Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 10 по 24)

Эпизод 10



                                                                                                                                «А то чо?»

                                                                                         из возражений Мацууры.


                                                                                                      «Ты это здорово придумал,
                                                                                                                      Чебурашка. Это я
                                                                                                       Тебе как крокодил говорю.»

                                                                                                        Не из мультика.




- Как я должен буду представляться там?
- Сухая жопа.
- Почему..? Сухая Жопа?..
- А что? Она у тебя мокрая?
- Тогда по местному регламенту «Ходок».
- Вот и ходи, куда я скажу, Ходок… Слушай сюда… Девчонок отвезёшь, куда они скажут в пределах города. Если захотят за город, скажи, что тебе некогда и обещай, что максимум до вокзала или какой-нибудь платформы. Деда из машины выгони вслед за ними, даже если будет упираться. Но, далеко не уезжай. Сделай вид, что уезжаешь; с проворотом даже лучше будет; машину оставь неподалеку, а сам возвращайся к месту высадки. Наилучшим будет, если машину удастся оставить буквально за ближайшим углом. Двигатель выключи. Если девчонки с дедом расстанутся, веди деда.. Я понятно объясняю?
- Да. Если не расстанутся?
- Держишь в поле зрения деда и только его.
- Если появятся кто-нибудь из этих перцев?
- Гони в шею, показывай служебное удостоверение, и гони… Желательно прямо сюда. И представившись при этом Ходоком или задницей, ты произведешь на них одинаковое впечатление.
- Понятно… Деда тоже сюда?
- Да.
- И после этого пока?
- Да.
- Точно?
- А ты как думаешь?
- Мне нужны твердые гарантии…
- Твердые гарантии, уважаемый старший оперуполномоченный, есть не что иное, как самовнушение, граничащее с самообманом… Иллюзия. Ми-раж…Утопия..
- Я не понял… Могу я считать, что наши взаимные обязательства на этом будут исчерпаны?
- Конечно, можешь. Я же сказал, на каких условиях… Как говорил один мудрец: «жалок тот, кто нуждается в негодяях»… А мне твои услуги ещё могут понадобиться… Тебе меня не жалко?
- В приказном порядке я работать больше не буду.
- Конечно, кто ж теперь сможет приказать представителю власти?... Это должно быть предложение на любимую тему… Разумеется.
- Рассмотрим…
- Это хорошо… По деду с девчонками вопросы есть?
- Нет.
- Тогда, не задерживаю…
 
 
 
 
Эпизод 11



                                                                                                 «В темную ночь один пуля
                                                                                                   застрял в проводах, другой
                                                                                                       пуля всю ночь по степи*
                                                                                                             за солдатом гонялся
                                                                                                                                гу ба ми**»

                                                                              из народной шаурманской песни
                                                                                                                      *** - Э-э..




-….капли на весле, которым он гребёт в океане вечности?
- Ну да..
- И куда ж он гребёт?
- Вот и спроси при случае..
- А вообще-то, парни, действительно!.. Вот будь возможность у каждого из вас о чём-нибудь его спросить, какой вопрос вы бы задали?
- Принципы мироздания… хотя, наверно, нет..
- Ага! Куда всё движется? И чем это закончится?..
- Это уже два вопроса… Два-два. Отошёл..
- Нет… он опять за своё..
- Куда всё движется? Откуда? Как? За что воюем? С кем воюем?.. Вы ещё спросите: сможет ли он загнать себя в такую клоаку, откуда не сумеет управлять… Дуйте-ка на базар… по очереди… оба..
- Видал, что делает!?..
- А я бы спросил за экран…
- За экран бы он спросил… один-один…
- Нет… ну ты смотри: дуплится и дуплится… Хватит ему уже подставлять..
- За экран бы они спросили…
- А что?..
- А то!.. Экран – это что? …
- Мембрана… Как учили… Пять-три… Ну да…
- А проход через мембрану? По вашему что?..
- Разрыв… или прорыв..?
- Вот-вот.. Достаточно будет любому какому-нибудь румпельштильцхену проскочить на орбиту, и он сможет активировать систему… Причём всю.. причём… пусто-пусто…даже не желая того…
- Просто по неаккуратности?.. сиречь, по неосторожности?..
- Да хотя бы просто из любопытства…
- Вот и надо спросить за экран…
- Нет.. ну ты, блин, даёшь!.. времени-то на это сколько осталось, как ты думаешь?
- А что время?.. Время будем сжимать и скручивать.. прокалывать и раскачивать… растягивать-встряхивать и взбивать… и распушим его до невероятной нежности…а про такой камушек вы забыли!?.. Рыба…
- Видал!? Как его коньяк забирает?
- Ну придумают они активатор, срабатывающий в момент смещения головки.. Ну завалят ими все орбитные слои….
- Какое там: завалят..! Одного… одного активатора достаточно… и они уже на пути к этому…
- Ну ты сейчас нагонишь мрачняков… Собирай-ка лучше камни..
- Да-да… ты больше всех сегодня голым оставался…. Так что твоя очередь их собирать….
- Угу. Хорошо-хорошо… вот уж точно; есть время играть, есть время собирать камни…
- С пациентами со своими об этом поговори.
- А что?.. пациенты тоже люди…это ж вы – нелюди.
- Видал?! Как заводится…
- С пол оборота, сццуко…
- Хорошо, что коньяк закончился.. а то, глядишь, он на нас ещё бросаться стал бы.
- Угу. Ему бы жениться ещё разок…
- На хрена?
- На всякий случай…
- Вот и поговорили о женщинах…
- А теперь давай поделаем с ними что-нибудь…
- Да. Другое что-нибудь. Вместо разговоров…
- И без разговоров…





ДЕНЬ ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ. Петербург – Росток
Выдержки из письма.

«Привет моя ненаглядная, но больная любовь!
я совсем раскручинился из-за Вашей болезни
как чувствовал весь день - настроение было так себе...
и вот те на... не люблю Зенит...
плыву на пароходике (эти умники меня учат - "идём" мол -
не плывём, а я им говорю - я лично по морю плаваю (о, как!)
тоже мне морские волки... ведут правда себя смирно...
пьют мало, в домино вот доиграли и пошли спать...
а я тут в баре сидю и уныло жду приключений...
народу мало - банда зенитовских головорезов, да несколько
немцев и голландцев...пытался разговаривать с немцем в курилке,
тот без энтузиазма, но вежливо и неинтересно словами
малопонятными, в том числе по-русски...
познакомился с барменшей, у неё красивое имя - Гиргэ, она эстонка
(корабль эстонский) она меня немного учила по-немецки...
затем подошла их тётя какая-то (заведующая наверно)
и вмешалась... она русская и такая... как Вам сказать...
с бельёвыми верёвками смотрелась бы во дворе. Не хватало для топографии
её обширного тела; мне казалось почему-то... с прищепками... кожаного кнедлика… выходил на палубу... глаз упирается в темноту...
ощущение, что вплотную рассматриваешь квадрат Малевича...
невольно делаешь глаза шире и шире, пока не понимаешь,
что всё это бесполезно - нет ни неба, ни берега, ни воды -
всё движение вымышлено транспортной компанией «Far-Far Forvaater» …
всё это бурление воды у ватерлинии, лёгкое подрагивание корпуса
и упругий, неестественный ветер, как из аэродинамической трубы,
который включают, если ты перегибаешься через перила... или как их, мать их.. леера; кажется так их назвал Финикиец,
предупреждая, видимо, мои нежелательные поступки...
вспоминается Томас Харди и его "in a solitude of the sea"
"в одиночестве моря"...
слева от меня, на диванчике, надирижировавшись, храпит Финикиец, кто бы мог подумать, что глава оркестра может быть увлечен рэпом…Надо будет попросить его налабать чего-нибудь ритмичного на письмо Обломова другу…ну да ладно… справа, на свободном
теперь уже кресле, лежит блокнот для путевых заметок...
я не решаюсь его открыть... ибо описывать иллюзию путешествия
может только очень одинокий человек,
а я таковым не являюсь - у меня есть Вы и я вот пойду щас
на палубу и спецально тоже простужусь и заболею...
чтобы быть с Вами… Глупость. Нет. Не болейте, держитесь.
У меня чудеса - телефон не заработал - не кинете мне пож денег
руб 200 что ли, а то я с Давидом не встречусь...
если можно... О.. Вы ж не знаете, кто такой Давид… Представьте себе Голиафа,.. Представили?.. только на самом деле он – Давид Акопыч, при этом – Азоян и хирург по профессии… Поэт ланцета и кровищи…
Целую Вас - шлю воздушный аспирин и альмагель...
ваш, якобы плывущий, Бегемот.»

Паром запомнился обжорством неимоверным (очень тяжело потом) и заходящим солнцем. Мы плыли на закат и прямо по курсу корабля – солнце, разного калибра и цвета, в зависимости от высоты над горизонтом: большое, жёлтое в лазурной ловкости, как рай, за два часа до захода и, наоборот, у горизонта малиново-алое пятно, как бесполезный софит, опускающийся за водную сцену, на самом закате.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Берлин – Гейдельберг.
Нам не страшен серый волк.

Никогда не думал, что замотаться до чёртиков, до полной аналогии с абстинентным синдромом можно просто так, в одночасье. Если вернее, то в однодневье, потому как всего одна бессонная ночь и непривычные топологические и языковые нагрузки нового места доконали-таки опытного бродягу вроде меня. Прошу заметить не путешественника, а бродягу – это важно – ибо путешественник отличается от бродяги полной осмысленностью конечной цели своего путешествия. Люди же, оказавшиеся волею Бурбона моими попутчиками, вероятнее всего авантюристы; не исключено, что опытные, и безусловно талантливые; и может быть настолько, что выглядят как туристы. Мало того, это мои друзья.
Сижу в аэропорту. 5:30 рm. Жду Акопыча. Самолёт задерживается. Голова раскалывается. И вот эти два глагола - «задерживается» и «раскалывается» - как нельзя лучше передают моё теперешнее мироощущение.
…Они оставили меня в этом аэропорту около двух часов ночи. Надавали кучу электронных устройств и приспособлений (названия которых и способ действия я так до конца и не знаю) и уехали. Они тоже устали. Я думаю прежде всего Марк. Он сказал вдруг, спускаясь по балюстраде терминала и глядя куда-то вбок: «Лиса!».
- Братцы, там была лиса, -- повторил он время спустя и я тихо заметил Финикийцу, что ему пора садиться за руль. Как-никак реальная или виртуальная лиса в аэропорту может оставить ненужное для дальнейшего движения впечатление.

Но за рулем остался Марк. Я же шагнул в объятья незнакомого города. В кармашке моего рюкзачка лежала «Набережная неисцелимых» Бродского, и мне было приятно проводить аналогию между той ситуацией, в которой оказался он, стоя на ступенях ж/д вокзала, (правда Венеции) и своей.
Главное отличие было в том, что у Бродского была умопомрачительная знакомая в Венеции, которая собственно и послужила в дальнейшем, если не костяком, то (прошу прощения за искажение библейской метафоры) основной косточкой сюжета. Я же такой знакомой прямо здесь не обладал, поэтому мой сюжет оставался неразгаданным. Возможно, из-за того, что Берлин – не Венеция.
Смеха ради надо сказать, что первое, что мы услышали в Берлине было: «туалет налево». Фразу сказал молодой человек, возлежащий на полу.
Я потом разговорился с ним. Он оказался довольно приятным эстонцем русского происхождения. Первое время мне казалось, что он голубой (из-за его манеры говорить), но потом я понял, что он просто ещё очень молод. Хотя последняя фраза вряд ли звучит убедительно.
Мы прообщались всю ночь..(вербально-вербально, Дорогая), после чего он полетел в Стокгольм, а я начал заниматься своими делами. Первым делом заказал в аренду машину на вечерний старт (Reno Megan Coupe) Как французы умудряются делать автомобили?.. Чудеса. (это же – не вино). Отправился на вокзал – всё выяснил… у девушки про вечерние поезда: их стоимость, количество пересадок и то, что наш английский великолепен. Но когда я не смог спросить её «каков прошлогодний падёж скота в Баден-Баденской области», а она не смогла рассказать про аппликативность перепроизводства – мы решили расстаться.
Я отправился путешествовать по городу, в который так стремились наши деды. Рейхстаг воображение не поражал. Он находился на открытом пространстве, был каким-то низкорослым и уже когда-то взятым. Я подумал, что тоже смог бы его взять, в отличие от Кремля, например.
У Бранденбургских ворот сфоткался с фашистом (костюмированным, разумеется). Мы оба держали мой зенитовский шарф. Футбол объединяет людей – независимо от вероисповедания, политических взглядов и умения играть в него самому. Рассмешил до смерти костюмированного же американца, подойдя к его соседу, майору Советской Армии и доложив: «Товарищ майор, задание выполнено!».
- Я, я, товарищ, - печально отвечал тот, и американец веселился от души. Воистину, перефразируя поговорку – от трагичного до смешного один шаг, лет эдак в 50 – 70.
Отправился в сторону Александр-плаца, напевая соответствующую песню. По пути рассматривал их архитектурные изыски. Архитектурные изыски таковыми не являлись. Фасадные чехлы ничем не отличались от настоящих фасадов. Правильнее даже сказать наоборот. Весь этот классицизм, барокко, кирпичная готика и конструктивизм - одинаково мрачный, серо-квадратный, незатейливый, приземисто-воинственный - существует без малейшего намека на внутреннюю самоиронию.
Полёт мысли удручает, завязнув во влаге неподвижного воздуха и не оставляя наблюдателю ни единой степени свободы.
То же с живописью, которую я нашел в Старой Национальной Галерее. Немецкий классицизм равен немецкому реализму, равен немецкому романтизму. Тяжелые лесные пейзажи (в лучшем случае с замком где-нибудь на далёкой горе), строгие латинские сюжеты борьбы и непосильный крестьянский труд. На картинах лица людей, которые обретают ликование только по достижении поставленной цели.
В середине просмотра, на втором этаже, попадаешь, довольно неожиданно, в два зала с импрессионистами. Впечатление такое, будто в монастырских стенах неожиданно включили музыку, и ты увидел танцующую Дженнифер Лопес.
Из немцев запомнились Мерцель, Рохивс, Штюк (модерн, кстати). Более менее. Штюк – хорош. Я потом полюбил его сфинкса. Позже.

Музейный остров. Александр-плац. Очень много побирушек. Теперь так возможно везде. Кризис. Не знаю..
На Фридрихштрассе (это их Невский) уже еле волочил ноги. Затарился сувенирами. Ввалился в автобус со своим огромным рюкзаком. Спина вся гудела и ныла (как я теперь понимаю супругу) и, поймав миг облегчения, вырубился.
Рейс Акопыча задерживался. Я начал вести этот дневник.
Когда-то, давным-давно, когда мир ещё был юным, а люди только-только научились ездить на машинах, все обходились без навигаторов, КПК и прочей дребедени. Но постепенно наступило другое время, нагнавшее нас с Акопычем в Берлине. Для передвижения с севера Германии на юг у нас не было маршрута, проложенного по карте. У нас было два навигатора. Они оба были последней модели и на русском языке. Великолепное электронное решение задачи движения.
Через 80 км от Берлина сломались оба.
Мужественно пережив этот факт, мы решили двигаться по карте и указателям на трассе. Это было легко только на первый взгляд. Потому что доезжая до очередной заправки и показывая немцам карту Германии на русском языке, мы не находили должного понимания у аборигенов. Было весело и азартно. Молодец Давид – он был собран и уверен как Шумахер на своем Макларене или что там у него.
В общем, красавец. Быстрый и точный. Но подслеповатый, вспыльчивый и скорый на расправу; (затрудняюсь представить как он орудует скальпелем…) Поэтому я не удивился тому, что после разбудившего меня крика – « мы не туда поехали» - дорожные знаки, до этого по нескольку раз навязчиво заглядывавшие нам в глаза, вдруг испуганно исчезли. Мы оказались в бюргерской деревеньке, вдали от трассы No5, которая на тот момент была нам ближе и роднее матери с отцом. Красиво и безнадежно.

Показалось что мы так далеко, что о нас можно забыть, что нас никто не видит и никто никогда не найдет. Свободаа.
Я почему-то вспомнил «Одиночество в сети» Януша Вишневского и выражение оттуда: «если чего-то не знаешь, жизнь становится опасной». Нам помог парнишка на микроавтобусе, вынырнувший из темноты как протагонист в хорошем триллере. Он вывел нас на трассу, дал необходимые инструкции по поводу дальнейшего движения и исчез за горизонтом в том же направлении. Как они там ездят! О немцы! Немцы!
Далее мы решили ехать только в присутствии бога, и я узнал, как рождается Вера. При заезде в придорожный туалет Давид отметил излишне сильное укрепление кровли. Стропила были рассчитаны как минимум на купол рейхстага, но держали лишь крышу одноэтажного туалета; подобное внимание эскулапа к строительным конструкциям объясняется, наверное, наличием у него дачи, о которой в пути я был наслышан в таком объёме, что скорее всего погощу в ней… Я же отметил ситечковую решётку в писсуаре, на мой взгляд предназначенную для защиты от попадания в систему мочеслива почечных камней. Какие мы все разные!
Давид веселился, я чувствовал азарт.
Когда мы добрались до Гейдельберга и наших друзей, мне было и радостно и печально. С французским авто пришлось расстаться и пересесть в агрегат Марка. Его обсуждение с Бурбоном особенностей средств передвижения, всегда заканчивавшиеся фразой последнего:
«Отстань, мой конек бесколёсные жлыги» на этот раз имело продолжение. «Я чуть людей не утопил» - тихо возмущался Марк, «А ты рыбачь с неё поменьше, я её не для рыбалки делал. Ты бы ещё сюда на ней прилетел»… «Парни, угомонитесь..» вмешался Финикиец «мы просто путешествуем»… просто путешествуем…хорошо им…
Рассказанное путешествие имеет свойство приобретать окраску того момента, в который оно рассказывается. Таково свойство языка и человека.
Сейчас многие нюансы его утеряны. Я спокоен. Но у меня больше нет того одиночества свободы, которое я ощутил в красивой бюргерской деревеньке, сбившись со своего пути.
 


ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Гейдельберг – Штутгарт.
Из сказки в жизнь.

Гейдельберг офигенен. В смысле – очень. В нём хочется быть шпионом. Ходить медленно и осторожно, ко всему присматриваться, разговаривать тихо и наполняться искомой тайной прямо из воздуха, из маленьких улочек с булыжными мостовыми, из маленьких игрушечных домиков со ставенками, из кренделевидных вывесок на разнообразных пекарнях, пивных и прочих магазинчиках. Сказка черепичных крыш со свинцовыми желобами и медными водосточными трубами.

Такое чувство случается от невыраженной любви. И остается.
Где супруга?
Замок на горе. Всё.
Небольшая скрипучая гостиница “Четыре времени года”. Совсем как в пьесе. Я – Мюнхгаузен. Или Обломов. Смотрю на мост Карла Теодора – арочный, кирпичный – со статуями оного по обеим прибрежным сторонам и старой обезьяной, похожей на кота. Именно на кота, а не на кошку. Наблюдатель понимает это ещё издалека.
Да. Город невыраженной любви. Времени у нас с Давидом хватило только на то, чтобы влюбиться. Только.
Много русских первой эмиграции.
С лёгкими перебранками перебрались в Штутгарт. С лёгонькими.
Штутгарт, он нечто среднее между Берлином и Гейдельбергом. И по архитектуре и по своей философии – он менее монументален, чем Берлин, и более реалистичен, чем Гейдельберг.
Озираясь, заселились в гостиницу. Названия не помню. Помню: в туалете было окно на улицу, которое открывалось. Из него можно было курить прямо сидя на унитазе. Об этом, кстати, первым закричал Финикиец.
Далее пошли прошвырнуться по Кёнигштрассе. Центр. Ну то-сё. Заставляли меня покупать лыжные палки. Я их купил на следующий день.
Поехали на таксях за билетами на стадион.
Водила прикольный. Эти-то орлы мне: «ну, давай, разговаривай!»
Ну, я и разговаривал. Оказалось у водилы дочка учит русский. И сам он тоже. И вообще интеллигентный водила попался. А обратно ехали – турок. Разница.
Ну так вот. Приехали. Мерседес-Бенц арена. Не скажу чтобы очень поразила меня. Но как-то терялась она в соседних пристройках и построениях. Перед футболом решили посидеть на Веберштрассе. Там Бурбон замечтал еще в Питере пивной ресторан какой-то крутой. Но в него не попасть было. По записи.
А вот эта Веберштрассе оказалась местной улицей Красных фонарей. Там, как потом оказалось, в принципе неплохо с этим. И прямо у домов (как в «Бриллиантовой руке») девочки стоят страшные и прекрасные. Я потом специально поинтересовался у молодой негритянки про ценник. Ничего. Приемлемый. Тем более, что как я понял по трём немецким глаголам, туда включено всё. За час. Всё входит. И везде.
На матч.! Пора было ехать на матч. Первый раз поехали все вместе на длинном такси. Очень удобно и весело. Попробовали его обратно запрячь за нами – не хочет ни в какую. Чёрт немецкий.
Приехали на стадион. На наш сектор был проложен отдельный путь. Дорога окружная. Почти вокруг всего Штутгарта. Уже все были веселые и особенно, конечно же, Финикиец. Что-то мне рассказывал не футбольное, но воинственное, руками размахивая упрямо и нежно. Аж болелы со всей Германии съехались. Да так их много, что нам все удивлялись: «Вы что, с самого Питера? Ого!»
Матч. Мы на стадионе. На секторе человек восемьсот. Стадион боль-шой, почти как Кирова, и такой же далёкий от поля, как местные болелы от футбола. Крытый. Акопыч приставал всё: «А как крыша держится? А? Не, ну а как?» Утомил. Бурбон ему объяснил. Он ничего не понял, но успокоился..
Видно было плохо. Я бегал по всему ряду вместе с футболистами от решётки и обратно, от обратно и к решётке. Играли нервно, но строго. Слава богу, забили до перерыва. Полегчало. Зато когда они нам ответку забили, началось нечестное: музыку ликовальную включили на весь стадион и диктор весь такой радостный. Нечестно. Ну, они за это и проиграли.
Уходили мы со стадиона довольные. Финикиец приставал к полицаям и целовался с лошадьми. Он опять-таки был весел и воинственен. Он вообще был молодца, но об этом чуть ниже.
Вернулись в центр. Сидели, пили пиво. Было вкусно и радостно.. Дирк. Приятный парнишка. Он там был барменом-официантом. Жизнерадостный, общительный. Мы его все полюбили сразу. Хохотали, шутили. Я его даже спросил насчет гашиша. «Нету, = говорит. – Сам страдаю!»
Вот он какой – Дирк! Ночью, в центре Штутгарта тусовалось очень много народу. Но мы разбрелись. Мы с Марком, как самые ответственные, пошли в гостиницу, Бурбон с Акопычем направо, Финикиец – налево.
И вот я сижу в пресловутом туалете с видом на наружу, курю, по наущению Финикийца, в окно прямо, пишу записки. Как вдруг появляется лично сам Целователь Лошадей и орёт: «Слушай! Пошли! Нам нужна живая музыка и приключения». Он уже погулял там где-то, но ему всё-равно было одиноко.
И тогда я…
Потом мы спустились вниз, и странствие наше началось. Искали мы много чего: живую музыку, гашиш с коноплей, ночные клубы, хороший бар и просто приключений. Попали в один НК битком забитый молодежью с этой их идиотской музыкой. Финикиец аки ледокол (а я за ним как легкий парусник) понаделывали в этой жуткой толпе фарватеров, которые никто не заметил, и выплыли обратно на улицу. Очумелые и злые. У таксистов гашиша не было.
Они там всего боятся. Раздосадованные, мы оказались на одинокой улочке. И обрадовались, когда услышали цокот приближающихся каблучков. Разговор с фрау начался издалека, ещё из темноты, и мне не понятно вначале стало почему это вдруг Финикиец перебрался на другую сторону улицы. А он смеялся. Фрау оказалась не совсем фрау, а трансвестит, или голубой, или всё вместе сразу. Не знаю. Как в кино – высокие каблучки, чулочки, прическа каре, и голос низко-грудной, с интонацией, которая, видимо, сохраняется на любом языке мира. Гомосексуалист.
Я, подавляя желание дико рассмеяться, поинтересовался-таки насчет хорошего ночного клуба, какого-нибудь, где-нибудь здесь. На про живую музыку спросить уже не было сил.
«Милое» жеманно и с видимым удовольствием ответило и даже показало где. Очень, кстати сказать, элегантно сделав ручкой на прощанье. Мы поспешили в указанном направлении.
Направление привело нас к скромной светящейся вывеске. «Ура», подумали мы и вошли в ночной клуб. В ночном клубе было тихо и узко. Музыка отсутствовала вообще, а вместо неё сидели две оглушительные, лоснящиеся фрау жюльверновского возраста и рубенсовских же форм. Пройдя вдоль стойки бара, мы с Финикийцем сели за столик и закурили. Мы уже поняли куда попали. Некоторое время курили молча. Глядели друг дружке в глаза и думали не столько о деньгах, сколь о наличии подобающего борделю настроения. Настроение явно было неподобающим, не говоря уже о желании расставаться с деньгами.
«Да, - сказал семьянин Финикиец, отвечая на моё бормотание на смешанных языках. – Да. Хочется чего-то более душевного, лирического… не взирая на наличие смычков и интродукцию.. А сколько, кстати, у нас смычков?». Наверно в каждом дирижёре есть что-то от д`Артаньяна. Мой внутренний лирический герой согласился с ним. И когда подошла бандерша, дабы конкретизировать наше положение в этой симфонии, я решительно встал и, глядя на бретельку лифчика, сползающую с её плеча, и расстёгнутую блузу, решительно отказался. При этом хотелось непременно добавить – «женщина, приведите себя в порядок!», но на это сил уже не хватило, и мы с Финикийцем молча поплыли на выход.
Теперь уже я был ледоколом, разрезающим пустоту равнодушно-ледяных взглядов, а Финикиец легким парусником платонической любви. «Тема с невнятными вариациями..» -- вздохнул он, выйдя…
И вот, наконец, случилось. Мы оказались в заведении, где все разговаривали, общались, рассказывали и доказывали что-то друг другу. Я был как рыба в воде. Довольно быстро найдя компанию хороших молодых немецких ребят, сносно (like me) говоривших по-английски, я окунулся в общение. О, Германия!
Девушку звали Кристина. Её парнишку не помню как, он быстро отвалился, ввиду незнания языка. Ещё был парень Саша. Чуть позже к нам присоединился видный веселый мужчина с лукавым взглядом и огромным желанием высказываться. Это был Финикиец. Беседа наша завязалась. Я тонул в Кристиных глазах и как утопающий выкрикивал всё новые темы для разговора. Финикиец не отставал. Ребята были в восторге и сами проявляли неимоверное желание общения. Несколько раз мне даже показалось, что Кристи касается ладонью моего бедра, обращаясь с очередным вопросом или пытаясь быстрее Саши ответить на мой. Говорили обо всём. Футбол, спорт вообще, кино, путешествия, приколы, смех. Классно! И в самый разгар и пик беседы мне попалось на глаза меню этого заведения. Я не поверил глазам – заведение называлось «Обломов». «Я! Это я!», хотелось закричать мне, и я окунул всех в литературу. «А вы знаете Гончарова? Ивана Александровича?». Остапа понесло. Упоминались русские и немецкие поэты. Затем американские и английские. Почему-то Хемингуэй. Я требовал от них звучания немецкого стиха. Я показал им русский ямб (Пушкин «Я помню чудное мгновенье») и английский дольник (Харди «Titanic»). Прочтите мне что-нибудь из Гёте, кричал я. Они не могли. Они краснели. Финикиец смотрел вокруг, видимо в поисках пюпитров, испытывая гордость за русских. Это был апофеоз. Будь с нами Акопыч, он непременно бы настоял, чтобы Кристина произнесла какой-нибудь армянский неологизм. «Ну скажи: хэньчжими, армянину будет приятно,, ну пожалиста..хэньч-хэньч»… Было весело и по-настоящему душевно. Как в былые времена на советской кухне. Ребятки тоже были в восторге. Глаза Кристи светились. В Кристи я влюбился. И она в меня тоже, конечно. С Сашей поменялся розами. Лучше бы с Кристи поцелуями.
Под утро, Обломов в сопровождении Штольца вышел из «Обломова». Мир вертелся в нужную сторону. В Штутгарте светало.




ДЕНЬ ПЯТЫЙ. Штутгарт – Карловы Вары.
Жизнь без границ

«в сортир у дома входи осто-
рожно – там полосаты…
Атыёп какой-то мёд
Складывают»

Из предупреждений Мацу-Уры.
 


Я как сомнабула. Тринадцать часов сна за четверо суток.
- Парни,- сказал с утра Марк.- не забывайте, нам нужно к вечеру быть в Варах. А ещё нужно затариться и Мерсюк посмотреть.
Он был как всегда точен и рассудителен.
- А как же Национальная галерея?- промямлил я неуверенно.
Неожиданно все согласились. Вообще не спорили. Интеллигентные люди, чёрт возьми.
В нацгалерее был прилично представлен Пикассо. Он – хорош. Наверное. Для тех, кто это всё понимает. Для меня же он был замечателен тем, что позже, когда я соприкоснувшись с сюрреализмом, чуть не разведясь с женой, уйдя в запой, подорвав здоровье, выбив зуб и наделав массу глупостей, вспоминал фразу Давида, который в кафе у Дирка цитировал Пикассо, а именно: «Чтобы научиться рисовать мне потребовалось несколько лет, а чтобы рисовать как ребёнок – вся жизнь» и рассказывал, что эту фразу он вычитал в каком-то случайном питерском кафе, куда забрел после операции; я, собственно, не мог разобраться в причинно-следственных связях, содержащихся в моей жизни и нарушающих её вразумительное течение угловатыми выступами кубизма, выходящими за рамки здравого смысла. Пикассо. Да.
В тот момент я бродил по залам с разбросанным Пикассо и удивлялся тому, как немцы вообще могут им интересоваться. Логическим оправданием этой возможности для меня почему-то служили их порно-фильмы.
Импрессионисты. Я понял – в кажной ихней галерейке импрессионистами бавят всё остальное. Это как неожиданный красный флаг в черно-белом фильме «Броненосец Потёмкин».
Личико «ренуаровской женщины» увидел аж за два зала до. Всё внутри захолонуло отчего-то. Волшебная сила искусства: однажды использованный автором образ (был стишочек «Маяковский и ренуаровские женщины») остаётся в памяти живым человеком, с которым что-то связано. В данном случае увидев черты Жанны Самарии, я вздрогнул от неожиданной радости, как если бы встретил здесь, вдали от родины, очень близкого человека. Интересный эффект.
Оригинальнее всех проводил осмотр Бурбон. Он всё время (по крайней мере пока я его видел) держал трубку телефона у виска и по-моему с кем-то разговаривал. (Вряд ли он задиктовывал в трубку картины).
Это шутка, конечно.
Двойственность восприятия. Она обманывает каждый раз наш разум и чувства, мешая сделать о мире раз и навсегда окончательный вывод. Двандва. Вот, например, у здания театра состоялись красивые скульптурные фигуры, выражающие нежность и любовь а-ля Роден. Бурбон же, увидевший их издалека, выразился жестким специфическим термином, который дети (да и то не все) узнают гораздо позже матерных слов.
«Ух ты!», воскликнули мы и заспешили, потому что издалека выглядело именно так как сказал Бурбон. Но – нет. Вблизи нам открылась исключительная нежность и чистая платоническая любовь.
Затарились подарками. Там же на центральной штрассе проходил митинг по поводу повышения зарплаты. Банальщина вроде бы. Но выглядело это как цитирование «Майн кампф»… Люди уходят из жизни, словно дыры рвутся на теле, словно жижей становятся брызги, забыв, что они не текли, а летели. Люди уходят из жизни по привычке сдыхать, как собаки; от того, что безрадостны и капризны, от неверия в то, что смерть – это – враки. Люди уходят из жизни отчалившими кораблями, сбросив за борт осклизлый всё, о чем пели с нами... «Дойчланд юбер аллес» интонационно звучало в динамиках выступавших. Эх, немцы, немцы.
Только под вечер поехали мы к музею Мерседеса. Он большой, современный, красивый. Но – нафиг. Я лёг спать в машине. Про музей расскажут мои спутники. Если хотите дам телефоны.
Выехали, наконец, в Чехию. Двигались как-то без должной легкости и поэтому очень неприятно сломались на трассе. Просто включились все приборы – атас. Марк мужественно, не дрогнув, стал отторможиваться. Давид сигнально замахал в окна руками. Финикиец и Бурбон что-то засоветовали. Один я ничего не понял и сидел истуканом. Тормоз.
Но, ничего, обошлось.
Из весёлого, если рассказывать, помнится Финикиец звонит своей жене, весь трепетный такой: «парни, помолчите! Дорогая…», а в этот момент, в тишине, Давидовский телефон женским сексуальным голосом на всю машину: «На твой телефон пришло сообщение, посмотри…». Эффектно.
Далее ехали без приключений и приехали в Карловы Вары к одиннадцати вечера. Гостиница пустая – как они в неё вошли, для меня загадка. Но мы покидали шмотки, переругнулись и высыпали на ночной променад.
Город разноуровневый. Начинается, естественно, от реки. (Бурбон сказал, что это Дудергофка. Наверное так и есть). Далее поднимается террасами наверх. Но общепринятый способ движения – вдоль Дудергофки. От многочисленных минеральных источников до (что символично) музей-магазина бехеровки. И обратно.
Между ними вся жизнь. Я, похоже, уже двигаюсь обратно к минеральным источникам.
Но не буду о грустном. Далеко пошли лишь мы с Марком, остальные ретировались в гостиницу. А мы неспешно прогулялись практически по всем Варам, забрели в пивнушечку приятную такую. Было отчего-то душевно и мы стали говорить по душам. С Марком делать это безумно интересно, потому как помимо недюжинного ума, он обладает своим особым, оригинальным взглядом на жизнь, со всеми её оттенками, что меня удивляет всегда безмерно.
Возвращались совсем поздно. И подуставший я какой-то был, и не хватало мне горючки, и вообще все эти красоты уже надоели…
В дневнике в этом месте отчаянная запись «Гейдельберг и моя жена», сейчас я не могу никак её прокомментировать.




ДЕНЬ ШЕСТОЙ. Карловы Вары – Росток.
Перевальный

Бурбон сказал правильно: «Город нависает над рекой». Это становится очевидным при свете дня. Мы спустились вниз и начали утреннюю прогулку.
А-а! Забыл. Прежде было смешно. Утром Финикиец (ох, уж этот Дирижер!) оказался как инженер Щукин на гостиничной лестнице, перед закрытой дверью. Но без пены разумеется. И, разумеется, на нём кое-что было надето. Не совсем он был голый. Но всё равно – смешной.
Итак, спустились мы на минеральный променад. Источники минеральные не подписаны. Стрёмно. Мы с Давидом договорились пить одно и то же. Чтобы не обидно было. Выглядело это примерно так:
- Ты отсюда пил?
-Да
-Дай-ка и мне
Или:
- А вот давай из этого не будем?!
- Давай.
Ждали жути в животах. Не дождались. Воспрянули духом. Эротично сфотографировались с каменной тётей.
Продвигались к бехеровке. Попутно мы с Марком делали шопинг. По мне всё-таки дурацкое это занятие. Но надо. Потом ещё. И медикаменты. Ну, и так далее.
Обедали «У Швейка». Вепрево колено, кнедлики. Мы-то с Бурбоном взяли одно на двоих (оно огромное же), а эти, каждый по порции. Пришлось потом с собой забирать. Пригодилось. Обедали хорошо. Финикиец  в конце обеда оживленно стал рассказывать что-то про «младшую жену сестры» даже. Хорошо обедали.
Выехали. Дорога стала подниматься к перевалу. Яхимов, Нойдорф. Дремучие, отяжелевшие от мокрого снега, словно плечи монашки, склонившейся в молитве, горы. Снега очень много.
Наверху, на перевале, попали в большие области облачно-снежного молока. Опять как тогда, на пароме, хотелось распахнуть глаза, чтобы хоть что-нибудь увидеть. И опять ничего не получалось. Иллюзия пути. Только пустота и неподвижность на этот раз были белые.
Устали все. Особенно Марк, на плечи которого легло всё это путешествие.
И вот он спокойный, но слегка раздраженный говорит устало:
- Всё пьёте!
Финикиец  ему: - Нет!
Марк:- А пахнет.
Финикиец (невозмутимо):- Это умыватель!
Финикиец неисправим. Вообще, все, конечно, молодцы. Мы, я имею ввиду. Но все по разному. Потому как мы – банда! Просто по пути домой не на долго завернули в Чехию.



ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. Росток – Хельсинки.

Я не знаю как остальные, а я лично плаваю на пароме, чтобы объедаться. Хотя Акопыч и говорит, что не может есть эту искусственную пищу, я, долгое время взращиваемый на холостяцких полуфабрикатах, нахожу её отменной и в огромном количестве. Это настоящая свобода. А я свободолюбивый человек. Я не гурман, но анархист, и здесь, в паромной столовке, здесь настоящая свобода! Я считаю подобное одним из величайших достижений прогресса и человеческого разума. Пир духа! (пишется раздельно и первая гласная – «и»). Может кто-то скажет, что такой культ еды унижает, а я скажу – ничуть. Он помогает правильно понять нам, как нужно жить и как стремиться к нужному. Вы попробуйте!
Потом тяжело, да, но это потом. «Потом» бывает не сразу. И вообще за всё надо платить: употребляя алкоголь, получаешь похмелье, объедаясь – страдаешь от обсира или его отсуцтвия, окунаясь с головой в любовь – начинаешь постепенно и незаметно её терять, она приобретает со временем другие тона или разъедается бытом. Во всём рекомендуется умеренность и взвешенность.
Некое сдерживание чувств. Поэтому-то мне так дорого зимнее время природы. Оно обращает нас к самим себе, к размышлениям о непреодолимости той пропасти между возможным и полученным, о тщетности всех наших устремлений. Вся эта «суета сует» лишь созвучна какому-то другому, возможно, всеобъемлющему миру. Она только лишь отголосок музыки сфер, недоступной для нас. Ни в нашем теперешнем образе мыслей, ни в словах тем более, мы не умеем постичь общую гармонию мироздания, которую, говорят, знают дети, но вначале не могут сказать, а потом забывают. Куда всё девается?… Зачем всё движется…? Почему Брейгель рисует трудягу пахаря и ротозея пастуха, когда на дальнем плане тонет Икар, а в кустах лежит мертвец…Вахх..! нах!.. ( и Вакх без «к», и «нах!..» без цели).
Из всей одушевлённой материи, метафизичны лишь растения. Только они способны постигать космическое. Мы же ведём себя подобно китам, пропускающим через себя планктоноподобный поток информации, тоже отягощенный движением. Немного перефразируя Шевчука – мы понимаем «как», но не спрашиваем «зачем». Мы двигаемся и поглощаем. Мы, покачиваясь, плывем по морю, где раскинуты одни из красивейших пейзажей мира и нам не приходит в голову, что содержание окошка кают-компании и жидкокристаллического экрана паромного телевизора, по которому транслируют марафонскую лыжную гонку, суть сходные вещи. Засыпая, мы не догадываемся включить свет, как это сделал Финикиец перед тем как задремать, объяснив Бурбону после: «Иначе ничего не видно».
Мы ничего не делаем. Все вместе мы двигаемся в полном одиночестве. Наша монотонность движения подобна индивидуальности сна. Но перед сном надо обязательно включать свет. Обязательно. Иначе ничего не видно.






Эпизод 12

«я часто время проводил,
Время проводил,
Время проводил,
А был я – пьяный Исрапил
Пьяный Исрапил
Пьяный Исрапил
И я пою тебе
Этот Ганса* рэп…»

Из серёгиных песен.

*Ганс – очкастый парняга.




    Андрей услышал, что рядом кто-то есть. Свет пробивался сквозь веки, и ему захотелось раскрыть их. Только бы они не оказались сросшимися, - мелькнуло в голове. Словно боясь этого, он задвигал бровями, и на удивление легко открыл глаза.
   Его тело, до подбородка укрытое пледом, покоилось на кровати. Он повернул голову. Напротив, на такой же кровати сидел человек в пижаме и внимательно на него смотрел. Руки у человека были спрятаны в перчатки из тонкой полупрозрачной белой ткани.
- Привет, - сказал человек, и взяв себя за колени подался вперед. – Я – Ходок. Теперь мы – соседи.
- Где я? – проговорил Андрей и попытался шевельнуть конечностями.
- В спокойном и надёжном месте, - весело сказал человек в пижаме.
Он встал, открыл тумбочку рядом со своей кроватью, заглянул в неё, закрыл и снова сел, уставившись на Андрея.
- Ты пока не шевелись. Давай немного поговорим, а потом я тебя развяжу.
- Я связан? – Андрей снова попытался шевельнуться и почувствовал, что действительно привязан к кровати. – Кто меня связал?
- Мы с Маршаллом. А Геолог помогал ноги держать.
- С маршалом? – переспросил Андрей, - а зачем?
- Ты бредил и лез драться.
- Как я сюда попал? – Андрей обвёл глазами комнату.
- Тебя привезли.
- Откуда?
- С Васильевского Острова. Ты там к какой-то женщине приставал.
   Андрей закрыл глаза, силясь вспомнить хоть что-нибудь. Из памяти ничего не всплыло кроме собственного имени.
- Меня зовут Андрей, - произнес он.
- Ты уже говорил. А я – Ходок. Запомнишь?
 Человек в пижаме встал и сдёрнул с Андрея плед. Руки, ноги и грудь были не туго, но надежно прихвачены к кровати ремнями.
- Драться будешь? – спросил Ходок.
- Нет, - еле слышно сказал Андрей, - а где купе?
- Купе? – Ходок не снимая перчаток, освобождал тело Андрея от ремней. – Какое купе?
- В котором я уснул. – Память Андрея начинала работать.
- Если ты куда-то и ехал, то сейчас считай, что приехал.
Андрей сел на кровати, осматривая себя и растирая запястья. На нём была такая же пижама как на Ходоке, а тело…
   Тело стало меньше.
Он резко встал, не веря своим глазам и ощущениям. Ходок подался назад и опасливо спросил:
- Ты точно не будешь драться?
- Не-е, буду, - неуверенно протянул Андрей, и разведя руки, стал себя осматривать, - здесь есть зеркало?
Ходок боком подошёл к тумбочке, присел, и через плечо, с сомнением поглядев на Андрея, сказал:
- У меня к тебе будет просьба…
- Какая? – Андрей оторвался от изучения своих ладоней.
- Не трогай, пожалуйста, мои перчатки.
Андрей снова оглядел свои ладони, затем кисти собеседника, затянутые в тонкую белую ткань, потом окно над тумбочками и ничего не ответил.
Ходок протянул ему зеркальце в красной пластмассовой оправе, и повторил вопрос:
- Так ты не будешь брать мои перчатки?
- Зачем мне твои перчатки?
- Не знаю… Может тебе в них понравится дрочить.
Андрей глянул в зеркало и чуть не выронил его. Ходок едва успел помочь ему удержать его в руке.
- Что такое? – озабоченно спросил он, заглянув в зеркало.
Андрей всем своим существом ощутил, что то, что мелькнуло в зеркале, не укладывается в его сознании. Он зажмурился, поднёс зеркало к лицу и открыл глаза.
На него глядел человек, который не был им. Лицо было знакомо, но это было не его лицо.
Это был… не может быть… Это был… мальчишка. Мальчик, которого он видел… в машине… Никитина…
Калейдоскоп в голове Андрея крутнулся, и память вернулась во всей своей ужасающей простоте. Мальчишка смотрел на него из зеркала широко раскрытыми глазами. И этот мальчишка не был им.
- Это я? – проговорил Андрей и перевёл взгляд на Ходока.
Тот посмотрел на зеркало, потом на Андрея, усмехнулся и сел на кровать:
- Главное, чтобы ты понимал, что это не брат Стеньки Разина.
- Да где же я нахожусь? – Андрей плюхнулся на койку; ноги отказались держать его новое тело. – Что за дурдом? – выкрикнул он.
- Тихо ты… - Ходок беспокойно заёрзал на кровати. – Дурдом - как дурдом. Я в других не бывал…
Андрея от этих слов взяла оторопь:
- Так это что!?.. я в психушке?
Он вытаращился на Ходока, который, похоже, начинал жалеть, что поторопился с ремнями. Судорожно шаря руками по кровати и не сводя с Андрея глаз, он вдруг заорал:
- Ма-аршалл. Марша-алл!
  Андрей обхватил голову руками, и откинувшись назад, стукнулся затылком о стену. В глазах потемнело…





ПРОЛОГ




«Так денежку к денежке прилаживая,
И скапливая их в объём,
Он думал и знал, что важно лишь
Мыслить только о нём –
О конце, об объёме денежек,
О том, кто их принесёт;
И накапливал он их бережно
И думал, что это – всё…»

Из воспоминаний Мацууры.



    Встретиться договорились на Ленинградском вокзале, а время встречи растянули на три дня, чтобы из-за непредвиденных накладок с дорогой у каждого была возможность всё же прибыть вовремя. И тот, кто появится в Москве первым, должен будет с первого по третье сентября ежедневно с шестнадцати часов прогуливаться у парапета перед вокзалом.
    Нестор, остановившись у тетки в Ступино, рассчитывал быть у парапета первым. Запасся журналом на случай долгого ожидания, и теперь, стоя у киоска для продажи лотереи «Спринт», изучал объявление, в котором доктор психологии с замысловатой фамилией сообщал, что там-то и там-то, в такое-то время будет вести «мужской разговор о женщинах с молодыми мужьями».
   Ну что ж, -- думал Нестор, вполне приличное первое сентября; и даже разговор о женщинах приурочен ко дню знаний. По видимому, у московских молодых мужей начинается сезон познания своих жён… Однако четыре часа давно минуло и вот-вот минует пятый; мороженного что ли съесть; так ведь не хочу.
   Нестор закурил и неторопливо двинулся вдоль парапета.
   Вокзал бодро сортировал по вагонам загорелых мужчин и женщин, плачущих карапузов, девчушек с леденцами и бабушек с корзинками. Кого в электрички, кого в скорые поезда. Вокзал спешил, трудился на всю катушку. Скорее-скорее вернуть отпускников к их любимой работе, скорее отправить загород дачников; и при всём при этом вокзал следил своим зорким оком в лице милицейского и воинского патрулей, единственных в этой кутерьме двигающихся прогулочным шагом, чтобы всё было в порядке. Чтобы граждане не валились с ног от усталости или в пьяном безобразии  где придётся, а нередкие здесь воины вовремя успевали козырять.
    Нестор сел на парапет и раскрыл журнал. Читать было лень.
Люди вокруг него тоже лениво прохаживались, читали либо курили, или делали и то и другое сразу, и никто ни на шаг не отлучался от заветного гранита.
Да, солидная конкуренция патрулю по части неторопливости, -- подумал Нестор. Такое впечатление, что о встрече здесь договариваются те, кто не особенно жаждет увидеться… Интересно, насколько опоздает Витька? Ведь, как пить дать, опоздает… Хорошо бы денька на два, не больше.
       С Витькой Нестору предстояло два осенних месяца посвятить практическим упражнениям в неведомом учреждении с громким названием «Центргеофизика». Оно находилось где-то на Варшавском шоссе, и явиться туда надлежало не позже первого дня осени. При себе необходимо было иметь направление для прохождения практики и характеристику. Но летний отдых предполагал быть затяжным, и Витька с Нестором решили опоздать. К тому же они так поспешно сорвались на этот отдых, что не стали дожидаться оформления документов, необходимых для практики. Получение этих бумаг было доверено Марку, тот должен был выслать их Витьке. И если Витька до сих пор ничего не получил, думал Нестор, то он наверняка опоздает. Ну а если ещё и закружился с Ленкой, то опоздает не на день и не на два…
     Ленка… Девчонка она хорошая, и даже совсем без придури, а сочетание такого качества с комплекцией фигуристки – по словам Витьки – совершенно обессилило его волю, но зато поставило на новый уровень мужское начало.
     Будучи записным хохмачём Витька – общий любимец – назвался однажды японским дворянином. Попировал ли он знатно, или головой задел что-то твердое, но так или иначе заявил, что отныне производит себя в самураи со всеми вытекающими из этого последствиями. А когда Ленка обозначила готовность принимать знаки его внимания, и совсем не так как в школе, новоиспеченный самурай полюбил её сильнее, чем пиво – по его же выражению. И даже готов был на харакири, чтобы отпустить пиво – пусть она только прикажет. Но…. Ленка не приказывала, так как была девушкой доброй и с пониманием. И к Витьке относилась ласково, хотя может быть, и не больше… Эх, Ленка-Ленка! Где ж твои коленки…
      Но как бы там ни было, именно её, добрую и с пониманием, должен был благодарить Нестор за свой длительный караул у парапета. От её ласковости зависело, многочасовым или многодневным будет ожидание.
Нестор закурил, на этот раз уже от нечего делать, и уставился на предупреждение Минздрава СССР, расписанное по дну сигаретной пачки. Экскурсоводы за спиной неутомимо гнусили в мегафоны, пытаясь загрузить автобусы пассажирами, носильщики в разных направлениях влекли многопудовый скарб, а водители такси подвижным косяком резвились у выхода из вокзала, который всеми своими железнодорожными, автомобильными и пешеходными фибрами звал к ускорению всех, в чьё поле зрения попадал. Жертвы таксомоторных счетчиков и забывчивости носильщиков неслись мимо Нестора, в то время как в его поле зрения, помимо предупреждения минздрава, облагораживая целый квадратный метр асфальта, неторопливо вплывали побитые туфли на высоком цокающем каблуке. Туфли, выдержавшие не одно путешествие по балконам женских общежитий и бетонным взлетным полосам, гравийным дорогам и танцплощадкам, деловито надвигались, слепя глаз нанесённым на них бесцветным лаком, и откровенно наглели, требуя к себе внимания. Остановившись перед кроссовками Нестора, блескучие негодяи щёлкнули об асфальт носами и замерли.
    Японский дворянин, самурай, почитающий кодекс Бусидо пуще пивного ларька, Виктор Евгеньевич Драгодрев собственной персоной вышел к гранитному парапету у Ленинградского вокзала в городе Москва. Собственная персона Виктора Евгеньевича была облачена в серый костюм (называемый Витькой презрительно: «кустюм») с черной ленточкой вкруг ворота рубашки вместо галстуха, и в ответ на удивленное «Ха!» Нестора, произнесла:
- Ну вот и встретились наконец-то.
   Словно целый век друзья пребывали в разлуке.
   Весь вид Виктора Евгеньевича, с его цивильным «кустюмом», надеваемым исключительно в Новый Год и День Геолога и произнесением звука «с» как английский межзубный (самурай слегка шепелявил) говорил о том, что он жутко рад обнять своего собрата Стошеньку, не смотря на всю свою японскую сдержанность. Вероятно, у подножия Фудзиямы, где к Витьке обращались бы не иначе как Драгодрев-сан, братия по кодексу самурайской чести и зарезала б его за такое проявление чувств, но здесь у вокзала он был принят с распростертыми объятиями. К тому же ожидание, обещавшее быть долгим, окончилось быстро и от того приятно, и друзья, выкурив по последней столичной сигарете, расписным подземельем перебрались на Павелецкий вокзал и погрузились в электричку в предвкушении доброго ужина и задушевной беседы. Благо тетушка Нестора, зная об ожидаемом прибытии друга племянника, на славу потрудилась у плиты, и вместе с бюстом Льва Толстого на холодильнике терпеливо ждала геологического вторжения в тихий город Ступино.





- Стоша, - спросил Витька, вонзая вилку в голубец, - откуда твоя тётушка могла знать о моём приезде и приготовить такой роскошный ужин? Ведь я мог появиться и завтра.
- Не знаю, - отозвался Нестор, всё ещё ориентируясь среди закусок глазами, –     Видимо у неё чутьё.
- Как хорошо. Солидное чутьё. На меня чутьё иметь, - Витька прожевал голубец и вздохнул, - дар уникальный. А тут его, чутья-то, хватило ещё и на то, чтобы вежливо удалиться на дачу… Твоя тётушка словно знала, что двум веселым джентельменам необходимо обсудить их создавшееся «кво».
- Что ты имеешь в виду? – Нестор перевел взгляд со стола на друга. – Какое ещё создавшееся «кво»?
- А такое… - «самурай» улыбнулся тарелкам и продолжил:
- Статус кво наше таково, что Марик-Марк, наш великий кварк документы практикантские мне не выслал.
Нестор, лишь хмыкнул и взялся за нож с вилкой.
- Ты, я вижу, не очень огорчён? – по прежнему улыбаясь пельменям, молвил японский дворянин. – Впрочем, я тоже не отчаиваюсь… О! Вот этот мне, наконец, подмигнул. И этот тоже.
Витька переложил в свою тарелку несколько пельменей, вздохнул и посмотрел на Нестора.
- Не отвлекайся, - ответил тот, словно уловил в его взгляде вопрос. – Дело обсудим за сигаретой на прогулке. Сегодня, возможно, последний в этом году вечер домашней кухни. Жуй.
- И то верно. Славная закурка после славной заедки, дай бог, поможет.
Витька занялся пельменями, и до конца ужина друзья больше не обмолвились ни словом.

    Когда они вышли на улицу, и дружно чиркнув спичками, закурили, первый погожий сентябрьский денёк, тот самый денёк из песни, благополучно заканчивался. Пресловутый подмосковный вечер, правда, уже не летний, но ещё и не совсем осенний, тягуче и уверенно, подобно речи захмелевшего тамады перед нетерпеливыми гостями, обволакивал кубики-дома, своих вечных гостей в этой осени. Прокалывая мглу горящими сигаретами, друзья неторопливо шли мимо детских песочниц, пустых скамеек и качелей, темных подъездов и бродячих кошек.     Слабеющая в предчувствии холодов листва шелестела с ветвей кустиков и деревьев, навевая каждому мысли о чем-то своём сокровенном и одном, общем на двоих. Далёкой теперь Ленке и близких пустых карманах, о крайнем домашнем ужине и грядущей практике; выдыхая в остановившийся воздух толстые струи дыма, братья-геологи вели задушевный разговор о деньгах.
- Евгенич, сколько их у нас? – спросил Нестор тихо.
- Мало, - ещё тише ответил самурай. – Я же, Сторша, от Елены еду. Повеселились мы с ней… на её деньги правда, но и я почему-то поиздержался… Эх… Укатила рыбка моя в Тульскую губернию… Как-то там она без меня?...
- У меня семнадцать, - перебил Витьку Нестор.
- И у меня сорок… Негусто…
- В Ленинград придётся на электричках добираться… До аванса надо будет как-нибудь жить…
- Да-а… Может, в Питере кого из братьев встретим; не оставят, надо полагать…
- Угу… Хорошо бы Марка увидеть, - как бы вслух размышлял Нестор.
- В ноги броситься, филок попросить…
- И физию начистить, - Нестор в сердцах сплюнул и вздохнул.
- А может, Сторшенька, это почта так сработала, - Виктор Евгеньевич заволновался. – Может быть, Марк и не виноват вовсе…
- Угу… Может, и не виноват, - буркнул Нестор.
- Не может быть, чтобы Марик забыл про документы… Это почта смудрила.
Витька бросил окурок, сунул руки в карманы и потянулся.
- Ну что? – глянул он на Нестора, - пойдём в люлю бухнемся. А завтра с утра в Питер двинем.
- И во сколько ж двинем?
- А как проснёмся… Булды?
- Булды, - ответил Нестор, и друзья направились к дому, оставляя за спиной уже в обратной последовательности пустые скамейки и песочницы c бродячими котами на кошках.
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 13



Калининская полуденная электричка до отказа набитая пассажирами несла в одном из своих тамбуров Виктора с Нестором. Около двух часов предстояло им провести, стоя напротив стоп-крана и помогая на остановках выталкивать из вагона чей-нибудь громоздкий баул или заартачившийся велосипед. На случай встречи с контроллерами (ведь билетов друзья, как и договаривались, брать не стали), на сиденьях решено было не размещаться. В тамбуре и договориться легче, и, на худой конец, улизнуть можно без обиняков.
     Однако до Калинина доехали без приключений, и там, пересев на другую электричку, также без приключений двинулись дальше в направлении Ленингорода. Станцией назначения на этот раз согласно расписания было Спирово.
Из-за долгого утреннего сна и позднего выезда из Ступина Витька с Нестором прибыли в Спирово затемно. Пригородные поезда ходить перестали  и надо было как-то скоротать время до первой утренней электрички.


…- Почему бы, почему бы двум веселым джентельменам не поехать в Сан-Франциско, - напевал Витька, двигаясь между рядами гнутой в виде кресел фанеры.
     Помещение вокзала в самом произвольном порядке было заставлено секциями автоматических камер хранения, переполненными урнами и сдвинутыми в виде лежанок скамьями. Кроме двух прибывших друзей, здесь находились ещё пять человек. В дальнем углу активно шевелилась бабушка со шваброй, разгружая одну из урн, рядом с ней, свесив с лавки ноги-руки, губы, и вообще всё, что можно свесить, менее активно шевелился расхристанный в пух и прах пьянчуга. Двое его коллег по самочувствию, лежа валетом на сымпровизированной из кресел лежанке, не шевелились вовсе, зато, видимо, имели прямое отношение к растекшейся под ними луже.
- Обдудонились бедолаги, - констатировал самурай, - а милиция к счастью здесь не предусмотрена… Как значительно лежат, а?... Давно я так не лежал…
   Нестор сел на лавку и достал сигареты.
- Решил покурить здесь? – спросил Витька.
- Ага. Слишком тонкий намек на уют, - Нестор задымил. – Если можно прудить на пол, то почему бы не покурить?
- И то верно. Дай-ка и мне.
  С этими словами самурай устроился рядом с другом и тоже закурил.
Пятая и последняя живая душа на вокзале была полненькая очкастенькая бабулька-кассир. Отгороженная шторками за своим стеклянным окошком, она шумно прихлёбывала чай и что-то читала.
Прошло ещё какое-то время, и вдруг кто-то недреманный женским голосом громко объявил на весь вокзал о том, что поезд «Волхов» через считанные минуты прибудет на станцию.
- Оно! – вскинулся Витька. – Как чудесно!
Бросив в пространство английский межзубный, он бросился к кассе:
- Бабуля, сколько он будет стоять?
- Две минуты, - отвлеклась от чая бабуля. – Билетики брать будете? – спросила она, глянув на самурая поверх очков.
- Ни за что! – был ей ответ, и самурай, развернувшись, отправился к расписанию, возле которого Нестор, уже найдя глазами Спирово, ждал друга для раскладки диспозиции.
Выяснив, что поезд может доставить их в Бологое, а потом повернет на Новгород, доблестные операторы решили использовать его в своём путешествии.
      Для надёжного осуществления плана посадки в состав друзья стремительно договорились начать операцию за тридцать секунд до отправления…
Всё, что необходимо было сделать – это пробежать вдоль вагонов лёгкой трусцой и выбрать проводницу по моложе. А затем,  изобразив крайнюю спешку, ворваться в её вагон почти на ходу. Расчет был сделан на то, что впопыхах билеты у них не спросят; только бежать нужно от хвоста поезда к голове, во избежание подозрений… А потом уже можно сообщить, если спросят, что им нужен общий вагон, и отправиться на его поиски.
      План был реализован блестяще. Дамочка в форме МПС даже не заикнулась о билетах. Получив от неё информацию о том, где искать общий вагон, друзья направились к вожделенной цели.
     Но достичь её им так и не удалось. Осанистая тетя в фуражке, засунув руки в карманы джинсовой юбки, туго охватывающей её добротные телеса, решительным шагом выступала навстречу.
«Ох, Елена моя, Еленушка, - подумал Виктор Евгеньевич, - слишком уж мне повезло во встрече с тобой, чтобы также повезло во встрече с этим громилой»…
Подумал и не ошибся.
- Билеты? – остановила джинсовая дама земную братву..
- Мы в общий вагон, - начал было Витька.
- Ну и что? Билеты покажите, - не унималась фуражка.
- А вы, наверное, бригадир, - попытался оттянуть миг расплаты японский дворянин, а ныне простой советский заяц.
- Это не имеет значения. Где ваши билеты? – голос вероятного бригадира проводников не повышался.
  Витька повернулся к Нестору:
- Стоша,  мы, кажется, не в тот поезд сели… Здесь, оказывается, по биле-там…
- Ну вот что, мальчики, - прервала его тётя, - чтобы мне не пришлось вызывать милицию…
- Да с вашей комплекцией она и не к чему, - сострил было самурай…
- Вы давайте-ка сами ступайте в тамбур, - пропустив колкость мимо ушей, продолжила та, - а на следующей остановочке я вас ссажу… И разойдемся тихо и мирно.
- Булды, - обреченно выдохнули друзья, и мысленно простившись с теплом вагона, направились в тамбур.
- Сиротки мы, сиротки, - причитал по пути самурай. – Видела бы моя Елена, как мучается её Виктор Евгеньевич… Стошенька, ну хоть ты молви мне слово тёплое.
- Я люблю тебя, Евгенич, - с готовностью посочувствовал Нестор.
- Да пошёл ты со своею любовью, - Витька беззлобно выругался и открыл дверь в тамбур.

   Названия станции, где их высадили, друзья не запомнили. И не запомнили просто потому, что не успели  как следует осмотреться. Буквально через две минуты после отправления «Волхова» у перрона затормозил поезд. Разобрать речь по вокзалу через громкоговоритель оказалось невозможным, но из табличек на вагонах доблестные геологи заключили, что поезд движется в устраивающим их направлении, и, значит, немедленно следовало брать его штурмом. В действие была приведена уже проверенная схема; и на этот раз настолько удачно, что Витька со Сторшиком, миновав купе проводника общего вагона, обосновались рядышком на нижних полках: сидя.




 
 
 

Эпизод 14




  Несмотря на то, что была глубокая ночь, в вагоне по причине тесноты и спёртого воздуха никто не спал. Узнав у бодрствующих соседей, что по пути им только до станции «Бологое», друзья несколько огорчились. Поезд там хрен знает куда поворачивал, и, значит, расставание с ним было неизбежным.
- Пожалуй, в Бологое наш номер с посадкой не пройдёт, - сказал Витька и глянул в темноте на друга. Тот молчал.
      Пассажиры в вагоне бродили приведениями по проходу, сидели в неудобных позах, и белея друг на друга усталыми лицами сквозь мрак, переговаривались в полголоса.
   Это заставило самурая напевать. Про двух джентльменов, решивших заехать в Сан-Франциско.
- Пойдемка покурим, - хлопнув Нестора по плечу сказал самурай и поднялся.
  Опасливо поглядев в сторону освещенного титана; не появится ли вдруг проводник; друзья направились в тамбур.
- Интересно; все наши соколы разлетелись, иль нет? – вслух размышлял Витька. – Может быть Финикийца на месте застанем. Как думаешь?.. У него на сборы всегда много времени уходило.
   Нестор вертя в пальцах обгорелую спичку по прежнему молчал.
- Стоша, - Витька в упор посмотрел на друга. – ты чего как мухомор стоишь? Я вот с Ленкой расстался и то не грущу…
Вспомнив Ленку Витька улыбнулся и вдруг сам опечалился… Ленка была далека, очень далека, и по мере увеличения расстояния до неё, воспоминания становились острее. Размышляя вслух о своей нелегкой самурайской доле, разлуке с любимой, японский дворянин всё больше грустнел:
- Знаешь, Стоша, я ведь даже читать стал больше, вместо того, чтобы больше писать… Не потому что она этого требовала. Нет. Ей всё равно… Просто сам почувствовал, что одного самурайского достоинства мало. Для неё…, как ей кажется..
Нестор улыбнулся. Его настроение под действием воспоминаний самурая стало улучшаться. И теперь зная, что тот оседлал любимого конька, Нестор с умильной иронией глядел на друга и засобирался было зашутить..
- Перечитал свои детские книжки, - продолжал Витька, - и добрался до классиков… Ушёл от Вальтеров Скоттов и Дюмов к Федору Михалычу и Гоголю… и теперь, действительно не понимаю – то ли это меня надо хватать и садить в острог, то ли это я должен всех засадить туда за отсутствие у них Ленки.. Как ни крути, а не плохие всё-таки люди все эти айсберги, вайсберги, фейхтвангеры и розенбаумы…   И даже твой вопиющий нос чем-то мне их напоминает, - уже смеясь говорил Витька…

   Так и стояли они в трясущемся бодрящей прохладой тамбуре, забывая вовремя стряхнуть пепел; зевая и улыбаясь, слушая, и также зевая и улыбаясь, говоря. Вопиющий нос Нестора всё чаще морщился от смеха, а голос японского дворянина всё чаще прерывался глубокими вздохами. И со стороны было бы не возможно определить: грустят эти парни всерьёз или просто нашли новый способ веселья.

-- От звонка до звонка я свой срок отсидел, - нараспев забубнил Витька, закуривая сигарету, - отмотал по таёжным делянкам… Пойдем, Стоша, уснуть попробуем. Обидно будет потом, что не воспользовались теплом, когда оно у нас было.
И друзья двинулись в темноту, переступая через бесчисленные ноги, топча чьи-то свесившиеся одеяла и цепляясь за чемоданы, ремни сумок и ящики с фруктами; вслух извиняясь за причиненное беспокойство, а про себя обругивая побеспокоенного на чём свет стоит. Наконец они достигли полки и усевшись рядом, стали устраиваться на короткий ночлег. Нестору после долгих усилий удалось-таки убрать из-за спины чью-то согнутую в колене ногу, которая никак не хотела разгибаться и мешала облокотиться на стенку. Витька же, постоянно натыкаясь головой на стойку, поддерживающую верхнюю полку, в течение всего остатка пути уснуть так и не смог. И если забывался на время, то тут же видел во сне какие-то кошмарные мультфильмы; с конными самураями, иероглифами и ещё черт знает с чем. Витька просыпался, взглядывал на Нестора, который не менял своей позы, снова закрывал глаза, и снова начинались мультфильмы. Самурай ворочался, тихонько ругал вагон вместе со всеми, кто в нём находился, Ленку за то что не сниться, иероглифы за то что непонятны, и опять засыпал… Пьяный Макар Девушкин в обнимку с Робином Гудом вторгались в его сон, горланя по японски песню о сроке, который они якобы отмотали на таёжных делянках. Витька вздрагивал, матерился и шёл в одиночестве курить.
     Вскоре поезд остановился. Поёживаясь от холода, сонные  друзья вышли на перрон.
  Ночь встретила их грохотом вагонов, шумом громкоговорителей и мигающими глазами светофоров проводила к зданию вокзала.
Выяснив, что ближайший по времени поезд на Ленинград уже готов отправиться, друзья бросились к кассам. У стеклянных кабинок они вынуждены были проторчать некоторое время в ожидании. Наконец, занятые чаепитием кассиры соизволили продать им билеты, и получив законные теперь места, они опрометью выступили в поход к поезду.
Однако в вагон, указанный в билетах их не пустили. Особа у дверей, имевшая вид подержанной Венеры, категорично заявила, что в её вагон у молодых людей билетов быть не может, потому как у неё сплошь иностранные гости и духом отчизны веет лишь из тамбура. Японский дворянин начал убеждать её в том, что советские геофизики особенно хорошо смотрятся на фоне иностранных гостей и к тому же имеют обыкновение крепко спать. Поэтому представители смердящего запада вряд ли сумеют их потревожить, если вдруг вздумают дебоширить. И в конце концов, заявил Витька, он сам японец, и в Ленинграде его ждет сам Мацуура. Венера, улыбаясь, выслушала самурая и посоветовала друзьям отправиться на поиски начальника поезда, чтобы уладить ситуацию до отправления. Из её слов следовало, что начальник вероятнее всего находится где-то в голове состава, и Витька с Нестором, сунув руки в карманы, двинулись вдоль поезда, поглядывая на номера вагонов.
Начальник поезда, выявленный друзьями у локомотива, лично проводил их туда, откуда им предстояло прибыть в город на Неве.
   Это оказался настолько цивильный вагон, что Витька с Нестором даже опешили.
- Белья брать не будем, - решил за обоих Витька. – Всё-таки по рублю сэкономим.
- Булды, - согласился Нестор, и друзья ступили на ковровую дорожку коридора, где их встретил проводник со словами:
- Белье в рупь, а кто спит без белья, тот у меня спит в коридоре.
   Вот сволочь, подумал самурай, а вслух произнес:
- А противогазами наши соседи по купе запаслись?
- Зачем это? – осведомился проводник.
- Ну, мало ли… - самурай замялся. – Вдруг, я начну разуваться… задохнутся ведь касатики… Стошенька вот тоже заблагоухает невзначай.
- Мы очень долго не принимали ванн, - вставил Нестор. – И не прихватили с собой массажисток, поэтому наверно обойдемся без белья…
- Ребята, я же ясно сказал, - проводник набычился. – Без белья у меня спят в коридоре.
   Друзья посмотрели друг на друга, вздохнули и принялись рыться в карманах в поисках рублей.
   Получив постельное бельё, они остановились возле своего купе в ожидании пока престарелая супружеская пара, делившая с ними этот клочок вагона, расположится на ночлег на нижних полках.
- Ни тебе тапочек, ни тебе вообще! – сетовал Витька разуваясь.
Нестор следовал его примеру, и оба, устроившись на откидных сиденьях, дружно зашевелили пальцами ног, пытаясь хоть таким способом развеять их запах. Возня и покряхтывания в их купе тем временем прекратились, и друзья поднялись со своих мест полные решимости провести остаток ночи как люди.
- Ленку хочу, - сказал Витька и взялся за ручку двери.
- Во сне увидеть? – усмехнулся Нестор.
- Да. И во сне тоже хочу, - ответил самурай и добавил шепотом:
- Вот вам гигиена, вот санитария.
  Японский дворянин первым вошёл в купе, с достоинством неся в руках туфли.
Друзья орлами взвились на верхние полки и моментально отключились от всех железнодорожно-геологических проблем. Добрая фея Геофизика, кружась у их изголовья, тщетно пыталась завладеть грёзами своих молодых подопечных. Им виделись другие сны.





Эпизод 15



           Обыкновенное солнце над обыкновенными крышами совсем уж было по осеннему съёжилось и напряглось, наотрез отказываясь обогреть детишек в песочнице и пенсионеров на скамейках. Оно словно засомневалось в том, что из чумазых человечков, возводящих песочные домики, вырастут счастливые люди, а их седовласые предки, всё лето гревшиеся в его лучах, прожили жизнь настолько достойно, чтобы и осенью получать хоть толику тепла от щедрот светила. Но и дети и старики, не обращая внимания на причуды сентябрьского дня, продолжали упиваться каждый своим неведомым счастьем. И насупившийся прохладный глаз миллионом своих золотых ресниц, будто не совладав с собой, вдруг глянул на них благосклонно, и в тот же миг, словно испугавшись этой своей благосклонности, смущенно задернулся тучкой, с тем, чтобы ещё через мгновение всё же пролить на землю остатки своей летней любви.
Витька с Нестором, сидя на скамейке недалеко от копошащихся в песке малышей, добросовестно переваривали только что съеденный обед. Они совершенно случайно забрели в этот дворик после того как посетили пельменную. Где-то совсем рядом шумел Владимирский проспект, и друзья, издалека прислушиваясь к тому как балагурит ленинградский будний день, миролюбиво поглядывали на редких в этом месте прохожих.
   Японский дворянин, сидя на краю скамейки в позе отрекшегося от престола Наполеона, размышлял вслух:
- Чёрт знает что… Ну просто сговор Антанты – да и только… Ну как они смеют, а?!..
- О чем это ты? – Нестор повернулся к самураю.
- О ком! – поправил его Витька. – О ком же ещё, как не о женщинах… Сидишь тут в лирическом настроении… Погода хорошая… а они так и норовят со страшными лицами на глаза попасться… Ладно бы только это. А то ведь ещё обязательно через одну на кривых ногах… И куда только подевались красавицы?! Неужели все до весны попрятались… Как думаешь, Стоша?
   Но Стоша ничего не успел подумать на этот счет, так как мысли Виктора Евгеньевича тут же приняли другое направление:
- Дети вот тоже, - поглядев в сторону песочницы, продолжал самурай. – Ты посмотри на них. Им же совершенно до фени все людские бедствия. Для них же самое страшное – это бабайка где-нибудь в темной комнате. Причем несуществующая  бабайка… А вырастут в ломоносовых или салтыковых-щедриных и будут нам старикам мозги пудрить… И это в лучшем случае… А в худшем?... Станут вялыми мужьями или никчёмными женами…
- Будут в заштопанных на коленях трениках и растянутых майках выходить к утреннему чаю, - подхватил, рассмеявшись, Нестор.
- Да! А напиваясь на семейных праздниках, где-нибудь в прихожей под одежной вешалкой прижмут жену, оказавшуюся чужой и дрожащими пальцами будут осязать её бюст и ягодицы…
- Что-то ты совсем запричитал, - Сторшик весело поглядел на друга. – Можно подумать, что из тебя уже сейчас песок сыплется.
- Да нет… Это я так… Желудку работать помогаю.


     Было уже далеко за полдень. В стране восходящего солнца, наверно, давно уже властвовала глубокая ночь, и мужественные самураи безмятежно спали возможно в объятиях фарфоровых подруг, а их неугомонный приёмный брат по прежнему сидел на лавочке и изредка взглядывал на солнце, готовое вот-вот спрыгнуть куда-то за крыши. Пройдут какие-то минуты, и купол Иссакия уже не в силах будет отражать скудные лучики. Но зато обитатели далёких японских островов начнут пробуждаться к своему нелегкому самурайскому труду. Юные геологи  сядут в электричку и отправятся в обратный путь, весело вспоминая внезапное свидание с Питером, и то как они проснулись в опустевшем вагоне на Московском вокзале, и как проводник, уже заперший туалеты, не позволил им привести себя в божий вид и умыться. И как вследствие этого бабушки на перроне при виде их, помятых и небритых опасливо подтягивали к себе пожитки. Затем был автобус и путь в Село, беготня по этажам и выправка новых документов, ранний ужин в пельменной на Владимирском, и снова вокзал. Сколько-то их ещё будет – этих вокзалов.
 
 
 
Эпизод 16


   На этот раз друзья добрались до N.. Здесь их застигла ночь, приостановившая на время бег электричек. Вокзал был совсем ничем не примечателен. Почти точная копия спировского. Витька с Нестором даже не стали заходить внутрь. Словно были уверены в том, что там их ждет обычная картина заплёванных полов, пьяных лежебок и ворчливых уборщиц.
Но вокзал — этот облупившийся придорожный храм вместе со своими верующими – редкими пассажирами, и даже со своими нищими, которые положены ему, как и всякому храму, с той лишь разницей, что здесь в их роли выступали облетающие деревца; этот вокзал словно почувствовал презрение к себе со стороны прибывших молодых людей. И как бы в отместку за оказанное непочтение сам вывернул наружу своё нутро в виде милиционера и огромной девицы. Милиционер был старше Витьки с Нестором, и старше на целый пистолет, который топорщил ему китель.
    Постояв минуту, страж вокзальной законности посмотрел в дальний конец платформы, откуда, передвигаясь от фонаря к фонарю, приближался некто очень нетрезвый, и тронув большим пальцем руки то место, где у него, по видимому, должны были быть усы, удалился обратно в недра вокзала.
   Некто же нетрезвый продолжал приближаться, что-то выговаривая по пути фонарям. Наконец его стало возможным разглядеть. Это оказался лысенький дедок.
- Ну вот и вышел, -- ворковал он, опершись обеими руками о столб. – Очень вы мне примогли, милые, - задрав голову к фонарю, говорил дед. – А то ведь заблудился бы и всё…
    Большущая девушка, вдавленная в плащ пышным, разбрызгивающимся телом, зыркнула в сторону Витьки с Нестором и заулыбалась, как-то про себя застенчиво снимаясь.
- Леди жаждет джентльмена, - глянув на неё, заметил Витька, - и не будь я японским дворянином с кодексом верности, она бы меня заполучила.
- Да её ласкать надо всемером, - возмутился Нестор. – К тому же со всей пролетарской ненавистью. Никакого самурайского здоровья не хватит…
- Ребята, закурить деду не дадите ли? – отвлек друзей лысый собеседник фонарей.
- Конечно, дадим, папаша. Чего уж там, - ответил самурай, доставая пачку сигарет.
- Ай, замечательно! – расцвёл дедок. – А я вам анекдот расскажу…
И закурив, многозначительно добавил:
- Про правительство…
- А если мы тебя в ЧЕКу сдадим? – мрачно проронил Нестор.
- Сторшенька шутит, - поспешил вставить Виктор Евгеньевич. – Не обращай внимания, дед. Валяй свой анекдот.
   Но дед уже погрустнел. Упоминание «ЧЕКи» мгновенно обидело его.
- Что же вы, ребята, чекой-то меня стращаете? У меня вот здесь, - погладил он лучистую свою плешь, - уже мухи буксуют. Я к вам, как к вольнодумцам, можно сказать… А вы меня в «чеку».
- Ну вот. Обидел деда, - самурай с укоризной посмотрел на друга.
  Нестор и сам не ожидал, что его шутка будет принята всерьёз, и стал успокаивать вокзального сказителя:
- Да брось ты, папаша. Я же пошутил…
- Э-э… - протянул дед огорченно. – Меня чекой пугать?..
   И махнув рукой, неверным шагом двинулся прочь.
- На всю жизнь обиду закатил, - подвел итог Витька. – Зря ты так на него наехал, Стоша.
   Нестор начал было оправдываться, но в это время дед, внезапно обернувшись и указывая рукой на стоявшую неподалеку девицу, громко, так, чтобы и ей было слышно, сказал, обращаясь к друзьям:
- А на неё лучше не пяльтесь… Совет вам мой. Ей и без вас есть кому гузно ворошить… И вообще, стервоза она кручёная.
  И стукнув себя в грудь кулаком, с пафосом добавил:
- И нам, патриотам – не пара!

  Толстуха фыркнула и гордо удалилась в вокзал. Довольный произведённым эффектом, дедок хохотнул и продолжил свое пьяное шествие по платформе.

  Около часа друзья бесцельно слонялись вдоль полотна дороги, пока по вокзалу не объявили о прибытии очередного поезда. Немногочисленные пассажиры устало выбрались на перрон и, вытягивая шеи, стали с нетерпением вглядываться во мрак; туда, где вот-вот должен был появиться светящийся глаз тепловоза.
   Наконец, две серебряные нити, скользнув по рельсам, протянулись в темноту и выдернули из неё гудящий локомотив.
- Ну-с? Произведем ещё один дубль? -- Вопрошающе изрёк Витька, когда состав остановился.
- Ну конечно! – Нестор двинул бровями и подобрался. – Почему бы двум весёлым джентельменам не обмишурить и этих проводников.
А проводники уже радушно открывали двери вагонов и даже не подозревали, что быть им сегодня обмишуренными.
    Молоденькая девушка-проводник отпрянула в сторону, когда два небритых «зайца», пыхтя, протиснулись мимо неё. Вероятно, вопрос о билетах и возник в её очаровательной головке, но люди уже удалялись вглубь вагона, а законные пассажиры настойчиво требовали внимания. И поэтому друзья, столь оперативно выполнившие посадку, благополучно отправились на поиски общего вагона.
    По их разумению он должен был находиться в самом хвосте поезда. Однако, достигнув последнего вагона, Витька со Сторшиком обнаружили, что он купейный и под общий никак не подходит.
   Мужчина в черном кителе, весь в молотках и крылатых колесиках, осведомился для начала, что они тут делают, а затем спросил билеты. Заявив ему, что билеты они покажут проводнику общего вагона, друзья отправились обратно.
Им предстояло пройти через весь состав, так как, очевидно, общий вагон, если он был, находился сразу за локомотивом.
Проходя через вагон, в который они столь успешно совершили нашествие, друзья вновь столкнулись с девушкой-проводником. Витька шёл первым и уже миновал было её купе, когда та, узнав его и решив исправить давешнюю оплошность, вышла в коридор и окликнула самурая:
- Молодой человек, покажите ваш билетик.
- Билетик? – японский дворянин оглянулся и замер.
   Девушка остановилась между ним и Нестором. Причем последнего она не видела, так как всё её внимание было обращено к самураю. Нестор же, скорчив страшную в своей  небритости физиономию, недовольно уставился в девичий затылок.   Японский дворянин некоторое время смотрел в ясные глаза юной проводницы, а потом, обратив взор выше, глянул на своего друга, лицо которого становилось всё ужаснее. Девушка, проследив его взгляд, обернулась и, обнаружив за своей спиной это; именно то выражение лица, которого так упорно добивался Сторшик; прочла вдруг в его глазах, что сейчас с ней будут делать что-то очень нехорошее.
      Бедняжка мгновенно прижалась к стенке, и друзья, не проронив ни слова, продолжили свой путь.
- Ишь! Билетик ей покажи, - недовольно буркнул самурай, когда они ступили на территорию следующего вагона, по ночному затемненного и тихого.
Плацкартные полки почти везде, где проходили наши герои, пустовали. Заняты были в основном места в ближних к купе проводников секциях. Заметив это, друзья решили не испытывать далее судьбу путешествием по коридорам, а разместиться на пустующих полках и немного вздремнуть.
   На остановках, когда в вагонах начиналась суета, и проводники обращали на них внимание, Витька с Нестором объясняли, что они из общего вагона, где душно и тесно, и поэтому разместились на свободных местах где придётся. Их прогоняли «к себе», и друзья неторопливо перебирались в следующий вагон. Там снова забирались во мрак купе и засыпали до очередной остановки, где их опять будили, требовали убраться, и так продолжалось бы наверное до тех пор, пока они не достигли бы общего вагона. Но, наконец-то, у них догадались спросить билеты.
Женщина в голубой рубашке с желтым флажком подмышкой похлопала Нестора по плечу и потребовала обосновать их присутствие в её вагоне. Нестор долго соображал спросонок, для чего ей сейчас желтый флажок, а затем, поняв наконец, чего от него хотят, пустился в пространные объяснения. Витька продолжал спать, свернувшись калачиком на противоположной полке.
- У пассажиров общего вагона билеты остаются на руках, - наседала дама, - покажите мне их.
    Она ткнула Витьку флажком в бедро, и тот недовольно зашевелился.
- Молодой человек, просыпайтесь, - женщина активней затормошила самурая, переключив всю свою энергию на его пробуждение.
    Нестор тупо наблюдал, как Витька, схваченный за штанину цепкой рукой, отбрыкивался во сне от осаждавшей его проводницы.
- Осторожней, матушка, - сказал вдруг японский дворянин и сел, - персики раздавите.
- Какие ещё персики? – не поняла женщина и удивленно уставилась на Витьку.
- В штанах у меня персики, - ответил самурай, вставая. – Пойдем, Стоша. Не будет нам, видно, покоя ни в светлый день, ни в темную ночь.
Дама вознегодовала:
- Наглецы! Да я сейчас милицию вызову… Это ж надо… Персики, ему, видите ли, раздавили!
- Успокойтесь, пожалуйста. Мы и сами сейчас уйдем, - вступил в разговор Нестор. – К чему нам милиция. Она наверное и без нас умаялась; пусть себе спит.
Друзья поднялись с полок, и сопровождаемые проклятиями, направились в тамбур.
Женщина, выйдя вместе с ними, закрыла на ключ дверь в следующий вагон, а затем стремительно скрылась обратно. Снова щелкнул замок, и друзья оказались в мышеловке.
- Ну вот и всё, - вздохнул Виктор Евгеньевич. – Сейчас она приведет милиционера, и нас заметут.
     Плененные геологи  закурили и стали равнодушно ждать людей в державном обличье. Поезд, укоризненно покачивая вагонами и, как будто осуждая попавшихся «зайцев», продолжал нестись в ночи.
    Сигареты уже сгорели наполовину, а по души геологов всё ещё никто не являлся.
- Виктор Евгеньевич склонен к измене, и перемене, как ветер мая, - пропел самурай и добавил в сердцах:
- Что-то мы долго едем… Пора бы и остановиться.
И будто вняв его желанию, поезд начал замедлять ход. За окном замелькали фонари. Выскочил на свет и опять канул в темень переезд с полосатым шлагбаумом. Сбросив скорость, состав подкрадывался к какой-то станции.
   Появилась проводница. Без милиции. Насупившись, молча встала возле друзей и уставилась в окно.
   Поезд остановился, и Витька с Нестором, с каменными лицами выслушав последние пожелания в свой адрес, сошли на платформу.
    В прохладе ночи накрапывал мелкий дождик.
- Да ведь это Спирово, - Нестор усмехнулся. – Опять Спирово!
- Так значит, мы уже у цели… - Витька задорно глянул на удаляющуюся в дверях вагона женщину.

   Освободившись от назойливых «зайцев», поезд угрохотал в темноту. И сразу же стало слышно, что к вокзальным шорохам, перестукиваниям и звонам примешивается музыка… Да. Музыка… Откуда?!
- Век воли не видать, где-то танцплощадка шумит, - насторожился Витька.
- Танцплощадка? – Нестор засомневался. – В такую-то погоду!?
- А что?.. В такую погоду очень хорошо прижать к сердцу теплую партнершу…
Самурай поежился:
- Я как представлю, так сразу же хочется моря, Японии, гейш и саке… Пойдем, поищем, что ли, где это танцуют?..
 
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 17





- Так какие ты пишешь стихи?
Помня свой предыдущий ответ, я решил изменить речевую тактику:
- Офигенные. В тему.
  Болела голова. Не совсем чтобы голова, но – мутило. Женщина в красном платье с огромным количеством плиссировок, с тугим хвостиком на голове и дымящейся сигаретой смотрела пронзительно.
- Дайте ему выпить. Начните с легкого.
Бородач, с улыбчивым лицом, чем-то забулькал у своего столика и я закрыл глаза, чтобы отвлечься. Вспоминать было нечего, да и незачем. Все само по себе сидело абстинентным синдромом в каждой клетке организма и вибрировало в такт песни Вертинского, в особенно пронзительных местах.
   Музыка раздавалась из соседней комнаты. Может быть, там было душевней, не знаю, в нашей же зале все сосредоточенно молчали, глядя каждый чуть ли не в себя. Слышались только проглатывания выпиваемого.
Подошел Бородач. Я не глядя взял стакан, мгновение подержал его в руке и выпил. «Начните с легкого». Бородач исчез.
- Теперь прочитай!
  Ответилось не сразу.
  В стакане был ром.
- А сама читать что – не умеешь? Компоту дай.
  Не знаю, насколько дерзкими были последние слова, но в этот момент все обернулись в мою сторону. Дама в красном покачивала ногой. И пристально смотрела. Я вспомнил этот взгляд…
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 18


«Дай мне напиться железнодорожной воды.»

из Б.Г.



         Нехотя вникая в содержание листочков, протягиваемых пассажирами, Вадим краем глаза привычно отмечал входящих в вагон хорошеньких женщин. Утомлённые конопляным дымом веки обязывали глаза быть очень внимательными, и Вадим чувствовал, что сейчас его глаза жили какой-то своей, отдельной от остального организма жизнью. Они абсолютно игнорировали мужчин, и буквально набрасывались на лица женщин, соскальзывали по телу до щиколоток, возвращались обратно и отмечали каждый нюанс в поведении любой привлекательной пассажирки. Вадима веселила эта самостоятельность глаз. Он улыбался себе и всем сразу и, взяв в руки очередной билет, обнаружил, что внимательно разглядывает темноволосую, коротко стриженную голубоглазую девушку, стоящую неподалеку с сухоньким старичком и, видимо, подружкой, а может быть, сестрой, такой же очаровательной, но без притягательности  во всём; как показалось Вадиму.
  Тёмно-синяя жилетка, надетая на голое тело, и серые в чёрную полоску брюки выделяли столько всего замечательного, что Вадим на мгновение забыл, для чего он стоит на платформе. Нетерпеливый пассажир выдернул билет из его рук, а голубоглазая незнакомка, пальнув в него синим дуплетом, вслед за этим пассажиром и своими спутниками вошла в тамбур.
  Лет двадцать, не больше, -- подумал Вадим… И какая … и едет в моём вагоне.
  Конопляный расклад иссякал, глаза перестали быть проницательными; во рту становилось сухо. До отправления оставалось минуты три, и Вадим решил пойти смочить горло, а заодно подготовиться к путешествию.
В купе он снял китель, почему-то очень осторожно положил фуражку на верхнюю полку и, вынув из тумбочки пачку «беломора», сел к окну и задернул шторки.
Весь процесс подготовки к путешествию состоял из забивания косяка, и Вадим так увлекся этим занятием, что вспомнил об обязанностях проводника лишь когда тронулся поезд.
   Выйдя в тамбур и закрыв дверь перед носом суетливых провожающих, он решил прошвырнуться по составу; посмотреть - где что и как; то есть абсолютно бестолково похлопать дверьми между вагонами.
Проводники собирали у пассажиров билеты, кое-кто выдавал бельё нетерпеливым бабушкам, а некоторые уже возились у титанов; ибо нетерпеливые бабушки, получив постельные принадлежности, требовали кипятку, а не чего-то покрепче.
   Прихватив у коллег-подружек апельсин, Вадим неторопливо вернулся к себе в вагон, где его ждали те же проблемы, кои прочая проводниковая братия уже посильно решала,  и положил апельсин под фуражку. Зачем-то. Собирая билеты у своих новых попутчиков, он с удивлением не обнаружил среди них синеглазой очаровашки в жилетке на голое тело. Среди получивших простыни и наволочки её также не было.
  Надо пыхнуть и затопить титан, -- обречённо подумал Вадим, -- народ желает чаю и бефунгина.
   Бефунгин добавлялся в чай почти всеми проводниками; это позволяло экономить заварку без изменения цвета содержимого стаканов, а также, по чьему-то странному убеждению, противодействовало возникновению жидкого стула у детей, объевшихся немытых или незрелых фруктов при возвращении с южных курортов.   А поскольку сейчас была именно такая ситуация, то и взрослые и дети получили вместе с чаем причитающуюся им порцию лекарства и говорливо занялись своими нехитрыми вагонными делами. Таинственно растворившаяся незнакомка в жилетке на голое тело не появилась и к чаю.

     В щитовой, стоя у раковины и ополаскивая стаканы, с головой, одурманенной наркотиком, Вадим прислушивался к тому, как неуклюжее наслаждение пробиралось по мозгам и через глаза, уши и ещё неведомо какие места изливалось наружу, впитывая вибрации пританцовывающего вагона. И хотя Вадим лишь слегка покачивался в такт этим вибрациям, было несомненное ощущение того, что тело его извивается и похохатывает всеми своими клеточками. Кайф забирал всё больше и больше; теплая волна прокатилась по позвоночнику вверх, расплескалась где-то над головой, и Вадим почувствовал вдруг как волосы на макушке начали расти внутрь… Ну вот и сходили детишки в кино, - ни с того ни с сего подумал он. Мысль эта тут же куда-то прыгнула, и на её месте появился ещё более нелепый наворот: « у нас нет вагона-ресторана, зато есть вагон-наркоман… Слова-млова… молва… мусор… а земля – это наш дом – не надо мусорить…» -- разглагольствовал некто внутри Вадима.
    Вагон сильно повело в сторону, и он, едва удержавшись на ногах, оказался у приоткрытого окна.
    Вечерний ветер куражился над шторками. Откуда-то прикатилась Луна и понеслась рядом с поездом, чиркая боком о верхушки деревьев. «Поворачиваем», -- весело догадался Вадим.
Поставив в подстаканник заключительный стакан, он завернул кран и потянулся за полотенцем.
- Вы не дадите немножко водички, чтобы запить таблетку, а то у меня очень болит животик, а без водички я не могу проглотить таблетку.
Это был не просто неожиданный вопрос за спиной. Это был очень неожиданный вопрос, заданный неожиданно детским голосом. И за секунду до того, как обернуться на этот голос, Вадим уже знал, кого он увидит.
Это была она. Только теперь на ней была джинсовая юбка и рубашка навыпуск. И глаза были тоже другими. Они были поразительно другими. Это были не те глаза, которыми он был расстрелян на перроне; это были глаза ребёнка, у которого болит животик, и которому действительно трудно проглотить таблетку.
   Вода конечно была… Наверно, была. Вот она здесь: нажми, и краник выдаст её сколько угодно. Но Вадим вдруг стал сомневаться: так ли это. Перемена в девушке была столь внезапна, что ему показалось, стало бы неудивительным, если бы кран лишь хрюкнул и ни капли не уронил в стакан.
Все представления в голове Вадима о том, что женщина так! посмотревшая на него на перроне не может быть ребенком, в мгновение рухнули, не оставив даже пыли. Перед ним стояло дитя; девочка хорошо развитая физически. Со всеми выпуклостями и округлостями, присущими женщине, но всё таки, дитя.
  И пока это дитя, лопоча что-то о персиках и абрикосах, которые, наверно, и стали причиной недомогания, о сестре и дедушке, предупреждавших, что будет плохо, запивало маленькими глотками таблетку, Вадим заворожённо всматривался в голубые глаза, которые просто не могли лгать.
   Девушка, поблагодарив, протянула Вадиму стакан.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Анита.
Она сделала шаг назад, как бы приглашая Вадима выйти из щитовой, и он, почему-то забыв поставить стакан на место, задумчиво прошел мимо неё, и войдя в своё купе, сел на диван.
   Анита, робко остановившись в дверях, доверчиво посмотрела на него.
- Так значит ты – Анита… - проговорил Вадим, внимательно разглядывая её колени. – Входи, присаживайся.
  Он хлопнул ладонью рядом с собой.
- Можно? Да?
- Можно-можно, - усмехнулся Вадим.
  Девушка села очень далеко от него и даже вжалась в угол.
- Похоже, гениталии вне зоны задействия, - пробормотал Вадим, и улыбнувшись устремленным на него детским глазам, спросил:
- Чего же ты в угол забилась?... Я не внушаю тебе доверия?
- Нет-нет! – голос её как будто едва не сорвался. Она даже, кажется, сглотнула какой-то комочек в горле от волнения. – Просто я всегда попадаю в какие-нибудь истории, если первая заговариваю с незнакомыми людьми.
- И часто это случается? – добрый Вадим не сводил с неё глаз, пытаясь хоть в чём-то уловить фальшь.
- Бывает… Просто я почему-то привыкла доверять людям, и из-за этого со мной неприятности  происходят.
- Н-да-а, - протянул Вадим.
   Разочарование в том, что эта Анита – абсолютный ребенок, всё более и более овладевало им.
Привыкнув к тому, что покурив травы, он начинал видеть людей такими, каковы они есть, различать малейшие, незаметные трезвому глазу, сигналы, понимать со всей отчетливостью, когда человек зол или счастлив независимо от того что он делает или говорит в данную минуту, и говорит ли он то, что думает; или когда действительный смысл сказанного крадётся где-то за словами; в данном случае он понимал, что всё ясно: попутчица Анита была наивной Аниточкой.
- Но ведь ты не сделаешь мне ничего плохого? – раздалось из угла.
- Не знаю. Смотря что называть плохим, - задумчиво проговорил Вадим и полез в тумбочку за папиросами.
- Но ты же не будешь ко мне приставать?
   Даже не глядя в её сторону Вадим физически ощутил как она напряглась.
- Этого я тебе обещать не могу, - он высыпал на ладонь несколько темно-зеленых крупинок и стал над ними разминать папиросу.
- Значит мне лучше уйти? – девушка стремительно встала.
- Пожалуй, да.
- Но мне так скучно. Сестра с дедом спят, а соседка по купе всё время читает, и мне даже не с кем поболтать.
- И ты решила, что можно поболтать со мной, - полувопросительно сказал Вадим, сминая мизинцем верхушку папиросной гильзы.
- А что ты делаешь? – Анита-Анитка словно забыла что собиралась уходить.
- Забиваю косяк, - равнодушно сказал Вадим и ссыпал лишний табак в пепельницу.
- А что это такое? – Анита продолжала стоять.
- Присядь по ближе и посмотри.
- Тогда пообещай мне, что ты не будешь ко мне приставать, - она осторожно села рядом.
- Хорошо, - сделав легкую затяжку, Вадим сквозь зубы втянул в себя воздух, - я обещаю тебе, что не прикоснусь ни к какому месту на тебе и не буду склонять к сожительству тебя в устной форме, - он плавно пустил дым и добавил:
- Пока курю.
  Она опять вскочила.
- Я же сказал, пока курю, - Вадим рассмеялся, - посмотри какая длинная папироса.
   Его веки набрякли, а губы никак не могли закончить улыбку.
- Она такая длинная… приятная, - он говорил очень медленно, забавляясь нерешительностью девушки и делая неторопливые затяжки, - такая же как маленькая приятная колбаса… которая называется… салями…
   Анита во все глаза смотрела на Вадима, и он видел, что она впервые наблюдает подобное действо.
- Ты всё-таки присядь. Пять минут неприкосновенности у тебя есть, - он снова похлопал рукой рядом с собой, и Анита, слишком увлеченная происходящим, чтобы быть осторожной, снова опустилась на диван.
- А чем ты набил папиросу? – она настолько приблизила лицо, разглядывая бурое содержимое гильзы, что Вадим смог увидеть неподдельное любопытство в её по детски расширенных и … просто чудовищно красивых глазах.
- Это инженерная верная смесь…, - ответил он. - Если её покурить, становишься весёлым и задумчивым и начинаешь потихоньку инженерить. Попробуй, - он протянул ей уже наполовину сгоревшую папиросу.
Анита отодвинулась и отрицательно замотала головой:
- Я никогда не курила это.
- Но сигареты же ты курила.
- Иногда… На дискотеках у моря. С девочками.
- Ну вот. А это курится также,  как сигарета, только нужно ещё и воздух втягивать вместе с дымом, - он взял её руку и осторожно сунул между тонкими пальцами папиросу, - затянись.
     Анита набрала в рот дыма и густым клубком выпустила его обратно, закашлявшись. Вадим легонько хлопнул её по спине и отметил, что пальцы не ощутили ничего похожего на лифчик.
- Она же крепкая, - девушка вытерла ладошкой выступившие на глазах слезы. – И такая вонючая…
   Вадим усмехнулся, забирая у неё папиросу:
- Да, крепкая, - последовала долгая затяжка. – Но, не вонючая, а благоуханная.
  Он снова взял её руку и положил ладонью себе на плечо.
-Давай я сделаю тебе паровозик. Слышишь как он звучит? Чух-чух. Чух-чух
  Анита попыталась отнять руку от его плеча, но Вадим удержал её.
- Твоя рука должна быть здесь для того, чтобы, - он говорил очень медленно, делая маленькие затяжки, - чтобы в нужный момент оттолкнуть меня… я буду вдувать тебе … в рот … тонкой струйкой дым и когда ты почувствуешь, что достаточно, то оттолкнешь меня.
  Голос Вадима был обволакивающим. Купе набухало его голосом, и Анита сидела и загипнотизировано глядела в сузившиеся глаза.
- Открой ротик, - сказал он, и вложив папиросу горящим концом себе в рот, приблизил мундштук к её губам.
   Анита прикрыла глаза, и тягучая белая струйка плавно заскользила в неё.
Почувствовав толчок, Вадим медленно снял со своего плеча её ладонь, вложив в это движение максимум нежности, на которую был способен, и аккуратно положил её на бедро, обтянутое джинсовой тканью.
- У тебя классные губы, - промолвил он. – Пусть они секунду побудут за-крытыми… Теперь, не торопясь, выдыхай.
- Ты почувствовал, что они классные через дым? – девушка открыла глаза и выдохнула, и Вадиму показалось, что в её глазах мелькнула насмешка.
Он резко подался вперёд и откровенно заглянул в их синюю глубину; а Анита с готовностью подставила расширенные зрачки, в которых уже не было ничего кроме детства.
    Дверь внезапно открылась, и в купе заглянул чернявый малый, проводник соседнего вагона – Руслан.
- Ну ты даёшь, - с едва заметным кавказским акцентом заговорил он. – Уже кайфуешь при открытых дверях.
- Пыхнешь? – спросил его Вадим.
- Э-э, давай не надо, - сказал Руслан, и с интересом разглядел Аниту. – Он меня по концу бьёт.
    Войдя в купе, он устроился на мешке с бельем, и повернувшись к девушке, которая снова забилась в угол, спросил:
- Она что, боится меня?
- Она остерегается всего, кроме паровоза, - ответил Вадим.
   Проводники, словно сговорившись, вдруг перестали обращать внимание на девушку, и повели разговор с таким видом, будто были в купе одни.
- Я тут её охмуряю потихоньку, - говорил Вадим, разрывая на мелкие кусочки папиросную гильзу.
- И как? Ни под чем не подписывается? – Руслан вынул из нагрудного кармана сигарету и встав, начал рыться в брюках, не то в поисках спичек, не то что-то поправляя. – Рыбу-то солёную есть соглашается? – он мельком бросил взгляд в угол, из которого с неподдельным ужасом смотрели  синие глаза.
- Ещё не спрашивал, - ответил Вадим, протягивая коллеге зажигалку, - держи, а то у тебя сейчас из штанов дым пойдёт.
- Так это надо было в первую очередь спросить, - ухмыльнулся Руслан, пуская дым в потолок. – Ну ладно, пойду.
   Он встал, открыл дверь, и улыбаясь, поглядел на Аниту:
- Если не понравится с Вадиком, приходи ко мне, мой вагон рядом, - кавказский акцент в его голосе усилился, - я буду нэжно резать тебя кожаным кинжалом, но кров хлестать не будет из тебя.
   Руслан вышел и, подмигнув Вадиму, добавил:
- Хлестать будет из меня … но не кров.
  Когда за ним закрылась дверь, Вадим посмотрел на притихшую девушку и спросил:
- Ну что? Будем целоваться?
  Анита встрепенулась, и с опаской поглядев на дверь; словно и не слыша вопроса; проговорила, переводя дух:
- Фф-у, какой он неприятный, - и повернувшись к Вадиму, - что он там говорил про солёную рыбу?
   Вадим едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

- Прежде чем дать тебе солёную рыбу, я должен быть уверен в нежности твоих губ.
   Синие глаза взглянули удивлённо!
- Солёная рыба, как и твои губы, - Вадиму вдруг показалось, что ему стало грустно, - такая вещь, которая грубого обращения не терпит. Поэтому для начала надо поцеловаться, чтобы убедиться, что твой язычок и губы достаточно деликатны.
- Но я не хочу рыбы.
- А уж потом! – почти возмутился Вадим, - можно будет перейти и к рыбе … к очень солёной рыбе … очень перейти… к влажной… исполненной нежного мяса…
- Но я не хочу рыбы, - повторила девушка, не замечая насмешливости Вадима, - тем более солёной. У меня и так стало сухо во рту и страшно хочется пить.
   Вадим вспомнил, что где-то у него есть апельсин и, поднявшись, нашёл его на верхней полке под фуражкой.
Очистив кожуру и разломив плод, он протянул его девушке и стал наблюдать, как она с очень непосредственными детскими ужимками поглощает золотистую мякоть.
    Съев половину, Анита положила остальное на стол и, эротично облизнувшись, вдруг капризно всплеснула руками:
- У меня нет платочка, - слезливым голосом проговорила она и исподлобья посмотрела на Вадима. – Дай мне чем-нибудь вытереть ручки.
   Он протянул ей платок, продолжая молча и тупо внимательно на неё глядеть.
- Можно я положу голову тебе на колени, - спросила она, возвращая платок.
 
 
 
 
 
 
Эпизод 19





    Впервые в жизни Анита держала в руке настоящую мужскую плоть. Ничего подобного раньше держать так близко возле себя ей не доводилось.
    Спустя мгновенье, в такт покачиванью вагона двигая только головой, она размышляла, как такое могло с ней произойти.
    Проводник сказал внезапно «уфф», и Анита чётко ощутила, что «уфф» -- это противоположность «ффу». Хорошо ему, - подумалось Аните и вспомнилась соседка по купе с Оксанкой; что они делали с несчастным дедом; её чуть опять не вырвало.
   Хотя конечно, дед не выглядел несчастным. Его лицо было таким, как сейчас у проводника… Все мужчины одинаковы … как бы было неудобно на них смотреть.
   Поезд вздрогнул и сбавил ход. В окне зарябил свет, и проводник опять сказал: «уфф». В купе постучали. Анита села на диване, а проводник включил свет и открыл дверь.
   За ней оказалась Оксанка.
- Уфф!! – снова сказал проводник, а Оксанка поглядела на него, как на пустое место и перевела взгляд на подругу.
- Мы с дедом тебя обыскались…
   Она обвела взглядом купе, оттеснив проводника и закрыв за собой дверь.
- Развлекаешься? – спросила она, и Аните показалось, что вопрос был обращён не к ней.
   Проводник проверил на себе наличие брюк и спросил:
- Вы сейчас с кем разговариваете?
- С тобой, кобель ряженый.
   В дверь снова постучали и сразу открыли с вопросом:
- Сколько стоянка?
   Два парня сунули головы в купе.
- Десять рублей, - через плечо бросила им Оксанка и задвинула дверь.
  Анита поняла, что подруга сердится.
 
 
 
 
 
 
Эпизод 20
 


Она оторвала взгляд от листка бумаги, быстро сложила его и засунула в передник*. Затем ещё несколько раз махнула шваброй по полу, выключила пилота и выскользнула за дверь. Было время ужина, и в коридорах было пусто. У дверей палаты её ждала Анита.
- «Распечатала? Давай!».
   Взобравшись на тумбочку, она сунула руку под плиту подвесного потолка и вынула оттуда блокнот с ручкой на веревочке. Секундой позже уже строчила.
«Вчера Глазунья опять застукала нас. Было много шипенья и слов. В результате Анитку отстранили ещё на неделю от интернета, а меня поставили дежурной по интернет-комнате. Ну не фашисты ли? Глазунья – подлая диверсантка. Ну ничего.  Я зато Анитке распечатала очередное стихо этого её «Призрака Поэзии». И чего она в нём нашла, в Призраке этом.
   Читает вон, глаза искрятся. Глухаря не проспи. Сегодня, кажется, Глухарь. Сама такая! беззащитная ранимая! … Всё. Знакует.»
- Прячь уже.
- Кто там, Глухарь?
- Нет, все трое. С Бурбоном.

   По коридору шли трое.
Глазунья с Глухарём первыми, как обычно, деловые и сосредоточенные. И с ними человек, которому девушки всегда радовались; может быть не столько ему, сколько тому, что обычно за этим следует. Глазунья всегда менялась на Глухаря, Глухарь на Глазунью, а человек, которого принято было называть Бурбоном, мог появляться и без них и почему-то всегда начинал разговор с Анитой. Прямо сейчас они шли втроём,  и это значило, что подругам предстоит отвлечься от привычных занятий. И составить компанию публике, которой они удивлялись и втихаря даже пытались подражать… Это была странная публика.
    Это было, как правило, мероприятие, обставленное событиями вроде и привычными до оскомины, но при этом почему-то всегда важными для Глазуньи с Глухарём. Необходимо было пройти за ними по гулкому коридору до комнаты с надписью «рекреация №», в которую Глухарь с Глазуньей никогда не входили, и занять место среди людей с газетными шапочками на головах. Бурбон, войдя в эту комнату, тоже надевал шапочку из газеты, но, впуская в дверь подруг, и приложив палец к губам, оставлял снаружи Глазунью с Глухарем.






     Газетные головные уборы в рекреации № были у всех, кроме Аниты с подругой, и дамы, которую девушки обозначили для себя, как самую главную. Её звали Елена Сергеевна. Она разносила чай со всякими вкусностями и заставляла присутствующих рассказывать истории. Истории должны были рассказывать все, кроме Аниты с подружкой. По крайней мере, так всегда получалось.
   Нельзя сказать, что это их сильно беспокоило.
   Иногда им казалось, что они действительно лишние на этом празднике рассказов.
Но сидеть и слушать что-нибудь про жизнь других, а иногда и вовсе непонятное, но завораживающее – это было для них настоящим удовольствием.
Смотреть на реакцию окружающих, и качать головой как все -- это было больше чем развлечение. Тем более, что они знали, что после этого уже не будет включений. И можно ни о чём не думать.
- Здравствуйте девушки,- произнёс Бурбон, приветливо улыбаясь – А я за вами.
- Как обычно, - сказала Анита. И ещё она вдруг спросила: - А что такое контаминация?
- Терпеть ненавижу твои вопросы, - сказал Бурбон. – Поняла?
  Анита промолчала. Подруга обняла её за плечи, а Глазунья ехидно улыбнулась,   Глухарь же, казалось, был безучастен.
- Идёмте. Пора. – Бурбон взял подружек за руки. – Сегодня у нас сильно необычный вечер. - Он посмотрел на Аниту. Поняла?
  Старые половицы скрипели. На бледно-зеленых стенах треснула штукатурка.
- Бурбон, а здесь давно ремонт делали? Какое-то всё ветхое.
- А тебе не нравится?
- Мне – нет, а вот Анита говорит, что так хорошо, потому что старое нас
охраняет. Мы хотим немного у себя в комнате сделать по-другому.
- Это интересно. – И как же?
- Мы ещё не придумали. Анита говорит, чтобы было не так светло, а
ещё … она хочет однообразия.
- Мы это обсудим… Темно и однообразие…? Это – как минимум, забавно.

Они подошли к двери. Бурбон обернулся и кивнул Глазунье с Глухарем. Дверь открылась, обнажив просторное помещение с креслами, пуфиками и пальмой в углу в неярком свете от двух бра и включенного телевизора, который ничего не показывал, а просто светился, изредка помигивая.
    Елена Сергеевна уже разносила чай и раскладывала вафельные упаковки по столикам, а то и прямо на пол.
- Проходите, - Бурбон пропустил вперёд девушек.
  Те вошли и по очереди поздоровались со всеми, начиная как всегда с Елены Сергеевны.
  Учёный приподнялся с кресла и снова сел.
  Ходок, сделав, что называется ручкой, вытянул губы.
  Бухгалтер разговаривала о чём-то тихо с Историком.
  В основном всё было как всегда.
  Спортсмен разгадывал кроссворд, одновременно помогая Учительнице устроить на полу из подушек некое подобие дивана.
  Подружки прошли в свой облюбованный уголок с пластиковой пальмой и столиком, где уже лежали вафли.
  И только сейчас заметили, что среди присутствующих появился некто, кого раньше они не видели.
  Человек неопределённого возраста сидел в кресле, играя жидкостью в небольшом округлом бокальчике.
  Он сидел в кресле, которое обычно занимал Бурбон, у стены за дверью, через которую они вошли.
  На его голове также была шапочка из газеты.
  Возможно Бурбон, говоря, что сегодня необычный вечер, имел в виду появление этого человека?…
- Смотри – «Школьные», - засмеялась Анита, показывая подруге на конфеты.
- Да, девочки, сегодня такие были.
  Елена Сергеевна с двумя дымящимися кружками остановилась возле их столика.  Её густые вьющиеся волосы, туго схваченные ленточкой, казалось, оставались всегда неподвижными, словно зафиксированными каким-то чудовищным лаком.  Первой это заметила Анита, ещё давно, и каждый раз толкала подружку, напоминая об этом. Зачем?
- Сегодня мы попросим Ходока рассказать какую-нибудь историю из его жизни, - сказала Елена Сергеевна, поставив чай перед девушками и посмотрев в сторону Ходока, - связанную с его отношениями с женщинами.
  Подруги переглянулись и уселись за стол.
  Тот, кого называли Ходоком, услышав сказанное Еленой Сергеевной , задвигался на своем месте, всем видом своим демонстрируя недовольство.
  Ему не нравилось рассказывать истории вообще, а уж о себе, да ещё про отношение к женщине…  Не любил Ходок откровенничать.
   А рассказывать всё равно приходилось; таковы были правила.
- Вы сможете, - сказала Елена Сергеевна, - задать Ходоку два вопроса по ходу его рассказа. Но не более.
   Она обвела взглядом комнату, словно давая понять присутствующим, что сказанное касается всех.
   Бурбон с Учительницей улыбнулись.
   Ученый снова приподнялся со своего места и снова сел, а Историк с Бухгалтером спокойно посмотрели на Ходока и продолжили в полголоса беседу.
  Только Спортсмен никак не прореагировал на слова Елены Сергеевны, продолжая сосредоточенно вписывать карандашом буквы в кроссворд, да незнакомец в кресле Бурбона прекратил на мгновение игру с напитком и отхлебнул его, с интересом, как показалось подругам, посмотрев на них.
- Это все тот же кроссворд? – спросила Спортсмена Елена Сергеевна.
- Видите ли, дорогая Геевна, - Спортсмен отложил карандаш, - тема, предложенная вами Ходоку, мне не интересна в его изложении. Уж извините.
   Анита взглянула на подругу и почему-то вспомнила строчки, которые та списывала для неё с монитора. Как там было?:

Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовется,
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
БляТь.

    Такие красивые строчки и так странно заканчиваются. Какой он, всё-таки странный, этот Призрак.
- Видимо, господин Спортсмен неплохо знаком с мнением Ходока на этот счёт, - произнесла Елена Сергеевна, пройдя в центр комнаты к одинокому табурету с приютившейся на нём пепельницей.
..Вот интересно, о чём обычно думает Призрак, когда сочиняет стихи, продолжала размышлять Анита.
- Наверно поведение Ходока с женщинами не очень спортивно, - подала голос Учительница.
- Оно излишне спортивно, - обернулся к ней Спортсмен, - профессионально спортивно.
- Вы имеете в виду, как к станку? - Елена Сергеевна устроилась на табурете, держа в одной руке пепельницу, а в другой дымящуюся сигарету.
  Ведь мысли, наверное, как-то сами укладываются в рифму, или Призрак специально их напрягает на это.
. Анита посмотрела на подругу, вложившую вафлю в рот, и пригубила чай.. Но как можно напрягать мысли, если они сами напрягают.. А для подруги призрак – просто моё увлечение, и не больше..?
- Может быть, Ходок недостаточно поэтичен для того, чтобы его отношение к женщинам нравилось Спортсмену? – в голосе Елены Сергеевны просквозила насмешка. – Как думаете, господин поэт? – обратилась она к незнакомцу в кресле Бурбона.
  Тот опрокинул в себя остатки содержимого бокала, поставил его на пол рядом с креслом и молча откинулся на спинку.
…Поэт!..Вот это да!.. Анита чуть не пролила чай..
- Нет, Геевна, - вновь подал голос Спортсмен, - Ходок, пожалуй, даже чересчур поэтичен. Поэт, возможно, даже не представляет насколько.
 Почему он всегда называет её Геевной.. Странно. Её родители кто? Оба мужчины? или женщины?...обе…?... А она не обижается.. Странно. И чего эти мужчины находят друг в друге?... Ведь ни один из них не способен сделать того, что может сделать девушка для девушки.. Хорошо бы спросить об этом Бурбона.. Но ведь вопросы можно задавать сегодня только Ходоку… а он молчит.. А поэт?.. тоже молчит..
   Где-то заиграла музыка. Анита не сразу поняла, что это песня. Она доносилась откуда-то из-за стен. Может быть Глухарь с Глазуньей включили проигрыватель в соседней комнате. Исполнитель тоскливо, едва не с надрывом пел о любви. И кажется о любви мужчины к женщине. Все-таки, странные они – эти мужчины.. поют о любви… но что они о ней знают?.. Анита бросила взгляд на подругу. Та улыбнулась ей, глазами указав на незнакомца в кресле.
   Тот стал тереть пальцами виски, и повисло молчание.
Елена Сергеевна затянулась сигаретой, кивнула Учёному, привставшему вновь со своего места, и вдруг перейдя на «ты» спросила поэта:
- Так какие ты пишешь стихи?
- Офигенные. В тему. – ответил тот.
- Дайте ему выпить. Начните с легкого, - Елена Сергеевна сделала знак учёному, и у того, как у фокусника из ниоткуда появилась бутылка, которой он тут же весело забулькал над бокальчиком, таким же, как у поэта, и видимо, хранившемся не иначе, как в рукаве. Вот это фокус.!. восхитилась Анита.
   Ученый подошел к поэту и сунул ему в руку ёмкость с прозрачной жидкостью.
Конечно он хочет пить.. с жалостью подумала Анита…Вот бы почитал чего-нибудь вслух..
- Теперь прочитай, - буднично промолвила Елена Сергеевна.
   Поэт вплеснул в себя половину бокальчика и посмотрел на неё:
- А сама читать что – не умеешь? Компоту дай… из траха, милая, живём. Ведь если честно? И говорить о том, о сём – не интересно.
Мы время зря с тобой терять
Давай не будем;
Глотнем шампусик и в кровать,
На зависть людям!

- Надо сменить вектор направленности, - произнёс вдруг Ученый и шумно почесал пятернёй густую поросль на лице.
- Зачем же? – отозвалась Елена Сергеевна. – Это действительно очень даже в тему.     Что может быть приятнее отношений между мужчиной и женщиной, тем более в таком ракурсе… Только вот компоту нет; только чай. Подойдет?
- Подойдет, - был ответ человека с пустым бокальчиком.
- Хочу попросить уважаемого Бухгалтера поухаживать за ним, - произнесла Елена Сергеевна и затушила сигарету в пепельнице.
    Дама лет тридцати, которую называли Бухгалтером, поднялась со своего места и направилась вглубь комнаты к столику с чайными принадлежностями.
За невероятную длину ног Анита с подругой называли её Цапелькой. Учёный тоже встал и, подойдя к окну, двумя пальцами раздвинул шторы. Осторожно сунул между ними нос и привычно почесал подбородок.
- Как там погода, борода? – спросил его Спортсмен.
- Смеркается, - оглянулся тот и вновь почесался, - как-то скачками.
- Так что, господин Ходок? - Елена Сергеевна потянулась, не вставая с табурета, - вдохновила вас поэзия на рассказ? По моему, изложенное должно быть вам очень близко. По ощущениям.
  Ходок усмехнулся:
- Мне действительно понравился стих, но только, он вдохновляет на рассказ, которых у меня много, и большинство их не для женских ушей. Мне так кажется.
- Ничего-ничего. Здесь собрались терпеливые дамы. И может быть, Поэт посодействует ещё чем-нибудь, чтобы ваш рассказ был детальнее? Ты как?- повернулась Елена Сергеевна к человеку в кресле Бурбона.
- Пока никак, – ответил тот, принимая чай из рук Бухгалтера, - Данке.
  Ух! Как она нагнулась! Подумала Анита, глядя на Цапельку… Как её все-таки интересуют мужчины.. А Ходок аж залюбовался.. Интересно, он расскажет сегодня что-нибудь? Или так и отшутится…И как только женщины на него ведутся?..Поэту Цапелька, кажется, тоже нравится.
- Ваш «данке» нах, - внезапно подал голос Бурбон, - прочтите что-нибудь ещё, а то Ходоку никак не разогреться.
  Поэт, сделав глоток чая, глянул поверх чашки на хозяина кресла, в котором сидел, и неторопливо, перемежая слова глотками, начал:
- Погасли свечи. Дело чести. На ощупь. Близко. Сильнее. Вместе. Настойчиво. Не так. Упрямо. Безотносительно. На фортепьяно.
- Что это? – спросил Историк, глядя на возвращающуюся на своё место Цапельку.
- Видимо, начало стихотворения, - громко сказала Учительница, которую никто ни о чём не спрашивал, и устроилась поудобнее..
   Поэт сделал ещё глоток и продолжил:
- Лежала лужа неуклюже, но очень выпить было нужно.
Копался в сердце археолог, болезненно, как врач-проктолог,
Стояла в документах липа, беспочвенно ругая, типо;
А ветер странствий подымался, уже не оставляя шанса.
И вот тогда он двинул дальше глаза, темневшие от фальши,
По буеракам и ухабам к таинственным волшебным бабам,
Где колебались нежно груди, томясь над жерлами орудий,
И сердца пламенел костер последним выстрелом в упор…

   Какие-то мгновения никто не издавал ни звука. Ученый замер у окна с рукой застывшей у подбородка, как будто забыв почесаться, Бухгалтер, дойдя до своего места, так и не заняла его, покачиваясь на долгих ногах, а Историк застыл взглядом на уровне её колен.
   Вот-те и интенция.. к тенденции…Подумала Анита и посмотрела на Бурбона у двери.. А Елена-то Сергеевна, кажется,  озадачена…Гляди ка, даже Спортсмен с Ходоком о чём-то переглянулись..
   Подруга Аниты зашелестела конфетным фантиком, и все словно ожили.
- Ну, хорошо, - Елена Сергеевна поднялась с табурета, вернула на него пепельницу и быстрыми движениями пальцев оправила на себе платье… Зачем она сегодня оделась в красное?... Неужели хочет соблазнить Бурбона? А Анитка, похоже, просто в восторге от сегодняшнего вечера. Конечно! Первый раз в жизни видит живого поэта..
- Ты не намокла ли, Анита?
   Анита обратила лицо к подруге:
- Нет. Говори, пожалуйста, тише.
  Все как-то одновременно зашевелились …
- Ну-у, хорошо, - повторила Елена Сергеевна, - Может, сейчас господин Ходок поведает-таки свою историю, показывающую его отношения с женщиной так, чтобы это было для ушей терпеливых женщин?
- Давай, Ходок. Не томи уже. – усмехнулся Спортсмен.
..О-о!.. История сегодня, всё же, будет.. А если этот с рюмкой почитает что-нибудь ещё, то Анитка будет просто в экстазе…
- Я расскажу историю, - начал Ходок, - которая совсем не раскрывает моего отношения к женщине в частности, и к женщинам вообще. Но эта история связана с женщиной и произошла она довольно давно; когда присутствующие здесь дамы совершенно точно были ещё девушками.
- Вы всё пытаетесь оскорбить женщин? – спросила Елена Сергеевна.
  Ходок встал, подошёл к столику с чайными принадлежностями, налил в опустевшую кружку чаю, вернулся в кресло, попробовал напиток на температуру и продолжил:
- Была у меня знакомая. Очень приличная девушка. С которой я, будучи не трезвым, оказался объединённым настолько, что наши…
- Ходок запнулся, словно подбирая слова, - ..короче, наши чресла подружились и стали встречаться.
  Он отпил из кружки и посмотрел на Аниту с подругой.
  Ну-ну,.. Подумала Анита и встретилась с ним глазами.
- Так вот, - продолжал Ходок, - этот роман длился довольно долго. Нельзя сказать, что очень долго, а уж тем более нельзя сказать, что слишком.
   Мы нравились друг другу; мы нравились себе в обществе друг друга, нам нравилось заниматься сексом вместе…
  Это не значит, что меня не интересовали другие женщины; не исключено, что и её интересовали другие мужчины; мы об этом не говорили, когда встречались – было не до этого…
  Но, я даже читал ей стихи…
- Стихи?!- оживился вдруг Ученый, забавно подкрадываясь к креслу.
- Стихи, мля,- среагировал Ходок. - Расстались мы спокойно, и, наверно, также случайно, как встретились. Я торговал в то время оружием и был ответственным по складу; жил на съёмной квартире в обществе пистолетов и спиртного. Пить бросать на тот момент я бросил в силу специфики тогдашней специальности, и мои подруги видели меня абсолютно трезвым почти никогда. И как-то первого апреля, когда она собиралась уезжать; далеко и надолго; и без сожаления о расставании со мной; меня на квартире отоварили два залетных джека. Я был даже не пьян; так, слегка с похмелья; потерял бдительность, подзабыл о наработках; в общем, очнулся в той же квартире, уже почти с будуна, так как голова была разбита, и первое, что сделал, позвонил друзьям о попадалове; ей позвонить я не мог, мобильных телефонов тогда ещё не было…
- Как это не было? – спросила Анита.
- Давно это было, - коротко кинул в ответ Ходок. - Приятели расценили это как плохую шутку; ведь – первое апреля; а мне ещё подругу провожать, роза припасена. Красная. Так и осталась в вазе стоять нетронутой; джеки, отыскивая всё, всё перевернули вверх дном, а её не тронули… Но не суть.. Проводить я её не успел, конечно же…
- А как это – торговать оружием? – спросила подруга Аниты.
  Ходок спокойно на неё поглядел:
- Сидишь просто себе, газетку читаешь, ну там пойдёшь – кофейку сделаешь, рюмочку выпьешь… Скучно довольно… Это мы уже потом, после того, как меня отоварили, стали вдвоём с Юджином сидеть…
- Без имён, пожалуйста,- кашлянул Бурбон.
- Ну, я и говорю – стали вдвоём сидеть – так тут повеселее стало: шашки там, кроссворды отгадывать на время… Даже комнатный гольф изобрели, да. А так в общем скука… Приходят иногда… Берут груз… Уходят. Один раз была потом, правда, неприятная история, с двумя урками и пистолетом Макарова. Развлекуха, мать её. Да. А так – скукотища. Ну, я отвлекся…
Так вот. Хорош я был в тот вечер и изумителен по внешности. И проводить мне её не удалось…
- Девушки, - заговорила Елена Сергеевна, - у вас осталось по одному вопросу.
Ходок поглядел на неё, сморщившись:
- Уехала она. Без меня на платформе, и без розы тоже…
  Он помолчал, взглянул на чай, глотнул и словно подытожил:
- И встретились мы с ней через десять лет.
- Как через десять лет? – удивилась Учительница.
- Как? Через десять лет!? – прошептала Анита.
- Девушки, - Елена Сергеевна строго посмотрела на подруг; им даже показалось в её тоне и взгляде что-то глазуньевское,- вопросы с вашей стороны остались только у Оксаны.
- Через десять лет… девушки, - перебил их Ходок, - это когда проходит десять февральских зим…
- А что вы ей читали? – Бурбон зевнул и оттолкнулся от стенки.
- Про февральские зимы? – холодно взглянул на него Ходок. – Это когда…
- Это когда солнце с морозцем, - вставил неожиданно Поэт.
- Да. Где-то так. Но читал я ей не об этом..
- Может, попробуете вспомнить? – спросил Бурбон.
- Да, попробуйте, пожалуйста, - оживилась Учительница.
- Ни к чему, - ответил Ходок, - всё, что полезного есть в февральской зиме – это то, что она выбирает принцесс и принцев и остается одну двенадцатую жизни с ними…
- Как это? Одну двенадцатую! – насторожился Ученый.
- Женщина узнаётся по ногам, - пропустив его реплику мимо ушей, проговорил Ходок.. – и очень редко по рукам…
Он помолчал, отхлебнул из чашки, глядя куда-то в пространство, и ухмыльнулся.
- Всё это замечательно, - произнесла Елена Сергеевна, – Впечатление на эту бедняжку вы наверняка произвели.
- Почему «бедняжку»? – удивлённо посмотрел на неё Ходок.
- Не будем считать это вопросом, - выдохнула дым Елена Сергеевна, - расскажите, что было потом. Когда вы встретились. Спустя десять лет.
- Не женщина, а – палач, - бросил со своего места Поэт.
  Ходок снова прошёл к столику с чаем, наполнил чашку остывающим напитком и с иронией произнёс:
- И в красное облачилась как нарочно… - Спустя десять лет… мобильных телефонов  всё ещё не было…
   Он вернулся к своему месту, с очевидным неудовольствием отпил из чашки и задумчиво оглядел обитателей комнаты, словно решая, продолжать рассказ или нет.
Анита заёрзала на пуфике и, дёрнув подругу за рукав халатика, быстро зашептала:
- Спроси его про Призрака.. Вдруг он с ним знаком…он же читал его..
Подруга поморщилась:
- У нас остался один вопрос..
- Ну, пожалуйста. – Анита настойчиво затеребила рукав.
- Ну, хорошо-хорошо, - Оксана высвободилась из горячих пальцев и громко произнесла, обращаясь к Ходоку:
- Не могли бы вы почитать что-нибудь ещё из человека, которого только что цитировали?
- Легко! – неожиданно и весело согласился Ходок.
- О ёлки! – деланно-сокрушенно произнесла Елена Сергеевна. – На что только не готовы мужчины, лишь бы отсрочить час расплаты. – Ну удивите нас ещё чем-нибудь… Видимо Спортсмен прав относительно вашей .. кхм ..поэтичности..
- Да ничего особенного, - сказал Ходок, - просто вспомнилось стихотворение про казнь.. Навеяло, знаете ли.. Ваше платье.
И он вдруг громко, с пафосом и чуть ли не на распев, начал читать, глядя на красное платье Елены Сергеевны: - В этот вечер ненужной казни почему-то мобильный гудок на работу зовёт, как на праздник; И эрекция между ног… так традиция жизни даётся в бесконечно большой любви, или в смерти, если придётся к месту лобному вдруг идти! Завершится на месте лобном полоса моих неудачь… всё изменится – ведь сегодня япалач, друзья. Я – палач..

- Ну и как же вам довелось надругаться над дамой спустя десять лет? – не унималась Елена Сергеевна.
- Мне надругаться, - усмехнулся Ходок, - Спустя десять лет… От общих знакомых мы с ней узнали, что находимся неподалёку друг от друга, -- Так получилось… Сказать, что мы искали встречи, когда узнали, что находимся рядом – будет точнее, чем сказать «не искали».. Так получается… Мы встретились; она приезжала всего на сутки. Провели вместе время; гуляли по городу, заглядывая в кабачки…
- Эдакий посткоитальный романтизм, - Ввернула Елена Сергеевна.
- Наверное, да. – Согласился Ходок. – Стихи я читал ей именно тогда. Спустя десять лет…
- То есть, - подала голос Учительница, - за десять лет до этого вы не читали ей стихов?
- Я же сказал: именно так. Стихи были потом, через десять лет и столько же зим..
- Как всякому эякомыслящему самцу, Ходоку любовь на первых этапах знакомства с женщиной скорее невдомёк, чем необходимость; получается так? - прокомментировала Учительница в полголоса, глянув на Историка.

- Не думаю, что надо подобное поведение так жёстко определять, - Елена Сергеевна поднялась и налила чаю.
Только себе..
И задумчиво поглядела на Поэта,
- Мы вряд ли достаточно осведомлены о том, что вообще такое любовь. Она, в отличие от людей, может позволить себе роскошь быть разной.
- Минуточку, минуточку. – зашевелился Историк, - Любовь! Что это такое? Спрашивают люди вокруг, хотят узнать ответ.
- Им не хватает терпения, - вставила Учительница.
- Это почему же? – усмехнулся Бурбон.
- Потому что терпение – тоже дар, - начал горячиться Историк, - но они хотят сразу.. А любовь чувствуют все. Вот в чём вопрос – чувство есть знание. Что это? Высочайшая ценность. Это от Бога. А выше некуда…
- Вот это тебя понесло, - изумился Спортсмен.
- Хорошо, хорошо, - заговорила Елена Сергеевна. – Однако мы отвлеклись. А Ходок ещё не закончил свою историю… Так чем всё завершилось? – обратилась она к рассказчику, - и было ли то любовью?
- Однозначного ответа у меня нет. – ответил Ходок. – В день её отъезда я проснулся первым. В горле сушняк, низ торопится в туалет, голова при ходьбе потрескивает; в общем, будун во всей красе. Она спала. Когда я слегка привёл себя в порядок и вернулся к кровати, то оторопел.. от увиденного. Кровь.. Пятна размазанной крови. Там, тут. Почти везде… Она спала..
Ходок замолчал. Остальные тоже притихли.
- У неё не было кисти, - сглотнув, проговорил Ходок. – на руке. Я это только в то утро заметил… Она была в куртке с длинными рукавами; и это было незаметно, пока мы не оказались в постели.. Но только уже утром, понимаете? Вечером и ночью я не обратил на это внимания… Это было скорее неактуально, чем незаметно. Тем более, учитывая моё состояние… Она проснулась. Без тени смущения; в общем -- травма. Она потеряла кисть. Ей сделали операцию. Рана не успела зарубцеваться. Не совсем зажила, кровь сочилась Я проводил её в аэропорт, на этот раз навсегда, и мы расстались… Я только позже стал думать об этой встрече более менее логически. Понимаете? Получается, она спешила ко мне, не взирая, не то что на отсутствие руки, но даже на то, что рана ещё не зажила как следует… То есть, для неё встреча со мной была очень важна, не взирая на прошедшие годы, на потерянную кисть и кровь, которая могла пойти в любой момент…
- А может быть, она и травму-то получила, думая о вас. И может быть в тот момент, когда решение нестись к вам навстречу было уже принято, – проговорил Поэт, вставая из кресла Бурбона и направляясь к столику с чаем.
Ходок с сомнением на него посмотрел и ничего не сказал.
- Спасибо за рассказ, Ходок, - промолвил Бурбон, - плесните и мне тоже, - кинул он Поэту.
- Здесь только чай, - ответил тот.
- Вот его и налейте.
Учёный, вставший было со своего места с непременным почесыванием бороды, снова сел и с недоумением поглядел на бутылку в своей руке.
- Налейте-ка из неё мне, уважаемый, - попросила Елена Сергеевна и встретилась взглядом с Поэтом.
…А вечер сегодня действительно необычный… подумала Анита…Если Елена Сергеевна захотела выпить, то и Цапелька с Училкой пригубят.
Елена Сергевна прошла за налитым. По пути зачем-то задела газетную шапочку Спортсмена. Неумышленно. Вроде как. И обхватив бокальчик пальцами, услышала вопрос:
- Может быть, вЫ расскажете какую-нибудь историю, показывающую ваше отношение к женщине? Или к мужчине. По вашему усмотрению. Из вашего прошлого… или настоящего..?
    Говоривший наливал Бурбону чай. Елена Сергеевна обернулась на голос и встретилась взглядом с ним.
- СлабО? – спросил он.
- Нет, – ответила она.
- Я вынужден напомнить правила, - подал голос Бурбон, - тем более, что куратор нашего чая становится рассказчиком, - он обвёл взглядом присутствующих и отхлебнул из чашки. - Немаловажно правило, упоминавшееся в начале вашего отпуска. Оно гласит: - Имена исключительно ненастоящие, даже если участник рассказа находится среди присутствующих. За нарушение этого правила два включения вне очереди, вне зависимости от пола, возраста и родственных связей, - он хохотнул и серьезно закончил:
- Ну и правило двух вопросов от каждого остаётся в силе. При этом рассказчик вопросов не задаёт. - Пожалуйста, Елена Сергеевна, раскройте нам тему сегодняшнего вечера.
… Вот это чудеса! Вечер точно необычный. Сергеевна впервые что-то расскажет…    Анита с Оксаной переглянулись.
   Елена Сергеевна сделала глоток из бокальчика и направилась к своему табурету.
Спортсмен сдвинул на затылок газетную шапку, Учительница с Историком машинально последовали его примеру, а Елена Сергеевна села на табурет, переставив с него пепельницу на столик рядом с Ученым.
- Однажды одна дама была влюблена, - начала она рассказ, - и влюблена настолько, что даже ревновала объект своих чувств едва ли не к телеграфному столбу…тем более, что были это не столбы… Казалось бы – ничего особенного… Однако проблема была в том, что объект любви и ревности очень много внимания уделял другому мужчине…
- Так объектом любви был мужчина? – подал голос Бурбон.
   Спортсмен выдал нечто похожее на сдавленный смех и сдвинул свою шапочку на лоб.
   Елена Сергеевна надменно глянула на него и продолжила:
- Да, это был мужчина… Мужчина, всерьёз увлеченный не только мной. Вечера и ночи, которые мы дарили друг другу, я считала незабываемыми. Мало того, что я сейчас предельно откровенна, чем, может быть, нарушаю правила отпуска, - сделала реверанс Елена Сергеевна в сторону Бурбона, не сходя с табурета, - так этот подонок даже не удосужился скрывать свою связь с другим мужчиной…
- В вашем рассказе очень много намеков на неформальные сексуальные отношения. Полагаете это правильным? – спросил Поэт и заметил, что опередил с вопросом Учёного.
    Тот снова вскочил из кресла и понёсся к окну совать нос между штор.
Елена Сергеевна, не удосужив его даже взглядом, допила напиток, сменила бокальчик на пепельницу и закурила:
- Он очень много времени, очень много, посвящал общению со своим другом. Настолько много, что его друг стал мне не просто не симпатичен как человек, но даже интересен, как сексуальный партнер…
- О как! – выдохнул Поэт, осушивший свой бокальчик; так же стремительно, как и налил его за мгновение до этого.
- Видимо, это – не вопрос? – осведомилась Елена Сергеевна.
- Рассказчик не задаёт вопросов, - растягивая слова, проговорил Бурбон.
- Ах извините. – выдохнула в его сторону дым рассказчица, - Как бы то ни было, друг моего возлюбленного был заполучен в постель дамы…
   Она замолчала, словно посвящая молчание затяжке…
- И-и? – издал звук Спортсмен, - это вопрос. Не тяните, Геевна, не уподобляйтесь Ходоку.
- И он был найден обычным. Настолько, что было дико осознавать, что любовник моего возлюбленного – обычный мужчина.
- А что в нём должно было быть необычного? – оживился Учёный и плеснул себе прямо в чай из бутылки.
- Да хоть что-нибудь, - Елена Сергеевна поднялась со своего места, подошла к Учёному, взяла у него бутылку и наполнила свой бокал едва не до края. – Что мог найти в нём мужчина, который делил ночи с дамой?..
- Рассказчик не задаёт вопросов, - повторил Бурбон. – Дорогая Елена Сергеевна, вы можете попасть на внеочередные включения.
- Полно-те, Бурбон. Этот вопрос я задавала себе… И так и не нашла на него ответа.
- А этот вопрос задавался непосредственно любовнику? – подала голос Бухгалтер, подойдя к насторожившемуся Учёному и приняв бутылку из рук Елены Сергеевны.
- Наверняка нет. – сказал Поэт и, выдернув бутылку у Бухгалтера, наполнил свой бокал и ещё два.
Он отхлебнул из своего, поставил его на столик, взял два наполненных и протянул один Бухгалтеру, а второй принес Учительнице, которая смущенно заулыбавшись, выпила залпом и вернула ёмкость Поэту.
- Может быть, вы действительно зря не спросили? – продолжая смущаться под взглядом Поэта, вымолвила Учительница.
- Я задавала этот вопрос. – спокойно и раздельно произнесла Елена Сергеевна.
- И каков был ответ? – обернулся к ней Поэт.
- Да никакой. Это была не более, чем отговорка.
- Как отговорка? – Ученый аж засуетился, нашёл взглядом шторы и протянул пустую чашку Поэту.
  Тот плеснул туда не более булька, гораздо щедрее проделал то же с бокалом Учительницы и вопросительно поглядел на рассказчицу.
- А как вы ставили вопрос? – радостно оживилась Учительница.
- Может быть, надо было проследить за ними? – Ученый глядел в свою чашку, и в его голосе слышалось сомнение, не то по поводу своего вопроса, не то по поводу содержимого чашки.
- Никто ни за кем не следил, - Елена Сергеевна начала заметно раздражаться, - мы не в лаборатории, – поглядела она на Ученого, - чтобы заниматься препарированием отношений между мужчинами, как … препарированием крыс.
- Будь они даже белые и пушистые, - в полголоса проговорил Поэт и вернулся в кресло Бурбона.
- Но, позвольте, позвольте, - возмутился вдруг Историк, - что за чехарда? Мы получим ответы на уже заданные вопросы или нет?
- Вы, уважаемый Историк, как, впрочем, и господин Ученый с Учительницей, свои вопросы уже задали, - проговорила Елена Сергеевна и мельком глянула на Бурбона. – Теперь по порядку; вопрос ставился так: почему ты так много времени уделяешь этому человеку в ущерб отношениям с женщиной?
- А кем было решено, что в ущерб? – прозвучало из кресла Бурбона.
- И что такое в данном случае – ущерб? – томно промолвила Бухгалтер.
- В ущерб даваемым обещаниям, в ущерб отношениям, которые - любовь и может быть даже на очень долгое всегда. И это действительно – ущерб, чтобы мне не говорили, ущерб как наказание для женщины неизвестно за что. – Елену Сергеевну пробрало.
- Вы посчитали это изменой? – спросил молчавший всё это время Ходок.
- Да.
- Они действительно были любовниками?
- Да.
- Для этого были неопровержимые доказательства, или это, всё-таки, умозаключения, основанные на подозрениях.
- Это уже третий вопрос, Ходок, - вмешался Бурбон, - однако он правомочен, поэтому будем считать его моим вторым вопросом, дорогая Елена Сергеевна. Ни одного вопроса почему-то не задали девушки.
   Он поглядел на притихших Аниту с Оксаной.
- У вас действительно не возникло ни одного вопроса? – обратился он к ним.
   Подруги переглянулись.
- Будьте, пожалуйста, смелее в интересующей вас информации, - без улыбки сказал Бурбон.

- Почему дама, которая влюблена, - несмело начала Анита, - полюбила этого мужчину; вообще.
- Вот вопрос, так вопрос! – сказал Поэт.
  Аните даже показалось в его голосе воодушевление.
- И если можно, скажите, пожалуйста, почему влюбленная дама уверена, что мужчины, делившие с ней постель, состоят в любовной связи? – протараторила Оксана, словно вдохнув воодушевления Поэта.
- Прямо милицейский вопрос. – прокомментировал Ходок.
- Да-а, - протянул Ученый, - и это всего лишь половина вопросов.
- У нас осталось от нашей сегодняшней встречи не более пяти минут, - заговорил Бурбон, - и у меня есть информация для всех отдыхающих нашего санатория. Поэтому прошу всех отвлечься от задавания вопросов.
… Вот зачем он так делает…возмущенно подумала Анита… Зачем заставлять нас задавать вопросы, а потом так обламывать. До чего ж Бурбон бывает иногда непоследовательным Он – как все мужчины...
- Дело в том, что отпуск у многих наших постояльцев заканчивается в разное время, и времени этого на сбор в данной компании осталось две недели. Поэтому дни, которые нам предстоит провести вместе, как впрочем, и вечера, мы посвятим одной объёмной, отчасти забавной, но зато очень интересной теме.
Бурбон помолчал, словно проверяя реакцию на свои слова, и продолжил:
- Тема называется «Перевоплощение».
- Реинкарнация? – усмехнулся Спортсмен.
- Можно трактовать и так. Изучать и раскрывать эту тему мы будем следующим образом: Все собравшиеся разделятся на две неравные команды. Одна из которых будет изображать актёров… - он помолчал,.. - то есть ставить пьесу и перевоплощаться в актёров, а вторая будет исполнять зрителей.
  В рекреации началось оживление.
- Но мы же не актёры, - неуверенно проговорил Ученый.
- Ими придется стать. Всего на две недели. – ответил Бурбон.
  Ходок неопределенно хмыкнул. Спортсмен с Историком переглянулись и одновременно посмотрели на Ходока, а затем на Бурбона.
… Прикольно…Оксана взглянула на подругу… интересно, а какие роли отведут нам…Анита встретилась с ней взглядом, в котором было откуда-то столько восторга, что рука Оксаны словно сама собой протянулась под столом и сжала пальцы подруги.
- Пьеса двухактная очень короткая; даже не пьеса, а пьеска, - говорил тем временем Бурбон.
- И о чём же она? – осведомилась Елена Сергеевна не без иронии, отпивая из бокальчика, который в её руке таинственно не пустел.

- Это – пьеса о постояльцах одного маленького отеля, которые проводят под одной крышей вместе одни сутки, - ответил Бурбон, - называется пьеса «Пинта и Нинья», это название отеля, в котором происходят события пьесы.
- Прямо как Пиво и Ниньзя, - буркнул Ходок.
- Ходок в этой пьесе будет исполнять постояльца по имени Барон Мюнхгаузен. – весело проговорил Бурбон, - Карл Фридрих Иероним, фармацевтический магнат, остановившийся в отеле в обществе секретаря в ожидании своей беременной супруги.
- Лихо! – выдал Историк.
- Историк будет секретарем Барона Мюнхаузена по имени Ульрих, шустрым малым, перевозящим в тайне от своего босса кокаин.
- Однако, - только и сказал Историк.
- Беременную супругу Мюнхгаузена Марту исполнит наша многоуважаемая Елена Сергеевна, называемая нашим многоуважаемым Спортсменом «Геевной». Следующий постоялец отеля пъесы, или пьесы отеля, это как угодно, - Бурбон почему-то усмехнулся, - называется Илья Ильич Обломов, и пойдет в исполнении Поэта. Спортсмен с Учительницей исполнят супружескую пару из таможенного чиновника и его жены, и господин Ученый с госпожой Бухгалтером тоже будут исполнять супругов – хозяев отеля. Вот собственно и все персонажи. – подытожил Бурбон.
- А зрители кто? – спросила Учительница.
- Кроме меня и девушек, - Бурбон кивнул в сторону подружек, - будут другие отдыхающие нашего санатория.
- Лихо! – снова повторил Историк.
- Тексты в ваших номерах. Через две недели, а точнее за день до убытия из санатория господина Ученого, мы ставим пьесу для отдыхающих и провожаем его.
- Кого? – не понял Историк.
- Ученого, - повторил Бурбон.
- Лихо! – снова выдал Историк и, с недоумением посмотрев на Спортсмена, вскочил. – А как же … - он осёкся, перевёл взгляд на Бурбона, затем снова на Спортсмена и тихо закончил: - насчёт нас?
- Вас пока, всё равно порадовать нечем, - проговорил Бурбон. – Но это не отменяет наших дел. У нас осталось ещё немного времени перед сном, и его вполне можно потратить на получение ответов на вопросы, прозвучавшие от девушек. Не правда ли, Елена Сергеевна?

- За оставшееся время боюсь оказаться непонятой, отвечая на эти вопросы, - ответила Елена Сергеевна.
- Ну что ж, - Бурбон сделал движение руками. – Тогда посмотрите на них через призму роли, которую вам предстоит сыграть. Беременная жена барона Мюнхгаузена, возможно, позволит сформулировать ответы короче?
- А может краткие ответы есть уже сейчас у кого-нибудь из присутствующих? – Елена Сергеевна вновь приложилась к бокальчику, который на этот раз сразу опустел.
- Не исключено. Вы спросите, - согласился Бурбон. – К тому же итог нашим посиделкам всегда подводите вы.
Елена Сергеевна поставила бокальчик на стол и повернулась к поэту со словами:
- Может быть, ты дашь ответы на эти вопросы? Кратко.

- Ага, тезисно, - ответил тот. – вопросы были заданы тебе.

- Тогда расскажи историю, время на это есть. Только всё равно кратко. Тезисно. Пожалуйста, не откажи в просьбе беременной женщине.
   Елена Сергеевна насмешливо глянула на Бурбона:
- Я уже смотрю на вопросы через призму роли беременной жены фармацевтического барона. И прошу об одолжении, - она вновь поглядела на Поэта.
- Однако осталось всего полторы минуты. Можно ли что-то успеть рассказать за такое время? – с сомнением проговорил Бурбон.
- Можно. – ответил Поэт, - для Елены Сергеевны всё можно. Я прочту письмо другу, с которым давно не виделся; оно короткое
:
- Привет дружище! Тут вот что со мною случилось. Я вышел в тамбур выкурить сигарету. За окном речка убегала в поля, мимо поезда и вся чёрная… оставалось два часа до рассвета – в голове сидел Пушкин с онегинскими «ля-ля». Знаешь, вся череда событий иногда происходит как-то не так.
Обрывки снов.
Воспоминаний.
Открытий.
Оставляют со временем водяной знак. …
И если на свет поглядеть немного, проверяя купюру на подлинность, то тогда
за чёрной речкой и к ней по дороге
происходит дуэльная белиберда: Ленский стихи на кону не пишет. «Пронзённый стрелою» Пушкин лежит.
«Данзас подходит»: ко всем;
ещё дышит;
Зарецкий следом почти убит.
Что день грядущий нам приготовит?
Спит безмятежно Ольга, спит Натали..
Одна – идеал, другая – не только..
Две ипостаси одной любви…
Из-за которой, сейчас, закурю; подожди;
сигарету; главная тема пошла, чувак…
Извини, помнишь – она на меня смотрела?
А я ещё говорил.. нет, не так.
Помнишь, как она на меня смотрела?
Знаешь, я говорил: - ну и пусть.. Теперь я стал обладателем её тела, и об этом с тобой делюсь.
Я сочинил себя Байроном позже, сделав изрядной жизни глоток;
я наши жизни всё же продолжил.
Ровно на столько, на сколько смог.
День от рассвета и до заката – мой упоительно праздничный бал.
Вечером ранен смертельно, ребята
; утром, с похмелья убит наповал.
Только купюра без номинала. Эта купюра как подлинный нал.
Ты это знал, и она это знала. Боже! Храни меня, мой самосвал…
Прости, я прощаюсь. Пока – всё такое. Вместо постскриптума слушай, чувак, ты нарисуй её, что тебе стоит…? Ты же – художник … ну как-нибудь так...

  О чём это он?... Анита подумала, а потом спросила подругу… о чём он?
Та не успела ответить.
- Время вышло. Прошу всех отдыхать. Время завтрашнего вечера каждому из вас сообщит Елена Сергеевна. – прервал Поэта Бурбон, - но первый акт ваших ролей как минимум должен быть у вас в руках, когда мы снова увидимся за чаем.
- Если честно, - прошептала Анита подруге, - я так и не поняла, удался вечер или нет.
- Да брось ты забивать этим голову, у нас с тобой ещё целое сегодня.
Люди в рекреации № задвигались, газетные шапочки были сняты и брошены в угол. Все потянулись к выходу; кто в полголоса беседуя, кто в молчании,, а Анита с подружкой уже зная, чем займутся.
 
 
 
 

Эпизод 21


«Все залупы залуплены,
Звёзды пострижены,
Клиторы стиснуты,
Паспорта все получены,
Визы проставлены,
Регистрации вписаны;
И этот город окажется также
Настойчиво любим;
Здесь отжигают
Такие девчонки!»…

Из песни группы «Муммий
Троолль» или нет?




      За всю следующую неделю Бурбон приглашал на посиделки Аниту с Оксаной лишь дважды, и оба вечера следовали подряд. Первый из них для остальных обитателей рекреации№, как заметили подружки, был явно не первым после их последней встречи. Темы рассказов были очевидно свёрнуты, и всё внимание и обсуждения отдыхающих вертелись вокруг пьесы, предложенной Бурбоном. Были ли получены ответы на вопросы заданные Елене Сергеевне не только ими, для Аниты с Оксаной так и осталось загадкой. Не смотря на то, что состав участников посиделок не менялся, к темам, поднятым в вечер пикировки Елены Сергеевны чуть ли не со всеми, больше не возвращались. И лишь иногда в минуты обсуждения персонажей пьесы подружкам казалось, что за вечера, прошедшее в рекреации№ в их отсутствие, темы эти все-таки обсуждались и, даже горячо. Бурбон был вынужден настаивать дважды на том, чтобы отдыхающие не отвлекались в обсуждениях за пределы предназначенных им в пьесе ролей. Из чего девушки сделали вывод, что их пригласили на этот раз для того, чтобы они попробовали себя в качестве зрителей. Их не вовлекали в обсуждения, не требовали вопросов, на них вообще не обращали внимания. Так бывало и раньше, и их это не беспокоило. Они уединённо сидели в своём уголке с неизменными чаем и вафлями и иногда становились свидетелями того, как Бурбон отводил в их сторону особенно разгоряченных спором и обсуждениями и навязчиво диктовал условия игры.
   Первыми, чей разговор подружки услышали, были Ученый с Бухгалтером.
- Вам необходимо забыть, что вы можете создать  квантовую бомбу, - внушал Бурбон Ученому, - поймите, наконец, что у вас по ходу пьесы – молодая жена с которой вы содержите гостиницу, и не более того.
- Я что же, не могу поговорить с ней о квантовой физике? Мне же надо о чем-то с ней говорить, когда мы наедине. Хотя бы тогда, когда мы не на глазах у зрителя.
- Вы даже сейчас на глазах у зрителя, - едва не горячился Бурбон. – Бухгалтер сейчас для вас не коллега по отдыху, а ваша молодая жена Ева. Новая жена, к которой вы испытываете не только весь набор мужских чувств, но и уколы ревности, поскольку по ходу пьесы она флиртует с постояльцами, строит глазки другим мужчинам… Да-да, голубушка, - повернулся Бурбон к Цапельке. – Вживайтесь в эти образы. Вы – супружеская пара, содержащая гостиницу. Молодожены. Не взирая на возраст мужа.
- А чем мой возраст для этого плох? – с недовольством проговорил Ученый.
- Ни чем не плох, – вздохнул Бурбон. – Именно это вы и должны в себе культивировать, чтобы ощутить себя, наконец-то счастливым обладателем молодой красивой женщины, с которой у вас есть законное право спать…
- Это было бы не плохо, - сказал Ученый.
- Я что должна буду с ним переспать? – округлила глаза Цапелька.
- В пьесе этого нет, вы же читали, – спокойно поглядел на неё Бурбон. – Но запретить вам этого я не могу.
- Для лучшего вживления в образ, - начал было Учёный, - я даже готов побриться…
- Вот ещё – не хватало! – Цапелька фыркнула, - Никакого вживания в мой образ с вашей стороны не будет. Достаточно того, что мне придётся дефилировать в таком наряде…
- Считайте ваше дефиле подарком не только вашему супругу, за которого вы вышли исключительно по расчету, но и всем остальным; как постояльцам гостиницы, так и зрителям. Всё, что требуется от вас обоих – это на время думать, что вы – чета владельцев гостиницы. И бухгалтер в этом союзе – вы, уважаемый, - обратился Бурбон к Ученому, - как опытный содержатель подобного заведения. А она, - ткнул он пальцем в Цапельку, - ваша помощница, дорогая вам не только как жена, но и как работник вашего семейного бизнеса. И квантовая химия здесь совершенно не при чём!..
- Не, ну если для такого.., - Ученый замялся, - проникновения, так сказать, в образ, уважаемого Бухгалтера, так сказать…
- Никакого проникновения в мой образ не будет, - проговорила Цапелька, - по крайней мере с вашей стороны.
- Не, ну необходимо…
- Что необходимо!? – Цапелька  едва  не  подпрыгнула.
- Необходимо понять, - забубнил Ученый, - что с точки зрения банальной эрудиции вкладывается по смыслу в термин «вжиться в образы супругов, не прибегая к сексу»?
- О чём это вы? – Бурбон наморщился.
- О том, что мне было бы гораздо проще сыграть в этой пьесе свою роль, если бы уважаемый Бухгалтер согласилась бы выпить чашечку чая сегодня вечером у меня в гостях.
Бурбон глянул на Цапельку, затем на Ученого и с недоумением произнес:
- Так ведь уже вечер. И какой вв.. чай? Из-за вашей супруги в вашей гостинице происходит дуэль между вашими постояльцами. Осталось полторы недели до окончания вашего отпуска, а мы добились лишь того, что перестали путаться в тексте при его наличии перед глазами…
- У меня очень хороший чай, - проговорил Ученый, глядя на Цапельку, - соглашайтесь, уважаемый Бухгалтер. Вас ведь тоже сегодня здесь всё утомляет. Обещаю не мучить вас квантовой физикой.
- Действительно, - Цапелька задорно глянула на Бурбона, - идемте пить чай, до завтра, господин Бурбон.
- Хха.. – только и выдохнул Бурбон.
- От вечера уже действительно ничего не осталось, - Цапелька вдруг взяла Ученого под руку и повлекла к выходу из рекреации№.
  Аните с подружкой даже показалось, что Бурбон был не готов к такому развитию событий. Он некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылись Ученый с Цапелькой, а затем, даже не взглянув на девушек, вернулся в центр комнаты, где на пуфиках, диване и креслах бурно обсуждалась пьеса.
- Смотри ка, в пьесе будет дуэль, - глянула Анита на подружку.
- Интересно, между кем? – проговорила та, жуя конфету.
  Однако сообразить что-либо на этот счет, или даже приступить к обсуждению девушки не успели. Бурбон, приглашающим жестом поднял со своих мест Историка с Ходоком и прошёл в их сопровождении туда, где только что расстался с Бухгалтером и Ученым.
- Не задумывайтесь над тем, кто кому из вас подражает. Оба. Выведите это из обсуждений, - заговорил Бурбон, обернувшись к новоиспеченным Мюнхаузену с секретарем. – Даже ваши костюмы в спектакле будут одинаковыми. И гадать на тему подражания предоставьте зрителю. Ваша задача, - обратился Бурбон к Историку, - не только провезти через границу контрабанду, не важно что; ружья или наркотики; но и заполучить в лице таможенника постоянный трафик. И ради этого вы готовы на многое, не взирая ни на босса с его беременной женой, ни на хозяев гостиницы, ни, тем более, на кого-либо из постояльцев.
Бурбон перевёл дух.
- Меня же, видимо, должна интересовать исключительно встреча с беременной женой? – подал голос Ходок.
- Именно! – повернулся к нему Бурбон, - Ваш секретарь для вас не более, чем обуза, с которой вы вынуждены мириться в силу своего статуса фармацевтического магната. Польза от вашего Ульриха для вас лишь в том, что ему можно поручать дела, касающиеся каких-то специальных нюансов фармакологической деятельности, и ни в коем случае не бытовых. Он забывает оплатить связь, с горем пополам заказывает завтрак, едва справляется с покупкой оговоренного ружья для коллекции, и ко всему прочему…………..
…вписывает вас в дуэль. Хоть и косвенно, но вписывает.
  Ходок усмехнулся.
- Усмешка, Ходок, хорошая, - так же усмехнулся Бурбон, - только о том, что ваш секретарь Ульрих провозит внутри ружей наркотик, вам не известно. По пьесе.
- Да он маньяк, - снова усмехнулся Ходок.
- Согласен, - ответил Бурбон, - но это не отменяет ни вашей неосведомленности о контрабанде, ни о том, что ваш секретарь – маньяк. К тому же вы – как барон Мюнхаузен и фармацевт – маньяк не меньший.
- То есть? – Ходок сделал удивленные глаза.
- То и есть, что вы, как бизнесмен от фармакологии, не только стремитесь к распространению своего влияния в данной сфере, но и старательно множите прибыля… Со всем вашим словоблудием и дутыми чудесами.
- Да уж,,.. – вымолвил Ходок и задумчиво посмотрел на Историка, - ловить маньяков всё-таки интересней.
- Эти ваши навыки никто не отменяет, - Бурбон поглядел на Ходока, как показалось подружкам, пронзительно или чуть ли не испепеляюще. – Продолжайте использовать их в повседневной жизни. И не забывайте, что пока вы – не более чем персонаж пьесы. В данном случае – бизнесмен, производящий и продающий лекарства.
- Да клал я на вашу пьесу, Бурбон, - в тоне Ходока зазвучала откровенная насмешка, - вы не хуже меня знаете, что в любой момент я могу уйти отсюда и не важно куда; и помешать в этом вы мне не сможете.
   Таких слов от Ходока Анита с Оксаной не слышали ни разу. Бурбон молча на них посмотрел и почти шепотом проговорил:
- Ходок может уйти отсюда в любой момент; это действительно так; но куда он пойдет – решать не ему; и он это знает; он также знает и то, что место, в котором он может оказаться, ему может очень не понравиться. Оно вам надо, Ходок? Не проще ли помочь уважаемому Историку с его проблемой и, не исключено, разойтись без претензий? Пьеса, в данном случае, добрая часть этой помощи.
  Ходок задумчиво посмотрел на Историка и спокойно проговорил:
- А оно мне надо?
- Надо, Ходок, надо.
- Я прошу вас, Ходок, оказать содействие, - подал голос Историк.
- Содействие в чем? – Ходок презрительно на него посмотрел.
- Ну вот! Вы уже входите в образ, - заулыбался Бурбон, - содействие в помощи, - кивнул он в сторону Аниты с Оксаной.
  Ходок засобирался что-то горячо говорить, но Бурбон его решительно перебил:
- Такой взгляд и отношение к собственному секретарю должны быть очень свойственны барону Мюнхгаузену… которому торопиться некуда в принципе.

  Анита с Оксаной, наблюдая эту сцену, забыли про чай, не говоря уже о вафлях.
- Вы останьтесь здесь, - сказал Бурбон Историку, - а мы с господином Ходоком вернёмся к людям.
  Он кивнул Ходоку и двинулся в центр рекреации№.
  Оставив в гуще репетиции Ходока, Бурбон выхватил оттуда Спортсмена и привёл его к Историку.
- Забудьте сейчас обо всём, - обратился он сразу к обоим, - в том числе и о причине вашего появления здесь. Ходок сейчас выпендрился, но не более того.. Отрешитесь от того, что происходило с вами за пределами этой комнаты. За её пределами вас нет. Вы здесь, внутри неё; и вы – партнеры по незаконному предпринимательству; это не отменяет нашего с вами общего дела, но сейчас необходимо участвовать именно в этом.
   Бурбон снова кивнул в сторону девушек:
- Там мы сможем что-либо решить только общими усилиями. Поэтому не передергивать и не торопить события; сейчас вы, - обратился он к Спортсмену, – таможенный чиновник, а вы, - повернулся он к Историку, - его хитрый визави. Вы проворачиваете сделку по переброске коллекции ружей Мюнхгаузена через границу. О реальном содержимом перебрасываемого таможенник не догадывается. – Бурбон в упор посмотрел на Спортсмена. – и при этом он не против услуг Ульриха во всех остальных случаях. Таможенник к этому привык в силу своего статуса…

 В таком ритме складывался весь оставшийся вечер, и Оксане с Анитой это изрядно наскучило.
   Бурбон постоянно кого-нибудь отводил в их сторону, препирался, спорил и даже сердился.
   Во второй вечер, последовавший следом, как продолжение предыдущего, изменений в поведении обитателей рекреации№ Анита с Оксаной не заметили.   Такие же споры о пьесе и ролях в ней; беседы Бурбона с новоиспеченными артистами и полное игнорирование подружек всеми.
Днём - включения с участием Бурбона и Елены Сергеевны: кресло с подголовником, сновидения в паре, сновидения порознь. Вопросы Бурбона, вопросы Елены Сергеевны; и так – всю неделю; за исключением двух вечеров, на которые Бурбон решил их почему-то пригласить.
Вечера не интересные; сплошные занятия Бурбоновской пьесой; и ни историй, ни обсуждений с вопросами не было.
     Отлучки Бурбона с обитателями рекреации№ в сторону девушек настолько перестали интересовать Аниту с подругой, что к концу вечера им даже было сделано замечание Еленой Сергеевной:
- Надеюсь, голубушки, вы не забыли о правиле двух вопросов? Вы уже второй вечер участвуете в посиделках, а интереса не проявили.
- Но кому же их задавать? – начала оправдываться Анита, - все заняты.
- Любому задайте. Разве мало приводили их к вам ?
  Елена Сергеевна внимательно посмотрела на подруг:
- А чем по вашему все заняты?
- Репетицией пьесы, - проговорила Оксана, а про себя подумала: да фигнёй какой-то; и неуверенно поглядела на подругу.
- Правильно, - Елена Сергеевна взяла ближайший стул за спинку и, ловко крутанув её в пальцах, оседлала стул лицом к девушкам, - а почему вас ничего не заинтересовало в происходящем?
- Мы ничего не понимаем в этом, - Оксана отложила взятую вафлю в сторону и взглянула на Аниту.
   Подруга согласно пожала плечами и пригубила чай.
- Не понимаете в чём? – Елена Сергеевна нависла грудью над спинкой стула, - в репетициях пьес, в пьесах или в том, что обсуждают присутствующие?
  Девушки переглянулись.
- В пьесах. – выпалила Анита.
- А уж в их репетициях и тем более, - добавила Оксана.
- И вы не задавались вопросом, для чего это затеяно? – Елена Сергеевна поочерёдно поглядела на подружек.
- Н-нет.. если честно, - пролепетала Оксана.
- Нас больше интересовали ответы на вопросы, заданные вам, - добавила Анита, - в тот вечер, когда появился господин Поэт.
- Господин Поэт появился гораздо раньше. Просто на вечера в данном составе его тогда пригласили впервые, - снисходительным тоном начала Елена Сергеевна, - и ваше восхищение им, или его творчеством; это уж как угодно; не имеет связи с тем, что прямо сейчас происходит на ваших глазах..
- Но как же ответы на полученные вами вопросы? – перебила её Анита, и в её голосе послышался вызов, - ваши ответы. Почему мы не должны об этом спросить прямо сейчас? Нас это очень интересует.
  Елена Сергеевна задумчиво посмотрела на неё, оглянулась на группу возле Бурбона, затем ещё неторопливее на репетирующих в центре рекреации№, вернула причёску обратно и очень тихо заговорила:
- Н-нда… а я думала, что вас заинтересует, почему все перестали надевать газетные шапочки… Послушайте, - она вновь нависла над спинкой стула. -- У меня тоже была большая любовь. Я тоже была юна. Моложе вас нынешних. И была влюблена по уши в человека творческого. Но вовремя одумалась и вышла замуж за человека надежного. И ничего предосудительного в этом не вижу. И нахожу, что и вам не следует забивать себе головы поэтами да художниками. Тем более что все мужские художества, как правило, одинаковы, а вы сейчас далеко не так молоды, как я, когда вынуждена была это понять. Не отвлекались бы вы.
- И что же тогда, по вашему, такое – любовь? – с вызовом и даже как  будто  с сарказмом спросила Анита.
- Детали ответа на этот вопрос, голубушка, как раз и прорабатываются на ваших глазах в форме репетиции пьесы. Но вопросы ваши, помнится, звучали тогда не так. Вы их повторить-то сможете?
- Мы их помним, - сарказм в голосе Аниты полностью уступил место вызову, - но чтобы быть короче и не отнимать вашего драгоценного времени от репетиции я сведу их в один. Ты не против? – глянула она на подругу.
  Та лишь согласно кивнула.
- Валяйте, - снисходительно вздохнула Елена Сергеевна, - представляю трактовочку.
  Последняя фраза всегда бесила Аниту. Она была даже уверена, что Елена Сергеевна всегда умышленно её  произносит,  провоцирует, лишь бы доставить удовольствие Глухарю с Глазуньей. Сдерживая подступающий к горлу гнев, Анита с расстановкой спросила:
- Скажите, Елена Сергеевна, если образ возлюбленной в творчестве поэта начинает совпадать с реальным человеком, и этот реальный человек ускользает к человеку, например, надежному, что остается у поэта в качестве любви?
- О-о!.. да вы им реально бредите, - в голосе Елены Сергеевны снова засквозили глазуньевские нотки.
  Анита была готова её разорвать.
- Вы излишне категоричны, Анита, - раздался рядом голос.
  Собеседницы даже не заметили, когда возле них оказался пришелец из кресла Бурбона:
- Возможно Елена Сергеевна права, и в вас действительно говорит юношеский максимализм. К тому же она вряд ли знает ответ на ваш вопрос. Не стоит так горячиться из-за строк.
  Но Анита уже вскочила на ноги.
- Скесса! – выпалила она в лицо Елене Сергеевне. – Ты ничего не знаешь! И ничего не представляешь!
   На мгновение в рекреации№ воцарилось молчание, после чего где-то за стеной раздался навязчивый зуммер, а бра на стене возле пальмы замигали в каком-то припадочном ритме.
   Дверь распахнулась, и в рекреацию№ вошли Глазунья с Глухарем.
   Анита посмотрела на них, как на неизбежность.
Глухарь двинулся в её сторону, поигрывая в руке детской погремушкой так, словно пытался повторить ритм зуммера. Анита заворожённо уставилась на погремушку, улавливая её рассыпчатый звук, и стала выбираться из-за стола.
Глухарь взял её покорную руку, и ритмично покачивая головой в такт одному ему слышному мотиву, повел её к выходу из рекреации№ .


- Вы не плохо поговорили о поэзии, Елена Сергеевна, - проговорил Бурбон, когда за процессией из Глухаря, Аниты и Глазуньи закрылась дверь.
- Разговор был не о поэзии. Девчонкам похоже вбилось в голову это письмо, чтиво, - в голосе Елены Сергеевны слышалось явное раздражение. – Хотя, наверное, не обеим.
   Она внимательно посмотрела на Оксану:
- Тебе действительно интересно то, о чем спросила Анита?
   Оксана подняла глаза.
- Оставьте, пожалуйста, её в покое, - сказал Бурбон. – Ей совершенно точно нет никакого дела до любых писем.
- Да пожалуйста! – Елена Сергеевна выпустила из под себя стул и повернулась к присутствующим. – Забиваете людям голову чёрте-чем, - бросила она в сторону Поэта. – Лучше бы вы совсем не писали никаких писем.
- Ну почему же? – подал голос Учёный, - эпистолярное общение между людьми очень даже полезно.
     Елена Сергеевна посмотрела сквозь него и направилась к дивану в центре Рекреации№, оставив Оксану в одиночестве в своем углу.
- Дело в том, что когда человек излагает на бумаге свои мысли, - продолжал Учёный, - у него включаются участки мозга, при другой деятельности  не работающие… Я, например, после отпуска обязательно возобновлю это занятие.
При этих словах Учёный как-то многозначительно и даже весело посмотрел на Бухгалтера. Та, встретив его взгляд, грустно улыбнулась:
- У меня с письмами, к сожалению, только негативные асоциации.
- В силу вашей профессии? – осведомился Бурбон. Он приглашающими жестами с похлопыванием по плечам мужчин и с поддержкой женских локотков собирал присутствующих к центру рекреации№, где Елена Сергеевна сосредоточенно вставляла сигарету в длиннющий мундштук.
- Нет. – ответила Цапелька, - просто как-то мой муж получил письмо от одного из своих старых друзей после чего увлекся алкоголем сильнее обычного… Он был художником…
- Вы сказали «был»; его не стало? – участливо спросил Ученый.
- Не стало меня. Надеюсь, он до сих пор жив. Мы расстались. Я устала от его метаний и поисков. После того письма он написал картину; возможно лучшую в своей жизни; и пил. Безнадёжно, беспомощно и бесповоротно.
- А что было в том письме? – спросил Поэт.
- Не знаю. Он не показывал его мне.
- Может, это было письмо от женщины? – спросила Учительница.
- Нет. Совершенно точно нет. Это был его друг из прошлого. Я сама вынула конверт из почтового ящика. Когда-то муж познакомил меня с этим человеком; они очень давно знакомы; дружили с детства.
- Что ж за  магическая информация была в том письме, что так радикально изменила вашу жизнь? – Ученый внимательно смотрел на Цапельку, - как супруга и помощница вы, наверняка, хороши.
- О-о! Господин бородач всё плотнее входит в образ хозяина гостиницы, - Елена Сергеевна посмотрела на Ученого и пустила струйку дыма.
- В роли Евы я действительно нахожу уважаемого Бухгалтера очаровательной. – ответил тот и, перехватив взгляд Цапельки, в котором просто звучало: «замолчи не медленно!», улыбнулся и сокрушенно закончил:
- Вот только супружеские обязанности милой Евы мне никак не позволяется по достоинству оценить.
- Отлично, борода! – сказал Спортсмен, усаживаясь на диване рядом с Учительницей. – А вас, дорогая, - обратился он к ней, - как жену таможенника, не гнетёт ли супружеский долг?
- Ой! Не слишком ли фривольная тема? – Учительница с улыбкой и сомнением поглядела на Спортсмена и вопросительно в сторону Бурбона.
- Нормально-нормально, – ответил тот, - Бухгалтер в роли Евы, жена таможенника в одеждах Евы, беременная Марта с характером Евы; всё это очень созвучно, взаимосвязано и актуально не только для пьесы.
   Елена Сергеевна лишь выдохнула колечко дыма.
- Нам предстоит вычленить квинтэссенцию из отношений персонажей, - продолжал Бурбон.
- Именно вычленить, - усмехнулся Ходок, - добыть эссенцию посредством…
- Довольно острот на эту тему. – оборвал его Бурбон, - разные вещи случаются с людьми; ни для кого это не секрет. Вас никто не ограничивает в общении, но я настоятельно рекомендую придерживаться темы репетиции.
- Раньше мы собирались без всякого лицедейства, - не сдавался Ходок.
- Хватит, Ходок. – Бурбон посерьёзнел. – Вам, возможно, лучше, чем всем остальным известно, что то, что вы называете лицедейством, в вашей собственной жизни давно заняло прочное место. А фигурально в вашем случае угрожающе прогрессирует; что вы и сами прекрасно видите на фактах…
- На свете случаются вещи; и сердце ужасно трепещет, и ниточка тонкая бьется – в паху альвеоле неймется…
   Бурбон смолк и всем корпусом повернулся в кресле к Поэту:
- К чему это вы?
- Быть с вами приятно, вообще-то; одеты вы или раздеты, - усмехнулся ему Поэт. –   И мне называть вас отрадно единственной и ненаглядной.
- Вы бы больше ёрничали в роли Обломова, наш дорогой рифмующий друг; в роли Мюнхгаузена и хозяина гостиницы вы себе не плохо это позволяли. Действительно не плохо. Это не плохо и теперь. Но не прямо сейчас. Предоставьте это Илье Ильичу в вашем исполнении.
- Полагаете, что путешествующий Обломов приобрёл в характер долю цинизма? – с иронией произнес Поэт.
- Полагаю, что да.
- Тогда что же вы собираетесь вычленить? Или выклянчить из этой пьесы?
- Любовь нна! – с той же иронией ответил Бурбон.
- И зачем? – Поэт подошел к нему почти вплотную.
- Чтобы использовать её, - поглядел снизу вверх Бурбон садясь в кресло.
- Интересно как? – почти навис над ним собеседник.
- Меркантильно, - не меняя позы, ответил Бурбон.
- Или не использовать? – ирония осталась в голосе Поэта.
- Или не использовать, -- спокойно повторил Бурбон. – Но все равно меркантильно; вы же позволяете себе такую роскошь, почему мне нельзя?
- Это каким же образом?
- Очень просто; есть же люди, считающие, что суицид избавляет их от ответственности. В первую очередь перед собой; остальные очереди потом; и в этой очереди среди прочих вынуждена простаивать и любовь. Так почему бы этим не воспользоваться? Я имею в виду в данном случае безнадежный простой любви... В чью пользу тогда она простаивает? Это ли не использование её? Как считаете, дорогой Поэт? Или использование? А вдруг – это она сама?
- Ясно.. Любовь к любви – привязанность к страданью… Вы меня не поняли, Бурбон; есть любовь исчерпывающая..
- Затаскали вы это слово..
- И есть любовь исчерпывающаяся..
- Да-а, Елена Сергеевна заострила наше внимание на разнообразии этого чувства.
- Или ощущения?
- А между ощущениями и чувствами есть разница?
- Для меня да.
- Все поэты одинаковы. Вся разница между ними лишь в том, что они не договорились о терминологии..
- Им это и не нужно..
- Да. Гораздо нужнее стреляться и вешаться…

- У меня есть вопрос к Бурбону.
  Голос, раздавшийся в рекреации№ заставил всех посмотреть в сторону Оксаны. Елена Сергеевна развернулась на диване, и будь он стулом, наверняка бы его оседлала.
- Я могу его задать? – спросила Оксана.
- Разумеется, - сказала Елена Сергеевна.
Оксана взялась за пустую чашку, зачем-то заглянула в неё и тихо проговорила:
- Зачем Бурбону пьеса?
 
 
 
 
 
Эпизод 22

«мало того, что ты неправильно срёшь,
так ты ещё и задницу неправильно обрабатываешь?!?»

из возмущений Мацууры.




По звукам голосов Анита поняла, что сознание вернулось к ней. Она почувствовала подголовник, а потом и всю себя полулежащей в кресле. «Опять включение» - подумала она. Открывать глаза не хотелось. «Буду лежать с закрытыми глазами; пусть думают, что я сплю… С кем это разговаривает Бурбон?.. А-а, кажется, Ходок… и ещё кто-то.. Спортсмен?.. да, вроде, он… странный он, всё таки, какой-то не в себе… о чём это они?...»
- Ваши подозрения безосновательны, - говорил Бурбон, - мало того, что вы не помогаете, так вы ещё идете на поводу у Ходока и пытаетесь мешать. Неужели вы думали, что ставка в этой работе сделана исключительно на вас, … Я давно научился топтать собственные амбиции, если они мешают делу, и думать, что не смогу сделать то же самое с чьими-либо амбициями ещё – значит пребывать в иллюзии…
- Вплоть до физического устранения?
- Чушь собачья! Мы с вами достаточно знакомы, чтобы вы понимали, что это действительно так; и никакого усыпления вашей бдительности здесь нет… Вот Ходок знает… Однако она, кажется, проснулась… Идёмте. Поговорим в другом месте.
«Заметил..» - Анита сжала пальцами подлокотники кресла и почувствовала, как сон её снова одолевает. «Брейгель-брейгель,. где группы твои абелевы?..
..Как там было?.. нет. Не так. Не так там было… по другому.. она права – надо отсюда валить…осталось совсем не долго…»
    Хлопнула дверь, и Анита провалилась в сон.



- Объяснение, которое вы ей дали, не могло не насторожить меня, - говорил Спортсмен, идя по коридору с Бурбоном. В нескольких шагах сзади за ними следовал Ходок.
- Вы оба не хуже меня знаете, что это не его жена, - Бурбон толкнул дверь в небольшое помещение с окнами на спортивную площадку и вялым косматым растением в кадушке в углу. Обставленное по периметру дерматиновыми диванами, помещение служило, скорее всего, курилкой для персонала санатория. Столики с пепельницами перед диванами и три кресла, сдвинутые вместе, демонстрировали, что не просто видали виды, но и битвы с участием колющих и режущих предметов.
- Располагайтесь, - сказал Бурбон, приоткрывая окно, - здесь можно курить.
Ходок достал сигареты, а Спортсмен осторожно сел на диван и вытянул ноги.
- Вас не беспокоит, что после вашего объяснения вас самого сочтут не сильно здоровым человеком? – спросил он Бурбона.
- Нет. Все были предупреждены, что терапевтические методы могут показаться непривычными.
- Не плохо… Терапевтушка вы наш.
- Да уж, - Бурбон усмехнулся, - терра-певтушка..
- И Поэт с Геевной тоже участвуют в вашей программе? По их поведению не скажешь, что они стремятся вам помочь… Такое ощущение, что у них были и остались какие-то нерешенные с вами проблемы.
- Совершенно верно, - ответил Бурбон и расположился в кресле напротив, - они – одноклассники, и Поэт был когда-то влюблен в Скессу.. Хе-хе; Скесса! Надо же придумать такое прозвище. Ай да Анита! Кстати, Елена Сергеевна только недавно узнала, что он – поэт. Я не сразу свел их вместе; для них обоих это был сюрприз; хотя, они не плохо скрыли это… При их энергичности это, скажу я вам, было не просто. Ни в качестве актеров, ни как постояльцы и зрители они не должны были пересекаться…. Ну, да мы отвлеклись… Узнаем мы кто на самом деле Оксана или не узнаем – значения не имеет. Сам процесс позволяет нам инициировать необходимые энергии. И Профессор это, в отличие от вас, понимает. Правда, Ходок?
Ходок презрительно хмыкнул.
- Да будь она хоть дедушкина бабушка, - проговорил он и затянулся, - я больше не собираюсь в этом участвовать… и делайте со мной, что хотите. Не буду.
- Угу, - выдал Бурбон и снова усмехнулся, - возможно, по навыкам, которые она будет вспоминать, и получится её идентифицировать. Вы, например, – он внимательно посмотрел на Спортсмена, - смогли ведь не только сохранить память, но и обрели навыки вполне физкультурные, и даже такие, которые в прошлом вам совершенно были не свойственны… И, кстати, о дедушке; с ним ведь действительно необходимо как-то быть. Вы что-нибудь прикидывали на этот счет?
Спортсмен пожал плечами.
- Хотите совет? – Бурбон подался вперед.
Спортсмен молчал.
- Не имеет смысла тащить дедушку сюда на опознание… это равносильно тому, как Ходок вдруг вздумает явиться на вечерний чай в своей новой униформе. Оксана не узнаёт, или не желает узнавать, ни вас, ни своего бывшего мужа, ни кого бы то ни было из своего бывшего окружения. Ходока она видела мельком и не часто, мужа не известно почему не узнаёт, и рассчитывать на то, что дедушка окажется подспорьем, а не помехой покамест ох как не стоит… Потому что если дедушка действительно имеет к ней отношение, то уж его-то она совершенно точно не станет узнавать даже придя в рассудок.. А если она в здравом уме сейчас и просто разыгрывает нас, то получит лишний шанс пудрить мозги; и именно ваши мозги, уважаемый. Для меня, повторю, её истинная личность в данной ситуации стоит очень далеко не на первом месте. Это вАм придется таки однажды сказать вашему приятелю правду. И как он на неё среагирует, и как он будет реагировать после этого на вас, предположить не возьмусь. Но упростить проблему, а возможно и продлить жизнь того же дедушки можно.
Бурбон помолчал, глядя Спортсмену в глаза, словно пытаясь определить его реакцию на сказанное.
- Так вот, собственно, сам совет, - снова заговорил он, - соглашайтесь на предложение этого вашего нувориша, уезжайте на его виллу и тренируйте его отпрысков… Это крайне полезно. Как им, так и вам… И дедушку прихватите с собой. Как родственника, без которого вы не сможете адекватно преподавать навыки. Да хоть как гуру; хоть своего, хоть в мировом масштабе. Поверьте – нувориша устроит любая версия. И тем проще вам будет потом ввести в курс реального положения вещей вашего приятеля….
Зазвонил мобильник. Бурбон откинулся в кресле и выудил из кармана телефон.
- У аппарата, - сказал он в трубку.

Ходок отрешенно курил. Спортсмен также отрешенно глядел на то, как Бурбон общался с кем-то по телефону.
- Да. Как и договорились, - забурчал в трубку Бурбон и вдруг начал ковырять в носу, - не беспокойтесь. Его надолго хватит… Да… отправите его на дачу. Только сразу…. Так… Жаль, что сгорела… Снимите другую… Замечательно…. Да.. Вкус к жизни вернулся, даже нахожу, с лихвой… Вы его теперь не узнаете… Да… Всех благ.
Бурбон убрал трубку в карман, скатал в пальцах козявку, посмотрел на Спортсмена и не целясь попал козявкой в кадушку с растением.
- Родственники нашего профессора беспокоятся о его здоровье… Так на чём мы остановились? – сосредоточился он на Спортсмене.
- Пока не знаю. – ответил тот.
- Ну вот и ладно, - усмехнулся Бурбон. – Однако, время обеда, - он посмотрел на Ходока:
- А что, Ходок! Давай ка наденем пижамы с шапочками, да сходим в блок «Д» и отобедаем с народом, как бывало?! А!? Сергеевна, глядишь, повеселит чем-нибудь…
- Да пошел ты… - спокойно ответил Ходок.
- Угу, - не обиделся Бурбон, - видали? – кивнул он Спортсмену на Ходока, - церемониться перестал. Видимо, новая профессия стала налагать отпечаток… Ну да ладно… Как там говорит наш рифмующий друг: «Я пришел из ниоткуда рассказать про нипрочо,…, мой язык обэриута вывалился на плечо, - Бурбон поднялся из кресла, - я вам жестами умело не могу все показать, - он прошел к окну и закрыл его, - дело! Надо делать дело! А не языки чесать».
Он вернулся к столу, сунул руки в карманы брюк и закончил:
- Отыгрываете пьесу. Оба. И катитесь на все четыре стороны. Оба …
Помолчал, посмотрев поочерёдно на каждого, вынул руки из карманов и направился к выходу из курилки. В дверях обернулся; Ходок гасил окурок в пепельнице, Спортсмен, не изменив позы, смотрел на кресло напротив.
- Только мне не мешайте. Не надо, - сказал Бурбон и закрыл за собой дверь.







 
 


Эпизод 23

«дерьмо снимать нужно по
слойно. Не спеши с разго-
ном… Иначе почему бы тебе
не запустить туда буль-
дозер?»

из нравоучений Мацууры.




- Вы его не боитесь? – спросил Спортсмен Ходока, пока тот усаживался в кресло, только что покинутое Бурбоном.
- А что он может мне сделать? – Ходок устроился поудобнее и достал новую сигарету.
- Не знаю.
- Я знаю, что ничего, - Ходок щелкнул зажигалкой. – Сделать меня Анитой?
– он усмехнулся, выпуская струйку дыма, - тогда включается цепочка; кого-то надо будет ставить на мое место… Кого?.. не вас же…не-е… мероприятие ему хоть и по силам, но такое громоздкое, что он на него вряд ли пойдет… А хотел бы уничтожить, так давно бы уже это сделал… Уж вы поверьте… Он ведь сейчас всё, о чём попросил -- не мешать ему… И лично я не собираюсь это делать… Чего и вам желаю.
   Ходок затянулся дымом.
- С чего бы это вдруг такие пожелания?
- С того, что я хочу, чтобы вы тоже забыли о моем существовании, - проговорил Ходок, - мне от вас ничего не нужно, и вам от меня тоже. Поэтому, действительно, давайте отыграем, как сможем, в этой его гребаной пьесе и больше не будем видеться. Мне все это, вы даже представить себе не можете, как давно надоело.
- То есть, наломали дров, и в кусты?... Вы, всё-таки  испугались…
- Нет. Если угодно, я ломал эти дрова умышленно и даже сосредоточенно...
- Вы специально потащили меня к нему своими бреднями?
- Да. Чтобы этот разговор наконец-то состоялся, - Ходок зачастил с затяжками, - вы будете смеяться, но я специально и с вами познакомился, чтобы расстаться наконец-то с ним. Скажи мне кто-нибудь пол года назад, что получится, я, наверное бы, не поверил. Но рискнул… И получилось… А насчёт бредней не беспокойтесь… Если вздумаете мешать – они резко перестанут быть бреднями.
Ходок замолчал, быстрыми движениями смял окурок в пепельнице и поднялся:
- И насчет дедушки он прав. Забирали бы вы его с собой, и хрен с той Оксаной.     Пусть он ею сам занимается.
Спортсмен потянулся и тоже встал.
- Признаться, очень хочется спать, - сказал он и двинулся к выходу, - а если на ваше место поставить дедушку?..
- Ха-ха! – беззлобно и не весело среагировал Ходок, - у меня за плечами опыт, который никакому дедушке не снился. Одних маньяков четыреста двадцать восемь. А у вашего дедушки что? Пубертатный период и алкагольно-мастурбативная зависимость…  А то, что Бурбон не идиот, надеюсь, вы давно заметили… Хотя, в силу специфики его деятельности, это может показаться и странным… И ко мне со своими деревянными раскладами больше не приставайте; я тоже сейчас с удовольствием вздремну, - добавил он, и оба покинули курилку.


Эпизод 24




- Ну что? Раздобыла? – встретила Аниту вопросом подруга.
- Да. Вот. У нас же не спрячешь; пришлось держать у Глухаря в комнате, – Анита протянула сложенный лист бумаги, - я скопировала первую страницу с чъёго-то экземпляра. По моему, какая-то фигня.
  Оксана развернула лист и прочитала:

« Варианты названия:
Отель «У развилки»; Отель «У погибшего у развилки»; «Пинта и Нинья»; «Pinta и Ninja»; «Пинта и Ниньзя»; «Самая лучшая гостиница»; «В гостях у Евы»; «Ева и её гости»; «Ева с Мартой и постояльцы»; «Ева, Марта и их постояльцы»; «Ева, Марта и другие»; «Ева, Марта и все-все»; «В ожидании Марты»; «Марта в ожидании»; «В ожидании марта»; «Мартавские Ады»; «Коалы-дьяволы»; «Мужчины и немного женщин»; «Туристы и фармацевты»; «Пять мужчин и три женщины»; «Четыре женщины и пять мужчин»; ….
Все названия, включая необозначенные до сих пор, разбить на две условные группы:
- названия-метафоры;
- названия-наименования гостиницы, в которой происходят события;
Выбирать из них такие, под которыми пьесу можно фиксировать в зависимости от места постановки.

Действующие лица:

Хозяин гостиницы – мужчина лет шестидесяти одного;
Ева, его жена – молодая и очень привлекательная женщина;
Карл-Фридрих Иероним Мюнхгаузен – барон, фармацевтический промышленник, крупный бизнесмен;
Ульрих – шустрый молодой человек, его секретарь;
Голотурин Иннокентий Павлович – таможенный чиновник на отдыхе;
Жена Голотурина – пышная дама средних лет не лишенная шарма;
Обломов Илья Ильич – путешествующий в поисках здоровья господин;
Марта – беременная женщина, любящая мужчин. Жена Мюнхгаузена»

Оксана сложила листок и убрала его в карман халатика:
- Да… не густо, - произнесла она.
- А ты что-нибудь скачала? – спросила Анита.
- Нет. Ничего нового не появилось… Если это действительно Призрак, то видимо сейчас ему действительно некогда.
  Она повернулась, собираясь уходить.
- Ты не будешь ничего записывать в дневник? – словно спохватившись, спросила Анита.
- Нет. Я уже сложила вещи.
- Ты решила окончательно?
- Да…
- Но, что ты будешь делать?
- Уже почти ничего. В этой штуке, - Оксана хлопнула себя по карману халатика, - есть антракт. К его началу моя сумка уже будет лежать в условленном месте, и всё, что останется – это незаметно покинуть зал.
- Но Бурбон запретил покидать зал до окончания представления. К тому же Глазунья с Глухарем… Как с ними? Они же всегда начеку…
- Их отвлекут.
- Кто!? – Анита округлила глаза.
- Надежный человек, - улыбнулась Оксана, - скажи лучше, что надумала ты?
- Мои вещи уже на месте…
- Браво, подруга! – и девушки рассмеялись.
- Но как ты нашла здесь надёжного человека?
- Он сам меня нашёл, - Оксана подхватила Аниту под руку и повлекла её из Интернет-комнаты.
- Слушай, пожалуйста, внимательно, - тихо заговорила она, пока они шли по коридору, - после того как представление закончится, все займутся проводами профессора, и о нас вспомнят не раньше, чем через час после того, как занавес опустится…
- Но ты говорила что-то про антракт…
- Вот-вот… Будет лучше, если ты уже в конце первого акта под каким-нибудь предлогом покинешь зал и отправишься к лестнице переодеваться. Уходить одновременно слишком заметно… А я немножко позже составлю тебе компанию…
- А этот твой надежный человек действительно так надежен, что ему можно доверять?
- Не беспокойся. Он не меньше меня заинтересован в том, чтобы я отсюда сбежала…
- Да кто ж это такой? – продолжала удивляться Анита.
- Я скажу тебе кто это, когда уедем на достаточное расстояние…
- Уедем!?.. Ты сказала: уедем?
- Да уедем! Единственное, чего этот человек не знает, что нас будет двое… Но это и не важно… У нас будет полтора часа форы, пока нас хватятся..
- Но как мы уедем? – недоумевала Анита, - одно дело выйти за периметр…
- Не беспокойся и не нервничай так, - ответила Оксана, и они зашли к себе в комнату. – Со времени нашей первой встречи я очень многое вспомнила…
Она весело взглянула на подругу:
- Оказывается, я умею водить машину, и, кажется, даже немножко рисовать…
- Мы поедем на машине?
- Да. – невозмутимо и серьёзно ответила Оксана.
- Но где мы её возьмём?
- Где-где! – усмехнулась Оксана, - она будет нас ждать в условленном месте, здесь неподалёку. Её одолжил мне один забавный старичок. Думаю, что прямо сейчас он уже с нетерпением ждёт в ней.
- Какой ещё старичок?..
- Обыкновенный старый старичок… Хотя он не совсем обыкновенный; поставил три условия.. Во-первых: он не садится за руль, потому что не умеет водить, во-вторых: его необходимо взять с собой, и он сам решит, когда ему со мной расставаться; и в-третьих, - Оксана сделала паузу и задорно глянула на подругу, - я должна буду с ним переспать.
- Как переспать!? – опешила Анита.
- Как-как! – передразнила Оксана, - прямо в машине.
- И чего?...
- И я согласилась.
- Как согласилась!? Со стариком!? В машине!?
- Да. Я не намерена здесь больше оставаться. Или у тебя есть другие варианты?
- Н-нет… но… как он отвлечёт Глазунью с Глухарем?
- Этим будет заниматься другой человек. Он сам это предложил; не знаю почему. Они со старичком знакомы. Именно он и должен пригнать машину с дедушкой внутри в условленное место.
- Так этот человек здесь в пансионате? – удивление не сходило с лица Аниты.
- Да, - ответила Оксана, и присев, вытащила из-под кровати полиэтиленовый пакет, туго набитый вещами.
- Как ты умудрилась пронести это сюда?
- Это не я.
- Тот же надежный человек?
- Угу, - ответила Оксана и стала рыться в вещах, - сказал, что это мои вещи..
- Да кто ж это такой!? – Анита села на кровать.
- Я же тебе сказала: узнаешь позже.
- А с ним тоже надо будет переспать?
- Н-нет.., - Оксана с сомнением посмотрела на подругу и продолжила изучение содержимого пакета, - он таких условий не ставил. К тому же он сказал, что остается в пансионате..
- И ты поведешь машину сама?
- Ну да.
- Ну и дела! – выдохнула Анита, - и они оба не знают, что мы будем вдвоём?
- Ну да!
- И-и… как же с этим старичком в машине?.. А как же я?
- Ты хочешь меня подменить? Или составить компанию?
И девушки рассмеялись.









 

© Copyright: Владимир Провиденский, 2015

Регистрационный номер №0318125

от 24 ноября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0318125 выдан для произведения:

Эпизод 10



                                                                                                                                «А то чо?»

                                                                                         из возражений Мацууры.


                                                                                                      «Ты это здорово придумал,
                                                                                                                      Чебурашка. Это я
                                                                                                       Тебе как крокодил говорю.»

                                                                                                        Не из мультика.




- Как я должен буду представляться там?
- Сухая жопа.
- Почему..? Сухая Жопа?..
- А что? Она у тебя мокрая?
- Тогда по местному регламенту «Ходок».
- Вот и ходи, куда я скажу, Ходок… Слушай сюда… Девчонок отвезёшь, куда они скажут в пределах города. Если захотят за город, скажи, что тебе некогда и обещай, что максимум до вокзала или какой-нибудь платформы. Деда из машины выгони вслед за ними, даже если будет упираться. Но, далеко не уезжай. Сделай вид, что уезжаешь; с проворотом даже лучше будет; машину оставь неподалеку, а сам возвращайся к месту высадки. Наилучшим будет, если машину удастся оставить буквально за ближайшим углом. Двигатель выключи. Если девчонки с дедом расстанутся, веди деда.. Я понятно объясняю?
- Да. Если не расстанутся?
- Держишь в поле зрения деда и только его.
- Если появятся кто-нибудь из этих перцев?
- Гони в шею, показывай служебное удостоверение, и гони… Желательно прямо сюда. И представившись при этом Ходоком или задницей, ты произведешь на них одинаковое впечатление.
- Понятно… Деда тоже сюда?
- Да.
- И после этого пока?
- Да.
- Точно?
- А ты как думаешь?
- Мне нужны твердые гарантии…
- Твердые гарантии, уважаемый старший оперуполномоченный, есть не что иное, как самовнушение, граничащее с самообманом… Иллюзия. Ми-раж…Утопия..
- Я не понял… Могу я считать, что наши взаимные обязательства на этом будут исчерпаны?
- Конечно, можешь. Я же сказал, на каких условиях… Как говорил один мудрец: «жалок тот, кто нуждается в негодяях»… А мне твои услуги ещё могут понадобиться… Тебе меня не жалко?
- В приказном порядке я работать больше не буду.
- Конечно, кто ж теперь сможет приказать представителю власти?... Это должно быть предложение на любимую тему… Разумеется.
- Рассмотрим…
- Это хорошо… По деду с девчонками вопросы есть?
- Нет.
- Тогда, не задерживаю…
 
 
 
 
Эпизод 11



                                                                                                 «В темную ночь один пуля
                                                                                                   застрял в проводах, другой
                                                                                                       пуля всю ночь по степи*
                                                                                                             за солдатом гонялся
                                                                                                                                гу ба ми**»

                                                                              из народной шаурманской песни
                                                                                                                      *** - Э-э..




-….капли на весле, которым он гребёт в океане вечности?
- Ну да..
- И куда ж он гребёт?
- Вот и спроси при случае..
- А вообще-то, парни, действительно!.. Вот будь возможность у каждого из вас о чём-нибудь его спросить, какой вопрос вы бы задали?
- Принципы мироздания… хотя, наверно, нет..
- Ага! Куда всё движется? И чем это закончится?..
- Это уже два вопроса… Два-два. Отошёл..
- Нет… он опять за своё..
- Куда всё движется? Откуда? Как? За что воюем? С кем воюем?.. Вы ещё спросите: сможет ли он загнать себя в такую клоаку, откуда не сумеет управлять… Дуйте-ка на базар… по очереди… оба..
- Видал, что делает!?..
- А я бы спросил за экран…
- За экран бы он спросил… один-один…
- Нет… ну ты смотри: дуплится и дуплится… Хватит ему уже подставлять..
- За экран бы они спросили…
- А что?..
- А то!.. Экран – это что? …
- Мембрана… Как учили… Пять-три… Ну да…
- А проход через мембрану? По вашему что?..
- Разрыв… или прорыв..?
- Вот-вот.. Достаточно будет любому какому-нибудь румпельштильцхену проскочить на орбиту, и он сможет активировать систему… Причём всю.. причём… пусто-пусто…даже не желая того…
- Просто по неаккуратности?.. сиречь, по неосторожности?..
- Да хотя бы просто из любопытства…
- Вот и надо спросить за экран…
- Нет.. ну ты, блин, даёшь!.. времени-то на это сколько осталось, как ты думаешь?
- А что время?.. Время будем сжимать и скручивать.. прокалывать и раскачивать… растягивать-встряхивать и взбивать… и распушим его до невероятной нежности…а про такой камушек вы забыли!?.. Рыба…
- Видал!? Как его коньяк забирает?
- Ну придумают они активатор, срабатывающий в момент смещения головки.. Ну завалят ими все орбитные слои….
- Какое там: завалят..! Одного… одного активатора достаточно… и они уже на пути к этому…
- Ну ты сейчас нагонишь мрачняков… Собирай-ка лучше камни..
- Да-да… ты больше всех сегодня голым оставался…. Так что твоя очередь их собирать….
- Угу. Хорошо-хорошо… вот уж точно; есть время играть, есть время собирать камни…
- С пациентами со своими об этом поговори.
- А что?.. пациенты тоже люди…это ж вы – нелюди.
- Видал?! Как заводится…
- С пол оборота, сццуко…
- Хорошо, что коньяк закончился.. а то, глядишь, он на нас ещё бросаться стал бы.
- Угу. Ему бы жениться ещё разок…
- На хрена?
- На всякий случай…
- Вот и поговорили о женщинах…
- А теперь давай поделаем с ними что-нибудь…
- Да. Другое что-нибудь. Вместо разговоров…
- И без разговоров…





ДЕНЬ ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ. Петербург – Росток
Выдержки из письма.

«Привет моя ненаглядная, но больная любовь!
я совсем раскручинился из-за Вашей болезни
как чувствовал весь день - настроение было так себе...
и вот те на... не люблю Зенит...
плыву на пароходике (эти умники меня учат - "идём" мол -
не плывём, а я им говорю - я лично по морю плаваю (о, как!)
тоже мне морские волки... ведут правда себя смирно...
пьют мало, в домино вот доиграли и пошли спать...
а я тут в баре сидю и уныло жду приключений...
народу мало - банда зенитовских головорезов, да несколько
немцев и голландцев...пытался разговаривать с немцем в курилке,
тот без энтузиазма, но вежливо и неинтересно словами
малопонятными, в том числе по-русски...
познакомился с барменшей, у неё красивое имя - Гиргэ, она эстонка
(корабль эстонский) она меня немного учила по-немецки...
затем подошла их тётя какая-то (заведующая наверно)
и вмешалась... она русская и такая... как Вам сказать...
с бельёвыми верёвками смотрелась бы во дворе. Не хватало для топографии
её обширного тела; мне казалось почему-то... с прищепками... кожаного кнедлика… выходил на палубу... глаз упирается в темноту...
ощущение, что вплотную рассматриваешь квадрат Малевича...
невольно делаешь глаза шире и шире, пока не понимаешь,
что всё это бесполезно - нет ни неба, ни берега, ни воды -
всё движение вымышлено транспортной компанией «Far-Far Forvaater» …
всё это бурление воды у ватерлинии, лёгкое подрагивание корпуса
и упругий, неестественный ветер, как из аэродинамической трубы,
который включают, если ты перегибаешься через перила... или как их, мать их.. леера; кажется так их назвал Финикиец,
предупреждая, видимо, мои нежелательные поступки...
вспоминается Томас Харди и его "in a solitude of the sea"
"в одиночестве моря"...
слева от меня, на диванчике, надирижировавшись, храпит Финикиец, кто бы мог подумать, что глава оркестра может быть увлечен рэпом…Надо будет попросить его налабать чего-нибудь ритмичного на письмо Обломова другу…ну да ладно… справа, на свободном
теперь уже кресле, лежит блокнот для путевых заметок...
я не решаюсь его открыть... ибо описывать иллюзию путешествия
может только очень одинокий человек,
а я таковым не являюсь - у меня есть Вы и я вот пойду щас
на палубу и спецально тоже простужусь и заболею...
чтобы быть с Вами… Глупость. Нет. Не болейте, держитесь.
У меня чудеса - телефон не заработал - не кинете мне пож денег
руб 200 что ли, а то я с Давидом не встречусь...
если можно... О.. Вы ж не знаете, кто такой Давид… Представьте себе Голиафа,.. Представили?.. только на самом деле он – Давид Акопыч, при этом – Азоян и хирург по профессии… Поэт ланцета и кровищи…
Целую Вас - шлю воздушный аспирин и альмагель...
ваш, якобы плывущий, Бегемот.»

Паром запомнился обжорством неимоверным (очень тяжело потом) и заходящим солнцем. Мы плыли на закат и прямо по курсу корабля – солнце, разного калибра и цвета, в зависимости от высоты над горизонтом: большое, жёлтое в лазурной ловкости, как рай, за два часа до захода и, наоборот, у горизонта малиново-алое пятно, как бесполезный софит, опускающийся за водную сцену, на самом закате.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Берлин – Гейдельберг.
Нам не страшен серый волк.

Никогда не думал, что замотаться до чёртиков, до полной аналогии с абстинентным синдромом можно просто так, в одночасье. Если вернее, то в однодневье, потому как всего одна бессонная ночь и непривычные топологические и языковые нагрузки нового места доконали-таки опытного бродягу вроде меня. Прошу заметить не путешественника, а бродягу – это важно – ибо путешественник отличается от бродяги полной осмысленностью конечной цели своего путешествия. Люди же, оказавшиеся волею Бурбона моими попутчиками, вероятнее всего авантюристы; не исключено, что опытные, и безусловно талантливые; и может быть настолько, что выглядят как туристы. Мало того, это мои друзья.
Сижу в аэропорту. 5:30 рm. Жду Акопыча. Самолёт задерживается. Голова раскалывается. И вот эти два глагола - «задерживается» и «раскалывается» - как нельзя лучше передают моё теперешнее мироощущение.
…Они оставили меня в этом аэропорту около двух часов ночи. Надавали кучу электронных устройств и приспособлений (названия которых и способ действия я так до конца и не знаю) и уехали. Они тоже устали. Я думаю прежде всего Марк. Он сказал вдруг, спускаясь по балюстраде терминала и глядя куда-то вбок: «Лиса!».
- Братцы, там была лиса, -- повторил он время спустя и я тихо заметил Финикийцу, что ему пора садиться за руль. Как-никак реальная или виртуальная лиса в аэропорту может оставить ненужное для дальнейшего движения впечатление.

Но за рулем остался Марк. Я же шагнул в объятья незнакомого города. В кармашке моего рюкзачка лежала «Набережная неисцелимых» Бродского, и мне было приятно проводить аналогию между той ситуацией, в которой оказался он, стоя на ступенях ж/д вокзала, (правда Венеции) и своей.
Главное отличие было в том, что у Бродского была умопомрачительная знакомая в Венеции, которая собственно и послужила в дальнейшем, если не костяком, то (прошу прощения за искажение библейской метафоры) основной косточкой сюжета. Я же такой знакомой прямо здесь не обладал, поэтому мой сюжет оставался неразгаданным. Возможно, из-за того, что Берлин – не Венеция.
Смеха ради надо сказать, что первое, что мы услышали в Берлине было: «туалет налево». Фразу сказал молодой человек, возлежащий на полу.
Я потом разговорился с ним. Он оказался довольно приятным эстонцем русского происхождения. Первое время мне казалось, что он голубой (из-за его манеры говорить), но потом я понял, что он просто ещё очень молод. Хотя последняя фраза вряд ли звучит убедительно.
Мы прообщались всю ночь..(вербально-вербально, Дорогая), после чего он полетел в Стокгольм, а я начал заниматься своими делами. Первым делом заказал в аренду машину на вечерний старт (Reno Megan Coupe) Как французы умудряются делать автомобили?.. Чудеса. (это же – не вино). Отправился на вокзал – всё выяснил… у девушки про вечерние поезда: их стоимость, количество пересадок и то, что наш английский великолепен. Но когда я не смог спросить её «каков прошлогодний падёж скота в Баден-Баденской области», а она не смогла рассказать про аппликативность перепроизводства – мы решили расстаться.
Я отправился путешествовать по городу, в который так стремились наши деды. Рейхстаг воображение не поражал. Он находился на открытом пространстве, был каким-то низкорослым и уже когда-то взятым. Я подумал, что тоже смог бы его взять, в отличие от Кремля, например.
У Бранденбургских ворот сфоткался с фашистом (костюмированным, разумеется). Мы оба держали мой зенитовский шарф. Футбол объединяет людей – независимо от вероисповедания, политических взглядов и умения играть в него самому. Рассмешил до смерти костюмированного же американца, подойдя к его соседу, майору Советской Армии и доложив: «Товарищ майор, задание выполнено!».
- Я, я, товарищ, - печально отвечал тот, и американец веселился от души. Воистину, перефразируя поговорку – от трагичного до смешного один шаг, лет эдак в 50 – 70.
Отправился в сторону Александр-плаца, напевая соответствующую песню. По пути рассматривал их архитектурные изыски. Архитектурные изыски таковыми не являлись. Фасадные чехлы ничем не отличались от настоящих фасадов. Правильнее даже сказать наоборот. Весь этот классицизм, барокко, кирпичная готика и конструктивизм - одинаково мрачный, серо-квадратный, незатейливый, приземисто-воинственный - существует без малейшего намека на внутреннюю самоиронию.
Полёт мысли удручает, завязнув во влаге неподвижного воздуха и не оставляя наблюдателю ни единой степени свободы.
То же с живописью, которую я нашел в Старой Национальной Галерее. Немецкий классицизм равен немецкому реализму, равен немецкому романтизму. Тяжелые лесные пейзажи (в лучшем случае с замком где-нибудь на далёкой горе), строгие латинские сюжеты борьбы и непосильный крестьянский труд. На картинах лица людей, которые обретают ликование только по достижении поставленной цели.
В середине просмотра, на втором этаже, попадаешь, довольно неожиданно, в два зала с импрессионистами. Впечатление такое, будто в монастырских стенах неожиданно включили музыку, и ты увидел танцующую Дженнифер Лопес.
Из немцев запомнились Мерцель, Рохивс, Штюк (модерн, кстати). Более менее. Штюк – хорош. Я потом полюбил его сфинкса. Позже.

Музейный остров. Александр-плац. Очень много побирушек. Теперь так возможно везде. Кризис. Не знаю..
На Фридрихштрассе (это их Невский) уже еле волочил ноги. Затарился сувенирами. Ввалился в автобус со своим огромным рюкзаком. Спина вся гудела и ныла (как я теперь понимаю супругу) и, поймав миг облегчения, вырубился.
Рейс Акопыча задерживался. Я начал вести этот дневник.
Когда-то, давным-давно, когда мир ещё был юным, а люди только-только научились ездить на машинах, все обходились без навигаторов, КПК и прочей дребедени. Но постепенно наступило другое время, нагнавшее нас с Акопычем в Берлине. Для передвижения с севера Германии на юг у нас не было маршрута, проложенного по карте. У нас было два навигатора. Они оба были последней модели и на русском языке. Великолепное электронное решение задачи движения.
Через 80 км от Берлина сломались оба.
Мужественно пережив этот факт, мы решили двигаться по карте и указателям на трассе. Это было легко только на первый взгляд. Потому что доезжая до очередной заправки и показывая немцам карту Германии на русском языке, мы не находили должного понимания у аборигенов. Было весело и азартно. Молодец Давид – он был собран и уверен как Шумахер на своем Макларене или что там у него.
В общем, красавец. Быстрый и точный. Но подслеповатый, вспыльчивый и скорый на расправу; (затрудняюсь представить как он орудует скальпелем…) Поэтому я не удивился тому, что после разбудившего меня крика – « мы не туда поехали» - дорожные знаки, до этого по нескольку раз навязчиво заглядывавшие нам в глаза, вдруг испуганно исчезли. Мы оказались в бюргерской деревеньке, вдали от трассы No5, которая на тот момент была нам ближе и роднее матери с отцом. Красиво и безнадежно.

Показалось что мы так далеко, что о нас можно забыть, что нас никто не видит и никто никогда не найдет. Свободаа.
Я почему-то вспомнил «Одиночество в сети» Януша Вишневского и выражение оттуда: «если чего-то не знаешь, жизнь становится опасной». Нам помог парнишка на микроавтобусе, вынырнувший из темноты как протагонист в хорошем триллере. Он вывел нас на трассу, дал необходимые инструкции по поводу дальнейшего движения и исчез за горизонтом в том же направлении. Как они там ездят! О немцы! Немцы!
Далее мы решили ехать только в присутствии бога, и я узнал, как рождается Вера. При заезде в придорожный туалет Давид отметил излишне сильное укрепление кровли. Стропила были рассчитаны как минимум на купол рейхстага, но держали лишь крышу одноэтажного туалета; подобное внимание эскулапа к строительным конструкциям объясняется, наверное, наличием у него дачи, о которой в пути я был наслышан в таком объёме, что скорее всего погощу в ней… Я же отметил ситечковую решётку в писсуаре, на мой взгляд предназначенную для защиты от попадания в систему мочеслива почечных камней. Какие мы все разные!
Давид веселился, я чувствовал азарт.
Когда мы добрались до Гейдельберга и наших друзей, мне было и радостно и печально. С французским авто пришлось расстаться и пересесть в агрегат Марка. Его обсуждение с Бурбоном особенностей средств передвижения, всегда заканчивавшиеся фразой последнего:
«Отстань, мой конек бесколёсные жлыги» на этот раз имело продолжение. «Я чуть людей не утопил» - тихо возмущался Марк, «А ты рыбачь с неё поменьше, я её не для рыбалки делал. Ты бы ещё сюда на ней прилетел»… «Парни, угомонитесь..» вмешался Финикиец «мы просто путешествуем»… просто путешествуем…хорошо им…
Рассказанное путешествие имеет свойство приобретать окраску того момента, в который оно рассказывается. Таково свойство языка и человека.
Сейчас многие нюансы его утеряны. Я спокоен. Но у меня больше нет того одиночества свободы, которое я ощутил в красивой бюргерской деревеньке, сбившись со своего пути.
 


ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Гейдельберг – Штутгарт.
Из сказки в жизнь.

Гейдельберг офигенен. В смысле – очень. В нём хочется быть шпионом. Ходить медленно и осторожно, ко всему присматриваться, разговаривать тихо и наполняться искомой тайной прямо из воздуха, из маленьких улочек с булыжными мостовыми, из маленьких игрушечных домиков со ставенками, из кренделевидных вывесок на разнообразных пекарнях, пивных и прочих магазинчиках. Сказка черепичных крыш со свинцовыми желобами и медными водосточными трубами.

Такое чувство случается от невыраженной любви. И остается.
Где супруга?
Замок на горе. Всё.
Небольшая скрипучая гостиница “Четыре времени года”. Совсем как в пьесе. Я – Мюнхгаузен. Или Обломов. Смотрю на мост Карла Теодора – арочный, кирпичный – со статуями оного по обеим прибрежным сторонам и старой обезьяной, похожей на кота. Именно на кота, а не на кошку. Наблюдатель понимает это ещё издалека.
Да. Город невыраженной любви. Времени у нас с Давидом хватило только на то, чтобы влюбиться. Только.
Много русских первой эмиграции.
С лёгкими перебранками перебрались в Штутгарт. С лёгонькими.
Штутгарт, он нечто среднее между Берлином и Гейдельбергом. И по архитектуре и по своей философии – он менее монументален, чем Берлин, и более реалистичен, чем Гейдельберг.
Озираясь, заселились в гостиницу. Названия не помню. Помню: в туалете было окно на улицу, которое открывалось. Из него можно было курить прямо сидя на унитазе. Об этом, кстати, первым закричал Финикиец.
Далее пошли прошвырнуться по Кёнигштрассе. Центр. Ну то-сё. Заставляли меня покупать лыжные палки. Я их купил на следующий день.
Поехали на таксях за билетами на стадион.
Водила прикольный. Эти-то орлы мне: «ну, давай, разговаривай!»
Ну, я и разговаривал. Оказалось у водилы дочка учит русский. И сам он тоже. И вообще интеллигентный водила попался. А обратно ехали – турок. Разница.
Ну так вот. Приехали. Мерседес-Бенц арена. Не скажу чтобы очень поразила меня. Но как-то терялась она в соседних пристройках и построениях. Перед футболом решили посидеть на Веберштрассе. Там Бурбон замечтал еще в Питере пивной ресторан какой-то крутой. Но в него не попасть было. По записи.
А вот эта Веберштрассе оказалась местной улицей Красных фонарей. Там, как потом оказалось, в принципе неплохо с этим. И прямо у домов (как в «Бриллиантовой руке») девочки стоят страшные и прекрасные. Я потом специально поинтересовался у молодой негритянки про ценник. Ничего. Приемлемый. Тем более, что как я понял по трём немецким глаголам, туда включено всё. За час. Всё входит. И везде.
На матч.! Пора было ехать на матч. Первый раз поехали все вместе на длинном такси. Очень удобно и весело. Попробовали его обратно запрячь за нами – не хочет ни в какую. Чёрт немецкий.
Приехали на стадион. На наш сектор был проложен отдельный путь. Дорога окружная. Почти вокруг всего Штутгарта. Уже все были веселые и особенно, конечно же, Финикиец. Что-то мне рассказывал не футбольное, но воинственное, руками размахивая упрямо и нежно. Аж болелы со всей Германии съехались. Да так их много, что нам все удивлялись: «Вы что, с самого Питера? Ого!»
Матч. Мы на стадионе. На секторе человек восемьсот. Стадион боль-шой, почти как Кирова, и такой же далёкий от поля, как местные болелы от футбола. Крытый. Акопыч приставал всё: «А как крыша держится? А? Не, ну а как?» Утомил. Бурбон ему объяснил. Он ничего не понял, но успокоился..
Видно было плохо. Я бегал по всему ряду вместе с футболистами от решётки и обратно, от обратно и к решётке. Играли нервно, но строго. Слава богу, забили до перерыва. Полегчало. Зато когда они нам ответку забили, началось нечестное: музыку ликовальную включили на весь стадион и диктор весь такой радостный. Нечестно. Ну, они за это и проиграли.
Уходили мы со стадиона довольные. Финикиец приставал к полицаям и целовался с лошадьми. Он опять-таки был весел и воинственен. Он вообще был молодца, но об этом чуть ниже.
Вернулись в центр. Сидели, пили пиво. Было вкусно и радостно.. Дирк. Приятный парнишка. Он там был барменом-официантом. Жизнерадостный, общительный. Мы его все полюбили сразу. Хохотали, шутили. Я его даже спросил насчет гашиша. «Нету, = говорит. – Сам страдаю!»
Вот он какой – Дирк! Ночью, в центре Штутгарта тусовалось очень много народу. Но мы разбрелись. Мы с Марком, как самые ответственные, пошли в гостиницу, Бурбон с Акопычем направо, Финикиец – налево.
И вот я сижу в пресловутом туалете с видом на наружу, курю, по наущению Финикийца, в окно прямо, пишу записки. Как вдруг появляется лично сам Целователь Лошадей и орёт: «Слушай! Пошли! Нам нужна живая музыка и приключения». Он уже погулял там где-то, но ему всё-равно было одиноко.
И тогда я…
Потом мы спустились вниз, и странствие наше началось. Искали мы много чего: живую музыку, гашиш с коноплей, ночные клубы, хороший бар и просто приключений. Попали в один НК битком забитый молодежью с этой их идиотской музыкой. Финикиец аки ледокол (а я за ним как легкий парусник) понаделывали в этой жуткой толпе фарватеров, которые никто не заметил, и выплыли обратно на улицу. Очумелые и злые. У таксистов гашиша не было.
Они там всего боятся. Раздосадованные, мы оказались на одинокой улочке. И обрадовались, когда услышали цокот приближающихся каблучков. Разговор с фрау начался издалека, ещё из темноты, и мне не понятно вначале стало почему это вдруг Финикиец перебрался на другую сторону улицы. А он смеялся. Фрау оказалась не совсем фрау, а трансвестит, или голубой, или всё вместе сразу. Не знаю. Как в кино – высокие каблучки, чулочки, прическа каре, и голос низко-грудной, с интонацией, которая, видимо, сохраняется на любом языке мира. Гомосексуалист.
Я, подавляя желание дико рассмеяться, поинтересовался-таки насчет хорошего ночного клуба, какого-нибудь, где-нибудь здесь. На про живую музыку спросить уже не было сил.
«Милое» жеманно и с видимым удовольствием ответило и даже показало где. Очень, кстати сказать, элегантно сделав ручкой на прощанье. Мы поспешили в указанном направлении.
Направление привело нас к скромной светящейся вывеске. «Ура», подумали мы и вошли в ночной клуб. В ночном клубе было тихо и узко. Музыка отсутствовала вообще, а вместо неё сидели две оглушительные, лоснящиеся фрау жюльверновского возраста и рубенсовских же форм. Пройдя вдоль стойки бара, мы с Финикийцем сели за столик и закурили. Мы уже поняли куда попали. Некоторое время курили молча. Глядели друг дружке в глаза и думали не столько о деньгах, сколь о наличии подобающего борделю настроения. Настроение явно было неподобающим, не говоря уже о желании расставаться с деньгами.
«Да, - сказал семьянин Финикиец, отвечая на моё бормотание на смешанных языках. – Да. Хочется чего-то более душевного, лирического… не взирая на наличие смычков и интродукцию.. А сколько, кстати, у нас смычков?». Наверно в каждом дирижёре есть что-то от д`Артаньяна. Мой внутренний лирический герой согласился с ним. И когда подошла бандерша, дабы конкретизировать наше положение в этой симфонии, я решительно встал и, глядя на бретельку лифчика, сползающую с её плеча, и расстёгнутую блузу, решительно отказался. При этом хотелось непременно добавить – «женщина, приведите себя в порядок!», но на это сил уже не хватило, и мы с Финикийцем молча поплыли на выход.
Теперь уже я был ледоколом, разрезающим пустоту равнодушно-ледяных взглядов, а Финикиец легким парусником платонической любви. «Тема с невнятными вариациями..» -- вздохнул он, выйдя…
И вот, наконец, случилось. Мы оказались в заведении, где все разговаривали, общались, рассказывали и доказывали что-то друг другу. Я был как рыба в воде. Довольно быстро найдя компанию хороших молодых немецких ребят, сносно (like me) говоривших по-английски, я окунулся в общение. О, Германия!
Девушку звали Кристина. Её парнишку не помню как, он быстро отвалился, ввиду незнания языка. Ещё был парень Саша. Чуть позже к нам присоединился видный веселый мужчина с лукавым взглядом и огромным желанием высказываться. Это был Финикиец. Беседа наша завязалась. Я тонул в Кристиных глазах и как утопающий выкрикивал всё новые темы для разговора. Финикиец не отставал. Ребята были в восторге и сами проявляли неимоверное желание общения. Несколько раз мне даже показалось, что Кристи касается ладонью моего бедра, обращаясь с очередным вопросом или пытаясь быстрее Саши ответить на мой. Говорили обо всём. Футбол, спорт вообще, кино, путешествия, приколы, смех. Классно! И в самый разгар и пик беседы мне попалось на глаза меню этого заведения. Я не поверил глазам – заведение называлось «Обломов». «Я! Это я!», хотелось закричать мне, и я окунул всех в литературу. «А вы знаете Гончарова? Ивана Александровича?». Остапа понесло. Упоминались русские и немецкие поэты. Затем американские и английские. Почему-то Хемингуэй. Я требовал от них звучания немецкого стиха. Я показал им русский ямб (Пушкин «Я помню чудное мгновенье») и английский дольник (Харди «Titanic»). Прочтите мне что-нибудь из Гёте, кричал я. Они не могли. Они краснели. Финикиец смотрел вокруг, видимо в поисках пюпитров, испытывая гордость за русских. Это был апофеоз. Будь с нами Акопыч, он непременно бы настоял, чтобы Кристина произнесла какой-нибудь армянский неологизм. «Ну скажи: хэньчжими, армянину будет приятно,, ну пожалиста..хэньч-хэньч»… Было весело и по-настоящему душевно. Как в былые времена на советской кухне. Ребятки тоже были в восторге. Глаза Кристи светились. В Кристи я влюбился. И она в меня тоже, конечно. С Сашей поменялся розами. Лучше бы с Кристи поцелуями.
Под утро, Обломов в сопровождении Штольца вышел из «Обломова». Мир вертелся в нужную сторону. В Штутгарте светало.




ДЕНЬ ПЯТЫЙ. Штутгарт – Карловы Вары.
Жизнь без границ

«в сортир у дома входи осто-
рожно – там полосаты…
Атыёп какой-то мёд
Складывают»

Из предупреждений Мацу-Уры.
 


Я как сомнабула. Тринадцать часов сна за четверо суток.
- Парни,- сказал с утра Марк.- не забывайте, нам нужно к вечеру быть в Варах. А ещё нужно затариться и Мерсюк посмотреть.
Он был как всегда точен и рассудителен.
- А как же Национальная галерея?- промямлил я неуверенно.
Неожиданно все согласились. Вообще не спорили. Интеллигентные люди, чёрт возьми.
В нацгалерее был прилично представлен Пикассо. Он – хорош. Наверное. Для тех, кто это всё понимает. Для меня же он был замечателен тем, что позже, когда я соприкоснувшись с сюрреализмом, чуть не разведясь с женой, уйдя в запой, подорвав здоровье, выбив зуб и наделав массу глупостей, вспоминал фразу Давида, который в кафе у Дирка цитировал Пикассо, а именно: «Чтобы научиться рисовать мне потребовалось несколько лет, а чтобы рисовать как ребёнок – вся жизнь» и рассказывал, что эту фразу он вычитал в каком-то случайном питерском кафе, куда забрел после операции; я, собственно, не мог разобраться в причинно-следственных связях, содержащихся в моей жизни и нарушающих её вразумительное течение угловатыми выступами кубизма, выходящими за рамки здравого смысла. Пикассо. Да.
В тот момент я бродил по залам с разбросанным Пикассо и удивлялся тому, как немцы вообще могут им интересоваться. Логическим оправданием этой возможности для меня почему-то служили их порно-фильмы.
Импрессионисты. Я понял – в кажной ихней галерейке импрессионистами бавят всё остальное. Это как неожиданный красный флаг в черно-белом фильме «Броненосец Потёмкин».
Личико «ренуаровской женщины» увидел аж за два зала до. Всё внутри захолонуло отчего-то. Волшебная сила искусства: однажды использованный автором образ (был стишочек «Маяковский и ренуаровские женщины») остаётся в памяти живым человеком, с которым что-то связано. В данном случае увидев черты Жанны Самарии, я вздрогнул от неожиданной радости, как если бы встретил здесь, вдали от родины, очень близкого человека. Интересный эффект.
Оригинальнее всех проводил осмотр Бурбон. Он всё время (по крайней мере пока я его видел) держал трубку телефона у виска и по-моему с кем-то разговаривал. (Вряд ли он задиктовывал в трубку картины).
Это шутка, конечно.
Двойственность восприятия. Она обманывает каждый раз наш разум и чувства, мешая сделать о мире раз и навсегда окончательный вывод. Двандва. Вот, например, у здания театра состоялись красивые скульптурные фигуры, выражающие нежность и любовь а-ля Роден. Бурбон же, увидевший их издалека, выразился жестким специфическим термином, который дети (да и то не все) узнают гораздо позже матерных слов.
«Ух ты!», воскликнули мы и заспешили, потому что издалека выглядело именно так как сказал Бурбон. Но – нет. Вблизи нам открылась исключительная нежность и чистая платоническая любовь.
Затарились подарками. Там же на центральной штрассе проходил митинг по поводу повышения зарплаты. Банальщина вроде бы. Но выглядело это как цитирование «Майн кампф»… Люди уходят из жизни, словно дыры рвутся на теле, словно жижей становятся брызги, забыв, что они не текли, а летели. Люди уходят из жизни по привычке сдыхать, как собаки; от того, что безрадостны и капризны, от неверия в то, что смерть – это – враки. Люди уходят из жизни отчалившими кораблями, сбросив за борт осклизлый всё, о чем пели с нами... «Дойчланд юбер аллес» интонационно звучало в динамиках выступавших. Эх, немцы, немцы.
Только под вечер поехали мы к музею Мерседеса. Он большой, современный, красивый. Но – нафиг. Я лёг спать в машине. Про музей расскажут мои спутники. Если хотите дам телефоны.
Выехали, наконец, в Чехию. Двигались как-то без должной легкости и поэтому очень неприятно сломались на трассе. Просто включились все приборы – атас. Марк мужественно, не дрогнув, стал отторможиваться. Давид сигнально замахал в окна руками. Финикиец и Бурбон что-то засоветовали. Один я ничего не понял и сидел истуканом. Тормоз.
Но, ничего, обошлось.
Из весёлого, если рассказывать, помнится Финикиец звонит своей жене, весь трепетный такой: «парни, помолчите! Дорогая…», а в этот момент, в тишине, Давидовский телефон женским сексуальным голосом на всю машину: «На твой телефон пришло сообщение, посмотри…». Эффектно.
Далее ехали без приключений и приехали в Карловы Вары к одиннадцати вечера. Гостиница пустая – как они в неё вошли, для меня загадка. Но мы покидали шмотки, переругнулись и высыпали на ночной променад.
Город разноуровневый. Начинается, естественно, от реки. (Бурбон сказал, что это Дудергофка. Наверное так и есть). Далее поднимается террасами наверх. Но общепринятый способ движения – вдоль Дудергофки. От многочисленных минеральных источников до (что символично) музей-магазина бехеровки. И обратно.
Между ними вся жизнь. Я, похоже, уже двигаюсь обратно к минеральным источникам.
Но не буду о грустном. Далеко пошли лишь мы с Марком, остальные ретировались в гостиницу. А мы неспешно прогулялись практически по всем Варам, забрели в пивнушечку приятную такую. Было отчего-то душевно и мы стали говорить по душам. С Марком делать это безумно интересно, потому как помимо недюжинного ума, он обладает своим особым, оригинальным взглядом на жизнь, со всеми её оттенками, что меня удивляет всегда безмерно.
Возвращались совсем поздно. И подуставший я какой-то был, и не хватало мне горючки, и вообще все эти красоты уже надоели…
В дневнике в этом месте отчаянная запись «Гейдельберг и моя жена», сейчас я не могу никак её прокомментировать.




ДЕНЬ ШЕСТОЙ. Карловы Вары – Росток.
Перевальный

Бурбон сказал правильно: «Город нависает над рекой». Это становится очевидным при свете дня. Мы спустились вниз и начали утреннюю прогулку.
А-а! Забыл. Прежде было смешно. Утром Финикиец (ох, уж этот Дирижер!) оказался как инженер Щукин на гостиничной лестнице, перед закрытой дверью. Но без пены разумеется. И, разумеется, на нём кое-что было надето. Не совсем он был голый. Но всё равно – смешной.
Итак, спустились мы на минеральный променад. Источники минеральные не подписаны. Стрёмно. Мы с Давидом договорились пить одно и то же. Чтобы не обидно было. Выглядело это примерно так:
- Ты отсюда пил?
-Да
-Дай-ка и мне
Или:
- А вот давай из этого не будем?!
- Давай.
Ждали жути в животах. Не дождались. Воспрянули духом. Эротично сфотографировались с каменной тётей.
Продвигались к бехеровке. Попутно мы с Марком делали шопинг. По мне всё-таки дурацкое это занятие. Но надо. Потом ещё. И медикаменты. Ну, и так далее.
Обедали «У Швейка». Вепрево колено, кнедлики. Мы-то с Бурбоном взяли одно на двоих (оно огромное же), а эти, каждый по порции. Пришлось потом с собой забирать. Пригодилось. Обедали хорошо. Финикиец  в конце обеда оживленно стал рассказывать что-то про «младшую жену сестры» даже. Хорошо обедали.
Выехали. Дорога стала подниматься к перевалу. Яхимов, Нойдорф. Дремучие, отяжелевшие от мокрого снега, словно плечи монашки, склонившейся в молитве, горы. Снега очень много.
Наверху, на перевале, попали в большие области облачно-снежного молока. Опять как тогда, на пароме, хотелось распахнуть глаза, чтобы хоть что-нибудь увидеть. И опять ничего не получалось. Иллюзия пути. Только пустота и неподвижность на этот раз были белые.
Устали все. Особенно Марк, на плечи которого легло всё это путешествие.
И вот он спокойный, но слегка раздраженный говорит устало:
- Всё пьёте!
Финикиец  ему: - Нет!
Марк:- А пахнет.
Финикиец (невозмутимо):- Это умыватель!
Финикиец неисправим. Вообще, все, конечно, молодцы. Мы, я имею ввиду. Но все по разному. Потому как мы – банда! Просто по пути домой не на долго завернули в Чехию.



ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. Росток – Хельсинки.

Я не знаю как остальные, а я лично плаваю на пароме, чтобы объедаться. Хотя Акопыч и говорит, что не может есть эту искусственную пищу, я, долгое время взращиваемый на холостяцких полуфабрикатах, нахожу её отменной и в огромном количестве. Это настоящая свобода. А я свободолюбивый человек. Я не гурман, но анархист, и здесь, в паромной столовке, здесь настоящая свобода! Я считаю подобное одним из величайших достижений прогресса и человеческого разума. Пир духа! (пишется раздельно и первая гласная – «и»). Может кто-то скажет, что такой культ еды унижает, а я скажу – ничуть. Он помогает правильно понять нам, как нужно жить и как стремиться к нужному. Вы попробуйте!
Потом тяжело, да, но это потом. «Потом» бывает не сразу. И вообще за всё надо платить: употребляя алкоголь, получаешь похмелье, объедаясь – страдаешь от обсира или его отсуцтвия, окунаясь с головой в любовь – начинаешь постепенно и незаметно её терять, она приобретает со временем другие тона или разъедается бытом. Во всём рекомендуется умеренность и взвешенность.
Некое сдерживание чувств. Поэтому-то мне так дорого зимнее время природы. Оно обращает нас к самим себе, к размышлениям о непреодолимости той пропасти между возможным и полученным, о тщетности всех наших устремлений. Вся эта «суета сует» лишь созвучна какому-то другому, возможно, всеобъемлющему миру. Она только лишь отголосок музыки сфер, недоступной для нас. Ни в нашем теперешнем образе мыслей, ни в словах тем более, мы не умеем постичь общую гармонию мироздания, которую, говорят, знают дети, но вначале не могут сказать, а потом забывают. Куда всё девается?… Зачем всё движется…? Почему Брейгель рисует трудягу пахаря и ротозея пастуха, когда на дальнем плане тонет Икар, а в кустах лежит мертвец…Вахх..! нах!.. ( и Вакх без «к», и «нах!..» без цели).
Из всей одушевлённой материи, метафизичны лишь растения. Только они способны постигать космическое. Мы же ведём себя подобно китам, пропускающим через себя планктоноподобный поток информации, тоже отягощенный движением. Немного перефразируя Шевчука – мы понимаем «как», но не спрашиваем «зачем». Мы двигаемся и поглощаем. Мы, покачиваясь, плывем по морю, где раскинуты одни из красивейших пейзажей мира и нам не приходит в голову, что содержание окошка кают-компании и жидкокристаллического экрана паромного телевизора, по которому транслируют марафонскую лыжную гонку, суть сходные вещи. Засыпая, мы не догадываемся включить свет, как это сделал Финикиец перед тем как задремать, объяснив Бурбону после: «Иначе ничего не видно».
Мы ничего не делаем. Все вместе мы двигаемся в полном одиночестве. Наша монотонность движения подобна индивидуальности сна. Но перед сном надо обязательно включать свет. Обязательно. Иначе ничего не видно.






Эпизод 12

«я часто время проводил,
Время проводил,
Время проводил,
А был я – пьяный Исрапил
Пьяный Исрапил
Пьяный Исрапил
И я пою тебе
Этот Ганса* рэп…»

Из серёгиных песен.

*Ганс – очкастый парняга.




    Андрей услышал, что рядом кто-то есть. Свет пробивался сквозь веки, и ему захотелось раскрыть их. Только бы они не оказались сросшимися, - мелькнуло в голове. Словно боясь этого, он задвигал бровями, и на удивление легко открыл глаза.
   Его тело, до подбородка укрытое пледом, покоилось на кровати. Он повернул голову. Напротив, на такой же кровати сидел человек в пижаме и внимательно на него смотрел. Руки у человека были спрятаны в перчатки из тонкой полупрозрачной белой ткани.
- Привет, - сказал человек, и взяв себя за колени подался вперед. – Я – Ходок. Теперь мы – соседи.
- Где я? – проговорил Андрей и попытался шевельнуть конечностями.
- В спокойном и надёжном месте, - весело сказал человек в пижаме.
Он встал, открыл тумбочку рядом со своей кроватью, заглянул в неё, закрыл и снова сел, уставившись на Андрея.
- Ты пока не шевелись. Давай немного поговорим, а потом я тебя развяжу.
- Я связан? – Андрей снова попытался шевельнуться и почувствовал, что действительно привязан к кровати. – Кто меня связал?
- Мы с Маршаллом. А Геолог помогал ноги держать.
- С маршалом? – переспросил Андрей, - а зачем?
- Ты бредил и лез драться.
- Как я сюда попал? – Андрей обвёл глазами комнату.
- Тебя привезли.
- Откуда?
- С Васильевского Острова. Ты там к какой-то женщине приставал.
   Андрей закрыл глаза, силясь вспомнить хоть что-нибудь. Из памяти ничего не всплыло кроме собственного имени.
- Меня зовут Андрей, - произнес он.
- Ты уже говорил. А я – Ходок. Запомнишь?
 Человек в пижаме встал и сдёрнул с Андрея плед. Руки, ноги и грудь были не туго, но надежно прихвачены к кровати ремнями.
- Драться будешь? – спросил Ходок.
- Нет, - еле слышно сказал Андрей, - а где купе?
- Купе? – Ходок не снимая перчаток, освобождал тело Андрея от ремней. – Какое купе?
- В котором я уснул. – Память Андрея начинала работать.
- Если ты куда-то и ехал, то сейчас считай, что приехал.
Андрей сел на кровати, осматривая себя и растирая запястья. На нём была такая же пижама как на Ходоке, а тело…
   Тело стало меньше.
Он резко встал, не веря своим глазам и ощущениям. Ходок подался назад и опасливо спросил:
- Ты точно не будешь драться?
- Не-е, буду, - неуверенно протянул Андрей, и разведя руки, стал себя осматривать, - здесь есть зеркало?
Ходок боком подошёл к тумбочке, присел, и через плечо, с сомнением поглядев на Андрея, сказал:
- У меня к тебе будет просьба…
- Какая? – Андрей оторвался от изучения своих ладоней.
- Не трогай, пожалуйста, мои перчатки.
Андрей снова оглядел свои ладони, затем кисти собеседника, затянутые в тонкую белую ткань, потом окно над тумбочками и ничего не ответил.
Ходок протянул ему зеркальце в красной пластмассовой оправе, и повторил вопрос:
- Так ты не будешь брать мои перчатки?
- Зачем мне твои перчатки?
- Не знаю… Может тебе в них понравится дрочить.
Андрей глянул в зеркало и чуть не выронил его. Ходок едва успел помочь ему удержать его в руке.
- Что такое? – озабоченно спросил он, заглянув в зеркало.
Андрей всем своим существом ощутил, что то, что мелькнуло в зеркале, не укладывается в его сознании. Он зажмурился, поднёс зеркало к лицу и открыл глаза.
На него глядел человек, который не был им. Лицо было знакомо, но это было не его лицо.
Это был… не может быть… Это был… мальчишка. Мальчик, которого он видел… в машине… Никитина…
Калейдоскоп в голове Андрея крутнулся, и память вернулась во всей своей ужасающей простоте. Мальчишка смотрел на него из зеркала широко раскрытыми глазами. И этот мальчишка не был им.
- Это я? – проговорил Андрей и перевёл взгляд на Ходока.
Тот посмотрел на зеркало, потом на Андрея, усмехнулся и сел на кровать:
- Главное, чтобы ты понимал, что это не брат Стеньки Разина.
- Да где же я нахожусь? – Андрей плюхнулся на койку; ноги отказались держать его новое тело. – Что за дурдом? – выкрикнул он.
- Тихо ты… - Ходок беспокойно заёрзал на кровати. – Дурдом - как дурдом. Я в других не бывал…
Андрея от этих слов взяла оторопь:
- Так это что!?.. я в психушке?
Он вытаращился на Ходока, который, похоже, начинал жалеть, что поторопился с ремнями. Судорожно шаря руками по кровати и не сводя с Андрея глаз, он вдруг заорал:
- Ма-аршалл. Марша-алл!
  Андрей обхватил голову руками, и откинувшись назад, стукнулся затылком о стену. В глазах потемнело…





ПРОЛОГ




«Так денежку к денежке прилаживая,
И скапливая их в объём,
Он думал и знал, что важно лишь
Мыслить только о нём –
О конце, об объёме денежек,
О том, кто их принесёт;
И накапливал он их бережно
И думал, что это – всё…»

Из воспоминаний Мацууры.



    Встретиться договорились на Ленинградском вокзале, а время встречи растянули на три дня, чтобы из-за непредвиденных накладок с дорогой у каждого была возможность всё же прибыть вовремя. И тот, кто появится в Москве первым, должен будет с первого по третье сентября ежедневно с шестнадцати часов прогуливаться у парапета перед вокзалом.
    Нестор, остановившись у тетки в Ступино, рассчитывал быть у парапета первым. Запасся журналом на случай долгого ожидания, и теперь, стоя у киоска для продажи лотереи «Спринт», изучал объявление, в котором доктор психологии с замысловатой фамилией сообщал, что там-то и там-то, в такое-то время будет вести «мужской разговор о женщинах с молодыми мужьями».
   Ну что ж, -- думал Нестор, вполне приличное первое сентября; и даже разговор о женщинах приурочен ко дню знаний. По видимому, у московских молодых мужей начинается сезон познания своих жён… Однако четыре часа давно минуло и вот-вот минует пятый; мороженного что ли съесть; так ведь не хочу.
   Нестор закурил и неторопливо двинулся вдоль парапета.
   Вокзал бодро сортировал по вагонам загорелых мужчин и женщин, плачущих карапузов, девчушек с леденцами и бабушек с корзинками. Кого в электрички, кого в скорые поезда. Вокзал спешил, трудился на всю катушку. Скорее-скорее вернуть отпускников к их любимой работе, скорее отправить загород дачников; и при всём при этом вокзал следил своим зорким оком в лице милицейского и воинского патрулей, единственных в этой кутерьме двигающихся прогулочным шагом, чтобы всё было в порядке. Чтобы граждане не валились с ног от усталости или в пьяном безобразии  где придётся, а нередкие здесь воины вовремя успевали козырять.
    Нестор сел на парапет и раскрыл журнал. Читать было лень.
Люди вокруг него тоже лениво прохаживались, читали либо курили, или делали и то и другое сразу, и никто ни на шаг не отлучался от заветного гранита.
Да, солидная конкуренция патрулю по части неторопливости, -- подумал Нестор. Такое впечатление, что о встрече здесь договариваются те, кто не особенно жаждет увидеться… Интересно, насколько опоздает Витька? Ведь, как пить дать, опоздает… Хорошо бы денька на два, не больше.
       С Витькой Нестору предстояло два осенних месяца посвятить практическим упражнениям в неведомом учреждении с громким названием «Центргеофизика». Оно находилось где-то на Варшавском шоссе, и явиться туда надлежало не позже первого дня осени. При себе необходимо было иметь направление для прохождения практики и характеристику. Но летний отдых предполагал быть затяжным, и Витька с Нестором решили опоздать. К тому же они так поспешно сорвались на этот отдых, что не стали дожидаться оформления документов, необходимых для практики. Получение этих бумаг было доверено Марку, тот должен был выслать их Витьке. И если Витька до сих пор ничего не получил, думал Нестор, то он наверняка опоздает. Ну а если ещё и закружился с Ленкой, то опоздает не на день и не на два…
     Ленка… Девчонка она хорошая, и даже совсем без придури, а сочетание такого качества с комплекцией фигуристки – по словам Витьки – совершенно обессилило его волю, но зато поставило на новый уровень мужское начало.
     Будучи записным хохмачём Витька – общий любимец – назвался однажды японским дворянином. Попировал ли он знатно, или головой задел что-то твердое, но так или иначе заявил, что отныне производит себя в самураи со всеми вытекающими из этого последствиями. А когда Ленка обозначила готовность принимать знаки его внимания, и совсем не так как в школе, новоиспеченный самурай полюбил её сильнее, чем пиво – по его же выражению. И даже готов был на харакири, чтобы отпустить пиво – пусть она только прикажет. Но…. Ленка не приказывала, так как была девушкой доброй и с пониманием. И к Витьке относилась ласково, хотя может быть, и не больше… Эх, Ленка-Ленка! Где ж твои коленки…
      Но как бы там ни было, именно её, добрую и с пониманием, должен был благодарить Нестор за свой длительный караул у парапета. От её ласковости зависело, многочасовым или многодневным будет ожидание.
Нестор закурил, на этот раз уже от нечего делать, и уставился на предупреждение Минздрава СССР, расписанное по дну сигаретной пачки. Экскурсоводы за спиной неутомимо гнусили в мегафоны, пытаясь загрузить автобусы пассажирами, носильщики в разных направлениях влекли многопудовый скарб, а водители такси подвижным косяком резвились у выхода из вокзала, который всеми своими железнодорожными, автомобильными и пешеходными фибрами звал к ускорению всех, в чьё поле зрения попадал. Жертвы таксомоторных счетчиков и забывчивости носильщиков неслись мимо Нестора, в то время как в его поле зрения, помимо предупреждения минздрава, облагораживая целый квадратный метр асфальта, неторопливо вплывали побитые туфли на высоком цокающем каблуке. Туфли, выдержавшие не одно путешествие по балконам женских общежитий и бетонным взлетным полосам, гравийным дорогам и танцплощадкам, деловито надвигались, слепя глаз нанесённым на них бесцветным лаком, и откровенно наглели, требуя к себе внимания. Остановившись перед кроссовками Нестора, блескучие негодяи щёлкнули об асфальт носами и замерли.
    Японский дворянин, самурай, почитающий кодекс Бусидо пуще пивного ларька, Виктор Евгеньевич Драгодрев собственной персоной вышел к гранитному парапету у Ленинградского вокзала в городе Москва. Собственная персона Виктора Евгеньевича была облачена в серый костюм (называемый Витькой презрительно: «кустюм») с черной ленточкой вкруг ворота рубашки вместо галстуха, и в ответ на удивленное «Ха!» Нестора, произнесла:
- Ну вот и встретились наконец-то.
   Словно целый век друзья пребывали в разлуке.
   Весь вид Виктора Евгеньевича, с его цивильным «кустюмом», надеваемым исключительно в Новый Год и День Геолога и произнесением звука «с» как английский межзубный (самурай слегка шепелявил) говорил о том, что он жутко рад обнять своего собрата Стошеньку, не смотря на всю свою японскую сдержанность. Вероятно, у подножия Фудзиямы, где к Витьке обращались бы не иначе как Драгодрев-сан, братия по кодексу самурайской чести и зарезала б его за такое проявление чувств, но здесь у вокзала он был принят с распростертыми объятиями. К тому же ожидание, обещавшее быть долгим, окончилось быстро и от того приятно, и друзья, выкурив по последней столичной сигарете, расписным подземельем перебрались на Павелецкий вокзал и погрузились в электричку в предвкушении доброго ужина и задушевной беседы. Благо тетушка Нестора, зная об ожидаемом прибытии друга племянника, на славу потрудилась у плиты, и вместе с бюстом Льва Толстого на холодильнике терпеливо ждала геологического вторжения в тихий город Ступино.





- Стоша, - спросил Витька, вонзая вилку в голубец, - откуда твоя тётушка могла знать о моём приезде и приготовить такой роскошный ужин? Ведь я мог появиться и завтра.
- Не знаю, - отозвался Нестор, всё ещё ориентируясь среди закусок глазами, –     Видимо у неё чутьё.
- Как хорошо. Солидное чутьё. На меня чутьё иметь, - Витька прожевал голубец и вздохнул, - дар уникальный. А тут его, чутья-то, хватило ещё и на то, чтобы вежливо удалиться на дачу… Твоя тётушка словно знала, что двум веселым джентельменам необходимо обсудить их создавшееся «кво».
- Что ты имеешь в виду? – Нестор перевел взгляд со стола на друга. – Какое ещё создавшееся «кво»?
- А такое… - «самурай» улыбнулся тарелкам и продолжил:
- Статус кво наше таково, что Марик-Марк, наш великий кварк документы практикантские мне не выслал.
Нестор, лишь хмыкнул и взялся за нож с вилкой.
- Ты, я вижу, не очень огорчён? – по прежнему улыбаясь пельменям, молвил японский дворянин. – Впрочем, я тоже не отчаиваюсь… О! Вот этот мне, наконец, подмигнул. И этот тоже.
Витька переложил в свою тарелку несколько пельменей, вздохнул и посмотрел на Нестора.
- Не отвлекайся, - ответил тот, словно уловил в его взгляде вопрос. – Дело обсудим за сигаретой на прогулке. Сегодня, возможно, последний в этом году вечер домашней кухни. Жуй.
- И то верно. Славная закурка после славной заедки, дай бог, поможет.
Витька занялся пельменями, и до конца ужина друзья больше не обмолвились ни словом.

    Когда они вышли на улицу, и дружно чиркнув спичками, закурили, первый погожий сентябрьский денёк, тот самый денёк из песни, благополучно заканчивался. Пресловутый подмосковный вечер, правда, уже не летний, но ещё и не совсем осенний, тягуче и уверенно, подобно речи захмелевшего тамады перед нетерпеливыми гостями, обволакивал кубики-дома, своих вечных гостей в этой осени. Прокалывая мглу горящими сигаретами, друзья неторопливо шли мимо детских песочниц, пустых скамеек и качелей, темных подъездов и бродячих кошек.     Слабеющая в предчувствии холодов листва шелестела с ветвей кустиков и деревьев, навевая каждому мысли о чем-то своём сокровенном и одном, общем на двоих. Далёкой теперь Ленке и близких пустых карманах, о крайнем домашнем ужине и грядущей практике; выдыхая в остановившийся воздух толстые струи дыма, братья-геологи вели задушевный разговор о деньгах.
- Евгенич, сколько их у нас? – спросил Нестор тихо.
- Мало, - ещё тише ответил самурай. – Я же, Сторша, от Елены еду. Повеселились мы с ней… на её деньги правда, но и я почему-то поиздержался… Эх… Укатила рыбка моя в Тульскую губернию… Как-то там она без меня?...
- У меня семнадцать, - перебил Витьку Нестор.
- И у меня сорок… Негусто…
- В Ленинград придётся на электричках добираться… До аванса надо будет как-нибудь жить…
- Да-а… Может, в Питере кого из братьев встретим; не оставят, надо полагать…
- Угу… Хорошо бы Марка увидеть, - как бы вслух размышлял Нестор.
- В ноги броситься, филок попросить…
- И физию начистить, - Нестор в сердцах сплюнул и вздохнул.
- А может, Сторшенька, это почта так сработала, - Виктор Евгеньевич заволновался. – Может быть, Марк и не виноват вовсе…
- Угу… Может, и не виноват, - буркнул Нестор.
- Не может быть, чтобы Марик забыл про документы… Это почта смудрила.
Витька бросил окурок, сунул руки в карманы и потянулся.
- Ну что? – глянул он на Нестора, - пойдём в люлю бухнемся. А завтра с утра в Питер двинем.
- И во сколько ж двинем?
- А как проснёмся… Булды?
- Булды, - ответил Нестор, и друзья направились к дому, оставляя за спиной уже в обратной последовательности пустые скамейки и песочницы c бродячими котами на кошках.
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 13



Калининская полуденная электричка до отказа набитая пассажирами несла в одном из своих тамбуров Виктора с Нестором. Около двух часов предстояло им провести, стоя напротив стоп-крана и помогая на остановках выталкивать из вагона чей-нибудь громоздкий баул или заартачившийся велосипед. На случай встречи с контроллерами (ведь билетов друзья, как и договаривались, брать не стали), на сиденьях решено было не размещаться. В тамбуре и договориться легче, и, на худой конец, улизнуть можно без обиняков.
     Однако до Калинина доехали без приключений, и там, пересев на другую электричку, также без приключений двинулись дальше в направлении Ленингорода. Станцией назначения на этот раз согласно расписания было Спирово.
Из-за долгого утреннего сна и позднего выезда из Ступина Витька с Нестором прибыли в Спирово затемно. Пригородные поезда ходить перестали  и надо было как-то скоротать время до первой утренней электрички.


…- Почему бы, почему бы двум веселым джентельменам не поехать в Сан-Франциско, - напевал Витька, двигаясь между рядами гнутой в виде кресел фанеры.
     Помещение вокзала в самом произвольном порядке было заставлено секциями автоматических камер хранения, переполненными урнами и сдвинутыми в виде лежанок скамьями. Кроме двух прибывших друзей, здесь находились ещё пять человек. В дальнем углу активно шевелилась бабушка со шваброй, разгружая одну из урн, рядом с ней, свесив с лавки ноги-руки, губы, и вообще всё, что можно свесить, менее активно шевелился расхристанный в пух и прах пьянчуга. Двое его коллег по самочувствию, лежа валетом на сымпровизированной из кресел лежанке, не шевелились вовсе, зато, видимо, имели прямое отношение к растекшейся под ними луже.
- Обдудонились бедолаги, - констатировал самурай, - а милиция к счастью здесь не предусмотрена… Как значительно лежат, а?... Давно я так не лежал…
   Нестор сел на лавку и достал сигареты.
- Решил покурить здесь? – спросил Витька.
- Ага. Слишком тонкий намек на уют, - Нестор задымил. – Если можно прудить на пол, то почему бы не покурить?
- И то верно. Дай-ка и мне.
  С этими словами самурай устроился рядом с другом и тоже закурил.
Пятая и последняя живая душа на вокзале была полненькая очкастенькая бабулька-кассир. Отгороженная шторками за своим стеклянным окошком, она шумно прихлёбывала чай и что-то читала.
Прошло ещё какое-то время, и вдруг кто-то недреманный женским голосом громко объявил на весь вокзал о том, что поезд «Волхов» через считанные минуты прибудет на станцию.
- Оно! – вскинулся Витька. – Как чудесно!
Бросив в пространство английский межзубный, он бросился к кассе:
- Бабуля, сколько он будет стоять?
- Две минуты, - отвлеклась от чая бабуля. – Билетики брать будете? – спросила она, глянув на самурая поверх очков.
- Ни за что! – был ей ответ, и самурай, развернувшись, отправился к расписанию, возле которого Нестор, уже найдя глазами Спирово, ждал друга для раскладки диспозиции.
Выяснив, что поезд может доставить их в Бологое, а потом повернет на Новгород, доблестные операторы решили использовать его в своём путешествии.
      Для надёжного осуществления плана посадки в состав друзья стремительно договорились начать операцию за тридцать секунд до отправления…
Всё, что необходимо было сделать – это пробежать вдоль вагонов лёгкой трусцой и выбрать проводницу по моложе. А затем,  изобразив крайнюю спешку, ворваться в её вагон почти на ходу. Расчет был сделан на то, что впопыхах билеты у них не спросят; только бежать нужно от хвоста поезда к голове, во избежание подозрений… А потом уже можно сообщить, если спросят, что им нужен общий вагон, и отправиться на его поиски.
      План был реализован блестяще. Дамочка в форме МПС даже не заикнулась о билетах. Получив от неё информацию о том, где искать общий вагон, друзья направились к вожделенной цели.
     Но достичь её им так и не удалось. Осанистая тетя в фуражке, засунув руки в карманы джинсовой юбки, туго охватывающей её добротные телеса, решительным шагом выступала навстречу.
«Ох, Елена моя, Еленушка, - подумал Виктор Евгеньевич, - слишком уж мне повезло во встрече с тобой, чтобы также повезло во встрече с этим громилой»…
Подумал и не ошибся.
- Билеты? – остановила джинсовая дама земную братву..
- Мы в общий вагон, - начал было Витька.
- Ну и что? Билеты покажите, - не унималась фуражка.
- А вы, наверное, бригадир, - попытался оттянуть миг расплаты японский дворянин, а ныне простой советский заяц.
- Это не имеет значения. Где ваши билеты? – голос вероятного бригадира проводников не повышался.
  Витька повернулся к Нестору:
- Стоша,  мы, кажется, не в тот поезд сели… Здесь, оказывается, по биле-там…
- Ну вот что, мальчики, - прервала его тётя, - чтобы мне не пришлось вызывать милицию…
- Да с вашей комплекцией она и не к чему, - сострил было самурай…
- Вы давайте-ка сами ступайте в тамбур, - пропустив колкость мимо ушей, продолжила та, - а на следующей остановочке я вас ссажу… И разойдемся тихо и мирно.
- Булды, - обреченно выдохнули друзья, и мысленно простившись с теплом вагона, направились в тамбур.
- Сиротки мы, сиротки, - причитал по пути самурай. – Видела бы моя Елена, как мучается её Виктор Евгеньевич… Стошенька, ну хоть ты молви мне слово тёплое.
- Я люблю тебя, Евгенич, - с готовностью посочувствовал Нестор.
- Да пошёл ты со своею любовью, - Витька беззлобно выругался и открыл дверь в тамбур.

   Названия станции, где их высадили, друзья не запомнили. И не запомнили просто потому, что не успели  как следует осмотреться. Буквально через две минуты после отправления «Волхова» у перрона затормозил поезд. Разобрать речь по вокзалу через громкоговоритель оказалось невозможным, но из табличек на вагонах доблестные геологи заключили, что поезд движется в устраивающим их направлении, и, значит, немедленно следовало брать его штурмом. В действие была приведена уже проверенная схема; и на этот раз настолько удачно, что Витька со Сторшиком, миновав купе проводника общего вагона, обосновались рядышком на нижних полках: сидя.




 
 
 

Эпизод 14




  Несмотря на то, что была глубокая ночь, в вагоне по причине тесноты и спёртого воздуха никто не спал. Узнав у бодрствующих соседей, что по пути им только до станции «Бологое», друзья несколько огорчились. Поезд там хрен знает куда поворачивал, и, значит, расставание с ним было неизбежным.
- Пожалуй, в Бологое наш номер с посадкой не пройдёт, - сказал Витька и глянул в темноте на друга. Тот молчал.
      Пассажиры в вагоне бродили приведениями по проходу, сидели в неудобных позах, и белея друг на друга усталыми лицами сквозь мрак, переговаривались в полголоса.
   Это заставило самурая напевать. Про двух джентльменов, решивших заехать в Сан-Франциско.
- Пойдемка покурим, - хлопнув Нестора по плечу сказал самурай и поднялся.
  Опасливо поглядев в сторону освещенного титана; не появится ли вдруг проводник; друзья направились в тамбур.
- Интересно; все наши соколы разлетелись, иль нет? – вслух размышлял Витька. – Может быть Финикийца на месте застанем. Как думаешь?.. У него на сборы всегда много времени уходило.
   Нестор вертя в пальцах обгорелую спичку по прежнему молчал.
- Стоша, - Витька в упор посмотрел на друга. – ты чего как мухомор стоишь? Я вот с Ленкой расстался и то не грущу…
Вспомнив Ленку Витька улыбнулся и вдруг сам опечалился… Ленка была далека, очень далека, и по мере увеличения расстояния до неё, воспоминания становились острее. Размышляя вслух о своей нелегкой самурайской доле, разлуке с любимой, японский дворянин всё больше грустнел:
- Знаешь, Стоша, я ведь даже читать стал больше, вместо того, чтобы больше писать… Не потому что она этого требовала. Нет. Ей всё равно… Просто сам почувствовал, что одного самурайского достоинства мало. Для неё…, как ей кажется..
Нестор улыбнулся. Его настроение под действием воспоминаний самурая стало улучшаться. И теперь зная, что тот оседлал любимого конька, Нестор с умильной иронией глядел на друга и засобирался было зашутить..
- Перечитал свои детские книжки, - продолжал Витька, - и добрался до классиков… Ушёл от Вальтеров Скоттов и Дюмов к Федору Михалычу и Гоголю… и теперь, действительно не понимаю – то ли это меня надо хватать и садить в острог, то ли это я должен всех засадить туда за отсутствие у них Ленки.. Как ни крути, а не плохие всё-таки люди все эти айсберги, вайсберги, фейхтвангеры и розенбаумы…   И даже твой вопиющий нос чем-то мне их напоминает, - уже смеясь говорил Витька…

   Так и стояли они в трясущемся бодрящей прохладой тамбуре, забывая вовремя стряхнуть пепел; зевая и улыбаясь, слушая, и также зевая и улыбаясь, говоря. Вопиющий нос Нестора всё чаще морщился от смеха, а голос японского дворянина всё чаще прерывался глубокими вздохами. И со стороны было бы не возможно определить: грустят эти парни всерьёз или просто нашли новый способ веселья.

-- От звонка до звонка я свой срок отсидел, - нараспев забубнил Витька, закуривая сигарету, - отмотал по таёжным делянкам… Пойдем, Стоша, уснуть попробуем. Обидно будет потом, что не воспользовались теплом, когда оно у нас было.
И друзья двинулись в темноту, переступая через бесчисленные ноги, топча чьи-то свесившиеся одеяла и цепляясь за чемоданы, ремни сумок и ящики с фруктами; вслух извиняясь за причиненное беспокойство, а про себя обругивая побеспокоенного на чём свет стоит. Наконец они достигли полки и усевшись рядом, стали устраиваться на короткий ночлег. Нестору после долгих усилий удалось-таки убрать из-за спины чью-то согнутую в колене ногу, которая никак не хотела разгибаться и мешала облокотиться на стенку. Витька же, постоянно натыкаясь головой на стойку, поддерживающую верхнюю полку, в течение всего остатка пути уснуть так и не смог. И если забывался на время, то тут же видел во сне какие-то кошмарные мультфильмы; с конными самураями, иероглифами и ещё черт знает с чем. Витька просыпался, взглядывал на Нестора, который не менял своей позы, снова закрывал глаза, и снова начинались мультфильмы. Самурай ворочался, тихонько ругал вагон вместе со всеми, кто в нём находился, Ленку за то что не сниться, иероглифы за то что непонятны, и опять засыпал… Пьяный Макар Девушкин в обнимку с Робином Гудом вторгались в его сон, горланя по японски песню о сроке, который они якобы отмотали на таёжных делянках. Витька вздрагивал, матерился и шёл в одиночестве курить.
     Вскоре поезд остановился. Поёживаясь от холода, сонные  друзья вышли на перрон.
  Ночь встретила их грохотом вагонов, шумом громкоговорителей и мигающими глазами светофоров проводила к зданию вокзала.
Выяснив, что ближайший по времени поезд на Ленинград уже готов отправиться, друзья бросились к кассам. У стеклянных кабинок они вынуждены были проторчать некоторое время в ожидании. Наконец, занятые чаепитием кассиры соизволили продать им билеты, и получив законные теперь места, они опрометью выступили в поход к поезду.
Однако в вагон, указанный в билетах их не пустили. Особа у дверей, имевшая вид подержанной Венеры, категорично заявила, что в её вагон у молодых людей билетов быть не может, потому как у неё сплошь иностранные гости и духом отчизны веет лишь из тамбура. Японский дворянин начал убеждать её в том, что советские геофизики особенно хорошо смотрятся на фоне иностранных гостей и к тому же имеют обыкновение крепко спать. Поэтому представители смердящего запада вряд ли сумеют их потревожить, если вдруг вздумают дебоширить. И в конце концов, заявил Витька, он сам японец, и в Ленинграде его ждет сам Мацуура. Венера, улыбаясь, выслушала самурая и посоветовала друзьям отправиться на поиски начальника поезда, чтобы уладить ситуацию до отправления. Из её слов следовало, что начальник вероятнее всего находится где-то в голове состава, и Витька с Нестором, сунув руки в карманы, двинулись вдоль поезда, поглядывая на номера вагонов.
Начальник поезда, выявленный друзьями у локомотива, лично проводил их туда, откуда им предстояло прибыть в город на Неве.
   Это оказался настолько цивильный вагон, что Витька с Нестором даже опешили.
- Белья брать не будем, - решил за обоих Витька. – Всё-таки по рублю сэкономим.
- Булды, - согласился Нестор, и друзья ступили на ковровую дорожку коридора, где их встретил проводник со словами:
- Белье в рупь, а кто спит без белья, тот у меня спит в коридоре.
   Вот сволочь, подумал самурай, а вслух произнес:
- А противогазами наши соседи по купе запаслись?
- Зачем это? – осведомился проводник.
- Ну, мало ли… - самурай замялся. – Вдруг, я начну разуваться… задохнутся ведь касатики… Стошенька вот тоже заблагоухает невзначай.
- Мы очень долго не принимали ванн, - вставил Нестор. – И не прихватили с собой массажисток, поэтому наверно обойдемся без белья…
- Ребята, я же ясно сказал, - проводник набычился. – Без белья у меня спят в коридоре.
   Друзья посмотрели друг на друга, вздохнули и принялись рыться в карманах в поисках рублей.
   Получив постельное бельё, они остановились возле своего купе в ожидании пока престарелая супружеская пара, делившая с ними этот клочок вагона, расположится на ночлег на нижних полках.
- Ни тебе тапочек, ни тебе вообще! – сетовал Витька разуваясь.
Нестор следовал его примеру, и оба, устроившись на откидных сиденьях, дружно зашевелили пальцами ног, пытаясь хоть таким способом развеять их запах. Возня и покряхтывания в их купе тем временем прекратились, и друзья поднялись со своих мест полные решимости провести остаток ночи как люди.
- Ленку хочу, - сказал Витька и взялся за ручку двери.
- Во сне увидеть? – усмехнулся Нестор.
- Да. И во сне тоже хочу, - ответил самурай и добавил шепотом:
- Вот вам гигиена, вот санитария.
  Японский дворянин первым вошёл в купе, с достоинством неся в руках туфли.
Друзья орлами взвились на верхние полки и моментально отключились от всех железнодорожно-геологических проблем. Добрая фея Геофизика, кружась у их изголовья, тщетно пыталась завладеть грёзами своих молодых подопечных. Им виделись другие сны.





Эпизод 15



           Обыкновенное солнце над обыкновенными крышами совсем уж было по осеннему съёжилось и напряглось, наотрез отказываясь обогреть детишек в песочнице и пенсионеров на скамейках. Оно словно засомневалось в том, что из чумазых человечков, возводящих песочные домики, вырастут счастливые люди, а их седовласые предки, всё лето гревшиеся в его лучах, прожили жизнь настолько достойно, чтобы и осенью получать хоть толику тепла от щедрот светила. Но и дети и старики, не обращая внимания на причуды сентябрьского дня, продолжали упиваться каждый своим неведомым счастьем. И насупившийся прохладный глаз миллионом своих золотых ресниц, будто не совладав с собой, вдруг глянул на них благосклонно, и в тот же миг, словно испугавшись этой своей благосклонности, смущенно задернулся тучкой, с тем, чтобы ещё через мгновение всё же пролить на землю остатки своей летней любви.
Витька с Нестором, сидя на скамейке недалеко от копошащихся в песке малышей, добросовестно переваривали только что съеденный обед. Они совершенно случайно забрели в этот дворик после того как посетили пельменную. Где-то совсем рядом шумел Владимирский проспект, и друзья, издалека прислушиваясь к тому как балагурит ленинградский будний день, миролюбиво поглядывали на редких в этом месте прохожих.
   Японский дворянин, сидя на краю скамейки в позе отрекшегося от престола Наполеона, размышлял вслух:
- Чёрт знает что… Ну просто сговор Антанты – да и только… Ну как они смеют, а?!..
- О чем это ты? – Нестор повернулся к самураю.
- О ком! – поправил его Витька. – О ком же ещё, как не о женщинах… Сидишь тут в лирическом настроении… Погода хорошая… а они так и норовят со страшными лицами на глаза попасться… Ладно бы только это. А то ведь ещё обязательно через одну на кривых ногах… И куда только подевались красавицы?! Неужели все до весны попрятались… Как думаешь, Стоша?
   Но Стоша ничего не успел подумать на этот счет, так как мысли Виктора Евгеньевича тут же приняли другое направление:
- Дети вот тоже, - поглядев в сторону песочницы, продолжал самурай. – Ты посмотри на них. Им же совершенно до фени все людские бедствия. Для них же самое страшное – это бабайка где-нибудь в темной комнате. Причем несуществующая  бабайка… А вырастут в ломоносовых или салтыковых-щедриных и будут нам старикам мозги пудрить… И это в лучшем случае… А в худшем?... Станут вялыми мужьями или никчёмными женами…
- Будут в заштопанных на коленях трениках и растянутых майках выходить к утреннему чаю, - подхватил, рассмеявшись, Нестор.
- Да! А напиваясь на семейных праздниках, где-нибудь в прихожей под одежной вешалкой прижмут жену, оказавшуюся чужой и дрожащими пальцами будут осязать её бюст и ягодицы…
- Что-то ты совсем запричитал, - Сторшик весело поглядел на друга. – Можно подумать, что из тебя уже сейчас песок сыплется.
- Да нет… Это я так… Желудку работать помогаю.


     Было уже далеко за полдень. В стране восходящего солнца, наверно, давно уже властвовала глубокая ночь, и мужественные самураи безмятежно спали возможно в объятиях фарфоровых подруг, а их неугомонный приёмный брат по прежнему сидел на лавочке и изредка взглядывал на солнце, готовое вот-вот спрыгнуть куда-то за крыши. Пройдут какие-то минуты, и купол Иссакия уже не в силах будет отражать скудные лучики. Но зато обитатели далёких японских островов начнут пробуждаться к своему нелегкому самурайскому труду. Юные геологи  сядут в электричку и отправятся в обратный путь, весело вспоминая внезапное свидание с Питером, и то как они проснулись в опустевшем вагоне на Московском вокзале, и как проводник, уже заперший туалеты, не позволил им привести себя в божий вид и умыться. И как вследствие этого бабушки на перроне при виде их, помятых и небритых опасливо подтягивали к себе пожитки. Затем был автобус и путь в Село, беготня по этажам и выправка новых документов, ранний ужин в пельменной на Владимирском, и снова вокзал. Сколько-то их ещё будет – этих вокзалов.
 
 
 
Эпизод 16


   На этот раз друзья добрались до N.. Здесь их застигла ночь, приостановившая на время бег электричек. Вокзал был совсем ничем не примечателен. Почти точная копия спировского. Витька с Нестором даже не стали заходить внутрь. Словно были уверены в том, что там их ждет обычная картина заплёванных полов, пьяных лежебок и ворчливых уборщиц.
Но вокзал — этот облупившийся придорожный храм вместе со своими верующими – редкими пассажирами, и даже со своими нищими, которые положены ему, как и всякому храму, с той лишь разницей, что здесь в их роли выступали облетающие деревца; этот вокзал словно почувствовал презрение к себе со стороны прибывших молодых людей. И как бы в отместку за оказанное непочтение сам вывернул наружу своё нутро в виде милиционера и огромной девицы. Милиционер был старше Витьки с Нестором, и старше на целый пистолет, который топорщил ему китель.
    Постояв минуту, страж вокзальной законности посмотрел в дальний конец платформы, откуда, передвигаясь от фонаря к фонарю, приближался некто очень нетрезвый, и тронув большим пальцем руки то место, где у него, по видимому, должны были быть усы, удалился обратно в недра вокзала.
   Некто же нетрезвый продолжал приближаться, что-то выговаривая по пути фонарям. Наконец его стало возможным разглядеть. Это оказался лысенький дедок.
- Ну вот и вышел, -- ворковал он, опершись обеими руками о столб. – Очень вы мне примогли, милые, - задрав голову к фонарю, говорил дед. – А то ведь заблудился бы и всё…
    Большущая девушка, вдавленная в плащ пышным, разбрызгивающимся телом, зыркнула в сторону Витьки с Нестором и заулыбалась, как-то про себя застенчиво снимаясь.
- Леди жаждет джентльмена, - глянув на неё, заметил Витька, - и не будь я японским дворянином с кодексом верности, она бы меня заполучила.
- Да её ласкать надо всемером, - возмутился Нестор. – К тому же со всей пролетарской ненавистью. Никакого самурайского здоровья не хватит…
- Ребята, закурить деду не дадите ли? – отвлек друзей лысый собеседник фонарей.
- Конечно, дадим, папаша. Чего уж там, - ответил самурай, доставая пачку сигарет.
- Ай, замечательно! – расцвёл дедок. – А я вам анекдот расскажу…
И закурив, многозначительно добавил:
- Про правительство…
- А если мы тебя в ЧЕКу сдадим? – мрачно проронил Нестор.
- Сторшенька шутит, - поспешил вставить Виктор Евгеньевич. – Не обращай внимания, дед. Валяй свой анекдот.
   Но дед уже погрустнел. Упоминание «ЧЕКи» мгновенно обидело его.
- Что же вы, ребята, чекой-то меня стращаете? У меня вот здесь, - погладил он лучистую свою плешь, - уже мухи буксуют. Я к вам, как к вольнодумцам, можно сказать… А вы меня в «чеку».
- Ну вот. Обидел деда, - самурай с укоризной посмотрел на друга.
  Нестор и сам не ожидал, что его шутка будет принята всерьёз, и стал успокаивать вокзального сказителя:
- Да брось ты, папаша. Я же пошутил…
- Э-э… - протянул дед огорченно. – Меня чекой пугать?..
   И махнув рукой, неверным шагом двинулся прочь.
- На всю жизнь обиду закатил, - подвел итог Витька. – Зря ты так на него наехал, Стоша.
   Нестор начал было оправдываться, но в это время дед, внезапно обернувшись и указывая рукой на стоявшую неподалеку девицу, громко, так, чтобы и ей было слышно, сказал, обращаясь к друзьям:
- А на неё лучше не пяльтесь… Совет вам мой. Ей и без вас есть кому гузно ворошить… И вообще, стервоза она кручёная.
  И стукнув себя в грудь кулаком, с пафосом добавил:
- И нам, патриотам – не пара!

  Толстуха фыркнула и гордо удалилась в вокзал. Довольный произведённым эффектом, дедок хохотнул и продолжил свое пьяное шествие по платформе.

  Около часа друзья бесцельно слонялись вдоль полотна дороги, пока по вокзалу не объявили о прибытии очередного поезда. Немногочисленные пассажиры устало выбрались на перрон и, вытягивая шеи, стали с нетерпением вглядываться во мрак; туда, где вот-вот должен был появиться светящийся глаз тепловоза.
   Наконец, две серебряные нити, скользнув по рельсам, протянулись в темноту и выдернули из неё гудящий локомотив.
- Ну-с? Произведем ещё один дубль? -- Вопрошающе изрёк Витька, когда состав остановился.
- Ну конечно! – Нестор двинул бровями и подобрался. – Почему бы двум весёлым джентельменам не обмишурить и этих проводников.
А проводники уже радушно открывали двери вагонов и даже не подозревали, что быть им сегодня обмишуренными.
    Молоденькая девушка-проводник отпрянула в сторону, когда два небритых «зайца», пыхтя, протиснулись мимо неё. Вероятно, вопрос о билетах и возник в её очаровательной головке, но люди уже удалялись вглубь вагона, а законные пассажиры настойчиво требовали внимания. И поэтому друзья, столь оперативно выполнившие посадку, благополучно отправились на поиски общего вагона.
    По их разумению он должен был находиться в самом хвосте поезда. Однако, достигнув последнего вагона, Витька со Сторшиком обнаружили, что он купейный и под общий никак не подходит.
   Мужчина в черном кителе, весь в молотках и крылатых колесиках, осведомился для начала, что они тут делают, а затем спросил билеты. Заявив ему, что билеты они покажут проводнику общего вагона, друзья отправились обратно.
Им предстояло пройти через весь состав, так как, очевидно, общий вагон, если он был, находился сразу за локомотивом.
Проходя через вагон, в который они столь успешно совершили нашествие, друзья вновь столкнулись с девушкой-проводником. Витька шёл первым и уже миновал было её купе, когда та, узнав его и решив исправить давешнюю оплошность, вышла в коридор и окликнула самурая:
- Молодой человек, покажите ваш билетик.
- Билетик? – японский дворянин оглянулся и замер.
   Девушка остановилась между ним и Нестором. Причем последнего она не видела, так как всё её внимание было обращено к самураю. Нестор же, скорчив страшную в своей  небритости физиономию, недовольно уставился в девичий затылок.   Японский дворянин некоторое время смотрел в ясные глаза юной проводницы, а потом, обратив взор выше, глянул на своего друга, лицо которого становилось всё ужаснее. Девушка, проследив его взгляд, обернулась и, обнаружив за своей спиной это; именно то выражение лица, которого так упорно добивался Сторшик; прочла вдруг в его глазах, что сейчас с ней будут делать что-то очень нехорошее.
      Бедняжка мгновенно прижалась к стенке, и друзья, не проронив ни слова, продолжили свой путь.
- Ишь! Билетик ей покажи, - недовольно буркнул самурай, когда они ступили на территорию следующего вагона, по ночному затемненного и тихого.
Плацкартные полки почти везде, где проходили наши герои, пустовали. Заняты были в основном места в ближних к купе проводников секциях. Заметив это, друзья решили не испытывать далее судьбу путешествием по коридорам, а разместиться на пустующих полках и немного вздремнуть.
   На остановках, когда в вагонах начиналась суета, и проводники обращали на них внимание, Витька с Нестором объясняли, что они из общего вагона, где душно и тесно, и поэтому разместились на свободных местах где придётся. Их прогоняли «к себе», и друзья неторопливо перебирались в следующий вагон. Там снова забирались во мрак купе и засыпали до очередной остановки, где их опять будили, требовали убраться, и так продолжалось бы наверное до тех пор, пока они не достигли бы общего вагона. Но, наконец-то, у них догадались спросить билеты.
Женщина в голубой рубашке с желтым флажком подмышкой похлопала Нестора по плечу и потребовала обосновать их присутствие в её вагоне. Нестор долго соображал спросонок, для чего ей сейчас желтый флажок, а затем, поняв наконец, чего от него хотят, пустился в пространные объяснения. Витька продолжал спать, свернувшись калачиком на противоположной полке.
- У пассажиров общего вагона билеты остаются на руках, - наседала дама, - покажите мне их.
    Она ткнула Витьку флажком в бедро, и тот недовольно зашевелился.
- Молодой человек, просыпайтесь, - женщина активней затормошила самурая, переключив всю свою энергию на его пробуждение.
    Нестор тупо наблюдал, как Витька, схваченный за штанину цепкой рукой, отбрыкивался во сне от осаждавшей его проводницы.
- Осторожней, матушка, - сказал вдруг японский дворянин и сел, - персики раздавите.
- Какие ещё персики? – не поняла женщина и удивленно уставилась на Витьку.
- В штанах у меня персики, - ответил самурай, вставая. – Пойдем, Стоша. Не будет нам, видно, покоя ни в светлый день, ни в темную ночь.
Дама вознегодовала:
- Наглецы! Да я сейчас милицию вызову… Это ж надо… Персики, ему, видите ли, раздавили!
- Успокойтесь, пожалуйста. Мы и сами сейчас уйдем, - вступил в разговор Нестор. – К чему нам милиция. Она наверное и без нас умаялась; пусть себе спит.
Друзья поднялись с полок, и сопровождаемые проклятиями, направились в тамбур.
Женщина, выйдя вместе с ними, закрыла на ключ дверь в следующий вагон, а затем стремительно скрылась обратно. Снова щелкнул замок, и друзья оказались в мышеловке.
- Ну вот и всё, - вздохнул Виктор Евгеньевич. – Сейчас она приведет милиционера, и нас заметут.
     Плененные геологи  закурили и стали равнодушно ждать людей в державном обличье. Поезд, укоризненно покачивая вагонами и, как будто осуждая попавшихся «зайцев», продолжал нестись в ночи.
    Сигареты уже сгорели наполовину, а по души геологов всё ещё никто не являлся.
- Виктор Евгеньевич склонен к измене, и перемене, как ветер мая, - пропел самурай и добавил в сердцах:
- Что-то мы долго едем… Пора бы и остановиться.
И будто вняв его желанию, поезд начал замедлять ход. За окном замелькали фонари. Выскочил на свет и опять канул в темень переезд с полосатым шлагбаумом. Сбросив скорость, состав подкрадывался к какой-то станции.
   Появилась проводница. Без милиции. Насупившись, молча встала возле друзей и уставилась в окно.
   Поезд остановился, и Витька с Нестором, с каменными лицами выслушав последние пожелания в свой адрес, сошли на платформу.
    В прохладе ночи накрапывал мелкий дождик.
- Да ведь это Спирово, - Нестор усмехнулся. – Опять Спирово!
- Так значит, мы уже у цели… - Витька задорно глянул на удаляющуюся в дверях вагона женщину.

   Освободившись от назойливых «зайцев», поезд угрохотал в темноту. И сразу же стало слышно, что к вокзальным шорохам, перестукиваниям и звонам примешивается музыка… Да. Музыка… Откуда?!
- Век воли не видать, где-то танцплощадка шумит, - насторожился Витька.
- Танцплощадка? – Нестор засомневался. – В такую-то погоду!?
- А что?.. В такую погоду очень хорошо прижать к сердцу теплую партнершу…
Самурай поежился:
- Я как представлю, так сразу же хочется моря, Японии, гейш и саке… Пойдем, поищем, что ли, где это танцуют?..
 
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 17





- Так какие ты пишешь стихи?
Помня свой предыдущий ответ, я решил изменить речевую тактику:
- Офигенные. В тему.
  Болела голова. Не совсем чтобы голова, но – мутило. Женщина в красном платье с огромным количеством плиссировок, с тугим хвостиком на голове и дымящейся сигаретой смотрела пронзительно.
- Дайте ему выпить. Начните с легкого.
Бородач, с улыбчивым лицом, чем-то забулькал у своего столика и я закрыл глаза, чтобы отвлечься. Вспоминать было нечего, да и незачем. Все само по себе сидело абстинентным синдромом в каждой клетке организма и вибрировало в такт песни Вертинского, в особенно пронзительных местах.
   Музыка раздавалась из соседней комнаты. Может быть, там было душевней, не знаю, в нашей же зале все сосредоточенно молчали, глядя каждый чуть ли не в себя. Слышались только проглатывания выпиваемого.
Подошел Бородач. Я не глядя взял стакан, мгновение подержал его в руке и выпил. «Начните с легкого». Бородач исчез.
- Теперь прочитай!
  Ответилось не сразу.
  В стакане был ром.
- А сама читать что – не умеешь? Компоту дай.
  Не знаю, насколько дерзкими были последние слова, но в этот момент все обернулись в мою сторону. Дама в красном покачивала ногой. И пристально смотрела. Я вспомнил этот взгляд…
 
 
 
 
 
 
 
Эпизод 18


«Дай мне напиться железнодорожной воды.»

из Б.Г.



         Нехотя вникая в содержание листочков, протягиваемых пассажирами, Вадим краем глаза привычно отмечал входящих в вагон хорошеньких женщин. Утомлённые конопляным дымом веки обязывали глаза быть очень внимательными, и Вадим чувствовал, что сейчас его глаза жили какой-то своей, отдельной от остального организма жизнью. Они абсолютно игнорировали мужчин, и буквально набрасывались на лица женщин, соскальзывали по телу до щиколоток, возвращались обратно и отмечали каждый нюанс в поведении любой привлекательной пассажирки. Вадима веселила эта самостоятельность глаз. Он улыбался себе и всем сразу и, взяв в руки очередной билет, обнаружил, что внимательно разглядывает темноволосую, коротко стриженную голубоглазую девушку, стоящую неподалеку с сухоньким старичком и, видимо, подружкой, а может быть, сестрой, такой же очаровательной, но без притягательности  во всём; как показалось Вадиму.
  Тёмно-синяя жилетка, надетая на голое тело, и серые в чёрную полоску брюки выделяли столько всего замечательного, что Вадим на мгновение забыл, для чего он стоит на платформе. Нетерпеливый пассажир выдернул билет из его рук, а голубоглазая незнакомка, пальнув в него синим дуплетом, вслед за этим пассажиром и своими спутниками вошла в тамбур.
  Лет двадцать, не больше, -- подумал Вадим… И какая … и едет в моём вагоне.
  Конопляный расклад иссякал, глаза перестали быть проницательными; во рту становилось сухо. До отправления оставалось минуты три, и Вадим решил пойти смочить горло, а заодно подготовиться к путешествию.
В купе он снял китель, почему-то очень осторожно положил фуражку на верхнюю полку и, вынув из тумбочки пачку «беломора», сел к окну и задернул шторки.
Весь процесс подготовки к путешествию состоял из забивания косяка, и Вадим так увлекся этим занятием, что вспомнил об обязанностях проводника лишь когда тронулся поезд.
   Выйдя в тамбур и закрыв дверь перед носом суетливых провожающих, он решил прошвырнуться по составу; посмотреть - где что и как; то есть абсолютно бестолково похлопать дверьми между вагонами.
Проводники собирали у пассажиров билеты, кое-кто выдавал бельё нетерпеливым бабушкам, а некоторые уже возились у титанов; ибо нетерпеливые бабушки, получив постельные принадлежности, требовали кипятку, а не чего-то покрепче.
   Прихватив у коллег-подружек апельсин, Вадим неторопливо вернулся к себе в вагон, где его ждали те же проблемы, кои прочая проводниковая братия уже посильно решала,  и положил апельсин под фуражку. Зачем-то. Собирая билеты у своих новых попутчиков, он с удивлением не обнаружил среди них синеглазой очаровашки в жилетке на голое тело. Среди получивших простыни и наволочки её также не было.
  Надо пыхнуть и затопить титан, -- обречённо подумал Вадим, -- народ желает чаю и бефунгина.
   Бефунгин добавлялся в чай почти всеми проводниками; это позволяло экономить заварку без изменения цвета содержимого стаканов, а также, по чьему-то странному убеждению, противодействовало возникновению жидкого стула у детей, объевшихся немытых или незрелых фруктов при возвращении с южных курортов.   А поскольку сейчас была именно такая ситуация, то и взрослые и дети получили вместе с чаем причитающуюся им порцию лекарства и говорливо занялись своими нехитрыми вагонными делами. Таинственно растворившаяся незнакомка в жилетке на голое тело не появилась и к чаю.

     В щитовой, стоя у раковины и ополаскивая стаканы, с головой, одурманенной наркотиком, Вадим прислушивался к тому, как неуклюжее наслаждение пробиралось по мозгам и через глаза, уши и ещё неведомо какие места изливалось наружу, впитывая вибрации пританцовывающего вагона. И хотя Вадим лишь слегка покачивался в такт этим вибрациям, было несомненное ощущение того, что тело его извивается и похохатывает всеми своими клеточками. Кайф забирал всё больше и больше; теплая волна прокатилась по позвоночнику вверх, расплескалась где-то над головой, и Вадим почувствовал вдруг как волосы на макушке начали расти внутрь… Ну вот и сходили детишки в кино, - ни с того ни с сего подумал он. Мысль эта тут же куда-то прыгнула, и на её месте появился ещё более нелепый наворот: « у нас нет вагона-ресторана, зато есть вагон-наркоман… Слова-млова… молва… мусор… а земля – это наш дом – не надо мусорить…» -- разглагольствовал некто внутри Вадима.
    Вагон сильно повело в сторону, и он, едва удержавшись на ногах, оказался у приоткрытого окна.
    Вечерний ветер куражился над шторками. Откуда-то прикатилась Луна и понеслась рядом с поездом, чиркая боком о верхушки деревьев. «Поворачиваем», -- весело догадался Вадим.
Поставив в подстаканник заключительный стакан, он завернул кран и потянулся за полотенцем.
- Вы не дадите немножко водички, чтобы запить таблетку, а то у меня очень болит животик, а без водички я не могу проглотить таблетку.
Это был не просто неожиданный вопрос за спиной. Это был очень неожиданный вопрос, заданный неожиданно детским голосом. И за секунду до того, как обернуться на этот голос, Вадим уже знал, кого он увидит.
Это была она. Только теперь на ней была джинсовая юбка и рубашка навыпуск. И глаза были тоже другими. Они были поразительно другими. Это были не те глаза, которыми он был расстрелян на перроне; это были глаза ребёнка, у которого болит животик, и которому действительно трудно проглотить таблетку.
   Вода конечно была… Наверно, была. Вот она здесь: нажми, и краник выдаст её сколько угодно. Но Вадим вдруг стал сомневаться: так ли это. Перемена в девушке была столь внезапна, что ему показалось, стало бы неудивительным, если бы кран лишь хрюкнул и ни капли не уронил в стакан.
Все представления в голове Вадима о том, что женщина так! посмотревшая на него на перроне не может быть ребенком, в мгновение рухнули, не оставив даже пыли. Перед ним стояло дитя; девочка хорошо развитая физически. Со всеми выпуклостями и округлостями, присущими женщине, но всё таки, дитя.
  И пока это дитя, лопоча что-то о персиках и абрикосах, которые, наверно, и стали причиной недомогания, о сестре и дедушке, предупреждавших, что будет плохо, запивало маленькими глотками таблетку, Вадим заворожённо всматривался в голубые глаза, которые просто не могли лгать.
   Девушка, поблагодарив, протянула Вадиму стакан.
- Как тебя зовут? – спросил он.
- Анита.
Она сделала шаг назад, как бы приглашая Вадима выйти из щитовой, и он, почему-то забыв поставить стакан на место, задумчиво прошел мимо неё, и войдя в своё купе, сел на диван.
   Анита, робко остановившись в дверях, доверчиво посмотрела на него.
- Так значит ты – Анита… - проговорил Вадим, внимательно разглядывая её колени. – Входи, присаживайся.
  Он хлопнул ладонью рядом с собой.
- Можно? Да?
- Можно-можно, - усмехнулся Вадим.
  Девушка села очень далеко от него и даже вжалась в угол.
- Похоже, гениталии вне зоны задействия, - пробормотал Вадим, и улыбнувшись устремленным на него детским глазам, спросил:
- Чего же ты в угол забилась?... Я не внушаю тебе доверия?
- Нет-нет! – голос её как будто едва не сорвался. Она даже, кажется, сглотнула какой-то комочек в горле от волнения. – Просто я всегда попадаю в какие-нибудь истории, если первая заговариваю с незнакомыми людьми.
- И часто это случается? – добрый Вадим не сводил с неё глаз, пытаясь хоть в чём-то уловить фальшь.
- Бывает… Просто я почему-то привыкла доверять людям, и из-за этого со мной неприятности  происходят.
- Н-да-а, - протянул Вадим.
   Разочарование в том, что эта Анита – абсолютный ребенок, всё более и более овладевало им.
Привыкнув к тому, что покурив травы, он начинал видеть людей такими, каковы они есть, различать малейшие, незаметные трезвому глазу, сигналы, понимать со всей отчетливостью, когда человек зол или счастлив независимо от того что он делает или говорит в данную минуту, и говорит ли он то, что думает; или когда действительный смысл сказанного крадётся где-то за словами; в данном случае он понимал, что всё ясно: попутчица Анита была наивной Аниточкой.
- Но ведь ты не сделаешь мне ничего плохого? – раздалось из угла.
- Не знаю. Смотря что называть плохим, - задумчиво проговорил Вадим и полез в тумбочку за папиросами.
- Но ты же не будешь ко мне приставать?
   Даже не глядя в её сторону Вадим физически ощутил как она напряглась.
- Этого я тебе обещать не могу, - он высыпал на ладонь несколько темно-зеленых крупинок и стал над ними разминать папиросу.
- Значит мне лучше уйти? – девушка стремительно встала.
- Пожалуй, да.
- Но мне так скучно. Сестра с дедом спят, а соседка по купе всё время читает, и мне даже не с кем поболтать.
- И ты решила, что можно поболтать со мной, - полувопросительно сказал Вадим, сминая мизинцем верхушку папиросной гильзы.
- А что ты делаешь? – Анита-Анитка словно забыла что собиралась уходить.
- Забиваю косяк, - равнодушно сказал Вадим и ссыпал лишний табак в пепельницу.
- А что это такое? – Анита продолжала стоять.
- Присядь по ближе и посмотри.
- Тогда пообещай мне, что ты не будешь ко мне приставать, - она осторожно села рядом.
- Хорошо, - сделав легкую затяжку, Вадим сквозь зубы втянул в себя воздух, - я обещаю тебе, что не прикоснусь ни к какому месту на тебе и не буду склонять к сожительству тебя в устной форме, - он плавно пустил дым и добавил:
- Пока курю.
  Она опять вскочила.
- Я же сказал, пока курю, - Вадим рассмеялся, - посмотри какая длинная папироса.
   Его веки набрякли, а губы никак не могли закончить улыбку.
- Она такая длинная… приятная, - он говорил очень медленно, забавляясь нерешительностью девушки и делая неторопливые затяжки, - такая же как маленькая приятная колбаса… которая называется… салями…
   Анита во все глаза смотрела на Вадима, и он видел, что она впервые наблюдает подобное действо.
- Ты всё-таки присядь. Пять минут неприкосновенности у тебя есть, - он снова похлопал рукой рядом с собой, и Анита, слишком увлеченная происходящим, чтобы быть осторожной, снова опустилась на диван.
- А чем ты набил папиросу? – она настолько приблизила лицо, разглядывая бурое содержимое гильзы, что Вадим смог увидеть неподдельное любопытство в её по детски расширенных и … просто чудовищно красивых глазах.
- Это инженерная верная смесь…, - ответил он. - Если её покурить, становишься весёлым и задумчивым и начинаешь потихоньку инженерить. Попробуй, - он протянул ей уже наполовину сгоревшую папиросу.
Анита отодвинулась и отрицательно замотала головой:
- Я никогда не курила это.
- Но сигареты же ты курила.
- Иногда… На дискотеках у моря. С девочками.
- Ну вот. А это курится также,  как сигарета, только нужно ещё и воздух втягивать вместе с дымом, - он взял её руку и осторожно сунул между тонкими пальцами папиросу, - затянись.
     Анита набрала в рот дыма и густым клубком выпустила его обратно, закашлявшись. Вадим легонько хлопнул её по спине и отметил, что пальцы не ощутили ничего похожего на лифчик.
- Она же крепкая, - девушка вытерла ладошкой выступившие на глазах слезы. – И такая вонючая…
   Вадим усмехнулся, забирая у неё папиросу:
- Да, крепкая, - последовала долгая затяжка. – Но, не вонючая, а благоуханная.
  Он снова взял её руку и положил ладонью себе на плечо.
-Давай я сделаю тебе паровозик. Слышишь как он звучит? Чух-чух. Чух-чух
  Анита попыталась отнять руку от его плеча, но Вадим удержал её.
- Твоя рука должна быть здесь для того, чтобы, - он говорил очень медленно, делая маленькие затяжки, - чтобы в нужный момент оттолкнуть меня… я буду вдувать тебе … в рот … тонкой струйкой дым и когда ты почувствуешь, что достаточно, то оттолкнешь меня.
  Голос Вадима был обволакивающим. Купе набухало его голосом, и Анита сидела и загипнотизировано глядела в сузившиеся глаза.
- Открой ротик, - сказал он, и вложив папиросу горящим концом себе в рот, приблизил мундштук к её губам.
   Анита прикрыла глаза, и тягучая белая струйка плавно заскользила в неё.
Почувствовав толчок, Вадим медленно снял со своего плеча её ладонь, вложив в это движение максимум нежности, на которую был способен, и аккуратно положил её на бедро, обтянутое джинсовой тканью.
- У тебя классные губы, - промолвил он. – Пусть они секунду побудут за-крытыми… Теперь, не торопясь, выдыхай.
- Ты почувствовал, что они классные через дым? – девушка открыла глаза и выдохнула, и Вадиму показалось, что в её глазах мелькнула насмешка.
Он резко подался вперёд и откровенно заглянул в их синюю глубину; а Анита с готовностью подставила расширенные зрачки, в которых уже не было ничего кроме детства.
    Дверь внезапно открылась, и в купе заглянул чернявый малый, проводник соседнего вагона – Руслан.
- Ну ты даёшь, - с едва заметным кавказским акцентом заговорил он. – Уже кайфуешь при открытых дверях.
- Пыхнешь? – спросил его Вадим.
- Э-э, давай не надо, - сказал Руслан, и с интересом разглядел Аниту. – Он меня по концу бьёт.
    Войдя в купе, он устроился на мешке с бельем, и повернувшись к девушке, которая снова забилась в угол, спросил:
- Она что, боится меня?
- Она остерегается всего, кроме паровоза, - ответил Вадим.
   Проводники, словно сговорившись, вдруг перестали обращать внимание на девушку, и повели разговор с таким видом, будто были в купе одни.
- Я тут её охмуряю потихоньку, - говорил Вадим, разрывая на мелкие кусочки папиросную гильзу.
- И как? Ни под чем не подписывается? – Руслан вынул из нагрудного кармана сигарету и встав, начал рыться в брюках, не то в поисках спичек, не то что-то поправляя. – Рыбу-то солёную есть соглашается? – он мельком бросил взгляд в угол, из которого с неподдельным ужасом смотрели  синие глаза.
- Ещё не спрашивал, - ответил Вадим, протягивая коллеге зажигалку, - держи, а то у тебя сейчас из штанов дым пойдёт.
- Так это надо было в первую очередь спросить, - ухмыльнулся Руслан, пуская дым в потолок. – Ну ладно, пойду.
   Он встал, открыл дверь, и улыбаясь, поглядел на Аниту:
- Если не понравится с Вадиком, приходи ко мне, мой вагон рядом, - кавказский акцент в его голосе усилился, - я буду нэжно резать тебя кожаным кинжалом, но кров хлестать не будет из тебя.
   Руслан вышел и, подмигнув Вадиму, добавил:
- Хлестать будет из меня … но не кров.
  Когда за ним закрылась дверь, Вадим посмотрел на притихшую девушку и спросил:
- Ну что? Будем целоваться?
  Анита встрепенулась, и с опаской поглядев на дверь; словно и не слыша вопроса; проговорила, переводя дух:
- Фф-у, какой он неприятный, - и повернувшись к Вадиму, - что он там говорил про солёную рыбу?
   Вадим едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

- Прежде чем дать тебе солёную рыбу, я должен быть уверен в нежности твоих губ.
   Синие глаза взглянули удивлённо!
- Солёная рыба, как и твои губы, - Вадиму вдруг показалось, что ему стало грустно, - такая вещь, которая грубого обращения не терпит. Поэтому для начала надо поцеловаться, чтобы убедиться, что твой язычок и губы достаточно деликатны.
- Но я не хочу рыбы.
- А уж потом! – почти возмутился Вадим, - можно будет перейти и к рыбе … к очень солёной рыбе … очень перейти… к влажной… исполненной нежного мяса…
- Но я не хочу рыбы, - повторила девушка, не замечая насмешливости Вадима, - тем более солёной. У меня и так стало сухо во рту и страшно хочется пить.
   Вадим вспомнил, что где-то у него есть апельсин и, поднявшись, нашёл его на верхней полке под фуражкой.
Очистив кожуру и разломив плод, он протянул его девушке и стал наблюдать, как она с очень непосредственными детскими ужимками поглощает золотистую мякоть.
    Съев половину, Анита положила остальное на стол и, эротично облизнувшись, вдруг капризно всплеснула руками:
- У меня нет платочка, - слезливым голосом проговорила она и исподлобья посмотрела на Вадима. – Дай мне чем-нибудь вытереть ручки.
   Он протянул ей платок, продолжая молча и тупо внимательно на неё глядеть.
- Можно я положу голову тебе на колени, - спросила она, возвращая платок.
 
 
 
 
 
 
Эпизод 19





    Впервые в жизни Анита держала в руке настоящую мужскую плоть. Ничего подобного раньше держать так близко возле себя ей не доводилось.
    Спустя мгновенье, в такт покачиванью вагона двигая только головой, она размышляла, как такое могло с ней произойти.
    Проводник сказал внезапно «уфф», и Анита чётко ощутила, что «уфф» -- это противоположность «ффу». Хорошо ему, - подумалось Аните и вспомнилась соседка по купе с Оксанкой; что они делали с несчастным дедом; её чуть опять не вырвало.
   Хотя конечно, дед не выглядел несчастным. Его лицо было таким, как сейчас у проводника… Все мужчины одинаковы … как бы было неудобно на них смотреть.
   Поезд вздрогнул и сбавил ход. В окне зарябил свет, и проводник опять сказал: «уфф». В купе постучали. Анита села на диване, а проводник включил свет и открыл дверь.
   За ней оказалась Оксанка.
- Уфф!! – снова сказал проводник, а Оксанка поглядела на него, как на пустое место и перевела взгляд на подругу.
- Мы с дедом тебя обыскались…
   Она обвела взглядом купе, оттеснив проводника и закрыв за собой дверь.
- Развлекаешься? – спросила она, и Аните показалось, что вопрос был обращён не к ней.
   Проводник проверил на себе наличие брюк и спросил:
- Вы сейчас с кем разговариваете?
- С тобой, кобель ряженый.
   В дверь снова постучали и сразу открыли с вопросом:
- Сколько стоянка?
   Два парня сунули головы в купе.
- Десять рублей, - через плечо бросила им Оксанка и задвинула дверь.
  Анита поняла, что подруга сердится.
 
 
 
 
 
 
Эпизод 20
 


Она оторвала взгляд от листка бумаги, быстро сложила его и засунула в передник*. Затем ещё несколько раз махнула шваброй по полу, выключила пилота и выскользнула за дверь. Было время ужина, и в коридорах было пусто. У дверей палаты её ждала Анита.
- «Распечатала? Давай!».
   Взобравшись на тумбочку, она сунула руку под плиту подвесного потолка и вынула оттуда блокнот с ручкой на веревочке. Секундой позже уже строчила.
«Вчера Глазунья опять застукала нас. Было много шипенья и слов. В результате Анитку отстранили ещё на неделю от интернета, а меня поставили дежурной по интернет-комнате. Ну не фашисты ли? Глазунья – подлая диверсантка. Ну ничего.  Я зато Анитке распечатала очередное стихо этого её «Призрака Поэзии». И чего она в нём нашла, в Призраке этом.
   Читает вон, глаза искрятся. Глухаря не проспи. Сегодня, кажется, Глухарь. Сама такая! беззащитная ранимая! … Всё. Знакует.»
- Прячь уже.
- Кто там, Глухарь?
- Нет, все трое. С Бурбоном.

   По коридору шли трое.
Глазунья с Глухарём первыми, как обычно, деловые и сосредоточенные. И с ними человек, которому девушки всегда радовались; может быть не столько ему, сколько тому, что обычно за этим следует. Глазунья всегда менялась на Глухаря, Глухарь на Глазунью, а человек, которого принято было называть Бурбоном, мог появляться и без них и почему-то всегда начинал разговор с Анитой. Прямо сейчас они шли втроём,  и это значило, что подругам предстоит отвлечься от привычных занятий. И составить компанию публике, которой они удивлялись и втихаря даже пытались подражать… Это была странная публика.
    Это было, как правило, мероприятие, обставленное событиями вроде и привычными до оскомины, но при этом почему-то всегда важными для Глазуньи с Глухарём. Необходимо было пройти за ними по гулкому коридору до комнаты с надписью «рекреация №», в которую Глухарь с Глазуньей никогда не входили, и занять место среди людей с газетными шапочками на головах. Бурбон, войдя в эту комнату, тоже надевал шапочку из газеты, но, впуская в дверь подруг, и приложив палец к губам, оставлял снаружи Глазунью с Глухарем.






     Газетные головные уборы в рекреации № были у всех, кроме Аниты с подругой, и дамы, которую девушки обозначили для себя, как самую главную. Её звали Елена Сергеевна. Она разносила чай со всякими вкусностями и заставляла присутствующих рассказывать истории. Истории должны были рассказывать все, кроме Аниты с подружкой. По крайней мере, так всегда получалось.
   Нельзя сказать, что это их сильно беспокоило.
   Иногда им казалось, что они действительно лишние на этом празднике рассказов.
Но сидеть и слушать что-нибудь про жизнь других, а иногда и вовсе непонятное, но завораживающее – это было для них настоящим удовольствием.
Смотреть на реакцию окружающих, и качать головой как все -- это было больше чем развлечение. Тем более, что они знали, что после этого уже не будет включений. И можно ни о чём не думать.
- Здравствуйте девушки,- произнёс Бурбон, приветливо улыбаясь – А я за вами.
- Как обычно, - сказала Анита. И ещё она вдруг спросила: - А что такое контаминация?
- Терпеть ненавижу твои вопросы, - сказал Бурбон. – Поняла?
  Анита промолчала. Подруга обняла её за плечи, а Глазунья ехидно улыбнулась,   Глухарь же, казалось, был безучастен.
- Идёмте. Пора. – Бурбон взял подружек за руки. – Сегодня у нас сильно необычный вечер. - Он посмотрел на Аниту. Поняла?
  Старые половицы скрипели. На бледно-зеленых стенах треснула штукатурка.
- Бурбон, а здесь давно ремонт делали? Какое-то всё ветхое.
- А тебе не нравится?
- Мне – нет, а вот Анита говорит, что так хорошо, потому что старое нас
охраняет. Мы хотим немного у себя в комнате сделать по-другому.
- Это интересно. – И как же?
- Мы ещё не придумали. Анита говорит, чтобы было не так светло, а
ещё … она хочет однообразия.
- Мы это обсудим… Темно и однообразие…? Это – как минимум, забавно.

Они подошли к двери. Бурбон обернулся и кивнул Глазунье с Глухарем. Дверь открылась, обнажив просторное помещение с креслами, пуфиками и пальмой в углу в неярком свете от двух бра и включенного телевизора, который ничего не показывал, а просто светился, изредка помигивая.
    Елена Сергеевна уже разносила чай и раскладывала вафельные упаковки по столикам, а то и прямо на пол.
- Проходите, - Бурбон пропустил вперёд девушек.
  Те вошли и по очереди поздоровались со всеми, начиная как всегда с Елены Сергеевны.
  Учёный приподнялся с кресла и снова сел.
  Ходок, сделав, что называется ручкой, вытянул губы.
  Бухгалтер разговаривала о чём-то тихо с Историком.
  В основном всё было как всегда.
  Спортсмен разгадывал кроссворд, одновременно помогая Учительнице устроить на полу из подушек некое подобие дивана.
  Подружки прошли в свой облюбованный уголок с пластиковой пальмой и столиком, где уже лежали вафли.
  И только сейчас заметили, что среди присутствующих появился некто, кого раньше они не видели.
  Человек неопределённого возраста сидел в кресле, играя жидкостью в небольшом округлом бокальчике.
  Он сидел в кресле, которое обычно занимал Бурбон, у стены за дверью, через которую они вошли.
  На его голове также была шапочка из газеты.
  Возможно Бурбон, говоря, что сегодня необычный вечер, имел в виду появление этого человека?…
- Смотри – «Школьные», - засмеялась Анита, показывая подруге на конфеты.
- Да, девочки, сегодня такие были.
  Елена Сергеевна с двумя дымящимися кружками остановилась возле их столика.  Её густые вьющиеся волосы, туго схваченные ленточкой, казалось, оставались всегда неподвижными, словно зафиксированными каким-то чудовищным лаком.  Первой это заметила Анита, ещё давно, и каждый раз толкала подружку, напоминая об этом. Зачем?
- Сегодня мы попросим Ходока рассказать какую-нибудь историю из его жизни, - сказала Елена Сергеевна, поставив чай перед девушками и посмотрев в сторону Ходока, - связанную с его отношениями с женщинами.
  Подруги переглянулись и уселись за стол.
  Тот, кого называли Ходоком, услышав сказанное Еленой Сергеевной , задвигался на своем месте, всем видом своим демонстрируя недовольство.
  Ему не нравилось рассказывать истории вообще, а уж о себе, да ещё про отношение к женщине…  Не любил Ходок откровенничать.
   А рассказывать всё равно приходилось; таковы были правила.
- Вы сможете, - сказала Елена Сергеевна, - задать Ходоку два вопроса по ходу его рассказа. Но не более.
   Она обвела взглядом комнату, словно давая понять присутствующим, что сказанное касается всех.
   Бурбон с Учительницей улыбнулись.
   Ученый снова приподнялся со своего места и снова сел, а Историк с Бухгалтером спокойно посмотрели на Ходока и продолжили в полголоса беседу.
  Только Спортсмен никак не прореагировал на слова Елены Сергеевны, продолжая сосредоточенно вписывать карандашом буквы в кроссворд, да незнакомец в кресле Бурбона прекратил на мгновение игру с напитком и отхлебнул его, с интересом, как показалось подругам, посмотрев на них.
- Это все тот же кроссворд? – спросила Спортсмена Елена Сергеевна.
- Видите ли, дорогая Геевна, - Спортсмен отложил карандаш, - тема, предложенная вами Ходоку, мне не интересна в его изложении. Уж извините.
   Анита взглянула на подругу и почему-то вспомнила строчки, которые та списывала для неё с монитора. Как там было?:

Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовется,
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
БляТь.

    Такие красивые строчки и так странно заканчиваются. Какой он, всё-таки странный, этот Призрак.
- Видимо, господин Спортсмен неплохо знаком с мнением Ходока на этот счёт, - произнесла Елена Сергеевна, пройдя в центр комнаты к одинокому табурету с приютившейся на нём пепельницей.
..Вот интересно, о чём обычно думает Призрак, когда сочиняет стихи, продолжала размышлять Анита.
- Наверно поведение Ходока с женщинами не очень спортивно, - подала голос Учительница.
- Оно излишне спортивно, - обернулся к ней Спортсмен, - профессионально спортивно.
- Вы имеете в виду, как к станку? - Елена Сергеевна устроилась на табурете, держа в одной руке пепельницу, а в другой дымящуюся сигарету.
  Ведь мысли, наверное, как-то сами укладываются в рифму, или Призрак специально их напрягает на это.
. Анита посмотрела на подругу, вложившую вафлю в рот, и пригубила чай.. Но как можно напрягать мысли, если они сами напрягают.. А для подруги призрак – просто моё увлечение, и не больше..?
- Может быть, Ходок недостаточно поэтичен для того, чтобы его отношение к женщинам нравилось Спортсмену? – в голосе Елены Сергеевны просквозила насмешка. – Как думаете, господин поэт? – обратилась она к незнакомцу в кресле Бурбона.
  Тот опрокинул в себя остатки содержимого бокала, поставил его на пол рядом с креслом и молча откинулся на спинку.
…Поэт!..Вот это да!.. Анита чуть не пролила чай..
- Нет, Геевна, - вновь подал голос Спортсмен, - Ходок, пожалуй, даже чересчур поэтичен. Поэт, возможно, даже не представляет насколько.
 Почему он всегда называет её Геевной.. Странно. Её родители кто? Оба мужчины? или женщины?...обе…?... А она не обижается.. Странно. И чего эти мужчины находят друг в друге?... Ведь ни один из них не способен сделать того, что может сделать девушка для девушки.. Хорошо бы спросить об этом Бурбона.. Но ведь вопросы можно задавать сегодня только Ходоку… а он молчит.. А поэт?.. тоже молчит..
   Где-то заиграла музыка. Анита не сразу поняла, что это песня. Она доносилась откуда-то из-за стен. Может быть Глухарь с Глазуньей включили проигрыватель в соседней комнате. Исполнитель тоскливо, едва не с надрывом пел о любви. И кажется о любви мужчины к женщине. Все-таки, странные они – эти мужчины.. поют о любви… но что они о ней знают?.. Анита бросила взгляд на подругу. Та улыбнулась ей, глазами указав на незнакомца в кресле.
   Тот стал тереть пальцами виски, и повисло молчание.
Елена Сергеевна затянулась сигаретой, кивнула Учёному, привставшему вновь со своего места, и вдруг перейдя на «ты» спросила поэта:
- Так какие ты пишешь стихи?
- Офигенные. В тему. – ответил тот.
- Дайте ему выпить. Начните с легкого, - Елена Сергеевна сделала знак учёному, и у того, как у фокусника из ниоткуда появилась бутылка, которой он тут же весело забулькал над бокальчиком, таким же, как у поэта, и видимо, хранившемся не иначе, как в рукаве. Вот это фокус.!. восхитилась Анита.
   Ученый подошел к поэту и сунул ему в руку ёмкость с прозрачной жидкостью.
Конечно он хочет пить.. с жалостью подумала Анита…Вот бы почитал чего-нибудь вслух..
- Теперь прочитай, - буднично промолвила Елена Сергеевна.
   Поэт вплеснул в себя половину бокальчика и посмотрел на неё:
- А сама читать что – не умеешь? Компоту дай… из траха, милая, живём. Ведь если честно? И говорить о том, о сём – не интересно.
Мы время зря с тобой терять
Давай не будем;
Глотнем шампусик и в кровать,
На зависть людям!

- Надо сменить вектор направленности, - произнёс вдруг Ученый и шумно почесал пятернёй густую поросль на лице.
- Зачем же? – отозвалась Елена Сергеевна. – Это действительно очень даже в тему.     Что может быть приятнее отношений между мужчиной и женщиной, тем более в таком ракурсе… Только вот компоту нет; только чай. Подойдет?
- Подойдет, - был ответ человека с пустым бокальчиком.
- Хочу попросить уважаемого Бухгалтера поухаживать за ним, - произнесла Елена Сергеевна и затушила сигарету в пепельнице.
    Дама лет тридцати, которую называли Бухгалтером, поднялась со своего места и направилась вглубь комнаты к столику с чайными принадлежностями.
За невероятную длину ног Анита с подругой называли её Цапелькой. Учёный тоже встал и, подойдя к окну, двумя пальцами раздвинул шторы. Осторожно сунул между ними нос и привычно почесал подбородок.
- Как там погода, борода? – спросил его Спортсмен.
- Смеркается, - оглянулся тот и вновь почесался, - как-то скачками.
- Так что, господин Ходок? - Елена Сергеевна потянулась, не вставая с табурета, - вдохновила вас поэзия на рассказ? По моему, изложенное должно быть вам очень близко. По ощущениям.
  Ходок усмехнулся:
- Мне действительно понравился стих, но только, он вдохновляет на рассказ, которых у меня много, и большинство их не для женских ушей. Мне так кажется.
- Ничего-ничего. Здесь собрались терпеливые дамы. И может быть, Поэт посодействует ещё чем-нибудь, чтобы ваш рассказ был детальнее? Ты как?- повернулась Елена Сергеевна к человеку в кресле Бурбона.
- Пока никак, – ответил тот, принимая чай из рук Бухгалтера, - Данке.
  Ух! Как она нагнулась! Подумала Анита, глядя на Цапельку… Как её все-таки интересуют мужчины.. А Ходок аж залюбовался.. Интересно, он расскажет сегодня что-нибудь? Или так и отшутится…И как только женщины на него ведутся?..Поэту Цапелька, кажется, тоже нравится.
- Ваш «данке» нах, - внезапно подал голос Бурбон, - прочтите что-нибудь ещё, а то Ходоку никак не разогреться.
  Поэт, сделав глоток чая, глянул поверх чашки на хозяина кресла, в котором сидел, и неторопливо, перемежая слова глотками, начал:
- Погасли свечи. Дело чести. На ощупь. Близко. Сильнее. Вместе. Настойчиво. Не так. Упрямо. Безотносительно. На фортепьяно.
- Что это? – спросил Историк, глядя на возвращающуюся на своё место Цапельку.
- Видимо, начало стихотворения, - громко сказала Учительница, которую никто ни о чём не спрашивал, и устроилась поудобнее..
   Поэт сделал ещё глоток и продолжил:
- Лежала лужа неуклюже, но очень выпить было нужно.
Копался в сердце археолог, болезненно, как врач-проктолог,
Стояла в документах липа, беспочвенно ругая, типо;
А ветер странствий подымался, уже не оставляя шанса.
И вот тогда он двинул дальше глаза, темневшие от фальши,
По буеракам и ухабам к таинственным волшебным бабам,
Где колебались нежно груди, томясь над жерлами орудий,
И сердца пламенел костер последним выстрелом в упор…

   Какие-то мгновения никто не издавал ни звука. Ученый замер у окна с рукой застывшей у подбородка, как будто забыв почесаться, Бухгалтер, дойдя до своего места, так и не заняла его, покачиваясь на долгих ногах, а Историк застыл взглядом на уровне её колен.
   Вот-те и интенция.. к тенденции…Подумала Анита и посмотрела на Бурбона у двери.. А Елена-то Сергеевна, кажется,  озадачена…Гляди ка, даже Спортсмен с Ходоком о чём-то переглянулись..
   Подруга Аниты зашелестела конфетным фантиком, и все словно ожили.
- Ну, хорошо, - Елена Сергеевна поднялась с табурета, вернула на него пепельницу и быстрыми движениями пальцев оправила на себе платье… Зачем она сегодня оделась в красное?... Неужели хочет соблазнить Бурбона? А Анитка, похоже, просто в восторге от сегодняшнего вечера. Конечно! Первый раз в жизни видит живого поэта..
- Ты не намокла ли, Анита?
   Анита обратила лицо к подруге:
- Нет. Говори, пожалуйста, тише.
  Все как-то одновременно зашевелились …
- Ну-у, хорошо, - повторила Елена Сергеевна, - Может, сейчас господин Ходок поведает-таки свою историю, показывающую его отношения с женщиной так, чтобы это было для ушей терпеливых женщин?
- Давай, Ходок. Не томи уже. – усмехнулся Спортсмен.
..О-о!.. История сегодня, всё же, будет.. А если этот с рюмкой почитает что-нибудь ещё, то Анитка будет просто в экстазе…
- Я расскажу историю, - начал Ходок, - которая совсем не раскрывает моего отношения к женщине в частности, и к женщинам вообще. Но эта история связана с женщиной и произошла она довольно давно; когда присутствующие здесь дамы совершенно точно были ещё девушками.
- Вы всё пытаетесь оскорбить женщин? – спросила Елена Сергеевна.
  Ходок встал, подошёл к столику с чайными принадлежностями, налил в опустевшую кружку чаю, вернулся в кресло, попробовал напиток на температуру и продолжил:
- Была у меня знакомая. Очень приличная девушка. С которой я, будучи не трезвым, оказался объединённым настолько, что наши…
- Ходок запнулся, словно подбирая слова, - ..короче, наши чресла подружились и стали встречаться.
  Он отпил из кружки и посмотрел на Аниту с подругой.
  Ну-ну,.. Подумала Анита и встретилась с ним глазами.
- Так вот, - продолжал Ходок, - этот роман длился довольно долго. Нельзя сказать, что очень долго, а уж тем более нельзя сказать, что слишком.
   Мы нравились друг другу; мы нравились себе в обществе друг друга, нам нравилось заниматься сексом вместе…
  Это не значит, что меня не интересовали другие женщины; не исключено, что и её интересовали другие мужчины; мы об этом не говорили, когда встречались – было не до этого…
  Но, я даже читал ей стихи…
- Стихи?!- оживился вдруг Ученый, забавно подкрадываясь к креслу.
- Стихи, мля,- среагировал Ходок. - Расстались мы спокойно, и, наверно, также случайно, как встретились. Я торговал в то время оружием и был ответственным по складу; жил на съёмной квартире в обществе пистолетов и спиртного. Пить бросать на тот момент я бросил в силу специфики тогдашней специальности, и мои подруги видели меня абсолютно трезвым почти никогда. И как-то первого апреля, когда она собиралась уезжать; далеко и надолго; и без сожаления о расставании со мной; меня на квартире отоварили два залетных джека. Я был даже не пьян; так, слегка с похмелья; потерял бдительность, подзабыл о наработках; в общем, очнулся в той же квартире, уже почти с будуна, так как голова была разбита, и первое, что сделал, позвонил друзьям о попадалове; ей позвонить я не мог, мобильных телефонов тогда ещё не было…
- Как это не было? – спросила Анита.
- Давно это было, - коротко кинул в ответ Ходок. - Приятели расценили это как плохую шутку; ведь – первое апреля; а мне ещё подругу провожать, роза припасена. Красная. Так и осталась в вазе стоять нетронутой; джеки, отыскивая всё, всё перевернули вверх дном, а её не тронули… Но не суть.. Проводить я её не успел, конечно же…
- А как это – торговать оружием? – спросила подруга Аниты.
  Ходок спокойно на неё поглядел:
- Сидишь просто себе, газетку читаешь, ну там пойдёшь – кофейку сделаешь, рюмочку выпьешь… Скучно довольно… Это мы уже потом, после того, как меня отоварили, стали вдвоём с Юджином сидеть…
- Без имён, пожалуйста,- кашлянул Бурбон.
- Ну, я и говорю – стали вдвоём сидеть – так тут повеселее стало: шашки там, кроссворды отгадывать на время… Даже комнатный гольф изобрели, да. А так в общем скука… Приходят иногда… Берут груз… Уходят. Один раз была потом, правда, неприятная история, с двумя урками и пистолетом Макарова. Развлекуха, мать её. Да. А так – скукотища. Ну, я отвлекся…
Так вот. Хорош я был в тот вечер и изумителен по внешности. И проводить мне её не удалось…
- Девушки, - заговорила Елена Сергеевна, - у вас осталось по одному вопросу.
Ходок поглядел на неё, сморщившись:
- Уехала она. Без меня на платформе, и без розы тоже…
  Он помолчал, взглянул на чай, глотнул и словно подытожил:
- И встретились мы с ней через десять лет.
- Как через десять лет? – удивилась Учительница.
- Как? Через десять лет!? – прошептала Анита.
- Девушки, - Елена Сергеевна строго посмотрела на подруг; им даже показалось в её тоне и взгляде что-то глазуньевское,- вопросы с вашей стороны остались только у Оксаны.
- Через десять лет… девушки, - перебил их Ходок, - это когда проходит десять февральских зим…
- А что вы ей читали? – Бурбон зевнул и оттолкнулся от стенки.
- Про февральские зимы? – холодно взглянул на него Ходок. – Это когда…
- Это когда солнце с морозцем, - вставил неожиданно Поэт.
- Да. Где-то так. Но читал я ей не об этом..
- Может, попробуете вспомнить? – спросил Бурбон.
- Да, попробуйте, пожалуйста, - оживилась Учительница.
- Ни к чему, - ответил Ходок, - всё, что полезного есть в февральской зиме – это то, что она выбирает принцесс и принцев и остается одну двенадцатую жизни с ними…
- Как это? Одну двенадцатую! – насторожился Ученый.
- Женщина узнаётся по ногам, - пропустив его реплику мимо ушей, проговорил Ходок.. – и очень редко по рукам…
Он помолчал, отхлебнул из чашки, глядя куда-то в пространство, и ухмыльнулся.
- Всё это замечательно, - произнесла Елена Сергеевна, – Впечатление на эту бедняжку вы наверняка произвели.
- Почему «бедняжку»? – удивлённо посмотрел на неё Ходок.
- Не будем считать это вопросом, - выдохнула дым Елена Сергеевна, - расскажите, что было потом. Когда вы встретились. Спустя десять лет.
- Не женщина, а – палач, - бросил со своего места Поэт.
  Ходок снова прошёл к столику с чаем, наполнил чашку остывающим напитком и с иронией произнёс:
- И в красное облачилась как нарочно… - Спустя десять лет… мобильных телефонов  всё ещё не было…
   Он вернулся к своему месту, с очевидным неудовольствием отпил из чашки и задумчиво оглядел обитателей комнаты, словно решая, продолжать рассказ или нет.
Анита заёрзала на пуфике и, дёрнув подругу за рукав халатика, быстро зашептала:
- Спроси его про Призрака.. Вдруг он с ним знаком…он же читал его..
Подруга поморщилась:
- У нас остался один вопрос..
- Ну, пожалуйста. – Анита настойчиво затеребила рукав.
- Ну, хорошо-хорошо, - Оксана высвободилась из горячих пальцев и громко произнесла, обращаясь к Ходоку:
- Не могли бы вы почитать что-нибудь ещё из человека, которого только что цитировали?
- Легко! – неожиданно и весело согласился Ходок.
- О ёлки! – деланно-сокрушенно произнесла Елена Сергеевна. – На что только не готовы мужчины, лишь бы отсрочить час расплаты. – Ну удивите нас ещё чем-нибудь… Видимо Спортсмен прав относительно вашей .. кхм ..поэтичности..
- Да ничего особенного, - сказал Ходок, - просто вспомнилось стихотворение про казнь.. Навеяло, знаете ли.. Ваше платье.
И он вдруг громко, с пафосом и чуть ли не на распев, начал читать, глядя на красное платье Елены Сергеевны: - В этот вечер ненужной казни почему-то мобильный гудок на работу зовёт, как на праздник; И эрекция между ног… так традиция жизни даётся в бесконечно большой любви, или в смерти, если придётся к месту лобному вдруг идти! Завершится на месте лобном полоса моих неудачь… всё изменится – ведь сегодня япалач, друзья. Я – палач..

- Ну и как же вам довелось надругаться над дамой спустя десять лет? – не унималась Елена Сергеевна.
- Мне надругаться, - усмехнулся Ходок, - Спустя десять лет… От общих знакомых мы с ней узнали, что находимся неподалёку друг от друга, -- Так получилось… Сказать, что мы искали встречи, когда узнали, что находимся рядом – будет точнее, чем сказать «не искали».. Так получается… Мы встретились; она приезжала всего на сутки. Провели вместе время; гуляли по городу, заглядывая в кабачки…
- Эдакий посткоитальный романтизм, - Ввернула Елена Сергеевна.
- Наверное, да. – Согласился Ходок. – Стихи я читал ей именно тогда. Спустя десять лет…
- То есть, - подала голос Учительница, - за десять лет до этого вы не читали ей стихов?
- Я же сказал: именно так. Стихи были потом, через десять лет и столько же зим..
- Как всякому эякомыслящему самцу, Ходоку любовь на первых этапах знакомства с женщиной скорее невдомёк, чем необходимость; получается так? - прокомментировала Учительница в полголоса, глянув на Историка.

- Не думаю, что надо подобное поведение так жёстко определять, - Елена Сергеевна поднялась и налила чаю.
Только себе..
И задумчиво поглядела на Поэта,
- Мы вряд ли достаточно осведомлены о том, что вообще такое любовь. Она, в отличие от людей, может позволить себе роскошь быть разной.
- Минуточку, минуточку. – зашевелился Историк, - Любовь! Что это такое? Спрашивают люди вокруг, хотят узнать ответ.
- Им не хватает терпения, - вставила Учительница.
- Это почему же? – усмехнулся Бурбон.
- Потому что терпение – тоже дар, - начал горячиться Историк, - но они хотят сразу.. А любовь чувствуют все. Вот в чём вопрос – чувство есть знание. Что это? Высочайшая ценность. Это от Бога. А выше некуда…
- Вот это тебя понесло, - изумился Спортсмен.
- Хорошо, хорошо, - заговорила Елена Сергеевна. – Однако мы отвлеклись. А Ходок ещё не закончил свою историю… Так чем всё завершилось? – обратилась она к рассказчику, - и было ли то любовью?
- Однозначного ответа у меня нет. – ответил Ходок. – В день её отъезда я проснулся первым. В горле сушняк, низ торопится в туалет, голова при ходьбе потрескивает; в общем, будун во всей красе. Она спала. Когда я слегка привёл себя в порядок и вернулся к кровати, то оторопел.. от увиденного. Кровь.. Пятна размазанной крови. Там, тут. Почти везде… Она спала..
Ходок замолчал. Остальные тоже притихли.
- У неё не было кисти, - сглотнув, проговорил Ходок. – на руке. Я это только в то утро заметил… Она была в куртке с длинными рукавами; и это было незаметно, пока мы не оказались в постели.. Но только уже утром, понимаете? Вечером и ночью я не обратил на это внимания… Это было скорее неактуально, чем незаметно. Тем более, учитывая моё состояние… Она проснулась. Без тени смущения; в общем -- травма. Она потеряла кисть. Ей сделали операцию. Рана не успела зарубцеваться. Не совсем зажила, кровь сочилась Я проводил её в аэропорт, на этот раз навсегда, и мы расстались… Я только позже стал думать об этой встрече более менее логически. Понимаете? Получается, она спешила ко мне, не взирая, не то что на отсутствие руки, но даже на то, что рана ещё не зажила как следует… То есть, для неё встреча со мной была очень важна, не взирая на прошедшие годы, на потерянную кисть и кровь, которая могла пойти в любой момент…
- А может быть, она и травму-то получила, думая о вас. И может быть в тот момент, когда решение нестись к вам навстречу было уже принято, – проговорил Поэт, вставая из кресла Бурбона и направляясь к столику с чаем.
Ходок с сомнением на него посмотрел и ничего не сказал.
- Спасибо за рассказ, Ходок, - промолвил Бурбон, - плесните и мне тоже, - кинул он Поэту.
- Здесь только чай, - ответил тот.
- Вот его и налейте.
Учёный, вставший было со своего места с непременным почесыванием бороды, снова сел и с недоумением поглядел на бутылку в своей руке.
- Налейте-ка из неё мне, уважаемый, - попросила Елена Сергеевна и встретилась взглядом с Поэтом.
…А вечер сегодня действительно необычный… подумала Анита…Если Елена Сергеевна захотела выпить, то и Цапелька с Училкой пригубят.
Елена Сергевна прошла за налитым. По пути зачем-то задела газетную шапочку Спортсмена. Неумышленно. Вроде как. И обхватив бокальчик пальцами, услышала вопрос:
- Может быть, вЫ расскажете какую-нибудь историю, показывающую ваше отношение к женщине? Или к мужчине. По вашему усмотрению. Из вашего прошлого… или настоящего..?
    Говоривший наливал Бурбону чай. Елена Сергеевна обернулась на голос и встретилась взглядом с ним.
- СлабО? – спросил он.
- Нет, – ответила она.
- Я вынужден напомнить правила, - подал голос Бурбон, - тем более, что куратор нашего чая становится рассказчиком, - он обвёл взглядом присутствующих и отхлебнул из чашки. - Немаловажно правило, упоминавшееся в начале вашего отпуска. Оно гласит: - Имена исключительно ненастоящие, даже если участник рассказа находится среди присутствующих. За нарушение этого правила два включения вне очереди, вне зависимости от пола, возраста и родственных связей, - он хохотнул и серьезно закончил:
- Ну и правило двух вопросов от каждого остаётся в силе. При этом рассказчик вопросов не задаёт. - Пожалуйста, Елена Сергеевна, раскройте нам тему сегодняшнего вечера.
… Вот это чудеса! Вечер точно необычный. Сергеевна впервые что-то расскажет…    Анита с Оксаной переглянулись.
   Елена Сергеевна сделала глоток из бокальчика и направилась к своему табурету.
Спортсмен сдвинул на затылок газетную шапку, Учительница с Историком машинально последовали его примеру, а Елена Сергеевна села на табурет, переставив с него пепельницу на столик рядом с Ученым.
- Однажды одна дама была влюблена, - начала она рассказ, - и влюблена настолько, что даже ревновала объект своих чувств едва ли не к телеграфному столбу…тем более, что были это не столбы… Казалось бы – ничего особенного… Однако проблема была в том, что объект любви и ревности очень много внимания уделял другому мужчине…
- Так объектом любви был мужчина? – подал голос Бурбон.
   Спортсмен выдал нечто похожее на сдавленный смех и сдвинул свою шапочку на лоб.
   Елена Сергеевна надменно глянула на него и продолжила:
- Да, это был мужчина… Мужчина, всерьёз увлеченный не только мной. Вечера и ночи, которые мы дарили друг другу, я считала незабываемыми. Мало того, что я сейчас предельно откровенна, чем, может быть, нарушаю правила отпуска, - сделала реверанс Елена Сергеевна в сторону Бурбона, не сходя с табурета, - так этот подонок даже не удосужился скрывать свою связь с другим мужчиной…
- В вашем рассказе очень много намеков на неформальные сексуальные отношения. Полагаете это правильным? – спросил Поэт и заметил, что опередил с вопросом Учёного.
    Тот снова вскочил из кресла и понёсся к окну совать нос между штор.
Елена Сергеевна, не удосужив его даже взглядом, допила напиток, сменила бокальчик на пепельницу и закурила:
- Он очень много времени, очень много, посвящал общению со своим другом. Настолько много, что его друг стал мне не просто не симпатичен как человек, но даже интересен, как сексуальный партнер…
- О как! – выдохнул Поэт, осушивший свой бокальчик; так же стремительно, как и налил его за мгновение до этого.
- Видимо, это – не вопрос? – осведомилась Елена Сергеевна.
- Рассказчик не задаёт вопросов, - растягивая слова, проговорил Бурбон.
- Ах извините. – выдохнула в его сторону дым рассказчица, - Как бы то ни было, друг моего возлюбленного был заполучен в постель дамы…
   Она замолчала, словно посвящая молчание затяжке…
- И-и? – издал звук Спортсмен, - это вопрос. Не тяните, Геевна, не уподобляйтесь Ходоку.
- И он был найден обычным. Настолько, что было дико осознавать, что любовник моего возлюбленного – обычный мужчина.
- А что в нём должно было быть необычного? – оживился Учёный и плеснул себе прямо в чай из бутылки.
- Да хоть что-нибудь, - Елена Сергеевна поднялась со своего места, подошла к Учёному, взяла у него бутылку и наполнила свой бокал едва не до края. – Что мог найти в нём мужчина, который делил ночи с дамой?..
- Рассказчик не задаёт вопросов, - повторил Бурбон. – Дорогая Елена Сергеевна, вы можете попасть на внеочередные включения.
- Полно-те, Бурбон. Этот вопрос я задавала себе… И так и не нашла на него ответа.
- А этот вопрос задавался непосредственно любовнику? – подала голос Бухгалтер, подойдя к насторожившемуся Учёному и приняв бутылку из рук Елены Сергеевны.
- Наверняка нет. – сказал Поэт и, выдернув бутылку у Бухгалтера, наполнил свой бокал и ещё два.
Он отхлебнул из своего, поставил его на столик, взял два наполненных и протянул один Бухгалтеру, а второй принес Учительнице, которая смущенно заулыбавшись, выпила залпом и вернула ёмкость Поэту.
- Может быть, вы действительно зря не спросили? – продолжая смущаться под взглядом Поэта, вымолвила Учительница.
- Я задавала этот вопрос. – спокойно и раздельно произнесла Елена Сергеевна.
- И каков был ответ? – обернулся к ней Поэт.
- Да никакой. Это была не более, чем отговорка.
- Как отговорка? – Ученый аж засуетился, нашёл взглядом шторы и протянул пустую чашку Поэту.
  Тот плеснул туда не более булька, гораздо щедрее проделал то же с бокалом Учительницы и вопросительно поглядел на рассказчицу.
- А как вы ставили вопрос? – радостно оживилась Учительница.
- Может быть, надо было проследить за ними? – Ученый глядел в свою чашку, и в его голосе слышалось сомнение, не то по поводу своего вопроса, не то по поводу содержимого чашки.
- Никто ни за кем не следил, - Елена Сергеевна начала заметно раздражаться, - мы не в лаборатории, – поглядела она на Ученого, - чтобы заниматься препарированием отношений между мужчинами, как … препарированием крыс.
- Будь они даже белые и пушистые, - в полголоса проговорил Поэт и вернулся в кресло Бурбона.
- Но, позвольте, позвольте, - возмутился вдруг Историк, - что за чехарда? Мы получим ответы на уже заданные вопросы или нет?
- Вы, уважаемый Историк, как, впрочем, и господин Ученый с Учительницей, свои вопросы уже задали, - проговорила Елена Сергеевна и мельком глянула на Бурбона. – Теперь по порядку; вопрос ставился так: почему ты так много времени уделяешь этому человеку в ущерб отношениям с женщиной?
- А кем было решено, что в ущерб? – прозвучало из кресла Бурбона.
- И что такое в данном случае – ущерб? – томно промолвила Бухгалтер.
- В ущерб даваемым обещаниям, в ущерб отношениям, которые - любовь и может быть даже на очень долгое всегда. И это действительно – ущерб, чтобы мне не говорили, ущерб как наказание для женщины неизвестно за что. – Елену Сергеевну пробрало.
- Вы посчитали это изменой? – спросил молчавший всё это время Ходок.
- Да.
- Они действительно были любовниками?
- Да.
- Для этого были неопровержимые доказательства, или это, всё-таки, умозаключения, основанные на подозрениях.
- Это уже третий вопрос, Ходок, - вмешался Бурбон, - однако он правомочен, поэтому будем считать его моим вторым вопросом, дорогая Елена Сергеевна. Ни одного вопроса почему-то не задали девушки.
   Он поглядел на притихших Аниту с Оксаной.
- У вас действительно не возникло ни одного вопроса? – обратился он к ним.
   Подруги переглянулись.
- Будьте, пожалуйста, смелее в интересующей вас информации, - без улыбки сказал Бурбон.

- Почему дама, которая влюблена, - несмело начала Анита, - полюбила этого мужчину; вообще.
- Вот вопрос, так вопрос! – сказал Поэт.
  Аните даже показалось в его голосе воодушевление.
- И если можно, скажите, пожалуйста, почему влюбленная дама уверена, что мужчины, делившие с ней постель, состоят в любовной связи? – протараторила Оксана, словно вдохнув воодушевления Поэта.
- Прямо милицейский вопрос. – прокомментировал Ходок.
- Да-а, - протянул Ученый, - и это всего лишь половина вопросов.
- У нас осталось от нашей сегодняшней встречи не более пяти минут, - заговорил Бурбон, - и у меня есть информация для всех отдыхающих нашего санатория. Поэтому прошу всех отвлечься от задавания вопросов.
… Вот зачем он так делает…возмущенно подумала Анита… Зачем заставлять нас задавать вопросы, а потом так обламывать. До чего ж Бурбон бывает иногда непоследовательным Он – как все мужчины...
- Дело в том, что отпуск у многих наших постояльцев заканчивается в разное время, и времени этого на сбор в данной компании осталось две недели. Поэтому дни, которые нам предстоит провести вместе, как впрочем, и вечера, мы посвятим одной объёмной, отчасти забавной, но зато очень интересной теме.
Бурбон помолчал, словно проверяя реакцию на свои слова, и продолжил:
- Тема называется «Перевоплощение».
- Реинкарнация? – усмехнулся Спортсмен.
- Можно трактовать и так. Изучать и раскрывать эту тему мы будем следующим образом: Все собравшиеся разделятся на две неравные команды. Одна из которых будет изображать актёров… - он помолчал,.. - то есть ставить пьесу и перевоплощаться в актёров, а вторая будет исполнять зрителей.
  В рекреации началось оживление.
- Но мы же не актёры, - неуверенно проговорил Ученый.
- Ими придется стать. Всего на две недели. – ответил Бурбон.
  Ходок неопределенно хмыкнул. Спортсмен с Историком переглянулись и одновременно посмотрели на Ходока, а затем на Бурбона.
… Прикольно…Оксана взглянула на подругу… интересно, а какие роли отведут нам…Анита встретилась с ней взглядом, в котором было откуда-то столько восторга, что рука Оксаны словно сама собой протянулась под столом и сжала пальцы подруги.
- Пьеса двухактная очень короткая; даже не пьеса, а пьеска, - говорил тем временем Бурбон.
- И о чём же она? – осведомилась Елена Сергеевна не без иронии, отпивая из бокальчика, который в её руке таинственно не пустел.

- Это – пьеса о постояльцах одного маленького отеля, которые проводят под одной крышей вместе одни сутки, - ответил Бурбон, - называется пьеса «Пинта и Нинья», это название отеля, в котором происходят события пьесы.
- Прямо как Пиво и Ниньзя, - буркнул Ходок.
- Ходок в этой пьесе будет исполнять постояльца по имени Барон Мюнхгаузен. – весело проговорил Бурбон, - Карл Фридрих Иероним, фармацевтический магнат, остановившийся в отеле в обществе секретаря в ожидании своей беременной супруги.
- Лихо! – выдал Историк.
- Историк будет секретарем Барона Мюнхаузена по имени Ульрих, шустрым малым, перевозящим в тайне от своего босса кокаин.
- Однако, - только и сказал Историк.
- Беременную супругу Мюнхгаузена Марту исполнит наша многоуважаемая Елена Сергеевна, называемая нашим многоуважаемым Спортсменом «Геевной». Следующий постоялец отеля пъесы, или пьесы отеля, это как угодно, - Бурбон почему-то усмехнулся, - называется Илья Ильич Обломов, и пойдет в исполнении Поэта. Спортсмен с Учительницей исполнят супружескую пару из таможенного чиновника и его жены, и господин Ученый с госпожой Бухгалтером тоже будут исполнять супругов – хозяев отеля. Вот собственно и все персонажи. – подытожил Бурбон.
- А зрители кто? – спросила Учительница.
- Кроме меня и девушек, - Бурбон кивнул в сторону подружек, - будут другие отдыхающие нашего санатория.
- Лихо! – снова повторил Историк.
- Тексты в ваших номерах. Через две недели, а точнее за день до убытия из санатория господина Ученого, мы ставим пьесу для отдыхающих и провожаем его.
- Кого? – не понял Историк.
- Ученого, - повторил Бурбон.
- Лихо! – снова выдал Историк и, с недоумением посмотрев на Спортсмена, вскочил. – А как же … - он осёкся, перевёл взгляд на Бурбона, затем снова на Спортсмена и тихо закончил: - насчёт нас?
- Вас пока, всё равно порадовать нечем, - проговорил Бурбон. – Но это не отменяет наших дел. У нас осталось ещё немного времени перед сном, и его вполне можно потратить на получение ответов на вопросы, прозвучавшие от девушек. Не правда ли, Елена Сергеевна?

- За оставшееся время боюсь оказаться непонятой, отвечая на эти вопросы, - ответила Елена Сергеевна.
- Ну что ж, - Бурбон сделал движение руками. – Тогда посмотрите на них через призму роли, которую вам предстоит сыграть. Беременная жена барона Мюнхгаузена, возможно, позволит сформулировать ответы короче?
- А может краткие ответы есть уже сейчас у кого-нибудь из присутствующих? – Елена Сергеевна вновь приложилась к бокальчику, который на этот раз сразу опустел.
- Не исключено. Вы спросите, - согласился Бурбон. – К тому же итог нашим посиделкам всегда подводите вы.
Елена Сергеевна поставила бокальчик на стол и повернулась к поэту со словами:
- Может быть, ты дашь ответы на эти вопросы? Кратко.

- Ага, тезисно, - ответил тот. – вопросы были заданы тебе.

- Тогда расскажи историю, время на это есть. Только всё равно кратко. Тезисно. Пожалуйста, не откажи в просьбе беременной женщине.
   Елена Сергеевна насмешливо глянула на Бурбона:
- Я уже смотрю на вопросы через призму роли беременной жены фармацевтического барона. И прошу об одолжении, - она вновь поглядела на Поэта.
- Однако осталось всего полторы минуты. Можно ли что-то успеть рассказать за такое время? – с сомнением проговорил Бурбон.
- Можно. – ответил Поэт, - для Елены Сергеевны всё можно. Я прочту письмо другу, с которым давно не виделся; оно короткое
:
- Привет дружище! Тут вот что со мною случилось. Я вышел в тамбур выкурить сигарету. За окном речка убегала в поля, мимо поезда и вся чёрная… оставалось два часа до рассвета – в голове сидел Пушкин с онегинскими «ля-ля». Знаешь, вся череда событий иногда происходит как-то не так.
Обрывки снов.
Воспоминаний.
Открытий.
Оставляют со временем водяной знак. …
И если на свет поглядеть немного, проверяя купюру на подлинность, то тогда
за чёрной речкой и к ней по дороге
происходит дуэльная белиберда: Ленский стихи на кону не пишет. «Пронзённый стрелою» Пушкин лежит.
«Данзас подходит»: ко всем;
ещё дышит;
Зарецкий следом почти убит.
Что день грядущий нам приготовит?
Спит безмятежно Ольга, спит Натали..
Одна – идеал, другая – не только..
Две ипостаси одной любви…
Из-за которой, сейчас, закурю; подожди;
сигарету; главная тема пошла, чувак…
Извини, помнишь – она на меня смотрела?
А я ещё говорил.. нет, не так.
Помнишь, как она на меня смотрела?
Знаешь, я говорил: - ну и пусть.. Теперь я стал обладателем её тела, и об этом с тобой делюсь.
Я сочинил себя Байроном позже, сделав изрядной жизни глоток;
я наши жизни всё же продолжил.
Ровно на столько, на сколько смог.
День от рассвета и до заката – мой упоительно праздничный бал.
Вечером ранен смертельно, ребята
; утром, с похмелья убит наповал.
Только купюра без номинала. Эта купюра как подлинный нал.
Ты это знал, и она это знала. Боже! Храни меня, мой самосвал…
Прости, я прощаюсь. Пока – всё такое. Вместо постскриптума слушай, чувак, ты нарисуй её, что тебе стоит…? Ты же – художник … ну как-нибудь так...

  О чём это он?... Анита подумала, а потом спросила подругу… о чём он?
Та не успела ответить.
- Время вышло. Прошу всех отдыхать. Время завтрашнего вечера каждому из вас сообщит Елена Сергеевна. – прервал Поэта Бурбон, - но первый акт ваших ролей как минимум должен быть у вас в руках, когда мы снова увидимся за чаем.
- Если честно, - прошептала Анита подруге, - я так и не поняла, удался вечер или нет.
- Да брось ты забивать этим голову, у нас с тобой ещё целое сегодня.
Люди в рекреации № задвигались, газетные шапочки были сняты и брошены в угол. Все потянулись к выходу; кто в полголоса беседуя, кто в молчании,, а Анита с подружкой уже зная, чем займутся.
 
 
 
 

Эпизод 21


«Все залупы залуплены,
Звёзды пострижены,
Клиторы стиснуты,
Паспорта все получены,
Визы проставлены,
Регистрации вписаны;
И этот город окажется также
Настойчиво любим;
Здесь отжигают
Такие девчонки!»…

Из песни группы «Муммий
Троолль» или нет?




      За всю следующую неделю Бурбон приглашал на посиделки Аниту с Оксаной лишь дважды, и оба вечера следовали подряд. Первый из них для остальных обитателей рекреации№, как заметили подружки, был явно не первым после их последней встречи. Темы рассказов были очевидно свёрнуты, и всё внимание и обсуждения отдыхающих вертелись вокруг пьесы, предложенной Бурбоном. Были ли получены ответы на вопросы заданные Елене Сергеевне не только ими, для Аниты с Оксаной так и осталось загадкой. Не смотря на то, что состав участников посиделок не менялся, к темам, поднятым в вечер пикировки Елены Сергеевны чуть ли не со всеми, больше не возвращались. И лишь иногда в минуты обсуждения персонажей пьесы подружкам казалось, что за вечера, прошедшее в рекреации№ в их отсутствие, темы эти все-таки обсуждались и, даже горячо. Бурбон был вынужден настаивать дважды на том, чтобы отдыхающие не отвлекались в обсуждениях за пределы предназначенных им в пьесе ролей. Из чего девушки сделали вывод, что их пригласили на этот раз для того, чтобы они попробовали себя в качестве зрителей. Их не вовлекали в обсуждения, не требовали вопросов, на них вообще не обращали внимания. Так бывало и раньше, и их это не беспокоило. Они уединённо сидели в своём уголке с неизменными чаем и вафлями и иногда становились свидетелями того, как Бурбон отводил в их сторону особенно разгоряченных спором и обсуждениями и навязчиво диктовал условия игры.
   Первыми, чей разговор подружки услышали, были Ученый с Бухгалтером.
- Вам необходимо забыть, что вы можете создать  квантовую бомбу, - внушал Бурбон Ученому, - поймите, наконец, что у вас по ходу пьесы – молодая жена с которой вы содержите гостиницу, и не более того.
- Я что же, не могу поговорить с ней о квантовой физике? Мне же надо о чем-то с ней говорить, когда мы наедине. Хотя бы тогда, когда мы не на глазах у зрителя.
- Вы даже сейчас на глазах у зрителя, - едва не горячился Бурбон. – Бухгалтер сейчас для вас не коллега по отдыху, а ваша молодая жена Ева. Новая жена, к которой вы испытываете не только весь набор мужских чувств, но и уколы ревности, поскольку по ходу пьесы она флиртует с постояльцами, строит глазки другим мужчинам… Да-да, голубушка, - повернулся Бурбон к Цапельке. – Вживайтесь в эти образы. Вы – супружеская пара, содержащая гостиницу. Молодожены. Не взирая на возраст мужа.
- А чем мой возраст для этого плох? – с недовольством проговорил Ученый.
- Ни чем не плох, – вздохнул Бурбон. – Именно это вы и должны в себе культивировать, чтобы ощутить себя, наконец-то счастливым обладателем молодой красивой женщины, с которой у вас есть законное право спать…
- Это было бы не плохо, - сказал Ученый.
- Я что должна буду с ним переспать? – округлила глаза Цапелька.
- В пьесе этого нет, вы же читали, – спокойно поглядел на неё Бурбон. – Но запретить вам этого я не могу.
- Для лучшего вживления в образ, - начал было Учёный, - я даже готов побриться…
- Вот ещё – не хватало! – Цапелька фыркнула, - Никакого вживания в мой образ с вашей стороны не будет. Достаточно того, что мне придётся дефилировать в таком наряде…
- Считайте ваше дефиле подарком не только вашему супругу, за которого вы вышли исключительно по расчету, но и всем остальным; как постояльцам гостиницы, так и зрителям. Всё, что требуется от вас обоих – это на время думать, что вы – чета владельцев гостиницы. И бухгалтер в этом союзе – вы, уважаемый, - обратился Бурбон к Ученому, - как опытный содержатель подобного заведения. А она, - ткнул он пальцем в Цапельку, - ваша помощница, дорогая вам не только как жена, но и как работник вашего семейного бизнеса. И квантовая химия здесь совершенно не при чём!..
- Не, ну если для такого.., - Ученый замялся, - проникновения, так сказать, в образ, уважаемого Бухгалтера, так сказать…
- Никакого проникновения в мой образ не будет, - проговорила Цапелька, - по крайней мере с вашей стороны.
- Не, ну необходимо…
- Что необходимо!? – Цапелька  едва  не  подпрыгнула.
- Необходимо понять, - забубнил Ученый, - что с точки зрения банальной эрудиции вкладывается по смыслу в термин «вжиться в образы супругов, не прибегая к сексу»?
- О чём это вы? – Бурбон наморщился.
- О том, что мне было бы гораздо проще сыграть в этой пьесе свою роль, если бы уважаемый Бухгалтер согласилась бы выпить чашечку чая сегодня вечером у меня в гостях.
Бурбон глянул на Цапельку, затем на Ученого и с недоумением произнес:
- Так ведь уже вечер. И какой вв.. чай? Из-за вашей супруги в вашей гостинице происходит дуэль между вашими постояльцами. Осталось полторы недели до окончания вашего отпуска, а мы добились лишь того, что перестали путаться в тексте при его наличии перед глазами…
- У меня очень хороший чай, - проговорил Ученый, глядя на Цапельку, - соглашайтесь, уважаемый Бухгалтер. Вас ведь тоже сегодня здесь всё утомляет. Обещаю не мучить вас квантовой физикой.
- Действительно, - Цапелька задорно глянула на Бурбона, - идемте пить чай, до завтра, господин Бурбон.
- Хха.. – только и выдохнул Бурбон.
- От вечера уже действительно ничего не осталось, - Цапелька вдруг взяла Ученого под руку и повлекла к выходу из рекреации№.
  Аните с подружкой даже показалось, что Бурбон был не готов к такому развитию событий. Он некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылись Ученый с Цапелькой, а затем, даже не взглянув на девушек, вернулся в центр комнаты, где на пуфиках, диване и креслах бурно обсуждалась пьеса.
- Смотри ка, в пьесе будет дуэль, - глянула Анита на подружку.
- Интересно, между кем? – проговорила та, жуя конфету.
  Однако сообразить что-либо на этот счет, или даже приступить к обсуждению девушки не успели. Бурбон, приглашающим жестом поднял со своих мест Историка с Ходоком и прошёл в их сопровождении туда, где только что расстался с Бухгалтером и Ученым.
- Не задумывайтесь над тем, кто кому из вас подражает. Оба. Выведите это из обсуждений, - заговорил Бурбон, обернувшись к новоиспеченным Мюнхаузену с секретарем. – Даже ваши костюмы в спектакле будут одинаковыми. И гадать на тему подражания предоставьте зрителю. Ваша задача, - обратился Бурбон к Историку, - не только провезти через границу контрабанду, не важно что; ружья или наркотики; но и заполучить в лице таможенника постоянный трафик. И ради этого вы готовы на многое, не взирая ни на босса с его беременной женой, ни на хозяев гостиницы, ни, тем более, на кого-либо из постояльцев.
Бурбон перевёл дух.
- Меня же, видимо, должна интересовать исключительно встреча с беременной женой? – подал голос Ходок.
- Именно! – повернулся к нему Бурбон, - Ваш секретарь для вас не более, чем обуза, с которой вы вынуждены мириться в силу своего статуса фармацевтического магната. Польза от вашего Ульриха для вас лишь в том, что ему можно поручать дела, касающиеся каких-то специальных нюансов фармакологической деятельности, и ни в коем случае не бытовых. Он забывает оплатить связь, с горем пополам заказывает завтрак, едва справляется с покупкой оговоренного ружья для коллекции, и ко всему прочему…………..
…вписывает вас в дуэль. Хоть и косвенно, но вписывает.
  Ходок усмехнулся.
- Усмешка, Ходок, хорошая, - так же усмехнулся Бурбон, - только о том, что ваш секретарь Ульрих провозит внутри ружей наркотик, вам не известно. По пьесе.
- Да он маньяк, - снова усмехнулся Ходок.
- Согласен, - ответил Бурбон, - но это не отменяет ни вашей неосведомленности о контрабанде, ни о том, что ваш секретарь – маньяк. К тому же вы – как барон Мюнхаузен и фармацевт – маньяк не меньший.
- То есть? – Ходок сделал удивленные глаза.
- То и есть, что вы, как бизнесмен от фармакологии, не только стремитесь к распространению своего влияния в данной сфере, но и старательно множите прибыля… Со всем вашим словоблудием и дутыми чудесами.
- Да уж,,.. – вымолвил Ходок и задумчиво посмотрел на Историка, - ловить маньяков всё-таки интересней.
- Эти ваши навыки никто не отменяет, - Бурбон поглядел на Ходока, как показалось подружкам, пронзительно или чуть ли не испепеляюще. – Продолжайте использовать их в повседневной жизни. И не забывайте, что пока вы – не более чем персонаж пьесы. В данном случае – бизнесмен, производящий и продающий лекарства.
- Да клал я на вашу пьесу, Бурбон, - в тоне Ходока зазвучала откровенная насмешка, - вы не хуже меня знаете, что в любой момент я могу уйти отсюда и не важно куда; и помешать в этом вы мне не сможете.
   Таких слов от Ходока Анита с Оксаной не слышали ни разу. Бурбон молча на них посмотрел и почти шепотом проговорил:
- Ходок может уйти отсюда в любой момент; это действительно так; но куда он пойдет – решать не ему; и он это знает; он также знает и то, что место, в котором он может оказаться, ему может очень не понравиться. Оно вам надо, Ходок? Не проще ли помочь уважаемому Историку с его проблемой и, не исключено, разойтись без претензий? Пьеса, в данном случае, добрая часть этой помощи.
  Ходок задумчиво посмотрел на Историка и спокойно проговорил:
- А оно мне надо?
- Надо, Ходок, надо.
- Я прошу вас, Ходок, оказать содействие, - подал голос Историк.
- Содействие в чем? – Ходок презрительно на него посмотрел.
- Ну вот! Вы уже входите в образ, - заулыбался Бурбон, - содействие в помощи, - кивнул он в сторону Аниты с Оксаной.
  Ходок засобирался что-то горячо говорить, но Бурбон его решительно перебил:
- Такой взгляд и отношение к собственному секретарю должны быть очень свойственны барону Мюнхгаузену… которому торопиться некуда в принципе.

  Анита с Оксаной, наблюдая эту сцену, забыли про чай, не говоря уже о вафлях.
- Вы останьтесь здесь, - сказал Бурбон Историку, - а мы с господином Ходоком вернёмся к людям.
  Он кивнул Ходоку и двинулся в центр рекреации№.
  Оставив в гуще репетиции Ходока, Бурбон выхватил оттуда Спортсмена и привёл его к Историку.
- Забудьте сейчас обо всём, - обратился он сразу к обоим, - в том числе и о причине вашего появления здесь. Ходок сейчас выпендрился, но не более того.. Отрешитесь от того, что происходило с вами за пределами этой комнаты. За её пределами вас нет. Вы здесь, внутри неё; и вы – партнеры по незаконному предпринимательству; это не отменяет нашего с вами общего дела, но сейчас необходимо участвовать именно в этом.
   Бурбон снова кивнул в сторону девушек:
- Там мы сможем что-либо решить только общими усилиями. Поэтому не передергивать и не торопить события; сейчас вы, - обратился он к Спортсмену, – таможенный чиновник, а вы, - повернулся он к Историку, - его хитрый визави. Вы проворачиваете сделку по переброске коллекции ружей Мюнхгаузена через границу. О реальном содержимом перебрасываемого таможенник не догадывается. – Бурбон в упор посмотрел на Спортсмена. – и при этом он не против услуг Ульриха во всех остальных случаях. Таможенник к этому привык в силу своего статуса…

 В таком ритме складывался весь оставшийся вечер, и Оксане с Анитой это изрядно наскучило.
   Бурбон постоянно кого-нибудь отводил в их сторону, препирался, спорил и даже сердился.
   Во второй вечер, последовавший следом, как продолжение предыдущего, изменений в поведении обитателей рекреации№ Анита с Оксаной не заметили.   Такие же споры о пьесе и ролях в ней; беседы Бурбона с новоиспеченными артистами и полное игнорирование подружек всеми.
Днём - включения с участием Бурбона и Елены Сергеевны: кресло с подголовником, сновидения в паре, сновидения порознь. Вопросы Бурбона, вопросы Елены Сергеевны; и так – всю неделю; за исключением двух вечеров, на которые Бурбон решил их почему-то пригласить.
Вечера не интересные; сплошные занятия Бурбоновской пьесой; и ни историй, ни обсуждений с вопросами не было.
     Отлучки Бурбона с обитателями рекреации№ в сторону девушек настолько перестали интересовать Аниту с подругой, что к концу вечера им даже было сделано замечание Еленой Сергеевной:
- Надеюсь, голубушки, вы не забыли о правиле двух вопросов? Вы уже второй вечер участвуете в посиделках, а интереса не проявили.
- Но кому же их задавать? – начала оправдываться Анита, - все заняты.
- Любому задайте. Разве мало приводили их к вам ?
  Елена Сергеевна внимательно посмотрела на подруг:
- А чем по вашему все заняты?
- Репетицией пьесы, - проговорила Оксана, а про себя подумала: да фигнёй какой-то; и неуверенно поглядела на подругу.
- Правильно, - Елена Сергеевна взяла ближайший стул за спинку и, ловко крутанув её в пальцах, оседлала стул лицом к девушкам, - а почему вас ничего не заинтересовало в происходящем?
- Мы ничего не понимаем в этом, - Оксана отложила взятую вафлю в сторону и взглянула на Аниту.
   Подруга согласно пожала плечами и пригубила чай.
- Не понимаете в чём? – Елена Сергеевна нависла грудью над спинкой стула, - в репетициях пьес, в пьесах или в том, что обсуждают присутствующие?
  Девушки переглянулись.
- В пьесах. – выпалила Анита.
- А уж в их репетициях и тем более, - добавила Оксана.
- И вы не задавались вопросом, для чего это затеяно? – Елена Сергеевна поочерёдно поглядела на подружек.
- Н-нет.. если честно, - пролепетала Оксана.
- Нас больше интересовали ответы на вопросы, заданные вам, - добавила Анита, - в тот вечер, когда появился господин Поэт.
- Господин Поэт появился гораздо раньше. Просто на вечера в данном составе его тогда пригласили впервые, - снисходительным тоном начала Елена Сергеевна, - и ваше восхищение им, или его творчеством; это уж как угодно; не имеет связи с тем, что прямо сейчас происходит на ваших глазах..
- Но как же ответы на полученные вами вопросы? – перебила её Анита, и в её голосе послышался вызов, - ваши ответы. Почему мы не должны об этом спросить прямо сейчас? Нас это очень интересует.
  Елена Сергеевна задумчиво посмотрела на неё, оглянулась на группу возле Бурбона, затем ещё неторопливее на репетирующих в центре рекреации№, вернула причёску обратно и очень тихо заговорила:
- Н-нда… а я думала, что вас заинтересует, почему все перестали надевать газетные шапочки… Послушайте, - она вновь нависла над спинкой стула. -- У меня тоже была большая любовь. Я тоже была юна. Моложе вас нынешних. И была влюблена по уши в человека творческого. Но вовремя одумалась и вышла замуж за человека надежного. И ничего предосудительного в этом не вижу. И нахожу, что и вам не следует забивать себе головы поэтами да художниками. Тем более что все мужские художества, как правило, одинаковы, а вы сейчас далеко не так молоды, как я, когда вынуждена была это понять. Не отвлекались бы вы.
- И что же тогда, по вашему, такое – любовь? – с вызовом и даже как  будто  с сарказмом спросила Анита.
- Детали ответа на этот вопрос, голубушка, как раз и прорабатываются на ваших глазах в форме репетиции пьесы. Но вопросы ваши, помнится, звучали тогда не так. Вы их повторить-то сможете?
- Мы их помним, - сарказм в голосе Аниты полностью уступил место вызову, - но чтобы быть короче и не отнимать вашего драгоценного времени от репетиции я сведу их в один. Ты не против? – глянула она на подругу.
  Та лишь согласно кивнула.
- Валяйте, - снисходительно вздохнула Елена Сергеевна, - представляю трактовочку.
  Последняя фраза всегда бесила Аниту. Она была даже уверена, что Елена Сергеевна всегда умышленно её  произносит,  провоцирует, лишь бы доставить удовольствие Глухарю с Глазуньей. Сдерживая подступающий к горлу гнев, Анита с расстановкой спросила:
- Скажите, Елена Сергеевна, если образ возлюбленной в творчестве поэта начинает совпадать с реальным человеком, и этот реальный человек ускользает к человеку, например, надежному, что остается у поэта в качестве любви?
- О-о!.. да вы им реально бредите, - в голосе Елены Сергеевны снова засквозили глазуньевские нотки.
  Анита была готова её разорвать.
- Вы излишне категоричны, Анита, - раздался рядом голос.
  Собеседницы даже не заметили, когда возле них оказался пришелец из кресла Бурбона:
- Возможно Елена Сергеевна права, и в вас действительно говорит юношеский максимализм. К тому же она вряд ли знает ответ на ваш вопрос. Не стоит так горячиться из-за строк.
  Но Анита уже вскочила на ноги.
- Скесса! – выпалила она в лицо Елене Сергеевне. – Ты ничего не знаешь! И ничего не представляешь!
   На мгновение в рекреации№ воцарилось молчание, после чего где-то за стеной раздался навязчивый зуммер, а бра на стене возле пальмы замигали в каком-то припадочном ритме.
   Дверь распахнулась, и в рекреацию№ вошли Глазунья с Глухарем.
   Анита посмотрела на них, как на неизбежность.
Глухарь двинулся в её сторону, поигрывая в руке детской погремушкой так, словно пытался повторить ритм зуммера. Анита заворожённо уставилась на погремушку, улавливая её рассыпчатый звук, и стала выбираться из-за стола.
Глухарь взял её покорную руку, и ритмично покачивая головой в такт одному ему слышному мотиву, повел её к выходу из рекреации№ .


- Вы не плохо поговорили о поэзии, Елена Сергеевна, - проговорил Бурбон, когда за процессией из Глухаря, Аниты и Глазуньи закрылась дверь.
- Разговор был не о поэзии. Девчонкам похоже вбилось в голову это письмо, чтиво, - в голосе Елены Сергеевны слышалось явное раздражение. – Хотя, наверное, не обеим.
   Она внимательно посмотрела на Оксану:
- Тебе действительно интересно то, о чем спросила Анита?
   Оксана подняла глаза.
- Оставьте, пожалуйста, её в покое, - сказал Бурбон. – Ей совершенно точно нет никакого дела до любых писем.
- Да пожалуйста! – Елена Сергеевна выпустила из под себя стул и повернулась к присутствующим. – Забиваете людям голову чёрте-чем, - бросила она в сторону Поэта. – Лучше бы вы совсем не писали никаких писем.
- Ну почему же? – подал голос Учёный, - эпистолярное общение между людьми очень даже полезно.
     Елена Сергеевна посмотрела сквозь него и направилась к дивану в центре Рекреации№, оставив Оксану в одиночестве в своем углу.
- Дело в том, что когда человек излагает на бумаге свои мысли, - продолжал Учёный, - у него включаются участки мозга, при другой деятельности  не работающие… Я, например, после отпуска обязательно возобновлю это занятие.
При этих словах Учёный как-то многозначительно и даже весело посмотрел на Бухгалтера. Та, встретив его взгляд, грустно улыбнулась:
- У меня с письмами, к сожалению, только негативные асоциации.
- В силу вашей профессии? – осведомился Бурбон. Он приглашающими жестами с похлопыванием по плечам мужчин и с поддержкой женских локотков собирал присутствующих к центру рекреации№, где Елена Сергеевна сосредоточенно вставляла сигарету в длиннющий мундштук.
- Нет. – ответила Цапелька, - просто как-то мой муж получил письмо от одного из своих старых друзей после чего увлекся алкоголем сильнее обычного… Он был художником…
- Вы сказали «был»; его не стало? – участливо спросил Ученый.
- Не стало меня. Надеюсь, он до сих пор жив. Мы расстались. Я устала от его метаний и поисков. После того письма он написал картину; возможно лучшую в своей жизни; и пил. Безнадёжно, беспомощно и бесповоротно.
- А что было в том письме? – спросил Поэт.
- Не знаю. Он не показывал его мне.
- Может, это было письмо от женщины? – спросила Учительница.
- Нет. Совершенно точно нет. Это был его друг из прошлого. Я сама вынула конверт из почтового ящика. Когда-то муж познакомил меня с этим человеком; они очень давно знакомы; дружили с детства.
- Что ж за  магическая информация была в том письме, что так радикально изменила вашу жизнь? – Ученый внимательно смотрел на Цапельку, - как супруга и помощница вы, наверняка, хороши.
- О-о! Господин бородач всё плотнее входит в образ хозяина гостиницы, - Елена Сергеевна посмотрела на Ученого и пустила струйку дыма.
- В роли Евы я действительно нахожу уважаемого Бухгалтера очаровательной. – ответил тот и, перехватив взгляд Цапельки, в котором просто звучало: «замолчи не медленно!», улыбнулся и сокрушенно закончил:
- Вот только супружеские обязанности милой Евы мне никак не позволяется по достоинству оценить.
- Отлично, борода! – сказал Спортсмен, усаживаясь на диване рядом с Учительницей. – А вас, дорогая, - обратился он к ней, - как жену таможенника, не гнетёт ли супружеский долг?
- Ой! Не слишком ли фривольная тема? – Учительница с улыбкой и сомнением поглядела на Спортсмена и вопросительно в сторону Бурбона.
- Нормально-нормально, – ответил тот, - Бухгалтер в роли Евы, жена таможенника в одеждах Евы, беременная Марта с характером Евы; всё это очень созвучно, взаимосвязано и актуально не только для пьесы.
   Елена Сергеевна лишь выдохнула колечко дыма.
- Нам предстоит вычленить квинтэссенцию из отношений персонажей, - продолжал Бурбон.
- Именно вычленить, - усмехнулся Ходок, - добыть эссенцию посредством…
- Довольно острот на эту тему. – оборвал его Бурбон, - разные вещи случаются с людьми; ни для кого это не секрет. Вас никто не ограничивает в общении, но я настоятельно рекомендую придерживаться темы репетиции.
- Раньше мы собирались без всякого лицедейства, - не сдавался Ходок.
- Хватит, Ходок. – Бурбон посерьёзнел. – Вам, возможно, лучше, чем всем остальным известно, что то, что вы называете лицедейством, в вашей собственной жизни давно заняло прочное место. А фигурально в вашем случае угрожающе прогрессирует; что вы и сами прекрасно видите на фактах…
- На свете случаются вещи; и сердце ужасно трепещет, и ниточка тонкая бьется – в паху альвеоле неймется…
   Бурбон смолк и всем корпусом повернулся в кресле к Поэту:
- К чему это вы?
- Быть с вами приятно, вообще-то; одеты вы или раздеты, - усмехнулся ему Поэт. –   И мне называть вас отрадно единственной и ненаглядной.
- Вы бы больше ёрничали в роли Обломова, наш дорогой рифмующий друг; в роли Мюнхгаузена и хозяина гостиницы вы себе не плохо это позволяли. Действительно не плохо. Это не плохо и теперь. Но не прямо сейчас. Предоставьте это Илье Ильичу в вашем исполнении.
- Полагаете, что путешествующий Обломов приобрёл в характер долю цинизма? – с иронией произнес Поэт.
- Полагаю, что да.
- Тогда что же вы собираетесь вычленить? Или выклянчить из этой пьесы?
- Любовь нна! – с той же иронией ответил Бурбон.
- И зачем? – Поэт подошел к нему почти вплотную.
- Чтобы использовать её, - поглядел снизу вверх Бурбон садясь в кресло.
- Интересно как? – почти навис над ним собеседник.
- Меркантильно, - не меняя позы, ответил Бурбон.
- Или не использовать? – ирония осталась в голосе Поэта.
- Или не использовать, -- спокойно повторил Бурбон. – Но все равно меркантильно; вы же позволяете себе такую роскошь, почему мне нельзя?
- Это каким же образом?
- Очень просто; есть же люди, считающие, что суицид избавляет их от ответственности. В первую очередь перед собой; остальные очереди потом; и в этой очереди среди прочих вынуждена простаивать и любовь. Так почему бы этим не воспользоваться? Я имею в виду в данном случае безнадежный простой любви... В чью пользу тогда она простаивает? Это ли не использование её? Как считаете, дорогой Поэт? Или использование? А вдруг – это она сама?
- Ясно.. Любовь к любви – привязанность к страданью… Вы меня не поняли, Бурбон; есть любовь исчерпывающая..
- Затаскали вы это слово..
- И есть любовь исчерпывающаяся..
- Да-а, Елена Сергеевна заострила наше внимание на разнообразии этого чувства.
- Или ощущения?
- А между ощущениями и чувствами есть разница?
- Для меня да.
- Все поэты одинаковы. Вся разница между ними лишь в том, что они не договорились о терминологии..
- Им это и не нужно..
- Да. Гораздо нужнее стреляться и вешаться…

- У меня есть вопрос к Бурбону.
  Голос, раздавшийся в рекреации№ заставил всех посмотреть в сторону Оксаны. Елена Сергеевна развернулась на диване, и будь он стулом, наверняка бы его оседлала.
- Я могу его задать? – спросила Оксана.
- Разумеется, - сказала Елена Сергеевна.
Оксана взялась за пустую чашку, зачем-то заглянула в неё и тихо проговорила:
- Зачем Бурбону пьеса?
 
 
 
 
 
Эпизод 22

«мало того, что ты неправильно срёшь,
так ты ещё и задницу неправильно обрабатываешь?!?»

из возмущений Мацууры.




По звукам голосов Анита поняла, что сознание вернулось к ней. Она почувствовала подголовник, а потом и всю себя полулежащей в кресле. «Опять включение» - подумала она. Открывать глаза не хотелось. «Буду лежать с закрытыми глазами; пусть думают, что я сплю… С кем это разговаривает Бурбон?.. А-а, кажется, Ходок… и ещё кто-то.. Спортсмен?.. да, вроде, он… странный он, всё таки, какой-то не в себе… о чём это они?...»
- Ваши подозрения безосновательны, - говорил Бурбон, - мало того, что вы не помогаете, так вы ещё идете на поводу у Ходока и пытаетесь мешать. Неужели вы думали, что ставка в этой работе сделана исключительно на вас, … Я давно научился топтать собственные амбиции, если они мешают делу, и думать, что не смогу сделать то же самое с чьими-либо амбициями ещё – значит пребывать в иллюзии…
- Вплоть до физического устранения?
- Чушь собачья! Мы с вами достаточно знакомы, чтобы вы понимали, что это действительно так; и никакого усыпления вашей бдительности здесь нет… Вот Ходок знает… Однако она, кажется, проснулась… Идёмте. Поговорим в другом месте.
«Заметил..» - Анита сжала пальцами подлокотники кресла и почувствовала, как сон её снова одолевает. «Брейгель-брейгель,. где группы твои абелевы?..
..Как там было?.. нет. Не так. Не так там было… по другому.. она права – надо отсюда валить…осталось совсем не долго…»
    Хлопнула дверь, и Анита провалилась в сон.



- Объяснение, которое вы ей дали, не могло не насторожить меня, - говорил Спортсмен, идя по коридору с Бурбоном. В нескольких шагах сзади за ними следовал Ходок.
- Вы оба не хуже меня знаете, что это не его жена, - Бурбон толкнул дверь в небольшое помещение с окнами на спортивную площадку и вялым косматым растением в кадушке в углу. Обставленное по периметру дерматиновыми диванами, помещение служило, скорее всего, курилкой для персонала санатория. Столики с пепельницами перед диванами и три кресла, сдвинутые вместе, демонстрировали, что не просто видали виды, но и битвы с участием колющих и режущих предметов.
- Располагайтесь, - сказал Бурбон, приоткрывая окно, - здесь можно курить.
Ходок достал сигареты, а Спортсмен осторожно сел на диван и вытянул ноги.
- Вас не беспокоит, что после вашего объяснения вас самого сочтут не сильно здоровым человеком? – спросил он Бурбона.
- Нет. Все были предупреждены, что терапевтические методы могут показаться непривычными.
- Не плохо… Терапевтушка вы наш.
- Да уж, - Бурбон усмехнулся, - терра-певтушка..
- И Поэт с Геевной тоже участвуют в вашей программе? По их поведению не скажешь, что они стремятся вам помочь… Такое ощущение, что у них были и остались какие-то нерешенные с вами проблемы.
- Совершенно верно, - ответил Бурбон и расположился в кресле напротив, - они – одноклассники, и Поэт был когда-то влюблен в Скессу.. Хе-хе; Скесса! Надо же придумать такое прозвище. Ай да Анита! Кстати, Елена Сергеевна только недавно узнала, что он – поэт. Я не сразу свел их вместе; для них обоих это был сюрприз; хотя, они не плохо скрыли это… При их энергичности это, скажу я вам, было не просто. Ни в качестве актеров, ни как постояльцы и зрители они не должны были пересекаться…. Ну, да мы отвлеклись… Узнаем мы кто на самом деле Оксана или не узнаем – значения не имеет. Сам процесс позволяет нам инициировать необходимые энергии. И Профессор это, в отличие от вас, понимает. Правда, Ходок?
Ходок презрительно хмыкнул.
- Да будь она хоть дедушкина бабушка, - проговорил он и затянулся, - я больше не собираюсь в этом участвовать… и делайте со мной, что хотите. Не буду.
- Угу, - выдал Бурбон и снова усмехнулся, - возможно, по навыкам, которые она будет вспоминать, и получится её идентифицировать. Вы, например, – он внимательно посмотрел на Спортсмена, - смогли ведь не только сохранить память, но и обрели навыки вполне физкультурные, и даже такие, которые в прошлом вам совершенно были не свойственны… И, кстати, о дедушке; с ним ведь действительно необходимо как-то быть. Вы что-нибудь прикидывали на этот счет?
Спортсмен пожал плечами.
- Хотите совет? – Бурбон подался вперед.
Спортсмен молчал.
- Не имеет смысла тащить дедушку сюда на опознание… это равносильно тому, как Ходок вдруг вздумает явиться на вечерний чай в своей новой униформе. Оксана не узнаёт, или не желает узнавать, ни вас, ни своего бывшего мужа, ни кого бы то ни было из своего бывшего окружения. Ходока она видела мельком и не часто, мужа не известно почему не узнаёт, и рассчитывать на то, что дедушка окажется подспорьем, а не помехой покамест ох как не стоит… Потому что если дедушка действительно имеет к ней отношение, то уж его-то она совершенно точно не станет узнавать даже придя в рассудок.. А если она в здравом уме сейчас и просто разыгрывает нас, то получит лишний шанс пудрить мозги; и именно ваши мозги, уважаемый. Для меня, повторю, её истинная личность в данной ситуации стоит очень далеко не на первом месте. Это вАм придется таки однажды сказать вашему приятелю правду. И как он на неё среагирует, и как он будет реагировать после этого на вас, предположить не возьмусь. Но упростить проблему, а возможно и продлить жизнь того же дедушки можно.
Бурбон помолчал, глядя Спортсмену в глаза, словно пытаясь определить его реакцию на сказанное.
- Так вот, собственно, сам совет, - снова заговорил он, - соглашайтесь на предложение этого вашего нувориша, уезжайте на его виллу и тренируйте его отпрысков… Это крайне полезно. Как им, так и вам… И дедушку прихватите с собой. Как родственника, без которого вы не сможете адекватно преподавать навыки. Да хоть как гуру; хоть своего, хоть в мировом масштабе. Поверьте – нувориша устроит любая версия. И тем проще вам будет потом ввести в курс реального положения вещей вашего приятеля….
Зазвонил мобильник. Бурбон откинулся в кресле и выудил из кармана телефон.
- У аппарата, - сказал он в трубку.

Ходок отрешенно курил. Спортсмен также отрешенно глядел на то, как Бурбон общался с кем-то по телефону.
- Да. Как и договорились, - забурчал в трубку Бурбон и вдруг начал ковырять в носу, - не беспокойтесь. Его надолго хватит… Да… отправите его на дачу. Только сразу…. Так… Жаль, что сгорела… Снимите другую… Замечательно…. Да.. Вкус к жизни вернулся, даже нахожу, с лихвой… Вы его теперь не узнаете… Да… Всех благ.
Бурбон убрал трубку в карман, скатал в пальцах козявку, посмотрел на Спортсмена и не целясь попал козявкой в кадушку с растением.
- Родственники нашего профессора беспокоятся о его здоровье… Так на чём мы остановились? – сосредоточился он на Спортсмене.
- Пока не знаю. – ответил тот.
- Ну вот и ладно, - усмехнулся Бурбон. – Однако, время обеда, - он посмотрел на Ходока:
- А что, Ходок! Давай ка наденем пижамы с шапочками, да сходим в блок «Д» и отобедаем с народом, как бывало?! А!? Сергеевна, глядишь, повеселит чем-нибудь…
- Да пошел ты… - спокойно ответил Ходок.
- Угу, - не обиделся Бурбон, - видали? – кивнул он Спортсмену на Ходока, - церемониться перестал. Видимо, новая профессия стала налагать отпечаток… Ну да ладно… Как там говорит наш рифмующий друг: «Я пришел из ниоткуда рассказать про нипрочо,…, мой язык обэриута вывалился на плечо, - Бурбон поднялся из кресла, - я вам жестами умело не могу все показать, - он прошел к окну и закрыл его, - дело! Надо делать дело! А не языки чесать».
Он вернулся к столу, сунул руки в карманы брюк и закончил:
- Отыгрываете пьесу. Оба. И катитесь на все четыре стороны. Оба …
Помолчал, посмотрев поочерёдно на каждого, вынул руки из карманов и направился к выходу из курилки. В дверях обернулся; Ходок гасил окурок в пепельнице, Спортсмен, не изменив позы, смотрел на кресло напротив.
- Только мне не мешайте. Не надо, - сказал Бурбон и закрыл за собой дверь.







 
 


Эпизод 23

«дерьмо снимать нужно по
слойно. Не спеши с разго-
ном… Иначе почему бы тебе
не запустить туда буль-
дозер?»

из нравоучений Мацууры.




- Вы его не боитесь? – спросил Спортсмен Ходока, пока тот усаживался в кресло, только что покинутое Бурбоном.
- А что он может мне сделать? – Ходок устроился поудобнее и достал новую сигарету.
- Не знаю.
- Я знаю, что ничего, - Ходок щелкнул зажигалкой. – Сделать меня Анитой?
– он усмехнулся, выпуская струйку дыма, - тогда включается цепочка; кого-то надо будет ставить на мое место… Кого?.. не вас же…не-е… мероприятие ему хоть и по силам, но такое громоздкое, что он на него вряд ли пойдет… А хотел бы уничтожить, так давно бы уже это сделал… Уж вы поверьте… Он ведь сейчас всё, о чём попросил -- не мешать ему… И лично я не собираюсь это делать… Чего и вам желаю.
   Ходок затянулся дымом.
- С чего бы это вдруг такие пожелания?
- С того, что я хочу, чтобы вы тоже забыли о моем существовании, - проговорил Ходок, - мне от вас ничего не нужно, и вам от меня тоже. Поэтому, действительно, давайте отыграем, как сможем, в этой его гребаной пьесе и больше не будем видеться. Мне все это, вы даже представить себе не можете, как давно надоело.
- То есть, наломали дров, и в кусты?... Вы, всё-таки  испугались…
- Нет. Если угодно, я ломал эти дрова умышленно и даже сосредоточенно...
- Вы специально потащили меня к нему своими бреднями?
- Да. Чтобы этот разговор наконец-то состоялся, - Ходок зачастил с затяжками, - вы будете смеяться, но я специально и с вами познакомился, чтобы расстаться наконец-то с ним. Скажи мне кто-нибудь пол года назад, что получится, я, наверное бы, не поверил. Но рискнул… И получилось… А насчёт бредней не беспокойтесь… Если вздумаете мешать – они резко перестанут быть бреднями.
Ходок замолчал, быстрыми движениями смял окурок в пепельнице и поднялся:
- И насчет дедушки он прав. Забирали бы вы его с собой, и хрен с той Оксаной.     Пусть он ею сам занимается.
Спортсмен потянулся и тоже встал.
- Признаться, очень хочется спать, - сказал он и двинулся к выходу, - а если на ваше место поставить дедушку?..
- Ха-ха! – беззлобно и не весело среагировал Ходок, - у меня за плечами опыт, который никакому дедушке не снился. Одних маньяков четыреста двадцать восемь. А у вашего дедушки что? Пубертатный период и алкагольно-мастурбативная зависимость…  А то, что Бурбон не идиот, надеюсь, вы давно заметили… Хотя, в силу специфики его деятельности, это может показаться и странным… И ко мне со своими деревянными раскладами больше не приставайте; я тоже сейчас с удовольствием вздремну, - добавил он, и оба покинули курилку.


Эпизод 24




- Ну что? Раздобыла? – встретила Аниту вопросом подруга.
- Да. Вот. У нас же не спрячешь; пришлось держать у Глухаря в комнате, – Анита протянула сложенный лист бумаги, - я скопировала первую страницу с чъёго-то экземпляра. По моему, какая-то фигня.
  Оксана развернула лист и прочитала:

« Варианты названия:
Отель «У развилки»; Отель «У погибшего у развилки»; «Пинта и Нинья»; «Pinta и Ninja»; «Пинта и Ниньзя»; «Самая лучшая гостиница»; «В гостях у Евы»; «Ева и её гости»; «Ева с Мартой и постояльцы»; «Ева, Марта и их постояльцы»; «Ева, Марта и другие»; «Ева, Марта и все-все»; «В ожидании Марты»; «Марта в ожидании»; «В ожидании марта»; «Мартавские Ады»; «Коалы-дьяволы»; «Мужчины и немного женщин»; «Туристы и фармацевты»; «Пять мужчин и три женщины»; «Четыре женщины и пять мужчин»; ….
Все названия, включая необозначенные до сих пор, разбить на две условные группы:
- названия-метафоры;
- названия-наименования гостиницы, в которой происходят события;
Выбирать из них такие, под которыми пьесу можно фиксировать в зависимости от места постановки.

Действующие лица:

Хозяин гостиницы – мужчина лет шестидесяти одного;
Ева, его жена – молодая и очень привлекательная женщина;
Карл-Фридрих Иероним Мюнхгаузен – барон, фармацевтический промышленник, крупный бизнесмен;
Ульрих – шустрый молодой человек, его секретарь;
Голотурин Иннокентий Павлович – таможенный чиновник на отдыхе;
Жена Голотурина – пышная дама средних лет не лишенная шарма;
Обломов Илья Ильич – путешествующий в поисках здоровья господин;
Марта – беременная женщина, любящая мужчин. Жена Мюнхгаузена»

Оксана сложила листок и убрала его в карман халатика:
- Да… не густо, - произнесла она.
- А ты что-нибудь скачала? – спросила Анита.
- Нет. Ничего нового не появилось… Если это действительно Призрак, то видимо сейчас ему действительно некогда.
  Она повернулась, собираясь уходить.
- Ты не будешь ничего записывать в дневник? – словно спохватившись, спросила Анита.
- Нет. Я уже сложила вещи.
- Ты решила окончательно?
- Да…
- Но, что ты будешь делать?
- Уже почти ничего. В этой штуке, - Оксана хлопнула себя по карману халатика, - есть антракт. К его началу моя сумка уже будет лежать в условленном месте, и всё, что останется – это незаметно покинуть зал.
- Но Бурбон запретил покидать зал до окончания представления. К тому же Глазунья с Глухарем… Как с ними? Они же всегда начеку…
- Их отвлекут.
- Кто!? – Анита округлила глаза.
- Надежный человек, - улыбнулась Оксана, - скажи лучше, что надумала ты?
- Мои вещи уже на месте…
- Браво, подруга! – и девушки рассмеялись.
- Но как ты нашла здесь надёжного человека?
- Он сам меня нашёл, - Оксана подхватила Аниту под руку и повлекла её из Интернет-комнаты.
- Слушай, пожалуйста, внимательно, - тихо заговорила она, пока они шли по коридору, - после того как представление закончится, все займутся проводами профессора, и о нас вспомнят не раньше, чем через час после того, как занавес опустится…
- Но ты говорила что-то про антракт…
- Вот-вот… Будет лучше, если ты уже в конце первого акта под каким-нибудь предлогом покинешь зал и отправишься к лестнице переодеваться. Уходить одновременно слишком заметно… А я немножко позже составлю тебе компанию…
- А этот твой надежный человек действительно так надежен, что ему можно доверять?
- Не беспокойся. Он не меньше меня заинтересован в том, чтобы я отсюда сбежала…
- Да кто ж это такой? – продолжала удивляться Анита.
- Я скажу тебе кто это, когда уедем на достаточное расстояние…
- Уедем!?.. Ты сказала: уедем?
- Да уедем! Единственное, чего этот человек не знает, что нас будет двое… Но это и не важно… У нас будет полтора часа форы, пока нас хватятся..
- Но как мы уедем? – недоумевала Анита, - одно дело выйти за периметр…
- Не беспокойся и не нервничай так, - ответила Оксана, и они зашли к себе в комнату. – Со времени нашей первой встречи я очень многое вспомнила…
Она весело взглянула на подругу:
- Оказывается, я умею водить машину, и, кажется, даже немножко рисовать…
- Мы поедем на машине?
- Да. – невозмутимо и серьёзно ответила Оксана.
- Но где мы её возьмём?
- Где-где! – усмехнулась Оксана, - она будет нас ждать в условленном месте, здесь неподалёку. Её одолжил мне один забавный старичок. Думаю, что прямо сейчас он уже с нетерпением ждёт в ней.
- Какой ещё старичок?..
- Обыкновенный старый старичок… Хотя он не совсем обыкновенный; поставил три условия.. Во-первых: он не садится за руль, потому что не умеет водить, во-вторых: его необходимо взять с собой, и он сам решит, когда ему со мной расставаться; и в-третьих, - Оксана сделала паузу и задорно глянула на подругу, - я должна буду с ним переспать.
- Как переспать!? – опешила Анита.
- Как-как! – передразнила Оксана, - прямо в машине.
- И чего?...
- И я согласилась.
- Как согласилась!? Со стариком!? В машине!?
- Да. Я не намерена здесь больше оставаться. Или у тебя есть другие варианты?
- Н-нет… но… как он отвлечёт Глазунью с Глухарем?
- Этим будет заниматься другой человек. Он сам это предложил; не знаю почему. Они со старичком знакомы. Именно он и должен пригнать машину с дедушкой внутри в условленное место.
- Так этот человек здесь в пансионате? – удивление не сходило с лица Аниты.
- Да, - ответила Оксана, и присев, вытащила из-под кровати полиэтиленовый пакет, туго набитый вещами.
- Как ты умудрилась пронести это сюда?
- Это не я.
- Тот же надежный человек?
- Угу, - ответила Оксана и стала рыться в вещах, - сказал, что это мои вещи..
- Да кто ж это такой!? – Анита села на кровать.
- Я же тебе сказала: узнаешь позже.
- А с ним тоже надо будет переспать?
- Н-нет.., - Оксана с сомнением посмотрела на подругу и продолжила изучение содержимого пакета, - он таких условий не ставил. К тому же он сказал, что остается в пансионате..
- И ты поведешь машину сама?
- Ну да.
- Ну и дела! – выдохнула Анита, - и они оба не знают, что мы будем вдвоём?
- Ну да!
- И-и… как же с этим старичком в машине?.. А как же я?
- Ты хочешь меня подменить? Или составить компанию?
И девушки рассмеялись.









 

 

Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 1 по 9)

Фрагменты ЙЕТИ (эпизоды с 25 по 31)