Георгий (дорога к себе) 3 книга 2 глава

2.          Мозэ.
 
 
Георг поднялся по каменным ступеням крыльца и очутился в просторном полутемном холле. Мозэ стояла у противоположной стены возле напольного зеркала. На ее голове уже привычно красовалась бархатная шляпка с вуалью.
- Мы куда-то идем? – спросил Георг, и его сердце замерло.
Мозе повернулась и удивленно ответила:
- Почему? Мы остаемся дома. Уже поздно, и я думаю, что ты голоден. Будем ужинать. У меня есть пара отличных кусков рыбного филе в кляре и маринованная спаржа. Могу быстро поджарить яичницу. Какой ты любишь сок?
Она говорила это так, как будто к ней в гости он приходил каждый день и только сегодня немного припозднился.
- Этот Робески съел весь пирог, обжора. Завтра я испеку кулебяку с капустой. Любишь с капустой?
Георгу стало смешно:
- Я люблю с абрикосовым джемом.
- А Робески не любит. Решено, будет очень большой пирог и очень много джема! – радостно постановила она. – Я скажу, чтобы завтра он купил тебе одежду. Иди в ванну, я сейчас принесу свою пижаму. Как-нибудь пока перебьемся.
Несмотря на то, что Мозэ была небольшого роста, и очень изящная, завязки на пижамных брюках пришлось сильно затянуть, а штанины подкатать. Георгу казалось, что все это происходит не с ним. Это был странный сон, в котором он оказался случайным наблюдателем.
 Теплый душ и необыкновенно душистое мыло еще больше усилили эти ощущения. Выйдя из ванной комнаты, он почувствовал запах разогретой еды и быстро пошел на этот зов. Мозе сидела за столом, подперев щеки кулаками, а перед ней стояли две большие тарелки, на одной из которых красовались огромные куски рыбы, покрытые золотой корочкой, а на другой - целая гора ярко зеленой спаржи. Что-то еще волшебно шипело на сковородке.
- Садись, - сказала Мозе, - какой будешь сок?
- Мне все равно, - пожал плечами Георг.
Он сел напротив, и Мозе переложила кусок филе на его тарелку. Потом она откупорила одну из бутылок, стоящих на столе:
- Робески любит виноградный. Наливать?
Георг не мог этого видеть, но он чувствовал, что она неотрывно смотрит на него через свою вуаль, лишь на пару минут прервавшись для того, чтобы отключить конфорку под сковородой. Иногда она повторяла: «Такие же, точно такие же глаза…»
- Еще рыбу, или лучше яичницу? – спросила она, когда его тарелка опустела.
- Спасибо, я сыт, - отрицательно покачал головой Георг. – Если можно, еще немного сока.
Когда опустел второй стакан, она, наконец, произнесла:
- Меня зовут Мозэ, просто Мозэ. А тебя?
- Георг.
- А как тебя звали родители?
- Мама называла меня Георгий.
- Странное имя, странное. Мне не нравится, я буду звать тебя…, - на секунду она задумалась,  - Гео! Хорошо?
Он равнодушно пожал плечами, ощущая, что все сильнее хочет спать. Она как будто поняла:
- Обо всем завтра, а сейчас живо в постель.
Белые подушки, одеяло и сон приняли его в свои объятия практически одновременно. Он проснулся привычно рано, удивился незнакомой обстановке, а потом вспомнил все. А еще он вспомнил, что ему снилась яхта, большая и белая, она покачивалась на синей океанской волне на фоне восходящего солнца…
Вскоре в дверь постучали, и  на пороге появилась Мозэ в своей неизменной вуали.
- Доброе утро, - приветливо сказала она, присаживаясь на край дивана, - хочешь есть?
- Нет, - улыбнулся Георг.
- Тогда рассказывай. Только правду, иначе все бессмысленно.
- Она очень страшная, - тихо прошептал Георг.
- Я не боюсь.
- Я не знаю, с чего начинать, - почти сразу согласился он.
- Начни с конца, а потом объяснишь, почему это произошло.
Он не видел выражения ее глаз, надежно спрятанных за вуалью, он только замечал, как печально она качает головой. Потом она осторожно положила свою ладонь на его руку, потом сильно сжала его руку в своей:
- Хватит… Я все поняла. Бедное дитя… Забудь это, как дурной сон. Представь, что этого никогда не было, и ты всегда жил здесь, ты – мой ребенок, и я тебя никому не отдам: даже этому сну, даже воспоминаниям, даже людям… Робески поможет, ты не представляешь, какой он – он может все! Только одно условие, пока не представится возможность, тебе придется жить здесь, в моей усадьбе и ни при каких обстоятельствах не выходить за ее пределы. Нужно вытерпеть, а потом будет хорошо! Ты принимаешь мои условия?
- Да! – Георг не испытал ни радости, ни огорчения, как будто он знал, что именно так и должно произойти. Он уже чувствовал, что Мама, Дрэзд, все остальные люди навсегда остались в прошлом, за границей вчерашнего дня.
- А можно мне тоже задать вам вопрос? – не совсем уверенно спросил Георг.
Она согласно кивнула головой.
- Зачем вы прячете лицо?
Мозэ горько усмехнулась:
- Потому, что оно еще страшнее, чем твоя правда.
- Для кого?
- Например, для тебя.
- Вы ошибаетесь, я тоже ничего не боюсь, - серьезно произнес мальчик.
- Ты абсолютно уверен в том, что сказал?
- Да! – подтвердил он таким голосом, что Мозэ не стала больше спорить.
Она медленно потянула шляпу с головы, и исчезнувшая вуаль обнажила что-то уродливое: грубые фиолетовые рубцы зверски изрезали все лицо, обгрызли часть носа, непонятным образом превратили глаза в странные несимметричные щели. И только их  яркая радужка, будто в насмешку, радостно светилась необыкновенно красивой синевой.
- Ну и… как? – медленно проговорила женщина, и Георг почти физически ощутил, как напряглось ее хрупкое тело.
- А вы сами-то видели себя в зеркале? – спокойно спросил он.
- Да…
- Ну и…  как?
- Ужасно, но я привыкла.
- Вот и я привыкну, - твердо заявил Георг, и увидел, как по ее лицу странными, неправильными зигзагами потекли неожиданные слезы.
После завтрака Мозэ строго объявила:
- Я в магазин. Ничего не должно меняться. Для всех моя жизнь должна оставаться прежней, во всяком случае, еще какое-то время. А ты включай компьютер и начинай делать уроки. Ты ведь должен сейчас быть в школе?
- Да, - послушно согласился Георг.
- Тогда, пойдем, я отведу тебя в комнату, которую теперь мы будем называть классом.
Она крепко взяла его за руку и повела по коридору. Мальчик заметил, как распрямились ее плечи, и гордо вздернулся подбородок. Она толкнула третью по счету дверь и впустила Георга внутрь.
- Здесь ты будешь учиться. Кстати, как ты учился?
- Очень хорошо.
- Это правда?
- Правда! Лучше всех в классе, гораздо лучше, - равнодушно заверил он.
- Молодец! Впрочем, я тебе в этом деле все равно ни чем помочь не смогу, это Робески знает абсолютно все. Зато… я умею отлично играть на рояле. Хочешь, я научу тебя играть на рояле? О! Я уже опаздываю, - спохватилась она и поспешила к выходу.
- Никому калитку не отпирай, - прокричала она уже из-за двери, – я ее закрою с той стороны, а у Робески есть ключ.
Георг включил компьютер и выбрал дистанционную программу по истории. Им часто давали задания в электронном виде. Некоторое время он рассеяно читал учебный материал, но потом этот процесс его захватил – в очередном параграфе речь шла о правлении и ратных подвигах императора  Тиберия. С экрана монитора на него смотрел тот, чей гордый портрет был запечатлен на золотой монете, и выражение его лица было привычно невозмутимым. На короткий миг Георгу показалось, будто император знакомо улыбнулся. Это явилось лишь плодом его воображения, но он так ясно представил себе утерянную монету, что снова ощутил ужасную досаду.
…От неожиданности он даже вздрогнул, почувствовав, как кто-то прикоснулся к его плечу. У него за спиной стоял мужчина. Он был среднего роста, среднего телосложения и средних лет, зато лицо имел совершенно  замечательное. Его абсолютно черные глаза, пронзительно умные, проникали в душу. Гладкие седые волосы, зачесаны назад, черные брови, аккуратно подстриженная черная бородка. Он был красив особенной благородной красотой, и во многом ощущение этого благородства возникало благодаря не слишком крупному орлиному носу. Однако незнакомец по-доброму улыбнулся и дружелюбно произнес:
- Здравствуй, Меня зовут Мартин Робески. А тебя, если не ошибаюсь, Георг?
- Да, Георг…, - он хотел произнести свою фамилию, но не успел, потому что Робески перебил:
- Ихтемгольдц. Отныне твоя фамилия Ихтэмгольдц, как у Мозэ. Привыкай, потому что она решила, что это будет так!
Георг снова не испытал ничего, кроме равнодушного согласия. Он все больше доверялся судьбе, отчетливо ощущая: что бы ни происходило, в конечном итоге все обязательно должно быть хорошо, потому что где-то рядом всегда будет он, господин Счастливый Случай. Георг почти чувствовал его незримое присутствие. Ему даже показалось, что он снова услышал голос, пообещавший: «Я сделаю так, что у тебя не будет проблем». И только очень глубоко, в самой заветном тайнике его души, все еще не до конца была прикрыта дверь, и в узкую щель последний раз смогло выглянуть что-то необъяснимо хорошее и печально напомнить ему его же собственный вопрос: «Он помогает тебе просто так? Ты хорошо подумал, что он попросит вза…» Но в следующее мгновение кто-то резко захлопнул ‘ne дверь до конца, и непонятное тревожное чувство растаяло в густых сумерках памяти, оставив вместо себя приятное спокойствие равнодушия.
 - Если хочешь, я буду помогать тебе с уроками, - тем временем говорил Робески, – но только по вечерам. Днем я занят, а теперь еще добавилась эта проблема. Ты не переживай, здесь тебя никто не найдет, просто через несколько лет люди  узнают, что все время с момента своего рождения в этом доме жил мальчик – сын прекрасной Мозе. Он на год младше тебя, и долго был болен, а она не хотела, чтобы кто-либо увидел его таким. Поэтому ты выйдешь в город только тогда, когда «выздоровеешь» окончательно.
Георг поднял на Мартина удивленные глаза.
-  Просто представь себе, что сейчас мы боремся за твое здоровье, и уже на пути к победе. Позже мы отработаем эту версию до мельчайших деталей, не беспокойся.
Георг хорошо видел, что гораздо больше обеспокоен собеседник.
- Только бы ты на самом деле не заболел…, - озабоченно добавил Робески.
- Я никогда не болею, - сказал Георг и снова отвернулся к монитору.
Он не обращал внимания на то, как за его спиной некоторое время переминался с ноги на ногу этот человек, потом робко провел рукой по его волосам, и, со словами: «Какие странные у тебя волосы – здесь обычные, а ближе к шее совершенно жесткие, и цвет тут какой-то… другой», он сел в кресло возле окна.
Позже, когда необходимое количество параграфов было прочитано, Георг спросил:
- Почему вы сказали, что Мозэ прекрасна? Вы так шутите?
Робески отрицательно качнул головой, потом порылся в нагрудном кармане пиджака, и извлек небольшой портрет, ламинированный в твердый пластик. Он посмотрел на него с нежностью и протянул Георгу.
- А разве нет?
На фотографии была запечатлена небесно красивая девушка: светлые волосы золотыми волнами рассыпались по плечам, тонкие черты лица, нежно очерченный рот и глаза… Очень красивые глаза, в обрамлении пушистых ресниц, они поражали своей абсолютной синевой. Нет! они поражали совсем другим – в них было что-то такое, чего Георг объяснить не сумел. Это уже потом, когда Мартин покажет ее фотографии много раз, он догадается: в этих глазах была жизнь, озорная, непокорная, дерзкая и какая-то еще… Тольк это «еще» он поймет уже совсем нескоро.
- Красивая, - согласился Георг, и Робески посмотрел на него с благодарностью. – Только теперь она другая.
- Да? Почему-то я этого не замечаю, - удивленно пожал плечами Мартин. - Для меня она совсем не изменилась.
- Можно сделать операцию, или это очень дорого?
- Это дорого, но деньги не имеют значения. Деньги вообще не имеют никакого значения. Дорого, малыш,  совсем другое… - задумчиво произнес он, но потом улыбнулся и продолжил. – Она не хочет, а я сделал бы для нее все. Знаешь, я очень перед ней виноват.
- Я знаю, я слышал, раньше, - он захотел добавить: «в той жизни», но делать он этого не стал. -  Почему не хочет?
- Она думает, что этим она меня наказывает. Наверное, ей кажется, что я мучаюсь, когда вижу ее лицо. А я уже давно не мучаюсь, - снова улыбнулся он, - я этого не замечаю, я просто очень сильно ее люблю… Может быть она сделает эту операцию ради тебя - попроси. Ты почему-то очень сильно ей небезразличен.
- Ради меня не стоит тратить деньги на пустяки, - уверенно заявил Георг, - Деньги нужно беречь. Вы не правы, когда говорите, что они ничего не значат. Они помогают человеку оставаться человеком.
- А кем же еще может быть человек? – с интересом спросил Мартин.
- Зачем вы задаете вопрос, ответ на который вам известен? Человек может стать зверем.
Робески долго молчал, а потом задумчиво произнес:
- Она права… – ты очень непростой мальчик…
Входная дверь громко хлопнула, и раздался веселый голос:
- Мальчики, вы где? Робески, я знаю, что ты дома! Сейчас же возьми у меня сумки! Я сильно задержалась, а ребенок голоден. Будешь с нами завтракать?
- Нет. Я сейчас ухожу, - ответил он ей уже откуда-то из коридора, - зачем ты носишь такие тяжести, я ведь все могу принести сам.
- Обойдусь! Лучше скажи, когда ты принесешь ребенку одежду?
- Скоро я поеду в Грэмхен. Куплю там, так будет надежнее, а здесь это может вызвать ненужные вопросы.
- Ты прав, как всегда. А пока я перешью ему пару пижам, как раз вчера купила подходящей расцветки. Надолго едешь? Вечером придешь?
- Вечером приду, еду на три дня.
- На ужин будет большой пирог с джемом.
- Мозэ, я не люблю…
- При чем здесь ты? С джемом любит ребенок.
После этих слов послышался совершенно счастливый смех Мартина, а потом он и сам появился в дверях:
- А что ты любишь еще? – улыбаясь, спросил он.
- Копченую курицу.
- Отлично! Я тоже ее люблю, - прошептал он заговорщицки, и  тут же громко добавил, - Мозэ, к ужину я принесу копченую курицу! - и, не дожидаясь ответа, быстро вышел на улицу.
Через неделю Георг сменил шелковые пижамы на мальчиковую одежду. У него еще никогда не было таких красивых, дорогих вещей, и он неожиданно испытал незнакомое ему раньше чувство огромного к ним уважения. Но, все-таки, не  брюки, рубашки и пуловеры вызвали в его душе огромное, почти ритуальное благоговение. Из небольшого, обшитого бордовым бархатом, футляра Робески извлек настоящие золотые часы. Даже он, ребенок, сразу понял, что это нечто-то совершенное.
- Это часы из коллекции моего отца. Им уже четыре сотни лет, и, может быть, именно поэтому они до сих пор великолепно ходят. Да, старые мастера умели выполнять свою работу! Не то, что эти, нынешние... Наверное, какое-то время они будут тебе великоваты, но что поделаешь - я подобрал самый короткий браслет.
Мозэ стояла у Робески за спиной, и он не видел устремленный на него взгляд, переполненный благодарным восхищением. Но очевидно, что он его почувствовал, потому что на его лице появилась довольная улыбка.
- Спасибо… - прошептал Георг, прижимая подарок к груди.
И тут он вспомнил…, как он вообще мог про это забыть?
- А…, вы не помните… Мозэ, когда я сюда пришел, у меня было что-то в руках?
- Если пообещаешь, что будешь обращаться ко мне и Мартину на «ты», то попробую вспомнить, - игриво ответила Мозэ.
- Я очень постараюсь, - послушно согласился Георг.
Мозэ вышла из комнаты и через минуту вернулась, держа на раскрытой ладони небольшой серебряный нож. Привычно блеснул зеленым перламутр рукоятки.
- Это? – спросила она. – Ты оставил его на полочке в ванной комнате.
И она протянула нож Георгу.
- Мозэ, зачем ребенку холодное оружие, ты же знаешь…
- Молчи, - оборвала его на полуслове Мозэ, - это принадлежит моему мальчику, а, значит, должно находиться у него!
- Не бойтесь, - Георг разгадал возникшие у Мартина опасения и, глядя ему в глаза, твердо произнес - я вам обещаю…, то есть, я обещаю тебе, что буду хранить его только, как память.
- Тебе его подарила мама? – с плохо скрываемыми нотами ревности спросила Мозэ.
- Нет.
- Очень хороший человек?
- Человек? – Георг вспомнил Дрэзда, - Нет, мне его подарил океан. Хотя… где-то рядом был и человек…
Мозе посмотрела на Мартина, но  тот только  удивленно пожал плечами. Вскоре Георг ушел к себе, чтобы  побыть с «друзьями» наедине. Он положил нож и часы на крышку письменного стола, стоящего возле окна, и залюбовался. Вечер был душный, окна в доме распахнули настежь, и до него доносились обрывки разговора, происходящего в соседней комнате. Постепенно Мозэ начала говорить на повышенных тонах, и он невольно прислушался.
- Ну, как же ты не видишь, что это мой сын. У него точно такие же глаза, как у меня, точнее, как были раньше. И цвет абсолютно такой же. А цвет волос? Они обманули нас в родильном доме. Они думали, что я умру, и продали ей моего сына! Я все нашла про их семью в Интернете. Георг совершенно не похож на своих родителей. Просто она - великая певица, и ей было все позволено!
- Дорогая, успокойся, он родился на семь дней позже.
- Вот! Если бы раньше, то ты бы меня убедил, а так, правда на моей стороне. Возможно, у Софии были проблемы с беременностью, она знала, что потеряет своего ребенка, и тогда ей оставили моего!
- Глупые фантазии, совершенно глупые. Хочешь, я сделаю генетическую экспертизу. Я проведу ее под чужими именами. Хочешь?
- Нет..., - голос Мозэ потух, но почти тут же он вспыхнул с новой силой. – Подумай сам, Георг настолько маленький и худой, что мы в документах легко убавили ему полтора года, выдав за семилетнего мальчика. Посмотри на меня: я - маленькая и худая. Ты тоже не очень похож на великана. А видел, как выглядели те, которых он называет своими родителями? Видел? Они исполины!
- Не занимайся самообманом – это слишком очевидно. Просто они крупные, статные люди, и еще неизвестно, каким будет он лет через пять.
- Это тебе неизвестно, а я точно знаю, что он будет маленьким, худым и похожим на меня!
- Мозэ, - попытался остановить ее Мартин, и в его голосе прозвучали шутливые ноты, - я все-таки сделаю генетическую экспертизу! Но только это будет завтра, а сегодня я очень хочу спать.
Георг улыбнулся. Ему все больше нравились их шутливые перепалки, вызываемые почти детским упрямством женщины. Он-то точно знал, кто его мама, и для этого ему не были нужны ни какие доказательства. Он еще мог бы усомниться, кто его отец… Но Георг совершенно не собирался разубеждать в этом Мозэ. Зачем? Так даже удобнее. И… надежнее.
 Вскоре он услышал, как на улице хлопнула калитка, а чуть позже Мозэ вошла в его комнату.
- Георгий! – сказала она, - ты…
И тут же осеклась, потому что он резко обернулся и посмотрел так, что у нее  замерло сердце.
- Никто не имеет права так меня называть! – произнес он ледяным голосом.
- Извини, - виновато прошептала она, - просто на Гео ты часто не отзываешься…
Он только пожал плечами:
- Мне все время кажется, что обращаются не ко мне. Но что вам мешает, то есть  тебе, - быстро поправился он, - называть меня Георгом? Просто Георгом.
Она посмотрела на него тревожно, совсем не так, как всегда. И ему очень не понравился этот взгляд. Взгляд не пугал, не вызвал жалость, он будто предупреждал: «Ты неправильно поступаешь, мальчик». Самой этой мысли в глазах Мозэ не было, эта мысль родилась в его собственном сознании. А еще его сознание очень убедительно объяснило ему: «Той женщины уже нет, и никогда не будет рядом с тобой. А эта есть, и она тебе нужна. Ни в твоих интересах огорчать ее своей дерзостью. Было бы лучше, если бы ты о ней позаботился. Ты понял»? «Понял, - мысленно согласился Георг. – Мне все равно».
- Извини, это… тоже память, – уже совсем другим тоном сказал он, - но если хочешь, я буду называть тебя мамой.
Она не заплакал в этот раз, но еще ни разу он не чувствовал ее такой счастливой. А потом она благодарно прошептала:
- Спасибо тебе… сын.
В тот момент Георг снова дал клятву, что никогда больше не нарушит «правило кулаков». По дороге в ванную комнату он нарочно свернул в холл, и, глядя в большое напольное зеркало, ему показалось, что сегодня его походка уже совершенно точно напоминала пружинящую поступь его кумира. Он задорно подмигнул себе правым глазом, и очень довольный пошел принимать душ. «Сегодняшний день, - подумал он, - явно удался»!
 
Георг очень быстро привык к своему новому существованию. Это была та самая норка, о которой он мечтал. И норка оказалась весьма неплохая...
 
У Мозэ было два серьезных увлечения: цветы и чужие неприятности.
Цветы были везде: на окнах, на полу, на каменных ступенях крыльца, в огромных цветниках, разбросанных по саду, и даже на крыше. Позже Георг понял, что крыша была специально сконструирована так, что здесь смог расположился еще один кусочек радости. Подобные цветники в частных строениях встречались довольно часто. В теплом климате они радовали глаз практически круглый год, но цветник Мозэ был одним из лучших, причем практически все она делал своими руками, лишь изредка прибегая к услугам Мартина. Георг сразу предложил ей и свою помощь, но она очень опасалась, что кто-то из прохожих сможет случайно его заметить. Потом они вместе нашли остроумный выход: он надевал ее пижаму, седой парик, шляпку с вуалью, и тяжелая работа постепенно перешла к нему.
- Жаль, что мы не можем работать здесь вместе потому, что тогда люди подумают, что меня уже клонировали, - как-то со смехом заявила Мозэ. По этой причине, когда они оба бывали на крыше, он просто лежал и смотрел на океан.
Отсюда прекрасно был виден океан. Георг частенько забирался сюда рано утром и принимал из его лона в свои руки новорожденное солнце. А когда усталое, из последних сил оно цеплялось за вершину Монашьей горы, он легонько подталкивал его пальцем, и солнце стремительно скатывалось за гору, угасая в песчаных барханах пустыни, начинающейся за далеким горизонтом, чтобы на завтра снова вынырнуть из морской пучины прямо на его ладонь.  В эти минуты он представлял себя Богом, сильным и красивым, как Дрэзд. Но только все чаще Бог становился для него простой фантазией, постепенно Он покидал его душу, уступая место приятному равнодушию. Или Он уходил не сам? Или это Георг уже не слишком желал чувствовать Его не только внутри себя, но даже где-то поблизости?
Как-то, года три спустя, он спросит у Мозэ:
- Скажи, ты веришь в Бога?
- Нет, -  качнет она головой.
- Почему?
- Страшно.
- Почему?
- Я грешница, а если в Него верить, то очень страшно жить с  перспективой, когда-нибудь с Ним встретиться. Точнее, не встретится, что, как ты понимаешь, гораздо хуже.
- Но, если не считать «мелкой» неприятности с лицом, то твоя жизнь по сравнению со многими людьми весьма неплохо устроена. Тебя любит достойный человек, вопреки всему ты смогла получить сына, и, главное, у тебя завидный достаток, - улыбнется Георг, - разве нельзя предположить, что это Он дал тебе все это? Значит, Он к тебе благосклонен.
-  Если Он мне что-то и дал, то только любовь. Этого у меня сполна, но этого и у Него сполна. Да, любовью Он может поделиться. А откуда у Него деньги? Зачем они Ему? А если их нет, то, как можно делиться? Деньги есть у другого, и он охотно делится с человеком своими накоплениями потому, что хочет что-то получить взамен. Или так он покупает человека…
- Значит, ты не веришь в существование Одного, зато веришь в существование другого. Так не бывает, ты должна определиться.
- А я и определилась – я не верю не в Того, ни в этого, потому что лично для меня и то и другое одинаково страшно. И навсегда хватит об этом. Не люблю я рассуждать на эту тему.
- Ну, подожди еще немного. Только ответь на последний вопрос. А что же Бог, разве Он ничего хочет от человека взамен?
- Хочет. Он хочет любви.
- А если предположить, что этих двоих нет, тогда откуда у человека появляется достаток? – не сможет удержаться Георг еще от одного вопроса.
- Он сам добывает его для себя. Человек – это весьма неплохая конструкция, обладающая огромным арсеналом возможностей.
- Но ведь бывает так, что человек теряет работу. Согласись, это не всегда зависит от него. Он был бы рад и дальше зарабатывать себе на благополучие, но у него больше нет такой возможности, потому что найти новую работу очень сложно. А его сосед продолжает трудиться просто потому, что его предприятие никто не закрывал. Где ты видишь здесь волю человека, и куда в таком случае девать свой огромный, но никому уже ненужный арсенал. И остаются только острова Счастья. Скажи, отчего это зависит? От удачи, счастливого случая?
- Возможно, от счастливого случая, - согласится Мозэ, - только хорошо бы еще понять, что это такое? И давай на этом закончим, иначе все возможные объяснения вернут нас к началу разговора.
Лежа на крыше, он будет думать о том, что лично ему совершенно нечего предложить Богу взамен. Он уже давно не испытывал ничего даже отдаленно похожего на любовь. Это его не тяготило, не мучило, оставалось только непонятным, что делать, если окажется, что Бог все-таки есть? Но, так ничего не придумав, он нечаянно уснет, и ему приснится сон: прямо перед ним стоит человек в черных очках. Незнакомец приветливо улыбается и произносит всего лишь одну фразу:
- Он тебе ничего не дал – значит, ты Ему ничего не должен.
Георг отлично запомнит этот сон, и потом с этой философией ему будет очень легко идти по своей жизни.
А еще здесь, на крыше он неожиданно открыл для себя небо. Оно оказалось таким же прекрасным и великим, как океан, и он подолгу всматривался в синеву, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в ее бесконечности.
Иногда по небу плыли огромные белые города. За пушистыми крепостными стенами виднелись причудливые крыши домов из светлого материала. Изредка из ворот выезжали всадники на легких белых конях, или вылетали медленные многокрылые птицы.
Но бывало так, что с неба на него смотрела мама…
Ее лицо быстро менялось, и грусть, которая возникала в глазах, делала ее непохожей на ту веселую и красивую женщину, какой он помнил ее до сих пор. Иногда он видел только ее белый профиль.
Об этом он Мозэ не рассказывал. Он прекрасно зал, что она, взяв себе в союзники «этот день», надежно встала на охрану его границ, и не допускает к Георгу никого из прежней жизни, постоянно повторяя, что даже воспоминания о прошлом могут быть для него смертельно опасны.
- Тебе принадлежит только будущее,  - постоянно твердила она, - и, поверь, что оно будет прекрасным.
- Верю! - с неизменной улыбкой отвечал ей Георг.
Почти все свободное время, которое оставалось у Мозэ от садовых и хозяйственных забот, она посвящала сбору информации о чужих неприятностях, бедах и трагедиях.
- Зачем тебе это нужно? – спросил ее однажды Георг.
Она пожала плечами и, озорно улыбнулась:
- Теперь просто по привычке, а раньше меня это утешало. Мне почему-то становилось легче при мысли о том, что кому-то тоже плохо.
- Тебя это радовало? – решил уточнить Георг. Ему самому чужие проблемы были безразличны. Его волновали только свои.
- Радовало? – удивилась она, - Ты что, просто успокаивало.
- Чем?
Она ненадолго задумалась.
- А, правда, чем? Возможно, ты прав, я действительно радовалась… Это ужасно! Нужно срочно с этим кончать. Ты прав…
- Я ничего не утверждал, я просто спросил. Если хочешь, я помогу переплетать твои архивы?
-  Хочу, - сразу же согласилась она, - пойдем, я покажу тебе, как это делается.
Она стремительно вылетела из комнаты, и Георг, улыбаясь, поплелся следом за ней.
Мозэ собирала информацию отовсюду. Она покупала по утрам газеты и яркие глянцевые журналы, рылась в Интернете, а потом нужный материал распечатывала на принтере. Что-то ей рассказывал Мартин. Если эпизод казался интересным, вместо комментариев повелительным тоном она приказывала:
- Скажешь секретарше, чтобы напечатала.
- А почему ты не хранишь это в базе компьютера? - оинтересовался Георг.
- Я хочу держать жизнь в своих руках, а не тупо пялиться в бездушный экран. Когда на бумаге что-то написано, это уже не просто продукт промышленного производства, это результат чего-то большего. Возьми любую книгу и почувствуй, как она согревает ладони. И чем больше тебе нравится произведение, тем выше его температура.
Георг тут же побежал в библиотеку, и стал перебирать книги, одну за другой, но ничего при этом не ощутил.
- Я же сказала, что произведение должно понравиться,  - Мозэ уже давно стояла в дверях и с интересом наблюдала за происходящим.
Сколько он потом не брал  в руки книги, он так никогда и не смог почувствовать их тепло. Зато, благодаря этому, он сильно пристрастился к чтению и осилил всю обширную библиотеку Робески, которая почему-то размещалась здесь, в доме Мозэ.
- По большому счету, это такой же его дом, как и мой.  А в своем у него не так много места, и он хранит там только специальную литературу, - как-то объяснила она.
Уже значительно позже Георг вспомнит этот давний разговор и спросит:
- Ты тогда пошутила, что чувствуешь тепло книг? Ты сделала это для того, чтобы я начал читать?
- Нет, - удивится Мозэ, - мне и впрямь кажется, что они согревают. А как же иначе ты объяснишь, почему их так приятно держать в руках?
 Георг ничего не ответит. В своих руках ему всю жизнь будет приятно держать только дорогие вещи, имеющие определенную значимость и лучше, если не только для него одного. А еще он никогда не забудет, как согревала его та золотая монета. И однажды он проведет эксперимент.
- У тебя есть золотые дэкальто? – обратится он к Мартину.
- Есть, - ответит тот, не отрывая взгляд от документов.
- Можешь принести мне один… ненадолго?
- Хорошо, завтра подарю тебе три штуки. Этого будет достаточно? – на секунду он поднимет на Георга глаза.
- Мне нужен только один, - но тут же Георг решит, что отказываться от денег – непростительная глупость, и быстро поправится, - хорошо, подари три. Это даже лучше.
Простой эксперимент покажет, что температура монет ничем не отличается от температуры сковороды и пустого металлического чайника. Но тогда почему их до того приятно держать в руках, что начинает казаться, будто от них исходит тепло?
После того, как Мозэ заподозрила себя в некоторой «нечистоплотности» по отношению к людям, она изменила тактику. Нет, она не отказалась от сбора информации. Но если раньше она просто переплетала разрозненные факты в один том, подписывала на корешке порядковый номер, обозначала интервал между датами и убирала гроссбух на полку, то теперь она приступила к настоящим расследованиям. Причем безжалостной ревизии подверглось и все уже накопленное «непосильным» трудом.
Этот процесс показался Гергу более интересным – в нем просматривался хоть какой-то смысл. Мозе собирала всю возможную информацию об участниках определенных событий, сопровождая это едкими комментариями, оставленными на полях, а в конце обязательно делала письменный вывод, но почему-то подшивала его в самое начало.
- Где логика? – спросил ее Георг.
- На поверхности. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле, – невозмутимо ответила она. – Просто теперь я коллекционирую уже нечто другое. Мой архив сменил свою вывеску. Разве ты не видел новую табличку?
Георг удивленно покачал головой.
- Глупый ты еще, шуток не понимаешь,  - рассмеялась Мозэ, - теперь этот процесс называется «Анализ чужого опыта, дабы не повторять чужих ошибок». Поэтому, когда потребуется нужный совет, его можно сразу найти «на поверхности» материала, а уже потом ознакомиться с доказательствами.
С логикой Георг согласился, но за комплимент чуть позже отомстил. Он повесил над входом в комнату, где Мозе хранила свои талмуды, лист бумаги, на котором крупными буквами напечатал: «Архив чужого опыта». А еще через несколько дней они вместе с Мозэ весело смеялись, когда обнаружили то же самое, только выполненное в бронзе.
- Здорово Робески над тобой пошутил, - сквозь смех, произнес Георг.
- Он тут не причем, - еще громче засмеялась Мозэ, - это я сама!
 
Постепенно Георг забывал свою прошлую жизнь. Она все больше казалась ему сном, в котором, конечно, было что-то хорошее, но мысли об этом приносили грусть, и со временем он стал испытывать  благодарность прошлому за плохое. Именно оно помогало ни о чем не жалеть.
Ему нравилось, когда вечерами они все вместе сидели в одной комнате, но каждый был занят своим делом: Мартин разбирал документы, нацепив на кончик носа небольшие очки в золотой оправе. Очки ему не шли, и Мозэ постоянно повторяла что-то вроде того:
- Робески, как долго еще ты будешь мучить свой благородный анфас этим уродством? Купи себе что-нибудь приличное.  
И он неизменно обещал ей исполнить пожелание.
К Георгу у нее  был более длинный список требований. Каким-то чутьем Мозэ умела угадать нужный момент, чтобы высказать одно из своих замечаний. Например, в ту самую минуту, когда герой книги, лежащей перед Георгом на столе, лихо вскакивал в седло, она настойчиво советовала:
- Держи спину прямо.
Сама же Мозэ нередко играла на изящном белом рояле, стоящем в углу зала, или молча «анализировала» чужой опыт. Георг еще не накопил достаточно мудрости, чтобы  определить, насколько правильными были ее выводы, но чтобы оценить ее игру на музыкальном инструменте никого опыта не требовалось. В такие минуты он видел, как Мартин откладывал документы в сторону и закрывал глаза,  иногда по его щекам текли слезы.
- Когда ты начнешь учить Георга? – спросил однажды Робески.
- Когда? – тут же переадресовала она вопрос мальчику.
- Я готов, - без лишних эмоций отозвался тот.
- Садись, - тут же скомандовала Мозэ.
С момента этого разговора прошло месяцев семь, и как-то за ужином Мозэ попросила Мартина откупорить бутылку вина:
- Есть повод! – твердо заявила она.
- Он обязательно нужен? -  улыбнулся Робески, доставая из серванта узкую длинную бутыль.
- Когда повод есть, в этой процедуре больше смысла. Не перебивай! Я знаю все, что ты сейчас скажешь. Лучше послушай, что скажу я. Я предлагаю выпить за первые успехи нашего сына. Без особого сожаления сообщаю, что великим пианистом он не станет, но еще года три упорных занятий, и его исполнение заставит растаять чуткие женские сердца! Робески, нужно что-то делать дальше!
- Что? Расклеивать по городу афиши с яркими надписями: «Вход разрешен только женщинам с чутким сердцем»? – улыбнулся Робески, -  Но ты только что сказала, что дебют состоится через три года.
- Я вообще не об этом сказала. Посмотри, из чего он сделан – из кожи и костей!
- Ты забыла про несколько килограммов его мозгов, - улыбнулся Мартин.
- А ты напрасно шутишь! - Мозэ начала заводиться, - Да, он на редкость умный мальчик, но уже пора заняться и его физическим воспитанием. Завтра же здесь должен стоять хороший спортивный комплекс. В магазине, между прочим, скажешь, что начал терять форму, а мне это не нравится.
- А тебе это не нравится? – озабоченно переспросил Робески.
- Мне это совершенно все равно. В первую очередь, мы должны думать о нашем сыне.  
- Договорились, спортивные тренажеры завтра будут. А, знаешь, Мозэ, впервые в жизни я благодарен тебе за равнодушие, - нежно улыбнулся Мартин.
К тому времени, когда, пришел срок «клеить афиши», с Георгом произошли удивительные изменения. Он не только научился прилично музицировать, и на три класса опережал школьную программу, он уже на целую голову стал выше Мозэ, а на его широких плечах наросли довольно крепкие мускулы. Однако главное чудо случилось с его волосами! Постепенно, от шеи к макушке, они начали менять свой безликий желтый цвет на бронзовый и закручиваться в мелкие кольца. К тринадцати годам по его плечам рассыпались длинные темно-огненные спирали.
Однако пошутить еще раз на тему организации дамского концерта они не успели...
Мартин Робески заболел. Все произошло стремительно. Вечером он не пришел к ужину, а ближе к полуночи позвонили из больницы и сообщили, что какие-то люди нашли его на улице лежащим без сознания и вызвали машину скорой помощи.
Мозе положила телефонную трубку, и со словами: «Наверное, я приду завтра», быстро вышла из дома. Она вернулась поздним вечером следующего дня. Георг сделал ей горячий чай и несколько бутербродов. Она выпила только чай, и даже не спросила, ел ли он сам.
- Он в реанимации. Без сознания. Сердце, - произнесла она незнакомым голосом.
- Его спасут? – с надеждой спросил Георг.
- Не знаю, шансов мало. Меня к нему не пустили. Знаешь, одна женщина там, в больнице, очень советовала сходить в церковь. Сказала, что это помогает. Я утром пойду. В холодильнике что-нибудь осталось? –вспомнила она. – На обратном пути куплю...
- Об этом не беспокойся, - остановил ее Георг. – Если ты считаешь, что в церковь нужно идти, то конечно иди, но только чем это поможет? Я по телевизору много раз слышал, что люди платят врачам хорошие деньги. Вот это, говорят, помогает.
- Да, да, обязательно! И это тоже...
И она, наконец, горько расплакалась. Георг подошел к ней сзади и положил руки на ее плечи.
- Ты боишься остаться без средств? – понимающе спросил он.
- Глупый, - через некоторое время ответила Мозэ, - я боюсь остаться без него, а деньги никуда не денутся - у нас общий счет. Он сделал так, что я никогда не буду нищей. Господи, забери все, только оставь мне его! Мальчик мой, - она судорожно схватила Георга за руки, - если бы не было тебя, то от одной мысли, что он смертельно болен, я бы уже умерла.
- Почему ты решила, что он обязательно должен умереть? Я чувствую, что все будет хорошо.
- Ты, правда, так чувствуешь?
- Вот увидишь,- кивнул он головой. – А сейчас выпей лекарство и постарайся уснуть. Нужно беречь силы, они тебе очень пригодятся, когда он начнет выздоравливать.
Георг хотел уйти, но она не сразу отпустила его руки:
- Я обещаю, если он пойдет на поправку, я сделаю пластическую операцию, чтобы он никогда больше не страдал, глядя на мое лицо.
- Успокойся, он уже давно не страдает.
- Почему… - удивилась Мозэ, на секунду перестав всхлипывать.
- Он не замечает эти шрамы – для него ты по-прежнему самая красивая в мире женщина.
В эту ночь он и сам долго не засыпал. То, что он сказал Мозэ, было правдой. У него действительно возникло ощущение, что все, рано или поздно, обязательно уладится. Георг мог видеть жизнь, проходящую за пределами усадьбы только через окно телевизора, но и этого было достаточно для того, чтобы понять - без Робески он в той жизни пропадет. Вот Мозэ была для него скорее приятным моментом, чем жизненной необходимостью. Нет, Робески должен был выжить, просто обязан! Георгу больше не слышались голоса, не снились сны, но ощущение неизбежности счастливого конца было совершено отчетливым.
Каждое утро Мозэ вызывала такси, ехала в церковь, потом в больницу, а после обеда возвращалась домой. Состояние Робески не менялось – оно было стабильно тяжелым и к нему не пускали. На восьмой день ее не было дольше обычного.
- Врач сказал, что ему стало хуже, - она еле выдавила из себя эти слова, когда вернулась. Она таяла буквально на глазах и все сильнее сутулилась.
- Пойдем на кухню, - потянул ее за руку Георг, - Тебе нужны силы. Или ты хочешь, чтобы я второй раз остался сиротой? Какая радость будет нам с отцом ходить на твою могилу, а по вечерам вместо музыки слушать новости по телевизору?
- Ты по-прежнему в это веришь? – она смотрела на него с такой надеждой!
- Верю, мама! И ты верь. Ты не ходи завтра в церковь, побереги силы, выспись, отдохни.
- Нет, пойду. Почему-то я там не устаю. Я устаю, когда иду обратно к дому. Спасибо тебе за то, что я хочу возвращаться в этот дом.
На следующий день она снова пришла очень поздно. Открыв ей дверь, Георг увидел, что она едва стоит на ногах, тяжело опираясь о дверной косяк.
- Что…? – еле слышно прошептал он, и что-то тревожно оборвалось у него внутри.
- Нет, нет, - произнесла она, качая головой – не бойся, мой хороший, ему немного лучше, просто у меня совсем не осталось сил.
- Говорят, что это чудо, - некоторое время спустя рассказывала Мозэ. - Такое бывает один раз на сотню тысяч случаев. Представляешь, один - на сотню тысяч. Это Он помог. Знаешь, как я Его просила? Как я Его просила!  Он есть, сынок, точно есть, нужно только верить.
- Все хорошо, мама, хорошо, успокойся. Пойдем, я уложу тебя спать. Нужно беречь силы, я ведь говорил, что они еще понадобятся…
 
…Четвертую неделю  шли дожди. Обычно в это время их сезон длился не больше двух недель, но сейчас зарядило не на шутку. Мозэ сказала, что погода оплакивает людские грехи.
- Мне кажется, человечество и без того проливает достаточно слез, и не нуждается в чьей-то помощи, - не согласился Георг.
- А ты знаешь, от чего плачут люди? Только от жалости к себе. Плохо, что себя они видят не дальше могильного холма. Природа пришла в этот мир раньше человека и уйдет из него позже, чем человек. У нее богаче опыт и лучше зрение, поэтому она точно знает, что будет с нами потом, а мы должны научиться слушать ее, понимать, о чем ее печаль.
- Ты опять идешь в церковь? – понял Георг. – Зачем? Все уже хорошо. Отца скоро выпишут, и твоя пластическая операция прошла удачно. Смотри, следов почти не осталось. А, кстати, как ты объясняешь ему, что не снимаешь при нем вуаль?
- Сказала, что у меня сильная аллергия, и я не хочу его расстраивать, успокоила, что все уже проходит. Скажи мне, мой мальчик, сейчас, когда отеки почти спали, я сильно отличаюсь от той, что была в молодости?
- Ты хочешь услышать правду?
- Конечно!
Он не ожидал увидеть в глазах Мозэ такую тревогу.
- Не бойся, - поспешил успокоить ее Георг, - ты снова стала красивой. Вместе с рубцами врачи убрали с твоего лица даже морщины. Но они забыли убрать мудрость из твоих глаз. Поверь, если бы ты не была такой умной, никто бы не догадался, сколько на самом деле тебе лет. Только вот ведь какое дело, мама, у женщины, которая когда-то спасла мне жизнь, было другое лицо… У меня такое чувство, будто я ее предаю, когда позволяю себе восхищаться твоей внешностью.
- Я поступила плохо?
- Ты поступила нормально, просто позволь мне проститься с той женщиной не спеша, чтобы она не заметила утраты.
- Как я благодарна Богу. За все. Даже за страдания и боль, - прошептала Мозэ, и в ее красивых синих заблестели слезы. – Но особенно за тебя, за Мартина и за то, что Он все-таки сподобил меня увидеть Его свет. Ты вспомни, как долго Он за меня боролся. Ты думаешь, что Он меня тогда за грехи наказал? Нет! Если бы Он хотел это сделать, Он бы уже тогда призвал меня на свой суд, не оставив времени на покаяние. А Он провел меня по этой трудной дороге к самой себе, что бы я не лицом своим сейчас любовалась, а души своей страшилась. Ты спрашиваешь, зачем я завтра к Нему пойду? А зачем я к Мартину хожу? Зачем к тебе возвращаюсь? Потому, что люблю.
Георг хорошо понимал логику этих ее мыслей,  он только никак не мог почувствовать в себе такую же потребность. У него была своя логика, пригодная именно для него. И то, что эта логика должна была оставаться ни для кого не доступной, он очень хорошо чувствовал.
- И когда же ты покажешь ему свое лицо? Когда он вернется из больницы?
- Да, я думаю, что к этому времени отеки спадут окончательно. Кстати, врачи сказали, что его выписка случится уже скоро.  Мне почему-то кажется, что солнце появится в тот день, когда он переступит наш порог.
Солнце появилось уже через три дня, но постоянно пряталось за облака, будто еще не определилось окончательно, стоит ли ему возвращаться в этот мир. А еще через три дня в дом вошел Мартин.
- А ты сильно подрос за это время, - произнес он, сжимая Георга в своих объятиях. – и еще больше изменился. Я никогда не видел, чтобы человек мог так меняться. Но это очень хорошо. Это нам только на руку. Правда, Мозэ?
Он обернулся в ее сторону и… замер.
На него смотрела женщина, вернувшаяся из прошлого. И эта женщина была прекрасна. Он молчал очень долго, но потом, будто ни в чем не бывало, заметил:
- А ты отлично выглядишь, Мозэ. У тебя прошла аллергия?
И снова повернулся к Георгу:
- Да… Так… о чем это я?
- Ты говорил, что Мозэ сильно изменилась, что она очень похорошела за это время, - Георг, наконец, не выдержал, рассмеялся и,  озорно подмигнув, выскочил в коридор.
 
Он стоял возле окна в своей комнате и наблюдал, как ненасытные тучи опять проглатывают солнце, а начавшийся с новой силой дождь поспешно смывает следы этого страшного преступления. Из соседнего окна доносились приглушенные голоса и тихий смех. Постепенно разговор стал громче.
- Не сходи с ума, Мозэ. Волосы у него вьются так же, как они вились у его матери.
- Не смей никогда больше о ней говорить! Слышишь, никогда! Иначе я запрещу тебе сюда приходить.
- Нет, любимая, ты этого не сделаешь. Я и раньше не очень доверял твоим угрозам, но все-таки немного опасался, а теперь я знаю это наверняка. Ты слишком сильно любишь меня, Мозэ.
- Я люблю тебя? Какая чушь! Слышишь – чушь!
- Ты все еще любишь меня, ты никогда не переставала меня любить. Молчи, родная, и не бойся, я никому не открою эту тайну…
Георг не мог видеть, как в эту минуту Мартин нежно обнял ее и улыбнулся совершенно счастливой улыбкой. И этого счастья в нем было так много, что счастью не хватало места, и оно постепенно заполнило все пространство комнаты, сладко спеленав тело Мозэ, не позволяя ей сопротивляться. А она уже и не пыталась вырываться из его объятий. Ей было там очень хорошо, и теперь она жалела только об одном – о том, что на долгие годы она лишила их этой радости.
 Наконец, Мартин отстранил ее от себя и, лукаво глядя в глаза,  спросил:
- А знаешь, почему еще ты меня не прогонишь? Потому что ты не сможешь вырастить нашего сына в одиночку. А ты жизнь готова отдать ради него. Но мне не жалко разделить с ним твою любовь по двум причинам. Во-первых, я сам люблю его, как родного, а во-вторых, ты даже не представляешь, как много в тебе любви. Ее столько, что я никогда не смогу ощутить ее нехватку.
- Если хочешь, можешь сегодня оставаться. На улице слишком противная погода, – Мозэ произнесла это, как всегда, безразличным голосом, и быстро вышла из комнаты, но Мартин знал, почему она так поступила. Она не желала сдаваться просто так. И это была его Мозэ, и именно за эту детскую непокорность он и любил ее всю свою жизнь.
- Когда это волновало тебя, Мозэ? – прокричал он вслед, и  счастливо рассмеялся.
 
В конце этого же года на крыше дома установили большие керамические вазоны, в которые они высадили пышные хвойные кустарники. Мозэ заявила категорически, что все уважающие себя садоводы просто обязаны следовать этому новому веянию моды.
Здесь, на этом «первом уровне неба», как называл это место Мартин, Георгу и раньше было очень хорошо, а теперь этот хвойный мир, надежно спрятав его от людских глаз, создавал иллюзию безграничной свободы. Он пьянил терпкими ароматами, завораживал приятной их горечью, укрывал легкой тенью прохлады. Иногда Георгу казалось, что отсюда и вправду ближе к небу. Ах, это небо, как  настойчивоо оно звало его к себе, тревожно откликаясь в душе, будто пыталось рассказать о чем-то очень важном. Но Георг не мог разгадать язык его мыслей, а оно оставалось слишком далеким для того, что бы доказать свое родство.
А океан был рядом…
Именно океан неизменно оставался самым преданным его товарищем. Неизвестно, конечно, что думал по этому поводу океан, но Георга это не сильно беспокоило. Гораздо важнее для него были его собственные чувства. Он  все больше ощущал, как в нем самом приятно нарастает сила. Она панцирем покрывает его снаружи, сплетаясь в крепкие мускулы, но еще больше она защищает его изнутри, прорастая волей,  настойчивостью, интуицией, вызревая плодами навыков и знаний. Он считал, что его необычайные способности дают ему право самому выбирать себе товарищей. Он не чувствовал в друзьях потребности, но однозначно ощущал их необходимость.
 Когда-то давно мама сказала:
- Есть только один признак, по которому можно понять, кто твой друг. Ты должен почувствовать, что он – твоя опора. Это очень трудно, малыш, найти в жизни опору. Не всем везет. Но знаешь, что еще труднее? Самому стать для кого-то опорой.
- А разве это так важно, стать опорой для другого? – спросил тогда Георг.
- Важно. Это невозможно объяснить. Ты это почувствуешь,  только когда такое случится. В жизни много необъяснимых законов. По одному из них, человек получает гораздо больше, когда отдает, нежели, когда он дар принимает. Не пытайся над этим задумываться, постарайся это испытать. Есть вещи, мой мальчик, которые в этой жизни можно только осознать, но постичь которые невозможно.
Георг уже давно осознал, что опору в жизни ему дают не только отдельные люди. Вещи, имеющие особую ценность, а точнее желание этими вещами обладать, вызывает в его организме какую-то совершенно немыслимую мобилизацию внутренних ресурсов. Именно это желание является самой сильной мотивацией, принуждающей его организм прикладывать огромные усилия для достижения цели, порождая титаническую работоспособность. Пока это касалось только физических занятий на тренажерах и процессов накопления знаний, но Мартин так убедительно обрисовал перспективы, которые могут в результате открыться, что уже ничто не смогло бы остановить Георга на пути к достижению поставленной цели.
Только его мир все еще оставался досадно мал. Он был надежно ограничен забором, лишавшим его непосредственного контакта с людьми, поэтому первым себе в товарищи он выбрал океан. Однажды Георг даже попытался ему это объяснить:
- Я такой же сильный, как ты, и такой же одинокий, как ты, хотя и тебя и меня очень любят, только мы оба не умеем отвечать людям взаимностью. Ты сговариваешься с ветром, и вы гоните твои волны, куда захотите. Я тоже, принимая решения, сговариваюсь со своим разумом, и мы совершаем определенные действия. Но разве ты можешь управлять своими подводными течениями? Разве в твоих силах изменять их русла. Нет! Кто-то другой за тебя проложил эти пути. Вот и я ничего не могу сделать со своими чувствами. Они мои враги, потому что думают не так, как я этого хочу, чувствуют иначе, чем я того желаю, и я ничего не могу с этим сделать, будто не моя воля, а чья-то сила определила для них дороги. Ну что, теперь-то ты веришь в то, что мы с тобой братья?
Океан ничего не отвечал, он только пел свои странные песни…
 
- Мартин, вспомни, ты что-нибудь видел, когда без сознания лежал в палате реанимации?
Солнце уже упало за Монашью гору. Они сидели в полумраке на веранде, отмечая четырнадцатый День рождения Георга. На самом деле еще полгода назад ему исполнилось пятнадцать лет, но уже давно было решено, что все в их жизни должно происходить по новым правилам. Мартин постоянно «закачивал» в Георга необходимую информацию. Они вместе выстраивали четкую стратегию и, как перед решающим сражением, отрабатывали все возможные варианты развития событий.
- Я почему это спрашиваю? - продолжил Георг. - Мама постоянно настаивает на том, чтобы я шел рядом с ней по дороге к Богу. Она приносит в дом иконы, подсовывает мне молитвенники, все время пытается доказать, что Он есть, что есть еще какая-то другая жизнь после. А я совершенно не могу найти в себе эту веру. Говорят, что в том твоем состоянии люди иногда видят что-то необычное, вроде бы даже доказывающее существование иной жизни.  Признавайся, - Георг придал своему голосу угрожающие нотки, - появилось у тебя такое доказательство?
- У меня появился вопрос, только я не знаю, кто должен на него отвечать: доктора, Кто-то нездешний, или я сам, - грустно улыбнулся Мартин, глядя Георгу в глаза. – Понимаешь, я не могу понять, что это было. Это было очень похоже на жизнь. Это было ярче, чем жизнь, выпуклее, осязаемее, но только кто может доказать, что это была именно она, а не предсмертные судороги мозга, концентрирующего напоследок все свои ресурсы? Я летел! Прямо передо мной был небольшой кусок синего неба, окруженного белыми облаками. Все время казалось, что я вот-вот вылечу в эту синеву, но в последний момент возникало новое кольцо облаков, как летят навстречу огни, когда едешь на автомобиле по длинному тоннелю. Почему-то я отчетливо понимал, что в тот момент, когда я встречусь с синевой, должен вспыхнуть свет, и я очень сильно хотел увидеть этот свет, я желал этого сильнее, чем желают на земле счастья, но передо мной по-прежнему оставался лишь синий кусок неба и непрерывно возникающие кольца из белых облаков. Рядом со мной летела моя боль. Она была на некотором расстоянии, но я очень хорошо ее чувствовал. Потом я открыл глаза, увидел Мозэ, и испытал, наконец, то самое счастье, о котором только что мечтал. И тогда я понял, что нужно очень ценить и беречь все то, что подарено на этой земле.
- То есть ты ничего не можешь утверждать наверняка! – подытожил Георг, чувствуя, что этот вывод очень его устраивает.
- Он же объяснил, -  вмешалась в разговор Мозэ, - что ничего нельзя ни доказать, ни опровергнуть – это дело веры! Ты просто должен…
- Он ничего не должен! – решительно оборвал ее Мартин, - Вера – это личное дело каждого человека. Слишком личное, чтобы можно было к этому принуждать. Иногда ты становишься назойлива.
- Но я только…
- Мозэ! – снова перебил ее Робески, - Уже давно пора ставить чайник.
Мозэ действительно все настойчивее тянула Георга туда, куда  он идти никак не хотел. Больше того, все его естество этому противилось. Это была чужая, не его, ненужная ему дорога - дорога в никуда, в боль, в бездну, на Голгофу. Да, именно в той стороне была его Голгофа! Он не мог этого объяснить, он только чувствовал.
Или Правда осталась в его крошечном детстве, там, где жил красивый и сильный Бог? А эти сегодняшние мысли – его враги, предатели его сущности, оккупанты…  Он запутался. С недавних пор рядом с Мозэ ему стало очень тяжело, почти невыносимо. Она сыпала соль на рану, которой он у себя не находил, но рана болела все сильнее. Он уже ничего не понимал, кроме одного: за жизнь нужно драться, тяжело, до крови, своей или чужой – неважно. Главное – победить любой ценой. И жизнь эта находится здесь, точнее, за тем кирпичным  забором, и не будет ни какой другой!
 - Робески, - через некоторое время спросила Мозэ, видимо уже осознавшая, что нужно изменить тему разговора, - Я давно не спрашивала у тебя, как обстоят дела с документами Георга? Они готовы?
- Практически да.
- А ты уверен, что доктор, который пишет историю  его болезни, никогда не проболтается?
- Уверен.
- Почему ты так в нем уверен? Может быть …
- Ничего в сложившейся ситуации уже не может быть. Он умирает, Мозэ. Он давно болен и болен тяжело. Именно поэтому я обратился к нему. Ему требовались большие деньги на лечение, и я их дал. Но предварительно я проконсультировался и узнал, что ничего хорошего ждать не приходится.
- Видишь? – Мозэ обратилась уже к Георгу, и в ее голосе зазвучала неподдельная гордость. - Я же говорила, что он всесилен. Он гений. Рядом с ним ты можешь быть абсолютно уверен в своем завтрашнем дне!
- Мозэ, - рассмеялся Мартин, однако похвала была ему приятна, - про завтрашний день не знает никто. Разве только я знаю наверняка, что еще до восхода солнца должен выехать в Ливерсток. У меня там процесс в половине десятого. Пойдем, дорогая, спать - это Георг может позволить себе полуночное рандеву с Луной, а мы должны беречь свое здоровье.
Георг поднялся на крышу и с удовольствием растянулся на еще неостывшем ее покрытии. В черном небе, усыпанном крупными  мерцающими звездами, появились редкие облака. Почти все они собрались в одном месте, там, где царственно сияла полная белая луна, укрытая тонким прозрачным одеялом, сотканным из этих облаков. Она покоилась на своем небесном ложе, и была совершенно безразлична к тому, что происходит внизу. Она всегда была равнодушна к этому странному «водовороту» людской суеты: их страданий, чаяний, надежд и поражений. Она признавала в этом мире только одну единственную ценность – абсолютный покой.
- И я хочу так же, - подумал Георг, - выше всех, лучше всех и, как можно дальше ото всех!
Постепенно его мысли приняли иной оборот. Впрочем, в последнее время это случалось с ним довольно часто. Собственно, мысль  была всегда одна, и она была о Мозэ.  Все эти ее бесконечные разговоры о Боге были для него слишком тяжелы. Они не были скучными или непонятными, напротив, они были даже интересны и, вместе с тем, невыносимо мучительны потому, что разрывали его на две части. В одной, большой, пребывали его уверенность в себе, его целеустремленность, ясность сознания. А в другой, совсем крошечной, поселилась мучительная тревога об ускользающем чувстве потери, безвозвратной утрате понимания своего истинного предназначения. О, как мучила его именно эта мизерная частица души, как она была к нему немилосердна… Или это она любила его истиной материнской любовью? Тогда откуда эта боль?
Он снова запутался.
- Мозэ, лучше бы ты замолчала! – в сердцах прошептал Георг.
 
Уже который день по утрам Георга будил этот солнечный луч. Он щекотал его раньше, чем успевала это сделать Мозэ, хотя к тому времени ее негромкое пение привычно доносилось из кухни. Сегодня было тихо. «Ну, Мозэ, нельзя же понимать мою просьбу так буквально, - улыбнулся Георг, - твое пение меня совсем не раздражает».
Он сел, с удовольствием потянулся, размял застывшие мышцы и, легко вскочив с кровати, пошел на кухню.
Мозэ там не было. «Странно…» - подумал Георг.
 Он нашел ее в спальне. Она лежала с открытыми глазами и, молча, смотрела в потолок.
- Если хочешь, я принесу тебе кофе, раз уж ты…, - он осекся.
Ее лицо было бледнее обычного, от чего стали заметны шрамы, остававшиеся после операции. Оно было моложе, чем всегда, красивее, чем всегда. Оно было… мертвым. Он это понял окончательно и… остался совершенно спокоен. Георг стоял, прислонившись к дверному косяку, и не отрываясь, смотрел на неподвижное тело. Неожиданно к горлу подступил странный ком, который никак не получалось сглотнуть. Он мучительно закашлялся, и в этот момент зазвонил телефон.
- Привет, сын. Мне сегодня приснился дурной сон – этот тоннель из белых облаков. Скажи Мозэ, чтобы никуда не ходила, а то мне как-то тревожно… придумай что-нибудь, тебя она послу…
- Ее больше нет…, - голос Георга задрожал, и по щекам потекли слезы.
Он еще не знал, что плачет в последний раз. Он не сдерживал рыдания и жалостные всхлипы. Он навсегда прощался, но не с той, что лежала перед ним, укутанная в шелк одеял. Он оплакивал ту, чье лицо он когда-то никак не мог разглядеть в дождливом полумраке ночи, ту, которая так запросто и спасительно сказала:
- Заходи. Закрой щеколду.
«Закрой щеколду … - без конца повторял Георг, и все никак не мог остановиться: - Закрой щеколду».
Пока еле слышно не щелкнуло в его душе, будто и вправду кто-то  закрыл на щеколду невидимую дверь.
…И снова стало спокойно.
                 …
 
 - Прошло всего сорок дней, как ее не cтало, а цветы начинают засыхать. Наверное, ты редко их поливаешь? Мозэ не простит тебе этого.
Они стояли на «первом уровне неба», и смотрели на океан. Ветер пригонял соленый запах морских волн и тревогу перистых облаков. Георг подумал о том, что за все это время Мартин заговорил о Мозэ только во второй раз. Он очень хорошо почувствовал, как тяжело давались ему слова, и как невыносимо для него было молчание. Он физически ощущал усилия, которые Мартин прикладывал для того, чтобы не дрогнул его голос. Впервые в жизни юноша задумался над тем,  какая потрясающая воля была дарована этому человеку. «Да, ум и воля, вот то необходимое, что единственно нужно для жизни», - подумал он.
- Я поливаю их, как прежде, - произнес Георг, - наверное, они тоже тоскуют.
- Как плохо без нее… как без воздуха. Спасибо тебе, мой мальчик, за то, что у меня осталась обязанность быть на этой земле. И, знаешь, вовсе не потому, что мне нравится эта жизнь, я не мечтаю сейчас о смерти, а потому, что я не верю так истово, как она, в то, что жизнь есть после. Пока я живу, рядом со мной живет память, а там может не оказаться даже этого.
- Ты очень нужен мне, - горячо откликнулся Георг, и слова эти были искренними потому, что он на самом деле испытывал в Мартине острую нужду.
- Ну, что ж, Георг, - уже совсем другим голосом произнес Мартин, - пришло твое время выходить к людям. Я все подготовил, и заявил о тебе в соответствующих органах. Ты везучий. В трудную минуту тебе улыбается счастливый случай. Вчера дотла сгорел городской архив, а вместе с ним и все документы, которые впоследствии могли бы вызвать нежелательные сомнения. Что же касается электронной базы данных, то с этим оказалось даже проще, чем я ожидал. Вся информация о тебе, хранящаяся там, абсолютно надежна.
Мартин с восхищением посмотрел на высокого, красивого, безупречно сложенного юношу, и подумал о том, что судьба подарила Мозэ именно тот подарок, о котором она мечтала.
- Почему же так быстро эта жизнь отняла у нее счастье с необычным именем Георгий? – произнес он вслух, и Георг догадался, о чем подумал отец.
- Именно с таким именем? – перепросил он.
- Она всегда называла тебя так, когда ты не мог этого слышать. Только она просила не говорить тебе об этом. Почему?
- Это уже неважно, но мне бы хотелось, чтобы ты называл меня как прежде.
Даже себе Георг не мог объяснить, почему он внутренне так противится тому, чтобы кто-то произносил это его имя. У него возникало ощущение, будто немытыми руками трогают его сердце. Он решил переменить тему разговора:
- Ты как-то странно выразился. Может быть, правильнее было бы сказать, что у Мозэ отняли жизнь?
- Я сказал то, что хотел. Я все-таки надеюсь, что ее жизнь сейчас продолжается, только в этой жизни рядом с ней нет тебя. Я постоянно пытаюсь убедить себя в том, что она была права, и в красивой лодке плывет сейчас по реке с таинственным именем Жизнь. А здесь, на этой земле лишь  холодные родники, из которых эта река пополняет свои воды, устремляя русло в Вечность. Печаль, Георг, в том, что река эта пьет только из чистых родников, для того чтобы древние звезды могли отмывать в ее водах свои отражения…
- Я сегодня не узнаю тебя, отец, - улыбнулся Георг. – Но уж, коль у тебя такое лирическое настроение, пойдем, я сыграю тебе ее любимую сонату «Лунное сердце».
- Я сегодня сам себя не узнаю… - пробормотал Мартин, спускаясь с крыши следом за сыном.
Когда пальцы Георга в последний раз коснулись клавиш инструмента, и воздух в комнате перестал сострадать печали звуков,  воцарилось недолгое молчание.
- Ты играешь гораздо техничнее, чем она, - произнес, наконец, Мартин.
- С твоих губ почти слетело еще одно слово, - улыбнулся Георг. - Ты хотел сказать: «но». Я угадал?
- Да... Я действительно хотел добавить, что когда играла она, я не мог сдержать слез.
- И чего не хватило Луне в этот раз? Света?
Мартин долго смотрел в окно на погасший небосвод, а потом ответил, будто извиняясь:
- Сердца.
 
 

© Copyright: Светлана Чабанюк, 2016

Регистрационный номер №0343523

от 1 июня 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0343523 выдан для произведения: 2.          Мозэ.
 
 
Георг поднялся по каменным ступеням крыльца и очутился в просторном полутемном холле. Мозэ стояла у противоположной стены возле напольного зеркала. На ее голове уже привычно красовалась бархатная шляпка с вуалью.
- Мы куда-то идем? – спросил Георг, и его сердце замерло.
Мозе повернулась и удивленно ответила:
- Почему? Мы остаемся дома. Уже поздно, и я думаю, что ты голоден. Будем ужинать. У меня есть пара отличных кусков рыбного филе в кляре и маринованная спаржа. Могу быстро поджарить яичницу. Какой ты любишь сок?
Она говорила это так, как будто к ней в гости он приходил каждый день и только сегодня немного припозднился.
- Этот Робески съел весь пирог, обжора. Завтра я испеку кулебяку с капустой. Любишь с капустой?
Георгу стало смешно:
- Я люблю с абрикосовым джемом.
- А Робески не любит. Решено, будет очень большой пирог и очень много джема! – радостно постановила она. – Я скажу, чтобы завтра он купил тебе одежду. Иди в ванну, я сейчас принесу свою пижаму. Как-нибудь пока перебьемся.
Несмотря на то, что Мозэ была небольшого роста, и очень изящная, завязки на пижамных брюках пришлось сильно затянуть, а штанины подкатать. Георгу казалось, что все это происходит не с ним. Это был странный сон, в котором он оказался случайным наблюдателем.
 Теплый душ и необыкновенно душистое мыло еще больше усилили эти ощущения. Выйдя из ванной комнаты, он почувствовал запах разогретой еды и быстро пошел на этот зов. Мозе сидела за столом, подперев щеки кулаками, а перед ней стояли две большие тарелки, на одной из которых красовались огромные куски рыбы, покрытые золотой корочкой, а на другой - целая гора ярко зеленой спаржи. Что-то еще волшебно шипело на сковородке.
- Садись, - сказала Мозе, - какой будешь сок?
- Мне все равно, - пожал плечами Георг.
Он сел напротив, и Мозе переложила кусок филе на его тарелку. Потом она откупорила одну из бутылок, стоящих на столе:
- Робески любит виноградный. Наливать?
Георг не мог этого видеть, но он чувствовал, что она неотрывно смотрит на него через свою вуаль, лишь на пару минут прервавшись для того, чтобы отключить конфорку под сковородой. Иногда она повторяла: «Такие же, точно такие же глаза…»
- Еще рыбу, или лучше яичницу? – спросила она, когда его тарелка опустела.
- Спасибо, я сыт, - отрицательно покачал головой Георг. – Если можно, еще немного сока.
Когда опустел второй стакан, она, наконец, произнесла:
- Меня зовут Мозэ, просто Мозэ. А тебя?
- Георг.
- А как тебя звали родители?
- Мама называла меня Георгий.
- Странное имя, странное. Мне не нравится, я буду звать тебя…, - на секунду она задумалась,  - Гео! Хорошо?
Он равнодушно пожал плечами, ощущая, что все сильнее хочет спать. Она как будто поняла:
- Обо всем завтра, а сейчас живо в постель.
Белые подушки, одеяло и сон приняли его в свои объятия практически одновременно. Он проснулся привычно рано, удивился незнакомой обстановке, а потом вспомнил все. А еще он вспомнил, что ему снилась яхта, большая и белая, она покачивалась на синей океанской волне на фоне восходящего солнца…
Вскоре в дверь постучали, и  на пороге появилась Мозэ в своей неизменной вуали.
- Доброе утро, - приветливо сказала она, присаживаясь на край дивана, - хочешь есть?
- Нет, - улыбнулся Георг.
- Тогда рассказывай. Только правду, иначе все бессмысленно.
- Она очень страшная, - тихо прошептал Георг.
- Я не боюсь.
- Я не знаю, с чего начинать, - почти сразу согласился он.
- Начни с конца, а потом объяснишь, почему это произошло.
Он не видел выражения ее глаз, надежно спрятанных за вуалью, он только замечал, как печально она качает головой. Потом она осторожно положила свою ладонь на его руку, потом сильно сжала его руку в своей:
- Хватит… Я все поняла. Бедное дитя… Забудь это, как дурной сон. Представь, что этого никогда не было, и ты всегда жил здесь, ты – мой ребенок, и я тебя никому не отдам: даже этому сну, даже воспоминаниям, даже людям… Робески поможет, ты не представляешь, какой он – он может все! Только одно условие, пока не представится возможность, тебе придется жить здесь, в моей усадьбе и ни при каких обстоятельствах не выходить за ее пределы. Нужно вытерпеть, а потом будет хорошо! Ты принимаешь мои условия?
- Да! – Георг не испытал ни радости, ни огорчения, как будто он знал, что именно так и должно произойти. Он уже чувствовал, что Мама, Дрэзд, все остальные люди навсегда остались в прошлом, за границей вчерашнего дня.
- А можно мне тоже задать вам вопрос? – не совсем уверенно спросил Георг.
Она согласно кивнула головой.
- Зачем вы прячете лицо?
Мозэ горько усмехнулась:
- Потому, что оно еще страшнее, чем твоя правда.
- Для кого?
- Например, для тебя.
- Вы ошибаетесь, я тоже ничего не боюсь, - серьезно произнес мальчик.
- Ты абсолютно уверен в том, что сказал?
- Да! – подтвердил он таким голосом, что Мозэ не стала больше спорить.
Она медленно потянула шляпу с головы, и исчезнувшая вуаль обнажила что-то уродливое: грубые фиолетовые рубцы зверски изрезали все лицо, обгрызли часть носа, непонятным образом превратили глаза в странные несимметричные щели. И только их  яркая радужка, будто в насмешку, радостно светилась необыкновенно красивой синевой.
- Ну и… как? – медленно проговорила женщина, и Георг почти физически ощутил, как напряглось ее хрупкое тело.
- А вы сами-то видели себя в зеркале? – спокойно спросил он.
- Да…
- Ну и…  как?
- Ужасно, но я привыкла.
- Вот и я привыкну, - твердо заявил Георг, и увидел, как по ее лицу странными, неправильными зигзагами потекли неожиданные слезы.
После завтрака Мозэ строго объявила:
- Я в магазин. Ничего не должно меняться. Для всех моя жизнь должна оставаться прежней, во всяком случае, еще какое-то время. А ты включай компьютер и начинай делать уроки. Ты ведь должен сейчас быть в школе?
- Да, - послушно согласился Георг.
- Тогда, пойдем, я отведу тебя в комнату, которую теперь мы будем называть классом.
Она крепко взяла его за руку и повела по коридору. Мальчик заметил, как распрямились ее плечи, и гордо вздернулся подбородок. Она толкнула третью по счету дверь и впустила Георга внутрь.
- Здесь ты будешь учиться. Кстати, как ты учился?
- Очень хорошо.
- Это правда?
- Правда! Лучше всех в классе, гораздо лучше, - равнодушно заверил он.
- Молодец! Впрочем, я тебе в этом деле все равно ни чем помочь не смогу, это Робески знает абсолютно все. Зато… я умею отлично играть на рояле. Хочешь, я научу тебя играть на рояле? О! Я уже опаздываю, - спохватилась она и поспешила к выходу.
- Никому калитку не отпирай, - прокричала она уже из-за двери, – я ее закрою с той стороны, а у Робески есть ключ.
Георг включил компьютер и выбрал дистанционную программу по истории. Им часто давали задания в электронном виде. Некоторое время он рассеяно читал учебный материал, но потом этот процесс его захватил – в очередном параграфе речь шла о правлении и ратных подвигах императора  Тиберия. С экрана монитора на него смотрел тот, чей гордый портрет был запечатлен на золотой монете, и выражение его лица было привычно невозмутимым. На короткий миг Георгу показалось, будто император знакомо улыбнулся. Это явилось лишь плодом его воображения, но он так ясно представил себе утерянную монету, что снова ощутил ужасную досаду.
…От неожиданности он даже вздрогнул, почувствовав, как кто-то прикоснулся к его плечу. У него за спиной стоял мужчина. Он был среднего роста, среднего телосложения и средних лет, зато лицо имел совершенно  замечательное. Его абсолютно черные глаза, пронзительно умные, проникали в душу. Гладкие седые волосы, зачесаны назад, черные брови, аккуратно подстриженная черная бородка. Он был красив особенной благородной красотой, и во многом ощущение этого благородства возникало благодаря не слишком крупному орлиному носу. Однако незнакомец по-доброму улыбнулся и дружелюбно произнес:
- Здравствуй, Меня зовут Мартин Робески. А тебя, если не ошибаюсь, Георг?
- Да, Георг…, - он хотел произнести свою фамилию, но не успел, потому что Робески перебил:
- Ихтемгольдц. Отныне твоя фамилия Ихтэмгольдц, как у Мозэ. Привыкай, потому что она решила, что это будет так!
Георг снова не испытал ничего, кроме равнодушного согласия. Он все больше доверялся судьбе, отчетливо ощущая: что бы ни происходило, в конечном итоге все обязательно должно быть хорошо, потому что где-то рядом всегда будет он, господин Счастливый Случай. Георг почти чувствовал его незримое присутствие. Ему даже показалось, что он снова услышал голос, пообещавший: «Я сделаю так, что у тебя не будет проблем». И только очень глубоко, в самой заветном тайнике его души, все еще не до конца была прикрыта дверь, и в узкую щель последний раз смогло выглянуть что-то необъяснимо хорошее и печально напомнить ему его же собственный вопрос: «Он помогает тебе просто так? Ты хорошо подумал, что он попросит вза…» Но в следующее мгновение кто-то резко захлопнул ‘ne дверь до конца, и непонятное тревожное чувство растаяло в густых сумерках памяти, оставив вместо себя приятное спокойствие равнодушия.
 - Если хочешь, я буду помогать тебе с уроками, - тем временем говорил Робески, – но только по вечерам. Днем я занят, а теперь еще добавилась эта проблема. Ты не переживай, здесь тебя никто не найдет, просто через несколько лет люди  узнают, что все время с момента своего рождения в этом доме жил мальчик – сын прекрасной Мозе. Он на год младше тебя, и долго был болен, а она не хотела, чтобы кто-либо увидел его таким. Поэтому ты выйдешь в город только тогда, когда «выздоровеешь» окончательно.
Георг поднял на Мартина удивленные глаза.
-  Просто представь себе, что сейчас мы боремся за твое здоровье, и уже на пути к победе. Позже мы отработаем эту версию до мельчайших деталей, не беспокойся.
Георг хорошо видел, что гораздо больше обеспокоен собеседник.
- Только бы ты на самом деле не заболел…, - озабоченно добавил Робески.
- Я никогда не болею, - сказал Георг и снова отвернулся к монитору.
Он не обращал внимания на то, как за его спиной некоторое время переминался с ноги на ногу этот человек, потом робко провел рукой по его волосам, и, со словами: «Какие странные у тебя волосы – здесь обычные, а ближе к шее совершенно жесткие, и цвет тут какой-то… другой», он сел в кресло возле окна.
Позже, когда необходимое количество параграфов было прочитано, Георг спросил:
- Почему вы сказали, что Мозэ прекрасна? Вы так шутите?
Робески отрицательно качнул головой, потом порылся в нагрудном кармане пиджака, и извлек небольшой портрет, ламинированный в твердый пластик. Он посмотрел на него с нежностью и протянул Георгу.
- А разве нет?
На фотографии была запечатлена небесно красивая девушка: светлые волосы золотыми волнами рассыпались по плечам, тонкие черты лица, нежно очерченный рот и глаза… Очень красивые глаза, в обрамлении пушистых ресниц, они поражали своей абсолютной синевой. Нет! они поражали совсем другим – в них было что-то такое, чего Георг объяснить не сумел. Это уже потом, когда Мартин покажет ее фотографии много раз, он догадается: в этих глазах была жизнь, озорная, непокорная, дерзкая и какая-то еще… Тольк это «еще» он поймет уже совсем нескоро.
- Красивая, - согласился Георг, и Робески посмотрел на него с благодарностью. – Только теперь она другая.
- Да? Почему-то я этого не замечаю, - удивленно пожал плечами Мартин. - Для меня она совсем не изменилась.
- Можно сделать операцию, или это очень дорого?
- Это дорого, но деньги не имеют значения. Деньги вообще не имеют никакого значения. Дорого, малыш,  совсем другое… - задумчиво произнес он, но потом улыбнулся и продолжил. – Она не хочет, а я сделал бы для нее все. Знаешь, я очень перед ней виноват.
- Я знаю, я слышал, раньше, - он захотел добавить: «в той жизни», но делать он этого не стал. -  Почему не хочет?
- Она думает, что этим она меня наказывает. Наверное, ей кажется, что я мучаюсь, когда вижу ее лицо. А я уже давно не мучаюсь, - снова улыбнулся он, - я этого не замечаю, я просто очень сильно ее люблю… Может быть она сделает эту операцию ради тебя - попроси. Ты почему-то очень сильно ей небезразличен.
- Ради меня не стоит тратить деньги на пустяки, - уверенно заявил Георг, - Деньги нужно беречь. Вы не правы, когда говорите, что они ничего не значат. Они помогают человеку оставаться человеком.
- А кем же еще может быть человек? – с интересом спросил Мартин.
- Зачем вы задаете вопрос, ответ на который вам известен? Человек может стать зверем.
Робески долго молчал, а потом задумчиво произнес:
- Она права… – ты очень непростой мальчик…
Входная дверь громко хлопнула, и раздался веселый голос:
- Мальчики, вы где? Робески, я знаю, что ты дома! Сейчас же возьми у меня сумки! Я сильно задержалась, а ребенок голоден. Будешь с нами завтракать?
- Нет. Я сейчас ухожу, - ответил он ей уже откуда-то из коридора, - зачем ты носишь такие тяжести, я ведь все могу принести сам.
- Обойдусь! Лучше скажи, когда ты принесешь ребенку одежду?
- Скоро я поеду в Грэмхен. Куплю там, так будет надежнее, а здесь это может вызвать ненужные вопросы.
- Ты прав, как всегда. А пока я перешью ему пару пижам, как раз вчера купила подходящей расцветки. Надолго едешь? Вечером придешь?
- Вечером приду, еду на три дня.
- На ужин будет большой пирог с джемом.
- Мозэ, я не люблю…
- При чем здесь ты? С джемом любит ребенок.
После этих слов послышался совершенно счастливый смех Мартина, а потом он и сам появился в дверях:
- А что ты любишь еще? – улыбаясь, спросил он.
- Копченую курицу.
- Отлично! Я тоже ее люблю, - прошептал он заговорщицки, и  тут же громко добавил, - Мозэ, к ужину я принесу копченую курицу! - и, не дожидаясь ответа, быстро вышел на улицу.
Через неделю Георг сменил шелковые пижамы на мальчиковую одежду. У него еще никогда не было таких красивых, дорогих вещей, и он неожиданно испытал незнакомое ему раньше чувство огромного к ним уважения. Но, все-таки, не  брюки, рубашки и пуловеры вызвали в его душе огромное, почти ритуальное благоговение. Из небольшого, обшитого бордовым бархатом, футляра Робески извлек настоящие золотые часы. Даже он, ребенок, сразу понял, что это нечто-то совершенное.
- Это часы из коллекции моего отца. Им уже четыре сотни лет, и, может быть, именно поэтому они до сих пор великолепно ходят. Да, старые мастера умели выполнять свою работу! Не то, что эти, нынешние... Наверное, какое-то время они будут тебе великоваты, но что поделаешь - я подобрал самый короткий браслет.
Мозэ стояла у Робески за спиной, и он не видел устремленный на него взгляд, переполненный благодарным восхищением. Но очевидно, что он его почувствовал, потому что на его лице появилась довольная улыбка.
- Спасибо… - прошептал Георг, прижимая подарок к груди.
И тут он вспомнил…, как он вообще мог про это забыть?
- А…, вы не помните… Мозэ, когда я сюда пришел, у меня было что-то в руках?
- Если пообещаешь, что будешь обращаться ко мне и Мартину на «ты», то попробую вспомнить, - игриво ответила Мозэ.
- Я очень постараюсь, - послушно согласился Георг.
Мозэ вышла из комнаты и через минуту вернулась, держа на раскрытой ладони небольшой серебряный нож. Привычно блеснул зеленым перламутр рукоятки.
- Это? – спросила она. – Ты оставил его на полочке в ванной комнате.
И она протянула нож Георгу.
- Мозэ, зачем ребенку холодное оружие, ты же знаешь…
- Молчи, - оборвала его на полуслове Мозэ, - это принадлежит моему мальчику, а, значит, должно находиться у него!
- Не бойтесь, - Георг разгадал возникшие у Мартина опасения и, глядя ему в глаза, твердо произнес - я вам обещаю…, то есть, я обещаю тебе, что буду хранить его только, как память.
- Тебе его подарила мама? – с плохо скрываемыми нотами ревности спросила Мозэ.
- Нет.
- Очень хороший человек?
- Человек? – Георг вспомнил Дрэзда, - Нет, мне его подарил океан. Хотя… где-то рядом был и человек…
Мозе посмотрела на Мартина, но  тот только  удивленно пожал плечами. Вскоре Георг ушел к себе, чтобы  побыть с «друзьями» наедине. Он положил нож и часы на крышку письменного стола, стоящего возле окна, и залюбовался. Вечер был душный, окна в доме распахнули настежь, и до него доносились обрывки разговора, происходящего в соседней комнате. Постепенно Мозэ начала говорить на повышенных тонах, и он невольно прислушался.
- Ну, как же ты не видишь, что это мой сын. У него точно такие же глаза, как у меня, точнее, как были раньше. И цвет абсолютно такой же. А цвет волос? Они обманули нас в родильном доме. Они думали, что я умру, и продали ей моего сына! Я все нашла про их семью в Интернете. Георг совершенно не похож на своих родителей. Просто она - великая певица, и ей было все позволено!
- Дорогая, успокойся, он родился на семь дней позже.
- Вот! Если бы раньше, то ты бы меня убедил, а так, правда на моей стороне. Возможно, у Софии были проблемы с беременностью, она знала, что потеряет своего ребенка, и тогда ей оставили моего!
- Глупые фантазии, совершенно глупые. Хочешь, я сделаю генетическую экспертизу. Я проведу ее под чужими именами. Хочешь?
- Нет..., - голос Мозэ потух, но почти тут же он вспыхнул с новой силой. – Подумай сам, Георг настолько маленький и худой, что мы в документах легко убавили ему полтора года, выдав за семилетнего мальчика. Посмотри на меня: я - маленькая и худая. Ты тоже не очень похож на великана. А видел, как выглядели те, которых он называет своими родителями? Видел? Они исполины!
- Не занимайся самообманом – это слишком очевидно. Просто они крупные, статные люди, и еще неизвестно, каким будет он лет через пять.
- Это тебе неизвестно, а я точно знаю, что он будет маленьким, худым и похожим на меня!
- Мозэ, - попытался остановить ее Мартин, и в его голосе прозвучали шутливые ноты, - я все-таки сделаю генетическую экспертизу! Но только это будет завтра, а сегодня я очень хочу спать.
Георг улыбнулся. Ему все больше нравились их шутливые перепалки, вызываемые почти детским упрямством женщины. Он-то точно знал, кто его мама, и для этого ему не были нужны ни какие доказательства. Он еще мог бы усомниться, кто его отец… Но Георг совершенно не собирался разубеждать в этом Мозэ. Зачем? Так даже удобнее. И… надежнее.
 Вскоре он услышал, как на улице хлопнула калитка, а чуть позже Мозэ вошла в его комнату.
- Георгий! – сказала она, - ты…
И тут же осеклась, потому что он резко обернулся и посмотрел так, что у нее  замерло сердце.
- Никто не имеет права так меня называть! – произнес он ледяным голосом.
- Извини, - виновато прошептала она, - просто на Гео ты часто не отзываешься…
Он только пожал плечами:
- Мне все время кажется, что обращаются не ко мне. Но что вам мешает, то есть  тебе, - быстро поправился он, - называть меня Георгом? Просто Георгом.
Она посмотрела на него тревожно, совсем не так, как всегда. И ему очень не понравился этот взгляд. Взгляд не пугал, не вызвал жалость, он будто предупреждал: «Ты неправильно поступаешь, мальчик». Самой этой мысли в глазах Мозэ не было, эта мысль родилась в его собственном сознании. А еще его сознание очень убедительно объяснило ему: «Той женщины уже нет, и никогда не будет рядом с тобой. А эта есть, и она тебе нужна. Ни в твоих интересах огорчать ее своей дерзостью. Было бы лучше, если бы ты о ней позаботился. Ты понял»? «Понял, - мысленно согласился Георг. – Мне все равно».
- Извини, это… тоже память, – уже совсем другим тоном сказал он, - но если хочешь, я буду называть тебя мамой.
Она не заплакал в этот раз, но еще ни разу он не чувствовал ее такой счастливой. А потом она благодарно прошептала:
- Спасибо тебе… сын.
В тот момент Георг снова дал клятву, что никогда больше не нарушит «правило кулаков». По дороге в ванную комнату он нарочно свернул в холл, и, глядя в большое напольное зеркало, ему показалось, что сегодня его походка уже совершенно точно напоминала пружинящую поступь его кумира. Он задорно подмигнул себе правым глазом, и очень довольный пошел принимать душ. «Сегодняшний день, - подумал он, - явно удался»!
 
Георг очень быстро привык к своему новому существованию. Это была та самая норка, о которой он мечтал. И норка оказалась весьма неплохая...
 
У Мозэ было два серьезных увлечения: цветы и чужие неприятности.
Цветы были везде: на окнах, на полу, на каменных ступенях крыльца, в огромных цветниках, разбросанных по саду, и даже на крыше. Позже Георг понял, что крыша была специально сконструирована так, что здесь смог расположился еще один кусочек радости. Подобные цветники в частных строениях встречались довольно часто. В теплом климате они радовали глаз практически круглый год, но цветник Мозэ был одним из лучших, причем практически все она делал своими руками, лишь изредка прибегая к услугам Мартина. Георг сразу предложил ей и свою помощь, но она очень опасалась, что кто-то из прохожих сможет случайно его заметить. Потом они вместе нашли остроумный выход: он надевал ее пижаму, седой парик, шляпку с вуалью, и тяжелая работа постепенно перешла к нему.
- Жаль, что мы не можем работать здесь вместе потому, что тогда люди подумают, что меня уже клонировали, - как-то со смехом заявила Мозэ. По этой причине, когда они оба бывали на крыше, он просто лежал и смотрел на океан.
Отсюда прекрасно был виден океан. Георг частенько забирался сюда рано утром и принимал из его лона в свои руки новорожденное солнце. А когда усталое, из последних сил оно цеплялось за вершину Монашьей горы, он легонько подталкивал его пальцем, и солнце стремительно скатывалось за гору, угасая в песчаных барханах пустыни, начинающейся за далеким горизонтом, чтобы на завтра снова вынырнуть из морской пучины прямо на его ладонь.  В эти минуты он представлял себя Богом, сильным и красивым, как Дрэзд. Но только все чаще Бог становился для него простой фантазией, постепенно Он покидал его душу, уступая место приятному равнодушию. Или Он уходил не сам? Или это Георг уже не слишком желал чувствовать Его не только внутри себя, но даже где-то поблизости?
Как-то, года три спустя, он спросит у Мозэ:
- Скажи, ты веришь в Бога?
- Нет, -  качнет она головой.
- Почему?
- Страшно.
- Почему?
- Я грешница, а если в Него верить, то очень страшно жить с  перспективой, когда-нибудь с Ним встретиться. Точнее, не встретится, что, как ты понимаешь, гораздо хуже.
- Но, если не считать «мелкой» неприятности с лицом, то твоя жизнь по сравнению со многими людьми весьма неплохо устроена. Тебя любит достойный человек, вопреки всему ты смогла получить сына, и, главное, у тебя завидный достаток, - улыбнется Георг, - разве нельзя предположить, что это Он дал тебе все это? Значит, Он к тебе благосклонен.
-  Если Он мне что-то и дал, то только любовь. Этого у меня сполна, но этого и у Него сполна. Да, любовью Он может поделиться. А откуда у Него деньги? Зачем они Ему? А если их нет, то, как можно делиться? Деньги есть у другого, и он охотно делится с человеком своими накоплениями потому, что хочет что-то получить взамен. Или так он покупает человека…
- Значит, ты не веришь в существование Одного, зато веришь в существование другого. Так не бывает, ты должна определиться.
- А я и определилась – я не верю не в Того, ни в этого, потому что лично для меня и то и другое одинаково страшно. И навсегда хватит об этом. Не люблю я рассуждать на эту тему.
- Ну, подожди еще немного. Только ответь на последний вопрос. А что же Бог, разве Он ничего хочет от человека взамен?
- Хочет. Он хочет любви.
- А если предположить, что этих двоих нет, тогда откуда у человека появляется достаток? – не сможет удержаться Георг еще от одного вопроса.
- Он сам добывает его для себя. Человек – это весьма неплохая конструкция, обладающая огромным арсеналом возможностей.
- Но ведь бывает так, что человек теряет работу. Согласись, это не всегда зависит от него. Он был бы рад и дальше зарабатывать себе на благополучие, но у него больше нет такой возможности, потому что найти новую работу очень сложно. А его сосед продолжает трудиться просто потому, что его предприятие никто не закрывал. Где ты видишь здесь волю человека, и куда в таком случае девать свой огромный, но никому уже ненужный арсенал. И остаются только острова Счастья. Скажи, отчего это зависит? От удачи, счастливого случая?
- Возможно, от счастливого случая, - согласится Мозэ, - только хорошо бы еще понять, что это такое? И давай на этом закончим, иначе все возможные объяснения вернут нас к началу разговора.
Лежа на крыше, он будет думать о том, что лично ему совершенно нечего предложить Богу взамен. Он уже давно не испытывал ничего даже отдаленно похожего на любовь. Это его не тяготило, не мучило, оставалось только непонятным, что делать, если окажется, что Бог все-таки есть? Но, так ничего не придумав, он нечаянно уснет, и ему приснится сон: прямо перед ним стоит человек в черных очках. Незнакомец приветливо улыбается и произносит всего лишь одну фразу:
- Он тебе ничего не дал – значит, ты Ему ничего не должен.
Георг отлично запомнит этот сон, и потом с этой философией ему будет очень легко идти по своей жизни.
А еще здесь, на крыше он неожиданно открыл для себя небо. Оно оказалось таким же прекрасным и великим, как океан, и он подолгу всматривался в синеву, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в ее бесконечности.
Иногда по небу плыли огромные белые города. За пушистыми крепостными стенами виднелись причудливые крыши домов из светлого материала. Изредка из ворот выезжали всадники на легких белых конях, или вылетали медленные многокрылые птицы.
Но бывало так, что с неба на него смотрела мама…
Ее лицо быстро менялось, и грусть, которая возникала в глазах, делала ее непохожей на ту веселую и красивую женщину, какой он помнил ее до сих пор. Иногда он видел только ее белый профиль.
Об этом он Мозэ не рассказывал. Он прекрасно зал, что она, взяв себе в союзники «этот день», надежно встала на охрану его границ, и не допускает к Георгу никого из прежней жизни, постоянно повторяя, что даже воспоминания о прошлом могут быть для него смертельно опасны.
- Тебе принадлежит только будущее,  - постоянно твердила она, - и, поверь, что оно будет прекрасным.
- Верю! - с неизменной улыбкой отвечал ей Георг.
Почти все свободное время, которое оставалось у Мозэ от садовых и хозяйственных забот, она посвящала сбору информации о чужих неприятностях, бедах и трагедиях.
- Зачем тебе это нужно? – спросил ее однажды Георг.
Она пожала плечами и, озорно улыбнулась:
- Теперь просто по привычке, а раньше меня это утешало. Мне почему-то становилось легче при мысли о том, что кому-то тоже плохо.
- Тебя это радовало? – решил уточнить Георг. Ему самому чужие проблемы были безразличны. Его волновали только свои.
- Радовало? – удивилась она, - Ты что, просто успокаивало.
- Чем?
Она ненадолго задумалась.
- А, правда, чем? Возможно, ты прав, я действительно радовалась… Это ужасно! Нужно срочно с этим кончать. Ты прав…
- Я ничего не утверждал, я просто спросил. Если хочешь, я помогу переплетать твои архивы?
-  Хочу, - сразу же согласилась она, - пойдем, я покажу тебе, как это делается.
Она стремительно вылетела из комнаты, и Георг, улыбаясь, поплелся следом за ней.
Мозэ собирала информацию отовсюду. Она покупала по утрам газеты и яркие глянцевые журналы, рылась в Интернете, а потом нужный материал распечатывала на принтере. Что-то ей рассказывал Мартин. Если эпизод казался интересным, вместо комментариев повелительным тоном она приказывала:
- Скажешь секретарше, чтобы напечатала.
- А почему ты не хранишь это в базе компьютера? - оинтересовался Георг.
- Я хочу держать жизнь в своих руках, а не тупо пялиться в бездушный экран. Когда на бумаге что-то написано, это уже не просто продукт промышленного производства, это результат чего-то большего. Возьми любую книгу и почувствуй, как она согревает ладони. И чем больше тебе нравится произведение, тем выше его температура.
Георг тут же побежал в библиотеку, и стал перебирать книги, одну за другой, но ничего при этом не ощутил.
- Я же сказала, что произведение должно понравиться,  - Мозэ уже давно стояла в дверях и с интересом наблюдала за происходящим.
Сколько он потом не брал  в руки книги, он так никогда и не смог почувствовать их тепло. Зато, благодаря этому, он сильно пристрастился к чтению и осилил всю обширную библиотеку Робески, которая почему-то размещалась здесь, в доме Мозэ.
- По большому счету, это такой же его дом, как и мой.  А в своем у него не так много места, и он хранит там только специальную литературу, - как-то объяснила она.
Уже значительно позже Георг вспомнит этот давний разговор и спросит:
- Ты тогда пошутила, что чувствуешь тепло книг? Ты сделала это для того, чтобы я начал читать?
- Нет, - удивится Мозэ, - мне и впрямь кажется, что они согревают. А как же иначе ты объяснишь, почему их так приятно держать в руках?
 Георг ничего не ответит. В своих руках ему всю жизнь будет приятно держать только дорогие вещи, имеющие определенную значимость и лучше, если не только для него одного. А еще он никогда не забудет, как согревала его та золотая монета. И однажды он проведет эксперимент.
- У тебя есть золотые дэкальто? – обратится он к Мартину.
- Есть, - ответит тот, не отрывая взгляд от документов.
- Можешь принести мне один… ненадолго?
- Хорошо, завтра подарю тебе три штуки. Этого будет достаточно? – на секунду он поднимет на Георга глаза.
- Мне нужен только один, - но тут же Георг решит, что отказываться от денег – непростительная глупость, и быстро поправится, - хорошо, подари три. Это даже лучше.
Простой эксперимент покажет, что температура монет ничем не отличается от температуры сковороды и пустого металлического чайника. Но тогда почему их до того приятно держать в руках, что начинает казаться, будто от них исходит тепло?
После того, как Мозэ заподозрила себя в некоторой «нечистоплотности» по отношению к людям, она изменила тактику. Нет, она не отказалась от сбора информации. Но если раньше она просто переплетала разрозненные факты в один том, подписывала на корешке порядковый номер, обозначала интервал между датами и убирала гроссбух на полку, то теперь она приступила к настоящим расследованиям. Причем безжалостной ревизии подверглось и все уже накопленное «непосильным» трудом.
Этот процесс показался Гергу более интересным – в нем просматривался хоть какой-то смысл. Мозе собирала всю возможную информацию об участниках определенных событий, сопровождая это едкими комментариями, оставленными на полях, а в конце обязательно делала письменный вывод, но почему-то подшивала его в самое начало.
- Где логика? – спросил ее Георг.
- На поверхности. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле, – невозмутимо ответила она. – Просто теперь я коллекционирую уже нечто другое. Мой архив сменил свою вывеску. Разве ты не видел новую табличку?
Георг удивленно покачал головой.
- Глупый ты еще, шуток не понимаешь,  - рассмеялась Мозэ, - теперь этот процесс называется «Анализ чужого опыта, дабы не повторять чужих ошибок». Поэтому, когда потребуется нужный совет, его можно сразу найти «на поверхности» материала, а уже потом ознакомиться с доказательствами.
С логикой Георг согласился, но за комплимент чуть позже отомстил. Он повесил над входом в комнату, где Мозе хранила свои талмуды, лист бумаги, на котором крупными буквами напечатал: «Архив чужого опыта». А еще через несколько дней они вместе с Мозэ весело смеялись, когда обнаружили то же самое, только выполненное в бронзе.
- Здорово Робески над тобой пошутил, - сквозь смех, произнес Георг.
- Он тут не причем, - еще громче засмеялась Мозэ, - это я сама!
 
Постепенно Георг забывал свою прошлую жизнь. Она все больше казалась ему сном, в котором, конечно, было что-то хорошее, но мысли об этом приносили грусть, и со временем он стал испытывать  благодарность прошлому за плохое. Именно оно помогало ни о чем не жалеть.
Ему нравилось, когда вечерами они все вместе сидели в одной комнате, но каждый был занят своим делом: Мартин разбирал документы, нацепив на кончик носа небольшие очки в золотой оправе. Очки ему не шли, и Мозэ постоянно повторяла что-то вроде того:
- Робески, как долго еще ты будешь мучить свой благородный анфас этим уродством? Купи себе что-нибудь приличное.  
И он неизменно обещал ей исполнить пожелание.
К Георгу у нее  был более длинный список требований. Каким-то чутьем Мозэ умела угадать нужный момент, чтобы высказать одно из своих замечаний. Например, в ту самую минуту, когда герой книги, лежащей перед Георгом на столе, лихо вскакивал в седло, она настойчиво советовала:
- Держи спину прямо.
Сама же Мозэ нередко играла на изящном белом рояле, стоящем в углу зала, или молча «анализировала» чужой опыт. Георг еще не накопил достаточно мудрости, чтобы  определить, насколько правильными были ее выводы, но чтобы оценить ее игру на музыкальном инструменте никого опыта не требовалось. В такие минуты он видел, как Мартин откладывал документы в сторону и закрывал глаза,  иногда по его щекам текли слезы.
- Когда ты начнешь учить Георга? – спросил однажды Робески.
- Когда? – тут же переадресовала она вопрос мальчику.
- Я готов, - без лишних эмоций отозвался тот.
- Садись, - тут же скомандовала Мозэ.
С момента этого разговора прошло месяцев семь, и как-то за ужином Мозэ попросила Мартина откупорить бутылку вина:
- Есть повод! – твердо заявила она.
- Он обязательно нужен? -  улыбнулся Робески, доставая из серванта узкую длинную бутыль.
- Когда повод есть, в этой процедуре больше смысла. Не перебивай! Я знаю все, что ты сейчас скажешь. Лучше послушай, что скажу я. Я предлагаю выпить за первые успехи нашего сына. Без особого сожаления сообщаю, что великим пианистом он не станет, но еще года три упорных занятий, и его исполнение заставит растаять чуткие женские сердца! Робески, нужно что-то делать дальше!
- Что? Расклеивать по городу афиши с яркими надписями: «Вход разрешен только женщинам с чутким сердцем»? – улыбнулся Робески, -  Но ты только что сказала, что дебют состоится через три года.
- Я вообще не об этом сказала. Посмотри, из чего он сделан – из кожи и костей!
- Ты забыла про несколько килограммов его мозгов, - улыбнулся Мартин.
- А ты напрасно шутишь! - Мозэ начала заводиться, - Да, он на редкость умный мальчик, но уже пора заняться и его физическим воспитанием. Завтра же здесь должен стоять хороший спортивный комплекс. В магазине, между прочим, скажешь, что начал терять форму, а мне это не нравится.
- А тебе это не нравится? – озабоченно переспросил Робески.
- Мне это совершенно все равно. В первую очередь, мы должны думать о нашем сыне.  
- Договорились, спортивные тренажеры завтра будут. А, знаешь, Мозэ, впервые в жизни я благодарен тебе за равнодушие, - нежно улыбнулся Мартин.
К тому времени, когда, пришел срок «клеить афиши», с Георгом произошли удивительные изменения. Он не только научился прилично музицировать, и на три класса опережал школьную программу, он уже на целую голову стал выше Мозэ, а на его широких плечах наросли довольно крепкие мускулы. Однако главное чудо случилось с его волосами! Постепенно, от шеи к макушке, они начали менять свой безликий желтый цвет на бронзовый и закручиваться в мелкие кольца. К тринадцати годам по его плечам рассыпались длинные темно-огненные спирали.
Однако пошутить еще раз на тему организации дамского концерта они не успели...
Мартин Робески заболел. Все произошло стремительно. Вечером он не пришел к ужину, а ближе к полуночи позвонили из больницы и сообщили, что какие-то люди нашли его на улице лежащим без сознания и вызвали машину скорой помощи.
Мозе положила телефонную трубку, и со словами: «Наверное, я приду завтра», быстро вышла из дома. Она вернулась поздним вечером следующего дня. Георг сделал ей горячий чай и несколько бутербродов. Она выпила только чай, и даже не спросила, ел ли он сам.
- Он в реанимации. Без сознания. Сердце, - произнесла она незнакомым голосом.
- Его спасут? – с надеждой спросил Георг.
- Не знаю, шансов мало. Меня к нему не пустили. Знаешь, одна женщина там, в больнице, очень советовала сходить в церковь. Сказала, что это помогает. Я утром пойду. В холодильнике что-нибудь осталось? –вспомнила она. – На обратном пути куплю...
- Об этом не беспокойся, - остановил ее Георг. – Если ты считаешь, что в церковь нужно идти, то конечно иди, но только чем это поможет? Я по телевизору много раз слышал, что люди платят врачам хорошие деньги. Вот это, говорят, помогает.
- Да, да, обязательно! И это тоже...
И она, наконец, горько расплакалась. Георг подошел к ней сзади и положил руки на ее плечи.
- Ты боишься остаться без средств? – понимающе спросил он.
- Глупый, - через некоторое время ответила Мозэ, - я боюсь остаться без него, а деньги никуда не денутся - у нас общий счет. Он сделал так, что я никогда не буду нищей. Господи, забери все, только оставь мне его! Мальчик мой, - она судорожно схватила Георга за руки, - если бы не было тебя, то от одной мысли, что он смертельно болен, я бы уже умерла.
- Почему ты решила, что он обязательно должен умереть? Я чувствую, что все будет хорошо.
- Ты, правда, так чувствуешь?
- Вот увидишь,- кивнул он головой. – А сейчас выпей лекарство и постарайся уснуть. Нужно беречь силы, они тебе очень пригодятся, когда он начнет выздоравливать.
Георг хотел уйти, но она не сразу отпустила его руки:
- Я обещаю, если он пойдет на поправку, я сделаю пластическую операцию, чтобы он никогда больше не страдал, глядя на мое лицо.
- Успокойся, он уже давно не страдает.
- Почему… - удивилась Мозэ, на секунду перестав всхлипывать.
- Он не замечает эти шрамы – для него ты по-прежнему самая красивая в мире женщина.
В эту ночь он и сам долго не засыпал. То, что он сказал Мозэ, было правдой. У него действительно возникло ощущение, что все, рано или поздно, обязательно уладится. Георг мог видеть жизнь, проходящую за пределами усадьбы только через окно телевизора, но и этого было достаточно для того, чтобы понять - без Робески он в той жизни пропадет. Вот Мозэ была для него скорее приятным моментом, чем жизненной необходимостью. Нет, Робески должен был выжить, просто обязан! Георгу больше не слышались голоса, не снились сны, но ощущение неизбежности счастливого конца было совершено отчетливым.
Каждое утро Мозэ вызывала такси, ехала в церковь, потом в больницу, а после обеда возвращалась домой. Состояние Робески не менялось – оно было стабильно тяжелым и к нему не пускали. На восьмой день ее не было дольше обычного.
- Врач сказал, что ему стало хуже, - она еле выдавила из себя эти слова, когда вернулась. Она таяла буквально на глазах и все сильнее сутулилась.
- Пойдем на кухню, - потянул ее за руку Георг, - Тебе нужны силы. Или ты хочешь, чтобы я второй раз остался сиротой? Какая радость будет нам с отцом ходить на твою могилу, а по вечерам вместо музыки слушать новости по телевизору?
- Ты по-прежнему в это веришь? – она смотрела на него с такой надеждой!
- Верю, мама! И ты верь. Ты не ходи завтра в церковь, побереги силы, выспись, отдохни.
- Нет, пойду. Почему-то я там не устаю. Я устаю, когда иду обратно к дому. Спасибо тебе за то, что я хочу возвращаться в этот дом.
На следующий день она снова пришла очень поздно. Открыв ей дверь, Георг увидел, что она едва стоит на ногах, тяжело опираясь о дверной косяк.
- Что…? – еле слышно прошептал он, и что-то тревожно оборвалось у него внутри.
- Нет, нет, - произнесла она, качая головой – не бойся, мой хороший, ему немного лучше, просто у меня совсем не осталось сил.
- Говорят, что это чудо, - некоторое время спустя рассказывала Мозэ. - Такое бывает один раз на сотню тысяч случаев. Представляешь, один - на сотню тысяч. Это Он помог. Знаешь, как я Его просила? Как я Его просила!  Он есть, сынок, точно есть, нужно только верить.
- Все хорошо, мама, хорошо, успокойся. Пойдем, я уложу тебя спать. Нужно беречь силы, я ведь говорил, что они еще понадобятся…
 
…Четвертую неделю  шли дожди. Обычно в это время их сезон длился не больше двух недель, но сейчас зарядило не на шутку. Мозэ сказала, что погода оплакивает людские грехи.
- Мне кажется, человечество и без того проливает достаточно слез, и не нуждается в чьей-то помощи, - не согласился Георг.
- А ты знаешь, от чего плачут люди? Только от жалости к себе. Плохо, что себя они видят не дальше могильного холма. Природа пришла в этот мир раньше человека и уйдет из него позже, чем человек. У нее богаче опыт и лучше зрение, поэтому она точно знает, что будет с нами потом, а мы должны научиться слушать ее, понимать, о чем ее печаль.
- Ты опять идешь в церковь? – понял Георг. – Зачем? Все уже хорошо. Отца скоро выпишут, и твоя пластическая операция прошла удачно. Смотри, следов почти не осталось. А, кстати, как ты объясняешь ему, что не снимаешь при нем вуаль?
- Сказала, что у меня сильная аллергия, и я не хочу его расстраивать, успокоила, что все уже проходит. Скажи мне, мой мальчик, сейчас, когда отеки почти спали, я сильно отличаюсь от той, что была в молодости?
- Ты хочешь услышать правду?
- Конечно!
Он не ожидал увидеть в глазах Мозэ такую тревогу.
- Не бойся, - поспешил успокоить ее Георг, - ты снова стала красивой. Вместе с рубцами врачи убрали с твоего лица даже морщины. Но они забыли убрать мудрость из твоих глаз. Поверь, если бы ты не была такой умной, никто бы не догадался, сколько на самом деле тебе лет. Только вот ведь какое дело, мама, у женщины, которая когда-то спасла мне жизнь, было другое лицо… У меня такое чувство, будто я ее предаю, когда позволяю себе восхищаться твоей внешностью.
- Я поступила плохо?
- Ты поступила нормально, просто позволь мне проститься с той женщиной не спеша, чтобы она не заметила утраты.
- Как я благодарна Богу. За все. Даже за страдания и боль, - прошептала Мозэ, и в ее красивых синих заблестели слезы. – Но особенно за тебя, за Мартина и за то, что Он все-таки сподобил меня увидеть Его свет. Ты вспомни, как долго Он за меня боролся. Ты думаешь, что Он меня тогда за грехи наказал? Нет! Если бы Он хотел это сделать, Он бы уже тогда призвал меня на свой суд, не оставив времени на покаяние. А Он провел меня по этой трудной дороге к самой себе, что бы я не лицом своим сейчас любовалась, а души своей страшилась. Ты спрашиваешь, зачем я завтра к Нему пойду? А зачем я к Мартину хожу? Зачем к тебе возвращаюсь? Потому, что люблю.
Георг хорошо понимал логику этих ее мыслей,  он только никак не мог почувствовать в себе такую же потребность. У него была своя логика, пригодная именно для него. И то, что эта логика должна была оставаться ни для кого не доступной, он очень хорошо чувствовал.
- И когда же ты покажешь ему свое лицо? Когда он вернется из больницы?
- Да, я думаю, что к этому времени отеки спадут окончательно. Кстати, врачи сказали, что его выписка случится уже скоро.  Мне почему-то кажется, что солнце появится в тот день, когда он переступит наш порог.
Солнце появилось уже через три дня, но постоянно пряталось за облака, будто еще не определилось окончательно, стоит ли ему возвращаться в этот мир. А еще через три дня в дом вошел Мартин.
- А ты сильно подрос за это время, - произнес он, сжимая Георга в своих объятиях. – и еще больше изменился. Я никогда не видел, чтобы человек мог так меняться. Но это очень хорошо. Это нам только на руку. Правда, Мозэ?
Он обернулся в ее сторону и… замер.
На него смотрела женщина, вернувшаяся из прошлого. И эта женщина была прекрасна. Он молчал очень долго, но потом, будто ни в чем не бывало, заметил:
- А ты отлично выглядишь, Мозэ. У тебя прошла аллергия?
И снова повернулся к Георгу:
- Да… Так… о чем это я?
- Ты говорил, что Мозэ сильно изменилась, что она очень похорошела за это время, - Георг, наконец, не выдержал, рассмеялся и,  озорно подмигнув, выскочил в коридор.
 
Он стоял возле окна в своей комнате и наблюдал, как ненасытные тучи опять проглатывают солнце, а начавшийся с новой силой дождь поспешно смывает следы этого страшного преступления. Из соседнего окна доносились приглушенные голоса и тихий смех. Постепенно разговор стал громче.
- Не сходи с ума, Мозэ. Волосы у него вьются так же, как они вились у его матери.
- Не смей никогда больше о ней говорить! Слышишь, никогда! Иначе я запрещу тебе сюда приходить.
- Нет, любимая, ты этого не сделаешь. Я и раньше не очень доверял твоим угрозам, но все-таки немного опасался, а теперь я знаю это наверняка. Ты слишком сильно любишь меня, Мозэ.
- Я люблю тебя? Какая чушь! Слышишь – чушь!
- Ты все еще любишь меня, ты никогда не переставала меня любить. Молчи, родная, и не бойся, я никому не открою эту тайну…
Георг не мог видеть, как в эту минуту Мартин нежно обнял ее и улыбнулся совершенно счастливой улыбкой. И этого счастья в нем было так много, что счастью не хватало места, и оно постепенно заполнило все пространство комнаты, сладко спеленав тело Мозэ, не позволяя ей сопротивляться. А она уже и не пыталась вырываться из его объятий. Ей было там очень хорошо, и теперь она жалела только об одном – о том, что на долгие годы она лишила их этой радости.
 Наконец, Мартин отстранил ее от себя и, лукаво глядя в глаза,  спросил:
- А знаешь, почему еще ты меня не прогонишь? Потому что ты не сможешь вырастить нашего сына в одиночку. А ты жизнь готова отдать ради него. Но мне не жалко разделить с ним твою любовь по двум причинам. Во-первых, я сам люблю его, как родного, а во-вторых, ты даже не представляешь, как много в тебе любви. Ее столько, что я никогда не смогу ощутить ее нехватку.
- Если хочешь, можешь сегодня оставаться. На улице слишком противная погода, – Мозэ произнесла это, как всегда, безразличным голосом, и быстро вышла из комнаты, но Мартин знал, почему она так поступила. Она не желала сдаваться просто так. И это была его Мозэ, и именно за эту детскую непокорность он и любил ее всю свою жизнь.
- Когда это волновало тебя, Мозэ? – прокричал он вслед, и  счастливо рассмеялся.
 
В конце этого же года на крыше дома установили большие керамические вазоны, в которые они высадили пышные хвойные кустарники. Мозэ заявила категорически, что все уважающие себя садоводы просто обязаны следовать этому новому веянию моды.
Здесь, на этом «первом уровне неба», как называл это место Мартин, Георгу и раньше было очень хорошо, а теперь этот хвойный мир, надежно спрятав его от людских глаз, создавал иллюзию безграничной свободы. Он пьянил терпкими ароматами, завораживал приятной их горечью, укрывал легкой тенью прохлады. Иногда Георгу казалось, что отсюда и вправду ближе к небу. Ах, это небо, как  настойчивоо оно звало его к себе, тревожно откликаясь в душе, будто пыталось рассказать о чем-то очень важном. Но Георг не мог разгадать язык его мыслей, а оно оставалось слишком далеким для того, что бы доказать свое родство.
А океан был рядом…
Именно океан неизменно оставался самым преданным его товарищем. Неизвестно, конечно, что думал по этому поводу океан, но Георга это не сильно беспокоило. Гораздо важнее для него были его собственные чувства. Он  все больше ощущал, как в нем самом приятно нарастает сила. Она панцирем покрывает его снаружи, сплетаясь в крепкие мускулы, но еще больше она защищает его изнутри, прорастая волей,  настойчивостью, интуицией, вызревая плодами навыков и знаний. Он считал, что его необычайные способности дают ему право самому выбирать себе товарищей. Он не чувствовал в друзьях потребности, но однозначно ощущал их необходимость.
 Когда-то давно мама сказала:
- Есть только один признак, по которому можно понять, кто твой друг. Ты должен почувствовать, что он – твоя опора. Это очень трудно, малыш, найти в жизни опору. Не всем везет. Но знаешь, что еще труднее? Самому стать для кого-то опорой.
- А разве это так важно, стать опорой для другого? – спросил тогда Георг.
- Важно. Это невозможно объяснить. Ты это почувствуешь,  только когда такое случится. В жизни много необъяснимых законов. По одному из них, человек получает гораздо больше, когда отдает, нежели, когда он дар принимает. Не пытайся над этим задумываться, постарайся это испытать. Есть вещи, мой мальчик, которые в этой жизни можно только осознать, но постичь которые невозможно.
Георг уже давно осознал, что опору в жизни ему дают не только отдельные люди. Вещи, имеющие особую ценность, а точнее желание этими вещами обладать, вызывает в его организме какую-то совершенно немыслимую мобилизацию внутренних ресурсов. Именно это желание является самой сильной мотивацией, принуждающей его организм прикладывать огромные усилия для достижения цели, порождая титаническую работоспособность. Пока это касалось только физических занятий на тренажерах и процессов накопления знаний, но Мартин так убедительно обрисовал перспективы, которые могут в результате открыться, что уже ничто не смогло бы остановить Георга на пути к достижению поставленной цели.
Только его мир все еще оставался досадно мал. Он был надежно ограничен забором, лишавшим его непосредственного контакта с людьми, поэтому первым себе в товарищи он выбрал океан. Однажды Георг даже попытался ему это объяснить:
- Я такой же сильный, как ты, и такой же одинокий, как ты, хотя и тебя и меня очень любят, только мы оба не умеем отвечать людям взаимностью. Ты сговариваешься с ветром, и вы гоните твои волны, куда захотите. Я тоже, принимая решения, сговариваюсь со своим разумом, и мы совершаем определенные действия. Но разве ты можешь управлять своими подводными течениями? Разве в твоих силах изменять их русла. Нет! Кто-то другой за тебя проложил эти пути. Вот и я ничего не могу сделать со своими чувствами. Они мои враги, потому что думают не так, как я этого хочу, чувствуют иначе, чем я того желаю, и я ничего не могу с этим сделать, будто не моя воля, а чья-то сила определила для них дороги. Ну что, теперь-то ты веришь в то, что мы с тобой братья?
Океан ничего не отвечал, он только пел свои странные песни…
 
- Мартин, вспомни, ты что-нибудь видел, когда без сознания лежал в палате реанимации?
Солнце уже упало за Монашью гору. Они сидели в полумраке на веранде, отмечая четырнадцатый День рождения Георга. На самом деле еще полгода назад ему исполнилось пятнадцать лет, но уже давно было решено, что все в их жизни должно происходить по новым правилам. Мартин постоянно «закачивал» в Георга необходимую информацию. Они вместе выстраивали четкую стратегию и, как перед решающим сражением, отрабатывали все возможные варианты развития событий.
- Я почему это спрашиваю? - продолжил Георг. - Мама постоянно настаивает на том, чтобы я шел рядом с ней по дороге к Богу. Она приносит в дом иконы, подсовывает мне молитвенники, все время пытается доказать, что Он есть, что есть еще какая-то другая жизнь после. А я совершенно не могу найти в себе эту веру. Говорят, что в том твоем состоянии люди иногда видят что-то необычное, вроде бы даже доказывающее существование иной жизни.  Признавайся, - Георг придал своему голосу угрожающие нотки, - появилось у тебя такое доказательство?
- У меня появился вопрос, только я не знаю, кто должен на него отвечать: доктора, Кто-то нездешний, или я сам, - грустно улыбнулся Мартин, глядя Георгу в глаза. – Понимаешь, я не могу понять, что это было. Это было очень похоже на жизнь. Это было ярче, чем жизнь, выпуклее, осязаемее, но только кто может доказать, что это была именно она, а не предсмертные судороги мозга, концентрирующего напоследок все свои ресурсы? Я летел! Прямо передо мной был небольшой кусок синего неба, окруженного белыми облаками. Все время казалось, что я вот-вот вылечу в эту синеву, но в последний момент возникало новое кольцо облаков, как летят навстречу огни, когда едешь на автомобиле по длинному тоннелю. Почему-то я отчетливо понимал, что в тот момент, когда я встречусь с синевой, должен вспыхнуть свет, и я очень сильно хотел увидеть этот свет, я желал этого сильнее, чем желают на земле счастья, но передо мной по-прежнему оставался лишь синий кусок неба и непрерывно возникающие кольца из белых облаков. Рядом со мной летела моя боль. Она была на некотором расстоянии, но я очень хорошо ее чувствовал. Потом я открыл глаза, увидел Мозэ, и испытал, наконец, то самое счастье, о котором только что мечтал. И тогда я понял, что нужно очень ценить и беречь все то, что подарено на этой земле.
- То есть ты ничего не можешь утверждать наверняка! – подытожил Георг, чувствуя, что этот вывод очень его устраивает.
- Он же объяснил, -  вмешалась в разговор Мозэ, - что ничего нельзя ни доказать, ни опровергнуть – это дело веры! Ты просто должен…
- Он ничего не должен! – решительно оборвал ее Мартин, - Вера – это личное дело каждого человека. Слишком личное, чтобы можно было к этому принуждать. Иногда ты становишься назойлива.
- Но я только…
- Мозэ! – снова перебил ее Робески, - Уже давно пора ставить чайник.
Мозэ действительно все настойчивее тянула Георга туда, куда  он идти никак не хотел. Больше того, все его естество этому противилось. Это была чужая, не его, ненужная ему дорога - дорога в никуда, в боль, в бездну, на Голгофу. Да, именно в той стороне была его Голгофа! Он не мог этого объяснить, он только чувствовал.
Или Правда осталась в его крошечном детстве, там, где жил красивый и сильный Бог? А эти сегодняшние мысли – его враги, предатели его сущности, оккупанты…  Он запутался. С недавних пор рядом с Мозэ ему стало очень тяжело, почти невыносимо. Она сыпала соль на рану, которой он у себя не находил, но рана болела все сильнее. Он уже ничего не понимал, кроме одного: за жизнь нужно драться, тяжело, до крови, своей или чужой – неважно. Главное – победить любой ценой. И жизнь эта находится здесь, точнее, за тем кирпичным  забором, и не будет ни какой другой!
 - Робески, - через некоторое время спросила Мозэ, видимо уже осознавшая, что нужно изменить тему разговора, - Я давно не спрашивала у тебя, как обстоят дела с документами Георга? Они готовы?
- Практически да.
- А ты уверен, что доктор, который пишет историю  его болезни, никогда не проболтается?
- Уверен.
- Почему ты так в нем уверен? Может быть …
- Ничего в сложившейся ситуации уже не может быть. Он умирает, Мозэ. Он давно болен и болен тяжело. Именно поэтому я обратился к нему. Ему требовались большие деньги на лечение, и я их дал. Но предварительно я проконсультировался и узнал, что ничего хорошего ждать не приходится.
- Видишь? – Мозэ обратилась уже к Георгу, и в ее голосе зазвучала неподдельная гордость. - Я же говорила, что он всесилен. Он гений. Рядом с ним ты можешь быть абсолютно уверен в своем завтрашнем дне!
- Мозэ, - рассмеялся Мартин, однако похвала была ему приятна, - про завтрашний день не знает никто. Разве только я знаю наверняка, что еще до восхода солнца должен выехать в Ливерсток. У меня там процесс в половине десятого. Пойдем, дорогая, спать - это Георг может позволить себе полуночное рандеву с Луной, а мы должны беречь свое здоровье.
Георг поднялся на крышу и с удовольствием растянулся на еще неостывшем ее покрытии. В черном небе, усыпанном крупными  мерцающими звездами, появились редкие облака. Почти все они собрались в одном месте, там, где царственно сияла полная белая луна, укрытая тонким прозрачным одеялом, сотканным из этих облаков. Она покоилась на своем небесном ложе, и была совершенно безразлична к тому, что происходит внизу. Она всегда была равнодушна к этому странному «водовороту» людской суеты: их страданий, чаяний, надежд и поражений. Она признавала в этом мире только одну единственную ценность – абсолютный покой.
- И я хочу так же, - подумал Георг, - выше всех, лучше всех и, как можно дальше ото всех!
Постепенно его мысли приняли иной оборот. Впрочем, в последнее время это случалось с ним довольно часто. Собственно, мысль  была всегда одна, и она была о Мозэ.  Все эти ее бесконечные разговоры о Боге были для него слишком тяжелы. Они не были скучными или непонятными, напротив, они были даже интересны и, вместе с тем, невыносимо мучительны потому, что разрывали его на две части. В одной, большой, пребывали его уверенность в себе, его целеустремленность, ясность сознания. А в другой, совсем крошечной, поселилась мучительная тревога об ускользающем чувстве потери, безвозвратной утрате понимания своего истинного предназначения. О, как мучила его именно эта мизерная частица души, как она была к нему немилосердна… Или это она любила его истиной материнской любовью? Тогда откуда эта боль?
Он снова запутался.
- Мозэ, лучше бы ты замолчала! – в сердцах прошептал Георг.
 
Уже который день по утрам Георга будил этот солнечный луч. Он щекотал его раньше, чем успевала это сделать Мозэ, хотя к тому времени ее негромкое пение привычно доносилось из кухни. Сегодня было тихо. «Ну, Мозэ, нельзя же понимать мою просьбу так буквально, - улыбнулся Георг, - твое пение меня совсем не раздражает».
Он сел, с удовольствием потянулся, размял застывшие мышцы и, легко вскочив с кровати, пошел на кухню.
Мозэ там не было. «Странно…» - подумал Георг.
 Он нашел ее в спальне. Она лежала с открытыми глазами и, молча, смотрела в потолок.
- Если хочешь, я принесу тебе кофе, раз уж ты…, - он осекся.
Ее лицо было бледнее обычного, от чего стали заметны шрамы, остававшиеся после операции. Оно было моложе, чем всегда, красивее, чем всегда. Оно было… мертвым. Он это понял окончательно и… остался совершенно спокоен. Георг стоял, прислонившись к дверному косяку, и не отрываясь, смотрел на неподвижное тело. Неожиданно к горлу подступил странный ком, который никак не получалось сглотнуть. Он мучительно закашлялся, и в этот момент зазвонил телефон.
- Привет, сын. Мне сегодня приснился дурной сон – этот тоннель из белых облаков. Скажи Мозэ, чтобы никуда не ходила, а то мне как-то тревожно… придумай что-нибудь, тебя она послу…
- Ее больше нет…, - голос Георга задрожал, и по щекам потекли слезы.
Он еще не знал, что плачет в последний раз. Он не сдерживал рыдания и жалостные всхлипы. Он навсегда прощался, но не с той, что лежала перед ним, укутанная в шелк одеял. Он оплакивал ту, чье лицо он когда-то никак не мог разглядеть в дождливом полумраке ночи, ту, которая так запросто и спасительно сказала:
- Заходи. Закрой щеколду.
«Закрой щеколду … - без конца повторял Георг, и все никак не мог остановиться: - Закрой щеколду».
Пока еле слышно не щелкнуло в его душе, будто и вправду кто-то  закрыл на щеколду невидимую дверь.
…И снова стало спокойно.
                 …
 
 - Прошло всего сорок дней, как ее не cтало, а цветы начинают засыхать. Наверное, ты редко их поливаешь? Мозэ не простит тебе этого.
Они стояли на «первом уровне неба», и смотрели на океан. Ветер пригонял соленый запах морских волн и тревогу перистых облаков. Георг подумал о том, что за все это время Мартин заговорил о Мозэ только во второй раз. Он очень хорошо почувствовал, как тяжело давались ему слова, и как невыносимо для него было молчание. Он физически ощущал усилия, которые Мартин прикладывал для того, чтобы не дрогнул его голос. Впервые в жизни юноша задумался над тем,  какая потрясающая воля была дарована этому человеку. «Да, ум и воля, вот то необходимое, что единственно нужно для жизни», - подумал он.
- Я поливаю их, как прежде, - произнес Георг, - наверное, они тоже тоскуют.
- Как плохо без нее… как без воздуха. Спасибо тебе, мой мальчик, за то, что у меня осталась обязанность быть на этой земле. И, знаешь, вовсе не потому, что мне нравится эта жизнь, я не мечтаю сейчас о смерти, а потому, что я не верю так истово, как она, в то, что жизнь есть после. Пока я живу, рядом со мной живет память, а там может не оказаться даже этого.
- Ты очень нужен мне, - горячо откликнулся Георг, и слова эти были искренними потому, что он на самом деле испытывал в Мартине острую нужду.
- Ну, что ж, Георг, - уже совсем другим голосом произнес Мартин, - пришло твое время выходить к людям. Я все подготовил, и заявил о тебе в соответствующих органах. Ты везучий. В трудную минуту тебе улыбается счастливый случай. Вчера дотла сгорел городской архив, а вместе с ним и все документы, которые впоследствии могли бы вызвать нежелательные сомнения. Что же касается электронной базы данных, то с этим оказалось даже проще, чем я ожидал. Вся информация о тебе, хранящаяся там, абсолютно надежна.
Мартин с восхищением посмотрел на высокого, красивого, безупречно сложенного юношу, и подумал о том, что судьба подарила Мозэ именно тот подарок, о котором она мечтала.
- Почему же так быстро эта жизнь отняла у нее счастье с необычным именем Георгий? – произнес он вслух, и Георг догадался, о чем подумал отец.
- Именно с таким именем? – перепросил он.
- Она всегда называла тебя так, когда ты не мог этого слышать. Только она просила не говорить тебе об этом. Почему?
- Это уже неважно, но мне бы хотелось, чтобы ты называл меня как прежде.
Даже себе Георг не мог объяснить, почему он внутренне так противится тому, чтобы кто-то произносил это его имя. У него возникало ощущение, будто немытыми руками трогают его сердце. Он решил переменить тему разговора:
- Ты как-то странно выразился. Может быть, правильнее было бы сказать, что у Мозэ отняли жизнь?
- Я сказал то, что хотел. Я все-таки надеюсь, что ее жизнь сейчас продолжается, только в этой жизни рядом с ней нет тебя. Я постоянно пытаюсь убедить себя в том, что она была права, и в красивой лодке плывет сейчас по реке с таинственным именем Жизнь. А здесь, на этой земле лишь  холодные родники, из которых эта река пополняет свои воды, устремляя русло в Вечность. Печаль, Георг, в том, что река эта пьет только из чистых родников, для того чтобы древние звезды могли отмывать в ее водах свои отражения…
- Я сегодня не узнаю тебя, отец, - улыбнулся Георг. – Но уж, коль у тебя такое лирическое настроение, пойдем, я сыграю тебе ее любимую сонату «Лунное сердце».
- Я сегодня сам себя не узнаю… - пробормотал Мартин, спускаясь с крыши следом за сыном.
Когда пальцы Георга в последний раз коснулись клавиш инструмента, и воздух в комнате перестал сострадать печали звуков,  воцарилось недолгое молчание.
- Ты играешь гораздо техничнее, чем она, - произнес, наконец, Мартин.
- С твоих губ почти слетело еще одно слово, - улыбнулся Георг. - Ты хотел сказать: «но». Я угадал?
- Да... Я действительно хотел добавить, что когда играла она, я не мог сдержать слез.
- И чего не хватило Луне в этот раз? Света?
Мартин долго смотрел в окно на погасший небосвод, а потом ответил, будто извиняясь:
- Сердца.
 
 

 

Георгий (дорога к себе) 3 книга 3 глава

Георгий (дорога к себе) 3 книга 1 глава