Ватанабе

Глава 8

Ватанабе

Жаркое неуклюжее солнце недобро ухмылялось, освещая клетки эпидермиса на моем затылке. Вцепившись в выпуклости стены, я, словно снайпер, лежал на третьем этаже животом вниз. Внизу на парковке бетонное покрытие плавилось от зноя. Машины сверкали: красная «хонда», пурпурный «ниссан» и синяя «тойота». В багажнике последней стояла клетка с извивающимися крысятами. Я никогда не учился вождению; ездить по грязным колдобинам этого города в плоской металлической коробке не казалось мне привлекательным занятием. Свобода передвижения? Да у белки, что вращается в колесе, примерно столько же свободы, сколько у человека, сидящего за рулем!

И вот, наконец, она.

Сегодня Мэри завязала волосы в высокий хвостик. Волшебный фонтан золотых брызг сиял, словно оптоволоконная проволока. Она зевнула – широко и мощно, как львица. Выцветшее летнее платьице и поношенные парусиновые тапочки, сумочка через плечо. В сумочке лежал сотовый телефон и потрепанная книжица «Дзэн и ремонт мотоциклов». От Мэри исходили волны неудовлетворенности. Несмотря на то, что она встречалась со своим дружком-неандартальцем два дня назад, она уже тосковала по нему. Любовные переживания – такая же досадная и неуместная штука, как внематочная беременность. Мэри и не подозревала, что его отсутствие гарантирует ей безопасность.

Наконец она решила, что вечером нанесет ему неожиданный визит.

Сердце мое упало.

Мэри пересекла стоянку, а я последовал за ней по пожарной лестнице.

Я шел, прижимаясь к стене, подошвы кроссовок шлепали по плитам мостовой, посылая квазары в виде отпечатков ступней, из которых составлены звенья гиперпространства. Я старался, чтобы мои отпечатки совпадали с отпечатками Мэри. Невеликое удовольствие, но все-таки. Если бы Мэри узнала, какие чудеса храбрости я совершаю ради нее, она сразу же поняла бы, как много значит для меня. Увидела бы меня совсем в ином свете. Тогда я помог бы ей совершить первый прыжок в гиперпространство…

Мы шли по аллее, обсаженной цветущей сакурой, отпечатки наших ступней сливались в совершенной гармонии.

На верхушках деревьев щебетали воробьиные стайки. Зеленые, сочные, наполненные хлорофиллом листья тихо шелестели.

Фрактальные модели взрывались, микроорганизмы пировали, крошечные прожилки испещряли поверхность листьев, словно наэлектризованные. Природа не знает промежуточного состояния. Ее изменчивый пульс никогда не замирает. С тех пор как открытая пасть гиперпространства поглотила меня, мое изумление не насытилось. Так бесконечно многообразен был тот мир, который я узнал.

Реальность похожа на колоду карт, и количество этих карт бесконечно. Наша трехмерная вселенная не что иное, как единственная карта, сданная рукой Бога. Сравните это с четвертым измерением – бесконечность карт, масть за мастью, вечный пасьянс. Несоразмерность мешает восприятию. Преодолев пространственные помехи, однажды обретенное эмбриональное знание устройства вселенной вознесло меня к божественной реальности. Пожалуй, я мог бы сказать, что знаю не меньше, чем сам Господь. Впрочем, с моей стороны это было бы наглостью, хотя вряд ли сегодня мне известно меньше, чем Ему в мои годы.

Я прятался за киоском, пока Мэри покупала билет. Пассажиры отвлекались от своей обычной беготни, чтобы узреть Венеру в парусиновых тапочках, и дальше двигались, освещенные сиянием ее красоты. Люди спотыкались, сбитые с толку столкновением с прекрасным.

Мэри прошла на платформу, а я замешкался, оценивающе вглядываясь в толпу. Старик в зеленом свитере неверной походкой ковылял к турникету. Пока он с трудом вставлял билет в щель автомата, я заскочил ему за спину, и мы миновали барьер словно сиамские близнецы. Какой-то мужчина удивленно обернулся. Я невинным взглядом уставился на него, сканируя тем временем структуру ДНК и отмечая склонность к синдрому Тауретта и вросшим ногтям. Мужчина покачал головой и продолжил свой путь. Лечение, которое он проходил в связи с неврологическим заболеванием, в последнее время привело к побочным эффектам.

– Эй, парень! С чего ты решил, что можешь проехаться зайцем?

Вот черт! Только его мне сейчас и не хватало. Я продолжал двигаться вперед, низко склонив голову и глубоко засунув руки в карманы. За мной к барьеру направлялся станционный служащий – по-военному сияющие ботинки, фуражка железнодорожника важно напялена на лоб.

– Эй, парень в бейсбольной кепке! Вернись сейчас же!

Словно по команде законопослушные пассажиры принялись оглядываться в поисках парня в бейсбольной кепке. Чертыхаясь, я поплелся назад. Уж лучше здесь, чем на платформе, где Мэри могла бы увидеть меня. Пока я шел обратно, станционный служащий скрестил свои короткие пухлые ручки на выпирающем, животе. На лице его была написана суровость, но внутри он трясся от предвкушения удовольствия. Внизу, на плат форме, Мэри затянулась «Милд севен» и прищурилась, высматривая поезд. До станции ему оставался примерно километр шестьсот девяносто метров пути, которые он преодолеет за двадцать девять секунд. Черт бы побрал этого ублюдка!

– Что, сынок, нет билета или готовишься к олимпийским играм по преодолению турникетов?

– Я…Э…

Быстрый психогенный осмотр сказал мне, что станционный смотритель Моримото – фанатичный бюрократ с весьма низким нравственным коэффициентом. Опасное сочетание. Этот выжмет из моего проступка все…

– Что молчишь? Немой? Глухой? Или ты показываешь мне билет, или пройдем в офис и оформим нарушение.

С платформы донесся скрежет колес и скрип тормозов. Я принялся рыться в карманах в поисках несуществующего билета. Двери вагонов с шипением открылись. Я нагнул голову и сделал шаг вперед, словно собирался безропотно отдаться в руки правосудия и понести справедливую кару за свое преступление. Затем крутнулся на каблуках и припустил в тоннель. За спиной раздавались крики станционного смотрителя Моримото:

– Эй, ты! Бесстыдный гаденыш! Стой!

Я со свистом пронесся мимо обалдевшей старушки с пуделем на поводке, уклонился от толпы школьников, прогуливающих уроки, которые одобрительно зашумели, когда я промчался мимо прямо в закрывающиеся двери. Сердце выпрыгивало из груди. Я нырнул в вагон, а миллисекундой позже дверной механизм с шипением захлопнулся за моей спиной. Меня затопило облегчение. Поезд медленно отполз от станции.

Внутреннее море синело и пенилось у дамбы. Я прищурился на солнце, безобидно сиявшее сверху – желтое и круглое, словно нарисованное рукой ребенка с помощью фломастера. Солнечные вспышки пробивали фотосферу, а затем исчезали, невидимые никому, кроме меня.

У входа в океанарий Осаки со стороны моря спрятаться было негде. Единственным укрытием мог стать автомат по продаже пива «Асахи», за которым я и схоронился, прижавшись к проводам; у бедра нежно пыхтел компрессор. Своим гипервидением я обогнул автомат и увидел, что Мэри купила холодный зеленый чай у прилавка с прохладительными напитками. С мороженым в руке она стояла и смотрела на море. Гипнотические колебания стальных волн тянули Мэри за собой.

На мгновение она забылась, завороженная четырнадцатью миллионами семьюстами девяносто двумя тысячами девяносто литрами холодной сероватой воды. Если ее трогает такое обычное природное явление, как вода, то какие чувства должна испытать Мэри от скольжения по обширным пастбищам гиперпространства? Что она ощутит, когда столкнется с постоянной Планка, увидит, как электроны со свистом проносятся мимо ее носа?

Она медлила перед входом в кроличью нору. И именно я втолкну ее туда.

Внутри было влажно и сумрачно. С верхнего этажа доносился несмолкающий гвалт, который устроил четвертый «А» класс начальной школы Асихара, резвившийся в секции тропических рыб. Тридцать пять визжащих, скулящих, жующих всякую гадость и дразнящих рыб за стеклом восьмилетних поросят. Я испытал укол жалости к госпоже Кобаяси, их воспитательнице. Разве она виновата в том, что Такума-чен забыл ингалятор от астмы, а Аки-чен засунул фиолетовую горошину «М amp;М» в правую ноздрю? Ежедневная девятичасовая таблетка валиума помогала плохо, но госпожа Кобаяси благоразумно рассудила, что, учитывая сегодняшнюю экскурсию, не помешает еще половинка.

Я следил за декартовскими координатами передвижений Мэри, пока она не остановилась перед ограждением с королевскими пингвинами. Когда я подошел, Мэри смотрела, как пингвины вразвалочку бродят по загону. Она задумчиво развернула мороженое, слизнув капельку с пальца. Я присел на корточки за маленьким аквариумом с морскими ежами в десяти метрах от нее. Мэри считала, что находится в помещении одна. Она размышляла.

Интересно, а пингвины действительно падают на спину, чтобы увидеть пролетающие самолеты? Вот бы пролетел один, я бы посмотрела. Наверное, не следовало говорить Юдзи, что я пойду сегодня сюда. Он решит, что я с причудами, раз таскаюсь в океанарий в одиночку…

Если бы она знала, что отсутствие взаимопонимания – не самая серьезная проблема в их отношениях! Иногда созерцание сокровенных мыслей Мэри приводило меня в ужас. Она напоминала мне маленькую девочку, которая мнется рядом с рычащим логовом, а волчьи клыки подбираются все ближе.

Мэри прижала нос к стеклу. Один из пингвинов близоруко уставился на нее. Пингвин видел ее расплывчатое розовое лицо и высокую прическу, которая казалась ему фонтаном брызг, вырывающимся из дыхала кита-убийцы. Дрожь потрясла Иннука. Он подобрался поближе к своей сестре Иглопук, которая спала, уткнув клюв в пушистое крыло.

Я скользил в тени, усердно отслеживая перемещения Мэри от автомата с буклетами к игрушечной субмарине. В секции тропических рыб я укрылся в подсобном помещении, где хранились швабры и ведра. Сквозь дверь и древесины бальза я наблюдал, как в свете испарений. Мэри медлит у аквариума с тихоокеанскими морскими ангелами. Она постучала по стеклу, пытаясь привлечь внимание крошечных полосатых анемонов, бездумно шныряющих за стеклом.

Мэри обнаружила курьезную тягу к самке моржа весом в тысячу двести шесть килограммов в период течки, которой владелец аквариума дал имя Мэрилин. Моржиха развалилась на мокром бетоне, раскинув плавники и подставив солнцу усатую морду. Процент ее мышечного гемоглобина был опасно низок – у человека подобное состояние именуется синдромом хронического переутомления. Моржиха проводила девяносто четыре и восемь десятых процента своего времени в одной и той же позе на маленьком клочке бетона.

На входе я юркнул под плакат из алюминиевой пленки.

– Дедушка, гляди, Челюсти!

Перед главным аттракционом океанария «Оскар – кит-убийца-альбинос» маленькая девочка с косичками, как у Покахонтас, скакала на одной ножке и дергала за рукав дедушку.

– Что-то потерял? Тебе помочь? – очень тихо спросил он.

Какое твое дело, старый… Я зашипел на него, призывая молчать. К счастью, Мэри так спешила посмотреть на Оскара-кита-убийцу-альбиноса, что ничего не заметила. Пожав плечами, дедушка притянул к себе внучку и убрался восвояси.

В бассейне двадцать четыре на восемнадцать метров Оскар нарезал круги в среднем со скоростью тридцать четыре километра двести метров в час – превосходный, пышущий здоровьем образец. Сквозь перегородку из перспекса Мэри наблюдала за белым брюхом смертельно опасного кита у себя над головой. Она воображала, что кит пробьет стекло, и его челюсти сомкнулся на ее плоти. От ужаса и удовольствия Мэри вздрогнула. Откровенно говоря, ничего подобного даже не приходило киту в голову. Он был потерян и смущен. Аквариум разрушил систему эхолокации кита. Все сонарные сигналы, которые он посылал, разбивались о стеклянные стены. Последние пятнадцать месяцев Оскар безуспешно пытался пробиться сквозь лабиринт зеркал и вернуться к побережью Норвегии. В изнеможении кит поднялся к поверхности и выбил хвостовым плавником фонтан брызг. Затем издал свист и снова погрузился в воду. Мэри с завистью смотрела на Оскара. Должно быть, ему весело. Здорово быть китом-убийцей и так вот свободно летать под водой…

Мэри и не подозревала, как похожи они с Оскаром Кит вертел хвостом и прыгал через обруч за порцию рыбы, а она каждый вечер натягивала на себя невозможно узкое платье и развлекала клиентов сладкими речами ради денег. Бар – такой же зверинец, как и океанарий, только туда ходит другая публика.

На периферии гиперпространства разоблачаются все тайники вселенной, провозглашая конец частной жизни.

Мэри подобрала выпавшую прядь волос и засунула ее за ухо, разглядывая, как торопятся по песчаной насыпи крабы-отшельники. С самого первого проникновения в гиперпространство я знал о Мэри все. Вообразите, что знаете человека так близко, что можете просчитать, как быстро растут у него ногти (0,000001 миллиметра в секунду). Ни разу не поцеловав ее, я мог сказать, какова на вкус ее слюна (никотин и жимолость), я знал все ее потайные страхи, толпящиеся в душе (лягушки и высокие стремянки).

Существует расхожий миф, что вокруг предмета любви должна сохраняться аура таинственности, что разоблачить тайну – все равно что облить предмет вашей одержимости стоячей водой из пруда. Мне кажется, в такой любви есть что-то нечистое… Страсть, которая способна выдержать зрелище мышц толстой кишки, проталкивающих к естественному выходу то, что недавно съела ваша возлюбленная… вот это я называю истинной любовью.

Наша прогулка по океанарию Осаки завершалась Мэри пора было спешить на работу. Уже в метро я вспомнил, что оставил дома рабочую одежду, сошел за одну станцию до Мэри и отправился к себе. Я добрался до дома за тридцать минут до начала смены. И тут меня настигли последствия бессонницы. Я решил поспать минут десять. Ровно через сто три минуты меня разбудило раздраженное звяканье телефона. Пора перепрограммировать свой внутренний пространственно-временной механизм. На расстоянии семи километров трехсот восьмидесяти метров к востоку Мама-сан нянчила в кабинете трубку телефона. На ней был фиолетовый халат с поясом и колготки с поддерживающим эффектом от варикоза. Господин Бойанж сидел в своей дневной постельи в форме розочки и жевал очередной трофей. Я поднял трубку и осторожно прижал к уху.

– Добрый вечер. Здесь живет Ватанабе Ихиро? – холодно осведомилась Мама-сан.

Я утвердительно вздохнул.

– Превосходно! Я, собственно, звоню, чтобы выяснить, собирается ли господин Ватанабе сегодня на работу? Потому что если не собирается, мы вынуждены сообщить, что ему следует искать другое место работы, где он сможет преспокойно бездельничать!

– Я проспал, – сказал я.

Мама-сан с шумом набрала воздух. Однако она не собиралась спускать все на тормозах.

– У тебя есть пятнадцать минут.

– Я…

– Мы подали клиентам крекеры из морских водорослей и сказали, что еда будет позже, потому что наш повар – бесполезный идиот. Если ты не появишься через пятнадцать минут, я скажу им, что еда будет позже, потому что наш теперь уже бывший повар – бесполезный идиот.

Мама-сан швырнула трубку, а я так и остался стоять с обморожением уха третьей степени. Обессилев, Мама-сан наклонилась к господину Бойанжу, чтобы приласкать его – танцующая самбу процессия бактерий переместилась с его шерсти на ее накрашенные помадой от Шанель губы. Я проглотил витамин С и натянул кроссовки. Маме-сан повезло, что я использую работу в баре как маскировку. Если бы не Мэри, я бы и трубки не поднял.

Я проскользнул в зеркальные двери на двадцать три минуты тридцать четыре и две десятых секунды позже, чем следовало. Удивительно, но в сумрачном баре сегодня почти не было болезнетворных бактерий. Микробы пощадили трех чиновников мэрии, двух почтовых служащих и начальника городской канализационной системы. Однако и им оставалось недолго. Вирус-мутант гриппа «А» циркулировал по вентиляционным каналам больших офисов. Его запустил ученый из лаборатории биотехнологий двадцатисемилетний Ёси Каваката, протестуя против засилья корпораций.

– Эй, засоня, быстрей на кухню, тебя ждет пицца и цыпленок терияки!

Марико, дочка фермера из Фукуоки, восседала за барной, стойкой рядом с начальником канализационной системы Осаки Исидой. Исида пыхтел сигарой и представлял, как накормит Марико устрицами и напоит шампанским, а потом грубо изнасилует прямо на центральном пульте управления канализационной системой. Марико хлопала ресницами и спрашивала, не хочет ли он еще чего-нибудь выпить.

Я вошел на кухню, надел фартук и целый час упорно вкалывал. Я смотрел на Мэри, запертую в будке для караоке и без удовольствия визжащую под Мадонну по прихоти почтовых служащих, когда в кухню с важным видом вплыла Катя. Я решил, что, чем общаться с ней, уж лучше соскрести с тарелок остатки пищи, и склонился над раковиной. Катю раздражало, что я не выразил восхищения ее приходом.

– Привет, красавчик, – протянула она. – Что там с тобой случилось? Девушка из постели не выпускала?

Катя жевала анисовую жевательную резинку. Слюнный раствор сорбитола, глицерина и вкусовой добавки Е320 хлюпал во рту. Она напоминала мне верблюда с сережками. Я ополоснул тарелки и поставил их в сушильный шкаф.

– А что, если я расскажу обо всем Мэри, а, Ватанабе? Она с ума сойдет, если узнает, что у тебя есть кто-то еще…

Катя с ухмылкой сжала тиски. Кварки в панике летали в районе солнечного сплетения. К счастью, Кате ничего не известно о моем тайном обете – защищать Мэри. Она подозревала, что я влюблен в ее подругу, но считала мое чувство чем-то обычным, свойственным третьему измерению. Мне было жаль Катю. Это грязное понимание любви – единственное, что ей доступно. Я ополоснул ножи и вилки и положил их сушиться.

– Она тебя хочет с самого первого дня…

С видом баловня судьбы в бар ввалился хозяин фирмы по производству электроники миллионер Охара. Богатый, потрепанный, обожающий выискивать слабые места в молочных изгибах тел западных девушек, Охара был Катиным постоянным клиентом. Ее ноздри тут же уловили его присутствие (носовые рецепторы Кати особенно чувствительны к запаху денег – тут ей равных нет). Сейчас Катя напоминала гончую, взявшую след жертвы.

Время сочилось гноем, словно капли со сталактита. Я приготовил греческий салат и щупальца осьминога под соевым соусом, затем еще картошку-фри и соус чили. Металлической лопаткой я вынимал крошки из фритюрницы и взвизгнул от боли, когда капля раскаленного масла брызнула на запястье.

Пора убираться с чертовой кухни.

В одно мгновение я соскользнул в гиперпространство. Я парил над дымным маревом, подсвеченным снизу городскими огнями, поднимался к звездам, висевшим в небе бумажными гирляндами. В мозгу вертелись разгадки вечных вопросов, а я все скользил сквозь сияющую сумасшедшую реальность, разрывавшую человеческую логику в клочья. Я видел суету миллионов – миллионы судеб представали передо мной, словно нарисованные на схематичной школьной диораме.

Я опустился ниже – к зданиям, кишащим задницами и челюстями, к городам, сверху похожим на Тетрис. Семьи сидели перед телевизорами, загипнотизированные сигналами, действующими на подсознание; достигшие половой зрелости вампиры рыскали у самого дна Осаки, лесбиянка-поджигательница со всех ног убегала от пылающего дома, где в дыму задыхался ее несчастный муж.

Спустившись еще ниже, я увидел Мэри в будке караоке. Дым от сигар пощипывал ее роговицы, словно статическое электричество. Ее лицевые мускулы атрофировались уже несколько часов назад, теперь на лице Мэри застыла измученная гримаса. Щеки сидевшего рядом с ней клиента горели от количества алкоголя, который его организм был не в состоянии усвоить. Он шептал Мэри, что та напоминает ему какую-то актрису.

Охара-сан исполнял «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Фрэнка Синатры. Он дергался в такт песне, суставы скрипели, словно ржавые. Катя благоговейно внимала, изо всех сил изображая восхищение его пением, вызванное на самом деле его деньгами. Когда Охара-сан спустился со сцены, она отчаянно захлопала в ладоши.

– Замечательно! – выдохнула Катя, словно пережила духовное потрясение или Охара-сан был ее Свенгали.[6]

Его блудливые ручки сжали ее бедро.

Охара-сан размышлял.

Так, сегодня возьму блондиночку… А что, если она не захочет? Ничего, Катя ее уговорит, а если надо, обманет. Моя украинская принцесса никогда еще меня не подводила.

Ледяная заноза вонзилась мне в сердце. Что за человек этот Охара-сан? Я проник в его память и увидел скверную историю возвышения его электронной империи, построенной на бандитские деньги, увидел, как нечестным путем он обанкротил фирму-конкурента. В то время как его жена – больная, напичканная лекарствами женщина – с трудом передвигалась по усадьбе на вершине холма, Охара-сан и его закадычные дружки прочесывали квартал красных фонарей в поисках едва достигших половой зрелости шлюшек, с которыми можно творить, что вздумается. Иногда Охара-сан делал поляроидом фотографии, которые на следующее утро, издеваясь, показывал жене.

Я должен помешать ему. Немедленно.

По потолку тянулся медный кабель – система разбрызгивателей фирмы «Пиросейф лимитед», которую Мама-сан установила, тщательно просчитав возможные риски. В баре систему активировали три рычага, но только коридорный рычаг находился за пределами досягаемости камер слежения. Я снял фартук и выскользнул в коридор, осторожно наблюдая за посетителями бара. Погруженные в бессмысленные светские и деловые разговоры, они и ухом не повели.

Сигнализация в коридоре представляла собой рычаг под стеклом. Здания, подобные нашему, имеют печальную славу смертельных ловушек. Скоро я увижу, как все эти мерзавцы собьются в безмозглое стадо. Если бы не опасность, угрожающая Мэри, я бы потер руки в предвкушении удовольствия.

Я сосчитал про себя до трех и ударил кулаком в стекло.

Стекло не поддалось. Рассчитанное на серьезные перегрузки, оно обладало превосходной эластичностью. А если случится настоящий пожар? Что тогда? Рассвирепев, я снял кроссовки и принялся молотить по стеклу подошвой, пока оно не разлетелось на осколки. Одна тридцать вторая секунды понадобилось электронному сигналу, чтобы сработать. Раздался оглушающий, как при воздушном налете, вопль пожарной сигнализации. Прошли еще две и четыре десятых секунды, и гидравлические прессы начали подавать воду в систему разбрызгивания воды. Струя достигла положенного уровня в три и две десятых метра и принялась орошать все вокруг.

Мгновение я позволил себе полюбоваться отлично сделанной работой, а потом припустил вверх по лестнице.

Казалось, моя хитрая уловка взорвала бар. Клиенты и девушки-хостессы столпились у выходов, сердца их выбивали панические каденции. Психосоматические реакции включали в себя повышение пульса, гипервентиляцию и ослабление мышц сфинктера. Мама-сан с каменным лицом собирала брошенные пальто. Стефани умоляла пьяного почтового служащего встать со стула, а он потягивал виски и размышлял:

– Дождь прямо в комнате! Чудо! Эй, где там мой зонтик?

Прочие посетители бегом одолевали лестничные пролеты. Охара-сан вцепился в руку Кати, хмуро оглядывая свой промокший пиджак.

Спрятавшись в фойе, я смотрел, как бар «Сайонара» в полном составе эвакуируется на тротуар перед зданием. Коллективный разум вибрировал, мыслительные корпускулы сталкивались и звенели. Воздух пронизывали психоделические вспышки.

Спасшиеся посетители слонялись по тротуару. Они поднимали головы, ища глазами дым и пламя – хоть что-нибудь, что могло бы оправдать выпавшее на их долю суровое испытание. Мама-сан раздавала дрожащим клиентам промокшие пальто. Охара-сан звонил по мобильному личному парикмахеру, чтобы тот привел его в порядок перед визитом в следующий бар.

Похоже, тревога была ложной – вспыхивали то там, то тут разрозненные мысли.

Теперь в здании оставался только один человек.

Мысленно я прощупал пространство бара. Мэри стояла под разбрызгивателем, потемневшие золотые волосы прилипли к голове, под стекающими ручейками лицо казалось вылепленным из мрамора. Несмотря» на то, что сигнал тревоги превышал болевой порог на семь с половиной децибел, Мэри радостно прислушивалась к вою сирены. Звук позволял изгнать из сознания воспоминания о сегодняшнем вечере.

Мэри никогда еще не выглядела такой довольной. Она закрыла глаза и подставила лицо под струю воды. Яркий свет ее души рассеивался неистовым радужным спектром, бьющим прямо из груди. Я прошел сквозь нее, вглядываясь внутрь… И внезапно заметил нечто удивительное. Мэри знала, что никакого пожара не было и в помине! Она знала это благодаря скрытому дару. Ее дар будет ждать своего часа, пока реальность для Мэри не разорвется в клочья. С ней это случится так же неожиданно, как некогда случилось со мной. Холодок прошел по позвоночнику. Скоро, совсем скоро Мэри присоединится ко мне.

Глава 9

Господин Сато

I

Как тебе известно, воскресенье в доме Сато во все времена был днем забот. Всегда находилась какая-нибудь домашняя работа: покраска изгороди, например, или уборка листьев из водосточного желоба. Я помню, как ты любила, надев косынку, бродить из комнаты в комнату, натирая каждую поверхность, пока все вокруг не начинало сиять. Ты настаивала на разделении труда, утверждая, что мне хватает и ежедневной офисной рутины. Если я предлагал вымыть пол или вытереть дощечки жалюзи, ты махала на меня метелкой из перьев и восклицала: «Нет, никогда! Чтобы мой муж!..»

Теперь, когда тебя не стало, все обязанности по поддержанию чистоты в доме легли на мои плечи. Надеюсь, ты была бы довольна мною.

После завтрака я переоделся в спортивный костюм и приступил к работе. Зарядившая с утра серая морось помешала моим планам подрезать живую изгородь, отделявшую наш участок от участка Танаки, поэтому я принялся протирать ступеньки и полировать перила лестницы. Затем подмел и проветрил пустующую комнату. При свете дня я не мог понять, что вызвало мой страх и поспешное бегство в бар прошлой ночью. Подметая, я заметил, что доски пола и вправду скрипят. Не удивлюсь, если они скрипят сами по себе. Окончательно убедив себя в этом, я направился в спальню.

Как всегда, я оставил уборку нашего домашнего алтаря на потом, когда весь дом уже сиял чистотой. Преклонив колени перед ракой, я протер мемориальные таблички и смахнул пепел от сгоревшего ладана. Ты смотрела на меня из своей золотой лакированной рамки: платье с высоким воротом, на лице написано равнодушие. Надо было вставить в рамку фотографию с переправы на Кюсю, ту, где ты с улыбкой опираешься на перила, а ветер лохматит волосы. Однако здравый смысл диктовал выбрать более серьезный снимок, который не вызвал бы неудовольствия твоей уважаемой матери, чья фотография стояла рядом в позолоченной рамке. Я попрыскал на стекло специальной жидкостью и протирал его до тех пор, пока оно не засияло.

После обеда распогодилось. Я отправился на прогулку по залитым солнцем окрестностям. От влаги земля пружинила под ногами. Кругом раздавались крики невидимых детей, стук скакалки и шорох ног по бетону. Я выбрал протоптанную дорожку за школьным теннисным кортом, ведущую в бамбуковые заросли. Среди тонких стволов бамбука возились фермеры, выкапывая молодые побеги для продажи на местном рынке.

Воздух был свеж, в нем уже чувствовалось приближение весны. В жилом комплексе «Шангри-Ла» почти с каждого балкона свисали хлопчатобумажные матрацы-футоны. Домохозяйки выбивали ковры. Маленький мальчик ездил на трехколесном велосипеде вокруг «тойоты», а его отец тем временем пылесосил сиденья автомобиля. Эти картинки рождали во мне чувство общественной гордости и поднимали настроение.

Когда я проходил мимо рисового поля, мысли покорно вернулись к прошлой ночи. Я надеялся, что Марико не расстроится из-за моего внезапного ухода. На самом деле я рассердился не на нее, а на Мураками-сан. Нет, все-таки неправильно, что девушка, едва окончив школу, приходит работать в прокуренный хостесс-бар! Печально думать, что там она может привыкнуть к алкоголю и общению с завсегдатаями подобных мест. И чего я потащился в этот бар? Никогда больше не вернусь туда, особенно теперь, зная, что мы с тобой стали предметом досужих сплетен.

Шатания по округе пробудили сильнейшую жажду. Я остановился у магазина на Томоока-лейн, чтобы купить бутылку грейпфрутового сока. Пока я был занят соком (негоже перенимать дурную привычку – пить на ходу), двое мальчишек на велосипеде кружили по парковке: один сидел за рулем, другой стоял на задней раме, сжимая плечо приятеля. Мальчишки носили мешковатые футболки и штаны и совершенно не стеснялись резинок трусов, торчащих из-под штанов. Они остановились в метре от меня, и мальчишка, сидевший сзади, спрыгнул на землю и извлек из мешковатого кармана несколько монет.

– Эй, господин, не купите нам пачку сигарет? Сдачу оставьте себе.

Мальчишке было не больше двенадцати, а его приятелю и то меньше. Он протянул мне монеты, совершенно уверенный, что я не откажу.

– Детям курить вредно, – начал я. – Лучше вообще не начинать. Вам кажется, что это вполне безобидно, пока вы молоды, но потом вы становитесь зависимыми от привычки, которая является источником множества болезней…

Мальчишка скорчил жуткую гримасу – ну вылитая горгулья.

– Заткнись, дед, – фыркнул он. – Нам твоя лекция ни к чему, за углом есть автомат с сигаретами – там и купим.

– Ага, пошел в жопу, – добавил второй юный бунтарь.

Мальчишка снова оседлал велосипед. Несколько секунд я подыскивал, подходящий ответ, пока наконец не выкрикнул с возмущением:

– Я знаю ваших матерей и все им расскажу!

Разумеется, я знать не знал матерей этих невоспитанных подростков, но, по-моему, обнаружил их ахиллесову пяту. Мальчишеское нахальство куда-то улетучилось – малолетние хулиганы со страхом оглянулись и укатили восвояси, быстро крутя педали.

На пути домой я остановился у цветочного прилавка рядом с магазином похоронных принадлежностей Накаямы, чтобы купить розовые розы, как наказала госпожа Танака. Однако, добравшись до дома, я обнаружил, что попал впросак – наверное, розы срезали давно, ибо лепестки слегка подвяли и потемнели по краям. Я еще немного поволновался, выбирая галстук и запонки.

И вот я стою у порога госпожи Танаки. Палец уже тянулся к звонку, когда дверь распахнулась словно от сильного порыва ветра.

– Господин Сато! – воскликнула госпожа Танака. – Какой сюрприз! Как вы элегантны в этом костюме!

Госпожа Танака сменила домашнюю одежду на изящное фиолетовое платье; На переднем кармане красовалась вышивка – кошка, играющая с мотком пряжи; без сомнения, вышивка была делом рук самой хозяйки. Тонкие седые волосы она тщательно уложила и покрыла лаком.

– Добрый вечер, госпожа Танака! Надеюсь, я не опоздал.

– Минуты на полторы, – отвечала она, – не беспокойтесь, вы здесь, и это главное. Чего же мы ждем? Входите.

Я оставил туфли в прихожей и надел гостевые тапочки персикового цвета. Внимание мое привлекли кожаные ботинки на высоком каблуке. Вряд ли преклонные годы и ревматизм госпожи Танаки позволяли ей носить такую вызывающую обувь, а стало быть, ботинки могли принадлежать только Наоко.

Госпожа Танака возбужденно втолкнула меня в гостиную.

– Наоко! Наоко! – воскликнула она. – Мой сосед господин Сато пришел!

Наоко сидела на полу, скрестив ноги, и смотрела семичасовые новости. Когда я вошел, она поднялась. Господин Танака дремал в плетеном кресле, разинув во сне рот.

– Добрый вечер, господин Сато, – с поклоном поздоровалась Наоко.

– Добрый вечер, госпожа Танака, – поклонился я в ответ.

– Давно не виделись, – сказала Наоко, – вы прекрасно выглядите.

– Вы тоже, госпожа Танака.

– Пожалуйста, зовите меня Наоко.

Голос у нее был такой же властный и громкий, как и раньше. Ее внешность тоже совсем не изменилась: бледные, угловатые черты, крашеные красновато-коричневые волосы безжизненно свисают с плеч. Стройная и подтянутая в черной рубашке и брюках, Наоко с головы до ног воплощала собой тип современной деловой женщины, совершенно чуждый уютному дому госпожи Танаки с вязаными попонками на стульях и симпатичными статуэтками ангелков.

Я вручил ей букет, смущенный его потрепанным видом.

– Ах! Вы не забыли, что я люблю розы! Как мило с вашей стороны, господин Сато!

Госпожа Танака подмигнула мне, деликатная, как стадо розовых слонов.

– У господина Сато память – ого-го! Правда, господин Сато? Если бы не память, он никогда бы не достиг своего положения в «Дайва трейдинг».

– Вот как?

Наоко изогнула брови.

Да уж, подобные выдумки могли прийти в голову только госпоже Танаке!

– У меня обычная память.

– Сама скромность! – восхитилась госпожа Танака Что ж, не пора ли за стол?

Нагнувшись над мужем, госпожа Танака резко ткнула его в плечо и затрясла кресло.

– Господин Танака, обед! – заорала она мужу в ухо.

Мы уселись на полу вокруг обеденного стола. Перед нами стояли дымящиеся чашки с рисом и супом мисо, а также блюда с овощами, обжаренными на гриле, и тофу в соевом соусе. В центре стола располагалось керамическое блюдо в виде четырехлистного клевера, на каждом листке гордо раскинулся кусок бифштекса.

Еда оказалась выше всяких похвал: сочнейшее мясо, а овощи просто таяли во рту! Мы с Наоко хором нахваливали хозяйку, которая с довольным видом отмахивалась от похвал, словно от назойливой мошкары. Господин Танака, равнодушный к кулинарным изыскам жены, бурчал себе под нос, что ему необходимы вилка и нож, чтобы порезать мясо на маленькие кусочки, которые можно будет пропихнуть в рот.

– Господин Танака, – бранилась его жена, – если бы вы каждый день ходили на физиотерапевтические процедуры, которые прописал врач, ваш артрит мучил бы вас гораздо меньше… Нет, хватит пива! Только апельсиновый сок!

Несмотря на внешнюю субтильность, у Haоко оказался отменный аппетит. Она расправлялась уже со рой миской риса, а спаржи положила столько, словно боялась, что, если она ее не съест, овощи испортятся.

– Наоко-чен, – начал я, – как ваша новая работа?

– Превосходно, спасибо. Здесь у меня гораздо больше времени для творчества, чем в Токио. Уже нашла трех новых клиентов, а я в Осаке всего лишь месяц.

Темные глаза Наоко загорелись энтузиазмом. Похоже, она действительно очень увлечена своей работой дизайнера по интерьерам.

– Рад слышать. Приятно, когда кто-то гордится работой.

– Мудро замечено, господин Сато, – похвалила меня госпожа Танака. – Хотя должна признаться, я не всегда гордилась ее художественными талантами! Ребенком она разрисовала цветными карандашами все стены! Она была такой непоседой!

Все рассмеялись, за исключением господина Танаки, который с замученным видом жевал бифштекс.

– А вы, господин Сато? Как поживает «Дайва трейдинг»? – справилась Наоко.

– Каждый день приносит свои испытания, – ответил я, – и свои награды.

Наоко улыбнулась.

– Я считаю, если работа перестает быть испытанием, пора ее менять.

Хм, что за легкомысленный взгляд! Если все станут уходить с работы, когда она перестает быть захватывающей, то кто же будет занимать небольшие, но столь необходимые общественные ниши?

– Оставаться верным делу, даже если работа перестала захватывать, разве это не достойно уважения?

Наоко снова улыбнулась.

– Что ж, можно смотреть на вещи и так…

– Еще риса, господин Сато? – перебила госпожа Танака, опуская в мою миску полный черпак. – Я говорила, что Наоко и ее подружка Томоми совершили пешеходный тур по Хоккайдо?

– Томоко, – поправила Наоко.

– Как ты сказала, дорогая?

– Сколько раз можно повторять, тетушка? Ее зовут Томоко.

– Ах да… не важно. Я всегда советовала господину Сато не пренебрегать отпуском. Хотя бы раз в год. Пешее путешествие принесло бы ему только пользу.

– Томоко работает в бюро путешествий, – сказала Наоко. – Она большая мастерица находить дешевые варианты перелетов. Могу дать вам ее карточку.

– Когда-нибудь я хотел бы посетить Китай.

Моя жена всегда хотела в Китай.

Как только слова эти вылетели из моих уст, я тут же отчетливо осознал, что скорее у меня вырастут крылья или я полечу на Луну, чем соберусь в Китай. Наступило молчание – госпожа Танака неловко мяла салфетку.

– Наоко, – проговорила она, – ты ведь тоже всегда хотела посетить Китай? Как раз и Золотая неделя[7] скоро, Почему бы вам не поехать вместе?

Все это госпожа Танка выпалила на одном дыхании, словно надеясь, что мы тут же, не задумываясь, примем ее предложение.

Наоко положила палочки на стол. Несмотря на то, что весь вечер она пребывала в хорошем настроении, сейчас племянница гневно посмотрела на тетю.

– Тетушка, – выпалила она, – мы с Томоко уже запланировали, чем займемся в это время. Разве я не говорила вам?

Затем Наоко повернулась ко мне, и ее голос заметно потеплел:

– Господин Сато, я приложу все усилия, чтобы помочь вам найти недорогой тур в Китай.

Я поблагодарил Наоко, а госпожа Танака начала собирать пустые тарелки, негодующе кудахча над недоеденным бифштексом господина Танаки. Хозяйка отвергла наши предложения помочь ей с мытьем посуды и, заметно огорченная упреком Наоко, удалилась на кухню.

Господин Танака встал из-за стола и уселся в кресло-качалку; вскоре гостиную огласил заливистый храп. Мы с Наоко еще посидели за столом, безуспешно пытаясь найти общую тему для разговора. Я никогда не слышал о тех претендующих на особую художественность фильмах, которые она смотрела, и находил ее затею путешествия через бирманские джунгли попросту неумной. Глаза Наоко слегка остекленели, когда я рассказывал ей о своих планах на следующей неделе выложить новой плиткой ванную комнату – а мне-то казалось, что эта тема должна привлечь внимание дизайнера по интерьерам. Так мы и сидели до девяти часов, пока я не решил, что мы уже достаточно утомили друг друга.

Придя домой, я почистил зубы и переоделся в пижаму. Затем сел за кухонный стол и принялся обрабатывать ногти, слушая радиопрограмму об искусстве Возрождения. Удивительно, но вечер, проведенный в компании с другими людьми, только усилил мою тоску, вместо того чтобы облегчить ее. Лучше бы я провел его в одиночестве! Сквозь шум радио я слышал, как госпожа Танака прощается с племянницей. Стук двери, шум двигателя, и вот все стихло. Я аккуратно сложил обрезки ногтей в ладонь и выбросил в мусорное ведро. Возможно, теперь госпожа Танака откажется от своих романтических замыслов. Что ж, будем надеяться.

II

Я планировал взять отгул, чтобы посетить доктора и проконсультироваться по поводу странной хвори, напавшей на меня в ночь на субботу, однако, прибыв на работу в понедельник, обнаружил, что планам моим не суждено осуществиться. Господин Такахара, заместитель главы департамента, отбыл в деловую поездку на Гавайи, а госпожа Каванон и ушла в декретный отпуск (и то сказать, давно пора – хотя нам будет недоставать ее секретарских услуг, я находил, что вид ее огромного живота никак не вяжется с атмосферой офиса).

Если я отлучусь на пару часов, у руля придется встать практиканту Таро. Подобной катастрофы я никак не мог допустить и потому остался за рабочим столом. Даже в туалет и к питьевому фонтанчику я отлучался бегом.

Возможно, мне и не обязательно идти к доктору. Ты обрадуешься, узнав, что следующие ночи я спал как убитый. Всю неделю возвращался домой за полночь и валился в постель, будто подкошенный, чтобы проснуться в шесть утра от звука будильника и приступить к радиогимнастике.

Сегодня утром я вышел из дома вовремя. Небо, чуть тронутое по краям легкими облачками, сияло приглушенной голубизной. Через два дома от нашего сакура в саду господина Уэ покрылась цветами. В воздухе чувствовалась весна, спешившая в наш тихий пригород, я с облегчением заметил, что рядом с почтовым ящиком, словно часовой, маячит госпожа Танака в застегнутом на все пуговицы стеганом халате. В понедельник и вторник она не выходила, я даже заволновался, что старушка приняла слишком близко к сердцу крушение своих романтических замыслов в отношении меня и Наоко.

Госпожа Танака размахивала коробочкой.

– Вот, рисовые пирожные, господин Сато, – сказала она, – только вчера испекла. Чудесная погодка, не правда ли? Надо будет вывести господина Танаку на прогулку по берегу пруда с карпами.

– Благодарю вас, госпожа Танака. – Я взял коробочку. – Обязательно попробую за ленчем.

– Вот и славно, питаться вовремя – очень важно, особенно раз вы приходите так поздно. Вчера, например, вы вернулись в пять минут первого!

– В последнее время в офисе много работы.

Госпожа Танака неодобрительно хмыкнула и покачала головой.

– Значит, вы должны сказать своим начальникам, что им следует нанять больше людей.

Я послушно кивнул. Госпожа Танака совершенно разбирается в офисном администрировании, поэтом) лучше было не спорить.

– Кстати, еще раз спасибо за воскресный обед, – сказал я. – Так вкусно я давно уже не ел!

– Надеюсь только, что плохие манеры моей племянницы не испортили вам аппетит, – заметила госпожа Танака.

В голосе старушки слышалась горечь.

– Плохие манеры? – переспросил я. – Что вы, Наоко-чен – очаровательная и очень… современная молодая женщина!

Госпожа Танака возвела очи к небесам и вздохнула.

– Да уж, современная, это точно. Но очаровательная и молодая? Ей уже исполнилось тридцать пять! И никакого намека на приятеля! Надеюсь, что хотя бы биологические часы сумеют победить ее упрямство. Ах, ее бедная мать…

– Да-да, разумеется, – перебил я, не желая выслушивать столь интимные подробности. – Я должен идти, госпожа Танака, поезд в 7.45 ждать не будет. Спасибо за пирожные.

Я открыл калитку.

– Постойте, – сказала госпожа Танака.

Ее пальцы, от плохого притока крови бледные и холодные, будто мрамор, вцепились в калитку.

– Как вам спалось в последнее время?

– Замечательно, спасибо, – ответил я. – А что такое?

– Я слышала, как вы бродили по дому около четырех утра…

Невозможно, подумал я. Наверное, она слышала шум в семье корейцев, живших с другой стороны от ее дома, и спросонья неправильно определила источник звука. – Вы уверены, госпожа Танака? Уверены, что это были не корейцы? Я всю ночь спал как убитый.

– Хм, – госпожа Танака оскорбленно фыркнула, – разумеется, я не могу утверждать, что они пробрались в дом, чтобы поскрипеть половицами и поиграть на вашей виолончели…

– Виолончели?

Голова закружилась, выпитый кофе подступил к горлу.

– Я спал до шести утра, – продолжал настаивать я.

– Я вязала, когда услышала эти звуки, – сказала госпожа Танака. – и подумала про себя: «Чего это господину Сато взбрело в голову поиграть на виолончели в такой час?»

– Я не помню ничего подобного.

– Значит, вы спали на ходу, – решила госпожа Танака.

Невозможно! Разве ты помнишь, чтобы я когда-нибудь ходил во сне? Несомненно, ты сказала бы мне об этом. И как я мог во сне играть на твоей виолончели?

Госпожа Танака обернулась к нашему пустому дому с темными окнами наверху.

– Вы не должны перерабатывать, господин Сато. – Ее всегдашний резкий тон смягчался сочувственными нотками. – Нельзя допускать, чтобы ваше здоровье расстроилось!

Мысль о том, что я способен ходить во сне, испугала меня. Когда в 7.45 поезд отправился в сторону Осаки, я решил, что вполне созрел для похода к врачу.

Однако, войдя в офис, я столкнулся с практикантом Таро – голова его повисла над копировальным аппаратом, который прогонял один за другим пустые листы.

– Таро! – воскликнул я. – Что ты делаешь?

Завороженный мельканием бумаги, Таро поднял голову, глупо улыбаясь.

– Доброе утро, господин Сато. Вчера поздно вернулся из караоке-бара… Но теперь-то я точно проснулся.

Разумеется, ты понимаешь, что весь этот день я пристально наблюдал за мальчишкой. Дождусь возвращения господина Такахары и запишусь на прием. Оставить офис на юного Таро означало навлечь на «Дайва трейдинг» неисчислимые беды.

Домой я вернулся в 11.15. Я не ел с самого ленча, поэтому желудок скрутило в тугой узел. Попытался утихомирить его тарелкой супа клам. Весь день голова моя была забита работой, поэтому я не мог поразмышлять о словах госпожи Танаки по поводу виолончели. Однако в поезде, на пути домой, я изобрел способ выяснить правду. Перед тем как лечь в постель, посыплю пол тальком. Если это действительно был я, отпечатки ног выдадут меня с головой.

Так я и сделал, только перед этим положил на семейный алтарь подарок: несколько засахаренных леденцов, которые купил в киоске в подземке. Наверное, твоя мать, принимая во внимание ее диабет, станет возражать, однако тебе они должны понравиться. Ты ведь у меня всегда была сладкоежкой.

III

В ночи бамбук гудел трубными голосами. Неужели ночью заросли оживают, или это днем наши уши глухи и невосприимчивы? По сравнению с воскресной прогулкой местность вокруг изменилась. Заросли захватили летучие насекомые, змеи прятались среди деревьев. Паутина, свисавшая поперек тропинки, одарила меня липким поцелуем. Я смахнул паутину с лица, опасаясь, что внутри прячется паук.

В нескольких километрах от этого места мы однажды устроили лагерь, помнишь? Мы поженились совсем недавно, и это был наш первый поход. Как ты была весела! Закатав синие штаны, ты переходила ручей вброд, пока я удил рыбу. Ты собирала на дне камушки. Потом мы приготовили рыбу, которую я поймал, и сварили на пару рис. Помнишь, ты еще уверяла меня, что это была самая вкусная рыба, которую ты ела в жизни?

Ночной бриз наполнял воздух прохладой. Ткань пижамы холодила кожу. Отсюда не слышно, как скрипит под ногами деревянный пол. Как проясняют голову ночные прогулки! Какое облегчение – вырваться из четырех стен!

Проснувшись на следующее утро, я первым делом произвел инспекцию талька, который насыпал на полу рядом с кроватью. Никаких отпечатков, никаких следов ног. Значит, я всю ночь не вставал с постели. Когда я заметал пахнувший ромашкой тальк в совок, осколки горько-сладкого сновидения этой ночи посетили меня вновь. Я опять сидел в баре у стойки, Марико смешивала для меня коктейль, ее гладкие волосы были убраны назад при помощи двух заколок в виде серебряных бабочек. Жидкость лилась в стакан, закручиваясь в разноцветные водовороты. Пару минут я решался пригубить коктейль – такой неестественной казалась смесь цветов, а вдруг это яд? – затем поднял стакан и выпил. Я уже забыл вкус напитка, однако отлично помню, что спросил у Марико, что это я выпил? Но вместо Марико передо мной стояла ты.

Как я и думал, следующий день прошел как в лихорадке. К моему разочарованию, господин Такахара прислал факс, что его дела на Гавайях затягиваются дольше, чем предполагалось, и он не вернется раньше следующей недели. Весьма встревоженный, я позвонил в отель в Гонолулу и оставил для него срочное сообщение.

После ленча в финансовый департамент нанес визит сам Мураками-сан. Он зашел, чтобы проинструктировать меня относительно новой управленческой стратегии в транспортном департаменте, а закончил тем, что просидел целых два часа, просматривая финансовые документы. Нечего и говорить, что я был зол на Мураками-сан за те сплетни, что он распускал о нас с тобой, поэтому его присутствие меня раздражало. К счастью, профессиональный подход к делу взял верх над эмоциями.

Поведение Мураками-сан казалось мне неподобающим для руководителя. Пролистывая финансовые отчеты, он насвистывал джазовые мелодии и приставал к госпоже Хатта до тех пор, пока она не покраснела до корней волос. Он без конца приглашал бездельника Таро перекурить. Перед тем как покинуть офис, Мураками-сан пожелал захватить с собой папки по «Кавамото» для более тщательной проверки. Когда я попытался объяснить ему, что документы еще не подшиты в должном порядке, Мураками хихикнул и сказал:

– Этого просто не может быть, Сато-сан. Такой дотошный буквоед, как вы, не позволит документам валяться в беспорядке… Кстати, не присоединитесь ли сегодня вечером к нам с Таро?

Я промямлил извинения. Мураками-сан понимающе кивнул и удалился, превознося мои жесткие принципы руководства и прижимая к груди папки.

Я изучал документы, разъясняющие новую управленческую стратегию в транспортном департаменте, когда госпожа Хатта позвала меня к телефону. Я взял трубку, ожидая, что услышу голос Ямаситы-сан из отдела займов Фудзитсу-банка.

– Говорит Сато.

– Господин Сато, это Марико из бара «Сайонара».

Дрожь стыда пронзила меня. Что может быть более неуместным, чем звонок в офис девушки из хостесс-бара? Я бросил взгляд на коллег. Мацуяма-сан, консультант по ведению счетов, разговаривал с клиентом по другой линии. Таро уставился на экран, на котором висела заставка с утенком Дональдом. Только госпожа Хатта находилась в пределах слышимости – она вставляла в степлер запасную обойму. Вдруг она догадается?

– Э… мне так неловко беспокоить вас на работе… но это единственный способ связаться с вами.

В голосе Марико слышалась робкая дрожь. Похоже, она догадалась, что за проступок совершила.

– Откуда вы узнали мой номер? – От огорчения голос мой звучал хрипло. – Вам дал его Мураками-сан?

– Нет, что вы! – отвечала она. – Я отыскала его в справочнике «Дайва трейдинг»… Я связалась с вами через коммутатор компании.

– Понятно. Боюсь, сейчас я не могу разговаривать. Я очень занят. Я полагаю, что вам не стоит больше звонить сюда.

Я сожалел, что приходится выговаривать Марико таким холодным и невежливым тоном, но я по-прежнему считал, что она поступила очень дурно, позвонив мне прямо в офис.

– Обещаю, – согласилась Марико, – но мы должны условиться о встрече. Может быть, вы заглянете в бар? Я хочу кое-что рассказать вам.

Что может рассказать мне девушка, столь далекая от моих повседневных забот? Мне было неловко продолжать разговор рядом с госпожой Хатта, которая между тем начала поливать цветы на подоконнике.

– Рассказать что? – спросил я.

На том конце провода наступило короткое молчание, затем спокойный голос произнес:

– Это касается вашей жены.

Я ушел с работы в восемь. Некстати разыгралась мигрень. Портфель бил по ногам. Я с трудом продирался сквозь толпы людей, спешащих с работы. Что их так манит сюда, в район Синсайбаси? Мне никогда этого не понять. Вокруг все гудело, каждый следующий бар предлагал посетителям еще более зазывающую вывеску. Мигали игровые автоматы. В фойе ресторана «Морской бриз» девушка в бикини из ракушек и с чешуйчатым русалочьим хвостом скользила в гигантском аквариуме, рассеянно улыбаясь прохожим. Темные волосы парили в воде над головой.

На подходе к бару «Сайонара» пульс мой участился. Звонок Марико родил в моей душе переполох, какой про изводит лиса, забравшаяся в курятник. Что может сказать мне это дитя? Когда она упомянула твое имя, я весил трубку. Затем сказал госпоже Хатте, чтобы она звала меня к телефону, только если позвонят из Фудзитсу-банка. Но поздно – Марико похитила мой покой. Работа была забыта, я понимал, что не смогу сосредоточиться, пока не переговорю с ней.

Я задержался в дверях закусочной, где подавали лапшу. Следующая дверь вела в бар «Сайонара». В запотевшем окне повар толстыми мозолистыми руками лепил мясные клецки. Я спрашивал себя, что может знать о тебе Марико. Только то, что сказал ей Мураками-сан. Какие жестокие сплетни, ходившие после твоей смерти, мог услышать Мураками-сан?… Никто не знал тебя лучше, чем я. Я никогда не поверю, что ты могла сама лишить себя жизни.

Наконец я решил, что мне не о чем разговаривать с Марико. Развернувшись перед витриной закусочной, я побрел домой.

Дома я принял ванну и послушал радио. Затем улегся в постель, надеясь на усыпляющий эффект горячей воды.

В два часа ночи зазвонил телефон. Я вскочил с постели и в темноте поплелся в коридор.

– Слушаю. Дом Сато, – ответил я заспанным голосом.

Раздался щелчок, затем – гудки.

Я разозлился. Что за хамы! Нет, чтобы извиниться, раз уж набрали неправильный номер!.. Я начал подниматься по лестнице, сердитый, словно медведь, разбуженный от спячки. Теперь раздражение вряд ли позволит мне заснуть. Веселенькое утречко меня ожидает, горько подумал я.

В доме было тихо и пустынно. Поднявшись наверх, я заметил, что дверь пустующей комнаты слегка приоткрыта. Странно, я ведь всегда оставляю эту дверь закрытой. Придется заглянуть внутрь.

Дверь легко отворилась. Свет луны просачивался сквозь зашторенные окна. Я взглянул в центр комнаты, и сердце мое болезненно сжалось. Кто-то передвинул твою виолончель.

Она лежала на боку в центре комнаты. В позе было что-то вульгарное, словно инструмент решил подставить бока лунным лучам. Голова закружилась. Кто-то взломал замок и проник в дом? Кто мог ее передвинуть? Дыхание со скрежетом вырывалось из груди, когда я на ощупь нашарил выключатель. Яркий свет проник в каждую щель, и виолончель снова стояла в углу напротив книжного шкафа.

Значит, галлюцинация… Я был потрясен. Никогда не думал, что галлюцинации бывают такими яркими и убедительными. Ноги вросли в татами. Я боялся оглянуться, еще больше боялся выйти из комнаты и оставить виолончель без присмотра. Но не стоять же так всю ночь! Небольшая прогулка приведет меня в чувство.

И снова рассвет застал меня за разговорами с тобой. Я зашел дальше, чем намеревался – теперь предстояла хорошая часовая прогулка обратно. Только погляди, как высоко я забрался. Я не осознавал, что поднимаюсь на холм, пока буйные бамбуковые заросли не остались позади. Пора было возвращаться, иначе я опоздаю на работу. До чего же странно, должно быть, выглядела моя одинокая фигура в пижаме и пропитавшихся грязью мокасинах. Чтобы не быть замеченным госпожой Танакой, я постарался скользнуть в дом незаметно. Сегодня мне некогда с ней болтать. Нужно погладить рубашку и успеть на поезд, записаться на прием к доктору и продать виолончель.

Если не буду мешкать, как раз успею на 7.45.

Глава 10

Мэри

Мы проговорили всю ночь и встретили рассвет на простынях, пропитавшихся нашим потом и саке. После обеда мы не могли больше спать и потому отправились завтракать. У стойки сидели парни в рабочих робах. Они курили и смеялись, распространяя запахи асфальта и тяжелого рабочего пота. Женщина с усиками склонилась над чаном с лапшой, стряхивая туда пепел с окурка, прилепившегося к нижней губе. Принимать душ мы не стали и теперь молча сидели за столиком, приходя в себя от бессонной ночи. Крошечные красные прожилки испещряли белки Юдзи, волосы его смялись подушкой. Он взял разовые палочки и со щелчком расщепил склеенные концы. Я смотрела, как Юдзи подносит лапшу ко рту: он был прекрасен даже сейчас, когда с жадностью набрасывался на еду.

Прошлым вечером он прислал сообщение, приглашая меня встретиться в одном баре в Намбе. После работы я взяла такси. Меньше всего на свете мне хотелось сидеть в баре, устроенном на британский лад, где ковры издают застоявшуюся вонь печеной трески и настоящего английского эля. Юдзи и его друг Синго играли в бильярд в задней комнате. Я сидела на высоком табурете, пила пиво и наблюдала, как методично они уменьшают количество шаров на столе. Когда Синго наклонился над столом, примериваясь к очередному удару, Юдзи подошел ко мне и будничным голосом произнес:

– Они разгромили мою квартиру.

Я удивленно спросила, что он имеет в виду: кто разгромил его квартиру? Он сказал, что не знает. Они разбили стереосистему и ножом разрезали матрас, но ничего не взяли. Юдзи был смущен моей реакцией, он улыбнулся Синго, словно извиняясь. Женщины, что с них взять? Синго улыбнулся мне. Он сказал, что Ямагава-сан в два счета разберется со всем этим.

Позже, когда мы шли ко мне, Юдзи выглядел подавленным. руки обнимали мои плечи, я прислонялась к нему, вдыхая запах табака и кожаной куртки. Опьянев, я что-то лопотала на ломаном японском, когда сзади раздался глухой удар. Мы подпрыгнули и обернулись. Под тусклым светом галогенных ламп мы не заметили ничего, кроме выщербленного тротуара и мусорных контейнеров. Я рассмеялась.

– Кошка, наверное.

– Я чуть в штаны не наложил, – сказал Юдзи.

Я удивилась. Обычно Юдзи вел себя так, словно чувство страха ему неведомо. К тому же ночью японские улицы совершенно безопасны, даже если вы гуляете в одиночку. Уровень преступности здесь крайне низок, я ни разу не видела на улицах никакого насилия. Затем я вспомнила, что у Юдзи есть причина для беспокойства.

– Думаешь, это те, кто разгромил твою квартиру?

Где-то за переездом взревел мотоцикл. Лицо Юдзи скрывалось в тени, я не могла разобрать его выражения.

– А что сказал Ямагава-сан? Он знает их?

– Он был не особенно разговорчив. В последнее время мы не слишком ладим.

– О чем ты говоришь? Тогда в клубе мне показалось, что он души в тебе не чает.

У меня с каблука слетела набойка. В тишине ночи раздавался громкий металлический перестук.

– Кое-что случилось. В любом случае я должен слинять. Ребята – Синго, Тору, другие – чувствуют то же самое. В последнее время все вокруг ведут себя как-то странно. Да и работа, которую он мне поручает, нравится мне все меньше.

– Что ты имеешь в виду?

Юдзи избегал моего взгляда. Однажды я рассказала ему о фильмах про якудзу, которые смотрела еще в Англии – там были одни перестрелки, драки и отрезанные пальцы. Тогда Юдзи рассмеялся и сказал, что все это не имеет ничего общего с действительностью. Однако теперь, видя Юдзи таким потерянным, я усомнилась в правдивости его слов.

– Это плохо, Юдзи, – сказала я. – Ты должен уйти от него, ты же не собираешься всю жизнь работать на Ямагаву-сан?

– Все не так просто, – ответил Юдзи. – Он вложил в меня деньги, потратил на меня время. Он будет недоволен.

– И пускай. Если ты больше не хочешь работать на него, никто не может тебе помешать. Что они сделают?

Силой заставят?

– Он решит, что я предал его.

– Что значит предал?

– Тебе не понять, – сказал Юдзи. – Если он выйдет из себя, будет еще хуже.

Мы замолчали. Юдзи прав, я ничего не понимаю. С чего это Ямагава-сан станет поднимать шум? Да вокруг полно вчерашних школьников, которые вполне способны работать курьерами и собирать долги. Однако после той ночи в караоке-баре я начала догадываться, что Ямагава-сан вполне способен сделать чью-нибудь жизнь невыносимой.

– Иногда мне хочется все бросить и залечь на дно. Давно уже надо было так сделать.

– И где ты собираешься залечь? – спросила я.

Мы дошли до дверей. Дешевые рекламные листки – пицца со скидкой, девушки по телефону – выскользнули из почтового ящика и шлепнулись на пол, покрытый плиткой лососевого цвета. Юдзи пожал плечами, слишком расстроенный, чтобы отвечать.

– Ты мог бы уехать из Японии вместе со мной, – сказала я, – давай отправимся путешествовать по свету.

Его молчание было красноречивее слов. Чтобы Юдзи не прочел в моих глазах боль, я заспешила вперед прямо по рекламным листкам, усеивавшим пол, и вставила в отверстие карточку. Дверь со скрипом отворилась, и механический голос пригласил нас войти. Я вошла, но Юдзи не двигался. Он стоял на месте, засунув руки в карманы, бездумно разглядывая парковку. Я попыталась улыбнуться.

– Ты не войдешь?

Он посмотрел на меня и сказал:

– Если я раздобуду денег, мы могли бы уехать на следующей неделе.

Юдзи отпихнул пустую чашку и потянулся к моим рукам. Я улыбнулась ему. Меня грызли сомнения и страхи. Прошлым вечером Юдзи впервые пожаловался мне на свою работу. Я привыкла считать, что работа много значит для него. Может, он рассказал мне все это только потому, что был расстроен?

– Тебе ведь будет не хватать друзей… А твоя мать? Все, кого ты знаешь, останутся в Японии.

Я понимала, что это самое трудное. Напомнить ему о том, что он оставляет в Японии. Сердце мое отчаянно билось. Как часто планы, задуманные в ночной тиши, к утру кажутся безумными.

– Все мои друзья работают на Ямагаву-сан, – ответил Юдзи. – А мать справится, не стоит о ней беспокоиться.

– Ты скажешь ей, что уезжаешь?

Юдзи покачал головой.

– Мы никому ничего не скажем. Мать будет в ярости, но рассказать ей было бы слишком рискованно. А еще я хочу, чтобы ты продолжала работать в баре, словно ничего не случилось, до самого отъезда. Мы не должны вызвать подозрений.

– И я не смогу ни с кем попрощаться? – спросила я.

– Ну, если только с Катей и Марико. Скажи им, что возвращаешься в Англию. Чтобы достать деньги, мне понадобится пара недель. Просто будь готова.

– Хорошо.

Вот он и разрешил все мои трудности. Я улыбнулась, а Юдзи перегнулся через стол и накрыл мою улыбку поцелуем. На вкус поцелуй был соленым, губы напоминали выщербленный асфальт, нежные и грубые одновременно. Он откинулся назад – слишком быстро, на мой взгляд. Двое рабочих бросали в нашу сторону игривые взгляды. Хозяйка заведения размешивала лапшу и ухмылялась. Вы нечасто встретите японца вместе с западной женщиной, гораздо чаще бывает наоборот. Иногда мы чувствовали, что привлекаем всеобщее внимание. Обычно Юдзи дергался и отмахивался от назойливых приставал, но сейчас он забыл обо всем. Я видела свое отражение в его темных и маслянистых, будто нефть, глазах.

– Мы никогда об этом не пожалеем, – сказал он.

Юдзи должен был встретиться с Ямагавой, поэтому я отправилась домой и долго стояла под обжигающим душем, что-то напевая. Обычно я не пою в душе, но сегодня мне словно вкололи инъекцию счастья. После душа я облачилась в поношенное кимоно и обмотала голову полотенцем. До чертиков хотелось излить кому-нибудь душу, хотя единственная тема разговора, которая меня интересовала, находилась под запретом. Я прошлепала через холл по направлению к комнате Марико – этакая гранд-дама с банным полотенцем на голове.

Я постучалась.

– Марико, ты здесь?

Дверь была не заперта. В комнате оказалось пусто, все вещи лежали на своих местах, все поверхности блестели чистотой, словно я попала в отельный номер, ждущий постояльцев. Легкий ветерок шевелил москитную сетку. Я вышла, закрыв за собой дверь.

В отсутствие Марико поругать меня было некому, поэтому я зажгла сигарету и уселась на кухне, по-прежнему нервно напевая. Я надеялась, что Юдзи удастся раздобыть деньги как можно скорее. Я отлично понимала, что глупо радоваться, когда дела Юдзи, по всей видимости, не слишком хороши, но ничего не могла с собой поделать. К тому же скоро мы будем недосягаемы для любых неприятностей.

Кроме того, меня терзали опасения совсем иного рода. Месяцы, проведенные в гостиницах с тараканами, дорожные неприятности и усталость от путешествий вполне способны похоронить любовь. Наши отношения неминуемо должны будут измениться. Мы можем закончить, как те измученные солнцем и тяготами пути пары, которые мне уже довелось видеть в Японии. И все-таки любое путешествие делает вас более открытыми миру, да и Юдзи не помешает избавиться от придуманной роли этакого крутого мачо. Он никогда не говорил мне, однако я была уверена: Юдзи любит меня. Мне казалось, что в привычке японских мужчин скрывать свои чувства есть что-то родственное обыкновению японских женщин прикрывать рот, когда они хихикают. Во всяком случае желание Юдзи провести рядом со мной в путешествии по Азии несколько месяцев искупало в моих глазах все трудности предстоящего пути.

Я опоздала на работу, поэтому в раздевалку влетела бегом. Побив рекорд быстрых сборов, я выскочила в бар надеясь, что Мама-сан все еще в своем кабинете. К счастью, клиентов оказалось не слишком много. Двое сидели со Стефани и Аннушкой, двое – с Катей. В темных углах бара залегли тени. Из музыкального автомата доносились стенания Стинга о том, как тяжело приходится англичанину в Нью-Йорке. Попробовал бы он прижиться здесь!

При моем приближении Катя встала с места. Сегодня она была в длинном красном китайском платье, которое на прошлой неделе купила на развале в Кобе. Она собрала волосы в тугой пучок и подвела на восточный манер глаза. Катя взяла меня за руку и чмокнула в обе щеки.

– А вот и Мэри, – объявила она. – Мэри из Англии.

– Добрый вечер, – поздоровалась я с клиентами.

Те встали и поклонились. Один из клиентов был почтенным и седовласым, а второй – настоящий юнец, совсем недавно избавившийся от подростковых прыщей на лбу. Я узнала седого и важного; Стефани называла его Щупальца. Если девушки позволяли ему учащенно дышать себе в ухо и не отталкивали его шаловливых, ищущих рук, он начинал метать банкноты в тысячу йен словно сошедший с ума кассовый аппарат.

– А эти привлекательные джентльмены, – продолжила Катя, – Мураками-сан и Таро.

Снова последовали поклоны. Катя уселась рядом со Щупальцами, такая сияющая и источающая мед, что даже меня убедила в своей искренности. Я присела рядом с юнцом.

– Англия? Здорово, – сказал Таро.

Он был хилый и тщедушный, костлявые запястья высовывались из-под манжет, словно у подростка, за одну ночь выросшего из одежды.

– На улице сильный дождь, – ответила я. – Откуда вы родом?

Я поставила локти на стол и наклонилась к нему, как будто жаждала услышать ответ больше всего на свете.

– Из Хиросимы, – отвечал Таро. – Я приехал в Осаку, чтобы работать в «Дайва трейдинг». Вы должны помнить моего начальника – заместителя главного менеджера по работе с персоналом Мураками, – Таро показал на Щупальца, – он постоянный клиент вашего бара.

Катя лущила фисташки и забрасывала их в рот уважаемого заместителя главного менеджера, улыбаясь, когда тот пытался схватить и засосать губами ее пальцы. Он что-то бормотал, а Катя смеялась, откинув голову назад и обнажая изгибы шеи.

– Я тоже люблю фисташки, – с надеждой промолвил Таро.

Я улыбнулась с видом не понимающей намеков идиотки.

– Вам нравится работать на Мураками-сан?

– Он лучше всех! В программу обучения стажеров он включил углубленный курс изучения женщин и алкоголя. Мой наставник – истинный мастер.

– Повезло вам.

– Он гораздо круче всех остальных в офисе. Мураками-сан понимает толк в развлечениях, а вот мой непосредственный начальник ведет себя словно тупой робот. «Исправьте там, где я подчеркнул красным, Таро. Больше никаких перекуров, Таро…»

– Сигарету, Таро?

Мураками-сан протягивал ученику пачку «Винстона».

Таро взял сигарету и вставил в рот. Я поднесла зажигалку и смотрела, как он затянулся и пару секунд подержал дым во рту, прежде чем выдохнуть. Юнец стал рассказывать мне о своем новом увлечении – гольфе, в котором он совершенствуется под руководством Мураками-сан. Затем Таро попросил меня обучить его английским ругательствам. Пришлось уступить его просьбам. Я старательно исправляла его произношение.

Так прошла половина вечера. Таро приговорил три стакана сливового вина – от такого количества алкоголя не опьянел бы и хомяк, но щеки юнца загорелись как печка. Он уже рвался сдернуть с себя галстук и повязать его на лбу, изображая Рэмбо. Я вежливо посмеивалась.

Мураками-сан глазел на разыгрывающийся спектакль и одобрительно гудел.

– Браво, Таро! Все офисные клоуны ничто перед тобой!

Мы с Катей хихикали, как малолетки. Но когда глаза наши на короткое мгновение встретились – в них отражалось презрение. Мураками-сан отвел тяжелый взгляд от разреза на Катином бедре и сказал, что созрел для следующего «Сингапурского слинга». Катя попросила меня сопроводить ее в бар.

Я отмерила куантро, шерри-бренди и джин и смешала в миксере. Катя добавила грейпфрутового сока из картон ной упаковки. Ночь выдалась оживленная, с клиентами сидели семь девушек. У всех на волосах и в разрезах платьев сверкали блестки (в раздевалке я видела баллончик с пульверизатором). Аннушка и Сандрин заткнули за уши орхидеи. Аннушка улыбалась клиенту, ногтями ожесточенно кромсая под столом картонную подставку под стакан.

– Сегодня тихо, – заметила Катя. – Этот молокосос не действует тебе на нервы?

– Я чувствую себя чертовой нянькой, – ответил я. – Так и хочется отправить его в постельку. А как Щупальца?

– Да я б к такому дерьму и на пушечный выстрел не подошла, но платит он хорошо…

На экране над баром крутили показы мод. Девушки вышагивали по подиуму в цилиндрах, украшенных роскошными страусовыми перьями. Катя улыбнулась про себя.

– Он просил кое-что узнать у тебя.

– Что?

Катя закрутила крышку миксера и сделала пару быстрых движений, словно извивающийся угорь.

– Спрашивал, не хочешь ли ты переспать с мальчишкой, которого он привел? Утверждает, что он еще девственник. Мураками думает, что вы друг другу приглянулись.

– Что? – задохнулась я от возмущения.

Катя оставалась серьезной.

– Он предлагает триста тысяч йен и оплату гостиницы, но мальчишка не должен ничего знать. И это только потому, что Мураками-сан показалось, что он тебе понравился.

Триста тысяч йен! Многие здесь зарабатывают столько за месяц. Я видела, как Мураками-сан и Таро заговорщически перешептываются. Мураками-сан в чем-то убеждал улыбающегося до ушей Таро.

– Катя, ты серьезно? Я же не проститутка…

Наконец Катя перестала притворяться и зашлась смехом.

– Да ты тут ни при чем! Мураками-сан это всем предлагает!

– Мило.

– Триста тысяч йен – это покрыло бы твои дорожные расходы!

– Да уж.

– А так я потеряю комиссионные.

Достали меня дурацкие Катины шутки! Я стукнула серебряным подносом о стойку несколько сильнее, чем требовалось.

– Мэри, ты чего? Где твое чувство юмора?

– Меня уже тошнит от типов, которые думают, что за каждым хостесс-баром скрывается бордель!

Вскипевшая во мне злость удивила не только Катю, но и меня саму. Я отвела взгляд.

– Я слышала, прошлым вечером здесь был Ямагава-сан. – Катя сочла за благо сменить тему.

– Угу. Заставил меня спеть «Материалистку» четыре раза подряд!

Катя рассмеялась, точно так же, как Юдзи, когда я рассказала ему об этом. Да уж, со стороны и вправду смешно.

– Ты должна была отказаться…

– Или заставить его выбрать песню получше.

Катя вылила в стакан коктейль для Мураками.

– С ним был парень, который попал в аварию. Пол-лица в бинтах.

– Господи, бедняга, – сказала Катя. – Впрочем, с теми, кто работает на Ямагаву, такое случается.

Она высыпала в тарелку фисташки. Я добавила чистую пепельницу и еще счет на три тысячи йен. Мрачное замечание Кати расстроило меня.

Она подняла серебряный поднос и, уже отходя от барной стойки, обернулась:

– А что касается Щупальцев, я вовсе не хотела тебя обидеть. Думала, тебя это рассмешит.

– Да ладно, – ответила я. – Просто я сегодня что-то устала. Не обращай внимания.

– Давай куда-нибудь завалимся после работы и поболтаем вволю, – предложила Катя.

Я улыбнулась и подумала про себя: «Как же мне будет тебя не хватать!»

Очевидно, после моего ухода Мураками-сан вправил юнцу мозги, и я нашла Таро преображенным. Теперь он вел себя как истинный Дон-Жуан. Наверное, Мураками-сан подсказал ему, что, изображая Рэмбо, трудно достичь успеха у противоположного пола. Таро снял галстук со лба и расстегнул пару пуговиц на рубашке, обнажив костлявую грудь.

– Вы водите машину? – спросил он.

Я покачала головой.

– Нет, я слишком ленива, чтобы научиться. Наверное, я до конца жизни приговорена к общественному транспорту.

– А вот я беру уроки вождения, – словно бы ненароком заметил Таро. – Инструктор говорит, я схватываю все на лету. Через пару недель получу права. Могу покатать вас. В это время года в Наре так красиво.

– Спасибо, Таро. Было бы замечательно, – сказала я.

Я потянулась за сигаретой. Прикинула в уме, какая сейчас погода в Китае. Придется ли Юдзи брать с собой кожаную куртку?

– Позвольте мне.

Чертовски обходительный Таро дал мне прикурить. Я изобразила благодарственную гримасу и затянулась. Таро глотнул свой напиток и спросил:

– Мэри, у вас есть приятель?

– Есть, – ответила я.

Лицо Таро застыло, он попытался ухмыльнуться. Злобное удовольствие, которое я на мгновение испытала, тут же уступило место чувству вины.

– Так, ничего серьезного, ну, вы понимаете, чтобы было с кем время провести…

Таро вяло улыбнулся.

– Тогда ладно. Со мной тоже можно провести время… Может быть, сходим куда-нибудь вместе?

– Идет, – ответила я. – Почему бы нет?

Ни. За. Что… Хотя почему бы не соврать? Я ведь не собираюсь долго задерживаться здесь.

Таро снова начал изображать киногероя, когда я внезапно ощутила головокружение. Я схватилась за край стола и подождала – сейчас, сейчас все пройдет, – однако голову словно сжали невидимые тиски. Буря из черно-белых точек закружилась перед глазами. Мальчишеский писк Таро внезапно стал невыносимым, словно царапанье ногтя по грифельной доске. Хотелось сказать ему, чтобы заткнулся, но я сдержалась и, дождавшись паузы в его нудном посекундном пересказе «Терминатора-2», встала и извинилась.

Пошатываясь, я побрела по бару. Зрение мое напоминало расстроенную телевизионную картинку: какие-то мелькающие фигуры, вспышки света и тени. Я двигалась по памяти. Мужчина толкнул меня локтем и извинился низким баритоном. Я даже не притормозила, чтобы посмотреть, кто это. Нужно где-то спрятаться, пока я не потеряла сознание.

Ковер под ногами сменился плиткой. Запахло горелой пиццей и корейскими соленьями. Я миновала фритюрницу, кожей ощутив жар кипящего масла, затем краем глаза заметила очертания фигуры Ватанабе, состоящей из бело-черных точек, наконец рука моя коснулась холодной металлической поверхности морозильника. Я нащупала ручку и рванула дверцу, выпуская наружу ледяной воздух. Дверь со стуком захлопнулась за мной. Опрокинув стопку лепешек для пиццы, я упала на колени.

Я прижалась лбом к прохладному и твердому полу. Разум продолжал по-прежнему блуждать в потемках. Я принялась растирать виски, а нежданный недуг все не отступал.

Здесь не было ни звуков, ни света, ни надоедливых клиентов: я могла оставаться в морозильнике всю ночь, ломая голову, чем вызвано головокружение. Вряд ли дело в алкоголе. После нескольких месяцев на такой работе мне потребовалось бы порций семь виски, чтобы слегка раскраснеться.

Холод прояснил голову. Я покрылась мурашками, а зубы начали выбивать стаккато. Кровь застыла в венах, заморозив меня до кости.

Кто-то дернул дверь, по полу пролегла дорожка света. Несмотря на мое сердитое «Оставьте меня в покое», узкая щель расширилась до широкого пролома, и внутрь скользнула тень. Молчание. Значит, Ватанабе. Он закрыл дверь и присел рядом со мной на корточки, затем легко коснулся моего плеча. От удивления я вздрогнула. Ватанабе не из тех, кто любит чужие прикосновения. Я села. привалившись к холодной стене.

– На, выпей, – прошептал он, впихнув стакан мне в руку.

Я сделала глоток воды, затем еще один. Я не слишком хотела пить, но это простое действие вернуло меня в мир живых людей.

– Спасибо, – прошептала я в темноту. – Просто голова разболелась.

– Потребуется время, чтобы привыкнуть к этому, – серьезно заявил Ватанабе.

Я слабо рассмеялась.

– Наоборот, я хочу, чтобы это прекратилось.

Несколько мгновений Ватанабе раздумывал над моими словами.

– Поначалу я тоже так думал, – сказал он, – ну, когда это произошло со мной впервые.

Я снова рассмеялась и про себя удивилась его приходу.

Какое-то время мы просто тихо сидели в темноте, пока дверь морозильной камеры в очередной раз широко не распахнулась. Мы заморгали, разглядывая силуэт Мамы-сан с ее крошечным чихуахуа на руках.

– Иди работать, Ватанабе, – сказала она.

Ватанабе встал и прошмыгнул мимо Мамы-сан, надвинув на глаза козырек бейсболки, словно забрало шлема.

– Что с тобой, Мэри? – нетерпеливо спросила Мама-сан. – Почему ты сидишь в холодильнике? Ты пьяна?

Я поднялась на дрожащие ноги.

– Нет. Просто приступ головокружения. Я решила, что мне полегчает, если я посижу здесь немного. Извините.

Мама-сан никак не выразила неудовольствия. Она окинула критическим взглядом мое измятое платье и спутанные волосы. Вид у нее был такой, словно она жевала лимон.

– Где Марико? Заболела?

– Не знаю, я ее не видела.

Мама-сан бросила испепеляющий взгляд на полку для овощей и проговорила:

– Если ты больна, Мэри, так иди домой. Если можешь работать, так работай. Я не собираюсь платить тебе за сидение в холодильнике.

Ватанабе слушал наш разговор, ссутулившись над раковиной. В кухню влетела Стефани, ее каштановые локоны тряслись.

– Ватанабе-сан! Креветки темпура, чипсы начос и соус сальса дип, – крикнула она по-японски с сильным американским акцентом.

Стефани прикрепила листок с заказом и бросила в нашу сторону любопытный взгляд. Со стороны могло показаться, что Мама-сан запихивает меня в холодильник. Господин Бойанж соскользнул на дюйм вниз по ее красному платью. Мама-сан подхватила его и водрузила на место.

– Мне уже лучше, – сказала я. – Я могу вернуться на работу.

– Вот и хорошо. Ступай к девятому столику.

Все с тем же кислым выражением на лице Мама-сан развернулась и направилась в бар. Я спросила себя, каково ей будет, когда она узнает, что ее единственный сын собирается удрать из страны, даже не попрощавшись с ней. А уж известие о том, что он собирается сбежать вместе со мной… Мне стало жалко Маму-сан, нет, правда жалко! Впрочем, даже если бы она была хоть немного приветливее со мною, вряд ли Юдзи остался бы с ней.

Я вздохнула, вспомнив, что предстоит еще по крайней мере два часа нянчиться с Таро. Ватанабе молча замер над раковиной.

– Не могу дождаться, когда сдерну отсюда, – сказала я.

Ответом мне был только шум воды в кране, хотя я знала, что Ватанабе разделяет мои чувства.

Глава 11

Ватанабе

Универмаг из стекла и бетона вздымался вверх на восемь этажей. Эскалаторы поднимали покупателей до крыши, где был разбит сад. Золотистые лифты сновали туда-сюда, словно крошечные пузырьки кислорода в стеблях растений. Рядом с ярко освещенной галереей обнялись две иностранки, блондинка и брюнетка. Крошечные волокна искусственного мохера от топика брюнетки забились в ноздри подруги. Воздух между ними затрещал от статического электричества.

Мэри и Катя были поглощены женской болтовней, состоящей из обмена комплиментами, рассказа о том, чем каждая из них занималась на протяжении последних двенадцати часов, и взрывов смеха, звонкого, словно удары по ксилофону. Мэри наполняла воздух гормонами окситоцина, отвечающими за доверие и женственность. Из семнадцати миллионов смесей, чувствительных к химическому воздействию, эти два гормона заставляли Катю, природе которой была свойственно макиавеллиевскос коварство, морщить нос.

Я стоял напротив магазина под гигантским лазурно-голубым экраном, на котором знаменитая актриса щебетала о достоинствах туши «Мэйбелин ультралэш». Прозвучал сигнал, разрешающий пешеходам перейти дорогу, и вот они двинулись на меня: полузадушенные галстуками конторские служащие, женщины, прижимающие к себе своих отпрысков, школьники, слоняющиеся между залом игровых автоматов и бассейном. Людская картография в движении: мышцы движутся на костях, кровавые медузообразные щупальца выстреливают в гиперпространство. Каждый человек окружен призрачным водоворотом воспоминаний и чувств; и в любое из них я могу проникнуть по собственной воле. Во вспышке нейтрино пешеходы достигали моей стороны улицы и направлялись дальше по делам, телесные микропроцессоры стрекотали словно маленькие электрические цикады.

Исполнив приветственный ритуал, Мэри и Катя вошли в здание. Я пересек дорогу и направился к ним. Две тысячи семьсот пятьдесят восемь отпечатков испещряли ручку двери. В этой пестрой смеси я узнал отпечаток большого пальца Мэри. Коснувшись ее сияющего следа, я толкнул дверь.

На первом этаже роботы в красной униформе и шляпах в виде таблеток ослепительно улыбались и кланялись посетителям. Захваченные разнообразными желаниями, Мэри и Катя испытывали прилив эндорфинов не меньший, чем при занятиях экстремальным спортом или приеме легких наркотиков. Они двигались рядом с прилавком, где висели шелковые шарфы. К ужасу ближайшего робота Катя повязала один на голову.

– В этом шарфе я могла бы заработать кучу денег, гадая на кофейной гуще.

Мэри рассмеялась. Стоявшая рядом конторская служащая бросила на нее любопытный взгляд. В отличие от меня женщина не умела переводить звуки чужой речи в универсальный метаязык, что охватывает все языки мира. Мэри и Катя двинулись к прилавку со шляпами, расположенному от них в семи метрах двадцати сантиметрах. Я замер за пирамидой бриллиантовых тиар. Нет ничего проще, чем спрятаться в подобном универмаге, где вас захватывают блеск и пестрота, а все визуальные и пространственные импульсы заторможены и с трудом поддаются управлению.

Нога моя редко ступала в пределы этих заповедников потребительского тщеславия. Прежде всего мне не нравилось, как там пахнет: липкая сахарная смесь из запахов, выделяемых человеческими телами, сочетаясь с освежителями воздуха, вызывала отвращение. Кроме того, я не выношу стремления к приобретательству, этого самообмана, с которым покупатель, словно охотник, подкрадывается к прилавку с летней коллекцией от Донны Каран. Вот, например, девушка с восхищением рассматривает костюм-двойку из кашмирской шерсти. Она искренне полагает, что наряд ценой девять тысяч йен превратит ее в захватывающую дух красавицу с рекламного проспекта. Или вот девушка в белых хлопчатобумажных перчатках, с лицом бледным как мел, верит, что этот синий пояс заставит юношу, в которого она безнадежно влюблена, забыть про ее псориаз. А вот мужчина с равнодушными глазами и порезами от бритвы на щеках – он считает, что выбранный им галстук с зелеными диагональными полосками поможет получить повышение по службе.

Однако все их старания тщетны. Иногда я воображаю себя всеведущим старым вороном, что смотрит на капустное поле: каждый кочан прихорашивается и чистит перышки, чтобы стать самым красивым капустным кочаном на свете, забывая, что он всего лишь кочан, и ему никогда не стать ничем иным.

Мэри и Катя направились к отделу женской одежды. Манекены там были облачены в яркие искусственные топы и военную форму. Катя уединилась в закутке, убранном в стиле гарема, покоренная меховыми манжетами. Катя считала свой яркий, вызывающий вкус собственной заслугой. Мне, однако, удалось проследить ее родословную до шестнадцатого века, где я обнаружил украинскую помещицу, принимавшую ванны из крови крепостных.

Мэри двигалась мимо вешалки с футболками, и сердце мое ныло от нежности и страха. На прошлой неделе я следил, как Мэри со своим дружком возвращались домой по тихому пригороду.

Я держался близко, подслушивая их разговор. И то, что я услышал, заставило меня содрогнуться.

С тех пор каждый вечер Юдзи удобрял любовь Мэри вонючей навозной ложью. Ложью, которая была призвана скрыть от доверчивой влюбленной Мэри его подлую натуру. С болью я наблюдал, как он аккуратно подводит к зловещему финалу.

Меж тем освобождение Мэри было не за горами. Это случилось на следующий вечер и наполнило мое сердце невыразимой радостью. Когда ее мир стал пузыриться и покрываться волдырями, она нашла меня, и вместе мы сидели в темноте морозильника. Мэри решила, что это болезнь, не сознавая, что это всего лишь первая рябь, пробежавшая по зеркалу. Помочь ей мог только я. Мне были слишком памятны муки первых дней моего вступления в новую реальность.

Мэри и Катя двигались по бежевому ковровому покрытию. Жадными пальцами они ласкали и гладили экзотические ткани. Возбужденная новой линией джинсов, Катя устремилась к ним на ослабленных анорексией ножках. Отбросив собственные печали, сердце мое содрогнулось в спазме жалости.

– Что ты думаешь об этих? – спросила Катя. – С заниженной талией?

Мэри даже не посмотрела в ее сторону.

– Знаешь, я уже два дня не видела Марико.

– Хм…

Катя оценивала качество джинсовой ткани. Она жила в таком самодостаточном мире, что просто не признавала существования знакомых, которых в настоящее время не было рядом, посему отсутствующая Марико ее нисколько не интересовала.

– Я не знаю, где она. Сначала я решила, что Марико вернулась в Фукуоку, но все ее вещи остались в шкафу. К тому же она никогда бы не уехала, ничего не сказав мне.

– Наверное, нашла любовника, – ответила Катя. – Помнишь, как Сандрин не приходила на работу, когда завела роман с тем высоким школьным учителем?

– Марико не Сандрин, – заметила Мэри. – Я беспокоюсь. Прошлым вечером я поискала в комнате записную книжку, но не смогла найти даже телефона ее родных. Если у нее свидание, она должна была хотя бы заскочить домой, чтобы переодеться.

– Да не волнуйся ты, – сказала Катя, – найдется твоя Марико…

Однако Мэри была так напугана, что не слушала доводов Кати. В голове ее мелькали жуткие картинки, как на обложках таблоидов: Марико, лежащая в канаве. Я решил разгадать эту загадку.

Словно снаряд, я скользнул в гиперпространство. Я летел над городскими крепостями из стекла и кирпичей, парил в небесах, прорывая ткань бесконечности. Мой гиперхрусталик двигался налево и направо, вверх и вниз. Каждый позитрон в этих небоскребах хрипло взывал ко мне, однако я благоразумно скользил к цели моего путешествия.

Марико не лежала ни в какой канаве, она и вовсе нигде не лежала, Девушка находилась в торговом центре пригорода Осаки Юсо. Вот уже два часа четырнадцать минут она наблюдала, как продавец демонстрирует искусство вырезания розочек из редиски, используя специальный нож для срезания кожуры (1999 йен в розницу). Марико переживала нервный срыв – последствия еженощной борьбы с собственной совестью. Вот уже второй час девушка завороженно смотрела на продавца и на ловкие взмахи его ножа.

Мэри, Катя и я покинули универмаг и отправились в пригород, где жила Мэри. Девушкам нужно было убить три часа до начала работы. Они решили посидеть у пруда с карпами напротив городского храма и выпить саке.

– Нас будут осуждать за то, что мы пьем средь бела дня, – поддразнила подругу Катя.

– Плевала я, – ответила Мэри.

Раньше Мэри всегда заботилась о том, чтобы предстать перед жителями Осаки достойно, но сейчас, когда из головы не выходило предстоящее путешествие, она махнула рукой на свой внешний вид. Утром в понедельник в одиннадцать часов сорок одну минуту Мэри в одном пеньюаре развешивала на балконе белье. Это зрелище привело в неописуемое возбуждение старика-владельца тира в доме напротив, и весь день он приставал к посетителям, рассказывая об иностранной шлюхе со второго этажа.

Мэри и Катя уселись на берегу и закатали джинсы, подставив ноги солнечным лучам, отражавшимся от воды. Солнечная радиация из озоновых дыр падала на плечи Мэри, стимулируя меланоциты. Пруд окружали кусты азалии. Пенсионеры в широкополых шляпах неспешно прогуливались, пили чай оолонг из пластмассовых фляжек и восхищались тенями, скользившими во мраке пруда. Если бы пенсионеры смогли по-настоящему представить себе впечатляющий карнавал плавников и чешуи, из которого состоит жизнь карпов то от удивления они со всего размаху грохнулись бы на измученные артритом колени. Когда Мэри обретет видение гиперпространства, мы с ней вернемся к этому пруду и будем вместе наблюдать, как карпы, мерцая, проносятся под водой, словно волшебные дирижабли. А сейчас она била по поверхности пруда пальцами ног, а я, сидя в кустах азалии, шлепком убивал комара, присосавшегося к яремной вене.

Мэри жевала рисовый крекер, разжигая эпителий языка его острым вкусом. Катя сделала жадный глоток саке.

– В последнее время ты изменилась, – заметила Катя.

Даже она заметила, что, вступая в гиперпространство, Мэри менялась. Мэри прикусила губу, не зная, довериться ли подруге.

– Что значит изменилась?

– Стала беспокойной.

– Весна, наверное.

– А как дела с Юдзи?

– Всю неделю он был занят. Я почти не видела его.

Хорошо! Должно быть, он ее обманывает, подумала Катя.

В ее мертвом, как у трупа, сердце раздался колокольный звон.

– Ямагава-сан не дает своим парням расслабиться Мэри шлепнула комара на предплечье. Превращенная в коричневатую грязь на руке Мэри, комариная трахея продолжала дергаться, высасывая кровь, словно крошечные кузнечные мехи, движимые космической волей к жизни.

– Ненавижу, когда они кусают, – пожаловалась Мэри.

На это Кате сказать было нечего. В детстве ее диета состояла в основном из картофеля, выросшего на зараженных радиацией почвах, поэтому комары Катю не трогали. Мэри глотнула саке, и передняя доля ее печени застонала – печень едва успела справиться с алкоголем, выпитым Мэри вчера. После молчания Мэри спросила:

– Тебе никогда не казалось, что за всем этим скрывается что-то еще?

– За чем? За прудом?

– За всем.

– За всем? В духовном смысле, что ли? Типа религии?

Катины недалекость и банальность были подобны океану.

Обидевшись на ее пренебрежительный тон, Мэри ответила:

– Э-э… сама не знаю, просто не обращай на меня внимания.

Засмущавшись, Мэри прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. Катя уставилась на воду, возобновив влюбленный диалоге собственным отражением. Ну, давай же, вылезай из кустов и расскажи ей то, что она так жаждет услышать.

Нежный бриз шевелил нагретую солнцем пыль на поверхности пруда.

Я должен быть терпеливым. Должен спокойно дожидаться, пока пробьет назначенный час.

Голые пустоши Аргонона вряд ли привлекли бы ваше внимание. Атмосфера планеты состоит из облаков цинковой и никелевой пыли, сквозь которые с трудом пробиваются солнечные лучи. Даже в безветренный день видимость не превышает одного-двух метров. Металлическая пыль Аргонона пользуется в галактике дурной славой. Пыль эта несется в холодной тьме межзвездного пространства, оседая на любое космическое тело, которое попадается на пути. Известно ли вам, что пять процентов земной пыли происходят с Аргонона? Она инеем покрывает наши полки и шкафы, именно она образует налет на плинтусах и решетках радиаторов Пыль с Аргонона танцует в солнечных лучах и меж стропил загородных домов.

Нравственный уровень на Аргононе довольно высок, хотя некоторым его обитателям свойственны жестокость, раздражительность и черствость. Несмотря на это, у аргононцев репутация добряков, которая может посрамить жителей прочих планет. Избрать Аргоном местом туристической поездки способен только неизлечимый идиот, но те, кому довелось там побывать, утверждают, что любой житель Аргонона, увидев, что обстоятельства загнали пришельца в угол, ради его спасения с радостью пожертвует одну из своих четырех рук.

Из-за низкого качества жизни на Аргононе долгое время проводилась политика ограничения рождаемости. И именно тогда там имели несчастье родиться мальчик и девочка. Родители пытались скрыть рождение брата и сестры, но слухи так или иначе просочились, и тогда к ним был послан чиновник по надзору за численностью населения.

– Нарушение серьезное, – провозгласил он, расположившись в гостиной.

Титановый шквал бился в окна. Две матери и трое отцов печально повесили головы.

– Это был несчастный случай, – сказал отец № 3 Как мы можем быть виновны в преступлении, которое не собирались совершать?

– В наше время глупо прикрываться незнанием! – рявкнул в ответ чиновник. – Восемь стадий репродуктивного процесса нельзя совершить неумышленно.

Он посмотрел на детей, спящих в кроватке, на их прикрытые респираторами лица.

– Боюсь, я должен забрать обоих.

Трое отцов в отчаянии поплелись прочь. Мать № 1 обхватила голову руками и зарыдала. Мать № 2 упала на колени и принялась царапать ковер. Чиновник вздохнул.

– Ну ладно, одного оставлю.

Тогда родители вынули монету. На одной стороне был изображен аргононский символ неба, на другой – земли. Они назвали мальчика Солярис, а девочку – Терестра. Затем родители подбросили монетку в воздух.

Вскоре после этого чиновник по надзору за численностью населения ушел, неся завернутого в одеяло Соляриса. Поздравляя себя с удачным завершением миссии, он вернулся в офис и заполнил соответствующие бумаги. Затем чиновник отправил ребенка туда, куда направляли незаконнорожденных – в жерло печи крематория.

Крематорий Аргонона изначально представлял собой неудачный транспортный проект. Ученые с соседней планеты, родственной Аргонону, пытались преобразовать нейронную звезду с помощью лазеров и преобразователя материи. Должна была возникнуть воронка, которая в мгновение ока перемещает космические корабли в другой конец вселенной. Однако в результате ошибки в вычислениях корабли, вошедшие в воронку, превращались в антиматерию. Обнаружив ошибку, ученые изменили задачу. Воронка крематория стала свалкой для отходов, образующихся в солнечной системе. Вот туда-то и отправили крошку Соляриса.

Его сестра Терестра тем временем росла на родной планете. Добрая и веселая девочка любила Аргонон: от черных небес до изъеденной мышьяком почвы. Она привыкла к тяжелому респиратору, он словно прирос к лицу и стал ее собственной плотью. Другой жизни Терестра не знала, поэтому не жаловалась.

Однажды Терестра прогуливалась по марганцевой пустоши, и вдруг на голову ей упал кусок кобальта.

– Эй, кто там? – сердито крикнула девочка сквозь респиратор.

Она подняла глаза вверх, но видимость не превышала семидесяти сантиметров, и Терестра, конечно же, ничего не увидела.

– Терестра, я – твой брат Солярис.

– Шутишь? – подозрительно промолвила Терестра.

– Нет, не шучу. Ты не видишь меня, потому что я состою из антиматерии.

Внезапно налетел порыв жаркого ветра. Терестра разозлилась. Она решила, что это чья-то глупая шутка.

– Мой брат умер, – холодно сказала она. – А ты, если и жив, то с головой у тебя явно что-то не в порядке, так что я пойду, пожалуй…

– Я не умер, – возмущенно отвечал голос. – То, что ты называешь смертью, я называю аргононскими предрассудками.

Терестра вступила в плотное облако пыли. Она надеялась, что ее мучитель теперь отвяжется. Вместо этого он взмолился:

– Я мечтаю, чтобы ты присоединилась ко мне, Терестра. Я наблюдал за тобой несколько недель и теперь хочу, чтобы ты освободилась от этой груды токсичного металла. Когда они подбросили ту монетку, проиграла ты. Ваш мир – не более чем грязь на огромной невидимой вселенной.

Терестра остановилась. Подбоченившись, она спросила у невидимого собеседника:

– Ну и как же ты собираешься избавить меня от этой груды металла?

Голос отвечал ей:

– Я советую тебе прыгнуть в жерло печи крематория.

Терестра рассмеялась.

– Ты – безумец. А теперь проваливай, заносчивый кусок антиматерии!

Чтобы подчеркнуть свои слова, Терестра набрала ладонь марганца и выбросила руку вперед и по кругу, словно токсическое колесо с фейерверками.

Прошло много лет.

Солярис и Терестра парили в космосе. Их громкий смех эхом раздавался меж звезд, когда брат с сестрой играли в чехарду с астероидами и прыгали на одной ножке под метеоритным дождем.

Солярис говорил Терестре:

– Помнишь, как ты вышла из себя, когда я впервые Предложил тебе прыгнуть в печь крематория?

Терестра залилась очаровательной розовой краской.

– Не напоминай мне об этом! Бедный, тебе пришлось помучиться со мною!

Солярис пожал плечами.

– Я почти забыл об этом… Гляди-ка, сверхновая! Давай займемся солнечным виндсерфингом! Вот и подходящая дощечка с Аргонона!

Мэри и Катя осоловели, словно пчелы в меду. Послеполуденное солнце нагрело мозжечок и замедлило реакции. Девушки отряхнули гравий с ног и раскатали джинсы. Они пожаловались друг дружке, до чего же не хочется идти на работу. После пятисот миллилитров алкоголя, в настоящее время находившихся в разных стадиях метаболизма внутри их тел, девушкам захотелось спать. Со стоном Мэри и Катя натянули сандалии, не подозревая о невидимой слизи из микроорганизмов, что покрывала их ступни.

Пока они медленно тащились по тихой аллее от городского кладбища до станции, я на расстоянии следовал за ними. Они миновали троих школьников в форме для дзюдо, носившихся сломя голову по рисовому полю с фруктовым мороженым в руках. Когда Мэри и Катя шли мимо них, школьники еще сдерживали свой воинственный пыл. Однако тринадцать секунд спустя, когда на алее появился я, один из них с воинственным выкриком выбросил руку вперед, изображая прием карате. Рука застыла в сантиметре от моей груди. Я шарахнулся к обочине, а мальчишки согнулись от смеха. От меня расходились ультразвуковые волны враждебности. Телепатически я предупреждал толстого агрессора: смейся-смейся, Кодзи Субаро, с таким количеством холестерина в подключичной артерии однажды, пытаясь воспроизвести такой же прием, ты умрешь, не дожив до тридцати. На глубоком подсознательном уровне Кодзи получил мое послание. Несмотря на то, что вокруг сияло солнце, а его приятели смеялись, Кодзи вздрогнул и со страхом посмотрел в мою удаляющуюся спину.

Пытаясь оттянуть возвращение на работу, Мэри и Катя решили выпить кофе на станции в кафе «Господин Пончик».

Я ждал у входа, под тентом паршивенького хозяйственного магазина, и смотрел, как девушки пьют двойной эспрессо. Солнечный свет заливал всех входящих в кафе, превращая людей в похожих друг на друга зомби. Но только не Мэри. Ее дыхание, подслащенное сакс, вырывалось изо рта, и жар кофеиновых глубин стремился внутрь, захваченный этим ангельским бризом. Райская краснота ее гортани открывалась при глотке. Кофе скользил по миндалевидной железе чувственными капельками. Нежная газовая отрыжка путешествовала от желудка Мэри к ее рту, откуда вырывалась в дребезжащий внешний мир, который был уже не-Мэри. Она облизала губы. Губы ее были совсем не такими, как у прочих; ее губы были пульсирующей алой вселенной.

Рядом с Мэри эта украинская зануда подсчитывала количество килокалорий в двойном эспрессо. Продавщица в розовой униформе железными щипцами раскладывала на витрине глазированные пончики. В желудке продавщицы, словно крахмальные шарики, плавали четыре шоколадных пончика. Еще раньше она спрятала в спортивную сумку четырнадцать витых булочек с корицей, чтобы распределить их между членами Священного Братства Лептуса. Продавщица знала, что булочки будут с благодарностью приняты товарищами после долгого дня, наполненного упражнениями в левитации и магических заклинаниях.

Рабочий день нации близился к завершению. Частота пульса замедлилась, будто слоновий топот, когда толпы устремились из центра в пригороды. Мозг работал на автопилоте, внутренние монологи становились вялыми и скучными, от дневного напряжения падал уровень сахара в крови. Хрустящие и свежие с утра костюмы смялись и покрылись пятнами от ксероксного тонера. Усталость серой монолитной массой гнала домой утомленных людей.

Я сразу заметил его среди этих безжизненных увальней. Его сердце стучало, словно мотор, усиленный амфетаминами, поры вырабатывали крупные капли пота. Он желал остаться незамеченным, хотя за весь день я не встретил более заметного человека. Он зашел в музыкальный магазин и принялся бродить по джазовой секции. Посетители тут же забыли все свои пристрастия к эстрадной и этнической музыке и уставились на шрам, изуродовавший пол-лица. Уродство вызывало в людях шок, отвращение и извращенное удовольствие. Что до меня, то я его почти не замечал. Наверное, мне следует напомнить, что в четвертом измерении внешние и внутренние органы одинаково видны. Его шрам интересовал меня не более, чем твердость его носового хряща.

Пот увлажнял подкладку дорогого пиджака, когда он глядел в окно, механически перебирая записи. Я уже видел его раньше – он приходил в бар «Сайонара» вместе со своим боссом Ямагавой. Этот бандит со шрамом убил восемнадцать человек и имел множество кличек, самая последняя из которых – Красная Кобра.

Словно хакер, я проник в его зрительный нерв, и меня чуть не вырвало, когда я понял, что объектом его пристального наблюдения является Катя. Вернее сказать, его духовная конфигурация воспринимала Катю в высоком эстетическом плане: серый цвет ее лица казался ему опаловым, а прилизанные волосы – пышными и волнующими. Горло Красной Кобры напряглось в невысказанном желании, когда Катя отхлебнула эспрессо.

Солнце скрылось за безвкусным пригородным магазинчиком, и Катя и Мэри вышли из кафе. Красная Кобра двинулся за ними, следя за девушками через окно магазина. Скоро он отстал – столь бросающееся в глаза уродство мешало Красной Кобре следить за обожаемой Катей. Девушки направились к станции.

На перроне толпились пассажиры. Я затаился за мусорным баком, пока девушки покупали билеты, и наблюдал, как их костный мозг восстанавливается, а лимфоциты потоком хлещут в лимфатических сосудах, я проник в их мысли и узнал, что Мэри хочет вздремнуть а Катя пытается что-то вспомнить. Потерянное воспоминание билось в стенки ее подсознания, напирало все сильнее и сильнее, подбираясь к авансцене памяти. Наконец Катя развернулась на сто восемьдесят градусов и завопила:

– Я оставила покупки в кафе!

Я заледенел, ища глазами движущиеся объекты, за которыми можно спрятаться.

– Жди! – скомандовала она Мэри. – Я сейчас вернусь!

Сердце почти остановилось, я буквально влип в стенку бака.

Мэри смотрела, как Катя пробирается к выходу, тряся головой от досады на собственную забывчивость. Мэри улыбнулась маленькому мальчику с большим леденцом, тронутая серьезностью, с которой малыш нес свой трофей.

– Ватанабе!

Бетонный пол и обклеенные афишами стены куда-то исчезли. Бездна раскрылась передо мной, а посередине стояла Мэри. С лукавой улыбкой она двинулась ко мне.

– Привет, Ватанабе! Что ты здесь делаешь?

Я защищаю тебя, я оберегаю тебя и веду к освобождению…

– Что-то случилось?

Ее улыбка погасла.

Я надвинул козырек бейсболки, чтобы скрыться от яростного белого пламени унижения. Я хотел ответить, что ничего не случилось, пусть прибережет сочувствие для остального человечества, но слова не желали выговариваться.