Код жизни. Изменить все

            Марфа, слушая признательную речь и не имея возможности осмыслить, смотрела по сторонам, пытаясь по реакции понять, о чем идет речь, и внезапно увидела нож, летящий к несчастной. Рука самопроизвольно вытянулась в указующем жесте, поэтому убегающий прочь мужчина не остался незамеченным. За ним бросилась погоня, и лазутчик был пойман. Он бросал злобные взгляды на окруживших его людей и уже к вечеру назвал имена других, кто мог чинить зло клану, но те успели сбежать. Куда подевались женщины с детьми, узнать не смогли. Лазутчик не знал, а Сатурна умерла.

            - Дети где? - повторял Энцелад огорченно и ему вторили мужчины, потерявшие семьи по вине сатурнян. - Я тоже Энцелад, но не стал предателем, по той причине, что назван, как холодная луна Сатурна. Во все времена родители наши бывали романтичны.

            "Детигде", - слышала Марфа и не понимала, но как только кто-то разделил его печальной паузой,  поняла, о чем речь. Дети! Они печалятся о детях, которые где-то... А где им быть? Если тот возраст, о котором она подумала ранее, то  уползти сами не смогли бы, а уйти - тем более. Люди постоянно копошатся на виду. Селение в большом отрыве от других. Подозрительных перекопок или холмиков никто, видимо, нигде не заметил, иначе не вопрошал небо... Значит, значит... Значит, в селении они!

            Она встала и пошла к хижине Сатурны.

            Та неплохо смотрелась позади всех, у края, и, главное, за ней никто не проживал. Внутри оказалось много лишней земли, утрамбованной местами почти под самый потолок, неизвестно для каких целей; еще больше ее нашлось снаружи, за задней стенкой. Кто-то из старожилов вспомнил, что между хижиной и бревенчатым забором раньше находился большой овраг, и селиться там было небезопасно. Сейчас же неожиданным образом от оврага и воспоминания не осталось.

            Часть земли таскали наружу, горячо заверяли соседи, под предлогом выравнивания и углубления пола внутри, но никого это не смутило: каждый волен был обустраиваться по собственному желанию.  

            - Лишней земли быть не может, - удивлялся Энцелад. - Откуда ей здесь взяться?

            Марфа его не слушала - смысла не видела. Неожиданные рукотворные холмики ее удивили. Прилеплены к стенкам жилища, как осиные гнезда, только выхода не видно, но, в таком случае, "затея" бессмысленна. Хижину бы не построили на месте, где слишком много земли: как жить среди этой... горы посередине диаметром всего в пару метров, но и прочих, помельче?! И забор сзади, навряд ли, притирали к куче земли. Значит, все это появилось позже. Кто-то целенаправленно изымал землю и пытался пристроить в разные места, чтобы не заметили соседи, иначе Энцелад не выглядел бы пораженным сейчас, и не пытался мерить шагами свободное пространство внутри, а его было ровно на спальное место и несколько шагов в стороны мимо подножий каждого из холмиков.

            "А если это - своеобразный колодец, который копали, но слабыми руками, и чтобы создать желательную глубину, вытащенную землю укладывали и утрамбовывали сначала, где попало, а затем вокруг ямы, насколько было возможно. Без лестницы невозможно осуществить всю эту затею. Не летала же она, как ведьма! Подобное только в фантастике возможно, а еще в... чудесном сне, когда не хочется просыпаться; прости, Господи, и спасибо за дарованный шанс изменить свою жизнь".

            Марфа осмотрелась, но невзрачные, плетеные, серо-коричневые стены, потолок сомнительной прочности, помост, служащий постелью, ничего спрятать не могли. Прошла к вороху валявшихся на ней серых тканей и взглянула вопросительно. Энцелад перехватил ее взгляд, бросился к помосту, поднял тряпье и переложил на другое место. Под ним обнаружился щит с перекладинами, вполне могущий служить лестницей для легкого человечка. Указав на него пальцем, она выпрямила ладонь и прислонила к земляной горе... В хижину стали заглядывать мужчины, из тех, что "вопрошали небо"...

            - ... "они были так капризны, настойчивы, так изводили меня"... Я все думаю и мучаюсь... 

            - Не трави душу, Исси, - буркнул Энцелад, - Великая и Мудрая откроет все тайны, чтобы они ни значили, но, думаю, ты прав: Сатурна виновата в пропаже ваших жен, детей. Напрасно мы надеялись, что сатурняне оставили кланы в покое. Полезай-ка наверх, чем разводить здесь напрасные разговоры. Посмотри, что наверху. Одно дело лучше тысячи слов. Оно может приблизить нас к разгадке.

            - Пожалуй, да, Энцелад, - согласился тот и вскарабкался на земляную гору. Оттуда послышалось невнятное восклицание, и вниз скатилась хлипкая деревянная крышка.

            - А крышка яму прикрывала и, похоже, глубокую, - заметил сверху озадаченно. - Неплохо бы исследовать. Подайте фонарь.

            - Лесенка хлипкая - не выдержит двоих.

            Марфа вслушивалась в их голоса, и ей казалось, что к нему добавились еще некие нотки, не могущие исторгаться из уст говорящих. Сердце ее замерло. Она не забыла еще, как плакали или стонали по ночам ее внуки, когда что-то плохое снилось. Но, похоже, кроме нее, этого не слышал никто; и как только мужчина слез, чтобы взять фонарь, и вышел из хижины, так как никто не догадался ему подать; она не смогла удержаться: бросилась к лесенке и в мгновение ока оказалась наверху. Во тьме колодца кто-то стенал и пытался плакать. И тогда она выпрямилась, и решительно ткнула в сторону серого куска полотна. Энцелад бросился к нему и торопливо втащил на земляную гору, не думая, что лесенка может сломаться. В минуты наивысшего напряжения доводы рассудка отключаются, но часто это оказывается на пользу... Она вцепилась в ткань и перекинула ноги в яму. Он же налег грудью на край и держал прочную тряпицу, понемногу отпуская ее. На зрение она раньше не жаловалась и надеялась, что присмотрится и сумеет, хоть что-то рассмотреть, но вслед стали торопливо опускать на веревке зажженный фонарь.

            Поначалу Марфа думала, что те, кто стонет, найдутся на дне колодца, но не все так просто оказалось... Первая из открывшихся ей земляных ниш повергла в шок: там лежала связанная молодая женщина и к ней притянут веревкой маленький ребенок. У обоих заткнуты рты. Они спали, и тревожные звуки исторгались из уст бедняжек.

            Она двигалась дальше и с ужасом обнаруживала другие ниши, но расположенные так, чтобы несчастные не видели друг друга, и, что добавляло жути во взбаламученные ужасом мозги Марфы, выглядели спящими мертвецами. Если бы не еле видимое дыхание, можно было предположить самое худшее. То ли, в пищу подмешивали им что-то, то ли вовсе не давали пищи, поэтому, слабея, они, возможно, больше спали, чем бодрствовали.

            Вскоре длинное полотнище закончилось, но и темное дно колодца слегка обозначилось. Что-то там было, на этом дне. Она не могла рассмотреть и потянула веревку с фонарем. Та опустилась пониже. Ужас сковал все члены Марфы: внизу лежало тельце, то ли подростка, то ли маленькой женщины. Особая поза говорила не в пользу жизни. Рядом валялась грязная веревка, которая, похоже, однажды скользнула вниз, не оставив ни единого шанса... помощнику Сатурны. Та не сочла нужным или не имела возможности справиться с этой "проблемой" и оставила все, как есть.

            "Еще одной злыдней меньше, - решила Марфа стоически. - Могилой тебе будет эта обитель зла и насилия. Вот, уж, воистину, - не рой другим яму, сам в нее попадешь, да тут и останешься! Ох-хо-хо! Тяжкие дела твои, Господи, испытательные, непредсказуемые".  

            Подтянувшись к ближайшей нише, Марфа завернула в ткань спящих мать с ребенком, обвязала веревкой с фонарем и дернула два раза. Подумала с надеждой, что этот жест может быть знаком во всех мирах: как-то же должны договариваться люди, не имея сотовой связи или же говорящие на разных языках. "Какой им прок в том, что я сначала поняла, потом увидела, но сказать-то не могу. Кто бы понял мой... "иностранный"?! Кричать нельзя! Горемыкам и так досталось. Изымать по-тихому, поднимать наверх... Без суеты, шуму-гаму... Проще здесь дело делать, чем там стоять истуканом. Столько узлов навязала в жизни, перепеленала детишек, своих, чужих, что лучше меня не справятся!"

            Размышляла и делала дело. Придерживая первый, драгоценный для кого-то груз, осторожно вытащила из ниши и как только ощутила, как натянулась ткань и ее хорошо держат наверху, отпустила. Полотнище поплыло к свету. Она следила, боясь любой случайности, но все обошлось. Снаружи послышались далекие взволнованные голоса, истеричные всхлипы и рыдание. Неясные звуки, но волнительные необычайно, и Марфа прослезилась. Через несколько минут без ненужных криков вниз спустили фонарь и ткань. Поняли, как следует себя вести,  и не стали лезть с ненужной помощью, признавая ее право решать, как следует поступить.

            Она перебралась в другую нишу.

            Вид измученных матери с малышом заставил больно сжаться ее сердце. Слишком мал он был, чтобы испытывать страдания. Марфа расстелила край полотнища и наклонилась. Несчастная женщина открыла мутные глаза и вскрикнула от неожиданности. Пролепетала что-то, но, не дождавшись ответа, испуганно замолчала и сжалась, напряженно всматривалась в строгое юное лицо, переводила взгляд на яркие одежды и не понимала, где находится. Вероятно, подумала о смерти, пришедшей за ними, потому что лицо ее окаменело, и горестно сжались губы. Глаза налились слезами и те могли бы пролиться, но вдруг заплакал ребенок. Она схватила его на руки, прижала к тощей груди и стала убаюкивать. Он припал к ней. Теребил сосок и попискивал недовольно. Скудное питание матери сказывалось на количестве молока, и он голодал... Пауза затягивалась и Марфа спохватилась, что дел у нее еще немало, а колодец, темный, сырой, пахнущий плесенью - не самое лучшее место для прогулок, поэтому указала повелительным жестом на полотнище, похлопала по нему нетерпеливо ладонью и несчастная мать переползла на него с ребенком, не смея отказаться. Закрутив и завязав полагающиеся узлы, Марфа дернула за веревку... и еще чья-то "потеря"... нашлась. Тщательно проверив все ниши, чтобы ни в коем случае никого не упустить, отправила наверх саму себя.

            Марфу бережно приняли и аккуратно опустили на земляной пол. Она поспешила за пределы мерзкого жилища - не желала, чтобы кто-то из доверившихся ей людей увидел живую реакцию "Матери матерей", всегда боявшейся замкнутых пространств.

Как оказывается приятен и упоителен воздух улицы! Его можно не замечать, принимать, как должное, но в какой-то момент оценить сполна!

            Взволнованные жители поселения, сбежавшиеся, как только разнеслись радостные вести, с благоговением смотрели на появившуюся Марфу. Пленницы сидели на земле рядом с хижиной, опьяненные свежим воздухом и разморенные теплом. Мужчины держали своих детей на руках, поглядывали с обожанием на жен и кланялись Великой и Мудрой. Глаза их блестели от возбуждения и признательности. Спасенные женщины, грязные, изможденные, со впалыми щеками, казались всем небесными красавицами, так как подсознательно никто не надеялся увидеть их живыми; и чем дольше тянулось время, тем меньше оставалось надежды; и за вновь обретенную веру в чудеса люди тоже благодарили Мать матерей.

            - ... заставляла копать яму и за это допускала к малышам, чтобы покормить, если слушались, - плакали бедняжки, обращаясь к ничего не понимающей Марфе. - У каждой, издевалась она, должен быть свой угол в этом гнилом колодце,  где видеть других запрещалось, а слышать - сколько угодно, чтобы не упасть духом, пока она не насытится нашими страданиями во имя своей цели...     

            - ... твердила, что ненавидит нас за то, что Бог лишил ее детей, семьи, любви; и только время справится с нами, а она ему поможет...

            - ... кричать, звать на помощь не могли: грозили отрезать нам языки и скормить детям, чтобы попробовали вкус крови матери...

            - ... сидели связанные в хижине и просили еды, чтобы сил прибавить после тяжелых работ, а получали кусочек лепешки с водой... взывали к милосердию, но получали пинки, затрещины и угрозы. Когда дитя пугалось, начинало плакать, она затыкала ему рот и спускала в яму, для нашего усмирения, и это оказалось страшнее всего! Мы перестали сопротивляться...

            - ... в один из дней отправили вниз... всех, якобы для дальнейших работ, и оставили там... Спустили затем детей, не наших... Им было все равно, кому кто достанется... 

            - ... перепутали или сознательно сделали, не знаем... умоляли, просили, обещали все, что ни потребуют, чтобы смилостивились жестокие сердца, и они смилостивились, так как наш вой нервировал "чуткие сердца", но Сатурну с тех пор больше не видели...

            - ... помощник ее был жесток с нами и после... бил детей, отбирал пищу, пинал нас или колотил палкой... Мы перестали просить...

            - ... потом ему надоело с нами возиться... Кормил раз в день, но скудно... К концу второй холодной Луны Сатурна ожидала Энею с ребенком и потребовала через своего помощника немедленно заняться работой, иначе поплатимся здоровьем детей... Работали, подвешенные на веревках... Они впивались в тело... терзали, мучили, а злодей насмехался и щипал за все, куда руки дотягивал, являясь с проверкой, и стыдил за грязную одежду, лица...

            - ... говорил, что Сатурна поощряла его на издевательства, приставания, но и он перестал спускаться вниз, как пару дней назад, и мы стали голодать... Возможно, нам немного оставалось жить... но судьбе угодно было закончить наши мытарства... ради наших крошек... и семьи...

            Голоса их становились все тише, а слезы облегчения бесконечными ручейками катились по щекам. Глядя на них, женщины в толпе заголосили и даже мужчины прослезились: никто не хотел для своей семьи подобной участи.

            Энцелад запрокинул голову и пресекающимся от волнения голосом громогласно стал благодарить Небо, которое послало им Великую и Мудрую. А та смотрела перед собой с непроницаемым выражением лица, которое давно стало ее маской, но когда весь люд обратился к Небу, тоже подняла голову и вытянула шею, как вольная птица, ждущая стаю, чтобы лететь к ней, в бело-голубые просторы, поближе к живительному небесному теплу, которого ей сейчас так не хватало. Промозглость подземного колодца, казалось, она не стряхнет с себя никогда. Что же тогда должны были испытывать несчастные женщины и их дети? Она опустила голову, оглядела всех, толпящихся вокруг нее, снова и перевела взгляд на хижины, кустарник зеленый между ними с острыми длинными листочками, чтобы как-то, но красиво, отгородиться от жилищ соседей, и стала рассматривать толстые бревна, окружавшие поселение, у края которого они находились... Они спасали, защищали и огораживали территорию... Миссия ее на этом жестоком эпизоде чужой жизни, похоже, заканчивалась. Она почувствовала, как исчез накал страстей. Что дальше делать, как жить в этом чужом краю, когда есть молодость... ее вторая молодость, но нет цели и нет понимания, для чего она здесь...

            Откуда ни возьмись, вдруг появились столы, лавки. Снедь носилась со всех дворов. Как же оставить без внимания столь чудесный момент спасения будущего народа?! Марфу усадили в единственное деревянное кресло с мягкими подушками. В знак уважения и признательности... Много ели, пили, плясали и произносили здравицы. Это понятно всем народам и знание языка для этого необязательно. Затем ее увели отдыхать. Утром, кланяясь и благодаря, селение проводило Марфу за толстенное ограждение и осталось стоять, вглядываясь вдаль, увозящую Мать матерей на лошади Энцелада, ведущего ее под уздцы...

            И вновь она там, куда забросил ее код жизни.

            Возле моря... возможно, океана; зеленоватого, с легкой проседью на поверхности, недвижимой, как однажды застывшее зеркало.

            При полном безветрии.

            С солнцем, казавшимся еще жарче, чем в селении, и похожим на нарисованный круг в застывшем глубоком темно-синем небе... возможно, из-за не совсем обычной земли... черной... то ли земли, то ли камней, ее покрывающих, и притягивающих жар лучей... Почва вулканическая... но без вулканов... И никакой растительности!

             Так было везде, куда падал взор.

            И по пути к гостеприимным людям.

            С их печалями и потерями...

            Но... за толстыми стенами... почва... иная, неожиданные кусты и травы... зелено-голубые... Будто селение существовало само по себе, как оторванный кусок иного мира в чуждом ему мире.          Об этом месте странно было думать...

.           Энцелад довез ее до места, откуда увез почти неделю назад, бережно ссадил с лошади и что-то долго говорил, кланялся, целовал руку.   Ушел пешком, рядом с лошадью, не смея оскорбить Мать матерей тем, что сядет в ее присутствии на лошадь, которая везла Ее.

            Постепенно его поглотил горизонт, а она стояла и смотрела вслед, пребывая в некоторой растерянности. Снова одна и в полном неведении. Вероятно, эти эмоциональные люди помогли бы адаптироваться среди них, но статус ее, как высшего существа, не допускал их сомнений. Настолько ли добры и великодушны они, когда не нуждаются в помощи, сомневалась она. Смогли бы простить невольный обман или приняли за умного, но врага?! Чужой мир, как книга с белыми листами, где писано тайными чернилами, и открывается при определенном усилии, а все тайное изначально страшит.

            В этом, будто  нарисованном талантливым художником, месте, скорее всего, существовала либо проживала настоящая Мать матерей. Но где она? Почему не показалась, когда явился Энцелад? Марфа была не вправе требовать ответа, но любознательность свою удовлетворить желала бы.

            Горизонт больше не желал меняться, и она отвернулась, чтобы осмотреть длинный берег моря-океана. Он казался неизменно черным, матовым и ни единой искоркой не отразился в беспорядочных гладких камнях заблудший лучик небесный. Тишина обволакивала ее, усыпляла все чувства, и она расслабилась.  

            "В ногах правды нет", - подумала по давней привычке своей и присела, не глядя и не выбирая место, - везде все было одинаково. "Нарисованное" солнце, тем не менее, грело. Глаза стали закрываться помимо ее воли. Мысли неясные, ни о чем конкретно, возникали в ее встревоженном мозгу и уплывали вдаль, не цепляя душу, и терялись где-то; и где-то там пряталось ее прошлое. Оно чудилась кусочком хаоса, который не желал ее видеть и потому не пускал через оборванные пролеты лестниц, и насылал злобную вахтершу на обнаженные нервы растерянной пожилой женщины, каковой видела себя снова в полудреме...

             Огромнейший буро-зеленый лист, почти круглый, с резными острыми краями нависал над ней, прикрывая от внимания назойливого солнца и это оказалось до того неожиданно, что, приоткрыв глаза, Марфа вздрогнула и вжалась в теплый камень. Недоумевая, откуда мог взяться "зонтик", так как точно знала, что в пределах видимости никакой растительности ранее не наблюдалось, а вырасти за довольно короткий промежуток времени ничего не могло, она приподнялась на локте, и, осторожно выглянув из-за листа, увидела  за ним старушку, маленькую, худощавую, с ласковыми, ясными глазами и улыбкой, буквально, на все лицо.

            - Ничего не говори, - сказала та, лукаво посверкивая глазками, - я догадалась по твоей одежке. Здесь не может быть цвета, но у нас, обеих, имеется, и это неспроста. Высшие услышали мои молитвы и послали тебя. Теперь у меня есть ученица. Это такая радость!

            - Но я... не знаю... не понимаю...

            - Конечно, можешь не знать, но тебя выбрали, и ты здесь. Тебя испытывали в твоем мире и посылали соблазн, и ты обязана была догадаться, а иначе все бессмысленно.

            - Одну... меня?!

            - Не одну. Многих. Но люди - существа слабые, недоверчивые. Согласны еще пострадать, не зная за что, чем что-то предпринять. Этакие жертвы собственного поведения и отношения к жизни. Изменить судьбу огромная сила воли требуется!

            - Откуда вы это знаете?

            - Мне многое ведомо! Как и то, что не одна ты пришла из своего... мира. Есть еще. Вижу, сомневаешься, но миры нуждаются в нашем с тобой участии.

            - Миры?!

            - Миры! Ты не один день здесь и я об этом знаю, потому, как я - Мать матерей. И ты уже не в своем мире. Поражена?! Не стоит отвечать. Нужно ли бросаться словами, когда дело скажет само за себя?! Прими, как факт, и пойдем.

            - Куда?

            - Туда, где жизнь шумит призывно!

            Она толкнула воздух рукой и в сером пространстве, будто прямоугольник вырезал кто-то, и в нем возникла животрепещущая, яркая, сказочно прекрасная картина. Они шагнули в нее: старушка - уверенно и решительно, а будущая ученица с некоторой опаской, и стрекот, жужжание, шелест с шумом ворвались в чуткие уши ошарашенной Марфы. Мать матерей улыбнулась ей понимающе... и запела...   

            Это было бесподобно!

            Цветы склонились перед ними в ту же секунду и закивали яркими бутонами, затрепетали узорными листьями, принимая и соглашаясь с небесными звуками. Полчище осторожных бабочек от неожиданности взметнулось вверх, но не видя явной угрозы, зависло над девственной полянкой в некоторой растерянности. Птицы подхватили волшебный напев, добавили звонкого, радостного щебетания и понесли ввысь, к пушистым облакам и лазоревому небу, но отталкиваясь от пышных крон роскошных деревьев, преградивших им путь, часть его вернулась легким эхом; и душа, страждущая чуда, приняла...

            Марфа слушала, затаив дыхание и прижав руки к груди в то время, как ноги ее торопились вслед за быстроногой старушкой.

            - Восхваление жизни в каждом звуке, радость бытия простого... И да простит Небо мое сомнение, никогда не видела столь глубокой насыщенности цвета! - восхитилась она. - Разве бывает столь чудесный мир?! Он снится мне!

            - Бывает, и мы в нем наяву.

            - Цвета вашей одежды гармоничны и достойны здешнего мира.

            - Ах, дитя! Не живу я здесь постоянно, но бываю и задерживаюсь, насколько пожелаю. Мы не нужны сегодня местным жителям, иначе бы они знак оставили. Пойдем туда, где милый, свежий лесок окрест чуть ли не круглый год. За небольшим исключением. Непуганое место. Беззаботное. Любопытствующие зверушки. Райский уголок для усталых путников, но здесь их нет, кроме меня, если. Иной раз это случается. Идем же! Я научу тебя открывать все двери. Это так просто! Все в нашей голове. Сие знание неподвластно простым. И ни к чему! Я показала тебе эту полянку, потому что сама от нее без ума. Обрати внимание, как великодушна к ней природа. Округлость ее почти идеальна. Зелень свежайшая. Цветы. Бабочки с их прозрачными, легкими и радужными крылышками. Птицы, как цветы, также же изумительно красивы. А как реагируют на посторонние звуки: подхватывают, превозносят! Чувствительный живой мир. Доброжелательный... Любопытствующий... Ах! Пойдем же, не спеша, по тропе, которая неожиданна здесь... Возможно, когда-то ею пользовались, но не сейчас. Желаю показать все, что интересно и что близко мне. Пошли же!

            - А мне не хватает слов, - затараторила Марфа, - чтобы описать все, что вижу... Несказанное удовольствие! Лора, подружка моя в моем мире, была бы восхищена одним только рассказом. Я сомневалась, та ли я для вас, имею ли право на что-то соглашаться, но сейчас мой восторг безграничный. Желаю быть с вами, согласна на все, идемте, матушка!

            - Ах, как приятно! Матушка... матушка... Еще никто так  не говорил. "Великая и Мудрая, Мать матерей"... но... матушка... Ах, слеза просится... Прочь, прочь, не время! Знаю, что крутится у тебя в голове постоянным вопросом. "Что за море-океан? Что за любопытная местность, где оказалась я волею свыше?" Эти душевные терзания свойственны чутким, эмоциональным  существам. Готова пояснить... На границе миров есть постоянная зона. Постоянна, поэтому недвижима и больше похожа на рисунок. Она не может показать свое развитие, малейшее проявление жизни. Думаешь, посетив селение, что-то сильно изменила в их жизни? Ушла одна печаль, придет другая. Они - низшие существа и смотреть в небо не их удел. Однажды случилась с ними странность... Впрочем, стоит ли об этом?! Они не единственные... Что это мы остановились снова?

            - Стоит, хотя бы потому, что была я там и оставила частицу своей души, - горячо заверила Марфа. - И разве нам нужно поторопиться?

            - Нам недалеко осталось. Я могла бы тебя провести скорейшим путем, но желала похвастаться красотами, а насчет души... Она, гм-м, несомненно, величину имеет необъятную. Нужно или нет, но поприсутствует везде.