Нелитературное повествование юной пенсионерки
м
« Не поэт. Зовусь я Светик.
От меня вам всем приветик»
(Незнайка, прости за плагиат).
Глава 1.
«Снова цветут каштаны, слышится плеск Днепра…». Часто в своём детстве слышала эту песню по радио о красивом старинном Киеве, помню себя в нём лет с четырёх, считаю своей родиной. Жаль, что такой город стал теперь таким «далёким». Разбросалась разноцветная пирамидка из стран и людей по одной шестой части суши, трудно собрать.
Жила там с башкой Лизой (бабушка, баушка, башка), Царство ей Небесное. Простая труженица, не брезговала никакой работой, мыла у киевских евреек окна и полы за рубль, радовалась любой копейке. Не шибко улыбчивая и совершенно безвредная. Так случилось, что была я у неё за третью дочку. Мать свою не помнила, отца не имела, увезла меня башка от неё совсем маленькой, растила и очень привязалась.
Послевоенный Киев вовсю строился и не был голодным городом в середине пятидесятых, всё—таки столица Украины. Башка работала в городской бане, почти в самом центре, недалеко от Крещатика. Там же мы снимали угол в полуподвальном помещении, у одной одинокой женщины. Потому все центральные магазины были наши. В них и тогда царило полное изобилие. И самые вкусные в мире «Мишки», «Красные шапочки», жареная рыбка целиком и кусочками, копчёная и докторская колбаска, сырки в шоколаде, ванильные булочки с изюмом… Их аромат забыть невозможно. Сейчас в магазинах тоже всего полно, но почему—то не такое аппетитное и привлекательное. Может быть, ощущения притупились, может, продукты переродились, а может, мы не такие голодные, слава Богу!
Башка баловала меня, хотя с деньжатами было не густо. Но сто грамм хорошей колбаски и кусочек жареной рыбки мы себе позволяли. Порой я капризничала, плохо ела, как ей казалось. Как—то зажарила в духовке утку с яблоками по моей прихоти, но кушать баловнице уже расхотелось. Она рассердилась, начала есть сама эту утку, подавилась косточкой. Забрали мою бабулю в больницу. Целую неделю пришлось жить с чужой тётенькой.
Убиралась она у старых артисток. Ох, и пылищи в их квартирах! Все в антикваре, а бардак, как на старом складе. Толстые, вальяжные тётки уборщицу свою любили. Иногда одаривали старыми платьицами из своего гардероба, которые успешно перешивались на меня.
В круглосуточный детсад устроила меня всеми правдами и неправдами. Умела поплакаться, унизиться, упросить, если надо. В меру услужливая, очень Бога боялась и чтила. Послевоенный детсад не чета нынешним. Тогда думали о будущем поколении, растили строителей коммунизма. В нашей группе на полу лежали два толстые шикарные ковра, было полно игрушек, каждый вечер нам показывали диафильмы, в летнюю пору днём спали на верандах, а на территории росли огромные акации, яблони, сливы, шелковицы. Но мы плохо ели фрукты, их было много, а потому не хотелось. Зато однажды наелись каких—то зелёных калачиков. Воспитательнице наябедничали, нас отвели к медсестре, дали по ложке горького лекарства, может касторки, и поставили на коленки, чтобы запомнили. Всё обошлось, выжили…
А ещё водила меня башка по рынкам и церквам. Сошьёт простой халатик, и пойдём его продавать, если нечаянно уроним, то продадим обязательно. Купим на вырученные денежки селёдочки с душком и тут же, где-нибудь притуляясь, съедим без хлеба. Значит, организм требовал, коли слюнки, от одного запаха текли.
Церквей в Киеве всегда было много. Крестили меня уже большую, лет пяти, башка заставляла целовать иконы, учила креститься, сама носила крестик на ниточке и повторяла простые молитвы: «Господи, прости, помилуй и сохрани нас от лукавого…». И те спасли её с дочками от пуль и бомб с немецких самолётов, голодной смерти в военное лихолетье и дали жизнь нам.
Помню Софийский и Владимирский соборы. Красота душевная, доступная для восприятия. Особого трепета не чувствовала, мала была. Но росписи очень нравились, не хуже, чем в детских книжках, яркие, крупные и понятные: вот боженька на небе благословляет нас, вот красивая тётенька протягивает ребёночка людям.
Перед самой пенсией довелось побывать за границей. Видела их соборы, они другие, более величественные и сложные по архитектуре. Там всю картинку видишь сразу, как вошёл. Просторный зал, мозаичные окна, мраморные полы, всё блестит и сверкает, несмотря на полумрак. Почему—то отвлекают скамейки, хотя понятно, что это очень удобно. Видно терпение нашего народа воспитывалось стоянием на ногах всю церковную службу, да ещё по три раза в день.
У Владимирского собора обычно проводились всенародные открытые диспуты для публики. С одной стороны церковный иерарх, с другой — какой-нибудь партиец. Якобы доказывали друг другу, что или кто есть, а чего нет. Всё было под контролем, как хорошо отрепетированный спектакль. Но окружающая толпа слушала их с интересом. И мы, постояв немного, шли по своим делам.
В первый класс пощла в красном фланелевом платьишке, без портфеля. Моя старшая родительница опять, где надо, поплакалась, пожалилась и устроила меня в Дарницкий интернат. Он только что открылся. Всё там было новое, пахнущее. Для детей хорошая, добротная одежда, завтраки с докторской колбаской, приятные и умные учителя. Осенью выдавали в интернате новые пальтишки. Вызывали по очереди в кабинет коменданта. Там воспитатели обряжали нас по росту и размеру, меня одели в красное, спросили, нравится ли. Не постеснялась, сказала, что нет, что нравится то, которое лежит отдельно на шкафу — цвета морской волны, заприметила его сразу, как вошла. Пальтишко не пожалели, отдали.
Под Новый год ставили в интернате спектакль «Двенадцать Месяцев». Изображала в нём белочку, а стихи декламировала всегда громко, с выражением. Наверное, за них, а может с бабулиных хлопот, получила «Похвальный Лист» в конце года, единственный за всю десятилетку. Во–первых, часто школы меняла, приходилось каждый раз доказывать про себя всё сначала, во–вторых, способностей маловато, брала старанием. Не помню, чтобы очень радовалась первому успеху, так как неожиданно свалилось другое событие.
Как–то позвали меня с перемены в класс. Возле учительницы стояли молодые мужчина и женщина, как оказалось — моя мать со своим мужем. Отнеслась к нечаянной встрече совершенно спокойно, мне было уже восемь лет, любила свою бабушку, помнила с детства только её, но в душу закралась тревога…
Мать приехала в Киев в надежде найти работу и обустроить здесь жизнь, но этого не случилось. Идти на завод или стройку — не было прописки, да и жильё найти большой семье очень сложно, а потому молодые, гордые, очень независимые родственники завербовались на целину.
Мамкин муж со своими пятью классами образования умел всё. Мог шоферить, знал телефонные и электрические сети, столярничал, прекрасно рисовал, был просто красивым, высоким мужчиной. Если бы не нрав бывшего детдомовца. У него с матерью уже тогда было двое детей, мне об этом мало рассказывали.
Погостили родители недолго, а когда провожались на вокзале, я вдруг дёрнулась, закричала, заплакала, потянулась к матери, и все решили, что пора ребёнку воссоединиться со своей семьёй.
Глава 2.
Осенью повезла меня башка Лиза к мамке. Тащились на поезде очень долго, везли ведро мочёных яблок, ещё каких–то гостинцев. В вагоне полно орущей молодёжи, может комсомольцы, может бывшие зэки, но все ехали поднимать целину, как–то устраиваться в жизни, искать лучшей доли, более сытного дома. Видать, обжитые места надоели, либо не приняли и не помогли, кто–то хотел спрятаться подальше, кто–то повстречать судьбу. Романтиков не приметила. Это в фильмах красивые и сытые москвичи бросают свои благоустроенные квартиры и мчатся за тайгой и туманом. Можно, конечно, и съездить, если есть куда вернуться.
Встретила нас одна мама на каком–то полустанке, потом пылили на попутке. Кругом бескрайняя степь, нас обгоняли гружёные пшеницей самосвалы, наконец, добрались до их зерносовхоза.
Мать работала в магазине, маленький братишка под приглядом трёхлетней сестрёнки обитали дома вдвоём, их батька шоферил, а я пошла в школу, где впервые сменила фамилию, и заимела законного папку.
Проучилась недолго, пшеницу убрали, немного пособирала с новым классом колоски с полей, и переехали всей семьёй в таёжный рабочий посёлок, где валили лес и строили дороги.
Отец мог найти работу где угодно, правда, ненадолго. Был горяч, несдержан, упрям, матерился многоэтажно, мог грохнуть кулаком по столу, если закипело внутри, дрался с мамкой — та ведь не смолчит. Но очень работящий, совершенно непьющий, умелец Левша — золотые руки. Любое жильё благоустроит, проведёт свет, сложит печку, построит дачу, выроет погреб, всё починит, обновит. С таким мужиком не пропадёшь, надо только хвалить и ублажать за заботу. А главное, он никогда не выглядел недоучкой, умел прифрантиться, причём по–городскому. Если бы не мамкины нервы (тяжёлое последствие пережитой войны), может, до сих пор бы жили одной семьёй…
Была уже поздняя осень. Мать с башкой долго быть вместе не могли, да и Сибирь не Киев. Пора было мне с ней прощаться, такая тяжесть колом стояла в груди, как будто кто умер, старалась не показывать этого, боялась насмешек отца с матерью. Отец повёз нас на вокзал на своём самосвале. Я смотрела в боковое окно, чтобы он не видел моего лица и слёз. Башку проводили, я осталась. Дома мать спросила: «Ну, как Светка?», «Даже не плакала» — ответил он. Это был мой первый взрослый поступок. Подавила в себе все эмоции, все слёзы, капризы. Детство ушло с отъездом моей башки.
К новой семье и жизни нужно было привыкнуть. Старалась не огорчать своих родителей, быть послушной, не дерзить, хорошо училась, помогала по дому, но сердцем была с ней в Киеве. Когда увиделись позже, она огорчённо вспомнила, почему я даже не заплакала при нашем расставании. Объяснила всё, но удивилась, что любя меня больше, чем своих дочек, бабуля не поняла и не почувствовала тоски родной души.
Вспоминая свои детские переживания, обиды и несправедливость взрослых, понимаю умом и сердцем, какое огромное, почти адское терпение и чуткость нужно иметь, чтобы теперь, будучи взрослой тётенькой, не обидеть своих маленьких близких. Корю себя потом за нервный окрик, не сплю ночами, обзываю себя дурой, а поздно. У этих маленьких тоже есть своя память, своё понимание происходящего, и наша усталость и несдержанность будет понятна им только через много лет.
Мать любила литературу, покупала нам книжки и пластинки, выписывала детские журналы, знала наизусть уйму стихов. Имея семилетку за плечами, была очень грамотной, энергичной, современной и общительной из–за очень насыщенной событиями жизни и генов своего отца — моего деда Семёна.
******************************************************
Он воевал на гражданской за красных и белых, позднее раскулачивался и погиб в Питере в самом начале отечественной, куда ездил на заработки. Возможно по политическим причинам, возможно, попал под бомбёжку, а официально пропал без вести. Так, матери со своей сестрой и бабушкой Лизой своими женскими силёнками пришлось уходить, убегать из горящего Ржева, прятаться в стогах сена от трассирующих с неба пуль, часто жить подаянием, на попутках, пешком, по–всякому, добрались до Кавказа. Намыкались вдоволь, всё искали хлебных мест. Потом осели на Украине, мать же занесло в Молдавию. С семью классами образования всегда имела чистую, культурную работу, как сама говорила. Уборка квартиры — это не по её натуре. Ей бы в институт…. С её напористостью и очень приятной внешностью, губернаторшей бы стала. Только учиться тогда было не в чем, все думы о куске. До сих пор к хлебцу относится трепетно: купит, долго вдыхает его аромат, медленно с удовольствием ест. Почёта и уважения добилась, работая на автозаводе в Тольятти, получила хорошую пенсию, квартиру.
******************************************************
Построили кусок дороги и переехали на лето в другой посёлок. Опять новое жильё, опять благоустроились. Хорошие щитовые домики, кругом тайга, цветы — огоньки, высокие заработки, мать в шикарном китайском халате, дети сыты.
Но отец и здесь долго не проработал, с кем– то из начальства на принцип пошёл, и поехали мы своей большой семьёй и кухонными столами уже в какой-то райцентр Алтая. Там папка был самым главным начальником по связи.
Нам предоставили дом с большим огородом, на котором росло всё, что посадит мать, даже дыни с маленькими арбузиками. Какие пиры мы закатывали с соседскими ребятишками! Мешали в одну миску помидоры, огурцы, дыни, репку, зелень. Всё это съедалось, и никто не болел. Дети с нашей улицы собирались только на нашей территории. Их мамки такого пиршества и пиратства ни в жисть бы не допустили. Мать солила очень вкусные огурцы с помидорами в бочках. Всё туда клалось на глаз, специй не жалела, получалось ядрёно и красиво, помидорки блестели, огурчики хрустели. Местные тётки, хоть и жили всю жизнь в деревне, а солить и квасить не умели — всё от скудоумия и жадности.
Была у меня там подружка Зоя. Скромная, красивая девочка из сосланных поляков, тогда мы об этом не говорили. Бегали друг к другу в гости, мыли вдвоём друг у друга полы, считалось, что это нормально. Мать после уборок отрезала по куску белого хлеба, сверху посыпала сахаром, и мы довольные шли на улицу. Её мама нас не угощала, у них в семье не принято было таскать хлеб из дома. Зойка немного стеснялась, но мы всё равно крепко дружили.
Отец перед кем–то из краевого начальства хорошо засветился, и его пригласили на работу в Барнаул. И мы опять потащились с кастрюльками и книжками на новое место жительства. Нам дали жильё на первом этаже двухэтажного дома. Там батька вырыл что–то типа погреба, прямо из большой комнаты. Это была целая столярная мастерская. Инструмента всякого покупал великое множество, мать порой ворчала, зачем потратился на очередную железку. И когда, после двадцати лет семейной жизни, уходил к другой даме, то взял только его, видимо, самое дорогое, что имел.
Столярничал с упоением. Сначала рисовал своё будущее изделие на бумаге, получалось очень красиво, потом всё нарисованное точно воплощалось в стол, табуретку, настенный шкаф. Мог даже смастерить настольную лампу и украсить её абажуром. Потом шёл с матерью на барахолку и его столярный шедевр продавался тут же. Затем покупали гостинцев, хорошего молдавского вина и отмечали очередную продажу стола в узком семейном кругу. Мать умела устраивать маленькие праздники.
В нашем доме жило много детворы, а вокруг него был большущий двор. За три года сдружилась со всеми, но бывало всякое. Ссорились, мирились, даже дрались иногда, сажали цветочки, проводили весенние воскресники, играли со взрослыми в волейбол, таскали через соседский забор ранетки, ставили спектакли и концерты.
Выступать прилюдно на самодельной сцене я очень стеснялась, а вот всё организовать, придумать, распределить роли, всех завести, упросить участвовать вредных мальчишек — это могла. Вместе клеили и красили бумажные шапочки, фартучки, юбочки, бантики. Наши спектакли и концерты все ждали, народ в доме жил простой, телевизоры имели немногие, они ещё только входили в обиход, зрелищ не хватало. Объявления рисовали заранее, зрители приходили со всей улицы, артисты волновались, я — особенно. Но нам так громко хлопали, так дружелюбно поддерживали, что мы приятно алели и были довольны успехом. С той поры стала мечтать сделаться артисткой, наверное, как все девчонки этого возраста. Мечта осталась мечтой. Многое в жизни зависело от обстоятельств. Да и низкая самооценка не для кино. А может, стала бы как Волчек или Немоляева…
Книжки тогда читала запоем. Недалеко от нас находилась детская библиотека в небольшом деревянном доме, с читальным залом и уютными старыми диванами. По выходным туда набивалось полно детей. Всех «Мушкетёров» перечитала, сидя в углу такого диванчика. От романов Дюма и Гюго веяло нежной романтикой и уносило из холода и скуки в далёкую Францию, почти знакомый Париж. Видела его как наяву: мосты, улочки, крыши, величественный Нотр Дам, королевский Версаль. Побывав воочию, не разочаровалась, было ощущение, что жила там раньше, может птичкой в жизни прошлой…, (муж говорит собачкой).
Хорошо каталась на лыжах, иногда приходила первой под одобрительные крики мальчишек. Стала им нравиться, но как–то не взаимно; тому, кто мне нравился, я не нравилась, и — наоборот. Помню, однажды вызывают меня к завучу. Трухнула слегка: «Что такого сотворила? …» А там сидит родительница мальчика из параллельного класса, который якобы успел в меня влюбиться. Давай пытать: кто я, чем занимаюсь, как учусь. Стою перед всей учительской и понять не могу, что им всем нужно. А когда мамаша сказала, что её сынок не может учиться из–за большой любви ко мне, я разревелась, было так стыдно, а главное — обидно, что мальчишку этого в глаза плохо помнила. Во, дурёха! Радоваться надо было такому успеху. Но в то время нравственность шибко блюли, в школе, да ещё в шестом классе, думать о подобном нельзя было. Хорошо хоть родителям ничего не сказали.
Иногда мама посылала на рынок специально за треской, ходила с удовольствием. С едой в те годы совсем худо стало. Одну из зим ели только тушёную капусту с томатным соусом. В Барнауле самый центр, с проспектом Ленина, был похож на город, всё остальное — огромная пыльная деревня.
Рынок от нас находился очень далеко. Чтобы дорога не казалась скучной, покупала пятьдесят граммов леденцов ассорти, и с подружкой, болтая обо всём на свете, доходили до места, возвращались с уловом. А потом дома жарили тресочку, и на следующий день мать спокойно уходила на работу, зная, что дети с обедом.
Только и здесь наша семейка задержалась всего на три года. В седьмом классе пришлось опять поменять школу. Отец в очередной раз у начальства правду искал и доискался до степного села Табуны. Прожили там всего полгода в доме с русской печкой, во дворе бегали куры с красивым петухом, которых очень скоро передушила небольшая собачонка, так что неожиданно поели щей с курятиной. Приятно помнится хороший дружный класс, простые не задиристые ребята. Там я считалась городской, на физкультуре демонстрировала упражнения на брусьях, выпускала с девчонками стенгазету, чувствовала себя по–домашнему, а иногда лидершей.
При такой мобильной жизни с кругозором обстояло всё нормально. Меняя часто школы, приходилось подстраиваться под традиции, условности, порядки. Оттого, где бы мы ни жили, мне всегда непросто с аборигенами, замечала, что и матери трудно. Она рассказывала, как презрительно дразнили её — «куированую» местные девчонки: «В бе–лай ша–па–чке ха–дила, га–ва–рила бы на – А»,— это в детстве, а в возрасте — доставали попрёками, что они проработали на данной территории больше, а потому благ и уважения должны иметь соответственно.
Сама становилась старше, понимала, что жизнь это не только игры с концертами, но и отношения между людьми, самое сложное, что есть на свете. Даже, если хорошо с учёбой или работой, а с людьми не клеится, то не хочется ни учиться, ни работать, а надо.
В Яровом сразу пошла в новую школу, рядом с домом, только что отстроенную. Она была у меня седьмой по счёту. Дома мать варила кастрюлю борща со шкварками и пшёнки нам на обед. Если добавить в тарелку с борщом ложку каши, это очень вкусно. А ещё топили сахар, втихаря от мамки, делали ириски, разнообразили своё меню сами. (Почему–то о еде всегда самые яркие впечатления…).
В школе сдружилась с тремя девчонками: Жанной, Олей, и Зоей. Все мы были умненькие и симпатичные. Серьёзная Зойка замечательно, по–взрослому, писала сочинения; (в этом мы конкурировали) и учительница по литературе по очереди зачитывала наши опусы, большеглазая Жанка по–московски одевалась (её тётка жила в Собинке, а это рядом с Москвой); Ольга мечтала стать юристом, а для начала — раздобыть Уголовный Кодекс. Заходили друг к другу пошептаться, доверяли свои девичьи секреты, влюблялись поочерёдно в мальчишек, грустили, что ещё не целовались, активно участвовали в школьных праздниках и вечерах, ездили в колхоз на летнюю практику, где чего–то по–настоящему строили, ходили в поход, почти не ссорились, т.е. становились большими девочками.
Здесь получила аттестат о законченном среднем образовании. Последнюю четверть десятого класса жила у Ольги, т.к. моя семья покатила в Тольятти, строить новый автозавод. Куда ж без нас…! Мать сначала отпустила отца одного, потом поняла, что погорячилась: красивый молодой мужик один долго не залежится. Сами, без него, быстренько собрали вещи, опыт по этой части у нас огромный, погрузили в контейнер, купили билеты на паровоз, и мамка с ребятишками понеслась вдогонку мужу.
Впереди маячили гос.экзамены, сдала их на пятёрки. Оставался только выпускной бал. Билет на поезд купила заранее, платье белое, с миленькой оборочкой, сшила, в первый раз накрасила ресницы. Праздник прошёл прекрасно: с шампанским, дефицитными конфетками, зелёными огурчиками, танцами без света. Ходили встречать утреннюю зарю над озером. Парочек в нашем классе почти не было, никто особо не уединялся, потому на вокзал провожалась дружной толпой, только переоделась и взяла свой чемодан.
Меня ждала дальняя дорога, неизвестное и неизведанное. От того особой грусти не чувствовала, с девчонками перецеловалась, с ребятами за ручку распрощалась, села в вагон, поезд тронулся. Прямо кино…
Через минуту ко мне подошла проводница и подала школьную тетрадку, сказала, что просил передать молодой человек. Развернула её, а там стихи мелким почерком. Жутко покраснела, стало неудобно перед попутчиками, совершенно чужими людьми. В вагоне жарко, открыта форточка, тетрадку отправила туда. Проводница глянула на меня с большим укором и прошептала, что зря. Позже с этим согласилась, хотя бы прочитала, «пятиклассница несчастная». Вечно переживаю и оглядываюсь, что там обо мне подумают, (да ничего путного).
С девчонками некоторое время переписывалась, потом пути–дороги разошлись. А об авторе заветной тетради ничего не слышала. Серьёзный, очень деловой, неглупый мальчик, главный кинооператор в школе, прораб по строительству на летней практике. Думаю, не пропал, если не спился.
Глава 3.
Поначалу моя семья нашла себе место в посёлке Винтай, на самом берегу Волги, недалеко от Тольятти. По сравнению со степным Алтаем здесь очень живописно: и лес в цветах, и Волга в Жигулях. Имели комнату в большом бараке с общей кухней. Родители работали, но не на автозаводе, там пока нужны были только строители. Брат с сестрой учились.
Попробовала поступить в институт, не получилось. Пошла в Тольяттинское тех. училище с хорошей стипендией, чтобы прокантоваться год, жила на квартире у какой-то бабульки.
Трудное и неуютное было время. Ходили с матерью по городу, заглядывали в чужие окна, никто нас тут не ждал. Но первой повезло всё–таки ей. Устроилась в отдел кадров, опять машинисткой, именно на ВАЗ. Перетащила туда своего мужа, и он инженерил по телефонам, а потом пристроила меня в архив отдела Главного механика.
Через два года я поступила в местный политех, единственный институт в городе, на факультет машиностроения, чтобы быть в унисон с предприятием. Конечно, это не моё! В школе дружила с математикой, порой одна из класса решала задачки из тригонометрии, любила общественную деятельность. Классная руководитель даже характеристику составила по моим способностям для поступления в педагогический на физмат. Но наша неустроенность и моя нерешительность покончили с иллюзиями и романтикой, а потому, пошла учиться рассчитывать зубья в станках, отличать метчик от плашки, пескоструйную установку от фрезерного станка.
Удовольствия от учёбы не получала, зато на заводе жизнь кипела, молодёжи скучать не давали. Записалась в кружок художественного слова, участвовала в КВНах, концертах. Вечером училась, днём работала.
Наконец, родители получили сначала малосемейку, потом трёх, а затем — четырёхкомнатную квартиру в Новом Тольятти, потихоньку жизнь налаживалась.
Архивариусу платили немного, перешла в Прессовое производство ВАЗа контролёром ОТК. В цехе шумно, всё стучит, гремит, лязгает, пахнет маслом и железом, но очень чисто, светло и просторно. Огромные прессы, станки всех типов, контейнеры с готовыми деталями. Автокары мчаться как по проспекту, весь народ в делах, без суеты. Видела, как из листа металла прессуется каркас, который начиняется разными детальками, и из ворот Главного корпуса вылетает сверкающий автомобильчик.
ВАЗ строился по проекту ФИАТа, поэтому на заводе работало много итальянцев. Молодые и не очень, в основном доброжелательные и простые мужички. Учили нас разметке и эталонированию. Все они, верующие люди, носили своих мадонн на золотых цепочках, а мы — комсомольцы пытались доказать им на пальцах первичность материи, внушали идеи научного коммунизма из школьной программы. Сейчас мне смешно, они не смеялись и вообще относились к работающим женщинам очень уважительно и никаких скабрезных шуток не допускали.
После снизошедшей на нас «свободы с демократией», многие наши граждане тоже надели кресты на толстых цепочках, прикрылись ими от тяжких, и, не очень, грехов, дружно пошли в церковь, молятся только когда что–то хотят заиметь. Ладно, если бы верили и сердцем и душой. Живём среди людей, а не святых, порой приходится лукавить, выкручиваться, жить—то надо, но подличать и кидать друзей очень некрасиво, спокойнее быть законопослушным дураком перед государством и Господом. Лишь бы здоровья внукам, сыну с невесткой и нам с мужем. Остальное от трудов праведных, уж, что заработали… Я Бога чту и боюсь на генном уровне. Бабушка Лиза рассказывала, что, когда она маленькой тяжело заболела, то батюшка, только пообещав взять грех на себя, смог уговорить ребёнка кушать молоко и масло в пост.
Друзей в Тольятти имела множество, но самой близкой была однокурсница Кларка. Сердечного дружка, как говорила моя башка, не завела пока. Нравилась ребятам, иногда ненадолго влюблялась, дружила и с заводскими, и с институтскими парнями. Служил один плохенький поэт в армии, переписывалась с ним. Звали замуж… Только к замужеству относилась серьёзно. В Алые паруса не верила, бежать в ЗАГС наобум не хотелось. Короче, «…ждала, ждала, природа, снег выпал только в январе», а потому отводила душу по общественно–комсомольской линии, активничала со страшной силой, выступала со сцены на всяких конкурсах, получала за это призы. А в феврале 72 года ездила с командой ВАЗовских КВНщиков в Москву. Играли там с городом Фрунзе. Я здорово переволновалась, проиграла очко своей сопернице по конкурсу, переживала жутко, но эпизод тот вырезали и по телику показали всё только достойное. Насмотрелась тогда на Москву, на живого Маслякова, навезла себе и своей семье подарков, всяких редких вкусностей, вернулась как из–за границы.
Летом этого же года послали в пионерский лагерь вожатой. Лагерь назывался «Находка», очень хорошее название, а главное в яблочко. С пионерами работала легко, весело, с выдумкой и удовольствием, они меня любили, всё получалось, ходила в лучших вожатых, наградили за это путёвкой, ездила по Волге на теплоходе. Надо было идти в педагоги, стала бы хорошей училкой. (На внуков бы сейчас тот задор, но дикая усталость и лень сковывает мышцы и мысли, куда что делось, видимо всему своё время).
Не повезло с профессией, зато повезло с мужем, нашла его в этом лагере. Поехали мои пионеры на «точку» к военным с шефским концертом. Тут заметила, одного очень утомлённого солнцем и гарнизонным распорядком дядечку. Сидел на бордюрчике, окружённый местными детишками и солдатиками. Почему тогда подошла к нему? Подошла и заговорила, куражу хватило. Он ответил, поболтали о книжках, Ромэн Роллане, а через пару дней приехал с ответным визитом и бутылкой дешёвого «Ркацители» в лагерь. Невысокий, плотненький, черноглазенький лейтенант, совсем даже не старый, попивал из горлышка винцо, и своей напускной расхлябанностью, хотел покорить девушку. Однако понял, что с этой пионеркой лучше по–нормальному. Повстречались лагерный сезон, потом я уехала в город, он остался со своими ракетными установками.
Осенью прислал письмо и приятно удивил: как грамотно, красиво и поэтично можно отобразить своё настроение, если хочешь понравиться. Сама так могла… Мать тогда сказала: «Вот это парень!». После Нового года прикатил в Тольятти и купил моих родственников простым и приятным обхождением, уверенностью в себе и двумя бутылками хорошего вина. Правда, девушка осталась без конфет, но это ничего, обошлась, «консерваториев не кончала». Знакомый оказался совсем другой, чем летом, умный, интересный, взрослый молодой человек, таких кавалеров у меня ещё не было, потому понравился, флюиды всё–таки зацепили девичье сердце, это тот самый крестовый король, которого нагадывала бабушка Лиза, и… наступил черёмуховый май. Захотелось замуж, хороших перемен, собственную семью, жильё, кастрюльки. Обоюдное предложение сделали.
Он откомандировался в Свердловск за материнским благословлением. Вернулся с обручальными кольцами. Нечаянно встретила его с полным помойным ведром на лестничной площадке перед мусоропроводом. Вот из–за полного ведра и живём уже ровно тридцать лет и три года.
Свадьбу назначили на июль, жених навёз болгарского вина, мама накупила уток. У собственной портнихи сшила платье из белой парчи. Гуляли три дня: и дома, и в лесу. Приехали три брата жениха, подарили три самовара.
В свадебное путешествие поехали по родственникам на Урал и в Киев. Наездились вдоволь, перезнакомились семьями.
В Свердловске молодой супруг решил представить жену своим подружкам, почти светским львицам, столичным штучкам уральского разлива. Такими они себя изображали перед простой заводской девчонкой. Поязвили, покрасовались, но кривляться и умничать в унисон не стала. Таков мой Моральный Кодекс: стараюсь ограждать себя от тех, кто не понравился, на любовь не напрашиваюсь.
В Киеве вместе гуляли по моим любимым местам, показывала город мужу, мой дядя водил нас на киностудию «Довженко», видели, как снимался эпизод из фильма «В бой идут одни старики», подарили бабушке один из самоваров.
Глава 4.
Сроднились между собой. Потихоньку прирастали сердцем и душой. В Тольятти прожили недолго. Супруга посчитали перспективным, предложили остаться в армии кадровым военным, почти сразу дали должность и ключи от квартиры в городе Куйбышеве. Будучи в интересном положении, с удовольствием собрала уже совместно нажитые вещички и отчалила с мужем к новому месту службы. Мне ли привыкать! Началась совсем взрослая и самостоятельная жизнь.
Тогда к армии и офицерам относились с достойным уважением. Мать считала, что Светке крупно повезло: Светка теперь богатая и независимая. Мой взрослый сын сейчас тоже военный, только ценности изменились, а вместе с ними — жизнь, и потому целый подполковник живёт уже скоро десять лет с семьёй в общаге, пока без просвета. Сейчас в почёте только большие деньги, локти и кулаки. Всё по-Грибоедову и другим русским классикам позапрошлого столетия, можно нового не сочинять. Потому, без претензий на литературность, описываю происходящие со мной события, не вникаю в дрязги современного бытия, не углубляюсь в философию, про которую ничего не знаю.
Сын родился почти в рождество 1975 года. Ох, и больно было. Орала, стонала, каталась головой по подушке, но, слава Богу, разрешилась…. Привезли маленький комочек домой.
Через месяц устроили что–то типа крестин, совместили с новосельем. Приехала в Куйбышев мама с сестрой, которая вышла замуж через год после меня, хотя моложе на пять лет, шустрее оказалась. Не было только отца, последний шедевр от него, это кроватка для моего сына. Отношения с мамкой и нами прекратил, как отрезал, женился на врачихе, через год родил близнецов, оказалось, что ещё совсем молодой мужчина, начал новую жизнь. Мать долго переживала, пыталась тоже изменить судьбу, потом привыкла быть одной, так и состарилась в гордом одиночестве, хотя душой лет на тридцать пять.
Муж много ездил по командировкам, оставалась с сыном одна, очень тосковала, скучала, ждала. Осваивала профессию мамки, училась кормить малыша, ухаживать за ним, лечить. В голове работала одна мысль, только бы не заболел. Супруг был хорошим папкой, для этого он уже созрел, помогал, как мог, вставал по ночам, стирал пелёнки, обеспечивал продуктами из бригадного магазинчика.
Потихоньку наживали барахлишко на лейтенантское жалованье. Разводила цветочки, училась готовить всякие кулинарные изыски, варить варенье, печь пироги. Оказалось непросто, благо благоверный не избалован, лопал всё подряд и нахваливал хозяйку.
Сложился там очень тёплый армейский дружеский круг, всего четыре семьи. Все разные, но умненькие и интересные ребята, проводили вскладчину праздники, загорали летом, отмечали весело дни рождения, учились друг от друга всяким житейским премудростям. Больше такой лёгкой и приятной компании у нас не было. С возрастом теряется искренность, приходит недоверие, замечаешь в глазах у людей одно, а на языке другое, ситуации усугубляются, друзья порой тяготят, проблем хватает своих. Потому сейчас живём в основном своей семьёй: мы с дедом, сын с невесткой, любимые внуки и телевизор. А друзья — это приходящее, как морские волны, накатили, обрызгали, замочили и разбежались…
Сын подрастал, становился интересным мальчонкой. Обожал машинки, особенно огромный деревянный БеЛАЗ, толкая его впереди себя, мог без устали наяривать по двадцать кругов вокруг нашей пятиэтажки, хорошо рисовал, рано освоил алфавит и начал читать книжки, писал батьки письма в картинках, любил наряжаться в Рафферти (мафиози из фильма). Перешивала на него офицерские рубашки и штаны. Смотрю теперь на внуков: всё повторяется, как фильм с продолжением, дай Бог, чтобы самое лучшее.
Устроили его в ясли, пора было искать работу. Учёбу пока забросила, взяла академку и устроилась на «Прогресс» — огромный завод, один из многих п/я в Куйбышеве. Работала опять контролёром в большущем цехе, похожем на стеклянный куб, который виднелся из окон нашей квартиры. Внутри светло, просторно, очень интересно, но шумно. Наблюдала, как уникальный станок с программным управлением целиком растачивал спускаемый аппарат, как собирали «Восток», как клепали военную технику. Симпатичные девчонки в белых халатиках отслеживали технологический процесс. Хороший коллектив и начальник, но ненадолго.
Впереди замаячил Урал и очередная звёздочка на погонах моего служаки, такова «селяви» военного человека. Ещё был обмен куйбышевской квартиры на свердловскую, чтобы не стоять в очереди и не жить на частной какое–то время. Стала совсем взрослой тётенькой, сумела дать чиновнице взятку (25 рублей плюс коробка конфет) и всё получилось. Даже зауважала себя после такого «героического» поступка.
Опять сборы, вещи, контейнер — обычное дело. Папка встречал нас в Свердловске. У сынульки холщёвая сумка с игрушками наперевес, у меня чемоданы. Папулька наш умилился на сыночка и повёз к своей маме, месяц пожили там, а пока — я делала ремонт в «новой» квартире. Приятное занятие — симпатичные обои, в тон занавесочки, стеклянные двери в цветочек (сама придумала), солдаты — строители из соседней части за небольшую плату помогли сделать ванную. А как приятно доставать из коробок нажитые тарелочки, фужерчики и всё это опять расставлять по полочкам. Всё–таки распаковывать коробки намного приятней, чем упаковывать.
Сына определили в садик, мне помогли устроиться на Уральский электромеханический завод, конечно контролёром. Опять замечательное предприятие, высокие технологии, белые халаты и чепчики, тапочки, чистота, порядок, молодой коллектив. Моя мастерица узнала, что у меня незаконченное высшее образование, настояла, чтобы я продолжила учёбу. Восстановилась в институте на заочное отделение. Через два года получила диплом и перешла в отдел работать конструктором.
Под чутким руководством чего–то изобретала: в основном, жгуты к приборам. Народ в отделе очень интересный: все язвы, молодые интеллектуалы; сарказм так и пёр, слова нормального не услышишь, всё с подтекстом, с иносказательной интонацией. Позже вычитала в какой–то газете, что августовский переворот в умах совершили специалисты с почтовых ящиков. Совершили, только благами попользовались другие.
Каждую осень всем конструкторским отделом ездили в колхозы, убирали картошку. Мне в основном приходилось кашеварить. В какой–то местной газетёнке даже тиснули маленькую заметочку: «…, а конструктор Г.С.А. готовит очень вкусное варево», (как про хрюшек…). Просто старалась для общества, да и крестьянский труд не по мне.
В обязательном порядке ходили на демонстрации в революционные праздники, иногда с продолжением, есть что вспомнить: слегка подемонстрируем свою солидарность между собой, выпьем немного водочки, закусим колбаской, похохочем и попоём в удовольствие, потом идём продолжать праздновать по домам у ящиков. Посмотрим концерт с блистательной и почти родной Пугачёвой, кино «Офицеры», Гостей Зарубежной эстрады, отоспимся, навестим родных мужа и можно опять на работу.
В Свердловске в основном поддерживали отношения с сокурсниками мужа. Они тоже переженились, поэтому общались семьями. Мне больше импонировали ребята, чем их жёны. Все они уже разошлись со своими супружницами, не зря их не любила, непростые тётеньки, неискренние: претензий — целая задница. У нас в семье проще: я терплю, меня терпят, бывает поорём друг на друга командирскими глотками, чаще молчим. Теперь «все бобики посдыхали, помидоры завяли», живём ради внуков, спасибо, есть кому водички подать.
Здесь сын пошёл в школу. Учился для мальчишки нормально, мог бы и лучше, да, наверное, родители мало требовали от ребёнка. Придёшь к ним в класс в урочное время, а они со своей молоденькой учительницей сказки смотрят по телику. Две четверти проучился, точнее сказать проотдыхал, в Кыштымском санатории, болеть перестал, зато маленько разленился, пришлось воспитывать тапком. Но сочинения писал классно: коротко, образно и точно. Недавно какой–то профессор изрёк по телевизору, что хромосомы творчества доминируют. Пожалуй, прав дяденька. Замечтала, что пойдёт сынуля в журналисты, а он, как батька, опять в военные, да попал под раздачу, хотя под неё попали мы все.
После окончания третьего класса определила сына на лето в городской пионерский лагерь. Играл в Зарницу, перепрыгивая через обшитую досками яму, налетел на бордюр, порвал кишки. Меня срочно вызвали с работы, но его уже увезли в реанимацию, на попутке доехала до больницы, только туда не пустили. Со мной случился шок: не могла плакать, разговаривать, есть.
Вечером того же дня пришла воспитательница с пионерлагеря и уговаривала не подавать в суд (в мыслях даже не было). На третий день смогла разреветься, стало легче. Через две недели увидела сынульку, принесла ему игрушки и клюквенный морс, он расплакался, нервишки не выдержали, держался до сих пор партизаном. Врач сказала, что ребёнок очень мужественный и терпеливый. Кишки, слава Богу, срослись, спасибо хирургу, молодой, симпатичной женщине.
На заводе хорошо было с путёвками (на почтовых ящиках народ должен быть под присмотром), в отпусках дома не сидели. Стоили путёвки очень дёшево, а результат совсем не сердитый. Видели Иссык–Куль, Кавказ, отдыхали на море.
Часто брала с собой сына, чтобы расширял кругозор. У меня с детства развилась страсть к перемене мест: собрать сумку к отпуску почитай за счастье не потому, что перетрудилась, а из–за желания путешествовать, обозреть новое. И когда муж в очередной раз предложил переезд, почти в Москву, согласилась с радостью. На работе, как полагается, сделала отходную, на память получила очередную «военную песню»:
«Нынче в грусть — тоску одеты все конструкторские лица,
Потому что наша Света, уезжает в град столицу.
Пусть щека слезой пылает, зависть спрячем мы подальше
А Светлане пожелаем стать скорее генеральшей!»
Их бы устами…
Глава 5.
У мужа появилась возможность повысить своё образование. Уральского политехнического и Харьковской академии оказалось мало. Теперь мы поехали учиться в адъюнктуре академии ПВО и оказались в Твери. Город не понравился сразу: очень грязный, совсем провинциальный, что дороги, что люди. Заметила, что в городах с комсомольскими стройками или миллионниках, народ интересней, чище и проще, потому как собран отовсюду. Кичиться нечем, все отношения начинаются с нуля, меньше склочности, а главное нет местной спеси. А потому и понимания с уважением намного больше.
Но мы надеялись на будущее, якобы долго не задержимся, вот защитим кандидатскую, засветит, может Харьков, может Киев…. Зависли здесь на всю оставшуюся жизнь!
Кандидатскую, конечно, защитили и звание «полковник» получили, но квартирный вопрос решился только к пенсии моего «генерала». Всё перепуталось в Российском доме. Жили немного на частной квартире, потом одиннадцать лет в коммуналке, она же и досталась — старая трёхкомнатная, со ржавым водопроводом.
Спасибо - не на улице. Спасибо - у себя дома, а не в границах ближнего зарубежья. Отдельное спасибо - за российское гражданство. Все деньги, что полагались к полковничьей пенсии, и несколько отпусков ушли на ремонт и благоустройство последнего окопа. Теперь «мой генерал» в запасе, преподаёт в той же академии, обожает внуков, живёт тем, что зарабатывает, пока здоровье позволяет.
В Твери несколько лет работала в НИИПа инженером, потом кодировала печатные платы в ЦПС. Здесь всем коллективом пережили августовский путч. Очень тягостное ощущение угнетало на протяжении трёх дней. Затем ненадолго — луч победы, якобы светлых сил, а дальше — кому как повезло: кто смел или попал в струю, тот и съел.
Муж побывал год в Алжире, преподавал в военном училище, немного покупался в Средиземном море, поел фиников. Ненадолго приехала к нему и я. Но у нас своя революция, у них своя. Автобус с преподавателями обстреляли фундаменталисты, наших женщин отправили домой, мужья остались и жили почти как заложники. Самое светлое впечатление об Алжире — это цветущие розы в декабре и обслуживание в самолёте (вина и сока — хоть упейся).
После окончания школы сын поступил с батькиной помощью в Высшее Военное училище. Ездили к нему на присягу, возили гостинцы, посмотрели как устроился. На четвёртом курсе он женился на местной девушке. Побывали у них на свадьбе, познакомились со сватами, помогли, чем могли. К окончанию учёбы молодые родили мальчугана и переехали к нам. Первое время жили вместе, потом они получили общагу, захотели самостоятельности, своих сковородок и чайничков. Понятно, что взрослым семьям ужиться вместе непросто. У каждого свой нрав, семейный уклад, подстраиваться никому не хочется, каждый прав по–своему. Лишь бы жили в согласии, хотя бы, как их родители.
Потом родился второй внучок, который напоминает мне мою мать и сестру мужа вместе взятых — этакий гремучий коктейль. Деловой, эмоциональный, немного вредный, артистичный и очень обаятельный.
Внуки — это самое дорогое, что есть у нас с дедом. С ними порой устаём, без них скучаем. О них можно писать много, но не буду, пусть растут!
Сын совсем дяденькой стал, имеет своё мнение с мировоззрением. Учится в адъюнктуре, живёт своей семьёй, не больно разговорчив с мамкой. Приходит к нам с женой и детьми на воскресные обеды, так что по выходным у нас праздник. Покупаем красного вина, детям — соков с конфетками. Обязательно готовим мясо, иногда свой пирожок с яблоками испечём, немного пообщаемся, слегка расслабимся. И опять трудиться.
Глава 6.
После Алжира искала работу, а она нашла меня сама: выдержала небольшой конкурс и устроилась в городской ЗАГС. Считаю, что на последнем этапе своей трудовой деятельности, почти перед самой пенсией, работала для души. Зарплату положили небольшую, да и та почти вся уходила на наряды и косметику для регистраций, поскольку ЗАГС на это денег практически не выделял. Выглядеть хотелось достойно, не хуже гостей брачующихся (есть такое слово). Это поведение не все в коллективе поняли, отнеслись ревностно. Был случай, что просто испортили новую блузку, ляпнули втихаря пятно растительного масла на самое видное место, чтобы не строила из себя Золушку.
Кабинет торжественной регистрации сродни Голливуду. Нас там работало Три Звезды: у каждой свой ритуал, своя манера вещать, одеваться, свой внешний облик, свои амбиции, свои фанаты. Поскольку заведующая взяла меня по конкурсу, то сразу доверила самостоятельную работу в Белом зале. Сочинила свою торжественную речь, порылась в книжках, своих давнишних заготовках, вставляла строчки стихов. Хотелось каких–то особенных слов, не как у всех. Это разрешалось и даже приветствовалось. Поначалу чувствовала скованность, потом привыкла, говорила свободно и спокойно, убрала почти все официальные нотки, смотрела прямо в глаза молодым, старалась внушить им только доброе и хорошее. Обычно женихи с невестами проникались. Видела слёзы у них в глазах, хлюпающих бабушек, тётенек, мамок.
Но бывало, что глухой ор стоял в зале, полупьяные лица гостей, жених с красным фейсом после мальчишника. Оттого говорить ничего путного не хотелось. Жалко было невесту, она так ждала этого праздника, несмотря на живот, который выпирал почти уже на нос, поэтому напутствовала только девочку, общалась только с ней.
С новой жизнью пришли новые отношения. Теперь к чиновницам нашего ранга относятся, как к обслуге. Один очень молодой гость в свите жениха пообещал заставить меня помыть свою машину за справедливое замечание. Хамства со стороны гостей хватало, нам же надо сдерживать свои эмоции — клиент всегда прав. Причём, хамила не только крутизна: как раз в последние годы богатые старались придать своему торжеству больше респектабельности, определённого шика. Ведь праздник снимается на камеру, делается настоящее кино, всё должно выглядеть прилично, как в лучших домах…
Свадебный ритуал обновляла регулярно. С молодыми парами общалась, как мамка, просила почувствовать Торжественность Момента; со зрелыми парами более официально. Заканчивалось моё напутствие всегда коронной фразой: «Всё СУЕТА, кроме ЛЮБВИ!» — как автограф. Бывало, что напарницы пользовались фразами из моих речей, видимо с креативом не шибко дружили.
А ещё замечала зависть и ревность со стороны некоторых коллег — нельзя выделяться, надо быть, как они, декламирующие по двадцать лет одно и тоже. С моей стороны такое поведение считалось подлым. Они здесь работают давно, а потому высовываться нежелательно. Чтобы поддерживать нормальные отношения, достаточно с умилением смотреть таким в рот, поддакивать и подхихикивать, соглашаться на то, какие они умные, а ты наоборот. Только в любом случае было бы плохо: либо подхалимка, либо гордячка (выбрала второе, потому как гуляю сама по себе). Побеждала диктатура более властных, мелочных, но сплочённых сил. Желание творить в таком сообществе порой пропадала.
Чувствовала себя спокойно только наедине с парами в Белом зале. Там за людьми наблюдать интересно. Порой хватает несколько минут, чтобы оценить ситуацию, увидеть, есть ли искра любви между женихом и невестой, заметить и постараться погасить накал страстей между будущими родственниками, «нежно» отодвинуть на второй план свидетельницу — всю из себя, важно демонстрирующую свои прелести и свой прикид, забывая, что сегодня главная не она. И сердце охватывала спокойная радость, когда всё происходило красиво и торжественно, когда все в Зале заодно.
С удовольствием устраивала праздничные регистрации для Серебряных и Золотых пар. Свадебный конвейер не для них. Здесь требовался только индивидуальный подход, более задушевные слова и интонации. Как будто давно про этих людей знаешь: про их непростую жизнь, про детей и внуков, про их прошедшую с годами любовь, про надежду на спокойную старость, что что–то хорошее ещё произойдёт.
Считается, что работа в ЗАГСе — сплошной праздник с шампанским, а это работа как везде, только фасад у неё должен быть обязательно праздничным, чтобы никто не догадался, как порой надоедают толпы гостей, множество глаз, обращённых на тебя, высасывающих всю энергию. Ведь регистраторши не артистки — обычные чиновницы (в Зале — красавицы, на улице — тётеньки, не узнаешь), поэтому выплясывать совсем необязательно.
Замечала, как совпадали по своему значению фамилии пар: если он Иванов, то она Ильина, или Воронов — Воробьёва, Картошкин — Капустина, Орлов — Соколова, Лютов — Волкова, Никаноров — Никифорова, Петухов —Мышкина, Пчёлкин — Ловушкина, Ткаченко — Кривенко, Лебедев —Куликова, Воинов — Ратникова, Крылов — Гуленкова, Мухай — Червякова, Копытин—Быкова, Кусенко — Кормишкина, Калинин—Ворошилова…
Проработала регистратором семь лет. Сменился начальник, который привёл СВОИХ «прекрасных» дам. Пришлось перейти в архив: начинала свою трудовую деятельность в архиве и закончила, по иронии судьбы, в архиве. Здесь тоже работала с клиентами, выдавала повторные документы. Это не так интересно, более пыльно и нервно, т.к. клиентура шла не на праздник, а за обычными повседневными проблемами, потому последние три года просто отрабатывала свою зарплату на полном автомате.
С этого места уволилась по старости, (слово – то какое жуткое), в 56 лет.
В свой юбилейный пенсионный год смогла съездить за границу по туристической путёвке. Путёвка самая недорогая, я в комфорте не нуждалась, зато увидела Париж, Амстердам, Люксембург, Дрезден, Берлин. Много рассказал и показал экскурсовод, но больше понравилось гулять одной по Елисейским Полям, улицам и скверам, паркам Версаля, фотографироваться там, где интереснее для себя. Париж показался величественным и «густым» от мостов и старинных домов; в чисто вымытом шампунем Люксембурге захотелось жить; Амстердам тянет на сказочную, уютную, нарисованную провинцию; Берлин и Дрезден — современные и обычные. Воспоминаний — на всю оставшуюся жизнь.
Пока сижу дома с пенсией в 3000 рублей — почти 110 долларов. Не до заграниц…
В позапрошлые века сочинительством занимались в основном выученные гувернёрами дворяне. Теперь пишущих грамотеев предостаточно. Я одна из них…. И пусть думают в округе по этому поводу, что хотят. И «думают», и шипят вослед. Частенько, кто сам ничего не может, не умеет или не желает у того и флаг в руке, и мозоль на языке. Так всегда было…
Фрагменты жизни в памяти моей
Как искры от костра в тиши ночей…
Декабрь 2006 год
александр морозов # 1 августа 2012 в 15:24 +1 | ||
|
Света Цветкова # 1 августа 2012 в 17:07 +1 | ||
|
Дмитрий Билибин # 1 августа 2012 в 15:52 +1 | ||
|
Света Цветкова # 1 августа 2012 в 17:10 +1 | ||
|
Альфия Умарова # 1 августа 2012 в 16:42 +1 |
Света Цветкова # 1 августа 2012 в 17:16 +2 |
Людмила Пименова # 5 августа 2012 в 04:06 +1 |
Света Цветкова # 5 августа 2012 в 10:30 +1 | ||
|
Ольга Постникова # 7 августа 2012 в 15:44 +1 |
Света Цветкова # 7 августа 2012 в 18:50 0 |
Виктор Никитович Астафьев # 8 сентября 2012 в 22:33 +1 |
Света Цветкова # 10 сентября 2012 в 14:17 0 | ||
|
Ольга Баранова # 18 сентября 2012 в 17:40 +1 | ||
|
Света Цветкова # 18 сентября 2012 в 20:45 0 | ||
|
серж ханов # 27 октября 2012 в 10:32 +1 | ||
|
Света Цветкова # 27 октября 2012 в 10:43 0 | ||
|
ГЕМ # 30 октября 2012 в 11:05 +1 |
Света Цветкова # 30 октября 2012 в 12:05 +1 | ||
|
Татьяна Стафеева # 2 ноября 2012 в 07:02 +1 |
Света Цветкова # 2 ноября 2012 в 09:06 0 | ||
|
Игорь Кичапов # 19 января 2013 в 11:03 +1 | ||
|
Света Цветкова # 19 января 2013 в 11:09 0 | ||
|
Надежда Рыжих # 27 февраля 2013 в 10:10 +1 | ||
|
Света Цветкова # 27 февраля 2013 в 13:17 0 | ||
|