И есть ваш рассказ, рассказ документальный, типа мемуаров. Что ж, все дворяне, с раннего детства вели свои дневники. Такие дневники мы знаем у Льва Толстого, например. Но он работал над ними и сделал из них, из своих дневников художественное произведение: Детство, Отрочество, Юность.
Писатель работал. Вот почему говорится, слово – работал. А потому что, действительно, писатель работал над словами, он думал, как точно описать то или иное событие, чтобы было художественно-красиво сказано, и приятно для восприятия читателем.
Художественность текста предполагает присутствие образов и характеристик предметов, характеристику обстановки: природу-погоду и так далее.
Но читая ваш рассказ, мы спотыкаемся, чуть ли не на каждом предложении. В первых же строках встречаем трудное для произношения и для чтения слово – имя «Лстий», которое в жизни так не произносится, очевидно. И другое, что события идут одно за другим безо всяких переходов, резко начинается другое событие. И к тому же еще диалоги в рассказе никак не оттенены. С каким чувством говорит герой, каким голосом: громким, резким выкриком, или тихонечко и тихо? Диалоги тоже должны (в художественном произведении) отражать образ героя рассказа.
Получается весь рассказ – протокол событий происшедших с вами, но никак не художественное произведение. Документ – да, мемуары – да, вот произведение писателя – нет! И тогда – вывод, вы не можете называться писателем, ну никаким образом, явно. Потому что писатель создает образ мира, в котором он живет. А факты констатирует фотограф-документалист. Это, однако, не говорит о том, что надо забыть о событиях, которые были важны для вас и которые памятны: их надо записывать и о них надо помнить! Однозначно, что надо писать. Но сделать художественное произведение из своих мемуаров и дневников, чтобы(!) – это надо работать над словами, как работал Лев Толстой, работал Максим Горький и другие писатели. Талант в том, что вы помните многое, но работа – труд писателя вам знаком понаслышке. Тогда не поздно научиться.
Вот пример вашего рассказа:
В дальнюю дорогу. По утренней росе.
Всей деревней провожали нас в дальнюю дорогу. Лстий хлопотала, насушила мяса, напекла хлеба, булочек, завернула всё это в чистое полотенце, положила в сено, чтобы горячее было, не остыло, ведь дорога дальняя, трудная, песчаная.
Провожают нас в детский дом одноногий Чемыр и семнадцатилетний парень Миклай. Чемыр потерял ногу на войне. Вместе с Арсланом и его младшим братом Эвакимом они ушли на войну, вместе воевали под Ленинградом, в бою ранило Эвакима. Арслан нёс брата трое суток на себе. У деревни Заборье Эваким погиб, Чемыр ранен, потерял много крови. В госпитале ему ампутировали ногу. Чемыра комиссовали, и он вернулся домой. Как не ему, Чемыру, провожать детей Арслана в детский дом? Арслан пропал без вести. После Чемыра он ещё полтора года, до января 1944 года, воевал за Ленинград и Кенигсберг. Как выпивший Филипп (Выльып) из Шор - Уньжи( видно, совесть не давала ему покоя) рассказал своему сыну:
- Под Кенигсбергом шёл сильный бой, многие погибли. Арслан был контужен, ранен в зоб, не мог двигаться, кричал от боли... Мы были в окружении, немцы приближались. Я сумел вырваться, спастись. Арслан там, в лесу, остался один...
Четыре месяца ждали путёвки в детский дом. Мы жили у старшего брата отца дяди Ветки. Всякое бывало за эти четыре месяца. Дядя Ветка сам жил бедно, трое детей живут без матери, которая умерла пять лет назад. Лстий, старшей дочери Ветки, приходится заботиться о брате Шумате и сестре Элике, да ещё мы с Риммой. Двоюродные сёстры - свои, родные. Дядя Ветка не вступал в колхоз, был единоличником. Увели из хлева быка, лошадь. Увели и корову, хотя представители местной власти видели детей у Ветки. Они ни перед чем не останавливались.
- Корову, оставьте корову, детям нужно молоко, - плачет, просит Лстий у мужчины, который командует угонщиками скотины.
На следующий день после похорон матери увели корову, овец, кроме одной, и из нашего двора, дом закрыли на замок. Овцу оставили на мясо нам в дорогу.
- Ой, мамочки, сиротинушки, маленькие какие! - плачет Клавдия. - Ты уж, Чемыр, присматривай за девочками, дорога лесная, лошадь-то молодая, боится машины.
- Нас двое, всё будет хорошо, - успокаивает Клавдию Чемыр.
К нам подбежал Шумат. Застенчиво улыбаясь, мне протянул руку, попрощался, сказал шёпотом:
- Пишите, приезжайте, может, отпустят.
Шумат старше меня всего-то на полгода. С ним мы пошли в первый класс Шор-Уньжинской семилетней школы. Мне не было семи лет.
Сижу на скамейке перед домом, любуюсь восходом солнца. Оно багровое-багровое, огромное. Вижу: важно проходит мимо колодца Шумат в новой холщовой рубашке, в новых лаптях, в сумке тетрадка и карандаш.
- Шумат, ты куда идёшь?
-В школу.
-И я пойду с тобой.
- Пошли. Ты же босиком, лохматая. Расчешись. Тебя такую в школу не примут.
Приняли... Мама не заметила, как я пошла в школу без тетради, ручки. Долго она не знала, что её дочь-ученица.
С нами прощались земляки, друзья: Идрас, Яштвий, Кечырна, дочь дяди Эвакима, соседи Максим и Василий. Лстий поправила на мне новенький платок мамы, сандалии, который купил нам с Риммой дядя Ветка перед отъездом.
Лошади тронулись, мы покачнулись. Лстий, женщины, дети бежали вслед. Деревня осталась позади, крайние дома скрылись за деревьями. Начался лес, началась песчаная, долгая дорога...
Проехали Сернур, красивое село на фоне смешанного леса. Сейчас я знаю, что здесь когда-то жил, писал свои стихи известный поэт Николай Заболоцкий.
Впереди Мари-Сола, от Сернура до неё двенадцать километров. Здесь наш первый детский дом.
Долго сидели у ворот детдома Чемыр и Николай: ждали, чтобы с нами попрощаться. Нас переодели, накормили, но мамин красивый шерстяной платок и сандалии оставили.
Здесь было хорошо, нравились дети, воспитатели, нравился директор, строгий, сухой, как нам казалось. На его лице ни разу не видела улыбки.
Однажды мы с девочками перед высокими воротами детского дома играли в «классики» и увидели нечто необычное. Перед заброшенной, разрушенной церковью остановилась женщина в чёрном шобуре и белом платке, положила перед собой свёрток, стала молиться. Мы перестали играть, всё наше внимание обращено на эту женщину, которая вскоре оставила узелок и ушла, почти убежала, ни разу не оглянулась. Её свёрток вдруг зашевелился. Мы, конечно же, подбежали к нему, развернули, а там - спящий ребёнок. Он проснулся, но перед ним не было мамы. Были дети, такие же, оставшиеся без мамы и папы. Подняли мы брошенного, завёрнутого в старый шобур ребёнка, понесли на второй этаж детдома, к директору. Он был в кабинете.
- Что ещё придумали? Сколько раз я вам говорил, чтобы без стука ко мне не врывались.
Тут наша находка стала проявлять своё недовольство.
- А-а-а, к маме, к маме!
- Что такое? Кого принесли?
- Мы эту девочку нашли у церкви, её бросила тётенька, - говорю я.
Из свертка выпала бумажка, директор подобрал записку, стал читать...
Не знаю, что там было написано. Только потом мы догадались, что мать назвала имя, фамилию своей дочери, Розы Тойбахтиной. Маленькая трёхлетняя Роза бегала, резвилась, как и её ровесники: Галя Петрова, Римма Бойкова... За ними следили старшие ребята: Катя Меркушева, Коля Смирнов... Каждое утро они из комнаты малышей выносили матрасы, сушили их до сна.
Римма Бойкова из Ленинграда. Папа погиб на войне, мама умерла в блокадном голодном Ленинграде, она оказалась далеко от родного города в дружной семье детей, похожих судьбой, одеждой. Сразу узнаешь детдомовца: схожее поведение, независимые, свободные, бойкие.
Помочь сайту
Поздравления
