НАШЕСТВИЕ (25)

 

(продолжение)

Начало см. Агент НКВД

 

В ШКОЛЕ ШПИОНОК 

1.

На улице шел снег – легкий, пушистый. Он быстро таял на асфальте, образуя лужи, на одежде пешеходов, на ветровом стекле, по которому бегал дворник. Третий месяц Павел ездил каждый день по маршруту Карл-Хорст – Тирпицуфер в Управление абвера. После последней командировки в августе Канарис оставил его при себе, направив в берлинский отдел военной контрразведки, «абвер III», а точнее в реферат III-F, где занимался разработкой и подготовкой контрразведывательных операций против Красной армии.

– Мы должны активизировать проникновение наших агентов в штабы различных уровней, – сказал Канарис Павлу. – До настоящего времени мы мало уделяли этому должного внимания, рассчитывая на скорое окончание войны, но теперь это должно стать одной из главнейших наших задач. 

Павел занялся подыскиванием подходящих кандидатур. Нужны были, прежде всего, люди, хорошо знающие штабное дело. Сложной задачей был и поиск надежных путей подхода агента на штабные должности. И хотя адмирал не торопил Павла, но еженедельно интересовался его работой.

В течение месяца Павел, прошерстив половину разведшкол отобрал всего четверых курсантов. Все они уже прошли полный курс обучения и имели хорошие характеристики. Помог ему и подполковник Алексеев из Крайской разведшколы, предложивший ему перевербованного и уже успевшего вернуться из русского тыла бывшего капитана Грузинцева, до плена служившего начальником оперативного отдела штаба полка. 

Курсанты были собраны в одну группу и занимались углубленной подготовкой на высших курсах офицеров абвера в Берлине. В дополнение к будущим штабистам Павел предложил готовить из военнопленных девушек связисток.

– Большинство из связисток служат при штабах, экселенц, и через них проходит масса интересной для нас информации, – пояснил Павел Канарису и добавил: – Они должны быть красивыми, образованными, умными, уметь держать язык за зубами и хитрыми.

Шеф абвера согласился с Павлом, и отдал приказ подыскивать кандидаток в шпионки. Павел отправился в те разведшколы, где имелись женские группы курсанток.

2.

В Вене, Павлу показалось, было теплее, чем в Берлине, хотя, возможно, пока он ехал сюда потеплело.

«Веселый город» в этот день начала ноября выглядел не столь веселым. Разве только большие полотнища с белым кругом и черной свастикой в нем, закрывающие фасады некоторых зданий, выглядели вызывающе радостными. Хотя радоваться им было нечему – наступление завязло в Сталинграде, из которого русские не хотели уходить, застопорился бросок на Кавказ, так и не дотянув до бакинской нефти. Речь теперь шла о подготовке к зимней несокрушимой активной обороне, чтобы создать условия для победного завершения войны в 1943 году. 

Не задерживаясь в Вене, Павел выехал на шоссе, ведущее к городку, где находилась разведшкола, в которой обучались завербованные абвером русские женщины и девушки. 

Начальник школы Расс, гауптман с лентой Железного креста второго класса на кителе, с готовностью отозвался на просьбу представителя адмирала Канариса познакомиться с группой курсанток. Их было двадцать человек.

         

– Командиром взвода я назначил Клавдию Радченко, – сказал Расс. – Очень достойная девица. Из Львова. До сорокового года ее отец владел галантерейной фабрикой. Русские фабрику отобрали, отца и мать отправили в Сибирь, девчонку исключили из университета. Идейная. Мстит за себя и за своих родителей. Она хорошо, знает своих подчиненных.
– Побеседую, посмотрю, – ответил Павел. – Девушки со злыми глазами нам не нужны. А у нее, я догадываюсь, после всего пережитого глаза недобрые.

Павел занял комнату, предложенную Рассом, в казарме курсанток. В ней было чисто, уютно и стоял специфический запах женского общежития: духов, пудры и женской плоти.

Девушки находились на занятиях. Павел приказал пожилому, в очках, унтер-офицеру хозяйственного отдела, прикрепленному к нему гауптманом Рассом, вызвать первой Радченко.

Она вошла, громко четко сделав два шага от порога и, щелкнув каблуками сапожек, доложила по-немецки:
– Курсант Тарантул по вашему вызову явилась. 
– Вы знаете немецкий, – удивился Павел. – У вас довольно чисто произношение. 
– Я была студенткой филологического факультета Львовского университета, герр майор, – ответила Радченко. 



Павел окинул взглядом девушку в ладно подогнанном под ее фигуру офицерском кителе, юбке, открывающей округлые колени. Глаза у курсантки действительно были злобными на лице, которое, не будь оно столь сковано ненавистью, можно было бы назвать красивым.

– Эта форма вам идет, Клава, – сказал Павел уже по-русски.
– Вы тоже хорошо говорите по-русски. Москали вас могут принять за своего, – похвалила его Радченко.
– Расскажите мне, Клава о себе, о своей прошлой жизни, о семье, – попросил девушку Павел, указывая ей на стул, чтобы она села.

Девушка говорила рублеными фразами, жестко и в каждом ее слове сквозила глубокая ненависть к тем, кто лишил ее родителей, права на обучение и выкинул из уютного дома на улицу.

– Чем же ты занималась, оставшись на улице? – поинтересовался Павел. Он воздержался от второго вопроса, вертевшегося у него на языке: почему ее, как это было принято у НКВД, ее не выслали вместе с родителями. 

– Я уехала к бабушке в Самбор.
– И жила у бабушки?
– Нет. Бабушку с дедушкой тоже выслали. В дороге я познакомилась с одним циркачом, фокусником. Я понравилась ему, и он пригласил меня стать его ассистенткой. Когда началась война, наша труппа гастролировала в Смоленске. Труппа распалась. Мой фокусник удрал в Москву, а я осталась. Я намеревалась вернуться во Львов, в свой дом, но у меня не было денег на дорогу, и я решила поработать официанткой в ресторане. Вскоре хозяин потребовал, чтобы мы, девушки, принимали офицеров в специальных комнатах. Спорить нам не приходилось. Кто отказался, тех отправили в Германию.
– А тебе не хотелось ехать в Германию?
– Хотелось, герр майор, но не в качестве рабочей скотины. И становиться профессиональной проституткой я не собиралась, поэтому, когда к нам пришел вербовщик и предложил пойти учиться в разведшколу, я сразу согласилась.
– И давно ты здесь?
– С марта этого года.
– В русский тыл тебя еще не забрасывали?
– Нет. Я обучалась на радистку, потом начальник школы назначил меня командиром взвода.
– Ты с ним спишь?
Радченко кивнула головой и ответила:
– Сплю.
– Ты хорошо изучила девушек во взводе?
– Думаю, да, герр майор. Господин гауптман приказал мне, чтобы я знала не только то, о чем девушки говорят, но и то, что думают, – ответила Радченко и похвасталась – Мне удалось выявить двух сучек, которые собирались явиться с повинной в НКВД.
– И что с ними сделали?
– Одну отправили в штрафной лагерь, а вторую в назидание всем повесили во дворе школы.
– Помогло?
– Стали помалкивать, сучки. Но я многим из них не верю: как пить дать – продадут. 
– Вот об этом подробнее, Клава, – попросил девушку Павел. – Назови фамилии тех, кто кажется тебе неблагонадёжными, и расскажи, чем вызваны твои подозрения.

Фамилий было семь, но обвинения Радченко против них были по-бабьи пустые, вызванные больше ее личной неприязнью к той или иной курсантке. 

– Можешь идти, – сказал Павел Радченко. – И мой совет тебе, Клава: научись следить за своим лицом. Оно у тебя злое, будто ты сейчас вцепишься мне в волосы.
– Яволь, герр майор – ответила Радченко и вышла.

Следующей была женщина лет тридцати пяти – Говяднина Евдокия Ильинична. В отличие от Радченко, она была одета в кургузую советскую гимнастерку и солдатские штаны с отвисшим задом, а на ногах у нее были немецкие ботинки. Она смотрела на Павла сонными, равнодушными глазами. На вопрос о прошлой жизни, она вяло ответила, что работала медсестрой в больнице, и медсестрой же была в армии. Прошлой осенью их медсанбат попал в окружение. До февраля этого года она находилась в лагере, и, чтобы выжить, согласилась на работу в солдатском публичном доме. Там один из клиентов, оказавшийся русским, за заслуги допущенным до «солдатских сладостей», в июле и завербовал ее в «шпионскую школу».



– Лучше пусть будет так, – сказала Говяднина. – Бог милостив, глядишь и выживу. А там, того гляди, солдатики зае*ут до смерти. Ведь по пятнадцать-двадцать человек за сутки приходилось принимать без сна и отдыха. Или какой из них сифоном наградит. Двух наших «марфуток» с ним отправили в лагерный крематорий.

Вслед за Говядниной вошла Фокина, бывшая учительница из Калуги, муж которой при «новой власти» стал полицаем, а она секретарем бургомистра. Вскоре мужа убили партизаны, а немцы под напором Красной армии покинули город. С ними в обозе под покровительством хозяйственного фельдфебеля Цабеля бежала и Фокина. В Рославле от Цабеля она перешла в руки Васьки Климова, работавшего на абвер. Фокина стала его помощницей. Их отправили в партизанский отряд и были разоблачены. Ваську расстреляли, а она в слезах умолила грозного командира отряда «дядю Костю» пощадить ее и стала его любовницей. Вскоре ей посчастливилось из отряда сбежать. Немцы наградили её бронзовой медалью «За храбрость» и направили в школу.

Одна за другой проходили перед Павлом женщины и девушки с поломанными судьбами. Одни, как Говяднина, равнодушные и отупевшие от всего, что с ними произошло, другие визгливо-истеричные, вроде Пионовой, воровки, угнанной из Брянска в Германию, проданную фермеру из Штаргарда, который приспособил ее заодно и для удовлетворения собственных половых потребностей. Жена фермера, узнав про шалости мужа, отправила девушку в лагерь.

Павел понимал, что Говяднина, Пионова и Фокина, хотя и глубоко несчастные женщины, с повинной в НКВД не пойдут, а такие, как Радченко, особы, озлобленные на советскую власть, будут работать на абвер, на нацистов со всем рвением их подлых душ.

Одной из последних была самая юная из всех курсанток восемнадцатилетняя Елена Шухова.

Елена вошла, словно провинившаяся школьница, в не по росту большой гимнастерке, сидевшей на ней, словно платьице на подросшей девочке, в солдатских штанах, наверно, подвязанных где-то у нее под мышками, в подростковых ботинках со шнурками. Видимо, ни сапог, ни солдатских ботинок на ее миниатюрную ножку на складе не нашлось. 

– Курсант Блоха по вашему вызову явилась, герр майор, – робко проговорила она.
– Садись, Блоха, – весело сказал Павел. – Расскажи мне о своей прошлой жизни.
– А ее почти и не было, герр майор, – ответила Елена, глядя на Павла голубыми кукольно-наивными глазами. – Только школа. Я в прошлом году ее окончила.
– Где? – поинтересовался Павел.
– В Москве. Я там жила.
– А как же ты, милая, к нам попала? Нас в Москве же не было.
– В октябре мы с подружкой поехали в деревню менять кое-что из вещей на продукты. А на обратном пути застряли – немцы разбомбили железнодорожные пути и поезда не ходили. Мы шли пешком, пока нас не догнали мотоциклисты. Это были немецкие солдаты. Они отобрали у нас продукты и изнасиловали. Подружка укусила одного солдата, и он ее застрелил. А меня они посадили на один мотоцикл и отвезли в Волоколамск, а там их офицер загнал меня в колонну пленных. Нас посадили в товарный вагон и везли до Германии. В каком-то городе нас посадили в большой ангар и стали продавать. Меня купила пожилая пара. Я жила у них до весны. А весной приехал в отпуск их сын Йозеф после ранения. Он стал приставать ко мне. Я его ударила, и меня посадили в лагерь на три года.



– Чем ты его ударила?
– Утюгом. Я гладила белье, а он схватил меня и хотел повалить. Я не хотела, чтобы меня еще раз изнасиловали, и приложила утюг к Йозефу.
– Утюг был горячий?
– Конечно, – девушка хлопнула длинными ресницами. – Кто же гладит холодным утюгом. У Йозефа получился сильный ожог на спине. 
– Ты прожгла ему одежду?
– Он был без одежды, голый.

Павел рассмеялся, потом резко оборвал смех и спросил:
– Кто твои родители?
– Папа работал в райкоме, но в тридцать восьмом его арестовали. Мама преподавала в школе биологию. Она учительница.
– В Москве в октябре шла массовая эвакуация. Почему вы с матерью не эвакуировались?
– Мама не хотела уезжать.
– Почему?
– Она говорила, что Сталин Москву не сдаст. И она ждала папу, надеялась, что его могут выпустить..
– Ты комсомолка? 
– А у нас в стране все юноши и девушки комсомольцы.
– Ты не помнишь, какого числа вы с подругой выехали из Москвы? 
– Кажется, пятнадцатого.

Павел задумался. Пятнадцатого. Ходили ли пригородные поезда в это время на Волоколамск, Можайск, Наро-Фоминск? Неужели уже взрослые и неглупые девчонки поехали менять вещи во фронтовую зону? Что-то в этой истории не сходилось. Он посмотрел на девушку. Ее личико казалось бы спокойным и безмятежным, если бы ее голубые кукольные глазки не были столь напряжены.

Павел задал очередной вопрос: 
– Как звали подругу?
– Маша Гринкевич.
– Одноклассница?
– Да.
– Вы знали, что в районе Волоколамска идут бои?
– Знали, – ответила девушка и поспешила объяснить: – Но это знакомые для меня места. Мы там с родителями каждый год снимали дачу.
– Где?
Девушка на несколько секунд задумалась.
– В Васильевском.
– У кого?

Было видно, что вопросы озадачивали Елену. Она снова напряглась, на ее гладком белом лбу выступили капельки пота.

– У разных людей. Последний раз в сороковом. Договаривался папа. Хозяйку звали тетка Агаша.

Елена не заметила, как оговорилась, сказав, что в сороковом году о даче договаривался отец, сидящий в далеком сибирском лагере. Но Павел не подал вида: на магнитной ленте ее оговорка зафиксирована. Он продолжал допрашивать девушку:
– Много людей ехало в поезде?
– Нет. А вот на Казанском и Ярославском вокзалах было не протолкнуться.
– В дороге вас не бомбили?
– Нет. Пронесло.
– А какого числа тебя отправили в Германию из Волоколамска? 
– Нас ночь продержали в церкви.
– Какого числа?
– Двадцать второго, кажется, – губы у Елены задрожали. Она была готова заплакать. – У меня все дни спутались.
Но Павел продолжал напирать:
– Какого числа вы нарвались на мотоциклистов?
– Наверно, двадцатого. 
– Где?
– Мы шли по проселку.
– Какие документы у тебя были при себе?
– Паспорт.
– А пропуск в прифронтовую зону?
– Да, и пропуск, – спохватилась Елена.
– Какого он был цвета: розового или зеленого?

Девушка замялась. Трудно ответить на вопрос, если ты не знаешь правильного ответа. Но она рискнула и ответила:
– Нам выдали синий.

Павел согласно кивнул головой. Елена облегченно вздохнула.

– Как тебе в школе? Овладеваешь рацией?
– Овладеваю, герр майор. А в школе не нравится.
– Что тебе не нравится? 
– То, что зондерфюрер Дрегер, как напьется, а он пьет каждую субботу, приходит к нам среди ночи. Сам голый и нас заставляет раздетыми маршировать по коридору. А нам хочется отдохнуть. Мы обращались с жалобой к гауптману Рассу. Он нам ответил, что в Германии приказ старшего закон для младшего. Строевая же подготовка нам только на пользу.

– Я поговорю с гауптманом, – ответил Павел. – Ты свободна. 

Елена поднялась с табурета, оправила гимнастерку и вышла.

3.

Павел просматривал дела всех двадцати курсанток, подбирая оптимальные кандидатуры, соответствующие заданию полученным им от Москвы. Нет, ни Павел, ни Москва не рассчитывали, что удастся отобрать только тех, кто пошел в разведшколу абвера с одной целью – вырваться из плена и вернуться к своим, хотя Павел и пытался найти таких. Москва просила его включить в свои группы больше людей, которых можно было бы без долгой волокиты перевербовать. А то, что никто из них не минует капкана советской контрразведки, Павел знал – обеспечить проникновение немецких агентов в штабы Красной армии взялись люди из «Мономаха». Они сообщили в абвер о том, что в Управлении кадров Наркомата Обороны у них есть свой человек, имеющий возможность направить нескольких человек в штабы армий и соединений на средние и младшие командирские должности. Люди из «Мономаха» же дали и адреса трех надежных явочных квартир для первичного приема агентов. 

Побеседовав со всеми курсантками, Павел теперь ломал голову: кого из этих женщин и девушек будет проще перевербовать? В конце концов, он остановился на четырех кандидатурах, и среди них была Елена Шухова. 

(продолжение следует)