Помочь сайту
Поздравления
ИГРА
9 марта 2015 -
Аскадор Дантейк
- - - - - - - - - - - - - - - - -
«Непростую задачу поставил он передо мной...
Конечно, в любое время я могу отказаться от его негласного предложения (он чутко и благородно оставил мне путь к отступлению). Отношения с ним ни к чему меня не обязывают. Однако... Что-то происходит между нами, уже произошло: может быть, какой-то сдвиг в моем мышлении… о котором лишь недавно я стал задумываться всерьез. И я бы не разбирался так подробно, если б это не коснулось непосредственно меня.
А все началось с самого обыденного – с какой-то незначительной покупки. Я подошел к окошку киоска и спросил, не привезли ли горчичных булочек. Недалеко от нашего дома находится рынок, где мы обычно покупаем продукты. На базаре есть три хлебных киоска. В общем-то, за продуктами в последнее время хожу я. Мы с женой – люди пожилые и покупать себе позволяем, в основном, лишь самое необходимое, но мне приятно иногда побаловать свою половину чем-нибудь вкусненьким. В последнее время жена моя полюбила горчичные булочки. Мелочь, казалось бы: булочки какие-то! При нынешнем-то изобилии продуктов, можно было б и что-нибудь получше найти. Ан, нет, именно этот хлебопродукт оказался излюбленным у супруги моей. Но эти недорогие и действительно вкусные горчичные булочки стали исчезать с прилавков, примерно так же, как исчезла постепенно замечательная паляница. Они еще появлялись в одном из киосков на нашем рынке, да и то лишь раз в неделю, по понедельникам. Потому у меня стало уже, ну, как бы традицией, что ли, потчевать свою дорогую супругу раз в неделю таким теперь редким продуктом.
В тот понедельник я подошел к киоску и наклонился к небольшому окошку. На витрине не все еще было разложено, выставлено после приема товара, я спросил, есть ли мои булочки. Тогда еще подсознательно удивился, что на смену заступил новый, незнакомый мне продавец. Сколько помню, здесь всегда работали женщины, а сегодня довольно расторопно раскладывал товар молодой мужчина. Когда я обратился к нему, он, чуть склонившись к окошку, оценивающим взглядом быстро окинул меня. Во взгляде этом промелькнула явная несимпатия, я это почувствовал. Промелькнула и погасла. Он споро положил в полиэтиленовый пакетик несколько булочек и протянул мне. Я рассчитался, поблагодарил и пошел домой, понятия не имея тогда, насколько важной окажется для меня эта первая мимолетная встреча».
Илья помог водителю разгрузить машину и уже заканчивал раскладывать хлеб по полкам витрины, когда к киоску подошел пожилой незнакомец. Чуть опираясь пухлой рукой о прилавок возле окошка, он что-то спросил. Как показалось Илье, спросил вальяжно, самодовольно, хорошо поставленным низким голосом. Илья еще подумал тогда: «Надо же, с виду такой приятный солидный человек, а какая напыщенность, какое самодовольство!..» В общем, с первого взгляда, а точнее – с первого звука – тот мужчина не понравился ему тогда. «Наверное – бывший начальничек», – решил он с неприязнью (у Ильи, сколько он себя помнил, всегда вызывали антипатию люди чванливые, эгоистичные, с низкой, примитивной духовностью). Но неприятие к необычному для него покупателю длилось лишь секунды. Голос пожилого, благообразно-красивого незнакомца какой-то интимной бархатистостью своей зацепил его в глубине души и, словно добрая, теплая волна нахлынула вдруг на Илью. Он складывал в пакет булочки и руки его (просто до смешного!) почему-то начали подрагивать. Сам не зная, отчего, он чувствовал, как волнение одолевает его. Мимолетом все поглядывал он на незнакомца, невольно любуясь его внешней привлекательностью и угадывая за этой красотой внутреннюю гармонию человека. «Вот бы иметь такого друга!» – мелькнула тогда нелепая, безнадежная мысль. Что-то в покупателе этом было особенное, но что?.. Мягкий, домашний и вместе с тем мужественный облик и доброе внутреннее притяжение. Незнакомец излучал невидимое теплое сияние, от которого на душе появлялась сладкая тревога. Казалось, что Илья знает его уже давным-давно. Но нет, незнакомо ему лицо покупателя, он впервые видит его. Красивые голубые глаза, пшеничный цвет волос, полные округлости розовых щек, присущая этому возрасту приятная полнота... Нет, не во внешности дело (мало ли в Киеве красивых и даже очень красивых людей!). Тут что-то другое... Наверное, внутреннее содержание, духовность этого человека сначала пахнула теплом, а потом живым магнитом потянула к себе, затронув сокровенные глубины души.
Незнакомец ушел, а Илья еще раз невольно потянулся к окошку, провожая его взглядом, ощущая в груди своей, в голове все еще не схлынувшую теплоту и сладкое предвкушение чего-то доброго в скором будущем.
«Не помню, как это произошло, но мы с ним познакомились. Он сам ненавязчиво проявил инициативу, познакомился со мной так, что я и не заметил. Парень он, конечно, по-своему интересный: умеет слушать, всегда внимателен, доброжелателен. Не знаю почему, но мне при каждой встрече было приятно с ним разговаривать, и я неизменно был доволен, когда наступала его смена. Конечно, я чувствовал его искреннюю симпатию к себе и он, просто по-человечески, становился симпатичен мне. Два раза в месяц я общался с ним, покупая булочки. Пока не было покупателей, мы через окошко переговаривались на разные незначительные темы. Покупатели подходили, я становился чуть в сторону, ожидая, пока Илья обслужит их, и потом мы снова продолжали прерванный разговор. Мой новый молодой друг просто подкупал своим неподдельным вниманием ко мне. Было в нем что-то такое, отчего становилось хорошо, спокойно на душе: поговорил с ним – и как будто груз проблем с плеч долой. Но помимо всего этого, чувствовал я: что что-то здесь... ну, в общем, не просто симпатия... Как-то по-доброму блестят его приятные глаза, когда он с нескрываемой любовью смотрит на меня (ну, какое сердце не тронет этот взгляд!). Внешне он, конечно, не красавец, да, разве для дружбы, для отношений мужских это имеет значение? Но, однако... как он разительно преображается, когда видит меня! Он весь сразу как-то засветится изнутри, засияет душевной теплотою. Не знаю, почему, но мне хорошо с ним... ну, разговаривать. Кстати, жена моя как-то заметила, что булочки становятся еще более вкусными, но почему-то только через неделю (наверное, на хлебозаводе в эту смену появился хороший мастер). А меня так и подмывало ответить: это не на хлебозаводе мастер, а за прилавком киоска появился другой человек, который, видимо, душевным теплом своим заряжает атмосферу и все продукты вокруг. И я не мог не замечать, как покупатели тянутся к нему. Есть в нем какой-то неиссякаемый заряд душевной доброты, и люди это чувствуют, люди так нуждаются в этом сейчас!
Но вернемся к развитию наших с ним необычных отношений. Как-то, пользуясь отсутствием покупателей, я разговаривал с ним и оперся рукой о прилавок, так, что рука оказалась как бы в киоске. И он, любезно слушая мой очередной монолог, вдруг порывисто сжал в своих горячих руках мою ладонь, с жаром чуть притянул к себе. Я тогда не придал этому значения (постарался не придать), но ситуация показалась мне забавной. Да… Мельком глянув, нет ли кого поблизости, он продолжал трепетно гладить-сжимать мою руку и, потянувшись к окну, чтобы окинуть взглядом улицу, как бы ненароком коснулся жаркими, трепетными губами тыльной стороны ладони моей… Мне, пожилому человеку, такое внимание было с одной стороны приятно, но... как-то уж странно, непривычно и немного не по себе...
Однажды, во время очередного нашего разговора у прилавка, он вежливо обратился ко мне с просьбой. Сказал, что помимо этой работы у него есть более важное и интересное занятие: он увлекается лепкой из пластика фигурок людей, а также фотографией. Сказал, что хотел бы спросить у меня совета, как у человека, как он выразился: «далекого от всего этого» и потому способного более объективно оценить его работы. Из его слов я понял, что пластиковых фигурок у него накопилось уже так много, что он всерьез намеревается сделать выставку своих работ в Киеве. Но существуют некоторые нюансы, из-за которых он порой сомневается, стоит ли выставлять работы на всеобщее обозрение. В общем, Илья предложил мне взглянуть на фотографии некоторых из них и вынести свое заключение: оценит ли это «обыкновенный, не искушенный в некоторых тонкостях зритель». Я согласился: «Приноси фотографии, посмотрю».
И он принес: толстый фотоальбом, завернутый в газету, в полиэтиленовом пакете (видимо, для того, чтобы я не стал рассматривать фотографии прямо возле прилавка, а внимательно ознакомился с ними дома). Я забрал фотоальбом и ушел... Что вам сказать?.. Я и предположить не мог, что молодого, вполне нормального с виду человека может так серьезно интересовать подобная сфера человеческих отношений. Пронзительное откровение, открывшееся на его фотографиях, поначалу сконфузило, даже ошеломило меня. Хорошо еще, что Илья предупредил, чтоб супруга моя не видела всего этого. Но, несомненно, то, что я увидел, – искусство... Те незабываемые образы, которые создает Илья, – мастерство далеко не низкого класса. Как все же он умеет искусно подвести, подтолкнуть зрителя от легкого безотносительного созерцания до глубокого, будоражащего воображение восприятия главного кульминационного момента своей очередной композиции! Думаю, неискушенный обыватель, впервые увидев что-либо из его работ, первым делом подумает, что это – какая-то, доселе невиданная, изысканнейшая порнография. Но нет, не порнография это. На мой суд представлялось что-то очень тонкое, одухотворенное, хоть и с элементами откровенного секса. Похоже, передо мной действительно искусство, а не примитивные, порочные откровения сексуально озабоченного человека. Вот, хотя бы, эта серия работ. Я, конечно, не специалист, но мне кажется, все композиции у него построены по принципу комиксов, в них четко прослеживается развитие событий от начала и до конца. Перелистывая альбом, страница за страницей, я словно сам невольно погружаюсь в этот, ранее неведомый мне и такой любопытный мир, где безраздельно и властно правит царица-Любовь. Только любовь-то эта необычная! Здесь редко, и как бы лишь для фонового восприятия, появляются иногда фигурки женщин. Развитие событий происходит чисто по мужской линии. Ну, взять, например, эту линию: вот седобородый боярин поит из кувшина лежащего в сенях на полу молодого, изможденного человека, которого, обессиленного, подобрала на дороге его дочь-боярышня. Вот молодой найденыш, видимо, уже ставший работником в обширном хозяйстве боярском, чистит коня, а сам украдкой поглядывает на боярина, дающего во дворе распоряжения другим работникам. Как тонко и с любовью вылеплены из пластика черты лица у всех основных персонажей! Явно заметна, как-то чувствуется, влюбленность и мука во взгляде молодого работника, когда он смотрит на боярина! А тот, видать, и не замечает, не понимает ничего. Далее, от одной композиции до другой, последовательно прослеживается развитие странных отношений влюбленного в хозяина нового работника. Невольно погружаешься в этот мир и становишься как бы его соучастником. Я с самого начала почувствовал, что этот добрый, степенный боярин чем-то вроде близок мне. И тут меня осенило: так это ж Я и есть! Умелый скульптор так тонко вылепил черты моего лица в полусказочном персонаже этом, что я невольно ощущал себя на месте боярина! Я чувствовал себя им! А молодой работник... ну, конечно же, точно – это Илья! Так вот оно что!.. Илья изобразил наши с ним отношения таким удивительным, иносказательным образом. И чем дальше, тем больше погружался я в события пластиковых композиций. Я уже физически и духовно ощущал то, что замерло передо мной в неподвижных фигурках главных действующих лиц. И, конечно же, больше всего меня взбудоражило событие в бане. Там, в бане боярской, между хозяином и юным работником произошло нечто такое, отчего невольно мурашки пробегают по коже. Как тонко подчеркнута кульминация сладострастия у боярина, которого исподволь и искусно насилует его любимец-работник! Я даже в себе ощутил реальный отголосок этого, видать, умопомрачительного оргазма. Это уже я надрывно, в сладкой муке, сгорая от стыда, извергаю семя в рот симпатичному работнику, это я возмущенно бью наглеца по щекам так, что тот отлетает к стене, опрокидывая собой кадку с водой... Все подчеркнуто умелым мастером, он влез в самую душу, мне даже не по себе от наплыва новых, ранее неведомых ощущений, я физически чувствую, как напряжена и изнывает желанием плоть моя... Такого никогда со мной не было, никогда! Нет, это – какое-то безумие! Илья здесь, рядом, он сейчас со мной, он дарит мне новые ощущения необычным творчеством своим, он пытается сблизиться с объектом своих желаний. Ну, конечно же, чего ж тут непонятного: он хочет меня! Это же так очевидно – хочет именно меня. Но уж нет, друг любезный, так дело не пойдет! К этому-то я никак не готов, и не надейся понапрасну. Пластиковые фигурки, конечно, впечатляют, но себя представить в роли недвусмысленной я никак не могу. Илья, ты просто сошел с ума, предлагая Мне такое! Но каков, однако, хитрец! Сколь необычный, искусный метод обольщения придумал он! Куда тем традиционным ухаживаниям за женщинами – цветочки, подарки, комплименты, которые набили оскомину однообразием и ограниченностью воображения! Здесь же – совсем другое, безудержный полет фантазии; здесь он словно берет меня вежливо за руку и ненавязчиво вводит в совершенно другое измерение – в сладостный мир обнаженных чувств и желаний. Он дарит самое ценное – свое, не скованное, искреннее творчество. Но неужели же он действительно надеется, что таким образом может склонить меня – солидного семейного человека к столь странной близости с ним? Это же немыслимо! У меня в голове такое просто не укладывается! Он что, провоцирует меня зачем-то, хочет высмеять на старости лет? Что за странную игру затеял он со мной? Сколь глубока и непредсказуема может оказаться для меня столь опасная игра? Однако какой хитрый ход избрал он! Теперь понятно, что моя консультация, мой отзыв о его работах – всего лишь благовидный предлог, чтобы дать мне посмотреть эти фотографии. Совсем другое нужно ему от меня, совсем другое... Ай да молодец! Ну, что ж, поздравляю, мой загадочный друг: кое-чего ты уже добился! Первый шаг ты сделал правильно, первый выстрел – без промаха: я тебя понял. Но в таком случае, теперь и ты держись: я не так прост, как ты, наверное, думаешь. Ты затеял эту хитрую игру, и я, пожалуй, приму ее правила. Если ты задумал посмеяться надо мной, то сам же и окажешься в дураках, тогда я уже усмехнусь над тобой. Ну, а если ты действительно тянешься ко мне и чего-то хочешь, тогда это еще хуже, тогда я вообще ничего не понимаю! Но, как бы там ни было, игру твою я пока осторожно принимаю, а время покажет, кто ты есть на самом деле. Пока что ты изображаешь пай-мальчика, выбираешь тактику лишь иносказательного признания своей якобы искренней страсти ко мне. А я, в свою очередь, тоже сделаю вид, что ничего не понял. Вот и посмотрим теперь, надолго ли хватит тебя морочить мне голову разными там аллегорическими полунамеками. В любом случае, ты напрасно на что-то надеешься. Посмеяться надо мной у тебя не получится, а уж поиметь меня тем более не позволю!
Однако, какая-то незримая связь между нами уже образовалась, и я не мог отделаться от этого навязчивого ощущения. Какой-то, уже чисто спортивный, азарт запретной игры начинал одолевать меня. И отклонять скрытое состояние азарта не хотелось. А зачем? Пусть будет! Вспомнилась молодость, когда я был действительно очень азартным, даже авантюристичным парнем. От женщин у меня отбоя никогда не было, доставались они легко, но и влюблялся я часто и порой в нескольких сразу. Однако чтобы меня желал кто-то из мужчин, этого никогда не замечал, да и не думал об этом никогда. Ну, что ж, давай, сыграем, друг любезный, в твою странную игру, это даже интересно! Было б действительно забавно поучаствовать в столь непростой, двусмысленной головоломке! Что ж, хорошо, мой искуситель и соблазнитель, попробуй же на самом деле соблазнить меня (если ты действительно этого хочешь). А я буду теперь внимательно отслеживать и контролировать развитие ситуации. И если ты все же порядочный человек, то кто знает… может быть, когда-нибудь, да и сжалюсь над тобой... Кто знает…
Итак, процесс пошел. Началась непростая психологическая игра между двумя неглупыми и в душе азартными людьми. Я опущу подробности, как Илья приносил мне все новые и новые фотографии, якобы для того, чтобы я вынес им свой вердикт. Иногда я делал ему некоторые замечания чисто в творческом плане, но, в общем-то, чаще чистосердечно признавал достоинства его, как необычного художника-новатора. Ни разу я не подал виду, что понял его разительные намеки относительно меня, я был неприступен и достойно держал дистанцию. Но мне все сложнее становилось прикидываться, поскольку в последнее время фотографии изображали лишь два образа – меня и его. Не заметить этого мог бы только слепой или полный идиот. Но мне надо было во что бы то ни стало держать марку, я все еще надеялся вынудить его откровенно сказать мне, чего он хочет от меня.
Однако Илья оказался сильнее, выдержаннее, чем я полагал поначалу. Возможно, он понял, что уже не он, а я с ним играю, и принял правила, навязанные мной. Но он по-прежнему оставался некой загадкой. К моему удивлению, он перестал прибегать к явно откровенным эпизодам интимной близости между главными героями. Теперь в его творениях сквозила сплошь глубоко ощущаемая недосказанность, и это обстоятельство начало даже несколько мучить меня. Не то он оказался умнее, чем я думал, не то душа у него настолько тонко организована, что глубокий смысл каждой новой композиции оказывался по-своему неповторим и приводил меня в растерянность. Он играл со мной мудро и достойно, нигде даже намека на пошлость отношений. Везде чувствовались искренность и благородство. Талант художника рос у меня буквально на глазах. Поневоле я начинал преклоняться перед талантом этим. Каждый раз, в каждой новой работе мы оказывались с ним в полуреальной, полусказочной стране, в самых разнообразных ролях и каждый раз это было произведение искусства. Меня уже не смущали интимные намеки наших фантастических встреч, теперь я им был даже как-то и рад! Для меня уже томительно тянулись очередные две недели до нашей новой встречи. Я чувствовал, начинал сознавать, как нуждаюсь в новых работах его. Своим светлым творчеством мой удивительный друг даровал мне словно вторую жизнь. Он безвозмездно, с истинной широтою русской души дарил мне все самое прекрасное, что только мог, ничего от меня не требуя взамен. И мое прежнее недоверие по отношению ко мне, сменялось постепенно скрытым уважением и признательностью за его стоический, самозабвенный труд, за его уже явную и неугасающую любовь. Да, именно любовь. И его гениальные творения были чем-то вроде сердечных писем-признаний, о которых не каждая женщина может мечтать! Никто и никогда еще не относился ко мне так возвышенно и вместе с тем так действенно, как мой Дорогой Друг! Теперь я боялся только одного – что вдруг однажды Илья перестанет создавать для меня новые работы и оборвется моя сказочная вторая жизнь. Теперь мне было даже страшно представить такое. И как-то не задумывался я тогда, какого титанического труда стоит ему кропотливо, без устали воплощать для меня лучшие мысли и чувства свои в пластических образах. И мысли не возникало, что и он тоже имеет право хоть на незначительные знаки внимания с моей стороны, что он нуждается в моем душевном тепле... Тогда я был еще бесконечно далек от понимания этого.
Конечно, творчеством своим такой человек многих может свести с ума. Теперь это уже очевидно. Но он работал исключительно для меня, и это тешило мое мужское самолюбие. Было очень приятно, что, несмотря на мой возраст, меня так любят. Хотя, если разобраться: за что меня возносить-то? Что такое особенное я ныне собой представляю? И, тем не менее, он боготворил меня, любил такого, каков я есть. Похоже, мне просто повезло, что я встретил столь удивительного человека. А вот повезло ли ему со мной... об этом я тоже тогда не думал.
Конечно, я не мог не видеть, как тяжко гнетет его мое равнодушие, как жадно он впитывает в себя каждое, очень редко и скупо роняемое ему, доброе слово. Всеми работами своими он как бы кричал, умолял меня в ответном, светлом чувстве, а я по-прежнему делал вид, что ничего не происходит. И чем больше я понимал, что от меня чего-то ждут, тем меньше мне хотелось «это» дать. Таков вот парадокс... И он, кажется, понял меня, и с болью, смиренно принял неизбежное. Проглотил обиду и принял. Как же надо любить человека, насколько надо быть сильным, чтобы решиться на такое! А он решился. Думаю, он боялся потерять меня и, видимо, готов был на какие угодно жертвы, лишь бы видеть меня снова и снова. Похоже, я, и только я один, волновал его больше всего на свете. Безграничная любовь проглядывала в его усталых от ожидания и сдерживаемых слез глазах. Иногда мне становилось стыдно перед ним, совестно за мою напускную черствость. Порой меня так и подмывало прижать его к себе, по-отечески согреть в объятиях своих. Но я не мог себе это позволить: существовали незыблемые правила игры. Да и он неправильно мог бы понять такой мой порыв, восприняв это как шаг навстречу его потаенным, но давно уже очевидным желаниям. Мне было жаль его. Я бы хотел просто крепко дружить с ним, по-отечески дружить. Иногда я не выдерживал и называл его: «Сына мой, сыночек». А он... Как он весь таял, млел от этих моих слов. Я же чувствовал, видел, как с героическими усилиями он борется с самим собой, чтоб после слов таких не расцеловать мои руки, не броситься мне на шею, не стиснуть меня в жарких, истомившихся объятиях своих...
Однако мы оба – мужчины и должны быть сильными. Негласный кодекс нашей затянувшейся игры установился прочно и надолго, он окреп, как каменный идол, и ни друг мой, ни я уже не смогли бы, наверное, перешагнуть запретную черту, не смогли бы повалить этого идола на свой страх и риск. Илья оказался слишком стоек, да и мои напускные непонимание и неприступность, как отвесная скала, преграждали путь его чувствам... Кто первым отважится на головокружительный шаг откровенного признания, кто первым повалит идола, с чьей стороны рухнет он? Да и рухнет ли теперь?.. Мой ранее пробудившийся спортивный интерес, со временем переродился в жизненную необходимость, какую-то патологическую потребность изощренно душевно истязать симпатичного мне, все более дорогого человека. Не скажу, что я полюбил его так, как хотел бы он. Это было бы неправдой. Но я, увы, искренне привязался к нему, как к сыну, как к самому лучшему другу своему. Похоже, я уже не мог представить свою жизнь без него… и без его творчества тоже.
Однако игра наша зашла слишком далеко. Было заметно, как постепенно меняется мой добрый друг. Мы по-прежнему виделись лишь раз в две недели: я – покупатель булочек, он – продавец. Илья неизменно укладывал мне самые аппетитные, запеченные булочки в пакет, и я уже заранее знал, что в пакете том обязательно будет лежать серия новых фотографий, на которых изображены он и я, только мы вдвоем. Там мы в другом, прекрасном мире, где нам обоим хорошо быть вместе, где жизнь – это счастье взаимной любви, где в наших сияющих от счастья глазах отражаются то сказочные горы, возносящиеся к небу сквозь слоистые дымки облаков, то звезды вселенной... Я уже давно всей душою жил его работами, его необыкновенным интимно-сказочным творчеством, от которого на душе всегда становилось празднично и светло. Вновь и вновь, и все чаще, я ловил себя на мысли, на страхе, что когда-нибудь это блаженство может закончиться, что Илья перестанет приносить мне новые фотографии свои.
Я не мог не заметить, как друг мой осунулся в последнее время. Как-то он обмолвился, что все свободное время свое только и делает, что лепит новые фигурки для меня, лепит и фотографирует, чтобы снова и снова дарить мне невыразимое блаженство полусказочной жизни.
Я полюбил его. Да. Теперь-то я это точно знаю. Я полюбил его за добрую, отзывчивую душу, за его благородное, любящее сердце, за его, такую земную, плотскую и, вместе с тем, романтически-неземную любовь ко мне. И от такого всеобъемлющего, многогранного чувства могло бы дрогнуть любое доброе сердце... Любое… да только не мое. Меня по-прежнему страшила неизбежная плотская развязка наших отношений в случае, если бы я сделал шаг навстречу ему. Развязка-кульминация наших созревших, но таких разных чувств... Нет, это до сих пор не укладывалось в голове. Ведь можно же обойтись как-то без этого, можно! Уж лучше оставить все как есть. Но в том-то и дело, что прежними наши странные отношения до бесконечности тоже оставаться не могли. Я чувствовал: нервы у друга моего, похоже, начинают сдавать. Его ввалившиеся глаза на изможденном лице предательски выдавали тщательно скрываемые душевные муки. С томным сладострастием душевного садиста я тонул в черноте его расширенных от избытка чувств зрачков, я блаженно купался в его чарующем, мерцающем взгляде, но также стоически не подавал вида, что и в моей душе в последнее время что-то происходит. Он был – Маг и Волшебник, он был мой и только мой! И как я теперь боялся, что он влюбится вдруг в кого-то другого! Да-да, я действительно стал этого опасаться. Его чудесное творчество, его жизнь стала принадлежать мне, он стал частью меня. Наши души срастались, уже срослись в какую-то необыкновенную, сильную Душу, мы словно становились двумя половинками Её – Одной. И если бы он полюбил так страстно кого-то другого, я бы, наверное, этого не пережил. Он был мой... Был… И вот, его не стало...
Что же произошло на самом деле? Могу лишь догадываться. Мне тяжело об этом говорить… Неизвестность по-прежнему тяготит меня.
Томительно тянулись дни от встречи до встречи. Встречаться раз в две недели – нелепейшая традиция, которую не он мне, а я ему навязал. Конечно, я знал, чувствовал, что он хочет видеть меня как можно чаще. Он сразу преображался, лучился счастьем при моем появлении. Да и я мечтал о встрече с ним уже, пожалуй, так же сильно. Мы стали поистине нужны друг другу, как воздух, как сама жизнь. И, не ведая того, я невольно считал каждый день до нашей следующей встречи и в душе безумно радовался, когда видел в киоске дорогое мне, милое лицо. Каждый второй понедельник я неизменно приносил ему в пакетике просмотренные фотографии, и он, так же неизменно, вместе с булочками, с улыбкой протягивал мне через окошко пакетик с новыми фотографиями. В эти волшебные минуты словно сладкий ток струился по нашим рукам. Иногда, когда никого из покупателей не было поблизости, ему удавалось, как бы ненароком, подавая пакет, жарко пожать мою руку. Я улыбался снисходительно и иногда тоже отвечал ему добрым искренним, дружеским пожатием. На этом наша физическая близость и заканчивалась. Смешно, правда?.. И все же это было здорово! Такое рукопожатие для меня было приятнее и желаннее самых изысканных ласк...
Рукопожатие украдкой через окошко в киоске... Два взрослых человека... Что вам сказать?.. Если б можно было повернуть все вспять. Мне кажется, с самого начала он совершил непоправимую ошибку – вместо того, чтобы открыто поведать мне о своих чувствах глубоких, он затеял эту нелепую игру. Он-то затеял, а я – подхватил… Конечно, откройся он напрямую, я, в то время малознакомый ему человек не ответил бы согласием сразу, это однозначно. Но будь он впоследствии более настойчив, то кто знает... Однако наша затянувшаяся игра в конечном счете загубила то, вследствие чего она и родилась. Как глупо все, как нелепо получилось... Кто же мог подумать тогда, что так все закончится!»
Словно в тумане Илья обслуживал первых покупателей. На душе было нехорошо, одолевала слабость. Сегодня у него очередной праздник: сегодня он увидит Любимого. Но почему же так грустно, почему чувство праздника потеряло прежнюю остроту, растворилось где-то?
«Не нужен ты ему, Илья, не нужен! Ему приятны женщины, это давно понятно. Сколько ж можно тешить себя нелепой надеждой? Не дано слепому узреть краски Космоса, не дано. Ох, как болит сердце в последние дни! Надо же, никогда и не знал, что так сильно может болеть оно. М-м-м... Да что же это со мной сегодня?»
Илья устал, измучился от бессмысленности этой затянувшейся, глупой игры. «Зачем она, кому она нужна, – с горечью думал он. – Сколько же можно навязывать себя, свое мнение о полноценной дружбе? Разве не видно: несмотря на все попытки мои, он так и остался глухим и слепым? Ему нет ни до меня, ни до чувств моих никакого дела. Видать, не созрел он еще душою до понимания чувств таких. Не созрел. Ну, а коль так... что ж, не нужно более вмешиваться в его размеренную, серую жизнь, не стоит... Я уже сделал все, что мог, чтобы он увидел наконец красоту более сильных отношений. Но, похоже, кроме похоти, в моих устремлениях не разглядел он ни-че-го… Как это грустно осознавать! Если непонятна и в тягость любовь, то лучше оставить человека в покое, уйти, исчезнуть с его жизненного горизонта без упреков и обид. Завтра же я уволюсь отсюда. Сегодня подарю любимому последние фотографии, и все... больше он меня не увидит. Это будет правильное, единственно разумное решение. Довольно мучить себя и отнимать время у него. Всему когда-то приходит конец. Любовь, не подпитанная ни разу взаимностью, обречена, увы, на гибель. Итак, довольно сантиментов, сегодня я выношу окончательный приговор. Сегодня – последний день моей любви. Убить в себе заложенный свыше Дар... Не есть ли это преступление против высшей природы человека? Но что же остается мне, Господи, что?!. Нужно забыть Его, собрать в себе остаток мужества и забыть, другого выхода... ну, просто нет...».
«В тот понедельник, предвкушая скорую встречу, я подошел к киоску и, готовясь поприветствовать друга, наклонился к окошку. Однако вместо Ильи за прилавком раскладывала хлеб его сменщица, которая работала ещё на прошлой неделе. Я в недоумении отошел, в раздумье побродил по базару. Ничего не покупая, бессмысленным взором я скользил по забитым продуктами прилавкам, по снующим вокруг людям. Что ж произошло, почему Илья не вышел сегодня? Уж не случилось ли чего, не заболел ли друг мой сердечный? В руке я нес пакет с его последними фотографиями, и какая-то грусть-тоска навалилась в душе, больно защемило в груди, будто не видел Его уже целый год и столько же не увижу. Нет, я должен узнать, что с ним. А вдруг ему нужна моя помощь? Может, лежит сейчас один в своей мастерской и некому ему даже кружку воды подать? Впрочем, он никогда не жаловался на здоровье (какие могут быть недуги в его-то возрасте!). Однако отчего же во мне растет странная тревога? Я решительно развернулся и направился обратно к киоску. Вид у моего друга в последнее время был, прямо скажем – не очень... И уж я-то понимал, догадывался, что никто другой, кроме меня, не может стать причиной его истощения. Пора заканчивать с этими играми, надо открыто дать понять человеку, чтобы не питал он более тщетных надежд по отношению ко мне! Я ж не красна девица, чтобы кружить парню голову! Скажу ему прямо, что дорожу его дружбой, очень дорожу, что почитаю его талант художника, что он для меня и друг, и сын, и все самое светлое, что может быть, но только – не любовник! Но задача вот в том, как же мягче дать понять ему это, не разить наповал... Нет, никогда между нами не может быть той близости, о которой он так самозабвенно и тщетно мечтает. Я не смогу перебороть себя, свою натуру. Не в моих это силах. Хватит, довольно игр! Решено – так и скажу, в следующий же раз, как только увидимся с ним... Что ж, пора делать выводы: игра наша подходит к логическому концу. То, что хотел в ней выяснить, давно уже стало очевидным: парень и не думал разыгрывать, смеяться надо мною, он действительно без ума от меня. И будь я или он женщиной – не было бы и проблем. Но вот игра... Ох уж эта нелепая, но такая сладкая игра. Она стала неотъемлемой частью жизни нашей – обоюдной! Как-то даже жаль расставаться с ней, я уже привык к ней, сроднился. Что же теперь будет, чем заполним мы наши отношения?.. И все же, довольно баловства, важнее всего здоровье, само будущее друга моего. Ему нужно помочь найти женщину, хоть как-то похожую на меня. Он не раз уже на это намекал. Вот этим я, пожалуй, и займусь... Займусь на полном серьезе.
Но странная тревога не покидала меня, сердце мое гулко отдавалось в груди. Что ж я так разволновался-то? Почему-то нерешительно, я подошел к киоску, наклонившись к окошку, спросил у продавщицы, когда появится Илья... Но то, что я услышал!.. Прекратив раскладывать хлеб, она устало вытерла лоб тыльной стороной ладони и грустно сказала: «Вы знаете, а Ильи уже не будет. Совсем не будет. Он умер... В прошлый понедельник прямо тут, в киоске, и скончался...».
Я уже не помню ее дальнейших слов. Не помню, как перешел через дорогу с оживленным движением машин и трамваев, как брел по улицам, не различая пути. Кажется, я плакал, или нет… но прохожие оборачивались на меня с сочувствием, и почему-то это в памяти сейчас всплывает, как ни странно. А тогда я не видел и не слышал никого, ничего. «Он умер... умер... умер...» – стучало у меня в висках. Ушел в мир иной сразу же после того, как проводил меня прощальным взором. Я, как никогда раньше, чувствовал тогда за спиной его горячо любящий взгляд из киоска. Сердце друга не выдержало столь долгой, невыносимой нагрузки. Сердце его разорвалось... Скорая помощь, вызванная всполошенными покупателями, забрала его еще теплое тело, но спасти уже было невозможно. А я не знал, ничего не знал об этом. Я ничего не чувствовал! Шел себе домой с ароматными булочками и новыми фотографиями, предвкушая впереди нашу новую встречу... через две недели! предвкушая новое фантастическое общение с дорогим для меня творчеством. Его незабываемые фотографии стали для меня больше, чем цветы пылко влюбленного для женщины, его фотографии – неземное признание его, такой земной, но истинной и благородной любви. И совсем не помышлял он смеяться надо мной. С чего только взбрела мне в голову когда-то нелепая идея! Дурацкое подозрение... С любовью не играют, любовь не испытывают. Ею дорожат...
Он был сильным человеком. Он до конца выдержал испытание нелепой, в чем-то – сладкой для меня, но как полынь-трава, горькой для него игрой.
Ну, вот и все. Нет у меня больше друга, мне некого больше любить и не от кого скрывать свои наконец дозревшие чувства…»
Прошел год. Я стоял у могилы Ильи и с прощальной тоскою смотрел на скромный деревянный крест. У него никого в Киеве не оказалось, кроме меня. Меня да неразлучного творчества. Я же и поставил этот крест из дерева, поскольку на памятник и оградку моих скудных средств никак не хватало. Фотографии, которые дал он мне в последний раз, я аккуратно разложил на могилке, и неотрывно, с душевной тоской смотрел, как там, на снимках, мы с ним вдвоем, взявшись за руки, идем по жизни, как рука в руке, мы парим в облаках, как счастливо, озорно смеясь, словно дельфины, обдавая друг друга брызгами, плещемся в синем море. Там – в фантастической стране, в нашем общем воображении – прошла, пролетела прекрасная, насыщенная жизнь. Там, в какой-то степени, мы были счастливы, равно счастливы оба. Спасибо, друг мой, за ту яркую жизнь, за счастье, что подарил ты мне на склоне лет. И дружба наша умереть не может, она продолжится там – на Небесах. В той прекрасной стране я отдам тебе все тепло души своей, отдам все то, чем обделил, чего не додал в этой жизни. Прости меня, сыночек, Любовь моя горькая, песнь недопетая. Счастье мое. Неземной мой сон наяву…
Ночь на бесшумных крыльях парила над Киевом, доброй колыбелью убаюкивала всех уставших. И я устал тоже. Я измучился за этот день – день годовщины смерти Ильи. Я разбит, но сон не идет. Жена моя уснула давно, тихо посапывает на подушке возле моей головы. Я печально смотрю в темноту ночного потолка, сон не берет меня, сердце бьется слишком уж ровно, жизнь течет скучная, однообразная. День за днем, день за днем... Какой смысл в этой бестолковой жизни, что я вижу, что испытываю в ней? Вот уже год, как нет Его, вот уже год, как не вижу глубину его живых, влюбленных глаз, не живу нашей с ним общей жизнью... Неужели навсегда прервалась связь с теми чувствами, которые так настойчиво предлагал он мне и которые так крепко спаяли нашу дружбу? Значит, я так и не познаю той близости, что во всех творениях своих, намеками, пытался донести он до меня? Хотел, мечтал подарить мне и скрыл, похоронил вместе с собою. Как долго мог он истязать себя и меня недосказанностью, умопомрачительными аллегориями творений своих в то время, как живая плоть его, наверняка, изнывала от сдерживаемых желаний. Нечеловеческая сила воли его оградила меня от падения, но убила его самого. И я задаюсь теперь вопросом: а разве стала бы падением наша близость с ним? Давно б мне понять пора, что ничего зазорного в такой близости нет: когда искренне привязан к человеку, когда дорожишь им, то понятие порочности, греха исчезает; тогда остается лишь самое светлое, благородное понятие – Любовь. Далеко не каждому так повезло, как нам. Любовь взаимная... что может быть краше? И кому какое дело – кто, кого и как любит! Я же бездумно упустил свой шанс, а ведь, возможно, и мне суждено было испытать минуты настоящего счастья, возможно! И жил бы человек мой дорогой, и задыхались бы мы, блаженствуя в жарких объятиях взаимных, и все бы у нас было, абсолютно все, чего бы мы только оба желали... Но поздно понял я это, слишком поздно.
Мой друг покинул и меня, и этот мир... Но не верю, все равно не верю до сих пор. Он жив, он всегда передо мной. Приснись мне, сыночек мой милый, пожалуйста, хотя бы во сне приди ко мне, обними меня крепко-крепко и никуда от себя не отпускай! Больше я не могу без тебя жить.
Темный потолок покрывался слабым мерцанием, превращаясь в зыбкий туман, в облака. Разноцветие сгущающихся облаков сказочно наплывало на меня. Лежа на спине, я словно стал медленно, потом все быстрее подниматься, возноситься к устремившемуся мне навстречу доброму, красочному небу. Я уже вертикально летел в облаках и видел себя одновременно и вблизи, и как бы со стороны. Абсолютно голый, я стремительно и плавно летел навстречу чему-то доброму, дорогому, ласково зовущему меня. Чувства благости и шальной, бесшабашной невесомости, наполняли и наполняли. Там, глубоко внизу оставалась земля со всеми ее проблемами, с ее страданиями и безысходностью. А здесь было удивительно хорошо. Восторг безграничного, свободного полета, как когда-то в детских снах, охватил меня. Я парил, я летел, летел по-настоящему, как хотел и куда хотел. Ликуя, я озорно кувыркнулся в воздухе, наслаждаясь подвластностью своего тела малейшему движению мысли, с восторгом описал в воздухе крутой вираж, потом головокружительную петлю. Мое грузное тело ощущалось сейчас молодым, полным сил и здоровья, и я все летел и летел навстречу чему-то очень важному, заветному.
И вот из многоцветия облаков стали проступать черты светлого лика. Знакомые, добрые черты, ласковые, усталые глаза. Лик, величиной в полнеба, медленно наплывал на меня. Добрая улыбка озаряла небесно-прекрасное лицо. Где же я видел его, кто это?.. Приятно было проваливаться в бездну его чарующе-ласковых, до боли знакомых глаз, блаженство – лететь в лучах всепоглощающе-доброго взгляда! Всполохи, искры любви, словно огромные электрические разряды, то ломаными зигзагами распарывали пространство, не обжигая, но трогательно пронзая тело мое и уносясь далеко в бесконечность, то добрыми зарницами мерцали вдалеке... «Где я, что со мной, чей этот благостный лик, откуда я знаю его?.. – Да это же ОН – любимый мой!» – вдруг осенило меня.
Лик растаял, растворился в облаках, и теплые, ласковые руки задушевно сжали ладони мои. Я уже не летел, а плавно парил в разноцветье облаков и рядом со мной, медленно проявляясь, парил Илья. «Сынок, да ты жив?!» – вскричал я восторженно. «Как видите, жив, – ответил он с лукавой и доброй улыбкой. – Вы взывали ко мне, вот ненадолго я и вернулся оттуда, – он указал взглядом на небеса выше тех, где парили мы. – А вы знаете, там меня ждут, оказывается, там я нужен...» – «Но и мне ты нужен тоже! – невольным вскриком прервал его я, боясь потерять снова. – Зачем ты оставил меня в этом мире? – с обидой и горечью вырвалось у меня. – Почему не взял меня с собой?» Илья ласково улыбнулся: «Потому, что я люблю вас, по-прежнему люблю, и вам еще не время покидать этот мир». – «Но ты же хотел быть со мной! Почему так глупо мы поступили оба? Почему ты прямо мне ничего не сказал? Так оставить меня на полпути, бросить, – как же ты мог!» Но лишь грустный вселюбящий взгляд ласково струился из глаз Ильи. Он тепло сжимал мои руки, и я порывисто, жадно стискивал руки его, невольно окидывая взглядом обнаженное тело друга. Как прекрасна, оказывается, может быть атлетически подтянутая мужская стать! Мой друг был действительно прекрасен, а я так поздно понял это. Я впервые видел его обнаженное тело воочию, реальное, а не в пластиковых образах на фото. Живая плоть – это живая плоть, и никакая, даже самая совершенная, скульптура не может сравниться с нею! Меня сладко повлекло к Илье, захотелось скользнуть руками по сильным, атласно переливающимся формам его упругого, мужественного тела, захотелось прижаться к нему, погрузиться в добрые, жаркие объятия. Но он лишь ласково смотрел на меня, безмерно любуясь мной, струящимся взглядом окидывал меня с головы до ног и обратно. «Ну, сделай же хоть что-нибудь! – словно вскричало в отчаянии все мое существо. – Я же не имею опыта, не знаю, как быть в таких случаях! Научи меня, подари мне близость с собою. Умоляю тебя, любимый мой!» Чуткие, жаркие руки трепетно провели по моей спине. И мы сблизились – живот к животу, лицом к лицу, плоть к плоти. Все сладостнее мы льнули друг к другу. На губах своих я ощутил горячее прикосновение губ его. Со стоном, пылко обнял я его и еще сильнее, со всей мужской силы, но бережно прижал к себе. Илья отвернул лицо в сторону, затем уткнулся головой мне в плечо. Не то стон-страдание, не то стон-облегчение сотряс его, гулко отдаваясь и в моей груди. Я сладко впитывал в себя стон этот, весь растворяясь в стоне и в любимом. Жарко и самозабвенно гладил я нагое, мускулистое тело, упоительно льнул к нему, вминаясь в упругость живой, трепетной плоти. Но он мягко высвободился из страстных, сильных объятий моих, с грустью промолвил: «Милый, единственный мой, я всегда буду любить и помнить только вас, любить больше всех на том и уже на этом свете. Но еще больше, чем вас, я люблю Бога нашего – Создателя. Сколько буду помнить себя, буду бесконечно благодарить ЕГО за всю красоту, за всю великую гармонию и совершенство, созданное Им во Вселенной; за то, что ОН создал и Вас по образу и подобию Своему. И теперь уже Сам Господь призывает меня, мне пора. Простите, любовь моя, за то, что не свершилось на Земле. Мы оба упустили отпущенное нам драгоценное время. Это время уже не вернуть. И мне пора покинуть вас. Но вы не грустите, мы еще обязательно встретимся в будущем воплощении на Земле или на иной планете, в следующей инкарнации. Лишь только Бог знает, кем мы тогда родимся. Станем ли мы братом и сестрой, повезет ли быть мужем и женой, чтоб соединиться, или, как и в прошлой жизни, нам снова дадут шанс стать друзьями-любовниками, разве это важно? Важно, что чувства наши, вспыхнув однажды, уже будут пылать вечно. И дай нам Бог в следующих жизнях не упустить наш светлый шанс, чтоб не повторили мы больше ошибки нашей. Прощайте, ненаглядный, самый дорогой мой друг!»
Он нежно, бережно поцеловал меня в щеки, губы, глаза, и на щеках своих, на губах горячих я почувствовал я влагу его солоноватых слез. В последний раз я растворился в его добром, лучистом взгляде. Образ его медленно таял, смешиваясь с клубящимся вокруг разноцветием облаков. Все мое существо, все нутро отчаянно воспротивилось бессмысленности, нелепости неизбежной разлуки. Мой друг еще здесь, я не хочу, я не могу снова потерять его! Не имею права! Я никому его не отдам!!! С жаром, хотел я еще вдогонку обнять, удержать любимого своего, но обнял лишь клубящуюся дымку облаков. Мой друг исчез... и теперь уже навсегда...
Я лежал, сдерживая гулкое сердцебиение, отвернув лицо на подушке. По щекам, одна за другой, горошинами катились скупые мужские слезы... Как это жестоко, неудержимо жестоко – расставание с любимым человеком. Что натворили мы оба с тобой! Зачем было лицемерить друг перед другом? Кому это было нужно?! Жизнь прошла. Прошла стороной, и упущено нами самое светлое, дорогое. Боже, как глупо, как нелепо и глупо это всё!..
Рядом тихо посапывала моя жена. А мне было плохо, ох, как плохо было мне, тоскливо и безумно одиноко. Теперь я был один во всей Вселенной. Без Него я был – никто и ничто. Меня нет здесь, я весь там – с Ним. Любимый мой, где ты? Согрей меня, не уходи!..
Безудержное рыдание сотрясло мою грудь. Я рыдал по-мужски неумело, давясь, взахлёб. Повернувшись спиной к жене, чтобы не разбудить, уткнулся лицом в подушку, с силой вцепился в нее зубами. Глубокий стон накопившейся боли неудержимо рвался из груди моей, и я изо всех сил глушил его влажной и соленой от слез подушкой. Я был на грани безумного крика. Что натворили мы с тобой! Любимый, единственный мой, прости!..»
Рейтинг: 0
721 просмотр
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
