо защищать её, а потом попадёт в ту же камеру как пособница. И много будет таких историй, и все их оставлял позади себя до поры до времени Базир. Оставлял их также, как оставлял он оборотней и вампиров, вообразивших, что им выпал шанс откусить себе кусочек чего-то стоящего. Оставлял он и память об Абрахаме, нашедшем покой, и о Стефании, которая, как он надеялся, тоже нашла покой.
            Базир уносил с собою груз собственной вины, несказанность слов, что надо было произнести и веру в светлое будущее. Он уходил навстречу тому, что не было престижно и не обещало ему власти, но тому, что даровало ему покой на земле и отстраняло его новую жизнь от жизни прежней.
 
Конец произведения.
Спасибо за прочтение! С теплым приветом, ваша  Anna Raven!
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
             
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

Безумная

Выигрыш