ПОЭЗИЯ И МАГИЯ

                     ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 
                     ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 
                     ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 

© Copyright: Сергей Носов, 2016

Регистрационный номер №0358517

от 15 октября 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0358517 выдан для произведения:                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 
                     ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 
                     ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         
 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
                      ПОЭЗИЯ   И   МАГИЯ                         

 
 
             Мы   фатально  недооцениваем   проницающую   и  преображающую силу  поэтического  мировидения  и  поэтического  слова,  недооцениваем  в  том   числе    и  сопричастность   поэтической  интуиции   «мгновенному»  мистическому  постижению  сути  вещей  и     незримых  «сущностей»  окружающего  мира.
        Поэзия  и  мистика,  поэзия  и  магия  мысли  находятся  в  неразрывном  единстве  между  собой,  если  они   -   подлинные.
          Это  давно  уже   достаточно  очевидно,  хотя  и  до  сих  пор  распространено   обывательское  представление,  что  художественное  творчество, включая,  естественно,  и  поэзию   -  только    некая   словесная  игра,  разновидность  увлекательного  фокусничества,  которое  развлекает,    услаждает   душу  и,  может  быть,   порой     приобщает  к  прекрасному,  но  -    не  более  того.
            В  лучшем  (среди  обывательских   воззрений)  случае   видят  в  поэзии  эдакое  эстетически   притягательное  проповедничество   и  завуалированное     нравственное   и    общее  духовное  «наставничество»,  как  бы  «настоянное»  на  музыке  стиха,  ритме,  рифме,  яркой  образности  и  прочих  внешних  атрибутах  поэзии.
              Между   тем  все  это  -     чистейшие  и   простейшие  благоглупости   на  фоне  уже  устоявшихся  современных,  в  том  числе    и  вполне   научных,  знаний   и   представлений  о  мире  и  месте  в  нем поэзии  и  творчества.
            Так,    еще  в  относительно  недавнем    историческом  прошлом    фатально   недооценивалась  «вещность»,  материальность  сознания  и  мысли,  включая,  естественно,  и  поэтическую  мысль,    а    точнее   - поэтическую  интуицию  и  мысль,  которые  всегда    слиты  в    подлинной  поэзии   воедино.
            Таково    наследие  давнего    противопоставления     материализма  и  идеализма,  материи   и  сознания. 
           Между  тем  давно  уже  стало  ясно,  что мысль  и   сознание  в  целом     -     только   одна  из  форм  все  той  же  материи,   материи  и  энергии,  из   которой  состоит   весь  мир,  вся  наша  Вселенная.  Иного  в  окружающем  нас  мире  просто  нет.  Это  доказывает  со  всей  однозначностью  даже  современная  физика,  в  частности,  квантовая  физика.  
              Поэтическое  сознание,  состоящее  из  сплава  интуиции  и    мысли,  есть  в  известном  смысле  поток  энергии   и   одновременно   ее  сгусток,  как  бы  впитывающий  в  себя   и зеркально  отображающий    «суть  вещей».  
 
            Потому   поэтическое   сознание   и,  соответственно,  поэтическое  творчество,  если  оно    подлинно,  непременно  обладает, помимо  прочих  уникальных  свойств, в  известном  смысле   и  проницающей  силой  рентгеновских  лучей  -   способно  отображать   незримые  «сущности»  окружающей  жизни  с  редчайшей,  завораживающей,  поистине  магической   ясностью  и  полнотой.
          В  этом   во  многом  и  состоит  искусство  поэзии   -   искусство  созидать   из  слов   чарующие  «рентгеновские  снимки»  мира,  то  исполненные  красоты   и  приобщающие  к  светлым  стихиям  жизни,   то  приводящие  в  страх  и  трепет   и  обнажающие    «темное   дно»  земного  существования.   
           В  торжественном    провозглашении    этого особого   проницающего     свойства  поэтического  мировидения,  собственно,  и  состоит    философский  смысл  знаменитого  тютчевского  стихотворения   «День  и  ночь»,  в  котором  ночь  -  это  вдруг  открывающаяся перед  поэтическим  взором бездна,  вдруг  обнажающееся  перед  ним   «темное дно»  бытия:
                            «И  бездна  нам    обнажена
                              С своими  страхами  и мглами
                              И  нет  преград  меж  ей  и  нами  -
                              Вот  отчего   нам  ночь  страшна!»
      В  действительности  настоящий  поэт   в  процессе   созидания,  творчества  реально  «работает»  и  со  светлыми,  и  темными   «сущностями»,  стихиями  и  энергиями  мира,   не  только    различает  и  отображает  их,   но  и  «пользуется»  ими,  как  бы  намагничивает  ими  свое  поэтическое  слово,  в  котором   эти  «духи  мира»,    эти  мировые    стихии   и  энергии  воплощаются  достаточно  осязаемо  и  «вещно»,  в  сущности,  также   как   в  магическом  заговоре   или  заклинании.
        Действие  поэтического  слова  -   гипнотическое  и  магическое.     
       Поэтическое   слово  -  это  не  просто    зримое  воплощение  красоты,   это  -  сгусток  энергии,  способной   и созидать,   и  разрушать,  а само  поэтическое  творчество  -   это  таинство.
          Почему  же  тогда  поэзия  многих  и  многих  оставляет  равнодушными  и   чарующе  (или  хотя  бы  ощутимо)   действует  далеко  не  на  всех?  Ответ  прост:  по  той  же  самой  причине,  по  которой  и  любое    таинство  (в  частности,  церковное)   не  действует  на   непосвященных,    не  верующих,  равнодушных,  не  воспринимающих  его   всерьез.
             Для  того,  чтобы  поэтическое  таинство  подействовало  нужна  вовлеченность в  магию  поэтического  слова,  способность  и  желание «читать»  отраженные  в  этом  слове магическое  символы  и    таинственные  знаки    мира,  его  созвучий  и  диссонансов, его  скрытых   соответствий    и   его  изломов,  которым  глубоко   сопричастны    жизнь    и    сознание   человека.
            Опять  вспомним  Тютчева:  «Поэт  всесилен  как  стихия, //  Не  властен   лишь в  себе  самом…»
            Однако,  не  преувеличиваем  ли   мы,  утверждая  генетическую  родственность   процесса  поэтического  творчества   и   акта,  таинства    творения   в  магии? 
           Обратимся   в  тому,  что  утверждали   те,  кто   в  магию  действительно  верил,  воспринимал  ее более  чем   серьезно      и  проповедовал   ее  как  путь  созидания  счастья.    Вот,  что  писал,  например,  в  известной  книге   «Магия  в  теории   и  на  практике»  (1929  год)  провозвестник   современной   европейской  магии,  Алистер  Кроули:  «поэт,  влюбленный  или  художник,  охваченный  творческим  неистовством,   выходит   на  пределы  самого  себя,   то  же  самое  должно  случиться  и  с  Магом.»  То  есть  творящий  поэт    или  художник,  по  убеждению   Кроули,  погружается  в  некое   состояние  «неистовства»,  в  котором  творится  и  Магия,  которое  необходимо  и  Магу.
             Собственно,  это необычное и  таинственное  с  виду  состояние,  в  котором  человек,  будь  он  маг  или  поэт,  «выходит за   пределы  самого  себя»   -   типическое,  если  можно  так  выразиться, зазеркалье  эйфории  или  транса,  когда   обыденное  сознание   естественным  образом  гаснет  и  на  смену  ему  приходит  сознание  трансцедентное,  открывающее   мир  как  живое  и  чудесное   единство   «всего  и  вся» на  уровне  бесконечных    превращений  «одного  в  другое»,    бесконечных  метаморфоз   движения,   энергии  и  материи.
              Это   и есть   по  сути  дела   то  самое действительно   необыденное    состояние    творчества,   при  котором      магическим    способом  постигаются   и  преобразуются  сущностные       связи  и  созвучия   явлений  жизни.
              Большая  поэзия  (по  крайней  мере  в  России)  и  начиналась  со  стремления  поэта  быть  выше   обыденности  и    выше самого  себя,  приобщиться  к  высшему  знанию  и  творчеству.  Вспомним  Ломоносова:
               «Я  дело  стану  петь,  несведомое  прежним!
                  Ходить  превыше  звезд  влечет  меня  охота
                 И  облаком  нестись,  презрев  земную  низкость.»
            Конечно,  Ломоносов  утверждал  свое  поэтическое  «я»  еще  достаточно   наивно,  но  истинные  цели  поэтического  творчества  обозначил  в  целом  точно.
           Лучше  же всех  о    мечте и  жажде поэта  слиться  с  трансцедентным  и  вечным,  приобщиться  к  Космосу  бытия  сказал,  конечно  же,  истинный  провидец  в  русской   поэзии,  Федор  Тютчев:
                    «Душа  хотела  б  быть  звездой,
                      Но  не  тогда,  как  с  неба  полуночи
                      Сии  светила,  как  живые  очи,
                      Глядят  на  сонный  мир  земной,  -
                      
                      Но  днем,  когда,  сокрытые  как  дымом
                      Палящих  солнечных  лучей,
                      Они,  как  божества,  горят  светлей
                      В  эфире  чистом  и  незримом.»      
               Естественно,  можно   вполне  резонно    заметить,  что  все  подобное,  провозглашаемое  поэтами  порой столь    громогласно  и  столь  вдохновенно    -   или  вообще    только  риторика,  или  лишь  красочное  иносказание  о  том,  «кем   мне    так   хотелось  быть,  но,  увы,   не    довелось  стать».
              Почти  каждый  человек   мечтает  быть  больше,  чем  он  есть,  а,  уж,  поэт  -  особенно. 
             Вл.  Соловьев   полагал,  что   в  стремлении   стать  «больше,  чем  ты  есть»   заложено  зерно  будущего  Богочеловечества.  Вряд  ли.  В  этом    стремлении   чаще  всего  проявляется  просто   «вирус»   гордыни,  самомнения  и  неоправданных  амбиций  -  раздуться  эдаким  «неимоверным  шаром»   и тем самым  показать   миру  и  окружающим  «кто  есть  кто».
             Тем  не  менее,   мы     не  верим,  что   Блок,  например,    просто  играл,  гордился  собой  или  фантазировал,  когда   исповедальным  тоном   писал    о  поэтическом     творчестве   в  стихотворении  «Художник»:
                 «Длятся  часы,  мировое  несущие.
                   Ширятся  звуки,  движенье  и  свет.
                   Прошлое  страстно  глядится  в  грядущее.
                   Нет  настоящего. Жалкого  -  нет.
 
                   И,  наконец,  у  предела  зачатия
                   Новой  души,  неизведанных  сил,  - 
                   Душу  сражает,  как  громом,  проклятие:
                    Творческий  разум  осилил  -   убил.»
         Погружение  в  трансцедентное,  приобщение  к  трансцедентному,  попытка    отобразить      его   в  слове,    впитывание  и  впитывание  в  стихи    потаенных  энергий    мира,   Вселенной ,  насыщающих  собой    поэтическую  образность  и  символику   -    это  и  есть  поэтическое  творчество  в  высоком  значении  этого  понятия.
           Просим  не  путать  его  с  «рифмотворчеством»,  которое  тоже  может  нравиться   людям  и  даже  вызывать   порой   бурные  аплодисменты,  но  к   поэзии  как  таинству  и  как  магии,  оперирующей   живым  словом,   не  имеет       отношения. 
            Так,  особенно  любили  предаваться  такому   римфотворчеству   и упоенно  «разговаривать  стихами»    официальные  советские  поэты.   Это   тогдашней   властью  особо  приветствовалось. 
             Считалось,   что   настоящий   советский     поэт  должен  непременно быть  понятным   для  народа   и  потому   ему  следует      красиво  и  убедительно  «говорить  в  рифму»  -   кого-то   (то  есть  кого  надо)   страстно ругать,  кого-то,  наоборот,  восторженно  хвалить,  воспевать,  что-то  (то  есть,  что  надо)  патетически   провозглашать,  а  иногда  и  просто  болтать  и  болтать  о  цветах  в  поле  и  птицах  в  небе, чтобы  советскому   читателю  стало   от  этой   неугомонной  болтовни в  рифму  приятно…
             Таким  всегда   был,  в  частности,   Евгений  Евтушенко  -  типический  пример   советского    поэта-трубадура,  для  которого  самое  важное  -   как  можно  сильнее  и  эффектнее  «дуть  в  трубу.»  Но  к  действительно  серьезной  Поэзии  с  большой  буквы  все  это,  увы,  не  имеет    отношения.                  
             Серьезность  настоящей  большой   Поэзии  состоит  также отнюдь  не  в  том,  чтобы  уметь  в  ней   поговорить  и   с  самим  Богом,      как   это   запросто    удается,  в  частности,     тоже    весьма   любящему  по  советски   «поговорить  стихами»  Александру  Кушнеру, с  достоинством  завершающему ,  например,    любопытное  поэтическое  описание     своей  приватной  встречи  с  Богом  следующим    весомым  признанием:  «И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват,  // Ни  в  чем,  что  жизнь   сама  угрюма  и  сурова.»    
            Задача   истинного   поэта,  по  нашему  глубокому  убеждению,    состоит  отнюдь  не  в  том,  чтобы  «частным  порядком»     встречаться   с     Богом   и  что-то  ему  авторитетно   разъяснять  от  себя  лично,  а  в  том,  чтобы   Бог,  как    светлое,  жизнетворящее   и  трансцедентное   начало  бытия,    в  его    стихах   все  таки    был,      незримо  присутствовал   -  хотя  бы    как  «ветерок  вдохновения»,  преображающего   изображаемый  поэтом  мир.    Об  этом   легко    и   славно  сказал   Георгий  Иванов:
                  «А  что  такое  вдохновенье?
                    Так…  Неожиданно,  слегка
                     Сияющее   дуновенье
                     Божественного  ветерка.»
           Заметим,  однако,  что  мы   «легкость  необыкновенную»  в   поэзии   при  этом   вовсе  не  проповедуем. 
          Совсем  недалеко   порой   от иной   такой   счастливой  легкости  в  поэзии,  первоначально     напоминающей    «щебетание  птиц  небесных»,   до  безумного  «лепета»     упоенного  собой      безмыслия,  такого,  например,  как  в    стихотворении  Ивана  Храмовника  по  характерным   названием  «Нокдаун»:
              «но  настает  трагический  момент
               займи  мне  рубль  и  продолжим  танцы   
               на  грани  затемненного   пространства
               под  звуки  водосточных  флейт.»
            Поэт  в  своих   стихах,  так  или  иначе,  всегда  колдует.   Он как  маг,  как   ведун   «заговаривает»  своим  словом,  приобщаясь  к  потаенным  энергиям  Вселенной  и  черпая  из  них  энергию  своего  стиха,  своего  поэтического  слова    буквально   «пригоршнями».  Мы  убеждены  в  этом.
             Красота  поэтического  слова,  его  чисто  эстетические  достоинства  -    отнюдь  не  самое  главное.  Много  важнее  -  энергетика  поэтического  слова,  его  способность  очаровывать  и  зачаровывать,  овладевать  сознанием  воспринимающего  его  «субъекта»  (читателя  и  слушателя)    и  властвовать  в  этом  сознании   хотя  бы какое-то  время,  то  время,  которое  способен  длится  гипноз  поэтического  слова. А  гипноз  этот,  это  колдовство  поэтического  слова,  бывает,  длится  и  годами,  десятилетиями  даже,  если  говорить  о  поэтах    особо  замечательных,  выдающихся.     
           При  этом  мы  не   отнюдь   склонны    расширительно   толковать  понятие  и  само  явление  Поэзии   -     как  некую  наивысшую   форму  истинного  созидания  и   творчества   как  такового.  А  это  в  нашу  эпоху  уже  не  редкость… 
               Так,  к  подобному  расширительному   толкованию  поэзии  приходит,  например,  в   фактически    полуфантастической   статье  «Сверхпоэзия  и  сверхчеловек»  Михаил  Эпштейн  («Знамя». 2015. №1). 
             В   воображении   Михаила  Эпштейна  и  сейчас,  в  наши  технократические  времена  «Поэзия  продолжает  преображать  мир,  причем  более  могущественно  и  всесторонне,  чем  когда-либо  раньше.  Физика,  биология,  энергетика,  информатика  приходят  на  службу  поэзии,  которая  определяет    смысл  прогресса-поэзиса  высшей  целью,  ранее  достижимой  только  в  слове:  творить мироздание  как  поэтическую  композицию,  где  все  отражается  во  всем.»
           Мы  никакого  «прогресса-поэзиса»  вокруг  себя  в  отличие  от    Михаила  Эпштейна,  к  сожалению,   не  видим    и  не  понимаем  в  каких  это  формах  физика,  энергетика  и  информатика  «приходят  на  службу  поэзии»,  которая,  как  он утверждает,  «выходит  из  своей  ранней,  словесно-стиховой  формы..,  чтобы   магически  преображать  мир».
            По  нашему  глубокому  убеждению  жизнь и  судьба  поэзии  навсегда  связаны  со  словом  -    словом-заклинанием,  словом-прозрением,   Словом,  наделенным   неотразимыми   чарами    красоты,  ее  энергетикой,   ее    властной  и  вполне  реальной   магией,  способной  преображать  сознание  человека.
              Все  разговоры  о  «науке    как  сверхпоэзии»,  о  какой-то  невероятной  «социопоэзии»   и  «эконопоэзии»,  которые      восторженно  и  запальчиво  ведет   в  наше  не  один   Михаил  Эпштейн  -  только  слова,  слова,  слова  как  говаривал  Гамлет,  Принц  Датский.
              Современная  цивилизация   первозданую,  самой  природой  созданную,   поэзию  жизни  только  разрушает,  а  реальную    поэзию  нашего   времени,  по  прежнему  воплощающуюся  в  чарующем  поэтическом  слове,    чаще  всего   просто    игнорирует,   не  воспринимает,  оставляет  за  бортом  своих   истинных   ценностей. 
            Потому  и  те,  кто  громогласно  заявляет  об  открытии  некого,  творящего  новую  реальность,  космизма  в  поэзии,   подобно  Константину   Кедрову,  на  деле   создают   преимущественно   комичные    и  неловкие    вирши   для   услады   незадачливых  простаков:
             «Мыслью  мысль
               обнимая
               воздвигая  к  небу  мост
               мозг  меня  не  понимает
               я  не  понимаю  мозг.»
              Вовсе    не  надо  опять  воздвигать  Вавилонскую   башню,   воздвигать к  небу  «мост»,  тем  более  такой,  на  котором  уже  и  твой  собственный  мозг   тебя  не  понимает…     Много   лучше    оставаться  на  земле    человеком  и  не  корежить,   не   уродовать   хотя  бы     собственную  душу.  А  Председатели  Земного  Шара  у  нас,  как  известно,  уже  были  и  -  допредседательствовались…  
               Поэзия  должна  просто   хранить  живую  душу  человека   и   зеркально  отображать  ее  в  поэтическом   Слове.    Это  само  по  себе  -  достойная  цель  творчества  и    давняя,  целительная    и     удивительная   магия,   магия      преображающей    восприятие  мира    красоты  поэтического     слова,  под  чарующей   властью   которого    мир  становится  «до  краев»    одушевленным.   Вот,   как  в    славных   строках  Георгия  Иванова:
                    «Край  земли.  Полоска  дыма 
                      Тянет  в  небо,  не  спеша
                      Одинока,  нелюдима
                      Вьется  ласточкой  душа.»   
 
               
 
         
          
          
   
   
                         
_________________________________________       
Носов  Сергей  Николаевич.  Родился  в  Ленинграде   в  1956  году.   Доктор  филологических  наук,  кандидат  исторических  наук,  с  1982  по  2013  гг.  ведущий  научный  сотрудник  Института  Русской  Литературы  (Пушкинский  Дом)  Российской  Академии   Наук.  Является  автором  большого  числа  работ  по  истории  русской  мысли  и  литературы  и,  в  частности,  следующих  книг:  Аполлон  Григорьев. Судьба  и  творчество. М.1990;  В.В. Розанов.  Эстетика  свободы.  СПб. 1993; Лики  творчества  Вл. Соловьева.  СПб. 2008;  Антирационализм  в  художественно-философском творчестве  В.В. Киреевского.   Нередко  выступал  в  печати  как эссеист,  литературный  критик  и  поэт.    Публиковался  в  журналах  «Звезда»,  «Нева»,  «Новый  мир»,  «Новый  журнал» ,  в  парижской  газете  «Русская   мысль»   и  др.  изданиях.   Как  поэт  входил  в  «Антологию  русского  верлибра»,  «Антологию  русского   лиризма»,  в  альманахи  «День  поэзии  Ленинграда»,  «День  поэзии  России»,  «Истоки»,   «Петрополь»  и  др.,  поэтические  публикации  начал  в  1980-е   годы  с  ленинградского  самиздатского  журнала  «Часы».   Живет  в  Санкт-Петербурге.     
              
 
 

 

Живу пишу вся жизнь - простой рассказ

Сегодня двоеточие любви