СКУПЕРДЯЙ

И для чего жил человек?

Куда потратил жизни век?

Мечта разбогатеть томила

И «жаба» по ночам душила,

Златая хворь его сгубила…

  В убогой комнатке с покосившимися окнами без занавесок, на старой скрипучей кровати, накрытый рваным одеялом лежал восьмидесятилетний старик Порфирий. Уже как две недели он не мог встать на ноги и лёжа созерцал до боли знакомый потолок с выпавшей штукатуркой, но аккуратно забеленый снохой Нюськой.

Порфирий вздохнул и перевёл взгляд на крюк, торчащий на потолке возле окна. Он помнит его с детства. Тогда дом был новый, только отстроеный и на этом крюке, мать говорила, висела его зыбка. Крюку было столько лет, сколько и ему, Порфирию. Три поколения младенцев, агукая и пуская слюни, раскачивалось на нём.

Теперь же он стал ненужен и вешать что-либо на него было опасно, того и гляди потолок обвалится. Порфирий усмехнулся, сравнив себя с этим крюком, такой же согнутый и бесполезный, как и вся его прожитая жизнь, которая вот-вот угаснет и не успеет он осуществить свою мечту. Такую мечту, которая никогда не сможет воплотиться, живи хоть он, Порфирий, триста лет.

Всю свою жизнь, Порфирий положил на то, чтобы накопить деньги, цель применения которых не обрисовывалась. Мало того, что он не строил каких-либо планов, но даже мысль о применении их в будущем никогда не занимала его. Пожалуй, сам процесс накопления и был его мечтой. Это была его, Порфирия, страсть, которую ошибочно он  и принимал за мечту.

 Порфирий строго вёл книгу расходов и выделял домашним минимум средств, лишая их, таким образом, маленьких удовольствий и радостей. Семья была работящей и не голодала, но детки не знали вкуса мятных пряников и леденцов с ярмарки. «Баловство всё это!» -- отвечал Порфирий на все просьбы, которые несли лишние траты, какими бы малыми они ни были. Всю прибыль он обменивал на золотые монеты, которые хранил в потайном месте.

Когда Порфирий слёг, домашние хотели пригласить земского врача. Старик сильно вознегодовал и запустил в сына палкой. Ещё бы! Предложение сына несло немалые, по понятию Порфирия, расходы за визит доктора и на лекарства.

Порфирий тяжело вздохнул. С каждым днём он становился всё слабее и жизнь помаленьку, тоненьким ручейком, вытекала из него. По мере вытекания этого ручейка, всё его существо наполнялось злобой и ненавистью к домашним. Кому достанутся золотые монеты? Этот вопрос доставлял ему сильное беспокойство и мучительные переживания.

Порфирий с усилием приподнялся и сел. Наклонившись вперёд и вытянув руку, ощупал матрац и, потянув из него нитку, прислушался. Тихо, только слышно как Нюська на кухне брякала посудой. «Ест она много.» -- с ненавистью подумал Порфирий.

Вытащив нитку, Порфирий сунул руку в образовавшуюся прореху. Вот они его маленькие драгоценные пленники! Порфирий улыбнулся и радостно подумал: «Много! Но, всё равно, ещё недостаточно!». Тут неизбежная действительность, словно кипятком, окатила его: «Кому?! Кому достанется?!...В могилу не унесёшь…».

Дрожащими руками Порфирий достал одну монету. Каждую, каждую монетку, попадавшую к нему путём обмена, всегда надкусывал, проверяя на подлинность. Червонное золото мягкое и красноватого оттенка, но оно и тяжёлое… Порфирий, набрав воздуха, громко крикнул: «Нюська!!!»

Нюська, громко топая, распахнув дверь, вбежала в комнату:

-- Звали, батюшка?! -- на ней был шерстяной, старый, но аккуратно залатаный в нескольких местах, сарафан, который, тем не менее, очень ладно сидел на её статной и крепкой фигуре.

-- Подушки приподними, чтоб мог сидеть! Рады, небось, смерти моей…-- Порфирия раздражал не столько красный Нюськин сарафан и снизка в несколько рядов бус из рябиновых ягод, сколько румяное молодое лицо с наивными, почти детскими голубыми глазами.

-- Вы сами, батюшка, просили не тревожить и не входить, пока не позовёте.-- Нюська покосилась на палку, стоящую у кровати старика и, поправляя подушки, добавила: -- Вы поправитесь, непременно поправитесь, батюшка!

-- Мёд принеси мне в кувшине и блюдце! Быстро!!!

-- Дэк…-- Нюська замялась и, испугано глядя на старика, выпалила: -- Нет мёда-то у нас… Сами, батюшка, говорили, что баловство это и лишнее…

-- Цыц! -- Порфирий со злобой глянул на сноху.-- Мёду быстро!

-- Хорошо, батюшка, не гневайтесь! Я быстро! К тётке Марье сбегаю, займу! Есть у неё!

Нюська убежала. Порфирий слышал её торопливый топот и звук захлопнувшейся уличной двери. Откинувшись на подушки, старик закрыл глаза. Внутри него всё пекло и жгло. Он уже дня два не мог да и не хотел есть. Само воспоминание о еде вызывало у него крайнее отвращение. Спать он тоже не мог, особенно, ночами. Лёжа в полной темноте с открытами глазами много дум передумал он. Его не так страшила смерть, как не хотелось расставаться с богатством. Если бы он мог ходить, зарыл бы монеты в землю. Пусть лучше никому не достанутся. Не успел.

Стукнула дверь, Услышав торопливые шаги, Порфирий открыл глаза. «Топает, как лошадь на мосту.» -- подумал он с раздражением. Нюська зашла в комнату держа в руках кувшин и блюдце, которые поставила на стол, затем, радостно и суетливо подставила табурет ближе к кровати, постелив полотенце, сказала:

-- Это хорошо, батюшка, что вы медку захотели! Выздоравливаете, значит.-- Она поставила на табурет кувшин и блюдце.-- Чайку принести, батюшка?

-- Уй…ди!!! -- Порфирий с ненавистью взглянул на неё.

Оставшись один, он трясущимися руками достал все монеты и положив их горкой на полотенце, налил мёд в блюдце. Затем, взяв одну монету, положил её в рот ближе к гортани. Подняв голову, потянул из блюдца душистый мёд. Можно сказать, что он впервые в жизни пробовал мёд, такой сладкий и приятный. Взятого мёда было недостаточно для того, чтобы пропихнуть монету и Порфирий сделал глоток побольше. Монета проскочила. Взял следующую, потом ещё одну…

Взглянув на почти неубавившуюся горку монет, Порфирий понял, что он не осилит их по одной. Положив в рот несколько штук и сделав большой глоток, поднял голову. Монеты упали в гортань и застряли там. Выпучив глаза, он судорожно делал глотательные и хватательные движения, лицо его посинело и стало страшным. Порфирий рухнул на пол, опрокинув табурет, а золотые монеты радостно звеня,  вприпрыжку и наперегонки, покатились к порогу.