Вечерняя прохлада легла на луга, старый яблоневый сад, просторный монастырский двор…. Отслужив вечерю, игумен вышел на свежий воздух, присев на скамью возле храма, задумался. «Камо пойду от скверного духа братии и от лица их, камо бегу? Ей, Господи, сквернословы, особенно диакон – отец Агафон. Он вор и разбойник первостепенный: в Успенском соборе в образе Успения выдернут жемчуг, в венце нет камня голубого, на иконе Тихвинской Божьей матери не оказалось перлов, серебряное кадило тоже пропало…. Его рук дело. Ну, а как ревизия, чего доброго, нагрянет», – размышлял настоятель монастыря третьего класса отец Варавва. Он бил поклоны, молился за братию, за себя Господа просил, дабы не уволили его, злосчастного игумена, за непорядочное управление сей обителью. А как управляться, если монастырь был исправительным, для провинившихся священнослужителей – кто за развращённость ума и сердца, кто за прелюбодейство, кто за воровство. Не монахи – сущие аспиды, беглые солдаты, а не святые отцы. Им нужен не отец Варавва, а хороший унтер с большой дубинкой. Кнут и цепи им, а не доброе слово пастыря.
Правда, цепи в монастыре были заведены ещё тридцать лет назад, когда монах Варсонафий ограбил все монастырские кружки для подаяний и поджёг питейный дом в слободке. Тогда кузнецу заказали сделать цепи, укрепить их на столбе, подальше от храма, и время от времени, провинившиеся отцы, вслед за Варсонафием, приковывались к столбу и наказывались розгами, а то и кнутом. Однако перемен в их поведении чаще всего не происходило. «Закоренелые безобразники», – вздохнул игумен и, перекрестившись, начал обход келий. Почти все монахи почивали после пьянки, только отцы Акакий и Феофил с воспалёнными очами и рдяными лицами, резались в карты на интерес. Сие было делом привычным, и Варавву не очень беспокоило. А вот, что иеродиакона Агафона опять не было на месте, вызвало у игумена раздражение. Хотя сего следовало ожидать.
Накануне поздно вечером в монастырь, яко тать в нощи, явился архимандрит – отец Вениамин, пришёл навеселе. Видно, гостил неподалёку в помещичьей усадьбе, выпил лишку, засвербело в одном месте чувство долга, он и решил проверить святость обители. И надо же именно той, где игуменом он, отец Варавва. А ведь поблизости ещё два монастыря: у Святого источника и в печерах. Прибыв, архимандрит собрал монахов и требовательно вопросил, читала ли братия сего дня поучения. Не добившись внятного ответа, отец Вениамин решил восполнить этот просчёт.
Выбор показать свою учёность пал на иеродиакона. Иеродьякон Агафон был мужичина видный – огромного росту, с короткими руками-кувалдами и круглыми чёрными глазами с острым взглядом. Он возвысился над архимандритом и, не смиряя своего трубного баса, дерзко, без чину, прорычал:
– Аз есмь глазами слаб, очков же не иму.
Архимандрит потребовал Четьи Минеи и дал отцу Агафону свои очки. Диакон по слогам, с заиканьем и длинными остановками, едва одолел страницу, чем сильно разгневал отца Вениамина, и тот в объездном журнале записал замечание игумену, отцу Варавве. Кстати, далеко не первое. Тот, в свою очередь, наложил на провинившегося диакона епитимью: три дня беспрерывного моления в келье и тысячу поклонов. И вот, сбежал, аспид! Игумен был вне себя от гнева, а это, как известно, тяжкий грех, который ему отмаливать и отмаливать.
На следующий день, в воскресенье, к отцу Варавве пришёл сиделец с жалобою опять же на отца Агафона. Что он в субботу, де, был в кабаке и просил в долг вина у его жены. Она в долг ему не дала. Тогда отец Агафон вскочил за стойку, изодрал на бабе рубаху и покусал её.
– Позвать иеродиакона, – сердито приказал игумен.
Но братия Агафона не нашла, и только к обедне мужики привезли его в монастырь из слободки, в телеге, мертвецки пьяного. Назавтра он не был к заутрене, а к обедне поспел заново пьяным. Очевидно, ещё что-то украл из монастырского имущества и променял на вино.
Отец Варавва, ничтоже сумняшеся, распорядился после обедни при всей братии посадить его на цепь. Сидя на цепи, Агафон рычал, аки дикий зверь, и делал страшные рожи, чем веселил монахов и жителей слободы, собравшихся на заднем дворе вокруг столба. Представление продолжалось до самых сумерек, пока Агафон не задремал, повиснув прямо на цепях.
«Ах, Агафон, Агафон…. Страшило монастырское. Его именем уже детей пугают. А обители какое поношение», – сокрушался игумен, окинув взглядом огромную тушу дьякона.
Дни стояли жаркие. В святой обители праздновался день святых апостолов Петра и Павла. Агафон, уже снятый с цепей, с такой радости сильно напился, пошёл на скотный двор и стал тягать за волосы молодого послушника. А когда тот вырвался и убежал, полез к пастуховой жене на квартиру. Она закрылась на щеколду. Диакон, выхватив из ограды тынину, ударил ею в окно, которое разлетелось на щепы. При этом он богохульствовал и сквернословил. Молодица схватила ребёнка и хотела, было, бежать. Но отец Агафон стал бить её по лицу, потом по спине тыниною, пока та сломалась. Тогда он схватил пастухову жену за волосы, бил и таскал по земле. Как рассказывал послушник, в страхе притаившийся за овчарней, «бысть вопль и стенания несчастной до шестого часу». Понадобилась сила трёх человек, чтобы схватить отца Агафона, скрутить вервием и опять посадить на цепь.
Баба же, когда слободяне занесли её в горницу, уже чуть дышала. Если несчастная отдаст Богу душу, Агафону не миновать каторги. Неизвестно, понимал ли он это, но, будучи в цепях, на этот раз притих и даже как будто задумался.
Тут зазвонили к ранней обедне, и началась служба, которую отцы отслужили с удивительным тщанием и особым рвением, поскольку не хотели сменить на цепи диакона. После обедни игумен собрал братию у столба с Агафоном и в назидание велел того прилюдно выпороть. Когда диакона огрели кнутом в третий раз, он разъярился так, что вырвал крюки крепления и, пронёсся по обители, аки ветер, сбив по пути кастеляна, отца Мафусаила, который упав, по слабости и старости испустил дух. Затем диакон выскочил за врата, и… поминай, как звали.
– Ну, всё, – подумал отец Варавва, – кому Рождество Христово, а мне – Успенье. Можно сказать, что места я уже лишился.
***
Агафон переправился через Дон с двумя мужиками, вплавь, держась за лошадь одного из них. Крестьяне были легко одеты, в лаптях и говорили, что на той стороне будет всё: и деньги, и лошадь, и одёжа, и вино хмельное, а главное – воля. Они стакнулись на ярмарке, потом весело погуляли в кабаке. Собутыльников прельстила немеряная сила отца дьякона. Он на спор под пьяный хохот зрителей гнул подковы и головой проламывал глинобитные плетни.
За беглым диаконом охотились. За несколько месяцев пребывания на Дону поп был замечен в бесчисленных кражах, грабежах и драках получил прозвище – Дикий расстрига. Надо сказать, даже подельники его побаивались. Он в пьяном буйстве перед уже решённой переправой чуть не задушил кушаком одного из них, Семёна, который пытался отобрать у него бутыль с брагой. Агафон, если не был пьян, то был недоволен, и тогда поносил всех грязной руганью и богохульными словесами.
Малочисленная ватага уже несколько месяцев носилась по степи, стремясь присоединится к более крупной шайке, или, на худой конец, найти Агафону коня. Семёну и Асею надоело по очереди возить его на своих жеребцах, чуять сзади себя его тяжёлое дыхание и слушать постоянное сквернословие «святого отца».
Тёмные дела, пьяные бесчинства, разбой не тяготили совесть заблудшей овцы Господа нашего. Главное для Агафона – утроба. И если она требует, он не остановится ни перед чем. «Яко сказано: василиск останется василиском, аспид – аспидом, прах – прахом» - часто приговаривал диакон. А утроба его требовала и требовала.
В Задонье беглецам не везло, и они решили отправиться далее, за Кубань. Там теплее. И уж конями разживутся точно.
Пока Семён с Агафоном, сидя у костра, обгладывали косточки зайца, Асей обследовал местность и принёс весть, порадовавшую его товарищей.
– Тут, недалеко, вёрст семь, того… черкесский аул. Подкараулим одного кого-нибудь и того… отберём у него коня, Я того… приглядел удобное местечко на кургане, в кустарнике, там и деревца есть. Надо … того, покумекать.
– А чо кумекать. Верёвку на шею, и с коня долой! – отрыгнув зайчатиной, предложил Агафон.
– Так давайте сейчас и поедем туда, – оживился Семён.
Но на курган подниматься не пришлось. В полуверсте от них,
как по заказу, появился всадник. Асей дал знак. Время! Дружки вскочили на коней и с гиканьем и свистом стали гнать черкеса. Тот мчался вдоль берега в сторону аула. Расстояние между людьми сокращалось. Уже было видно, что всадник – мужичина немолодой, рыхлый и для них не противник.
Выхватив из подсумка верёвку с петлёй, Асей размахнулся. Вервь со свистом захлестнула шею черкеса и сдёрнула его с коня. Старик выпустил поводья и с хрипом свалился на землю. Семён погнался за конём, остальные бросились к черкесу.
Степан и Фрол настороженно следили за происходящим из шалаша, успокаивающе поглаживая пса.
А тем временем разбойники пытались связать поднявшегося старика. Они сбили его с ног, но, падая, несчастный внезапно наклонил голову и нанёс обидчику удар в пах. Тот взвыл, – а в руках попа сверкнуло лезвие ножа.
– Ах, ты мать честная, – прошептал Степан и ужом скользнул из шалаша. Фрол не хотел ввязываться в чужую драку. Но, что есть, то есть, и он, ругнувшись, рванул вслед за Степаном. За ними бросился Верный.
Завертелся клубок разгорячённых дракой тел, злобное рычание и ругань перекрывались лаем. Ржали лошади. Степная пыль заволакивала побоище. Разъярённый поп, недовольный тем, что ему помешали чинить расправу, замахнулся ножом на приятелей, но неожиданно Степан выхватил из-за пояса кинжал и вонзил ему в предплечье. Поп, озверев, здоровой рукой схватил Степана за грудки и приподнял над землёй. Пёс вцепился врагу в ногу и повалил на землю.
Другой разбойник, крепко прижав черкеса к земле, начал шарить у него за пазухой, однако удар Фрола опрокинул его навзничь.
Третий бросился седлать лошадь черкеса, но заметил вдали пыль из-под копыт лошадей. По степи несся целый отряд всадников.
– Уходим! – воскликнул он.
Разбойники вскочили на своих коней и помчались прочь. Раненый Агафон ревел от злости: его крепко держал Верный. Хотя вот он, конь черкеса! Видит око…
– Убери собаку, – прорычал поп трубным басом, уставившись на Степана немигающим взглядом.
– Иди, – безучастно проговорил Степан, оттаскивая Верного от жертвы.
Агафон, не отводя от врага взгляда, встал и, затем, прихрамывая, устремился к реке.
– Ты что это… отпустил его? – недоумённо взглянул на друга Фрол.
– Пусть, – пробормотал Степан, удивляясь самому себе: зачем он это сделал? Непонятно.
Стон черкеса отвлёк его от мыслей. Друзья подошли к бедняге и, взяв под руки, стали его поднимать….
Подскакавшие к ним горцы, спрыгнув с коней, кинулись на защиту соплеменника. Но старик их остановил, что-то залопотав по-своему. Затем низко поклонился приятелям:
– Ви мой живот спасал. Благодарност будет. Поидем, поидем в мой унэ. Кушат будем.
Помочь сайту
Поздравления
ю. 
