Помочь сайту
Поздравления
Дщери Сиона Глава одиннадцатая
12 июня 2012 -
Денис Маркелов
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Валерий Сигизмундович гнал машину изо всех сил.
Он ещё девятого числа ощущал какой-то дискомфорт в душе, не решаясь до конца разобраться в своих чувствах.
Пустота одиночества заполняла душу, как вакуум заполняет стеклянный сосуд. Отсутствие внутри воздуха также незаметно, как и присутствие, но в таком случае человек становится трупом.
Оболенский терял нет, не спасительный кислород. Оболенский терял любовь.
Он удивлялся вылезающему изо всех пор раздражению, он щетинился своим гневом. Словно ёж иголками и был готов пойти ва-банк в своём гневе.
К середине одиннадцатого числа это ощущение стало прямо-таки нестерпимо, словно бы первая в жизни зубная боль. Казалось, что зубы болели в его груди, что они прорывались сквозь душу, как сквозь дёсны, подобно обломкам скал и царапали его душу, царапали и превращали в кровавое месиво.
И поэтому он решительно вывел своё «Вольво из-под навеса.
Вера Ивановна сидела рядом насупившись, словно бы сувенирная сова-копилка. Она хмурилась и явно чего-то боялась, словно бы заколдованная двоечница.
По направлению к городу тянулся целый караван легковушек. Оболенский жал на сигнал, иногда выскакивал на встречную полосу, ехал по разделительной черте. И тогда в глазах Веры Ивановны сиял ужас, словно бы электрические лампы зажигались внутри её глаз.
Свернув на неприметную улочку, Оболенский через минут десять уже был возле своего коттеджа. Тот встретил его темнотой окон и тишиной. Въезжая во двор, Оболенский уже знал. Что дом наверняка пуст.
- Я, пожалуй, пойду, - заявила неожиданно рыхлая и испуганная домоправительница.
- Нет, нет. Мы дождёмся Нелли. Выпьем чая. А уж затем.
Вера Ивановна занервничала. Она вдруг осознала, что натворила. Ей не было жаль Нелли, ей было жаль себя. Теперь все обещания стильно одетого незнакомца казались ей блефом. Он просто закидывал крючок, она, словно изголодавшаяся по кормёжке рыба заглотнула эту немудреную наживку.
Она меньше всего хотела, чтобы Оболенский вызвал милицию. А он уже тянул её к парадному ходу, звенел ключами и был похож на человека оставившего включенными все бытовые приборы на свете.
Однако же в стенах "DarlingHall”а ничего не изменилось. Напротив внутри чувствовался странный запах скуки, словно бы они оба попали в мемориальный музей.
Оболенский метался из комнаты в комнату, словно тигр в своём вольере. Он был готов заглянуть в каждый угол…
Не слишком приметный человек с пшеничного цвета волосами и острым умным выражением в меру деревенского лица подошёл к калитке коттеджа Оболенского. Он с минуту смотрел, как, то в одном, то в другом окне загорается свет и наконец тронул заскорузлым пальцем едва заметную кнопку звонка.
Оболенский вздрогнул. Он удивился. Обычно дочь открывала калитку сама. Но вдруг она была или слегка пьяной или обобранной до нитки? Он решительно направился в холл, а оттуда отпер калитку.
«Ну сейчас всё и выяснится. Какой же я паникёр. Моей девочке уже шестнадцать лет, а я тревожусь о ней, как о детсадовке…»
Но вместо Нелли на пороге возникла отчего-то чем-то знакомая мужская фигура.
- Михаил? – не совсем уверенно сорвалось с губ Оболенского. – Ты? Какими судьбами:
- Ты сам писал мне. А я смотрю, ты занят, и я не вовремя.
- Просто моя дочь где-то слишком долго гуляет. И я волнуюсь. Вчера накатилось какое-то мерзкое предчувствие. А ты, ты получил моё письмо?
- Да… Я получил и письмо, и отпуск и сразу же прикатил к тебе. В Нефтеморске меня ничего не держит. А ещё я ведь должен платить алименты на дочь. Ты ведь понимаешь.
- И ты решил скрыться?
- Нет. Не угадал. Твоё предложение мне подходит. Это лучше, чем чинить прохудившиеся трубы и вечно писающие водопроводные краны. К тому же я давно мечтал о такой работе. Меня не возьмут в милицию, но тебе, тебе я могу быть полезен.
Вера Ивановна хотела превратиться в хвостатую мышь. Она больше всего мечтала убежать прочь, перестать чувствовать себя в западне.
«Она сюда больше не вернётся. Наверняка этой дурочки больше нет в живых. И её, и этого златокудрого создания с куриным концентратом вместо мозгов. И кого я боюсь, бывшего водопроводчика. Я, которая вертела профессором.
Михаил вошёл в гостиную, словно бы обычный мастеровой. Он посмотрел на Веру Ивановну так, что у той пришли в движение её сухие губы.
- Здравствуйте, – проговорил Отрохов и вопросительно взглянул на Оболенского.
- Это моя прислуга. Мы готовили наш загородный дом к сезону, а тут такая закавыка. И где только они могут шляться.
- Знаете, я, пожалуй, пойду, поищу Нелли на улице. Может быть она где-нибудь в кафе. Или пошла загорать на пляж. Сейчас же такая чудесная погода, - подала голос Вера Ивановна
Оболенский поморщился. Вряд ли его дочь лежала сейчас на сыром песке голой, подставив под лучи майского солнца своё побледневшее за зиму тело. Не чем чёрт не шутит.
- Не спешите.
Отрохов взглянул на стоявший в угол довольно крупный фотопортрет. Он подошёл ближе и взял его в руки.
- Это твоя дочь?
- Ну, да. Это – Нелли. А что?
- Просто я вчера был в вашем городском парке и видел её.
- Видел? Где?
- В одном кафе. «Чиполлино», кажется. Она была не одна, с какой-то глуповатой блондинкой. Ну, знаешь – про таких красоток ещё любят сочинять анекдоты. Миленькая кандидатка или в манекенщицы, или в стервы.
«Неужели он говорит о Людочке? Но…».
Оболенский мысленно оживил своё представление о дочери Степана Акимовича. Та, действительно, была похожа на кандидатку в манекенщицы. Внешне красивая она казалась какой-то придуманной.
- Да я всегда говорила, что эта дружба- блеф. Наверняка эта вот барышня и задерживает вашу дочь.
- И что же они делали в кафе?
- Мне кажется, им назначили там встречу. Я, конечно, сожалею теперь, что был столь не внимателен, но если бы ты выражался в письме яснее и прислал в письме фото дочери.
- То есть ты думаешь, что омою дочь шантажировали. Но чем? Она отличница, на хорошем счету в школе, у неё просто не может быть никаких проблем с шантажистами.
-- Ты так думаешь. Твоя дочь уже созрела. А взрослые девочки очень часто делают неверные шаги, спотыкаются на ровном месте и клянут свою судьбу. Вот я думаю, что с твоей дочкой произошло нетто похожее. Например, она влюбилась и отдалась кому-то. Или попросту попробовала запретный плод и теперь вынуждена была сожалеть о своём поступке. Я когда работал в милиции видел не мало таких примеров. Одну отличницу у нас в посёлке хулиганы заставляли собирать анашу. Она бегала голая, и собирала эту гадость на своё тело. А родители думали, что она сидит у подруги и готовится к экзаменам.
- Ты хочешь сказать….
- Я только предполагаю. Ведь у твоей дочки были знакомее в школе. Ну, те люди. Кто может знать куда пошла вчера из парка. Я заметил. Что сначала из кафе вышла эта блондинка.
- Людочка.
- Ну, да – Людочка. А потом за ней поспешила твоя дочь. Я, конечно. Не стал преследовать их, хотя теперь жалею об этом.
- Ладно, я сейчас позвоню Инне Крамер. Её отец работает в местном еженедельнике. И там можно будет напечатать объявление. Возможно, они попали в какую-то переделку и теперь боятся вернуться домой. Пройдём ко мне в кабинет. Я позвоню оттуда. Вера Ивановна, а вы пока посидите здесь. Возможно, что Нелли придёт с минуты на минуту. И вы…
Вера Ивановна едва не проговорилась. Ей хотелось спросить: «Выпороть её?» - но вместо этой уже гарцующей на языке фразы она пропихнула в мир другую.
- По-моему, эта картина висит слегка кривовато…
Отрохов не сводил взгляда с копии картины Айвазовского.
- Что ты хочешь сказать?
Оболенский побледнел. Мысленно он ощутил себя Скруджем, в очередной раз обворованным братьями Гавс. Он собрался уже поправить картину.
- На твоём месте я бы заявил о пропаже Нелли в милицию. Ты ведь не видел её с какого числа.
- С седьмого. Я неважно себя почувствовал и решил отлежаться на даче. Заехал домой, собрал вещи, написал записку дочери.
- Что было в этой записке.
- Ну, я написал, чтобы она не очень шалила и следила за повелением Людочки. Дело в том. Что мня об этом попросила Зинаида Васильевна. Она боялась оставлять дочь одну и даже тайком вытащила у той из кармана квартирные ключи.
- Зачем? Вот ты представь себя милой школьницей, которая думает, что потеряла ключи от квартиры. Она будет сидеть на пороге, ждать мать. А мать. Мать в то время будет где-то за городом. Странно. Возможно, что эта Зинаида Васильевна в сговоре с теми, кто добивался удаления от тебя дочери. А твоя жена? Прости, просто я увидел обручальное кольцо на руке – и подумал.
- Она в Англии. Стажируется во владении акварелью. Она давно об этом мечтала, да и вообще. Ираида – человек творческий, и ей тесно в Рублёвске. Здесь всего около десяти человек художников и вообще почти никакой художественной жизни.
Оболенский стал поправлять картину.
- На твоём месте я надел бы перчатки. За этим полотном – сейф?
- Как ты догадался. Однако ты прав. - Оболенский подумал и потянулся к ящику письменного стола. Открыл его и вынул пару резиновых перчаток. Каждая из них, будучи розовой, напоминала спущенное вымя резиновой коровы.
Вера Ивановна не могла ни оставаться на своём посту, ни уйти с него.
Она вдруг поняла, что стала козлом отпущения. А главное совершенно ничего не знает о том господине. Что предложил ей такую работу.
Тот, наверняка. Был вдалеке и от этого дома, и от этого города. А Вера Ивановна тупо соображала, что же теперь ей грозит.
Склянки из–под снадобий она спрятала в шкафу Нелли. Те были не на виду, но всё же при обыске могли привлечь взгляд. А сама теперь очень жалела, что не ушла с дачи под благовидным предлогом.
- Вот тебе и алиби. Нечего сказать. И ещё этот провинциал, из какого грёбаного посёлка он припёрся? Я ненавижу его. Ненавижу.
В мыслях Веры Ивановны разворачивались картины достойные испанской инквизиции. С Людочки м Нелли живьём сдирали кожу и они становились похожими на персонажей очередного ужастика. Или соскочивших с плаката по анатомии демонстрационных фигурок человека.
Между тем в дверь тихо позвонили.
Оболенский смотрел на лежащие в беспорядке купюры. Из пачки стодолларовых банкнот были удалены ровно три купюры. Кто-то делал это в спешке.
- Залезать в дом. Чтобы похитить столь незначительную сумму. Нет, это не домушник. Это дело рук твоей дочери. Теперь понятно, что её удерживает вдали от родных стен. Чувство вины. Она позаимствовала у тебя деньги – и теперь стыдится этого.
- Она украла деньги.
- Не будем уточнять. Однако мне показалось, что кто-то звонил в дверь. Возможно, что это твоя дочь. Ей надоело мокнуть под дождём, и она вернулась.
- Мокнуть под дождём?
Только теперь Оболенский услышал постукивание дождевых капель о карниз. Дождь расходился всё пуще, это был первый весенний ливень в Рублёвске.
Однако вместо Нелли они увидели растерянную и слегка даже испуганную Веру Ивановну. Та держала в руках намокшую картонную коробку.
- Подождите а вдруг там бомба?! – вскричал Оболенский. – Надо вызвать спасателей. Позвонить в милицию.
- Вряд ли это бомба. Так обычно людей не взрывают. Скорее это чёрная метка. Кто-то принёс что-то важное, чтобы освежить твою память.
Между тем Вера Ивановна откинула крышку и стала медленно вынимать сначала чёрные брюки, затем пиджак, затем вновь брюки и пиджак и на конец блузы и нательное бельё на две персоны.
«Это их вещи. Интересно. Очень интересно Они были именно в этих вещах. Вот почему одежда той блондинки показалась мне немного смешной. Это вещи Нелли?
- Да. Я купил ей два костюма – чтобы был на смену. А что?
- Твоя дочь надевает тёмный брючный костюм. Зачем? Возможно, она считает свою мать умершей. Расставание – маленькая смерть. Но возможно. В других вещах она попросту выглядит ребёнком. Как и та блондинка. Мне показалось, что она нарочно прикидывается маленькой девочкой. Чтобы её продолжали жалеть.
- И что это значит.
- Значит, что люди, с которыми им назначили стрелку были, по крайней мере старше их. Я припоминаю. Там неподалёку вертелись какие-то ряженые. Я даже удивился. Такой праздник. А тут герои Носова и Толстого.
- Не говори загадками.
- Хорошо. Один из этих ряженых был низкоросл и напоминал собой мужеподобную травести. Ну, не женщину артистку. А мужчину, возможно в театрах есть такие амплуа для вечных подростков. А другой. Я бы посчитал его опасным. И хотя на его лице был грим Пьеро, он был скорее похож на серьёзного бандита, чем на влюбленного чудаковатого поэта из театра марионеток. Так, что возможно эти люди и похитили обеих девушек. Больше подозрительных людей я там не видел.
- Но как… каким образом их похитили?
- Возможно, что в каком-нибудь фургоне. Их сначала вырубили, а затем повезли. Я кстати видел подобный фургон, он слишком быстро удалялся от площади, но его никто не пытался остановить. Тогда мне показалось. Что люди куда-то спешат, возможно за новой партией. Но в фургоне был вес и немалый. Чёрт побери. Там были они.
- Кто?
- Твоя дочь и её инфантильная подруга. У неё был вид, словно бы она только что встала с горшка. А почему ты поехал на дачу. А не домой.
- Валерию Сигизмундовичу был нужен покой. Он и так слишком заработался. Мы приезжали туда на первое мая. И тогда ваша дочь закатила истерику по этому поводу. А когда мы вернулись. На её лице была написано. Что она делала что-то странное, - подала голос Яхонтова
- Вы хотите сказать, что она тут устроила оргию? Но с кем? Со своей слабоумной подругой?
- Возможно. Я женщина, и я вижу, когда барышня сняла трусы не для того, чтоб покакать. Нелли тут баловалась со своим телом. И возможно не только. Ваша постель была слегка смята. А на ковре я нашла множество пятен.
- И что это означает? – спросил Оболенский. – Что…
- Возможно, твоей дочке напомнили об этой ночи. Когда это случилось. В ночь на первое мая. Да.
- Вальпургиева ночь. Но Нелли еще, по-моему, не читала «Фауста» Гёте… Хотя, он стоит на полке в переводе Пастернака. Мне нравится этот перевод больше.
Оболенский представил себе игру в шабаш и невольно поморщился. Походило на то, что он встал на скользкую дорожку и подглядывал за созревающими девочками точно так же, как волк следит за овечками.
- А возможно они сейчас сидят у Крамер и смеются над нами. И прислали эти вещи ради шутки, чтобы подурачиться.
Оболенский подошёл к телефону и нервно застучал пальцем по кнопкам, словно бы дятел по стволу дерева.
Инна молча покачивалась на члене Рахмана, она делала это точно так же, как в детстве, когда под её задом оказывалась гладкая доска дворовой качалки. Но теперь. Когда грибообразный отросток Рахмана в очередной раз полировал стенки её половой полости, она из вежливости взвизгивала словно бы ей на тело падали капли дождя.
Увлекшись соитием, они не заметили. Как за окном потемнело и пошёл дождь. У Рахмана возникало взять Инну словно бы старую гармошку и, посадив на свой член другой дырочкой, продолжить наяривать похабные частушки, мысленно пропевая их про себя.
Инна была уверенна, что её отец проведет всю ночь в городском клубе. Он частенько бывал там. Играл на рулетке и смотрел на стриптизёрш. А теперь в преддверии лета был готов идти ва-банк в своём стремлении к свободе.
Учительская зажатость слезала с него, как короста. Инна понимала, что отцу нравится ощущать себя плейбоем. Он слишком привык видеть девушек одинаковыми и теперь нуждается в совершенно ином стимуле для жизни.
Он не лез в её личную жизнь. Напротив Инна всё бесстыдно вовлекала его в орбиту своих отношений с Рахманом. Ходить к нему было как-то неловко. Маленькая темноволосая наушница могла испортить настроение. Она как бы была той смой третьей, что не понимает, что является лишней.
В Роксане произошли странные изменения. У неё была тайна – маленькая, но очень пахучая тайна. Этот будоражащий запах чувствовала не только Инна. Его чувствовал и Рахман. Он как-то по-новому смотрел на сестру, а та явно кокетничала с ним. Используя в качестве первого в жизни секс-тренажёра.
Телефонный аппарат подал голос в самый неподходящий момент. Инна не собиралась останавливаться на полпути, но её всё же пришлось слезть с насиженного места и подойти к аппарату.
Она бы не удивилась, если бы Рахман вдруг оказался круглым сиротой. И когда ей в уши стал бить взволнованный мужской голос. Она не сразу вошла в чужую проблему.
- Нелли? Так её нет здесь. И быть не может. Вы бы еще пингвинов на Северном полюсе поискали. Во-первых, они меня за прокаженную держат. А во-вторых, во-вторых им и сами теперь неплохо. Вы бы лучше Головиным позвонили. Вдруг они там?
Оболенский помнил о вынутых из кармана Людочки квартирных ключах. Но всё же. Всё же он надеялся. Что Нелли пошла провожать домой свою закадычную подругу и немного засиделась у неё в детской и ждёт только его, чтобы он привёз её домой.
Головин был в растерянности. Он не понимал. Не понимал. Как его жена сделала такую глупость.
- Как ты могла, Зина?
- Ну, прости, твоя драгоценная дочурка сейчас у Оболенского. Что с не может случиться. Ты слишком волнуешься для адвоката.
- Я просто не понимаю. Хорошо. Ты ревнуешь меня к Алевтине но при чём тут Люда?
- Не при чём. Просто мне надоело видеть её рядом с тобой. И вообще. Что эта парочка была рождена от тебя. Хотя.
- Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что эта девочка вполне может согреть тебе постель в моё отсутствие.
- Что за грязные намёки. Я не позволю.
- Знаешь, я правда не Элен Куракина, но и ты, извини меня, не Пьер Безухов.
Головин едва не пропустил эти слова мимо ушей. Он был уверен, что жена ему изменяет. Но не мог и подумать, что она станет говорить об этом так спокойно.
Отсутствие Людочки немного напрягало. Он вдруг подумал о самом страшном. Дочь могла найти какие-то документы и всё понять. Он слишком затянул с объяснением. И хотя Людочка жила почти отдельно от своей полуматери-полумачехи. Он всё же тревожился этой тайной
«Не хватало сюда прислать ещё и Лору. О чём она только думает. Неужели трудно понять, что я не хочу ни этого воссоединения. Ни того, чтобы обе мои дочери наконец встретились. И почему обязательно надо рыться в позабытых могилах?
Звонок телефона ворвался в их разговор, словно бы опоздавший ученик в класс. Головин уставал от телефонных переговоров, но взглянув на АОН решительно изменил мнение об абоненте.
Голос Оболенского был осторожен. Он всё не решался напрямую спросить своего друга о том, что мучило сейчас его душу. Страх передать свою тревогу, словно эстафетную палочку заставлял вспоминать банковские дела. И наконец он как бы между делом спросил.
- А моя Нелли случайно не у вас заигралась?
- Нелли? А разве он не с Людочкой? Просто уже поздно, а в Рублёвске очень много шпаны. К тому же вчера было слишком много пьяных после дискотеки.
То, что обе подружки могли нарваться на хулиганов не приходило в голову Оболенского. Он слышал краем уха, что мальчишки любят быть первопроходцами и легко сламывают таких домашних дурочек, ставя перед страшным пугающим выбором между тихим позором и позором громким.
«Неужели и Нелли пойдёт по стопам матери. Неужели и ей придётся стоять пред толпой хулиганов в чём мать родила.
Теперь эти мальчики вряд ли ограничиваются пошлыми обжиманиями. Они любят ставить вчерашних недотрог на колени, заставляют или есть землю, или жрать собственные экскременты выдавая их за крем на праздничном торте.
Он был не уверен, что примет обратно преобразившуюся дочь. Образ Алисы заслонил настоящую живую Нелли. Он даже любил этот дурацкий, неведомо кем подсказанный образ, чем ту, что жила рядом с ним и была его продолжением на земле.
- Ну. Я сейчас позвоню Инне, - отважно соврал он, - возможно наши девочки гостят у неё.
Головин молчал. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, чьи вещи изгадили наглые хулиганы. Хотелось плакать. А рядом стояла высокомерная бессердечная женщина – та, на чью красоту он по-дурацки купился в юности.
- Людочка не с Нелли.
- Вот и прекрасно. Неужели ты не рад, что эта тяжесть упала с наших плеч. Возможно, так даже будет лучше для всех. Для отвода глаз мы заявим в милицию, и будем жить, как жили. Неужели ты не понимаешь, какая это радость.
- Замолчи! Замолчи немедленно…
- И что? Ты ударишь меня. Так на бей, бей… Ты гадкий, грязный подпасок, вот ты кто. Если бы не Исидор Яковлевич ты бы не проучился там и семестра. Это всё он. И теперь. Из-за какой-то бастрючки ты устраиваешь истерику. Нет, правильно я не хотела выходить за тебя. Но вышла, вышла. Ты не дал мне ни грамма счастья, я потеряла с тобой всю жизнь, всю жизнь я променяла на твою любезную куклу. А ты. Ты… Вот и езжай в свой Нижний, забирай свою Алевтину. Только учти, что она тоже не девушка. У неё, разумеется и целлюлит на заднице, и такакардия. И…
Головин медленно, словно картежник, мечущий на стол туза поднял правую руку. Зинаида тупо отшатнулась. Она вдруг побледнела.
- Стёпа! Стёпа!.. Не надо… Я больше не буду.
С её лица разом сошла вся взрослость. Ноги несчастной женщины задрожали, а руки вытянулись вдоль тела. Словно бы она уже висела на невидимой для других верёвке.
Головин махнул рукой и прошёл в свой рабочий закуток. Когда-то он был рад хоть на день расстаться с Людмилой. Но не так, не так, как это случилось этим странным майским днём…
Рейтинг: +2
575 просмотров
Комментарии (3)
| Людмила Пименова # 3 августа 2012 в 20:03 +1 | ||
|
| Денис Маркелов # 7 октября 2012 в 14:08 0 | ||
|
