АПЛОЙ (фантастический роман), глава 17

Глава семнадцатая
        
         Через полчаса мы остановились у ограды нашего особняка.
         Все окна в двух этажах были освещены – нас, разумеется, ждали. Появившаяся нам навстречу горничная доложила, что ужин накрыт в столовой. Это было очень кстати.
         – Итак, первым делом к столу! – распорядился я, глядя, как Гинс стаскивает с себя верхнюю одежду, вешает шляпу на первый попавшийся крючок в прихожей и остается в мятых серых брюках и пиджаке, надетом на черную водолазку. Борода у него, как я теперь отчетливо разглядел, была совершенно настоящая, патлатые волосы – тоже. Очки он снимать не стал.
         На этой даче я раньше никогда не жил, поэтому здесь не было ни одной моей личной вещи, из-за чего все вокруг казалось чужим и неуютным. Я с теплотою вспомнил те дни, когда мы с девочками жили втроем, совершенными дикарями и без всякой прислуги, в почти таком же, только гораздо более уютном особняке и как нам тогда было хорошо и весело. Наверное, такие времена уже никогда больше не повторятся.
         Мы сели за стол и приступили к ужину. Зубы у Гинса, судя по всему, были искусственные, и он жевал ими медленно и осторожно, словно боялся, что вставная челюсть выскочит у него изо рта. Рубинцев предупредительно потчевал своего коллегу, подкладывая ему в тарелку то одного, то другого.
         – Вы меня слишком балуете, – сказал наконец профессор, видимо, смущаясь такой заботой. – Я не привык много есть, а здесь все неимоверно вкусно. Боюсь, как бы моя застарелая язва желудка не отнеслась отрицательно к этому изобилию.
         – Чего вам бояться? Мы оба врачи, – улыбнулся Рубинцев.
         – Да, но в желудках и кишках я смыслю не очень-то много, – возразил Гинс.
         – Зато я в этом кое-что понимаю, – утешил его Олег Всеволодович. – Кушайте, кушайте, коллега. Заботу о вашем желудке я беру на себя.
         Рогнед, который во время этого разговора молча наворачивал жареную курицу, покосился на странного гостя и, видимо, устыдился своего аппетита. Отложил вилку и с постной миной потянулся за зубочисткой.
         «Зачем Рубинцев привез с собой этого косматого старика? – мучительно думал я, не пристально, но все же неотрывно наблюдая за гостем. – Неужели этот Гинс и в самом деле ученый? Если да, то я бы скорее был склонен счесть его за сумасшедшего профессора, чем за обычного институтского книжного червя. Видал я таких червей. Этот на них ни капли не похож…»
         – Я понимаю вас, господин консул, – произнес Гинс, все-таки почувствовав мои постоянные недоверчивые взгляды, – вы не ожидали моего приезда, и потому вам не терпится узнать, за каким, собственно, чертом я приперся. На вашем месте мне, наверное, тоже было бы любопытно. Понимаю я также и то, что вас очень смущает мой вид. Не думайте, я не обижаюсь. Конечно, в вашем представлении профессор-генетик должен ходить гладко выбритым, в начищенном костюме и при галстуке-бабочке. Что ж, простите, если я вас разочаровал. Я старый и больной человек, вместо ноги у меня протез и сердце бьется только за счет кардиостимулятора, поэтому я позволяю себе одеваться и выглядеть так, как удобно мне, а не так, как хотели бы окружающие.
         – Вы расценили мое внимание превратно, профессор, – возразил я. – Я никогда не сужу о людях по их внешнему виду. Если я и пытался сделать для себя определенные выводы относительно вас, то только с точки зрения того, сможете ли вы действительно помочь моей дочери Тэнни, как мне обещал Олег Всеволодович.
         – Тэнни? – слегка сдвинул брови Гинс. – Это старшая? Да, я слышал, что с ней произошло несчастье. Но разве ее так зовут?
         – Вообще-то, ее зовут Афина, коллега, – подсказал Рубинцев.
         Гинс взглянул на него и потер лоб своими длинными костлявыми пальцами:
         – Ах, да, конечно… Афина… Тэнни… Красивая девочка с волнистыми каштановыми волосами и с совершенно очаровательной, всегда немного грустной улыбкой…
         Рогнед при этих словах чуть было не подавился зубочисткой:
         – А вы разве видели Тэнни раньше, профессор?
         – Разумеется, – взгляд Гинса потеплел и даже как-то затуманился. – И рыжую мартышку Айку я тоже видел. Сколько им уже сейчас?
         – Тэнни скоро двадцать, а Айке – пятнадцать, – ответил я, тоже настораживаясь.
         – Надо же… – вздохнул Гинс. – Совсем уже взрослые…
         – Но где и когда вы могли с ними встречаться?
         – Ну… это давняя и грустная история. Я не люблю вспоминать ее слишком часто, хотя, возможно, девочки – самое светлое, что случалось со мною в жизни.
         – Не расскажете ли? – напряженно попросил Рогнед.
         – За этим и приехал, – улыбнулся Гинс. – Предупреждаю, моя история может шокировать вас, но через это нужно пройти, чтобы довести дело до логического конца.
         Доктор Рубинцев нервно заерзал на стуле.
         – Понимаю, коллега, – кивнул Гинс, – за ужином о таких вещах обычно не говорят, но раз уж так получилось… Словом, господа, если угодно, то я, в некотором роде, настоящий отец Тэнни и Айки.
         – Ах, вот даже как… – пробормотал Рогнед и почему-то зашарил рукой по столу, словно что-то искал.
         – Не в биологическом, конечно, смысле, – поспешил добавить странный гость, видя его движение. – Хотя, с другой стороны, пожалуй, и в биологическом. Это зависит от того, какой этический подход к проблеме избрать. Короче говоря, не хочу больше испытывать ваше терпение, господа. Позвольте представиться: мое настоящее имя – Уго Марио, знаменитый создатель экстремистской организации «Аплой» и террорист номер один.
         Если бы на меня сейчас обрушился потолок, я был бы ошарашен меньше. Немая сцена длилась минуты две. Я и Рогнед остолбенело пялились на старого хиппи, доктор Рубинцев, умоляюще подняв руку, хлопал глазами на нас, а сам новоявленный Марио, скромно потупившись, ковырял вилкой бифштекс и ни на кого из присутствующих не смотрел.
         Первым очухался Рогнед.
         – А не арестовать ли вас, батенька? – проговорил он хмуро и медленно. – Так, знаете, на всякий случай. У нас тут как раз целая рота спецназовцев. Оприходуем в лучшем виде, а уж там разберемся, Марио вы или не Марио.
         – Что вы, что вы, ребята! – испуганно встрепенулся Рубинцев. – Поверьте мне, это совершенно лишнее! Доктор вовсе не террорист. Он даже не создатель «Аплоя», а все, что о нем говорят, – бессовестные выдумки. А вам, коллега, не стоило бы так рекомендоваться. Зачем вводить людей в заблуждение?
         – Арестовать меня, конечно, можно, – проговорил бывший Гинс спокойно. – Как вы думаете, если бы я боялся подобного исхода, то объявился бы вот так, безоружный, с одной тростью в руке? Вынашивай я какие-нибудь коварные планы, мне было бы достаточно захватить с собой пару девочек наподобие ваших дочерей, консул, и от вашего спецназа не осталось бы мокрого места. Но я, как видите, один и в полном вашем распоряжении, потому что приехал, веря в здравый смысл каждого из вас. Я действительно могу вам помочь.
         – Так, значит, Эвердик был прав, когда говорил, что там, на яхте, погибли не вы? – наконец опомнился и я.
         – Он вам это говорил? – удивился Марио. – Любопытно. Да, верно. Как вы теперь видите, там, на яхте, действительно погиб не я, а мой биогенетический клон. Замечательный, красивый, усовершенствованный, но, к сожалению, совершенно нежизнеспособный. Мне было искренне жаль его, но другого выхода я не видел. А что еще говорил обо мне старина Эвердик?
         – В том числе, и то, что вы действительно не террорист  и не создатель «Аплоя».
         – Да неужели?! – аж просиял, всплеснув руками, Марио. – Как мило с его стороны! Не могу поверить, что у старика Вилли пробудилась совесть!
         – Эвердика зовут Ханс Дитмар, – почти машинально поправил я.
         – Да не-ет, – осклабился гость. – Хансом Дитмаром звали его старшего брата. А нашего с вами Эвердика зовут Вильям Отто. Уж мне-то можете поверить.
         – То есть как? – совсем обалдел я. – Вы хотите сказать, что бывший консул по безопасности всю жизнь выдавал себя за другого человека?!
         – Именно это я и хочу сказать, – кивнул Марио, уже откровенно веселясь от нашего удивления. – Его брат был на два года старше и родился с глубокой умственной отсталостью. Родители, древние аристократы и снобы, устыдились появления в их роду откровенного олигофрена и определили малыша в психиатрический пансионат, где он и вел совершенно растительную жизнь, пока не умер в возрасте тридцати шести лет, подавившись собственной блевотиной. За все это время ни родители, ни брат ни разу не навестили его, хотя я уверен, что Эвердик-младший ни на день не упускал старшего брата из виду, ведь он присвоил себе его имя и дико боялся, что этот факт выплывет наружу.
         – Но зачем ему надо было это делать? – удивился Рогнед. – Брать имя олигофрена, когда есть свое собственное!
         – О, в этом были самые банальные и прагматичные резоны, – улыбнулся Марио. – Деньги и еще раз деньги, будь они прокляты! Видите ли, младший Эвердик приходился братом старшему только по отцу, матери же у них были разные. Со своей первой женой, родившей ему олигофрена, отец Эвердика развелся, и она умерла спустя восемь лет от рака желудка. Жениться вторично при еще живой супруге в тех кругах считается верхом неприличия, поэтому со своей второй женой отец Эвердика восемь лет жил в гражданском браке. И даже несмотря на то что через год после смерти первой жены они обвенчались по всем правилам, рожденный вне брака Вильям Отто все равно считался бастардом. Именно поэтому две трети громадного состояния после смерти отца получил старший сын-олигофрен, младшему же досталась лишь треть, плюс небольшой капиталец матери, умершей через два года после своего мужа. Младшего Эвердика, которому тогда было шестнадцать лет, такое положение вещей, конечно же, устраивать не могло. «Зачем олигофрену деньги? – рассуждал он. – Все равно он до конца дней своих просидит под замком в пансионате, пачкая подгузники и пуская слюни, а мне предстоит учиться, работать, делать карьеру…» Роль опекуна умственно неполноценного брата ему тоже нравилась мало, ибо была обременительна со всех точек зрения. Кроме того, старший Эвердик, как законный сын своих родителей, наследовал не только деньги, но и титул. К его имени автоматически прикреплялись всевозможные «фон», «де», «ван дер» и прочее, сообразно с геральдическим древом, а это было чрезвычайно важно в тех кругах, где вращался покойный отец Эвердика. Среди его знакомых была целая куча влиятельнейших людей, поэтому естественно, что для человека, обладавшего всеми необходимыми титулами, с их помощью открывались практически любые двери – и в науку, и в бизнес, и в политику. Младший же Эвердик по понятным причинам ни на какие титулы рассчитывать не мог. Вот тогда-то он и решил поменяться со своим братом именами. Как ему это удалось – сюжет для отдельной оперы. Конечно, были здесь и подкуп, и шантаж, и запугивания. Таким образом, к двадцати одному году наш Эвердик официально начал называться Хансом Дитмаром, а бедняга олигофрен, которому, в общем-то, было все равно, стал Вильямом Отто.
         – Но вы-то, вы-то откуда все это знаете?! – вскричал совершенно сбитый с толку Рогнед.
         – Просто я учился в одном классе с мальчиком, которого звали Вильям Отто, – с неизменной улыбкой отвечал Марио, – а мой отец был главным врачом в психиатрическом пансионате, где содержался другой мальчик, по имени Ханс Дитмар. Между прочим, с этим последним вышла презабавная история, весьма показательная тем, что ни один психиатр, похоже, никогда не поймет человеческую психику до конца. Представьте себе, незадолго до своей смерти олигофрен, не умевший не то что читать и писать, но даже и разговаривать толком, однажды взял свою няню за руку, подвел ее ко включенному компьютеру и у нее на глазах, тыкая одним пальцем в клавиатуру, набрал следующую фразу: «Папа и брат не любят Ханса Дитмара». Разумеется, когда пораженная няня рассказала об этом врачам, ей никто не поверил, потому что за все годы жизни олигофрен не произнес ни одной осмысленной фразы. Вот и подумайте, господа.
         Сказав это, Марио неторопливо положил себе в тарелку еще немного салата и принялся сосредоточенно жевать, очевидно, ожидая нашей реакции на свои слова. Но мы все одеревенело молчали. Пауза затянулась, и профессор понял, что говорить опять придется ему. Отложив вилку, он поднял глаза, посмотрел на меня в упор и произнес уже без улыбки, даже мрачно:
         – Насколько я понимаю, господин консул, продолжать нашу беседу имеет смысл, только если вы предварительно определитесь для себя, верите ли вы, что я действительно не террорист.
         – Хотите честно? – сказал я, отчетливо чувствуя, что в данной ситуации только честно и можно. – Не имеет значения, во что я верю. Если вы сумеете помочь моей дочери, то мне абсолютно наплевать, террорист вы или нет.
         – Эти слова делают честь отцу, но могут стоить карьеры консулу, – прокомментировал Марио бесцветно.
         – В этом случае на карьеру консула мне тоже плевать, – ответил я, ловя на себе перепуганные взгляды Рогнеда и Рубинцева. – У меня есть дочь, она в беде. Для меня имеет значение только это.
         – Вы хороший человек, господин Уральцев, – проговорил гость, глядя на меня с уважением. – Господин Рубинцев много рассказывал мне о вас, но то, как вы повели себя сейчас, рассказало мне намного больше всего слышанного прежде.
         – Не расцениваю это как комплимент, но все же благодарю, – кивнул я.
         – Это не комплимент, это констатация факта, – объяснил Марио. – И я действительно могу помочь вашей дочери. Но вы должны понимать, что люди вообще не склонны к бескорыстию, я же быть бескорыстным тем более не имею никаких причин, поэтому в награду мне понадобится ваша помощь. Полагаю, мне не надо объяснять, что я приехал к вам не просто так, а с абсолютно конкретным намерением.
         – Вы хотите свалить Эвердика? – спросил Рогнед, уловив нить.
         – Я хочу отомстить, – произнес Марио холодно. – Как вы уже поняли, у меня на Эвердика целая куча компромата, и все-таки я не льщу себя надеждой, что мне удастся привлечь этого человека к официальному суду. Для большинства людей я до сих пор террорист номер один – кто мне поверит! А доказывать всем, что я не верблюд, у меня просто нет времени – я серьезно болен и могу окочуриться в любой момент. Вот поэтому-то мне и нужно ваше содействие.
         – За что вы хотите отомстить? – спросил я.
         – За годы унижений и издевательств, за искалеченную жизнь и навеки испорченную репутацию человека и ученого.
         – Понимаю, – кивнул я. – И все же для окончательного ответа мне надо знать больше.
         – Разумеется, – согласился Марио. – Предлагаю закончить ужин, а потом я о многом вам расскажу и покажу кое-что из привезенного с собой. Должен признать, что многое из своего багажа мне было очень трудно провезти самолетом. Спасибо господину Рубинцеву: он оформил мою кладь, как научный груз, отправляемый его институтом. Это помогло мне избежать сложностей на таможне.
         Я внимательно посмотрел на Рубинцева. Видимо, Олег Всеволодович имел очень веские основания, чтобы доверять Марио, коль скоро для помощи этому более чем сомнительному человеку он поставил на карту не только свое имя, но и репутацию института, в котором работал все последние годы. В отличие от него, у меня оснований для доверия пока не было. Зато у меня была Тэнни, которой Марио обещал помочь, и Айка, все еще находившаяся в большой опасности. Разумеется, я отчетливо понимал, что вляпался. Рубинцев, чего я от него никак не ожидал, просто-напросто втянул меня в авантюру, выход из которой я видел только один – моя отставка, и то в лучшем случае, ведь и в самом деле никто пока что на официальном уровне не доказал, что Марио не террорист, а следовательно, он до сих пор являлся самым разыскиваемым человеком на земле. На установление его виновности или невиновности ушла бы масса времени. По закону я должен был немедленно арестовать его, передать его дело в Верховный суд при Совете Согласия и ждать месяцы, а может, и годы, пока будет вынесен какой-либо вердикт. Я прекрасно понимал, что этого не сделаю, а если буду уличен в сотрудничестве с ним, то мне крупно не поздоровится. Тем не менее, выбора у меня не было.
         После ужина, когда гости отправились в верхнюю гостиную распаковывать чемоданы, Рогнед отвел меня в уголок, прижал к стене всей своей тушей и зашипел:
         – Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что творишь?
         – Прекрасно отдаю, старина, – ответил я понуро. – А как бы ты поступил на моем месте?
         Рогнед отпустил меня, пожевал губами, покряхтел, что, как всегда, обозначало у него крепкую задумчивость, и наконец произнес:
         – Вот что. Будет так. Ты ничего не знал и оказался вовлечен в это дело случайно. Встречу с Рубинцевым и Марио организовывал я, без твоей санкции. Я же не предпринял никаких мер, чтобы арестовать террориста. Садись в машину и катись отсюда к чертовой матери домой. В Консулате никто даже не узнает, что ты здесь был.
         – Ты что, сдурел, что ли? – уставился я на него. – Ты хоть сам понял, что сказал?
         – Я-то понял… – ответил толстяк и насупился.
         – А раз понял, то, стало быть, за подлеца меня считаешь? Спасибо.
         – Почему же за подлеца?
         – А потому, что это ты сейчас сядешь в машину и поедешь к чертовой матери домой. Ты здесь вообще ни при чем. Ты подчиненный и знать ничего не знал. Усек?
         – Это я-то ни при чем?! – взвился Рогнед и опять вцепился в меня. – А кто говорил, что у наших девчонок два отца? Ты говорил или не ты? А раз два, то изволь не мешать! Я сделаю, как считаю нужным!
         – Отпусти, дурак! Не хватало еще, чтобы ты ради меня чем-то жертвовал! Я уже большой мальчик и сам за себя отвечу, если понадобится.
         – Знаешь что? Ты лучше заткнись! – сказал Рогнед, опять выпустил меня и с шумом забегал по комнате. – Заткнись и не вякай! Ты что, совсем не въезжаешь, что ли? Жертвы! Нужен ты мне больно, чтобы ради тебя чем-то жертвовать! Я не о тебе, я о девчонках забочусь, идиот!
         – Как же ты о них заботишься? – и впрямь не очень понял я.
         – Как?! – Рогнед остановился передо мной, бешено вращая глазами, но потом вдруг весь как-то сник, обмяк, утих, ткнул мне в грудь своим толстенным указательным пальцем и проговорил почти шепотом: – Придется объяснить. На самом деле у девчонок не два отца, а один. Меня они за отца никогда считать не будут. Не знаю почему, но это факт. А ты им нужен. У вас еще все впереди. Тигренку, даже если она и поправится, еще долго будет необходима твоя поддержка. А если не поправится – тем более. И Айку ты еще должен на ноги поставить. Ты не представляешь, как девочке в этом возрасте нужен отец! Это она с виду такая самостоятельная и независимая, а ведь на самом деле она до смерти боится остаться одна. Разве ты не замечаешь, как она за тебя держится? Только и слышно: папа, папа… Именно поэтому остаться с девчонками должен ты. Может, они и не считают меня за отца, но я все равно считаю их за дочерей. Так что слушайся меня и не возникай. Загреметь вдвоем мы с тобой не имеем никакого права, неужели не ясно? Если дойдет до неприятностей, я по-любому буду во всю глотку орать, что виноват только я. Тут ты меня не удержишь. Вот и весь тебе сказ.
         Он совсем поник, отошел от меня и с хрустом сел в кресло. Я почувствовал себя скотиной и сволочью. Вообще, я многого ожидал от Рогнеда, но такого…
         – Только не надо ничего говорить, – упредил меня толстяк, заметив, что я сделал к нему шаг. – Все, что ты можешь мне сказать, я знаю.
         – Домой я все равно не поеду, – произнес я твердо.
         – Нет, поедешь.
         – Нет, не поеду. Должен же я узнать, о чем нам собирается рассказать Марио.
         – Я тебе потом подробно передам суть разговора.
         – Нет уж, дудки, мой милый. Такие разговоры в пересказах не воспринимаются.
         – Ну, что, мне тебя силой в машину запихать, что ли?
         – Не надо никого запихивать силой, господа, – внезапно раздался откуда-то сверху голос Марио, и, обернувшись, я увидел, как сам доктор медленно спускается с лестницы, скрипя своим протезом. – Простите, я чисто случайно подслушал ваш спор.
         – Чисто случайно? – набычился Рогнед. – Так я вам и поверил!
         – Ну, хорошо, не случайно, – миролюбиво согласился Марио. – Суть не в этом. Суть в том, что я, кажется, знаю, как нам выйти из создавшегося положения.
         – Интересно, как же? – теперь уже насторожился я.
         – Из вашего разговора я многое понял, господа, – продолжал Марио, спустившись и присев на диван, – а потому хочу помочь вам от чистого сердца и предлагаю беспроигрышный вариант.
         – А именно?
         – Арестуйте меня. Можете даже надеть на меня наручники и составить протокол задержания, а все, что я буду вам здесь рассказывать, трактуйте как допрос и дачу показаний подозреваемым. Ну, что? По-моему, подходяще. А как по-вашему?
         Мы оторопели.
         Это, действительно, был выход, и я почувствовал себя еще большей скотиной и сволочью, чем раньше. Почему старался Рогнед, я хорошо понимал, но почему этот странный Марио пытается прикрыть мою задницу аж таким образом, до меня пока не доходило. Словно прочитав мои мысли, доктор внес ясность:
         – Вас не должен удивлять мой поступок, господа. Я ведь уже говорил, что тоже в некотором роде прихожусь девочкам отцом. – Помолчал и усмехнулся: –  Счастливые они: кто-то и одним отцом похвастаться не может, а у них – целых три. – И тут же добавил, увидев, как дернулся Рогнед: – Нет, нет, вы не подумайте, что я претендую на какие-то права. Куда уж мне, старой развалине! Просто я очень рад, что дети, к которым я все же имел в свое время отношение, попали в хорошие руки и счастливы. Два отца тоже ведь лучше, чем один, а?
         – Зато ни одной матери… – проворчал Рогнед себе под нос.
         – А вот тут вы ошибаетесь, – возразил Марио. – Мать у них была. Причем самая настоящая, по всем законам биологии.
         – Кто же это? – вяло поинтересовался толстяк. – Особа, должно быть, известная, вроде вас?
         – Не вроде меня, но вам точно известная. Это Лариса Рубинцева, господа.
         Возглас удивления засел у меня в горле.
         – Что-о? – спросил Рогнед хрипло, медленно поднимаясь. – Шутить изволите, доктор?
         – Ничуть, – с мягкой улыбкой отвечал Марио. – Все это чистая правда: они – ее биологические дети. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему мой уважаемый коллега Рубинцев так самоотверженно помогает мне? Тэнни и Айка – его родные внучки.
         – И у вас есть тому доказательства? – спросил я, наконец обретя дар речи.
         – Разумеется, – кивнул доктор, – и я рад буду их вам предоставить, но не раньше, чем вы меня арестуете. Ну-с, так где ваши спецназовцы?
         Наручники на доктора мы надевать, конечно, не стали, а вот протокол задержания составили по всей форме, после чего, коротко введя охранявших дом спецназовцев в курс дела, все вместе поднялись на второй этаж, где в гостиной у включенного компьютера нас уже поджидал Олег Всеволодович.
         – Ну, что, полагаю, все формальности улажены? – спросил он приветливо, когда мы все расселись.
         – Вам нужно было сказать сразу, Олег Всеволодович, – горько попенял я.  
         – Сразу? – улыбнулся Рубинцев. – Да разве такие вещи говорятся сразу! Психику человека надо щадить, даже если этот человек – консул по безопасности и ко всему привычен. Ну, да ладно, раз уж мой уважаемый коллега арестован, вам, как я понимаю, предстоит вести протокол допроса. Об этом я уже позаботился. – С этими словами он протянул Марио маленький микрофон, который тот прицепил на отворот пиджака. – Теперь все произнесенной в этой комнате будет зафиксировано в компьютере. Вы зачитали доктору его права? В таком случае, можно приступать.
         – Первым слово, видимо, возьму я, – сказал Марио и поерзал, устраиваясь поудобнее. – Итак, уважаемые джентльмены, насколько я разбираюсь в процедуре, прежде всего я должен официально представиться. Меня действительно зовут Уго Марио, я родился 19 августа 2030 года в Чехии, жил, учился, окончил школу, университет… Впрочем, факты моей биографии до «Аплоя» вряд ли кому-нибудь интересны. Не стану их излагать, тем более что их можно найти в любой современной энциклопедии. Там же перечислены все мои заслуги, степени и звания, так что, если это кому-то нужно, пусть справится там. Моя же задача сейчас – как можно подробнее рассказать о последних десятилетиях своей жизни, в течение которых меня сначала обвиняли в создании и идейном вдохновительстве международной террористической сети «Аплой», затем долгое время считали погибшим, а теперь, похоже, считают слегка чокнутым. А может быть, даже и не слегка. Впрочем, нет, если бы вы считали меня полным психом, вы не стали бы со мной разговаривать, а просто препроводили бы, куда положено, и делу конец. Не так ли, господа?
         – Никто в этой комнате не считает вас сумасшедшим, доктор, – заверил я. – Прошу вас, продолжайте.
         – Но что бы вам хотелось услышать прежде всего, джентльмены? – спросил Марио.
         – В предварительной беседе вы утверждали, что не являетесь террористом и не создавали «Аплоя».
         – Совершенно верно.
         – Вы говорили, что вас все эти годы содержали в изоляции и использовали ваше имя для прикрытия истинных создателей «Аплоя».
         – И это верно. Меня обманом заманили на военную базу «Роуз» на севере Гренландии, после чего фактически похитили и перевезли в секретный научный центр в горах Южной Америки, где я до последнего времени принудительно работал, создавая генетически модифицированных людей. Результаты моей работы использовались без моего согласия, и о том, как именно они используются, я весьма долго не имел представления.
         – Но если вы не создавали «Аплоя», то, может быть, вам известны имена его истинных создателей?
         – Конечно, известны.
         – Вы назовете их нам?
         – А за каким еще лешим, по-вашему, я сдался вам в руки?
         – Итак?..
         – Идея создания «Аплоя» принадлежит генералу Грегору Уинни, первому и единственному астронавту – представителю Архипелага Сотрудничества, который впоследствии возглавлял Национальное космическое агентство Островов. Фактическим же руководителем и финансовым спонсором «Аплоя» являлся Эвердик.
         Мне казалось, что за этот вечер я уже слышал достаточно, чтобы больше не удивляться. Оказалось, я ошибался.
         – Постойте, постойте! – воскликнул Рогнед в полнейшем изумлении. – Вы имеете в виду бывшего консула по безопасности  Ханса Дитмара фон Эвердика?! Мы вас правильно поняли?
         – Да, – кивнул Марио, – я имею в виду именно человека, известного миру под этим именем.
         – Значит, вы официально обвиняете его?..
         – … в организации международной террористической сети «Аплой», бойцами которой было совершено одиннадцать государственных переворотов в различных странах мира, физически устранено тридцать два политических и общественных деятеля, ограблено шесть крупнейших банков. Я уж не считаю всевозможных мелких преступлений – им несть числа, – спокойно ответил Марио. – Кроме того, я официально обвиняю бывшего консула Эвердика в похищении и насильственном удержании людей, использовании имени своего душевно больного брата для достижения своекорыстных целей, компьютерном терроризме, убийстве своего ближайшего соратника генерала Грегора Уинни, развязывании гражданских войн на Ближнем Востоке и на Островах, ну и, наконец, в покушении на убийство вашей дочери Афины Уральцевой, господин консул.
         – Да, обвинений хватит на пять пожизненных заключений… – пробормотал Рогнед, потирая лоб пятерней. – И все же трудно поверить, что за сорок с гаком лет консульства Эвердика никто ни разу ни в чем таком его не заподозрил.
         – Почему же ни разу? – пожал плечами Марио. – Заподазривали, и достаточно часто. Просто Эвердику всегда удавалось вовремя нейтрализовать не в меру любопытных господ, а поскольку он занимал один из самых уважаемых постов в мире, никто, разумеется, и в мыслях не мог отнести их исчезновение на его счет. Между прочим, последним из числа нейтрализованных был хорошо известный вам талантливейший врач Виллиталлен.
         – Так, значит, и он на совести нашего бывшего шефа? – поморщился Рогнед. – Невероятно… А впрочем, почему невероятно? Виллиталлен действительно слишком много знал.
         Я помалкивал, предоставляя своему другу высказывать мысли вслух. Больше всего удивляло меня сейчас то, что в достопамятном разговоре с нами на нашей прежней даче много лет назад Эвердик рассказал нам почти всю правду об «Аплое». Неужели он был уверен в своей безнаказанности настолько, что мог себе это позволить? Судя по всему, да. Теперь я хорошо понимал, кого он подразумевал тогда под высоким политиком, до сих пор находящимся у власти.
         – Выходит, – подытожил Рогнед с плохо скрываемым удовольствием, – зубы наш бывший шеф сломал только на нас.
         – Рано или поздно это должно было случиться, – кивнул Марио. – Но если уж быть совсем точным, зубы  он сломал не на вас, а на Тэнни и Айке. Их появление повергло Эвердика в ужас. Он начал метаться, не зная, как поступить, и вследствие  этого совершал одну ошибку за другой. Все годы присутствия девочек в Праге я ни на минуту не упускал Эвердика из виду, видел все его промахи, и он, несомненно, это чувствовал, хотя, возможно, и не понимал, откуда ветер дует. И все же свою главную ошибку он совершил не сейчас. Как говорится, на всякого мудреца довольно простоты. Эвердик, конечно, чертовски хитер и на аршин в землю видит, но и его обвели вокруг пальца, как мальчика. Да, да, джентльмены, его главной и роковой ошибкой была дочь моего уважаемого коллеги Лариса Рубинцева. Именно она стала началом конца «Аплоя».
         – У нас с Майей Наумовной слишком долго не было детей, – вдруг вмешался в разговор Олег Всеволодович. – Я, как всякий мужчина-эгоист, был уверен, что в этом виновата она, хотя на поверку оказалось, что дело было во мне. А Майя Наумовна ужасно страдала. Иметь ребенка было мечтой всей ее жизни, и чтоб обязательно девочку, и чтоб обязательно называть ее Ларочкой. Мы по гроб жизни будем признательны доктору Марио за то, что он подарил нам нашу Ларису.
         – И тут без вас не обошлось… – проскрипел Рогнед из своего кресла.
         Доктор Марио улыбнулся и скромно развел руками. Мне почему-то стало немного не по себе. Ко всему, что касается Ларисы, я до сих пор относился очень ревниво, хотя и понимал, конечно, что сейчас это может выглядеть и нелепо, и смешно.
         – Майя Наумовна всегда была готова прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению и прочим искусственным ухищрениям, но я все отговаривал, – продолжал Рубинцев. – Теперь я, конечно, понимаю, что, как врач, вел себя и глупо, и неграмотно. Как говорится, в своем глазу бревно не заметил. А тут однажды в Осло случился международный конгресс писателей-историков, и мою жену, уже тогда достаточно известную в литературном мире, пригласили принять в нем участие. Она, разумеется, поехала. И надо же было так случиться, что именно в кулуарах этого конгресса она и познакомилась с доктором Марио, который тогда работал в Королевском научно-исследовательском институте прикладной биологии и медицины, где как раз и получил первые успешные результаты своих экспериментов в области генной модификации.
         – Мне очень нужны были добровольцы, – подхватил Марио, – хотя  я и понимал, конечно, что моя работа еще не закончена и не одобрена ни одной международной медицинской организацией. Меру ответственности я тоже осознавал. Миссис Рубинцева была обо всем предупреждена, но это ее ничуть не смутило. Ей был нужен ребенок. Ради Этого она была готова рисковать. Словом, операция состоялась. В ладанке на шее романтическая миссис Рубинцева всегда носила прядь волос своего мужа. Из волоса был получен необходимый генетический материал, ущербные звенья его ДНК были по моему методу дополнены искусственно синтезированным белком, и, как вы теперь знаете, все прошло успешно. Фактически Лариса стала первым кирпичиком, из которого разрослось потом все здание «Аплоя». Можно сказать, она была первым аплоевцем.
         Рогнед закряхтел и заворочался.
         – Майя Наумовна поставила меня перед фактом, – вздохнул Рубинцев. – Я ничего не знал о том, что она сделала. Все выяснилось потом, когда беременность стала очевидной.
         – Рожала она в моей клинике, – опять заговорил Марио. – Ребенок родился совершенно здоровым. Я взял у новорожденного генетический материал, законсервировал его и условился с миссис Рубинцевой, что буду в течение первых десяти лет наблюдать за развитием ребенка, для чего ей нужно будет ежеквартально привозить дочь ко мне на обследование, а также вести дневник всех ее биологических отправлений, болезней, каких-либо отклонений и прочее. Первый год все так и было. Я любовался, как растет малышка, и радовался успеху. Ну, а потом меня объявили террористом, и наши контакты с четой Рубинцевых, понятное дело, прервались.
         – Мы заблуждались вместе со всем миром, –с горячим сожалением произнес Олег Всеволодович, – и потому до последнего времени ужасно боялись упоминать о том, что знакомы с так называемым террористом номер один, а тем более о том, что его исследования помогли появиться на свет нашей Ларочке. Но Майя Наумовна все равно вела дневник наблюдений за развитием дочери, записывала и собирала всё, что могло бы показаться интересным. Однако впоследствии этот дневник непонятным образом исчез, а мы стали замечать, что к нашей семье  проявляют внимание какие-то странные люди. Нет, нет, они не угрожали и даже не мешали, а, наоборот, всячески помогали нам жить. Я не сомневаюсь, что именно благодаря их протекции я получил возможность работать в одном из лучших институтов мира, Майя Наумовна стала получать огромные гонорары за свои книги, а Ларочку беспрепятственно приняли в элитарную школу, где она до четырнадцати лет училась по особой программе. А когда ей исполнилось четырнадцать, в нашем доме появились двое, представившись сотрудниками Управления госбезопасности. Они рассказали, что им изначально известно о роли господина Марио в судьбе Ларисы и что, поэтому, они с рождения вели девочку по жизни, воспитывая и обучая ее в нужном русле, так как ей предназначено выполнить важнейшую миссию и так далее. Словом, они мягко, но настойчиво потребовали, чтобы мы перевели нашу дочь в одну из европейских спецшкол, и дали понять, что возражений принимать не намерены. Тогда я впервые услышал слово «Аплой».
         – Выходит, – проговорил я, – из Ларисы с самого детства лепили супершпионку, чтобы работать на Эвердика?
         – Да, лепили, – вздохнул Рубинцев, – только не для Эвердика, а для специального отдела объединенной разведки при Совете Согласия.
         – Как? Ларисой персонально занимался этот отдел?!
         – Мои разработки в области генетики, – вмешался Марио, – были известны Совету Согласия, но там видели в них не способ усовершенствования человеческой природы, а средство борьбы с неизлечимыми болезнями, ведь с помощью моего метода можно изымать из структуры генома ущербные звенья и замещать их специально запрограммированными искусственными образованиями, которые, взаимодействуя с естественными, наделяют человека новыми физическими и умственными способностями. Понятно, что, когда я внезапно исчез и через некоторое время объявился в качестве террориста, в объединенной разведке озадачились. Ну, а когда в дело вступил «Аплой», стало ясно, что действовать нужно немедленно. Нужен был человек, который смог бы внедриться в террористическую сеть, добраться до меня и, что называется, навести порядок изнутри. Лучшей кандидатуры, чем Лариса, и придумать было невозможно.
         – Тогда при чем же здесь Эвердик? – спросил Рогнед.
         – Ни при чем, – улыбнулся Марио. – Его просто подтолкнули в сторону Ларисы, и он заглотнул наживку.
         – Как это подтолкнули?
         – Очень просто. Ему показали умную, талантливую, очень перспективную девушку и намекнули, что неплохо было бы привлечь ее к работе в Консулате, а он, при всей своей дьявольской проницательности, не почувствовал подвоха. Вообще, за десятилетия своего бессменного консульства Эвердик изрядно поднадоел начальству, которое, кроме того, не сомневалось, что за ним уже давно водятся темные делишки, в которых до поры до времени его никак не удавалось уличить. К тому же, Эвердику удалось аккумулировать в своих руках очень большую и практически никому, кроме него самого, не подконтрольную силу, что тоже нравиться начальству никак не могло. Не знаю, подозревал ли его кто-нибудь тогда в  связях с «Аплоем», но то, что ему неожиданно поступила прямая директива Генсека заняться именно этим делом, не могло, конечно, его не насторожить.
         – Значит, – сказал я, – пока я бегал по всему миру, собирая материалы об «Аплое», он уже решил, как будет использовать таланты Ларисы?
         – Разумеется, – кивнул Марио. – Он поручил вам собирать эти материалы потому, что очень хотел знать, что в мире известно об «Аплое», что о нем думают простые люди и специалисты и насколько хорошо работает его система конспирации. Собранные вам сведения стали для Эвердика просто бесценными. Благодаря им, он увидел, что с «Аплоем» не все обстоит гладко и что многие уже догадываются, что организация такого масштаба, требующая таких финансовых затрат и такая наукоемкая, просто не может существовать без легальной «крыши». У общественного мнения стали возникать вопросы. Это Эвердика не устраивало. К тому же, он чувствовал, что с вышки занимаемой им должности ему все труднее становится контролировать и меня, и генерала Уинни, который делался все более самостоятельным и даже позволял себе принимать решения, не посоветовавшись с шефом. Разобраться с генералом не составило особого труда.. Когда он совершенно зарвался, Эвердик просто пустил его в расход. Со мной дело обстояло сложнее. Я был нужен Эвердику и как разработчик новых технологий для «Аплоя», и как лицо этой организации. Он слишком увяз в использовании моей персоны. «Аплой» и я во всем мире воспринимались как единое целое, поэтому мое исчезновение могло одним махом разрушить всю организацию. Это позже поняла и блестяще использовала Лариса, предложив мне временно умереть. Как вы сами можете убедиться, стоило было моему клону скончаться на той яхте, весь «Аплой» затрещал по швам, и даже Эвердик, при всех его возможностях, уже не смог его восстановить.
         – Так, значит, на сегодняшний день «Аплой» реально перестал существовать?  – уточнил я.
         – Совершенно реально, – подтвердил Марио.
         – Но куда же девались все его многочисленные солдаты? Ведь за всю историю его существования никому не удалось арестовать аплоевца или хотя бы заполучить его труп. Создается такое впечатление, что солдаты «Аплоя» после выполнения задания просто растворялись в воздухе, словно призраки.
         – Арестовать аплоевца действительно невозможно, – ответил Марио, как будто даже гордясь, что это так. – Думаю, на примере ваших девочек вы это и сами понимаете. А что касается трупов – и это правда: за всю историю существования «Аплоя» ни один его солдат в бою не погиб. Право слово, господа, я могу быть доволен результатами своего труда: коэффициент успеха – сто процентов! Такого мало кто из ученых достигал, и мне это, уж простите, очень лестно. Ну, а если вы хотите знать, куда девались живые аплоевцы, оставшиеся без начальства, то тут я, к сожалению, не могу вам с уверенностью ответить. Вообще, солдат было создано не так много, как думают некоторые, – всего тысячи полторы или две, не больше. Конечно, это немалая сила, и все же капля в море по сравнению с населением нашей планеты. Скорее всего, они просто разбрелись по свету и будут доживать свой век где-нибудь среди бродяг, потому что прилично устроиться в этой жизни им вряд ли удастся. Видите ли, без командира они совершенно лишены инициативы. Так было задумано, чтобы всегда иметь возможность их контролировать. Не получая приказов, они будут просто тупо бродить с опущенными руками. Именно поэтому не стоит опасаться, что они смогут объединиться и что-нибудь натворить.
         – По Тэнни и Айке не скажешь, что они лишены инициативы… – прогудел Рогнед.
         – Да с ними же совсем другая опера, неужели вы не понимаете! – воскликнул Марио, всплеснув руками. – Это ведь не просто аплоевцы. Это, не побоюсь показаться нескромным, настоящие шедевры генной инженерии, вершинное мое достижение! Ничего лучшего я никогда не создавал и, наверное, уже не создам. Всю жизнь, почти с детства, я мечтал усовершенствовать человека настолько, чтобы сделать из него идеальное существо. Идеальное, конечно, с моей, субъективной точки зрения, но я всегда склонен был полагать, что она не слишком расходится с господствующим мнением. Мне хотелось, чтобы созданный мною человек был физически здоров и малочувствителен к большинству известных инфекций, чтобы он был умен, красив, добр, но, в то же время, мог бы и постоять за себя и защитить, если понадобится, своих близких. Я мечтал, чтобы мое творение умело искренне и преданно любить, чтобы никогда не использовало свои способности во зло, чтобы обладало даром предвидения и всегда знало, как лучше поступить, чтобы избежать неприятностей. Скажите теперь, что в Тэнни и Айке мне не удалось достичь своей цели!
         «Да, удалось, – подумал я, и на душе у меня потеплело. – На все сто удалось, доктор!»
         – Может, вы объясните, почему называете Тэнни и Айку дочерьми Ларисы? – попросил я. – Надеюсь, вы понимаете, что для меня лично это очень важно.
         – Важно, разумеется, – откликнулся Марио. – Они ее дочери потому, что были созданы из ее генетического материала, того самого, что я получил от нее еще во младенчестве. Я многие годы изучал этот материал и все больше убеждался, что потенциал в нем скрыт неограниченный. А когда десятилетия спустя Лариса неожиданно снова оказалась возле меня, я объяснил ей все и с ее помощью еще усовершенствовал генетическую матрицу детей.
         – Теперь я понимаю, почему у меня не было никаких шансов… – вздохнул Рогнед. – Лариса любила Серегу, а не меня, поэтому и девчонки сразу полюбили его, а он – их.
         – Да, любовь – это немаловажный фактор, – согласился Марио. – Память о ней всегда сохраняется в генах. Если, конечно, любовь была настоящая. У вас, как я теперь понимаю, настоящая. Лариса была из тех людей, которые умеют любить. В этом она полностью соответствовала моему идеалу.
         – Скажите, доктор, – обратился я к Марио, потому что в душе моей вдруг опять шевельнулась смутная надежда, – вот вы говорили, что за все время ни один аплоевец не погиб в бою. Лариса ведь тоже была немного аплоевец, так, может быть, есть основания считать?..
         – Что она выжила? – грустно улыбнулся тот в ответ. – Мне и самому очень бы хотелось в это верить, господин консул, но, увы, мне нечем вас утешить: она погибла, и я был тому свидетелем.
         – Вы?!
         – Да, так уж получилось. Видите ли, я на свободе только благодаря Ларисе. Когда она убедилась, что я не террорист, она устроила мне побег. Мне и Тэнни с Айкой. Мы ушли морским путем, на той самой яхте, на которой я потом якобы умер. План был прост: ближайшей к нам сушей были Острова…
         – Так Лариса все-таки была на Островах?!
         – Ну да. А почему вас это удивляет? На них как раз вспыхнула гражданская война, и Ларисе показалось, что в этой неразберихе нам легче всего будет затеряться. Так оно, в общем-то, и вышло. Во всяком случае, Эвердик наш след потерял. И все же долго скрываться нам не удалось. В столице начались уличные бои, солдаты хунты безжалостно громили все, что имело хот какое-то отношение к повстанцам. Нас, естественно, тоже сочли за повстанцев, тем более что мы сопротивлялись и отстреливались, не желая дешево продавать свою жизнь. Взрывом случайной гранаты мне оторвало ногу, а Ларису безнадежно ранило осколком в живот. Каким-то чудом девчонкам удалось дотащить нас до повстанческого госпиталя. Там мне спасли жизнь. Как раз в это время последние иностранцы, находящиеся на Островах, начали спешную эвакуацию. Врачи госпиталя позвонили во французское посольство и убедили их, чтобы меня и девочек взяли на отходящий в Европу пароход. Лариса тогда была при смерти. Она снабдила Тэнни и Айку каким-то письмом и умоляла меня по мере возможности проследить, чтобы девочки обязательно добрались до вас, господин консул. Умолять меня, однако, было не нужно. Я и сам был в этом заинтересован, как никто другой. Лариса умерла в порту, на моих глазах.
         Он умолк. Я взглянул на Олега Всеволодовича. У того на глазах были слезы.
         – Ваша дочь – настоящий герой, коллега, – проговорил Марио тихо. – Я горжусь, что был знаком с ней. – Сказав это, он сунул руку в карман и вынул из него маленькую зеленую флэшку. – Это обращение Ларисы к мировой общественности. Она записала его и передала мне незадолго до гибели. Здесь она рассказывает всю правду обо мне, Эвердике и «Аплое». Передаю этот материал вам, господин консул.
         Я взяд флэшку из его рук и сжал ее в кулаке.
         В этот момент в моем кармане ожил телефон.
         Айкин голос в трубке был взволнованный и даже испуганный:
         – Папа, это ты?  Это я! Мне только что позвонила Лиля. Два часа назад от обширного инсульта скоропостижно скончался Эвердик! Ты слышишь меня, папа? Эвердик умер! Папа, ты слышишь?
         Я обессиленно опустил руку и выронил телефон.

© Copyright: Алесь Черкасов, 2018

Регистрационный номер №0426628

от 1 октября 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0426628 выдан для произведения: Глава семнадцатая
        
         Через полчаса мы остановились у ограды нашего особняка.
         Все окна в двух этажах были освещены – нас, разумеется, ждали. Появившаяся нам навстречу горничная доложила, что ужин накрыт в столовой. Это было очень кстати.
         – Итак, первым делом к столу! – распорядился я, глядя, как Гинс стаскивает с себя верхнюю одежду, вешает шляпу на первый попавшийся крючок в прихожей и остается в мятых серых брюках и пиджаке, надетом на черную водолазку. Борода у него, как я теперь отчетливо разглядел, была совершенно настоящая, патлатые волосы – тоже. Очки он снимать не стал.
         На этой даче я раньше никогда не жил, поэтому здесь не было ни одной моей личной вещи, из-за чего все вокруг казалось чужим и неуютным. Я с теплотою вспомнил те дни, когда мы с девочками жили втроем, совершенными дикарями и без всякой прислуги, в почти таком же, только гораздо более уютном особняке и как нам тогда было хорошо и весело. Наверное, такие времена уже никогда больше не повторятся.
         Мы сели за стол и приступили к ужину. Зубы у Гинса, судя по всему, были искусственные, и он жевал ими медленно и осторожно, словно боялся, что вставная челюсть выскочит у него изо рта. Рубинцев предупредительно потчевал своего коллегу, подкладывая ему в тарелку то одного, то другого.
         – Вы меня слишком балуете, – сказал наконец профессор, видимо, смущаясь такой заботой. – Я не привык много есть, а здесь все неимоверно вкусно. Боюсь, как бы моя застарелая язва желудка не отнеслась отрицательно к этому изобилию.
         – Чего вам бояться? Мы оба врачи, – улыбнулся Рубинцев.
         – Да, но в желудках и кишках я смыслю не очень-то много, – возразил Гинс.
         – Зато я в этом кое-что понимаю, – утешил его Олег Всеволодович. – Кушайте, кушайте, коллега. Заботу о вашем желудке я беру на себя.
         Рогнед, который во время этого разговора молча наворачивал жареную курицу, покосился на странного гостя и, видимо, устыдился своего аппетита. Отложил вилку и с постной миной потянулся за зубочисткой.
         «Зачем Рубинцев привез с собой этого косматого старика? – мучительно думал я, не пристально, но все же неотрывно наблюдая за гостем. – Неужели этот Гинс и в самом деле ученый? Если да, то я бы скорее был склонен счесть его за сумасшедшего профессора, чем за обычного институтского книжного червя. Видал я таких червей. Этот на них ни капли не похож…»
         – Я понимаю вас, господин консул, – произнес Гинс, все-таки почувствовав мои постоянные недоверчивые взгляды, – вы не ожидали моего приезда, и потому вам не терпится узнать, за каким, собственно, чертом я приперся. На вашем месте мне, наверное, тоже было бы любопытно. Понимаю я также и то, что вас очень смущает мой вид. Не думайте, я не обижаюсь. Конечно, в вашем представлении профессор-генетик должен ходить гладко выбритым, в начищенном костюме и при галстуке-бабочке. Что ж, простите, если я вас разочаровал. Я старый и больной человек, вместо ноги у меня протез и сердце бьется только за счет кардиостимулятора, поэтому я позволяю себе одеваться и выглядеть так, как удобно мне, а не так, как хотели бы окружающие.
         – Вы расценили мое внимание превратно, профессор, – возразил я. – Я никогда не сужу о людях по их внешнему виду. Если я и пытался сделать для себя определенные выводы относительно вас, то только с точки зрения того, сможете ли вы действительно помочь моей дочери Тэнни, как мне обещал Олег Всеволодович.
         – Тэнни? – слегка сдвинул брови Гинс. – Это старшая? Да, я слышал, что с ней произошло несчастье. Но разве ее так зовут?
         – Вообще-то, ее зовут Афина, коллега, – подсказал Рубинцев.
         Гинс взглянул на него и потер лоб своими длинными костлявыми пальцами:
         – Ах, да, конечно… Афина… Тэнни… Красивая девочка с волнистыми каштановыми волосами и с совершенно очаровательной, всегда немного грустной улыбкой…
         Рогнед при этих словах чуть было не подавился зубочисткой:
         – А вы разве видели Тэнни раньше, профессор?
         – Разумеется, – взгляд Гинса потеплел и даже как-то затуманился. – И рыжую мартышку Айку я тоже видел. Сколько им уже сейчас?
         – Тэнни скоро двадцать, а Айке – пятнадцать, – ответил я, тоже настораживаясь.
         – Надо же… – вздохнул Гинс. – Совсем уже взрослые…
         – Но где и когда вы могли с ними встречаться?
         – Ну… это давняя и грустная история. Я не люблю вспоминать ее слишком часто, хотя, возможно, девочки – самое светлое, что случалось со мною в жизни.
         – Не расскажете ли? – напряженно попросил Рогнед.
         – За этим и приехал, – улыбнулся Гинс. – Предупреждаю, моя история может шокировать вас, но через это нужно пройти, чтобы довести дело до логического конца.
         Доктор Рубинцев нервно заерзал на стуле.
         – Понимаю, коллега, – кивнул Гинс, – за ужином о таких вещах обычно не говорят, но раз уж так получилось… Словом, господа, если угодно, то я, в некотором роде, настоящий отец Тэнни и Айки.
         – Ах, вот даже как… – пробормотал Рогнед и почему-то зашарил рукой по столу, словно что-то искал.
         – Не в биологическом, конечно, смысле, – поспешил добавить странный гость, видя его движение. – Хотя, с другой стороны, пожалуй, и в биологическом. Это зависит от того, какой этический подход к проблеме избрать. Короче говоря, не хочу больше испытывать ваше терпение, господа. Позвольте представиться: мое настоящее имя – Уго Марио, знаменитый создатель экстремистской организации «Аплой» и террорист номер один.
         Если бы на меня сейчас обрушился потолок, я был бы ошарашен меньше. Немая сцена длилась минуты две. Я и Рогнед остолбенело пялились на старого хиппи, доктор Рубинцев, умоляюще подняв руку, хлопал глазами на нас, а сам новоявленный Марио, скромно потупившись, ковырял вилкой бифштекс и ни на кого из присутствующих не смотрел.
         Первым очухался Рогнед.
         – А не арестовать ли вас, батенька? – проговорил он хмуро и медленно. – Так, знаете, на всякий случай. У нас тут как раз целая рота спецназовцев. Оприходуем в лучшем виде, а уж там разберемся, Марио вы или не Марио.
         – Что вы, что вы, ребята! – испуганно встрепенулся Рубинцев. – Поверьте мне, это совершенно лишнее! Доктор вовсе не террорист. Он даже не создатель «Аплоя», а все, что о нем говорят, – бессовестные выдумки. А вам, коллега, не стоило бы так рекомендоваться. Зачем вводить людей в заблуждение?
         – Арестовать меня, конечно, можно, – проговорил бывший Гинс спокойно. – Как вы думаете, если бы я боялся подобного исхода, то объявился бы вот так, безоружный, с одной тростью в руке? Вынашивай я какие-нибудь коварные планы, мне было бы достаточно захватить с собой пару девочек наподобие ваших дочерей, консул, и от вашего спецназа не осталось бы мокрого места. Но я, как видите, один и в полном вашем распоряжении, потому что приехал, веря в здравый смысл каждого из вас. Я действительно могу вам помочь.
         – Так, значит, Эвердик был прав, когда говорил, что там, на яхте, погибли не вы? – наконец опомнился и я.
         – Он вам это говорил? – удивился Марио. – Любопытно. Да, верно. Как вы теперь видите, там, на яхте, действительно погиб не я, а мой биогенетический клон. Замечательный, красивый, усовершенствованный, но, к сожалению, совершенно нежизнеспособный. Мне было искренне жаль его, но другого выхода я не видел. А что еще говорил обо мне старина Эвердик?
         – В том числе, и то, что вы действительно не террорист  и не создатель «Аплоя».
         – Да неужели?! – аж просиял, всплеснув руками, Марио. – Как мило с его стороны! Не могу поверить, что у старика Вилли пробудилась совесть!
         – Эвердика зовут Ханс Дитмар, – почти машинально поправил я.
         – Да не-ет, – осклабился гость. – Хансом Дитмаром звали его старшего брата. А нашего с вами Эвердика зовут Вильям Отто. Уж мне-то можете поверить.
         – То есть как? – совсем обалдел я. – Вы хотите сказать, что бывший консул по безопасности всю жизнь выдавал себя за другого человека?!
         – Именно это я и хочу сказать, – кивнул Марио, уже откровенно веселясь от нашего удивления. – Его брат был на два года старше и родился с глубокой умственной отсталостью. Родители, древние аристократы и снобы, устыдились появления в их роду откровенного олигофрена и определили малыша в психиатрический пансионат, где он и вел совершенно растительную жизнь, пока не умер в возрасте тридцати шести лет, подавившись собственной блевотиной. За все это время ни родители, ни брат ни разу не навестили его, хотя я уверен, что Эвердик-младший ни на день не упускал старшего брата из виду, ведь он присвоил себе его имя и дико боялся, что этот факт выплывет наружу.
         – Но зачем ему надо было это делать? – удивился Рогнед. – Брать имя олигофрена, когда есть свое собственное!
         – О, в этом были самые банальные и прагматичные резоны, – улыбнулся Марио. – Деньги и еще раз деньги, будь они прокляты! Видите ли, младший Эвердик приходился братом старшему только по отцу, матери же у них были разные. Со своей первой женой, родившей ему олигофрена, отец Эвердика развелся, и она умерла спустя восемь лет от рака желудка. Жениться вторично при еще живой супруге в тех кругах считается верхом неприличия, поэтому со своей второй женой отец Эвердика восемь лет жил в гражданском браке. И даже несмотря на то что через год после смерти первой жены они обвенчались по всем правилам, рожденный вне брака Вильям Отто все равно считался бастардом. Именно поэтому две трети громадного состояния после смерти отца получил старший сын-олигофрен, младшему же досталась лишь треть, плюс небольшой капиталец матери, умершей через два года после своего мужа. Младшего Эвердика, которому тогда было шестнадцать лет, такое положение вещей, конечно же, устраивать не могло. «Зачем олигофрену деньги? – рассуждал он. – Все равно он до конца дней своих просидит под замком в пансионате, пачкая подгузники и пуская слюни, а мне предстоит учиться, работать, делать карьеру…» Роль опекуна умственно неполноценного брата ему тоже нравилась мало, ибо была обременительна со всех точек зрения. Кроме того, старший Эвердик, как законный сын своих родителей, наследовал не только деньги, но и титул. К его имени автоматически прикреплялись всевозможные «фон», «де», «ван дер» и прочее, сообразно с геральдическим древом, а это было чрезвычайно важно в тех кругах, где вращался покойный отец Эвердика. Среди его знакомых была целая куча влиятельнейших людей, поэтому естественно, что для человека, обладавшего всеми необходимыми титулами, с их помощью открывались практически любые двери – и в науку, и в бизнес, и в политику. Младший же Эвердик по понятным причинам ни на какие титулы рассчитывать не мог. Вот тогда-то он и решил поменяться со своим братом именами. Как ему это удалось – сюжет для отдельной оперы. Конечно, были здесь и подкуп, и шантаж, и запугивания. Таким образом, к двадцати одному году наш Эвердик официально начал называться Хансом Дитмаром, а бедняга олигофрен, которому, в общем-то, было все равно, стал Вильямом Отто.
         – Но вы-то, вы-то откуда все это знаете?! – вскричал совершенно сбитый с толку Рогнед.
         – Просто я учился в одном классе с мальчиком, которого звали Вильям Отто, – с неизменной улыбкой отвечал Марио, – а мой отец был главным врачом в психиатрическом пансионате, где содержался другой мальчик, по имени Ханс Дитмар. Между прочим, с этим последним вышла презабавная история, весьма показательная тем, что ни один психиатр, похоже, никогда не поймет человеческую психику до конца. Представьте себе, незадолго до своей смерти олигофрен, не умевший не то что читать и писать, но даже и разговаривать толком, однажды взял свою няню за руку, подвел ее ко включенному компьютеру и у нее на глазах, тыкая одним пальцем в клавиатуру, набрал следующую фразу: «Папа и брат не любят Ханса Дитмара». Разумеется, когда пораженная няня рассказала об этом врачам, ей никто не поверил, потому что за все годы жизни олигофрен не произнес ни одной осмысленной фразы. Вот и подумайте, господа.
         Сказав это, Марио неторопливо положил себе в тарелку еще немного салата и принялся сосредоточенно жевать, очевидно, ожидая нашей реакции на свои слова. Но мы все одеревенело молчали. Пауза затянулась, и профессор понял, что говорить опять придется ему. Отложив вилку, он поднял глаза, посмотрел на меня в упор и произнес уже без улыбки, даже мрачно:
         – Насколько я понимаю, господин консул, продолжать нашу беседу имеет смысл, только если вы предварительно определитесь для себя, верите ли вы, что я действительно не террорист.
         – Хотите честно? – сказал я, отчетливо чувствуя, что в данной ситуации только честно и можно. – Не имеет значения, во что я верю. Если вы сумеете помочь моей дочери, то мне абсолютно наплевать, террорист вы или нет.
         – Эти слова делают честь отцу, но могут стоить карьеры консулу, – прокомментировал Марио бесцветно.
         – В этом случае на карьеру консула мне тоже плевать, – ответил я, ловя на себе перепуганные взгляды Рогнеда и Рубинцева. – У меня есть дочь, она в беде. Для меня имеет значение только это.
         – Вы хороший человек, господин Уральцев, – проговорил гость, глядя на меня с уважением. – Господин Рубинцев много рассказывал мне о вас, но то, как вы повели себя сейчас, рассказало мне намного больше всего слышанного прежде.
         – Не расцениваю это как комплимент, но все же благодарю, – кивнул я.
         – Это не комплимент, это констатация факта, – объяснил Марио. – И я действительно могу помочь вашей дочери. Но вы должны понимать, что люди вообще не склонны к бескорыстию, я же быть бескорыстным тем более не имею никаких причин, поэтому в награду мне понадобится ваша помощь. Полагаю, мне не надо объяснять, что я приехал к вам не просто так, а с абсолютно конкретным намерением.
         – Вы хотите свалить Эвердика? – спросил Рогнед, уловив нить.
         – Я хочу отомстить, – произнес Марио холодно. – Как вы уже поняли, у меня на Эвердика целая куча компромата, и все-таки я не льщу себя надеждой, что мне удастся привлечь этого человека к официальному суду. Для большинства людей я до сих пор террорист номер один – кто мне поверит! А доказывать всем, что я не верблюд, у меня просто нет времени – я серьезно болен и могу окочуриться в любой момент. Вот поэтому-то мне и нужно ваше содействие.
         – За что вы хотите отомстить? – спросил я.
         – За годы унижений и издевательств, за искалеченную жизнь и навеки испорченную репутацию человека и ученого.
         – Понимаю, – кивнул я. – И все же для окончательного ответа мне надо знать больше.
         – Разумеется, – согласился Марио. – Предлагаю закончить ужин, а потом я о многом вам расскажу и покажу кое-что из привезенного с собой. Должен признать, что многое из своего багажа мне было очень трудно провезти самолетом. Спасибо господину Рубинцеву: он оформил мою кладь, как научный груз, отправляемый его институтом. Это помогло мне избежать сложностей на таможне.
         Я внимательно посмотрел на Рубинцева. Видимо, Олег Всеволодович имел очень веские основания, чтобы доверять Марио, коль скоро для помощи этому более чем сомнительному человеку он поставил на карту не только свое имя, но и репутацию института, в котором работал все последние годы. В отличие от него, у меня оснований для доверия пока не было. Зато у меня была Тэнни, которой Марио обещал помочь, и Айка, все еще находившаяся в большой опасности. Разумеется, я отчетливо понимал, что вляпался. Рубинцев, чего я от него никак не ожидал, просто-напросто втянул меня в авантюру, выход из которой я видел только один – моя отставка, и то в лучшем случае, ведь и в самом деле никто пока что на официальном уровне не доказал, что Марио не террорист, а следовательно, он до сих пор являлся самым разыскиваемым человеком на земле. На установление его виновности или невиновности ушла бы масса времени. По закону я должен был немедленно арестовать его, передать его дело в Верховный суд при Совете Согласия и ждать месяцы, а может, и годы, пока будет вынесен какой-либо вердикт. Я прекрасно понимал, что этого не сделаю, а если буду уличен в сотрудничестве с ним, то мне крупно не поздоровится. Тем не менее, выбора у меня не было.
         После ужина, когда гости отправились в верхнюю гостиную распаковывать чемоданы, Рогнед отвел меня в уголок, прижал к стене всей своей тушей и зашипел:
         – Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что творишь?
         – Прекрасно отдаю, старина, – ответил я понуро. – А как бы ты поступил на моем месте?
         Рогнед отпустил меня, пожевал губами, покряхтел, что, как всегда, обозначало у него крепкую задумчивость, и наконец произнес:
         – Вот что. Будет так. Ты ничего не знал и оказался вовлечен в это дело случайно. Встречу с Рубинцевым и Марио организовывал я, без твоей санкции. Я же не предпринял никаких мер, чтобы арестовать террориста. Садись в машину и катись отсюда к чертовой матери домой. В Консулате никто даже не узнает, что ты здесь был.
         – Ты что, сдурел, что ли? – уставился я на него. – Ты хоть сам понял, что сказал?
         – Я-то понял… – ответил толстяк и насупился.
         – А раз понял, то, стало быть, за подлеца меня считаешь? Спасибо.
         – Почему же за подлеца?
         – А потому, что это ты сейчас сядешь в машину и поедешь к чертовой матери домой. Ты здесь вообще ни при чем. Ты подчиненный и знать ничего не знал. Усек?
         – Это я-то ни при чем?! – взвился Рогнед и опять вцепился в меня. – А кто говорил, что у наших девчонок два отца? Ты говорил или не ты? А раз два, то изволь не мешать! Я сделаю, как считаю нужным!
         – Отпусти, дурак! Не хватало еще, чтобы ты ради меня чем-то жертвовал! Я уже большой мальчик и сам за себя отвечу, если понадобится.
         – Знаешь что? Ты лучше заткнись! – сказал Рогнед, опять выпустил меня и с шумом забегал по комнате. – Заткнись и не вякай! Ты что, совсем не въезжаешь, что ли? Жертвы! Нужен ты мне больно, чтобы ради тебя чем-то жертвовать! Я не о тебе, я о девчонках забочусь, идиот!
         – Как же ты о них заботишься? – и впрямь не очень понял я.
         – Как?! – Рогнед остановился передо мной, бешено вращая глазами, но потом вдруг весь как-то сник, обмяк, утих, ткнул мне в грудь своим толстенным указательным пальцем и проговорил почти шепотом: – Придется объяснить. На самом деле у девчонок не два отца, а один. Меня они за отца никогда считать не будут. Не знаю почему, но это факт. А ты им нужен. У вас еще все впереди. Тигренку, даже если она и поправится, еще долго будет необходима твоя поддержка. А если не поправится – тем более. И Айку ты еще должен на ноги поставить. Ты не представляешь, как девочке в этом возрасте нужен отец! Это она с виду такая самостоятельная и независимая, а ведь на самом деле она до смерти боится остаться одна. Разве ты не замечаешь, как она за тебя держится? Только и слышно: папа, папа… Именно поэтому остаться с девчонками должен ты. Может, они и не считают меня за отца, но я все равно считаю их за дочерей. Так что слушайся меня и не возникай. Загреметь вдвоем мы с тобой не имеем никакого права, неужели не ясно? Если дойдет до неприятностей, я по-любому буду во всю глотку орать, что виноват только я. Тут ты меня не удержишь. Вот и весь тебе сказ.
         Он совсем поник, отошел от меня и с хрустом сел в кресло. Я почувствовал себя скотиной и сволочью. Вообще, я многого ожидал от Рогнеда, но такого…
         – Только не надо ничего говорить, – упредил меня толстяк, заметив, что я сделал к нему шаг. – Все, что ты можешь мне сказать, я знаю.
         – Домой я все равно не поеду, – произнес я твердо.
         – Нет, поедешь.
         – Нет, не поеду. Должен же я узнать, о чем нам собирается рассказать Марио.
         – Я тебе потом подробно передам суть разговора.
         – Нет уж, дудки, мой милый. Такие разговоры в пересказах не воспринимаются.
         – Ну, что, мне тебя силой в машину запихать, что ли?
         – Не надо никого запихивать силой, господа, – внезапно раздался откуда-то сверху голос Марио, и, обернувшись, я увидел, как сам доктор медленно спускается с лестницы, скрипя своим протезом. – Простите, я чисто случайно подслушал ваш спор.
         – Чисто случайно? – набычился Рогнед. – Так я вам и поверил!
         – Ну, хорошо, не случайно, – миролюбиво согласился Марио. – Суть не в этом. Суть в том, что я, кажется, знаю, как нам выйти из создавшегося положения.
         – Интересно, как же? – теперь уже насторожился я.
         – Из вашего разговора я многое понял, господа, – продолжал Марио, спустившись и присев на диван, – а потому хочу помочь вам от чистого сердца и предлагаю беспроигрышный вариант.
         – А именно?
         – Арестуйте меня. Можете даже надеть на меня наручники и составить протокол задержания, а все, что я буду вам здесь рассказывать, трактуйте как допрос и дачу показаний подозреваемым. Ну, что? По-моему, подходяще. А как по-вашему?
         Мы оторопели.
         Это, действительно, был выход, и я почувствовал себя еще большей скотиной и сволочью, чем раньше. Почему старался Рогнед, я хорошо понимал, но почему этот странный Марио пытается прикрыть мою задницу аж таким образом, до меня пока не доходило. Словно прочитав мои мысли, доктор внес ясность:
         – Вас не должен удивлять мой поступок, господа. Я ведь уже говорил, что тоже в некотором роде прихожусь девочкам отцом. – Помолчал и усмехнулся: –  Счастливые они: кто-то и одним отцом похвастаться не может, а у них – целых три. – И тут же добавил, увидев, как дернулся Рогнед: – Нет, нет, вы не подумайте, что я претендую на какие-то права. Куда уж мне, старой развалине! Просто я очень рад, что дети, к которым я все же имел в свое время отношение, попали в хорошие руки и счастливы. Два отца тоже ведь лучше, чем один, а?
         – Зато ни одной матери… – проворчал Рогнед себе под нос.
         – А вот тут вы ошибаетесь, – возразил Марио. – Мать у них была. Причем самая настоящая, по всем законам биологии.
         – Кто же это? – вяло поинтересовался толстяк. – Особа, должно быть, известная, вроде вас?
         – Не вроде меня, но вам точно известная. Это Лариса Рубинцева, господа.
         Возглас удивления засел у меня в горле.
         – Что-о? – спросил Рогнед хрипло, медленно поднимаясь. – Шутить изволите, доктор?
         – Ничуть, – с мягкой улыбкой отвечал Марио. – Все это чистая правда: они – ее биологические дети. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему мой уважаемый коллега Рубинцев так самоотверженно помогает мне? Тэнни и Айка – его родные внучки.
         – И у вас есть тому доказательства? – спросил я, наконец обретя дар речи.
         – Разумеется, – кивнул доктор, – и я рад буду их вам предоставить, но не раньше, чем вы меня арестуете. Ну-с, так где ваши спецназовцы?
         Наручники на доктора мы надевать, конечно, не стали, а вот протокол задержания составили по всей форме, после чего, коротко введя охранявших дом спецназовцев в курс дела, все вместе поднялись на второй этаж, где в гостиной у включенного компьютера нас уже поджидал Олег Всеволодович.
         – Ну, что, полагаю, все формальности улажены? – спросил он приветливо, когда мы все расселись.
         – Вам нужно было сказать сразу, Олег Всеволодович, – горько попенял я.  
         – Сразу? – улыбнулся Рубинцев. – Да разве такие вещи говорятся сразу! Психику человека надо щадить, даже если этот человек – консул по безопасности и ко всему привычен. Ну, да ладно, раз уж мой уважаемый коллега арестован, вам, как я понимаю, предстоит вести протокол допроса. Об этом я уже позаботился. – С этими словами он протянул Марио маленький микрофон, который тот прицепил на отворот пиджака. – Теперь все произнесенной в этой комнате будет зафиксировано в компьютере. Вы зачитали доктору его права? В таком случае, можно приступать.
         – Первым слово, видимо, возьму я, – сказал Марио и поерзал, устраиваясь поудобнее. – Итак, уважаемые джентльмены, насколько я разбираюсь в процедуре, прежде всего я должен официально представиться. Меня действительно зовут Уго Марио, я родился 19 августа 2030 года в Чехии, жил, учился, окончил школу, университет… Впрочем, факты моей биографии до «Аплоя» вряд ли кому-нибудь интересны. Не стану их излагать, тем более что их можно найти в любой современной энциклопедии. Там же перечислены все мои заслуги, степени и звания, так что, если это кому-то нужно, пусть справится там. Моя же задача сейчас – как можно подробнее рассказать о последних десятилетиях своей жизни, в течение которых меня сначала обвиняли в создании и идейном вдохновительстве международной террористической сети «Аплой», затем долгое время считали погибшим, а теперь, похоже, считают слегка чокнутым. А может быть, даже и не слегка. Впрочем, нет, если бы вы считали меня полным психом, вы не стали бы со мной разговаривать, а просто препроводили бы, куда положено, и делу конец. Не так ли, господа?
         – Никто в этой комнате не считает вас сумасшедшим, доктор, – заверил я. – Прошу вас, продолжайте.
         – Но что бы вам хотелось услышать прежде всего, джентльмены? – спросил Марио.
         – В предварительной беседе вы утверждали, что не являетесь террористом и не создавали «Аплоя».
         – Совершенно верно.
         – Вы говорили, что вас все эти годы содержали в изоляции и использовали ваше имя для прикрытия истинных создателей «Аплоя».
         – И это верно. Меня обманом заманили на военную базу «Роуз» на севере Гренландии, после чего фактически похитили и перевезли в секретный научный центр в горах Южной Америки, где я до последнего времени принудительно работал, создавая генетически модифицированных людей. Результаты моей работы использовались без моего согласия, и о том, как именно они используются, я весьма долго не имел представления.
         – Но если вы не создавали «Аплоя», то, может быть, вам известны имена его истинных создателей?
         – Конечно, известны.
         – Вы назовете их нам?
         – А за каким еще лешим, по-вашему, я сдался вам в руки?
         – Итак?..
         – Идея создания «Аплоя» принадлежит генералу Грегору Уинни, первому и единственному астронавту – представителю Архипелага Сотрудничества, который впоследствии возглавлял Национальное космическое агентство Островов. Фактическим же руководителем и финансовым спонсором «Аплоя» являлся Эвердик.
         Мне казалось, что за этот вечер я уже слышал достаточно, чтобы больше не удивляться. Оказалось, я ошибался.
         – Постойте, постойте! – воскликнул Рогнед в полнейшем изумлении. – Вы имеете в виду бывшего консула по безопасности  Ханса Дитмара фон Эвердика?! Мы вас правильно поняли?
         – Да, – кивнул Марио, – я имею в виду именно человека, известного миру под этим именем.
         – Значит, вы официально обвиняете его?..
         – … в организации международной террористической сети «Аплой», бойцами которой было совершено одиннадцать государственных переворотов в различных странах мира, физически устранено тридцать два политических и общественных деятеля, ограблено шесть крупнейших банков. Я уж не считаю всевозможных мелких преступлений – им несть числа, – спокойно ответил Марио. – Кроме того, я официально обвиняю бывшего консула Эвердика в похищении и насильственном удержании людей, использовании имени своего душевно больного брата для достижения своекорыстных целей, компьютерном терроризме, убийстве своего ближайшего соратника генерала Грегора Уинни, развязывании гражданских войн на Ближнем Востоке и на Островах, ну и, наконец, в покушении на убийство вашей дочери Афины Уральцевой, господин консул.
         – Да, обвинений хватит на пять пожизненных заключений… – пробормотал Рогнед, потирая лоб пятерней. – И все же трудно поверить, что за сорок с гаком лет консульства Эвердика никто ни разу ни в чем таком его не заподозрил.
         – Почему же ни разу? – пожал плечами Марио. – Заподазривали, и достаточно часто. Просто Эвердику всегда удавалось вовремя нейтрализовать не в меру любопытных господ, а поскольку он занимал один из самых уважаемых постов в мире, никто, разумеется, и в мыслях не мог отнести их исчезновение на его счет. Между прочим, последним из числа нейтрализованных был хорошо известный вам талантливейший врач Виллиталлен.
         – Так, значит, и он на совести нашего бывшего шефа? – поморщился Рогнед. – Невероятно… А впрочем, почему невероятно? Виллиталлен действительно слишком много знал.
         Я помалкивал, предоставляя своему другу высказывать мысли вслух. Больше всего удивляло меня сейчас то, что в достопамятном разговоре с нами на нашей прежней даче много лет назад Эвердик рассказал нам почти всю правду об «Аплое». Неужели он был уверен в своей безнаказанности настолько, что мог себе это позволить? Судя по всему, да. Теперь я хорошо понимал, кого он подразумевал тогда под высоким политиком, до сих пор находящимся у власти.
         – Выходит, – подытожил Рогнед с плохо скрываемым удовольствием, – зубы наш бывший шеф сломал только на нас.
         – Рано или поздно это должно было случиться, – кивнул Марио. – Но если уж быть совсем точным, зубы  он сломал не на вас, а на Тэнни и Айке. Их появление повергло Эвердика в ужас. Он начал метаться, не зная, как поступить, и вследствие  этого совершал одну ошибку за другой. Все годы присутствия девочек в Праге я ни на минуту не упускал Эвердика из виду, видел все его промахи, и он, несомненно, это чувствовал, хотя, возможно, и не понимал, откуда ветер дует. И все же свою главную ошибку он совершил не сейчас. Как говорится, на всякого мудреца довольно простоты. Эвердик, конечно, чертовски хитер и на аршин в землю видит, но и его обвели вокруг пальца, как мальчика. Да, да, джентльмены, его главной и роковой ошибкой была дочь моего уважаемого коллеги Лариса Рубинцева. Именно она стала началом конца «Аплоя».
         – У нас с Майей Наумовной слишком долго не было детей, – вдруг вмешался в разговор Олег Всеволодович. – Я, как всякий мужчина-эгоист, был уверен, что в этом виновата она, хотя на поверку оказалось, что дело было во мне. А Майя Наумовна ужасно страдала. Иметь ребенка было мечтой всей ее жизни, и чтоб обязательно девочку, и чтоб обязательно называть ее Ларочкой. Мы по гроб жизни будем признательны доктору Марио за то, что он подарил нам нашу Ларису.
         – И тут без вас не обошлось… – проскрипел Рогнед из своего кресла.
         Доктор Марио улыбнулся и скромно развел руками. Мне почему-то стало немного не по себе. Ко всему, что касается Ларисы, я до сих пор относился очень ревниво, хотя и понимал, конечно, что сейчас это может выглядеть и нелепо, и смешно.
         – Майя Наумовна всегда была готова прибегнуть к экстракорпоральному оплодотворению и прочим искусственным ухищрениям, но я все отговаривал, – продолжал Рубинцев. – Теперь я, конечно, понимаю, что, как врач, вел себя и глупо, и неграмотно. Как говорится, в своем глазу бревно не заметил. А тут однажды в Осло случился международный конгресс писателей-историков, и мою жену, уже тогда достаточно известную в литературном мире, пригласили принять в нем участие. Она, разумеется, поехала. И надо же было так случиться, что именно в кулуарах этого конгресса она и познакомилась с доктором Марио, который тогда работал в Королевском научно-исследовательском институте прикладной биологии и медицины, где как раз и получил первые успешные результаты своих экспериментов в области генной модификации.
         – Мне очень нужны были добровольцы, – подхватил Марио, – хотя  я и понимал, конечно, что моя работа еще не закончена и не одобрена ни одной международной медицинской организацией. Меру ответственности я тоже осознавал. Миссис Рубинцева была обо всем предупреждена, но это ее ничуть не смутило. Ей был нужен ребенок. Ради Этого она была готова рисковать. Словом, операция состоялась. В ладанке на шее романтическая миссис Рубинцева всегда носила прядь волос своего мужа. Из волоса был получен необходимый генетический материал, ущербные звенья его ДНК были по моему методу дополнены искусственно синтезированным белком, и, как вы теперь знаете, все прошло успешно. Фактически Лариса стала первым кирпичиком, из которого разрослось потом все здание «Аплоя». Можно сказать, она была первым аплоевцем.
         Рогнед закряхтел и заворочался.
         – Майя Наумовна поставила меня перед фактом, – вздохнул Рубинцев. – Я ничего не знал о том, что она сделала. Все выяснилось потом, когда беременность стала очевидной.
         – Рожала она в моей клинике, – опять заговорил Марио. – Ребенок родился совершенно здоровым. Я взял у новорожденного генетический материал, законсервировал его и условился с миссис Рубинцевой, что буду в течение первых десяти лет наблюдать за развитием ребенка, для чего ей нужно будет ежеквартально привозить дочь ко мне на обследование, а также вести дневник всех ее биологических отправлений, болезней, каких-либо отклонений и прочее. Первый год все так и было. Я любовался, как растет малышка, и радовался успеху. Ну, а потом меня объявили террористом, и наши контакты с четой Рубинцевых, понятное дело, прервались.
         – Мы заблуждались вместе со всем миром, –с горячим сожалением произнес Олег Всеволодович, – и потому до последнего времени ужасно боялись упоминать о том, что знакомы с так называемым террористом номер один, а тем более о том, что его исследования помогли появиться на свет нашей Ларочке. Но Майя Наумовна все равно вела дневник наблюдений за развитием дочери, записывала и собирала всё, что могло бы показаться интересным. Однако впоследствии этот дневник непонятным образом исчез, а мы стали замечать, что к нашей семье  проявляют внимание какие-то странные люди. Нет, нет, они не угрожали и даже не мешали, а, наоборот, всячески помогали нам жить. Я не сомневаюсь, что именно благодаря их протекции я получил возможность работать в одном из лучших институтов мира, Майя Наумовна стала получать огромные гонорары за свои книги, а Ларочку беспрепятственно приняли в элитарную школу, где она до четырнадцати лет училась по особой программе. А когда ей исполнилось четырнадцать, в нашем доме появились двое, представившись сотрудниками Управления госбезопасности. Они рассказали, что им изначально известно о роли господина Марио в судьбе Ларисы и что, поэтому, они с рождения вели девочку по жизни, воспитывая и обучая ее в нужном русле, так как ей предназначено выполнить важнейшую миссию и так далее. Словом, они мягко, но настойчиво потребовали, чтобы мы перевели нашу дочь в одну из европейских спецшкол, и дали понять, что возражений принимать не намерены. Тогда я впервые услышал слово «Аплой».
         – Выходит, – проговорил я, – из Ларисы с самого детства лепили супершпионку, чтобы работать на Эвердика?
         – Да, лепили, – вздохнул Рубинцев, – только не для Эвердика, а для специального отдела объединенной разведки при Совете Согласия.
         – Как? Ларисой персонально занимался этот отдел?!
         – Мои разработки в области генетики, – вмешался Марио, – были известны Совету Согласия, но там видели в них не способ усовершенствования человеческой природы, а средство борьбы с неизлечимыми болезнями, ведь с помощью моего метода можно изымать из структуры генома ущербные звенья и замещать их специально запрограммированными искусственными образованиями, которые, взаимодействуя с естественными, наделяют человека новыми физическими и умственными способностями. Понятно, что, когда я внезапно исчез и через некоторое время объявился в качестве террориста, в объединенной разведке озадачились. Ну, а когда в дело вступил «Аплой», стало ясно, что действовать нужно немедленно. Нужен был человек, который смог бы внедриться в террористическую сеть, добраться до меня и, что называется, навести порядок изнутри. Лучшей кандидатуры, чем Лариса, и придумать было невозможно.
         – Тогда при чем же здесь Эвердик? – спросил Рогнед.
         – Ни при чем, – улыбнулся Марио. – Его просто подтолкнули в сторону Ларисы, и он заглотнул наживку.
         – Как это подтолкнули?
         – Очень просто. Ему показали умную, талантливую, очень перспективную девушку и намекнули, что неплохо было бы привлечь ее к работе в Консулате, а он, при всей своей дьявольской проницательности, не почувствовал подвоха. Вообще, за десятилетия своего бессменного консульства Эвердик изрядно поднадоел начальству, которое, кроме того, не сомневалось, что за ним уже давно водятся темные делишки, в которых до поры до времени его никак не удавалось уличить. К тому же, Эвердику удалось аккумулировать в своих руках очень большую и практически никому, кроме него самого, не подконтрольную силу, что тоже нравиться начальству никак не могло. Не знаю, подозревал ли его кто-нибудь тогда в  связях с «Аплоем», но то, что ему неожиданно поступила прямая директива Генсека заняться именно этим делом, не могло, конечно, его не насторожить.
         – Значит, – сказал я, – пока я бегал по всему миру, собирая материалы об «Аплое», он уже решил, как будет использовать таланты Ларисы?
         – Разумеется, – кивнул Марио. – Он поручил вам собирать эти материалы потому, что очень хотел знать, что в мире известно об «Аплое», что о нем думают простые люди и специалисты и насколько хорошо работает его система конспирации. Собранные вам сведения стали для Эвердика просто бесценными. Благодаря им, он увидел, что с «Аплоем» не все обстоит гладко и что многие уже догадываются, что организация такого масштаба, требующая таких финансовых затрат и такая наукоемкая, просто не может существовать без легальной «крыши». У общественного мнения стали возникать вопросы. Это Эвердика не устраивало. К тому же, он чувствовал, что с вышки занимаемой им должности ему все труднее становится контролировать и меня, и генерала Уинни, который делался все более самостоятельным и даже позволял себе принимать решения, не посоветовавшись с шефом. Разобраться с генералом не составило особого труда.. Когда он совершенно зарвался, Эвердик просто пустил его в расход. Со мной дело обстояло сложнее. Я был нужен Эвердику и как разработчик новых технологий для «Аплоя», и как лицо этой организации. Он слишком увяз в использовании моей персоны. «Аплой» и я во всем мире воспринимались как единое целое, поэтому мое исчезновение могло одним махом разрушить всю организацию. Это позже поняла и блестяще использовала Лариса, предложив мне временно умереть. Как вы сами можете убедиться, стоило было моему клону скончаться на той яхте, весь «Аплой» затрещал по швам, и даже Эвердик, при всех его возможностях, уже не смог его восстановить.
         – Так, значит, на сегодняшний день «Аплой» реально перестал существовать?  – уточнил я.
         – Совершенно реально, – подтвердил Марио.
         – Но куда же девались все его многочисленные солдаты? Ведь за всю историю его существования никому не удалось арестовать аплоевца или хотя бы заполучить его труп. Создается такое впечатление, что солдаты «Аплоя» после выполнения задания просто растворялись в воздухе, словно призраки.
         – Арестовать аплоевца действительно невозможно, – ответил Марио, как будто даже гордясь, что это так. – Думаю, на примере ваших девочек вы это и сами понимаете. А что касается трупов – и это правда: за всю историю существования «Аплоя» ни один его солдат в бою не погиб. Право слово, господа, я могу быть доволен результатами своего труда: коэффициент успеха – сто процентов! Такого мало кто из ученых достигал, и мне это, уж простите, очень лестно. Ну, а если вы хотите знать, куда девались живые аплоевцы, оставшиеся без начальства, то тут я, к сожалению, не могу вам с уверенностью ответить. Вообще, солдат было создано не так много, как думают некоторые, – всего тысячи полторы или две, не больше. Конечно, это немалая сила, и все же капля в море по сравнению с населением нашей планеты. Скорее всего, они просто разбрелись по свету и будут доживать свой век где-нибудь среди бродяг, потому что прилично устроиться в этой жизни им вряд ли удастся. Видите ли, без командира они совершенно лишены инициативы. Так было задумано, чтобы всегда иметь возможность их контролировать. Не получая приказов, они будут просто тупо бродить с опущенными руками. Именно поэтому не стоит опасаться, что они смогут объединиться и что-нибудь натворить.
         – По Тэнни и Айке не скажешь, что они лишены инициативы… – прогудел Рогнед.
         – Да с ними же совсем другая опера, неужели вы не понимаете! – воскликнул Марио, всплеснув руками. – Это ведь не просто аплоевцы. Это, не побоюсь показаться нескромным, настоящие шедевры генной инженерии, вершинное мое достижение! Ничего лучшего я никогда не создавал и, наверное, уже не создам. Всю жизнь, почти с детства, я мечтал усовершенствовать человека настолько, чтобы сделать из него идеальное существо. Идеальное, конечно, с моей, субъективной точки зрения, но я всегда склонен был полагать, что она не слишком расходится с господствующим мнением. Мне хотелось, чтобы созданный мною человек был физически здоров и малочувствителен к большинству известных инфекций, чтобы он был умен, красив, добр, но, в то же время, мог бы и постоять за себя и защитить, если понадобится, своих близких. Я мечтал, чтобы мое творение умело искренне и преданно любить, чтобы никогда не использовало свои способности во зло, чтобы обладало даром предвидения и всегда знало, как лучше поступить, чтобы избежать неприятностей. Скажите теперь, что в Тэнни и Айке мне не удалось достичь своей цели!
         «Да, удалось, – подумал я, и на душе у меня потеплело. – На все сто удалось, доктор!»
         – Может, вы объясните, почему называете Тэнни и Айку дочерьми Ларисы? – попросил я. – Надеюсь, вы понимаете, что для меня лично это очень важно.
         – Важно, разумеется, – откликнулся Марио. – Они ее дочери потому, что были созданы из ее генетического материала, того самого, что я получил от нее еще во младенчестве. Я многие годы изучал этот материал и все больше убеждался, что потенциал в нем скрыт неограниченный. А когда десятилетия спустя Лариса неожиданно снова оказалась возле меня, я объяснил ей все и с ее помощью еще усовершенствовал генетическую матрицу детей.
         – Теперь я понимаю, почему у меня не было никаких шансов… – вздохнул Рогнед. – Лариса любила Серегу, а не меня, поэтому и девчонки сразу полюбили его, а он – их.
         – Да, любовь – это немаловажный фактор, – согласился Марио. – Память о ней всегда сохраняется в генах. Если, конечно, любовь была настоящая. У вас, как я теперь понимаю, настоящая. Лариса была из тех людей, которые умеют любить. В этом она полностью соответствовала моему идеалу.
         – Скажите, доктор, – обратился я к Марио, потому что в душе моей вдруг опять шевельнулась смутная надежда, – вот вы говорили, что за все время ни один аплоевец не погиб в бою. Лариса ведь тоже была немного аплоевец, так, может быть, есть основания считать?..
         – Что она выжила? – грустно улыбнулся тот в ответ. – Мне и самому очень бы хотелось в это верить, господин консул, но, увы, мне нечем вас утешить: она погибла, и я был тому свидетелем.
         – Вы?!
         – Да, так уж получилось. Видите ли, я на свободе только благодаря Ларисе. Когда она убедилась, что я не террорист, она устроила мне побег. Мне и Тэнни с Айкой. Мы ушли морским путем, на той самой яхте, на которой я потом якобы умер. План был прост: ближайшей к нам сушей были Острова…
         – Так Лариса все-таки была на Островах?!
         – Ну да. А почему вас это удивляет? На них как раз вспыхнула гражданская война, и Ларисе показалось, что в этой неразберихе нам легче всего будет затеряться. Так оно, в общем-то, и вышло. Во всяком случае, Эвердик наш след потерял. И все же долго скрываться нам не удалось. В столице начались уличные бои, солдаты хунты безжалостно громили все, что имело хот какое-то отношение к повстанцам. Нас, естественно, тоже сочли за повстанцев, тем более что мы сопротивлялись и отстреливались, не желая дешево продавать свою жизнь. Взрывом случайной гранаты мне оторвало ногу, а Ларису безнадежно ранило осколком в живот. Каким-то чудом девчонкам удалось дотащить нас до повстанческого госпиталя. Там мне спасли жизнь. Как раз в это время последние иностранцы, находящиеся на Островах, начали спешную эвакуацию. Врачи госпиталя позвонили во французское посольство и убедили их, чтобы меня и девочек взяли на отходящий в Европу пароход. Лариса тогда была при смерти. Она снабдила Тэнни и Айку каким-то письмом и умоляла меня по мере возможности проследить, чтобы девочки обязательно добрались до вас, господин консул. Умолять меня, однако, было не нужно. Я и сам был в этом заинтересован, как никто другой. Лариса умерла в порту, на моих глазах.
         Он умолк. Я взглянул на Олега Всеволодовича. У того на глазах были слезы.
         – Ваша дочь – настоящий герой, коллега, – проговорил Марио тихо. – Я горжусь, что был знаком с ней. – Сказав это, он сунул руку в карман и вынул из него маленькую зеленую флэшку. – Это обращение Ларисы к мировой общественности. Она записала его и передала мне незадолго до гибели. Здесь она рассказывает всю правду обо мне, Эвердике и «Аплое». Передаю этот материал вам, господин консул.
         Я взяд флэшку из его рук и сжал ее в кулаке.
         В этот момент в моем кармане ожил телефон.
         Айкин голос в трубке был взволнованный и даже испуганный:
         – Папа, это ты?  Это я! Мне только что позвонила Лиля. Два часа назад от обширного инсульта скоропостижно скончался Эвердик! Ты слышишь меня, папа? Эвердик умер! Папа, ты слышишь?
         Я обессиленно опустил руку и выронил телефон.

 

АПЛОЙ (фантастический роман), глава 16

АПЛОЙ (фантастический роман), эпилог