Помочь сайту
Поздравления
28. Показал чертям Говяда, как плясать на танцах надо
28 октября 2015 -
Владимир Радимиров
Яван все эти рассказы со вниманием выслушал и о своих похождениях поведал да всё, что с ним было, изложил друзьям без утайки.
Сперва-то все молчали, описанием душемолки подавленные, а потом Буривой сказал с сомнением:
– Слушай, Ваня, а может ты зря от мировой власти отказался? Ну рассуди: властью-то облечённый куда как влиятельнее, чем власти лишённый. Сколько добра мог бы ты сотворить, если власть великую сумел бы добыть! Или я не прав?
– Я, дядя Буривой, – ответствовал ему Ваня, – не головой тогда рассуждал, а сердцем чуял. И я убеждён, что поступил правильно. Ведь не сильное людям надо влияние, а тонкое духовное созревание. Малый росток кверху тянуть-то не стоит – оторвёшь от корней! Ты лучше водою его полей – вот и будет толк: к солнцу потянется росток... Прави же веда – та же вода: ведает она да водит, а не с корня растение воротит.
– Верно, Яван, – богатыря Давгур поддержал. – Всё равно бы черти царя всемирного обманули и не туда его правление завернули. А не его самого, так потомков его. Уж кто-кто, а я-то зна-а-ю!
Ладно. Порешили они тогда повечерять, а то Ужавл их возил-возил, а нигде, собака, не покормил. Да и сам Ваня проголодался изрядно, пока Двавл с Жадияром ему мозги парили. Заказали они всяких разносолов, яств да пития, а Яваха ещё и кувшин молока. А как все поели, то за стол они сели и песни запели. Всякие разные: про богатыря убитого, лежащего под ракитою, про красавицу-деви́цу, у коей молодец попросил напиться, про чёрного ворона да ясного сокола, про их родные края, да про жизнь, прожитую не зря...
Ладно ватажники пели, с душой, и сделалось на сердце у них хорошо.
И тут – звяк! – вроде как камешек в стекло брякнул. А уж было темно, снаружи не видать было ничего. Сначала никто внимания на это не обратил; мало ли, думают, чего в стекло бухнулось...
И вдруг опять – стук!
Что за дело? Неужели камень на такой высоте? Кто ж это расшалился на ночь глядя? Не иначе чёртяка залётный... Вот Яван на балкон выходит, глядь – мама родна́я! – никак это Борьянка развлекается? Да точно – вон же она маячится, на стульчике улётном в выси висит и улыбается. И чего ей, прожиге, неймётся?
– Здравствуй, женишок мой, свет Яванушка! – звонким голоском она ему привет посылает и на освещённое место из сумрака выплывает.
Яваха же от её видона даже опупел. И то – разоделася невестушка чёрт те во что! Какие-то были на ней напялены живописные лохмотья, или лоскуты, если сказать лучше: яркие такие и блескучие. Голые же её ноги и руки – не помрёшь со скуки! – затейливыми красками были размазюканы, лицо тож малеванием удивляло, а чёрные волосы в тугой кобылий хвост были скручены и на спине лежали.
В общем, Борьянины украшательства Явана немало поражали, но не раздражали, хотя, по правде сказать, взора его и не ублажали. Мало ли чего девке на ум-то придёт, чтобы внимание парня до себя привлечь. Девки на эти трюки ведь горазды и бывают очень разны, как прекрасны, так и несуразны.
– Здравствуй и ты, Борьяна-краса! – ей в тон Яван отвечает. – Чай, таперича твоя душенька в покое, гляжу, пребывает. Не злишься ты на меня, не ругаешься и злостью не распаляешься…
А та в ответ смеётся да заливается.
– А я зла, – говорит, – Ванюша, в себе не держу. Что и было плохого, то уже ушло и в сердце места не нашло… Я вот чего задумала в ваш шалаш зарулить: на танцы желаю тебя пригласить. Полетели, Ваня, тут недалёко! У меня по сему случаю и летульчик для тебя припасён... Надеюсь, невестушке своей не откажешь, а?
– Изволь – я готовый! Чего ж ноги не поразмять?.. Только я на твоём табурете не умею передвигаться.
– Э, нашёл о чём горевать! Тут нечего и уметь: сел, да полетел! Летульчик умный – он на мысли реагирует.
И видит Яван, как второй стулоплан из темноты выплывает и над балконом зависает. Яваха, не долго рассуждая, на него уселся, а там зажимчики такие – вжик! – живот его и объяли крепко.
Захотел тогда Ваня, чтобы сей аппарат над балконом пофланировал – и ага! – безупречно летульчик желания его выполняет: и впрямь Ваня как птица летает!
– Только вот чего, Ванюш, – потребовала Борьяна ласково, – палицу свою не бери, не тот случай. Мы же не на бой идём, а на танцы.. А чтобы от разных вражин обезопаситься, у меня кой-чего припа́сено – шапочка-невидимочка. Вещь чудесная и не берущая много места. Гляди!
И Борьяна цветастый колпак из-под задницы выпростала и на голову его напялила. И о чудо – в тот же миг она пропала, будто в воздухе растаяла!
– Ну что, убедился? – её голос там послышался.
Ванька на то лишь плечами пожимает, удивляючись, и с невестою своей соглашается. А Борьяна вновь на виду возникла, свой колпак за пазуху положила, а другой Явану кинула. Ну, он его на лету подхватил, в руках покрутил, на башку натянул, со стульчика вниз скакнул и в гостиную завернул. А сам стал красться на цыпках, чтоб товарищи его не слышали.
– И чего Яван там замешкался? – Делиборз спрашивает в это время.
– Да с Борьянкою лясы точит, – пробурчал сердито Буривой, – башку себе морочит. Видать, эта ведьма его охомутала. Парниша прямо разум потерял, будто бабу впервой увидел! Хе! У меня-то в бытошнее времечко сего добра в предостатке было. И не чета этой вороной кобыле! Скажу как на духу, а сия профура мне не по нутру, ага...
– А мне вот нравится! – воскликнул Яваха, задетый мнением нелестным о своей невесте.
Все сплетники где сидели, там и обалдели. Даже чуткий лешак скорчил рожу, ибо и он Ваню не устрожил.
А атаман шапку-невидимку с головы снял и сказал:
– Ладно, дружиннички, про то, что вы о моей невесте болтаете, наплевать и забыть. Не ваше дело о ней калякать. А я с нею отбываю погулять. На танцы!.. Когда вернусь, не знаю. А старшого вместо себя, – и Ваня обвёл взглядом братию, – Сильвана я оставляю. Ну... прощевайте!
И на балкон – шасть. Шапку за пазуху сунул, на летульчик взгромоздился и за отлетевшею Борьяной устремился.
В считанные минуты Яван на чудо-аппарате летать насобачился. Управление им, надо отдать чертям должное, и впрямь-то было несложным: знай себе движение, для тебя желаемое, представляй – и летай!..
А Борьяна приличную уже скорость набрала и между небоскрёбами запетляла: направо, налево, вверх, вниз – и по кругу назад вертается, только кобылий её хвост на голове болтается... Ну и Ванюха не отстаёт. Нравится ему полёт! Через некое времечко, вдосталь по городу полетавши, достигли они срединного озера, где двавловская пирамида стояла. Борьяна её обогнула слева, стараясь быть подальше от громады строения, и видит Ваня, что там площадка немалая на воде была устроена, ярко освещённая и полная народу... Тут уж они скорость поубавили, потому что чертей и чертовок в воздухе было как мошкары. Все полётывали себе до поры, лишь кое-кто на площадку пикировал, а большинство вокруг носились, визжа да гикая. Правда, меж собою никто не сталкивался, ибо при сближении летульчики сами собой миновалися и друг об дружку не ударялись.
И в этот миг, когда Яван и Борьяна рядом летели и друг на друга поглядывали, откуда-то с площадки музычка грянула немудрящая, шумливая весьма и громко звучащая. Только бумц-бумц да фурц-фурц, а ещё – тыц-тыц да бац-бац!..
– Начинается! – закричала Борьяна, поскольку слышно в этом рокоте было неважно. – Давай спускаемся!..
Спикировали они на краешек площадки, и Борьяна ловко на палубу соскочила, и Яван за нею спрыгнул. Она за руку его тотчас схватила и куда-то вбок поволокла. А их летательные аппараты сами собою подале убрались и в числе прочих над водою выстроились.
– Вон видишь – кабинка! – княжна воскликнула, указывая рукою на некую будочку, коя с краю площадки в воздухе зависла.
– Ага!
– Там мой приятель Обалда́вл! Он тут ведущий! Пошли к нему!
Пропихались они сквозь толпу галдящую к будке висячей, а там, оказывается, лесенка вниз спускалася. Борьяна шмыг-шмыг-шмыг по ней – только голые ноги засверкали, – и она уже на площадке. Дверцу решительно отворила, внутрь нырнула и Явану махнула, чтобы он не зевал и за ней поспевал.
Ну и Ваня тоже туда полез, правда без спешки, поскольку лесенка под тяжестью его тела скрипела и шаталась.
Вот заваливает Яваха в будочку странную и видит, что некий чёрт моложавый на стуле сидит и загадочные фигуры руками выводит. Сам такой вихлястый, напыщенный, смазливый, выражение на лощёной роже брезгливое, а рога на лбу – чисто козлиные. Одет же он был во что-то яркое, просторное и непредставимое.
На Явана сей тип покосился, губами скривился и снова за свои манипуляции принялся.
– Поравита вам! – поздоровался с ним Ванька, но ответа не дождался, поскольку этот хлыщ внимания на Ваню не обращал и лишь руками ловко вращал.
– Что-то долго ты колдуешь, Обалдавл! – засмеялась Борьяна. – Хорош руками размовлять – не пора ли зажигать?
– Не спеши, княжна, – процедил манипулятор голосом неприятным, – здесь спешка не нужна.
И вдруг – чух! – целая радуга яркого света брызнула снаружи, и над толпою чертей собравшихся возник, словно из ничего, живописный дракон, а вернее дракончик, поскольку, несмотря на свои большие размеры, у этой химеры было нарушено понятие меры. Оказалось произведение Обалдавлово округлым, упитанным, жирным, – но забавным, а не противным.
Дракончик гигантский чуток в воздухе потоптался, толстым пузом повихлялся, прокашлялся, и вдруг под музыку цокающую и покающую запел препотешным голосом:
Дали деду долото.
Пурц-пурц-пурц-пурц!
Дед пошёл долбить дупло.
Цурц-цурц-цурц-цурц!
Вот он к дубу подошёл.
Шор-шор-шор-шор!
Место для дупла нашёл.
Цор-цор-цор-цор!
И-и-и!..
Раз ударил,
Два ударил,
Третий раз не так направил,
Маханул что было сил,
И-и-и!..
И висюн себе скосил!
Цури-пури-цури-пури
Цури-пури-пури-сил!
Этот навный заводила до того залихватски пританцовывал, короткими лапками вращая, вихляя хвостом и пузцом, что без смеха на его откаблучивания смотреть было невозможно. Черти и чертовки, собравшиеся на палубе танцевальной, тоже от души над ним поржали, а кое-где небольшие группки и одиночки уже вовсю плясали и чрезмерный свой задор из себя источали.
А драконище уже новую песенку наярил, кривляясь по-иному, но тоже смешно:
Дали деду в руки лом.
Пом-пом-пом-пом!
И попёр он напролом.
Бом-бом-бом-бом!
Всех домашних он сразил.
Зил-зил-зил-зил!
Даже папу поразил.
Бил-бил-бил-бил!
Сын из всех один остался.
Ай-ай-ай-ай!
Он, дурак, в бега подался.
Вай-вай-вай-вай!
Дед его догнал и вот...
Рот-рот-рот-рот!
Размахнулся обормот…
И-и-и!..
Раз ударил,
Два ударил,
Третий раз не так направил,
Маханул что было сил,
Ил-ил-ил-ил!
И балду себе скосил!
Тили-зили-тили-зили
Тили-зили-тили-зил!
И пляска разгорелась со страшной силой!
Масса чертей, а их там сотни и сотни были, начала оголтело по палубе скакать, высоко прыгать, руками махать и ногами дрыгать. И всё это толпою да поодиночке, ибо парами никто не танцевал. Ну словно как лошади пришпоренные они там гарцевали!
А Явану сиё буйство остервенелое как-то не показалося. Не, и он плясать был мастак, но тут был другой случай. Что, он думает, за ерунда? Черти мужского пола сами с собою пляшут, а на женский пол и внимания не обращают. Что за дела?! Здесь же девок всяческих было в достатке, и с ними нужна была другая ухватка: не выкрутасы всякие чинить в раже, а совершать тонкое ухаживание.
– Гей ты, чёрт рукоблудный, – обратился Ваня к ведущему, – как там тебя?.. А поплавнее мелодию сбацать нельзя? Мы же танцевать сюда пришли, а не драться.
– Да не вопрос! – сощурился тот. – Ты только мелодию задумай, а я вмиг её изображу и в лучшем виде выдам!
Ну, Яваха в памяти своей порылся и на одной песенке остановился, на «Белой лебеди». Нравилась она ему очень на белом свете. Эх, не чета та песенка была этим! Душевною она была, напевною, дарившею радостные ощущения, и предполагавшею тесное с девушкой общение.
А Обалдавл вдруг рукою чего-то сманипулировал и очень быстро любимую Ванину мелодию в превосходном варианте выдал: с гуслями сладкозвучными, со свирелями и с соловьиными даже трелями. Правда, мелодия сия подходящая лишь в будочке их зазвучала, а снаружи по-прежнему чертовская какофония бурчала, фырчала и рычала.
– Вот это я понимаю! – обрадовался Ваня. – Это по-нашенски, по-расейски!..
И к Борьяне оборачивается:
– А ты, Борьянушка, лебёдушку станцевать сумеешь?
– Отчего ж не суметь, Ванюша – я ведь по культуре земной мастерицей считаюсь. Много чего я ведаю, а уж о плясках и речи нету.
Спустились они на площадку, а перед тем Яван с Обалдавлом договорились, что как только он рукою ему махнёт, чёрт сразу же музыку свою вырубит, а Ванину включит.
Протолкнулись Яван с Борьяною на середину площадки, под пузатого дракончика вышли и местечко нашли, где танцующих было поменее.
Смотрит Ваня на чертей колбасящихся и им удивляется. Черти создания хоть и неразумные, но зато умные. А тут!.. Рожи у них оказались перекошены, сами они были взъерошенными, и тела у всех были взопрелые, а глаза очумелые. Вот орут они, свистят, скачут – себя и других дурачат. А одеты – ну кто во что горазд! По большей части в какие-то лохмотья и сверкающие балахоны... А размалёваны! Многие чуть ли не голыми туда явилися и петухами раскрасились. А некоторые цепями и железяками оказались обвешаны да окованы, и вдобавок проколоты во многих местах. На лицах и телесах кольца и шары у них висят, сучки́-дрючки́ торчат и в глаза бросаются.
– Они что, одурели что ли? – Яваха Борьяне в самое ухо орёт.
– Да образией поупивались! – она в ответ кричит, улыбаясь. – Не обращай, Вань, внимания – тут ведь не Рассияние!
Решил тогда Ваня, что самое время будет музыку поменять. Вот он рукою машет и Обалдавлу знак кажет: мол, вырубай сиё сумасбродие да включай нашу мелодию!
Дракон навный издал тут непотребный звук и в полыхании иллюминации куда-то подевался, а на его месте трое навных чертей неожиданно появились: огромные такие, кудлатые, в чёрных тесных одеяниях и со струнными инструментами невидальными, перекинутыми через плечи на ремнях. Ударили они пальцами по струнам частым и до того гадостную мелодию из гуслей чертячьих исторгли, что хоть уши затыкай: эдакое что-то стонущее, ноющее, скрипящее и для танца совсем не годящее. А эти негодяи вдобавок ещё и заорали хриплыми голосами – выдали, хамы, вокал.
Вот чего они изобразили:
К нам допёр один верзила!
Управора загасил!
Вёл себя он некрасиво –
Нашу Бяшу попросил!
Мол, – отдайте Бяшку!
И – хвать её за ляжку!
Да хотел её – в мешок!
Я-де – ейный женишок!
Ну а мы сказали – хрена!!!
Вырвем Бяшу мы из плена,
И верзиле этому
Надаём по репе мы!
И опять по струнам ударили рьяно и такую режущую дрянь из своих стругаментов извлекли, что прямо вай!
– Это кто же у них Бяша – ты что ли? – Яваха невестушку спрашивает. – А что, мне нравится. Ишь ты – Бяша!
А она на будку взгляд перевела и закричала в негодовании:
– Обалдавл, хитрюга, нас обманул! В дураках выставил! Ревнует, наверное... Что будем делать?
А сии навные музыканты у них над головами совсем уже распоясались. Чуть ли не матом они уже ругались и вот что публике выдавали:
Эй, маруха, – побудь моей подругой!
Я ж тебя люблю!
Побью тебя!
Прибью!
Эй, ты, чмара, – я сейчас в угаре!
Я тебя ищу!
Хочу тебя!
Торчу!
Эй, ты, жаба, – дразнить меня не надо!
Знай, порода сучья –
Я круче!
Я лучше!
А другие их выкрики и словесные блевания и упоминать даже нельзя: совсем уж были они неприличными, не для пения вишь публичного.
Яван опять этому обалдую рукою махнул. Да что он там, думает, заснул?! А в ответ уже с явно издевательскими намерениями спускается с высоты пониже кругляк какой-то здоровенный, и дикообразные звуки над их головами наяривает: только пур-пур-пур-пур!..
Ни фига себе лебёдушка!
А все прочие на площади ну чисто уже стёбнулись. В неистовство какое-то они впали, по парам мигом распались и яростно заплясали. Черти визжащих чертовок грубо хватали, чёрт те куда их швыряли, вокруг себя крутили, наотмашь по щёкам били и таскали девах за волосищи... Нечеловеческими голосами они там орали, вопили и верещали, и безумно хохотали их партнёрши, они же жертвы, которые от такого обращения совершенно не стеснялись в выражениях...
Ну, озлился тут Ваня – называется, потанцевали! Надо, думает, прекращать эту вакханалию... Набрал он полную грудь воздуху, пальцы в рот заложил, да ка-ак засвистит что было силы!
А черти, известно, свиста не уважают – их он до глубины чёрных душ поражает. И тут уж вся орава орать перестала, и все с ужасом на богатыря уставились, а кое-кто даже за ухи взялся и на площадку упал...
Только музыка эта оглушающая вовсе не прекращалася. Она даже усилилась явно. Особенно тот шар, что над Ванькиной головой маячился, уж такой безобразный шум из себя испускал, что Яван повторно засвистал и громче прежнего. Прямо в шар он звук свиста направил. И вроде как дуэль промеж них началась. Шар: бух-бух! да хух-хух! А Ваня ему: сви-и-и-и-ись!!!..
С минуту они там пикировались. Черти уже почитай все вповалку лежали, по палубе каталися да головы руками сжимали, а тут наконец и шар не выдержал. Что-то в нём ухнуло, рюхнуло, зашипело, дзинькнуло... потом дым оттуда повалил, и этот бузотёр магический музицирование своё адское прекратил и восвояси удалился.
И вдруг, как и было заказано, из всех прочих шаров, отказу не давших, щемящая расейская музыка заиграла, мелодия про лебёдушку полилась, и голос девичий проникновенную песню запел:
Как по речке, да по ре-чень-ке
Белая лебёдушка плыла-а...
А за нею лебедь мо-ло-дой
Из протоки быстро выплыва-ал...
И на Явановых глазах чудо внезапно совершилось, чудо преображения! Борьяна-то, Борьяна, хоть и выглядела она незнамо как, а вдруг плавненько этак под музычку дивнозвучную и пошла. Ну будто лебёдушка та самая! Стан она подтянула, шею изогнула, а руки позади себя изломила. В точности искусная чаровница вид плывущей лебеди изобразила. Да ещё и выражение лица переменила. До того нежным оно у неё стало, ласковым да зовущим, что Яван, не упустив случая, за нею, выгнув грудь, подался, потому что колдовскому сему зову поддался.
А черти все поочухались да вокруг столпились и на невиданный для них танец во все глаза зырили. И что странно – не шумели они, не галдели, не вопили. Аж дыхание затаили. Видимо и их чёрствые души музыке живой да чарам танца дивного поразилися.
А Яван Борьяну догнал, вокруг неё, как положено, гордо прошёлся, знаки внимания своей избраннице оказывая и как бы мощь свою показывая, а её, стало быть, от всяких бед оберегая, ибо она любая ему и дорогая. Голову потом пред девою он склонил, за белу рученьку её взял, повёл красавицу за собою и танец плести с нею начал...
После необузданных чертячьих выплясываний такое поведение показалось необычным и здешним завсегдатаям непривычным. Черти озадаченно рты пораскрывали, а Яван с Борьяною меж тем за руки друг дружку держали и безумную любовь промеж себя изображали... А может и не изображали, а действительно в порыве истой любви в танце соединялися… Глядят они в глаза друг другу, не наглядятся, и в волнах мелодии будто купаются, обо всём на свете позабыв напрочь. Словно и в самом деле два чудо-лебедя в образе человеческом там плавали и пример истинных отношений меж полами являли.
Многие чертовки от избытка чувств аж навзрыд зарыдали. Да и черти, доселе бешенные, выглядели какими-то потешными. А как смолкла музыка расейская, и герои танец в объятиях завершили, то сначала тишина гробовая наступила, а потом целый гром рукоплесканий там раздался. Ни один зритель от выражения своего одобрения в стороне не остался. Ну а как гром хлопанья приумолк, то попёрли черти буром на нашу парочку и так на артистов насели яро, так начали вопить, орать и за что ни попадя их хватать, что пришлось им от них отбиваться, шапки волшебные на головы надевать и оттуда ретироваться.
Ну а банда эта громогласная угоманиваться не собиралась. Потребовали собравшиеся от Обалдавла решительно, чтоб он и им «Лебёдушку» врубил. Обалдавл же, меломан хренов, уговаривать себя не заставил и на полную мощь по ушам всем проехался... И вот что интересно: вроде бы та самая музыка была им озвучена – да всё ж иная. Не плаванье по звуковым волнам то было, а езда на телеге по ухабам. Аж всё там ухало и дрожало! Это, наверное, потому так вышло, что Явановых мозговых импульсов уже не было слышно, а с чертячьих мозгов эдак только и могло всё воспроизводиться – впору было за голову схватиться.
Яван же с Борьяною о ту пору над озером барражировали и происходящее на площадке игнорировали, потому что друг на дружку они глядели и от того немало балдели. От молодой чертовочки запах источался ну чисто же колдовской. Ведь мало того, что она благовониями умастилась, так она ещё и вспотеть умудрилась, вот всё это смешение Ваньку и хмурило, и голову ему нехило дурило. Попытался он было сгоряча невесту свою обнять да в уста сахарные её поцеловать, и она вроде как не противилась ему сначала, а потом только – скользь! – и оставила женишка с носом.
– Ишь какой быстрый! – засмеялась она издевательски. – Я, чай, Ванюша, ещё не твоя. Вот выполнишь третье задание – вся твоя буду, а ежели не выполнишь – обо мне забудь. Так что, ухарь Говяда, я – лишь возможная твоя награда, ясно?
– Эх, Борьяна-Борьяна, – посетовал распалённый Ваня, – не понимаешь ты моей любви! Небось и ты из яйца вылупленная, оттого и себялюбка такая.
– Вот ещё выдумал – из яйца! – воскликнула княжна с возмущением явным. – Я, Яванушка, человек, и меня матушка родила, а не с яйца вылупила. Это черти, выродки гордые, рожать не могут – ну и во прах им дорога! Не жалко ни капельки...
– Слушай, Ванюша, – добавила она с детским задором, – жарко как-то, душно. Не желаешь ли искупаться и в воде побултыхаться? Я лично – за!
– О-о-о! – только и смог Яван в ответ сказать, и в его восклицании не слышалось отрицания.
В сумраке ночном было видно, как Борьяна одеяния с себя скинула и в чем мать родила с летульчика вниз сиганула.
– Эй, Ваня, – крикнула она, взвизгнув и веер брызг подняв, – не стесняйся! Ныряй давай!
И пары мгновений не минуло, как и Ваня разоблачился, в прохладной воде очутился и за проказницей устремился. И хоть плавал Яван ловко да споро, но всё ж, оказывается, не так скоро. Ну никак, ёрш её хвать, не мог он девку поймать: она скользила, как рыба в воде... Видя такое дело, стала Борьянка чуток поддаваться – чтоб над Ванькиной гордостью не слишком возвышаться. Погоняли они в салки, и Борьяна Явана догоняла без труда, а он за нею мчался, как словно водяной за русалкой, а когда настигал, то давала она ему к себе прикасаться, но не лапать её нахально.
Потом с летульчиков вниз они поныряли, всякие штуки акробатические в воздухе вытворяя и тучи брызг поднимая, и даже ныряли в глубину озера, где с трудом достать дна сподобились.
Наконец, приободрившись и помывшись, веселы и рады, повлезали купальщики на свои аппараты, в одёжу облачились и в небеса взвились.
– У меня есть предложение, – Борьяна Ване прокричала. – Айда в мой «Красный Мак»! Тут недалече.
– Хе! И думать тут нечего! Вестимо летим! Так бы сразу и сказала, а то – награда-награда! Я ведь Яван Говяда, и меня томить-то не надо!
А Борьяна рассмеялась заливисто и, слишком близко к Явану не приближаясь, строго сказала:
– Ничего такого себе не воображай! Я просто желаю домишко свой тебе показать и одной особе тебя представить. Она тебя к ней доставить наказывала.
– Что ещё за особа такая? Да ещё дорогая...
– Прилетим – увидишь! Тут близко...
И в самом деле, с полверсты над озером они пролетели и на махонький островок близ берега сели. А на островке том возвышался дом – ну в точности с виду терем-теремок! Не сказать, что был он маленький – трёхставный всего, – но и не большой. На острове же и клочка свободной земельки не виднелось, и оттого казалось, что стены терема из воды вздымались. А возле ворот маленькая располагалась площадка, и от той площадки до берега вёл мосток.
Тут Борьяна, а за нею и Яван на площадку плавно опустились, с летульчиков сошли и к воротам подошли. Ваня на терем взгляд кинул и строению сему подивился. А что, теремок-то с виду был как игрушечный, а коль приглядишься – натурально собою крепость являл. И действительно – стены его резьбою фигурной были украшены – а собою толстенные и из непонятно какого матерьяла сделанные. Да и окошки везде узкие были и невеликие, более похожие на бойницы.
А Борьяна между тем к воротам подошла, – а над ними рдеющие маки изображены были мастерски, – и по воротам постучала. Ворота тут же в стену уехали, открыв ведущий внутрь проход тесный. А как зашли они в помещение, так пришлось Явану ещё разок затылок себе скрести, ибо внутри зала была немалая, как бы гостевая. Но Яваха не на эти дивеса своё внимание обратил, а в стены вперился, где оружие висело. Там были: длинные и короткие мечи, тяжёлые и лёгкие копья, острые ножи и кинжалы, хлёсткие кистени и шестопёры с жалами, а также громадные булавы, секиры и палицы... К тому же ещё и прочные висели там щиты и доспехи защитные, и вдобавок – трубы огневые.
– Вот это да! – возгласа удивлённого не удержал Яван. – Ай да Борьяна! Да тут целый арсенал! Неужели это всё твоё?
А та, ни словечка не говоря, к стене подошла, меч оттуда сняла да и давай им помахивать, над головушкой крутить, колоть им да рубить… Только свист грозный от меча пошёл, а его почитай и видно не стало!
Наконец ловкая амазонка орудовать зубенём перестала, рассмеялась звонко и говорит не без гордости в голосе:
– Я, Ванюша, если хочешь знать, очень в этом деле искушена! С самого малолетства лучшие мастера со мною занимались и кой-чему мою особу научили. Вспомни Смородину-реку – на себе, чай, испытал моё умение!
– Да уж! Было дело… Прямо как смерч ты на меня налетела!
– Уй, до чего я тебя ненавидела! Точно бы убила бы, если б сила была бы!.. А знаешь, отчего я за братьев своих на тебя взъярилась?
– Ну?..
– Они меня от Двавла проклятого однажды спасли. Да-да! А дело было так. Отец тогда с Земли отлучился по делам, а в его отсутствие подлый Двавл всё под себя и подмял. А на меня он, оказывается, большие виды имел, ибо, разгадав тайну моего тела, черти смогли бы на белый свет переселиться, и солнечные лучи их более бы не жгли. Но я в результате экспериментов непременно погибла бы страшной смертью и, чтобы этого не допустить, Грубовор с Хитроволом пошли на большой риск: ослушались они приказа Двавла и меня украли и спрятали. Ну а когда папаня вернулся и следствие по сему делу приказал учинить, Двавл-хитрюга на подручного своего, на руководителя работории Кривула всё свалил.
– Как ты сказала – Кривула?! – Ваньку аж крутануло.
– Да, на него... Был такой гнус, двавловский холуй, ну да ныне он ничтожнее мухи...
– Ты, наверное, не поверишь, Борьяна, – перебил свою невесту Яван, – а ведь именно Кривул пособил мне в город пробраться. Вишь, какие бывают случайности!
– Надо было тебе удавить его вместо благодарности. У-у, крыса!
– Что было, то прошло, а из этой затеи ничего бы не вышло. Этот прохвост от нас умотнул – как словно угорь.
А глаза прекрасной княжны стали тут не дюже нежны. Ярость в них полыхнула жаркая, черты лица её искажая.
– От меня бы не ушёл! – прошипела она, точно змея, от мучительных воспоминаний воспаляясь. – С каким удовольствием я раздавила бы эту гадину!
А Яваха вдоль оружейных стен начал похаживать. А затем то одно оружие со стены он снимет и примется с ним поигрывать, то другое, то третье... Умел наш витязь сими штуками владеть – любо-дорого было посмотреть!
Ну а Борьяна от мстительных своих мыслей отвлеклась, на Явановы экзерсисы переключилась, а потом насмешливо фыркнула и заявляет с подковыркой:
– А вот ваши праведы мне говаривали, что кто с оружием дружен, тот-де в духе обужен. Как, Вань – с этим утверждением ты соглашаешься?
Усмехнулся хитро Яван. А потом остриё ножа пальцем опробовал, примерился им зорко да и метнул ловко. В самую серёдку щита нож воткнулся, а Ванюха к невестушке обернулся и отвечает:
– А они мне вот что ещё говорили: коль ты, паря, в мир попал – сильным будь, а то пропал! И добавляли, что зло добра не ведает, потому ему и не следует, а ежели к доброму слову добавить, как любит Буривой говаривать, ещё и добрую палицу, то куда легче со злом будет справиться.
Рассмеялась Борьяна, такое рассуждение услыхавши – понравилось оно ей, видать.
Яван же принялся её об одном вопросе пытать:
– Вот скажи мне, Бяша, когда на речке той окаянной мы с тобою сражались, значительно сильнее ты мне казалась, чем сейчас. Так это мне показалось, али как?
– Да нет, Ванюша, – ответствовала та, – то тебе не казалося – я и в самом деле сильнее тогда была. Не удивляйся, секрета тут нет. Волшебные доспехи – вот мой секрет! Они мне в битве помогали и в два раза могучее меня делали.
– Ах, вот оно что! Ну, тогда понятно...
– Но я должна тебе сказать, что теперь ты ещё сильнее сделался, и я, Вань, тебе более не соперница.
– И ещё один вопрос меня гложет, Борьяна – это ты приказала нас в бане адовой зажарить?
Усмехнулась княжна этак кривовато.
– Ага, я... Так бы прямо и съела тебя жареного! Ам!
И она Яваху за бочок ущипнула. А потом продолжала:
– Ты что ж, совсем меня за подлюку держишь, Ваня? А как ты полагаешь, тот рыцарь на мосту способен был бы на подобные гадости?
Яван на это усмехнулся и головою лишь покачал.
– Это царь, оказывается, приказал Ужавлу вас попарить по-адски. Я, как о том узнала, такой скандал папане устроила! А Ужавлику этому подлявому чуть рожки его плюгавые не обломала. Видишь ли, понравился ты мне очень, когда с Управором на махалове за меня кулачился. Вот, думаю, и парень, таковых тут отродясь не бывало! И болела за тебя втайне отчаянно, просто виду не подавала. Я ж как-никак, а чертовка отъявленная... Но потом вонял ты и впрямь ужасно.
И она весело рассмеялась.
– Ладно, – оборвав смех, она добавила. – Пошли, дружочек Ванечка, я тебе той самой особе представлю, ради которой ты и был сюда доставлен.
И опустились они по лестнице куда-то в подвал, пока не пришли в каморку простую, чистенькую такую и освещённую хорошо, где узрел Яваха вот что: на полу был постелен коврик маленький, где, укрытая одеялом, некая старушка возлегала, да такая на лицо ужасная, что без содрогания на неё и смотреть было нельзя.
– Вот, бабушка Каргаве́лла, – молвила Борьяна смиренно, – это и есть тот самый Яван Говяда, которого ты привести наказывала. Мой вроде как женишок, с белого света ходок.
У Ванюхи от встречи этой внезапной даже мысль зародилась опасливая: а не заманила ли его ведьмочка молодая к ведьме старой, дабы живьём его тут сожрать?.. Но, словно мысли его читая, улыбнулась ему карга и головою покачала с симпатией, а потом ручкой сухонькой его поманила и указала на место рядом с собою: мол, соколик, садись и меня не боись!
И понял Яван, что опасался он напрасно. Да только вблизи страшилина ещё ужаснее ему показалася. Была она худая-прехудая, точно давно ничего не едала, нос же огромный у неё оказался и крючком загнутый, губы сморщены куриною попкой, а по дряблому лицу бородавок рассыпаны были гроздья... Сама старушонка была почти чёрною, а волосы по контрасту имела седые, паршою пересыпанные и по подушке в беспорядке рассыпанные. Одни лишь её глазищи, точно у совищи, глядели не моргая и жутким пламенем полыхая.
– Здравствуй, Яван Говяда! – сказала старуха, шамкая. – Не побрезгуй – садись, а ежели не хочешь на меня глядеть – отворотись. С тобою ничего плохого не случится, ибо я уже не жилица. Сию ночь помру, отдам Богу душу, а ты меня напоследок послушай...
Ну, Яваха артачиться не стал, невдалеке от карги он присаживается и прямо в очи ей глядеть отваживается. А Борьяна извинилась: так, мол, и так, говорит, я на чуток отлучусь, волосы просушу, переоденусь, короче, никуда не денусь…
Да и ушла, Явану улыбочку подарив лучезарную.
Каргавелла же принялась с Ваней базарить.
– Да, Яван, – сказала она, – теперь я вижу, что ты и есть тот человек мощный, о коем я ранее пророчила.
Яван лишь плечами недоумённо пожал. Да уж, думает, тяжёлый случай…
– Меня Каргавеллою нынче зовут, – продолжала ведьма, – и всех здешних чертей я старше. Сам Чёрный Царь мне племянником внучатым приходится, а все прочие так и подалее будут в родстве… Они все на Земле рождённые, а я, Ванюша, инопланетянка, в эти края судьбою занесённая грозовою... Я, Ваня, тогда звалася не Каргавеллою, и такою, как ныне, каркалыгою не была. Звали меня Укра́сою, и не было девушки милее меня и краше. Э-эх!.. Не веришь, вижу. А зря. Я не хуже твоей Борьяны была, только другою. Она у тебя чернявая да смуглявая, как ночь, а я – солнца была дочь: с золотыми волосами, голубоглазая, как небо, и румяная, как заря. От моей красоты все парни и мужчины становились как пьяные...
И долго ещё Каргавелла-Украса рассказывала Явану о своём житье печальном: о том, что она ведьмою была талантливой, но изобретала не благие чудеса, а приспособления всякие чертячьи. Однажды во время опытов она случайно попала в агрегат душедавильный и стала после того уродиной, но и дар провидчества заимела дивный. А потом катастрофа у них на планете случилась, кара божья за дела их мерзкие, и бежали остатки их племени на Землю, где и обитают они до настоящего времени, правда, мощь былую утеряв. Пыталась Каргавелла своих соплеменников увещевать да от злого пути отвращать, однако они её вовсе не слушали. И тогда она отбыла на один островок необитаемый и погрузилась в пещере тамошней в особое состояние, молвением называемым, где и пробыла долгие-долгие годы. А незадолго до времени нынешнего проснулась она ото сна полвечного, в столицу прибыла и всем и каждому говорить стала о ждущих их бедах ужасных – в том числе и о сыне Ра им вещала, коий к ним вскоре нагрянет как орудие божьей кары.
– Но никто меня, увы, не слушал, – говорила старуха Явану в уши. – Вся чертячья орава над убожеством моим лишь потешалася, пальцем на меня показывая и презрение ко мне выказывая. Ну а вскоре обманули они меня ловко – видать, не та у меня была уже сноровка. Зельем сонным однажды меня подпоили и свободы лишили: повязали, одурили, в душемолку наладили – да спасибо кровинушке моей, красе-Борьянушке! Она стражу истуканью чарами охмурила, меня выкрала, сюда втайне доставила и заботами бабушку не оставила...
А тут и вот она – Борьяна, лёгкая на помине, заявилася, – и пред Яваном будто солнышко красное засветилося. И впрямь-то девица Бяша была краса: аж до пояса тугая у неё была коса, а одета она оказалась в яркое платье. Дюже понравилась она такая Ваняте! С места на ножки резвые он скакнул, в улыбке рот растянул – и она, видать, рада, что так рад ей Говяда.
– О чём вы разговор тут ведёте? – спросила она весело. – Не иначе как о вечности, да о прямом жизненном пути?
– Эх, Бяшенька, дитятко, – закаркала Каргавелла, – а о чём же ещё думать перед скончанием века... Я, вишь, уже отхожу, так что времени для словес пустых у меня нету. И вот что я напоследок тебе поведаю. Чужая власть ещё над волей твоею довлеет, цепко она душу твою держит и не пускает, не даёт ей, горемычной, совсем оттаять... И ты, Яван, слушай! Я знаю, что это за гнёт такой, знаю! Чертовское это в душе Борьяны начало, кое со светлым началом размешалось и часто его перевешивает. И как его из девичьей души извести, как убрать – не дюже ведаю я, Ванечка, уж прости!.. Правда, об одном способе я Борьяне намедни рассказала...
Яван же улыбнулся, Борьяне подмигнул и говорит бодро:
– Ничего-ничего! Дай, бабуся, срок – выведем! Не может того быть, чтобы тьма душу вечно давила!.. А кстати, насчёт вечности. Ты, бабушка Каргавелла, дольше всех нас живёшь. Скажи – как это, полвечность прожить? Не тяжело ли?
– Хм! – усмехнулась в ответ карга. – Не тяжко... Жизнь, Ваня, похоже для всех существ проходит: что для меня, что для комара... Вот юность светлая и радостная... Вот зрелость умелая да серая... А вот и старость гнетущая да мрачная... Всё это похоже на отрезки волны. У каждой мировой части удачи чередуются с неудачами, а пики восторга оборачиваются ямами печалей... Только единое вечно, разлито оно везде, а существа-то – нет. Ну да из нашего-то рванья на нерваное глядя, этого не понять...
И только произнесла сии слова старуха, как сделалось ей совсем туго: захрипела она, засипела, дугою выгнулось её тело. Трудно ей стало говорить, и приготовилась старая отходить... А Борьяна к ней живо подскочила, голову её на подушку положила и водицы дала глоток.
Полегчало Каргавелле немного.
– Послушай меня, Борьяна, – промолвила она и словно ястребиною лапой в руку девице впилась, – иди замуж за Явана, ему не отказывай и гордость свою не показывай! Истинно тебе говорю – пропадёшь, ежели отсюда на белый свет не уберёшься!
А та лишь недоверчиво усмехнулася.
– Не беспокойся, бабушка, за меня, – она сказала, – я ведь не какая-нибудь дура молодая, и немного соображаю. Так что не надо – не пропаду я и без Говяды!
– Эх, дурёха ты, дурёха! – покачала ведунья седою головою. – Да как же ты не понимаешь – я ведь не просто языком-то болтаю! Я вижу твой конец неминучий! Его прозреваю!.. Не обольщайся, глупая княжна – никому ты здесь не нужна, а и тем, кому нужна, так то не для твоей радости, а для мучений страшных... И папаша твой к тебе уже охладевает, потому что он никого в душу не пускает. Чёрная она у него, душа-то...
Борьяна уже собралась чего-то возражать, да старуха не дала ей и слова сказать и так руку её клешнёй своей стиснула, что та даже от боли пискнула.
– А ну-ка, дивчина недалёкая, – произнесла старуха непреклонно и в очи Борьянины вперилась огненно, – брось городить мороку! Обещай мне, перед смертным одром моим обещай пойти за Явана! Сейчас вот умру, а руку твою не отпущу! Порчу на тебя напущу! Ужо перестанешь-то быть спесивою, когда мымрой оборотишься некрасивою. Ну!..
Перепугалась Борьяна не на шутку. Хотела она руку свою из ведьминых когтей вырвать, да только фигушки это у неё получилось. Тут лицо её прекрасное исказилось, слезы горючие из глаз у неё полились, и вся она пред силой старухиной смирилась.
– Ладно, ладно! – воскликнула она тоном мучительным. – Обещаю – я и вправду ведь невеста Яванова – и стану ему верной женою! Клянусь в том своею душою!
– Так-то вот, голубонька, – довольно произнесла бабуля, отпуская руку Борьянину. – Эдак-то будет правильно. Я рада!..
И едва только успела она сии слова произнесть, как вдруг вскрикнула тут же пронзительно, очами дико сверкнула, руку свою скрюченную вперёд протянула – сказать видно чего-то хотела – и... вмиг окаменела! А рука её поднятая с треском сухим у плеча отломилась и на пол со стуком упала. Только бабах – и рассыпалась во прах! Да и остальное её каменное тело после этого трещинами покрылось, заскрипело, захрустело и порохнёю мельчайшею развалилося. Лишь тёмный туман над ложем умершей заклубился и, пока он в похолодевшем воздухе вязко струился, мрачная и тяжёлая музыка откуда-то вдруг зазвучала.
Потрясённая Борьяна, широко открытыми очами глядя на эти чары, испуганно молчала. А потом от ложа покойной она отпрянула, на Явана в ужасе глянула и со слезами на глазах кинулась богатырю в объятия, точно спасения у него ища.
– Какая страшная смерть! – придушенно она прошептала, ещё сильнее к Явановой груди прижавшись и... навзрыд разрыдалась.
Ну а Яван, хоть и всякие виды он повидал, тоже этакого преставления Каргавеллиного не ожидал. Также он чуток растерялся вначале, но потом собрался, платок цветастый из-за пазухи достал и, поцеловав Бяшу успокаивающе, слёзы и сопельки утирать стал с её лица.
– Ничего-ничего, – бодрясь, он приговаривал – что ж тут страшного? Ну, умерла бабушка Каргавелла, ну окаменела. Экое, право, дело... Всё, Борьянушка, будет путём! Убеждён! Всё образуется!
И едва эти слова произнёс с верой в душе Яван, как вдруг – ш-ш-арах-х! – возгорелся чёрный туман, да так ярко, что пришлось влюблённым нашим даже зажмуриться, а потом хоть и смотреть, но щуриться...
Моментально гнетущее звучание оборвалось, и новая музыка там заиграла, да такая бодрая и живая, что стала Борьяна весела и счастлива. Слёзки и сопельки у славной девахи пересохли разом, после чего она богатыря опешившего в самые губы жарко поцеловала и так сильно в объятиях его сжала, что у Явахи клетка грудная затрещала.
– Смотри, смотри, Ванечка! – воскликнула княжна в ажиотаже. – Призрак вон!..
И рукою вперёд кажет.
Смотрит Ваня – и точно! Яркий туман летучим вихрем вдруг взвился, и на его месте сверкающий призрак появился. Несказанной прелести то было видение – прекраснейшей женщины как бы тень...
Яван же, как только её увидал, так и застыл там, будто дурила, до того притягательное обаяние от образа того исходило. А его носовое обоняние обворожительный аромат почуяло. Вот так да-а! Не иначе как была сия женщина прекрасная былою Украсою. Златовласая она оказалась, бирюзовоглазая, в одеяние облачённая роскошное, струящееся воздушно и сверкающе – ангелам, наверное, лишь подобающее.
Улыбнулась неописуемая красавица улыбкою нежной, посмотрела на Явана с Борьяною взором вежливым, а потом в пояс им поклонилася, в руке зажатым платочком на прощание помахала и... медленно-медленно без следа растаяла. Только музыка неземная ещё какое-то время в подвале, утихая, звучала и доселе затхлая атмосфера чарующее благоухание по-прежнему источала.
– Боже! – воскликнула в восхищении Борьяна. – Какою дивною красавицею бабушка Украса оказалася! Никогда и нигде таких милых я не видывала! Ну, правда!..
И она даже присвистнула в восторге явном.
– Ты не представляешь, Ваня, – искренне продолжала Бяша, – как я за неё рада!.. Что, не веришь, да? Голову даю! Гадиной буду!.. Вот это красотуля! Мне бы такою быть...
Обратил Ваня на невесту свою внимание и залюбовался ею втайне. И то сказать, верно – было ведь кем! Глазищи у девушки от волнения разгорелись, щёчки пухлые румянцем зарделись. А кожа-то – гладкая-гладкая! Ну ничем-то не хуже Украсы была его милаха. А ежели подсветку ей дать, то ни дать ни взять такая же была бы её стать.
– Всё! – заявила решительно Борьяна и за руку Явана – хвать; да и говорит непреклонно: – Пошли, Вань, со мною! Дело есть неотложное...
И потянула жениха за собою.
Рейтинг: 0
378 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
