Помочь сайту
Поздравления
Сотворение любви - Глава 20
1 ноября 2018 -
Вера Голубкова
- Не смотри на них так, мне они тоже не очень нравятся.
- Зачем ты их принесла?
- Позволишь войти, или мне так и стоять в дверях? Тебе часто дарили цветы? – Карина вошла в гостиную и поставила горшок на середину стола. Прикинув так и этак, она передвинула цветок немного в сторону. На лице Карины читалась неуверенность, как у человека, повесившего картину и сомневающегося, что она висит ровно. – Некоторые вопросы ты оставляешь без ответа, так?
- Я благодарен тебе за дружеское внимание, но, по правде говоря, эти цветы безобразны.
- Они стояли перед нишей Клары. У тебя есть обувь для прогулки по горам?
- Чьи они?
- Откуда мне знать?
- В следующий раз позвони мне, я пойду с тобой. Я думал, что родственники отнесли урну домой, и считал, что Алехандро...
- Так что с обувью?
- Я хочу пойти на кларину могилу.
- Сейчас я спрашиваю, ходишь ли ты в горы.
- Я никогда не бродил по горам. Это одно из самых скучных занятий, которые могут придти в голову: лазанье по горам и езда на велосипеде. Я приглашаю тебя в какой-нибудь бар выпить пивка.
- Нет ничего скучнее, чем пить пиво в каком-нибудь баре. Давай, надевай на ноги что-нибудь поудобнее, и пойдем.
- Слушай, у меня, действительно, нет никакого желания совершать экскурсии по горам.
- Это не просто экскурсия, а экскурсия со мной.
В машине я закрыл глаза и слушал музыку, которую Карина включила на полную катушку. Мелодия была излишне сентиментальной, чтобы мне понравиться, а приятные голоса пели о потерях и разочарованиях. Клара, как и я, такие песни, однозначно, не оценила бы, а эта решительная и энергичная девушка слушала песни о любви.
- Чему ты улыбаешься?
- А разве я улыбаюсь? Это все музыка. К тебе это не имеет отношения, а может, и имеет, не знаю. Но мне нравится.
- Знаешь, когда я еду в машине одна, то тоже пою.
- Страстно и чувственно?
- Ты даже не представляешь, как.
- Ну, так покажи.
- Чтобы ты надо мной смеялся? Ишь, чего удумал!
- Да не буду я смеяться, честное слово, впрочем, вру, может, и буду.
- У тебя есть, по меньшей мере, одно достоинство: ты говоришь правду.
- Так, может, ты споешь в награду за мое достоинство?
- Ни за что.
- Тогда, выходит, я выиграл бы, если бы врал.
Карина подъехала к шоссе и притормозила, выбирая, куда ехать, а затем повернула машину в сторону гор.
- Нет, если ты врешь, то рано или поздно проигрываешь, поскольку теряешь самого себя.
Я не осмеливался смотреть на Карину, пытаясь отыскать в ее высокопарных, многозначительных словах некое предостережение.
- Невелика потеря, – небрежно бросил я, усаживаясь поудобнее, словно собирался подремать.
Отец Карины и Клары стал полностью сломленным человеком. Об этом мне поведала Карина, хотя я ни словом не обмолвился о ее отце. Мы шли по тропинке, огибающей обрыв, и она рассказывала, как из задорного, в меру веселого и приветливого оптимиста, каким она его помнила, отец превратился в вялого, пассивного, вечно ожидющего одобрения или неодобрения своей жены подкаблучника. В детстве Карина не восхищалась отцом, но была привязана к нему, потому что он очень редко выходил из себя, ругался или ворчал. Он на самом деле интересовался или, по крайней мере, делал вид, что его интересуют их с сестрой маленькие проблемы, которые для Карины были отнюдь не маленькими. Он никогда не спешил вставать и начинать свой день, когда сестры по утрам забирались к нему в кровать. Их мама то ли страдала бессонницей, то ли просто привыкла рано подниматься, но в это время она уже вовсю возилась на кухне или гладила белье, слушая громко включенное радио, бесившее остальных домочадцев. Словом, по воскресеньям, выбравшись из постели, сестры не бежали к маме, протягивая руки, чтобы обнять ее, пожелать доброго утра и позавтракать; они, сломя голову неслись в кровать к отцу. Он, можно сказать, ждал их, почитывая газету. Когда Клара и Карина вбегали в спальню, он тут же сворачивал ее и отбрасывал в сторону. Словом, несмотря на то, что, судя по детским воспоминаниям Карины, ее отец был довольно мягкотелым человеком, дочерям никогда не казалось, что ему не хватает твердости характера, ибо всем с лихвой хватало крутого материнского нрава.
Все изменилось после пожара, который случился где-то за год до того, как Клара попыталась уйти из дома. Карина даже не могла сказать наверняка, как это произошло: то ли отец сам поджег ресторанчик, то ли это был несчастный случай, а по словам матери, месть официанта, которого они уволили, – точнее, уволила она – из-за его привычки прикарманивать сдачу.
Ресторанчик процветал много лет. Он находился недалеко от площади Кортес. Посетителям предлагалась качественная современная еда по умеренным ценам, что притягивало политиков и служащих, и несмотря на то, что, как правило, по вечерам здесь было малолюдно, обедов и ланчей было достаточно, чтобы дело было прибыльным.
Но, потом все закончилось, и отец не понимал, почему. Он постоянно менял меню, добавляя или убирая те или иные блюда, но не меняя общий стиль, и всегда оставлял блюда, пользующиеся особым спросом. Тарелки и все такое прочее были чем-то средним между авангардистскими и традиционными, а мебель, безусловно, была качественной, однако постоянные клиенты перестали заходить сюда, политики уже не заказывали столики на десять-двенадцать человек, как частенько делали это раньше. Путеводители и журналы, прежде балующие ресторанчик своим вниманием, потеряли к нему интерес, и немногие публикующиеся сообщения о нем, были всего лишь малозаметной рекламой. Отцу пришлось распрощаться с двумя поварами (в старые добрые времена их было шестеро) и с сомелье, и начать покупать продукты похуже, а признав, что они быстро портятся в холодильниках, скрепя сердце, уменьшить меню до дюжины основных блюд. [прим: сомелье – служащий ресторана, отвечающий за вина]Пожар случился в понедельник на рассвете, когда ресторан был закрыт; он не работал ночью по воскресеньям и в понедельники. Карина до сих пор помнит телефонный звонок и то, как, стоя в дверях своей спальни, она увидела выбегавшего из квартиры отца, который даже не попрощался с женой, а также помнит мать в ночной рубашке, со скрещенными на груди руками, глядевшую вслед убегавшему отцу скорее строго, чем с беспокойством. Возгорание началось на кухне. Несмотря на то, что полиция пришла к выводу, что причиной пожара было короткое замыкание, страховая компания отнюдь не была в этом убеждена и провела собственное расследование. Спустя три дня, они составили доклад, в котором утверждалось, что это был предумышленный поджог, и выдвинули обвинения против неустановленного лица.
Каринин отец всегда отрицал свою причастность к этому пожару, но к несчастью, камера видеонаблюдения соседнего банка записала на пленку, как отец входил и выходил из ресторана той ночью за полчаса до того, как сосед позвонил пожарным и предупредил их, что снизу выходит столб дыма. Несмотря на утверждения отца, что маньяк-поджигатель проник в ресторан, выбив дверь, ведущую в парк, страховой эксперт настаивал на том, что стекла были выбиты изнутри, учитывая, что большинство из них вывалились наружу. Противные стороны так и не пришли к соглашению, доказать что-либо было невозможно, и выплачивать страховку компания отказалась. Суд затянулся на несколько лет, на него была потрачена львиная доля семейных средств, и в итоге все закончилось внесудебным двухсторонним соглашением, по которому страховая компания выплатила минимальную стоимость помещения.
Впрочем, меняться каринин отец начал гораздо раньше. Дела в ресторане катились под уклон, и он шел параллельным с ними курсом. Чем больше пустел ресторан, тем хуже выглядел отец, теряя свою былую осанку и становясь все молчаливее. Он по-прежнему обедал и ужинал вместе с семьей, проводил выходные дома, но это была лишь телесная оболочка прежнего человека, у которого теперь не было ни жизненной искры, ни желаний. Когда мама спрашивала, что ему хотелось бы на ужин, он безразлично отвечал: “что хочешь” или “все равно”. Собственно говоря, он отвечал так практически на любой вопрос. Отец от корки до корки прочитывал по меньшей мере две газеты в день, предоставив жене тащить на себе семью. Так продолжалось несколько лет. По сути, отец Карины и Клары стал совсем другим человеком, лишь внешне похожим на прежнего. Сестры перестали приходить к нему утром по воскресеньям и забираться в кровать не только потому, что они выросли, но еще и потому, что он уже не откладывал в сторону газету и не встречал их улыбкой. Когда суд, наконец-то, закончился, все восприняли его как поражение, несмотря на частичную компенсацию. Сестры неожиданно поняли, что отец сильно изменился, причем окончательно, и это не было связано с судебными переживаниями; от их отца остались лишь жалкие развалины.
Несмотря на то, что местами тропинка шла вверх очень круто, Карина спокойно продолжала свой рассказ и дышала ровно, не сбиваясь с ритма, так что я едва поспевал за ней. Иногда я останавливался и задавал ей какой-нибудь вопрос, типа: “Твой отец был поваром?” или “Как он составлял меню?”, “А что сказала о пожаре твоя мама?” и старательно делал вид, что и шагу ступить не могу, не услышав ответ – так мне интересно.
- А ты не допускала, что это отец поджег ресторанчик? – спросил я.
- Нет, никогда, – ответила Карина. Внезапно меня забил сильный приступ кашля, и мне пришлось остановиться, но Карина не обратила на это внимания и продолжала идти вперед. Задыхаясь, я побежал за ней, а, догнав, старался сдерживать дыхание, чтобы она не заметила мою одышку. – А вот сестра его подозревала. Иногда она подходила ко мне с заговорщическим видом, закрывала дверь и тихо шептала, чтобы не услышали родители: “А вдруг это папа поджег?” Она говорила это так весело, будто и впрямь хотела, чтобы отец был способен на подобный поступок, возможно, глупый, безрассудный, плохо спланированный, но, по крайней мере, смелый, который показал бы нам, что он был человеком, гораздо более интересным, чем мы думали. Клара снова и снова возвращалась к теме пожара. К примеру, она спрашивала меня, не была ли мама в курсе дела и не спланировала она поджог на пару с отцом.
- Мама была мозгом, а отец – рукой-исполнителем, – заключила сестра и добавила: – Знаешь, мама, хоть и хотела, не поджигала ресторан, потому что не выдержала бы унижения, если бы ее уличили в поджоге, и ей пришлось бы во всем признаться на допросе у какого-нибудь грубого, бесцеремонного копа, но вот спланировать поджог и убедить отца в необходимости махинации со страховкой вполне могла. Вот он и купил бензин.
Мы с Кларой представляли отца в темном ресторане с пластиковым бидоном, доверху залитым бензином, похожим на поджигателя, которого мы видели на картинке в книжке о беспорядках и террактах. Хоть я и подыгрывала сестре, представляя, как отец крадется ночью к ресторану с бидоном в руке, а потом его освещают первые всполохи огня, но в действительности никогда не верила в это. Я объясняла Кларе, что у нас нормальные родители, а нормальные родители не поджигают рестораны и не планируют аферы. Впрочем, я считаю, что подавляющее большинство тех, кто совершает подобное, тоже нормальные люди, но до того момента, пока их фантазии не заканчиваются планом, и они не решают пойти по иной дорожке, сделав шаг, который люди, в основе своей, не делают. И именно этот единственный шаг приводит их к тому, что они престают быть нормальными людьми. Я просто не могла поверить в то, что родители пошли на такое. В конце концов, Клара устала от этой темы, перестала интересоваться семьей и пустилась во все тяжкие.
А самое интересное то, что сестра была права. Это были не просто ее буйные фантазии для того, чтобы сделать нашу жизнь интереснее. После смерти Клары мама попросила меня разобрать семейные бумаги и сложить отдельно все документы, имеющие отношение к моей сестре. Я хотела положить все в отдельную папку, но мама сказала, что она и сама в состоянии это сделать. В шкафчике с документами я обнаружила фотографии пожара, страховые свидетельства, полицейские и судебные протоколы. Я с интересом прочитала их, потому что они напомнили мне то время, когда наша семья только-только начала погружаться в дерьмо, и мы сами этого не замечали. Так вот в одном из конвертов я нашла ряд написанных от руки подсчетов, сделанных отцом, где были расписаны убытки и издержки за последние годы и постепенное вынужденное урезание расходов, чтобы счета не достигли красного сальдо, то есть отрицательного остатка. В примечании на полях отец указал стоимость ресторана на случай непредвиденного бедствия при условии, что кредит превышает дебет. Подсчеты были четырехлетней давности, хотя не думаю, что он уже тогда планировал поджог, потому что действительно скверные времена тогда еще и не начинались.- Но он мог написать это потом, – заметил я, полной грудью глубоко вдохнув чистый горный воздух и делая вид, что восхищаюсь пейзажем.
- Не мог: в примечании на полях были также расчеты погашения долгов рестораном, на что была использована часть денег по страховке; другую же часть отец собирался вложить в ценные бумаги “Сокровища”. Я проверила расчеты: долг был подсчитан до пожара. [прим: “Сокровище” (Isla del Tesoro) – сеть ресторанов “Остров сокровищ”]
- Жертв не было?
Карина помотала головой и ускорила шаг, не глядя в сторону обрыва, который мы огибали уже несколько часов, забираясь все выше и выше. Мы шли к вершине горы, на которой не было ничего, кроме огромных острых скал. На другом склоне, таком же крутом и обрывистом, как наш, виднелась зигзагообразная линия круто уходящей вверх тропинки, ведущей к хижине, находящейся в нескольких часах пути, до которой мы никак не могли добраться. Мне хотелось повернуть обратно, но было стыдно, что я не поспеваю за девушкой, которую никогда не представлял себе не только альпинисткой, но даже любительницей деревенских полей и природы. Карина не казалась мне сильной, спортивной девицей, обожающей спортзал или зажигательную, ритмичную дискотеку. Я не мог представить ее в спортивном костюме с пластиковой бутылкой в руке, с лентой в волосах и айпадом в чехле, прикрепленном к руке, но разрази меня гром, она карабкалась по горам, как коза, а я еле плелся за ней, спотыкаясь и оступаясь. Я был в отчаянии и злился на Карину, на ее упрямое желание добраться до другой стороны – тем самым удлинив наш обратный путь – будто на этой самой другой стороне нас что-то или кто-то ждал.
- Уже поздно, скоро стемнеет, – громко крикнул я. Карина ушла от меня по меньшей мере шагов на двадцать и скрылась за поворотом, до которого мне уже не добраться, потому что больше я и шагу не пройду. И словно в подтверждение, какой-то камень ушел из-под моей ноги, и острая боль пронзила щиколотку.
- Что с тобой? Что случилось?
Я хотел ответить, но к горлу подступил кислый комок. Я быстро наклонился, и меня вырвало, выворачивая наизнанку. “Только бы она не вернулась,” – подумал я, услышав приближающиеся ко мне шаги. Я поднял руку, чтобы успокоить Карину и задержать ее на время. Тошнота накатывала на меня волнами, не давая выпрямиться, и я думал о сценах из фильмов, в которых героя рвет, а героиня, чаще всего, любимая или невеста, трогает его лоб. Ну уж нет, я не позволю хватать себя за лоб, хотя в то же время меня обидело, что Карина остановилась в нескольких метрах от меня. Мне не хотелось увидеть на ее лице, ни отвращения, ни жалости, ни презрения. Я достал платок и вытер лицо, стоя к ней спиной, а потом пошел обратно к машине, от которой нас отделяли несколько часов пути. Карина быстро подошла ко мне и коснулась моего плеча.
- Все нормально, – не оборачиваясь, сказал я.
- Самуэль.
- Я же сказал, все хорошо.
- Мне жаль.
До стоянки, где оставили машину, мы добрались уже затемно. Температура у меня спала, и выступивший пот холодил кожу. Мне и в голову не пришло захватить с собой куртку. Меня еще немного подташнивало, оставалась и смутная злость к Карине. Обратно мы ехали молча, а до этого так же молча медленно и долго шли к машине. Я не знал, с чего вдруг впал в уныние и был так несчастен. “Нехватка глюкозы, – сказала бы сестра и добавила:– Прими витамины или выпей немного вина, и увидишь – все пройдет.” Карина ограничивалась тем, что с тревогой поглядывала на меня. Странная, чужая мне женщина, которую я одурачил и заставил войти в свою жизнь. Она считает меня тем, за кого себя выдаю и пытается оживить свои воспоминания о сестре при помощи моих. Она ищет Самуэля, которого не может найти, и ушедшую теперь уже навсегда сестру.
Карина задумчиво сдвинула брови и положила руку мне на лоб. Она сделала это так просто и непринужденно, что я смутился и откинул голову назад, чтобы избавиться от легкого прикосновения ее руки. Внезапно мне показалось, что мы с Кариной давно живем вместе, и в тяжелые минуты она поддерживала меня, а я помогал ей. Поделенное на двоих прошлое, которого нам так не хватает.
- Подожди, – сказала она и снова отыскала мой лоб. – У тебя жар. Я поднимусь с тобой.
- Не стоит, я справлюсь.
- Не сомневаюсь, что ты справишься, все мы как-то выкручиваемся. Вопрос в другом: хочешь ты, чтобы я поднялась к тебе или нет? Я могу заварить тебе чай, почитать вслух какую-нибудь книжку.
Карина беспокоится, чтобы заморочить мне голову, и ее беспокойство напомнило мне о том, что произошло как-то вечером на моей террасе, и о чем я до этой минуты больше не думал. Это было после того, как я рассказал Карине, какой мне запомнилась ее сестра, сочинив на ходу историю наших с Кларой тайных отношений и после того, как обнимал Карину на моей террасе. Когда мы снова сели каждый на свой диванчик, я спросил себя, что же творится в ее голове? Возможно, сейчас, она вставляла в головоломку клариной жизни лжекусочки, только что ловко подсунутые мной. Раз от раза Карина выглядела все более заинтересованной, словно открыла, что сестра была намного сложнее, чем она думала, и, главное, она была совершенно не такой, какой казалась ей, а может, сама Карина стала смотреть на нее по-другому.
- Какого цвета мои глаза?
Я машинально повернулся к Карине. Она закрыла глаза, и я решил импровизировать.
- Карие.
- Так я и думала.
- Точнее, светло-карие, как лесной орех.
- Когда ты смотришь на меня, мне кажется, что ты выпалываешь сорняки.
- Впрочем, может быть, чуточку темнее, не уверен.- Что ты стараешься убрать с дороги то, что тебе мешает. Ты смотришь на меня и ищешь Клару. Это все равно, что близорукому пытаться распознать родной облик в размытых, расплывающихся чертах. Ты ищешь во мне ее жесты, черты лица, и мои тебе мешают.
- Синие?
- А какого цвета были глаза Клары?
- Учти, что у меня есть только черно-белая фотография.
Вот она, опасность лжи. Что делает ложь интересной? Да то, что ты в любую секунду можешь выдать себя с головой одним необдуманным словом, потому что отвлекся. Не знаю, сколько времени длилось наше молчание. Я вжался в спинку дивана и ждал, стараясь дышать ровно и расслабиться, словно наш разговор ничуть меня не взволновал. Если бы Карина удивилась, это было бы в порядке вещей и означало бы, что она ничего не заподозрила и просто растерялась от моего загадочного ответа, но на ее лице отразилось не удивление, а тревога, словно мой ответ подтверждал ее опасения, которые она даже не осмеливалась произнести вслух. Я быстро пришел в себя и сыграл на опережение.
- Ты меня не понимаешь, – продолжил я. Руки и ноги покалывали тысячи острых иголок, будто я только что вышел из ледяной воды.
- Я действительно тебя не понимаю. Какая разница, что ее фото было черно-белым?
- Не только ЕЕ фото, для меня все фото черно-белые: кларины, твои, цветов на моей террасе. Я – дальтоник.
- Что-то незаметно.
- Слушай, я же не слепой и не паралитик. Меня не нужно переводить через улицу или говорить, что на светофоре красный свет.
- Клара ничего мне не сказала.
- Сильно сомневаюсь, что она об этом знала.
- Итак, мои глаза…
- Серые, как у Клары, только больше.
- Значит, ты не знаешь, русая я или рыжая.
- У тебя нет веснушек, значит русая.
- Но ты же знаешь, какого цвета твой диван.
- Оранжевый, если только моя жена не подшутила надо мной, как это иногда бывало. Не знаю, что за удовольствие она находила во всем этом, но за долгие годы, я узнал, что эта стена оливкового цвета была светло-синей. Понятия не имею, сколько раз за все это время, я выходил на улицу в пальто пурпурного как у фуксий, цвета, потому что жена говорила, что оно темно-синее. Я был убежден, что у меня очень элегантное пальто, потому что люди на улице задерживали на мне взгляд.
- Ты и сам себе не веришь.
- Клянусь.
- Ты разыгрываешь меня, смеешься надо мной.
- Ничуть. У моей жены было своеобразное чувство юмора.
- Она не очень тебя любила, верно?
- Конечно, для того, чтобы купить одежду, мне нужна помощь. Если я пойду один, то могу выйти из магазина разряженный как клоун.
Карина расслабилась и скрестила ноги. Ее руки, лежавшие на подлокотниках дивана, соскользнули вниз. Она улыбнулась, тряхнув головой: наверное представила меня этаким самовлюбленным нарциссом, разгуливающим по улице в пальто цвета фуксии, и людей, которые перепихивались локтями, завидев меня. Удалось ли мне убедить ее? Да уж, с пурпурным пальто я переборщил. Иногда меня заносит, и я теряю чувство меры из-за стремления к немыслимым подробностям как раз для того, чтобы придать вымыслу правдоподобность: дескать, кто придумал бы такое? Но если подозрение возникло, то любая малость может возродить его с новой силой, и тогда оно лишь усилится, обретя свое прошлое и суммируясь с прежними. Мне срочно нужно было нанести решающий удар – рассказать Карине что-то такое, чтобы она больше никогда не сомневалась во мне, убедившись в том, что Клара любила меня. Мой рассказ должен был потрясти ее, заставив смеяться или плакать, представляя в моих объятиях счастливую Клару, или же несчастную, в бешенстве и отчаянии дерущуюся со мной. И пока я думал, чем бы мне добить Карину, раз и навсегда избавив себя от ее подозрений, в моей голове эхом звучал заданный ею вопрос: “какого цвета мои глаза?” и еще “ты смотришь на меня, как на сорняк”.
Я вошел в квартиру один; Карина не настаивала на том, чтобы проводить меня, и от этого мне было легче и спокойней. Больше меня не тошнило, только кружилась голова, хотелось забыться и долго-долго ни о чем не думать, ничего не чувствовать и не желать. Ни-че-го. Какой же дерьмовый, паскудный день. Я разделся и собрался лечь в постель, но меня зазнобило, и пришлось надеть фланелевую пижаму, перед этим изрядно полазав по ящикам, чтобы ее найти, благо я всегда сплю без пижамы. Несмотря на скверное состояние, я включил компьютер и заглянул в почту. Клара добавила меня в друзья, ответив согласием на мою просьбу. Голова моя была тяжелой, словно в нее насыпали мешок песка. “Привет, Клара, я соскучился по тебе,” – написал я и отправил сообщение. Я немного подождал, стараясь не заснуть; снова и снова я открывал глаза и проверял, не пришел ли ответ. Уже на рассвете я без всякого интереса посмотрел на монитор, собираясь снова закрыть глаза, когда с фейсбука пришло новое сообщение. Я решил не читать его. Лучше и дальше спать, не выходить из тяжелого горячечного сна. Разочарования мне без надобности. Никогда не сбыться тому, что не может сбыться. Но соблазн оказался слишком велик, и я открыл почту. Сообщение было от Клары, но несмотря на это, я не мог полностью проснуться, будто не было в мире ничего естественнее, чем ее милый ответ: “Я тоже соскучилась. Очень”. Я улыбнулся, закрыл глаза и уснул, закутавшись в одеяло.
Рейтинг: 0
279 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
