Как я ни старался, но у меня не получалось радоваться от всей души. Одна часть души, конечно, ликовала, что я ничего не напутал и результат налицо: Таля жива и здорова. Другая же часть души была в растерянности, в смятении. И здесь же клещом впилось чувство вины. С Талей обошлось, но ладью я не могу вернуть ни волшбой, ни зельями. В этом только моя вина. Я мог, я должен был предвидеть подлый поступок от Плешивого в случае его поражения. Такие люди если не могут ударить в лицо, бьют в спину. Я обязан был насторожиться, когда увидел этого обвешанного амулетами чародея-скомороха. Вершители Судеб во сне предупреждали, но я не вник в послание, не прочёл его. И вот итог: мы уже несколько часов продираемся сквозь лесные дебри. Все молчат, но мне кажется, внутри себя каждый думает так же: Фурсик во всём виноват, это он обрёк нас на эту пытку…
Впереди шла Таля, уверенно прокладывая путь. Перед выходом она обратилась к своей науке, вслушалась в Природу и сказала, что если идти вдоль реки, то через пять вёрст будет речушка-приток, там можно сделать первый привал. А ещё через семь вёрст будет деревушка рыбацкая. Двенадцать вёрст немного, когда по ровной местности, а ежели по дебрям, это всё равно, что все тридцать. Чем дальше мы уходили от заводи, тем гуще становился лес, один бурелом сменял другой. Таля, орудуя дубцем, обламывала встающие на пути ветки, вдвоём с Истомой они отбрасывали мешавшие проходу стволы. Я, было, сунулся помогать им, но меня отогнали:
- Работай лучше головой.
Тщетно я пытался выудить из памяти хоть что-то, что облегчило бы нам путь. Ничего! Мне было не по себе, я чувствовал свою никчемность, как болезнь. Хотелось провалиться сквозь землю, но ноги упрямо влекли по проторенной девушками тропе.
Что-то непонятное происходило между Скимом и Пракшей: они внезапно перестали разговаривать друг с другом, смотрели недобро. За всё время пути Ским ни разу не приблизился ко мне, не опустился на плечо. Это было весьма странно. Он был в воздухе там над верхушками деревьев, время от времени опускался и сообщал, что впереди всё тот же бурелом. Пракша был где-то рядом, но на глаза не показывался. Что с ними? Поругались? Из-за чего? Наверняка из-за меня. Конечно, это по моей вине они тащатся по лесу, а не плывут в ладье. И Таля с Истомой хмурые поэтому.
- Всё, роздых! - наконец, крикнула Истома, и устало опустилась на мохнатый от лишайника ствол.
- Эх, топор бы нам, - вздохнула Таля, садясь рядом.
- Фурсик, а ты топор можешь наколдовать? - спросила Истома, глянув на меня так, что земля под моими ногами качнулась.
Зачем, зачем она так смотрит? Зачем смущает? Я итак из последних сил держусь, а она точно из вредности ножку подставляет. Чего добивается? Чтобы я возненавидел самого себя? Зачем ей это?
- Можешь?
- Нет, не могу. Потому что я не колдун. Я…, а ну вас!
Я повернулся спиной к девушкам и решительно направился в гущу леса.
- Ты куда? - беспокойно вскрикнула Истома, поднимаясь.
- Оставь его, - остановила её Таля. - Может, по нужде.
Пройдя три сажени, я замер перед густым кустарником, что тянулся точно тын меж столбами-деревьями. Продираться сквозь него не хотелось, а возвращаться тем паче. Прислонившись к дереву, решил постоять, дать сердцу успокоиться. Та другая часть души, что была в смятении, брала верх. Я был бессилен перед ней, ибо она питалась тем, что было у меня на уме. А думал я об Истоме. Вернее о том, что я испытал тогда, когда она меня поцеловала. Неведомый пугающий жар охватил тогда моё нутро, а голова и ноги стали ватными, словно я перебрал хмельного мёда. На глаза набежала пелена, и на мгновенье я увидел Истому в прежнем человечьем облике с чистым дивным лицом. И мне страстно захотелось ответить поцелуем, казалось, коль не сделаю этого, то просто задохнусь. Но пелена внезапно растаяла, явив взору козью мордочку… И каждая частичка моего тела возроптала: нет! С той минуты я ровно занедужил. Я тянулся к той прежней Истоме, а звала глазами эта. К той мне не дотянуться, а эту нутро не принимало. Ах, кабы как в сказках было: поцеловал - и чары спали! С Истомы не спадут…
Слева за "тыном" родился слабый стон, напрасно пытался пробиться сквозь заросли: вяз как в омуте.
Не думая, быстро оградил себя оберегом и, тараном пробив "тын", я вылетел на узкую полянку. Трава примята, точно здесь лежало коровье стадо. Посередь поляны стояло наполовину обломанное сухое дерево, похожее на торчащий из земли великанский палец с острым когтем. У дерева, будто прибитая к нему, стояла девочка лет десяти, нагая, зеленоволосая. Жизнь в ней едва теплилась. Подбежав, я увидел, что в стволе снизу вверх вьётся трещина, она же и держала девочку, сжимая обе руки, одну ногу и волосы.
Метнулся опять к деревьям, выломал жердь. Разжать трещину не удалось - жердь дважды переломилась. Меня охватило отчаянье, и я в сердцах стал поносить себя самыми обидными словами: какой ты чародей! Дырявый овечий бурдюк! Девочка умирает, а ты ничего не можешь сделать! Неумеха! Слюнтяй!
Неожиданно меня передёрнуло, точно, кто незримый сжал мои плечи и с силой встряхнул, а в следующую секунду шепнул на ухо: "Призови Знич".
Отбежав на сажень от дерева, я направил ладонь на него, нацелившись на выступавший словно бородавка, обломок сучка на пядь выше головы девочки. Губы без моего ведома, зашептали чарные слова. И метнулся от ладони огненный шар, ударил в "бородавку", вспыхнуло дерево выше неё так, будто маслом пропитанное. С треском отвалилась верхняя часть, а нижняя расщепилась, точно вогнали клин.
Подхватил я падающую девочку, осторожно положил на траву.
- Водицы, - едва слышно прошептала.
- Где ж её взять…
Рука девочки приподнялась, указала в дальний угол поляны:
- Там…студенец…
Там, куда указала девочка, из травы выпячивал лоб большой валун.
В следующее мгновение я уже бежал к валуну с девочкой на руках.
Из-под валуна выбивался родник, перед валуном вымоина с большую лохань. Я положил девочку рядом, потянулся к воде, зачерпнув в ладони, поднёс к её губам. Глотнула жадно раз, другой, распахнула бирюзовые глаза.
- Благодарствую добрый человек! Ввек не забуду твоей доброты.
- Сможешь встать?
- Я должна полежать, от землицы силушку впитать.
- Хорошо, полежи. Кто ты? Какой злодей сотворил над тобой такое?
- Я мавка, разве не признал? А сотворил лешак, за то, что сопротивляюсь его воле. Надумал сделать меня супружницей…
- Он что белены объелся?
- Не ведаю. Только вбил себе в голову, что будет по его хотению. Заключив в полон, сказал: постоишь без водицы до зорьки вечерней сговорчивой станешь. Чу! - мавка напряглась, приподняв голову, вслушалась, затем, схватив меня за руку, быстро-быстро заговорила: - Идёт! Видно почуял, что я освободилась. Беги добрый человек, покуда цел. Нашлёт лешак морок, сам себя погубишь! Беги, ещё успеешь…
- Чем он слаб? - прервал я мавку.
- На нём поясок из змеиной кожи, на том пояске деревянный гвоздок. Чай сразиться решил? Человек слаб…
- Далее про гвоздок!
- Коли завладеешь тем гвоздком, до утренней зорьки власть над лешаком заимеешь. Как зорька отыграет, гвоздок сам вернётся к хозяину.
- Добро. Нам как раз такой помощник нужен. Умаялись по дебрям продираться. Скоро ли будет?
Мавка не успела ответить: ветерок с завихрениями пронёсся по поляне, ударился в валун, нас окатило водой. На валуне возник старичок росточком с двухлетнего ребёнка, на нём был кафтанчик цвета пожухлой листвы, полы кафтанчика запахнуты не по-людски - левая за правую, кушачок из змеиной кожи стянут в поясе, сбоку узелок, свисают два конца, на том, что был короче, привязан гвоздок витой, по всему сделан из корня. На ногах у старичка берестяные лапти, левый лапоть на правой ноге, правый - на левой.
- Тьфу! - сплюнул лешак. - Людской дух. За что я вас, людишек, не люблю, так за то, что суёте вечно нос не в своё дело. Влип ты молодец, как муха в медок. Раскаиваешься, будешь плакаться, в ножки мне упадёшь?
- И не подумаю.
- Стало быть, сам выбрал, опосля не пеняй. Что ж мне с тобой сотворить? В болото завлечь болотнику заместо гостинца, аль заставить искать в трёх соснах выход?
- Погодь. Успеешь ещё придумать мне наказание. Давай уговор учиним.
- Уговор? - Леший сел на камень, скрестил ножки, зелёные глаза его впились в мавку, что лежала, будто в забытье. - Желаешь с потехой сгинуть? Быть по сему. Потехи я люблю. Сказывай.
- А скажу я тебе загадку, коль отгадаешь - воля твоя, делай со мной, что надумаешь. А коли не отгадаешь, отпускаешь нас на все четыре стороны и препятствий не чинишь.
- Глупый ты человече, - хихикнул лешак. - Сказывай свою загадку.
- Есть козья морда, а не коза, руки-ноги есть, а не человек. Кто это?
Лешак перестал хихикать, насупился, глаза сузил до щёлочек, как малое дитя, сунул палец в рот, посасывая, глубоко задумался.
А мне этого и нужно было. Ибо вспомнил я, что есть способ на короткое время одолеть лешего. Надо всего лишь успеть снять с себя одёжу и выворотить наизнанку, а затем в таком виде надеть на себя. Обязательно при этом также левую обувку надеть на правую ногу. На пяток минут лешак приходит в замешательство, цепенеет, становится, что твой деревянный чурбан.
Шибко задумался лешак над загадкой и проморгал мои действа с одёжкой да обувкой. Дёрнулся, распахнул глаза, сверкнули они ровно бирюза на солнце и погасли.
- Опоздал, горбыль ты трухлявый, - подойдя, я сорвал с кушака гвоздок. - До зорьки утренней будешь моим холопом.
Когда кончилось оцепенение, глянул леший на свой кушак, ухнув по - совиному, вскочил и растворился в воздухе. В тот же миг заметался ветер меж дерев, зашумел как в бурю, и в том шуме слышались треск веток, жуткий хохот, ауканье и людской плач. Минуты три продолжалось это, затем всё стихло, а у моих ног опустился клубок из листьев из которого возник лешак. Волосы и борода всклокочены, полы кафтанчика распахнуты, крючковатый нос будто надломился.
- Твоя взяла человече, - понуро просипел лешак. - Повелевай.
- Повелевать не обучен. Так, просьба одна. Непорядок во владеньях твоих, проходу нет нормального. Будь подле, как скажу: "Стань дорожка скатертью", тогда не медли, исполняй.
- Быть, по-твоему. А загадка? Пустой звук?
- Загадка верная. А отгадка - козотаврица.
- Она! А я чую, что знавал нечто, а вспомнить не получается. Кабы они жили доселе, так ведь вымерли давным давно.
- Не вымерли. Я оживил одну. Сейчас увидишь.
- Ты оживил? - от удивления у лешака глаза полезли на лоб. - Что ж не представился, что чародей. Мы к чародеям с уважением, ибо волшбой владеют как мы. Что ж не представился, я б иначе…
- А ты спрашивал? Всё карнаухий, кони отпаслись, откусали комары. А ежели я твой гвоздок переломлю…
- Пощади! - взвыл леший, рухнув ниц мне в ноги. - Проси что хочешь! Мавок не трогать? Забуду про них! Клад указать? Три укажу! Только гвоздок не ломай!
- Что будет? Сгинешь?
- Силу потеряет, - смеясь, села мавка, затем живо вскочила. - До последних дней своих бессловесной лягухой будет прыгать.
- Не губи! - по-человечески захлюпал носом лешак.
- Не ной. Слово даю: если будешь до заветного срока служить верно, вернётся целым к тебе гвоздок. А ежели замечу…
- Буду! Верно! Буду! Служить!
- Добро. А теперь скройся с глаз.
Лешак обернулся вновь в клубок из листьев и укатился в заросли.
Я посмотрел на мавку: она совсем оправилась, посвежела и теперь её нагота меня слепила. Я, смутившись, отвёл глаза.
- Пошли, познакомлю с друзьями. Там и решим, кто кого проводит.
Помочь сайту
Поздравления
