Помочь сайту
Поздравления
2. Как Правила в грязь упал и в тенеты зла попал
7 июля 2015 -
Владимир Радимиров
Пролетели годы беззаботные, как белые птицы-лебеди в небе высоком. Хорошие то были годы и счастливые для Явана. Народ в Расиянье жил весело, дружно, свободно и богато. Тогда ведь богатство не так, как сейчас, понимали: не в деньгах одних его видели. Деньги-то что? Их и украсть легко можно. А попробуй-ка истое богатство своруй – фигушки-макушки это у тебя получится.
К примеру, здоровье неслабое – великое ведь богатство, дураков с этим спорить нету. А ведь не купишь его, не продашь и взаймы никому не дашь. Потом умение стоящее, мастерство – ого-го ещё богатство какое. Ну а души широта, весёлость нрава – бедность что ли по вашему? Едва ли… А ум цепкий, воля крепкая, сила героя – дёшево может стоят? Хм... Наконец, духа высокого величие, истая человечность неужто менее на весах жизни потянут, чем какое-то злато-серебро? Это уж, ребята, точно навряд ли. А ежели кто по-иному думает, то прямо сказать разнесчастный это человек. Да и человек ли он?
Так вот, всяк в царстве сияния Ра перво-наперво за правду общую крепко стоял, ибо лишь она силу да закалку духу даёт. Во-вторых – за государство справедливое, ибо оно мощь отдельных людей в могучий кулак собирает и собою усиливает. В-третьих – за близких и друзей своих, да и за чужих тоже, потому как разделять людишек негоже. Ну и напоследок – за себя нужно уметь было постоять, поскольку ежели каждый человек о собственной крепости не станет заботиться, то что с того человека, а по большому счёту и с государства выйдет? Не по Ра тогда будет вита, как наши предки любили говорить, а если перевести, то попросту дерьмо будет и всё.
Любо было жить, хорошо. Не один год эдак прошёл. И наступило, наконец, время возмужания для братьев Ваниных и для Вани. Меж собой они различались очень: чисто щука, рак – и лебедь Яваха. Старшой, Гордяй, длинный был парубок, худой, с чёрной стриженной бородой, на лицо довольно красивый, да уж больно злой и спесивый. И середний, Смиряй, высоты был не малой, да и насчёт широты удалый, но в остальном оряпистый, неуклюжий и умом пообуженый. А уж насчёт пригожести лица, так попростее его поискать надо было молодца – ни дать ни взять деревенский он был лапоть, ёж его в квашню мать.
Зато у младшого Явана всё было в ажуре: и при теле парень оказался, и при лице, и при фигуре... Росту он вымахал высоченного, прямо сказать саженного; лишь великаны над ним высились, но те-то были нескладными, а Яваха выглядел ладно: статный такой, плечистый, с мышцами в меру бугристыми, в талии суженный и мясом не перегруженный. Ступни ног у него были громадными, ладони словно лопаты, а голова была большая, лобатая и покрытая соломенными патлами. Черты его лица, хоть и казались слегка дурковатыми, но смотрелись браво и выдавали весёлость нрава: глаза этакие коровьи с ресницами длинными, то серые, то вдруг голубые, нос курносый, такущей картошиной, а подбородок волевой и массивный. Губы Ванята имел толстые, будто скульптором лепленные, а на щеках у него красовались ямочки великолепные. Улыбка с его приветливой рожи практически не сходила и всех людей до его особы примагнитивала, особливо красных девах. Ох и липли они на Яваху!
А насчёт Ванькина голоса вообще разговор особый. То, что с ним вытворял балагур Ваня, трудно было даже представить. Когда он просто говорил, то слова с его уст лились удивительно звучно и мелодично, без малейшего намёка на какой-либо изъян. Но когда пересмешник Яван принимался кого-нибудь передразнивать, то пиши пропало: до того потешно он жертву свою изображал, что все слушатели лежали вповалку. Ну а если он вознамеривался попугать какого-нибудь несчастного, то от рыка Ваниного, из могучей груди исторгаемого, стёкла напрочь бывало вылетали... А какие стихи поэт наш сочинял, как он пел! Э-э-э!.. Во всём-то он был молодец-молодчина: и плясун, и певец, и на гуслях игрец, и первейший боец с тоской да с кручиной.
Правда вот силе его дивной особого применения не находилось. Ну там, камни куда снести или брёвнышки передвинуть – это да, – но то ведь для него была сущая ерунда, разминочка лёгкая для молодецких мышц. Праведы мудрые говорили, что не для обычной жизни Яван родился, а для особой какой-то миссии, но вот для какой – не ведал того никто. При всём притом ел он на удивление мало, а мяса и рыбы даже не пробовал никогда: то, говаривал, не бычья еда. И добавлял, смеясь, что он частенько солнцем да ветром питается, и потому собратьев своих жрать ему ни к чему. А вообще Ваньша кашу кушать предпочитал и овощи сырые. Зубы у него были крепкие, а челюсти сильные – любые коренья перетирал он ими в пыль. Ну а что касается молока, так вёдрами его Яван выпивал.
В этом деле никто с ним не мог сравняться.
В молодёжных компаниях Ваня, как водится, верховодил и гулеванил себе вовсю, но зазнобы сердечной, странное дело, у него не было и жениться ни на одной девке он не хотел. Зубоскалил, что, мол, серьёзное это дело, а я-де в общении больно лёгок, – не потяну супружеского долга. Но друзьям по секрету он поведал, что ему как-то деваха чернявая во сне пригрезилась – и даже уже не раз. Красавица, сказывал – просто атас! Вот в эту-то сонную грёзу и втюрился богатырь наш тверёзый и никого другого для себя не желал. Странно конечно это было: такой амбал – и мечта какая-то чисто де́вичья, отчего и издевался над ним язва-царевич.
А зато в воинском ремесле подшучивать над Яваном охотников не находилось. Тогда-то уже древнее собратство земное на отдельные государства поделилось, и начала разгораться между этими кусками грызня. Иной раз и до войны дело доходило. Даже Расиянье, уж на что мощная была держава, а и она от набегов кочевников, бывало, страдала. Приходилось ставить на рубежах заставы, и врагов жадных отражать нещадно. И Яван, и его братья в заставной службе, как и все, участвовали, а посему искусство ратное осваивали. И тут выяснилось, что учить Говяду особо нечему, да и некому. Только ему некий мастак приёмы с мечом или с палицей начнёт показывать, а Яван ему: нет, брат, это делается не так. Да сам как надо и покажет. И такие фортеля из памяти врождённой он доставал, что ратники только ахали. В общем, в этом трудном деле он всех лучших превзошёл, а пределу своему умению не нашёл – сражаться-то всерьёз ему было не с кем. Да и зачем ему были нужны орудия ратные, когда и щелобаном мог ухлопать Яван.
Только вот не ухлопывал. И вообще, скромно он себя вёл и много для жизни не требовал. Частенько и самой грязной работой не гребовал: к примеру, навоз на поле возить и ямы выгребные вычищать. И спать любил Яван на сеновале, а не в царских палатах, где для него комната была припасена. Иной же летней ночкой и в стогу сена он устраивался или на траве укладывался, ежели погода его устраивала, ибо закалён парень был невероятно – из-за своего коровьего происхождения вероятно.
Короче, всё у них там было славно и знатно, да стало вдруг это всё меняться, как бы духом мрачным наполняться. То дожди летом вдруг зарядят, так что поля от влаги набрякнут, то засуха жахнет, то морозище зимой грянет, то град посевы побьёт. В замешательство пришёл народ. Праведы и те с ситуацией не справлялись.
А тут вдруг повадился веприще какой-то громадный огороды и поля у них разорять. И откуда только, оглоед, взялся? Уж такой он оказался большущий да всё подряд жрущий, что просто беда. Стрелы да копья его не брали – как от стены каменной от шкуры они отскакивали, огня он ничуть не боялся, а за охотниками сам гонялся и кого лавливал, того пожирал без пощады.
Яваха с братьями попросили у царя дозволенья уничтожить гада, но тот, поразмыслив, охоту им разрешать отказался – за наследника своего испугался. Порешил Правила самолично со злой напастью сладить, а то какой он, мол, к лешему царь... И то сказать – верно. Погутарил он с праведами, и те стрелы и копья царской дружине заклятьями заговорили, чем силу безличную в оборонную силушку претворили. Сел царь с воями смелыми на резвых коней, и отправились они в поля да на луга, чтобы выследить там врага. Как раз, как по заказу, было пасмурно, а то страшный хряк в ясную погоду не казался – видать, лучей солнечных опасался.
Вскорости напали охотники на след звериный чудовищный, проехали вдоль него немножко, а тут и сам веприна из лесу выскочил: несётся на них, аж земля трясётся. А у самого глазки маленькие, красным огнём горят, а шерсть на загривке торчмя торчит. Вот бежит он, визжит, жёлтыми клыками клацает, хочет людишек пожрать, а тем-то некуда и деваться: позади овраг, а впереди чудище мчится поболе быка.
Да только Правила не растерялся. Натянул он лук тугой во всю силу и пустил стрелу заговорённую в того веприну. И воткнулось остриё калёное зверю аккурат в рыло. Тот-то хотел её стряхнуть, как обычно, да не тут-то было. Завертел он башчищей от боли и так завизжал, что у царя и дружины аж уши позакладывало. А вепрь назад круть – да и драпаля дал в обратный путь.
Вот бежит жуткий свин через поля широкие, перепрыгивает через овраги глубокие, вскарабкивается на крутые кручи, продирается сквозь дебри дремучие, проносится по борам галопом свинячьим, через речки да ручьи словно заяц скачет... А Правила – за ним. Летит – аж ветер в ушах свистит. Дружина его и отстала – должно, рисковать не стала.
А уж вечер настал. Всё вокруг потемнело. плоховато видать-то. Только бравый царь не унимается – ещё большим азартом распаляется, вот-вот вепря утомлённого догонит...
Тут и ночь настаёт, прояснело, выглянул в небе месяц. А вот и полночь. Совсем было догнал Правила веприну и уж приготовился копьё ему в загривок всадить. Размахнулся он лихо да ка-а-к...
И вдруг ворона над головой у него как каркнет. Обернулся охотник машинально, а конь его возьми и споткнись. Полетел царь вперёд через голову, копьё выронил из уставших рук да в трясину – плюх! Дёрнулся он в горячке отчаянной, да куда там – ещё больше застрял-то.
Побарахтался Правила, побарахтался и от этих попыток пустых аж по грудь в болотную жижу он погрузился, а через время недолгое по самые плечи широкие. А ухватиться ему и не за что: ни коряги кругом, ни дерева, ни кусточка... Испугался царь, закричал, на помощь звать почал – а ни души кругом, только ворона невдалеке закаркала, да филин где-то заухал.
Жутко стало Правиле, совсем тут упал он духом.
И вдруг слышит несчастный царёк – топ-топ-топ! – кто-то по болоту к нему идёт. Пригляделся он и видит в лунном сиянии, что это чудище невероятное к нему приближается, само навроде человека, да уж больно на вепря смахивает – свинячья у него харя: глазёнки маленькие, недобрым огнём полыхают, а зубищи большие, в усмешечке хитрой скалятся.
Подходит чудище к утопающему неторопливо, усмехается криво и ветку тонкую ему протягивает. Ухватился за ветку негодящую бедняга и еле-еле на поверхности удержался, только голова да рука наружу торчат.
Хохотнуло чудище бессовестное и насмешливей некуда заявляет:
– Ну что, Правила-царь – моя взяла. Тут и погибнуть тебе смертью безвременной, ежели не спасу я тебя по прихоти по своей.
– Так спасай, чего время тянешь! – воскликнул в отчаяньи увязший царь.
– Э, нет, царишка лукавый, – возразил хряк. – За просто так я тебя вызволять не дурак. Пообещай Явашку Говяду и его братьев в пекло послать за дочкой Чёрного Царя Борьянкой – и будешь жить, не тужить. Ну а ежели нет – то привет.
Сильно взъярился Правила на этого нахала.
– Да как ты смеешь, морда ты поросячья, – он вскричал, – такую гадость мне, царю православному, предлагать! Да я тебя!..
А тут веточка в руке несчастного – тресь – и надломись. Ещё глубже царина угряз в трясину, захлёбываться даже начал.
– Хм! – ухмыльнулся нечистый хряк. – Ну как знаешь. Ты – царь, тебе и решать. Хошь – живи, не хошь – тони. Вольному воля.
Понял тут Правила отчётливо, что вот-вот он утонет, и до того ему жить захотелось – ну прямо страсть. Не нашёл он в себе смелости умереть как мужчина, испугался кануть в пучину вязкую, духом царь сломался и на крючок чертячий попался. Не выдержал, короче, испытания.
– Ладно, ладно! – прохрипел он, сдаваясь. – Чёрт с тобою – согласен.
– Э, не-ет! – рявкнул хряк издевательски. – Давай договор полюбовный с тобой подпишем, как полагается. Кровью твоей подпишем, чтоб уж не отвертеться.
И вынает из-за спины чёрный-пречёрный свиток. Разворачивает его свинячина, а там светящиеся начертаны письмена – и такие-то странные! – так и горят во тьме ярким пламенем да дымом едким чадят.
Прокусил хряк острыми клыками Правилин палец, приложил к свитку кровоточащую ранку, а потом ухватил увязшего царя за шкварник, и на берег его выкинул словно котёнка маленького. И покуда царь грязный на ноги скользя поднимался, сгинуло свиноюдище поганое невесть куда, будто и не было его там никогда. Только палец да совесть уязвлённые у Правилы саднили малость, а остальное – сном ему кошмарным показалось.
А тут и дружинники его скачут: кричат, свистят, факелами размахивают – ищут царя потерявшегося.Вернулся Правила домой сам не свой, и с той минуты изменился он нравом противоположно. Раньше-то царь-батюшка весёлый часто хаживал да добрых людей уваживал, а сейчас посуровел, построжел, ходит день-деньской с недовольной рожей, с ближними своими лается, ко всему придирается, а ежели когда и засмеётся, то у людей от смеха его неловко на душе становится. Видимо, отравила царя слюна чёртова кабанины, отчего дух человеческий в нём замутился, и снизошла на разум царский мрачная тень. Вот такая получилась фиготень.
Загрустила царица Радимила. Попыталась она на мужа воздействовать, и так и эдак старалась действовать: плакала, в уговоры пускалася, ссорилась с ним, да на него обижалася, но от того было проку, как об стенку, к примеру, горохом... Оборзел совершенно лихой Правила – не слушал он боле свою Радимилу.
И вот однажды призвал царь к себе троих братьёв и, восседая гордо на троне, таково им рёк:
– Позвал я вас вот для чего. Намедни сам Дед Правед мне явился въяве и приказал вам троим ехать в пекло окаянное. Должны вы у тамошнего Чёрного Царя дочку украсть, Борьяну. Тогда-де правда утвердится на земле... Вопросы есть?
– И мне штоль в пекло, батяня? – спросил недовольно Гордяй. – Я ж твой наследник как-никак.
– А ты хочешь, чтобы я сам туда отправился, а?! – взбеленился Правила на сынка. – Поедешь как миленький – я сказал!
Ниже плеч Гордяй голову повесил да возразить папане не посмел.
– А можа без меня, царь-батюшка? – в свой черёд Смиряй царя спрашивает. – Из меня ведь воитель аховый.
На что Правила заухмылялся:
– С тобой, с тобой! И бородавка к телу прибавка.
И Смиря тоже враз закис и башку повесил вниз.
Да только на Явана приказ царя подействовал обратно: по груди он кулаком себя вдарил и вот что сказал в запале:
– Я готов, Правила-царь! Где наша не пропадала! Когда отправляться прикажешь?
– А вот завтра к обеду и езжайте. Чего кота за хвост тянуть?
Ну что ж, делать нечего – пришлось братьям подчиниться, потому как поверили они Правиле, не могли не поверить. Люди ведь в серьёзных делах друг другу тогда не врали и сказанному доверяли. Ну, да мы-то теперя навряд ли такое поймём – мы же ныне не по прави живём, а так, вот и попадаем с впросак. А братья впросак не попали. Ну к чертям их в пекло послали – ну и чё? У Явана аж на сердце сделалось горячо. Неужели, думает, это миссия та, о коей праведы мне сказывали?
Стали братья кумекать и голову ломать, как бы им в пекло попасть да смертью не пасть: стал быть, не мёртвыми, а живьём, и не пеше, а с конём? Мозговали, гадали да думали – так ничё и не придумали. Порешили они тогда развеяться да порезвиться, по полям да лесам прокатиться – авось, мол, в головах и прояснится.
Гордяй и говорит:
– А может, не поедем никуда? Съездим чуток подале, девку какую-нибудь уговорим Борьянкой сказаться, да и вернёмся.
А Смиряй ему вторит:
– Да зачем нам вообще девка? Скажем, что добыли, мол, эту Борьянку, а она на белом свете – швись! – и растаяла. Кто там будет проверять?
Да только не согласился с ними Яван. Усмехнулся он и вот что заявляет:
– Ну, вы как знаете – а я поеду. Да вот как в пекло попасть, не ведаю.
И так едут они час, едут второй, едут третий... И вдруг видят – выходит на поле олень необыкновенный: копыта у него серебряные, сам цвету медного, а рога на голове золотые. Вышел он, значит, и давай посевы травить.
Стали братья удалые на него кричать-голосить да посвистом молодецким посвистывать, – а он нейдёт, знай себе набивает рот.
– Ах, так, значит, гад! – вскричал тогда Яваха запальчиво. – Ну, погоди ты у нас! Царь-батюшка вепря прогнал давеча – а мы прогоним бродягу этого странного!
Вскинули они луки свои тугие и пустили в чудесного зверя по калёной стреле, да не попали – олень-то прочь отпрянул. Взметнул он на спину рога золотые и стремглав наутёк кинулся. А братья – за ним. Мчатся они в погоню быстрее быстрого: в ушах ветер свистит, по лицам ветки стегают, сучки им одёжу рвут, а догнать стервеца не могут – тот-то летит как сокол.
Яваха скорее всех скачет, ни себя, ни коня не жалеет. Оторвался он от братьев и через время известное догнал было оленя сказочного совсем. Положил он тогда стрелку вострую на тетиву звенящую, на ходу лук натягивает да и приготовляется беглеца ужо поражать...
А олень Золотые Рога к дубу громадному тут подбежал да и остановился, а потом обернулся картинно и на Явана посмотрел пристально. А у того рученька могучая вдруг застоялася, сердце ретивое поунялося – не смог он в красавца-оленя выстрелить и оружие своё опустил.
Поклонился ему тогда олень до самой земли да человеческим голосом и говорит:
– Спасибо, Яван Коровий сын, что не стал ты в меня стрелять и пылкой охоте потеху не стал дозволять! Не остануся и я в долгу и тебе за то помогу!
Удивился Ванюха такому чуду.
– Ну и дела! – он восклицает. – Второй раз в жизни наблюдаю, чтобы животное по-человечески разговаривало. Кто ж ты есть на самом деле, чудесный олень?
– Я-то? А вот кто – гляди!
Трижды олень великий в сторону посолонную поворотился и в ма-а-ленького старичонку превратился.
Стоит старичок перед Яваном, а голова у него белая-пребелая, лишь ленточкой красной повязанная, и борода белая тоже, и одёжа, только цветами расшитая сплошь, а глаза у деда – ну синее сини небесной. Смотрит он на Ваню ласково, улыбается ему приветливо, потом подходит не спеша, с коня сойти приглашает, берёт за руку да на травушку усаживает.
– Я, – говорит, – Ванюша, и есть тот самый Дед Правед, о котором твоя матушка тебе сказывала да сыскать меня наказывала. Ан вот он я и нашёлся!
Улыбнулся старичок лучезарно, а потом нахмурился, головою седою покачал, усы на бороде разгладил и продолжал невесело, Явану в очи глядючи:
– Видишь ли, Ваня, сам Чёрный Царь, мира неправого государь, и все его подельники вновь наступление повели на белый свет. Почуяли они, гады отчаянные, что Ночь космическая наступает, а День светоносный кончается, вот и осмелели. И тебязаманить к себе захотели.
У Явана аж глаза на лоб полезли.
– А Правила сказывал, – сказал он старцу, – что это ты нас в пекло послал.
– Хм, Правила... Правила договор подписал с нечистой силой, в холуи к ним подался, тёмная душа. Ну да пусть будет так! Считай, что это я тебя туда посылаю, чтобы чертей там погонять да Борьяну на свет вывести.
– А кто такая эта Борьяна, что её надо от чертей спасать?
– Борьяна-то? Чёрного Царя дочка. И Зари-Зареницы, которую этот изверг пленил. Так что она на одну половину чертовка – а на другую наша. Ты её оттуда выведи, Яваша.
– А как мне, дедушка, путь-дорожку на тот свет сыскать? В самом деле, не помирать же?
– Зачем помирать? Не надо. А вот я тебе, Яванушка, клубочек дам! Ты пока спрячь его в карман, а как в путь тронетесь – на земельку его брось. Он вас к мосту калёному на реке Смородине приведёт – на миров границу. Короче, сам всё узришь. Ну а далее поступай, как знаешь – пусть сердце тебе дорогу подскажет, ибо через него сам Ра с нами общается.
Тут Правед вытаскивает из кармана красный клубок и Явану его передаёт, и тот его берёт с почтением явным.
– А вот без оружия тебе, Вань, никак нельзя! – говорит дед. – Как придёшь домой, так пойди к дубу огромному, под коим тело матушки твоей захоронено. Найдёшь в нём гвоздик невеликий. Ты тот гвоздь вытащи да кузнецу снеси – пусть он палицу из него скуёт. Вот тебе и оружие будет боевое – оно тебя не подведёт.
Явани кладёт клубок себе в карман, и они с дедом на ноги поднимаются.
– Да, вот ещё чего, – Правед тут добавил. – На-ка, возьми перстенёк мой заветный да на мизинчик его надень. Как станет тебе в аду совсем худо, то ты перстень на землю кинь и скажи: «Дед Правед, избавь мя от бед!» Я тогда появлюсь, и чем могу тебе помогу. И помни, Яванушка: матушка тебя при рождении облизала и несокрушимость телу твоемупридала, но отравить тебя – можно. Ты уж там осторожно...
И он передал Явану небольшой перстень, который Яван на мизинец себе надел, а затем в пояс поклонился Праведу.
– Благодарствую, дедушка, за слова твои вещие! – поблагодарил он старичка вежливо. – Ужо я постараюсь!
Тут собеседник Ванин на резвые ножки поднялся, сидящего богатыря крепко обнял, трижды его поцеловал и сказал напоследок:
– Ну, бугай – прощай, а чего старый правед поведал – не забывай. В добрый путь, богатырь Говяда! Дюже повидать тебя я был рад!
Вокруг себя он потом поворотился, в белку златохвостую оборотился – скок-поскок на ветку проворно да и был таков.
А Яван братьев разыскал, и поехали они назад, а про встречу с лесным дедулей он им ничего не сказал – не догнал, мол, оленя и всё. Ну а как домой они добрались, то Ванька к дубу сразу прямиком. Смотрит, а поляночка усеяна сплошь цветами, и такое стоит там благоухание, что словами не передать. А кругом ещё бабочки разноцветные летают, пчёлки да шмели жужжат, а птички голосистые трели выводят сладко. Ну будто в земной рай Ваня попал!
Поклонился он могиле матери, а потом глядит – гвоздь невеликий из ствола торчит: блестящий такой, беленький, и пятнышка ржавчины на нём нету. Вытянул гвоздик Ванюха – и к кузнецу. Так, мол, и так, говорит – скуй мне палицу боевую из энтого гвоздищи да, будь ласков, поторопись, а то мне долго ждать-то нельзя – ехать вскорости надо восвояси.
Подивился заданию странному кузнец Рагул и думает про себя: «Парень, видно, умишком рехнулся, это ж надо – палицу ему сковать с гвоздя малого!» Но сказать ничего не сказал и головой лишь кивнул оторопело: согласен мол, Ваня, сделаю...
Только Яваха ушёл, как Рагул на гвоздик плюнул да в пыль его бросил, а сам взял железа лучшего пуда с два и сработал с него прекрасную палицу. Не впервой, чай, оружие он ковал – толк в этом деле кузнец знавал.
Наутро приходит Ваня, палицу хватает и ну её туда-сюда повёртывать да над собою помахивать. На взгляд профана и впрямь штуковина получилась славная. А Ваня взял да и засунул её себе под мышку, а потом как пластилиновую вокруг левой руки и обернул её в этакий змеевик.
Ох он и рассердился! Железяку негодную с руки стянул, прочь её отшвырнул и орёт ковалю:
– Врёшь, Рагул – не то! Не из моего металла ты палицу сковал – барахло это, ага!
А затем поуспокоился немного и заявляет непреклонным тоном:
– Короче так, Рагуляка. Ежели ты к завтрему, закопченная харя, не скуёшь из гвоздика, тебе данного, доброй палицы, то я и тебя, плут, поколочу знатно, и всю кузню твою развалю на фиг. Так-то вот!
И ушёл.
Перепугался кузнец премного, видит – парень точно с ума свёрнутый! – где ж это было видано, чтобы из гвоздика еле видного палицу себе заказывали ковать. Да уж коровий сын этот Ванька – шут его знает, чего от него ждать... Кликнул он голосом заполошенным своих сыновей и приказал им немедленно всю пылищу у кузни просеять, а гвоздюгу проклятущего найти. И сам первый искать его кинулся.
Вот искали они, искали, – чуть надежду уже не потеряли, да наконец-то нашли. Обрадовался Рагул очень, бросил гвоздик тут же в огонь и наказал сыновьям мехи раздувать живо. И тут он видит – ёж твою образину! – принялся гвоздь в пламени расти и вскорости в большую-пребольшую гвоздину он превратился. Как раз для заказанной палицы в нём металлу и оказалось. Раскалился в огне металл – ярче солнца, кажись, засиял – а глядеть на него не больно.
Почал его кузнец ковать довольно и такую вскоре палицу сковал прикольную, каких дотоле отродясь не выковывал. Чуть ли не с него была она длиною (а росточка Рагулишка был не дюже большого), с одной стороны ручка устроена была удобная, а с другой – шишачок торчал невеликий. Вроде посоха железного с виду палица оказалась, и на грозное орудие брани она вовсе даже не смахивала. А как была она готова, то ни сам коваль, ни вся его семья бригадно и пошевелить её не смогли, не то что поднять. И так, и этак они пробовали – ни в какую не поддавалася. Вот уж воистину чудеса!
Поутру Яваха за заказом заявляется и первым делом палицу – хвать! Да и принялся вертеть ею да играть и вроде бы как с супостатами воображаемыми сражаться. А потом ка-а-к брякнет палицей об колено, да только от боли аж взревел он: палке-то этой никакого ущерба, а на колене синячище выпер здоровенный.
Ну, Ванюха тогда и вокруг руки её завернуть попытался и вокруг шеи – да где там! – та и не гнулась даже ничуточки, не то чтобы в дугу сгибаться.
– Вот теперь та что надо у тебя получилась палица! – восхищённо Яван восклицает. – Спасибо тебе, Рагулище, удружил!
Щедро он мастеру за работу заплатил и прямиком на царский двор стопы направил. А там уже и сборы заканчиваются. Народ окрестный кучно собрался: царское величество хмурый стоит на личность, царица-матушка горько плачет, а кухарка Одарка воплем вопит да курицей кудахчет. Сынишек своих они провожают да последним вниманием кровинушек окружают. Гордяй со Смиряем у родителей благословения испрашивают да выслушивают его краем уха, а Ванюхе не у кого его спросить, да только завет матушкин он и так в сердце не уставал носить.
Попрощались брательники со всеми, на коней богатырских уселися, и поехали куда глаза их глядели. Клубочек Праведов Яваха из кармана вынул, на землю его кинул, и покатился клубочек волшебный по известному ему пути. А за ним и братья в неизведанные края пустились.
Рейтинг: +1
635 просмотров
Комментарии (2)
| Михаил Заскалько # 7 июля 2015 в 15:06 0 | ||
|
| Владимир Радимиров # 7 июля 2015 в 16:33 0 | ||
|
