МОЙ ПЕРВЫЙ КАБАН

МОЙ ПЕРВЫЙ КАБАН
 
       По большому счету моя охотничья карьера началась с этого кабана. Все детские приключения не больше, чем забавы подростков с оружием. Отец хоть и бил тетеревов, и, однажды, привез глухаря, с которым  на пару я не преминул запечатлеть свою улыбчивую харю на чёрно-белой фотографии, но охотником он не был. Он был великолепным стрелком, но не охотником. Стрелять он учился на фронте все четыре года, так что из мелкашки мог сбить не только ворону, что считается самой крупной дичью, которую можно убить из этого оружия при слабом патроне, но, как я уже упомянул, но и тетеревов и глухарей, что следует отнести на счет его великолепной стрельбы. Я ни разу не присутствовал при этом действии, так что опыт я приобретал самостоятельно, как и мой брательник. К своим двадцати семи годам, когда я убил этого кабана, я был, по правде говоря, никчемным охотником, может быть, и не сознавая этого. У меня не было даже оружия, так что об охоте, как таковой, речи не могло быть, тем более об охоте серьёзной. Тесть мой, хотя и позиционировал себя  таковым, то есть охотником, по большому счету бил зверя больше языком или в компаниях загоном, чем в реальной жизни.  Тем более в годы его юности зверя было много, и кабаны хаживали толпами  и толпами большими, козы забредали на огороды, и, мал-мал грамотно организованная облавная охота, приносила весомые плоды. Вечерок, проведенный на дереве, давал шанс вернуться с трофеем с ближайшего овсяного поля, даже таким, как медведь. Впрочем, медведей тесть мой избегал и стрелял в него лишь однажды в упор, но с результатом близким к нулевому, хотя заверял, что ранил того. После чего долго бродил среди лета в валенках в поисках его хладного трупа, коего, даже при наличии зимней амуниции и собак, он так и не изыскал. Самым значительным трофеем в его небогатой биографии был кабан, невесть зачем забравшийся на огород неизвестного гражданина, и паривший ласты в кустах малины под забором как раз до того времени, пока мой тесть и несколько не менее знаменитых охотников вернулись в расположение своей части в селе Монастырь, что под Ус-ком. На его беду, я имею в виду кабана, как раз в это время в кусты малины забрался некий его сотоварищ по употреблению ягод, но двухногий. Ягод он естественно не искушал, так как разъяренный вепрь с переляку покинул уютное место стоянки с обычным для таких случаев утробным хрюканьем, по пути собирая встречные заборы, изгороди и ту самую малину в непрезентабельные кучи.
   Естественно, если бы эта полоумная свинья спросонья не перепутала стран света, то мой тесть не имел бы такого значительного трофея. Ворвавшись в часть, этот припудренный кабан начал метаться в разные стороны, сопровождаемый сворой местных шавок и лезущими на заборы людьми, прибыл, наконец, прямо к дому моего родственника по бывшей жене. Поскольку тесть мой только-только снял патронташ, то взять его, естественно, не составляло труда, когда в его гараж ворвались подельщики с выпученными глазами, дикими воплями, хватая свои дробовики. Открытая пальба посередь села никого не удивила, и совместными усилиями вепрь был повержен прямо перед столом, который уже готовился для пышного пиршества. К сему следует добавить, что под спирт этого отнюдь не хилого свина, вся монастырская братия сожрала почти всего за раз, что я знаю со слов тогда малолетних свидетелей этого героического подвига моего тестя.  Впрочем, поговаривают некоторые малолетние свидетели, что тесть даже не выстрелил в этого зверюгу.
    Так что, когда мой родственник, по первому году моего отнюдь не счастливого брака, прибыл с инспекторской проверки собственного огорода и принес известие в своем клюве, что тот потравлен свинтусами дикого разлива, то тотчас была организована травля сих парнокопытных. Травля имела контекст довольно простой: мы мужественно должны сидеть в засаде над любимой картошкой, не употребляя ни собак, ни тем более борзых тигров или жалких леопардов в качестве загонщиков на диких и свирепых вепрей. Впрочем, гепардов в древние времена и, даже рыси, в качестве легавых, в настоящее время использовались довольно успешно, но редко.
  После того, как дед принёс на хвосте это «свинское» известие, тотчас началась подготовка к сему свешенному действу под названием охота. Поскольку у тестя был "Симсон", который он отчего-то до смерти считал "Зауэром", с самодельным прикладом, отвратительно бьющий картечью, из-за сильных чоков, а особенно из-за несогласованной картечи, и весьма прилично дробью, что весьма хреново, когда стрелять приходится больше пулей или картечью, по причине горно-таежной местности и укрупненной добычи. Завернул то же таки заковыристо! Страсть люблю коверкать великий и могучий наш литературный язык!
   Поскольку у меня вообще не было ружья, то он снабдил меня неким чудовищем, отдаленно напоминающим столь благоговейно лелеемое мною оружие или орудие труда охотника. Сие чудо имело на редкость ржавую наружность сверху и изнутри тоже, то есть в стволе и в замке и прочих частях и механизмах, что могут быть у одноствольного гладкоствольного ружья. По длине его ствол едва дотягивал до длины ствола дедовской двустволки, хотя обычно у одностволки он миллиметров на пятьдесят длиннее. Кроме того, сие орудие было курковым, то он имел свои размеры соизмеримые с курками самых больших кремневых самопалов, что я не наблюдал ни у одного капсульного ружья ни до, ни после этого. Родным у этого ружья было только цевье, а приклад приладил мой свояк, только что прибывший на кратковременную побывку между двумя сроками пребывания в тюряги. Так как он не имел никакого понятия об оружии и балансировки частей и механизмов ружья, обладал повышенной ленью, то кой-как приладил березовую деревягу к сей старой ржавой железяке, которая все же, на моё удивление, даже работала, слегка обтесал его топором и подправил ножом и отправил его гулять по свету божьему. Так что, если бы вы взяли за цевье это топорное творения моего родича, вы бы запросто получили ржавой железякой, что отчего-то называлось дулом, по своей физиомордии из-за очень тяжелой березовой дрыны, кликаемой прикладом, болтающейся с другого конца.
   Вот с этой уродиной, двумя патронами в кармане, так как тесть больше и не дал, так как всегда гордился тем, что ходил на охоту вооружась и сам парой-другой зарядов, так и не поняв, что запас в этом деле заднее место не жмет, даже постоянно теряя добычу из-за отсутствия лишнего патрона. Упрямство достойное сожаления и называемое глупостью.
   У моего тестя, сверх моего запаса, было ещё два патрона и фонарик, - снаряжение достойное опытного охотника, готового ободрать жирного вепря и оттартать в закрома пятипудовую его тушу. Скорее всего, он не верил в удачу.
   В часов восемь по вечеру мы попёрлись брать за холку оборзевших грабителей наших огородов. Поскольку дед присмотрел тропу, по которой эта воровская братия притопала прошлой ночью на наши картофельные плантации, то он, имея свой богатый охотничий опыт, естественно, оседлал данный торный путь, не учтя одного, что кабаны ходят след в след за первым кабаном, тем самым натаптывая тропу на жировках довольно произвольно, за исключением теснин, верховьев оврагов, привлекательных мест для дневок, так что расчет на то, что они вновь пойдут по этой же тропе, зиждился больше на его умозаключениях, чем на реальном знании повадок зверя. Ко всему прочему над этим местом было оборудовано нечто похожее на лабаз: прибиты дровины, на которых относительно комфортно можно коротать время в засаде, даже  поставив удобно ноги.
   Прибыв на место, тесть, осмотревшись кругом и решив, куда же меня притулить, махнул произвольно рукой на участок леса, густо поросший хилой вербой, среди которых выделялась довольно большая, если мне не изменяет память, ольха на краю поля. Взгромоздившись на неё и затащив с усилием полено называемое  ружьем на дерево, я встал на большой сук, опершись спиной в ствол и другой сук поменьше, поскольку лучше и комфортабельней устроиться там было невозможно. Кроме всего прочего стал накрапывать мелкий дождь, так что погода не способствовала приятному время провождению и любованию природой, что свойственно жителям высокохудожественным и городским, когда те укрыты от непогод земных двойными вакуумными стеклопакетами. Дождь был не сильным, но сидеть на суку с мокрыми штанами мне не очень-то и желалось, так что в виде задумчивой и нахохлившейся статуи Пушкина на постаменте, я застыл над вверенным мне участком картофельного поля. Впрочем, из-за пасмурной погоды смеркаться стало довольно рано, а морошная погода обещала удачу, что тогда я не предполагал.
   Просидев с час, как ворона на суку, я услышал характерный шум кабаньего стада. Было уже сумрачно, но кабаны довольно долго лазили по склону горы поросшей не совсем зрелым  дубняком. Я уже боялся, что они не выйдут на поле до темноты, но, наконец, на сером фоне листьев и стеблей картофеля я увидел темное пятно кабаньей туши. Накрыв стволом и взяв несколько ниже середины, я выстрелил. Сноп огня ослепил меня, но когда зрение восстановилось, то ничего кроме серого поля я не увидел. Перезарядив ружье, я прислушался. Исчезнуть кабан с того места не мог - предсмертные судороги выдали бы место нахождения умирающего зверя, а шум - убегающего. Ничего этого не было, вместо того я услышал мирное хрюканье с того места, где только что находился зверь. Меня это озадачило. Помедлив несколько, я  всё-таки слез с дерева и осторожно двинулся в сторону странного звука. Подойдя метров на десять, я не решился идти ближе, не зная, насколько он серьезно ранен. Зверя не было видно, но он продолжал хрюкать, как хавронья в своей загородке, весьма довольная своими вечерними помоями.
  Так как экипировал меня весьма опытный охотник, то у меня был лишь один патрон в запасе, не считая стреляной гильзы, то палить на звук я не решился, боясь остаться с довольно большим свином с глазу на глаз, с железной дубиной, каким могло стать мое чудо стреляющей техники, благодаря предусмотрительности моего тестя, а в этом случае за свою жизнь, если бы тот вскочил и взялся за мои кости всерьез, можно было взять неплохую страховку, которой, как всегда бывает в подобных случаях, у меня не было.
  Пока я находился в нерешительности, меня окликнул тесть. Я ему кратенько изложил обстановочку и предложил переться мне на помощь, особенно советовал взять фонарик, что он не преминул сделать. С фонариком в руках я быстро разобрался в обстановке. Крупный кабан лежал в глубокой канаве без признаков жизни, но хрюкал.
  Осторожно подойдя сзади, я ткнул его стволом, но тот продолжал лежать и издавать прежние мирные звуки. Все было ясно. Картечь перебила ему позвонки, так что опасаться нам было нечего. Так что сразу возник вопрос о том, что зверя необходимо добить, но ножа у меня не было, как и у запасливого тестя, так что я израсходовал последний свой заряд, выстрелив ему под ухо, тем самым избавив его от мучений, а себя от приятных звуков свинарника. Но за ножом и рюкзаками мне все-таки пришлось топать в деревню и обратно, что-то около трех километров в куче.
  Остальное действо было не столь приятно: втроем, так как нам на помощь пришёл его славный сынок, чертыхаясь, ругаясь и вымазавшись по самые уши, мы едва перетащили тушу через неширокую картофельную делянку ближе к ручью и к полуночи ободрали его. Вынесли его тоже всем гамузом, прокляв тучи комаров, что, в связи с  прекращением слабого дождя, стали нас пожирать под светом одинокого фонарика, поскольку других и не предвиделось.
  

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0279402

от 26 марта 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0279402 выдан для произведения: МОЙ ПЕРВЫЙ КАБАН
 
       По большому счету моя охотничья карьера началась с этого кабана. Все детские приключения не больше, чем забавы подростков с оружием. Отец хоть и бил тетеревов, и, однажды, привез глухаря, с которым  на пару я не преминул запечатлеть свою улыбчивую харю на чёрно-белой фотографии, но охотником он не был. Он был великолепным стрелком, но не охотником. Стрелять он учился на фронте все четыре года, так что из мелкашки мог сбить не только ворону, что считается самой крупной дичью, которую можно убить из этого оружия при слабом патроне, но, как я уже упомянул, но и тетеревов и глухарей, что следует отнести на счет его великолепной стрельбы. Я ни разу не присутствовал при этом действии, так что опыт я приобретал самостоятельно, как и мой брательник. К своим двадцати семи годам, когда я убил этого кабана, я был, по правде говоря, никчемным охотником, может быть, и не сознавая этого. У меня не было даже оружия, так что об охоте, как таковой, речи не могло быть, тем более об охоте серьёзной. Тесть мой, хотя и позиционировал себя  таковым, то есть охотником, по большому счету бил зверя больше языком или в компаниях загоном, чем в реальной жизни.  Тем более в годы его юности зверя было много, и кабаны хаживали толпами  и толпами большими, козы забредали на огороды, и, мал-мал грамотно организованная облавная охота, приносила весомые плоды. Вечерок, проведенный на дереве, давал шанс вернуться с трофеем с ближайшего овсяного поля, даже таким, как медведь. Впрочем, медведей тесть мой избегал и стрелял в него лишь однажды в упор, но с результатом близким к нулевому, хотя заверял, что ранил того. После чего долго бродил среди лета в валенках в поисках его хладного трупа, коего, даже при наличии зимней амуниции и собак, он так и не изыскал. Самым значительным трофеем в его небогатой биографии был кабан, невесть зачем забравшийся на огород неизвестного гражданина, и паривший ласты в кустах малины под забором как раз до того времени, пока мой тесть и несколько не менее знаменитых охотников вернулись в расположение своей части в селе Монастырь, что под Ус-ком. На его беду, я имею в виду кабана, как раз в это время в кусты малины забрался некий его сотоварищ по употреблению ягод, но двухногий. Ягод он естественно не искушал, так как разъяренный вепрь с переляку покинул уютное место стоянки с обычным для таких случаев утробным хрюканьем, по пути собирая встречные заборы, изгороди и ту самую малину в непрезентабельные кучи.
   Естественно, если бы эта полоумная свинья спросонья не перепутала стран света, то мой тесть не имел бы такого значительного трофея. Ворвавшись в часть, этот припудренный кабан начал метаться в разные стороны, сопровождаемый сворой местных шавок и лезущими на заборы людьми, прибыл, наконец, прямо к дому моего родственника по бывшей жене. Поскольку тесть мой только-только снял патронташ, то взять его, естественно, не составляло труда, когда в его гараж ворвались подельщики с выпученными глазами, дикими воплями, хватая свои дробовики. Открытая пальба посередь села никого не удивила, и совместными усилиями вепрь был повержен прямо перед столом, который уже готовился для пышного пиршества. К сему следует добавить, что под спирт этого отнюдь не хилого свина, вся монастырская братия сожрала почти всего за раз, что я знаю со слов тогда малолетних свидетелей этого героического подвига моего тестя.  Впрочем, поговаривают некоторые малолетние свидетели, что тесть даже не выстрелил в этого зверюгу.
    Так что, когда мой родственник, по первому году моего отнюдь не счастливого брака, прибыл с инспекторской проверки собственного огорода и принес известие в своем клюве, что тот потравлен свинтусами дикого разлива, то тотчас была организована травля сих парнокопытных. Травля имела контекст довольно простой: мы мужественно должны сидеть в засаде над любимой картошкой, не употребляя ни собак, ни тем более борзых тигров или жалких леопардов в качестве загонщиков на диких и свирепых вепрей. Впрочем, гепардов в древние времена и, даже рыси, в качестве легавых, в настоящее время использовались довольно успешно, но редко.
  После того, как дед принёс на хвосте это «свинское» известие, тотчас началась подготовка к сему свешенному действу под названием охота. Поскольку у тестя был "Симсон", который он отчего-то до смерти считал "Зауэром", с самодельным прикладом, отвратительно бьющий картечью, из-за сильных чоков, а особенно из-за несогласованной картечи, и весьма прилично дробью, что весьма хреново, когда стрелять приходится больше пулей или картечью, по причине горно-таежной местности и укрупненной добычи. Завернул то же таки заковыристо! Страсть люблю коверкать великий и могучий наш литературный язык!
   Поскольку у меня вообще не было ружья, то он снабдил меня неким чудовищем, отдаленно напоминающим столь благоговейно лелеемое мною оружие или орудие труда охотника. Сие чудо имело на редкость ржавую наружность сверху и изнутри тоже, то есть в стволе и в замке и прочих частях и механизмах, что могут быть у одноствольного гладкоствольного ружья. По длине его ствол едва дотягивал до длины ствола дедовской двустволки, хотя обычно у одностволки он миллиметров на пятьдесят длиннее. Кроме того, сие орудие было курковым, то он имел свои размеры соизмеримые с курками самых больших кремневых самопалов, что я не наблюдал ни у одного капсульного ружья ни до, ни после этого. Родным у этого ружья было только цевье, а приклад приладил мой свояк, только что прибывший на кратковременную побывку между двумя сроками пребывания в тюряги. Так как он не имел никакого понятия об оружии и балансировки частей и механизмов ружья, обладал повышенной ленью, то кой-как приладил березовую деревягу к сей старой ржавой железяке, которая все же, на моё удивление, даже работала, слегка обтесал его топором и подправил ножом и отправил его гулять по свету божьему. Так что, если бы вы взяли за цевье это топорное творения моего родича, вы бы запросто получили ржавой железякой, что отчего-то называлось дулом, по своей физиомордии из-за очень тяжелой березовой дрыны, кликаемой прикладом, болтающейся с другого конца.
   Вот с этой уродиной, двумя патронами в кармане, так как тесть больше и не дал, так как всегда гордился тем, что ходил на охоту вооружась и сам парой-другой зарядов, так и не поняв, что запас в этом деле заднее место не жмет, даже постоянно теряя добычу из-за отсутствия лишнего патрона. Упрямство достойное сожаления и называемое глупостью.
   У моего тестя, сверх моего запаса, было ещё два патрона и фонарик, - снаряжение достойное опытного охотника, готового ободрать жирного вепря и оттартать в закрома пятипудовую его тушу. Скорее всего, он не верил в удачу.
   В часов восемь по вечеру мы попёрлись брать за холку оборзевших грабителей наших огородов. Поскольку дед присмотрел тропу, по которой эта воровская братия притопала прошлой ночью на наши картофельные плантации, то он, имея свой богатый охотничий опыт, естественно, оседлал данный торный путь, не учтя одного, что кабаны ходят след в след за первым кабаном, тем самым натаптывая тропу на жировках довольно произвольно, за исключением теснин, верховьев оврагов, привлекательных мест для дневок, так что расчет на то, что они вновь пойдут по этой же тропе, зиждился больше на его умозаключениях, чем на реальном знании повадок зверя. Ко всему прочему над этим местом было оборудовано нечто похожее на лабаз: прибиты дровины, на которых относительно комфортно можно коротать время в засаде, даже  поставив удобно ноги.
   Прибыв на место, тесть, осмотревшись кругом и решив, куда же меня притулить, махнул произвольно рукой на участок леса, густо поросший хилой вербой, среди которых выделялась довольно большая, если мне не изменяет память, ольха на краю поля. Взгромоздившись на неё и затащив с усилием полено называемое  ружьем на дерево, я встал на большой сук, опершись спиной в ствол и другой сук поменьше, поскольку лучше и комфортабельней устроиться там было невозможно. Кроме всего прочего стал накрапывать мелкий дождь, так что погода не способствовала приятному время провождению и любованию природой, что свойственно жителям высокохудожественным и городским, когда те укрыты от непогод земных двойными вакуумными стеклопакетами. Дождь был не сильным, но сидеть на суку с мокрыми штанами мне не очень-то и желалось, так что в виде задумчивой и нахохлившейся статуи Пушкина на постаменте, я застыл над вверенным мне участком картофельного поля. Впрочем, из-за пасмурной погоды смеркаться стало довольно рано, а морошная погода обещала удачу, что тогда я не предполагал.
   Просидев с час, как ворона на суку, я услышал характерный шум кабаньего стада. Было уже сумрачно, но кабаны довольно долго лазили по склону горы поросшей не совсем зрелым  дубняком. Я уже боялся, что они не выйдут на поле до темноты, но, наконец, на сером фоне листьев и стеблей картофеля я увидел темное пятно кабаньей туши. Накрыв стволом и взяв несколько ниже середины, я выстрелил. Сноп огня ослепил меня, но когда зрение восстановилось, то ничего кроме серого поля я не увидел. Перезарядив ружье, я прислушался. Исчезнуть кабан с того места не мог - предсмертные судороги выдали бы место нахождения умирающего зверя, а шум - убегающего. Ничего этого не было, вместо того я услышал мирное хрюканье с того места, где только что находился зверь. Меня это озадачило. Помедлив несколько, я  всё-таки слез с дерева и осторожно двинулся в сторону странного звука. Подойдя метров на десять, я не решился идти ближе, не зная, насколько он серьезно ранен. Зверя не было видно, но он продолжал хрюкать, как хавронья в своей загородке, весьма довольная своими вечерними помоями.
  Так как экипировал меня весьма опытный охотник, то у меня был лишь один патрон в запасе, не считая стреляной гильзы, то палить на звук я не решился, боясь остаться с довольно большим свином с глазу на глаз, с железной дубиной, каким могло стать мое чудо стреляющей техники, благодаря предусмотрительности моего тестя, а в этом случае за свою жизнь, если бы тот вскочил и взялся за мои кости всерьез, можно было взять неплохую страховку, которой, как всегда бывает в подобных случаях, у меня не было.
  Пока я находился в нерешительности, меня окликнул тесть. Я ему кратенько изложил обстановочку и предложил переться мне на помощь, особенно советовал взять фонарик, что он не преминул сделать. С фонариком в руках я быстро разобрался в обстановке. Крупный кабан лежал в глубокой канаве без признаков жизни, но хрюкал.
  Осторожно подойдя сзади, я ткнул его стволом, но тот продолжал лежать и издавать прежние мирные звуки. Все было ясно. Картечь перебила ему позвонки, так что опасаться нам было нечего. Так что сразу возник вопрос о том, что зверя необходимо добить, но ножа у меня не было, как и у запасливого тестя, так что я израсходовал последний свой заряд, выстрелив ему под ухо, тем самым избавив его от мучений, а себя от приятных звуков свинарника. Но за ножом и рюкзаками мне все-таки пришлось топать в деревню и обратно, что-то около трех километров в куче.
  Остальное действо было не столь приятно: втроем, так как нам на помощь пришёл его славный сынок, чертыхаясь, ругаясь и вымазавшись по самые уши, мы едва перетащили тушу через неширокую картофельную делянку ближе к ручью и к полуночи ободрали его. Вынесли его тоже всем гамузом, прокляв тучи комаров, что, в связи с  прекращением слабого дождя, стали нас пожирать под светом одинокого фонарика, поскольку других и не предвиделось.
  

 

БРАКОНЬЕРСКИЕ БАЙКИ МОЕЙ ПРИМОРСКОЙ ЖИЗНИ

ХВОСТ-НА ЛЕВО, ХВОСТ-НА ПРАВО