НАШЕСТВИЕ (2)

 

(продолжение)

Начало см. Агент НКВД





ГОРОД ПОД СВАСТИКОЙ

1.

Крайск постепенно оживал, отходя от шока поражения. На улицах стали появляться люди, которым нужно было как-то выживать. Одним из первых заработал рынок, потом стали появляться лавочки, парикмахерские, мастерские сапожные, часовые и слесарные. В городском сквере, в той части, что осталась не перепаханной гусеницами танков, на танцплощадке зазвучала музыка. Было странно ее слышать и видеть танцующие пары среди городских руин. Но находились люди, которые могли веселиться и в такое время. Правда, с двадцати ноль-ноль наступал комендантский час и музыка смолкала. Зато начиналось веселье в офицерском казино на Гитлерштрассе, бывшей улице Ленина. Внизу находился ресторан, в верхних двух этажах – гостиница. Обслуживали господ офицеров девушки лет восемнадцати-девятнадцати, специально отобранные на бирже труда и проверенные медкомиссией. Вечером в ресторане играл недурной оркестр, составленный из оркестрантов местной филармонии, а пела Вера Астахова, почти прима из Ленинградского оперного театра…

Причин заходить на рынок у Павла не было, но однажды он проезжал мимо него и решил посмотреть, что там делается. Рынок был людный, но какой-то тихий, никто не кричал, не суетился. Лица у большинства продавцов и покупателей были, как на похоронах – суровые, отрешенные, замкнутые. Кто-то продавал поношенную женскую шубу, кто-то подшитые валенки, пожилой мужчина держал на руках патефон. С телег шла торговля у крестьян, приехавших из близлежащих сел. Они продавали в основном картошку, молоко и сметану. Цены запрашивали неимоверные, предпочтение отдавали натуральному обмену и немецким маркам. 



В одном из закоулков послышался смех, веселый говор. Павел увидел молодую деревенскую бабенку, выпутывающуюся из своей одежды, а рядом стояла женщина с шелковым платьем в руках. Наконец, бабёнка стащила с себя деревенскую хламиду и сорочку, оставшись только в одних синих сатиновых трусах, и стала натягивать на себя шелковое платье.
– А ничё, да? – спросила она женщину. – Я в ём, прям, как городская, да? 
Женщина молча кивала головой. На лице ее каменело горе.
– Это дочкино, – проговорила она. – Теперь оно ей не нужно.
– С комиссарами сбежала? – спросила ее бабенка, оглядывая себя в подвернувшееся поблизости зеркало, которое продавал мужчина лет сорока, с надеждой глядя на неё: может, она заодно купит и зеркало.
– Нет, осталась здесь, – глухо ответила женщина. - Её убило осколком немецкой бомбы.

Павел пошел дальше. В воротах он обогнал женщину в серой кофте. Что-то показалось ему в ней знакомым. Он обернулся, взглянул ей в лицо, слегка прикрытое черным траурным платком, и опешил. 

– Инна, – воскликнул он удивленно. – Ты?
Инна остановилась и посмотрела на немецкого офицера.
– Паша?
Павла обрадовала встреча со старой своей знакомой. 
– Я, – ответил он. – Не ожидал тебя встретить.
– А куда я денусь? – проговорила Инна. – Здесь мой дом, ребенок. Вот, ходила ей за молоком.
– Ты вышла замуж?
– Нет.
– А живешь все там же? 
– Да, – ответила Инна и оглядела Павла. – А ты немецкий офицер? Не ожидала.
– Так я ж немец.
– Настоящий?
– Всамделишный. Кстати, о том. что ты спасла меня от НКВД, есть в моем деле.
– Но тебя ж ко мне направили…
Инна не договорила.
– А вот об этом вспоминать не стоит, Инна, – сказал Павел. – Это не выгодно ни тебе, ни мне. Согласна?
– Согласна, – тихо ответила Инна.
– Садись в машину. Я доставлю, куда тебе нужно, – предложил Павел ей.
Инне нужно было домой. На рынок она ходила за молоком. Павел остановил машину у калитки. 
– Может, пригласишь меня в гости?
– Заходи, – не очень охотно сказала Инна, осторожно вылезая из машины.

В доме ничего не изменилось. Только у входной двери появились мужские сапоги да пиджак на вешалке.

– Это братнины, – пояснила Инна. – Его на днях освободили из тюрьмы ваши.
Навстречу Инне бросилась девчушка с белыми волосами, сплетенными в тугую косичку.
– Сколько ей? – поинтересовался Павел.



– Этим маем ей исполнилось три года, – ответила Инна и изменилась в лице, схватив себя за подбородок.
– В мае? В мае тридцать восьмого? – пораженно переспросил Павел, глядя на девчушку. – Это же…
Павел присел на корточки перед девочкой и спросил ее, заглядывая в васильковые глазки:
– Как тебя зовут, красавица?
– Павлина, – ответила серьезно девочка. – Так звали моего папу. Но он заболел и умер. – И тут же спросила: – А ты, дядя, немец? 
– Немец, – улыбнулся Павел. – Всамделишный немец, Павлина.
Поднявшись с корточек, Павел посмотрел на Инну, стоявшую перед ним, опустив покрасневшее лицо.
– Наша?
Инна кивнула головой. 
– Я рад, – сказал Павел. – Спасибо тебе.
Он обнял Инну за плечи и поцеловал. А Павлина теребила его за бриджи.
– Дядя немец, не целуй мою маму… Вот скажу дяде Гоше… У него есть ружжо, он стрелит тебя…
– Павлинка, это хороший дядя. Он мой друг, – сказала Инна дочке, подхватывая ее на руки.
– А брат как устроился в новой жизни? – поинтересовался Павел.
– Он пошел по стопам отца – устроился в полицию, – невесело ответила Инна. – Гоша нынче заделался большой шишкой – заместителем начальника городской полиции.
– У дяди Гоши есть ружжо, – снова похвасталась Павлинка. – Он всех стрелит.
– Всех стрелять нехорошо, дочка, – вырвалось у Павла. – Стрелять нужно только врагов.
– Угостить мне тебя особо нечем, – сказала Инна Павлу, смутившись тем, что он назвал Павлинку дочкой. – Есть картошка с постным маслом и луком.
– Что ж так скуден стол у заместителя начальника полиции?
– Гоша с нами не живет.
– У дяди Гоши новый дом, красивый, – продолжила Павлинка.
– Да, он занял квартиру в центре города. Выгнал еврея, зубного врача Фишкина, а сам вселился.
Павел помрачнел.
– Он звал нас к себе, но я не хочу, – сказала Инна. – Как я буду смотреть в глаза людям? А нам с Павлинкой хватит того, что мы имеем.
– Ты работаешь?
– Меня взяли прачкой в госпиталь.
– А как же Павлинка? Одна дома сидит?
– Нет, с нею соседская девочка Катя возится.

Вдруг открылась входная дверь. В комнату вошел худой с темным жестким лицом мужчина в черном мундире. На рукаве его была белая повязка «полиция». За ним вошел второй полицай пониже и потолще. При виде немецкого офицера они оба вытянулись, вскинули руки:
– Хайль, Гитлер!
Павел тоже небрежно приподнял руку, словно отмахиваясь от вошедших. 
– Вот, дядя Гоша пришел, – сказала Павлинка. – Он тебя щас стрелит, немец.
– Помолчи, Павлина, – так строго сказала Инна, опуская дочку на пол, что она погрустнела и отошла в сторону от взрослых.
– Простите, герр гауптман, – искательно проговорил высокий. – Я ейный брат.
Он старался жестами изобразить говоримое им, суетился.
– Ехали мимо, видим, машина, авто, «Опель», дай, думаем, заглянем к сеструхе, не случилось ли что… шлехт…
– Говори нормально, – сказала Инна – Господин офицер понимает по-русски. 
– А, – протянул брат. – Рад видеть вас, герр гауптман. Я ее брат Георгий, заместитель начальника городской полиции Поплавский, а это наш начальник господин Рачков. Если мы помешали, мы сейчас уйдем.



– Да, помешали – ответил Павел. 
– Все, все, уходим, – попятился спиной к двери Георгий, тесня собою начальника.
– Я могу помочь тебе и устроить на более легкую работу, – сказал Павел, как только закрылась дверь за Георгием и его начальником.
– Не нужно, Паша, мне нравится моя работа – ответила Инна.
– Тогда возьми деньги, – сказал Павел, доставая из кармана портмоне. – Для Павлинки. Я потом еще привезу.
– От денег не откажусь, – улыбнулась Инна. 
Павел подошел к Павлинке, погладил ее по шелковистым волосам.
– Мне пора – сказал он Инне. – Но я зайду еще.
– Заходи. Но я работаю в сменах. Сегодня ночь, послезавтра день и так далее. Раненых много…

5.

– Да, Павлинку я зачала от тебя, но она не может считаться твоей дочерью, – сказала Инна. – Ты – немец, она – русская. Не усложняй ни себе, ни ей, ни мне жизнь. Ни к чему это, Паша.
Павел слушал ее, понимал правоту ее слов, понимал ее саму: он не думал о ней, не искал ее, даже приехав в Крайск. Если бы не случайная встреча на рынке…
– Ей, как фольксдойч, будут определенные послабления со стороны германских властей, а значит, и тебе, как матери, – сказал он.
– Надолго ли? – спросила Инна. – Неужели ты думаешь, что вы сможете одолеть нас?
– Не знаю, не уверен, но мы приближаемся к Москве, а не Красная армия к Берлину.
Павел так не думал, но, даже обнимая Инну, даже обладая ею, он не имел права открыть ей свои истинные мысли.
– Наполеон даже был в Москве, а потом драпал, как угорелый.
– Да, драпал, – согласился Павел. – Русского солдата мало убить, его надо повалить и пришпилить штыком к земле.
– Вот русский солдат и побьет вас. Прости, что я так говорю. Не чую я в тебе врага.
– Да, я тебе не враг, дорогая, – сказал Павел, обнимая Инну.
– А другим? 
– Я солдат, Инна.
Это была их третья встреча, ночная. Павел остался у нее. Они любили друг друга пока не испили всю чашу блаженства до дна. А недалеко от них сладко посапывала Павлинка.



Утром за Павлом заехал водитель.
В штабе армии его ждал вызов в Минск к начальнику контрразведывательной абверкоманды при группе армий «Центр» подполковнику Ганзлю.
Павел выехал Минск, где от Ганзля получил предписание стационарно обосноваться в Крайске. В дополнение к прочим своим функциям абвергруппе было вменена краткосрочная подготовка диверсантов для проведения диверсионных акций в ближнем тылу противника и террористических актов против старшего командного состава Красной армии. 

6.

На обратной дороге вечером при выезде из небольшого городка машину Павла остановил патруль. До Крайска оставалось около полусотни километров. 
– Герр гауптман, мы не рекомендуем вам ехать дальше в одиночку. За последнюю неделю на этой дороге в ночные часы совершено два нападения на легковые автомашины. Пропали без вести два офицера, убит один подполковник, – пояснил подошедший к Павлу лейтенант. 
Павел не спорил – погибнуть от пули своих у него не было желания.
– Где я могу остановиться для отдыха, лейтенант? – поинтересовался он. 
– На той улице, кроме крайнего дома. Я туда уже направил одного майора, герр гауптман, – указал лейтенант.
Вдоль улицы тянулись заборы. За ними прятались бревенчатые деревенские домики. Павел приказал водителю остановиться возле ворот одного из них. Выйдя из машины, Детлеф выдал громкую дробь по доскам ворот.

– Кто там? – раздался за воротами женский голос. 
– Открывай, матка, – крикнул Детлеф женщине. – Дойче официрен, шляффен, бай-бай…
– Черт вас принес, – послышалось негромкое, но отчетливое «приветствие» хозяйки дома.

Открылась калитка. Павел увидел женщину средних лет в синем с белым горошком ситцевом платье. Детлеф знаками дал ей понять, чтобы она открыла ворота.

Павел вышел из машины после того как Детлеф въехал во двор. На лице Павла застыло надменно брезгливое выражение лица. Он, молча, поднялся на крыльцо, вошел в темные сени, задев фуражкой за низкую балку.

– Осторожней, – послышался за его спиной голос женщины. – Потолок у нас невысокий, зашибете свой кумпол. А хоть и расшибись вусмерть, ирод. 

На столе в горнице тлела керосиновая лампа. 

– Керосину нет, – пояснила женщина. – Свету нет. 
– Карл, отлей из канистры литра три бензина и дай ей. Пусть заправит лампу – распорядился Павел. 

Детлеф заглянул на кухню, громыхнул кастрюлями. Женщина поджала губы, сердито произнесла:
– Жрать хотите? У меня не разбежитесь. Сама только на картохе сижу.

Она удивилась, увидев Детлефа, выходящего из кухни с пустой кастрюлей в руках.

Павел показал на кастрюлю и сказал:
– Петролеум… э-э… керосьин, фрау.
– Да что ж хватать чистую кастрюлю? Дурак он у вас что ли, – возмутилась женщина, вырывая посудину из рук Детлефа. – Щас дам сосуд.

Через несколько секунд она вынесла бидон, пахнущий керосином, и протянула его Детлефу.

Вскоре лампа весело засияла теплым светом. Детлеф принес из машины продукты, на всякий случай захваченные ими в дорогу. 

Павел, пока Детлеф организовывал ему ужин, подошел к стене, на которой висела фотография в деревянной рамке. На фотографии сидели улыбающиеся хозяйка дома и военный в командирской фуражке и с тремя кубиками в петлицах, рукав гимнастерки правой руки был слегка прикрыт всунутой сверху под рамку бумажной иконкой неизвестного Павлу святого.
– Комиссар? – спросил Павел женщину.
Та испуганно замотала головой:
– Найн, герр офицер, муж мой, Николай.

Павел отогнул иконку. На рукаве действительно виднелась часть звезды: политрук. 

– Комиссар, – уже уверенно произнес Павел, ткнув пальцем в звезду. – Зер шлехт, матка. Комиссар: паф-паф.

Женщина побледнела, а Павел вернулся к столу и сел. Детлеф вывалил в тарелку банку сардин, в другую консервированный овощной салат, нарезал тонкие кружки копченой колбасы, хлеб и рядом поставил термос с кофе. Все из запасов Павла. Сам он со своим солдатским пайком удалился на кухню.
Женщина направилась в смежную с горницей комнату.

– Матка, хальт, – приказал Павел. 
Женщина вернулась, встала поодаль от стола, проговорила:
– Я не хотела тебе мешать, фриц.
– Их найн Фриц, Пауль, – указал на себя Павел. – Ти есть Марья?
– Нет, Дарья, – ответила женщина. 
– Дария – Марья. Я?
– Просто Дарья.
– Гут, Дария.

Павел медленно поглощал еду на глазах Дарьи. Взглянув на ее окаменевшее лицо, он потребовал:
– Ты есть… э-э… песния… э-э… «Вольга, вольга, мутер Вольга…»… ну… 
– Петь, что ли, для тебя, изверг? – переспросила Дарья. 
– Я, я, пиеть песния… Их воллен песния… – весело закивал Павел.
– Песню тебе?.. А кол в жопу не хочешь?.. – сердито сказала Дарья.
– Я, я, – развеселился Павел. – Их волен коль в жьопа… Пьеть коль в жьопа… 



Дарья тоже вдруг улыбнулась, едва сдерживая смех. Павел увидел, что это совсем молодая женщина. Старила ее ненависть к нему, как к врагу. Она запела: 

Я вязала рукавицы, 
Я вязала варежки, 
Х*й тебе видать столицы,
Раньше в ад провалишься.

– Зер гут, – похвалил ее Павел. – Есть пьеть гут, карош, матка.
А Дарья продолжала низким голосом:

Для врагов мы ямки роем
Станут вам могилами.
Милый мой придет героем.
Я отдамся милому.

Павел улыбнулся и поцокал языком:
– Карош, Дария. Ешчо, давай. 
Дарья взмахнула рукой, топнула ногой и во весь голос пропела:

Спать с врагом я не ложусь,
Заразиться я боюсь.
Вот миленочек придет –
Пусть меня он и е*ет.

– Песния есть карош, Дария, – похвалил ее Павел.
Он достал из портфеля плитку шоколада.
– Э-э… карош… хонорария… ам-ам…

Закончив ужин, он поднялся из-за стола, прошел в соседнюю комнату. Там он увидел тихо сидящего в кроватке ребенка, мальчика, лет пяти.

– Их шляффен, Дария. Спать, – Павел подошел к широкой кровати, стоящей у стены под белым покрывалом, откинул покрывало, одеяло, проверил чистая ли простыня, довольно хмыкнул: чистая.

Сев на край кровати, он показал жестом, чтобы Дарья сняла с него сапоги. Потом, не обращая на нее внимания, он стал раздеваться. 
– Ти шляффен… Марш… – Павел махнул рукой в сторону горницы.

Утром он заметил, что опасная фотография со стены исчезла. Допив остатки остывшего кофе с хлебом, Павел протянул Дарье пачку печенья.

– Данке, Дарья, – сказал он. – Спасьибо, матка. 


(продолжение следует)