– Эти тоже малы, – сказал Вадим, возвращая каптерщику сапоги.
Он помнил наставление отца: сапоги надо подбирать тщательно, иначе можно натереть ноги до крови.
Вадима забрали в армию в августе 1941 года. Сейчас им выдавали обмундирование на учебном пункте.
Каптерщик молча протянул ему другую пару. Вадим примерил.
– А эти велики.
На скулах каптерщика заходили желваки. Он дал другие.
– Жмут. – Вадим отставил сапоги.
Каптерщик вдруг схватил их и швырнул в Вадима.
– Одевай какие есть! – заорал он.
Вадим сжал кулаки. Но сдержался. Надел сапоги.
Так началось его знакомство с армией. В его семье царила атмосфера уважения и любви. Говорили друг с другом вежливо, голос не повышали. Два дня он не мог думать ни о чем другом кроме этой сцены. Каптерщика он возненавидел.
Вадим попал в учебный артиллерийский дивизион под Тулой.
Красная армия отступала на всех фронтах, оставляла один город за другим. Но Вадим ни на миг не сомневался, что фашисты будут остановлены, что войну мы рано или поздно выиграем.
Однажды во время занятий курсанты впервые увидели немецкий самолет. Он подлетал к ним на малой высоте. Выпустил пулеметную очередь. Место было открытое. Лишь один молодой дуб рос поблизости. Вадим и еще несколько курсантов укрылись за ним. Вадим прятался за ствол, остальные – за Вадимом, уткнувшись в зады друг друга. Самолет кружил, открывая время от времени огонь, и их вереница кружилась вокруг ствола. Наконец, он улетел. Никто не пострадал. Это их боевое крещение долго было предметом шуток.
Он записался в десантники. Вадим всегда считал, что в воздушно-десантных войсках служат самые отважные. Многие его выбор не одобрили. Говорили, что десантники – это смертники.
Запомнился первый тренировочный прыжок. Когда парашют раскрылся, Вадим испытал восторг. Он парил в небе. Под ним, далеко внизу, была земля – поля, леса, речка. Хотелось петь и радостно кричать.
В октябре Вадима зачислили в воздушно-десантную бригаду.
Немецкие войска рвались к Москве.
Он участвовал в знаменитом параде 7 ноября 1941. Очень хотел увидеть Сталина. Но было не до того, чтобы разглядывать лица людей, стоявших на трибуне Мавзолея. Он больше старался не сбиться, не нарушить строй. Прямо с парада воинские части отправлялись на фронт.
Под Москвой фашисты были разгромлены. Это было их первое поражение во Второй мировой войне.
2
– В последний заброс половина погибла, – говорил Хохлов, опытный солдат со шрамом на щеке. Они летели за линию фронта. Для Вадима это был первый боевой прыжок. Было еще несколько новичков. Они были взволнованы и напряжены. – Как вспомню!.. Ночь. Спускаемся, а немцы уже нас ждут! Осветительные ракеты запускают, трассирующими пулями стреляют, поливают из автоматов. Мишени из нас получились что надо. Многие трупами уже приземлялись. А кому-то парашют продырявят, он камнем вниз летит и разбивается. Сколько в плен взяли! А десантникам в плен нельзя. Фрицы нас ненавидят. Лютее чем партизан ненавидят. Если десантника в плен возьмут, привязывают его за ноги к двум танкеткам… Танкетка – маленький такой танк… Ну и вот, танкетки в разные стороны разъезжаются, и десантника надвое разрывает… Так что старайтесь в плен не попадаться.
Вадим давно решил, что при угрозе попасть в плен он застрелиться.
– Один раз наш командир отделения, Зюзин, прыгать отказался! – продолжал Хохлов после короткой паузы. Он, видимо, тоже волновался. Поэтому так много говорил.
– Разве можно отказаться? – спросил Муромов, один из новичков, рослый солдат с решительным лицом.
– Ишь, чего захотел!.. – нервно хохотнул Хохлов. – Ну и вот, побелел Зюзин как мел. Лепечет: «Не могу… Я знаю: меня убьют… Чувство такое…» Губы дрожат. А ведь самый бесшабашный всегда был! Самый ловкий. Никакая пуля его не брала. Мы его между собой Везунчиком звали. Взводный орет… Прежний взводный. Погиб он в позапрошлый заброс: парашют не раскрылся… Ну и вот, орет взводный: «Никто не знает, когда его убьют! Прыгай, туды твою растуды! Какой пример подчиненным показываешь? Под трибунал пойдешь! Приказываю: прыгай, так твою разтак!» Тот чуть не плачет: «Не могу». Тогда взводный его схватил и вытолкнул. И ведь не обмануло Зюзина предчувствие! Он, можно сказать, и до земли не долетел. Прямиком на дерево приземлился. И башкой – об сук! Как уж так вышло, не знаю. Насквозь сук прошел. Вот уж нелепый конец.
– От судьбы не уйдешь, – вздохнул кто-то.
– Возможно, он погиб потому, что верил в свою гибель, – сказал Вадим.
– Убежденность, что он неминуемо умрет, могла отрицательно повлиять на его способность принимать быстрые и верные решения, даже на координацию движений.
– Умно, умно, – буркнул Хохлов недоверчиво и неодобрительно.
Они подлетели к месту высадки.
– Приготовиться! – раздалась команда.
Страшно было спускаться на парашюте на землю, занятую врагом. И холод пронизывал. Но приземлился Вадим удачно.
В целом высадка прошла успешно. Лишь один десантник не явился на место сбора.
Первой задачей их группы было уничтожение немецкого штаба. Он располагался в деревне недалеко от леса, в здании сельсовета. Там же ночевал начальник штаба. Остальные офицеры занимали другие дома. Подробные сведения десантники получили от одного из немногих оставшихся жителей. Вадим получил задание ликвидировать капитана, жившего в доме на краю деревни. Вокруг дома ходил часовой, невысокий плотный немец. Вадим притаился за деревом. При лунном свете он хорошо видел совсем еще юное лицо часового, угрюмое и сонное. Сначала Вадиму предстояло убрать его. Он должен был подкрасться сзади и всадить часовому кинжал в спину. Этому их учили. Они долго отрабатывали этот прием. Теперь проделать это казалось ему немыслимым, все его существо восставало. Но Вадим поборол себя. Он знал, что должен это сделать. Сейчас его жизненный путь проходил через это убийство. Другого пути не существовало.
Ночь была морозная. Немец иногда останавливался и начинал притоптывать или бить ногой об ногу. Вадим воспользовался одной из таких остановок. В два прыжка оказался рядом и заколол фашиста. Дверь в дом была не заперта. В первой комнате никого не было. Комнаты освещала луна. Из второй раздавалось легкое похрапывание. Сжимая нож, Вадим прокрался туда. На кровати под двумя одеялами лежал пожилой человек с благообразным лицом. Он крепко спал. На столе лежали немецкая офицерская фуражка и пистолет. На стуле была аккуратно сложена форма. Вадим приблизился, откинул одеяла и со всей силы вонзил кинжал ему в грудь. Немец дернулся, открыл глаза. В них был ужас. Дернулся еще раз и затих.
Штаб был уничтожен без единого выстрела. Два часа десантники торопливо уходили по лесу подальше от этого места. Наконец, сделали привал. Стали обсуждать операцию, делиться подробностями.
Вадим в разговоре не участвовал. Его нервная система была потрясена до основания. Все его мироощущение было потрясено. Он жалел, что записался в десантные войска.
– Смотрю, с офицером наша баба спит, – рассказывал Хохлов. – Красивая, паскуда! Я их обоих прикончил. Сначала его, потом ее. А как иначе? Она могла шум поднять… Да я и не жалею. Не будет больше под фашистов ложиться. – Он выругался.
В течение нескольких дней десантники совершали диверсии: разрушили два железнодорожных моста и, во многих местах, железную дорогу. Взорвали склад с боеприпасами. Оборвали телефонную связь. Когда стало ясно, что фашисты бросили большие силы для их уничтожения, они ушли.
Начался тяжелый, долгий, многокилометровый марш к линии фронта. Два раза наткнулись на немцев, вступили в бой. Сухпаек закончился. Последние сутки они ничего не ели. Переход фронта оказался не легче самого задания. По сути, они должны были сделать это дважды: сначала перейти немецкую линию фронта, затем свою.
Когда они добрались до своей части, им выдали тушенку и настоящие яства в то время – сгущенное молоко и шоколад. Вадим почти все отослал маме.
На счету Вадима было несколько десятков боевых прыжков. Многое он пережил. Одной ночью в лесу их обнаружили фашисты. Была уже весна, снег растаял. Немцы гнались за ними с овчарками. Никак не удавалось запутать преследователей, оторваться от них. Лай слышался все ближе и ближе. Десантников спас ручей. Они перешли его, и собаки потеряли след.
Как-то десантники при приземлении оказались рассеяны на большой территории. Многие, в том числе Вадим, не смогли добраться до места сбора. Он и еще несколько солдат объединились, стали воевать самостоятельно, маленькой группой. Вадим, как старший по званию, ее возглавил. Они нашли партизан, действовали вместе с ними. Мама получила извещения, что Вадим пропал без вести. Это было для нее потрясением: тогда такие сообщения означали, как правило, или плен, или смерть. Лишь через две недели они перешли фронт и возвратились в свою часть.
Иногда в тыл врага забрасывались большие десантные соединения, они вели крупномасштабные боевые действия. Так было, например, в мае и июне 1942 года, когда десантники выводили остатки конницы генерала Белова из окружения. Конники были голодные, измученные. Некоторые теснили десантников конями, требовали поделиться продуктами. Во время этой операции Вадим несколько раз ходил в разведку. Он уже был сержантом, заместителем командира минометного взвода. Минометы тоже сбрасывали на парашютах. Как-то ночью, выполнив задание, он никак не мог выйти к нашим. Куда бы он ни направлялся, везде слышалась немецкая речь. Положение становилось отчаянным: приближался рассвет. И вдруг раздался русский мат. Это были свои! Матершину Вадим не любил, но тогда ему показалось, что приятнее для слуха звуков он не слышал.
В той же операции Вадим участвовал в штыковой атаке. Получилась она внезапно, стихийно. Даже непонятно было, кто ее первым начал. Немцы, самоуверенные, упитанные, в большинстве своем высокие, шли в полный рост, не торопясь, молча. Судя по всему, они были навеселе. Наши с громогласным яростным «Ура!» побежали им навстречу. И началось побоище. Фашисты и красноармейцы кололи друг друга штыками, кинжалами, били прикладами. Наши ловко орудовали и саперными лопатами. Слышались вскрики, охи, стоны, пыхтенье, русская и немецкая ругань. Вадим заколол штыком двух немцев. Сцепился с огромным толстым фашистом. Тот опрокинул Вадима, навалился на него всей своей тушей. Вадим в школе был одним из лучших борцов, но сейчас он ничего не мог сделать, даже руку поднять. Противник одолел его не силой, не ловкостью, а весом. Фашист занес над ним кинжал. Вадим смотрел в его водянистые холодные глаза и ждал удара. Вдруг немец уронил голову, обмяк. Придавил его еще больше. Кто-то перевернул безжизненное тело фашиста на спину. Над Вадимом стоял Гаврила Муромов. Это он ударом саперной лопаты прикончил толстого немца. Вадим поднялся. Вдруг противники, без какой-либо команды, стали расходиться. Видеть такое было непривычно и удивительно. Рукопашная схватка закончилась так же неожиданно, как и началась.
Воевал на фронте и Лунин-старший. Он снова пошел в армию добровольцем. Как в гражданскую войну.
А дочь тети Нади Вера служила механиком в женском авиационном полку.
3
В мае 1942 года советская армия перешла в наступление под Харьковым. Оно обернулось тяжелейшим поражением. Развивая успех, враг неудержимо рвался к Волге и на Северный Кавказ. Происходящее на южном участке фронта напоминало отступление прошлого года. Словно и не было разгрома фашистов под Москвой.
На защиту Сталинграда начали перебрасывать и десантников. В июле полк, где служил Вадим, занял оборону на передовой, на открытой местности.
– Окопаться в полный профиль! – скомандовал Вадим. Он уже месяц в звании старшего сержанта командовал минометным взводом.
Это означало, что для миномета надо было вырыть яму диаметром 180 сантиметров и глубиной 80 сантиметров, а слева и справа от нее – узкие окопы в человеческий рост для наводчика и заряжающего.
Вадим проверил, как окопался взвод. Все выполнили приказ добросовестно. Лишь наводчик Маматов вместо окопа выкопал себе неглубокую ямку. В ней лучшем случае можно было сидеть на корточках. Маматов был ленив и неисполнителен. Вадим измучился с ним.
– Это что такое! – закричал Вадим во всю мочь. – Немедленно выкопать в полный рост!
Солдаты с удивлением посмотрели на него. Он и сам смутился. Никогда прежде не повышал он голос на подчиненных. Он вообще никогда в жизни не повышал ни на кого голос. Считал это недопустимым. Случилось это совершенно неожиданно, против его воли. Вадим понимал, что он кричал не потому, что стал командиром. Это был нервный срыв. Сказались прыжки в тыл врага, уничтожение немецких штабов. Ему было стыдно.
Он вернулся на свое место. Стали ждать вражескую атаку. Немцев видно не было. До пологих холмов на горизонте простиралась безлюдная степь. Лишь в небе летали «Мессершмитты» и «Юнкерсы». И ни одного нашего самолета! Было жарко. Резко пахло полынью.
– Танки! – с наигранной веселостью сказал кто-то.
Действительно, из-за холмов показались немецкие танки. Их было неправдоподобно много. Когда они приблизились на достаточное расстояние, Вадим приказал стрелять. Минометы взвода дали залп. Другие подразделения тоже открыли огонь – из орудий, минометов, противотанковых ружей. Несколько танков было подбито. Но железная лавина продолжала быстро надвигаться. Танки тоже стреляли. Один танк ехал прямо на Вадима. Он кинул гранату, она взорвалась за танком. Вадим вжался в окоп. Танк прогромыхал над ним, осыпая землей. И помчался дальше.
Фашистские танки просто проехали по нашей линии обороны и, не меняя направления, не сбавляя скорость, стали удаляться.
Потрясенные солдаты разгибались, отряхивались.
– Многое я повидал, – заговорил Хохлов, снимая пилотку и вытряхивая из нее землю,– но что бы гусеница немецкого танка в нескольких сантиметрах над башкой проскрежетала! Да...
К Вадиму подбежал испуганный солдат.
– Товарищ старший сержант, Маматова танк переехал!
Свой окоп Маматов так и не углубил. Или не успел, или проигнорировал приказ. В этой его ямке Вадим увидел только кровавое месиво.
Взвод потерял шесть человек и два миномета.
– Вот так фрицы фронт и прорывают, – рассуждал Хохлов. – Теперь пехоту надо ждать... А танки развернуться – и нам в тыл! Вот так в окружение и попадают…
– Да хватит канючить уже! – оборвал его Муромов. Недавно он стал ефрейтором и командиром отделения.
Но немецкой пехоты они не дождались. Полк получил приказ отступать.
Отступали поспешно, под бомбами немецкой авиации, боясь нарваться на вражеские танки в нашем тылу, рискуя попасть в окружение.
В начале августа их воздушно-десантный корпус был преобразован в гвардейскую стрелковую дивизию.
Их батальон закрепился в большой деревне. Жителей в ней почти не осталось. Было приказано защищать ее до последнего патрона. Вскоре подошли немцы.
Батальон получил новый приказ – атаковать.
Перед самой атакой Вадим, чтобы поднять дух подчиненных, пару раз незамысловато пошутил. Шутки удались: солдаты рассмеялись. Потом он с криком «За родину! За Сталина!» повел взвод в наступление. Он бежал впереди.
Немцы встретили их шквальным огнем. Атака батальона захлебнулась. Потери были огромные. Во взводе Вадима был убит или ранен каждый четвертый.
Несмотря на это, вечером поступил приказ провести ночную атаку. Застать фашистов врасплох не удалось. Они стреляли трассирующими пулями. Расстреливали красноармейцев из пулеметов. Эта атака тоже провалилась. И снова наши понесли большие потери.
На другой день батальон сделал еще одну попытку выбить немцев с их позиций. Но огонь противника был таким плотным, что сразу пришлось залечь. Казалось, у фашистов пристрелен каждый квадратный метр. Наши поползли назад.
Настроение у всех было подавленное. Вадим старался ободрить подчиненных. Он и теперь ни на миг не сомневался, что в этой войне враг будет побежден.
После обеда он вышел из дома на окраине деревни, в котором располагался командный пункт взвода, и столкнулся с Хохловым.
– Командир, разговор есть. – Как старый знакомый, Хохлов субординации не придерживался. – Ну ты видишь, что происходит, командир? Посылают в атаку, а фрицы нас как в мясорубке перемалывают. На верную смерть посылают. – Вадим молча слушал. Старался понять, к чему он клонит. – Все мы здесь смертники. Фрицы танки подгонят, и не удержать нам оборону… Ну и вот…– Хохлов на миг замолчал. Посмотрел, как будто с вызовом, Вадиму в глаза. – Слушай, давай перейдем к немцам!
У Вадима открылся рот.
– Как ты можешь такое говорить! – возмутился он. И стремительными шагами пошел дальше. Хохлов остался на месте.
Вадим был потрясен. Но на Хохлова не донес.
Немцы пока не атаковали. Видимо, подтягивали силы.
Утром обнаружили, что Хохлов пропал.
– Сбежал, гад! – догадался Муромов. Он сжал кулаки – А я нутром чуял, что он предатель.
Ровно в десять утра заработала немецкая артиллерия. Было много разрушений и жертв. Погиб комбат. Оторвало ногу командиру роты. Артподготовка длилась полчаса, затем началось немецкое наступление. Впереди ехали танки. За ними бежала пехота.
Батальон отбил атаку. Фашисты отступили, оставив дюжину подбитых танков. Некоторые из них горели. От жара пламени броня лопалась, полосы стали скручивались как горящая бумага.
Не прошло и часа, как фашисты вновь пошли в атаку. И опять были отбиты. Теперь атаки следовали одна за другой. Немецкие танки наезжали уже на них со всех сторон. Они заняли круговую оборону.
Когда был выбит весь офицерский состав, Вадим взял командование батальоном на себя.
Их ряды редели. Они лишились половины минометов. Из трех их орудий два были разбиты. Заканчивались снаряды. Бойцы оборонялись из последних сил.
У Вадима на поясе всегда висел заряженный немецкий пистолет «Парабеллум». Если пленение было бы неминуемым, он выстрелил бы из него себе в сердце. Вадим даже отрабатывал это движение.
Уже шесть дней батальон держал оборону. Из них три – под началом Вадима.
Во время одной из атак он был ранен. Пуля прошла навылет через левую руку, не задев кость, и чиркнула по груди. Комсомольский билет в нагрудном кармане гимнастерки был пробит.
Муромов оторвал от своей гимнастерки рукав и перевязал рану. Покачал головой.
– В рубашке ты родился, Вадим.
Они стали друзьями с тех пор, как Гаврила спас Вадиму жизнь в рукопашном бою.
Немцы заметили, что оборона ослабевает, и стали атаковать чаще. Каждая такая атака могла стать для защитников последней.
Неожиданно ночью пришло подкрепление!
Вадим от радости заплакал.
Он опять командовал взводом. Новый командир роты хотел отправить его в госпиталь, но Вадим настоял на том, что останется в строю.
Во время очередной артподготовки был тяжело ранен в живот рядовой Перетятько. Он корчился на дне окопа, зажимал руками вывалившиеся внутренности и жалобным голосом твердил:
– Воды!.. Воды!.. Братцы, дайте воды!.. Хоть глоток!..
Вадим знал, что раненым в живот пить нельзя. Но солдат так умолял, что он не выдержал. Решил, что от маленького глотка вреда не будет. Воды ни у кого не нашлось. Перед окопом, метрах в десяти, стоял подбитый немецкий танк. В нем могла быть вода. Вадим пополз к танку. Вокруг рвались снаряды. Вадим благополучно к нему подполз, хотел уже забраться внутрь, и в этот миг в танк угодил зажигательный снаряд. Раздался взрыв, вспыхнуло пламя. Больше Вадим ничего не помнил.
Очнулся он в окопе. Над ним склонился Гаврила.
– Наконец-то! Очухался. Я же говорю, в рубашке родился!
Вадиму обожгло лицо, опалило волосы. Гудела и сильно болела голова. И болел левый глаз.
– Атака не началась? – спросил Вадим.
– И началась, и закончилась. Обили мы атаку. – Муромов и еще один солдат приволокли Вадима в окоп, когда немцы уже наступали.
– Что с Перетятько?
– Умер.
После контузии Вадим остался на передовой. Несмотря на уговоры. Чувствовал он себя отвратительно. Мучили головные боли. Движения стали какими-то замедленными.
Он слышал, как солдаты между собой называли его: наш негр.
Через два дня, за обедом, Муромов веско произнес:
– Вадим, иди в госпиталь. А то без глаза останешься. – Он протянул Вадиму карманное зеркало. – Ты глянь на себя!
Из зеркальца на Вадима смотрел незнакомый человек. Черное от сажи, раздутое с левой стороны лицо. Опаленная рыжая борода. Заплывший, слезящийся левый глаз. Гноящееся веко. Суровые складки у губ. Засохшие пятна крови на гимнастерке. Рука на перевязи.
– Полечишься, отлежишься, – говорил Гаврила. – Все равно сейчас от тебя пользы здесь мало.
Солдаты поддакивали.
– Как мало пользы? – с серьезным лицом возразил Вадим. – Я немцев буду своим видом отпугивать. Увидят меня и побегут без оглядки.
Бойцы захохотали. Но продолжали настаивать, чтобы он шел в госпиталь. Они своего командира взвода любили и берегли.
И Вадим согласился.
Он попал в эвакогоспиталь в селе Малая Ольховка. Ему поставили диагноз «Контузия и ожог глаза второй степени».
Удивительно это было: лежать на чистой постели, во всем чистом, слушать музыку. Совсем он от этого отвык. В их палате на стене висел репродуктор. Вадим, как всегда, просыпался рано. Он был жаворонком. И с нетерпением ждал, когда заговорит радио. Оно наполняло жизнь. Вадим с жадностью слушал все: новости, радиопостановки, чтение рассказов, стихов. Наслаждался музыкой.
И еще один больной рано просыпался – Дудин, глухонемой. Он лежал напротив Вадима у другой стены. Слух и речь Дудин потерял после контузии. Общались с ним жестами. Или писали на бумажке. Было что-то странное в его пробуждениях. Но что именно, Вадим не мог сообразить.
На четвертый день пребывания в госпитале Вадим, как обычно, проснулся раньше всех. Думал о войне. О себе. Ему не в чем было себя упрекнуть. Он вел себя на фронте достойно. Вот только на Маматова не надо было кричать. Ну, и плакать не стоило. Заговорило радио. Открыл глаза Дудин. Открыл глаза… И тут Вадим понял, что было странным в поведении Дудина. Он открывал глаза, как только радио начинало работать, Не раньше и не позже. Это повторялось каждое утро. Выходит, он все слышал! Значит, Дудин был или симулянтом, или шпионом.
Вадим пошел к врачу, рассказал о своих наблюдениях. Через полчаса Дудина увели.
На другой день, во время обхода, тот врач поблагодарил Вадима за бдительность.
– Разоблачили Дудина. Его завели в кабинет, а за шкафом особист стоял с пистолетом. Особист выстрелил в потолок. Дудин вздрогнул, подскочил. Действительно, он диверсантом оказался.
В госпитале Вадиму вручили две медали – «За оборону Сталинграда» и «За боевые заслуги». За руководство обороной деревни, очевидно. Медаль «За боевые заслуги» считалась равноценной ордену.
После лечения его отправили Москву, на офицерские курсы.
4
Свою первую увольнительную Вадим начал с бесцельного хождения по московским улицам. Настроение было приподнятое. День выдался солнечным. Лишь на севере висели темные тучи. И вдруг он лицом к лицу столкнулся с отцом! Они крепко обнялись. Причем Вадим легко оторвал отца от земли. Он удивился, каким тот стал легким. На Лунине-старшем были лейтенантские погоны. Он приехал в Москву по командировке. Через час возвращался на фронт. Они дошли до остановки, сели на скамью, завели оживленный разговор. Отец сказал, что бабушка умерла. От водянки. Вадим проводил его на вокзал.
Он задумчиво шел по улице. Думал о бабушке, о ее мучительной смерти. Об отце. Судя по всему, его здоровье тоже было подорвано.
Навстречу ехал, набирая скорость, трамвай. Лунин вдруг резко остановился. Он увидел в окне трамвая красивую девушку. Он мгновенно всем своим существом понял: именно о такой девушке он всегда мечтал. Это его идеал! Она, не отрываясь, глядела на него. Возможно, и он для нее был идеалом. Лунин подскочил к трамваю, крикнул: «В четыре часа у Минина и Пожарского!» Девушка слегка улыбнулась, кивнула. Трамвай уехал.
Вадим полюбил эту девушку. Он был радостно возбужден, захвачен мечтами. Знал: он сделает все, чтобы быть с ней вместе всю жизнь. Но иногда приходила страшная мысль: «А вдруг что-то помешает!»
Погода портилась. Все небо затянули грозные черные тучи. На душе стало тревожно. И в три часа хлынул небывалый ливень. Полчетвертого он прибежал с букетом цветов к памятнику. С Вадима струйками стекала вода. Он все готов был отдать ради того, чтобы ливень прекратился! Но тот лил и лил. Вадим ждал полтора часа. Ждал бы, наверно, и дольше, но увольнительная уже заканчивалась. Девушка так и не пришла.
Учеба на курсах давалась ему легко.
Как-то к ним приехал Буденный. Вадим был дежурным. Он отрапортовал маршалу, и тот пожал ему руку.
Один раз он стоял на посту у Мавзолея. Перед этим курсанты долго тренировались, оттачивали каждое движение.
Наступление фашистов было остановлено. В Сталинграде линия фронта проходила по улицам, даже по подъездам и этажам. Зимой немецкая группировка под Сталинградом была окружена и уничтожена. Для Германии это стало катастрофой. Красная армия перешла в наступление по всему фронту.
Жизнь шла своим чередом, радости сменялись огорчениями. Но одно ликующее чувство – сознание, что в войне наступил перелом, враг отступает, победа неизбежна – жило теперь в Вадиме постоянно.
Курсы закончились. Вадим был произведен в младшие лейтенанты. Приятное это было чувство – прикреплять к погонам офицерские звездочки. Его тут же отправили на фронт.
Он снова командовал минометным взводом. Участвовал в форсировании Днепра. Наши части переправлялись на другой берег с огромными потерями.
Он считался командиром толковым, находчивым. Видимо, именно поэтому начальник штаба полка дал ему однажды необычное задание. Их часть стояла тогда в резерве. Вечером начальник штаба вызвал Вадима в свой кабинет.
– Печать надо сделать. Вот образец. Я тебе здесь на ночь запру. Чтоб к утру печать была!
Он ушел, заперев дверь. Вадим ходил из угла в угол, как тигр в клетке. Что-то оскорбительное было в этом запирании. Само задание походило на издевку. Ведь нужных инструментов и материалов в кабинете не было. Однако Вадим не отчаивался. Вспоминал любимую поговорку мамы: «Голь на выдумку хитра».
Через два часа печать была готова! Он оторвал от своего сапога каблук, обрезал финкой и вырезал на нем печать. При этом сообразил, что вырезать надо зеркальное изображение рисунка. Когда начальник штаба отпер утром кабинет, Вадим молча протянул ему печать. Тот остался доволен.
Летом сорок четвертого их дивизия участвовала в наступлении на белорусском направлении. Продвигались вперед с тяжелыми боями, через леса и болота. В сильно заболоченной местности часами стояли в окопах по пояс в воде. Враг яростно сопротивлялся. Гитлер запретил отступать.
К концу августа Белоруссия была освобождена.
Вадим был награжден орденом Красной Звезды.
Как-то он и еще пять лейтенантов получили приказ построиться перед штабом. Должен был приехать генерал и выбрать одного из них себе во временные адъютанты. Генерал явился, прошелся два раза перед их шеренгой, задал каждому по несколько вопросов. И выбрал Вадима.
Теперь в распоряжении Вадима был автомобиль «Опель», шофер. Часто приходилось общаться по телефону с военачальниками. Многие из них могли в разговоре с легкостью перейти на крик и мат.
Под его начальством была дюжина машинисток. Они все в него влюбились. Зина, самая красивая и самая бойкая, сама предложила «завести роман». Они встречались при каждом удобном случае. Но большой любви к ней Вадим не чувствовал. Она казалось ему вульгарной.
Однажды Зина встретила его с виноватой улыбкой.
– Вадичка, нам придется расстаться. Генерал на меня глаз положил.
Тяжело было услышать такое. Вадим развел руками.
– Ну, что ж делать.
На прощание они обнялись, поцеловались. У Зины навернулись слезы на глаза.
– Никогда тебя не забуду, – прошептала она. – Не смогу забыть.
Врио адъютанта, то есть временно исполняющим обязанности, Вадим прослужил два месяца. Потом вернулся в свой полк.
Вскоре их часть вошла в состав войск НКВД по охране тыла. Так Вадим помимо своей воли стал энкавэдэшником.
Победу Вадим встретил в госпитале под Кенигсбергом. Он лежал там с высокой температурой. В палату вбежала медсестра, отыскала Вадима глазами, бросилась к нему, стала целовать. Он сначала опешил. «Победа!» – крикнула она. В этот день были жертвы. Солдаты пили, стреляли из автоматов в воздух. У очень пьяных автомат при стрельбе непроизвольно опускался, и очередь косила сослуживцев. Трудно представить более обидную и нелепую смерть.
5
Но для Вадима война не закончилась. Их часть перебросили в Литву, на борьбу с лесными братьями. Они оказывали вооруженное сопротивление советским властям. Скрывались в лесах. Там у них были тайники. Обычное с виду дерево наклонялось, вместе с корнями и кубом почвы, и открывался четырехугольный вход в убежище. В нем хранились, боеприпасы, продовольствие. Там несколько человек могли жить долгое время. На деревьях сидели снайперы, так называемые кукушки.
Когда они стояли неделю в деревне под Шауляем, в него влюбилась дочка хозяев Милда. У нее было милое, простодушное и совершенно славянское лицо. При виде Вадима она заливалась румянцем. Совсем как учительница литературы в Вольске. Милда бесхитростно и целомудренно пыталась ему понравиться, привлечь к себе внимание. Вадим делал вид, что ничего не замечает.
Однажды она встретила его у порога дома и, волнуясь, спросила:
– Что вы… любите кушать… больше всех?
По-русски Милда говорила с сильным акцентом, с трудом подыскивая слова. Он иногда учил ее русскому языку, а она его – литовскому. Они изумлялись, как похожи многие слова.
– Грибы, – с некоторым удивлением ответил Вадим.
Девушка кивнула головой. Они разошлись.
Вечером она принесла ему тарелку жареных грибов. Вадим искренне обрадовался. Грибы он действительно очень любил. Девушка ждала, когда он начнет есть. Вадим попробовал. Признательно посмотрел на нее.
– Очень вкусно! Спасибо, Милда!
Литовка просто расцвела. И тут же убежала.
Через два часа Милду арестовали. Видели, что она ходила в лес, и заподозрили в связях с лесными братьями.
Допрос вел майор Брехов. Это был невысокий грузный человек. Его одутловатое лицо с низким лбом и лягушачьим ртом казалось бы глупым, если бы не сверлящий недобрый взгляд. Вадим почувствовал к нему антипатию, как только увидел первый раз. Брехова никто не любил. Между собой все звали его Жабой.
На допросе присутствовали Вадим, еще один офицер и солдат.
Милда стояла посреди комнаты. Ее полудетское лицо выражало не столько испуг, сколько недоумение. Брехов подошел к ней. Заложив руки за спину, расставив ноги, он молча ее рассматривал. Не в силах выдержать этот пронизывающий взгляд, Милда опустила глаза.
– Зачем в лес ходила? – вдруг рявкнул Брехов.
Девушка вздрогнула. Ответила тихо, но твердо:
– За грибы.
– За грибы, значит… С лесными братьями давно снюхалась?
– Я.. не снюхалась…
– Врешь! – заорал майор.
Милда покраснела. Брехов продолжал грубо кричать на нее. Поднес кулак к ее носу.
Вадим переступил с ноги на ногу. Не мог он на это смотреть! Вся его душа восставала. Вадим знал о жестокости «лесных братьев» по отношению к красноармейцам, коммунистам и даже обычным литовцам, сотрудничавших с советской властью. Понимал, что бороться с ними надо беспощадно. Но он совершенно не верил в виновность Милды. И даже если бы верил, то считал бы недопустимым так обращаться с девушкой. Вадим всегда помнил слова бабушки: «Мужчина не имеет право оскорблять женщину, даже худшую из худших». «Вот такие, как Жаба, над Клавой издевались», – мелькнула мысль.
Милда взглянула на Вадима, как бы ища защиты.
– Товарищ майор, разрешите? – поспешно сказал он. – Я убежден, что она говорит правду! За все время, что я живу в их доме, она у меня ни малейшего подозрения не вызвала. Посмотрите на нее. Она еще ребенок… А грибы она в самом деле принесла.
Брехов, повернулся, злобно уставился на Вадима. Вадим твердо выдержал этот взгляд.
– Увести ее! – приказал солдату майор.
Милду увели.
– Ишь, защитничек нашелся! – Он все еще говорил в повышенном тоне. – Ребенок! Да ты понимаешь, лейтенант, что тут кругом враги? Каждый день людей теряем. И из-за таких ангелочков в том числе!.. А может, у тебя с ней шуры-муры? Поэтому и защищаешь?
Вадим сжал кулаки. Брехов заметил это движение. Махнул рукой.
– Ладно, все свободны.
Он распорядился доставить Милду в Шауляй.
Этот допрос произвел на Вадима тягостное впечатление.
Он решил уволиться из армии при первой возможности. Война закончилась. Фашистская Германия была побеждена. Свой долг защитника отечества он выполнил. Связывать с армией свою судьбу он не собирался. Это было не его призвание. Тем более служба в войсках НКВД.
Вадим так и не узнал, освободили Милду или нет. Их подразделение передислоцировали в предместье одного из литовских городов. Он стал помощником начальника 1-го отделения оперативного отдела.
Однажды взяли в плен одного из командиров лесных братьев. Его допрашивал начальник отделения капитан Айвазян. Он сидел за столом. Вадим, майор Чарочкин и переводчик стояли у двери. Чарочкин за какую-то любовную историю был понижен в должности и подчинялся Айвазяну. Литовец сидел перед столом на табуретке. Он зарос рыжей щетиной. Из-под густых рыжих бровей глядели злые зеленые глазки. Был он невысок, но плотен и широкоплеч. На вопросы литовец не отвечал. Неожиданно он вскочил и со страшной силой надвинул стол на Айвазяна. Припечатал того к стене. Затем бросился к окну и, разбив стекло, выломав раму, выпрыгнул. Все произошло в мгновение ока. Вадим и майор успели лишь вынуть пистолеты. Они выпрыгнули вслед за ним. Кабинет располагался на втором этаже. Литовец бежал к высокому дощатому забору, огораживавшему их часть. Вадим и Чарочкин стали в него стрелять. Находившиеся во дворе военные тоже открыли стрельбу. Казалось, все пули попадают в него. Его военная форма покрылась красными пятнами. Но литовец продолжал бежать. Непостижимо было, откуда у него берутся силы. Он подбежал к забору и перемахнул через него!
Вадим с майором тоже перепрыгнули через забор. Ворота части распахнулись, из них выбегали офицеры и солдаты.
Литовец лежал на спине, раскинув руки и ноги. Он был изрешечен пулями. На губах появилась кровавая пена.
– Застрелите… меня… – прохрипел литовец.
И Вадим с Чарочкиным пожалели его, застрелили.
Подбежали другие военные. Стали вокруг распластанного тела. Вадим опустил дымящийся пистолет в кобуру.
– Жаба явилась, – сказал один из офицеров.
Из ворот части вышел и засеменил к ним Брехов. Он был уже подполковником.
Ему объяснили, что произошло.
– Зачем пристрелили? – закричал он на майора и Вадима. – Кто разрешил? Он ведь уже не мог убежать! Подлечили бы его, и он бы ценнейшие показания дал! Под трибунал пойдете!
– Ему оставалось жить минуты или секунды. Нельзя уже было его спасти. Просто от предсмертных мук избавили, – попытался объяснить Вадим.
– Молчать! – завопил Брехов. Он приблизился к Вадиму. – Жалостливый какой! – И разразился гневной тирадой, наполовину состоявшей из мата. Когда Брехов начинал кричать, он уже не мог остановиться.
Вадим не выдержал. С размаху положил руку на расстегнутую еще кобуру и сделал широкий стремительный шаг по направлению к подполковнику.
Брехов опешил, отпрянул. Попятился назад, споткнулся о руку трупа и упал на спину. Раздались сдавленные смешки. Никто не помог ему подняться. Не дожидаясь, когда Брехов встанет, Вадим направился к воротам.
Вадим и майор сознавали, что слова Брехова о трибунале не пустая угроза. Выходка Вадима с кобурой только усугубляла положение. Ждали ареста. Таких мучительных дней в жизни Вадима еще не было. Но все как-то обошлось.
Литовец сломал начальнику отделения столом несколько ребер. Айвазян лежал в госпитале. Вадим временно возглавил отделение. Теперь Чарочкин подчинялся ему, старшему лейтенанту. Майор был человеком добродушным, веселым, по-своему обаятельным. Он оказался большим ценителем женщин. Это и привело его к гибели. Каждый вечер повторялось одно и то же. Чарочкин просил Вадима отпустить его в город. Тот отказывался, говорил, что это опасно. Майор настаивал, доказывал, что с ним, «опытным волком», ничего не случится. И Вадим, скрепя сердце, уступал. Из очередного такого похода майор не вернулся. Утром его нашли в переулке с перерезанным горлом. Вадим опасался, что спросят с него. Но снова все обошлось. Наверно, потому, что он был на хорошем счету у начальства.
В течение лета Вадим неоднократно подавал прошения об отставке. Объяснял свое решение желанием закончить институт. И каждый раз получал отказ. Лишь в сентябре 1945 года его, наконец, уволили в запас, с правом занимать должность помощника начальника штаба полка.
При увольнении Вадиму предложили остаться в городе и стать или директором мясокомбината, или директором театра. Последняя должность его заинтересовала. Ведь она была связана с искусством. Но после трезвых размышлений он отказался. Ему пришлось бы решать задачи не столько творческие, сколько административные и хозяйственные. Вадим поехал домой.
Примерно в это же время уволился из армии отец. Их боевые пути оказались удивительно похожи. Оба закончили войну в Германии. Вадим – в Кенигсберге, Лунин-старший – в Берлине. Оба – старшие лейтенанты. Оба награждены орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» Оба вернулись домой живыми и невредимыми.
Мама дождалась и мужа, и сына. Такое случалось не часто.
[Скрыть]Регистрационный номер 0487272 выдан для произведения:
1
– Эти тоже малы, – сказал Вадим, возвращая каптерщику сапоги.
Он помнил наставление отца: сапоги надо подбирать тщательно, иначе можно натереть ноги до крови.
Вадима забрали в армию в августе 1941 года. Сейчас им выдавали обмундирование на учебном пункте.
Каптерщик молча протянул ему другую пару. Вадим примерил.
– А эти велики.
На скулах каптерщика заходили желваки. Он дал другие.
– Жмут. – Вадим отставил сапоги.
Каптерщик вдруг схватил их и швырнул в Вадима.
– Одевай какие есть! – заорал он.
Вадим сжал кулаки. Но сдержался. Надел сапоги.
Так началось его знакомство с армией. В его семье царила атмосфера уважения и любви. Говорили друг с другом вежливо, голос не повышали. Два дня он не мог думать ни о чем другом кроме этой сцены. Каптерщика он возненавидел.
Вадим попал в учебный артиллерийский дивизион под Тулой.
Красная армия отступала на всех фронтах, оставляла один город за другим. Но Вадим ни на миг не сомневался, что фашисты будут остановлены, что войну мы рано или поздно выиграем.
Однажды во время занятий курсанты впервые увидели немецкий самолет. Он подлетал к ним на малой высоте. Выпустил пулеметную очередь. Место было открытое. Лишь один молодой дуб рос поблизости. Вадим и еще несколько курсантов укрылись за ним. Вадим прятался за ствол, остальные – за Вадимом, уткнувшись в зады друг друга. Самолет кружил, открывая время от времени огонь, и их вереница кружилась вокруг ствола. Наконец, он улетел. Никто не пострадал. Это их боевое крещение долго было предметом шуток.
Он записался в десантники. Вадим всегда считал, что в воздушно-десантных войсках служат самые отважные. Многие его выбор не одобрили. Говорили, что десантники – это смертники.
Запомнился первый тренировочный прыжок. Когда парашют раскрылся, Вадим испытал восторг. Он парил в небе. Под ним, далеко внизу, была земля – поля, леса, речка. Хотелось петь и радостно кричать.
В октябре Вадима зачислили в воздушно-десантную бригаду.
Немецкие войска рвались к Москве.
Он участвовал в знаменитом параде 7 ноября 1941. Очень хотел увидеть Сталина. Но было не до того, чтобы разглядывать лица людей, стоявших на трибуне Мавзолея. Он больше старался не сбиться, не нарушить строй. Прямо с парада воинские части отправлялись на фронт.
Под Москвой фашисты были разгромлены. Это было их первое поражение во Второй мировой войне.
2
– В последний заброс половина погибла, – говорил Хохлов, опытный солдат со шрамом на щеке. Они летели за линию фронта. Для Вадима это был первый боевой прыжок. Было еще несколько новичков. Они были взволнованы и напряжены. – Как вспомню!.. Ночь. Спускаемся, а немцы уже нас ждут! Осветительные ракеты запускают, трассирующими пулями стреляют, поливают из автоматов. Мишени из нас получились что надо. Многие трупами уже приземлялись. А кому-то парашют продырявят, он камнем вниз летит и разбивается. Сколько в плен взяли! А десантникам в плен нельзя. Фрицы нас ненавидят. Лютее чем партизан ненавидят. Если десантника в плен возьмут, привязывают его за ноги к двум танкеткам… Танкетка – маленький такой танк… Ну и вот, танкетки в разные стороны разъезжаются, и десантника надвое разрывает… Так что старайтесь в плен не попадаться.
Вадим давно решил, что при угрозе попасть в плен он застрелиться.
– Один раз наш командир отделения, Зюзин, прыгать отказался! – продолжал Хохлов после короткой паузы. Он, видимо, тоже волновался. Поэтому так много говорил.
– Разве можно отказаться? – спросил Муромов, один из новичков, рослый солдат с решительным лицом.
– Ишь, чего захотел!.. – нервно хохотнул Хохлов. – Ну и вот, побелел Зюзин как мел. Лепечет: «Не могу… Я знаю: меня убьют… Чувство такое…» Губы дрожат. А ведь самый бесшабашный всегда был! Самый ловкий. Никакая пуля его не брала. Мы его между собой Везунчиком звали. Взводный орет… Прежний взводный. Погиб он в позапрошлый заброс: парашют не раскрылся… Ну и вот, орет взводный: «Никто не знает, когда его убьют! Прыгай, туды твою растуды! Какой пример подчиненным показываешь? Под трибунал пойдешь! Приказываю: прыгай, так твою разтак!» Тот чуть не плачет: «Не могу». Тогда взводный его схватил и вытолкнул. И ведь не обмануло Зюзина предчувствие! Он, можно сказать, и до земли не долетел. Прямиком на дерево приземлился. И башкой – об сук! Как уж так вышло, не знаю. Насквозь сук прошел. Вот уж нелепый конец.
– От судьбы не уйдешь, – вздохнул кто-то.
– Возможно, он погиб потому, что верил в свою гибель, – сказал Вадим.
– Убежденность, что он неминуемо умрет, могла отрицательно повлиять на его способность принимать быстрые и верные решения, даже на координацию движений.
– Умно, умно, – буркнул Хохлов недоверчиво и неодобрительно.
Они подлетели к месту высадки.
– Приготовиться! – раздалась команда.
Страшно было спускаться на парашюте на землю, занятую врагом. И холод пронизывал. Но приземлился Вадим удачно.
В целом высадка прошла успешно. Лишь один десантник не явился на место сбора.
Первой задачей их группы было уничтожение немецкого штаба. Он располагался в деревне недалеко от леса, в здании сельсовета. Там же ночевал начальник штаба. Остальные офицеры занимали другие дома. Подробные сведения десантники получили от одного из немногих оставшихся жителей. Вадим получил задание ликвидировать капитана, жившего в доме на краю деревни. Вокруг дома ходил часовой, невысокий плотный немец. Вадим притаился за деревом. При лунном свете он хорошо видел совсем еще юное лицо часового, угрюмое и сонное. Сначала Вадиму предстояло убрать его. Он должен был подкрасться сзади и всадить часовому кинжал в спину. Этому их учили. Они долго отрабатывали этот прием. Теперь проделать это казалось ему немыслимым, все его существо восставало. Но Вадим поборол себя. Он знал, что должен это сделать. Сейчас его жизненный путь проходил через это убийство. Другого пути не существовало.
Ночь была морозная. Немец иногда останавливался и начинал притоптывать или бить ногой об ногу. Вадим воспользовался одной из таких остановок. В два прыжка оказался рядом и заколол фашиста. Дверь в дом была не заперта. В первой комнате никого не было. Комнаты освещала луна. Из второй раздавалось легкое похрапывание. Сжимая нож, Вадим прокрался туда. На кровати под двумя одеялами лежал пожилой человек с благообразным лицом. Он крепко спал. На столе лежали немецкая офицерская фуражка и пистолет. На стуле была аккуратно сложена форма. Вадим приблизился, откинул одеяла и со всей силы вонзил кинжал ему в грудь. Немец дернулся, открыл глаза. В них был ужас. Дернулся еще раз и затих.
Штаб был уничтожен без единого выстрела. Два часа десантники торопливо уходили по лесу подальше от этого места. Наконец, сделали привал. Стали обсуждать операцию, делиться подробностями.
Вадим в разговоре не участвовал. Его нервная система была потрясена до основания. Все его мироощущение было потрясено. Он жалел, что записался в десантные войска.
– Смотрю, с офицером наша баба спит, – рассказывал Хохлов. – Красивая, паскуда! Я их обоих прикончил. Сначала его, потом ее. А как иначе? Она могла шум поднять… Да я и не жалею. Не будет больше под фашистов ложиться. – Он выругался.
В течение нескольких дней десантники совершали диверсии: разрушили два железнодорожных моста и, во многих местах, железную дорогу. Взорвали склад с боеприпасами. Оборвали телефонную связь. Когда стало ясно, что фашисты бросили большие силы для их уничтожения, они ушли.
Начался тяжелый, долгий, многокилометровый марш к линии фронта. Два раза наткнулись на немцев, вступили в бой. Сухпаек закончился. Последние сутки они ничего не ели. Переход фронта оказался не легче самого задания. По сути, они должны были сделать это дважды: сначала перейти немецкую линию фронта, затем свою.
Когда они добрались до своей части, им выдали тушенку и настоящие яства в то время – сгущенное молоко и шоколад. Вадим почти все отослал маме.
На счету Вадима было несколько десятков боевых прыжков. Многое он пережил. Одной ночью в лесу их обнаружили фашисты. Была уже весна, снег растаял. Немцы гнались за ними с овчарками. Никак не удавалось запутать преследователей, оторваться от них. Лай слышался все ближе и ближе. Десантников спас ручей. Они перешли его, и собаки потеряли след.
Как-то десантники при приземлении оказались рассеяны на большой территории. Многие, в том числе Вадим, не смогли добраться до места сбора. Он и еще несколько солдат объединились, стали воевать самостоятельно, маленькой группой. Вадим, как старший по званию, ее возглавил. Они нашли партизан, действовали вместе с ними. Мама получила извещения, что Вадим пропал без вести. Это было для нее потрясением: тогда такие сообщения означали, как правило, или плен, или смерть. Лишь через две недели они перешли фронт и возвратились в свою часть.
Иногда в тыл врага забрасывались большие десантные соединения, они вели крупномасштабные боевые действия. Так было, например, в мае и июне 1942 года, когда десантники выводили остатки конницы генерала Белова из окружения. Конники были голодные, измученные. Некоторые теснили десантников конями, требовали поделиться продуктами. Во время этой операции Вадим несколько раз ходил в разведку. Он уже был сержантом, заместителем командира минометного взвода. Минометы тоже сбрасывали на парашютах. Как-то ночью, выполнив задание, он никак не мог выйти к нашим. Куда бы он ни направлялся, везде слышалась немецкая речь. Положение становилось отчаянным: приближался рассвет. И вдруг раздался русский мат. Это были свои! Матершину Вадим не любил, но тогда ему показалось, что приятнее для слуха звуков он не слышал.
В той же операции Вадим участвовал в штыковой атаке. Получилась она внезапно, стихийно. Даже непонятно было, кто ее первым начал. Немцы, самоуверенные, упитанные, в большинстве своем высокие, шли в полный рост, не торопясь, молча. Судя по всему, они были навеселе. Наши с громогласным яростным «Ура!» побежали им навстречу. И началось побоище. Фашисты и красноармейцы кололи друг друга штыками, кинжалами, били прикладами. Наши ловко орудовали и саперными лопатами. Слышались вскрики, охи, стоны, пыхтенье, русская и немецкая ругань. Вадим заколол штыком двух немцев. Сцепился с огромным толстым фашистом. Тот опрокинул Вадима, навалился на него всей своей тушей. Вадим в школе был одним из лучших борцов, но сейчас он ничего не мог сделать, даже руку поднять. Противник одолел его не силой, не ловкостью, а весом. Фашист занес над ним кинжал. Вадим смотрел в его водянистые холодные глаза и ждал удара. Вдруг немец уронил голову, обмяк. Придавил его еще больше. Кто-то перевернул безжизненное тело фашиста на спину. Над Вадимом стоял Гаврила Муромов. Это он ударом саперной лопаты прикончил толстого немца. Вадим поднялся. Вдруг противники, без какой-либо команды, стали расходиться. Видеть такое было непривычно и удивительно. Рукопашная схватка закончилась так же неожиданно, как и началась.
Воевал на фронте и Лунин-старший. Он снова пошел в армию добровольцем. Как в гражданскую войну.
А дочь тети Нади Вера служила механиком в женском авиационном полку.
3
В мае 1942 года советская армия перешла в наступление под Харьковым. Оно обернулось тяжелейшим поражением. Развивая успех, враг неудержимо рвался к Волге и на Северный Кавказ. Происходящее на южном участке фронта напоминало отступление прошлого года. Словно и не было разгрома фашистов под Москвой.
На защиту Сталинграда начали перебрасывать и десантников. В июле полк, где служил Вадим, занял оборону на передовой, на открытой местности.
– Окопаться в полный профиль! – скомандовал Вадим. Он уже месяц в звании старшего сержанта командовал минометным взводом.
Это означало, что для миномета надо было вырыть яму диаметром 180 сантиметров и глубиной 80 сантиметров, а слева и справа от нее – узкие окопы в человеческий рост для наводчика и заряжающего.
Вадим проверил, как окопался взвод. Все выполнили приказ добросовестно. Лишь наводчик Маматов вместо окопа выкопал себе неглубокую ямку. В ней лучшем случае можно было сидеть на корточках. Маматов был ленив и неисполнителен. Вадим измучился с ним.
– Это что такое! – закричал Вадим во всю мочь. – Немедленно выкопать в полный рост!
Солдаты с удивлением посмотрели на него. Он и сам смутился. Никогда прежде не повышал он голос на подчиненных. Он вообще никогда в жизни не повышал ни на кого голос. Считал это недопустимым. Случилось это совершенно неожиданно, против его воли. Вадим понимал, что он кричал не потому, что стал командиром. Это был нервный срыв. Сказались прыжки в тыл врага, уничтожение немецких штабов. Ему было стыдно.
Он вернулся на свое место. Стали ждать вражескую атаку. Немцев видно не было. До пологих холмов на горизонте простиралась безлюдная степь. Лишь в небе летали «Мессершмитты» и «Юнкерсы». И ни одного нашего самолета! Было жарко. Резко пахло полынью.
– Танки! – с наигранной веселостью сказал кто-то.
Действительно, из-за холмов показались немецкие танки. Их было неправдоподобно много. Когда они приблизились на достаточное расстояние, Вадим приказал стрелять. Минометы взвода дали залп. Другие подразделения тоже открыли огонь – из орудий, минометов, противотанковых ружей. Несколько танков было подбито. Но железная лавина продолжала быстро надвигаться. Танки тоже стреляли. Один танк ехал прямо на Вадима. Он кинул гранату, она взорвалась за танком. Вадим вжался в окоп. Танк прогромыхал над ним, осыпая землей. И помчался дальше.
Фашистские танки просто проехали по нашей линии обороны и, не меняя направления, не сбавляя скорость, стали удаляться.
Потрясенные солдаты разгибались, отряхивались.
– Многое я повидал, – заговорил Хохлов, снимая пилотку и вытряхивая из нее землю,– но что бы гусеница немецкого танка в нескольких сантиметрах над башкой проскрежетала! Да...
К Вадиму подбежал испуганный солдат.
– Товарищ старший сержант, Маматова танк переехал!
Свой окоп Маматов так и не углубил. Или не успел, или проигнорировал приказ. В этой его ямке Вадим увидел только кровавое месиво.
Взвод потерял шесть человек и два миномета.
– Вот так фрицы фронт и прорывают, – рассуждал Хохлов. – Теперь пехоту надо ждать... А танки развернуться – и нам в тыл! Вот так в окружение и попадают…
– Да хватит канючить уже! – оборвал его Муромов. Недавно он стал ефрейтором и командиром отделения.
Но немецкой пехоты они не дождались. Полк получил приказ отступать.
Отступали поспешно, под бомбами немецкой авиации, боясь нарваться на вражеские танки в нашем тылу, рискуя попасть в окружение.
В начале августа их воздушно-десантный корпус был преобразован в гвардейскую стрелковую дивизию.
Их батальон закрепился в большой деревне. Жителей в ней почти не осталось. Было приказано защищать ее до последнего патрона. Вскоре подошли немцы.
Батальон получил новый приказ – атаковать.
Перед самой атакой Вадим, чтобы поднять дух подчиненных, пару раз незамысловато пошутил. Шутки удались: солдаты рассмеялись. Потом он с криком «За родину! За Сталина!» повел взвод в наступление. Он бежал впереди.
Немцы встретили их шквальным огнем. Атака батальона захлебнулась. Потери были огромные. Во взводе Вадима был убит или ранен каждый четвертый.
Несмотря на это, вечером поступил приказ провести ночную атаку. Застать фашистов врасплох не удалось. Они стреляли трассирующими пулями. Расстреливали красноармейцев из пулеметов. Эта атака тоже провалилась. И снова наши понесли большие потери.
На другой день батальон сделал еще одну попытку выбить немцев с их позиций. Но огонь противника был таким плотным, что сразу пришлось залечь. Казалось, у фашистов пристрелен каждый квадратный метр. Наши поползли назад.
Настроение у всех было подавленное. Вадим старался ободрить подчиненных. Он и теперь ни на миг не сомневался, что в этой войне враг будет побежден.
После обеда он вышел из дома на окраине деревни, в котором располагался командный пункт взвода, и столкнулся с Хохловым.
– Командир, разговор есть. – Как старый знакомый, Хохлов субординации не придерживался. – Ну ты видишь, что происходит, командир? Посылают в атаку, а фрицы нас как в мясорубке перемалывают. На верную смерть посылают. – Вадим молча слушал. Старался понять, к чему он клонит. – Все мы здесь смертники. Фрицы танки подгонят, и не удержать нам оборону… Ну и вот…– Хохлов на миг замолчал. Посмотрел, как будто с вызовом, Вадиму в глаза. – Слушай, давай перейдем к немцам!
У Вадима открылся рот.
– Как ты можешь такое говорить! – возмутился он. И стремительными шагами пошел дальше. Хохлов остался на месте.
Вадим был потрясен. Но на Хохлова не донес.
Немцы пока не атаковали. Видимо, подтягивали силы.
Утром обнаружили, что Хохлов пропал.
– Сбежал, гад! – догадался Муромов. Он сжав кулаки – А я нутром чуял, что он предатель.
Ровно в десять утра заработала немецкая артиллерия. Было много разрушений и жертв. Погиб комбат. Оторвало ногу командиру роты. Артподготовка длилась полчаса, затем началось немецкое наступление. Впереди ехали танки. За ними бежала пехота.
Батальон отбил атаку. Фашисты отступили, оставив дюжину подбитых танков. Некоторые из них горели. От жара пламени броня лопалась, полосы стали скручивались как горящая бумага.
Не прошло и часа, как фашисты вновь пошли в атаку. И опять были отбиты. Теперь атаки следовали одна за другой. Немецкие танки наезжали уже на них со всех сторон. Они заняли круговую оборону.
Когда был выбит весь офицерский состав, Вадим взял командование батальоном на себя.
Их ряды редели. Они лишились половины минометов. Из трех их орудий два были разбиты. Заканчивались снаряды. Бойцы оборонялись из последних сил.
У Вадима на поясе всегда висел заряженный немецкий пистолет «Парабеллум». Если пленение было бы неминуемым, он выстрелил бы из него себе в сердце. Вадим даже отрабатывал это движение.
Уже шесть дней батальон держал оборону. Из них три – под началом Вадима.
Во время одной из атак он был ранен. Пуля прошла навылет через левую руку, не задев кость, и чиркнула по груди. Комсомольский билет в нагрудном кармане гимнастерки был пробит.
Муромов оторвал от своей гимнастерки рукав и перевязал рану. Покачал головой.
– В рубашке ты родился, Вадим.
Они стали друзьями с тех пор, как Гаврила спас Вадиму жизнь в рукопашном бою.
Немцы заметили, что оборона ослабевает, и стали атаковать чаще. Каждая такая атака могла стать для защитников последней.
Неожиданно ночью пришло подкрепление!
Вадим от радости заплакал.
Он опять командовал взводом. Новый командир роты хотел отправить его в госпиталь, но Вадим настоял на том, что останется в строю.
Во время очередной артподготовки был тяжело ранен в живот рядовой Перетятько. Он корчился на дне окопа, зажимал руками вывалившиеся внутренности и жалобным голосом твердил:
– Воды!.. Воды!.. Братцы, дайте воды!.. Хоть глоток!..
Вадим знал, что раненым в живот пить нельзя. Но солдат так умолял, что он не выдержал. Решил, что от маленького глотка вреда не будет. Воды ни у кого не нашлось. Перед окопом, метрах в десяти, стоял подбитый немецкий танк. В нем могла быть вода. Вадим пополз к танку. Вокруг рвались снаряды. Вадим благополучно к нему подполз, хотел уже забраться внутрь, и в этот миг в танк угодил зажигательный снаряд. Раздался взрыв, вспыхнуло пламя. Больше Вадим ничего не помнил.
Очнулся он в окопе. Над ним склонился Гаврила.
– Наконец-то! Очухался. Я же говорю, в рубашке родился!
Вадиму обожгло лицо, опалило волосы. Гудела и сильно болела голова. И болел левый глаз.
– Атака не началась? – спросил Вадим.
– И началась, и закончилась. Обили мы атаку. – Муромов и еще один солдат приволокли Вадима в окоп, когда немцы уже наступали.
– Что с Перетятько?
– Умер.
После контузии Вадим остался на передовой. Несмотря на уговоры. Чувствовал он себя отвратительно. Мучили головные боли. Движения стали какими-то замедленными.
Он слышал, как солдаты между собой называли его: наш негр.
Через два дня, за обедом, Муромов веско произнес:
– Вадим, иди в госпиталь. А то без глаза останешься. – Он протянул Вадиму карманное зеркало. – Ты глянь на себя!
Из зеркальца на Вадима смотрел незнакомый человек. Черное от сажи, раздутое с левой стороны лицо. Опаленная рыжая борода. Заплывший, слезящийся левый глаз. Гноящееся веко. Суровые складки у губ. Засохшие пятна крови на гимнастерке. Рука на перевязи.
– Полечишься, отлежишься, – говорил Гаврила. – Все равно сейчас от тебя пользы здесь мало.
Солдаты поддакивали.
– Как мало пользы? – с серьезным лицом возразил Вадим. – Я немцев буду своим видом отпугивать. Увидят меня и побегут без оглядки.
Бойцы захохотали. Но продолжали настаивать, чтобы он шел в госпиталь. Они своего командира взвода любили и берегли.
И Вадим согласился.
Он попал в эвакогоспиталь в селе Малая Ольховка. Ему поставили диагноз «Контузия и ожог глаза второй степени».
Удивительно это было: лежать на чистой постели, во всем чистом, слушать музыку. Совсем он от этого отвык. В их палате на стене висел репродуктор. Вадим, как всегда, просыпался рано. Он был жаворонком. И с нетерпением ждал, когда заговорит радио. Оно наполняло жизнь. Вадим с жадностью слушал все: новости, радиопостановки, чтение рассказов, стихов. Наслаждался музыкой.
И еще один больной рано просыпался – Дудин, глухонемой. Он лежал напротив Вадима у другой стены. Слух и речь Дудин потерял после контузии. Общались с ним жестами. Или писали на бумажке. Было что-то странное в его пробуждениях. Но что именно, Вадим не мог сообразить.
На четвертый день пребывания в госпитале Вадим, как обычно, проснулся раньше всех. Думал о войне. О себе. Ему не в чем было себя упрекнуть. Он вел себя на фронте достойно. Вот только на Маматова не надо было кричать. Ну, и плакать не стоило. Заговорило радио. Открыл глаза Дудин. Открыл глаза… И тут Вадим понял, что было странным в поведении Дудина. Он открывал глаза, как только радио начинало работать, Не раньше и не позже. Это повторялось каждое утро. Выходит, он все слышал! Значит, Дудин был или симулянтом, или шпионом.
Вадим пошел к врачу, рассказал о своих наблюдениях. Через полчаса Дудина увели.
На другой день, во время обхода, тот врач поблагодарил Вадима за бдительность.
– Разоблачили Дудина. Его завели в кабинет, а за шкафом особист стоял с пистолетом. Особист выстрелил в потолок. Дудин вздрогнул, подскочил. Действительно, он диверсантом оказался.
В госпитале Вадиму вручили две медали – «За оборону Сталинграда» и «За боевые заслуги». За руководство обороной деревни, очевидно. Медаль «За боевые заслуги» считалась равноценной ордену.
После лечения его отправили Москву, на офицерские курсы.
4
Свою первую увольнительную Вадим начал с бесцельного хождения по московским улицам. Настроение было приподнятое. День выдался солнечным. Лишь на севере висели темные тучи. И вдруг он лицом к лицу столкнулся с отцом! Они крепко обнялись. Причем Вадим легко оторвал отца от земли. Он удивился, каким тот стал легким. На Лунине-старшем были лейтенантские погоны. Он приехал в Москву по командировке. Через час возвращался на фронт. Они дошли до остановки, сели на скамью, завели оживленный разговор. Отец сказал, что бабушка умерла. От водянки. Вадим проводил его на вокзал.
Он задумчиво шел по улице. Думал о бабушке, о ее мучительной смерти. Об отце. Судя по всему, его здоровье тоже было подорвано.
Навстречу ехал, набирая скорость, трамвай. Лунин вдруг резко остановился. Он увидел в окне трамвая красивую девушку. Он мгновенно всем своим существом понял: именно о такой девушке он всегда мечтал. Это его идеал! Она, не отрываясь, глядела на него. Возможно, и он для нее был идеалом. Лунин подскочил к трамваю, крикнул: «В четыре часа у Минина и Пожарского!» Девушка слегка улыбнулась, кивнула. Трамвай уехал.
Вадим полюбил эту девушку. Он был радостно возбужден, захвачен мечтами. Знал: он сделает все, чтобы быть с ней вместе всю жизнь. Но иногда приходила страшная мысль: «А вдруг что-то помешает!»
Погода портилась. Все небо затянули грозные черные тучи. На душе стало тревожно. И в три часа хлынул небывалый ливень. Полчетвертого он прибежал с букетом цветов к памятнику. С Вадима струйками стекала вода. Он все готов был отдать ради того, чтобы ливень прекратился! Но тот лил и лил. Вадим ждал полтора часа. Ждал бы, наверно, и дольше, но увольнительная уже заканчивалась. Девушка так и не пришла.
Учеба на курсах давалась ему легко.
Как-то к ним приехал Буденный. Вадим был дежурным. Он отрапортовал маршалу, и тот пожал ему руку.
Один раз он стоял на посту у Мавзолея. Перед этим курсанты долго тренировались, оттачивали каждое движение.
Наступление фашистов было остановлено. В Сталинграде линия фронта проходила по улицам, даже по подъездам и этажам. Зимой немецкая группировка под Сталинградом была окружена и уничтожена. Для Германии это стало катастрофой. Красная армия перешла в наступление по всему фронту.
Жизнь шла своим чередом, радости сменялись огорчениями. Но одно ликующее чувство – сознание, что в войне наступил перелом, враг отступает, победа неизбежна – жило теперь в Вадиме постоянно.
Курсы закончились. Вадим был произведен в младшие лейтенанты. Приятное это было чувство – прикреплять к погонам офицерские звездочки. Его тут же отправили на фронт.
Он снова командовал минометным взводом. Участвовал в форсировании Днепра. Наши части переправлялись на другой берег с огромными потерями.
Он считался командиром толковым, находчивым. Видимо, именно поэтому начальник штаба полка дал ему однажды необычное задание. Их часть стояла тогда в резерве. Вечером начальник штаба вызвал Вадима в свой кабинет.
– Печать надо сделать. Вот образец. Я тебе здесь на ночь запру. Чтоб к утру печать была!
Он ушел, заперев дверь. Вадим ходил из угла в угол, как тигр в клетке. Что-то оскорбительное было в этом запирании. Само задание походило на издевку. Ведь нужных инструментов и материалов в кабинете не было. Однако Вадим не отчаивался. Вспоминал любимую поговорку мамы: «Голь на выдумку хитра».
Через два часа печать была готова! Он оторвал от своего сапога каблук, обрезал финкой и вырезал на нем печать. При этом сообразил, что вырезать надо зеркальное изображение рисунка. Когда начальник штаба отпер утром кабинет, Вадим молча протянул ему печать. Тот остался доволен.
Летом сорок четвертого их дивизия участвовала в наступлении на белорусском направлении. Продвигались вперед с тяжелыми боями, через леса и болота. В сильно заболоченной местности часами стояли в окопах по пояс в воде. Враг яростно сопротивлялся. Гитлер запретил отступать.
К концу августа Белоруссия была освобождена.
Вадим был награжден орденом Красной Звезды.
Как-то он и еще пять лейтенантов получили приказ построиться перед штабом. Должен был приехать генерал и выбрать одного из них себе во временные адъютанты. Генерал явился, прошелся два раза перед их шеренгой, задал каждому по несколько вопросов. И выбрал Вадима.
Теперь в распоряжении Вадима был автомобиль «Опель», шофер. Часто приходилось общаться по телефону с военачальниками. Многие из них могли в разговоре с легкостью перейти на крик и мат.
Под его начальством была дюжина машинисток. Они все в него влюбились. Зина, самая красивая и самая бойкая, сама предложила «завести роман». Они встречались при каждом удобном случае. Но большой любви к ней Вадим не чувствовал. Она казалось ему вульгарной.
Однажды Зина встретила его с виноватой улыбкой.
– Вадичка, нам придется расстаться. Генерал на меня глаз положил.
Тяжело было услышать такое. Вадим развел руками.
– Ну, что ж делать.
На прощание они обнялись, поцеловались. У Зины навернулись слезы на глаза.
– Никогда тебя не забуду, – прошептала она. – Не смогу забыть.
Врио адъютанта, то есть временно исполняющим обязанности, Вадим прослужил два месяца. Потом вернулся в свой полк.
Вскоре их часть вошла в состав войск НКВД по охране тыла. Так Вадим помимо своей воли стал энкавэдэшником.
Победу Вадим встретил в госпитале под Кенигсбергом. Он лежал там с высокой температурой. В палату вбежала медсестра, отыскала Вадима глазами, бросилась к нему, стала целовать. Он сначала опешил. «Победа!» – крикнула она. В этот день были жертвы. Солдаты пили, стреляли из автоматов в воздух. У очень пьяных автомат при стрельбе непроизвольно опускался, и очередь косила сослуживцев. Трудно представить более обидную и нелепую смерть.
5
Но для Вадима война не закончилась. Их часть перебросили в Литву, на борьбу с лесными братьями. Они оказывали вооруженное сопротивление советским властям. Скрывались в лесах. Там у них были тайники. Обычное с виду дерево наклонялось, вместе с корнями и кубом почвы, и открывался четырехугольный вход в убежище. В нем хранились, боеприпасы, продовольствие. Там несколько человек могли жить долгое время. На деревьях сидели снайперы, так называемые кукушки.
Когда они стояли неделю в деревне под Шауляем, в него влюбилась дочка хозяев Милда. У нее было милое, простодушное и совершенно славянское лицо. При виде Вадима она заливалась румянцем. Совсем как учительница литературы в Вольске. Милда бесхитростно и целомудренно пыталась ему понравиться, привлечь к себе внимание. Вадим делал вид, что ничего не замечает.
Однажды она встретила его у порога дома и, волнуясь, спросила:
– Что вы… любите кушать… больше всех?
По-русски Милда говорила с сильным акцентом, с трудом подыскивая слова. Он иногда учил ее русскому языку, а она его – литовскому. Они изумлялись, как похожи многие слова.
– Грибы, – с некоторым удивлением ответил Вадим.
Девушка кивнула головой. Они разошлись.
Вечером она принесла ему тарелку жареных грибов. Вадим искренне обрадовался. Грибы он действительно очень любил. Девушка ждала, когда он начнет есть. Вадим попробовал. Признательно посмотрел на нее.
– Очень вкусно! Спасибо, Милда!
Литовка просто расцвела. И тут же убежала.
Через два часа Милду арестовали. Видели, что она ходила в лес, и заподозрили в связях с лесными братьями.
Допрос вел майор Брехов. Это был невысокий грузный человек. Его одутловатое лицо с низким лбом и лягушачьим ртом казалось бы глупым, если бы не сверлящий недобрый взгляд. Вадим почувствовал к нему антипатию, как только увидел первый раз. Брехова никто не любил. Между собой все звали его Жабой.
На допросе присутствовали Вадим, еще один офицер и солдат.
Милда стояла посреди комнаты. Ее полудетское лицо выражало не столько испуг, сколько недоумение. Брехов подошел к ней. Заложив руки за спину, расставив ноги, он молча ее рассматривал. Не в силах выдержать этот пронизывающий взгляд, Милда опустила глаза.
– Зачем в лес ходила? – вдруг рявкнул Брехов.
Девушка вздрогнула. Ответила тихо, но твердо:
– За грибы.
– За грибы, значит… С лесными братьями давно снюхалась?
– Я.. не снюхалась…
– Врешь! – заорал майор.
Милда покраснела. Брехов продолжал грубо кричать на нее. Поднес кулак к ее носу.
Вадим переступил с ноги на ногу. Не мог он на это смотреть! Вся его душа восставала. Вадим знал о жестокости «лесных братьев» по отношению к красноармейцам, коммунистам и даже обычным литовцам, сотрудничавших с советской властью. Понимал, что бороться с ними надо беспощадно. Но он совершенно не верил в виновность Милды. И даже если бы верил, то считал бы недопустимым так обращаться с девушкой. Вадим всегда помнил слова бабушки: «Мужчина не имеет право оскорблять женщину, даже худшую из худших». «Вот такие, как Жаба, над Клавой издевались», – мелькнула мысль.
Милда взглянула на Вадима, как бы ища защиты.
– Товарищ майор, разрешите? – поспешно сказал он. – Я убежден, что она говорит правду! За все время, что я живу в их доме, она у меня ни малейшего подозрения не вызвала. Посмотрите на нее. Она еще ребенок… А грибы она в самом деле принесла.
Брехов, повернулся, злобно уставился на Вадима. Вадим твердо выдержал этот взгляд.
– Увести ее! – приказал солдату майор.
Милду увели.
– Ишь, защитничек нашелся! – Он все еще говорил в повышенном тоне. – Ребенок! Да ты понимаешь, лейтенант, что тут кругом враги? Каждый день людей теряем. И из-за таких ангелочков в том числе!.. А может, у тебя с ней шуры-муры? Поэтому и защищаешь?
Вадим сжал кулаки. Брехов заметил это движение. Махнул рукой.
– Ладно, все свободны.
Он распорядился доставить Милду в Шауляй.
Этот допрос произвел на Вадима тягостное впечатление.
Он решил уволиться из армии при первой возможности. Война закончилась. Фашистская Германия была побеждена. Свой долг защитника отечества он выполнил. Связывать с армией свою судьбу он не собирался. Это было не его призвание. Тем более служба в войсках НКВД.
Вадим так и не узнал, освободили Милду или нет. Их подразделение передислоцировали в предместье одного из литовских городов. Он стал помощником начальника 1-го отделения оперативного отдела.
Однажды взяли в плен одного из командиров лесных братьев. Его допрашивал начальник отделения капитан Айвазян. Он сидел за столом. Вадим, майор Чарочкин и переводчик стояли у двери. Чарочкин за какую-то любовную историю был понижен в должности и подчинялся Айвазяну. Литовец сидел перед столом на табуретке. Он зарос рыжей щетиной. Из-под густых рыжих бровей глядели злые зеленые глазки. Был он невысок, но плотен и широкоплеч. На вопросы литовец не отвечал. Неожиданно он вскочил и со страшной силой надвинул стол на Айвазяна. Припечатал того к стене. Затем бросился к окну и, разбив стекло, выломав раму, выпрыгнул. Все произошло в мгновение ока. Вадим и майор успели лишь вынуть пистолеты. Они выпрыгнули вслед за ним. Кабинет располагался на втором этаже. Литовец бежал к высокому дощатому забору, огораживавшему их часть. Вадим и Чарочкин стали в него стрелять. Находившиеся во дворе военные тоже открыли стрельбу. Казалось, все пули попадают в него. Его военная форма покрылась красными пятнами. Но литовец продолжал бежать. Непостижимо было, откуда у него берутся силы. Он подбежал к забору и перемахнул через него!
Вадим с майором тоже перепрыгнули через забор. Ворота части распахнулись, из них выбегали офицеры и солдаты.
Литовец лежал на спине, раскинув руки и ноги. Он был изрешечен пулями. На губах появилась кровавая пена.
– Застрелите… меня… – прохрипел литовец.
И Вадим с Чарочкиным пожалели его, застрелили.
Подбежали другие военные. Стали вокруг распластанного тела. Вадим опустил дымящийся пистолет в кобуру.
– Жаба явилась, – сказал один из офицеров.
Из ворот части вышел и засеменил к ним Брехов. Он был уже подполковником.
Ему объяснили, что произошло.
– Зачем пристрелили? – закричал он на майора и Вадима. – Кто разрешил? Он ведь уже не мог убежать! Подлечили бы его, и он бы ценнейшие показания дал! Под трибунал пойдете!
– Ему оставалось жить минуты или секунды. Нельзя уже было его спасти. Просто от предсмертных мук избавили, – попытался объяснить Вадим.
– Молчать! – завопил Брехов. Он приблизился к Вадиму. – Жалостливый какой! – И разразился гневной тирадой, наполовину состоявшей из мата. Когда Брехов начинал кричать, он уже не мог остановиться.
Вадим не выдержал. С размаху положил руку на расстегнутую еще кобуру и сделал широкий стремительный шаг по направлению к подполковнику.
Брехов опешил, отпрянул. Попятился назад, споткнулся о руку трупа и упал на спину. Раздались сдавленные смешки. Никто не помог ему подняться. Не дожидаясь, когда Брехов встанет, Вадим направился к воротам.
Вадим и майор сознавали, что слова Брехова о трибунале не пустая угроза. Выходка Вадима с кобурой только усугубляла положение. Ждали ареста. Таких мучительных дней в жизни Вадима еще не было. Но все как-то обошлось.
Литовец сломал начальнику отделения столом несколько ребер. Айвазян лежал в госпитале. Вадим временно возглавил отделение. Теперь Чарочкин подчинялся ему, старшему лейтенанту. Майор был человеком добродушным, веселым, по-своему обаятельным. Он оказался большим ценителем женщин. Это и привело его к гибели. Каждый вечер повторялось одно и то же. Чарочкин просил Вадима отпустить его в город. Тот отказывался, говорил, что это опасно. Майор настаивал, доказывал, что с ним, «опытным волком», ничего не случится. И Вадим, скрепя сердце, уступал. Из очередного такого похода майор не вернулся. Утром его нашли в переулке с перерезанным горлом. Вадим опасался, что спросят с него. Но снова все обошлось. Наверно, потому, что он был на хорошем счету у начальства.
В течение лета Вадим неоднократно подавал прошения об отставке. Объяснял свое решение желанием закончить институт. И каждый раз получал отказ. Лишь в сентябре 1945 года его, наконец, уволили в запас, с правом занимать должность помощника начальника штаба полка.
При увольнении Вадиму предложили остаться в городе и стать или директором мясокомбината, или директором театра. Последняя должность его заинтересовала. Ведь она была связана с искусством. Но после трезвых размышлений он отказался. Ему пришлось бы решать задачи не столько творческие, сколько административные и хозяйственные. Вадим поехал домой.
Примерно в это же время уволился из армии отец. Их боевые пути оказались удивительно похожи. Оба закончили войну в Германии. Вадим – в Кенигсберге, Лунин-старший – в Берлине. Оба – старшие лейтенанты. Оба награждены орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» Оба вернулись домой живыми и невредимыми.
Мама дождалась и мужа, и сына. Такое случалось не часто.