23. Про то как Яванову банду десантную...

8 октября 2015 - Владимир Радимиров

СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ.

Глава 23. Про то как Яванову банду десантнуючертяка один разжалованный у себя принимал.

Только вот же закавыка ещё сделалась: а как на энтом ковре лететь-то?..
Сам-то коврище по площади немалый был, широкий; уселись десантники наши на него – а толку! Не летит колдовское изделие, и всё.
– Может, чего сказать надобно: слово там какое-нибудь, заклинание?
– Али подумать?
– А может, дёрнуть надо за что-нибудь?..
Разные такие догадки в порядочном весьма достатке на капитана Явана посыпались. Подумал, подумал он малость, да и решился. Как словно осенило его.
Сверкнул наш витязь очами боевито и рукою махнул.
– Эх! – гаркнул он молодцевато. – Где наша не пропадала – поехали!!!
И, гляди ты – начали они плавненько эдак вверх подниматься, да… в тот же миг с глаз долой и пропали!
Невидимыми вроде как стали.
Сами-то они сию метаморфозию в толк не взяли, не сознали её бо, а зато со стороны ежели глядеть, так прямо сгинули они во мгновение ока.
Во, значит, какая с ними уявилась морока! Смех да ор только сверху откуда-то слышатся, а кто орёт да смеётся, не ясно – никого же нигде не видать.
Чудеса, да и только!
– А ну, ковёр-самолёт, – Яваха далее изделию чудесному повелевает, – неси-ка нас к Пекельному граду, где бушуют адские огни! Да гляди, в пропасть нас не срони!
И вскорости всё совершенно стихло.
Только вдруг, откудова ни возьмись, прямо-таки из воздуха очевидно, небольшенький этакий шаричек тама появился. Ну натурально будто глаз человеческий в пустоте окружающей нарисовался, да странный же с виду: весь сплошь красноватенький такой, гладкий, а посерёдке у него зыркало чёрно-глянцевое быстро-быстро сжималося да разжималося...
Пометался глазик этот туда да сюда, во все стороны в беспокойстве повращался, потрескивая с таким звучанием, будто кто шерсть на огне подпаливал, а потом только чпок – и пропал. Лишь туман сероватый на землю упал.
Никак соглядатай какой тайный за Явановой компанией объявился? Смотри ты!..
Ну а Явахе и его ватаге то ведь невдомёк. Летят они по-над пропастиною глубокой, за края ковра в опаске держатся, и окрестности невидальные с любопытством обозревают.
В общем, ощущения от наблюдения были так себе. Ничего, короче, особенного, ага. После давешних-то воздушных приключений, когда их Могол-орёл через море пёр, новое воздухоплавание им прогулочкой лёгкою показалося. С комфортом, можно сказать, летят-то.
А тут вскоре и горы пошли стеклянные, да такие собою странные – ой-ля-ля! Словно некий неизвестный гигант чудовищных разноцветных бутылок понабивал там кому-то назло. Сплошная россыпь осколков, каждый величиною с гору или с горку, под нашими ковролётчиками потянулася, и сия бодяга непроходная на долгие-долгие вёрсты пути растянулася. И глядя себе с высоты удобной на такие острые сих чёртовых гор края да гладкие их грани, Яван ещё раз, теперь мысленно, спасибо сказал волшебнице милой Навьяне.
Ну, в общем, долго ли они летят или коротко, низко ли аль высоко, то чуть поднимаются, то снижаются, то ускоряются, то замедляются, а всё же к заветной своей цели приближаются. Ковёр их удивительный сам собою промеж высоких гор лавирует, то вершину поднебесную обогнёт, то в ущелье тесное спикирует, где выше летит, где ниже, а с каждою минутою к Чёртовому городищу поближе.
Наверху же светило местное сильно этак печёт, да встречный ветер против хода ихнего парения полощет неслабо и охлаждение им тем самым даёт немалое...
Короче, через полдня с гаком долетели они до нужного адреса: последнюю, как оказалось, перелетая горищу, увидели дружинники впереди нечто циклопическое.
Там-то, под ними, скалы осколковидные резко вдруг оборвалися, и далее пустыня песчаной плешевиною потянулася вёрст на двадцать. А ещё с полчасика полёта комфортного – строения какие-то низковатые вразнобой на земле зачернелися, но внимания к себе особого они не привлекли со стороны ватаги: мало ли где каких трущоб имеется да лачуг, хибар всяких да хат.
И у чертей видать в их жизни вороватой не один оказался лад.
Но хибары – это так, пустяк. Самое главное, вот что в глаза им бросалося: за слободою хибарною преогромнейший купол-куполище из земли ввысь торчал. Вроде как чудовищно невероятный шар некто в твердь до середины закопал.
Весь белесый был он цветом, непрозрачный, и содержимое таил он в себе загадочное.
– Вот он, ребята, Пеклоград-то! – воскликнул Яван торжественно. – Мы у цели, друзья – долетели!
– Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра! – троекратно восславили Ра Явановы товарищи.
– А ну, коврик, – скомандовал тогда Ваня, – пронеси нас давай неспешным пролётом по-над этим вот городом!
И спутникам своим разъясняет:
– Не лишне нам будет проведать, чего тут да как – ведь под нами-то, други, враг.
И тут вдруг Сильван его в плечо толкает.
– Эй, Вань, гляди-ка! – говорит он встревоженно. – Вона какие-то птицы сюда летят! На нас никак прямо...
Поглядели все туда, куда зоркий лешак им указывал – мама честная! – преогромнейших каких-то грифонов несётся к ним целая стая! Сами такие иссиня все чёрные, глаза их огромные свирепым огнём горят, клювища вперёд нацелили, когтища поджали – видно, добычу ущерепить зело чаяли.
А большущие-то: тулова с человечье размером будут, а крылища сажени в три размахом!
Ну держись, ватага!..
Подлетели стремительно эти твари и на том месте, где только что ковёр пролетал, заметалися-зашныряли, злобным клёкотом заклекотали и головами во все стороны завертели: как бы высмотреть кого они хотели...
Наши-то помалкивают на всякий случай. Чё за гвалт такой ещё, думают?.. А в это время один сей хищник рядом совсем с ковром пролетел, но, странное дело, заметить людей не сумел. Даже в их сторону не повёл и глазом.
Вот так зоркий летучий страж!..
А как подале он упорхнул, Сильван и заявляет шёпотом:
– Тс-с-с! Не видят они нас-то. На слух, очевидно, примчались… Незримы мы для них, пока на ковре сидим, так что молчок и роток на крючок!
Отлетели они в сторонку от греха подальше, где никаких стервятников адских более не наблюдалося, да за какой час всю тутошнюю цивилизацию неспеша и облетели, рекогносцировочку на местности сделав.
И увидели они картину следующую: сам-то купол был размеров невероятных, не менее в поперечнике, чем вёрст где-то в двадцать, это ежели по земле-то мерить, а вершина его вёрст на десять от основания отстояла, так что, когда исследователи над нею пролетали, то чуть было от жара ярильного не изжарились.
Изнутри же купола того необъятного свечение исходило не шибко яркое, как бы даже такое матовое, а сквозь оболочку не видать было ни рожна, что там внутри-то деелось. Очевидно лишь всем было, что под этим колпаком странным и находился, без сомнения, сам Пекельный град, потому что то трущобище, кое широким кольцом основание купольное опоясывало, столицею чертячьей назвать ну никак было нельзя.
И в самом-то деле, покуда ковёр ихний вокруг купола дивного наматывал круги, под низом почти сплошь халупы кривые да гнилые друг к дружке тесно лепилися, и для проживания царственных особ они никак, прям сказать, не годилися.
Не, кое-где и с виду добротные домины внизу стояли, и ещё пирамиды какие-то усечённые – не иначе как ихние храмы, места, как говорится, культовых отправлений, для идолов чертячьих пункты такие нерадения...
В общем, предместья то были, окраина градская захолустная и слобода трущобная, коя для житья-бытья привольного не очень была удобна.
Яваха тут ковру волшебному ещё ниже спуститься велел, и тот чуть ли не над самыми крышами ветхими полетел. И вот глядит честная компания с понятным вниманием на то, что у них там под ногами творится, и немало виденному удивляется.
На улицах ведь чертей да чертовок всяко-разных полным-то полно везде шляется. И всё черти-то собою непутёвые, с виду хлипкие в массе да хворые: кто хромой, кто кривой, а кто и горбатый...
Видно, народишко сплошь неудатый, ихнего общества отбросы говенные да низы презренные.
И тут, значит, жизня-то бренная...
Странно ещё было и то, что почти все аборигены однорогими оказались или вовсе даже безрогими: мало у кого оба рога во лбу торчали торчком. Те-то, понятно, гоголями тама расхаживали да перед другими красовалися явно. А все вместе на улочках да площадках они тусовались да торг какой-то непонятный меж собою вели, а ко всему в придачу орали истошно, даже визжали, о чём-то озлобленно спорили, а кое-где и хулиганили немножко: дралися друг с дружкою не понарошку.
И одеты они были ветхо. Правду заметить, в лохмотья да в рубища какие-то.
Да ещё вот что было забавно: вся энта трущобня, очевидно, на некие районы поделена была, и в каждом таком околотке своего цвета одёжа лишь допускалася. К примеру, вот тут все в красном рванье выхаживают, там – в синем, а ещё подалее – в чёрном али в рябом...
Не иначе как такой порядок у них был заведён.
Ну а ко всему прочему, эдакая ядрёная вонища с узких улок наверх подымалася и пролётчикам нашим в носы шибала, что прям хоть не дыши. Терпели явановцы сию вонищу, терпели, и более терпеть не схотели: слобода-то была немалая, чертей в ней неисчислимые тыщи обитало; где живут, мерзавцы, там и гадят – кого хошь летать-то отвадят.
Повелел тогда Ванюха ковру-самолёту прочь оттуда улетучиваться и к горам стеклянным, что ближе всего от города отстояли, полёт ему приказал устремлять. А как подлетели они к тем горам да спикировали на песочек весьма удачно, так перво-наперво занялась ватага гимнастикой, чтобы кровушку, значит, по жилушкам погонять, а то все ноги они отсидели, покуда на кортках сидели.
А когда закончили они члены затёкшие разминать, то Яван раду тогда собирает и у каждого дружинника пытает: как, мол, далее-то быть, чтоб удачу им добыть?..
Посидели они трошки, погутарили немножко и порешили в слободу эту чёртову ближе к вечеру где-то наведаться да что там к чему, на месте и поразведать. Ну а вторым делом пообедали пока – и ну отлёживать бока.
После отдыха же доброго в путь-дорожку неспеша они тронулись, перед тем в какой-то пещерной выемке коврик свой надёжно схоронив: авось, мол, ещё и пригодится…
Хорошим это было средством для адских всяких путешествий: летишь себе с ветерком мимо происшествий ненужных и в ус не дуешь… Лучше ведь и не придумаешь!
И вот через часик где-то, другой, когда смеркаться уже должно было скоро, вторглася десантная Яванова команда на территорию бишь на вражескую, в закоулок некий со стороны степи войдя и уверенно этак далее себе пойдя.
А на улицах-то народишка поубавилось. Черти, видать, по лачугам своим разбрелися и тама делами своими чертячьими занялися. Но все ж таки в городу было не пусто, и там да сям шелудивые какие-то доходяги по дворикам своим грязным кучковалися, да оравы неумытых чертенят туда-сюда носилися да бесновалися.
На Явана и на прочих людей всё остатнее местное население зырило оторопевши и слегка эдак обалдевши. Близко, правда, ни одна тварь не совалася: видать боялися, мерзкие паяцы.
И то – Яван же с друганами народ был видный, рослый и плечистый, не то что обыватель здешний нечистый; те-то, как на подбор, все почитай до одного уроды конченные, мозглявые зело да дохлые видом – ну чисто собой инвалиды.
Идёт Яваха, окрест поглядывает, а хатки на улках невидных сплошь почти покосившиеся стоят да внутри тёмные, стены у них из какого-то сору да кирпичей ущербных сложены, а окошечки махонькие и слюдяные навроде. И как в таких хоромах чёрту нормальному жить – ума не приложить! А на мостовых спотыкальных пыль, мусор, камни, срач всякий прямо лежали навалом, и такой амбрэ в ноздри от них шибал, что как словно в выгребной яме.
И вот идёт-бредёт по улице наша братия, а черти всем кагалом позади, в отдалении некоем, за ними тащатся, не подходят ближе и лишь таращатся.
Первыми чертенята нагловатые обосмелились: стали, детёныши гадские, камешками в людей кидаться, рожи корчить им начали страшные, да чуть ли под ноги ходокам не бросаться...
Ну, наши молодцы на все эти происки с провокациями – дулю внимания. Спокойненько себе этак шествуют, куда им было надо, и не приветствуют, вестимо, ни одного гада. А тут некий чертенёнок боевитый сзади колобом к ватаге подкатился и хотел было Ужора, идущего позади, зубами за ногу ухватить.
Да только Ужорище на то ловёхонек оказался: обернулся он назад да ногою под зад нечестивцу ушлому как даст!
Чертенёнок, словно бы мячик, кувырнулся оттудова несколько раз, завизжал, будто его там гробят – да дёру!
Вот было же ору!..
Апосля такого футболу толпа зевак в один момент аж наполовину уредилась – спугалися, тёмные души, брань им в уши!
А через какое-то время подходят наши удальцы к тому куполу великому, за которым, всеочевидно, сам главный город находился ухоронившись. Ванька-то сперва-наперво щупать принялся энту стену, не понять с какого материалу сделанную. Потискал он её, подавил, даже и погладил – ишь ты, твёрдая, тудыть её в растудыть, и неподатливая, разнеси её в дрызг! Он даже палицею по поверхности слегонца постукал, а – ни звука, ни прока.
Может, она под каким зароком?..
Тут и вящий ведун Сильван приложил к стене своё ухо, послухал с минуту, послухал, да и пробурчал недовольно:
– Это, Ваня, поле такое силовое. И превесьма, скажу, прочное, кошкин ёж! Чем его тут возьмёшь?..
Почесал Яваха харю задумчиво, оглядел преграду придирчиво, да и говорит:
– Ну что же, ватага аховая, не стоит нам сразу и пасовать. Будем вход во град искать. Где наша с вами не пропадала – наша дружина и не то видала! Я так считаю, что для удалых безвыходных положений не бывает, а уж безвходных строений – тем более. Преодолеем, братва, и поле!
И как раз в момент сей неподходящий голос властный позади них раздался, грубый такой да внятный, и для культурного уха не приятный:
– А ну-ка отойдь от стены-то, морда! Кому говорю, отойдь!
И вслед за этим возгласом отборные матюки из чьей-то похабной глотки полилися бурным потоком.
Обернулися назад явановцы, смотрят – верзила некий высокий вразвалку к ним топает, да ресницами своими свинячьими в недовольстве явном хлопает.
Рожа у злыдня наглая такая была да щекатая, а тулово толстое он имел да пузатое. На бритой башчище два золочёных рожища были у него утыркнуты, а на тело одёжа оказалась напялена, дурацкая весьма с виду: вся блестящая такая да лоснящаяся, чёрно-белыми полосками сплошь разукрашенная...
Ну, шершенюга чисто чертячий!
Стражник, видать…
Подвалил он к ним поближе, недалече остановился и какие-то очки, мерцавшие красным светом, на глаза неспеша надел.
– Кто такие? – рявкнул он громче прежнего. – По какому такому праву вы здеся трётесь да шляетесь по нашей зоне без моего дозволу, а?
Наши-то не отвечают, молчат, только Буривой на рукоятку меча длань свою положил как бы невзначай. А этот очкарик хамовидный быстро эдак оглядел их всех до единого, и на Яване взгляд свой почему-то остановил.
– А ну кажи пропуска, рвань безрогая! – приказал он, глядя на Ваню строго. – Ну! А не то!.. – и добавил борзо: – Сюда давай топай! Да оставь посох-то!
Ну, Ваня палицу аккуратно положил возле ног и с невозмутимым видом к стражнику подошёл, руки приподняв в гору.
– Да есть пропуск-то, – сказал он спокойненько, – как не быть – держи!..
И в самую харю этому бусурману как ткнёт вдруг кулачищем!
И от того удару не самого разухабистого отлетел чертяка очкастый чёрт те знает куда, через голову несколько разов перекувырнувшись и в куче какого-то дерьма растянувшись.
И тишина-а...
После сего нежданного нокаута всех прочих чертей-соглядатаев словно ветром оттудова посдувало. Рассосалися нечистые по шхерам своим в один момент. Ну, будто стало там подметено. Ни шороху, ни вороху нигде.
– Во – пропуск в порядке! – резюмировал тогда Ванька. – А кто бы сумлевался... Пошли отсюда, братва!
Уже ведь темнеть начинало. Буривой поэтому место для ночлега предложил сыскать. Все, конечно, на это согласилися, между хат немного прошли, глядь – не иначе как гостювальня поодаль-то маячится?..
Ага, добротный такой, на фоне прочих, домина в углу площади небольшой стоит.
Подходят дружинники поближе, смотрят, а над входом вывеска висит покосившаяся да выцветшая, а на той вывеске рожа чёрта безрогого была намалёвана, насупленного такого, и надписано внизу сикось-накось было чегось.
– Брогарня-обжорня «Сломанный рог», – прочитал Давгур шибко грамотный буквицы сии накарябанные. – Ишь ты – обжорня! Нет бы сказать едница или столовая... Халупа чертовская, правда?
– А нам до фени, Давгур, как она называется, – Буривой с падишахом завсегда готов был лаяться. – Главное, чтоб внутрях было ладно… Заведение, я считаю, вполне подходящее для компании проходящей. Верно, Ваня?
– Идём, – Яван скомандовал.
Пошли. На крылечко выщербленное всходят. Ткнулись было в дверь – ё! – закрыто!
Тогда Буривой с Яваном по двери прочной кулаками своими пудовыми забарабанили и чуть с петель её не сорвали.
Вначале-то никто не открывал. Словно бы вымерло там всё, или так само здание пустовало. А потом хрясь – от очередного Яванова удара дверь вовнутрь и распахивается. И показывается им навстречь хозяин, очевидно, заведения, чертишечка этакий несуразный: низенький очень, зело худой, ещё кривой, горбатый, дюже носатый, да ртом наполовину щербатый. А головёшка у него острая сверху была да лысая – ну как у крысы. Даже рогов во лбу не имелось, и одни бугорки безобразные в тех местах виднелись.
Как заприметил Явана чёрт, так в тот же миг рожу себе он скорёжил, будто его удар расшиб, затем за сердце рукой схватился, на колени пред ним повалился и завопил благим матом:
– Ради всего для тебя дорогого, Яван Говяда, прошу, умоляю тебя даже – не убивай ты меня! Не надо!!! Смилуйся надо мною, грешною душою – только не бей!..
Да вперёд посунулся проворно, и принялся было ножки пыльные лобызать герою.
У нашего богатыря от такой встречи нежданной аж глаза на лобяшник выскочили: что ещё, думает, за чертячьи нежности тут такие?..
– Эй, ты кто такой, а?! – недоумённо он рявкнул, чёрта подобострастного ногою отшвыривая. – Разве ж я тебя знаю?
А тот на ножки кривенькие подскочил, ручонки волосатые на грязном фартуке сложил и быстро и мелко начал кланяться.
– Ты-то, Яван славный, – заскулил он гнусаво, – может, меня и не узнаёшь, а зато я тебя признал сразу. Невже, думаю, ты пришёл добить заразу?
Засмеялся Яван, и все прочие с ним засмеялися, даже чёртик захихикал дребезжаще.
А затем он сызнова яванцам поклоняется, рукою гостеприимно махает и всю банду вовнутрь приглашает.
– Милости прошу, – он сказал, – ясновельможные господа! Заходите, будьте так ласковы, не побрезгуйте скромной моей брогарней! Прошу вот сюда!
Ну, те гурьбою в просторную залу вваливаются, ночлежному месту радуются, да вокруг оглядываются.
Ну что ж, корчма как корчма, ничего вроде оригинального, только темно да грязно. Впереди большущий стол полукружьем от стены до стены тянется, за ним какие-то жбаны да бутыли на полках стенных уставлены, а перед ним стулья на длинной ноге веером поставлены. По углам же да вдоль стен столики маленькие приткнуты, а вкруг них табуретки квадратные стоят.
И нигде ни кусочка нет дерева: всё убранство из некоего непонятного материалу сделано – гладенькое всё такое, блестящее, как словно не настоящее.
Смотрит Ванюха, а за столиками несколько хилых и безрогих чертей из глиняных кружек шамурлу какую-то пьют – вернее пили, потому что едва лишь Ванькина шатия-братия тут возникла, как те убогие чёртики бочком-бочком – и в дверь.
Испарилися в момент.
– Располагайтеся, господа велеможи, милости просим! – продолжал лебезить хозяин гундосый. – Вижу я, вы люди благородные, к подлым делам непригодные – не нашего поля ягода. Так что зазря об мою личность ничтожную своих чистых ручек марать себе не дозволите, хе-хе-хе-хе!.. Может, чего попить-поесть соизволите, так я...
– А ну-ка, шельма, не мельтеши да толком о себе доложи! – гаркнул тут Ванёк недовольно. – Как звать-то тебя, чёрт кривой?
– О, какая прозорливость! Какая у вас, Яван, прозорливость!.. – воскликнул хитрюга выспренно. – Ведь Кривулом меня и кличут, ага. Ох, и славное это было когда-то имечко, ох и славное! А сейчас... А-а-а!
И раздосадованный отчего-то чертяка сплюнул пред собою на пол и артистически своё харковинье растёр.
– Ну а меня откуда ты знаешь, Кривул-чертяка? – повторно Яван его пытает.
– Как не знать, – развёл тот руками. – Знаю вот... Ту нашу встречу давнишнюю запомнил я на всю свою жизнь. Ещё бы – насилу остался я жив! В последний момент сумел лишь удрать от страшной твоей палицы. До сих пор, как вспомню, так прямо вздрогну весь.
– Интересно…
– Да, да, очень интересно, очень! – быстро затараторил черток. – Упаси меня рок от такого интереса! Вам-то, витязи доблестные, может и интерес, а зато нам, бедным невезям, прямо крест!
– А всё же, чёрт Кривул, порасскажи-ка, – Яван к хозяину обратился, – когда эта встреча наша приключилася, а то у меня из памяти она что-то выпала.
– Хм, когда, когда... А вот тогда, Яван Говяда, когда в Самаровом граде ты нашу чертячью ораву под корень-то извёл. Теперича помнишь?.. Ты ещё с Мурлаком, с нашим вожаком, в картишки на спор перекинулся, а после во гнев вошёл да палицей сей ужасной махать принялся… Ты ж почитай всех чертей до единого полопал в ярости! Вот, значит, я и есть тот единственный, кто тогда в живых остался да под горячую руку тебе не попался… Ох, и вовремя я оттудова удрал! Ведь ежели бы ты, рок не приведи, палицею своею меня погладил, то тутошний клинтух всенепременно в душемолку меня бы наладил. Так-то вот!..
– Ах, вон оно что! – воскликнул Яван, пережитое вспоминая. – Точно. Верно. Было дело. Вы меня тогда живьём ещё сожрать хотели.
– Ага, ага! Хотели, хотели! Да сами в тартарары и полетели! Мурлака апосля конфуза нашего клинтух сразу же в душемольню во гневе отправил, пожалел ему новое тело дать. Говорят, и клинтуху сильно за то попало. А всё, Яван, из-за тебя – зло отчего-то на тебя наше начальство… А с меня и взятки были гладки – я ж ведь жив остался! Наврал я дознанию, что один лишь я не облажался: с последних, мол, сил с тобою сражался под напором диким и, в конце концов, организованно, так сказать, прочь передислоцировался. Клинтухарик меня и пожалел, растудыть его в раскаряку – мягкое наказание мне положил: последнего чина меня лишил да повелел, собака, остатний рог у меня сломать... Вот божий ангел! И кто я таперя, а! Так, дерьмо под ногами, первоклашка, последняя середь других копяшка...
Озлился тут чертишка, унижение своё вспоминая, и аж нервные тики по тёмному личику у него пошли, а глазёнки красноватые прямо в разные стороны, словно у хамелеона, у него завращалися. Людям же, конечно, опять смешно стало от чертячьих этих переживаний; снова они все рассмеялися, и даже хмыреватые Сильван с Давгуром, клоуна этого наблюдая, не удержалися.
Да, забавно было Кривулово кривляние ватажникам бравым видеть, а так-то никто особо не хотел чертяку смехом обидеть.
Только он, видимо, ни капельки и не обиделся, сам первый заперхал, зареготал и прямо весь обхихикался. Смешно ему стало, видите.
Хорошо собою владел, чёрт кривой.
А Яваха вскоре смеяться бросил, поглядел на чёртика ёрнически и руками развёл.
– Ну, извини! – говорит. – Погорячился...
– Ты это вот чего, Кривул-хозяин, – добавил он, на чёрта уставившись, – мы сейчас вечерять станем, чаи там гонять... а ты о житухе тутошней рассказывай-ка, давай. Мы же на постой у тебя станем. Не возражаешь?
– Хм, какие могут быть с моей стороны возражения! – осклабился щербато хитрец. – Оставайтеся, гостюшки дорогие, живите сколько хотите. А насчёт рассказов всяких, так это можно. Я ить побалакать ой как уважаю, да за последние мои годы и не с кем, можно сказать... Э-э-э! Одни же бараны кругом, мразь, отребье всякое тупое! Выродки безрогие одним словом. Большинство здешних и видов-то никаких не видало. Прям с ними тоска... А житьё... так оно и есть битьё. У нас ведь, у чертячьей братии, таковский нрав: кто наверху – тот и прав, а ежели ты слабый, дурной али ещё какой неудатый – то сам в этом и виноватый! Ага! Ха-ха-ха!
И понёс ахинею всякую бойко чесать. И покуда люди чаёвничали да пищей крепилися, Кривул не переставая языком там молол и вкруг них суетился.
Буривой, нажравшись до отвала, хлебушка ему было дал, но чёрт его брать отказался: хлеб ему, видите ли, не показался. У нас, он захихикал, другое питание принято, не по брюху, мол, кус.
Ишь побрезговал, гнус.
Достал он с какого-то закута непонять чего-то там шмат основательный, навроде мяса варёного видом, только красного-прекрасного, а потом долечку малюсенькую от кусища этого отпилил, в рот его отправил, и смаковать стал явно.
– М-м-м!.. – замычал он усладительно. – Вот это, я понимаю, еда – пальчики оближешь!
И точно в подтверждение своих слов засунул он пальцы себе в рот и ну их сосать…
Ужору, вестимо, такое дело любопытно дюже стало. Носом своим бульбовидным запашок жорева он занюхал – глазок у него и разгорелся ух прямо как, а по подбородку слюна алчная побежала, и даже пузо у него отчего-то задрожало.
– А ну, а ну, чего это у тебя, а? – явно на глазах возбуждаясь, к чёрту он обращается.
– А это наша еда, – гордо тот отвечает. – Всем едам еда!
– Хм. Мясо что ли?.. Или сыр?
Усмехнулся Кривул снисходительно, на Ужора взглянул презрительно и говорит ему поучительно:
– Эк, куда хватил, губастый! Какое тебе ещё, к ангелам драным, мясо! Хе! Это, человече, пита, наше чёртово жито! Искусственное такое питание для тел наших пропитания.
– А ну-ка дай-ка, дай на пробу чуток! – просит жадно наш чревоугодник и руку растопыренную протягивает к этой самой жрачке.
Чёртик сначала было зажался, в комок от жадности сжался, и по всему-то было видать, что хотел он, скупердяй гадский, сперва отказать. Но потом дурь свою решил он не выказывать, лицемерно этак заулыбался, а в глазёнках у самого жадинки так и шкворчат, так и шкворчат...
– Да на! Не жалко... – выдавил он из себя с трудом немалым.
И такусенькую тонюсенькую плёночку ухитрился ножиком от кусяры того отрезать, что при желании через неё можно было даже смотреть. Да и подаёт трясущейся рукою проглоту нашему эту нефиговину, расставаясь, с сожалением жгучим, со своим имуществом.
А Ужорище двумя пальцами срез сей берёт, к носищу нюхать его подносит, молниеносно затем, словно собака кость, угощение глотает, тут же чёрта на фиг пихает, весь тот шматище – хвать, да не моргнув глазом, в пасть его и отправил. А затем крякнул, пузо погладил и попросил ещё добавки апосля никчёмной этой затравки.
Кривула словно бревном по кумполу треснуло.
Уставился он на Ужора растерянно и ничего сперва вымолвить даже не мог – должно, от жадности малёхи заколодел, а потом ничё, отошёл мало-помалу, глазёнками нервно заморгал, носом зашмыгал, и сказал севшим голосом не без укора:
– Растудыть твою утробу – экая ж скроба! Да ты, малой, я гляжу, жуткий обжора! Не подозревал я в тебе такого-то жора...
– А-а-а! – машет тот рукой не особо довольно и отрыжку выпускает из себя на волю. – Никакого вкусу нету. Мне бы бочечку котлет… У тебя случаем нет?
– Нету!.. – заверещал хозяйчик, придя в себя. – Ничего больше по твоей милости нету!.. Это ж надо – месячный запас пита мигом сожрать, а!
И на Ужора – мать, прямо, перемать! Такие выраженьица к тираде своей ругательной присовокупил нахал сей ограбленный, что вся Яванова шайка чуть ли не вповалку от хохота там легла.
А тут вдруг в двери кто-то – бам-бам-бам-бам!
Все замолчали, правда не сразу, а Кривулишко к окошечку шасть, наружу-то глядь – да и обмер там как-то.
– Ой ты, лишенько! – залепетал он, опять егозясь. – То ж моё начальство – сам господин третьего класса урван Мордухарь собственной персоной сюда пожаловали! И биторванов двоих с собою привели зачем-то! Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Дела-то наши не алё... Неужто про вас кто донёс?
Ну, Явану на эту Мордухарю прямо терпежу не было как взглянуть захотелось.
– Зело, – говорит он, – любопытно, какая там ещё морда к нам заявилася! Начальничек, говоришь, твой? Хм. Щас разберёмся...
И без промедления велит хозяину гостей незванных впущать.
Подскакивает Кривул к двери не мешкая, кнопочку сбоку невеликую нажимает, и дверь сразу настежь распахивается, потому как её гостенёк с той сторонушки в сердцах ногой шандарахнул.
И обрисовывается в проёме дверном колоритная по виду фигура: чертяка толстой, собою не простой, с брюхом весьма обильным, и с выражением на роже умильным. Да на лбище широком два рожища золочёных у него топорщились, а на сальных губищах усмешечка преехидная почему-то морщилась...
Одет же новоприбывший был в просторный довольно балахон, весь в переливах венозно-кровяного цвету, а на ножищах у него чёрные были надеты сандалеты.
Зашёл он вовнутрь грузно и – ни тебе поклона, ни тебе какого привета – а сразу сходу по зубам Кривулу заехал!
Поздоровкался эдак, видать, по тутошнему обычаю.
Кривулишко, стакнувшись с внушительным кулачиною, скульнул лишь пронзительно и кубарем в угол укатился, а наши десантники и бровью даже не повели, на пришельца хулиганистого уставились и тож ему, значит, не представились.
А за этим неучтивым чертищей и двое других, с виду лихих, в проём дверной вместях-то пихаются – точь-в-точь такие, как и тот шершенюга наглый, коему пред тем Яваха «пропуск» свой показывал. Видать, что местные то были стражи. Оба детины фактурой ражие.
Кривулишка тем временем из угла уже вернулся, к вельможе борзому угодливо посуну́лся, да в ножках у него униженно растянулся.
А тот лишь презрительно фыркнул, на банду Яванову подозрительно зыркнул, а затем к хозяину брогарни и обращается медовеньким голоском, тюкая его притом слегонца носком:
– А расскажи-ка ты мне, Кривул, бывший ты наш властитель, про своих нонешних, так сказать, посетителей. Что это ещё за рожи, на наших ничуть не похожие, а?..
Да как поддаст ему вдруг нехилого в бок пинка!
Тот, бедолага, словно мячик, под стол укатился, но в тот же миг на ножки вскочил и своё застрочил:
– Разрешите доложить, господин урван! Это мои знакомцы когдатошние в гости с сорокового клину ко мне пожаловали. Все, естественно, бывшие господа... конечно, разжалованные. Недавно только рогов как лишилися. Навестить меня вот решилися...
Мордухарь же на то чуть ли не ласково усмехнулся, к людям неспеша повернулся и проворковал, явно издеваясь да толстою рожей вовсю кривляясь:
– Так, так... Значит, господа?.. Хе! Тогда понятно. Ну, что же – нарушаем, ребятушки, нарушаем... Вот ведь какая хрень у нас получается: пропусков у вас нету? – нету; форму одежды, безрогим тварям полагаемую, не блюдём? – не блюдём. Так ко всему вдобавок ещё и борзо себя ведём: моих биторванов поколачиваем, свои, значит, господские ухваточки при всём народе выпячиваем. Так, так…
Тут ухмылочка ехидная с толстых губ у него сползла, и тень мрачная на рожу его грубую тучею наползла.
– Ну что же, придётся мне вас всех – всех, повторяю! – и он на съёжившегося Кривула взором поглядел кровожадным, – примерным образом наказать, и власть беспощадную, свыше мне данную, провинившимся показать. У меня, хорьки, не забалуете, не-е...
Кривула после сих угроз недвусмысленных чуть было кондратий не хватил.
Взвизгнул он, точно его уже крутили, тельце своё тщедушное пред толстым этим извергом склонил, ручонки костлявенькие заломил, на полусогнутых к палачу двинулся и, подойдя, умолять его принялся:
– Господин урван, господин урван! Ваше великосилие! Не прикажите казнить – прикажите мне, рабу вашему усердному, слово дельное произнести!
– Ну... – процедил Мордухарь гордо, перед тем губами, словно в раздумьи, почмокав.
– Это я во всём виноват, ваше господство! Целиком и полностью виноват-с, ага! Я ж их к себе, по глупости своей недоумной, надысь пригласил, а правил поведения в образцовом нашем клину – слава вашему мудрому руководству! – не объяснил. Вай-вай-вай, старый я дурачина, не достойный и нижнего даже чина!..
И посмотрев почему-то по сторонам подозрительно, вдруг к мордухарю он придвинулся и зашептал ему заговорщицки, при том подмигивая начальнику своему коварному препотешным образом:
– Я заплачу, господин Мордухарь – ей-ей заплачу! Ты ж меня давно знаешь – за мною не заржавеет, – и добавил намного громче. – Да улучшится стократ ваше благолепие!
Потом кланяться гаду стал подобострастно.
А тот лишь хохотнул эдак загадочно, да по зале начал неспешно прохаживаться, под нос себе не то бубня, не то чего-то напевая.
– Так, так... – процедил он непонятно, а потом повернулся и к Явану подошёл вразвалку.
Яван же и его артельные спокойненько себе на табуреточках поодаль сидели и без всякого страха на мурло это поганое глядели.
– Эй ты, белобрысый, – к Ванюхе образина обратился. – Слыхал я, будто у вас в сороковом прежнего клинтуха недавно с позором сняли. Так ли это али не так?
Ну а Ванька при сих словах с места вдруг как подскочит, по стоечке «смирно» живо как вытянется, да на обормота этого жирного как вылупится...
– В точности так, господин урван! – голосом молодецким он рявкнул, да орлиным взором вельможу позорного чуть было не уел.
Тот ажно прянул от Ваньки.
А потом в ухмылочке опять расплылся и со следующим своим вопросцем к нему обратился:
– А что же, нового уже назначили заместо старого? И кто он такой, а?
– Так точно, ваша мочь – назначили! Господин клинтух… э-э-э… Пузобрюх в свою должность соизволили вступить! – почти без запинки Яваха ответствовал чёрту пытливому.
– Ага. Понятно... Не, не слыхал о таком, – промолвил чертяка, прищурившись. – Ну а... урванов он на должностях прежних оставил али кой-кого, может, поменял?
– Ы-гы! Поменял, ваше велико. Как есть всех поменял до единого!
– Что же это? Всех шестерых что ли поменял?.. – даже растерялся слегка Мордухарь. – Вот так-так... И кого взамен-то поставил? Может, я их знаю – я ить некоторых из сорокового знавал ранее…
– Господин клинтух Пузобрюх соизволили следующих господ на их почётные урванские посты поставить, – громко Ванька сказал, не моргнув глазом. – Значит, так...
И он пятерню свою великую перед Мордухариным носом растопырил и начал поочерёдно пальцы на ней загибать, тоном весьма уверенным притом приговаривая:
– Перво-наперво… э-э-э… господин Ободрищ назначены. Ага. Потом Громопердь, Хырь, Мырь, Ужопер, и этот... как его... а, Геморрой!..
Хохотун Буривой после сих словес позакашлялся малость, поскольку смех неудержимый стал его разбирать. И насилу-то старый уморист сдержался и гомерическому хохоту не поддался. А Мордухарь щёки надул, словно шары какие, глазки на потолок закатил, руки на брюхе сложил и опять что-то дундеть стал себе под нос.
Навроде как призадумался он о чём-то.
– Да-а... – протянул он важно после паузы. – Тут ты урван, а тут ты и рвань. Во, блин, жизня!..
А потом башкою слегка помотал, словно мысли неладные к чертям разгоняя, да опять в ухмылочке своей хитровидной и расплылся.
– Ну что с вами делать-то будем, господа былые, черти невдалые? – воскликнул он многозначительно. – Повязать да нашему клинтуху на расправу сдать, али может… самому с вами разобраться?
И уж было к биторванам картинно он повернулся, да Кривулка его упредил и чуть ли даже не взвился душою.
– Господин урван, ваше великомогие! – залепетал он проворно. – Ну зачем, в самом деле, вам спешить? Ни к чему это ить – зазря только себя обеспокоите да головушку себе заклумите. Давайте лучше договоримся! Ну что вы попусту господина клинтуха от дел его важных отрывать будете какою-то пустяковиной! Не любят они этого, да и резону, опять же, вам в том никакого: клинтух весьма на награду ведь экономны. Хе-хе! А я вам в качестве компенсации за вашу важность цеди нацежу из моих запасов, ибо у меня на чёрный день маленечко припрятано. Ась?..
Услыхав такое предложение взяткодательное, Мордухарь вроде бы чуть подобрел на харю, захихикал даже загадочно, а потом Кривула за ухо – хвать! Да как крутанёт его безо всякой жалости!
Тот, естественно, завопил не своим голосом, а садист этот и того пуще сотворил выкрутасы, и чуть ли не со всем мясом ухо чёртику уже выворачивает...
– Ах ты шельма же брехливая! – зашипел он на Кривула с подвизгом. – Запасец, говоришь, притырил! На чёрный день?!.. Я те покажу чёрный день!..
Да в морду ему, в морду кулачиной свободной!..
Разов шесть музданул, урод.
А потом такую вескую оплеушину Кривулишке он отвесил, что тот аж к стенке от него отлетел и на пол нехило брякнулся. Часть же уха Кривулова у злобного палача в руке осталася. И покуда наказанный верещал да причитал, охал там да ахал, горюя о пережитом своём сраме, Мордухарь посередь залы подбоченясь стоял и зло своё нутряное переваривал.
А после того, как он с этим делом справился, похитрел он снова на морду и издевательски к своему рабу обратился:
– Ваше властительное могутство, господин Кривул, не сочтите за великий труд, будьте так любезны мне, урванишке мелкому, цеди вашей капелюшку принесть! В глотке, понимаете, какое-то жжение...
Кривул же на сиё обращение, будучи слегка этак пришибленным, не шибко быстро видать среагировал, ухо своё порванное лелея, потому как Мордухарь вдруг от бешенства аж весь позеленел да ногою об пол как топнет.
– А ну марш за цедью, чмо ты безрогое! – вскипел он зело, взбеленившись не на шутку.
После этого Кривула словно ветром оттуда сдуло.
Мордухарь между тем на Явана с ватагой пытливо взглянул, а у тех и мускул на лицах не ворохнулся: с таким невозмутимым видом ватажники там посиживали, как будто всю жизнь на одном сплошном насилии взращены они были.
Ну а хозяин заведения уже в обрат летит. Побоялся видно мешкать, жалкая пешка. Да волокёт в руках сосуд, странный видом: навроде длинной палки такой стекловидной, а на конце её – утолщение небольшое было выпученное. Как бы словно бутыль это была узкогорлая, пробкой с конца заткнутая. А что внутри у неё находилось – шут его знает: не видать же ни шиша сквозь стекло непрозрачное.
Подаёт бедный чёрт своему грозному начальнику сей сосудец с почтением, а тот на него глядит с отвращением, а потом этак грубо сосуд из Кривуловых рук вырывает, на весу его взбалтывает и бурчит баритоном, весьма, надо сказать, кислым тоном:
– Ну… И что тут у тебя? Хм. Тоже мне, запас... Полагаешь, себя этим спас? Да тут, шельма ты вороватая, и на один дух мне не хватит!
А сам пробку зубами вытаскивает, на пол её выплёвывает, горлышко недовольно нюхает и, припав к нему губами, неспеша содержимое и выдудливает.
А как высосал чертяка толстенный эту самую бесову цедь, так он крякнул, по ляжке себя шмякнул и подобрел заметно враз: захихикал он радостно, губищами зачмокал и по пузищу ручищами себя запокал...
А затем заявляет хозяину трясущемуся:
– Дрянь у тебя цедь, Кривулишка! Тухлая она какая-то, с душком. Ну никуда не годится, право слово... Да и маловато её будет – ещё давай! А то от этих помоев лишь аппетит ты во мне разыграл.
И посмотрел на Кривула престрогим взглядом.
А на чёртика глядеть даже было жалко. Вздохнул он тяжко, взял покорно сосуд греха у этого нахала, тоже губами к горлу припал и принялся внутрь дуть, словно желая бутыль эту надуть. И, странное дело, вроде как действительно надул туда чего-то. Только сам почему-то весь на глазах иссохся, почернел да морщинами сплошь покрылся.
Под конец сего странного действа аж даже зашатало его заметно, должно быть от великой слабости, но Мордухарь дожидаться не стал, покуда тот оземь грянется, а выхватил проворно из рук Кривуловых сей сосудец и всё, что тот из себя надул, в один присест и выдул.
А потом бутыль пустую он отшвырнул, к Явановой компании грузно повернулся и прогундел глумливо:
– Ну, червячка малость заморил – пора и делом заняться. Вами то есть, былые господчики, бо я на таких как вы лютый чего-то очень. Ну не терплю я, правду сказать, былую знать – крут я с ними до чрезвычайности, уж вы извиняйте! Хе-хе! Так что не обессудьте, господа уже не лучшие, а я вас таки чуточек примучу...
А Яван тут глаза вдруг выпучил и по лбу себя ладонью шлёпнул – словно бы вспомнил чего.
– Ва!.. – оживлённо он восклицает. – Да у меня ведь тоже цедь имеется, ваше великолепство! Как же это я позабыл-то! Вот урод же я разжалованный!.. И доложу вам, господин урван, ух и цедь у меня! Вы таковской не пробовали отродясь. Всем цедям цедь! Ага! Недавно как с города мною доставлена... Не желаете ли отведать, ваше урванство?
– А где, где она? – не шутя, чёрт заинтересовался.
– А вота где!.. – и Ванька из под стола палицу свою достаёт бережно. – Полнёхонек сосудец-то, под самую завязочку полон, ваше великоплутство. У-ух!..
– Это как же... Али ты не брешешь? Больно уж странный сосудец... – протянул Мордухарь недоверчиво. – Невже и взаправду в ём цедь?
– О-о! Не извольте беспокоиться, господин урван – у нас без обману! Сосуд-то и впрямь непростой – новейшее, так сказать, изыскание. А цедь в ём такая забористая, что прямо не оторваться...
– А ну-ка дай сюда поскорее! – у жадного чертяки аж глаза огнём загорелися в предчувствии смакования цеди.
И он ручищи к палице протянул в нетерпении.
– Э, нет, ваше утробие, так дело не пойдёт! – Ванька далее чёрту врёт. – Уж больно сосудец сей тяжеленек. Цеди-то в ём прямо немерено! Так что зачем вам, господин урван, попусту надрываться да себя трудить – я за вас его подержу, а вы губёшками до края прильните, да сколько влезет, столько во здравие и сосните. Только глядите не лопните с перепою-то.
Пригнулся тогда Мордухарь, губищи трубкою вытянул, а Яван ему край палицы в рот-то и сунул, не долго думая.
Зрелище, конечно, было аховое! Замычал чертяка отчаянно, дёрнулся было прочь – да куда там: то ему было невмочь – как есть прилип он к палице-то чудесной, словно комар к сосновой смоле. А потом раздуло его всего, раскорячило, глазищи из орбит у него повылазили, на роже распухшей чёрные пятна повысыпали...
И вдруг – лоп! – только ошмётки дристнули во все стороны, и вонища сиюсветная по зале пошла!
Всё ж таки расплата справедливая божьего отступника да нашла!
Кривул после такого необыкновенного начальственного исчезновения дал всё же маху, и мешком на пол шмякнулся: видать, обморочился со страху. А биторваны истуканообразные поглядели друг на друга в оторопях, ко дверям в неописуемом ужасе попятились, на поясах у себя чего-то нажали – да и пропали, как там и не бывали.
Кривулишка, правда, вскорости очухмянился, на пол с лежачего положения в каком-то одурении сел и что-то видно сказать захотел, только вот горло ему перехватило от пережитого шока, и нашла на чёртика ушлого морока: губами-то он вроде чего-то шевелит, а звука из уст не слышится ни гу-гу.
Во досталося-то врагу!
Он тогда знаками начал показывать, чтобы попить ему чего-нибудь дали, а то, дескать, ножки ему с перепугу отказывают...
Делиборз ему кружку пойла со стола подаёт, из которой убежавший посетитель пил, и чёртик в один присест, залпом лихим, её осушил, после чего быстро-быстро башкою замотал, а потом на ножки он живо подхватывается и к остатним кружкам устремляется. Подбежал он к столу прытко, и только – хлоп, хлоп, хлоп! – все кружечки досуха и осушил, чем дух свой, упавший было зело, немного разворошил.
Развезло его заметно от того чёртова зелья; вот он крякнул, последнюю кружку об стол брякнул, да и завопил:
– Э-эх! Пропадом всё пропади! Вот теперь мне уж точно кранты... Истинно вам заявляю, что и пары минут не минет, как сюда сам клинтух Шкурвяк со всеми своими биторванами нагрянет! Да... Видно судьба...
– Ну и что с того, что нагрянет? – Яваха в ответ усмехается, но в панику бросаться не собирается. – Нам что Шкурвяк, что Мурвяк – всё едино. Вот когда нагрянет, тогда и поглядим...
– А-а... – чёрт лишь рукой махнул обречённо. – Что уж тут рассуждать – поздно. Как есть пожгёт нас Шкурвяк со всею моею брогарней. Сгорим тут, как дрова...
И в ту же самую минуту снаружи светло вдруг, как словно днём, стало.
– Вот и смерть моя настала, – Кривулка заныл и, голову обхватив, на стул повалился.
– Эй вы там, борзота безрогая, кому говорю!.. – голос со двора раздался, низкий такой да властный и по тону весьма не ласковый. – Выходи-ка по одному!.. Нет – выползайте на карачках!.. Слышали, ангелы драные? На раздумья даю минуту, и ежели не выйдете – ждите от меня салюта! Время пошло...
Выглянули ватажники в окошки и видят картину пугающую немножко: биторваны там грозные в оцеплении круговом стоят и на брогарню Кривулову сквозь очки красные глядят. А позади них высоченный такой чертище маячится и за спины стражников своих прячется. Видать, что самый Шкурвяк то и есть.
Морда у него была длинная, ну чисто лошадиная, выражение на ней скукожилось суровое, и фигура у гада была здоровая. Один его глаз на дом злобно пялился, зубы белые в ярости аж скалились, а на втором глазу перевязь с оком красным была надета.
Да-а, от такого не дождёшься привета.
Кривулу на тот момент совсем уже худо с нервами стало. Как завидел он своего начальника беспощадного, так в истерику ажно впал: начал он зело беситься да по зале в отчаяньи стал носиться.
А потом вдруг – раз! – и остановился, да в лице на лад переменился, ну а затем по башке себе шлёпнул, ногою притопнул и с надеждою в голосе заявил:
– Опа-на! Есть у меня идея, как смерти нам избегнуть! Дозволь мне, Яван-богатырь, к Шкурвяку наружу выйти да в словесное сношение с ним войти! Уж я знаю, что гвылю этому сказать – будет, гнида тупорылая, меня знать!..
– Не дозволяй, Ваня! Не пущай чёрта! Ишь, удрать удумал, хитрая морда!.. – Явановы спутники тут встревожились, но Ванюха, чуть подумав, руку поднял, да и говорит спокойно:
– Пусть идёт. Хуже не будет... Давай, Кривулка, ступай, да лиха там не болтай, а то у меня гляди... Ну чё стал-то – иди!
Кривул на то заулыбался, по обычаю своему закривлялся, а потом к двери сунулся и в щель головою просунулся. А Яван с Буривоем по обе от входа стороны с оружием встали наготове.
– Не палите, господин клинтух! – возопил истошно Кривулка. – Ради вашего благополучия дорогого, не велите палить, ваше велико! Я уже иду! Иду я!..
И сам бочком в двери протиснулся, на четвереньки встать поторопился и в таком, привычном для себя видно положении, к чертяке начальственному проворно заторопился. Достигнув же вскоре грозного своего господина, раболепный чёртик перво-наперво к ногам его приклонился да с таким усердием принялся их лобызать да лизать, что причмокивания его сладострастные в доме отчётливо слышны были даже.
Долгонько он таким образом лизоножествовал, а потом по Шкурвякову знаку на ножки приподнялся, на цыпочки встал и наклонившемуся чертяке на ухо что-то объяснять принялся, притом пальчиком в сторону дома то и дело тыкая да показывая...
– Ну, всё, – пробурчал Буривой недовольно. – Сейчас этот хнырь несчастный обо всём, тут бывшем, лошадиной морде доложит и нас с потрохами заложит. Голову даю...
– Побереги мыслительный орган, дядя Буривой, – ему Яван, смеясь, отвечает, потому как дивные дела вдруг примечает.
Ага! Шкурвяк ведь на глазах почему-то поменялся: Кривулишку в сторону он отстранил, улыбочку несуразную на грубой своей роже скроил и… назад неожиданно попятился, в сторону дома покланиваясь. Да тут же за какой-то мусор ногою запнулся и сходу на задницу греманулся. А потом подскачил торопливо, сызнова склонился угодливо, до пояса прямо, мордой и, улыбочку на рожу сызнова нацепив, пятясь-пятясь за угол и удалился.
А вслед за главарём и вся биторванская банда поспешно весьма к чертям ретировалася.
Немало поразился Яван с друзьями, бегство лицезрея грозного супостата: вразнобой они загорланили, ура вскричали и в честь Кривулову зарукоплескали.
А тут уже и он сам назад возвертается. Входит победоносный чертяка через дверь разверстую, словно амператор сквозь триумфальную арку: нос клином, морда блином, грудь колесом. И глядит удальцом.
– Видали, не?.. – восклицает, напыжившись. – Как я этого клинтухарика уделал?! Хе! Не нужно ни драки ни бою, коль могёшь варить головою!
Да на радостях как пустится в пляс – ну просто атас! Понёс прямо без колёс: эдакие кренделя стал выписывать да выкидоны выкидывать, что ни вздумать, ни взгадать – только в сказке рассказать!
Видать, что плясать он был мастак, так его разтак.
А угомонившись слегка, жбан какой-то с полки он снял и в нём бывшее пойло лакать жадно принялся.
– Слышь ты, скоморох чертячий, – к нему Ванька тогда обращается, – что такое ты Шкурвяку про нас наврал, коль он живо этак отсюда слинял? Небось, думаю, правду-то не сказал?
– Хе-хе-хе! Зачем правду?.. – захихикал чёртик злорадно. – Я ведь в бытошнее моё золотое времечко специалистом был классным по всяким там тонким и хитрым информациям. Кой резон в вашей правде – она скучна, пресна и часто бездейственна. А зато ложь – о-о-о! – может быть и чудодейственна. Видали, как этот громила отсюдова урыл? То-то же...
– Короче, пижон! – Буривой тут нетерпеливый не преминул рявкнуть. – Живее давай докладай, да по делу сути – и безо всякой своей чертячьей мути!
– Хорошо, хорошо, витязи ясновельможные! – закивал головою чёрт. – Не извольте только беспокоиться – всё как есть доложу, да коротко – по вашему уму – изложу. Я ведь о вас что придумал да этому ворюге Шкурвяку в уши дунул? Что вы, уж меня за то извиняйте, а велеможными идеистами из ведомства князя-предстоятеля Двавла являетесь, и посланы сюда высоким своим начальством, чтобы вконец обнаглевшего мздоимца Мордухарьку на месте покарать – а возможно весьма, и ещё кого-то, в таких же непотребствах угрязшего. А Шкурвяк ведь и сам взяточник первостатейный – не мудрено, что он так-то струхнул да дёру дал отселяя. Задал я ему веселья! Хе-хе-хе-хе!
– Как, как ты сказал – Двавла? – Яван его спрашивает. – А кто это такой? Чего-то я об сиём деятеле и не слыхал ни мало...
– О-о-о! – Воскликнул Кривул в уважении явном и даже глаза закатил под лоб. – Это великий чёрт, умнейшая голова! Вы, люди, о нём ещё узнаете, дайте лишь срок... Я сам у него под началом ранее-то работал, да оплошность допустил одну роковую, супротив Чёрного Царя посмел линию гнуть... правда, под патронажем Двавла, ну да он-то у нас в государстве не самый главный, ага. Второй он за царём по значимости, а у нас лишь первый всегда прав, а все прочие пред ним – трава... Свержен был я из сословия господского происками врагов своих позорных, и покуда Чёрный Царь на троне царит, судьба ко мне вряд ли заблаговолит...
Тут чётрик рукою махнул в досаде, сплюнул на пол смачно, да тоже Явана спрашивает:
– Да что это мы всё обо мне да обо мне! Вы тоже, гости дорогие, милость мне окажите да о себе кой-чего расскажите. Людей-то у нас спокон веку никто тут не видывал, а расейского духу так и ворон не заносил. Интересно мне знать, как вы здесь оказалися: дело какое тут пытаете али от дела, может, лытаете? А?
Ну, Яван ничего особенного про себя скрывать-то не стал. Так, мол, и так, говорит, с белого света я в пекло гряду, за Борьяной, дочкой царской, сюда иду…
И сызнова чёрта вопрашает:
– Может ты, Кривул, нам поможешь – подскажешь, как попасть под эту скорлупу?
Чёртик и призадумался.
Посурьёзнел он враз, глаза сощурил и, подбородок глубокомысленно поглаживая, туда да сюда по зале начал похаживать.
А потом ход мыслей своих остановил он внезапно, да эдакое своё резюме Явану и заявляет:
– Эх! Так и быть – помогу я вам, поскольку и ты, Яван, помог мне от Мордухарьки избавиться… Были бы мне кранты, если бы не ты: мы же с ним ровесниками были, в детстве даже, по вашему выражаясь, дружили, а по нашему – корешились, то есть за главенство между собою бились... Я-то повыше его в чинах поднялся, было время – Мордухарь в подчинении у меня прозябал, ножки мне целовал, ангел, всяко предо мною унижался, но зато на мне же и отыгрался, когда я крупно погорел и с размаху в лужу осел. Э-э-э!..
И о нонешнем своём положении мозгуя, начал было чёрт постанывать опять да поскуливать...
– Да хватит тебе ваньку-то валять! – в нетерпении Яваха на него рявкнул. – Пора бы тебе и суть дела рассказать!
– Слушаюсь! – вытянулся угодливо сей хлюст. – Всепокорнейше пред вашей милостью извиняюсь, но я всё как есть, в натуре, вам изложить постараюсь. Всенижайше прошу велеможных господ на меня, жалкую тварь, не обижаться, и всего ма-а-аленькую капельку терпения набраться, ну а я...
– Тьфу ты! Вот же ещё болтала! – не выдержал Яван и не дюже ласково на этого клоуна глянул.
– Ну так вот, – продолжал тот, как ни в чём ни бывало. – Есть тут, двуногие... подземный ход! В Пекельный город, как вы понимаете. И я буду не я, ежели тем ходом куда надо вас не доставлю! Как цыпляток доведу. Угу! Без шуму и без тревоги обойдём все пороги. Хе-хе! Я ж родился в клину этом когда-то, и мы, чертенята, вдоль и поперёк его облазили. Да у нас об нём почитай что все знают, но помалкивают, потому что подземелье здешнее дюже древнее, до владычества Чёрного Царя ещё сделанное...
Ну а то, что Черняк у нас не первый царь – это тайна, ведомая лишь самыми высшими господами. Им лишь правдивую историю преподают, а для всех прочих какую-то брехню ляпают да в уши им пихают... У меня-то эти сведения по вышиблении меня из элиты в душе заморожены были, но меня так часто после того били, что часть знаний неожиданно активировалась. Ага…
– Вот и валяй, чего знаешь! – Яван чёрту приказывает, и табурет ему подставляет. – А то ты меня знаешь: как дам святым кулаком по окаянной балде – не найдут тебя уж нигде!
– Так точно, господин Яван – знаю-с! – вновь Кривулка ручки по швам тянет, да в придачу эдакое подобострастие на харе изображает, что Яван даже усмехнулся.
Не до того же он, в самом деле рехнулся, чтобы этому кривому чёрту во всём поверить – ну да ведь нельзя же его проверить.
– Разрешите начать излагать? – спросил Ваню Кривул, и тот лишь рукою махнул, устав с пустобрёхом зазря тягаться.
– Нас, чертей, тута в пекле – масса!.. – сказал исповедник и присел на табуретку. – Миллионы прямо. Сколько точно, правда, не помню – заморожено... – и он постучал себе по лбу между вырванных рожек. – А на сём море-окияне, акромя главного нашего, ещё куча островков имеется обитаемых. Наш, конечно, самый большой. Тут и столица расположена и вообще... Одним словом – метрополия... Обитаем же мы на этой планете давным-давно, но Земля нам не родная: мы ещё во времена незапамятные то ли у чертей местных, то ли у ангелов её отбили и всю тутошнюю живность себе поработили...
– А что с вашей родною планетою сталось? – Давгур-молчун тут голос подал.
– Хм. Что сталось, что сталось... Ничего от неё не осталось! Она, говорят, взорвалась. Наши предки, язви их в корень, недоглядели, какие-то необратимые процессы в её утробе проглядели, ну и... А-а! Да пошли они все к ляду! Чё мне их выгораживать... Набедокурили чегось, ангелы, нахозяйничали, тяп твою ляп...
– Ну ладно, – он далее продолжал. – Я вот всё «мы» да «мы» вам талдычу, а ведь это вроде как и неправда... Да-да, не удивляйтесь – я же сам, да и других чертей немало, из вас, из людей ведь выходцы...
Чё, всё же удивились? Хе-х! Да, земляки, и я человеком когда-то был, да уж всё позабыл. Много раз пытался я хоть что-то из того моего опыта воскресить – и всё впустую, как будто жил я вхолостую!..
А почему так-то, как думаете? Не знаете? А-а... Выскребли мне душу умельцы наши, подчистую всю начинку прежнюю уничтожили, а свою, чертячью, наоборот, вложили. Иногда так хочется хоть какую-то чепуху о былом вспомнить, и такое сверебение в душе обрезанной появляется, такой зуд меня достаёт – ну хоть волком вой! Тоска-а-а...
А, ладно! Продолжу лучше далее... Вот скажите – в чём меж нами разительное различие, а? Ну... чё нас с вами сильней всего отличает?..
Хм! – Воры мы – вот что! Воруем, ёж твою рожь, перманентно...
А как, скажите, не воровать-то, когда ни одна тварь добровольно ни капли энергии не хочет нам отдавать! Вот и воруем. И будем воровать, мать вашу за душу хвать!..
Ой, извините великодушно, сорвалось нечаянно – заносит меня часто, никак не могу властителя размороженного в себе нейтрализовать! Кхе-кхе...
Так вот, господа двуногие – все помыслы хищной нашей породы на то у нас направлены, чтобы чужое, не своё, себе захапать, да благ всяких жизненных побольше для себя оттяпать. У нас ведь как? Кто силён, тот и прав! Прав брать всё, что ему нравится. А чтобы нужное отнимать уметь, у нас два принципа основных имеется, кои разработаны теоретически и практически в совершенстве. Первый принцип – насилием называется, второй – хитростью именуется. Принципы эти друг дружку отнюдь не чураются, и хотя и спорят, бывает, меж собою рьяно, но в действии всегда совместно переплетаются и мощь свою тем самым усиливают, а неприятеля перебарывают...
Ну вот взять, к примеру тигра вашего тогосветного, или льва – уж на что лютые и мощные они звери, а чтоб жертву свою загрызть осторожную, не просто силою они её переможивают, а применяют и хитрость вдобавок: крадутся супротив ветра, маскировочную применяют окраску, а потом – раз! – и пиши пропало! Ха-ха!..
А мы это мощное двойное оружие не токмо против ангелов умело направляем, но и своих не жалеем ни капли: кто послабже, того гнетём да душим и всяческое сопротивление себе рушим.
Тут Кривул мудродурь свою гнать тормознул, надулся словно индюк, на людей приосанясь глянул, и в глазах евоных горящих хищный огонь проглянул. Вошёл видно он в раж, образом излагаемым явно пропитался.
Да только Яван ему в гордом этом самомнении пребывать долго не дал, и наподдал слегонца ему по башке.
Вмиг у того чванство с облика и пропало.
– Ага-ага, продолжаю, – провякал Кривулишка, проморгавшись. – Я-то, как бывший начальник, властитель даже, к высшим тайнам мироздания допущен был по своему статусу. Я вот что знаю... Мир наш, да и всю вселенную в придачу, единый бог Ра из самого себя создал, а перед тем всему будущему мирозданию он великую по-Ра-играмму что ли задал: по своим правилам игру как бы такую, дюже долгую и большую. Суть той игры в том, чтобы в ему лишь известный срок всем существам-игрокам – сочастиям то есть, значит – воедино опять собраться и по своим как бы местам разобраться. А чтобы этой великой цели добиться, принуждены были игроки в бытиё опуститься и тама друг с дружкою биться и любиться…
Самого же себя Ра существам своим предоставил и на произвол судьбы их как бы оставил.
Судьба же – это механизм такой туповатый, с чётко заданными параметрами, коих мы, кстати, досконально пока не знаем.
Вот и делай что хошь, коли чего-то можешь: будешь умён да хваток, силён да борз – и от судьбы медлительной удерёшь! На то нам от Ра воля полная дана: жажда жизни то есть и боривость, дабы не покинула нас игривость.
А первый из всех чертей, Световором Вселенским рекомый, супротив самого Ра попёр, и восстание в мире поднял! Он принцип воли на всю катушку себе отмотал, и по своему хотению править начал. Так с тех пор и повелось: Ра свои сочастия к единению зовом неслышимым призывает, а Световор на мельницу разделения воду вражды поливает!
Ха! – Ра-то оказался дурак! Меж его общих законов вечно можно, страдание для себя отринув, ловко весьма лавировать, и весь жизненный процесс в сторону своего «я» педалировать. Мы-то, чертячья братия, рай светлый лишь для себя, для избранной компании строим усердно, а до общих всяких нужд нам и дела нету – и Ра нас не зовёт к ответу, ибо руки у него коротки...
Тут Яван чертяку высокомерного перебил и сказал вот чего:
– Слышь-ка ты, чёрт гордый, воистину ведь правду говорят в народе: дурная голова всему телу покоя не даёт! Ну, вы, элита, дерьмом коя облита – полегче выражения выбирайте малость, а то как бы вашей банде вконец не зарваться да в хвосте внезапно не оказаться! Может, и впрямь твой этот Световор, да и любой другой провор, блага себе да сласти отмотали вдосталь, других пренагло обворовав, так ведь жизня-то переменчива: время вокруг оси своей воротится, глядишь – и худым боком к вам поворотится... Как ещё говорится: сколь верёвочке ни виться, а быть всё ж концу появиться! Перестанете тогда, черти отвязные, борзеть да ржать – придётся перед Ра и ответ держать!
– Да нет же, господин Яван, нет! – загомонился Кривул в ответ. – Ра есть сила общая слишком, и отвлечённая зело. По большому счёту бога как бы и нету. Нечего его бояться, ибо где киту великому за быстрой щукой угнаться! Уверяю вас, Яван – мы и только мы всей вселенной реальные хозяева!
– Н-да... – усмехнувшись, протянул Яван. – А ведь я уже нечто подобное слыхал, ага. Чёрт один старый, Ловеяром он назвался, примерно такую же песню мне пел, да вот беда – не допел.
– Как... Ловеяр? – чертишка тут враз осел и глазами аж окосел. – Неужели ты и его... того? А? Что с ним стало?
– Да ничего особенного – кара. Слышал такое слово, а? У Ра ведь тоже кое-что в запасе имеется для вашего брата. Ка... у Ра. Не понял?.. А вообще-то я подлого и шибко хитрого Ловеярку в бою открытом победил, апосля чего им дракон один голодный закусил. Вот так вот – ам! – и нету более хама!
Кривулу сия новость, для него безрадостная, будто по кумполу кувалдой бабахнула. Посмотрел он обалдевши на Явана, икнул и хотел было чего-то сказануть, да только опять по харьке его тики пошли – аж даже горло ему всё перехватило.
Пришлося ему сызнова бурду свою лакать, дабы чуток оклематься.
– Вот так весть, – прохрипел он наконец. – Даже представить такое трудно… Князь Ловеяр не только силою великою отличался, но ещё и умом, и завидной самостоятельностью… Сам Чёрный Царь перед ним пасовал. И от титула предстоятеля он гордо отказался. В голове прямо не укладывается...
– Эх-хе-хе-хе-хе! – не то укоризна Явана разобрала, не то смех. – Далеко же за черту зла вас позанесло! Небось крутыми дюже себя считаете, того не понимая, что нету в миру непобедимых-то – нету! Каждому за дела свои придётся держать ответ, так что дайте лишь срок – и вы получите свой урок!
– А перед кем держать-то, господин Яван? – спросил Кривул, в задумчивости некой пребывая. – Ну не перед Ра же в самом деле, а?.. Ладно, частично я с вами согласен: мы сами друг друга, а вернее сказать враг врага губим иногда, или скорее часто, но ведь то же не сам Ра строит нам кары, а злодействуем мы сами. А супротив существ частных бороться можно зело удачно – их нужно только познать, духовно обкорнать и оболванить. И живи себе в кайф! Не так ли, Яван?..
– Кайф, кайф, – покачал головою Ваня. – Только это и чаете… Летела мошка на сладкую росу, да влипла – и её саму цветок хищный выпил... Так и будете друг друга жрать, пока за сладеньким-то гоняетесь... Короче, так: любое существо, кое польстившихся на лихо тварей осаживает, и вершит над ними суд Ра; ну а кто прав и доволен малым, тот с минимальными потерями проходит мировую стадию и заслуженно высших состояний достигает. Вот и вся суть, пожалуй...
Задумался Кривул, серьёзным по виду стал, и видеть его таким было любопытно, ибо непривычным сиё действие мыслительное было для него видно.
Вот подумал он, подумал, а потом бугор роговой себе почесал и далее языком молоть начал:
– А-а-а! Не моего ума это дело. Не врубаюсь я в высокие сии материи…. Я ведь ранее специалистом был по тактике – и притом классным! – а за стратегию даже и не брался. Концепт – это не мой лес, ибо запрещено нам в чужую епархию лезть. За такие вольности можно и головушки не снесть. Мы ведь, черти, несмотря на весь наш эгоизм офигенный и великое ещё своекорыстие, парадоксальным образом иерархии строжайшей подвластны. У нас в сём деле порядок чисто железный: ты ежели начальник – то я дурак, а если начальник я – то ты дурак обязательно!
А иначе никак – полный тогда будет бардак. Ну а так – чем выше стоишь, тем перед большими меньше дрожишь, а коль низко лежишь – то вот тебе шиш!
По иному, говорю, нельзя: кулак не сласть, а без него ни шасть, – и он челюсть себе потёр и подвигал ею влево да вправо. – Да-да. Нашим гадам только вожжи чуток отпустишь – и сами пропадут, и тебе капут, а так-то не годится: по уму надо в гадюшнике нашем распорядиться...
Ну а порядок, Яван, у нас таков. Все до единого на тринадцать чинов мы поделены строго. Для нижних все верхние господами являются велеможными, а для верхних нижестоящие – в полном услужении находятся... Хуже всего первоклассным чертям, конечно, приходится. Вот, к примеру, сейчас я для всех, кроме таких же первоклашек – дерьмо последнее и грязная свинья…
А ранее-то ого-го каким я был! Самим мудрейшим властителем, господином двенадцатого чина являлся! Ха! Да под меня почитай что весь чертячий сброд прогибался... Эх, если бы вы меня тогда видели – точно бы не узнали ни хрена! У нас ведь как? Новый чин получаешь – новое тело тебе предоставляют. А я был – о-о-о! – великого чина красавец мужчина: росту – агромадного, сложения – ладного, ума – глубочайшего, воли – крепчайшей...
Мы же, властители то есть, на силу воли и ума прежде всего полагаемся, потому и повыше на ранг начальников в чиновничьей лестнице располагаемся. Те-то – на одиннадцатой стоят ступеньке, телом они сильны, да против нас тупеньки. У властителей и суффикс имеется соответственный: «вл» или «вол», а это волю да власть означает. А у начальников – «вр» или «вор». Ну, тут и без переводу ясно: вырви да воруй, груби да озоруй...
Шефом же нашим сам предстоятель Двавл является, и он на важных мероприятиях по левую руку от царя располагается. А у начальников главный – князь Управор, предстоятель тоже, хам такой тупорожий...
Предстоятелей этих самых всего числом тринадцать, и чин у них соответственный, высшим считающийся, тринадцатый...
– А как же Чёрный Царь? – перебил чертяку Яван и брови взметнул в удивлении. – У него что, чина что ли ообще нету?
– Хе! Да откуда у него чин!.. – Кривул в усмешечке ядовито скривился. – Он такая штучина, что всё могёт и без чина! Бесчинствует, ангел, на свой самовольный лад. Князья-предстоятели и те перед ним пресмыкаются, на коленках пред ним елозят, ручку целовать просят, а о прочих и вовсе речи нету – как словно пыль у него под штиблетом!..
Только я вот кстати замечу: без лютого царя, бразды правления держащего рукою жилистой, нам всем вместе никак было бы не ужиться. Ведь даже Двавл с Управором и те враждуют между собою, а вместе с ними и ведомства ихние конкурируют. Только один Черняк беспощадный властью своей свирепой нас в подчинении и удерживает, да для общей цели всю нашу кодлу объединяет.
– А какова она, ваша цель? – снова Яваха вопрос кидает.
– Хм. Что тут неясного?.. – пожал плечами рассказчик. – Если просто выразиться – то жить! Вот, пожалуй, и цель-то вся... Да всё ж таки жить не абы как, в тоске там да в печали – а чтоб было всё ништяк! Для этого силу солнца нашей звёздной системы в достатке немалом надобно нам иметь, ибо сами получать её мы не сподоблены: горим, как смола, ежели хотя бы один лучик коснётся нас. Поэтому мы лишь по ночам, в полном мраке, на поверхности планеты и появляемся, да и то не все. Вот. А чтобы опосредованно эту Ра-силу урвать, пришлося нам таким образом живой мир на белом свете организовать, чтобы он в возможно большем количестве энергию солнечную мог бы получать, да в процессе жизни её трансформировал бы и вовне источал.
Сия энергия втуне не пропадает – много её и нам перепадает. И вот с этой-то задачей мудрёною мы ловко справились: всё как бы само собою идёт, весь мир живой себя же грызёт, никто друг дружке ничего без сопротивления не уступает – а к нам в пекло энергия в достатке и поступает...
Особо в природные процессы мы теперь не мешаемся. Да и то сказать, зачем зазря работать да стараться, когда всё продумано чётко да самоналажено, и вся структура энергособирающая для блага нашего весьма отлажена. Не, ну если там катастрофа какая али, к примеру, потоп – тогда приходится попотеть и потопать. Дабы было чего полопать.
Мы в сём случае форсмажорном новые виды животные создаём, но кодировку у них, понятно, не меняем: своей цели и новую жизнь подчиняем.
Да вот с вами, с людишками, закавыка вышла большая! Вы-то по нашему как бы подобию созданы (а вернее сказать, по общему мировому), но душою посветлее нас явно, а то иначе как вам силу Ра получать... Вот и приходится нам с вами возиться, дабы не дать вам совсем просветиться, а с другой стороны – чтобы не чернели вы особо быстро, а то нам и так-то чертей девать некуда, и лишние рты нам без надобности...
А с вас, я скажу без прикрас, цедь-то забористая получается, первостатейная! Хе-хе! Не чета той, коя от животины всякой идёт… Да и не одной лишь цедью черти живут. Цедь это так, низкопробная в общем энергия, мутноватая. Которые из нас господа, так те образию вволю пьют и сам ядрёный кровар! Ага!
Какое меж ними различие, спросите? А вот какое... Один чёрт простой обычно за несколькими людишками телепатически следит и в душах у них периодически мутит, на всякие непотребства их то и дело подталкивая да от светлых дел отвращая. Ну вот, сии их подшефные промежду собою и собачатся и никакого спокою ближнему своему не дают: ругаются там да дерутся, дурь болванную пьют, да друг у дружки всякий хлам воруют – создают, так сказать, надлежащий себе уют. Хе-хе!
А в процессе таких вот трений, прений и борений в большом количестве из осатанелых людишек сила выделяется, после чего эта сила автоматическим путём к нам доставляется и уже тут в цедь превращается. Вот для этого и приходится нам в поте лица работать да за людьми надзор постоянный вести, ибо нельзя сей процесс на самотёк-то пускать, чтоб энергии раздражительной поток не иссяк…
Но это лишь цеди получения касается. А насчёт кровара вот, значит, как получается: коли человечка замутить сверх меры, то он и до убийства легко доводит дело. Ну, себя ли порешит, или кого другого – нам это, в сущности, всё равно: лишь бы были сии убитые, а у нас силоёмким кроваром ёмкости были налитые. Хе-хе-хе!
Работа же с людьми кропотливая, большого терпения и умения требует, и у нас почитай что все без исключения в той или иной мере ремеслом этим занимаются, только по чинам меж собою подразделяются... К примеру, вот взять меня, так я лишь двух людяшков на белом свете упасываю, и мне лишь цедь с них полагается выдаивать, а о кроваре да образии и мечтать даже не дозволяется. Третьестепенные чины, как Мордухарька тот проклятый, могут и до убийства кого-нибудь довести, и иногда кроваром питаются, а чаще образией, коя получается от мучений всяких и терзаний. А зато двухзначные господа, с главыря начиная, целые бунты и войны кровопролитные имеют право развязывать, и в кроваре могут чуть ли не купаться...
Но всё это под контролем строгим чинов вышестоящих, всё по чёткому плану, чтобы не поздно было и не рано, а лишь по мере людского созревания. Ух, и большого всё это требует понимания! Во!..
При этих словах чёртик важную очень рожу скорчил и пальцем указательным в потолок ткнул, а потом спохватился, на моську зело удобрился и угодливо проблеял:
– Надеюсь, господа, вы мне за речи мои откровенные карачун тут не сделаете, а? Хе-хе! Я же как лучше сделать стараюсь, всё как есть вам докладываю и родных, можно сказать, чертей со всеми потрохами вам закладываю... Надеюсь, всё тут мною сказанное для чужих ушей останется тайной, а?..
Это он Буривоя, видать, перепугался, который давно уже на чёрта, словно солдат на вошь, глядел, кряхтел недовольно да грозно сопел. Да и прочие весьма сурово на докладчика таращились, акромя почему-то Явана, взиравшего на плута отъявленного отнюдь не рьяно. Он лишь головою Кривулу махнул поощрительно, чтобы тот говорил без запинки, не допуская никакой заминки.
– Слушаюсь, вашество! – поклонился учтиво чертяка, и далее вещать продолжал:
– Ага. А второй нашей задачей, когда первая, то есть захват и контроль источников питания, уже достигнута, является эти самые источники для себя сохранить, а буде удача – и преумножить. У нас ведь противники имеются сильные, которые так и норовят поля сии благодатные у нас отбить и другие семена на них посадить. Как я ранее уже рассказывал, предков чертячьих с их родной планеты злые силы попёрли, и пришлося им новое для себя пристанище с бою добывать. На Земле же тогда то ли черти какие-то непутёвые, то ли даже ангелы в количестве небольшом правили, но супротив мощи захватчиков они не устояли и поле боя нашим оставили.
Я всё ж думаю, что то были ангелы, ибо они до сих пор тут околачиваются, в твердынях своих окопавшись, и никак нашим воинам взять их не получается. Они, к прискорбию нашему, даже мощь помаленьку набирают.
Кстати, поэтому тутошнее человечество в помыслах своих и раздваивается...
– А кто такие, слышь, эти ангелы? – в очередной раз Яван чёрта вопрошает.
– Кто-кто... Люди, вестимо – кто ж ещё! Во вселенной ведь сообщества всякие разумные после Ра – главная сила, вот только суть у этих сообществ разнится. К примеру, возьмём этих ангелов... Я так полагаю – дураки они, ага! Да это ж как же ж такое ж можно ж!.. По силе и мощи они наших вполне стоят, а кое-кто из них и превосходит нас даже, а живут зато они так себе, хреновато. Питаются – скудно. Развлекаются – нудно. И вообще – всё у них там паскудно. Тьфу!..
Яваха тут не выдержал и задорно рассмеялся, а потом сызнова хорька этого допытывать принялся.
– А интересно у тебя получается, – он сказал, – вот ты утверждаешь, что, мол, ангел тот дурак, и де всё у них не так. А отчего же силой необоримой они тогда обдадают, а?
Кривулка же засопел недовольно, зачесался, заморгал, на табуретке своей заёрзал да и отвечает с ноткой ревности в голосе:
– Ну, сила... Она и есть сила... Как же ей не быть, когда они почитай что всё питание непосредственно у Ра получают! Тут и любой дурак сильным станет… Хм! А они и от вас, от людей, между прочим, энергию тоже тырят! Да-да! Ещё как тырят! Правда, им цеди да кровара не надо – им восторг да любовь какую-то возвышенную подавай! А где вы видели такое вот диво? Я лично – не видел. Нету их!
– Ну, ты не видел – другие видали, – Яван чёртика подначил. – Где ж тебе это было видеть-то! Как говорится, впотьмах и гнилушка светит, вот ты, чёрт Кривуша, акромя гнилушек-то и не видел ни шиша.
– Ладно, ладно, господин Яван! – обиделся чертяка даже. – Не замайте! Я, может, в ваших высоких материях и не смыслю ни хрена, зато я жизнью битый и учёный: и в воде мочёный, и в огне палёный – только что на солнце не вяленый… Я, с вашего милостивого на то позволения, лучше от клятой ангельской темы отойду и перейду на другое. Ведь кроме этих чужих врагов у нас ещё и свои, так сказать родные враги имеются. Черти! Тут же возле Земли этих злыдней носится – прямо рои! Так и ждут, сволоча, чтобы мы маху какого дали да свою житницу паразитам этим оставили. Да только не на тех, гадюки, напали – во вам!..
И Кривул, сцепивши в каждом кулачке по остренькой дульке, начал ими тыкать во все стороны с рожею перекошенной.
А потом чуток он успокоился и вздохнул тяжело:
– Да-а... всё ж таки не дюже того... Пыхтеть-то, я грю, на два фронта... Неровён час, и объегорят нас мазурики какие-нибудь грёбаные! Во жизня, а! Ну, нигде покою нету! Э-эх!..
Ладно, я вам кое-чего поинтереснее поведаю. Когда-то на Земле черти наши другое человечество разводили, не дюже скажу приличное, и от теперешнего отличное. Но однажды предстоятель Двавл, да продлятся его года возможно далее, как-то исхитрился и с одной светлой полуангельской планеты, где сады везде цветут дивным цветом, нескольких человечков беспечных уловил и на нашу голубую, и с виду такую чудесную планетку, их заманил. Ха-ха! Во голова у Двавла! Башковитый, три холеры ему в горб – спасу нету от него! Да перед ним Управоришко – пфу! – хурло немытое! Бегемотоморд!
Кхы-кхы... Так вот, энтот самый ангельский сорт, апосля их изучения всестороннего в наших работориях, был признан поперспективнее местных-то ослов, потому как духу светлого у новеньких было много, а это нам, при кропотливейшей работёнке, массу цеди и кровару сулило впредь.
Так всё и вышло!
Но, конечно, не скоро и не сразу: пришлося нашим духоведческим умельцам вдосталь помозговать да покрутиться, покуда души у новых пасомых не стали управляемо мутиться. Зато результат вышел – во!
И Кривул большой палец правой руки вниз концом опрокинул и, очевидно издеваясь втайне, всей Явановой ватаге его продемонстрировал.
– Те новенькие, – далее свою хрень он понёс, – в нескольких местах были на белом свете посеяны и, сначала под наблюдением, а потом так начали себе размножаться кое-как.
Сначало-то дело шло неспешно, ни шатко, ни валко – а потом как бахнуло! Ну, взрывообразно они начали распространяться, из мест первичного посева своего изойдя, и чморою по белу свету расселяясь!
Стали им те прежние людишки везде мешаться, поскольку поля рассевные они собою занимали: конфликты повсеместно вспыхнули, стычки. Короче, война... Только сопротивления особого дикари не смогли культурному сорту оказать, и постепенно, в строгом соответствии с генеральным планом, новая рассада полностью вытеснила собою старую, поэтому поступление от людей цеди и кровара ничуть не прерывалось – даже больше нам силы капало, поскольку битвы отличались ожесточением немалым...
Кстати, я немножко расскажу и про себя. Я ведь тоже из них, из новых этих, выходец. Да и вы, тут сидящие, почитай что все. Хе-хе!
Тут болтун Кривул злорадно усмехнулся и пальчиком кривеньким Явановых спутников обвёл неспеша.
– Кроме вас, великан Сильван, – поклончик он лешему отвесил с ехидной усмешечкой. – Вы – из местных, потому вам и природу здешнюю так жаль, а вот нам всем, по большому счёту, на неё наплевать. Она нам не совсем и мать… Скорее уж мачеха... Но вы, лесной человек, и не из тех, кого предки наши под корень извели – вы защитник сей земли, порода древняя очень, дикий сорт. Наши научные умники окультурить вас пытались, но те попытки успехом у них не увенчались, так что на вас рукой пока махнули и дело ваше в долгий ящик пихнули.
– Да и вы, господин Яван, ведь не из наших подопечных олухов будете, – чёрт Явахе тут улыбнулся. – Вот я думаю про вас, и гадаю, и никак себе не возьму в толк – а кто же вы на самом деле такой? – Не ангел земной, это уж точно, ибо от ихней публики меня аж с души воротит. Ну а с другой смотреть стороны – и не из здешних вы человечков, не наша, стало быть, овечка. Да и душа у вас не так, как у прочих людей, вибрирует – мощь необычную она собой генерирует. И кодировки нашенской у вас почему-то нету. Загадочный вы человек, мой милый...
– Ты, Кривул, чепуху тут не городи, – оборвал Ваня въедливого паразита. – Коли начал языком чесать, так путного чего изволь рассказать... Меня вот страсть как Борьяна интересует – вот про неё и живописуй. А то у тебя всё вокруг да около: шныряешь мыслью, как ворона от сокола!
– А чё Борьяна-то? Борьяна она и есть Борьяна, – чёртик в ответки плечами пожал и пренебрежительно хмыкнул. – Не, то есть... бабёнка она, конечно, видная... тело там, фигура... да и так не дура, только уж норову, прямо сказать, незавидного... Чину она тоже не самого высокого, всего лишь десятого, а по нашему это главырша, так что, хоть и речётся она княжною, но до высших тайн допущена быть не сподоблена. Но вот мнит она о себе, да всяко выпендривается ангел её душу знает как, так её, хухору, разтак!..
У папани ейного всяческих байстрюков и детей – чуть ли не легион целый, но он их не считает и особо среди других не выделяет, а вот к дочке этой явно благоволит, а ежели по-вашему выражаться, то любит, так сказать.
Все почти молодые черти, да и не только молодые – есть и старики, которые дураки – у этой вертихвостки в ножках валяются и ручки её своенравной, а если по-прямому – тела и души её домогаются. А она лишь проказы разные, на кои она горазда, чинит, всяко себе забавляется да над недотёпами этими изгаляется...
Папаша-то ей почитай что всё прощает, а вернее будет сказать – прощал, потому как она такое тут намедни учудила буро, что и папаню достала по самое не могу – того аж скрутило в дугу! Хе-хе-хе! Н-да...
Она же наполовину лишь наша, а другая-то – ваша! Вот по белому свету, когда только в бошку ей ни втемяшится, и шастает. Из наших-то на это мало кто решается, суровых для себя условий опасаясь, а она, вишь ты – может запросто, тудыть её растудыть!
Вот надыбала она тут надысь вроде как живой-то воды и вернулася, шморва, сюды. Да между делом Черняку в кровар её и подлила, коварная кобыла. А он-то как раз какое-то важное совещание с высшей знатью проводил. У него же не забалуешь: такая дисциплина наведена, что фу ты ну ты, пальцы гнуты! Муха даже с комаром без спросу не пролетят! Все как один по струнке пред ним стоят, повелителю жадно внимая, и ножку даже не сгибая...
А тут, откудова ни возьмись – Борьянка эта с подносиком: круть-верть, круть-верть!.. Не желаете, мол, папаня, дюже добренького кроварчику чуток отведать? – вы-де такого отродясь не пивали, сю-сю-сю да трали-вали...
Ну, Чернячина, не долго думая, хлебанул себе всласть энту пакость, повыступал ещё трошки, посидел там немножко, а потом как весь скривился, за брюхо живо схватился, словно рак покраснел и вдруг... на весь зал запердел!
Да хватился было оттуль бежать, только куда там – поздно! На полпути прямо в штаны его пронесло, и налопотал он, держась за зад, вот такущую кучу!
А какую вонючую-то!..
Представители элиты нашей властной какое-то время ещё держалися, лишь пырскали смешками сквозь губы да глаза пучили по такому уморному случаю, а как Черняк по второму разу расперделся с подбабахом, тут уж и вышколенные вельможи себя в руках не удержали – вповалку, можно сказать, от смеха все лежали.
После того случая вонючего и дня даже не прошло, а о царском конфузе знал практически весь народ. Ажно сюда дошло. Во, скажу, было хохоту!..
Короче, шаловливая дочурка слегка этак позабавилась, а у царственного папаши авторитету и поубавилось. Позор, в общем, да срам, трам её тарарам! После сей проказы Борьянкиной терпение у Черняка и лопнуло – видно, оно у него вместе с дерьмом вышло. Хе-хе-хе! Он тут недавно срочный указ издал: отдаёт, мол, дочку свою любимую такую-то и сякую-то в жёны почитай что любому проходимцу!
Борьянка-то, по своему обыкновению, принялась было хитрить да юлить и стала у папочки прощеньица просить, а он – ни в какую! Так упёрся да ещё в лютом гневе на неё разошёлся, что она, похоже, смирилася и замуж идти вроде согласилася. Нынче в городе как раз праздник-карнавал по сему великому поводу объявлен. Претендентов выявляют... Так что спеши, Яван, не будь болван, а то не успеешь: чужая жена али невеста тебе, наверное, не нужна?
– Так какого мы тут сидим рожна?! – воскликнул нетерпеливо Ванька. – В путь!..
– Одну минуточку, господин Яван, – заулыбался в ответ Кривулишко. – Позволю себе заметить, что особо нам ни к чему торопиться: успеем ещё туда заявиться. Вам, я вижу, терпеть это невмочь, а сейчас-то ведь ночь. Туда идти-то часок. Ну, вылезете вы в город ни свет ни заря – а зря! Там же биторваны торчат на каждом шагу, отпор дать готовые любому врагу. Не, такое дело не пойдёть! Моя душа драке да войне не рада, тут, я скажу, похитрее надо. Лучше вот чего: вы пока что поспите себе, а утром и тронетесь помаленьку. Как раз в нужное время в городе и появитесь: как снег на голову никому не свалитесь. Там-то как раз гуляние народное будет разгораться, вот вы и сможете под шумок куда вам надо добраться. А о том, что вас враз выявят и разоблачат – не извольте беспокоиться, ибо вы легко за своих на первых порах сойдёте. Там ведь теперь праздник, значит – бардак. Сброду всякого с островов понаехало немало: голь, рвань да пьянь. А вы чем по виду-то лучше? Да такие же бродя... ой, чего-то я не то сказал... покорнейше извиняйте... к-хы, к-хы... вырвалось у меня... Вы, конечно же – ого-го! Хм. Да...
А насчёт рогов отсутствия не опасайтесь, бо у нас среди высшей знати мода на безрогость в последнее время пошла. Сам Двавл первым себя обезрожил и во всеуслышанье заявил, что шибко рогатый – то же самое, что козёл бородатый, а кто себя обезрожит, ему-де он станет дороже. Ему многие уже подражают и прям на глазах, подлизы, в цене своей дорожают – но не я! Тут мы с Двавлом не друзья.
– А зачем вам, чертям, рога-то? – полюбопытствовал Ваня. – Не для боданья же, в самом деле?
– Хм! Как это зачем? Традиция у нас такая, ага. Правда, это на Земле только черти с рогами, а на других планетах сиё украшение носить не принято... Не, может где и есть, да я о таковских что-то не слыхивал. Короче, мы этим манером как бы крутость свою показываем, животностью грубой кичимся что ли. Вот!
– Ладно! – хлопнул в ладоши Яван. – Орлы! Спать, так спать, только я ещё не успел устать. Посидим с тобою, Кривул, ещё трошки, покалякаем о том о сём немножко, а мои молодцы отдыхать изволят, где хозяин любезный им позволит.
Кривул вмиг всё и устроил: Явановых товарищей кого куда спать определил, а потом и самому Явану своё угодливое внимание уделил. Ванька-то почивать наотрез отказался, ибо видел, что этот Кривул за птица – мало ли чего без догляду могло тут случиться. С этими чертями ухо востро держать было надо, будь ты хоть сам Яван Говяда!
Ну, в общем, посидели они чуток, лясы поточили маленько. Кривул без остановки почти языком-то мелет, да так, краснобай, гладко стелет, что любо-дорого его послушать – поразвесь только уши.
А под самое утро чёрт вот чего Явану сказанул:
– Господин Яван, я вот что о вас думаю... Коли вы могучего, вольного и судьбою довольного князя Ловеяра в жуткую неизвестность спровадить сподобились, то я полагаю обоснованно, что вы и самого Черняка уделать сможете. Вы только это... чрезмерно себя не грузите. С князем Двавлом отношения наладьте, а тогда уж и бузите. И вам будет удача – и мне... то есть Двавлу – лад. Ха-ха!
– Да чё мне твой Двавл, – пожал Ванька плечами. – Вот же заладил! Не желаю я с разными хитрованами лицемерными знаться. Я привык лишь на добрых людей полагаться и на самого себя, а не на всякую мразь... Помнится на реке Смородине двое таких «доброхотов» в помощнички мне набивалися, да там они и осталися.
– А кто, кто такие? – заинтересовался вдруг чёрт.
– Хм. Как их там бишь? Навроде как Грубовор да Хитровол такие через мост тот буро пёрли, да я их не пустил – по-свойски их угостил.
Чёртик-то сначала словно онемел, весть сию услыхав, а потом враз оклемался и хохотать дико принялся. Отхохотав же, к Явахе обниматься да целоваться полез, скоморох облезлый.
– Батюшки-и-и! – завопил он радостно, чуть ли даже не плача. – Благодетель!.. Да как же это! Неужто ты этих крыс попридушил и месть мою за меня совершил? О-о-о! У-у-у! Ва-а-а!..
– Богатырь!.. – чуток успокоившись, произнёс Кривул торжественным тоном и в высшей степени восторженно на озадаченного Явана вылупился. – Велемогучий, самый лучший и справедливейший витязь! Из всех-то витязей перевитязь! Да-а! Вот уж так да-а! Давненько я такого счастья лучезарного не пытал...
– Ну чё разорался-то? – перебил его Яван. – В чём причина твоего счастья? Неужто и эти двое тебе были врагами?
– Тю! Скажешь тоже – врагами! Вот ещё... Ехидны они ядобрызжущие, а не враги! Чертопродавцы мерзопакостные! Хыремордые лизоблюваки! Ангелячьи паскуды! Да тьфу на них! Тьфу!..
И он даже в рожу Ваньке случайно плюнул.
Короче, после ещё весьма продолжительных потоков неуёмного мусорословия, перемежаемого благодарственными хвалебами в адрес нечаянного своего мстителя, от терзавшей его злобы избавителя, чёртик наконец-то выложил, что эти двое убиенных «исчадий рая» являлися коварными организаторами некой интриги ужасной, лишившей бывшего красавца и властителя Кривула всех имеемых им ранее привилегий и достояний, и приведшей его в теперешнее преубогое и жалкое состояние.
Яван лишь посмеялся над Кривуловыми туманными и сбивчивыми на сей счёт пояснениями, но вникать особо в это давнее дело не стал, поскольку весьма уже от болтовни сей чертячьей подустал. А к тому времени уже и утро настало, и нашим дружинникам в путь-дорожку идти уж пристало.
Яван, по обыкновению своему привычному, устроил всем побудочку энергичную, затем скатёрочку волшебную расстелил и команду походную завтраком накормил.
Потом стали они пить чай...
– Ну чё – пошли что ли, али как? – весьма развязно Кривулишка на них вякнул, за чаепитием неспешным наблюдая и как бы даже в раздражении некоем пребывая. – Хватит тут зря торчать – пора уж и в путь подаваться!
Однако, не шибко ласковый Буривоев взгляд уловив и правильно Явахину усмешечку оценив, моментально он осёкся, лицом захлопотал и просительно залопотал:
– Уж извиняйте, гостюшки дорогие, не подумайте, что я вас гоню – что вы! – такое я себе не могу и вообразить, а для того лишь, чтобы сюда какой паразит не заявился бы, да о том что вы ещё здеся, не раззвонил бы везде. Зачем мне... то есть нам, лишние всякие кривотолки там, сплетни да слухи? Тут же везде глаза и ухи – стучат, мерзавцы, прям не передать как. А так – ушли и ушли, а куда ушли – да кто ж их маму знает! Господа идеисты ни о чём никому не докладают, когда выбранный объект покидают.
– Ой, я живо! – словно вспомнив что-то, он взвизгнул, а потом раздобыл в каком-то ящике кусок мела, кинулся к двери и крупными буквами с наружной стороны надписал: «Отбыл по неотложным государственным делам!», а написанное прочитав и затылок себе почесав, дописал размашисто: «Не беспокоить, ангелову вашу мать, ясно!!!»
Оставшись, по всей видимости, доволен написанным, Кривул двери снутри затворил и всю компанию в подвал поддомный по лестнице сопроводил. Там было сумрачно, но сухо, хотя и затхло. На стеллажах да полках покрытые пылью бочки да бутыли стояли. Очевидно, Кривул в них какие-то запасы свои хранил. Со свету в погребе находиться было непривычно, но видимость была в общем приличная, ибо всё здесь, как и везде, своим светом тускло светило и обагряло загадочно лица новоприбывших.
Зазвав ватажников в угол самодальний, где всякого хламу порядочно было навалено, чёртик расшвыривать его стал движениями лихорадочными, и не прошло и минуты, как на очищенном месте грязный пол показался.
Ощупав его, Кривул рассмеялся.
– Тута! – обнадёжил он людей, на него смотревших. – Куды ж ему деться! На месте наш лаз для былых проказ, и ни одна гнида таперича об нём не ведает – Мордухарька-то того... был, да весь вышел. Хе-хе-хе! Один я ныне в курсах.
И схватив лопату, недалече валявшуюся, начал он с пола землю проворно соскабливать, и вскоре в каменном полу показалась большая каменная же крышка, а сбоку той крышки толстое кольцо из тёмного металла было встроено. Кривулишка радостно захихикал, за кольцо цепко ухватился, поднапружился что было моченьки, но дело у него пошло не очень-то, и как он ни старался, люк заклиненный не открывался.
Пришлося тогда силачу Сильвану свои возможности физические проявлять да пособлять чёрту этому слабосильному.
Ну, значит, крышка открылася – а там дыра, ведущая вниз. Кривулка, то видя, засуетился, не мешкая в лаз устремился и вскоре на дне очутился. Слышно было, как он в глубине горло дерёт и Явана с компанией к себе зовёт.
Яваха себя ждать не заставил: вжик, как уж – и он там уж.
Да и прочие не дюже замедлились: кто шмыгнул, кто скользнул, кто пролез – лишь Сильван-великан едва влез да поначалу даже затиснулся трошки, но был все же вызволен общими стараниями.
И оказалися явановцы в подземелье каком-то странном.

Регистрационный номер №0310928

от 8 октября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0310928 выдан для произведения: СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ.

Глава 22. Как на острове запретном избегали наши бед.

С удвоенной энергией ускорил Могол своё продвижение, норовя заветной цели достигнуть быстрее, и вскорости до острова Пекельного он долетел.
Вот он под ними уже, объект сей долгожданный, а видимости-то и нету – туман. Лишь кое-где поодаль хребты гор чёрных над пеленою марева торчали, ну да орлу туда лететь ведь не заказывали. Нырнул он в серую зыбь, махнул пару раз крыльями и на твердь у воды приземлился.
Берег был пологий вначале, сплошь усеянный гладкими камнями, и на него волны с ленцой накатывали и так же медленно назад отливали.
Десантировалась Яванова рать не дюже ладно, и об каменюки склизкие они все дерябнулись. А Ваня насилу руку правую от орлиной лапищи оторвал, до того вишь судорогой её сильно сжало. Ну да ничего: на песочек у воды самой спрыгнул он удачно и на берег, от волны отступая, отбежал.
Дружинники же его после перелёта стрессового ажно окосели – где попадали, там и сели. И то сказать, удивительного здесь было мало, потому что два верных раза от смертушки неминучей они отбоярились и случайно, можно заметить, остались живые. Даже Могол могучий ничем людей был не лучше: к земле он в бессилии припал, и крылья во всю ширь распластал.
Больше всех же пернатый устал.
Ну вот, полежали они там всей компанией, подышали запаленно, дух чуток перевели и разговоры завели.
– А это и вправду тот самый остров-то? – Яван Сильвану кидает вопрос. – А то может мы лажанулися да не туда шибанулися? Хм, вот будет облом...
– Не сумлевайся, Ванёк! – лешак ему отвечает. – Маху мы не дали. Куда надо попали.
– Эй, паря! – гаркнул Могол хрипато, поскольку не очень он ещё опамятовался. – Ты завязывай там сомневаться! У меня ошибок сроду не бывало, потому что я не вслепую тебе летаю, а со знанием... И вообще, – добавил он, на ноги восседая, широкие крылья на спине складывая и на людей, ещё лежащих, сверху поглядывая, – я вам не какой-нибудь дурик, ага! – Я мастер лёта и царь полёта! Доставил куда хотел, потому сюда и прилетел.
Тут и дружинники мало-помалу в себя пришли.
Яван перво-наперво к Буривою подошёл, состоянием его ран озабоченный. Глянул он на бёдра царёвы изуродованные и удивился зело: мышцы его могучие былую форму уже вернули и были прежних на вид не хуже.
Регенерировались, итиж его в клюз!
А Моголище тут как раз отчего-то заинтересовался:
– Эй, а чьё я мясцо сожрал, в изнеможении находясь отпадном?
– А тебе зачем это знать надо? – Буривой настороженно орла спрашивает да свои бёдра новые поглаживает.
– Отродясь ничего вкуснее я не едал! – Могол человечину стал нахваливать. – Объядение, ага! Не зря черти людишек-то уважают: силоёмкие вы – страсть!
– Ну и что, орёл, с того? – и Яваха встрял в разговор. – Какая тебе от того радость?
– Ха! Радость... А такая, что знай я ранее, какие вы сладкие, ни за что бы на остров вас не доставлял! На месте бы всех поприел. Всех! Хе-хе-хе!
Возмущение нешутейное со стороны людей на наглого орла подействовало мало, и в тупик его отнюдь не поставило: он лишь расхохотался, да над ними заизмывался.
Яваха же громче всех завозмущался:
– Что-то ты не то погнал, орляра ты жадная! Сам слово дал, а теперь чушь вон ляпаешь! Неладно как-то у тебя получается: спасёнными честные орлы не питаются!
А Могола ещё пуще в смех-то кидает:
– Хо-хо-хо-хо! Ох-хо-хо-хо! А ты откуда это знаешь? Ты ж чай не орёл, а?
И опять вовсю ухохатывается.
Взъярился тогда Яванище:
– Ты чего это тут разошёлся, белопёрый? Ишь, весёлый нашёлся какой!.. Я вот чего те скажу, каплун ты глупый: звать меня Яван Говяда, и мне мозги дурить-то не надо! Не по клюву тебе будет кус, орлина ты толстопузая! Понял, не, говнюк?!
– Тю! – воскликнул Могол, посуровевши вдруг. – А это мы счас посмотрим...
Сощурил он глаз правый раскосо да – ты-с-с-сь! – лучик тонкий из него метнулся стремительно, да в валун, на коем Ваня посиживал, иглою вонзился. В тот же миг исчез каменюка массивный, испарился, а Ванюха, сверху грохнувшись, на задницу приземлился. И не успел он опомниться даже как следует, как Могол другим уже в него прицелился зенком. И снова луч – сь-сь-сь-сь! – уже в него самого устремился пребыстро!
Только вот же неожиданность: от траектории своей он вдруг отклонился и вместо Яванова лба... в палице его скрылся!
На мгновение установилась тишина, а потом только – чпасс! – шаричек такой огненный, с яблочко величиною, от волшебной Ванькиной палки отпочковался, туда да сюда пометался и... поплыл, потрескивая, к удивлённому лучеметателю.
Вот приблизился к Моголу шар этот плавно и возле башки его круги стал наматывать. Покружился он чуток, повращался, и видимо то орлу не понравилось, потому как он взял да и клюнул шаричек сей странный.
Во видуха-то была! Как всклокочило вдруг орлика нашего, как его встопорщило! Как пошёл он, бедняга, искриться ярко да пламенем синим полыхать – ну мама же родная!..
Добро ещё, что недолго фейерверк сей сверкал: в один миг всё и пропало, только Моголка несчастный с клювиком разверстым да с глазоньками остекленелыми сидеть там остался – должно околодел от жару малость.
А потом отошёл он слегка от сего пропариванья, клюв захлопнул, перья уложил, да и говорит Явану голосом тихим:
– У... У... Усё понял я, Яван. А... А... Аппетит на фиг у меня пропал.
Ванька же и виду не подал, что его прощает. Задницу он потёр, об камни ударенную, и посмотрел на орла не очень-то ласково.
– А я это... – оживился тот и повысил голос. – Пошутил я. Ага! У меня и в мыслях не было вас жрать-то. Да на что вы мне – вот ещё еда-то! Тьфу!.. Ой, извините, не тьфу – хорошие вы, вкусные... э-э-э... не то! Не вкусные... м-м-м... не по моему, то есть, вкусу! Чё мне есть человеков – их и нет тут нигде. Вот рыба – это да! Это и вправду еда! Её я уваживаю... Взглянуть кстати не желаете?
Оттолкнулся он мощно от валуна, на воздух круто взмыл и кругами над морем поплыл, а потом вниз стремглаво спикировал да – хвать когтями какую-то тварь!
А это рыбища была большая, акуле огромной подобная.
Вернулся охотник назад, на прежнее место уселся, да и принялся за обед.
– Приятного аппетита! – пожелал ему, усмехаясь, Ваня и ватаге своей в энтузиазме предлагает: А не худо бы и нам, братва, пожрать-то?
Те тоже, естественно, в энтузиазме – проголодались-то страсть! Вмиг скатёрушку они расстилают да за трапезу вместях принимаются, и покуда орлина рыбину свою потрошил, Упоище бочечку стовёдерную водицы из криницы осушил, а Ужорище трёх кабанчиков в утробу убрал. Да и прочие наелись до отвала.
А как покушали они вволю, так предалися сиестному отдыху, потому как устали они дико за перелёт. Ну, и разговор завели меж собою: перебалтываются о том да о сём, о виденном да пережитом...
Могол тут и влез со своим вопросом:
– А скажи-ка, Яван, без утайки: на кой ляд ты на остров запретный стремишься попасть, и неужели ты Чёрного Царя слабейшим себя полагаешь?.. Глупая это затея, какая-то вообще ерунда! Раздавит тебя Черняк как клопа.
Яваха на то усмехнулся, шевелюру свою буйную чесанул и таки слова орлу вертанул:
– А затем я сюда пришёл, орлище, что не по нраву мне было в закуте своём отсиживаться, когда враг коварный на Земле лиходействует да козни вовсю устраивает. И по Прави учению о своей лишь шкуре печься – не преминуть лютее обжечься!
Подумал малость орлан, чего-то помозговал и опять Явана пытает:
– А скажи-ка мне, богатырь Яван, разве ты не знаешь, что невозможно условия, богом нам данные, изменить, а можно лишь себя к условиям этим приноровить? В том-то и есть истый смысл жизни.
– Божьим условиям, говоришь?.. – Яван удивился. – Хм. Если бы только так! Разве ты не ведаешь, что не всё, что творится, прямиком к Богу стремится? И такое ведь часто встречается, что творение от Него удаляется. А ещё и тупики... Так что, орёл-орлище, неправду ты говоришь: к плохому и приноравливаться даже нечего – сам лишь поплохеешь! А хорошее ещё лучшим не худо будет сделать!
Не согласился с Яваном орлина. Видать, трудно было убедить исполина.
– А я так считаю, Яван, – препираясь с ним, он сказал, – что не стоит нам на нас окружающее обращать замного внимания: лучше себя поелику возможно укреплять, а на прочих-то плевать... Вот взгляни-ка на меня! Нету сильнее, чем я, птицы! Меня даже Чёрный Царь боится! Всяк передо мною слаб, всему-то я рад, и нету мне в жизни преград!
Рассмеялся звонко Яваха, похвальбу сию Моголову услыхавши.
– А ведь брешешь ты, Могол, – он сказал. – Коли себя тебе обманывать нравится, то меня хотя бы не пытайся. Али ты уже запамятовал, как тебя вместях с нами шар подводный чуть было не схавал?.. У нас так-то говаривают: не хвались, что силён – встретишь и посильнее; не хвались, что умён – встретишь и поумнее; а если случайно в дерьмо вляпаешься, то не след приучать себя к говенному смраду, а почистить себя надо просто-напросто! Дерьму ведь место на огороде, а не на обуви да на одёже... Вот в этом-то и есть изменение доброе: каждому своё место в жизни поискать надо – этим ты и себе лучше сделаешь, и систему чуток наладишь. Так что перебарывать нужно всякую дрянь, а не себя к нему приноравливать.
И Могол тоже тут засмеялся и даже громко заклекотал.
– Остёр ты, я вижу, на язык, Яван! – сказал он затем голосом несогласным. – Только ты на дерьмо-то не кивай: дерьмо оно и есть дерьмо. Отбросы! А наше дело в жизни говенной есть... лучшее для себя прихватить успеть. Вот в этом и надо нам крепнуть. Вот так нужно брать – хап!
И лапищей – царап по камню для наглядности! И аж борозды глубокие когтями на нём процарапал.
Ну, у орла и лапа!..
– Ишь ты, прихватизатор какой ещё нашёлся! – Яван на поводу у орла не повёлся. – Не в том разум, орёл-орлина, чтобы плохое от себя брезгливо отшвыривать, а хорошее себе притыривать – это слишком примитивно – а в том, чтоб худое лучшим сделать, а лучшее ещё превосходнейшим! А то и карась червя хватает да, бывает, крючка не замечает. Вот и решай, как будет по Прави-то...
Посмотрел Яван на орла сощурившись, с головы до ног самих его оглядел, и досказал свою речь:
– Ты, могучий Могол, о себе не думай, что весь ты такой белый да смелый, а вся прочая мелочь тебе до фени! Мильён лет в аду сём торчишь, силой своей кичишься и кушаешь рыбку, а того не допетришь, что черти из игры тебя хитро и вывели...
– Как это вывели?! Поясни...
– Ладно. Ну кому, скажи, польза от твоей силы, когда ты не только других, но и потомства своего не в силах защитить?.. Э-эх! Думаешь ты лишь о самом себе, о собственном своём укреплении, вот и завис тут во времени, аль в безвременьи... Это тебе на все вопросы твои мой ответ и скрытый совет: подумаешь о том на досуге, коль будет охота, ну а нет – так покедова! Далее самолюбие своё тешь…
Задумался на минуту орляра самоуверенный, а потом головою покачал и сказал печально:
– Да, двуногий философ, уязвил ты меня с потомством-то... И чую я – может быть и в самом деле твоя где-то правда... Но не в силах я таперя сиё осознать, так что будет о чём на отдыхе голову поломать. Жизнь-то у меня долгая – может, и добьюсь толку я…
Распрямляется он тут гордо и вот чего возвещает:
– Ну, люди смелые – пора мне! Полечу сей час в родные места. Вас куда надо я доставил, и ныне мы квиты. И давайте забудем про все обиды! Не поминай, Яван, лихом белого орла и... удачи тебе желаю в твоём предприятии!
Поднялась на ноги дружина Яванова и в пояс Моголу начала кланяться.
А Яван сказал прощальные ему слова:
– Спасибо тебе, орлиный царь! Попутного ветра! Лети с богом в родные места и супруге своей от нас кланяйся. Да и Магурчику привет от меня лично – верю я, что он вырастет!
Ещё больше Могол приосанился, глянул он на ватажников немигающим взглядом, а потом ногами мощными от валуна оттолкнулся, широченными крылами взмахнул – и в воздух скакнул.
Да и воспарил...
Круг большой над людьми затем совершил, заклекотал им с выси и... помчался восвояси, оперением белым сияя.
Ну а наши скитальцы на берегу неуютном переночевали кое-как, спозаранку позавтракали, и в путь тронулись – прямой, вестимо, дорогой.
И пришлося им нелегко. Дороги, вообще-то, и не было никакой: одни каменюки везде валялися, скользкие часто, да не всегда гладкие. Все, почитай, ватажники колени себе об камни пошкрябали да локти поободрали, когда падали; только лешему было ничего – приловчился враз лесовичок, ну и Явану тоже – с его-то броневой кожей…
А вскорости началися и взгорья. Через них пришлося им лезть по склонам да по кручищам – а где дорогу найдёшь тут получше? Другого же нету пути – и тропиночки даже нетути.
И вот день цельный без малого явановцы по бездорожью тому пласталися да по горам карабкались, а под вечер где-то выходят они на место ровное: каменьев щедрые россыпи позакончились, и началася песчаная равнина. Ну, они по равнине той и двинули, поскольку до вечера решили переть, покуда не станет темнеть.
А надо вам сказать, что погода на острове сём загадочном не была такой уж жаркой, как в местах заморских: градусов тридцать, возможно, и всё…
Короче, терпимо.
Долго ли, коротко они шли, как темнеть вдруг начало. Надобно было бивак разбивать да ногам усталым роздых давать. И в это время зарделося что-то вдали красным цветом, и весь горизонт возогнился мерцающим светом.
– Оба-на! – Делиборз тут восклицает. – Я, братва, пожалуй, туда сбегаю, да что там к чему и поразведаю.
Как задал пострел стрекача – только его и видали. А минуты через три в обрат уже он мчится, только пыль пустынная из под подошв летит.
Прибегает – возбуждённый весь такой – и быстро лопочет:
– Ух ты, вот же! Да тама целое болото огненное! И широкое же – не перескочишь! Дюже там горячо... Делать, Ваня, будем чо?
– Чо-чо... – пожал плечами Ванёк. – Ничо. На месте разберёмся.
Вот идут они, идут, а жарчее становится с каждой минутой и спустя примерно час совсем невмоготу идти им стало, а пред глазами ихними такая вот картина пейзажная предстала: река громадная тама была из лавы, жидким огнём вся кипящая и пузырями газовыми булькотящяя. Вширь она была где-то на полверсты, а вправо да влево и концов даже не было видать.
Н-да, очередная преграда...
Но одолеть-то её как-то было надо. Только вот как?
Хм, не попасть бы тут впросак, так её, реку сию, разтак! По краю разве что обойти?.. Да не, сомнительно. А может, другое решение поискать?..
Помозговать бы тут и впрямь не мешало, да только какое там, на фиг, мозгование, когда содержимое черепов у горе-ходоков чуть ли не начало плавиться.
А тут ещё и едкие газы...
– Слухай, Ваня, – Буривой тогда к Явану обратился и ажно в сторону от варева страшного отворотился, – а может, мы дорогу своими средствами умостим, а?
– Это как же?
– А вот я думаю, за каким таким лядом мы с собою Морозилу этого таскаем? Ну, правда! Кормим только его зря. Пущай вон на лаву пыхнет, паразит – авось болото горящее и заморозит!
Эге, смекнул тут Ваня – не иначе как бывший царь на бывшего падишаха затаил злобу: стужепыхательного к себе отношения, очевидно, простить он ему не мог.
Подумал чуток Ванёк, подумал да и сверкнул очами.
– Дело, говоришь, старый! – воскликнул он живо, а потом подошёл к Давгуру морозилному и корректно этак к нему обратился:
– А не тяжело ли тебе будет, брателло Давгур, своё холодильное умение проявить в нужном деле? Будь ласка, дохни как следует на эту жарильню, от души дохни – а мы поглядим!
А тот рожу угрюмо смесил, и не особо-то охотно согласился.
А это потому, оказывается, что перед сей варильней наш Морозила хоть чуть-чуть себя почувствовал удовлетворительно: вскайфовал аж отморозок страдающий, косточки свои перемёрзшие прогрел он ведь малость. Ох, и неохота ему было холод пущать – супротив своего блага пошёл он, надо сказать...
Вот вдохнул Морозюка воздуху в себя не в шибком достатке, щёки широко надул – да и выдохнул морозильную-то струю.
Не здорово дохнул-то, не дюже морозильно: прокатился по кипящей поверхности холод малосильный, и коркой нетвёрдой она вмиг покрылася, но до того берега дорога не дошла, и быстро вся на нет изошла.
– Духу у меня не хватает, – Давгур плечами пожал, оправдываясь. – Я ещё раз спытаю, ага?
Собрался он с новым духом, грудь пошире прежнего раздул, щёки попухловитее надул – да как дунет! От сего пыхновения нешуточного корка твёрдая до того аж берега на лаву легла, и дорога весьма широкая от сих пор до тех враз пролегла.
Хотели было наши ходоки по той дорожке в путь уж пуститься, да вовремя остановилися, ибо прочная на вид гать прямо пред их ногами медленно этак раскалилася и, живо растаяв, пузырями клокочущими покрылася.
– Ну не хватает у меня духу, ёж его в баню! – произнёс Морозюк весьма виновато. – Не под силу мне, братцы, отвердить сей жар – холоду внутрях маловато!
И тут Буривоище вышел вперёд. Сам потом облитый сплошь, и словно рак красный, оттого и видом должно ужасный.
– Слышь ты, падишах ишачий! Хренов ты пророк! – неласково горячий боярище изрёк. – Ежели ты сей вот час всем своим хладом по чёртовой каше не жахнешь – то я те своим мечом точно жахну! Так жахну, что твоё умение зловредное тебе более не понадобится!.. Духу у него, видите ли, не хватает! Как добрых людей студить, так сколько угодно, а как дорогу соорудить – так сразу и шиш! Ишь, пригрелся тут, прыщ! Ну-у!!!
И намеревался он уж было Крушир свой оголить, да Яван его упредил и руку спорую ему стиснул.
Медленно-медленно повернулся Давгур к старому охальнику и таким ледяным пронзил его взглядом, что у того даже язык на миг отнялся. Едва-едва морозила наш сдержался, чтобы на наглого грубияна лютым хладом не дохнуть. Аж затрясло его всего от негативных-то эмоций. Но потом на Явана он мельком глянул – и сдержало его спокойствие нерушимое могучего богатыря.
В нужное русло зло нутряное у лжепророка перевелося. Оборотился он к раскалённой той землеварне, да ка-ак пыхнет стужей немыслимой по поверхности по кипящей!
В один сиг всё и застыло, как словно льдом скованное: аж до самого того берега широкая дорога прокатилася, и даже инеем в придачу она покрылася.
Давгур же от перенапряжения закашлялся сильно и на землю присел, но Яван ему рассиживаться не дал, а за шкварник взял и на ноги поднял.
– Вперёд, братва, за мною – бегом! – рявкнул он прегромко, и – ходу по той дороге!
Делиборзец, пострел, вмиг дистанцию пролетел, и уж был там, а все прочие – бам!бам!бам! – по тверди созданной мчатся, но в скорости, коню понятно, скороходу уступают…
А Яваха ещё и обессилевшего Морозяку за собой тащит...
Пробежали они ни шатко, ни валко сажён с пятьдесят, и тут чуют – поверхность опять накаляться стала. Ещё пуще они бежать припустили, большую часть пути вроде как пронеслись, а твердь под ними уже чуть было не поплыла: до берега ещё сажён сорок, а ступаешь будто по сковородке. Подхватил тогда Ванька Давгура подмышку, да и понёсся с ним, что было прыти, вприпрыжку, а Сильван Упоя с Ужором в охапку сгрёб и помчался как носорог...
И едва-то они успели на спасительный берег выбежать, как былая дорога пропала и стала, как и была: взварилася она страшным жаром и лавою адскою всклокотала.
Тут Сильван начал танцевать, ноги прижаренные охлаждая, а Буривой над ним стал смеяться, потому как старый вторым за Делиборзом-то прибежал и доволен он был прытью своей показанной.
– Ничего, ничего, – сказал он, – лешак, – это тебе хорошая профилактика от насморка!
Ну а Ваня всю ватагу повёл далее, ибо доварила их эта лавильня до самого аж до ливера, добро ещё, что дым с дырок не валил.
Отбежали они от жароморни пребыстро, и чем дальше оттудова сваливали, тем на душе у них становилось радостнее...
К Морозиле, конечно, такая оптимизация настроения не относилася никак; он бы с превеликим удовольствием у лавы ещё малость прожарился – да кто ж ему даст!
А уж ночь-то настала.
Пришлось им где попало останавливаться, ужинать впотьмах да спать на песке заваливаться, ну а поутру опять, значит, в путь-дорожку...
И весь почти следующий день шли они по ложбинам пустынным да по каменистым взгорьям, а после полудня где-то показались вдалеке то ли острые горы, то ли отвесные скалы – высоты сдалегляду весьма немалой. А при дальнейшем подходе и при ближайшем осмотрении и вовсе преграда эта похожею стала на естественную стену.
– Эй, глядите – никак там пещера? – зоркий донельзя Сильван загремел. – Во-он дыра какая-то в стене виднеется...
И точно. Прямиком по ходу их движения, внизу скалищи отвесной нора какая-то и вправду чернелася. Не сблизи-то особо было не разглядеть…
А через полчасика ходоки оказались уже на месте и с удивлением великим зрели вот что: пещера то была и впрямь, да только рукотворная. В неприступной и гладкой скале, вздыбившейся в самоё небо, проход квадратной формы кем-то был проделан, высотою сажени в две, да и шириною того не менее.
Только не это было достойным удивления: ну проход и проход – мало ли каких проходов везде имеется. А вот то, что ужасная змеиная морда в твёрдой каменной породе была высечена – то действительно оказалось неожиданным. Ага! Этакая, знаете ли, жуткая харя оскаленная, и её зубы, из потолка у входа торчащие, очень даже натуральными по виду казалися.
И ещё глазищи выпуклые да огромные, из жёлтого какого-то камня сробленные, пялились на пришельцев недобро. Зрачок глазной узенький был такой, вертикальный…
Ну, живые глаза-то!..
И на кой, спрашивается, ляд нужно было харю эту здесь высекать?
Непонятно. Дикая же кругом пустыня... Нигде вообще ни души. Хм.
Приблизились наши походники к самой той отверзтой глотке, да и остановились в нерешительности.
– Гляди, дружина, экое диво-то! – Ваня воскликнул и вглубь прохода заглянул с любопытством.
А в проходе песок нанесён был, и никакого на нём следа не было видно. Древним сиё сооружение казалося очевидно и давно уж заброшенным своими создателями, бо иной вывод по осмотру оного не напрашивался. И не сказать чтобы длинным туннель тот оказался: саженей в двадцать пять, может статься. А на той стороне вроде как обычный для этих мест ландшафт простирался: песок да камни...
Безжизненная и скуковидная пустота.
– Вы как хотите, а меня в эту дыру не заманите! – решительно заявил лешак. – Кожей чую – тут что-то не так. Гляньте на морду сию жуткую! У-у-у! Ужас!..
И даже шерсть у него на загривке дыбом поднялась.
– Да уж, подозрительная дыра, – согласился с Сильваном Ваня и за советом обратился к товарищам: Что будем делать, братва? Какие есть мнения?
– Что делать, что делать, – Буривой смелый отрезал, не думая видно вообще. – Пойдём через!.. А чо! По скале ж ведь не заберёмся...
Только были и те, кто считал инаково. Упой с Ужором в пасть эту лезть отказалися, ибо дюже её забоялися, и предложили повдоль горы дать ходу, поискать дабы другого проходу; Давгур, что для духовного лица характерно, мудрые свои мысли при себе держал и ни да ни нет не сказал; Сильван по-прежнему сомневался, а Буривой с Делиборзом за прямоходный путь выступали и сомневающихся в том убеждали...
Как всегда, последнее слово было за Яваном, ведь вожак на то и поставлен, чтоб не давать всем зазря орать, а уметь чтоб путь выбирать. Осмотрел он ещё разок и морду ту, видом ужасную, и глотку длинную каменную со стороны, значит, наружной, и порешил не идти кружно, а ломить себе вперёд да вести с собой народ.
Но сначала он камень взял и в проход его бросил.
Ничего вроде...
А и взаправду какое-то чувство тревожное в груди его шевельнулося. Ага! Да только Ванюха то чувство во внимание не принимает, а берёт каменюку поосновательней и, размахнувшись слегка, через весь проход его швыряет.
Ну, нету вроде никаких там капканов!
Однако Сильван, отчего-то шёпотом, голос тут подал:
– Тс-сс! Что за ерунда! Дрогнула глотка-то. Хоть на волос, а шевельнулась…
А потом прислушался, головою покачал и добавил неуверенно:
– Да вроде нет... Видать, помстилось...
– Да брось ты, братан! – Яваха Сильвана успокаивает. – И вправду тебе видно показалося – мёртвый же камень. Только я почему-то уверен, что другого пути у нас нету. Придётся нам, други, через переть. Чур, я первый!
Палицу он вниз опустил и сторожко в глотку, песком присыпанную, ступил. Потом огляделся и дальше неспеша двинулся, а как добрался до середины, так обернулся назад и прочим рукою машет: идите, мол, сюда, нету тут ничего страшного…
Ну, вся ватага в проход за Яваном вошла и, ногами по полу шоркая, вперёд осторожно пошла.
И в этот самый момент, когда значительно у психического напряжения повысился градус, такой вдруг визг да дрызг по ушам их вдарил, что перепонки ушные чуть было напрочь у них не лопнули! А это, оказывается, с грохотом визжащим потолок каменный на их головы оседать начал – пребыстро этак стал он опускаться...
Надо было бегством спасаться, да видно не ко времени их нелёгкая занесла в эту чёртову пасть – поздновато было на резвость ног им полагаться.
Само собой, к Делиборзу реактивному это, вестимо, не относилось никоим образом: оттудова он как дёрнул! Зато Сильван позамешкался явно, и первым по кумполу удар получил страшный, поскольку росту он был громадного. Рухнул на пол лешак оглушенный и только ухнул. Ну а прочие-то ватажники кто присел растерянно, а кто и вон бросился в горячке.
Один лишь Яван почти не растерялся!
Бросил он палицу машинально, а сам руки могучие вверх вытянул и насколько смог, настолько неудержимое, по идее, горы опускание и тормознул, а потом свою горбину под пресс тот невиданный подставил – да и заклинил собою каменный страшный капканище богатырь наш чудесный Яванище!
Словно Атлант мифический в живописной позе он застыл: окаменели от нагрузки непредставимой мышцы его необоримые, на шее жилы, что твои верви, взбугрилися, а кости прочные хоть и затрещали, но слабины не дали.
Устоял-таки силач Яван от первого напору – не сплющила гора та каменная сию опору!
– Буриво-о-й... Сильва-а-н... – прохрипел утиснутый витязь едва слышно, поскольку от жуткой перегрузки ни вздохнуть, ни выдохнуть он не в состоянии был. – Сюда-а-а...
Один лишь бывший царь на призыв отчаянный Ванин отозвался, ибо нокаутированный Сильван в полуобморочном состоянии восвояси на карачках отползал, а прочие ватажники малосильные в том ему помогали посильно.
Увидев, что Буривой на зов евоный явился, Яваха ему скомандовал сипло:
– Палицу... Поставь... Торчком... Гору защеми... Хы-хы!..
– Всё понял, Ваня! – воскликнул с готовностью смелый бояр. – Сей миг поставлю!..
Только какой там на фиг миг! Легко сказать! Ухватил старый богатырь палицу лежащую за рукоятку и хотел её было приподнять, да только – ага! – едва-то-едва пошевелил он палочку невеликую, спервоначалу, значит, не сдюжил.
Выпучил Буривой глаза, дыхание задержал, с новыми силами собрался, кое-как от пола штырёк несговорчивый отодрал и с превеликим трудом торчком его возле Вани поставил.
– Не зде-есь... – Опять Яван засипел. – На кра-а-ю...
– Будет сделано, Ванюша! – Буривой ему рапортует. – Кровь из носу, а будет!..
Уярился он страшно, обхватил невеликую с виду палку и поволок с перенатугою её к выходу. И насилу-таки допёр куда было надо за времечко весьма немалое.
За тот срок Яван ажно ослеп от страшного с горою борения, и сплошь весь потом жарким он облился, но, слава богу, крышкою каменной не накрылся.
Стоит!!!
Толечко слегка вибрировать начал.
Ну а Буривой, тоже уже на пределе последнем находясь, палицу вертикально поставил и прохрипел сипато:
– Готово, Ваня! Сидай!
Услыхал Яван, что дело сделано и начал было ноги в коленках сгибать, чтоб значит спину себе не сломать, и тут вниз его как попёрло, и до тех пор плющило, покуда каменный потолок на стоящую торчмя палицу не наткнулся.
Ну и заклинилась эта давильня, крепко вроде заклинилась, только, проклятая, чуть поскрипывает...
А Ванюха едва-то-едва наружу вылез, и то ему Делиборз с обоими проглотами пособили – ну все мышцы ему судорогой свело: ни согнуться, ни разогнуться вообще не может! Так и остался он лежать там враскаряку – утрамбовался ведь пресильно, бедняга.
А и то сказать, попробовал бы кто другой цельную гору огромную на своих плечах подержать, а мы бы посмотрели, что с этим отчаянным сталось бы...
Хм! Да лепёшка от него осталась бы! А скорее всего – блин! Лишь наш Ваня – дюжий клин!
И тут вдруг – крякш! – горища на палицу насадилась и ещё ниже опустилась, а потом – ш-ш-ш-ш! – до самого основания доехала и оружие волшебное, словно иголку в булке хлеба, в себе сокрыла. Очевидно, что твёрдою дюже палочка Ванина была – а как же! – раз твердь каменную собою прожгла-то.
Проход и пропал – как вовсе его там не бывало.
Как узрел Ванюха такую злую шутку, так сразу руку к горе вороватой протянул, пальцы скрюченные растопырил, и ртом беззвучно зашевелил. Хотел он, видно, что-то заметить по существу произошедшего, да не сумел, и лишь несвязно чего-то он просипел. Ну в шоке же он был, идиоту понятно, ибо палица верная Ванькина внутри горищи осталася, и чертячьей горе как бы в трофей досталася.
Вот так фортель! Что же делать-то?..
– Не боись, Ванюша – я счас! – Ванину реакцию наблюдая, Буривой тогда рявкнул. – Это для нас раз плюнуть! Как два пальца...
Подошёл он неспешно к горище зажавшейся, оглядел её внимательно, усмехнулся кривовато, а затем мечик свой вытащил медленно, да как полоснёт по стене кругообразно сияющим лезвием!
Огромная глыба оттуда и вывалилась, чуть самого рубаку собою не придавив. И палица Явахина – вот же она, родная! – наружу-то бряк!
Обрадовался зело Яванушка такому себе подарку. Хотел уж он было на ножки подняться да оружие своё прибрать, но ослушалось его тело натруженное: как только привстал он, так сразу же и рухнул, точно подрубленный.
Силушка у него кончилась, видно.
Но видя такое предводителя состояние незавидное, Делиборз незамедлительно в теломеса тут преобразился. Ну всё кажись умеет пострел! За что только ни возьмётся, всё ему и удаётся! Чудеса, да и только!
Вот подступает целитель наш новоявленный к недужному дюже Явану, и ну мышцы ему мять да гладить. Все члены пациенту он начал вытягивать: и так и эдак Ванькино тело закоряженное поворачивает, руки-ноги ему выворачивает, и хребтину ему вправляет...
Все суставчики как надо на членах он вправил, на нужные места их поставил, но на этом не угомонился: трёт да жмёт, колотит да гладит – утрамбованное Ванино тело ладит...
И получасу, в общем, не проходит, а из под рук костоправа опытного силач наш как новенький выходит. Буривой для пробы ему одну, другую шуточку кидает – ничё, юмор уже понимает, и как положено на него реагирует: смеётся, улыбается да хохочет, что значит – жить опять хочет.
Очухмянился наконец Ваня, повеселел явно, пройдя реабилитацию, а это было добре: дело ж важное, коль весел вождь ватажный!
– Слушай, сынок, – обращается между делом к Явану Буривой, – я вот о чём спросить тебя хочу: а как это ты такую тяжёлую палицу с собой носишь? Этакая-то бодяга – ну непомерная в ней ведь тяга!
– Может, для вас и непомерная, – улыбнулся Ваня, – а для меня самая соразмерная. По моей-то руке тяжесть в палице небольшая – ну, всё равно что палка это сухая.
– Эка ты сказал – палка, – покачал недоверчиво бояр башкою своей чубатой. – А нут-ка я спробую ещё разок, может и впрямь тяга в ней не така как казалася...
Вот подходит он вразвалочку к палице лежащей, на ладони свои плюёт смачно, над ней наклоняется и ручищами грубыми за ручку хватается. Да хотел было её сходу поднять..
Только фигушки-макушки та попыточка у него удалася – палочка-то дядюшке не поддалася!
Разъярился тогда богатырь сивый и ещё злее за дело принялся, да на сей-то раз кое-как на плечо себе оружие взгромоздил. Постоял он чуток с перекошенной рожей, весь побагровел да вспотел сильно. И тут ноги у него с перенапрягу затряслись, вот он железяку странную на землю и брякнул. Подальше, значит, от греха. Толечко крякнул.
И что интересно, ни тебе встрясочки земельной не последовало, ни гула громкого не послышалось, словно не многопудовая вещь там грохнулась, а и впрямь палка сухая шлёпнулась: эдак тюк – и всё.
Продышался чуток Буривойка, пот с чела утёр и заявляет хитро:
– Не-ет, меня не проведёшь! Быть того не могёт, чтобы я слабаком оказался, а вот дураком зато – это запросто. Не иначе, как тут чародейство какое-то скрывается...
Поскрёб он затылок бритый в раздумье, потом очами сверкнул и рукою живо махнул:
– Ничо, ничо – есть у меня и против чар приёмчик! Применю я сейчас против твоей палицы силогон тайный, тогда и посмотрим, кто тут дурак...
А сам ноги в стороны расставил, насупился грозно, и принялся воздух в себя носом тянуть да сопеть по-особому. Явахе даже смешно стало, до того вишь ли отрешённым да сосредоточенным сделался наш боярин – ну просто замри, умри да замать не смей!
Вот закончил бывший царь дыхательные свои упражнения и руками перед собою всяки вождения, а потом к палице он барсом подскакивает, вновь её крепко ухватывает и... и действительно зримо полегче ему то далося: аж над собою взметнуть её удалося!
Вскинул он оружие, дотоле неподдающееся, вверх, победно гаркнул, размахнулся им залихватски, – а оно возьми и потащи его назад...
Дико забияка неуёмный зарычал, заупирался он отчаянно, пытаясь палицу неуправляемую удержать, засеменил, пятясь, обо что-то затем споткнулся и... на песочке и растянулся. Добро ещё, что от палицы он вовремя избавился, и она позади упала, а так бы аккурат по маклыге она его приласкала.
Все в хохот, вестимо, вдарились, акромя Явана, который, за Буривоем поверженным наблюдая, лишь усмехнулся слегка. А тот с земли поднимается небыстро и руками разводит. Говорит, что не вышло, язви её в дышло...
Ну а Сильвана-несмеяна больше всех отчего-то умора пробрала. Ржёт он, хохочет, и сам, оказывается, с палицею поиграться хочет... Не иначе как лешак оклемался, потому как силушку свою спытать попытался.
– Ну куды ты, старпендер, прёшь-то? – Буривою он рокочет. – Вот кошкин же ёж – тут ведь напуском не возьмёшь! Силёнка у тебя видать жидкая, а коли силушка есть и ухватка, тогда и палица не будет падка! Гляди-ка, чубатый, да мотай на ус, как с оружием сиим не испытать конфуза...
Ухватил Сильванище палицу да как взметнёт её над собою! И действительно скоро да споро, что было для Буривоя немым укором.
Повертел великан над головою оружием Явановым, и мало ему того показалося: начал он палицу пред собою ещё покручивать да финты всякие отчебучивать. Правда, получалось это у него не шибко ловко, ибо не та у лешака была сноровка, а может и устал мал-мало наш громила. Как бы то там оно ни было, а подвела его грубая сила: вертел он железяку, подкидывал и подхватывал – да и уронил её на фиг!
И так-то свалилась она неловко – ну прямо же на ногу, едрыш твою в корень!
Завопил лешачина не своим голосом – видать, примочила его Ванина штуковина пребольно – и ноженьку свою ушибленную он прихватил, да как пёс побитый завыл-заскулил.
Ещё и на ножке на одной заскакал, будто бы в «классики» девичьи там играя...
Наверное, чёрная полоса у лесовика настала: коварная гора башку ему поотбила, а палица Яванова ногу не пощадила. Добро ещё, что пострадал он не дюже сильно – так, пустяк: шишка да синяк.
А то ж ему был урок – не хвались, дурак, наперёд!
А тут и сам Яван на ножки резво встаёт и оружие своё, с виду неброское, в руки берёт. Да и начинает слегонца им поигрывать. Спервоначалу эдак медленно, а потом всё быстрее и быстрее, быстрее и быстрее... Над собою да вкруг себя закрутил он её лихо, и сделалось в округе совсем не тихо. Загудело всё, засвистало – железяки и видно не стало!
Цирк, короче, да и только...
И вдруг одним махом останавливает Ваня карусель эту знатную, да палицу в землю у ног втыкает, а сам улыбается, пот утирает да таково друзьям замечает:
– Сия палочка, братия, действительно не простая. И ею лишь тот сможет управлять, кто с самим собою способен совладать. Так-то вот, ребята!
А весь евоный взвод ну в полном находился восторге от вожака своего умения: захлопали они в ладоши, заорали да засвистали.
А как страсти чуток поунялись, то Буривой нагловатый Ваньку стал донимать:
– Слухай, Ваня, – к нему он пристал. – а давай-ка поборемся слегонца! В обхваточку, без бросания. А?.. Никак я не могу поверить, что ты такой зверь. Ну, палочкой своей лихо машешь, а по виду, что ты силач – да не, особо ведь и не скажешь...
Во привязался – что твой репей: нудит и нудит… Ванька отнекиваться было стал, да куды там: озорник старый, словно клещака, в него вцепился и гомониться вовсе не торопился. Я, орёт хвастливо, наипервый борец в своё время был, и всех сплошь усилков бил да лупил!
Ну, делать нечего – бороться, так бороться... Явану-то по барабану... Вот в борцовскую стоечку они встали, подёргались малёхи, подрыгались, а потом сшиблись, схватилися и руками живо переплелись.
Да тут же свою схватку и завершили, потому как Буривойка крикнул отбой: закряхтел он громко да поднял вой...
– Ой-ёй-ёй! – орёт. – Осади-ка, сынок! Полегче! Чего-то мне дальше бороться вишь расхотелось. Не в форме я нынче, ага...
Расцепили они рученьки богатырские, глядь – а у старого бояра полосы сизо-багровые всю кожу исполосовали: помял его Ваня, крепенько помял.
– Н-да... – восклицает восхищённо бывший царь. – Вот теперь мне всё ясно. Ты и взаправду силач небывалый, Яван! Силища у тебя – ой-ёй-ёй!..
– Ладно, хватит заниматься чепухой, – Яван тогда к друзьям обращается. – Не пора ли нам и далее прогуляться, а то до ночи ещё идти не один час…
Ну что ж, как вожак скажет, так и ладно. Пошли они мало-помалу...
А за скалою, коя пыталася их угробить, сразу же начинался пологий такой подъём, и вёл их тот подъёмец куда-то далёконько. Вверх пришлося плестись им по склону. И вот всё выше и выше землепроходцы нашенские поднимаются и – маются, конечно, дюже маются... Жарко же. Да и ветер несносный дует в харю, а пыль, знамо дело – в глаза. И места вокруг невесёлые, и картины окрест адские. Э-э, скукота...
Но помаленьку в гору они поднимаются. Ещё и промеж собою болтают, чтоб отвлечение какое от пейзажу невзрачного испытать.
Весельчак Делиборз вот о чём балакает:
– А я, ребята, о глотке этой чёртовой то смекаю, что не обошлося там без колдовства. Ага! А ежели бы мы заклинание нужное знали, то пропустила бы нас гора и плющить собой не стала.
– Это правда, – согласился с ним бывший царь. – Черти энти самые, доложу я вам, бо-о-льшие мастера по части всяческих несчастий. Куда ни кинь взгляд, всюду у них подлянки всякие да разные ловушки. С ними, окаянными, ушки надо держать на макушке. А уж поколдовать да чары-мары напустить – эге! – тут их, гадёнышей, хлебом не корми, а дай только какую порчу навести, да в душу тебе нагадить. Уж я-то зна-а-ю!..
Вся компания тогда оживилася явно, и стали они случаи всякие небывалые из жизней своих былых припоминать. Конечно, и слухи занимательные, и враки даже очевидные в ход тоже пошли – тема-то была занятная. Один то, другой это сбрехал, глядь – дорога и не такая уже нудная показалася. Дело ж то ведь известное: длиннее язык – короче путь, так что байку в путь не забудь!
А под конец подъёма тяжкого Яваха ватажникам вот что сказал:
– А нам учёные праведы сказывали, что на особо святых людей ни колдовство, ни чародейство вообще не действуют. Неодолимые они, говорят, люди для любого чёрного умыслу, а оттого долго зело живущие и уязу ни от кого не имущие... А главным середь них Дед Правед считается по праву. Живёт он незаметно, в дремучих лесах, от праздного глазу скрывается и кому хочет, тому лишь и является...
Да про встречу свою с чудесным кудесником и рассказывает.
Все аж рты пораскрывали – этакие-то дивеса!
А как Яван свой рассказец дорассказал, Давгур ему и замечает хитро:
– А ведь и сам ты, Яван Говяда, человек отнюдь не простой. Это вон сколько же в тебе мощи! Ни за что не поверю, что такие подвиги обыкновенному землянину под силу было бы совершить! Да и корова какая-то волшебная, а не двуногая жена тебя, как ты говоришь, родила. Ох, и чудные это всё дела...
Все тогда громко рассмеялися, да и Яван от всех не отстал.
А потом прищурился он на бывшего падишаха и, улыбаясь, сказал:
– Да какой я вам святой! Самый же обычный человек, из плоти да из крови... хотя и рождён, конечно, коровой. А насчёт того, простой я али сложный, лично мне судить невозможно. Может быть... таким каждый должен быть! Ну!.. О том ведь и Правь нас учит: лиху душой не давайся, а со злом всяко сражайся – и нападай при том, и обороняйся... Так что я, друзья, может статься, лишь первая на Земле нашей ласточка, а прочие попозже подлетят, когда миру чертячьему в Богову сторону срок настанет меняться...
А как раз в то самое время поднялись они на гору ту огроменную. Панораму открывшуюся взорами жадными они окинули, и аж дух у них захватило, ибо развернулася впереди пропасть зияющая – едва дно-то у неё было видать. Вдалеке же, за пропастью той ужасной, горы дыбились часто, гладкие такие с виду, прегладкие...
Да вроде как из стекла...
Ага, точно – стены ровные у них были и зело острокраие: громоздятся себе, бликами цветными играя и свет в глубину пропуская, словно и не горы то были громадные, а некие игрушки великаньи.
Н-да – ещё, значит, одна преграда отделила их от Чёртова града.
Недолго поглядели дружинники на пугающую ту картину, меркнущую быстро в лучах гаснущего светила, и думали они про себя да гадали, как пропасть глубокую завтра будут преодолевать. Не на крыльях же им лететь, в самом деле – таковых-то у них не имелося. Это, говорят, в Золотом веке гиперборейском аборигены местные куда хотели, туда и летели, ну да те-то века уж давно пролетели.
Ничего не придумавши путного, порешили они пивнуть да куснуть чуть-чуть. А за ужином Ванюха цельное ведро молока коровьего вутробил, ибо уж больно сушило его после атлантовых евоных подвигов. Хотя супротив Упоева водопития это простым горла промачиванием показалось: тот-то упивец три бочищи пузатых до капли выпил, чем слегонца нутро своё горящее влагой целящей побрызгал.
А уж сделалось темновато. Ватажники поудобнее улеглись и опять начали обо всяком балакать: чё нам делать, бают, да как нам быть?..
Во же любители поговорить!
– Ша, брательники! – подытожил Яваха ихние рассуждения. – Утро вечера мудренее. Так что всем спать, и болтовнёю меня не донимать!
Тут и ночка тёмная настала, и такая-то тяжкая охватила Ваню дремота, что начал он во сне аж метаться и испариною горячей стал покрываться, а потом и вовсе в жар его бросило: суставы ему закрутило, кости заломило, а мышцы натруженные болью схватило…
Не прошла для Вани даром с горою боротьба – заболел он ведь даже.
И стали ему в горячке сна бредни странные навно являться: то чудища некие пугающие страшные рожи ему корчили, то внушения, с толку сбивающие, душу усталую ему морочили...
Понимал вроде Ваня уголком своего сознания, что хрень никчёмная ему лишь мнится, но не мог он никак от наваждения сего адского поотбиться.
И тут вдруг новое видение в поле мысленного его зрения из тумана некоего появилося, как и прочие зело ужасное, но такое чёткое, цветное и ясное – как словно бы въяве. Выплывает, значит, из тёмных глубин сна Яванова невообразимая образина преотвратная – сама навроде человека, а с виду ну жаба жабой!
Морда у неё была огромная да жирная, вся сплошь струпьями какими-то да бородавками мясистыми покрытая, глазёнки такие малюсенькие-премалюсенькие, да ещё мутные и видом беспутные; носяра был расплющенный, окружённый пастищи толстогубой порлукружьем, ну а тело сей человекозверь имел большое, голое, со складками сала нависшего, мерзкой слизью выпачканное, и кошмарно вдобавок смердящее – для показу ну совсем не годящее.
Вот подваливает мерзейшая эта жабища к остолбеневшему Ване на ножках своих кривеньких, препротивно затем квакает, кашляет, чихает да рыгает, тошнотворную вонь из нутра своего исторгая – да вдруг к нему скрипуче и обращается:
– Здравствуй, сокол ясный Яван Говяда, очей ты моих дорогая отрада!
Аж Яваха шатнулся назад.
И вот же отвращение им овладело неописуемое! Хотел он было поворотиться да прочь куда подальше удалиться, но не получилося это у него ни шиша: словно сила какая-то незримая его держала и никуда не давала бежать.
– Ты кто такая, а? – на чудище Яван заорал, рукою от него отгораживаясь. – И откуда, мразь навная, знаешь меня?
А жабища на то усмехнулася, соплищами смердючими отсморкнулася, посмотрела на витязя пристально и проскрипела с присвистом:
– Кто я такая, Яван Говяда, о том тебе ведать лучше не надо. Крепче будешь спать, коли меньше будешь знать. А ежели, не дай бог, всё узнаешь – покой навсегда потеряешь!
– Ты мне, чудище безобразное, тут загадки-то не загадывай! – рявкнул на жабу Ванька. – А ну-ка стой криво, да говори прямо: кто ты вообще есть и как тебя звать! Изволь-ка вон отвечать!..
– Хе-хе! Ну что же, могу и ответить, Ваня, – уродина глумливо прошамкала. – Я... твоя доброжелательница. А имя моё тебе знать необязательно, хотя... коли очень желаешь ко мне обращаться, можешь Жабой-Рябой для приличия меня звать.
– И что же тебе, Жаба-Ряба, от меня надобно? – Яван у юда пытает, а сам опять голову вбок повертает.
«Вот же смрад-то! – корёжит он себе харю. – Крыса дохлая во сто крат приятнее, наверное, благоухает!»
А уродина пастью своей широкою вдруг осклабилась:
– Мне-то? Да пустяк... Сильно я хотела с тобою повидаться. Да ещё желала помочь тебе малость, а то без моей помощи вам через горы хрустальные не перебраться никак, а с моею – чик, и вы тама!
– Это как же ты мне поможешь? – усмехается недоверчиво герой. – На себе что ли перенесёшь?
– А вот как, Ваня: я тебе чудесную одну вещь, ковёр-самолёт то есть, отдам. На нём и перелетишь куда хошь, да возьми с собой и свою кодлу – места всем хватит.
Подумал чуток Яваха, малёхи помозговал – а, решает, была не была! – чем, мол, чёрт-то не шутит! – придётся всё ж видно в договор войти с этим нечистым. И чего только не сделаешь, чтоб до цели-то дойти!
– Ну а ежели я соглашуся, – промолвил он нехотя, – что тогда для тебя сделать буду обязан? Чем платить за дар должон буду?
Посмотрело на Ванюху чудище сиё вредное, хохотнуло как-то премерзко, губищами пожевало, а потом вроде как засмущалося, глазки потупила долу, да вдруг и заявляет пренаглым образом:
– Хм. Поцелуй меня, Яван Говяда – вот и вся от тебя мне награда!
У Ванька́ нашего ажно речи дар на чуток пропал. Застыл он там, словно чурбан, глазищи выпучил, челюсть у него вниз отвисла, а потом закашлялся он сильно, ибо слюною своей подавился.
А как оклемался слегка, так и заорал благим матом:
– Да ты в своём ли уме, Жабища-Рябища мерзопакостная?!! Ты на себя-то посмотри, жабоюдище ты бесстыжее! И как такое в башку-то тебе пришло? Тьфу!.. Ишь же нахалюга – знаю я ваши штуки – небось, проказой какой заразишь, али ещё чем похуже! Накося, тварина ты тухлая!..
И дулю ей чуть ли в харю саму не ткнул, а потом, поостыв малёхи, добавил властно:
– Не тот человек Яван Говяда, чтобы на уловки твои дешёвые попадаться! Пшла вон!.. Нам твой чудо-ковёр и даром не нужен! Ещё в пропасть на нём ухнешь... Мы, Ра сыны, и сами куда надо доберёмся: хоть через горы, хоть через долы пройдём!..
Да намеревался уж было оттуда ретироваться и повернулся даже, чтобы прочь отбыть, но тут Жаба-Ряба ему и говорит, да невесело так говорит-то:
– Постой, Яван-витязь, не спеши, да на меня напрасно не греши! Не сможешь ты сквозь горы хрустальные пройти – нету сквозь них пути. И сам зря погибнешь, и товарищей своих погубишь окончательно. Эти горы, Яван, перелететь лишь можно, а пройти их – никак нельзя.
– Нет – и баста, уродина ты отвратная! – вскипятился сызнова Ванька. – Не возьму я у тебя ковра, хоть ты тресни – нам заманки ваши вот уже где!.. Да и плоховато ты нас, удальцов рассиянских, знаешь, мы не только сквозь горы – сквозь огонь и воду прошли! Ступай прочь, говорю! Ишь же ты, образина!..
А чудище неожиданно огорчилося, Яванову отповедь услышав: рожа безобразная у неё сморщилась, головища лысая закачалась. Видать, от неудачи своей она так заубивалась...
«Ишь ты, хухора гадкая, – думает про себя Ванька, – переживает, гнусная грымза, что одурачить меня не вышло!..»
– Ладно, Яван, – прохрипела Жаба-Ряба придушенно. – Так и быть. Не нужно мне от тебя никаких поцелуев, пошутила я. Бери мой ковёр задаром.
– Тьфу ты, язва же гнойная! – В сердцах Яваха аж харкнул. – Вот, чёртова порода, привязалася... Не, и нахальные же!.. Слышь ты, Жаба-Ряба, или как там ещё тебя – в последний раз тебе объясняю: ни-че-го мне от те-бя не на-до! Сгинь отсюда, нечисть поганая! Я пошёл... Счастливо оставаться!
Да и развернулся весьма решительно, с трудом, правда, довольно немалым. В кошмарах ведь всегда так...
И только, значит, хотел он оттуда идти, как вдруг голос знакомый послышался позади:
– Постой, погоди, Яванушка – я же Навьяна!
Как будто громом неожиданным богатыря неузвимого бабахнуло!
Застыл он на месте, сиё сообщение услышав нежданное, а потом медленно так назад поворотился и к юду жабовидному тихим голосом обратился:
– Как Навьяна?! Иль я пьяный? Или мне ты врёшь обманно? Быть того никак не может! В самом деле – эка рожа!..
А уродина усмехнулася эдак криво, сморкнулася вновь сопливо, и головищею безобразною покачала понимающе.
– Да, Яван, – согласилась она с сомнениями его оправданными, – трудно тебе будет прежнюю Навьяну во мне увидать, так что смело не верить мне можешь – я тебя не неволю... Эх, Ваня милый, была я красива, хотя и спесива, была я пригожа, на богиню светлую была я похожа, а ныне... такая вот рожа... Увы, Яван, не могу я тебе ничего доказать, лишь дозволь кое-что рассказать...
Яван же молчал, в собеседницу свою презренную вперив взгляд немигающий, и ничего не отвечал, а та, что себя Навьяною называла, вздохнула печально и в волнении продолжала:
– А помнишь ли, Ванюша, как ты молоко пил в бабкиной избушке, на Земли краюшке?.. И как ты удивился, меня вместо карги Навихи поутру там увидев?.. Как ты по доброй своей воле три полных года в мире моём дивном прожил – разве ты то забыл?.. А как мы на планете грёз в лесу пряном с тобою без крыл летали, дурманом навьим опоённые да счастьем призрачным упоённые – неужели забыл всё, Яванушка?.. И то, что я тебя в Пекельный град перенести обещала, тоже запамятовал? – А зато я, Ванечка, всё-всёшеньки помню! Вот своё обещание давнишнее я ныне и выполняю: ковром-самолётом чудесным тебя, Вань, наделяю...
Враз обмяк Яван, речи сии услыхав. Провёл он по глазам своим дланью, словно паутину с них снимая, и почудилось ему даже, будто за образом, ныне отвратным, тенью просквозила красава былая младая.
Отвечал он тогда Жабе несносной сдавленным и хриплым голосом:
– Помню, Навьяна-краса, как же – всё помню! Ничего-то из моей памяти не испарилося, ни одно событие не забылося, только... отчего ж ты так припозднилася? И что за беда лютая с тобой приключилася? Где краса твоя величавая? И зачем ты дивный свой мир, где гремит и ликует пир, и где струится благой эфир, оставила, а?
Вновь усмехнулася криво когдатошняя красавица писаная, а ныне страшила неописуемая.
– А нету, Ваня, – сказала она, – мира моего благовидного. Да и не вечный он, как выяснилось. Не может быть вечным неистинное! Уж это я теперь усвоила твёрдо. Ну а почему я стала уродкою, так нешто ты не знаешь, ярой смелый, что многие бабы под старость слегка эдак дурнеют и телесами чуток полнеют? А?.. Вот, значит, и я немного переменилася и не в лучшую, как видишь, сторону изменилася. Лет-то мне уж немало...
И тут мерзкая уродка заквакала, забулькала противным голосом, вроде как смехом едким разразилася, а бока её жирные под склизкой кожей ажно волнами безобразными расходилися.
– Постой, Навьяна, не смейся, всё равно я твоей радости мнимой не поверю! – воскликнул нетерпеливо Яван. – Ты мне лучше о своих злоключениях поведай, ничего не скрывая, да всю правду о случившемся с тобой излагая... Да хватит уже паясничать – рассказывай-ка, давай!
Прекратила Жаба-Ряба свой смех жалкий, потом засопела, пёрднула, сопли зелёные утёрла и ответствовала так:
– Всё тебе расскажу, свет Яванушка, ничего не утаю, как бог свят! Спрашивай…
И произошёл между ними такой вот разговор: Яван Жабу о том да о сём вопрошал, а та ему головою качала и всё как есть отвечала:
– А скажи-ка, Навьяна дивная, отчего всё ж ты так изменилася, почему в жабу гадкую превратилася?
– Не по своей воле-волюшке я, Ванюша, в презренную выхухолу обратилася – то злое колдовство-чародейство надо мною свершилося!
– А скажи-ка, Навьяна зачарованная, кто же это посмел и силу кто нашёл над тобою, гордою своею красою, такое лиходейство презлое содеять?
– Эх, Ваня, Ваня, совершила сиё чёрное диво, злобой сильное-пересильное, бабка моя родная, карга коварная Навиха!
– Тогда ответь мне, Навьяна-страдалица, а за что ведьма злая на тебя, свою внучку, озлобилась? За какую такую провинность ты уродливой стать-то сподобилась?
– За то, Ваня милый, что я мир свой дивный, мною созданный и лелеемый, в коем я без забот и волнений в холе, в неге и в довольстве полнейшем жила-поживала, своими собственными руками во прах изничтожила и в битве великой целый сонм демонов-паразитов переможила!
– Ну а скажи-ка, Навьяна-бунтарщица, чего ради ты такое разрушение грозное сделала: своего ли хотения для, али ради какого иного вразумления, а?
– Того ради я это сделала, Ваня, что мой мир был не истым, неправедным: суждено ему было ведь пасть! Всё что живо, должно ведь пропасть!
– А скажи мне, Навьяна разумная, не жалеешь ли ты о содеянном, да не гложет ли тебя червь сомнения, что всё сделала ты опрометчиво?
– Ну уж нет, мой дружок свет Яванушка, ни о чём-то я не печалуюсь: всё что сделала – то и правильно... Не смотри на меня ты со жалостью, не ворочай главы со презрением! Хоть я, Ваня, теперь и лядащая, но зато, как и ты, настоящая!
А потом подумала она чуток, и добавила очень грустно:
– Нет, Ванюша, вру я тебе – жалко мне и себя и тех глупцов своевольных, кои на Нави удочку попалися и навечно тама осталися. Я-то ещё вырваться сумела, то гиблое наваждение скинула – а сколько народу беспечного там погинуло! И ещё мне до слёз прям обидно, что дала я себя бабке окрутить, в пугало поганое меня обратить, ну да уж то видно на роду мне написано: по делам крале и награда!.. Ах, дорогой Ванечка, жалко мне красы своей девичьей – Жаба-Ряба я ныне навеки, и никогда мне не быть человеком! Ах!..
Тут закрыла жабища гадкая лапами корявыми морду свою отвратную и зарыдала так горько и жалостливо, что у Явана у самого слеза на глаза набежала, и сердце во груди встрепенулося.
– Ай да не так, Навьяна дорогая! – голосом молодецким он вскричал. – Ты теперь – человек! Раньше, быть может, им не была, а теперь – есть!
И подойдя решительным шагом к чудо-юдищу безобразному, лапы её грубые от рожи её отвратной он оторвал и в самые губы несладкие пугало это поцеловал.
И только, значит, Яван к страшилиным губищам устами своими чистыми приложился, как в тот же самый миг его словно током дерябнуло: аж всего с головы да ног его передёрнуло! Все волоса на теле его дыбом поднялися, глаза чуть с орбит не удрали, а его самого от жабы назад отбросило и плашмя на сыру землю бросило. И такой гром раскатистый откуда-то раздался, как будто замыкание произошло на электрической станции, а ко всему вдобавок дымина повалил чёрный, и не откуда-нибудь, а из тулова жабьего самого. Так прямо всю её и заволокло клубами крутящимися, словно смерч локальный над нею образовался...
Яваха-то лежит на спине, на земельке да на чудо новое глядит оторопело, и видит он вдруг, как чёрные дымные клубы пораскрутилися ещё пуще и... стали ввысь подниматься. И такие тут колокольчики сладкозвучные взыграли, что стало Ване послушать их любо-дорого! Да ещё аромат благоуханный на него повеял, зловоние невероятное из ноздрей евоных выветривая. Ну а смерч загадочный – вжик! – и пропал: в небо взвился вертящеюся змеёю да там и канул в небытиё.
Глянул Яван на то место, где только что стояла урода нелестная и аж ахнул он от изумления. Тама теперь находилась девица!..
Навьяна то была, кто ж иная, и, может быть, не такая видная из себя, какою он ранее её знавал, попроще маленечко, поскромнее, но ставшая супротив давешней куда как милее...
Глаза у неё были ясные, щёчки красные, волосы русые, в толстую косу заплетённые, а фигурка ладная и в сарафан расшитый облечённая.
– Ну вот, Яванушка, – молвила девушка голоском мелодичным, от прежнего своего чуток отличным, – и снял ты с души моей заклятие безбожное, злой бабкой Навихой на меня наложенное! Пропали чары колдовские навеки, и я, как и ты, буду теперь человеком! Превратила меня ведьма навья в жабищу прегадкую и приговорила до тех пор такою оставаться, покуда не сыщется где-нибудь парень отчаянный, который поцелуем искренним за что-нибудь меня наградит и действие заклятия ужасного тем самым прекратит. Вот ты и нашёлся, Ванюша!.. Я тебе за то несказанно благодарствую, а мне – на белый свет уже пора, потому что я скоро у добрых людей народиться должна… Ну а бабки моей тебе ещё долго не придётся опасаться, ибо я её тоже чародейством своим сковала, ейные злые силы парализовала, и не скоро ей от чар сильных освободиться удастся.
Улыбнулась Яванушке остолбенелому сия девушка, в пояс низко ему поклонилась, а потом распрямилась, платочком белым сыну Ра помахала, последнее «прости!» ему сказала, да и пропала, как не бывала: в воздухе, точно дымок, растаяла.
– Навьянушка! Куда! Постой! – вскричал тогда Ваня судорожно, да и... проснулся.
Вот лежит он на земельке, полёживает, в тёмное небо пекельное уставившись, а там только-только светило здешнее начало разжигаться.
Ох ты, думает он – это же сон был бредовый, всего лишь кошмарный сон, а ощущение такое, словно бы наяву всё бывшее произошло.
Только... что это? Чует вдруг Ваня, что под головою у него нечто мягкое, навроде тюфяка, подложено. Вскочил он быстро на резвые свои ножки, глядь – ёж твою в дребадан! – а то ж ковёр, в трубку свёрнутый, оказался!
Развернул он его нетерпеливою рукою – мама родная! – что за работа! Весь-превесь великий коврище птицами разнообразными да цветистыми бабочками был вышит ладно.
Вот так подарок!..
– Подъём, братва! – побудку своим друганам Ванька гаркнул. – В путь-дорожку уже пора!
А те и так уже попросыпались, с путами сна порасправились, вокруг Явахи сгрудились, охают, ахают и чудо-ковёр руками хватают. Что, мол, да как? – Явана вопрошают. А он им: так, мол, и так, от милой одной мне подарок, ковёр, дескать, самолёт – пожалуйста, други, в полёт!
Такой вот сюрпризец радостный дружинникам своим Ваня преподнёс.

22. Как на острове запретном избегали наши бед

24. Чрез последнюю преграду-в непонятный Пеклоград

Рейтинг: 0 490 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!