Хронос и Хтон. Глава 1. Татьяна

ХРОНОС И ХТОН.
Роман о Москве и Сибири
Эпиграф: Время наших страстей – самое точное…
(Это было эпиграфом к фильму 1990-91 года о нацизме, название которого за давностью лет стерлось у меня в памяти.)

© О.Е. Биченкова
Лето 2002-го года, 2010-й год, 2012-й год – Новосибирский Академгородок
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Все эти события, происходившие якобы со мной в детстве, я выдумала в 19 лет, когда я с операцией на шее лежала в больнице. Сюжет все повторялся и повторялся, пока я не дала обет описать его в романе. Назовешь его «Опий», а первую часть романа - «Хронос и Хтон», сказал мне в бреду, примерно как булгаковскому Турбину, кошмар в пушкинском сюртуке. Так что это не моя биография, и все встроенные книжки, по всей видимости, вымышлены.

ПЕРВЫЙ ПРОЛОГ

1. Не говори, безумная любовь,
когда, как белладонна нарастая,
ты немотой-дурманом вяжешь кровь,
суля то ад, то все блаженства рая,
ведешь меня по горестной судьбе
то мимо, то к нему, то с ним, то снова
я все не вспоминаю о тебе -
и я не говорю святого слова.

любовь и счастье - нет на вас управ.
не глядя, лошадь по кругу катится,
и сердце, что не знало сонных трав,
со мной сегодня навсегда простится -

шальное, шалое... как рыбу из глубин,
на берег выбросит меня волна морская.
вот - дома я, но средь снегов и льдин
скажу себе - сегодня умираю.

2. С тобой, когда последний солнца луч
вновь осветил в зерцале отраженье
и от луны виднее- сердце мучь
и умирай опять... но без движенья
любви к тебе я по утрам встаю.
Тебя уж нет. Венера глянет строго -
и вот любовь. и снова я пою
ту песнь бессмертных - трепета и слога.

ВТОРОЙ ПРОЛОГ

Я думала, что это Бог. Или бес. Или власти, ЧК то есть. Невидимые руки кормили меня, невидимые губы страстно прикасались ко мне, и я горела, как в огне. Потом мне поставили менингит. Прошел уже месяц страшного и странного времени, когда я молилась и работала, не обращая внимания на грипп и бред – чувствительно мне досталось. Кто это был? Кто говорил со мной, предсказывая мне события – и они сбывались, в день, другой, третий?… От политических, от аварий на небе и не земле, актов болезни и смерти – от Черномырдина до Любы, соседки и моей с мамой подружки, которая, постоянно бывая за границей, каждый раз снабжала меня модными журналами по шитью и вязанию…
Это – история моей семьи, как она дошла до меня в рассказах моей мамы, пережившей все это. Ни я, ни она не знаем, есть теперь Бог или нет. Но Рок есть, это правда.

Глава 1. Татьяна
Меня звать Татьяна. Я из верующей семьи, мой дед был священником. Моего отца, умершего в 1937 году от большевиков, как и многие тогда, звали Петр. Он родился на Украине и был вначале раскулачен, потом посажен и замучен пытками. В 19** (в тексте замазано синими чернилами), после войны, взяли мою семью, включая меня. Нас разлучили надолго, если не навсегда. Я до сих пор не знаю о судьбе моих двух сестер и брата; один брат вышел – его, как ни странно, выпустил ш::и на поселение, и он меня разыскал. Я вышла из Сиблага только в 1954 году, после смерти (в тексте вымарано синими чернилами0; картинка, видимо, портрет, вырезана). Расскажу о,б  с плененными людьми в ЧК. Я и до это го слышала слухи и зверствах НКВДв, а теперь вот испытала сама.
Ко мне, Татьяне Петровне (фамилия замазана) пришли трое в черном. Сказали собраться, что остальные члены моей семьи арестованы за участие в заговоре, и что со мной тоже разберутся «скоро». – Пойдемте разберемся. Ничего с собой не берите, переоденьтесь только, - было велено мне. Мне не было разрешено выходить из комнаты, и я натянула поверх домашних брючек ватные штаны, свитерок, цигейковую шубу накинула. Они переглянулись как-то странно, но как бы и со знанием дела. Я и они вышли – я не хочу ставить слово «мы» сознательно, чтобы сохранить должное расстояние между собой и палачами. Я спросила, оберy нувшись на свою, уже бывшую, дверь: «А икону-то взять можно?» «Отчего же нет? Сейчас спустимся к соседям, они верующие? И у них попросим». Я смекнула что к чему и промолчала. «А как же икона?» - недоуменно спросил меня тот, кто постарше. – «Вы подумайте, у кого здесь могут быть иконы? Мы и зайдем». После моего потерянного молчания онипонимание захохотали громко и неприятно. Вышли на улицу, там стояла машина с надписью «Хлеб». Задняя дверца распахнулась, и меня заставили (и подтолкнули локтями!) влезть в промороженный фургон. Как же трясло меня стоя! – сидений не было. Везли около часа, машина часто поворачивала, колеся по заснеженному (замазано синим в тексте. Снова вырезана страница; «Видимо, какая-то фотография», - подумала я). Наконец привезли; дверцы открылись, и я выпрыгнула из бензинового, без сидений ада. Меня и их ждал высокий человек в форме. Если бы не форма и не упорно расползавшиеся по нашему местечку слухи, я могла бы подумать, что меня просто похитили бандиты. «Честь имею. НКВД». «Нет, чести вы не имеете,» - ответила я, решив держаться до конца. Тогда без дальнейших разговоров меня втолкнули в дверь маленького, в темноте неопределенного цвета, сарая. Только потом, через 2 месяца, когда меня переводили в Сиблаг  (почему-то оставлено, подумала я, успев привыкнуть, что названий, как и фамилий, нет; они попросту замалеваны), я узнала, что он был зеленого цвета. Я оказалась в одиночной камере.
Барак был неотапливаемым. Я, и так замерзшая в хлебном фургоне, основательно закоченела. Горит лампочка Ильича, как ее называли в моем детстве, пришедшемся на революционные двадцатые годы. Сейчас мне пятьдесят лет, я на свободе, выжила, и пишу эти воспоминания. Знайте, люди, что я жива чудом Христовым и, наверное, верой в Него и в себя, как одинокого самостоятельного человека среди нелюдей в форменной одежде. Вспоминаю: в сарае стоял диван, обитый на вид непонятного бурого цвета дермантином, с круглой спинкой и валиками в изголовье и изножье. Подумав и осмотревшись, я, не снимая цигейки, села на диван. Он показался мне жестким и неудобным. Что ж, ночь на дворе, допроса, наверное, не будет, подумала я. Прилегла, даже задремала, как-то забылась. Но вскоре я услышала скрип двери и звук шагов; приподняла голову. Человек в форме стоял около меня с ведром воды.
- Спите? Не жестко? – спросил он меня.
Я решила молчать.
- В каком заговоре вы участвовали? Вы хотели свержения власти? Намеревались отравить вождя народов?
- Не участвовала.
- Вся ваша семья арестована. И ты тоже подозреваешься в соучастии.
- Мать Пресвятая Богородица, помоги!
- Запираетесь? Ну ладно, посидишь в желтом доме, поймешь что почем.
- Я что, в психиатрической лечебнице? Почему?
Он рассмеялся:
- Да. Только умалишенный в нашей стране может восставать против законного и народного правительства. Сейчас придут санитары, сделают вам капельницу. Если хотите пить, пейте прямо отсюда.
Он поставил ведро в угол и вышел.
Я встала с дивана – весь разговор я провела полулежа, подперев голову кулаком, - и подошла к ведру. В нем была, как мне показалось, вода, только ржавого цвета. До ареста я не успела даже поесть, только пришла с работы (я работала медсестрой в поликлинике), и мне очень хотелось есть и пить. С трудом подняла ведро, нагнула голову и отхлебнула. Нет, это была не вода. Или не просто вода. Вкус солоноватый, а привкус лекарственный… Больше я пить это не буду, - успела подумать я. Услышала звук шагов и скрип двери. И ясно увидела чорта, стоявшего у ведра в углу. Скрипящий голосок сказал мне: «Ну что, пей, если хочешь. Больше чертей придет. Увидишь, что дальше». Внезапно погасла лампочка, и я пошатнулась и упала. Не знаю, сколько прошло времени. Упав, я опрокинула ведро. Про чорта я вспомнила сразу и подумала опять: «Нет, пить я не буду. Чорт у них, что ли, в ЧК? Или? Или это действие растворенного в воде препарата, от которого у меня галлюцинации?» Вошел другой человек, похожий на того чорта. Он зажег лампу, обыскал меня и снял шубу и, несмотря на мои протесты, серебряные крест и образок. Потом сказал сладким голосом: «У вас шизофрения, и вы находитесь на излечении. У вас есть галлюцинации? Сейчас мы вам введем лекарство, и они пройдут.» Он постучал изнутри в дверь. Грохот ударов отдавался у меня в голове. Чуть замедлив, вошли два молодца в зеленых халатах. Мне поставили капельницу. Помню зеленые круги перед глазами, был какой-то бред, я что-то кому-то говорила. И провал в памяти. Ничего не помню до сих пор.
Очнулась я, когда опять горела лампа. Никого не было. Я лежала на диване и была привязана за пояс и за ноги. «Боже, как меня звать-то? Кто поможет?» Примерещился, менее явно, чем в прошлый раз, бес. «Ага. Бог есть? Есть. Его зовут Иисус Христос, точнее, Бог-то Троица, а Христос ипостась, Сын Божий. А Бога-Отца звать Саваоф. А еще есть Дух Свят.» Тут я вспомнила, что меня крестили Евдокией. Вслух я сказала: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Дверь открылась; ко мне подошел человек, точнее, как я уже поняла, нелюдь, и отвязал меня. На руке у меня был кровоподтек, бока и спина болели, как от пролежней; наверное, от дивана, решила я. Зверь сказал мне: «Лежать до вечера запрещено. Можете сидеть.» «А где моя шуба?» - «У начальника, конфискована то есть. Что же вы ее так замочили?» Тут у меня внезапно развязался язык.
- Что вы за капельницу мне сделали? И в воде что за отрава? У вас тут черти ходят из-за этого по углам! И мороз, как на улице.
- Черти… Может, по-вашему, и Бог есть?
- Да, есть.
- Ну, это бред сумасшедшего. Прими-ка таблетки.
Он порылся в кармане френча и достал какие-то пилюли. Протянул мне. Откуда-то достал кружку с чаем.
- Не буду.
- Нет, будешь, - заорал он и ударил меня по лицу.
Удар был настолько сильный, что я упала на диван. В рот мне втолкнули таблетки, дали запить чаем. Чай оказался на каких-то травах, вроде бы пахло шалфеем. «Ночью на допрос, ничего не подписывай,» - откуда-то сверху раздался голос. Я с наслаждением пила сладковатый настой, но не сразу и поняла, Кто говорит со мной. Он сказал еще несколько Слов.
Потом меня подняли и снова усадили. Из кружки на меня плеснули чаем– одежда намокла. Свет погас. Дальше у меня опять, дорогой мой свободный читатель, провал в памяти: самое интересное, что я не помню, чем меня кормили, какую пайку давали и даже, pardon, как я ходила в туалет. Как из бреда, вспоминаю уколы и допросы, когда голова моя разрывалась от боли и голоса, который все убеждал меня, что Бога нет. Помню еще сквозь декабрьский и январский мороз, как мне давали ватник и в пять утра вели сгружать с машины пудовые мешки с хлебом. [дальше в книге нет страниц. На последней страничке перед следующим или еще одним очерком, слова:]… вывел Христос. (Фотографии нет, вырезана. Подписи тоже нет).
Потом, после пяти лет лагерной работы, меня – благодаря моей медицинской профессии – отправили медсестрой на поселение. До лета 1953 года я там и работала медсестрой, вместе с доктором Стехиным, тоже сосланным, киевлянином и евреем.