Вечером двадцать восьмого июля в День Военно-морского флота СССР в девятнадцать часов одиннадцать минут по дальневосточному времени после праздничного дня командир боевой артиллерийской части эсминца «Забайкальский комсомолец», кратко – ЗеКа-157 вместо того чтобы вместе с друзьями кушать в кабаке водку и от удали бить кому-нибудь морду задумчиво сидел у себя в убогой каюте на койке с пробковым матрасом. Звали «бычка» Виктор Петрович.
Виктор Петрович с глазами, отливающими портвейном «Агдам», в душе которого была бабья осень, на широте курортной Ниццы, но по долготе Колымы в полном ледниковом одиночестве украдкой от всех читал покрытую пылью веков Книгу Книг – Библию. Отношений с богом у офицера, большого как артиллерийская мишень, вообще-то не было, так как он был агрессивный атеист, но слова Николая угодника, этого Николы Мир Ликийского - заведующего флотом, он хотел бы в Библии найти и прочитать.
В узкой в бедрах каюте стояла расслабленная духота. В ней словно волна, запертая в тесный корабельный рундук, хулиганил шаловливый морской ветерок, разгоняя неподвижную голубовато-прозрачную пелену табачного дыма. Пепельница, закипая окурками, издавала плотный и устойчивый запах, как в раздолбаных флотских ботинках «говнодавах».
Каюта офицера – это интересное место на корабле. Здесь служивый человек хоть на не большое время может остаться наедине самим с собой. Погрустить, подумать, спрятаться от всевидящих глаз экипажа и друзей, поправить свое психологическое состояние.
Каких только здесь не происходит невидимых постороннему глазу драм, трагедий и переживаний? Особенно у молодых офицеров, которых командир и старпом «дерут» днем и ночью. Начальство всегда может найти здесь офицера, поэтому не зря вспоминаются мудрые слова Леонида Соболева: «Если хочешь спать в уюте, то спи всегда в чужой каюте!»
О каюте, думаю, еще не все сказано и написано. Если Никита Хрущев в своих «хрущевках» сумел соединить ванну и туалет, то конструкторы советских военных кораблей в каюту всунули: спальню, кабинет, гостиную, умывальник. Вместили прихожую, прачечную, камбуз, кладовку. Добавили сюда библиотеку, казино, бар, камеру гауптвахты. На облупленных переборках каюты - этого корабельного пристанища «бычка», покрашенных старой шаровой краской не было ни одного места, которое не исцарапало время.
Петрович сидел в красных «революционных» носках в пику замполиту эсминца, который уже второй год домогался и преследовал его, как сын отца-алиментщика за отсутствие у «бычка» конспектов основоположников марксизма-ленинизма.
Если осмотреть его крошечную, как вагонный тамбур каюту, то можно было бы увидеть справа две койки, одна над другой, заправленные синими байковыми одеялами. Слева от входа к переборке был приклеен умывальник с бачком для воды, которой никогда не было. Рядом с ним, ближе к койкам под иллюминатором стоял небольшой столик, крышка которого была покрыта линолеумом с вырезанными на ней словами «Сам дурак!» Свет тусклой желтой лампочки в помещении горел, как на дневной панихиде.
На обветренном морским ветром лице офицера цвета портвейна «Солнцедар», под черными мохнатыми бровями прятались любопытные глаза с серинкой в уголках и пивной поволокой в зрачках. На службе Виктор Петрович был, как матрос - не думал, не рассуждал, не пререкался и ничего не исполнял. Он был в последней стадии зрелости Иисуса Христа, ему шел тридцать третий год от рождения. На вид ему можно было дать на десять лет больше, но прокурор больше не давал.
Когда проектировали военные корабли, о чем думали наши конструкторы? Не знаю. Думали, наверное, об артиллерийском, ракетном, минном оружии, средствах связи и спасении, но только не об условиях жизни экипажа. Поэтому офицерские каюты и кубрики для личного состава на военных кораблях были до безобразия маленькими и эстетически убогими. По размерам и удобствам в каюте офицера можно было только разве что повеситься, и то, если не растопыривать руки.
В этом убогом пристанище над головой «бычка» к железной переборке были прибиты купоросные оленьи рога, история появления которых была длина и кучерява. На небольшом столике у иллюминатора, как кинкетка для свечи стоял двадцати сантиметровый железный болт от боновых сетей. Он предметно символизировал отношение Виктора Петровича к жизни вообще и к корабельной службе в частности.
Прибитая дюбелем к металлическому столу пепельница в виде обрезанной артиллерийской гильзы, забитая нервно изжеванными окурками клайпедской «Примы», пахла, как распятие. Она напоминала раздутое кадило, из которого струился к подволоку синий дымок.
На столе стояла фотография «любимой женщины Петровича», которая улыбалась от радости и счастья, что отправила его в плавание зарабатывать деньги. К самодельной рамке было приклеено объявление «Говори кратко, ничего не проси, уходи быстро!» В изголовии койки на переборке в стальных зажимах находился массивный, с подслеповатым диском корабельный телефон, который мог выдержать удар ядерного взрыва. Рядом с ним висела отпечатанная на машинке флотская сентенция «Берешь руками – бежишь ногами!»
На палубе каюты покрытой протертым линолеумом стояла трех литровая стеклянная банка, где кипятился чай-чифирь, приспособлением «чертова ножка» в виде двух опасных лезвий для бритья, соединенных электрическими проводами. «Кипятильник» был включен в электрическую розетку на помятой временем переборке. Изумительная банка, напоминающая бочонок с порохом готова была в любую минуту взорваться, как теща, возмущенно брызгая во все стороны кипятком. Бурый напиток действовал на офицера, как алкоголь.
В углу, словно особист тихо затаилась на вешалке обрезанная внизу флотская шинель. В каюте были собраны тени предшественников Витюшки. В воздухе шипели эскадры береговых мух, поднятые морским сквозняком в каюте. Над умывальником на полочке лежал невымытый бритвенный прибор.
На переборке висело шитое грязными узорами матросское полотенце. Под раковиной шла мочеполовая тараканья жизнь. В зеркале отражалось чье-то опухшее лицо с очумелыми, но преданными морю глазами. Хорошо присмотревшись к стеклу через ржавые мыльные разводы можно было узнать нашего героя, пришедшего на флот с надеждой, а служившего за обещания.
Весь вид и своеобразный «дизайн» каюты показывал, что вещей здесь сто лет не касались женские руки. Вестового у офицера, как на российском императорском флоте не было и даже доплату «за машку» Хрущев в свое время морским офицерам отменил - мол, не баре,сами исподнее постираете и приборку в каюте проведете. Бардак здесь был не временным, а образом жизни, состоянием души.
Виктор Петрович с усталостью поднял голову от необыкновенной книги, сотворенной Богом, к тому, что его окружало уже не первый год, созданное людьми, внимательно осмотрелся. Посмотрел в иллюминатор, тяжело вздохнул и в очередной раз охренел.
Старинный почерневший церковный фолиант в руках атеиста пах, как икона и от него исходило райское благовоние. И это хорошо, так у некоторых офицеров в каюте пахло гробом, и звучал реквием по уходящей молодости.
Слева звучал малиновый колокольный звон граненых стаканов, доносившийся из каюты связиста корабля. Справа через переборку - у штурмана слышался стук игральных костей. Это «румын» командир торпедной группы и штурман с животом, что тебе корабельный лагун играли в нарды. Сгрудившиеся вокруг «шиш-беша» офицеры азартно матерились не только по «латыни», но еще на семи иностранных языках.
По эсминцу гулял любопытствующий сквозняк, трубно гремел корабельный титан на камбузе, а репитер компаса в нактоузе скрипел куртуазной морзянкой, показывая вчерашнюю погоду. Палуба тошно дребезжала. Корабль жил своей рассеченной на водонепроницаемые переборки жизнью.
Влюбленный в море офицер, погрузившись в корабельное время с неподдельным удивлением, граничившим с даунизмом, продолжил слюнявить указательный палец и перелистывать странички церковного фолиант. Библия лежала на столике, как партитура. Витюшка, ошеломленный божественными словами, причмокивал своими волевыми губами и вслух искренне восхищался.
- Вот это да! Это я понимаю слог. Это вам не пальцем в носу ковыряться, - Виктор, задумчиво посмотрев в мутное зеркало, дернул плечами с помятыми погонами. - А слова-то, слова-то какие... прямо таки как у нашего замполита.
Петрович, был по-детски удивлен. Оказывается, Библия давно и бесповоротно вошла в плоть и кровь его морской службы. Такие божьи выражения, как «Не сотвори себе кумира», «Нет пророка в своем отечестве», «Перековать мечи на орала», «Поднявший меч от меча и погибнет» давно стали служивыми аксиомами.
От ленинских, а, оказывается, от божьих выражений «Кто не работает – тот не ест», «Око за око, зуб за зуб», «Хранить, словно зеницу ока» он балдел, как в пятом классе на последней парте. Виктор Петрович сам не ведая уже давно своим подчиненным, вбивал в головы библейские постулаты «Козел отпущения», «Не от мира сего», «Не виснуть между небом и землей», правда, добавляя свое - как дерьмо в проруби!
В каюте «бычка» витал дух божественной кармы астральной ауры. Если внимательно прислушаться, то можно было уловить из-за умывальника с засохшей пеной для бритья, загаженного старыми лезвиями «Спутник», тихое благостное церковное песнопение корабельных крыс.
День лениво угасал. В базе набирали обороты праздничные пьянки с музыкой, танцами в полуголом виде на столах с салатами и будущими драками. Базовый абортарий готовился к приему пациентов. Из иллюминатора пахло морскими водорослями, дегтем и поселковой помойкой. В богоугодной тиши в дверь каюты «бычка» неожиданно раздался стеснительный стук.
- Можно?
На пороге каюты «яко тать в нощи», то есть неожиданно предстал, скромно переминаясь с ноги на ногу и неловко пряча за спину свои лоснящиеся, как шпроты грязные ручонки, матрос-первогодок Миша. Заряжающий правого носового орудия весь в веснушках, как обосранный тараканами чайник зайдя в каюту, словно в церковь стеснительно застыл около комингса двери, словно первоклассник в кабинете директора.
Пахнущий жареным луком, с несмываемой улыбкой на зернистом от угрей лице он с видом будто его толки в ступе превратился в сплошное усердие. По каюте пробежал сквозняк, забурлив в пепельнице пеплом. Закрываемая дверь, хлопнула, как выстрел в висок.
- «Можно» телегу с разбегу, а на флоте полагается говорить «Разрешите!», - не поднимая головы, поправил салагу «бычок», в зрачках глаз которого еще бегали ангелы из эдемского сада.
Простодушный вид хлопца ростом «метр с кепкой» и то в прыжке, был ликом самого херувима без мозгов в белом сиянии будто перед входом в рай. Льняной, мягкий есенинский чубчик оттенял молодую бестолковку в бескозырке, легко вмещающую его оба уха. Голубые, не по росту прозрачные, как спирт глаза ошарашено смотрели на командира с каким-то детским обожанием и пиитом.
Матросик, тихий, как голубь ангельским голоском с характерным южным выговором навевал материнские чувства и напоминал обоссаное детство. Угрястые прыщи на обаятельном мальчишеском лице сияли всеми цветами солнечной радуги. Глядя на этого пацана, всем всегда хотелось погладить его по светлой головке, сунуть в ротик леденец и спросить:
- Хлопчик! Ты школу-то закончил? Где твоя мамка?
«Бычок» задумчиво оторвал усталые от хронического недосыпания сероватые глаза от интересной книги, потянулся до хруста в суставах и глубоко вздохнул. Густой табачный дым, казался туманом в том месте, где его прорезал наклонный луч заходящего солнца. Виктор настороженно посмотрел на матроса, после чего улыбка с лица матроса сама сползла, как использованный презерватив, брошенный об забор. Мысленно еще витая в церковно-славянских вязях кап-лей автоматически достал из сигаретной пачки очередную сигарету, закурил и спросил:
- Ну что лыбишься, как унитаз в гальюне?
- Товарищ командир! - моряк, продолжая сиять, словно пятиклассница после первого поцелуя, нерешительно, но с собачьей доверчивостью посмотрел добрыми щенячьими глазами на офицера. - Вот пришел посоветоваться. Как служить? С кого лепить свою жизнь и брать пример в службе? – с любознательностью сельского пацаненка спросил стеснительный салажонок, которого мать перед службой наставляла: «Запомни сынок! Ласковый теленок две мамки сосет!»
Витюшка, прошедший за последние пятнадцать лет воинской службы огонь, воду и медные трубы от удивительных вопросов матроса чуть не давится сигаретой и выпускает дым из ушей. Пощупав кончики черных, будто гуталином намазанных усов, словно убеждаясь в их существовании, «бычок» задумывается.
Перед его мысленным взором, в одно мгновение, как страшный сон проносится вся его яркая, полная взлетов и падений военная жизнь. От нервных курсантских будней до офицерских корабельных мытарств с их бессонными ночами, бдениями по защите своей развальцованной начальниками задницы от матери-Родины.
Он вспомнил, как его в боевом походе в Индийском океане во время шторма чуть не смыло с ходового мостика – хорошо хоть зацепился за вентиляционный грибок, иначе кормил бы сейчас крабов в Персидском заливе. Не забыл, как по разгильдяйству его «групмана», командира группы управления ракетным оружием его чуть не прихлопнуло крышкой от пусковой установки при этом, чуть не раздавив «колокольчики-бубенчики».
Что только стоила недавно случайно выпущенная с соседнего корабля очередь мелкокалиберных снарядов из носовой пушки при утреннем проворачивании оружия? Как его тогда не задело, он до сих пор не понимал. Снаряд пролетел в десяти сантиметрах над башкой, разворотив ограждение ходового мостика и ранив осколком командующего эскадрой. Спасла реакция, падать - не вставать. Виктор Петрович вспомнил, как разлился дерьмом на палубе, но горячее ощущение на щеке от теплого инверсионного следа снаряда чувствовал еще долго. Воистину родился с серебряной ложкой во рту и золотым якорем в заднице.
В корабельной службе у Витюшке было все, что можно от души пожелать хорошему врагу - ежедневная многократная командирская дрючка во все дырки и щели, нажитый геморрой, месяцы без берега, неустроенная половая жизнь. На соседнем корабле с тоской пробили вечерние склянки, точно жалуясь на свою непутевую жизнь и сердясь на флотскую действительность. Крики чаек, долетев до иллюминатора, рассыпались битым кирпичом о броняшку.
- Как? - Петрович, подняв, свою голову от церковной книги, автоматически переспросил рябого, будто найденного в жиже первогодка и глянул на него как бы посветлевшим взором. - Да очень просто, сынок! – «бычок», повернув голову в сторону Бога, заглянул в Книгу Книг и с таким благоговеньем перелистнул очередную страничку, что Господь бы остался доволен. - Будь послушным, аки агнец божий. Душевно чист, яко майский цветок. Не грусти по пустякам, - с долей отцовской грусти начал не спеша чревовещать. - Будь нелицемерен, терпим, прост, как евангелистский голубь, - каплей благоговейно расправил помятую страничку старинной книги, почесал свои потные фаберже и спокойно продолжил. - Терпелив, яко наш Христос. Бог терпел и нам велел! Достойно неси свой воинский крест. Не пей вина зависти и прелюбодеяния, – тут Витюшка искоса посмотрел на спрятанную под столом пол-литровую бутылку технического спирта и нервно дернул шеей.
- Я постараюсь, - вкрадчиво промямлил себе под нос матрос.
- На девчонке своей будешь «стараться», - резко поправил командир, но, что-то вспомнив, как пророк опять елейно продолжил. - Воздерживайся от праздных поступков и уныния. Будь аккуратен на камбузе и в гальюне. Лукавый-то, он всегда около святых мест бродит.
Виктор Петрович прислушался. В иллюминатор вместе с морским воздухом рвался в каюту корабельный ревун. Колокола громкого боя мешались с лязгом драги-землечерпалки, чистящей фарватер. Из этого хаоса выделялись только четкие матерные команды оперативного дежурного базы по «матюгальнику», да матросское ржание на юте.
- Не забывай, друг! Как говорил нам Иисус Христос - достигнуть зари можно только тропою ночи. Увы, мир полон мерзости. Не будь Авгуром, вводящим в заблуждение других, - Витюшку потянуло на философию, но он быстро взял себя в руки и продолжил тем же церковно-приходским тоном. - Если не пустить в душу бога, то в ней поселится дьявол. Умей каяться и биться головой о переборку. Запомни! На флоте Бог и начальники страждущих любят! Без любви к флоту служить невозможно, так же как служить обедню, не веруя, - офицер дернулся мятыми подглазьями, удивившись, что в легкую набуравил и продолжил. - Аз есмь ратник, поэтому чти командира и боцмана свояго, да благо ти будет и да долголетен будеши на корабле, - Петрович ни с того ни с чего заговорил на староцерковном языке
За иллюминатором было видно, как на соседнем эсминце «Безумном» офицеры подвесили кота за яйца, пытаясь отучить его гадить на ходовом мостике. Праздничные флаги расцвечивания трепались на ветру о чем-то своем, личном. Вечер стоял весь в недостатках. Пахло взысканиями за «полеты», которые должны были произойти за праздничный вечер.
На стекло корабельного иллюминатора села бабочка Махаон с красивейшими в целую ладошку черными крылышками и с яркими золотистыми спиральками на них. Она удивленно повертела своей изящной шаловливой головкой, пошевелила с сарказмом длинными усиками и, поняв, что данная каюта не место, для показа своей божественной красоты возмущенно дернув гузкой взлетела и полетела над бухтой к спасительной зелени на берегу.
- Почаще испытывай чувство братолюбия к своему командиру, - каплей затянулся сигаретой и снова непроизвольно хмыкнул своим мыслям. Выпустил дым из ушей и, почесав рукой в районе ширинки, продолжил, как духовный наставник. - Лелей в себе любовь к ближнему. Не слушай буридановых ослов. Не блуди, не веди валтасарову жизнь. Не забывай, где изобилие - там порок! - Виктор Петрович сделал очередную глубокомысленную паузу, посмотрел на упавшего с подволока-потолка таракана и продолжил пудрить мозги парню.
- Помни, ты соль моря! Если же соль потеряет силу, то чем же сделаешь ее соленой? Она уже ни к чему не годна, как разве что выбросить ее вон на попрание людям, - Петрович заговорил словами знаменитой Нагорной проповеди. - Будь мудр, как змий и прост, как голубь, руководствуйся в своих поступках Корабельным Уставом. Не теряй душевной чистоты и простосердечности, - повторил Витюшка слова Иисуса, сказанные им за молитвой своему апостолу Матфею, а может быть Петру. Воинствующий атеист пока еще путал их.
- Всё в руках человека, поэтому почаще их мой. Чище руки - тверже кал! - опять наступила напряженная тишина, можно было услышать, как шевелись святые мощи, в виде старой шинели в убогом углу каюты. - Береги свое время! Не забывай, не время проходит - проходим мы...
Высочайшие бессмертные слова Богочеловека, принявшего мученическую смерть на кресте во имя спасения всего человеческого рода и поправшего своей смертью смерть, наполнили душу и сердце матроса безграничной верой в торжество Добра над Злом. Библия давала неисчерпаемый заряд умиротворения и надежды на будущее.
В корабельный иллюминатор опять ворвался свежий порыв соленого морского ветерка с душистым запахом смоляных канатов, водорослей и вонючего гальюна. Флаг на гафеле от гордости за себя трещал, как тараканы в матрацах коек матросов. Заходящий солнечный луч любопытно заглянул в каюту посмотреть, чем тут занимаются служивый народ, но ничего его не заинтересовало, и он скрылся, как корабельная крыса под рундук.
Виктор достав мятую сигарету, закурил и с непостижимым трепетно-печальным обликом очарованного странника моря посмотрел с вожделением на бутылку спирта под столом. Задумался и вкрадчиво мягким голосом выдал неожиданную для себя идеальную максиму.
- Родной! Иисусы являются редко, как кометы, а Иуды - не переводятся, как комары!
О борт корабля лениво скреблась июльская чумная волна, цепляясь водорослями за прилипшие к обшивке ракушки. На корме корабля собралась кодла чаек, и галдела, как на партсобрании при рассмотрении персонального дела одной из них. Было слышно, как в боевой рубке морской «латынью» трепались о чем-то своем «девичьем» боцман и корабельный баталер.
- Будь зорким и щедрым Аргусом на добрые дела для своего Отечества, - благовестно продолжил «бычок», опять заглянув, как в школьную шпаргалку в божью скрижаль. - Являйся смиреной овцой перед начальниками, но помни - они любят заглядывать туда, откуда ноги растут, - в каюте от слов кап-лея стало как-бы светлее. - Не дуй против божьего ветра - святые брызги все равно попадут на тебя. Будь благословен в ратном труде! Не забывай! Господь и намерения целует! - Виктор Петрович продолжил говорить, как Иисус Христос на горе Синайской. - Изменяя себя, но не изменяй себе!
Матрос млел сердцем, в душе радуясь и плача от мягких командирских слов, которые можно было класть в рот и растворять как божью пастилу. Парню сразу же захотелось прикрыть грудью товарища вражескую амбразуру, бросить друга под танк или на худой конец выпить из горлышка в один присест бутылку портвейна «Биле мицне».
- Борись с демонами! Хотя, не забывай, убив демонов, могут умереть и ангелы, - Витюшка опять ушел в юношеские воспоминания-грезы воинской службы.
Ему вспомнился его первый демон – тезка, курсантский командир отделения, горячий аварец, спустившийся с гор за керосином и сразу попавший на флот. Надо отдать ему должное он был упертым малым, как двести татар вместе взятых и хорошо понимал, что если не обустроится на флоте, то до старости будет пасти овец на горных пастбищах и донашивая отцовскую бурку.
- Одевайся в одежды праведные! Робу и исподнее, особенно свои «писюн» и носки-караси перед увольнением на берег стирай регулярно, чтобы перед девчонками не было стыдно. Не входи в пустословие и словоблудие, - Петрович, вспомнив свою любовницу Людмилу, продолжил свою проповедь. - Запомни! Самое дорогое у человека – это жизнь! - ни с того не с сего Витюшка начал чревовещать бодрые комсомольские цитаты. - Она дается один раз в жизни, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы! - встрепенувшись от советской действительности, офицер, как ни в чем не бывало, елейно продолжил.
- Сынок! Чем ярче свет, тем гуще тени!– вздохнув тяжёлым вздохом уставшего корабельного боцмана, он с дерзостным и яростным ослеплением продолжил, будто читал гадательную книгу «Оракул Соломона». - Ты, главное не отчаивайся. Путь познания всегда опаснее самого знания! Будь воздержан! Не бодрствуй во Сне и не спи на Яву. Не трещи крыльями без повода и не тарахти задницей по палубе! Помни! Жизнь прекрасна и удивительна!!! Тебя ждут великие дела! Но, - офицер еще с большой тоской вздохнул и опять сделал глубокомысленную паузу. - Увы, дорогой! Служба – дело грустное. Она печалит. - Виктор в очередной раз посмотрел в священную книгу, будто с нее читал и выдал очередную умную фразу. - Не забывай, дружок! Как говорил наш Александр Сергеевич Пушкин - «Знания сокращают нам опыты быстротекущей жизни».
Корабельные скрипы и истошный звук гудка на соседнем корабле, который входил в военно-морскую базу, подтвердили слова кап-лея, усиливая чувство грусти, безысходности и жизненной тоски. Молодой матрос, терзая жирный прыщ на подбородке, одуревший и ошеломленный от потока удивительной для него непонятной информации стоял перед любимым командиром, как часовой у кормового флага. В его глазах, распахнутых на ширину плеч, отражался коммунизм.
Парень преданными собачьими глазами в позе счастливого зародыша на цыпочках, будто перед писюаром, смиренно слушая командира от нетерпения стал слегка перебирать ногами, утирая мокрый нос рукавом робы. Ожидая окончания божественного монолога, он мысленно восхищался - «Во! Дает командир! Ерунду же порет, как деревенский сапожник, но как складно! Воистину – это вам не тут, а здесь! Молодец! Нечего сказать – командир и в божьем храме всегда командир!»
Речь солнца флотской службы еще лилась и лилась бы долго, как из благостных уст какого-нибудь деревенского батюшки, пока по корабельной трансляции, прозванной на флоте «матюгальником», резко не прозвучали колокола. Нет, не Свято-Никольского храма, а прозаические – флотские, колокола громкого боя. Звучит левитановским голосом четкая команда дежурного по кораблю:
- Учебно-боевая тревога! Корабль к бою и походу приготовить! По местам стоять! С якоря сниматься!
С изжеванного лица офицера мгновенно слетает юродивая улыбка наивной доброты. Глаза, набрав вдоволь железа, остекленевают. Колючие усы на красноносой хоризме лица, пахнувшие прокисшим портвейном, становятся в положение «боевое» и зверски начинают шевелиться, как швабра на большой приборке.
В каюте как-то сразу чувствуются запах грозовых недостатков и морского пота. Крысы дисциплинированно разбегаются по своим боевым постам. Чай-чифирь перестает кипеть в банке под ногами у офицера, превратившись матросом первогодком. Вскочив с койки, Виктор Петрович опрокинув на ноги кипяток, начинает, оглашено орать:
- Какая падла здесь поставила банку? - обваренный Витюшка, прыгая на одной ноге, как девочка, играющая в классики продолжает. - Ну! Т-ты, едрит-мудрит, дубина столеросовая! П-потный х-хорек! Хватит курить занавески! Ч-что стоишь, как дерьма наелся?
Командир освобождается от божественной кармы и астральной ауры божественной книги. Мысли его постепенно наливаются свинцовым нехорошим багрянцем. Расстегнув деревянный подворотничок на кителе цвета «легкого японского утреннего заката в аромате цветущего жасмина» и переведя дыхание, «бычок» во всю свою луженую глотку голосом со звериным оттенком на одном дыхании кончает прямо на голову матросику.
- Команды не слышал, тараканья титька? А ну жопу в руки, глиста в портянках, по-пластунски бегом на свой боевой пост, ети твой пупок в глотку кашалота и чтобы не царапать своими гнилыми потрохами палубу, твою дивизию мать-ать-ать! Хорош дурака валять и к переборке приставлять! Р-развели мне тут, понимаешь, антимонию!!!
Кто не был - тот будет, кто был - не забудет. Этим лицемерием был отравлен не только флот, но и всё гражданское общество в 70-80-е годы. Надев шляпы и повязав галстуки, они изображали культурных интеллигентных руководителей. А если что-то шло не по плану, тон резко менялся вместе со словами и разворотом на 180 градусов по компАсу.
Александр! Что ответить? Увы, это - мы! Меняются флаги, гимны, а мы остаемся такими каким нас описывали Ключевский, Соловьев, Карамзин... поэтому остается шутить! Спасибо за внимание.
Николай, спасибо! Рад! С Новым годом и новых творческих успехов! Я на тебя с удовольствием подписан, но своевременно все прочитать не могу, так как работаю, но будь уверен - ничто не будет забыто!
Помочь сайту
Поздравления
Интересно
