Как яркая вспышка света оставляет свой след на сетчатке, и даже закрыв глаза, ты видишь световое пятно, так и хорошее стихотворение должно оставлять свой образ. Это некая световая линия, идущая от начала к концу, которую мы можем наблюдать на сетчатке своей памяти, даже отставив текст стихотворения в сторону.
Безусловно, имеется много стихов, в которых такая линия не явлена. В них нет развития или движения. Они представляют собою объём, заполненный неким содержанием — образами, слепками души, просто словами. Я не хочу сказать, что все подобные стихи — слабые. Но слабые стихи часто выглядят именно так — в них царит сумбур: автор складывает в коробочку стиха всё, что ему приходит в голову, не очень заботясь о том, как с этим должен обходиться читатель. Он не выстраивает линии движения, быть может, потому что не осознаёт, откуда он идёт и куда.
Тут есть и объективная сложность: стихи порою пишутся как бы сами. Вдруг возникает готовая сцепка слов. Это вызов, брошенный поэту. Ветер, который дует в его паруса. Но бывалый моряк не вверяет себя воле ветра. Он берётся за руль и правит в нужную сторону. Вдохновение, если оно приходит, не должно порабощать поэта, он способен обуздать стихию, подчинить её своей цели.
Порядок противостоит хаосу. Хаос может быть очаровательным и притягательным, но его очарование — процессуально, как удовольствие от качания на качелях или спуска с горы на лыжах: ты можешь наслаждаться движением, но будет ли потом, что вспомнить, кроме общего ощущения, и есть ли что рассказать другому? Все качели дают похожий эффект и как отличить один спуск от другого? Так и хаос неразличим, кто бы тебя им не потчевал. Всё, что мы выносим из стихов, будь то образы, запомнившиеся строки или мысли, — это плоды порядка.
Упорядочить языковую стихию означает не только выстроить звуки в ритмическую строку или связать строки внутри строфы рифмой, но и разобраться с семантикой. Слова не даром имеют смысл, эти смыслы так же должны быть выстроены определённым образом. Уму читателя следует задать маршрут: стихотворение начинается с первой строчки, и то, что следует дальше, должно быть с ним как-то связано с предыдущим.
Если в стихотворении заложен момент движения, есть развитие, это делает его сильнее. У поэта появляется мощный рычаг для воздействия на читателя. Воздействие это может быть реализовано по-разному.
Первый вариант — лучевое построение стихотворения: содержательная линия стиха уводит от его начала. Это может быть поступательное развитие — новые образы, сцены, смыслы ложатся поверх бывших ранее, вступая с ними в различные семантические связи. Так строят башню, выкладывая кирпич за кирпичиком, возводя этаж за этажом. Так рассказывают историю, потихоньку подводя её к кульминации. В подобной манере написано, например, это стихотворение.
Владислав Ходасевич
Сквозь облака фабричной гари
Грозя костлявым кулаком,
Дрожит и злится пролетарий
Пред изворотливым врагом.
Толпою стражи ненадежной
Великолепье окружа,
Упрямый, но неосторожный,
Дрожит и злится буржуа.
Должно быть, не борьбою партий
В парламентах решится спор:
На европейской ветхой карте
Всё вновь перечертит раздор.
Но на растущую всечасно
Лавину небывалых бед
Невозмутимо и бесстрастно
Глядят: историк и поэт.
Людские войны и союзы,
Бывало, славили они;
Разочарованные музы
Припомнили им эти дни ;
И ныне, гордые, составить
Два правила велели впредь:
Раз: победителей не славить.
Два: побежденных не жалеть.
(1922, 1923)
Это рассуждение выражено в стихах, но оно вполне уместно смотрелось бы и в прозе. В данном случае автор придерживается общих канонов повествования.
Но развитие темы может выглядеть и иначе, когда концовка оказывается неожиданной: как будто всё стихотворение — это разбег, а в конце вдруг захлопали крылья, стих взлетает — и читатель вместе с ним. Если подобный приём будет использован в прозе, мы скажем: ах, как поэтично пишет автор, свидетельствуя, что перед нами построение, свойственное поэзии. Таково следующее стихотворение.
Юрий Беридзе
МАЙСКОЕ
Блеснёт и грохнет, щедрым ливнем
прольётся, крыши обласкав,
и солнце золотою гривной
вдруг снова вспыхнет в облаках,
и травяным горячим духом
повеет тут же от земли,
лопух встряхнётся лопоухо,
и снова загудят шмели.
И этот гуд их басовитый,
и лопоухий тот лопух,
и майский день, дождём умытый,
и гривна солнца, травный дух –
не просто буйство звука, цвета,
ещё чего-нибудь, Бог весть,
не счастья частного приметы,
а счастье именно и есть.
<2023>
Геометрия концовки может быть и принципиально иной. Если луч оставляет начало за спиной, то вторая разновидность возвращает нас к исходной точке. Поэт сначала уводит читателя в сторону, открывая ему мир, эмоциональные горизонты или глубины души, а потом напоминает, с чего всё началось, где и в каком состоянии находится лирический герой.
Созвучие начала и конца создаёт аккорд, усиливающий восприятие стихотворения.
Вот пример превращения траектории стихотворения в абсолютный круг. Последняя строфа полностью повторяет первую.
Ованес Туманян
Бессонница моя — твои владенья,
И ты — не сновиденье, но виденье,
Отчетливое, зримое, как свет.
Ты так прекрасна. Но тебя здесь нет.
Как, поступясь отсутствием своим,
Проходишь ты по комнатам пустым
И близишься, открывши мне объятья,
Но руку протяну — и ты обратно
Уходишь в непроглядность темноты?
Не приходила, но уходишь ты.
Как удается смеху твоему
Звучать в тобой покинутом дому?
И всё лепечешь детскими губами
Ту песенку, что позабыта нами,
И вновь уходишь в тайну темноты.
Не пела вовсе, но умолкла ты.
Бессонница моя — твои владенья,
И ты — не сновиденье, но виденье,
Отчетливое, зримое, как свет.
Ты так прекрасна. Но тебя здесь нет.
1891
Перевод Беллы Ахмадулиной.
Пересечение первой и последней строф может быть частичным. В этом случае возникает эффект цитаты. Читатель не попадает туда же, где он был в начале стихотворения, — ему было дозволено переместиться, но автор обращает его внимание к той точке, откуда он повёл его в путь, создавая жёсткую связку между концом и началом. Например, у Дмитрия Кленовского:
Когда они вконец восхищены,
У немцев есть нежданное сравненье
(И все поэты знать о нем должны!):
«Скажи, ну разве не стихотворенье?»
Так величают шляпку и вино,
Жаркое и цветок. Сравненье это
Меня, поэта, радует давно
Своим признаньем ценности поэта.
Когда забудут о моих стихах
И на немецком кладбище, под ивой,
Лежать я буду ; у меня в ногах
Цветок, быть может, расцветет красивый.
И девушка, с возлюбленным вдвоем
По кладбищу гуляя в воскресенье,
Почтит его на языке своем:
«Скажи, ну разве не стихотворенье?»
1972
Однако прямое цитирование первой строфы — частичное или уж тем более в полном объёме — уместно далеко не всегда. Оно хорошо, если поэтическая картина пишется, так сказать, широкой кистью. Если звучание стиха — камерное, и автор создаёт интонацию каждой деталью, то для подобных цитат не остаётся места. В то же время «закольцованность» позволяет придать стихотворению цельность, выделив момент, который автору хочется подчеркнуть. Для создания такого эффекта многого не требуется, достаточно одного образа. Посмотрите как работает такой образ-прищепка, пристёгивающий конец стихотворения к началу, у Вадима Шефнера:
Ты, детство, — золотое дно,
Тебе моя хвала.
Ты — как витражное окно
Из яркого стекла.
Пусть твой рисунок угловат,
Но разве дело в нем?
Забытый разноцветный сад
Почиет за окном.
Там, непонятна и светла,
Подруга детских дней,
Почти такая, как была, —
Но крылья есть у ней.
У ней варенье на щеке
И ситцевый наряд, —
Но лилии в ее руке
Мерцают и горят.
Стоит она, не зная зла,
С меня не сводит глаз, —
И только радуга стекла
Разъединяет нас.
1967
В принципе, вряд ли у поэта есть другие варианты. Либо он должен строить своё произведение как луч, идущий из исходной точки и высвечивающий некий поэтический итог, либо необходимо каким-нибудь образом «подвязать хвост», связав конец стихотворения с его началом.
Так или иначе нужна завершенность. Она придаёт стихотворению шарм и силу. Концы, болтающиеся просто так, т.е. образы, не получившие развития, захламляют стихи, превращая их из высказывания в манифестацию поэтической способности, опыт стихотворчества, по сути — в набросок, этюд.
Иногда оба вида концовки могут быть совмещены, как вот в этом стихотворении Николая Гронского:
Один в снегах страны вечерней,
Овеян тайной тишины,
Я ; с каждым годом суеверней ;
Встречаю ласточку весны.
Зима, как ангел, смотрит в очи
Сквозь синь окна; пустырь окрест,
Где в синеве студеной ночи
Чернеет нашей церкви крест.
Да будет памятно сегодня
И в книгу жизни внесено,
Как нынче ласточка Господня
Крылом ударила в окно.
Здесь очевидно возвращение образа, и в то же время сам образ не равен самому себе — он получает внутреннее развитие. Ласточка в начале — просто свидетель весны, ласточка в конце — посланница свыше. Внутри образа делается шаг, приводящий читателя в совершенно новое положение. Это разомкнутый цикл, виток спирали, после которого мы выходим на следующий уровень бытия. Стихи, в основе которых лежит спираль, особенно интересны.
Помочь сайту
Поздравления
