Инкарнация

 

Высочайшая любовь есть

высочайшее отречение.

 

 

ИНКАРНАЦИЯ

/ Мистерия /

 

 

Александр Николаевич Чуднов лежал в своей домашней лаборатории, на широкой двери положенной на два ящика, приспособленной таким образом под постель и спал. Он только что окончил очень важную для него работу, которая, должна была, по его мнению, вывести человечество на совершенно новые рубежи познания самого себя.

 

Наступала осень. Вечерело. Солнце, клонящееся к горизонту, придавало и без того рыжеющим травам, красноватый, драматический оттенок.

Вокруг стоящего посреди южной степи высокого кургана, шли люди. Они шли небольшими группами, не спеша, словно прогуливались. Их негромкие, неторопливые разговоры, сливаясь, напоминали игру некоего музыкального инструмента, издававшего переливчатые звуки журчащей воды. Стая воробьёв, перелетая с места на место, отчаянно чирикала, привнося в общее звучание беззаботность и лёгкость.

Александр Николаевич шёл под руку, как ему казалось, со своей матерью. С матерью, которая была гораздо моложе его, и у которой сегодня был день рождения…

Как и все остальные, они, медленно прогуливаясь, направлялись к высокому, поросшему кустарником, холму, опоясанному у его основания глубокой, чёрной трещиной, через которую кое-где были переброшены узкие деревянные мостки.

Они шли далеко позади всех. Мать, а это была, несомненно, она, была необычайно красива. Лицо её дышало нежностью и лаской. Карие глаза влажно поблескивали. Слегка загорелая кожа на обнажённых до самых плеч руках, в лучах вечернего солнца, казалась бархатной. У него не было слов, чтобы выразить подобную красоту. Никогда ранее, за всю свою пятидесятитрёхлетнюю жизнь, он не встречал такой покоряюще родной, тёплой, выразительной красоты.

Он знал, что её уже пятнадцать лет как нет на свете. Знал и понимал, но сердце его никогда этому не верило. Иногда ему казалось, что её образ мелькал в толпе, и тогда он, взволновавшись, подняв высоко подбородок, поспешно искал её среди людей. И вот теперь она рядом….

Чувствуя её тёплую руку на своей, он почти не дышал, боясь разорвать эту колдовскую связь. Ему чудилось, что он слышит музыку. Музыку японской пианистки Кэйко Матцуи, которую он, любя, называл просто Мацуня. Под эту музыку ему всегда хорошо работалось. Более того, он считал, что своим прозрениям в своих учёных делах, во многом обязан именно её музыке. Вот и сейчас она сопровождает их. И это не было случайностью.

Мать всё теснее прижималась к нему. И когда она, обвив его шею своими волшебными руками, глядя в его лицо, потянула к земле, он этому ничуть не удивился, и страха не было до того момента, пока они не легли на землю.

- Сашенька, Сашенька… - произнесла она на выдохе.

- Да,… мама. – С большим усилием еле вымолвил он.

- Скажи, мужчине одному тяжело?

Он сразу вспомнил эту её фразу, из той, давней его жизни, когда она была ещё жива. Но тогда он не понимал, о чём она говорит. Сейчас же ему открылось её значение, её смысл. Он понял, что она имеет в виду отца. Ей хотелось подтверждения, что, оставив тогда её, он мучился без неё не меньше чем она без него. Она думала о нём. Она продолжала любить его.

Он не ответил ей, только сильнее прижал к себе. Он хотел её. Хотел и боялся одновременно. Что-то неведомое и тёмное ожидало его на этом пути. Но и влекло с ужасающей силой.

- Вот ты была там, - начал он неуверенным, слабым голосом, - там, откуда никто не приходит. Что там? Хотя я много раз видел тебя среди нас.… И считал, что мы похоронили тебя живой, в цветущем саду, под яблоней….

Она молчала, и только руки её ласкали его лицо, легко, легко пробегая по губам, прикрытым глазам, чуть касаясь, ушей и шеи.

- Что ты хочешь? – Не дождавшись ответа, спросил он её еле слышно, в самое ухо.

Она засмеялась. Но смех этот смутил его. Этот смех не мог принадлежать ей. Так могла смеяться совсем другая женщина. Женщина, которую он когда-то, очень давно любил. И любил до безумия.

- Ты меня уже спрашивал об этом. – Сказала она. – Помнишь? Когда я умирала. Когда оставалось всего несколько минут… до моего последнего вздоха…, а точнее выдоха. Да. Он помнил этот момент. Помнил свой вопрос. А её ответ он не просто помнил, он был мучим им всю оставшуюся жизнь.

Обняв его голову руками, она слабо коснулась поцелуем его шеи. Затем её руки заскользили по его телу, а поцелуи, становясь, всё более страстными, стали покрывать его лицо пока не завладели его губами.

Он не сопротивлялся. Чувственный дурман объял его. Он забылся под её ласками.

- Не нужно меня бояться, родной мой. – Шепнула она. – Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Ко мне, душа моя. Ко мне, сердце моё.

 

Когда он открыл глаза, было три часа сорок минут по полуночи. Он был мокр, но сознание было ясное, и общее состояние лёгкости владело им.

Александр Николаевич ещё долго лежал, осмысливая привиденное. Размышляя, он в конце концов пришёл к выводу, что где-то здесь скрыта подсказка к дальнейшим событиям. Он даже почти догадывался, в каком месте сновидения нужно её искать. Но он и представить себе не мог, чем лично для него обернётся реализация этой подсказки, а также последствия задуманного им эксперимента.

«Как же так, получается, - думал он, - что, просыпаясь, я каждый раз попадаю в одну и ту же реальность. А там, по ту сторону реальности, всегда всё по-разному. И как там возникают прозрения, решения и такого вот рода головоломные сюжеты?»

Он встал и стал ходить туда, сюда, как был, ни в чём, продолжая размышлять, как вдруг, звуком приближающегося паровоза, зазвонил мобильник. Вздрогнув от неожиданности, он схватил со стула телефон и нажал кнопку.

- Женька…? Женька! Дружище! Как ты вовремя! – Закричал он в телефон. - Сейчас же ко мне. Слышишь? Никаких гостиниц! Я этого не потерплю. Только ко мне. Ты слышишь? Только ко мне! Ты мне нужен. Я жду тебя! Жду!

«Господи. – Кладя телефон на стол, подумал он радостно – Вот это подарок! Нежданный подарок судьбы! Как это хорошо! Сейчас приедет Женька. Евгений Михайлович. Он же всегда был эрудитом. Он многое знает. Светлая голова. К тому же он художник! А главное он мой друг с самого детства, и кто лучше, чем он поймёт меня ».

Его сосредоточенность на сне пропала. Встреча друга – что может быть более свято!

Он бросился в ванную, смывать последствия сна. Затем закутался в махровый халат и стал готовить зелёный чай.

- Женька, Женька, Женька… - радостно приговаривал он, нарезая дольками лимон и поджаривая гренки.

Наконец у ворот просигналила машина, через несколько минут в дверь постучали, и он бросился открывать.

На пороге, улыбаясь, стоял невысокий, лысый, лобастый человек. В одной руке он держал чёрную, походную сумку с надписью «Экстрим», в другой большую папку с бумагами.

Александр Николаевич, широким круговым жестом руки и склонив голову, пригласил гостя войти. Как только гость вошёл, они тут же заключили друг друга в объятия и принялись хохотать, глядя друг на друга.

- Ну, вот и ты! – Радостно проговорил Александр Николаевич, отпустив, наконец, своего гостя. – Ты не представляешь как я тебе рад, и как ты мне сейчас необходим. Именно ты. Ты и никто кроме тебя. Раздевайся и проходи.

Как только гость разделся, Александр Николаевич тут же усадил его в старое, объёмное, покрытое шкурой какого-то зверя кресло, приговаривая при этом: «Это кресло для гостей. Для дорогих друзей». Сам же уселся на стул верхом и, продолжая улыбаться, стал наливать в чашки чай, и пододвигать поближе к гостю ещё тёплые гренки.

- Как ты оказался в нашем городе? Что тебя сюда так вовремя занесло? – Спросил он.

- Выставку у вас делаю. В вашем дворце культуры. А заодно на этюды похожу. Здесь чудесные места. Городишке этому, насколько мне помнится, более тысячи лет. Есть что прочувствовать.

– Выставку! Это превосходно! Но, Женя, это же не твой масштаб, чтобы выставляться здесь. Всего сорок пять тысяч населения, включая стариков и детей. А впрочем, я чрезвычайно рад твоему приезду, делай что хочешь, но жить будешь у меня. И поможешь мне в моём, уверяю тебя, интереснейшем эксперименте. Эксперименте, которого ещё свет не видел. Который перевернёт сознание людей. И твоё, кстати, тоже.

Александр Николаевич поставил локти на стол и, подперев ладонями подбородок, стал внимательно наблюдать Евгения Михайловича.

- Ты от Союза выставляешься? – Спросил он.

- Нет. Я не люблю Союзы. Ты ведь знаешь. Знакомый коллега пригласил. Он тут промышляет заказами. Ну, и, я же знал, что ты здесь. Кстати, превосходный чай. – Сказал Евгений Михайлович, отодвигая чашку и вытирая салфеткой губы. – Спасибо. Я тоже, Санечка очень рад повидаться с тобой. Ведь прошло, наверное, не менее десяти лет с нашей последней встречи. Я был в твоём институте, и мне сказали, что ты всё бросил и уехал сюда. - Он откинулся в кресле и продолжил.- Говорили, что тебе отказали в работе над какой-то сумасбродной идеей. Говорили, что ты индивидуалист. Что ты гениален. И очень жалели, что ты ушёл.

- Да. – Сказал Александр Николаевич, слегка недовольно поморщившись. - Они поставили меня перед выбором. Понимаешь, то чем занимаются они, это всё государственные заказы. Оборонка, космос и прочее. Это интересно. Это действительно интересно. Но, помнишь ли ты нашу ссору, прости, что вспомнил, когда нам было лет по восемнадцать, по-моему. У тебя тогда брат погиб. Лётчик. Я тогда высказал тебе своё сомнение по поводу существования единственной возможности проникновения в космос, кроме как силового варианта, преодоления притяжения Земли ракетой. Я тогда говорил тебе, что должны существовать и иные возможности покинуть Землю. Не ракетные. Не реактивные. Не преодоления силы законов, а скорее следования им. Что надо работать с природой, а не противиться ей. Ты тогда бурно воспринял это. Бурно отрицательно. Ещё раз извини. Но, не в этом сейчас дело. Я привёл этот случай только для того, чтобы напомнить тебе, что я не всегда бываю правильно понят. Может быть, допускаю, что в этом больше моей вины, чем моих апонентов. Может быть.… Так вот. Я мог бы остаться и продолжать разрабатывать варианты по массовому истреблению людей, приборам слежения, по блокам выживания в космической среде и так далее. Но всё это, Женя, сделают и без меня. И превосходно сделают. Но я верил и верю, - он наклонился вперёд и понизил голос, - в свои собственные догадки и в свою интуицию. – Помолчав, продолжил. - Я оказался прав. Понимаешь? А они не верили в то, что у меня получится. Идея то бредовая. Конечно, это ново. Более того, это на стыке науки и мистики. И потому я не виню их ни в чём. Они не поняли потому и не поддержали. А потом, ты знаешь, я не хочу, чтобы моё открытие стало общеизвестным. Я боюсь, что оно может сослужить людям очень недобрую службу. Ядерная бомба может показаться игрушкой в сравнении с тем, что открылось мне. – Оглянувшись на дверь, он перешел на шепот. - Речь идёт о том, что зовут душой и совестью. А может даже и о том, чему ещё нет названия, но присуще каждому. Представь себе, что разверзся ад, рай или что там ещё и мертвые заговорили. Какие вековые тайны могут открыться людям!

Он встал и подошёл к окну, наполовину задёрнутому золотисто-коричневой шторой.

- Только Полина поддержала меня. Она всегда в меня верила и верит.

- Ты говоришь страшные вещи. Неужели такое возможно?

- Возможно, Евгений Михайлович. Теперь возможно. Но ты не пугайся. У нас с тобой мирные задачи. Не бойся. Ты будешь помогать мне. Без тебя, Женя я не справлюсь. Только тебе я могу довериться в этом важном для меня деле. Только на тебя я могу положиться. Мне вот так, - он поднёс ребро ладони к горлу, - нужен помощник. Сам Бог послал тебя ко мне.

- Ладно, ладно. Посмотрим. – Сказал Евгений Михайлович, едва улыбнувшись. - А что у тебя с Зоей? Все полагали, что ваш союз уже неизбежен. Я имею ввиду женитьбу. Вы так подходили друг к другу. Где она?

- Зоя Валентиновна? А, ничего не вышло. – Повернувшись к собеседнику, сказал Александр Николаевич. – Какой-то заезжий танцор сделал ей предложение, она отказала. А когда он у неё на пороге порезал себе вены, согласилась. Я же на подобные доказательства любви не способен. Простота, открытость и честность. Что ещё нужно любящим людям. Хотя, конечно, пару годков пришлось помучиться. А что до того, что мы подходили друг к другу…, ты знаешь, иногда мне кажется что, мы не долго бы прожили вместе. Разность интересов, устремлений – это серьёзно. Таким женщинам как она необходимо уютное, комфортное гнёздышко, из которого она, время от времени высовывая свою прелестную головку, могла бы взирать на мир и подвергать его божественной критике. Хотя были периоды в нашей с ней жизни, когда мы и бродяжничали. И ничто её тогда не пугало. Меня же, как ты знаешь, влекут, неизвестные дали, собственные амбиции, и вообще самому непонятно что. И никакой критики. Анализ. Безэмоциональное исследование. Я тоже, как и ты, не склонен любить союзы. Вот так, дружище. Но, должен сознаться, иногда моё раненое сердечко нет, нет, да и вспомнит прошлые томления не находя себе места в грудной клетке. И в последнее время всё чаще… Видимо, что-то должно произойти. Но… -

Александр Николаевич подошел к ласково смотрящему на него другу и сел напротив.

- Оставим это. Давай-ка лучше, продолжим о моём деле. Ты слышал такое слово – инкарнация?

- Да. Оно мне знакомо. Переселение душ или что-то в этом роде.

- В общем, верно. Вот и скажи мне, с кем бы из людей, когда-то живших, ты хотел бы пообщаться? Даже более того, кого бы ты хотел воскресить?

- Ты поэт или учёный? – Улыбнувшись, спросил Евгений Михайлович.

- Я учёный с душой поэта. И всё же? Ты не ответил мне.

- Ты серьёзно?

- Более чем. Подумай. Не торопись.

- Извини. Это так неожиданно. Я не готов. У меня, пока что, нет мнения обо всём этом.

- Александр Николаевич не надолго задумался, - Вот ты художник, рисуешь. Тебе необходим и карандаш и ластик. Стираешь, чтобы поправить свои ошибки, и работаешь дальше. Вот так и жизнь со смертью. Одна создаёт, другая стирает. Жизнь вновь создаёт, косая опять стирает. Мне же захотелось внести в этот закон большую гибкость, что ли. Скорректировать его. Помочь жизни. А почему нельзя, если появилась возможность. А разве тебе никогда не хотелось покаяться перед умершим, близким тебе человеком? Извиниться.… Побеседовать, о чём- либо со своим кумиром, коллегой? Разве тебе это не интересно?

- Ты так говоришь, словно ты сам когда-то и создал этот закон.

Александр Николаевич рассмеялся.

- Да. Похоже. – Сказал он. – Но ведь мы пользуемся электричеством, которое тоже не нами с тобой придумано. Вмешиваемся в структуру ДНК. Лечим от рождения, казалось бы, безнадёжно больных. Заметь – от рождения больных.

- А ты мог бы мне рассказать, как всё это ты собираешься осуществить? Или хотя бы сам принцип. Я совершенно не понимаю как это возможно.

- Да. Конечно. – Александр Николаевич внимательно посмотрел на Евгения Михайловича. – Мне и самому-то, Женечка, не всё ещё до конца понятно. Но я попробую. Попробую объяснить. Не буду тебя мучить рассказами о микролептонных волнах, о лептонных потоках, о стоячих волнах, о точках бифуркации и тому подобных процессах. Но о квантовых голограммах ты, конечно же, слышал. – Евгений Михайлович утвердительно кивнул. – Так вот, друг мой. Мне удалось практически подтвердить, что вокруг всех тел вселенной существуют квантовые голограммы, пронизывающие друг друга, копирующие геометрию и структуру физических тел. И каждая голограмма содержит всю информацию о теле, являясь его информационным двойником в цифровых кодах. В каждой точке мирового пространства, можешь себе представить, пересекаются и взаимодействуют бесконечное множество голографических тел Вселенной. И в каждой пространственно-временной точке имеется информация абсолютно обо всех объектах мироздания. Это говорит нам о всеобщей полевой связи предметов и явлений, и подсказывает нам о возможности построения энергетических фантомов. Фантомы строить мы не будем, а вот попытаться обнаружить нужное нам голографическое тело, среди великого множества всех остальных, как говорится, сам Бог велел. Но это так, для самого общего понимания физического устройства мироздания. Растекаться по древу науки я, пожалуй, больше не стану, попробую объяснить всё на более доступном для простых смертных языке.

Видишь ли, идея эта пришла ко мне давно. Даже очень давно. Тогда я занимался биоэнергетикой. Очень много читал о последних исследованиях в этой области. В частности японцев. Ну и конечно также наши исследования по бесконтактному взаимодействию партнёров в сфере боевых искусств. Я просматривал видеозаписи поединков одного с несколькими и ничего не мог понять. Что происходит? Это не гипноз. Ничего похожего. Безмолвно, какие-то мазаные движения руками, человека закручивает и он падает, не понимая, что с ним. Никакого физического воздействия. Как и за что они цепляют друг друга? Полная неясность.

Затем меня запрягли в дела по оборонке, и я вынужден был прекратить работу в этом направлении. Прошло около десяти лет, пока я вдруг понял, что годы идут, а сокровенные устремления моей жизни так и не реализованы. Мои предложения по данной теме не были поддержаны. Чистая наука плюс мистика для них две вещи суть несовместны. Вот тогда я решил всё бросить и проводить исследования самостоятельно. И нисколько об этом не жалею.

Александр Николаевич помолчал, опустив голову, и потом продолжил.

Так вот, непосредственно об инкарнации. Я обнаружил, не теоретически, а практически, заметь это, что каждому живому организму присущ энергетический массив, который сохраняется и после физической смерти человека. То есть, человек как Эго, продолжает жить даже тогда, когда и тело-то его давным-давно истлело в земле. Я уже говорил о голографии тел. Можешь назвать этот массив душой, если хочешь... А какие у тебя взаимоотношения с компьютерной техникой? – Вдруг спросил он.

- Очень поверхностные. – Ответил Евгений Михайлович. Могу набрать текст, просмотреть и немного отредактировать картинки.

- М…да. – Сказал Александр Николаевич. – Но хоть так. А какие у тебя представления о стирании данных и о сохранении их?

- Никаких, Санька представлений у меня в этих делах нет. Мне проще создавать руками, чем давить на кнопки и рулить мышью. – Улыбаясь, ответил он.

- Ну, всё равно, дружище, я попытаюсь объяснить тебе суть своего открытия ещё на одном, совсем уж примитивном примере, думаю, тебе доступном. Ты художник, умный человек с воображением. Поймёшь биофизика.

Так вот. Что происходит, когда мы якобы стираем какую либо информацию? Мы стираем, только запись о ней, название и только. Сам массив информации остаётся, до тех пор, пока его конкретное место в конкретных кластерах на носителе, то есть на диске, не займут другие данные. И пока они не заняли это место, он фактически не уничтожен. Имея специальную программу, мы можем «воскресить» «стёртое». Мы можем присвоить ему новое имя и данные вновь можно использовать.

- Я слышал, что это возможно.

- Это конечно очень и очень грубая аналогия того, что собираюсь сделать я, то есть - воскрешение человека. Мне нужно знать лишь две вещи. Где произошло разъединение тела и его энергетического массива, то есть, место захоронения. И не происходило ли в этом месте уже после, каких либо энергетических воздействий на данное место. Энергетических действий, могущих оказать разрушительное влияние на энергомассив, являвшийся когда-то сутью конкретного человека.

Если окажется, что массив цел, не повреждён, то, имея специальную аппаратуру, возможно, обнаружить нужную нам энергетическую структуру голограммы объекта и, обозначив её в этом мире, «присвоив новое имя», оживить её, поместив в развивающийся организм. Человеческий разумеется. Правда, из этого организма желательно удалить его родную информацию, то есть сделать его чистым. Хотя возможно и просто дополнить. Два Эго в одном теле…. Не совсем желательно. Но это ещё мною не изучено. Так вот, по моим расчётам, весь процесс по внедрению энергомассива в организм должен занять не более получаса.

- Невероятно интересно. И ты веришь, что так всё и будет?

- Нужна ли вера там, где есть знание, понимание, и уж тем более опыт?

Евгений Михайлович слушал друга, и ему казалось, что всё, что он говорит неправда. Что всё это им придумано. Ему приходилось читать изотерическую литературу, где описывались и случаи инкарнации и объяснения её. Но чтобы вот так, его близкий друг, учёный рассказывал ему о реальности этого феномена….

- Ну, хорошо. А возможно ли скопировать эту структуру из данного места, чтобы уже дальнейшими действиями заниматься в лаборатории?

- А ты не такой уж и чайник. – Радостно заулыбался Александр Николаевич. - Ты задал один из самых сложных и очень интересный вопрос. Над этим я сейчас и работаю. Дело в том, что я не совсем ещё разобрался в структуре энергоблока. Эта структура носит открытый характер. Массив, голограмма не застывают после разъединения с телом, а продолжают взаимодействовать со средой, постоянно видоизменяясь. Проще говоря, оказывается, что жизнь продолжается. Скопировать, как ты говоришь массив, вряд ли получится, это уже совсем иной процесс. Как это сделать, когда энергоструктура и пространство представляют собой как бы единый организм. Ты понимаешь меня? Во время эксперимента может произойти разрушение энергоструктуры, или что ещё похуже, мною пока непредвиденное, а это, возможно, уже не только истинная смерть индивида, но и проблемы всеобщего свойства. К взаимодействиям такого рода с энергообъектами я ещё не готов. Мне нужно время, чтобы всё проанализировать. Пообщаться, поговорить с… когда-то умершим. К тому же, возможно, во всяком случае, я не исключаю, воздействия информации умершего индивида на тех живых, кто будет находиться поблизости, в момент «воскрешения».

- Я вижу, что ты всё же чего-то боишься?

- А как ты думаешь? Ведь если что пойдёт не так, помощи ждать не от кого. Для этого я тебя и приглашаю помочь мне. Только тебе я могу полностью довериться. Всё это очень серьёзно, друг мой. Очень серьёзно. Я рассчитываю на тебя.

- Хорошо. А какова вероятность успеха твоего опыта?

- У меня должно получиться. Последние эксперименты с собаками и кошками прошли со стопроцентным успехом. Собаки ведут себя как кошки, а кошки как собаки. Иначе я не стал бы тебе рассказывать всё это и переходить от собак к людям. Ты можешь помочь мне. Необходимо подыскать кандидатуру. Яркость, узнаваемость характера, одно из главных условий. Также необходимо тело. Тело, как вместилище чужого энергомассива.

- Мистика, какая то. Восточная мистика.

- Никакой мистики, Евгений Михайлович. Хотя ты в чём-то прав. Их религиозные прозрения, каким то образом оказались в соседстве с научными открытиями. И не только моими.

- Да. Интересная вырисовывается картинка. А как же Бог?

- Бог? Бог…. Спроси, что нибудь полегче, друг мой. – Вздохнув, сказал Александр Николаевич.

- Ого! Пожалуй, мне пора идти. – Воскликнул Евгений Михайлович, взглянув на часы. – Меня уже, наверное, заждались выставку оформлять.

- Да. Да. Вот тебе ключи от дома. И пойдём, я покажу тебе твою комнату.

Александр Николаевич протянул другу ключи и повёл его на второй этаж.

- Картинки мои придёшь смотреть?

- Естественно.

- Ну, вот и хорошо. Мне интересно твоё мнение. Их сейчас распаковывают в вашем Доме культуры. До вечера. Да, Санечка, ну и задал ты мне задачу!

 

Оставшись один, Александр Николаевич прошёл в лабораторию и уселся за расчёты. Однако работа не шла. Сон, виденный этой ночью, не давал ему покоя. Подсознательно он чувствовал, что сон содержит в себе что-то для него очень важное. Он стал вспоминать его во всех подробностях, и даже решил записать для более углублённого анализа.

Была музыка. Музыка Мацуни. Это однозначно. Тепло и золото степных трав. Какой-то курган. Какое-то колдовство, обольщение и сумасшествие… В общем больной ужас. Разговор с матерью. Очень болезненный для него разговор. Его вопросы к ней. Цветущие яблони… Её смех в ответ… - Стоп! – Сказал он сам себе. - Смех! Да, да. Смех! Всё дело не в словах и действии, всё дело в смехе. Именно в манере смеха.

От неожиданного прозрения он встал и нервно заходил по комнате. Александр Николаевич вдруг понял, точнее, вспомнил, чьим смехом смеялась мать в этом странном сне. Зоя! Вот что скрывал в себе сон. Зоя. Да. Только она могла так смеяться. Тихо. По детски. Рассыпчато. «Благостно» - Вспомнил он её любимую приговорку. Так он иногда её и звал про себя – «Благостная». Александр Николаевич вдруг мгновенно понял, что ему надлежит сделать. Понял кого и в кого необходимо инкарнировать. От этой мысли ему сделалось не по себе. Мать, Зоя.…Возможна ли такая комбинация? Как это может быть? Да и согласится ли Зоя? Согласится ли она стать той формой, что готова будет принять в себя иное содержание? Как странно это звучит в отношении матери…- иное содержание…. Странно и страшно. И какова она сейчас, Зоя?

Никому в своей жизни Александр Николаевич не посвящал столько чувств и мыслей как Зое и матери. Эти два человека были и его болью и его счастьем. И Женька напомнил ему о ней.

- Надо ехать к Зое. Сколько они не виделись? Около десяти лет? Да. Пожалуй. Как она сейчас? Иногда он звонил ей. Где-то в полгода раз. Чтобы убедиться, что она жива, и с ней ничего плохого не случилось. Часто послушав её – Алё! Алё! – он обрывал связь.

Всё верно. Она и только она. Надо ехать к ней. И ехать не медля. Ни один человек, кроме неё не поймёт его устремлений и не согласится на такое участие в эксперименте. Даже на Полину рассчитывать трудно, хотя её пристальные, всё говорящие взгляды, обращаемые на него при их встречах, говорили ему о многом. Понимание, в данном случае, есть главное. Он постарается уговорить её. Хотя это будет не просто.

Завтра же еду. – Решил он. Поговорю с Женькой и еду.

Он сам не понимал почему, но вращение колеса его эксперимента требовало обязательного увеличения скорости. Если не сейчас, то и никогда! Словно кто-то из вне давил на него приговаривая: «Быстрей! Не останавливайся. Появился шанс. Все необходимые части условия совпали. Пора!»

 

Поздно вечером того же дня, после посещения выставки Евгения Михайловича, сидя перед камином, они обсуждали детали предстоящего эксперимента. Евгений Михайлович согласился по мере сил помогать своему учёному другу. Более того, предоставил в его распоряжение свою «Ниву».

Александр Николаевич рассказал о своём плане привлечь к своим опытам Зою. И может быть Полину, в качестве дублёра, если вдруг Зоя передумает.

 

На следующий день электропоезд мчал его в небольшой древний городишко, где на первом этаже пятиэтажного дома, в однокомнатной квартире одиноко жила женщина, от согласия которой зависела судьба его эксперимента, судьба его личной жизни.

Но, пока, ничего не ведая, она усердно читала книги Святых отцов, и философов- богословов.

Когда-то очень давно он привёл её ещё девчонкой в церковь, посмотреть росписи, по совету, тогда ещё мальчишки, его друга, Женьки, тем самым, невзначай, обнаружив в её сердце тягу к религии.

Впереди был не один час пути и Александр Николаевич, наполненный чувствами предстоящей встречи, предался воспоминаниям.

Впервые он увидел её в дверном проёме. Он сидел за столом, когда открылась входная дверь. С улицы в полумрак помещения ворвалось солнце, и в его сиянии, вся просвечиваемая им, стояла она. И было не совсем ясно, то ли свет её объял и содержит в себе, то ли это она лучится охапками света. Тогда он буквально потерял дар речи.

Её простодушное личико сияло. Голос её и манера говорить моментально покорили его. Они стали встречаться. У них было любимое место для встреч. На высокой лестнице у реки. Она спускалась к нему с её вершины, а он восторженный и радостный поднимался ей на встречу. Потом они шли вдоль реки к лесу, и не было для него минут более счастливых. Так продолжалось…

Звуки гармошки нарушили его воспоминания. В вагон вошёл слепой гармонист. Не по росту большая куртка. Большие чёрные очки. Длинные тёмные волосы. На худощавом лице шрамы как от ожогов. Под локтем свисал матерчатый мешочек, в который сочувствующие сами опускали деньги. В основном конечно мелочь. Играл он не очень искусно, но на это никто не обращал внимания.

Наигрывая мелодии всем известных песен, он протискивался между рядами. Люди в тамбурах открывали ему межвагонные двери. А он просто шёл и играл. Он даже не благодарил никого и ни за что.

Александр Николаевич встал и, сунув в его мешочек деньги, вернулся на своё место у окна.

- Одет безвкусно, но чисто и аккуратно. – Отметил он. Значит, есть кому ухаживать за ним. Игра простого деревенского парня, возможно, когда-то, первого парня на деревне. Игра измученной русской души, умеющей, боль и горечь жизни, обращать в личное веселье.

И, тем не менее, ему показалось, что между этим незрячим гармонистом и японской пианисткой, имеется что-то общее. Что-то неуловимое связывало их в его сознании. Ему захотелось продолжения музыки. Он встал и пошёл за слепым гармонистом.

В соседнем вагоне было шумно, и даже игра гармониста не повлияла на общее настроение. Народ в центре вагона смеялся и урчал в удовольствии от наблюдаемого ей зрелища.

Совсем молодой дог серой масти, крутя головой, бросался на стену вагона, неистово скребя по ней лапами. По стене же то метался, то замирал, чуть вибрируя солнечный зайчик. У противоположной стены сидел парень с зеркальцем. Глупый пёс, отскочив, вновь и вновь набрасывался на живое, весёлое пятнышко, пытаясь зацепить его.

Александру Николаевичу стало жаль пса. – Дуралей. – Подумал он, присаживаясь на свободное место, наблюдая за собакой и людьми. – Однако, какая прекрасная метафора. Если разобраться, чем же мы то все, те, кто сейчас смеётся над псом, лучше него? Меня то, например, что влечёт? Такой же солнечный зайчик. Иллюзия. Очередная иллюзия. Можно потрогать и только. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя». – Вспомнил он строку из давнего письма Зои. - Ты нужна мне, сердце моё. Ты мне очень нужна. И никто мне тебя не заменит.

Когда он вышел из вагона, было около шести вечера.

Уже начинало темнеть, когда он подошёл к её дому. Окно кухни своим неярким, тёплым светом выделялось среди всех окон дома. Александр Николаевич не торопился войти. Он сел на скамеечку, напротив окна и стал ждать, не появится ли в окне её силуэт. Но силуэта все не было и не было, и тогда он, справляясь с волнением, решительно вошел в подъезд и направился к её двери. Нажал на кнопку звонка и стал слушать. За дверью послышалось движение, еле слышный голос спросил: «Кто?»

Зоя, это я. – Сказал он. Дверь сразу же открылась. Перед ним, в домашнем халате, с распущенными волосами и в тапочках, стояла Зоя. Как только он переступил порог, она сразу же бросилась ему на шею. После поцелуев они некоторое время молча смотрели друг на друга. Она предложила ему раздеться. Он снял куртку и пошёл за ней в комнату.

Комната была достаточно просторна. По сторонам большого окна, задёрнутого шторой, стояли, высоченный кактус и лимонное дерево. У дивана два кресла и небольшой столик с цветами в красивой стеклянной вазе. Книжная полка с книгами до самого пола. На стене небольшой акварельный этюд церквушки у реки. На полке стояли иконы. Всё было просто, аккуратно и, по родному, мило.

- Присаживайся. – Сказала она, указав ему на кресло, по-прежнему не отрывая от него глаз. – Сколько же мы не виделись?

- Лет десять. Не меньше. – Ответил он, также как она, рассматривая её.

- Близкие люди не должны не видеться так долго. Это для сердца плохо. Аномальные явления в чувствах. Душа перенапрягается.

- Да. Ты конечно права.

- А ты ничего, ещё крепенький. Я же вот, видишь…

- Ну, что ты. Ты почти не изменилась. У тебя прекрасная фигура. Красивые волосы.

- Фигура, тело. – Сказала она с улыбкой, вздохнув при этом. – Всё это просто кусок мяса и не заслуживает внимания Духа. Ты здесь по делам? Или как?

- Нет. К тебе. Именно к тебе.

Лицо её посерьёзнело, и в глазах засветился удивлённый интерес. Она поставила локти на стол, положила подбородок на ладони и, стала смотреть ему в глаза.

А он, рассматривая её, всё больше и больше осознавал, что она, Зоя, и есть та духовная женщина, через которую, в момент всякой близости, он общался и Бог даст, будет общаться, с чем-то высоким, о чём жаждал всегда.

- Уже поздновато, можно мне остаться у тебя? – Спросил он.

- Конечно. – Сказала она. – Ты ведь знаешь, что мне почти невозможно отказать тебе, в чём-либо.

Они ещё долго говорили, рассказывая каждый о себе. Вспоминали. Потом пили чай. И всё было так, словно и не было десятилетнего расставания. Но лёгкая напряжённость, всё же присутствовала. Они оба понимали от чего это. Оба понимали ситуацию их взаимоотношений. Смеясь, она рассказывала ему, как крестилась совсем недавно. Как знакомый батюшка вывез ее, к какой-то речушке, велел раздеться и идти в Ёрдан. А она не понимала, какой такой Ёрдан. И, как она, не умеючи плавать, полезла на глубину и батюшке, в его преклонных годах, пришлось лезть в воду, чтобы спасать её.

Был второй час ночи.

- Я хочу помолиться. – Сказала Зоя. – Ты помолишься со мной?

- Да. – Сказал Александр Николаевич. Для него это было непривычно, молиться перед сном. Но отказать ей он не мог.

- А ты крещёный?

- Не помню. Мама говорила что да. Я не могу ей не верить.

Они подошли к иконе Спасителя.

- Прочти «Отче наш» - Попросила она. Александр Николаевич стал читать. На современном языке, неуверенно и робко. Движением руки Зоя прервала его.

- Я сама. – Сказала она. Стала на колени и быстро, на славянском прочитала. Александр Николаевич смотрел на её тихое, просиявшее лицо и не мог налюбоваться им. - «Как молитва преображает человека! Кто же он таков? И как сопрягаются в нём человеческое и Божественное?» - Подумалось ему.

Зоя поднялась с колен и пошла стелить постель. Его она устроила на диване, для себя же, сдвинула два кресла, рядом с ним, и легла в них.

В окно, сквозь тюль светила луна. Их разговор продолжался при её голубом, томящем их сердца, свете. Он держал её ладонь в своей, и, конечно же, им было совсем не до сна.

- Как благостно. – Произнесла она. – Моя хорошая подруга, рассматривая наши старые фотографии, спрашивала меня, почему я не вышла замуж за вон того мужчину, и она указала на тебя. Тебе, дескать, было бы с ним хорошо. И она права. Как же мне, Санечка хорошо и благостно с тобой.

Она мягко встала и, сняв ночную рубашку, оставшись в лёгких трусиках, легла с ним. Обняла его, и привлекла к себе.

- Я венчанная, Санечка. Венчанная, но не женатая. И к свободе нет пути. Так глупо всё вышло. – Шептала она под его поцелуями. Я с ним почти и не жила… Он для меня никто, но я не имею самостоятельности в любви. Так меня Бог наказал. Погасил мой разум в те минуты. Теперь вот живу и мучаюсь. С тобой, Санечка я блудодействую. Это страшный грех. Я становлюсь блудницей. Что я делаю,… надеюсь, Господь простит меня.… И ты меня прости, что я тогда всё вот так глупо перечеркнула.… Её тело трепетало под его ласками, выгибалось дугой, когда он целовал её в груди и живот. Освободившись от своих одежд, продолжая нежно целовать её, он снял с неё узенькие трусики, и руки его скользнули к её бёдрам.

- Мне операцию делали, Санечка. Доктор сказал, что мне не совсем удобно будет с мужчинами,…я могу не понравиться тебе, любовь моя… Он вошёл в неё и она, запрокинув голову, тихо вскрикнула.

Он любил её неистово, жадно. Столько лет, тосковавший по ней, по единственной в мире. Он буквально упивался ею. Она же чувствовала, как наполняется им, как слёзы нежности и любви заливают ей лицо. Ничего она не желала кроме него. Казалось, разум покинул её.

- Всё прекрасно, душа моя. Всё замечательно. В этом мире нет большего счастья, чем ты. Как я измучился по тебе. Столько лет.… Столько лет… Ты только ни о чём не думай. Ни о каком блуде, ни о каком грехе… Ты и я. И никого между нами… - Шептал он.

Она вдруг резко выпрямилась, глядя на него в упор, сбросила с себя и, вскочив с дивана, выбежала из комнаты.

Когда её не стало, Александр Николаевич вдруг осознал, что произошло что-то такое, чего быть между ними не должно. В чём-то он ошибся. Он почувствовал, какое-то несоответствие его представления о том, как всё должно было бы быть и как всё случилось только что. Что-то было не так. Что-то было недопонято ими друг о друге. Что-то было нарушено. Пропало ощущение целостности мира. Чего-то остро стало не хватать. Его глаза наполнились слезами и, сам не понимая почему, он разрыдался.

Немного успокоившись, он встал и вышел на кухню. Зоя сидела за столом, закрыв лицо руками. Он сел рядом на холодный табурет, потеряно глядя перед собой. Взяв салфетку со стола, он стал промокать глаза. Затем подвинулся к ней ближе и, обняв, поцеловал в плечо.

- Чего ты так расплакался? – Вдруг спокойным голосом спросила она. – Ведь никто ничего не узнает.

Его поразило её спокойствие. Он не понимал при чём здесь «…никто ничего не узнает». Почему она считает, что это должно быть тайной? Он молча встал и пошёл в комнату.

Лёжа на диване, он слушал, как за окном шуршит дождь. Мыслей в голове не было. Не было и сна. Дверь отворилась и вошла Зоя. Легла к нему под одеяло и, обняв, прижалась к нему.

- Прости меня. – Сказала она. – Я самая глупая из всех женщин. Не ругай меня. Давай поспим. Я устала.

Когда Александр Николаевич открыл глаза, на часах было семь. Зоя лежала рядом. Александр Николаевич вспомнил ночь и, глядя на Зою, улыбнулся. «Эх ты, Санечка». - Подумал он про себя. – Какой ты оказывается чувствительный. А впрочем, может это и хорошо.

Александр Николаевич смотрел на кружащиеся за окном жёлтые листья и думал о том, как уговорить Зою на участие в эксперименте. Как и что ей сказать, чтобы она поняла насколько это всё важно для него. И что делать, если она откажется.

В комнате было тепло и уютно. От Зои исходил покой, размеренность жизни без всяких потрясений. – «Не дом, а тихая гавань. Тихая бухта, куда не долетают никакие штормовые ветры». – Думал он. – «Разве она согласится променять всё это на неизвестно что? На тревоги и неустроенность? Даже временные». Он стал осторожно перебирать пальцами её волосы.

- Они у меня уже с сединой. – Вдруг сказала она. – И седина мне нравится. Сон только что видела. – Сказала она, положив голову ему на грудь. Александр Николаевич сунул нос в её волосы и фыркнул несколько раз подряд. – Ёжики, ёжики. – Сказала она улыбнувшись. – Не перебивай. Помолчав, продолжила. - Будто стою я в реке. В чистой и прозрачной воде. Не слишком глубоко. И река передо мной разделяется на два рукава. На две самостоятельные реки. Мелкую, знакомую и глубокую, неизвестную. И я не знаю, куда мне идти. Вдруг на до мной появился Ангел, и ограждая жестом, говорит мне, указывая пальцем: «Не входи в эту реку. Там умрёшь». – Я испугалась. Так и осталась стоять в нерешительности.

Она замолчала. Молчал и он.

- Если я останусь с тобой, я погибну. – Сказала она. – Я это чувствую. Но я всё равно останусь, если ты позволишь. Пусть я погибну. Ты не представляешь, сколько людей настрадалось от моих ошибок. Сколько жизней расстроено и сколько я сама намучилась. Я столько наделала глупостей в своей жизни, что, конечно же, заслуживаю смерти. Но ведь это не самоубийство? – Она повернула голову и стала смотреть в его глаза, ища поддержки. – Я ведь не подменяю волю Бога своей волей? Мне так прекрасно с тобой…

- Ну что ты. Не нужно страхов. – Сказал он. – Мне вот иногда кажется, что смерть светла. Если она не насильственно жестокая, конечно. - Она придаёт движение и смысл нашему пребыванию в этом мире. Её присутствие обостряет нашу жизнь. Ведь многие люди на старости лет перестают бояться этой старухи с косой, как про неё пишут. И даже желают её. Но она не старуха. – Он перешел на шёпот. – Она прекрасна. Я думаю, она не хуже жизни. Там, - он кивнул вверх, - тоже любят. Может быть даже сильнее чем здесь. Это иное состояние жизни. У нас есть возможность проверить это. Убедиться в этом. Ничего не бойся. Я думаю, никакая погибель тебе не грозит.

- Ты что смеёшься? Как ты проверишь?

- Я расскажу тебе об этом. Позже.

- А ты знаешь, что я очень часто вспоминаю? – Спросила она. – Помнишь, мы ходили к Храму Покрова на Нерли, что под Владимиром? Мы тогда полдня брели вдоль реки, заблудились. Набрели на ежевичную поляну. Ели её сколько хотели. Ободрались все.… Потом вышли к дачам, где была яма с леденющей водой. Купили у кого-то дыню, и ели её сидя на обрывистом берегу Нерли, возле Храма. Мне было так благостно…. И как же давно это было…. Кстати, вчера был Покров Пресвятой Богородицы.

- Да. – Сказал он. – Я всё помню, Зоюшка. Тогда мы ночевали в новой палатке, и у нас с тобой ничего не произошло. Нам было достаточно того, что мы были рядом. А может быть, я был не достаточно решительным? А?

- Ну, мне кажется, ты всегда был скромным, в таком деле. Тогда, во всяком случае, это точно.

- Это плохо? – Спросил он.

- Что ты. Хотя, откровенно говоря, сейчас мне жаль, что я досталась не тебе, Санечка. Ты сегодня ночью был так ласков со мной. А я…

Они лежали и молчали, думая каждый о своём, пока он не почувствовал что она, обхватив его руками, плачет.

- Ты чего? – Спросил он, нежно гладя её по волосам.

- Ты знаешь, - сказала она, - когда я умру, ты не закапывай меня в землю, а сожги меня. Пепел же рассыпь в том месте, над рекой. И сам приходи туда почаще.

- Хорошо. – Ответил Александр Николаевич.- Я буду приходить туда с дынькой. Ты не против?

- Нет. – Сказала она, смеясь сквозь слёзы.

- Я, вот, для тебя стихи сочинил. Только они ещё не рифмованные. Не отделанные. Хочешь, прочту?

- Давай. Хочу. Конечно, хочу. Ты так давно не читал мне своих стихов.

Александр Николаевич помолчал, настраиваясь:

- Когда отомрёт моё тело

И душа очнётся среди звёзд

Я взгляну на свою планету

Пытаясь отыскать тебя.

И увижу глубокие снега

С выглядывающими из них травинками.

С крыш домов капает вода.

И всюду синеет небо,

Пронизанное ветвями цветущих яблонь.

И тогда я почувствую твои руки

О которых тосковал в своём теле.

Ты меня не увидишь.

Но сердце тебя не обманет.

- Хорошо. Красиво. Но разве яблони цветут, когда ещё лежит снег? – Спросила она. - Такого ведь не бывает.

- У меня цветут. – Сказал он улыбаясь. – Мне нравится такое сочетание. Помнишь, у иеромонаха Романа? «Пыльные пустырники пахнут повиликою, и в траве смеётся капля василька». Одна трава пахнет другой травой. Кажется абсурд, правда? И смеётся не просто капля, а капля василька. Ну, а у меня яблоневые цветы и снег. Неправда, но, не ложь. Что не сделаешь во имя красоты. А что, ты не согласна?

- Странно. – Сказала она. – Оказывается и так бывает. Ты умеешь красиво сочинять. А ещё лучше умеешь объяснять для оправдания, всякую придуманную тобой чепуху.

- Это только тогда, когда ты рядом. – Сказал он, громко смеясь.- А вообще то я очень, серьёзный человек.

- Ага! Так это значит я во всём, как всегда виновата? И чепуха в твоей голове от меня родится? Может быть, я своей чепухой мешаю тебе совершать великие открытия, господин гений? Тогда я стану уховёрткой и залезу к тебе в ухо. И буду там жить. А почему она уховёртка? – Тут же спросила она. – Уховёртка что, ухи завёртывает? А она, какая из себя?

- Страшная. – Сказал он. – У неё на хвосте клещи. Ими-то она ухи и крутит.

 

Во время завтрака Александр Николаевич решился поговорить с Зоей о цели своего приезда к ней.

- Ты знаешь, Зоюшка, я ведь приехал не просто к тебе, но и за тобой.

- Что ты имеешь ввиду? – Спросила она, поставив чашку с чаем. – Ты хочешь увезти меня с собой? К себе? Но, ведь я пою в церковном хоре. У меня квартира. Как же я…

- Послушай, благостная душа моя. – Он накрыл её ладонь своей. - Я тебе сейчас попытаюсь всё объяснить. Всё что я тебе скажу, очень не просто и очень для меня важно. Постарайся меня понять. Речь идёт о твоём участии в моём эксперименте. Видишь ли, Господь сподобил меня познать одну из его тайн. Если можно так выразиться.

- Можно, можно. – Сказала она. – Именно только так и можно.

Иначе говоря, я сделал очень серьёзное открытие. Оно касается каждого человека, а точнее, всякого живого существа на планете. Мне посчастливилось обнаружить, что после своей физической смерти, человек не умирает.

- Какое же это открытие. - Сказала она улыбаясь. – Церковь всегда это проповедовала. Да и все религии мира, насколько мне известно, говорят о том же.

- Всё это так. – Сказал Александр Николаевич. – Но одно дело это просто утверждать, и совсем другое осуществить это и показать реально. Продемонстрировать всем желающим.

- Что-то вроде клонирования? Но…

- Клонирование тела это телесное подобие. Жалкое подобие оригинала. И не более. Я могу воскресить Душу человека. Её духовные наработки в течение жизни здесь, на земле. Я знаю как её обнаружить. И более того, как поместить её в другое тело, чтобы она могла продолжать жить в этом мире. Пусть в другом теле, но среди нас. Реально. Как мы с тобой сейчас. У меня и аппаратура для этого уже готова.

- Ты не обманываешь меня? – Спросила Зоя после некоторого молчания.

- Разве я тебя обманывал когда нибудь?

Александр Николаевич встал и подошёл к окну. За окном было тихо и солнечно. На отлив села синица и принялась стучать клювом по раме. Это несколько отвлекло его и освободило от напряжения.

- И какую же роль ты отвёл в своём эксперименте мне?

- Самую главную. – Размерено сказал он. - Я воплощу в тебя… умершую много лет назад, свою маму.… Если конечно согласишься. О чём я и приехал тебя просить. Я понимаю, что всё это звучит нелепо, неправдоподобно и ужасно, но мне нужны те,…- он не мог подобрать слова, - кто знает меня, и кого знаю я, чтобы я мог наверняка определить, что всё происходит согласно моим расчётам. Только при таких условиях у меня будет возможность, наиболее полно и верно оценивать качество процесса. Я не обманываю тебя. И я надеюсь, что ты поможешь мне…. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя. Вся твоя и вся в тебе».

Зоя пристально посмотрела на него долгим взглядом, встала и, не торопясь, стала убирать со стола посуду.

- Я хочу подумать. – Сказала она. – Когда нужно ехать?

- Желательно завтра. – Ответил он.

Пройдя в комнату, Зоя села перед зеркалом. Набрав на палец крем, стала задумчиво водить им по лицу, по обозначившимся морщинкам.

Наблюдая за ней из кухни, через открытую дверь, Александр Николаевич думал о том, как эта сорокапятилетняя женщина до сих пор любит себя. С какими муками расстаётся со своей красотой. И эти муки расставания были тождественны мукам когда-то произошедших физических родов, только растянутых во времени. Тело, которое она перед ним вчера отвергала, называя простым куском мяса, не заслуживающего забот Духа, тем не менее, болезненно беспокоило и её ум, и её сердце. Это было очевидно. Самовлюблённость. Именно это качество было для неё камнем преткновения на пути к Богу. Знает ли она об этом? Скорее всего, да. Она умна. Умна в основном книжной начитанностью. К сожалению.

- Мне можно войти? – Спросил он, стоя у входа в комнату.

- Войди. Только не наблюдай за мной. – Сказала она.

Александр Николаевич прошёл и сел в кресло. – « Всё верно. Она до сих пор во власти своей былой красоты. Хотя, что же тут плохого? Просто мы, мужчины, не столь требовательны в таких вещах». - Подумал он. – Что же это за женщина, если она равнодушна к своей внешности.

- Вот ты учёный. Ты веришь в Бога? – Спросила Зоя, не оборачиваясь. - Я до сих пор не могу понять этого. В этом вопросе ты для меня совсем тёмный.

- Человек по своей природе творец. – Сказал Александр Николаевич. - И для него естественно думать, что и мир весь и сам он также сотворён кем-то. В его сознании нет альтернативы появления мира и себя. Нет альтернативы Творцу. Богу. Только вот по чьей воле он создан творцом? По каким таким законам в нём образовалась страсть к познанию Бога, к переосмысливанию всего, к переобразованию того, что создано не им, а тем, кого он так стремится познать?

- Ты никогда не говоришь прямо. Да, или нет. Может ты и прав. Это только для глупеньких, вроде меня, всё просто. Так ты хочешь сказать, что над Творцом может стоять ещё кто-то?

- Нет. Я хотел сказать, что человек существо глубоко обусловленное. Но по чьей воле он таков?

- По воле Бога, естественно. А ты против обусловленности? Против всяких рамок? Не надо. Не отвечай. Ты всё равно ответишь так, что я ничего не пойму. А вот я, Санечка хочу быть обусловленной. Но только Им.

- Понимаю. Знаешь, какая между нами разница? Мой Дух не терпит никаких границ, и религиозных границ тоже. Твоему же духу, как мне думается, хорошо только в границах православия. И у тебя по ней, я смотрю, не плохая библиотека. Можно мне ознакомиться с ней? – Спросил Александр Николаевич, решив увести разговор в несколько иную тему.

- Ознакомься. – Засмеялась она.

Александр Николаевич взял с полки книгу по религиозным советам и стал её листать.

- Как интересно. – Сказал он. – Вот послушай: «Читая книги, я стоял спиной к свету и лицом к тому, что было освещено, и лицо моё, повёрнутое к освещённым предметам, освещено не было». – Какой глубины высказывание. А?

Зоя закончила косметические дела и села напротив Александра Николаевича. Опустив книгу, он стал смотреть на неё.

- Не смущай меня. – Сказала она.

- Ты такая красивая. Мне трудно не смотреть на тебя. Ты освещаешь не только моё лицо, но и душу, и у меня нет никакого желания смотреть на все те предметы, которые освещены тобой. Вторичное меня не интересует. Я хочу любоваться первоисточником и общаться только с ним.

- Как ты всё хорошо понимаешь. Чьё это высказывание?

- Леонардо.

- Он тебе нравится?

- Чрезвычайно. Он же учёный.

- Так может быть тебе его воскресить?

- Мне бы очень хотелось, но мне не добраться до его могилы. Да меня, с моими приборами и не пустят во Францию.

- Так тебе для эксперимента нужна могила? И я должна там быть? – Лицо Зои выразило одновременно и отвращение и страх.

- Но ведь с тобой буду я и мой друг. Ты его прекрасно знаешь. Женька. А потом, мы там будем не ночью. Нам просто не нужны посторонние. Вот и всё. Не нужно бояться, душа моя. Мне хочется спросить тебя. Можно?

- Спроси.

- Что ты вынесла для себя из всего, что ты прочла в этих книгах?

- Не простой вопрос. Не знаю, что тебе ответить. Разное. Например, как трудно сохранить в себе чистоту, постоянно живя среди грязи. Среди плевков в твою сторону и агрессии. И не просто живя, а ещё и работая по очищению и просветлению этой среды. Можно представить, как было тяжело Христу, Духу чистому и светлому. Луч истинной жизни, света, любви среди тьмы и ужаса непонимания. Или, например, как согласовать свободу собственной воли с промыслом Божьим?

- Тебе открылся Его замысел? Его промысел?

- О, Леонардо, Леонардо! Ты, Санечка его достойный сын. Ты спрашиваешь о таких вещах?! Святые отцы всю жизнь на это кладут. А кто я? Простая баба, перечитывающая чужые опыты по стяжанию Святого Духа.

- Ты, Зоюшка изменилась. Такой я тебя не знал.

- А что мы друг о друге тогда могли знать, Санечка? Простые желания. Простые потребности. А вот ты, учёный, представляешь перспективы своего открытия? Ты хорошо сказал, что Бог сподобил тебя узнать одну из его тайн. А для чего? Почему именно тебе Он позволил сделать такое открытие, а не кому-то другому? Ты знаешь? Ответь. Ответишь, пойду с тобой. И сделаю всё, что скажешь.

Александр Николаевич, глядя на Зою, задумался.

- Наверное, затем, - сказал он, - чтобы напомнить людям об их грехах по отношению к своим родителям и близким. Чтобы не думали, что смерть разрешает их проблемы. Что все связи порваны раз и навсегда. Что всё можно и ни за что не придётся отвечать. Напомнить людям, что они живые среди живых. Пусть невидимых, но живых и потому не может быть никаких тайн в их отношениях. Что мир не просто един, а он един во времени, в веках. От сотворения до нынешней секунды он представляет собой одно целое. Каждый может воочию убедиться в этом через моё открытие. Не через веру. Практически. Реально. И учёный и безграмотный. Люди поймут, что смерти как таковой нет. И убивать кого бы то ни было не имеет никакого смысла. Его всегда можно будет воскресить и правда откроется. А почему именно мне это открылось? Я не знаю…

- Значит, во мне будет жить твоя мама?

- Если ты согласишься.

- А что будет со мной...?

- С тобой ничего не должно случиться. Вы будете вместе. Мне нужно за этим понаблюдать. Для того и эксперимент.

- А потом ты сможешь её из меня удалить? Или я всегда буду с ней? Она со мной?

Александр Николаевич не знал, что ей ответить. Он сам ещё многого не знал и не понимал. Как всё произойдёт? Что будет с личностью Зои? Две личности, два эго в одном теле, будто две операционные системы в одном компьютере, и каждая ведёт себя самостоятельно и независимо. Будут ли они конфликтовать? И как быть, если это произойдёт? Ему оставалось только надеяться. Надеяться и молиться, чтобы всё прошло хорошо.

- Ты для меня дороже жизни, Зоюшка. Я, конечно же, постараюсь, чтобы с тобой ничего плохого не случилось. И по окончании эксперимента всё сделаю, как было.

Он понимал что лжет. И себе и ей. И ему от этой лжи было нехорошо. Он решил, что объяснит ей всё потом. Потом, перед самым началом эксперимента он скажет ей всю правду о своём незнании конечного результата. Он только забыл о том, что перед ним женщина. Взрослая, любящая его женщина. Может быть не всё понимающая, но более чем он сам чувствующая суть назревающих событий.

- Хорошо. – Произнесла она. – Я, как и говорила, готова остаться с тобой и умереть. Господь позаботится о моей грешной душе. И о тебе, надеюсь, тоже. У меня к тебе есть ещё одна просьба, прежде чем мы отправимся на могилу твоей мамы.

- Я на всё согласен. – Сказал Александр Николаевич.

- Мы с тобой сходим в церковь Святого Георгия. Я хочу помолиться. Завтра. И ты сможешь поставить свечку и попросить Божью Матерь за свою маму.

- Но ведь это далеко. На самой окраине. Здесь есть неподалёку храм…

- Нет, нет! Только туда. Церковь Святого Георгия очень старая. Ей много веков. Это самое намоленое место в городе. Только там я чувствую Божьи Связи. Потом можешь делать со мной всё что захочешь.

- Хорошо. – Он был покорён её твёрдой верой и преданностью Богу. Вспомнил её вечернее просветлённое лицо.

Её никогда не беспокоили в отличие от него такие категории как свобода и несвобода её Духа, рамки этой свободы, кто в ком отражается и прочее. Она была проста в своей вере и устремлениях. Если без пищи можно было прожить три недели, а без воды три дня, то без веры и обращённости к Христу она, скорее всего, не смогла бы прожить и часа.

 

Утром, позавтракав, они пошли через весь город к церкви Святого Георгия. Побеленные стены церкви сияли белизной, но и через эту белизну хорошо читались сложные времена, выпавшие на долю этих стен, помнивших события почти тысячелетней давности. Они вошли внутрь. Покой, прохлада и полумрак царили в помещениях. Всего несколько человек стояли, склонив головы перед горевшими свечами перед иконами. Они подошли к иконе Владимирской Божьей Матери у алтарной стены, зажгли по свече и перекрестясь, стали молиться. Александр Николаевич никогда не молился в церквях и храмах. Он и не умел молиться. Просто просил, когда его внутреннее состояние подвигало к этому, Божью Матерь о помощи. Стоя теперь рядом с Зоей, он слышал её шёпот: «Господи, Ты знаешь всё, и Любовь Твоя совершенна, возьми же наши души в свои руки и сделай всё, что мы так жаждем сделать, но не можем». Эта молитва показалась ему столь верной и чудесной, настолько уместной к тому, что они собираются сделать, что он тоже стал повторять её за Зоей. На миг Александру Николаевичу показалось, что сквозь пламя свечи на него смотрит его мать. Это встревожило его так, что далее он стал молиться, закрыв глаза.

Выйдя из церкви, они не торопясь, пошли прогуляться по улочкам. Светило солнце, лёгкий ветерок гонял пожелтевшую листву по пыльным тротуарчикам

- «Удивительно, как посещение церкви, храма окрыляет и наполняет чем-то высоким, новым, вселяет покой и уверенность в замысел дела. Словно получаешь разрешение и благословение от Высшего». - Думал Александр Николаевич.

Они медленно приближались к вокзалу, когда их окликнули две цыганки. Молодая и пожилая. Молодая была красивая и чему-то улыбалась, глядя на Зою и Александра Николаевича. У пожилой цыганки были совершенно чёрные, с маслянистым блеском глаза и с сильной проседью волосы, подвязанные сзади цветастой косынкой. У неё были правильные черты лица, взгляд её был глубок, проницателен и в то же время в нём чувствовалась снисходительность, и соучастие.

- Давай погадаю, дорогой. – Предложила она низким, грудным голосом. – Всю правду скажу. Ничего не утаю.

Александр Николаевич не боялся цыган, как очень многие, ему даже желалось общаться с этими, не знающими постоянного пристанища людьми. Все бродяги вызывали в нём уважение и интерес. Он направился к ним, но Зоя стала удерживать его. Она их опасалась. Они были для неё из другого, непонятного ей мира. Александр Николаевич попросил Зою оставить его наедине с цыганками и не волноваться.

- Дай мне свою ладонь, дорогой. – Сказала цыганка.– И положи на неё немного денег. Совсем немного. Сколько не жалко. На лечение ребёнка.

Александр Николаевич вынул из кармана деньги и протянул цыганке. Та взяла деньги, накрыла своей ладонью ладонь Александра Николаевича и внимательно посмотрела ему в глаза.

- Ты видишь, Роза? – Сказала она.

- Да, мама. Всё вижу. – Сказала молодая. Улыбка сошла с её лица. Она смотрела то на Зою, стоящую на тротуаре, то на Александра Николаевича просто и серьёзно.

- Не обижайся, дорогой, - сказала пожилая цыганка, - но тебя совсем скоро не будет среди нас, на земле. И её не будет. – Она посмотрела на Зою. Но вы не бойтесь, всё будет хорошо. Всё будет как надо. Я вижу вас там, где вода. Возле красивого белого храма.

- Там есть кто-то третий. – Тихо шепнула ей молодая.

- Да, да – Покивала головой пожилая. – Но я не знаю кто это. Кто-то похожий на вас… Забери деньги, родной. Ты умный человек, всё поймёшь.

- Спасибо. – Сказал Александр Николаевич, сунул деньги в карман, пристально посмотрел на пожилую цыганку, подойдя к Зое, взял её под руку, и они пошли домой.

- Что она тебе сказала? – Спросила Зоя, видя, как Александр Николаевич изменился в лице.

- Не волнуйся. Она сказала, что всё будет… как надо.

 

На следующий день, утренней электричкой они ехали туда, где их ждал со своей машиной их друг и художник Евгений Михайлович.

Вечером того же дня они все вместе сидели за накрытым столом и говорили о навсегда ушедших днях молодости и о предстоящем эксперименте. Из них троих только Александр Николаевич был заметно напряжён.

 

Это было старое кладбище. На нём уже давно никого не хоронили. Оно было заросшее и мало ухоженное, мало посещаемое. Достаточно широкие дорожки превратились в узкие тропинки. Липы и берёзы тесной толпой обступили их с двух сторон. Казалось, ещё совсем немного и они, сомкнувшись, навсегда превратят это место в непроходимый лес. Только пение птиц по утрам оживляло это безрадостное место.

Александр Николаевич с трудом ориентировался в густых зарослях, среди которых нет, нет, да и проглянет то покосившийся крест, то поржавевший металл оградки, то чёрный гранит забытого надгробия. Ведя Евгения Михайловича и Зою, он иногда начинал сомневаться, что отыщет могилу матери, настолько здесь всё изменилось.

Наконец ему показалось, что он узнал покосившийся деревянный крест с надписью в овальной керамике и поспешил к нему. Да, это была она. Могила той, которая много лет не давала ему покоя.

От самого холмика не осталось ничего, лишь поросший травой участок земли, на которой еле угадывалась сама могилка. Когда-то прямо за крестом он посадил дубок. Теперь это было уже достаточно стройное, оформившееся дерево. Земля под ним была засыпана желудями и опавшей прошлогодней листвой. Чёрный ствол с желтеющей кроной придавал месту некую торжественность, и даже величие.

- Пришли. – Сказал Александр Николаевич, опуская на землю объёмистый рюкзак с аппаратурой. Евгений Михайлович тоже осторожно поставил на землю капсулу и стал оглядывать место. Зоя подошла к Александру Николаевичу и, взяв его под руку, прижалась к нему.

- Не холодно? – Спросил он её.

- Нет. Что ты. – Сказала она. – Беспокойно немножко. А так, всё в порядке.

- Хорошо. Подождём немного. – Сказал он, обращаясь к Зое и Евгению Михайловичу. – Вы меня извините, но мне хотелось бы остаться одному минут на пятнадцать. Потом установим аппаратуру и начнём.

- Да. Конечно. – Сказала Зоя. – Мы пойдём, побродим немножко.

Она взяла Евгения Михайловича под руку, и они ушли.

Александр Николаевич сел на траву возле головы могилы и закрыл глаза. «Где-то там, на глубине двух метров лежат её останки» - Подумалось ему. – «Наверное, всё уже давным-давно истлело. Но душа её жива. Это я знаю точно».

Вспомнились события дней её болезни, смерти и похорон. Промозглая ветреная погода. Их странный разговор в больнице. Её тяжёлое умирание. Отпевание. Неимоверная тяжесть гроба из сырых досок. Долгая дорога на кладбище. Первое время полная неосознанность происшедшего. Затем тоска, раздумья и мучительное чувство вины. И вот появилась возможность встретиться и разрешить томившие его душу вопросы. Повиниться за все вольные и невольные прегрешения перед ней.

Тихо подошла Зоя с Евгением Михайловичем.

- Да. – Увидев их, - сказал Александр Николаевич. – Пора начинать.

Зоя стала убирать траву с могилки, оставляя мелкие цветочки и понравившиеся крупнолистные растения, стараясь придать захоронению надлежащий вид. Александр Николаевич с другом распаковали рюкзак и взялись за установку аппаратуры. Вскоре всё было готово.

Прямо на могиле стояла полупрозрачная капсула, которую должна была занять Зоя. По углам захоронения, на расстоянии двух метров стояли синхронизаторы силового поля. Дальше всех стоял блок бесперебойного питания, чтобы своим электромагнитным полем не влиять на процесс захвата, стабилизации энергоблока умершего и единения его с тем, кто в капсуле. По линии север-юг, в трёх метрах от могилы расположился Александр Николаевич с аппаратурой распознавания и управления. Евгений Михайлович заняв место у бесперебойника, должен был немедленно вмешаться по знаку Александра Николаевича, отключив всю аппаратуру, если что-то пойдёт не так.

Зоя сидела под вечерними лучами солнца, прислонившись спиной к дубу закрыв глаза. Её чуть рыжеватые волосы были распущены по плечам. Длинная цветастая юбка закрывала согнутые в коленях ноги. Евгений Михайлович смотрел на неё, стараясь запечатлеть в памяти её образ, чтобы потом использовать его в своих работах. Что-то беспокоило его во всей этой истории. С одной стороны ему до сих пор не верилось в реальность того, что должно было произойти, а с другой, казалось, что должно случиться что-то страшное и непоправимое.

Александр Николаевич подошёл к Зое и сел рядом.

- Пора? – Спросила она, не открывая глаз. Александр Николаевич не ответил, а, обняв, привлёк к себе и поцеловал в закрытые глаза.

- Я должен тебе объяснить… - начал он, - но Зоя его мягко перебила, - Не надо. Ничего не говори. Что будет, то и будет. Я доверилась тебе и ко всему готова. Знаю, что ни одна христианка в мире не согласилась бы на подобное. Поцелуй меня в губы и покрепче, чтобы я могла запомнить тебя.

Александр Николаевич стал целовать её, а она, обняв его за шею, обмякла телом и не отвечала ему.

- Пора Зоюшка. – Сказал он, оторвавшись от её губ. – Тебе необходимо будет раздеться. Совсем раздеться и сесть в капсулу. По возможности в позу эмбриона.

- Хорошо. – Сказала она и стала подниматься.

Александр Николаевич помог ей встать и направился к капсуле.

Сняв с себя всё, осторожно ступая босыми ногами, она подошла к Александру Николаевичу. Крышка капсулы была поднята. Немного смущаясь, Зоя взглянула в его глаза и спросила: «Поза эмбриона, это как?»

- Садись. Я помогу. – Сказал он.

Зоя с трудом села в тесноватую для неё капсулу. Александр Николаевич попросил её обнять руками колени и пригнуть к ним голову.

- Прощай, Санечка. – Сказала она перекрестясь, и кротко взглянув на него.

- Ничего не бойся. Я с тобой. – Последнее что услышала она. Крышка капсулы мягко опустилась. Александр Николаевич присел перед аппаратурой и кивнул Евгению Михайловичу, чтобы тот включил бесперебойник.

Еле слышно загудели синхронизаторы, и Евгению Михайловичу показалось, что воздух над могилой как будто бы сразу уплотнился, и даже солнечные пятна стали принимать трёхмерную, объёмную форму. Александр Николаевич, наблюдая всё это, вспомнил собаку в вагоне, безрезультатно бросающуюся на солнечный зайчик. - «Нет! Я не таков! В отличии от него я знаю что делаю». – Подумал он с решимостью. Капсула с Зоей слегка вздрогнула. Пальцы Александра Николаевича заметались по клавиатуре ноутбука. По вертикально стоящему перед ним прибору, мигая разными цветами, плясали огни. Но вот они выстроились в стройную конфигурацию и замерли.

- Есть захват. – Шепнул сам себе Александр Николаевич. Он взглянул на капсулу, пытаясь разглядеть в ней Зою. Воздух вокруг капсулы был словно белый туман. Сама капсула едва заметно вибрировала. Листва дуба над могилой приобрела вертикальную ориентацию. Всё говорило о том, что процесс начался. Александр Николаевич сел на землю, попеременно бросая взгляды то на капсулу, то на тихо ползущие вниз по экрану организованные в столп огни. Оставалось только ждать.

- Только бы хватило зарядки батарей блока питания. – Думал он. – И никто бы не помешал. Только он об этом подумал, как вверху послышался шум. Подняв голову, он увидел пару воробьёв пытавшихся сесть на ветки дуба. – Этого ещё нам не хватало. – Забеспокоился Александр Николаевич, бросаясь к рюкзаку. В это время он услышал хлёсткие щелчки. Предусмотрительный Евгений Михайлович используя рогатку, как они обговаривали подобные варианты, уже обстреливал воробьёв мелкими камешками. – Молодец, дружище! – С радостью подумал Александр Николаевич. – Что бы я без тебя делал.

Воробьи молча снялись и улетели.

Но вот, наконец, всё стихло. Вибрации капсулы прекратились, и на экран ноутбука вышло сообщение о том, что процесс завершился. Александр Николаевич дал знак Евгению Михайловичу, чтобы тот выключил питание, а сам побежал к капсуле. Открыв капсулу, он увидел Зою в том положении как он её и оставил.

- Зоя. Зоюшка. – Позвал он её, но Зоя не отвечала. Расправив волосы и, осторожно подняв ей голову, он понял, что Зоя без сознания.

- Женя! – Крикнул он. – Помоги мне! Быстрее!

Вдвоём они осторожно извлекли Зою из капсулы, положили на туристический коврик и накрыли пледом.

- Что с ней? – Спросил Евгений Михайлович.

- Потеря сознания. Я предполагал, что такое может произойти. Нужно как можно быстрее собираться. Я упакую аппаратуру, а ты неси капсулу к машине и возвращайся как можно скорее.

Когда Евгений Михайлович вернулся, аппаратура была уже собрана. Он поднял рюкзак, Александр Николаевич взял на руки укутанную в плед Зою и они пошли к машине, стоящей у ворот кладбища.

Погрузив аппаратуру, они положили Зою на заднее сидение, где вместе с нею расположился Александр Николаевич, и поехали на снятую ими квартиру.

На следующее утро Евгений Михайлович уехал к своей выставке, пообещав вернуться не позднее понедельника с Полиной.

 

Зоя была без сознания целые сутки. Температура у неё была нормальной, дыхание спокойное, ровное. Александр Николаевич не отходил от неё. На вторые сутки, днём она открыла глаза. Смотрела на него долго и без всякого выражения, никак не реагируя на всё, что бы он ни говорил ей. Ближе к вечеру Зоя пошевелилась и попыталась сесть.

- Где я? – Спросила она.

- На квартире. Не беспокойся. – Ответил он, помогая ей, поддерживая со спины.

- Дай мне воды. – Попросила она.

Александр Николаевич наполнил стакан и принёс ей. Напившись, Зоя, глядя на него, улыбнулась хитровато, и вновь опустилась на подушки.

- Ты хочешь меня о чём-то спросить? – Сказала она.

- Как ты себя чувствуешь?

- Очень хорошо. Только некоторая тяжесть в голове. И чувство как будто мы с тобой очень давно не виделись. Ты изменился.

Она протянула руку и коснулась его щеки. Взгляд её стал строгим и напряжённым. И в этой напряжённости глянули на него вдруг глаза матери. Глаза, когда она была уже полуослепшей.

- Не надо меня бояться. – Сказала она, опустив взгляд, заметив испуг на его лице. – У нас есть, что нибудь покушать?

Александр Николаевич повернулся окликнуть Зою с таким же вопросом, но вдруг с ужасом осознал, что Зоя и есть та, что просит. «Боже мой! – Подумал он, - Неужели… Они вместе…».

- Я сейчас. Полежи тихонько. – Сказал он несколько растеряно. Накинул пиджак и кинулся в магазин. Купив апельсины, сосиски, хлеб и солёные огурцы он буквально влетел в дом. Зоя стояла у окна в наброшенной на плечи его клетчатой рубахе. Обернувшись, увидев сосиски и апельсины, она спросила, удивлённо подняв брови: «Ты что в Москву ездил?»

- Почему в Москву?

- Апельсины…

Он понял, в чём дело. Это рассмешило его и сняло накопившееся напряжение.

- Теперь апельсины повсюду. – Сказал он. – Сейчас сварим сосиски и поедим. Вот, с малосольными огурцами. Я помню, ты их любила.

Он поставил на плиту ковшик с сосисками, и они сели за стол напротив друг друга.

- А где Женя? – Спросила она.

- Женя? Женя приедет в понедельник. У него выставка. Ему нужно присутствовать.

Они сидели и молча смотрели друг на друга. Так продолжалось до тех пор, пока кипящая вода не полилась из ковшика. Спохватившись, Александр Николаевич бросился к плите. Неожиданно погас свет. Ни свечей, ни лампы не было, и он оставил гореть конфорку. Свет живого огня наполнил комнату лёгкими голубыми тенями.

Зоя ела не торопясь. Аккуратно. Отламывая хлеб небольшими кусочками.

- Не смотри на меня так в упор. – Сказала она, кладя вилку. – Мне неудобно. Я понимаю – эксперимент. Но всё же… Я прошу.

- Ты тоже очень изменилась. – Сказал он.

- Это ты про кого? – Взгляд её был пристален и насмешлив.

Александр Николаевич опустил голову, не зная как дальше вести разговор. Он не решался произнести слово мама, но и назвать эту женщину Зоей он тоже уже не мог.

- Зови меня по-прежнему – Зоя. - Сказала она, спасая его положение. - Как же мне не измениться, ведь я училась.

- Что значит училась? Где?

- Там. – Сказала она. – Ты думаешь, учатся только здесь?

- И на кого ты там выучилась? – Ему было неловко от задаваемого вопроса.

- Я декоратор. Оформитель. Устраиваю различные мистификации. Вот, совсем недавно оформляла одну детективную историю. Хочешь, расскажу? Она положила вилку и медленно откинулась на спинку стула. Её взгляд сделался жёстким и насмешливо холодным.

- Расскажи. – Александр Николаевич внутренне напрягся в предчувствии чего-то необычного, и касательного его самого.

- Представь себе, - начала Зоя, кутаясь в его рубаху, - большой запутанный в своём устройстве старый, можно сказать ветхий дом. Некто, назовём его «А», бродит по нему, как у себя. Ищет, сам не зная что, и вдруг, открыв очередную дверь, выходит во двор. Поздний вечер. Туман. Еле видный диск луны. Близится ночь. Красивая, плотного сложения женщина, укрытая шалью, с твёрдым, проницательным взглядом, подходит к нему, отводит за угол и говорит: »Пора тебя крестить, пока ты в сознании». Затем надрезает его палец, макает свой палец в его кровь и чертит на его лбу крест. Таким образом, этот «А» оказывается крещёным своей же кровью и во имя себя. Странно, ты не находишь? После этого «А» продолжает блуждание по дому. Женщина в шали незаметно сопровождает его, где бы он ни проходил в доме. Он остро ощущает её присутствие. Но, странное дело, он не помнит её лица. Однажды идя по коридору, он чувствует за спиной её быстрое приближение и сворачивает к увиденной им, но никогда не открываемой двери. Распахнув её, он…

- Нет! - Сказал Александр Николаевич, напряжённо глядя Зое в глаза. – Дальше не нужно. Я знаю продолжение этой мистерии. Я могу рассказать, что было потом. – Он получает сильный толчок в спину и буквально влетает в огромное помещение, где стены выкрашены и обсыпаны чем-то, не позволяющем вздохнуть ему полной грудью. Чем-то вроде алюминиевой пудры. И хотя он задыхается, в нём нет страха. – Голос Александра Николаевича задрожал. - И вдруг он чувствует, как некая могучая сила в виде двух тёмных ладоней начинает сгибать его тело и мять словно тесто. Неимоверная боль и ужас мгновенно овладели им. А руки всё мнут и мнут его… Он стал кричать, звать мать, и только тогда его отпустили. Ему так и не пришлось столкнуться лицом к лицу с той, кто втолкнула его в зал, но он и без того прекрасно знал, что это…

- Да, да. – Сказала Зоя. – Ты правильно всё рассказал.

- Я понимаю, что виноват перед тобой. Страшно виноват.

- Это давние дела и мне не хотелось бы об этом.

- Но ведь ты, целый год преследовала меня ежедневно.

- Я не могла без тебя.

- И мне без тебя нет жизни.

Александр Николаевич встал и подошёл к Зое. Его клетчатая рубаха соскользнула с неё. Он поднял Зою на руки и отнёс на кровать. Не раздеваясь, лёг рядом. За окном было уже совсем темно. Было тихо.

- У меня есть вопросы к тебе. – Медленно произнёс он. - Можно?

- Разумеется. Я всегда готова помочь тебе.

- Весь ужас, что приписывают смерти, он оправдан? Быть может, мы напрасно придаём такое значение уходу из этого мира?

- Ты, сын мой. Ты узнал меня. И не узнать не мог. Меж нами связь, какой нет меж другими. Дело не в том, что называют смертью, а в расставании. В нежелании расстаться со всем тем благостным, чем наполнилось сердце во время пути здесь. Есть только один инструмент способный достичь души – это любовь. Душа питается любовью, и это даёт ей возможность жить. Жить самой и помогать выжить своей обители – телу. Душа неуничтожима, ты сам это выяснил и теперь знаешь, Сашенька. А по поводу ужаса.… Разве в тебе был страх, когда ты выходил из меня в этот мир? Здесь же ещё и боязнь неизвестного.

Я скажу тебе одну вещь. – Зоя говорила тихо, но отчётливо. - Она может показаться тебе смешной, для тебя как мужчины, но в ней есть большая доля правды. Ты ведь знаешь, когда женщина не до конца раздета перед мужчиной, то она для него более вожделенна, более желаема, нежели когда она раздета совсем. Тайна. Пленительная неизвестность. Разыгрывается воображение: – «Что за покровом?» Так и со смертью. Если бы люди узнали о смерти всё, то жизнь для них сделалась бы пресной и гораздо менее интересной. Тайна смерти, как ни странно, двигает вперёд развитие людей. Обогащает их культуру, будоражит их разум.

Ты же, как я понимаю, хочешь снять со смерти покров, чтобы все увидели, что смерть – это миф, во власти которого они жили тысячи лет. Но, Сашенька, ведь благодаря этой неизвестности, мифу о смерти, созданному самими людьми, ими же наработан гигантский, человекообразующий пласт культуры. Подумай, разве мог бы Моцарт написать свой «Реквием», зная правду о смерти? Скольких шедевров лишилось бы человечество, и каким бы оно стало, если бы не его размышления о ней?

Неужели ты уверен, что человек созрел для правды о смерти? Ты хочешь объединить миры. Разрушить барьер между ними. Подумай, что произойдет, когда это случиться. Хорошо подумай. Может быть, не стоит этого делать, сын. Многие вещи в их мире потеряют свою прежнюю ценность. Людям откроется множество разных маленьких правд. Они узнают такие правды о себе, которые будут мучить их страшнее всяких пыток. Страшнее выдуманного ими ада. Будут множество каверзных ответов и не найдутся нужные вопросы. Идолы и кумиры воистину падут с пьедесталов. Представляешь, какие потрясения испытает их культура? А ведь это фундамент их существования.

Нужно ли человека слепого от рождения, у которого сформировалось своё твёрдое, во многом ошибочное понимание окружающего мира, в один момент делать зрячим?

- Но ведь рано или поздно найдётся некто, кто повторит моё открытие. Историей доказано, что это неизбежно.

- Ты уверен? Ты хочешь сказать, что люди уже открыли всё то, что в своё время открыли египтяне, индусы, майя и другие народы тысячелетия назад? А ты знаешь, что привело тебя к этому открытию? А может и не что, а кто? Ведь господин случай в природе отсутствует. Почему именно тебя захватила эта идея, а не кого-то другого? Всё рождается на встречном движении, на встречном стремлении. Ты отсюда, а кто-то оттуда.… И кто же? И главное: разгадка тайны смерти не есть путь в бессмертие. Забвение…

Ты полагаешь, что тебе открылась тайна репки, живущей наполовину в ином мире, ином, чем твой. И что ты сможешь её выдернуть, мысля категориями своего мира, не познав прежде тайн того? Один? Без мышки? Репку ты, допустим, выдернул, но что дальше? Не окажется ли она столь горькой, что отравит и тебя?

- Мне кажется, я понимаю тебя. – Сказал Александр Николаевич, - Но желание познать истинный образ смерти не отпускает меня.

- Нет образа смерти без образа жизни. Подумай, почему не переполняется тот мир, куда с зарождения жизни уходят живые? Миллиарды и миллиарды. Все говорят о зарождении этой самой жизни, но никто не говорит о зарождении смерти. Странно, правда?

- А Бог, дьявол?

- Иерархия светлых и тёмных сил? Где бы ты ни находился, всё решают законы развития природы, а не вымысел человеческий.

- А как же вера?

- Вера - это не что-то, существующее отдельно, само по себе. Люди сами творили и творят веру как личную, так и общую. Организуют её в структуры.

Есть, Сашенька, конечно, и нечто совсем иное касающееся того, что я открыла тебе, более истинное, но это ты узнаешь в своё время. Что ещё ты хотел бы узнать сейчас?

- Вот ты была, там, откуда до тебя никто не приходил. – Александр Николаевич помедлил. – Скажи мне, что там? Как у Данте? Я часто видел тебя среди цветущих яблонь. Уже умершей. И мне было страшно оттого, что мы похоронили тебя живой. Хотя иногда мне казалось, что я видел тебя среди людей. Ты словно наблюдала за мной.

- Так и было. Иногда мне так хотелось увидеть тебя и хоть чуть побыть рядом, что я, нарушая все запреты, входила в тела живых. Шла на преступление. Это страшно и больно, и не только для меня, но я всё терпела, все наказания за такие мои деяния. Всего несколько секунд, но потом они питали меня годы. Спрашиваешь - как там? В целом не плохо. В начале было трудно. Страшно и очень трудно. Мучилась. Потом просветили. Господь преподавал мне законы. Постепенно стала многое понимать из того, что было вокруг и из того, что происходило здесь, когда была с тобой. Оказывается всё едино. Данте такое и не снилось. Видела его как-то.… Потом учиться пошла. Там всех учат. Без всяких экзаменов. Развитие сотворчества. Это мне многое дало в плане понимания себя. Своих сил и возможностей. К тебе стремилась как безумная. «Никто не должен быть лишён того, в чём он нуждается». Иногда, правда очень редко, встречала тебя. Жаловалась тебе. Когда же день тому назад ощутила свет огня, и услышала слова, обращённые ко мне, поняла, что скоро мы встретимся.

- Да? – Сказал удивлённо Александр Николаевич, - Это было в церкви. Я тоже помню твоё присутствие возле меня в тот момент.… Отца встречала?

- Твоего – нет. Видимо, тяжек грех его. Никак не очистится. Но забвение ему не грозит. Девушку твою встречала.

- Какую девушку?

- Ну, Зою, разумеется.

- Но ведь ты сейчас… - Александр Николаевич замер.

- Да. Я в ней и с ней. И с тобой. Чувствую, что тебе трудно воспринимать меня такой, какая я стала. Ты ожидал, что я буду такой же, как когда мы расстались. Полуграмотная, малопонимающая тебя.… Но, Саша, ведь здесь мы почти ровесники. Более того, ты старше меня.

- Боже! – У Александра Николаевича перехватило дыхание. - А ведь верно. Как я сам об этом не подумал. Сын старше матери.

- Более того, я хоть и не на много, но моложе твоей Зои. – Между тем продолжала лежащая рядом с ним Зоя. – Телом конечно. Если бы я раньше знала о судьбе своей души.… О её бессмертии. О том, что никто не способен оказать мне столько помощи, сколько я сама.… А вот скажи мне, дорогой мой, - она неожиданно сменила тему, - ты сам как думаешь, вот это твоё открытие, оно способно работать на разрушение мира или на его единение?

- Думаю, что на единение. Ведь мы с тобой встретились. Разговариваем.

- А если наше общение, этот разговор, как ты говоришь, уведут тебя и ещё кое-кого в тот мир, из которого ты взял меня? Ты к этому готов?

- Я не думал об этом.

- Вот, вот. И Зоя об этом не думает.

- А ты знаешь, о чём она сейчас думает?

- Санечка. – Вдруг сказала Зоя изменившимся голосом, - ты не спишь? – Она глубоко вздохнула. – Я люблю тебя. Обними меня.

В её голосе было столько детскости и незащищённости, что Александр Николаевич сразу понял, что перед ним действительно Зоя.

- Как ты себя чувствуешь? – Спросил он, обнимая её.

- Хорошо. – Сказала она. – Сон видела.… А может и не сон… Странно как-то.… Очень всё явственно. Будто я в зале, где кроме меня ещё несколько человек. Мужчины, женщины. Красивые все. И мы совместно, мысленно создаём различные предметы, которые затем материализуются. А потом создали маленький водопадик в японском стиле. Замшелые камни. Над водопадом красный японский клён. Ветерок.… Листочки красные кружатся, кружатся, кружатся. Волшебство какое-то. И ты знаешь, чего мне очень, очень захотелось?

- И чего же?

- Я хочу на волю. Хочу на природу. В поле. Я так давно не ходила по земле. По тёплой солнечной земле. Босиком. Помнишь, мы с тобой одно время жили в палатке у моря. На песчаной косе. Людей почти нет, только мы и море. Чайки, дельфины, медузы. Суп из помидоров. Какое счастье! Неужели этого больше не случится никогда? А так хочется… Скоро у твоей мамы день рождения, надо бы как-то отметить. Может быть, куда нибудь сходим?

Она говорила едва слышным голосом, не очень разборчиво, словно засыпая. Александр Николаевич вспомнил, что действительно на днях у матери день рождения. Но вот кого и как он будет поздравлять? Уместно ли это сейчас? Хотя пойти погулять, отдохнуть на природе это было бы очень даже не плохо. Он и сам очень устал за эти дни.

- Завтра. – Сказал он. – Завтра праздник, правда, не помню какой, и мы пойдём к реке. Пойдём через поле. Я покажу тебе дом, в котором мы когда-то жили. Покажу тебе древний курган, который давно собираются раскопать и узнать, наконец, что там скрыто…

Ночной сумрак за окном стал бледнеть и Александра Николаевича объял полусон, полудрёма.

Ему привиделась пустая комната всего с двумя стульями. У двери стоял человек в длинном балахонистом одеянии из тёмной материи. Длинные седоватые волосы закрывали почти всё лицо. Виднелась короткая бородка. Голос был очень знаком. Этот человек, шагая от окна к двери, стал уговаривать его переписать научные заметки, дневники и наблюдения по инкарнации так, чтобы их никто не понял при прочтении, кроме посвящённых. Александр Николаевич по причине своего характера взялся расспрашивать этого человека, откуда он и почему надо всё переписывать. Человек же стал медленно пропадать, жестикулируя руками. Александр Николаевич кинулся за ним и оказался перед высокими строениями серого цвета, отделёнными от него металлическими воротами без створок. За строениями виднелась площадь, окаймленная высокими высохшими деревьями. Был день, но солнца нигде не было. Небо ровное без единого облачка. Он понял, что это иной, неземной мир и у него есть выбор войти в него или же остановиться. Человек с лицом закрытым волосами был там и Александр Николаевич направился к нему. Однако и тот, повернувшись, пошел прочь по направлению к пыльной площади. Это был город казавшийся пустым. Но это было не так. Возле одного из строений он увидел выстроившихся в ряд людей, одетых во что-то плотное и в то же время бесформенное. Перед ними прохаживался туда сюда такой же, как они.

Дойдя до площади, Александр Николаевич потерял из виду человека в капюшоне и остановился. В пыли у деревьев копошились воробьи. Они громко чирикали, нарушая неземной покой города. «Как они здесь оказались?» - Подумал Александр Николаевич. И только он это подумал, как воробьи с шумом взлетели и вылетели за ворота, через которые он только что прошёл. - «Вот для чего он привёл меня на площадь». – Понял он. – «Ему хотелось показать мне, что между мирами есть связи. Их нужно только уметь видеть, наблюдая вокруг».

Воздух стал густеть, и Александру Николаевичу стало трудно дышать. Воздух не шел в лёгкие. Он словно потерял текучесть, был вязок, и приходилось прилагать усилия, чтобы втянуть его в себя. С трудом Александр Николаевич прервал видение и открыл глаза. Зоина рука лежала у него на груди у основания горла. Он осторожно взял её и передвинул ниже.

- Ты всё понял? – Спросила она, не открывая глаз. – Жаль, Санечка, что нам так и не удалось насытиться друг другом.

Ничего не ответив ей, он стал размышлять о привиденном.

За окном давно уже был день. Светило солнце. Конфорка продолжала гореть голубым пламенем.

- Мы пойдём гулять? – Спросила Зоя, гладя его лицо. – Ты обещал.

- Конечно, душа моя. Я всё помню. – Сказал Александр Николаевич. – Женя с Полиной приедут, скорее всего, завтра, и мы пойдём вдвоём. Сегодня. Ближе к вечеру. Если ты не возражаешь.

- Мы не возражаем…

 

Осень была в самом разгаре. Стояло бабье лето, опутанное золотистым теплом и летучей паутиной. Огромное малиновое солнце висело над горизонтом. Утомлённые дневным зноем травы, стояли, замерев в ожидании ночной прохлады. Это были последние тёплые дни перед грядущим неуютом и холодом.

Древний курган, обнесённый чёрной металлической изгородью-решёткой, темнел посреди обширного поля. Кое-где на решётках висели запретительного характера таблички, предостерегавшие прохожих, чтобы те не взбирались на холм, который якобы охраняется государством, и что всеми правами на него обладает только институт археологии.

Но, поскольку любопытство всегда и везде главенствовало над всяческими законами и запретами, люди шли именно к кургану, и именно на курган.

Александр Николаевич и Зоя шли, держась за руки. Они шли далеко позади всех. У их босых ног молча, словно мыши, суетились воробьи. Александр Николаевич нисколько этому не удивился. «Всё едино. Всё связано. И это хорошо». - Подумалось ему. До них доносились голоса, смех и всё это было погружено в неторопливую, прекрасную фортепианную игру японской пианистки Кэйко Матцуи.

«У кого-то играет магнитофон».- Подумал он счастливо. – «И вообще всё идет, так как надо. Как задумано… Как предсказано… ».

Иногда Александр Николаевич искоса посматривал на Зою, словно убеждаясь, что на этот раз это не сон, что она вот рядом с ним, такая необыкновенно красивая и родная. Он чувствовал её горячую ладонь в своей, и почти не дышал, боясь разорвать некие волшебные токи, связующие их воедино. Лицо Зои светилось нежностью и лаской. Её голубые глаза были влажны. Закатное солнце, отражённое в них делало их ещё прекраснее, наполняя трагизмом предстоящей развязки. Золотистая кожа её высоко открытых рук казалась бархатной.

Они остановились. Обвив руками его голову, Зоя смотрела в его лицо и всё теснее прижималась к нему.

- Зоя. Милая моя Зоюшка… - Шептал Александр Николаевич, чувствуя, как она тянет его вниз, к травам, и нисколько этому не удивляясь. А она влекла его вниз, пока они не легли на землю.

- Саша… - Вдруг произнесла она, после чего, в глубинах его Я что-то дрогнуло, разливаясь сладостным напряжением и тревогой.

- Да,… - Он вдруг, в который раз, потерял уверенность, что это Зоя. Он опять не понимал кто с ним, чьи руки ласкают его и как её называть.

- Почему ты молчишь? – Спросила она.

- Я не могу понять... – Сказал он. Собственный голос был слабым и далёким. Она засмеялась, и ему показалось, что это смех матери.

- Тебе не нужно ничего понимать. Ты не в лаборатории. Ты у меня. В гостях. – Прошептала она, и её поцелуи стали покрывать его лицо, становясь, всё более страстными. Он попытался ответить ей, но ему это плохо удавалось, до тех пор пока он не почувствовал на своих губах жадную страсть её губ. Руки их, скользя по одеждам, принялись освобождать из них тела. Прижимая её к себе изо всех сил, он, тем не менее, ничего не предпринимал. Что-то жутковатое и тёмное стало овладевать им. И она почувствовала его страх и неуверенность.

- Скажи мне, Санечка, как тебе удавалось жить без меня? Мужчине – она замолчала на несколько секунд, после чего продолжила, взглянув ему прямо в глаза, - одному тяжело?

Да. Это не Зоя. – Понял он. – Это не её фраза. Мама.… Боже мой! Что же это? Неужели навсегда? Два Эго! – Ему вдруг сделалось всё равно. Они обе были дороги ему в равной степени. И ни с одной он не желал расстаться. И за любую из них, не задумываясь, отдал бы жизнь.

- Что ты хочешь? – Выдохнул он.

- Ты уже третий раз спрашиваешь меня об этом. – Сказала она, заливаясь еле слышным смехом Зои.

- Третий? Почему третий? – Спросил он. – Ах! Да! Ты имеешь ввиду….

- Тебе же так хотел, чтобы я умерла. Ждал, когда меня не станет. Там, в больнице. Когда я была уже безнадёжно больна, и лечить меня уже не было смысла. - Сказала она. – Помнишь? Помнишь, что я ответила тебе? – Голос её был по-прежнему тих и томен.

- Да, …мама… я помню. – Сказал он еле слышно. У него внезапно перехватило горло и слёзы раскаяния, слёзы освободившейся ото лжи души, потекли по его лицу. – Ты спросила меня: »А ты чего хочешь?» Я не знал, что тебе ответить. Ведь ты была почти мёртвая, и, вдруг, твой взгляд… и такой, всё обо мне знающий вопрос… Прости меня…

Он почувствовал, как сердце его стало замирать, и что дышать ему становится всё труднее и труднее. Лёгкий ветерок доносил затихающие обрывки музыки. Но это была уже не японская пианистка. Наигрывала гармонь слепого музыканта из электрички. И эта музыка была наполнена словами:

- Я знаю, почему тебе хотелось, чтобы я умерла, мой дорогой и любимый Санечка. Ты хотел свободы. Свободы от меня. Хотел самостоятельности. Ты считал, что я сковываю твою волю. Но ты никогда не будешь от меня свободным. Никогда, Сашенька. Как и я от тебя. В этом для тебя великое благо. И большего блага для тебя от меня нет. Потому, что я любила тебя, люблю, и буду любить вечно. Потому, что ты часть меня, а я часть тебя. Помнишь Покров? Белый храм на берегу реки? Не плачь. – Голос звучал по матерински нежно и проникновенно. – Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Я тоже боялась смерти когда-то. Но оказалось, что она, смерть, и есть самое благостное, что только может быть для живущих. Потому и могила моя, в твоей памяти, оказалась не на общем кладбище, а в цветущем, яблоневом саду у Нерли. И вины моей перед тобой нет, как и твоей вины, пере до мной. Наш эксперимент, сердце моё, полностью удался.

 

- Вот такими их и нашли. – Еле сдерживая слёзы, сказала Полина. – Они оплели друг друга руками, и так застыли. Разымать их не стали. Просто накрыли тканью и принесли сюда. Я сомневаюсь в том, что необходимо вскрытие…

- Не нужно никакого вскрытия. И без него всё ясно. – Прервал её Евгений Михайлович. - Так их и нужно похоронить. Вместе. Я обо всём позабочусь. Сам.

- А ты знаешь, он хотел, чтобы не было никаких похорон. Никаких могил. Он хотел, чтобы его отпели и сожгли. А пепел развеяли над водой. Более того, он указал точное место. – Глядя на Евгения Михайловича, сказала Полина.

- И где же?

- Река Нерль, возле Храма Покрова.

- Владимирская область? Почему там?

Полина пожала плечами. - Может быть, он полагал, что в этом случае, их, уже никто, никогда ни какими инкарнациями не потревожит? А впрочем, не знаю. Знаю одно, у него всё получилось. Как ему и желалось. Вот только сжечь… это маловероятно.

- Почему?

- Здесь нет крематориев. Не повезёшь же ты их в Москву. Да и разрешение на кремацию получить не так просто. Потребуют вскрытия. Обстоятельства смерти и прочее.

- Скорее всего, – сказал, задумавшись, Евгений Михайлович, - ты права. И всё же мне думается, что воля его должна быть исполнена. Он оказался совершенно прав: его эксперимент действительно перевернул моё сознание….

- А если всё сделать, как он хотел, но тайно. Чтобы об этом никто не знал, кроме нас? Просто пропали.… Исчезли,… Мало ли людей пропадает…

Евгений Михайлович долго, молча смотрел на Полину.

- Нарушение искусственных законов, – сказал он, слегка улыбнувшись, - не есть нарушение законов природы. Тем более что я и для себя, откровенно говоря, желал бы подобного ухода из жизни. Так мы, вероятнее всего, и поступим. Пусть никто ничего не узнает о его открытии. Возвращение с того света, каким бы образом оно не совершалось, не на пользу нам, живущим здесь, в этом мире. Всё давным-давно предусмотрено без нас.

Я бы тоже стал сопротивляться, – добавил он, отрешённо глядя в распахнутое настежь окно, - когда бы в моё творение, пусть даже и с благостью, кто-либо стал вмешиваться.

 

 

Август 2009 – январь 2010г.

г. Владимир.

© Copyright: Александр Федосеев, 2012

Регистрационный номер №0025687

от 12 февраля 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0025687 выдан для произведения:

 

Высочайшая любовь есть

высочайшее отречение.

 

 

ИНКАРНАЦИЯ

/ Мистерия /

 

 

Александр Николаевич Чуднов лежал в своей домашней лаборатории, на широкой двери положенной на два ящика, приспособленной таким образом под постель и спал. Он только что окончил очень важную для него работу, которая, должна была, по его мнению, вывести человечество на совершенно новые рубежи познания самого себя.

 

Наступала осень. Вечерело. Солнце, клонящееся к горизонту, придавало и без того рыжеющим травам, красноватый, драматический оттенок.

Вокруг стоящего посреди южной степи высокого кургана, шли люди. Они шли небольшими группами, не спеша, словно прогуливались. Их негромкие, неторопливые разговоры, сливаясь, напоминали игру некоего музыкального инструмента, издававшего переливчатые звуки журчащей воды. Стая воробьёв, перелетая с места на место, отчаянно чирикала, привнося в общее звучание беззаботность и лёгкость.

Александр Николаевич шёл под руку, как ему казалось, со своей матерью. С матерью, которая была гораздо моложе его, и у которой сегодня был день рождения…

Как и все остальные, они, медленно прогуливаясь, направлялись к высокому, поросшему кустарником, холму, опоясанному у его основания глубокой, чёрной трещиной, через которую кое-где были переброшены узкие деревянные мостки.

Они шли далеко позади всех. Мать, а это была, несомненно, она, была необычайно красива. Лицо её дышало нежностью и лаской. Карие глаза влажно поблескивали. Слегка загорелая кожа на обнажённых до самых плеч руках, в лучах вечернего солнца, казалась бархатной. У него не было слов, чтобы выразить подобную красоту. Никогда ранее, за всю свою пятидесятитрёхлетнюю жизнь, он не встречал такой покоряюще родной, тёплой, выразительной красоты.

Он знал, что её уже пятнадцать лет как нет на свете. Знал и понимал, но сердце его никогда этому не верило. Иногда ему казалось, что её образ мелькал в толпе, и тогда он, взволновавшись, подняв высоко подбородок, поспешно искал её среди людей. И вот теперь она рядом….

Чувствуя её тёплую руку на своей, он почти не дышал, боясь разорвать эту колдовскую связь. Ему чудилось, что он слышит музыку. Музыку японской пианистки Кэйко Матцуи, которую он, любя, называл просто Мацуня. Под эту музыку ему всегда хорошо работалось. Более того, он считал, что своим прозрениям в своих учёных делах, во многом обязан именно её музыке. Вот и сейчас она сопровождает их. И это не было случайностью.

Мать всё теснее прижималась к нему. И когда она, обвив его шею своими волшебными руками, глядя в его лицо, потянула к земле, он этому ничуть не удивился, и страха не было до того момента, пока они не легли на землю.

- Сашенька, Сашенька… - произнесла она на выдохе.

- Да,… мама. – С большим усилием еле вымолвил он.

- Скажи, мужчине одному тяжело?

Он сразу вспомнил эту её фразу, из той, давней его жизни, когда она была ещё жива. Но тогда он не понимал, о чём она говорит. Сейчас же ему открылось её значение, её смысл. Он понял, что она имеет в виду отца. Ей хотелось подтверждения, что, оставив тогда её, он мучился без неё не меньше чем она без него. Она думала о нём. Она продолжала любить его.

Он не ответил ей, только сильнее прижал к себе. Он хотел её. Хотел и боялся одновременно. Что-то неведомое и тёмное ожидало его на этом пути. Но и влекло с ужасающей силой.

- Вот ты была там, - начал он неуверенным, слабым голосом, - там, откуда никто не приходит. Что там? Хотя я много раз видел тебя среди нас.… И считал, что мы похоронили тебя живой, в цветущем саду, под яблоней….

Она молчала, и только руки её ласкали его лицо, легко, легко пробегая по губам, прикрытым глазам, чуть касаясь, ушей и шеи.

- Что ты хочешь? – Не дождавшись ответа, спросил он её еле слышно, в самое ухо.

Она засмеялась. Но смех этот смутил его. Этот смех не мог принадлежать ей. Так могла смеяться совсем другая женщина. Женщина, которую он когда-то, очень давно любил. И любил до безумия.

- Ты меня уже спрашивал об этом. – Сказала она. – Помнишь? Когда я умирала. Когда оставалось всего несколько минут… до моего последнего вздоха…, а точнее выдоха. Да. Он помнил этот момент. Помнил свой вопрос. А её ответ он не просто помнил, он был мучим им всю оставшуюся жизнь.

Обняв его голову руками, она слабо коснулась поцелуем его шеи. Затем её руки заскользили по его телу, а поцелуи, становясь, всё более страстными, стали покрывать его лицо пока не завладели его губами.

Он не сопротивлялся. Чувственный дурман объял его. Он забылся под её ласками.

- Не нужно меня бояться, родной мой. – Шепнула она. – Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Ко мне, душа моя. Ко мне, сердце моё.

 

Когда он открыл глаза, было три часа сорок минут по полуночи. Он был мокр, но сознание было ясное, и общее состояние лёгкости владело им.

Александр Николаевич ещё долго лежал, осмысливая привиденное. Размышляя, он в конце концов пришёл к выводу, что где-то здесь скрыта подсказка к дальнейшим событиям. Он даже почти догадывался, в каком месте сновидения нужно её искать. Но он и представить себе не мог, чем лично для него обернётся реализация этой подсказки, а также последствия задуманного им эксперимента.

«Как же так, получается, - думал он, - что, просыпаясь, я каждый раз попадаю в одну и ту же реальность. А там, по ту сторону реальности, всегда всё по-разному. И как там возникают прозрения, решения и такого вот рода головоломные сюжеты?»

Он встал и стал ходить туда, сюда, как был, ни в чём, продолжая размышлять, как вдруг, звуком приближающегося паровоза, зазвонил мобильник. Вздрогнув от неожиданности, он схватил со стула телефон и нажал кнопку.

- Женька…? Женька! Дружище! Как ты вовремя! – Закричал он в телефон. - Сейчас же ко мне. Слышишь? Никаких гостиниц! Я этого не потерплю. Только ко мне. Ты слышишь? Только ко мне! Ты мне нужен. Я жду тебя! Жду!

«Господи. – Кладя телефон на стол, подумал он радостно – Вот это подарок! Нежданный подарок судьбы! Как это хорошо! Сейчас приедет Женька. Евгений Михайлович. Он же всегда был эрудитом. Он многое знает. Светлая голова. К тому же он художник! А главное он мой друг с самого детства, и кто лучше, чем он поймёт меня ».

Его сосредоточенность на сне пропала. Встреча друга – что может быть более свято!

Он бросился в ванную, смывать последствия сна. Затем закутался в махровый халат и стал готовить зелёный чай.

- Женька, Женька, Женька… - радостно приговаривал он, нарезая дольками лимон и поджаривая гренки.

Наконец у ворот просигналила машина, через несколько минут в дверь постучали, и он бросился открывать.

На пороге, улыбаясь, стоял невысокий, лысый, лобастый человек. В одной руке он держал чёрную, походную сумку с надписью «Экстрим», в другой большую папку с бумагами.

Александр Николаевич, широким круговым жестом руки и склонив голову, пригласил гостя войти. Как только гость вошёл, они тут же заключили друг друга в объятия и принялись хохотать, глядя друг на друга.

- Ну, вот и ты! – Радостно проговорил Александр Николаевич, отпустив, наконец, своего гостя. – Ты не представляешь как я тебе рад, и как ты мне сейчас необходим. Именно ты. Ты и никто кроме тебя. Раздевайся и проходи.

Как только гость разделся, Александр Николаевич тут же усадил его в старое, объёмное, покрытое шкурой какого-то зверя кресло, приговаривая при этом: «Это кресло для гостей. Для дорогих друзей». Сам же уселся на стул верхом и, продолжая улыбаться, стал наливать в чашки чай, и пододвигать поближе к гостю ещё тёплые гренки.

- Как ты оказался в нашем городе? Что тебя сюда так вовремя занесло? – Спросил он.

- Выставку у вас делаю. В вашем дворце культуры. А заодно на этюды похожу. Здесь чудесные места. Городишке этому, насколько мне помнится, более тысячи лет. Есть что прочувствовать.

– Выставку! Это превосходно! Но, Женя, это же не твой масштаб, чтобы выставляться здесь. Всего сорок пять тысяч населения, включая стариков и детей. А впрочем, я чрезвычайно рад твоему приезду, делай что хочешь, но жить будешь у меня. И поможешь мне в моём, уверяю тебя, интереснейшем эксперименте. Эксперименте, которого ещё свет не видел. Который перевернёт сознание людей. И твоё, кстати, тоже.

Александр Николаевич поставил локти на стол и, подперев ладонями подбородок, стал внимательно наблюдать Евгения Михайловича.

- Ты от Союза выставляешься? – Спросил он.

- Нет. Я не люблю Союзы. Ты ведь знаешь. Знакомый коллега пригласил. Он тут промышляет заказами. Ну, и, я же знал, что ты здесь. Кстати, превосходный чай. – Сказал Евгений Михайлович, отодвигая чашку и вытирая салфеткой губы. – Спасибо. Я тоже, Санечка очень рад повидаться с тобой. Ведь прошло, наверное, не менее десяти лет с нашей последней встречи. Я был в твоём институте, и мне сказали, что ты всё бросил и уехал сюда. - Он откинулся в кресле и продолжил.- Говорили, что тебе отказали в работе над какой-то сумасбродной идеей. Говорили, что ты индивидуалист. Что ты гениален. И очень жалели, что ты ушёл.

- Да. – Сказал Александр Николаевич, слегка недовольно поморщившись. - Они поставили меня перед выбором. Понимаешь, то чем занимаются они, это всё государственные заказы. Оборонка, космос и прочее. Это интересно. Это действительно интересно. Но, помнишь ли ты нашу ссору, прости, что вспомнил, когда нам было лет по восемнадцать, по-моему. У тебя тогда брат погиб. Лётчик. Я тогда высказал тебе своё сомнение по поводу существования единственной возможности проникновения в космос, кроме как силового варианта, преодоления притяжения Земли ракетой. Я тогда говорил тебе, что должны существовать и иные возможности покинуть Землю. Не ракетные. Не реактивные. Не преодоления силы законов, а скорее следования им. Что надо работать с природой, а не противиться ей. Ты тогда бурно воспринял это. Бурно отрицательно. Ещё раз извини. Но, не в этом сейчас дело. Я привёл этот случай только для того, чтобы напомнить тебе, что я не всегда бываю правильно понят. Может быть, допускаю, что в этом больше моей вины, чем моих апонентов. Может быть.… Так вот. Я мог бы остаться и продолжать разрабатывать варианты по массовому истреблению людей, приборам слежения, по блокам выживания в космической среде и так далее. Но всё это, Женя, сделают и без меня. И превосходно сделают. Но я верил и верю, - он наклонился вперёд и понизил голос, - в свои собственные догадки и в свою интуицию. – Помолчав, продолжил. - Я оказался прав. Понимаешь? А они не верили в то, что у меня получится. Идея то бредовая. Конечно, это ново. Более того, это на стыке науки и мистики. И потому я не виню их ни в чём. Они не поняли потому и не поддержали. А потом, ты знаешь, я не хочу, чтобы моё открытие стало общеизвестным. Я боюсь, что оно может сослужить людям очень недобрую службу. Ядерная бомба может показаться игрушкой в сравнении с тем, что открылось мне. – Оглянувшись на дверь, он перешел на шепот. - Речь идёт о том, что зовут душой и совестью. А может даже и о том, чему ещё нет названия, но присуще каждому. Представь себе, что разверзся ад, рай или что там ещё и мертвые заговорили. Какие вековые тайны могут открыться людям!

Он встал и подошёл к окну, наполовину задёрнутому золотисто-коричневой шторой.

- Только Полина поддержала меня. Она всегда в меня верила и верит.

- Ты говоришь страшные вещи. Неужели такое возможно?

- Возможно, Евгений Михайлович. Теперь возможно. Но ты не пугайся. У нас с тобой мирные задачи. Не бойся. Ты будешь помогать мне. Без тебя, Женя я не справлюсь. Только тебе я могу довериться в этом важном для меня деле. Только на тебя я могу положиться. Мне вот так, - он поднёс ребро ладони к горлу, - нужен помощник. Сам Бог послал тебя ко мне.

- Ладно, ладно. Посмотрим. – Сказал Евгений Михайлович, едва улыбнувшись. - А что у тебя с Зоей? Все полагали, что ваш союз уже неизбежен. Я имею ввиду женитьбу. Вы так подходили друг к другу. Где она?

- Зоя Валентиновна? А, ничего не вышло. – Повернувшись к собеседнику, сказал Александр Николаевич. – Какой-то заезжий танцор сделал ей предложение, она отказала. А когда он у неё на пороге порезал себе вены, согласилась. Я же на подобные доказательства любви не способен. Простота, открытость и честность. Что ещё нужно любящим людям. Хотя, конечно, пару годков пришлось помучиться. А что до того, что мы подходили друг к другу…, ты знаешь, иногда мне кажется что, мы не долго бы прожили вместе. Разность интересов, устремлений – это серьёзно. Таким женщинам как она необходимо уютное, комфортное гнёздышко, из которого она, время от времени высовывая свою прелестную головку, могла бы взирать на мир и подвергать его божественной критике. Хотя были периоды в нашей с ней жизни, когда мы и бродяжничали. И ничто её тогда не пугало. Меня же, как ты знаешь, влекут, неизвестные дали, собственные амбиции, и вообще самому непонятно что. И никакой критики. Анализ. Безэмоциональное исследование. Я тоже, как и ты, не склонен любить союзы. Вот так, дружище. Но, должен сознаться, иногда моё раненое сердечко нет, нет, да и вспомнит прошлые томления не находя себе места в грудной клетке. И в последнее время всё чаще… Видимо, что-то должно произойти. Но… -

Александр Николаевич подошел к ласково смотрящему на него другу и сел напротив.

- Оставим это. Давай-ка лучше, продолжим о моём деле. Ты слышал такое слово – инкарнация?

- Да. Оно мне знакомо. Переселение душ или что-то в этом роде.

- В общем, верно. Вот и скажи мне, с кем бы из людей, когда-то живших, ты хотел бы пообщаться? Даже более того, кого бы ты хотел воскресить?

- Ты поэт или учёный? – Улыбнувшись, спросил Евгений Михайлович.

- Я учёный с душой поэта. И всё же? Ты не ответил мне.

- Ты серьёзно?

- Более чем. Подумай. Не торопись.

- Извини. Это так неожиданно. Я не готов. У меня, пока что, нет мнения обо всём этом.

- Александр Николаевич не надолго задумался, - Вот ты художник, рисуешь. Тебе необходим и карандаш и ластик. Стираешь, чтобы поправить свои ошибки, и работаешь дальше. Вот так и жизнь со смертью. Одна создаёт, другая стирает. Жизнь вновь создаёт, косая опять стирает. Мне же захотелось внести в этот закон большую гибкость, что ли. Скорректировать его. Помочь жизни. А почему нельзя, если появилась возможность. А разве тебе никогда не хотелось покаяться перед умершим, близким тебе человеком? Извиниться.… Побеседовать, о чём- либо со своим кумиром, коллегой? Разве тебе это не интересно?

- Ты так говоришь, словно ты сам когда-то и создал этот закон.

Александр Николаевич рассмеялся.

- Да. Похоже. – Сказал он. – Но ведь мы пользуемся электричеством, которое тоже не нами с тобой придумано. Вмешиваемся в структуру ДНК. Лечим от рождения, казалось бы, безнадёжно больных. Заметь – от рождения больных.

- А ты мог бы мне рассказать, как всё это ты собираешься осуществить? Или хотя бы сам принцип. Я совершенно не понимаю как это возможно.

- Да. Конечно. – Александр Николаевич внимательно посмотрел на Евгения Михайловича. – Мне и самому-то, Женечка, не всё ещё до конца понятно. Но я попробую. Попробую объяснить. Не буду тебя мучить рассказами о микролептонных волнах, о лептонных потоках, о стоячих волнах, о точках бифуркации и тому подобных процессах. Но о квантовых голограммах ты, конечно же, слышал. – Евгений Михайлович утвердительно кивнул. – Так вот, друг мой. Мне удалось практически подтвердить, что вокруг всех тел вселенной существуют квантовые голограммы, пронизывающие друг друга, копирующие геометрию и структуру физических тел. И каждая голограмма содержит всю информацию о теле, являясь его информационным двойником в цифровых кодах. В каждой точке мирового пространства, можешь себе представить, пересекаются и взаимодействуют бесконечное множество голографических тел Вселенной. И в каждой пространственно-временной точке имеется информация абсолютно обо всех объектах мироздания. Это говорит нам о всеобщей полевой связи предметов и явлений, и подсказывает нам о возможности построения энергетических фантомов. Фантомы строить мы не будем, а вот попытаться обнаружить нужное нам голографическое тело, среди великого множества всех остальных, как говорится, сам Бог велел. Но это так, для самого общего понимания физического устройства мироздания. Растекаться по древу науки я, пожалуй, больше не стану, попробую объяснить всё на более доступном для простых смертных языке.

Видишь ли, идея эта пришла ко мне давно. Даже очень давно. Тогда я занимался биоэнергетикой. Очень много читал о последних исследованиях в этой области. В частности японцев. Ну и конечно также наши исследования по бесконтактному взаимодействию партнёров в сфере боевых искусств. Я просматривал видеозаписи поединков одного с несколькими и ничего не мог понять. Что происходит? Это не гипноз. Ничего похожего. Безмолвно, какие-то мазаные движения руками, человека закручивает и он падает, не понимая, что с ним. Никакого физического воздействия. Как и за что они цепляют друг друга? Полная неясность.

Затем меня запрягли в дела по оборонке, и я вынужден был прекратить работу в этом направлении. Прошло около десяти лет, пока я вдруг понял, что годы идут, а сокровенные устремления моей жизни так и не реализованы. Мои предложения по данной теме не были поддержаны. Чистая наука плюс мистика для них две вещи суть несовместны. Вот тогда я решил всё бросить и проводить исследования самостоятельно. И нисколько об этом не жалею.

Александр Николаевич помолчал, опустив голову, и потом продолжил.

Так вот, непосредственно об инкарнации. Я обнаружил, не теоретически, а практически, заметь это, что каждому живому организму присущ энергетический массив, который сохраняется и после физической смерти человека. То есть, человек как Эго, продолжает жить даже тогда, когда и тело-то его давным-давно истлело в земле. Я уже говорил о голографии тел. Можешь назвать этот массив душой, если хочешь... А какие у тебя взаимоотношения с компьютерной техникой? – Вдруг спросил он.

- Очень поверхностные. – Ответил Евгений Михайлович. Могу набрать текст, просмотреть и немного отредактировать картинки.

- М…да. – Сказал Александр Николаевич. – Но хоть так. А какие у тебя представления о стирании данных и о сохранении их?

- Никаких, Санька представлений у меня в этих делах нет. Мне проще создавать руками, чем давить на кнопки и рулить мышью. – Улыбаясь, ответил он.

- Ну, всё равно, дружище, я попытаюсь объяснить тебе суть своего открытия ещё на одном, совсем уж примитивном примере, думаю, тебе доступном. Ты художник, умный человек с воображением. Поймёшь биофизика.

Так вот. Что происходит, когда мы якобы стираем какую либо информацию? Мы стираем, только запись о ней, название и только. Сам массив информации остаётся, до тех пор, пока его конкретное место в конкретных кластерах на носителе, то есть на диске, не займут другие данные. И пока они не заняли это место, он фактически не уничтожен. Имея специальную программу, мы можем «воскресить» «стёртое». Мы можем присвоить ему новое имя и данные вновь можно использовать.

- Я слышал, что это возможно.

- Это конечно очень и очень грубая аналогия того, что собираюсь сделать я, то есть - воскрешение человека. Мне нужно знать лишь две вещи. Где произошло разъединение тела и его энергетического массива, то есть, место захоронения. И не происходило ли в этом месте уже после, каких либо энергетических воздействий на данное место. Энергетических действий, могущих оказать разрушительное влияние на энергомассив, являвшийся когда-то сутью конкретного человека.

Если окажется, что массив цел, не повреждён, то, имея специальную аппаратуру, возможно, обнаружить нужную нам энергетическую структуру голограммы объекта и, обозначив её в этом мире, «присвоив новое имя», оживить её, поместив в развивающийся организм. Человеческий разумеется. Правда, из этого организма желательно удалить его родную информацию, то есть сделать его чистым. Хотя возможно и просто дополнить. Два Эго в одном теле…. Не совсем желательно. Но это ещё мною не изучено. Так вот, по моим расчётам, весь процесс по внедрению энергомассива в организм должен занять не более получаса.

- Невероятно интересно. И ты веришь, что так всё и будет?

- Нужна ли вера там, где есть знание, понимание, и уж тем более опыт?

Евгений Михайлович слушал друга, и ему казалось, что всё, что он говорит неправда. Что всё это им придумано. Ему приходилось читать изотерическую литературу, где описывались и случаи инкарнации и объяснения её. Но чтобы вот так, его близкий друг, учёный рассказывал ему о реальности этого феномена….

- Ну, хорошо. А возможно ли скопировать эту структуру из данного места, чтобы уже дальнейшими действиями заниматься в лаборатории?

- А ты не такой уж и чайник. – Радостно заулыбался Александр Николаевич. - Ты задал один из самых сложных и очень интересный вопрос. Над этим я сейчас и работаю. Дело в том, что я не совсем ещё разобрался в структуре энергоблока. Эта структура носит открытый характер. Массив, голограмма не застывают после разъединения с телом, а продолжают взаимодействовать со средой, постоянно видоизменяясь. Проще говоря, оказывается, что жизнь продолжается. Скопировать, как ты говоришь массив, вряд ли получится, это уже совсем иной процесс. Как это сделать, когда энергоструктура и пространство представляют собой как бы единый организм. Ты понимаешь меня? Во время эксперимента может произойти разрушение энергоструктуры, или что ещё похуже, мною пока непредвиденное, а это, возможно, уже не только истинная смерть индивида, но и проблемы всеобщего свойства. К взаимодействиям такого рода с энергообъектами я ещё не готов. Мне нужно время, чтобы всё проанализировать. Пообщаться, поговорить с… когда-то умершим. К тому же, возможно, во всяком случае, я не исключаю, воздействия информации умершего индивида на тех живых, кто будет находиться поблизости, в момент «воскрешения».

- Я вижу, что ты всё же чего-то боишься?

- А как ты думаешь? Ведь если что пойдёт не так, помощи ждать не от кого. Для этого я тебя и приглашаю помочь мне. Только тебе я могу полностью довериться. Всё это очень серьёзно, друг мой. Очень серьёзно. Я рассчитываю на тебя.

- Хорошо. А какова вероятность успеха твоего опыта?

- У меня должно получиться. Последние эксперименты с собаками и кошками прошли со стопроцентным успехом. Собаки ведут себя как кошки, а кошки как собаки. Иначе я не стал бы тебе рассказывать всё это и переходить от собак к людям. Ты можешь помочь мне. Необходимо подыскать кандидатуру. Яркость, узнаваемость характера, одно из главных условий. Также необходимо тело. Тело, как вместилище чужого энергомассива.

- Мистика, какая то. Восточная мистика.

- Никакой мистики, Евгений Михайлович. Хотя ты в чём-то прав. Их религиозные прозрения, каким то образом оказались в соседстве с научными открытиями. И не только моими.

- Да. Интересная вырисовывается картинка. А как же Бог?

- Бог? Бог…. Спроси, что нибудь полегче, друг мой. – Вздохнув, сказал Александр Николаевич.

- Ого! Пожалуй, мне пора идти. – Воскликнул Евгений Михайлович, взглянув на часы. – Меня уже, наверное, заждались выставку оформлять.

- Да. Да. Вот тебе ключи от дома. И пойдём, я покажу тебе твою комнату.

Александр Николаевич протянул другу ключи и повёл его на второй этаж.

- Картинки мои придёшь смотреть?

- Естественно.

- Ну, вот и хорошо. Мне интересно твоё мнение. Их сейчас распаковывают в вашем Доме культуры. До вечера. Да, Санечка, ну и задал ты мне задачу!

 

Оставшись один, Александр Николаевич прошёл в лабораторию и уселся за расчёты. Однако работа не шла. Сон, виденный этой ночью, не давал ему покоя. Подсознательно он чувствовал, что сон содержит в себе что-то для него очень важное. Он стал вспоминать его во всех подробностях, и даже решил записать для более углублённого анализа.

Была музыка. Музыка Мацуни. Это однозначно. Тепло и золото степных трав. Какой-то курган. Какое-то колдовство, обольщение и сумасшествие… В общем больной ужас. Разговор с матерью. Очень болезненный для него разговор. Его вопросы к ней. Цветущие яблони… Её смех в ответ… - Стоп! – Сказал он сам себе. - Смех! Да, да. Смех! Всё дело не в словах и действии, всё дело в смехе. Именно в манере смеха.

От неожиданного прозрения он встал и нервно заходил по комнате. Александр Николаевич вдруг понял, точнее, вспомнил, чьим смехом смеялась мать в этом странном сне. Зоя! Вот что скрывал в себе сон. Зоя. Да. Только она могла так смеяться. Тихо. По детски. Рассыпчато. «Благостно» - Вспомнил он её любимую приговорку. Так он иногда её и звал про себя – «Благостная». Александр Николаевич вдруг мгновенно понял, что ему надлежит сделать. Понял кого и в кого необходимо инкарнировать. От этой мысли ему сделалось не по себе. Мать, Зоя.…Возможна ли такая комбинация? Как это может быть? Да и согласится ли Зоя? Согласится ли она стать той формой, что готова будет принять в себя иное содержание? Как странно это звучит в отношении матери…- иное содержание…. Странно и страшно. И какова она сейчас, Зоя?

Никому в своей жизни Александр Николаевич не посвящал столько чувств и мыслей как Зое и матери. Эти два человека были и его болью и его счастьем. И Женька напомнил ему о ней.

- Надо ехать к Зое. Сколько они не виделись? Около десяти лет? Да. Пожалуй. Как она сейчас? Иногда он звонил ей. Где-то в полгода раз. Чтобы убедиться, что она жива, и с ней ничего плохого не случилось. Часто послушав её – Алё! Алё! – он обрывал связь.

Всё верно. Она и только она. Надо ехать к ней. И ехать не медля. Ни один человек, кроме неё не поймёт его устремлений и не согласится на такое участие в эксперименте. Даже на Полину рассчитывать трудно, хотя её пристальные, всё говорящие взгляды, обращаемые на него при их встречах, говорили ему о многом. Понимание, в данном случае, есть главное. Он постарается уговорить её. Хотя это будет не просто.

Завтра же еду. – Решил он. Поговорю с Женькой и еду.

Он сам не понимал почему, но вращение колеса его эксперимента требовало обязательного увеличения скорости. Если не сейчас, то и никогда! Словно кто-то из вне давил на него приговаривая: «Быстрей! Не останавливайся. Появился шанс. Все необходимые части условия совпали. Пора!»

 

Поздно вечером того же дня, после посещения выставки Евгения Михайловича, сидя перед камином, они обсуждали детали предстоящего эксперимента. Евгений Михайлович согласился по мере сил помогать своему учёному другу. Более того, предоставил в его распоряжение свою «Ниву».

Александр Николаевич рассказал о своём плане привлечь к своим опытам Зою. И может быть Полину, в качестве дублёра, если вдруг Зоя передумает.

 

На следующий день электропоезд мчал его в небольшой древний городишко, где на первом этаже пятиэтажного дома, в однокомнатной квартире одиноко жила женщина, от согласия которой зависела судьба его эксперимента, судьба его личной жизни.

Но, пока, ничего не ведая, она усердно читала книги Святых отцов, и философов- богословов.

Когда-то очень давно он привёл её ещё девчонкой в церковь, посмотреть росписи, по совету, тогда ещё мальчишки, его друга, Женьки, тем самым, невзначай, обнаружив в её сердце тягу к религии.

Впереди был не один час пути и Александр Николаевич, наполненный чувствами предстоящей встречи, предался воспоминаниям.

Впервые он увидел её в дверном проёме. Он сидел за столом, когда открылась входная дверь. С улицы в полумрак помещения ворвалось солнце, и в его сиянии, вся просвечиваемая им, стояла она. И было не совсем ясно, то ли свет её объял и содержит в себе, то ли это она лучится охапками света. Тогда он буквально потерял дар речи.

Её простодушное личико сияло. Голос её и манера говорить моментально покорили его. Они стали встречаться. У них было любимое место для встреч. На высокой лестнице у реки. Она спускалась к нему с её вершины, а он восторженный и радостный поднимался ей на встречу. Потом они шли вдоль реки к лесу, и не было для него минут более счастливых. Так продолжалось…

Звуки гармошки нарушили его воспоминания. В вагон вошёл слепой гармонист. Не по росту большая куртка. Большие чёрные очки. Длинные тёмные волосы. На худощавом лице шрамы как от ожогов. Под локтем свисал матерчатый мешочек, в который сочувствующие сами опускали деньги. В основном конечно мелочь. Играл он не очень искусно, но на это никто не обращал внимания.

Наигрывая мелодии всем известных песен, он протискивался между рядами. Люди в тамбурах открывали ему межвагонные двери. А он просто шёл и играл. Он даже не благодарил никого и ни за что.

Александр Николаевич встал и, сунув в его мешочек деньги, вернулся на своё место у окна.

- Одет безвкусно, но чисто и аккуратно. – Отметил он. Значит, есть кому ухаживать за ним. Игра простого деревенского парня, возможно, когда-то, первого парня на деревне. Игра измученной русской души, умеющей, боль и горечь жизни, обращать в личное веселье.

И, тем не менее, ему показалось, что между этим незрячим гармонистом и японской пианисткой, имеется что-то общее. Что-то неуловимое связывало их в его сознании. Ему захотелось продолжения музыки. Он встал и пошёл за слепым гармонистом.

В соседнем вагоне было шумно, и даже игра гармониста не повлияла на общее настроение. Народ в центре вагона смеялся и урчал в удовольствии от наблюдаемого ей зрелища.

Совсем молодой дог серой масти, крутя головой, бросался на стену вагона, неистово скребя по ней лапами. По стене же то метался, то замирал, чуть вибрируя солнечный зайчик. У противоположной стены сидел парень с зеркальцем. Глупый пёс, отскочив, вновь и вновь набрасывался на живое, весёлое пятнышко, пытаясь зацепить его.

Александру Николаевичу стало жаль пса. – Дуралей. – Подумал он, присаживаясь на свободное место, наблюдая за собакой и людьми. – Однако, какая прекрасная метафора. Если разобраться, чем же мы то все, те, кто сейчас смеётся над псом, лучше него? Меня то, например, что влечёт? Такой же солнечный зайчик. Иллюзия. Очередная иллюзия. Можно потрогать и только. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя». – Вспомнил он строку из давнего письма Зои. - Ты нужна мне, сердце моё. Ты мне очень нужна. И никто мне тебя не заменит.

Когда он вышел из вагона, было около шести вечера.

Уже начинало темнеть, когда он подошёл к её дому. Окно кухни своим неярким, тёплым светом выделялось среди всех окон дома. Александр Николаевич не торопился войти. Он сел на скамеечку, напротив окна и стал ждать, не появится ли в окне её силуэт. Но силуэта все не было и не было, и тогда он, справляясь с волнением, решительно вошел в подъезд и направился к её двери. Нажал на кнопку звонка и стал слушать. За дверью послышалось движение, еле слышный голос спросил: «Кто?»

Зоя, это я. – Сказал он. Дверь сразу же открылась. Перед ним, в домашнем халате, с распущенными волосами и в тапочках, стояла Зоя. Как только он переступил порог, она сразу же бросилась ему на шею. После поцелуев они некоторое время молча смотрели друг на друга. Она предложила ему раздеться. Он снял куртку и пошёл за ней в комнату.

Комната была достаточно просторна. По сторонам большого окна, задёрнутого шторой, стояли, высоченный кактус и лимонное дерево. У дивана два кресла и небольшой столик с цветами в красивой стеклянной вазе. Книжная полка с книгами до самого пола. На стене небольшой акварельный этюд церквушки у реки. На полке стояли иконы. Всё было просто, аккуратно и, по родному, мило.

- Присаживайся. – Сказала она, указав ему на кресло, по-прежнему не отрывая от него глаз. – Сколько же мы не виделись?

- Лет десять. Не меньше. – Ответил он, также как она, рассматривая её.

- Близкие люди не должны не видеться так долго. Это для сердца плохо. Аномальные явления в чувствах. Душа перенапрягается.

- Да. Ты конечно права.

- А ты ничего, ещё крепенький. Я же вот, видишь…

- Ну, что ты. Ты почти не изменилась. У тебя прекрасная фигура. Красивые волосы.

- Фигура, тело. – Сказала она с улыбкой, вздохнув при этом. – Всё это просто кусок мяса и не заслуживает внимания Духа. Ты здесь по делам? Или как?

- Нет. К тебе. Именно к тебе.

Лицо её посерьёзнело, и в глазах засветился удивлённый интерес. Она поставила локти на стол, положила подбородок на ладони и, стала смотреть ему в глаза.

А он, рассматривая её, всё больше и больше осознавал, что она, Зоя, и есть та духовная женщина, через которую, в момент всякой близости, он общался и Бог даст, будет общаться, с чем-то высоким, о чём жаждал всегда.

- Уже поздновато, можно мне остаться у тебя? – Спросил он.

- Конечно. – Сказала она. – Ты ведь знаешь, что мне почти невозможно отказать тебе, в чём-либо.

Они ещё долго говорили, рассказывая каждый о себе. Вспоминали. Потом пили чай. И всё было так, словно и не было десятилетнего расставания. Но лёгкая напряжённость, всё же присутствовала. Они оба понимали от чего это. Оба понимали ситуацию их взаимоотношений. Смеясь, она рассказывала ему, как крестилась совсем недавно. Как знакомый батюшка вывез ее, к какой-то речушке, велел раздеться и идти в Ёрдан. А она не понимала, какой такой Ёрдан. И, как она, не умеючи плавать, полезла на глубину и батюшке, в его преклонных годах, пришлось лезть в воду, чтобы спасать её.

Был второй час ночи.

- Я хочу помолиться. – Сказала Зоя. – Ты помолишься со мной?

- Да. – Сказал Александр Николаевич. Для него это было непривычно, молиться перед сном. Но отказать ей он не мог.

- А ты крещёный?

- Не помню. Мама говорила что да. Я не могу ей не верить.

Они подошли к иконе Спасителя.

- Прочти «Отче наш» - Попросила она. Александр Николаевич стал читать. На современном языке, неуверенно и робко. Движением руки Зоя прервала его.

- Я сама. – Сказала она. Стала на колени и быстро, на славянском прочитала. Александр Николаевич смотрел на её тихое, просиявшее лицо и не мог налюбоваться им. - «Как молитва преображает человека! Кто же он таков? И как сопрягаются в нём человеческое и Божественное?» - Подумалось ему.

Зоя поднялась с колен и пошла стелить постель. Его она устроила на диване, для себя же, сдвинула два кресла, рядом с ним, и легла в них.

В окно, сквозь тюль светила луна. Их разговор продолжался при её голубом, томящем их сердца, свете. Он держал её ладонь в своей, и, конечно же, им было совсем не до сна.

- Как благостно. – Произнесла она. – Моя хорошая подруга, рассматривая наши старые фотографии, спрашивала меня, почему я не вышла замуж за вон того мужчину, и она указала на тебя. Тебе, дескать, было бы с ним хорошо. И она права. Как же мне, Санечка хорошо и благостно с тобой.

Она мягко встала и, сняв ночную рубашку, оставшись в лёгких трусиках, легла с ним. Обняла его, и привлекла к себе.

- Я венчанная, Санечка. Венчанная, но не женатая. И к свободе нет пути. Так глупо всё вышло. – Шептала она под его поцелуями. Я с ним почти и не жила… Он для меня никто, но я не имею самостоятельности в любви. Так меня Бог наказал. Погасил мой разум в те минуты. Теперь вот живу и мучаюсь. С тобой, Санечка я блудодействую. Это страшный грех. Я становлюсь блудницей. Что я делаю,… надеюсь, Господь простит меня.… И ты меня прости, что я тогда всё вот так глупо перечеркнула.… Её тело трепетало под его ласками, выгибалось дугой, когда он целовал её в груди и живот. Освободившись от своих одежд, продолжая нежно целовать её, он снял с неё узенькие трусики, и руки его скользнули к её бёдрам.

- Мне операцию делали, Санечка. Доктор сказал, что мне не совсем удобно будет с мужчинами,…я могу не понравиться тебе, любовь моя… Он вошёл в неё и она, запрокинув голову, тихо вскрикнула.

Он любил её неистово, жадно. Столько лет, тосковавший по ней, по единственной в мире. Он буквально упивался ею. Она же чувствовала, как наполняется им, как слёзы нежности и любви заливают ей лицо. Ничего она не желала кроме него. Казалось, разум покинул её.

- Всё прекрасно, душа моя. Всё замечательно. В этом мире нет большего счастья, чем ты. Как я измучился по тебе. Столько лет.… Столько лет… Ты только ни о чём не думай. Ни о каком блуде, ни о каком грехе… Ты и я. И никого между нами… - Шептал он.

Она вдруг резко выпрямилась, глядя на него в упор, сбросила с себя и, вскочив с дивана, выбежала из комнаты.

Когда её не стало, Александр Николаевич вдруг осознал, что произошло что-то такое, чего быть между ними не должно. В чём-то он ошибся. Он почувствовал, какое-то несоответствие его представления о том, как всё должно было бы быть и как всё случилось только что. Что-то было не так. Что-то было недопонято ими друг о друге. Что-то было нарушено. Пропало ощущение целостности мира. Чего-то остро стало не хватать. Его глаза наполнились слезами и, сам не понимая почему, он разрыдался.

Немного успокоившись, он встал и вышел на кухню. Зоя сидела за столом, закрыв лицо руками. Он сел рядом на холодный табурет, потеряно глядя перед собой. Взяв салфетку со стола, он стал промокать глаза. Затем подвинулся к ней ближе и, обняв, поцеловал в плечо.

- Чего ты так расплакался? – Вдруг спокойным голосом спросила она. – Ведь никто ничего не узнает.

Его поразило её спокойствие. Он не понимал при чём здесь «…никто ничего не узнает». Почему она считает, что это должно быть тайной? Он молча встал и пошёл в комнату.

Лёжа на диване, он слушал, как за окном шуршит дождь. Мыслей в голове не было. Не было и сна. Дверь отворилась и вошла Зоя. Легла к нему под одеяло и, обняв, прижалась к нему.

- Прости меня. – Сказала она. – Я самая глупая из всех женщин. Не ругай меня. Давай поспим. Я устала.

Когда Александр Николаевич открыл глаза, на часах было семь. Зоя лежала рядом. Александр Николаевич вспомнил ночь и, глядя на Зою, улыбнулся. «Эх ты, Санечка». - Подумал он про себя. – Какой ты оказывается чувствительный. А впрочем, может это и хорошо.

Александр Николаевич смотрел на кружащиеся за окном жёлтые листья и думал о том, как уговорить Зою на участие в эксперименте. Как и что ей сказать, чтобы она поняла насколько это всё важно для него. И что делать, если она откажется.

В комнате было тепло и уютно. От Зои исходил покой, размеренность жизни без всяких потрясений. – «Не дом, а тихая гавань. Тихая бухта, куда не долетают никакие штормовые ветры». – Думал он. – «Разве она согласится променять всё это на неизвестно что? На тревоги и неустроенность? Даже временные». Он стал осторожно перебирать пальцами её волосы.

- Они у меня уже с сединой. – Вдруг сказала она. – И седина мне нравится. Сон только что видела. – Сказала она, положив голову ему на грудь. Александр Николаевич сунул нос в её волосы и фыркнул несколько раз подряд. – Ёжики, ёжики. – Сказала она улыбнувшись. – Не перебивай. Помолчав, продолжила. - Будто стою я в реке. В чистой и прозрачной воде. Не слишком глубоко. И река передо мной разделяется на два рукава. На две самостоятельные реки. Мелкую, знакомую и глубокую, неизвестную. И я не знаю, куда мне идти. Вдруг на до мной появился Ангел, и ограждая жестом, говорит мне, указывая пальцем: «Не входи в эту реку. Там умрёшь». – Я испугалась. Так и осталась стоять в нерешительности.

Она замолчала. Молчал и он.

- Если я останусь с тобой, я погибну. – Сказала она. – Я это чувствую. Но я всё равно останусь, если ты позволишь. Пусть я погибну. Ты не представляешь, сколько людей настрадалось от моих ошибок. Сколько жизней расстроено и сколько я сама намучилась. Я столько наделала глупостей в своей жизни, что, конечно же, заслуживаю смерти. Но ведь это не самоубийство? – Она повернула голову и стала смотреть в его глаза, ища поддержки. – Я ведь не подменяю волю Бога своей волей? Мне так прекрасно с тобой…

- Ну что ты. Не нужно страхов. – Сказал он. – Мне вот иногда кажется, что смерть светла. Если она не насильственно жестокая, конечно. - Она придаёт движение и смысл нашему пребыванию в этом мире. Её присутствие обостряет нашу жизнь. Ведь многие люди на старости лет перестают бояться этой старухи с косой, как про неё пишут. И даже желают её. Но она не старуха. – Он перешел на шёпот. – Она прекрасна. Я думаю, она не хуже жизни. Там, - он кивнул вверх, - тоже любят. Может быть даже сильнее чем здесь. Это иное состояние жизни. У нас есть возможность проверить это. Убедиться в этом. Ничего не бойся. Я думаю, никакая погибель тебе не грозит.

- Ты что смеёшься? Как ты проверишь?

- Я расскажу тебе об этом. Позже.

- А ты знаешь, что я очень часто вспоминаю? – Спросила она. – Помнишь, мы ходили к Храму Покрова на Нерли, что под Владимиром? Мы тогда полдня брели вдоль реки, заблудились. Набрели на ежевичную поляну. Ели её сколько хотели. Ободрались все.… Потом вышли к дачам, где была яма с леденющей водой. Купили у кого-то дыню, и ели её сидя на обрывистом берегу Нерли, возле Храма. Мне было так благостно…. И как же давно это было…. Кстати, вчера был Покров Пресвятой Богородицы.

- Да. – Сказал он. – Я всё помню, Зоюшка. Тогда мы ночевали в новой палатке, и у нас с тобой ничего не произошло. Нам было достаточно того, что мы были рядом. А может быть, я был не достаточно решительным? А?

- Ну, мне кажется, ты всегда был скромным, в таком деле. Тогда, во всяком случае, это точно.

- Это плохо? – Спросил он.

- Что ты. Хотя, откровенно говоря, сейчас мне жаль, что я досталась не тебе, Санечка. Ты сегодня ночью был так ласков со мной. А я…

Они лежали и молчали, думая каждый о своём, пока он не почувствовал что она, обхватив его руками, плачет.

- Ты чего? – Спросил он, нежно гладя её по волосам.

- Ты знаешь, - сказала она, - когда я умру, ты не закапывай меня в землю, а сожги меня. Пепел же рассыпь в том месте, над рекой. И сам приходи туда почаще.

- Хорошо. – Ответил Александр Николаевич.- Я буду приходить туда с дынькой. Ты не против?

- Нет. – Сказала она, смеясь сквозь слёзы.

- Я, вот, для тебя стихи сочинил. Только они ещё не рифмованные. Не отделанные. Хочешь, прочту?

- Давай. Хочу. Конечно, хочу. Ты так давно не читал мне своих стихов.

Александр Николаевич помолчал, настраиваясь:

- Когда отомрёт моё тело

И душа очнётся среди звёзд

Я взгляну на свою планету

Пытаясь отыскать тебя.

И увижу глубокие снега

С выглядывающими из них травинками.

С крыш домов капает вода.

И всюду синеет небо,

Пронизанное ветвями цветущих яблонь.

И тогда я почувствую твои руки

О которых тосковал в своём теле.

Ты меня не увидишь.

Но сердце тебя не обманет.

- Хорошо. Красиво. Но разве яблони цветут, когда ещё лежит снег? – Спросила она. - Такого ведь не бывает.

- У меня цветут. – Сказал он улыбаясь. – Мне нравится такое сочетание. Помнишь, у иеромонаха Романа? «Пыльные пустырники пахнут повиликою, и в траве смеётся капля василька». Одна трава пахнет другой травой. Кажется абсурд, правда? И смеётся не просто капля, а капля василька. Ну, а у меня яблоневые цветы и снег. Неправда, но, не ложь. Что не сделаешь во имя красоты. А что, ты не согласна?

- Странно. – Сказала она. – Оказывается и так бывает. Ты умеешь красиво сочинять. А ещё лучше умеешь объяснять для оправдания, всякую придуманную тобой чепуху.

- Это только тогда, когда ты рядом. – Сказал он, громко смеясь.- А вообще то я очень, серьёзный человек.

- Ага! Так это значит я во всём, как всегда виновата? И чепуха в твоей голове от меня родится? Может быть, я своей чепухой мешаю тебе совершать великие открытия, господин гений? Тогда я стану уховёрткой и залезу к тебе в ухо. И буду там жить. А почему она уховёртка? – Тут же спросила она. – Уховёртка что, ухи завёртывает? А она, какая из себя?

- Страшная. – Сказал он. – У неё на хвосте клещи. Ими-то она ухи и крутит.

 

Во время завтрака Александр Николаевич решился поговорить с Зоей о цели своего приезда к ней.

- Ты знаешь, Зоюшка, я ведь приехал не просто к тебе, но и за тобой.

- Что ты имеешь ввиду? – Спросила она, поставив чашку с чаем. – Ты хочешь увезти меня с собой? К себе? Но, ведь я пою в церковном хоре. У меня квартира. Как же я…

- Послушай, благостная душа моя. – Он накрыл её ладонь своей. - Я тебе сейчас попытаюсь всё объяснить. Всё что я тебе скажу, очень не просто и очень для меня важно. Постарайся меня понять. Речь идёт о твоём участии в моём эксперименте. Видишь ли, Господь сподобил меня познать одну из его тайн. Если можно так выразиться.

- Можно, можно. – Сказала она. – Именно только так и можно.

Иначе говоря, я сделал очень серьёзное открытие. Оно касается каждого человека, а точнее, всякого живого существа на планете. Мне посчастливилось обнаружить, что после своей физической смерти, человек не умирает.

- Какое же это открытие. - Сказала она улыбаясь. – Церковь всегда это проповедовала. Да и все религии мира, насколько мне известно, говорят о том же.

- Всё это так. – Сказал Александр Николаевич. – Но одно дело это просто утверждать, и совсем другое осуществить это и показать реально. Продемонстрировать всем желающим.

- Что-то вроде клонирования? Но…

- Клонирование тела это телесное подобие. Жалкое подобие оригинала. И не более. Я могу воскресить Душу человека. Её духовные наработки в течение жизни здесь, на земле. Я знаю как её обнаружить. И более того, как поместить её в другое тело, чтобы она могла продолжать жить в этом мире. Пусть в другом теле, но среди нас. Реально. Как мы с тобой сейчас. У меня и аппаратура для этого уже готова.

- Ты не обманываешь меня? – Спросила Зоя после некоторого молчания.

- Разве я тебя обманывал когда нибудь?

Александр Николаевич встал и подошёл к окну. За окном было тихо и солнечно. На отлив села синица и принялась стучать клювом по раме. Это несколько отвлекло его и освободило от напряжения.

- И какую же роль ты отвёл в своём эксперименте мне?

- Самую главную. – Размерено сказал он. - Я воплощу в тебя… умершую много лет назад, свою маму.… Если конечно согласишься. О чём я и приехал тебя просить. Я понимаю, что всё это звучит нелепо, неправдоподобно и ужасно, но мне нужны те,…- он не мог подобрать слова, - кто знает меня, и кого знаю я, чтобы я мог наверняка определить, что всё происходит согласно моим расчётам. Только при таких условиях у меня будет возможность, наиболее полно и верно оценивать качество процесса. Я не обманываю тебя. И я надеюсь, что ты поможешь мне…. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя. Вся твоя и вся в тебе».

Зоя пристально посмотрела на него долгим взглядом, встала и, не торопясь, стала убирать со стола посуду.

- Я хочу подумать. – Сказала она. – Когда нужно ехать?

- Желательно завтра. – Ответил он.

Пройдя в комнату, Зоя села перед зеркалом. Набрав на палец крем, стала задумчиво водить им по лицу, по обозначившимся морщинкам.

Наблюдая за ней из кухни, через открытую дверь, Александр Николаевич думал о том, как эта сорокапятилетняя женщина до сих пор любит себя. С какими муками расстаётся со своей красотой. И эти муки расставания были тождественны мукам когда-то произошедших физических родов, только растянутых во времени. Тело, которое она перед ним вчера отвергала, называя простым куском мяса, не заслуживающего забот Духа, тем не менее, болезненно беспокоило и её ум, и её сердце. Это было очевидно. Самовлюблённость. Именно это качество было для неё камнем преткновения на пути к Богу. Знает ли она об этом? Скорее всего, да. Она умна. Умна в основном книжной начитанностью. К сожалению.

- Мне можно войти? – Спросил он, стоя у входа в комнату.

- Войди. Только не наблюдай за мной. – Сказала она.

Александр Николаевич прошёл и сел в кресло. – « Всё верно. Она до сих пор во власти своей былой красоты. Хотя, что же тут плохого? Просто мы, мужчины, не столь требовательны в таких вещах». - Подумал он. – Что же это за женщина, если она равнодушна к своей внешности.

- Вот ты учёный. Ты веришь в Бога? – Спросила Зоя, не оборачиваясь. - Я до сих пор не могу понять этого. В этом вопросе ты для меня совсем тёмный.

- Человек по своей природе творец. – Сказал Александр Николаевич. - И для него естественно думать, что и мир весь и сам он также сотворён кем-то. В его сознании нет альтернативы появления мира и себя. Нет альтернативы Творцу. Богу. Только вот по чьей воле он создан творцом? По каким таким законам в нём образовалась страсть к познанию Бога, к переосмысливанию всего, к переобразованию того, что создано не им, а тем, кого он так стремится познать?

- Ты никогда не говоришь прямо. Да, или нет. Может ты и прав. Это только для глупеньких, вроде меня, всё просто. Так ты хочешь сказать, что над Творцом может стоять ещё кто-то?

- Нет. Я хотел сказать, что человек существо глубоко обусловленное. Но по чьей воле он таков?

- По воле Бога, естественно. А ты против обусловленности? Против всяких рамок? Не надо. Не отвечай. Ты всё равно ответишь так, что я ничего не пойму. А вот я, Санечка хочу быть обусловленной. Но только Им.

- Понимаю. Знаешь, какая между нами разница? Мой Дух не терпит никаких границ, и религиозных границ тоже. Твоему же духу, как мне думается, хорошо только в границах православия. И у тебя по ней, я смотрю, не плохая библиотека. Можно мне ознакомиться с ней? – Спросил Александр Николаевич, решив увести разговор в несколько иную тему.

- Ознакомься. – Засмеялась она.

Александр Николаевич взял с полки книгу по религиозным советам и стал её листать.

- Как интересно. – Сказал он. – Вот послушай: «Читая книги, я стоял спиной к свету и лицом к тому, что было освещено, и лицо моё, повёрнутое к освещённым предметам, освещено не было». – Какой глубины высказывание. А?

Зоя закончила косметические дела и села напротив Александра Николаевича. Опустив книгу, он стал смотреть на неё.

- Не смущай меня. – Сказала она.

- Ты такая красивая. Мне трудно не смотреть на тебя. Ты освещаешь не только моё лицо, но и душу, и у меня нет никакого желания смотреть на все те предметы, которые освещены тобой. Вторичное меня не интересует. Я хочу любоваться первоисточником и общаться только с ним.

- Как ты всё хорошо понимаешь. Чьё это высказывание?

- Леонардо.

- Он тебе нравится?

- Чрезвычайно. Он же учёный.

- Так может быть тебе его воскресить?

- Мне бы очень хотелось, но мне не добраться до его могилы. Да меня, с моими приборами и не пустят во Францию.

- Так тебе для эксперимента нужна могила? И я должна там быть? – Лицо Зои выразило одновременно и отвращение и страх.

- Но ведь с тобой буду я и мой друг. Ты его прекрасно знаешь. Женька. А потом, мы там будем не ночью. Нам просто не нужны посторонние. Вот и всё. Не нужно бояться, душа моя. Мне хочется спросить тебя. Можно?

- Спроси.

- Что ты вынесла для себя из всего, что ты прочла в этих книгах?

- Не простой вопрос. Не знаю, что тебе ответить. Разное. Например, как трудно сохранить в себе чистоту, постоянно живя среди грязи. Среди плевков в твою сторону и агрессии. И не просто живя, а ещё и работая по очищению и просветлению этой среды. Можно представить, как было тяжело Христу, Духу чистому и светлому. Луч истинной жизни, света, любви среди тьмы и ужаса непонимания. Или, например, как согласовать свободу собственной воли с промыслом Божьим?

- Тебе открылся Его замысел? Его промысел?

- О, Леонардо, Леонардо! Ты, Санечка его достойный сын. Ты спрашиваешь о таких вещах?! Святые отцы всю жизнь на это кладут. А кто я? Простая баба, перечитывающая чужые опыты по стяжанию Святого Духа.

- Ты, Зоюшка изменилась. Такой я тебя не знал.

- А что мы друг о друге тогда могли знать, Санечка? Простые желания. Простые потребности. А вот ты, учёный, представляешь перспективы своего открытия? Ты хорошо сказал, что Бог сподобил тебя узнать одну из его тайн. А для чего? Почему именно тебе Он позволил сделать такое открытие, а не кому-то другому? Ты знаешь? Ответь. Ответишь, пойду с тобой. И сделаю всё, что скажешь.

Александр Николаевич, глядя на Зою, задумался.

- Наверное, затем, - сказал он, - чтобы напомнить людям об их грехах по отношению к своим родителям и близким. Чтобы не думали, что смерть разрешает их проблемы. Что все связи порваны раз и навсегда. Что всё можно и ни за что не придётся отвечать. Напомнить людям, что они живые среди живых. Пусть невидимых, но живых и потому не может быть никаких тайн в их отношениях. Что мир не просто един, а он един во времени, в веках. От сотворения до нынешней секунды он представляет собой одно целое. Каждый может воочию убедиться в этом через моё открытие. Не через веру. Практически. Реально. И учёный и безграмотный. Люди поймут, что смерти как таковой нет. И убивать кого бы то ни было не имеет никакого смысла. Его всегда можно будет воскресить и правда откроется. А почему именно мне это открылось? Я не знаю…

- Значит, во мне будет жить твоя мама?

- Если ты согласишься.

- А что будет со мной...?

- С тобой ничего не должно случиться. Вы будете вместе. Мне нужно за этим понаблюдать. Для того и эксперимент.

- А потом ты сможешь её из меня удалить? Или я всегда буду с ней? Она со мной?

Александр Николаевич не знал, что ей ответить. Он сам ещё многого не знал и не понимал. Как всё произойдёт? Что будет с личностью Зои? Две личности, два эго в одном теле, будто две операционные системы в одном компьютере, и каждая ведёт себя самостоятельно и независимо. Будут ли они конфликтовать? И как быть, если это произойдёт? Ему оставалось только надеяться. Надеяться и молиться, чтобы всё прошло хорошо.

- Ты для меня дороже жизни, Зоюшка. Я, конечно же, постараюсь, чтобы с тобой ничего плохого не случилось. И по окончании эксперимента всё сделаю, как было.

Он понимал что лжет. И себе и ей. И ему от этой лжи было нехорошо. Он решил, что объяснит ей всё потом. Потом, перед самым началом эксперимента он скажет ей всю правду о своём незнании конечного результата. Он только забыл о том, что перед ним женщина. Взрослая, любящая его женщина. Может быть не всё понимающая, но более чем он сам чувствующая суть назревающих событий.

- Хорошо. – Произнесла она. – Я, как и говорила, готова остаться с тобой и умереть. Господь позаботится о моей грешной душе. И о тебе, надеюсь, тоже. У меня к тебе есть ещё одна просьба, прежде чем мы отправимся на могилу твоей мамы.

- Я на всё согласен. – Сказал Александр Николаевич.

- Мы с тобой сходим в церковь Святого Георгия. Я хочу помолиться. Завтра. И ты сможешь поставить свечку и попросить Божью Матерь за свою маму.

- Но ведь это далеко. На самой окраине. Здесь есть неподалёку храм…

- Нет, нет! Только туда. Церковь Святого Георгия очень старая. Ей много веков. Это самое намоленое место в городе. Только там я чувствую Божьи Связи. Потом можешь делать со мной всё что захочешь.

- Хорошо. – Он был покорён её твёрдой верой и преданностью Богу. Вспомнил её вечернее просветлённое лицо.

Её никогда не беспокоили в отличие от него такие категории как свобода и несвобода её Духа, рамки этой свободы, кто в ком отражается и прочее. Она была проста в своей вере и устремлениях. Если без пищи можно было прожить три недели, а без воды три дня, то без веры и обращённости к Христу она, скорее всего, не смогла бы прожить и часа.

 

Утром, позавтракав, они пошли через весь город к церкви Святого Георгия. Побеленные стены церкви сияли белизной, но и через эту белизну хорошо читались сложные времена, выпавшие на долю этих стен, помнивших события почти тысячелетней давности. Они вошли внутрь. Покой, прохлада и полумрак царили в помещениях. Всего несколько человек стояли, склонив головы перед горевшими свечами перед иконами. Они подошли к иконе Владимирской Божьей Матери у алтарной стены, зажгли по свече и перекрестясь, стали молиться. Александр Николаевич никогда не молился в церквях и храмах. Он и не умел молиться. Просто просил, когда его внутреннее состояние подвигало к этому, Божью Матерь о помощи. Стоя теперь рядом с Зоей, он слышал её шёпот: «Господи, Ты знаешь всё, и Любовь Твоя совершенна, возьми же наши души в свои руки и сделай всё, что мы так жаждем сделать, но не можем». Эта молитва показалась ему столь верной и чудесной, настолько уместной к тому, что они собираются сделать, что он тоже стал повторять её за Зоей. На миг Александру Николаевичу показалось, что сквозь пламя свечи на него смотрит его мать. Это встревожило его так, что далее он стал молиться, закрыв глаза.

Выйдя из церкви, они не торопясь, пошли прогуляться по улочкам. Светило солнце, лёгкий ветерок гонял пожелтевшую листву по пыльным тротуарчикам

- «Удивительно, как посещение церкви, храма окрыляет и наполняет чем-то высоким, новым, вселяет покой и уверенность в замысел дела. Словно получаешь разрешение и благословение от Высшего». - Думал Александр Николаевич.

Они медленно приближались к вокзалу, когда их окликнули две цыганки. Молодая и пожилая. Молодая была красивая и чему-то улыбалась, глядя на Зою и Александра Николаевича. У пожилой цыганки были совершенно чёрные, с маслянистым блеском глаза и с сильной проседью волосы, подвязанные сзади цветастой косынкой. У неё были правильные черты лица, взгляд её был глубок, проницателен и в то же время в нём чувствовалась снисходительность, и соучастие.

- Давай погадаю, дорогой. – Предложила она низким, грудным голосом. – Всю правду скажу. Ничего не утаю.

Александр Николаевич не боялся цыган, как очень многие, ему даже желалось общаться с этими, не знающими постоянного пристанища людьми. Все бродяги вызывали в нём уважение и интерес. Он направился к ним, но Зоя стала удерживать его. Она их опасалась. Они были для неё из другого, непонятного ей мира. Александр Николаевич попросил Зою оставить его наедине с цыганками и не волноваться.

- Дай мне свою ладонь, дорогой. – Сказала цыганка.– И положи на неё немного денег. Совсем немного. Сколько не жалко. На лечение ребёнка.

Александр Николаевич вынул из кармана деньги и протянул цыганке. Та взяла деньги, накрыла своей ладонью ладонь Александра Николаевича и внимательно посмотрела ему в глаза.

- Ты видишь, Роза? – Сказала она.

- Да, мама. Всё вижу. – Сказала молодая. Улыбка сошла с её лица. Она смотрела то на Зою, стоящую на тротуаре, то на Александра Николаевича просто и серьёзно.

- Не обижайся, дорогой, - сказала пожилая цыганка, - но тебя совсем скоро не будет среди нас, на земле. И её не будет. – Она посмотрела на Зою. Но вы не бойтесь, всё будет хорошо. Всё будет как надо. Я вижу вас там, где вода. Возле красивого белого храма.

- Там есть кто-то третий. – Тихо шепнула ей молодая.

- Да, да – Покивала головой пожилая. – Но я не знаю кто это. Кто-то похожий на вас… Забери деньги, родной. Ты умный человек, всё поймёшь.

- Спасибо. – Сказал Александр Николаевич, сунул деньги в карман, пристально посмотрел на пожилую цыганку, подойдя к Зое, взял её под руку, и они пошли домой.

- Что она тебе сказала? – Спросила Зоя, видя, как Александр Николаевич изменился в лице.

- Не волнуйся. Она сказала, что всё будет… как надо.

 

На следующий день, утренней электричкой они ехали туда, где их ждал со своей машиной их друг и художник Евгений Михайлович.

Вечером того же дня они все вместе сидели за накрытым столом и говорили о навсегда ушедших днях молодости и о предстоящем эксперименте. Из них троих только Александр Николаевич был заметно напряжён.

 

Это было старое кладбище. На нём уже давно никого не хоронили. Оно было заросшее и мало ухоженное, мало посещаемое. Достаточно широкие дорожки превратились в узкие тропинки. Липы и берёзы тесной толпой обступили их с двух сторон. Казалось, ещё совсем немного и они, сомкнувшись, навсегда превратят это место в непроходимый лес. Только пение птиц по утрам оживляло это безрадостное место.

Александр Николаевич с трудом ориентировался в густых зарослях, среди которых нет, нет, да и проглянет то покосившийся крест, то поржавевший металл оградки, то чёрный гранит забытого надгробия. Ведя Евгения Михайловича и Зою, он иногда начинал сомневаться, что отыщет могилу матери, настолько здесь всё изменилось.

Наконец ему показалось, что он узнал покосившийся деревянный крест с надписью в овальной керамике и поспешил к нему. Да, это была она. Могила той, которая много лет не давала ему покоя.

От самого холмика не осталось ничего, лишь поросший травой участок земли, на которой еле угадывалась сама могилка. Когда-то прямо за крестом он посадил дубок. Теперь это было уже достаточно стройное, оформившееся дерево. Земля под ним была засыпана желудями и опавшей прошлогодней листвой. Чёрный ствол с желтеющей кроной придавал месту некую торжественность, и даже величие.

- Пришли. – Сказал Александр Николаевич, опуская на землю объёмистый рюкзак с аппаратурой. Евгений Михайлович тоже осторожно поставил на землю капсулу и стал оглядывать место. Зоя подошла к Александру Николаевичу и, взяв его под руку, прижалась к нему.

- Не холодно? – Спросил он её.

- Нет. Что ты. – Сказала она. – Беспокойно немножко. А так, всё в порядке.

- Хорошо. Подождём немного. – Сказал он, обращаясь к Зое и Евгению Михайловичу. – Вы меня извините, но мне хотелось бы остаться одному минут на пятнадцать. Потом установим аппаратуру и начнём.

- Да. Конечно. – Сказала Зоя. – Мы пойдём, побродим немножко.

Она взяла Евгения Михайловича под руку, и они ушли.

Александр Николаевич сел на траву возле головы могилы и закрыл глаза. «Где-то там, на глубине двух метров лежат её останки» - Подумалось ему. – «Наверное, всё уже давным-давно истлело. Но душа её жива. Это я знаю точно».

Вспомнились события дней её болезни, смерти и похорон. Промозглая ветреная погода. Их странный разговор в больнице. Её тяжёлое умирание. Отпевание. Неимоверная тяжесть гроба из сырых досок. Долгая дорога на кладбище. Первое время полная неосознанность происшедшего. Затем тоска, раздумья и мучительное чувство вины. И вот появилась возможность встретиться и разрешить томившие его душу вопросы. Повиниться за все вольные и невольные прегрешения перед ней.

Тихо подошла Зоя с Евгением Михайловичем.

- Да. – Увидев их, - сказал Александр Николаевич. – Пора начинать.

Зоя стала убирать траву с могилки, оставляя мелкие цветочки и понравившиеся крупнолистные растения, стараясь придать захоронению надлежащий вид. Александр Николаевич с другом распаковали рюкзак и взялись за установку аппаратуры. Вскоре всё было готово.

Прямо на могиле стояла полупрозрачная капсула, которую должна была занять Зоя. По углам захоронения, на расстоянии двух метров стояли синхронизаторы силового поля. Дальше всех стоял блок бесперебойного питания, чтобы своим электромагнитным полем не влиять на процесс захвата, стабилизации энергоблока умершего и единения его с тем, кто в капсуле. По линии север-юг, в трёх метрах от могилы расположился Александр Николаевич с аппаратурой распознавания и управления. Евгений Михайлович заняв место у бесперебойника, должен был немедленно вмешаться по знаку Александра Николаевича, отключив всю аппаратуру, если что-то пойдёт не так.

Зоя сидела под вечерними лучами солнца, прислонившись спиной к дубу закрыв глаза. Её чуть рыжеватые волосы были распущены по плечам. Длинная цветастая юбка закрывала согнутые в коленях ноги. Евгений Михайлович смотрел на неё, стараясь запечатлеть в памяти её образ, чтобы потом использовать его в своих работах. Что-то беспокоило его во всей этой истории. С одной стороны ему до сих пор не верилось в реальность того, что должно было произойти, а с другой, казалось, что должно случиться что-то страшное и непоправимое.

Александр Николаевич подошёл к Зое и сел рядом.

- Пора? – Спросила она, не открывая глаз. Александр Николаевич не ответил, а, обняв, привлёк к себе и поцеловал в закрытые глаза.

- Я должен тебе объяснить… - начал он, - но Зоя его мягко перебила, - Не надо. Ничего не говори. Что будет, то и будет. Я доверилась тебе и ко всему готова. Знаю, что ни одна христианка в мире не согласилась бы на подобное. Поцелуй меня в губы и покрепче, чтобы я могла запомнить тебя.

Александр Николаевич стал целовать её, а она, обняв его за шею, обмякла телом и не отвечала ему.

- Пора Зоюшка. – Сказал он, оторвавшись от её губ. – Тебе необходимо будет раздеться. Совсем раздеться и сесть в капсулу. По возможности в позу эмбриона.

- Хорошо. – Сказала она и стала подниматься.

Александр Николаевич помог ей встать и направился к капсуле.

Сняв с себя всё, осторожно ступая босыми ногами, она подошла к Александру Николаевичу. Крышка капсулы была поднята. Немного смущаясь, Зоя взглянула в его глаза и спросила: «Поза эмбриона, это как?»

- Садись. Я помогу. – Сказал он.

Зоя с трудом села в тесноватую для неё капсулу. Александр Николаевич попросил её обнять руками колени и пригнуть к ним голову.

- Прощай, Санечка. – Сказала она перекрестясь, и кротко взглянув на него.

- Ничего не бойся. Я с тобой. – Последнее что услышала она. Крышка капсулы мягко опустилась. Александр Николаевич присел перед аппаратурой и кивнул Евгению Михайловичу, чтобы тот включил бесперебойник.

Еле слышно загудели синхронизаторы, и Евгению Михайловичу показалось, что воздух над могилой как будто бы сразу уплотнился, и даже солнечные пятна стали принимать трёхмерную, объёмную форму. Александр Николаевич, наблюдая всё это, вспомнил собаку в вагоне, безрезультатно бросающуюся на солнечный зайчик. - «Нет! Я не таков! В отличии от него я знаю что делаю». – Подумал он с решимостью. Капсула с Зоей слегка вздрогнула. Пальцы Александра Николаевича заметались по клавиатуре ноутбука. По вертикально стоящему перед ним прибору, мигая разными цветами, плясали огни. Но вот они выстроились в стройную конфигурацию и замерли.

- Есть захват. – Шепнул сам себе Александр Николаевич. Он взглянул на капсулу, пытаясь разглядеть в ней Зою. Воздух вокруг капсулы был словно белый туман. Сама капсула едва заметно вибрировала. Листва дуба над могилой приобрела вертикальную ориентацию. Всё говорило о том, что процесс начался. Александр Николаевич сел на землю, попеременно бросая взгляды то на капсулу, то на тихо ползущие вниз по экрану организованные в столп огни. Оставалось только ждать.

- Только бы хватило зарядки батарей блока питания. – Думал он. – И никто бы не помешал. Только он об этом подумал, как вверху послышался шум. Подняв голову, он увидел пару воробьёв пытавшихся сесть на ветки дуба. – Этого ещё нам не хватало. – Забеспокоился Александр Николаевич, бросаясь к рюкзаку. В это время он услышал хлёсткие щелчки. Предусмотрительный Евгений Михайлович используя рогатку, как они обговаривали подобные варианты, уже обстреливал воробьёв мелкими камешками. – Молодец, дружище! – С радостью подумал Александр Николаевич. – Что бы я без тебя делал.

Воробьи молча снялись и улетели.

Но вот, наконец, всё стихло. Вибрации капсулы прекратились, и на экран ноутбука вышло сообщение о том, что процесс завершился. Александр Николаевич дал знак Евгению Михайловичу, чтобы тот выключил питание, а сам побежал к капсуле. Открыв капсулу, он увидел Зою в том положении как он её и оставил.

- Зоя. Зоюшка. – Позвал он её, но Зоя не отвечала. Расправив волосы и, осторожно подняв ей голову, он понял, что Зоя без сознания.

- Женя! – Крикнул он. – Помоги мне! Быстрее!

Вдвоём они осторожно извлекли Зою из капсулы, положили на туристический коврик и накрыли пледом.

- Что с ней? – Спросил Евгений Михайлович.

- Потеря сознания. Я предполагал, что такое может произойти. Нужно как можно быстрее собираться. Я упакую аппаратуру, а ты неси капсулу к машине и возвращайся как можно скорее.

Когда Евгений Михайлович вернулся, аппаратура была уже собрана. Он поднял рюкзак, Александр Николаевич взял на руки укутанную в плед Зою и они пошли к машине, стоящей у ворот кладбища.

Погрузив аппаратуру, они положили Зою на заднее сидение, где вместе с нею расположился Александр Николаевич, и поехали на снятую ими квартиру.

На следующее утро Евгений Михайлович уехал к своей выставке, пообещав вернуться не позднее понедельника с Полиной.

 

Зоя была без сознания целые сутки. Температура у неё была нормальной, дыхание спокойное, ровное. Александр Николаевич не отходил от неё. На вторые сутки, днём она открыла глаза. Смотрела на него долго и без всякого выражения, никак не реагируя на всё, что бы он ни говорил ей. Ближе к вечеру Зоя пошевелилась и попыталась сесть.

- Где я? – Спросила она.

- На квартире. Не беспокойся. – Ответил он, помогая ей, поддерживая со спины.

- Дай мне воды. – Попросила она.

Александр Николаевич наполнил стакан и принёс ей. Напившись, Зоя, глядя на него, улыбнулась хитровато, и вновь опустилась на подушки.

- Ты хочешь меня о чём-то спросить? – Сказала она.

- Как ты себя чувствуешь?

- Очень хорошо. Только некоторая тяжесть в голове. И чувство как будто мы с тобой очень давно не виделись. Ты изменился.

Она протянула руку и коснулась его щеки. Взгляд её стал строгим и напряжённым. И в этой напряжённости глянули на него вдруг глаза матери. Глаза, когда она была уже полуослепшей.

- Не надо меня бояться. – Сказала она, опустив взгляд, заметив испуг на его лице. – У нас есть, что нибудь покушать?

Александр Николаевич повернулся окликнуть Зою с таким же вопросом, но вдруг с ужасом осознал, что Зоя и есть та, что просит. «Боже мой! – Подумал он, - Неужели… Они вместе…».

- Я сейчас. Полежи тихонько. – Сказал он несколько растеряно. Накинул пиджак и кинулся в магазин. Купив апельсины, сосиски, хлеб и солёные огурцы он буквально влетел в дом. Зоя стояла у окна в наброшенной на плечи его клетчатой рубахе. Обернувшись, увидев сосиски и апельсины, она спросила, удивлённо подняв брови: «Ты что в Москву ездил?»

- Почему в Москву?

- Апельсины…

Он понял, в чём дело. Это рассмешило его и сняло накопившееся напряжение.

- Теперь апельсины повсюду. – Сказал он. – Сейчас сварим сосиски и поедим. Вот, с малосольными огурцами. Я помню, ты их любила.

Он поставил на плиту ковшик с сосисками, и они сели за стол напротив друг друга.

- А где Женя? – Спросила она.

- Женя? Женя приедет в понедельник. У него выставка. Ему нужно присутствовать.

Они сидели и молча смотрели друг на друга. Так продолжалось до тех пор, пока кипящая вода не полилась из ковшика. Спохватившись, Александр Николаевич бросился к плите. Неожиданно погас свет. Ни свечей, ни лампы не было, и он оставил гореть конфорку. Свет живого огня наполнил комнату лёгкими голубыми тенями.

Зоя ела не торопясь. Аккуратно. Отламывая хлеб небольшими кусочками.

- Не смотри на меня так в упор. – Сказала она, кладя вилку. – Мне неудобно. Я понимаю – эксперимент. Но всё же… Я прошу.

- Ты тоже очень изменилась. – Сказал он.

- Это ты про кого? – Взгляд её был пристален и насмешлив.

Александр Николаевич опустил голову, не зная как дальше вести разговор. Он не решался произнести слово мама, но и назвать эту женщину Зоей он тоже уже не мог.

- Зови меня по-прежнему – Зоя. - Сказала она, спасая его положение. - Как же мне не измениться, ведь я училась.

- Что значит училась? Где?

- Там. – Сказала она. – Ты думаешь, учатся только здесь?

- И на кого ты там выучилась? – Ему было неловко от задаваемого вопроса.

- Я декоратор. Оформитель. Устраиваю различные мистификации. Вот, совсем недавно оформляла одну детективную историю. Хочешь, расскажу? Она положила вилку и медленно откинулась на спинку стула. Её взгляд сделался жёстким и насмешливо холодным.

- Расскажи. – Александр Николаевич внутренне напрягся в предчувствии чего-то необычного, и касательного его самого.

- Представь себе, - начала Зоя, кутаясь в его рубаху, - большой запутанный в своём устройстве старый, можно сказать ветхий дом. Некто, назовём его «А», бродит по нему, как у себя. Ищет, сам не зная что, и вдруг, открыв очередную дверь, выходит во двор. Поздний вечер. Туман. Еле видный диск луны. Близится ночь. Красивая, плотного сложения женщина, укрытая шалью, с твёрдым, проницательным взглядом, подходит к нему, отводит за угол и говорит: »Пора тебя крестить, пока ты в сознании». Затем надрезает его палец, макает свой палец в его кровь и чертит на его лбу крест. Таким образом, этот «А» оказывается крещёным своей же кровью и во имя себя. Странно, ты не находишь? После этого «А» продолжает блуждание по дому. Женщина в шали незаметно сопровождает его, где бы он ни проходил в доме. Он остро ощущает её присутствие. Но, странное дело, он не помнит её лица. Однажды идя по коридору, он чувствует за спиной её быстрое приближение и сворачивает к увиденной им, но никогда не открываемой двери. Распахнув её, он…

- Нет! - Сказал Александр Николаевич, напряжённо глядя Зое в глаза. – Дальше не нужно. Я знаю продолжение этой мистерии. Я могу рассказать, что было потом. – Он получает сильный толчок в спину и буквально влетает в огромное помещение, где стены выкрашены и обсыпаны чем-то, не позволяющем вздохнуть ему полной грудью. Чем-то вроде алюминиевой пудры. И хотя он задыхается, в нём нет страха. – Голос Александра Николаевича задрожал. - И вдруг он чувствует, как некая могучая сила в виде двух тёмных ладоней начинает сгибать его тело и мять словно тесто. Неимоверная боль и ужас мгновенно овладели им. А руки всё мнут и мнут его… Он стал кричать, звать мать, и только тогда его отпустили. Ему так и не пришлось столкнуться лицом к лицу с той, кто втолкнула его в зал, но он и без того прекрасно знал, что это…

- Да, да. – Сказала Зоя. – Ты правильно всё рассказал.

- Я понимаю, что виноват перед тобой. Страшно виноват.

- Это давние дела и мне не хотелось бы об этом.

- Но ведь ты, целый год преследовала меня ежедневно.

- Я не могла без тебя.

- И мне без тебя нет жизни.

Александр Николаевич встал и подошёл к Зое. Его клетчатая рубаха соскользнула с неё. Он поднял Зою на руки и отнёс на кровать. Не раздеваясь, лёг рядом. За окном было уже совсем темно. Было тихо.

- У меня есть вопросы к тебе. – Медленно произнёс он. - Можно?

- Разумеется. Я всегда готова помочь тебе.

- Весь ужас, что приписывают смерти, он оправдан? Быть может, мы напрасно придаём такое значение уходу из этого мира?

- Ты, сын мой. Ты узнал меня. И не узнать не мог. Меж нами связь, какой нет меж другими. Дело не в том, что называют смертью, а в расставании. В нежелании расстаться со всем тем благостным, чем наполнилось сердце во время пути здесь. Есть только один инструмент способный достичь души – это любовь. Душа питается любовью, и это даёт ей возможность жить. Жить самой и помогать выжить своей обители – телу. Душа неуничтожима, ты сам это выяснил и теперь знаешь, Сашенька. А по поводу ужаса.… Разве в тебе был страх, когда ты выходил из меня в этот мир? Здесь же ещё и боязнь неизвестного.

Я скажу тебе одну вещь. – Зоя говорила тихо, но отчётливо. - Она может показаться тебе смешной, для тебя как мужчины, но в ней есть большая доля правды. Ты ведь знаешь, когда женщина не до конца раздета перед мужчиной, то она для него более вожделенна, более желаема, нежели когда она раздета совсем. Тайна. Пленительная неизвестность. Разыгрывается воображение: – «Что за покровом?» Так и со смертью. Если бы люди узнали о смерти всё, то жизнь для них сделалась бы пресной и гораздо менее интересной. Тайна смерти, как ни странно, двигает вперёд развитие людей. Обогащает их культуру, будоражит их разум.

Ты же, как я понимаю, хочешь снять со смерти покров, чтобы все увидели, что смерть – это миф, во власти которого они жили тысячи лет. Но, Сашенька, ведь благодаря этой неизвестности, мифу о смерти, созданному самими людьми, ими же наработан гигантский, человекообразующий пласт культуры. Подумай, разве мог бы Моцарт написать свой «Реквием», зная правду о смерти? Скольких шедевров лишилось бы человечество, и каким бы оно стало, если бы не его размышления о ней?

Неужели ты уверен, что человек созрел для правды о смерти? Ты хочешь объединить миры. Разрушить барьер между ними. Подумай, что произойдет, когда это случиться. Хорошо подумай. Может быть, не стоит этого делать, сын. Многие вещи в их мире потеряют свою прежнюю ценность. Людям откроется множество разных маленьких правд. Они узнают такие правды о себе, которые будут мучить их страшнее всяких пыток. Страшнее выдуманного ими ада. Будут множество каверзных ответов и не найдутся нужные вопросы. Идолы и кумиры воистину падут с пьедесталов. Представляешь, какие потрясения испытает их культура? А ведь это фундамент их существования.

Нужно ли человека слепого от рождения, у которого сформировалось своё твёрдое, во многом ошибочное понимание окружающего мира, в один момент делать зрячим?

- Но ведь рано или поздно найдётся некто, кто повторит моё открытие. Историей доказано, что это неизбежно.

- Ты уверен? Ты хочешь сказать, что люди уже открыли всё то, что в своё время открыли египтяне, индусы, майя и другие народы тысячелетия назад? А ты знаешь, что привело тебя к этому открытию? А может и не что, а кто? Ведь господин случай в природе отсутствует. Почему именно тебя захватила эта идея, а не кого-то другого? Всё рождается на встречном движении, на встречном стремлении. Ты отсюда, а кто-то оттуда.… И кто же? И главное: разгадка тайны смерти не есть путь в бессмертие. Забвение…

Ты полагаешь, что тебе открылась тайна репки, живущей наполовину в ином мире, ином, чем твой. И что ты сможешь её выдернуть, мысля категориями своего мира, не познав прежде тайн того? Один? Без мышки? Репку ты, допустим, выдернул, но что дальше? Не окажется ли она столь горькой, что отравит и тебя?

- Мне кажется, я понимаю тебя. – Сказал Александр Николаевич, - Но желание познать истинный образ смерти не отпускает меня.

- Нет образа смерти без образа жизни. Подумай, почему не переполняется тот мир, куда с зарождения жизни уходят живые? Миллиарды и миллиарды. Все говорят о зарождении этой самой жизни, но никто не говорит о зарождении смерти. Странно, правда?

- А Бог, дьявол?

- Иерархия светлых и тёмных сил? Где бы ты ни находился, всё решают законы развития природы, а не вымысел человеческий.

- А как же вера?

- Вера - это не что-то, существующее отдельно, само по себе. Люди сами творили и творят веру как личную, так и общую. Организуют её в структуры.

Есть, Сашенька, конечно, и нечто совсем иное касающееся того, что я открыла тебе, более истинное, но это ты узнаешь в своё время. Что ещё ты хотел бы узнать сейчас?

- Вот ты была, там, откуда до тебя никто не приходил. – Александр Николаевич помедлил. – Скажи мне, что там? Как у Данте? Я часто видел тебя среди цветущих яблонь. Уже умершей. И мне было страшно оттого, что мы похоронили тебя живой. Хотя иногда мне казалось, что я видел тебя среди людей. Ты словно наблюдала за мной.

- Так и было. Иногда мне так хотелось увидеть тебя и хоть чуть побыть рядом, что я, нарушая все запреты, входила в тела живых. Шла на преступление. Это страшно и больно, и не только для меня, но я всё терпела, все наказания за такие мои деяния. Всего несколько секунд, но потом они питали меня годы. Спрашиваешь - как там? В целом не плохо. В начале было трудно. Страшно и очень трудно. Мучилась. Потом просветили. Господь преподавал мне законы. Постепенно стала многое понимать из того, что было вокруг и из того, что происходило здесь, когда была с тобой. Оказывается всё едино. Данте такое и не снилось. Видела его как-то.… Потом учиться пошла. Там всех учат. Без всяких экзаменов. Развитие сотворчества. Это мне многое дало в плане понимания себя. Своих сил и возможностей. К тебе стремилась как безумная. «Никто не должен быть лишён того, в чём он нуждается». Иногда, правда очень редко, встречала тебя. Жаловалась тебе. Когда же день тому назад ощутила свет огня, и услышала слова, обращённые ко мне, поняла, что скоро мы встретимся.

- Да? – Сказал удивлённо Александр Николаевич, - Это было в церкви. Я тоже помню твоё присутствие возле меня в тот момент.… Отца встречала?

- Твоего – нет. Видимо, тяжек грех его. Никак не очистится. Но забвение ему не грозит. Девушку твою встречала.

- Какую девушку?

- Ну, Зою, разумеется.

- Но ведь ты сейчас… - Александр Николаевич замер.

- Да. Я в ней и с ней. И с тобой. Чувствую, что тебе трудно воспринимать меня такой, какая я стала. Ты ожидал, что я буду такой же, как когда мы расстались. Полуграмотная, малопонимающая тебя.… Но, Саша, ведь здесь мы почти ровесники. Более того, ты старше меня.

- Боже! – У Александра Николаевича перехватило дыхание. - А ведь верно. Как я сам об этом не подумал. Сын старше матери.

- Более того, я хоть и не на много, но моложе твоей Зои. – Между тем продолжала лежащая рядом с ним Зоя. – Телом конечно. Если бы я раньше знала о судьбе своей души.… О её бессмертии. О том, что никто не способен оказать мне столько помощи, сколько я сама.… А вот скажи мне, дорогой мой, - она неожиданно сменила тему, - ты сам как думаешь, вот это твоё открытие, оно способно работать на разрушение мира или на его единение?

- Думаю, что на единение. Ведь мы с тобой встретились. Разговариваем.

- А если наше общение, этот разговор, как ты говоришь, уведут тебя и ещё кое-кого в тот мир, из которого ты взял меня? Ты к этому готов?

- Я не думал об этом.

- Вот, вот. И Зоя об этом не думает.

- А ты знаешь, о чём она сейчас думает?

- Санечка. – Вдруг сказала Зоя изменившимся голосом, - ты не спишь? – Она глубоко вздохнула. – Я люблю тебя. Обними меня.

В её голосе было столько детскости и незащищённости, что Александр Николаевич сразу понял, что перед ним действительно Зоя.

- Как ты себя чувствуешь? – Спросил он, обнимая её.

- Хорошо. – Сказала она. – Сон видела.… А может и не сон… Странно как-то.… Очень всё явственно. Будто я в зале, где кроме меня ещё несколько человек. Мужчины, женщины. Красивые все. И мы совместно, мысленно создаём различные предметы, которые затем материализуются. А потом создали маленький водопадик в японском стиле. Замшелые камни. Над водопадом красный японский клён. Ветерок.… Листочки красные кружатся, кружатся, кружатся. Волшебство какое-то. И ты знаешь, чего мне очень, очень захотелось?

- И чего же?

- Я хочу на волю. Хочу на природу. В поле. Я так давно не ходила по земле. По тёплой солнечной земле. Босиком. Помнишь, мы с тобой одно время жили в палатке у моря. На песчаной косе. Людей почти нет, только мы и море. Чайки, дельфины, медузы. Суп из помидоров. Какое счастье! Неужели этого больше не случится никогда? А так хочется… Скоро у твоей мамы день рождения, надо бы как-то отметить. Может быть, куда нибудь сходим?

Она говорила едва слышным голосом, не очень разборчиво, словно засыпая. Александр Николаевич вспомнил, что действительно на днях у матери день рождения. Но вот кого и как он будет поздравлять? Уместно ли это сейчас? Хотя пойти погулять, отдохнуть на природе это было бы очень даже не плохо. Он и сам очень устал за эти дни.

- Завтра. – Сказал он. – Завтра праздник, правда, не помню какой, и мы пойдём к реке. Пойдём через поле. Я покажу тебе дом, в котором мы когда-то жили. Покажу тебе древний курган, который давно собираются раскопать и узнать, наконец, что там скрыто…

Ночной сумрак за окном стал бледнеть и Александра Николаевича объял полусон, полудрёма.

Ему привиделась пустая комната всего с двумя стульями. У двери стоял человек в длинном балахонистом одеянии из тёмной материи. Длинные седоватые волосы закрывали почти всё лицо. Виднелась короткая бородка. Голос был очень знаком. Этот человек, шагая от окна к двери, стал уговаривать его переписать научные заметки, дневники и наблюдения по инкарнации так, чтобы их никто не понял при прочтении, кроме посвящённых. Александр Николаевич по причине своего характера взялся расспрашивать этого человека, откуда он и почему надо всё переписывать. Человек же стал медленно пропадать, жестикулируя руками. Александр Николаевич кинулся за ним и оказался перед высокими строениями серого цвета, отделёнными от него металлическими воротами без створок. За строениями виднелась площадь, окаймленная высокими высохшими деревьями. Был день, но солнца нигде не было. Небо ровное без единого облачка. Он понял, что это иной, неземной мир и у него есть выбор войти в него или же остановиться. Человек с лицом закрытым волосами был там и Александр Николаевич направился к нему. Однако и тот, повернувшись, пошел прочь по направлению к пыльной площади. Это был город казавшийся пустым. Но это было не так. Возле одного из строений он увидел выстроившихся в ряд людей, одетых во что-то плотное и в то же время бесформенное. Перед ними прохаживался туда сюда такой же, как они.

Дойдя до площади, Александр Николаевич потерял из виду человека в капюшоне и остановился. В пыли у деревьев копошились воробьи. Они громко чирикали, нарушая неземной покой города. «Как они здесь оказались?» - Подумал Александр Николаевич. И только он это подумал, как воробьи с шумом взлетели и вылетели за ворота, через которые он только что прошёл. - «Вот для чего он привёл меня на площадь». – Понял он. – «Ему хотелось показать мне, что между мирами есть связи. Их нужно только уметь видеть, наблюдая вокруг».

Воздух стал густеть, и Александру Николаевичу стало трудно дышать. Воздух не шел в лёгкие. Он словно потерял текучесть, был вязок, и приходилось прилагать усилия, чтобы втянуть его в себя. С трудом Александр Николаевич прервал видение и открыл глаза. Зоина рука лежала у него на груди у основания горла. Он осторожно взял её и передвинул ниже.

- Ты всё понял? – Спросила она, не открывая глаз. – Жаль, Санечка, что нам так и не удалось насытиться друг другом.

Ничего не ответив ей, он стал размышлять о привиденном.

За окном давно уже был день. Светило солнце. Конфорка продолжала гореть голубым пламенем.

- Мы пойдём гулять? – Спросила Зоя, гладя его лицо. – Ты обещал.

- Конечно, душа моя. Я всё помню. – Сказал Александр Николаевич. – Женя с Полиной приедут, скорее всего, завтра, и мы пойдём вдвоём. Сегодня. Ближе к вечеру. Если ты не возражаешь.

- Мы не возражаем…

Осень была в самом разгаре. Стояло бабье лето, опутанное золотистым теплом и летучей паутиной. Огромное малиновое солнце висело над горизонтом. Утомлённые дневным зноем травы, стояли, замерев в ожидании ночной прохлады. Это были последние тёплые дни перед грядущим неуютом и холодом.

Древний курган, обнесённый чёрной металлической изгородью-решёткой, темнел посреди обширного поля. Кое-где на решётках висели запретительного характера таблички, предостерегавшие прохожих, чтобы те не взбирались на холм, который якобы охраняется государством, и что всеми правами на него обладает только институт археологии.

Но, поскольку любопытство всегда и везде главенствовало над всяческими законами и запретами, люди шли именно к кургану, и именно на курган.

Александр Николаевич и Зоя шли, держась за руки. Они шли далеко позади всех. У их босых ног молча, словно мыши, суетились воробьи. Александр Николаевич нисколько этому не удивился. «Всё едино. Всё связано. И это хорошо». - Подумалось ему. До них доносились голоса, смех и всё это было погружено в неторопливую, прекрасную фортепианную игру японской пианистки Кэйко Матцуи.

«У кого-то играет магнитофон».- Подумал он счастливо. – «И вообще всё идет, так как надо. Как задумано… Как предсказано… ».

Иногда Александр Николаевич искоса посматривал на Зою, словно убеждаясь, что на этот раз это не сон, что она вот рядом с ним, такая необыкновенно красивая и родная. Он чувствовал её горячую ладонь в своей, и почти не дышал, боясь разорвать некие волшебные токи, связующие их воедино. Лицо Зои светилось нежностью и лаской. Её голубые глаза были влажны. Закатное солнце, отражённое в них делало их ещё прекраснее, наполняя трагизмом предстоящей развязки. Золотистая кожа её высоко открытых рук казалась бархатной.

Они остановились. Обвив руками его голову, Зоя смотрела в его лицо и всё теснее прижималась к нему.

- Зоя. Милая моя Зоюшка… - Шептал Александр Николаевич, чувствуя, как она тянет его вниз, к травам, и нисколько этому не удивляясь. А она влекла его вниз, пока они не легли на землю.

- Саша… - Вдруг произнесла она, после чего, в глубинах его Я что-то дрогнуло, разливаясь сладостным напряжением и тревогой.

- Да,… - Он вдруг, в который раз, потерял уверенность, что это Зоя. Он опять не понимал кто с ним, чьи руки ласкают его и как её называть.

- Почему ты молчишь? – Спросила она.

- Я не могу понять... – Сказал он. Собственный голос был слабым и далёким. Она засмеялась, и ему показалось, что это смех матери.

- Тебе не нужно ничего понимать. Ты не в лаборатории. Ты у меня. В гостях. – Прошептала она, и её поцелуи стали покрывать его лицо, становясь, всё более страстными. Он попытался ответить ей, но ему это плохо удавалось, до тех пор пока он не почувствовал на своих губах жадную страсть её губ. Руки их, скользя по одеждам, принялись освобождать из них тела. Прижимая её к себе изо всех сил, он, тем не менее, ничего не предпринимал. Что-то жутковатое и тёмное стало овладевать им. И она почувствовала его страх и неуверенность.

- Скажи мне, Санечка, как тебе удавалось жить без меня? Мужчине – она замолчала на несколько секунд, после чего продолжила, взглянув ему прямо в глаза, - одному тяжело?

Да. Это не Зоя. – Понял он. – Это не её фраза. Мама.… Боже мой! Что же это? Неужели навсегда? Два Эго! – Ему вдруг сделалось всё равно. Они обе были дороги ему в равной степени. И ни с одной он не желал расстаться. И за любую из них, не задумываясь, отдал бы жизнь.

- Что ты хочешь? – Выдохнул он.

- Ты уже третий раз спрашиваешь меня об этом. – Сказала она, заливаясь еле слышным смехом Зои.

- Третий? Почему третий? – Спросил он. – Ах! Да! Ты имеешь ввиду….

- Тебе же так хотел, чтобы я умерла. Ждал, когда меня не станет. Там, в больнице. Когда я была уже безнадёжно больна, и лечить меня уже не было смысла. - Сказала она. – Помнишь? Помнишь, что я ответила тебе? – Голос её был по-прежнему тих и томен.

- Да, …мама… я помню. – Сказал он еле слышно. У него внезапно перехватило горло и слёзы раскаяния, слёзы освободившейся ото лжи души, потекли по его лицу. – Ты спросила меня: »А ты чего хочешь?» Я не знал, что тебе ответить. Ведь ты была почти мёртвая, и, вдруг, твой взгляд… и такой, всё обо мне знающий вопрос… Прости меня…

Он почувствовал, как сердце его стало замирать, и что дышать ему становится всё труднее и труднее. Лёгкий ветерок доносил затихающие обрывки музыки. Но это была уже не японская пианистка. Наигрывала гармонь слепого музыканта из электрички. И эта музыка была наполнена словами:

- Я знаю, почему тебе хотелось, чтобы я умерла, мой дорогой и любимый Санечка. Ты хотел свободы. Свободы от меня. Хотел самостоятельности. Ты считал, что я сковываю твою волю. Но ты никогда не будешь от меня свободным. Никогда, Сашенька. Как и я от тебя. В этом для тебя великое благо. И большего блага для тебя от меня нет. Потому, что я любила тебя, люблю, и буду любить вечно. Потому, что ты часть меня, а я часть тебя. Помнишь Покров? Белый храм на берегу реки? Не плачь. – Голос звучал по матерински нежно и проникновенно. – Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Я тоже боялась смерти когда-то. Но оказалось, что она, смерть, и есть самое благостное, что только может быть для живущих. Потому и могила моя, в твоей памяти, оказалась не на общем кладбище, а в цветущем, яблоневом саду у Нерли. И вины моей перед тобой нет, как и твоей вины, пере до мной. Наш эксперимент, сердце моё, полностью удался.

 

- Вот такими их и нашли. – Еле сдерживая слёзы, сказала Полина. – Они оплели друг друга руками, и так застыли. Разымать их не стали. Просто накрыли тканью и принесли сюда. Я сомневаюсь в том, что необходимо вскрытие…

- Не нужно никакого вскрытия. И без него всё ясно. – Прервал её Евгений Михайлович. - Так их и нужно похоронить. Вместе. Я обо всём позабочусь. Сам.

- А ты знаешь, он хотел, чтобы не было никаких похорон. Никаких могил. Он хотел, чтобы его отпели и сожгли. А пепел развеяли над водой. Более того, он указал точное место. – Глядя на Евгения Михайловича, сказала Полина.

- И где же?

- Река Нерль, возле Храма Покрова.

- Владимирская область? Почему там?

Полина пожала плечами. - Может быть, он полагал, что в этом случае, их, уже никто, никогда ни какими инкарнациями не потревожит? А впрочем, не знаю. Знаю одно, у него всё получилось. Как ему и желалось. Вот только сжечь… это маловероятно.

- Почему?

- Здесь нет крематориев. Не повезёшь же ты их в Москву. Да и разрешение на кремацию получить не так просто. Потребуют вскрытия. Обстоятельства смерти и прочее.

- Скорее всего, – сказал, задумавшись, Евгений Михайлович, - ты права. И всё же мне думается, что воля его должна быть исполнена. Он оказался совершенно прав: его эксперимент действительно перевернул моё сознание….

- А если всё сделать, как он хотел, но тайно. Чтобы об этом никто не знал, кроме нас? Просто пропали.… Исчезли,… Мало ли людей пропадает…

Евгений Михайлович долго, молча смотрел на Полину.

- Нарушение искусственных законов, – сказал он, слегка улыбнувшись, - не есть нарушение законов природы. Тем более что я и для себя, откровенно говоря, желал бы подобного ухода из жизни. Так мы, вероятнее всего, и поступим. Пусть никто ничего не узнает о его открытии. Возвращение с того света, каким бы образом оно не совершалось, не на пользу нам, живущим здесь, в этом мире. Всё давным-давно предусмотрено без нас.

Я бы тоже стал сопротивляться, – добавил он, отрешённо глядя в распахнутое настежь окно, - когда бы в моё творение, пусть даже и с благостью, кто-либо стал вмешиваться.

 

 

Август 2009 – январь 2010г.

г. Владимир.

 

Из жизни в жизнь, из века в век