Мерин

Землепашцы разбрасывают зерна, морские училища – людей. Кого на Северный флот, кого на Черноморский, а самых лихих - на Тихоокеанский флот, где народ продолжает куролесить и развлекаться, как может.

В живописной дальневосточной долине между лесисто-пушистых безжалостных сопок на берегу Великого океана неприхотливо расположился небольшой аэродром военно-транспортной авиации. Вдоль простой без бетонного покрытия единственной взлетно-посадочной полосы притулились пяток стареньких напудренных пылью ЛИ-2 и десяток безотказных, как самаркандские ишаки «Аннушек».

Бело-черный конус на КДП, показывал безветрие и безвольно висел, как детородной орган у замполита авиаполка. Пахло сухой землей и навозом. На окраине ВПП, заросшим полевым разноцветьем паслись худосочные коровы из соседней деревни. Одни богоугодные животины мирно дремали под солнцем. Другие стоя отряхивались тощими хвостами от горячих оводов и помойных мух. Заодно они обильно удобряли взлетку своими испеченными коровьими «лепешками».

В пыльной траве кудахтали беспризорные куры. Грязные овцы с даунским выражением морд лениво жевали жвачку. Стая молодых хулиганистых воробьев с азартом, присущим всему, что летает, охотилась за свежим ароматным навозом. Работящие кузнечики в пожухлой траве усердно ковали очередные неприятности для авиаторов.

Ситуация благопрепятствовала полетам, которых здесь проводилось немного, но график проверок выполнялся строго и неукоснительно, как акафист. Причин у вышестоящего командования округа для этого всегда находилось предостаточно. У начальников постоянно был то понос, то золотуха. Да и кому не хотелось в командировке на «халяву» попить дармового авиационного спирта и в летной столовой вкусно поесть «летной пайки - кожаной фуфайки»?

В советское время авиаторы гвардейского и трижды орденоносного авиаполка второй час терпеливо ждали на взлетной полосе генерала с очередной начальственной проверкой. Авиаполку - этим крыльям Родины, для полного счастья не хватало только этого военного геморроя.

Накануне в летном полку была суматоха - «горел флаг»! Все офицеры, прапорщики и личный состав срочной службы «стояли на ушах» и «рыли рогами землю» - шла проверка перед проверкой, чтобы проверить, насколько личный состав готов к проверке.Руководящие установки командира, были коротки, как очереди из авиационной пушки и не допускали толкований:

- Все кирпичи со взлетки убрать и сжечь! Кривое выпрямить, прямое - загнуть, все остальное - покрасить и посыпать песком! Горячку не пороть, но к утру, чтобы все было сделано! Всех на вечный оргпериод!

Организационный период - это когда выход из части запрещен, отпуска, увольнения и командировки отменены. Жены носят обеды в кастрюльках и кормят своих мужей прямо на аэродроме. Любовью занимаются впопыхах на летном поле под крыльями родины.

Сразу же осунувшийся от страданий начальник штаба поставил «напопа» местный лазарет и все больные были выметены из санчасти до операционной чистоты. Люди с гауптвахты, лесопильни и местной хлебопекарни были возвращены в полк. Вернули даже саперный взвод с дачи замполита. Приводили в порядок казармы, застилали койки новыми простынями, шерстили кладовки. Выпиливали бирки, помня, что «солдат без бирки, что очко без дырки». Драили сортиры, подбирали окурки и плевки, прятали грязь по углам. Мыли и благоустраивали военный городок, дернили газоны, подметали граблями бетонные дорожки. Обновили «ненаглядную» агитацию, придумали новые лозунги и призывы.

Неистово красили зеленой краской траву, белой – бордюры и деревья, серой - крылья самолетов. Краска липла к сапогам. Вновь белили огненно белые стены зданий и дырявые заборы, усердно собирали чайными ложками коровьи «лепешки» на бескрайнем летном поле.

Особое внимание было уделено цементированию детских песочниц, дернованию газонов и щебетованию дорожек. Самым удачливым разгильдяям повезло мыть горячей водой строевой плац. Если бы небо висело по ниже, то выдраили бы и его абразивной крошкой. Отловили всех собак по ротам, к которым солдатики относились с любовью, характерной для тюрем и сугубо мужских коллективов и отправили их на подсобное хозяйство сторожить петрушку.

Зампотех в служебном азарте даже заправил баки самолетов, а заодно и личных автомобилей авиационным керосином. Проезжающие мимо старенькие «Жигули» и «Москвичи» стали иметь терпкий, немного пьянящий запах реактивных самолетов. Для куража даже несколько раз прогрели движки «Аннушек». Щедро покрасили «серебрянкой» обода и ступицы самолетных колес стареньких ЛИ-2, в результате чего полполка отливало серебром.

Летчики драили свою парадную форму одежды, начищая военной пастой «гойя» авиационные «крылышки» на своих погонах и гордо привинчивали юбилейные медали на свои широкие груди. Офицеры не знали ни пощады, ни устали и были наготове. Солдаты, обалдевшие и заинструктированные «до ручки», осунулись и выглядели даунами.

Это про них неизвестный военный поэт написал душевно проникновенные строчки:

                    Здоровая рожа, лопата в руках!

                    Где служишь братишка?

                    В авиационных войсках

Не забыли о заготовке красной икры, салата по корейскому рецепту из папоротника «орляка», приморских креветок, трепангов, мидий и гребешков. Готовилась таежная банька с лечебными настойками свежего помета бурундуков и фазанов. Старший по бане был отдельно проинструктирован с перцем до слез. Баня в авиации - это ритуал, традиция, правда, не вековая, так как самой авиации сто с небольшим лет.

На подсобном хозяйстве была заколота очередная свинья, готовая превратиться в шашлык и помочь комиссии сделать правильные выводы. От летной столовой шел дым коромыслом и стелился запах богов - готовился генеральский обед. Жрать всем хотелось, как из ружья. Любимый личный состав полка отдрюченный до полной потери потенции был спрятан по дальним углам. Все были в коматозном напряжении в преддверии служебного счастья.

Молодой командир полка с уставшим лицом и мокрой спиной, затаив дыхание, вместе с офицерами, стоящими в юморном строю, искоса посматривал на безоблачное небо из-под козырька лихой фуражки и нервно покусывал нижнюю губу. Комполка, в самом деле, был очень молод, и только седая голова, будто окунутая в сметану выдавала его ежедневные переживания за судьбы самолетов и людей, которых он провожал в небо. Командир, как мальчишка, нетерпеливо и с содроганием пониже пупка, где кончался человек и начинался мужчина, про себя размышлял - «Кто на этот раз прилетит инспектировать? Зимой, например председателем аналогичной комиссии, был полковник... танкист!»

Долгожданный день «X» наступил, к летчикам пришло время «Ч». «Вот полдень, а Германа все нет!» Народ под огненным солнцем вытекал из-под кителей. Было дано «добро» на посадку штабного ИЛ-14. В это время на краю летного поля, как говорят - «на зеленях» вместе с деревенскими коровами и козами флегматично, не торопясь и без аппетита жуя ржавую траву, весь в оводах безмятежно пасся шершавый полковой мерин по кличке Моня.

Вид у полуживого с растопыренными ногами и обкусанными ушами коня типа клячи авось-масти с помятым профилем был, как у заезженного и изнуренного походами Буцефала Александра Македонского. Голова божьей животины с тоской во взоре и с острым кадыком по военной привычке была задрана высоко к небу, будто мерин высматривал в небесной выси штабной самолет. Карие с мутной поволокой глаза симпатичной доброй морды, с отвисшей нижней губой с тоской смотрели на нашу мерзопакостную и душепротивную действительность.

Моня нервно перебирал ногами, будто стоял на жареных гвоздях. Таких коней Александр Куприн называл «звездочетами». Впалые ребристые грязные бока, колыхались, что тебе амурские волны. Нечесаная сто лет грива вяло колыхалась на ветру. Протертая до позвоночника холка вызывала жалость и тоску. Тощий исхудалый живот беззвучно говорил о тяжелой жизни авиационной лошади. Весь в репейниках, облезлый хвост путался в погнутых ногах. Мерин всем своим видом говорил окружающим людям - «Неказиста служба авиационного специалиста». В его жалкой хребтине было что-то подавляющее и комически-жалкое.

На горизонте бирюзового безоблачного советского неба появляется крохотная точка, которая превращается на глазах у встречающих в комок предстоящих забот и проблем. Ревущий штабной военный геморрой из крыльев, движков с ржаво-обожженными выхлопными трубами насладившийся музыкой небесных сфер сбрасывает обороты и производит благополучную посадку. Ромашки пригибаются к земле, а овцы от испуга разбегаются по краям летного поля.

Вздрагивая всеми фибрами своего поношенного корпуса и клацая колесами по неубранным коровьим «лепешкам» аэроплан, растопырив крылья, как перекладины креста лихо и бодро подбегает к встречающим. Как говорят в авиации – по полю тело пролетело. Небо кончилось, началась земля с ее вечными прибамбасами. Прилетели.

Нервозность начинает пульсировать на летном поле. Куры разбегаются. Чертополох пригибается к земле, только коровы на краю поля как стояли валунами, так и остаются стоять, не поднимая хвостов. Геликоптер подпрыгивает и замирает, отворяется дверца и по железному трапу, угодливо поставленному инженером полка, величаво и неторопливо спускается представительный седовласый генерал-майор с вставными глазами. Проверяющий стар и потрепан, как анекдот о вечном Жиде и немощен, словно желток в командирском яйце. Умора.

Спустившись на нашу грешную землю, с начинающимися от ушей красными широкими лампасами в виде струй крови подчиненных генерал ощупывает пристальным взглядом аэродром. С кучей мелких клерков, он показывает своим видом - «Мы отдерем своих, чтобы чужие боялись!»

Командир авиаполка с чисто выбритой отливающей синевой неординарной хоризмой лица, беглым маршем подлетает на мягких ногах к генералу, включает реверс и тормозит. Из-под лихой фуражки комполка по-казацки набекрень выглядывает бравый слегка поседевший чубчик.

Рядом с ним по правую руку застывает командир отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения - ОБАТО, который заведовал в авиационном полку всем - от скрепок до боевых ракет и бомб. Про этот батальон ходила летная присказка «ОБАТО – союзник НАТО». С левой стороны, пригорюнившись от вечных страданий и невнимания со стороны начальников, примерз к летному полю, командир батальона связи, который летчикам кроме «хлорки» - полихлорвинилового провода связи ничего не мог дать.

Молодой полковник с твердым подбородком, приставляет «лапу» к уху и начинает громко, заглушая рев авиационных движков, докладывать о состоянии дел в своем авиационном «хозяйстве». Но… видит, что генерал с куриной грудкой как бы его и не слушает, а с «ленинским» прищуром и юношеской задумчивостью всматривается вдаль, где пасется полковой мерин Моня.

Глаза старого воина-ветерана, с генеральскими литыми погонами споткнувшись на копытах Мони, становятся какими-то душещипательными и проникновенными. Ресницы начинают моргать, как аварийная лампочка на панели приборов самолета. Он становится похожим на Христа в Гефсиманском саду.

Генерал, не торопясь, как катафалк подходит к мерину. Чувствуется, что он даже хочет с ним тихо заговорить о чем-то и это понятно, лошадь, что ни говори, всегда всех внимательно выслушает. Божья животина всегда улыбнется добрыми глазами, где даже головой кивнет, а то и хвостом в знак одобрения махнет. Не то, что люди, что ни скажи - все поперек «борозды» получается.

«В чем дело?» - взглядом спрашивает командир у свиты высокого начальника. Один из сопровождающих офицеров заговорщицким шепотом, похожем на скрип крышки гроба на ночном кладбище, тихо говорит командиру.

- Наш Иваныч начинал служу в легендарной Первой Конной, у самого Буденного! Лихой был рубака!

Командир, проглотив уксусную слюну, про себя чертыхается и с сожалением вздыхает - «Вот не везет, так не везет, то танкиста пришлют, то кавалериста. Теперь начнется кордебалет!»

Предчувствия комполка, как всегда, его не обманывают. Начинается представление в картинках под названием «Маруся отравилась». Генерал, оглядев встречающих, неспешно, со знанием дела обходит вокруг коня, осыпанного «гречкой». Дергает изжеванную уздечку, теребит сбитую холку, заглядывает в уши и гладит мягкие лошадиные губы. Внимательно осматривает мерина и любовно похлопывает его по костлявым бокам с выступающими ребрами, заглядывает в зубы. Через некоторое время «сталинский кавалерист» возмущенно поворачивается к командиру.

- Кормили? – показывает ушами на мерина

- ???

- Не понял! Я вам кто или где? Вы что здесь вообще? Что это у вас тут делается, ядрена вошь? Кони не прибраны, не ухожены, - всем становится трудно дышать. - О какой боевой готовности полка может идти речь, когда у вас тут не лошади, а беременные клячи пасутся? Это вам не хвосты самолетам заносить! Тут думать надо! - генерал, благоухающий на все летное поле общевойсковым «Шипром», нервно вынимает из кармана белоснежный носовой платок. Снимает генеральскую фуражку, вытирает потную макушку и продолжает дрючить в хвост и гриву командира. - Полк к боевой работе не готов! Через месяц назначаю повторную проверку!

Комиссия, которая «накачивала колеса генералу» разгневанно разворачивается и садится в самолет.

- Седлай! – командует генерал.

Хлопает дверца. Самолет, натужно ревя своими двумя движками и полосуя воздух крестообразными винтами, убывает восвояси в кристально чистое небо. Командир в фуражке прилипшей ко лбу и сжатыми губами между зубов остается стоять, как вкопанный на летном поле телеграфный столб. Он хочет что-то сказать, но, посмотрев на окостеневших офицеров, сдерживается. Наступает тишина, только слышится курлыканье клина журавлей высоко в небе, да стрекотание кузнечиков в не докошенной траве.

Мерин Моня, в раздумье, вертя облезлым хвостом, смотрит озадаченно на всю эту веселую картину, сам себе, думая - «А не дурак ли я?» Ситуация - хоть святых выноси с летного поля.

Что делать? Как быть? - вечные вопросы в армии. В другом месте люди бы растерялись, опустили руки, но не в Авиации, где служат лучшие люди нации! В полку начинается сразу же новая подготовка к повторным смотринам. Теперь «боевая» работа начинается с другого конца «палки», так как служба - это палка с крючком на конце, на который насажен солдат!

Командир вызывает к себе солдатика, ответственного за этого мерина, казаха Муслитхаддина абу Мухаммеда Бабай Абдаллаха ибн Мушрифаддина оглы, которого зовут кратко - Миша Мушрин. Он был послан служить в авиацию самим Аллахом. Это про него народная молва сочинила стишок.

                              Вечно пьяный, вечно сонный,

                              Идет солдат авиационный...

Командир, твердый, как саперная лопатка сразу же с порога вставляет ему лом, чтобы голова не качалась. Прикрепляет к нему двух опытных зубров-прапорщиков с мягкими мозгами, но преданных авиации, как собака кости. На лбах прапорщиков отпечатана единственная максима – «Уходя с аэродрома, вспомни, взял ли что ты для дома!». Ставит им всем «боевую» задачу в область раздолбанных седалищ.

- Кровь из носа, но через месяц в полку должна быть не беременный таракан, а боевой конь! Это вам не хвосты самолетам заносить и ртом на поле ворон считать, - добрый командир грозно смотрит на подчиненных и невозмутимо продолжает. - Как хотите, так и делайте из Мони рысака, иначе всем глаз на задницу натяну, а ваше никому не нужное мужское естество порублю на пятаки. Так и знайте!

Начинается, как говорят, авиационный аврал, не путать с морским абордажем. Моню моют кипятком с дефицитным в то время порошком «Лотос», скребут наждаком и бортовыми щетками, чем моют очки сортиров. Кормят, как на убой, отпаивают сгущенным молоком с отрубями и печеньем «Двадцать лет без Великого Октября!». Лелеют его и холят.

Каждый день выгуливают, моют и чистят до костей. Обновляют подковы и крепятся белые нагавки, то есть перевязи у копыт, расчесанную черную гриву приводят в положение «боевое». Вычесывают от блох хвост, точат рашпилем последние его зубы, из офицерских тренчиков шьют подпругу и чуть ли не заглядывают коню под хвост. Мерин, глядя на все эти потуги, своим видом показывает - «Оставьте меня в покое, дайте спокойно умереть».

Бесшабашные летчики полка, затаив дыхание, начинают ждать ежедневные экстренные «сводки-бюллетени» с солдатской кухни, куда приписан наш мерин. Вскоре Моня становиться похожим на коня. Появляется округлость, и даже какая-то стать. Круп начинает лосниться и блестеть, как яйца у полкового кота Блистера.

Перед прибытием повторной комиссии командир «до слез» инструктирует коновода Мишу, делая упор на то, чтобы тот после прилета очередных проверяющих, как бы ненавязчиво продефилировал с «жеребцом» под узду перед ними невдалеке от самолета.

Опять день прилета. Снова треволнения, спирт внутривенно, чтоб запаха не было и грабли внутримышечно, чтоб была выправка. Поют моторы, самолет благополучно садится. Открывается дверца и по трапу спортивной пружинистой походкой спускается с шитыми золотом крылышками на погонах моложавый генерал, который видно по его виду любил драть подчиненных, как тузик грелку не за нарушения, а за желания их быстро устранить.

Природа замирает, как перед родами Спасителя. Все будто кактус проглатывают. Пропеллеры штабного самолета слегка вертятся, мягко вентилируя летное поле от недостатков и запаха служивого авиационного пота, навевая романтику и амброзию воинской службы.

Первым из оцепенения выходит, как и полагается в авиации командир. Комполка старается опять доложить проверяющему о состоянии дел в полку. В это время на заднем плане за спиной командира, невдалеке, как расписано по «сценарию» грациозно прогуливается ничего не подозревающий коновод Михаил. Он «озабоченно» ходит под узду теперь уж с резвым и подвижным Моней-мерином. Незатейливо ковыряется у себя в носу и посматривает с интересом, граничащим с даунизмом, на своих больших начальников.

У проверяющего от увиденного мохнатые брови непроизвольно ползут вверх на его лысину. Глаза потихонечку начинают сатанеть, голова – чугунеть. Уши с любопытством начинают выглядывать из-за надутых возмущенных в виде пустых запасных топливных баков щек, породистые ресницы стекленеют. Начинается тщательно запланированный геноцид.

- Командир! Что это такое? - генерал, взорвавшись гулом тульского самовара возмущенно показывает руководящим перстом на коня. - Ты чем думаешь? Жопой?! Кто тебе позволил полк превращать в конюшню? Что здесь делает эта задрюченная кобыла? – от возмущения позолота на погонах генерала встает дыбом и начинает осыпаться. - Почему на летном поле бардак, как в публичном доме?

- Не знаю, товарищ генерал! Вам виднее, я ещё в публичных домах не был, - отвечает командир авиаполка с видом, будто только что головешку из костра проглотил.

- Что? Почему? Со мной пререкаться? Да я тебя! Да ты у меня! Я тебе что? Я тебе где? Полку два балла, командира на разбор в штаб округа! - задыхаясь от гнева и возмущения, недовольно бросает встречающим генерал. - От винта! - звучит предпусковая команда. - Колеса в воздух! - раздраженно кивает начальник через плечо своим сопровождающим и недовольно подымается по трапу в самолет, где зло и угрожающе хлопает дюралевой дверцей самолета.

Ошметки самолетной лестницы и выхлопы авиационных движков недовольно плюются в строй летчиков. Самолет ревет белугой от начальствующего полового возбуждения. Бежит вприпрыжку козлом по взлетному полю, будто ему тоже стыдно за своих собратьев. Последний раз подпрыгивает и взмывает в небо. Без внимания к провожающим, комиссия закладывает вираж на правое крыло и с упругой тягой драконит себе в штаб округа, оставляя за собой инфаркты и неполные служебные соответствия.

С начальниками вместе тошно, а врозь скучно!