Кубанский шлях. Глава 15

15.Вахмистр Сухой
 
         Пётр Осипович Сухой был в годах.  Во время одного из набегов  татарских конников Давлет-Гирея на  станицу была вырублена вся его семья, дом сгорел, и он дал себе слово отомстить татарам. За жену Ефросинью, за детушек малых, за отца-матерь.
       После битв и подвигов   он не вернулся в станицу, а продолжал службу в крепости св. Дмитрия Ростовского при регулярной армии.
После стычки под Азовом с ногайцами казак  привязался к юному Барятинскому, сдружился и с Евтеичем.  Как оказалось, они оба участники войны с турками. Так что тем для разговоров было много. Только в одном они не сходились. Сухой  утверждал, что Суворов был  донским казаком, Евтеич сердился на него за это и повторял, что Александр Васильевич  родился и жил в доме на Большой Никитской, что находится в Москве, по соседству с одним из домов князей Барятинских.. Он подскакивал к Сухому и выкрикивал:
– Не веришь, спроси у Андрея Ильича. Они о том ведают. Спроси!
Донцов-ероев у вас нет, что ты Суворова сюда приплетаешь?
Андрей, услышав славное имя полководца Суворова, присел около старых вояк.
– Почему нет, – раззадорился Сухой, –  есть! Я служил в казачьем полку, где командир был лихой рубака и ярый кавалерист. Мог рубить на скаку одновременно обеими  руками. На полном галопе с двадцати метров разбивал из пистоля шеренгу глиняных крынок и мог пролезть под брюхом скачущего коня с шашкой в зубах.
Пётр Осипович, увидев нового слушателя,  ещё более оживился:
– А расскажу вам об этом нашем отважном казаке. Вам ведомо, что большая дорога в Задонье,  с Дона на Кубань, идёть через станицы Раздорскую и Цимлянскую. Там  война была всегда: наши казаки ходили за добычей в кубанские степи и на Кавказ, по этой же дороге шли за добычей и пленниками татары. Путь широкий, но опасный. Какие казаки попадали туды служить, быстро становились стоющими воинами, внимательными, осторожными, смелыми.  Закубанские татары – дикое и храброе племя! Казачья кровь и доси из-за них  текёть рекой.
Я тоже там был и не раз преодолевал линию, по которой были поставлены казачьи полки. Служил я в полку у Матвея Платова. Таперича он известный ерой, а тады ему было двадцать три года. На Кубань собрали обоз. Везли казакам на линию провиянт, разные припасы, скот и дажеть верблюдов. Ехали на новые места и переселенцы. Сей огромадный обоз вёл полковник Бухвостов с двумя полками казаков: нашим и полком Ларивонова. Мы ехали спереди обоза.
Была, помню, ранняя весна, но степь уже расцвела и пьяно дурманила голову. Наш полк стал на ночлег у речки Калалах, недалёко от Ейска. Лошади поели и дремали, переминаясь с ноги на ногу, казаки усе стихли. А мне не спится – тревожно, эдак, в грудях, послухал землю – птицы кричать.
Заглянул в шатёр к Платову и гутарю ему:
– Выдь, Матвей Иванович,  сюды на час.
– Платов скоренько оделся, и мы вышли в открытую степь.
– А ну, приляг ухом к земле!
Платов прилёг.
– Ну, что слышишь, Матвей  Иванович?
– Слышу какой-то шум, и, вроде, крик птиц, – сказал он, вставая.
– Да рази птица кричить тёмной ночью? Она сидить смирно.
– Так что же это такое?       
– А вот что, –  гутарю ему, –  неприятель недалёко. Стал лагерем, развёл огни. Птицы и кричать. Крику много  – много огней, и много басурман.   На заре надо ждать нападения.
– Пожалуй, ты прав, – говорить он задумчиво.
– Поживёшь доле, узнаешь боле, Матвей Иваныч.
Вить послушался меня Платов, не гляди, что полковник. Тихо поднял свой полк, окопался, составил повозки внутрь бивака.
         А на рассвете поднялась орда Давлет-Гирея с двадцатью тысячами всадников. На наши-то два полка!
Послали двух казаков с донесением Бухвостову. Одного зараз убили, другой, видать,  утек всё ж.     
Поднялось солнце и осветило всю орду. В глазах у нас рябило от разноцветных одёжек татар. Облегли поганые наш лагерь с усех сторон.       Огромадное поле усё было покрыто всадниками.
Ларивонов был старше нашего Платова, но Матвей Иваныч взял командование на себя, потому как решил, во что бы то ни стало отбиться от татар.
Семь раз враги  атаковали наш лагерь, и семь раз две его пушки и казачьи ружья отбивали их натиск.
Много казаков полегло за валами, многие были изранены, укрепление разбито в нескольких местах, повозки поломаны. Треть лошадей, стоявших в середине окопа,  была перебита. Отчаялись мы: патроны кончались, солнце пекло невыносимо, нечем было утолить жажду и неоткуда ждать помочи.
Задумчивый и смурной стоял при своём полку Ларивонов. Вдруг он подошёл к Платову, и я краем уха слышу, как он говорить ему:
– Матвей Иванович, нам придётся сдаться. Сопротивление бесполезно. Мы погубим казаков.
–  Нет! –  сказал мой командир,  –   лучше умру с честью и славою, чем отдамся врагу на поругание, к стыду моего Отечества. Что будет, то будет! Я надеюсь на Бога. Он не оставит нас без помощи! 
И снова наши казачки стали заряжать ружья. И вдруг раздался радостный крик:
– Пыль! Глядите: пыль вдали! Это наши, братцы, скачуть! Помочь  идёть!
И вправди, показалась колонна. Вот передние сдержали скок своих коней, перевели их на рысь, вот задние надвинулись, и широкая лава развернулась и понеслась на татар. Это был полк Уварова.
– На ко-о-онь! – крикнул зычно Платов, и все казаки выскочили из укрепления и бросились на татар. Как мы рубились! У меня рука устала, но я не останавливался до тех пор, пока татары, атакованные с двух сторон,  не кинулись наутёк. Мы преследовали их уже вёрст пять, как они налетели на гусарский полк Бухвостова, спешивший нам на подмогу. Он тоже принял врага на свои шашки. Славная была рубка, славная! Усё поле покрылось убитыми. Кабардинские лошади без всадников носились с ржанием по полю. Мы тольки успевали отлавливать и гуртовать их….
Победой той на реке Калалах мы обязаны молодому Платову. Ерой, так ерой!         Апосля той битвы казачьи полки остались на кубанской  линии. А потом приехал енерал Суворов и построил вдоль всей Кубани четыре крепости и ажнак двадцать редутов.
– Пётр Осипович! – воскликнул воодушевлённо Андрей, внимательно слушавший повествование  казака, –  не могли бы Вы со мной позаниматься, сабельному бою обучить. У меня был учитель фехтования, француз. Но в фехтовании всё по правилам. А в бою, какие правила? Какие приёмы?  Тогда, под Азовом, подпустили б ногайцев….
– Да-а, покрошили б нас, как капусту, –  усмехнулся Сухой, – что ж, я согласный. Для начала лозу порубаем.  Покажу, как это делають казаки, артиллерист.
– А можно прямо сейчас начать? – нетерпеливо спросил  юный князь.
– Что ж, это можно, – поднялся вахмистр и направился к коновязи.
         Они отъехали  в сторону, к ближайшей рощице. Сухой слез с
лошади и нарубил длинных и гибких веток. Потом связал лозу в пучки, срубил и заточил колья, расставил в один ряд, предварительно привязав к ним готовую лозу. А чуть поодаль повесил кольцо размером с ладонь, сделанное из гибкой ветки. Затем срубил высокое молодое деревце, тщательно очистил его от сучьев и веток и, заострив конец, воткнул его в землю в конце ряда лозы. Закончив приготовления,  Сухой вскочил на коня, дал шенкеля, и конь прыгнул вперед, переходя на галоп. Казак откинул руку назад, вспоминая забытое ощущение того, как сила стекает с руки на лезвие клинка, а лезвие становится продолжением руки. За шаг до первой лозы вскинул руку в резком замахе и, поймав ритм, рубанул.  Галопом пройдя лозу, он на скаку выдернул очищенный ствол и, резко развернув лошадь, поскакал обратно, уперев тупой конец ствола в ступню правой ноги. За три шага до кольца он подкинул ствол, развернул острием вперед и, резко выбросив руку, надел кольцо на заостренный конец. Когда он шагом подъехал к Андрею, тот встретил его ошеломленным взглядом.
          Тут казак взял в руки вторую шашку и начал  крутить их обеими руками. Блестящие лезвия описывали в воздухе окружности, образуя вокруг Сухого на расстоянии нескольких метров смертельный пояс. 
– Меня   завсегда выставляли в первых рядах лавы,  – проговорил, словно оправдываясь, он, –  а теперь вы, Андрей Ильич,  попробуйте срубить лозу…. 
Надо ли говорить, что первые опыты Барятинского были совершенно неудачны. Но у него не опустились руки, не пропало желание постичь премудрости сабельного искусства,  и постепенно, день за днём, всё стало получаться.
Неожиданно начальник гарнизона вызвал  прапорщика к себе. Андрей  подумал, что причиной вызова послужили как раз занятия с Сухим.
Действительно, комендант упрекнул Барятинского в том, что он пренебрегает артиллерийскими науками.
– Хотя и владение шашкой, конечно же, пригодится. Но я о другом, любезнейший Андрей Ильич. Чересчур уж Вы скромны. Из   доклада о поездке в Азов, я мог узнать только о наших потерях в стычке с ногайцами и успешной доставке депеши командующему. О Вашей военной доблести пришлось выпытывать у очевидцев. Но, тем не менее, представление мною было написано, поздравляю Вас с досрочным присвоением чина подпоручика.
– Рад стараться, Ваше Высокоблагородие!
– Деденьке Вашему уже написал, не обессудьте.
– Благодарю Вас, Михаил Афанасиевич.
Прапорщик Амбросимов, узнав о том, что Андрею дан очередной чин, иронично заметил:
– Ну, князь, пожалуй, года за три Вы и полковником станете.
Никита Фёдорович Амбросимов – юноша тоже довольно знатного рода. Но после смерти отца мать его  не смогла поддерживать имение в прежнем состоянии. Приказчики её обманывали. Денег на жизнь и обучение троих подрастающих сыновей не хватало. Она продавала  имение за имением, пока не оказалась владелицей небольшой деревушки на сорок крестьянских дворов и деревянного «барского дома», дышащего на ладан.  Никита винил матушку в разорении, но жалел, и часть скудного жалования отсылал ей. Он сам изъявил желание служить на южном рубеже Отечества и переживал от того, что этот  рубеж от него всё дальше. Но нёс службу с великим рвением в надежде скорее получить чин подпоручика и большее жалованье. Пределом его мечтаний были   эполеты[1] с бахромой.
С Андреем Никита сошёлся довольно близко.  Но в сердце прапорщика поселился червячок, который его постоянно грыз, отравляя  дружбу с Барятинским. И последнее обстоятельство ещё больше раздразнило этого самого червячка. Никите ждать очередного чина надо было ещё полтора года. Он подробно расспрашивал товарища о стычке с ногайцами и пытался понять, что в Андрее есть такого, чего у него нет. Амбросимов старался ни в чём не отставать от приятеля. Когда Барятинский начал заниматься джигитовкой и сабельным искусством, он с готовностью присоединился к нему. Всё свободное время друзья стали посвящать овладению этим нелёгким мастерством  и слушать рассказы наставника о прошлых битвах.
 

[1] Штаб- и обер-офицеры всех родов войск носили эполеты с цветным суконным полем и вышитым золотыми нитями номером части. Штаб-офицерские эполеты полагались с бахромой.

© Copyright: Людмила Рогочая, 2015

Регистрационный номер №0291939

от 4 июня 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0291939 выдан для произведения: 15.Вахмистр Сухой
 
         Пётр Осипович Сухой был в годах.  Во время одного из набегов  татарских конников Давлет-Гирея на  станицу была вырублена вся его семья, дом сгорел, и он дал себе слово отомстить татарам. За жену Ефросинью, за детушек малых, за отца-матерь.
       После битв и подвигов   он не вернулся в станицу, а продолжал службу в крепости св. Дмитрия Ростовского при регулярной армии.
После стычки под Азовом с ногайцами казак  привязался к юному Барятинскому, сдружился и с Евтеичем.  Как оказалось, они оба участники войны с турками. Так что тем для разговоров было много. Только в одном они не сходились. Сухой  утверждал, что Суворов был  донским казаком, Евтеич сердился на него за это и повторял, что Александр Васильевич  родился и жил в доме на Большой Никитской, что находится в Москве, по соседству с одним из домов князей Барятинских.. Он подскакивал к Сухому и выкрикивал:
– Не веришь, спроси у Андрея Ильича. Они о том ведают. Спроси!
Донцов-ероев у вас нет, что ты Суворова сюда приплетаешь?
Андрей, услышав славное имя полководца Суворова, присел около старых вояк.
– Почему нет, – раззадорился Сухой, –  есть! Я служил в казачьем полку, где командир был лихой рубака и ярый кавалерист. Мог рубить на скаку одновременно обеими  руками. На полном галопе с двадцати метров разбивал из пистоля шеренгу глиняных крынок и мог пролезть под брюхом скачущего коня с шашкой в зубах.
Пётр Осипович, увидев нового слушателя,  ещё более оживился:
– А расскажу вам об этом нашем отважном казаке. Вам ведомо, что большая дорога в Задонье,  с Дона на Кубань, идёть через станицы Раздорскую и Цимлянскую. Там  война была всегда: наши казаки ходили за добычей в кубанские степи и на Кавказ, по этой же дороге шли за добычей и пленниками татары. Путь широкий, но опасный. Какие казаки попадали туды служить, быстро становились стоющими воинами, внимательными, осторожными, смелыми.  Закубанские татары – дикое и храброе племя! Казачья кровь и доси из-за них  текёть рекой.
Я тоже там был и не раз преодолевал линию, по которой были поставлены казачьи полки. Служил я в полку у Матвея Платова. Таперича он известный ерой, а тады ему было двадцать три года. На Кубань собрали обоз. Везли казакам на линию провиянт, разные припасы, скот и дажеть верблюдов. Ехали на новые места и переселенцы. Сей огромадный обоз вёл полковник Бухвостов с двумя полками казаков: нашим и полком Ларивонова. Мы ехали спереди обоза.
Была, помню, ранняя весна, но степь уже расцвела и пьяно дурманила голову. Наш полк стал на ночлег у речки Калалах, недалёко от Ейска. Лошади поели и дремали, переминаясь с ноги на ногу, казаки усе стихли. А мне не спится – тревожно, эдак, в грудях, послухал землю – птицы кричать.
Заглянул в шатёр к Платову и гутарю ему:
– Выдь, Матвей Иванович,  сюды на час.
– Платов скоренько оделся, и мы вышли в открытую степь.
– А ну, приляг ухом к земле!
Платов прилёг.
– Ну, что слышишь, Матвей  Иванович?
– Слышу какой-то шум, и, вроде, крик птиц, – сказал он, вставая.
– Да рази птица кричить тёмной ночью? Она сидить смирно.
– Так что же это такое?       
– А вот что, –  гутарю ему, –  неприятель недалёко. Стал лагерем, развёл огни. Птицы и кричать. Крику много  – много огней, и много басурман.   На заре надо ждать нападения.
– Пожалуй, ты прав, – говорить он задумчиво.
– Поживёшь доле, узнаешь боле, Матвей Иваныч.
Вить послушался меня Платов, не гляди, что полковник. Тихо поднял свой полк, окопался, составил повозки внутрь бивака.
         А на рассвете поднялась орда Давлет-Гирея с двадцатью тысячами всадников. На наши-то два полка!
Послали двух казаков с донесением Бухвостову. Одного зараз убили, другой, видать,  утек всё ж.     
Поднялось солнце и осветило всю орду. В глазах у нас рябило от разноцветных одёжек татар. Облегли поганые наш лагерь с усех сторон.       Огромадное поле усё было покрыто всадниками.
Ларивонов был старше нашего Платова, но Матвей Иваныч взял командование на себя, потому как решил, во что бы то ни стало отбиться от татар.
Семь раз враги  атаковали наш лагерь, и семь раз две его пушки и казачьи ружья отбивали их натиск.
Много казаков полегло за валами, многие были изранены, укрепление разбито в нескольких местах, повозки поломаны. Треть лошадей, стоявших в середине окопа,  была перебита. Отчаялись мы: патроны кончались, солнце пекло невыносимо, нечем было утолить жажду и неоткуда ждать помочи.
Задумчивый и смурной стоял при своём полку Ларивонов. Вдруг он подошёл к Платову, и я краем уха слышу, как он говорить ему:
– Матвей Иванович, нам придётся сдаться. Сопротивление бесполезно. Мы погубим казаков.
–  Нет! –  сказал мой командир,  –   лучше умру с честью и славою, чем отдамся врагу на поругание, к стыду моего Отечества. Что будет, то будет! Я надеюсь на Бога. Он не оставит нас без помощи! 
И снова наши казачки стали заряжать ружья. И вдруг раздался радостный крик:
– Пыль! Глядите: пыль вдали! Это наши, братцы, скачуть! Помочь  идёть!
И вправди, показалась колонна. Вот передние сдержали скок своих коней, перевели их на рысь, вот задние надвинулись, и широкая лава развернулась и понеслась на татар. Это был полк Уварова.
– На ко-о-онь! – крикнул зычно Платов, и все казаки выскочили из укрепления и бросились на татар. Как мы рубились! У меня рука устала, но я не останавливался до тех пор, пока татары, атакованные с двух сторон,  не кинулись наутёк. Мы преследовали их уже вёрст пять, как они налетели на гусарский полк Бухвостова, спешивший нам на подмогу. Он тоже принял врага на свои шашки. Славная была рубка, славная! Усё поле покрылось убитыми. Кабардинские лошади без всадников носились с ржанием по полю. Мы тольки успевали отлавливать и гуртовать их….
Победой той на реке Калалах мы обязаны молодому Платову. Ерой, так ерой!         Апосля той битвы казачьи полки остались на кубанской  линии. А потом приехал енерал Суворов и построил вдоль всей Кубани четыре крепости и ажнак двадцать редутов.
– Пётр Осипович! – воскликнул воодушевлённо Андрей, внимательно слушавший повествование  казака, –  не могли бы Вы со мной позаниматься, сабельному бою обучить. У меня был учитель фехтования, француз. Но в фехтовании всё по правилам. А в бою, какие правила? Какие приёмы?  Тогда, под Азовом, подпустили б ногайцев….
– Да-а, покрошили б нас, как капусту, –  усмехнулся Сухой, – что ж, я согласный. Для начала лозу порубаем.  Покажу, как это делають казаки, артиллерист.
– А можно прямо сейчас начать? – нетерпеливо спросил  юный князь.
– Что ж, это можно, – поднялся вахмистр и направился к коновязи.
         Они отъехали  в сторону, к ближайшей рощице. Сухой слез с
лошади и нарубил длинных и гибких веток. Потом связал лозу в пучки, срубил и заточил колья, расставил в один ряд, предварительно привязав к ним готовую лозу. А чуть поодаль повесил кольцо размером с ладонь, сделанное из гибкой ветки. Затем срубил высокое молодое деревце, тщательно очистил его от сучьев и веток и, заострив конец, воткнул его в землю в конце ряда лозы. Закончив приготовления,  Сухой вскочил на коня, дал шенкеля, и конь прыгнул вперед, переходя на галоп. Казак откинул руку назад, вспоминая забытое ощущение того, как сила стекает с руки на лезвие клинка, а лезвие становится продолжением руки. За шаг до первой лозы вскинул руку в резком замахе и, поймав ритм, рубанул.  Галопом пройдя лозу, он на скаку выдернул очищенный ствол и, резко развернув лошадь, поскакал обратно, уперев тупой конец ствола в ступню правой ноги. За три шага до кольца он подкинул ствол, развернул острием вперед и, резко выбросив руку, надел кольцо на заостренный конец. Когда он шагом подъехал к Андрею, тот встретил его ошеломленным взглядом.
          Тут казак взял в руки вторую шашку и начал  крутить их обеими руками. Блестящие лезвия описывали в воздухе окружности, образуя вокруг Сухого на расстоянии нескольких метров смертельный пояс. 
– Меня   завсегда выставляли в первых рядах лавы,  – проговорил, словно оправдываясь, он, –  а теперь вы, Андрей Ильич,  попробуйте срубить лозу…. 
Надо ли говорить, что первые опыты Барятинского были совершенно неудачны. Но у него не опустились руки, не пропало желание постичь премудрости сабельного искусства,  и постепенно, день за днём, всё стало получаться.
Неожиданно начальник гарнизона вызвал  прапорщика к себе. Андрей  подумал, что причиной вызова послужили как раз занятия с Сухим.
Действительно, комендант упрекнул Барятинского в том, что он пренебрегает артиллерийскими науками.
– Хотя и владение шашкой, конечно же, пригодится. Но я о другом, любезнейший Андрей Ильич. Чересчур уж Вы скромны. Из   доклада о поездке в Азов, я мог узнать только о наших потерях в стычке с ногайцами и успешной доставке депеши командующему. О Вашей военной доблести пришлось выпытывать у очевидцев. Но, тем не менее, представление мною было написано, поздравляю Вас с досрочным присвоением чина подпоручика.
– Рад стараться, Ваше Высокоблагородие!
– Деденьке Вашему уже написал, не обессудьте.
– Благодарю Вас, Михаил Афанасиевич.
Прапорщик Амбросимов, узнав о том, что Андрею дан очередной чин, иронично заметил:
– Ну, князь, пожалуй, года за три Вы и полковником станете.
Никита Фёдорович Амбросимов – юноша тоже довольно знатного рода. Но после смерти отца мать его  не смогла поддерживать имение в прежнем состоянии. Приказчики её обманывали. Денег на жизнь и обучение троих подрастающих сыновей не хватало. Она продавала  имение за имением, пока не оказалась владелицей небольшой деревушки на сорок крестьянских дворов и деревянного «барского дома», дышащего на ладан.  Никита винил матушку в разорении, но жалел, и часть скудного жалования отсылал ей. Он сам изъявил желание служить на южном рубеже Отечества и переживал от того, что этот  рубеж от него всё дальше. Но нёс службу с великим рвением в надежде скорее получить чин подпоручика и большее жалованье. Пределом его мечтаний были   эполеты[1] с бахромой.
С Андреем Никита сошёлся довольно близко.  Но в сердце прапорщика поселился червячок, который его постоянно грыз, отравляя  дружбу с Барятинским. И последнее обстоятельство ещё больше раздразнило этого самого червячка. Никите ждать очередного чина надо было ещё полтора года. Он подробно расспрашивал товарища о стычке с ногайцами и пытался понять, что в Андрее есть такого, чего у него нет. Амбросимов старался ни в чём не отставать от приятеля. Когда Барятинский начал заниматься джигитовкой и сабельным искусством, он с готовностью присоединился к нему. Всё свободное время друзья стали посвящать овладению этим нелёгким мастерством  и слушать рассказы наставника о прошлых битвах.
 

[1] Штаб- и обер-офицеры всех родов войск носили эполеты с цветным суконным полем и вышитым золотыми нитями номером части. Штаб-офицерские эполеты полагались с бахромой.

 

Кубанский шлях. Глава 14