– Пойдемте, прогуляемся, господа, – сказал Канарис сидящим перед ним полковнику Хиппелю, старому и проверенному товарищу по оружию, и майору фон Таубе, который тоже неплохо зарекомендовал себя в глазах прожженного шпиона-адмирала.
Действительно, за окном кабинета ярко сияло полуденное сентябрьское солнце. Было по-летнему тепло. Но не желанием прогуляться было вызвано предложение Канариса. И полковник Хиппель и Павел поняли, чего опасается адмирал: посторонних ушей в наушниках и магнитной металлической нити в аппарате, фиксирующем все, что происходит в кабинете шефа абвера, ибо даже он не застрахован от гестаповского любопытства, особенно обострившегося в последнее время.
Они шли медленным шагом по аллее мимо каштанов. Говорил Канарис, его спутники, молча, слушали: – Сталинград, Курск и недавно потерянный нами Харьков говорят, что наше положение становится угрожающим. Война не кончается, а в Германии скоро не останется немцев, способных держать винтовку. В такой ситуации, мы, разведчики должны оценить факты трезво и признать, что через год русские окажутся на пороге нашего дома. Однако наше поражение не означает, что мы должны закончить нашу тайную войну. Нет, она продолжится. Абвер не капитулирует и продолжит тайную войну. Но нет войны без солдат. Мы пока имеем возможность и время подготовить армию надежных бойцов. В нашем распоряжении еще много русских. Да, многим из них, как показывает практика, нельзя верить, но есть и такие, которые волей или неволей продолжат преданно служить нам. Это все те, кто, в глазах своих соотечественников, совершил преступления, заслуживающие смертной казни. Их страх перед наказанием позволит нам держать их на коротком поводке. Ваша задача отбирать таких подонков и обучать с целью их оседания в России на длительное время. Они должны знать, что мы придем к ним через год ли после окончания войны, через пять или через десять лет, неважно. Их задача вживаться в обстановку, жить, как обычные люди – жениться, выходить замуж, рожать детей, но всегда помнить, что они агенты абвера, и быть готовыми выполнить наше любое задание, наше или наших преемников. В ваши же обязанности входит документированный сбор компрометирующих материалов на каждого курсанта. Это прочный крючок, с которого они уже не сорвутся. О том, что вы готовите агентов на длительное оседание, не распространяться. Все личные дела агентов, после их переброски в тыл к русским, будете сдавать лично мне. Не должно оставаться никаких следов их пребывания в школе. Их настоящие имена и те, под которыми они уйдут к русским, должны быть известны только вам и мне.
– Какое количество курсантов планируется обучить? – поинтересовался Хиппель. – В каждой группе должно быть не менее десяти человек, – ответил Канарис. – Но чем больше мы успеем подготовить агентов, тем лучше. – Какой срок отпускается нам для обучения одной группы? – спросил Павел. – Не более четырех месяцев.
ГЕСТАПО НЕ ДРЕМЛЕТ
Над Берлином разливался багряный закат, обещая на завтра дождь. Изумрудные сумерки ложились на тихую Диана-штрассе. Павел остановил машину у знакомых ворот, приткнув бампером к самому забору, укрывающему обитательницу особняка от посторонних глаз, и пройдя по дорожке, взбежал по ступеням ко входу. В этот момент открылась дверь, и на крыльце показался молодой человек в синей рабочей куртке с небольшим чемоданчиком в руке.
– Если возникнут проблемы, звони, – сказал парень провожавшей его Адели. – Позвоню, – ответила горничная и, заметив Павла, испуганно посмотрела на него. Она впустила гостя в дом и спросила: – Ты к хозяйке?
Вопрос был глупый, потому что Адель знала, что Павел приезжал сюда не ради ее красивой попы, а ради хозяйкиных «костей». Ее же попой он занимался вне особняка, снимая комнаты, где придется.
– Да, к Кэт, – ответил Павел и поинтересовался, что это за парня она провожала. – Слесарь-водопроводчик, – слегка смутившись, ответила Адель. – Не ревнуй. Он приходил починить кран на кухне – и, прильнув упругим бюстом к груди Павла, попросила: – Не поднимайся к ней, она сегодня больна. – Как больна? – удивился Павел. – Чем? – Чем мы, женщины, болеем ежемесячно? – усмехнулась Адель. – У баронесс тоже это бывает. Дурачок, не понял? Менструация у твоей сучки. Только ее всегда по два дня крутит так, что она с постели встать не может. Я дала ей обезболивающее и снотворное. Сейчас она спит. – Тогда я поехал, – сказал Павел. – Не уезжай, побудь со мной, – попросила его Адель. – У меня здесь есть своя комната, хоть я в ней и не живу. А хозяйка теперь безвыходно двое суток в постели проваляется.
Горячее ее тело обжигало Павла. Он проследовал за Аделью в дальний угол особняка. Комнатка прислуги была угловой на первом этаже.
Адель распахнула дверь перед Павлом. Первое, что ему бросилось в глаза, был выдвинутый из-под кровати коричневый ящик, похожий на чемодан.
– Магнитофон, – изумился он про себя, увидев знакомый аппарат в убогой комнатушке прислуги. – Интересно. С чего бы это гестапо установило прослушку особняка? – Ой, прости, – кинулась к магнитофону Адель, задвигая ящик на место, под кровать. – Доставала кое-какие вещи и оставила на виду, – поторопилась она объяснить Павлу. – Ерунда, не стоит извинений, – сказал Павел и подумал: – А ты не простая штучка. Работаешь на гестапо.
Адель спешила раздеться. Она расстегнула фартучек, швырнула его на стул, потянула за подол кверху платье, обнажая себя, начиная от литых бедер и крутой попы к торжествующе высокому бюсту – двум крутым Монбланам. Ее распутные глаза ликующе скользили по Павлу.
– Поторапливайся, – смеясь, проговорила Адель, проведя ладонью по промежности, укрывающейся под розовыми трусами. – Во мне все уже клокочет и льется через край.
Повернувшись к Павлу сытой розовой спиной, она сняла с постели покрывало, откинула одеяло и легла.
Павел, раздевшись, опустился на ожидающую его с нетерпением женскую плоть...
Помочь сайту
Поздравления
