Юстициан

      Андра Нейбурга  "Юстициан"

            На окраине Риги, недалеко от того места, где  Земляничная улица пересекает Речную, стоит старый розовый дом. Никакой реки там не было и нет, а землянику обитатели этого дома не видят годами, поскольку живут здесь люди старые и не могут позволить себе оставить на рынке четверть своей пенсии за пустяковое лакомство. Тут же рядом  есть и Медовая улица, и Ягодная, и Солнечная, и Молочная – похожие одна на другую, такие же узенькие и грязные.

С внутренней стороны к этому дому на Земляничной улице примыкает небольшой сад. Скорее не сад, а просто дворик с парой неухоженных клумб, кустом сирени и старым каштаном. Дворик с двух сторон закрывают глухие стены соседних домов, с третьей – поленница, за которой можно разглядеть часть огромного заболоченного пустыря, ставшего чем-то вроде полуофициальной свалки, и где, ходят слухи, в скором времени якобы развернётся строительство.

Несмотря на то, что здание выкрашено в розовый цвет, а лавочки во дворике –  в голубой, всё здесь выглядит каким-то серым и обшарпанным. Даже куст сирени и тот только в самый разгар весны на короткий миг радовал глаз своей зеленью, прежде чем со стыдом  покрывался тем самым, характерным для всей округи, грязно-серым налётом.

Зимой дом на Земляничной улице выглядел брошенным, в его окнах редко загорался свет, потому что его обитатели  с наступлением сумерек обычно укладывались спать. Участок тротуара перед этим домом был самым неухоженным на всей улице, бывало, что зимой на протяжении нескольких дней ни один след не нарушал его девственной белизны.

В этом доме только  пять квартир. Во вторую и четвёртую, два-три раза в неделю, чья-то дальняя родственница приносит молоко и хлеб (во вторую задаром, в четвёртую за определённую плату); в первую же и третью заглядывает дама из собеса, а пятая квартира заботится о себе сама. Это единственная квартира, в которой живёт супружеская пара: он и она. Альвина и Альбертс.

Да, зимой дом действительно казался заснувшим и только чрезвычайно наблюдательный прохожий замечал или, скорее, предугадывал тихое движение в его чреве, такое же неприметное, как течение реки подо льдом. Может он различал и расплывчатые очертания лиц за едва просвечивающимися окнами фасада. Когда погода случалась не слишком скверная, и ветер не мог пробиться сквозь оконные рамы, законопаченные ватой и тряпьём, старички коротали недолгий зимний день у окон, провожая полным тоски взглядом редких прохожих. Если улица была пуста, то находилось что-нибудь другое, достойное созерцания: вот на углу крадётся облезлый бездомный кот;  вот две собаки, лая и огрызаясь, мчатся мимо, а вот, взрывая тишину улочки,  грохоча проплывает мусоровоз  или машина с газовыми баллонами.

А за одним из окон уселся кот. Это кот из третьей квартиры. Принц – любимец Юлите, которого зимой не выпускают на улицу и тот  вынужден коротать время со своей хозяйкой, проводя дни на подоконнике около горшка с геранью. И что с того, что квартира и одежда Юлите немножко попахивают? В отношениях двух живых существ так всегда: один должен жертвовать чем-то ради другого, и хорошо, если это делается с радостью и благодарностью.

Другие обитатели довольствовались голубями – да и  то только летом, когда окна можно было держать нараспашку и крошить чёрствый хлеб на подоконник, на улицу, во двор.

Когда таял снег, и лучи солнца в безветренных местах уже начинали пригревать, старички пробуждались от зимней спячки, выбирались из своих мрачных берлог наружу, обменивались приветствиями, словно после долгого путешествия, и усаживались на голубую скамейку. Скамеек было две – одна на солнышке, под окном Фредерике, другая же предназначалась для знойных летних послеобеденных часов – в тени сирени. Старички сидели, поглядывая молча на песочницу посреди двора, в которой уже давным-давно не играл ни один ребёнок, или вели тихие неторопливые  беседы. Говорили и обо всём и ни о чём, потому что фактически обо всём уже давно было переговорено, и про всё всем давно известно, лишь изредка появлялась необходимость огласить во всеуслышание какую-нибудь давно выстраданную  мысль, и тогда окружающие после короткой паузы в знак согласия поддакивали один за другим:

–        Да, так оно и есть.

–        Известное дело…

–        Абсолютно верно…

А кто-нибудь подводил итог:

–        Такие вот дела.

Смысла спешить не было. Спешка  не для них. Суета начиналась где-то за пределами Земляничной улицы, и старичков это абсолютно не касалось: всё, что нужно было сделать, они уже сделали, а сейчас осталось только ждать. Ждать Альвину из магазина. Или солнца. Или дождя. Или просто ждать вечера. Мария, например, даже могла ждать почтальона, потому что её сын живёт в Америке, «в большом городе Нью-Йорке», и присылал ей письма и посылки, ну, все же чаще посылки. Их содержимое  обитателями дома долго разглядывалось, ощупывалось и обнюхивалось. Вызывающе пёстрые платья и шерсть в клубочках, похожих на облака. И чай, и кофе. И странные брюки, толстые как брезент. Сын писал, что всё это для продажи, и «дамочка из собеса» уже не раз приставала, чтобы ей хоть что-нибудь продали, но Мария стояла насмерть – это, мол, всё принадлежит её сыну и пусть лежит себе в шкафу. Сама она носила лишь туфли, в последнее раз сын прислал их на низком каблуке и мягкие, словно тапочки, будто специально сшитые для больных ног Марии. Одну пару она без сожаления отдала Юлите, ведь подарено – не продано. Кое-что перепало и Вилису. Он, старый холостяк и в прошлом музыкант, абсолютно ничего не имел против пёстрых рубашек, галстука с бизоном, куртки-ветровки с надписью «Safari» или зелёных солнцезащитных очков в тонкой металлической оправе. В таком наряде, нацепив на свой мясистый крупнопористый нос очки, он с удовольствием нежился  на солнце. Фредерике лишь покашливала, глядя  на  него, облизывая губы  и по-старчески обольстительно улыбаясь. Вся эта закордонная роскошь для неё пустое место, за исключением,  кофе. Ведь она  просто помирает без него и игры в карты, а кофе сейчас стало не по карману.

            Нет, на самом деле Мария не скупа. А если ещё подумать, что все они живут в её собственном доме? И нечего зря болтать о том, как там после войны сложилось, Мария и сама прекрасно  знает, что принадлежало ей, а что нет. Она с гордостью носила звание хозяйки этого дома.

            Ну, а Фредерике? Фредерике не считала себя хуже Марии. Латвийское правительство лично выделило её мужу, как инвалиду войны, газетный киоск на Пастушечьей улице. Несколько лет проторчала она в нём, до тех пор, пока не осточертел ей и киоск, и муж, и пока с каким-то спекулянтом стройматериалами, всегда покупавшем у неё в киоске журнал «Атпута» («Досуг» – иллюстрированный еженедельник, выходил в Риге с 1924 по 1940 год), она не укатила в Вентспилс. Одного спекулянта сменил другой, и понеслось. Ничего не поделаешь, таковы мужчины! Три года Фредерике даже просидела в кондитерской лавке словно настоящая хозяйка. Каким образом Фредерике очутилась снова в Риге и именно здесь, в розовом доме на Земляничной улице, этого толком никто не знал, ну  если только Юлите, старая дева, которой Фредерике время от времени доверяла секреты своей юности.

            Юлите была прекрасной слушательницей, никогда не переспрашивала, не придиралась к мелким  нестыковкам. Сидела с Принцем на коленях в  крепдешиновым платье салатного цвета, раскрыв рот с полусгнившими зубами,– и внимала как зачарованная. Возможно Юлите и хотелось бы вставить словечко, да духу не хватало – её собственные наивные приключения  казались такими жалкими по сравнению  с похождениями Фредерике. Оставалось лишь слушать и удивляться. Как же это так, гляньте-ка на Фредерике, такая толстая, грузная, рыжая, да и усатая в придачу, ну ни капельки не верится, что когда-то она была другой. А она, Юлите, абсолютно другой породы – светлая и стройная. Может, седая? Нет, скорее белая, будто дымкой окутана. И всё-таки даже сейчас, Вилис дружит только с Фредерике, а на Юлите – ноль внимания. Хотя Фридерике даже польку от вальса отличить не может.

            Да чего уж там! Это всего лишь тайные мыслишки. Никто же не станет выкладываться первому встречному обо всём, что на душе. Даже Альвина и Альберт – один  их сын погиб, другой в тюрьме,  и даже не пишет. Но разве они жалуются?

Вот так они и жили, эти старички. Случалась, разумеется, и среди них мелкая зависть и недоразумения, тихие сплетни и маленькие, еле тлеющие страстишки. Однако в целом мило и дружно они проводили годы под крышей розового дома; сообща и без лишних стенаний отмеряли последние вёрсты своего жизненного пути в полном согласии  с собой и довольные всем. Может они просто смирились? Это почти одно и то же. Разве мало этого дома, дворика, отрезка улицы, где солнце также утром поднимается, а вечером садится, как и во всём огромном мире, как, допустим, в Индии или Китае? И разве оттого этот пятачок земли хуже других лишь потому, что на него не обрушиваются ни наводнения, ни тайфуны, ни землетрясения? Приключений хватало и без этого: в прошлом году, например,  молния ударила в старый каштан, а как-то невиданно крупный град уничтожил всю, только что высаженную Альвиной, рассаду.

            Вот и сегодня старички сидели, как обычно, под своей сиренью. Середина июля, солнце перевалило далеко за полдень, но что-то угнетало, вызывая чувство бесспокойства. На деревьях даже лист не шелохнётся, небо над головами без единого облачка, а со стороны болота, в промежутке между поленницами скопилась какая-то странная набухающая синева.

–        Что-то давит на сердце, – Жаловалась Юлите, высыпая на землю горсть крошек. Нахальный воробьишко камнем метнулся в стайку голубей, неповоротливых увальней, и тут же вспорхнул с довольно-таки солидным трофеем.

–        Вот, паршивец! Отнял-таки у моего, – Альвина замахнулась клюкой, зажав ту в костлявой руке и топнула ногой. Юлите вытряхнула из целлофанового пакета последние крошки.

–        А прогноз погоды на сегодня был благоприятный, без осадков.

–        Когда отдала концы старая Поташиене, ну та, с Речной улицы, был такой же прогноз, – Фредерике, зевнула, широко раскрыв рот, даже не пытаясь прикрыть его рукой. – Её квартиру отдали одному художнику-мазиле, чтобы тому было где малевать.

–        Как знать, может и твою отдадут, сейчас такое поветрие. И не так уж это плохо… – Альберт не успел закончить, потому что получил от Фредерике такого тумака, что едва не слетел со скамейки. Удивлённый,  он притих.

–        Мою, – сопит Фредерике. – Ещё чего, мою… Я пока не собираюсь в землю ложиться. – Носовым платком, давно не видавшим стирки, она отёрла пот с лица и шеи.

–        А я ничего против этого не имею, – вздохнув, промолвила Юлите. – Вот только Принца жалко. Если бы можно было с ним в один гробик… Но, должно быть, не позволят, а?

Вилис, хохотнув, что-то шепнул на ухо Фридерике, от чего массивная туша той стала ритмично сотрясаться, пока наружу не вырывалось хриплое ржание.

Лишь некоторое время спустя Мария сказала:

–         Ну, почему же  не позволят?

И вновь установилась тишина.

Серая пыль вздымалась из-под голубиных лапок, Принц пел свои песни, больно резал глаза яркий свет от какой-то стекляшки в раскалённой песочнице. Нет, и в самом деле, стало ещё душнее, если такое вообще возможно. Старичков окончательно разморило от зноя. Фредерике обмахивалась веточкой сирени. Альвина, забыв про голубей, сидела на скамейке, сгорбившись и надвинув платочек со средиземноморскими видами по самые глаза. Шея Альбертика приняла уже тёмно-красный оттенок. Только Юлите жара была нипочём, такая же сухая и бледная, как  всегда, она держалась прямо, и казалось, что от неё веет прохладой. Голос Вилиса заставил всех от неожиданности вздрогнуть:

–    Как ни крути, милая  моя, но когда янки сбросят свою новую бомбу, ты взлетишь на воздух  со всеми своими пожитками.

Сначала смысл сказанного ни до кого не дошёл, но вот Мария спохватилась и всплеснула руками:

–    Да, что же, разве в Америке не такие же люди живут? Чтобы мой Брониславчик…

Однако в первое мгновение все были ошарашены, Фредерике же нервно облизывалась. Лишь Альбертик как задремал, так и спал; слюна на его губах то вздымалась пузырём, то спадала при каждом его вздохе. Юлите тоже посиживала, пребывая в блаженном спокойствии.

–    Да нет, не бросят, не будет этого. Да и бросят если, так не сюда же, в захолустье, где только простые люди живут.

Слова Юлите прозвучали в абсолютно полной тишине: ни жужжание мух, ни стрекот кузнечиков в траве – ничто не нарушало установившегося безмолвия. И птицы-то, бог знает куда, все попрятались. Воздух вдруг потерял свою прозрачность, стал жутким. В глазах, что ли, потемнело?

И тут как гро-о-охнет, как хлынет сверху!

О, боже, какой ливень!

Старички вскочили как ошпаренные, у кого насколько хватило прыти. Альвина, суетясь и бормоча, тащила за руку как всегда удивлённого Альбертика. Закостенелая Мария, согнувшись в три погибели, почти касаясь руками земли, уже достигла дверей. Фредерике ковыляла за Виллисом, который, прихватив протез с собой, ругаясь и хрипя, скакал на единственной ноге впереди. Последней спасалась Юлите. Пугливо озираясь, она шустро перебирала ногами, стараясь на ходу завернуть Принца в задранный подол своего платья.

Дворик опустел, через считанные минуты вокруг песочницы образовались  огромные лужи, слежавшийся песок не мог быстро впитать в себя такое обилие воды. Всюду лилось, булькало, клокотало. Ржавая водосточная труба с рёвом изрыгала из себя воду, урча от натуги. Сорванная с бельевой верёвки красная рубашка с надписью «Supersonic» упала в лужу; около дверей в грязи валялись стильные очки Виллиса, выпавшие в спешке из кармана.

Через час ливень унялся, лишь последние капли лениво слетели на промокшую землю, прояснилось, и вот снова солнце, склонившееся чуть больше к горизонту, засияло в небе, словно ничего и не было. Воздух дурманил голову, дышалось тяжело. Шесть старичков, стоя у входных дверей, безмолвно уставились на  радугу, изогнувшуюся над крышей соседнего дома.

–          Иисусе, кто это? – внезапно прорезался писклявый голосок Юлите. Она тыкала пальцем в сторону песочницы. На её краю сидел какой-то мальчишка. Мальчуган как мальчуган, лет девяти-десяти, босой, в промокшем тренировочном костюме. Вихор на его голове песочного цвета, лицо усыпано веснушками, весь такой слабенький и продрогший. И улыбался он как-то не понятно: то ли чистого сердца, то ли с ехидством. Видно, что одного зуба у него недостаёт. По щеке мальчугана, от виска до подбородка, протянулась царапина, а над бровью – шрам. Нет, в первый момент старички всего этого не приметили. Они видели лишь мальчика вообще, мальчика, сидящего на песочнице, и странное сияние в лучах солнца насыщенного влагой воздуха вокруг него. На мокрой земле чётко отпечатались его следы –ясно, что появился он со стороны болота.

И что ж здесь странного? А то, что со стародавних времён в песочнице не бывало ни одного ребёнка, и старички смотрели, раскрыв рты и вытаращив глаза от удивления.

Фредерике, как и всегда, была первой, к кому вернулся дар речи.

–    Ты как здесь оказался?

–    Пришёл, – спокойно ответил мальчишка.

Старички шаг за шагом продвигались к песочнице.

–    Ты живёшь здесь поблизости? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Мария.

–    Нет.

Старички переглянулись. Ишь ты, «нет» и точка. Было довольно неловко продолжать расспросы, однако Фредерике всё не унималась.

–    А где же твой дом?

Мальчишка начал ковырять пальцем песок и сделал вид, что не слышал вопроса. В воздухе повисла гнетущая тишина. Старички смотрели то друг на друга, то на мальчишку, переминались с ноги на ногу и испугано крутили головами. Неожиданно для всех выход из положения нашла Юлите:

–    Бедняжка, он ведь насквозь промок! Ты не замёрз? А кушать не хочешь?

Мальчишка ничего не ответил, а стариков как прорвало: наперебой стали зазывать его к себе в гости. Фредерике тянула мальчишку за руку в одну сторону, Мария – в другую. И пусть Мария физически слабее, зато упрямее – она вышла победительницей и повела мальчугана в свою квартиру. Мальчишка шагал довольный, рот до ушей, старички засеменили следом и, сами того не замечая, стали улыбаться. Юлите даже Принца выпустила из рук – тот, несчастный и растерянный, жалобно мяукая, путался у всех под ногами.

У дверей своей квартиры Мария  пыталась что-то сказать, но, заметив в глазах обитателей дома невиданную до сих пор решимость, со вздохом запустила к себе всех.

Квартира Марии завалена старой мебелью и разным хламом – бывшая домовладелица, как никак. Мальчика посадили в огромное кресло, втиснутое  между буфетом и пианино. Старички расположились по углам, где кому пришлось. Из громадного гардероба Мария, со злобным шипением, выдёргивала одну тряпку за другой. У стариков дух захватило при виде всей этой скопленной за долгие годы роскоши. А мальчишка посиживал себе с той же наивной ухмылочкой, что и прежде. Наконец-то Марии удалось что-то отыскать. Это что-то – жёлтые кремпленовые брюки шестидесятых годов, синяя футболка и серый пиджак от английского костюма чистой шерсти и почти мужской, если не обращать внимание на выточки. На ноги точно впору пришлись розовые кроссовки,  прямо диву даёшься, какая всё-таки большая нога у мальчишки! Досадно, что остальная одежда висит на его щуплом теле как на вешалке или огородном пугале. Ну да ладно!

–    Мальчика надо покормить, – заявила Юлите, дав тем твёрдо понять, что это право она закрепляет за собой. И тут у Альвины прорезался голосок.

–     А дом-то у тебя имеется? А дома у тебя есть что-нибудь?

И даже Альбертик пробубнил из своего угла:

–     Да, у тебя дома что-нибудь есть?

Юлите не проронила ни слова, неудобно же мальчишке предлагать мучную похлёбку, которой она сама с удовольствием пробавлялась.

Итак, вся взбудораженная компания перекочевала в квартиру Альвины. Та, сияя от гордости, выставила на стол перловую кашу с копчёными рёбрышками. В чём, в чём, а в этом не было ей равных. Старички уставились на мальчишку – ну и наворачивает! Пальцы и рот залоснились, даже улыбочка куда-то делась. Он ел долго, затем потребовал добавки и всё ел и ел. Но вот голод его был утолён, и пришло самое время приступить к более детальным  расспросам.

–    Как тебя зовут? – Откашлявшись, проскрипел Вилитис.

Лицо мальчугана искривилось в странной гримасе, но через мгновенье он громко и чётко произнёс:

–    Юстициан

–    Как? Юстус? – С недоумением переспросила Юлите.

–    Юстициан.

–    Ах, вот так.

–    А сколько тебе годков?

–    Двенадцать.

Гм-м, на столько годков по виду не тянет, но чем чёрт не шутит. И пока старички замешкались, обмозговывая, чтобы ещё такого спросить, мальчуган внезапно сам подал голос:

–    А где бы мне сегодня переночевать?

–    Что? – Вырвалось у всех почти  одновременно, но у мальчишки и в мыслях не было повторять однажды им сказанное. Он сидел себе, болтая ногами, и посматривал  на всех по очереди.

–    У меня! – почти выкрикнула Фредерике. – У меня, Юстициан, у меня!

А у остальных лишь рты раскрылись, да ничего оттуда наружу вырваться не успело. Мальчишка вытянул руку и ткнул толстым и ужасно грязным пальцем:

–    Я у этой вот хотел бы… Можно у тебя?

На кого же он показывает? О, боже мой, на Юлите!

 У той  ноги отнялись и сердце в пятки ушло – да, да, у неё!

Но опять встряла Мария:

–    Послушай, Юст…

–    Юстициан, – поправил мальчик.

–    Юстициан! А что  скажут твои родители?

Мальчуган презрительно искривил рот.

–    Искать не будут.

–    Да как же это так?

–    Ну, уехали они. – Чувствовалось, что эти расспросы мальчугану совсем не по вкусу. От нетерпения он ёрзал на стуле и хмуро, исподлобья, зыркал то на одного, то на другого.

Уехали и оставили такого малыша одного? Что-то здесь не так, старички пожали плечами. Им стало как-то не по себе. Но Юлите ни за что не желала просто так сдаваться.

–    Ну, почему бы и нет? А если надо было ехать? Может быть, оставили мальчика на соседку, а та возьми и захворай? Вот и остался мальчонка без присмотра! А? – Она повернулась к мальчику.

Мальчуган что-то пробормотал, бормотание это можно было истолковать по-разному, но после слов Юлите всем всё же стало легче.

–    Ну что ж, пусть поживёт у нас! – Наперебой загалдели старички. – Здесь ему будет хорошо! А потом всё прояснится! – И они одобрительно хлопали друг друга по плечам, толкали по-дружески в бока и кивали головой, словно хотели успокоить себя. Или мальчика?

Постепенно стало смеркаться. Альвина зажгла свет, и в ослепительных лучах лампы все ощутили усталость после долгого дня. Юлите выскользнула разобрать постель. Фредерике с Виллисом помогли мальчугану здесь же, на кухне, вымыться и показали дорогу в квартиру Юлите. Пришло время расставаться.

–    Ну, до завтра.

–    До завтра, до завтра.

–    Поживём, увидим.

Какое-то странное недоверие друг к другу поселилось в них.

Они устало и бесшумно разбрелись по своим квартирам. Да, да, до завтрашнего утра.

*   *   *

Юлите долго ещё не могла уснуть, прислушиваясь к ровному посапыванию мальчика, лишь под утро бессознательно провалилась в глубокий сон.

Альвина и Альберт тоже не спали. Альвина рылась под матрасом.

–    Знаешь, Альберт, нужно завтра будет сбегать на базар. У нас есть кое-какие сбережения, на тот свет их с собой не возьмёшь, а этому подростку много чего нужно. – И сказанное она сопроводила вздохом. Вздохнул и Альбертик. С годами у него вошло в привычку вот так вздыхать с женой за компанию.

Мария сидела за столом в своей комнате и писала письмо. Она решила попросить сына прислать для Юстициана одежду. Какой же размер носит этот паренёк?

Не ложились спать и Фредерике с Виллисом, на кухне у Виллиса они перекидывались в картишки. Виллис достал из сундука свою старую трубу.

–     Знаешь что, я научу мальчика играть на трубе, у него рот музыканта.

Фредерике покрыла червового валета крестовым.

–    Не неси чепухи, паренёк перекантуется пару деньков и уйдёт, как  пришёл! Научи лучше меня!… Может дать ему посмотреть мои старые альбомы?

Виллис лишь плюнул  в сторону.

–    Опять проиграл...

*   *   *

Да, долго нынче светились окна розового дома, но, в конце концов, погасли!

А ночью снова бушевала гроза. Дождь лил как из ведра. Хлестал  в окна, барабанил по подоконнику, а вспышки молний на мгновение освещали спящих призрачным светом.

Но утром снова сияло солнце и на скамейке под окном Фридерике вновь сидели пятеро  –  сама Фридерике, Виллис, Альвина с Альбертиком и Мария.

Сидели молча, словно стыдясь чего-то, только  и перекинулись что утренними приветствиями.

Но вот появилась Юлите, она шла со стороны поленницы и смущённо улыбалась.

–    Мальчик где же, спит ещё? – поинтересовался Виллис.

Юлите присела на краешек скамейки рядышком с Фредерике.

–    Ушёл, – проронила она, не прекращая странно улыбаться так, что остальным стало неловко. И потом добавила.   – Принца  кто-то повесил. Здесь же, за поленницей.

–    Господи, боже мой,–  прошептала Альвина и перекрестилась. – Боже упаси…

Сидели не шелохнувшись, только Юлите беспокойно перебирала руками на своих опустевших коленях, а Мария, нащупав у себя в кармане ключи от квартиры, заторопилась домой. Солнце с самого утра жарило нещадно, пройдёт не так много времени всё высохнет и  покроется слоем пыли, а голуби станут с азартом копаться в песке.

–    Вот чёртовы мальчишки, –  С трудом выдавил из себя Виллис. – Но это не наш Юст сделал. –  Через секунду произнёс он твёрдо.

Остальные, в знак согласия, энергично закивали головами, Юлите тоже, едва слышно, согласилась:

–         Ну, это само собой.

Перевод с латышского