Возвращение Петра Бекетова с Амура.

 Удивительный это был человек, - Петр Бекетов. Отважный воин, своей выдержкой и умелым руководством не раз спасавший жизни своих товарищей. Дипломат-самородок, умевший во многих случаях словом, не допуская военного столкновения,  убедить инородцев в жизненной необходимости принять «руку государеву». Талантливый военный строитель, руководивший возведением немалого числа русских крепостей-острогов, - Рыбенского и Братского на Ангаре,  Тутурского, Ленского (Якутского) и Олекминского на Лене, Иргенского и Нерчинского в Забайкалье, Кумарского, Куминского и Косогорского на Амуре, заложивший первое зимовье на месте будущего Иркутского острога. Умелый организатор и руководитель поисковых и боевых отрядов, прошедший с ними десятки тысяч километров по сибирской земле. Это был поистине государев  человек, - человек, радевший не личным  интересам, а интересам своей страны.

Судить об этом читателю, но исторические документы свидетельствуют о том, что не Хабарову, а  Петру Ивановичу Бекетову и Онуфрию Степанову-Кузнецу, Степану Полякову и Третьяку Чечигину, Якуньке Парфенову и Никифору Черниговскому  обязаны мы первыми попытками присоединения к России Приамурья.

Восстановление исторической истины в отношении жизни и деятельности Петра Бекетова существенно затруднялось искажением исторических фактов в угоду своим интересам некоторыми его современниками (я имею в виду, прежде всего, Аввакума),  безосновательностью и поспешностью  выводов и заключений некоторых современных историков. Посмотрите, например, что пишет  Е.В. Вершинин в заключительной части своего очерка о Петре Бекетове. Он выдает прямо-таки «пулеметную очередь» ничем не обоснованных предположений и утверждений,  навязывая читателю мысль, что Бекетов погиб на Амуре:

 «Его (десятника Чебычакова) возвращение в Енисейск без Бекетова означало, видимо, что командира уже не было в живых. Может быть, удача изменила старому землепроходцу в тот памятный день 30 июня 1658 г. (имеется в виду сражение с богдойцами у Корчеевской луки). Как встретил свой смертный час енисейский сын боярский П.И. Бекетов мы, скорее всего, уже никогда не узнаем...»;

«Мне представляется, что с Амура Бекетов уже не вернулся…»;

«Никакими источниками это мнение пока не подтверждено (речь идет об утверждении И.Э. Фишера, что Бекетов вернулся с Амура в 1660 году)…», и далее: «Верно то, что в 1660-е гг. Бекетов, вопреки мнению И.Э. Фишера, уже не числился среди енисейских служилых людей…».

Посмотрим, что стоит за этими заявлениями.

По первым двум пунктам:  для  такого заключения нет никаких оснований, прежде всего потому, что вернулись живые, не безъязыкие  люди, и здесь важен не только факт их возвращения, но и то, о чем они могли рассказать. К тому же, как свидетельствуют недавно обнаруженные документы, Бекетов вернулся в Енисейск раньше десятника Чебычакова и без него. Но это, как видим, вовсе не явилось свидетельством   гибели Ивана Чебычакова на Амуре.

Заявляя о том, что вопреки мнению Фишера Бекетов в 1660-е годы уже не числился среди енисейских служилых людей, автор поступает  не корректно, подменяя понятия, и делая недопустимые временные натяжки. Фишер не делал никаких заявлений о том, числился ли 60-е годы Бекетов среди енисейских служилых людей; он лишь писал о его возвращении с Амура через Якутск в 1660 году.

В качестве доказательства  неправоты Фишера Вершинин ссылается на отписку енисейских казаков, относящуюся к 1665 году, которую подписали  известные в Енисейске лица, отмечая, что подписи Бекетова среди них нет.

Ну и что? Мог ли он подписаться под этим посланием, если  он к этому времени действительно умер, умер в Тобольске в начале 1664 года? И что в этом «вопреки мнению Фишера», который писал о событиях 1660 года?

В качестве другого «подтверждающего аргумента»  Вершинин ссылается на запись в переписной книге Енисейского уезда за 1669 год, в которой среди продавцов земли названа вдова сына боярского Петра Бекетова. Так ведь это же в 1669 году, -  через пять лет после его смерти в Тобольске.  Что же здесь противоречит «мнению Фишера»?

Наконец, - самое главное, что сводит к нулю все «аргументы» Вершинина, которыми он пытается убедить читателя в том, что Бекетов погиб на Амуре. Это свидетельство сербского священника Юрия Крижанича, - современника Бекетова, который, находясь с 1661 года в Тобольске, утверждал: «Я лично видел того, кто первый воздвиг крепость на берегах Лены и обложил эту область податью именем своего царя».

Об этой встрече с Бекетовым он писал сначала в 1675 году  (статья В.А. Александрова  «Юрий Крижанич о Сибири»), позже еще и  в своей книге «История Сибири», изданной в 1680 году в Вильно. Может ли быть что-нибудь более доказательное, чем свидетельство авторитетного современника? Почему Вершинин игнорирует  свидетельство, которое оставил  Юрий Крижанич – не понятно.

«Рассказ Аввакума о смерти землепроходца Петра Бекетова в Тобольске - пишет Вершинин, следует признать недостоверным, так как он в это время находился на Амуре в "войске" Онуфрия Степанова. С 13 марта по 4 апреля 1655 г. он "бился явственно" при защите осажденного маньчжурами Кумарского острога, о чем свидетельствуют сохранившиеся и заслуживающие доверия документы».

Здесь историк прав лишь в том, что недостоверным следует признать дату смерти землепроходца, называемую Аввакумом. Однако ссылка на участие Бекетова в обороне Кумарского острога вряд ли достаточна для того, чтобы признать недостоверными обстоятельства его смерти в Тобольске,  изложенные неистовым протопопом в «Житии».

При всем этом  надо признать, что   очерк Е.В. Вершинина о Петре Бекетове является на сегодняшний день наиболее полным собранием сведений об этом землепроходце. Дополнить его можно лишь опровержением представления автора о том, что Бекетов  не вернулся с Амура, а также   предложением на суд читателей сведений  (к сожалению лишь предположительного характера) о том, что  еще успел сделать Петр Бекетов для сохранения за Россией Амура.  Для таких дополнений и предположений есть основания, - сохранившиеся  в архивах  документы.

                                                                                                               *

         Летом 1655 года из Москвы была отправлена грамота Сибирского приказа  Онуфрию Степанову  об управлении ясачным приамурским населением и запросом сведений о судьбе посольства Т. Е. Чечигина. С грамотой  пошли Костька Иванов Москвитин, - один из руководителей бунта казаков амурского войска против Хабарова и амурский казак Гаврилка Шипунов. Вместе с ними возвращались на родину даурские, дючерские и гиляцких люди, увезенные в столицу Зиновьевым в 1653 году, - «Анай с товарыщи 7-ми человек, да женка, да девка».

         Весной 1656 года они встретились с Афанасием Пашковым, который в это время находился на Ангаре, - в устье Илима.  Он ожидал известий из отряда Оленя, который должен был пройти через Олекму, Тунгирский волок, Шилку, Ингоду, Хилок, Селенгу, Байкал и Ангару, чтобы дать Пашкову возможность выбора, по какому пути идти, - через Тунгирский ли волок, или по пути Бекетова. В это же время оказались там и Андрей Потапов с Якункой Южаком, направленные из Якутска в отряд Пашкова по государеву указу, как люди, побывавшие на Амуре. О том, что эти встречи состоялись, свидетельствуют сохранившиеся  документы.

         Костька Иванов и амурские аборигены  были задержаны  Пашковым  и вместе с ним  окажутся на Шилке. У воеводы было на то основание, - упомянутый государев указ о приборе в  отряд всех, кто побывал на Амуре. Но Гаврилку Шипунова он задержать не мог, - у него была грамота  Сибирского приказа Степанову, которую следовало, не медля, доставить на Амур.

         Мог ли Пашков, узнав от Потапова, что Бекетов с отрядом находится на Амуре, устно или письменно через Гаврилку Шипунова приказать ему вернуться на Шилку?  Без сомнения, не только мог, но, видимо, так и сделал, - он нуждался в людях, а Бекетов находился в непосредственном ему подчинении. Одним словом, есть все основания считать, что к июню 1656 года, когда амурский отряд русских служилых людей находился возле устья Сунгари, у Бекетова появилась серьезная причина (если не приказ) идти навстречу Пашкову.

        П.А. Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири» писал: «Степанов в 1656 году… отправляет ясачную казну с 50 казаками и приказывает им уже не возвращаться; с ними вместе отправился Бекетов в Енисейск и Пущин, - строитель Аргунского зимовья, оба с ясаком, но последний со 120 сороками соболей, взятых с дучеров и гиляков». Источник этой информации Словцов  не называет.

         Достоверно же известно и подтверждено сохранившимся документом лишь то, - об этом писал   Онуфрий Степанов,  что «…Захарка Козмин… послан к государю к Москве за государевою казною и с отписки и с ясачными книгами… с усть Шингалу 164 (1656) году июля в 22 день. Того ж числа отпустил я, Онофрейко, с усть Шингалу на новую Аргунь-реку на государеву службу с тою же казною вместе до Урки-реки Федора Пущина». О Бекетове он ничего не пишет, да и о Пущине, как видим, пишет, что он пойдет с соболиной казной лишь до устья Урки, а дальше со своими людьми – на Аргунь реку.

        У читателя, должно быть, возникнет вопрос: почему Степанов ничего не сообщает о действиях Петра Бекетова в своих отписках якутскому воеводе? Ответить на этот вопрос можно только предположительно. Скорее всего, это объясняется тем, что еще летом 1655 года он получил государев указ о том, что его полномочия, как приказного человека Даурской земли, сохраняются лишь до прибытия на Амур воеводы Пашкова, после чего он окажется в его подчинении. Бекетов же и без того был в подчинении Пашкова, хотя и писал Степанову челобитную о принятии его в амурское войско.

          Таким образом, положение Бекетова в войске было двойственным, - с одной стороны он вроде бы лицо, подчиненное Степанову, а с другой, - представитель воеводы Пашкова, в подчинение которому предстоит попасть и самому Степанову. Вряд ли в таких условиях Онуфрий считал себя вправе давать Бекетову какие-либо указания, и сообщать о его действиях якутскому воеводе, которому Бекетов не подчинялся, да и подчинение которому самого Степанова становилось не ясным.

        С этим же отрядом Онуфрий Степанов отправил в Москву двух китайцев, попавших к нему  из дючерских улусов. Во время боевых действий в Китае они были взяты в плен маньчжурами, а затем проданы в рабство дючерам. Оказавшись среди русских, эти китайцы добровольно крестились в православную веру в походной Спасской церкви, и теперь Степанов с Бекетовым  отправлял их для расспросов в Москву.

        Вместе с китайцами были отправлены в столицу два толмача-переводчика, - Ивашка Дючерский, да Илюшка Тунгусский. Это, очевидно, было связано с тем, что китайцы русского языка не знали, но говорили по дючерски и тунгуски. Ивашка же с Илюшкой, судя по всему, уже вполне освоили русский язык. Эту группу посланцев сопровождали енисейцы, -  Абрашка Парфенов с  товарищами, назначенные, по всей вероятности, Петром Бекетовым, который не мог не понимать, насколько важна для столичных властей любая информация о Китае.

        Кто же он такой, - этот Абрашка Парфенов? Это имя неоднократно встречается в сохранившихся документах о русских первопроходцах сибирской земли. Некоторые авторы по простоте душевной называют его Абрамом, хотя это не соответствует первоисточникам, в которых он везде именуется Абрашкой или Обрашкой. А это не одно и то же. Абрашка – повседневное или «домашнее» казачье имя-прозвище, которое часто закреплялось в казачьей среде за человеком, подобно именам Любимко, Пятунко, Третьяк, Неждан, Молчун, Бессонко и др.

Абрашка -  ручной железный крючок на темляке, им пользовались казаки при рыбной ловле. Это понятие было широко распространено среди уральского казачества. Кто, и когда дал ему это прозвище – неизвестно, но есть основания считать, что это было связано с особенностями его характера, - цепкого и непримиримого.

Парфеновым его называли, скорее всего, - по имени отца. В переписной книге енисейских служилых людей за 1669 год числился всего лишь один казак с таким именем, - Парфенко Васильев Меньшиковых, – рядовой служилый человек второй енисейской сотни. Написано, что казаки этой сотни «беспеременно служат в Братских, Ыркутском острогах и на Байкале». Судя по тому, что его отец в конце 60-х еще продолжал служить, Абрашке в это время было лет 25-30, то есть это был человек в самом расцвете сил. Но, несмотря на относительно молодой возраст, за его плечами была жизнь полная приключений, длительных походов, боевых схваток,  тесного общения с аборигенами сибирской земли 

Настоящим именем Абрашки по крещению было Якунька (Яков). Во всяком случае, именно так он назван в отписке якутского воеводы Ивана Голенищева-Кутузова, сообщавшего в Москву о возвращении в 1661 году последних русских служилых людей с Зеи.  

Имя Абрашки Парфенова впервые встречается в исторических первоисточниках 1655 года, - периода, соответствующего прибытию к амурскому войску отряда Федора Пущина. Анализ исторических документов дает основания считать, что прибывшие с ним десять енисейских служилых людей под водительством Абрашки Парфенова были участниками бекетовского похода в Даурию, отправленные Петром Бекетовым с Иргень-озера в Енисейск с отрядом сопровождения государевой ясачной казны. По косвенным данным на Ангаре они бежали из отряда Дружины Попова.  Об этом свидетельствует тот факт, что уже осенью они оказались на Лене, весной следующего года побывали с отрядом якутских служилых людей под водительством сына боярского Федора Пущина на Аргуни, а к лету - оказались в войске Степанова-Кузнеца. 

        Что послужило  причиной побега, - неясно. Проявилось ли в этом нежелание казаков вновь оказаться в подчинении воеводы Пашкова, уже известного им крутостью характера, намерение ли попасть на благодатный Амур, о котором  было столько разговоров, или их толкнула на это наивная надежда выйти на Аргунь и поживиться там серебром. О том, что на Аргуни когда-то добывалось серебро, они узнали от тунгусов князя Гантимура во время их пребывания на Шилке в составе бекетовского отряда.

        Последующее почти годовое совместное пребывание на Амуре весьма сблизили Петра Бекетова и этого молодого енисейца. Когда-то тобольский воевода князь Сулешов сумел привить молодому Петру Бекетову, только начинавшему тогда службу в Сибири,  понятия о воинской чести и бескорыстном служении отечеству. Видимо, нечто подобное произошло и сейчас, но теперь  в отношении Абрашки.

        Многоопытному  Петру Бекетову было уже ясно, что бой, который дали маньчжуры Ерофею Хабарову у Ачанского городка, их нападение в 1654 году на отряд Степанова на Сунгари и штурм богдойцами Кумаровского острога в 1655 году, свидетельствовали о том, что просто так они Амур не уступят. Несмотря на то, что собственно богдойское царство находилось на значительном удалении от Амура.

        Более того, были все основания ожидать, что маньчжуры активизируют свои действия. Необходимо было в первую очередь принять  меры по закреплению за Россией Шилки и Верхнего Амура. Здесь надежда была на продвигавшееся в Забайкалье войско воеводы Пашкова. Средний же и Нижний Амур нужно было, пока не пришла помощь, удерживать войском амурских казаков Степанова. 

        Должно быть Парфенов  с  Бекетовым не раз обсуждали эту тему.  Старый вояка сумел убедить  молодого казака в необходимости именно таких действий.  Абрашка стал не только его единомышленником, но его ближайшим сподвижником, продолжателем его дела, до последнего дня своей жизни воплощавшим в жизнь его идеи. Об этом речь впереди. 

        Уникальным явлением в истории Сибири явилось создание Абрашкой немногочисленного, но весьма сплоченного и дружного интернационального отряда, в состав которого кроме русских служилых людей входили два китайца и два толмача, - дючер и тунгус.  А с 1661 года - еще и  группа даурских князцов, - бывших аманатов Хабарова: державный даурский князь Туронча, его брат Анай, сын князца Омутея Моколей, сын  князца Шилгинея Богучей, а так же гиляцкие князцы Сергуня и Богданча, и два освобожденных гиляцких ясыря-подростка - Таурбень и Челтан.

        Плечом к плечу с этими людьми Парфенов не один раз прошел по Амуру, выдержал бой с даурами на Тунгирском волоке в 1656 году, в 1657-58 году проделал  путь к российской столице и обратно. Летом 1658 года принял участие в сражении с богдойцами у Корчеевской луки близ устья Сунгари, сумел вырваться из вражеской блокады, в 1659 году отразил нападение маньчжурского отряда в устье Зеи, после чего еще в течение двух лет оставался на этой реке, собирая ясак с дауров. В завершение всего в 1663 году возглавил отряд служилых людей, возводивший на Амуре Албазинский острог. Согласитесь, - немало для одного человека.

                                                                                                        * 

        Проводив Козмина с государевой ясачной казной по Урке до Тунгирского волока, Бекетов и Пущин со своими людьми должны были вернуться к Амуру и двинуться вверх, - к месту слияния Аргуни и Шилки. Возможно, Бекетов даже намеревался пройти вместе с Пущиным на Аргунь и с помощью Федьки Серебряника отобрать там пробы руды, чтобы доставить их воеводе Пашкову. Прослужив 30 лет в Енисейске, он не был лишен своеобразного местного патриотизма, и вряд ли был готов уступить первенство в открытии месторождения серебра якутским служилым людям.

        Что произошло на Тунгирском волоке, - неизвестно, но что-то  помешало исполнению намерений предводителей отрядов. Завесу неизвестности в какой-то мере  приоткрывают материалы, содержащиеся в  «Дополнениях к Актам Историческим», где говорится о том, что 27 человека из отряда, сопровождавшего амурскую меховую казну,  в том числе Захарка Козмин и  Михаил Кашинец   погибли в пути. Ясачная казна была доставлена в Москву принявшим на себя начальство  Федором Коркиным.

         Правда, говориться, что эти люди погибли «с нужи и голоду». Но скажи мне, читатель, могли ли погибнуть от голода вооруженные люди в летнюю пору, когда окружавшая их природа  полна зверя, рыбы и съедобных растений? Это абсурд! Стало быть, погибли они по другой причине, - в столкновении с аборигенами тех мест, - даурами.

         И пришилкинские тунгусы и дауры были далеко не такими беспомощными и «невоистыми» людьми, как это может показаться неосведомленному читателю. Тесное торговое и информационное общение связывало их не только с родственными племенами, но и народностями, не имевшими с ними, ни родственной, ни языковой общности. Без сомнения они знали  о продвижении к Шилке войска воеводы Пашкова.  Доходившие до них известия о драматических событиях на Амуре не могли не вызвать у этих людей стремления не допустить в свои земли завоевателей, и они, объединившись, как могли, противодействовали русским отрядам.

        В тот год был разгромлен и сожжен построенный Бекетовым Иргенский острог с вновь присланными туда служилыми людьми. Разорен Шилкинский острожек, построенный вместо сожженного Уразовского палисада, все его защитники  погибли. Бежавшие  от Пашкова Филька Полетай с полусотней служилых и охочих казаков не сумели прорваться к Степанову, - погибли в пути. Где-то в верховьях Амура был разбит и рассеян «воровской полк» Михаила Сорокина.  Надо полагать,  под особым наблюдением аборигенов был и Тунгирский волок, по которому  проходили русские люди. 

27 человек – весьма значительные потери, и это говорит о внезапности и стремительности нападения аборигенов на русский караван, многочисленности нападавших. Видимо, казакам пришлось отходить с боем к Тунгиру, прикрывая государеву казну. 

Отряд  прибыл в Тунгирский острог, где в это время находился Курбат Иванов, - первооткрыватель Байкала, а в будущем – приказной человек Анадырского острога и составитель первой карты Чукотского полуострова. Люди, потерявшие в бою свои запасы, нуждались в продуктах питания. Запасов провианта в остроге  не оказалось, но было известно о следовании по Олекме транспорта с разного рода припасами для отряда Афанасия Пашкова. Казаки,  встретив транспорт, частью доброю волей, частью силой, взяли нужное им количество припасов.

Складывается впечатление, что Федор Коркин с ясаком и направлявшимися в столицу служилыми людьми, в том числе  Абрашка Парфенов со своими товарищами, еще той же осенью сплавились  к Енисейску, шли к Москве по зимнему пути, и, по всей вероятности, весной 1657 года уже были в столице. Ничем другим нельзя объяснить тот факт, что летом того же года Абрашка Парфенов со своими спутниками, в том числе  допрошенными в Москве китайцами уже вновь были у Байкала, где встретились с воеводой Пашковым.

Петр же Бекетов и Федор  Пущин с остатками своего отряда зимовали на Тунгирском волоке, а вслед за ледоходом направились в Якутск. Намерения Бекетова были ясны. Он, видимо, считал необходимым подробно информировать якутского воеводу о положении дел на Амуре, узнать о намерениях столичных властей и ходе дел  по формированию и отправке на Амур обещанной Зиновьевым военной помощи.

Сохранившиеся архивные документы свидетельствуют о том, что  Бекетов прибыл в Якутск в мае 1657 года.  (РГАДА. Ф. 1177 «Якутская приказная изба». Оп. 3. Д. 1191. Л. 2-7). Его пребывание там было недолгим. 17 июля Бекетов отбыл из Якутска с соболиной казной и моржовой костью в сопровождении 33 якутских и амурских служилых людей и двух целовальников.  21 сентября отряд прибыл в Енисейский острог, где ему пришлось зимовать.

Сохранилась отписка  Петра Бекетова из Енисейска якутскому воеводе Михаилу Лодыженскому о трудностях пройденного пути. (Там же. Д. 1217.Л. 1-1 об.). В ней в частности говорится о намерении выступить в дальнейший путь до второй недели Великого поста, то есть еще по зимнему пути. 

Неизвестно, встретились ли  Абрашка Парфенов и Петр Бекетов на Ангаре. Если это так, то это была их последняя встреча, когда Бекетов мог поделиться с Абрашкой своими соображениями о необходимых действиях на Амуре. Вероятно, оба они надеялись, что Пашков уже на Шилке, ведь прошло уже почти два года, как он со своим войском отбыл из Енисейска. 

                                                                * 

Но воевода еще только шел к Байкалу, к Иргень-озеру, - пишут исследователи, - он доберется лишь поздней осенью 1657 года. Парфенов с его спутниками был задержан  Пашковым. Надо думать,  Абрашка рассказал ему, почему Бекетов не вернулся на Шилку,  что случилось на Тунгирском волоке, возможно,  рассказал и о том, что он идет сейчас в столицу с рыбьим зубом (так называли тогда моржовый клык) и государевой меховой казной. 

На Амур воевода Абрашку Парфенова  не пустил, решил оставить его в своем войске.  Еще  зимой Пашков из Братска направил вперед отряд енисейских служилых людей под командой сына боярского Василия Колесникова, которые должны были  через знакомые Колесникову баргузинские степи и Еравненские озера выйти на Шилку и восстановить Шильский (Нерчинский) острог. В качестве пополнения этому отряду  и  были направлены  воеводой  Абрашка Парфенов  с шестнадцатью его спутниками. 

Но не таков был енисейский служилый человек Парфенов. Хорошо зная обстановку на Амуре, он, по всей вероятности, имел  собственное твердое убеждение в том, где  надлежит быть ему, и его людям. Была ему известна и позиция Сибирского приказа по этому вопросу, - до прибытия Пашкова в Даурию приказным человеком даурской земли оставался Онуфрий Степанов-Кузнец, - об этом Степанову сообщалось грамотой, направленной ему еще в 1655 году. Встретившись с воеводой, Парфенов увидел, что в Даурии Пашков окажется еще не скоро. 

Абрашка и его спутники были казаками амурского войска, официально подчинялись Степанову, и потому не посчитали нужным исполнять приказы Пашкова. Здесь в полной мере проявился  характер Абрашки Парфенова. Выйдя к Шилке, они всей командой бежали от Колесникова на Амур. 

До озера Иргень экспедиция Пашкова добралась лишь поздней осенью 1657 года. Там их встретил Василий  Колесников с остатками своего отряда. Узнав о побеге Абрашки Парфенова с товарищами, Афанасий  объявил  розыск беглецов, разослав грозные отписки в Енисейск, Якутск и  илимскому воеводе. Но он их не там искал, они в это время уже были на Амуре в войске Степанова. 

                                                                *

        По существовавшим в то время порядкам руководители отрядов, вернувшиеся из дальних походов в новые земли,   направлялись в столицу, в Сибирский приказ с тем, чтобы там получили свежую информацию, так сказать, «из первых рук». Такая поездка обычно была приурочена к доставке в Москву государевой пушной казны. Так видимо было и в этот раз. Обремененный многопудовым грузом «рыбьего зуба» отряд Бекетова не мог продвигаться так стремительно, как  отряд Парфенова. Но, судя по всему, к лету 1658-го года Бекетов был в Тобольске, а к началу 1659 года – в столице. 

        Ни руководителя Сибирского приказа князя А. Трубецкого, ни замещавшего его в 1655 году князя Куракина, расследовавшего дело Зиновьева-Хабарова, в столице в это время не было. Оба они находились на Украине, где приняли участие в кровопролитной схватке с польско-татарским воинством и поддержавшими их казаками правобережной Украины под Конотопом. Русские войска в том бою потерпели поражение.

        Сдав в Сибирский приказ государеву казну, Петр Бекетов, по всей вероятности, навестил своего отца, проживавшего  близ Арзамаса, после чего вернулся в Тобольск. В той критической обстановке, в которой оказалась Россия, столичным властям было не до Сибири.

                                                                                                             * 

Военной кампанией 1659 года  завершилась  боевая служба князя А. Н. Трубецкого. В дальнейшем, - пишут историки, - он не выезжал из Москвы. Первенствовал в Боярской думе, вел переговоры с иностранными послами, управлял Сибирским приказом. 

        Три года перемирия со Швецией пролетели незаметно, а возобновленная война с Речью Посполитой приняла  затяжной, изматывающий характер. России пришлось пойти на заключение со шведами несправедливого, ущемляющего её интересы мира. По Кардисскому договору, заключенному в 1661 году, Россия должна была возвратить Швеции все свои приобретения в Ливонии, в результате чего  осталась отрезанной от морских берегов. Изнурительная война России с Речью Посполитой истощила обе воюющие стороны.  В 1661 года они приступили к мирным переговорам, которые оказались весьма трудными. И все же на западных границах России наступил долгожданный мир. Появилась, наконец, возможность уделить внимание востоку страны.  Но летом 1662 года в Москве вспыхнул  так называемый «медный бунт».  

Алексей Никитич Трубецкой, принявший активное участие в его подавлении, по поручению государя занимался следствием по этому делу. Руководителем Сибирского приказа был назначен новый человек, - окольничий  Родион Матвеевич Стрешнев. 

Чем в эти годы занимался Петр Бекетов, - неизвестно. Об этом нет ни исторических публикаций, ни обнародованных архивных материалов. Впрочем, этим, по всей вероятности, никто из исследователей углубленно не занимался. Архивы тех лет по свидетельству работавших с ними историков, еще не разобраны и на  10%. Остается надеяться, что со временем отыщутся  в архивах новые исторические материалы, и тогда станут известными подробности последних лет жизни  Петра Бекетова. 

        Летом 1660 года через Тобольск  проследовал отряд енисейских служилых людей, сопровождавший в Москву государеву пушную казну. С этим  отрядом шел в столицу с последним амурским ясаком и племянник Хабарова Артемий Петриловский, а с ним  четверо казаков-амурцев, в том числе енисейский десятник Иван Чебычаков из отряда Петра Бекетова. В архивах  не обнаружено каких-либо документов, свидетельствующих о их встрече. Но если Бекетов в это время не был задействован в «отъездах», и находился в Тобольске, то такая встреча, без сомнения, состоялась. И, значит, к 1661 году Бекетов знал уже в подробностях и о сражении с богдойцами у Корчеевской луки, и о прорыве блокады казаками под водительством Ивана Чебычакова и Абрашки Парфенова на Спасском дощанике, и о том, что Абрашка со 120 казаками-добровольцами ушел на Зею противостоять богдойцам. 

                                                                                                    * 

        Последние якутские служилые люди с ясачной казной и остатками казенного имущества вернулись с Зеи в Якутск в июле 1661 года.  Воевода Голенищев-Кутузов писал по этому поводу в Москву: «В нынешнем, великий государь, во 169 (1661) году июля в 8 день пришли ко мне, холопу твоему, с Амура-реки амурские служилые люди Якунька Парфенов, да Елизарко Семенов с товарищи, 56 человек…».

        Казалось бы, вот и закончился, наконец, кровавый, полный тревог и житейской неустроенности амурский поход, можно возвращаться к дому, - в Енисейск, к которому  был приписан Парфенов, как служилый человек,  тем самым избежать возможных неприятностей от встречи с Пашковым.  Но не таков, видимо, был Якунька Парфенов, не мог он смириться с тем, что все труды оказались напрасными и Амур придется уступить богдойцам. Ведь видел он, с каким войском шел на Шилку воевода Пашков, - поболе, чем было у Степанова. Непонятно только, что мешкает воевода, почему до сих пор не вышел на Амур, не дал боя богдойцам?

        Что заставило его вернуться к Пашкову? Я не нахожу другого ответа кроме как,  что его побудил к  этому его служебный долг, если хотите, - воинская честь. Он искал возможности рассчитаться с богдойцами за погибших однополчан, вернуть утраченное, - закрепиться на Амуре. В этом он мог рассчитывать только на Пашкова. Видимо, разделяли такое мнение и его спутники, если уже той же осенью вся его дружная команда оказалась у Иргень-озера. 

        В декабре 1662 года Пашков писал енисейскому воеводе: «… в прошлом во 169 (1661) году … Енисейского острогу служилые люди, - Обрашко Парфенов, Ивашко Никитин, Кузка Филипов, Кузка Иванов, Логинко Никитин, да розных Сибирских городов Левка Ярофеев Булуй с товарыщи 17 человек,  пришли ко мне в Иргенской острог … государю служить…». Это была та дружная группа  служилых людей, что бежала от Пашкова  летом 1657 года, в 1658 году участвовала в сражении на Корчеевском плесе,  вырвалась из окружения на Спасском дощанике  и  почти два года оставалась  на Зее, собирая там ясак.

        Можно себе представить, насколько обескуражены были амурцы, когда увидели, что от полутысячного войска, пришедшего с Пашковым в Забайкалье, осталась едва ли сотня человек. Все остальные погибли в боевых стычках с аборигенами, умерли с голоду и от непосильной работы, позамерзали в студеные зимы и разбежались. Никакой реальной силы для решения Амурской проблемы несостоявшийся даурский воевода уже не представлял.

        Пребывание Абрашки Парфенова и его команды у воеводы Пашкова оказалось недолгим. Тому было немало причин. Помня  об их побеге с Шилки из отряда Колесникова в 1657 году, воевода встретил их враждебно. Первое, что он сделал, так это отобрал у Парфенова прибывших с ним толмачей, - дючера Ивашку и тунгуса Илюшку. 

        Находившийся  в ссылке  протопоп Аввакум, извещая государя о бесчинствах, которые творил в Даурии  Пашков,  писал ему:  «… после розгрому Богдойскова пришли достальные казаки снизу ко Офонасью Пашкову на Иргень озеро… пришли с ними же, казаками, служить великому государю … два перевотчика, - Ивашко Тимофеев Жючерской да Илюшка Тунгусской. Жили они у тех  даурских казаков многие лета… толмачеством государю сбирали  государские ево казны …. А воевода Афонасей Пашков у казаков их отнял и взял к себе во двор сильно,  оне и по се время плачючи живут, мучася у него во дворе, пособить себе не могут… ».

        Нет сомнений, что Парфенов противился этому, может быть даже пытался их освободить, но это ему не удалось. Он узнал  о трагической судьбе Костьки Москвитина и пятидесятника Ивана Елисеева, замученных в трюме дощаника по приказу Пашкова, подневольном положении  Аная с его товарищами и, наверное, сознавал, что такая участь может ждать и его самого.

        Прибывшие с Байкала  служилые люди говорили, что  едет  на смену Пашкову приказным человеком забайкальских острогов тобольский сын боярский Ларион Толбузин. Пашков и сам понимал, что недолго осталось ему воеводствовать. А у него были такие надежды на этот поход, - мыслил разжиться здесь добром, чтобы хватило и себе на всю оставшуюся жизнь, и детям и внукам. Старался не упустить  последних оставшихся возможностей. Без жалости обирал и тунгусов, и остававшихся еще в отряде охотников-промышленников, и служилых людей. Повязал всех долгами, кабальными записями. 

        В августе 1661 года воевода послал из Иргенского острога 72 служилых человека и 20 ясачных тунгусов во главе со своим сыном Еремеем «на великого государя непослушников, -  на тунгусские улусы в поход». В составе отряда были   казаки, пришедшие к Пашкову  три года назад с Иваном Елисеевым, 15 человек Абрашки Парфенова и семь человек Аная, - дючерские, гиляцкие и даурские люди. 

        Целью похода был все тот же грабеж. Об этом вполне определенно писал  протопоп Аввакум. Накануне похода Пашков, мучимый недобрыми предчувствиями,  призвал  шамана, чтобы узнать, удачен ли будет поход.

        Аввакум с возмущением писал о том, как  вблизи его зимовья шаман, свернув голову живому барану, «начал скакать и плясать, и бесов призывать…. И беси сказали: с победой великой и с богатством большим будете назад». Все обрадовались предсказанию шамана. По словам Аввакума «и воевода рад, и все люди радуются, говорят: богаты придем!».

        В походе во время одной из ночевок   Парфенов со своими друзьями, а с ними и люди Аная, забрав с собой пищали, боевой припас, провиант и  «всякую иную рухлядь», бежали из отряда. Беглецы, как стало потом известно, вышли на Ингоду, сделав плоты, спустились по ней к  Нерчинскому острогу, захватили там казенные струги, пытались даже овладеть острогом, чтобы заполучить хранившиеся там запасы пороха и свинца. Однако оборонявшие его казаки во главе с пятидесятником А. Васильевым отстояли крепость, и они поплыли на Амур с тем, что у них было.

        Пашков  будет писать енисейскому воеводе Ивану Ржевскому: «А будет, господине, те воры и государевы изменники Обрашко Парфенов с товарыщи обявятца в Енисейском остроге или в уезде, тебе б, господине, … тех воров и изменников Обрашка Парфенова с товарыщи  … сыскав и роспрося, пытать накрепко, где оне его великого государя струги дели, что взяли грабежем в Нелютцком и Тунгуском остроге, и ружье и всякую служилую рухлядь,  … а после пытки, господине, велеть их вкинуть в тюрму…. А кто имяны с теми изменники с его великого государя службы от меня сбежали, … и у сына моего и у служилых людей оружье и всякую рухлядь покрали, …  тем ворам роспись под сею отпискою … ». 

        Роспись эта пока не найдена, во всяком случае – не обнародована в открытой печати. Между тем, она, возможно, помогла бы сделать новые впечатляющие открытия в истории становления Албазинского острога.

        Казалось бы, вот и все, - кончилась Амурская эпопея Абрашки Парфенова и его дружной команды. Была середина сентября. Оставалось полтора месяца, как встанет, заледенеет Амур, пора было задуматься и о собственном спасении. Но этот человек и не думал отступать от намеченной цели. Он принял решение идти навстречу Лариону Толбузину, чтобы вместе с ним вернуться на Шилку в надежде  стать участником русского закрепления на Амуре.

        Отряд беглецов включал в себя  кроме Парфенова  пятнадцать его товарищей, в том числе двух китайцев;  Аная с  девятью спутниками, - даурами, дючерами и гиляками, среди них - двумя женщинами, всего - 26 человек.  Чем не интернационал? Сохранившиеся исторические документы свидетельствуют о том, что к Лариону Толбузину пришли лишь двадцать. Видимо в устье Урки отряд разделился. Шестеро, - по всей вероятности женщины и гиляки-нивхи, распрощавшись, поплыли дальше.   Даурские же князцы и китайцы остались в отряде с Парфеновым.

        Самое удивительное состоит в том, что в  намерении вернуться на Шилку его поддержали не только находившиеся рядом с ним русские служилые люди, но и даурские князцы, - Анай и его товарищи, - не пожелали возвращаться в свои улусы, - остались с Парфеновым.

                                                                                                     * 

После неожиданной смерти в 1660 году стольника Дмитрия Зиновьева, намечавшегося на смену  воеводе Афанасьеву Пашкову,  глава Сибирского приказа князь  Трубецкой поручил решение этого вопроса тобольским властям, лишь известив их, что в Нерчинск надлежит послать теперь уж не воеводу, а  приказного человека. Во исполнение этого указа князь И.А. Хилков направил на смену Пашкову тобольского сына боярского Лариона Толбузина, который поздней осенью 1661 года в сопровождении якутских служилых людей прибыл к Тунгирскому волоку.. Вот там-то в Тунгирском острожке он и встретил зимой  выбиравшихся с Амура беглецов из отряда Афанасия Пашкова, - Абрашку Парфенова и 15 его товарищей, а с ними - Аная со своими земляками.

Беглецы добрались до устья Урки, когда уже заснежило и ударили первые заморозки. Сделав кое-как нарты и погрузив в них нехитрый свой скарб, впряглись в них и, бросив вмерзшие в лед струги, побрели голодные и обессиленные сквозь метель к Тунгирскому острогу. 

Там они встретились с остановившимся на зимовку тобольским сыном боярским Ларионом Толбузиным, который шел в сопровождении якутских служилых людей на смену воеводы Пашкова. Служилые, не таясь, рассказали ему о волнениях тунгусов, вызванных притеснениями Пашкова,  его зверствах и бесчинствах. Повинились в том, что бежали от него, оправдываясь тем, что не было больше мочи терпеть. Изъявили готовность следовать с ним на Шилку. 

 Толбузин со своей стороны заверил, что заберет их с собой и не допустит расправы над ними Афанасия Пашкова. Велел отдыхать, кормиться, и быть готовыми к походу. Встреча Лариона Толбузина вселила в Абрашку Парфенова и его спутников новую надежду. Это был человек совсем иной породы. О нем с благодарностью отзывался Аввакум, добрую память потомкам оставил и он сам,  и его сын Алексей – будущий герой албазинской обороны. 

Чуть отпустили морозы Толбузин на лыжах в сопровождении «интернационального» отряда Парфенова и нескольких якутских служилых людей двинулся к Шилке. Афанасия Пашкова он застал в Иргенском остроге. Уже оттуда, приняв дела, 25 мая отправил его с челядью в сопровождении  якутских служилых людей за Байкал.                                                                                                     

                                                                                                              *

Когда Пашков направлялся в Забайкалье, с ним шло около 500 служилых людей (еще и 70 человек его дворни).  Толбузин  принял у него всего лишь 75 человек, - жалкие остатки некогда грозного войска. Предстояло все начинать сначала. Знавший о пограничных проблемах России на Западе, Ларион Толбузин на первых порах не обращался  за помощью в столицу, надеялся на поддержку Енисейска и Якутска. 

В мае 1662 года  и зимой 1663 года он пишет якутскому воеводе И.Ф. Голенищеву-Кутузову, просит о помощи людьми. С подобной же просьбой обращается  к енисейскому воеводе И.И. Ржескому,  просит о присылке «мимо Братского острога» хлеба и прибавочных людей. Извещает, что из Якутска через Тунгирский волок это сделать невозможно, и что если ему не поможет Енисейск, то им «всем помереть будет голодною смертию». 

Не получив от них поддержки, Толбузин приходит к заключению, что без помощи столицы ему Шилки не удержать. Начинает одного за другим отправлять в Москву гонцов с информацией об обстановке в Забайкалье. 17 марта 1663 года пишет в Сибирский приказ отписку, в которой  сообщает о своем прибытии в даурскую землю, сложностях обстановки, малолюдности острогов, голоде, и сдержанно просит помощи.

Для Петра Бекетова эти годы тоже вряд ли были  бездеятельными, ведь ему  не было еще и шестидесяти лет. Переписка тобольской администрации  со столичными властями свидетельствует о потоке пленных поляков и литвинов, направлявшихся в те годы в Сибирь. Для их сопровождения необходимы был конвой, - «приставы», как тогда их называли. Однако даже и при этом не редки были побеги. 

 Тобольский воевода   Иван Андреевич Хилков  на месте решал, кого из них и куда направить, - кого в служилые люди сибирских острогов, кого на пашни или в промысловые артели. И опять же для их проводов до места службы с передачей местным воеводам нужны были приставы. Так что хватало тогда «отъезжей службы» всем тобольским служилым людям. Вероятно, был задействован в них и Петр Бекетов. 

В 1662 году дорогу из Тобольска в Москву захлестнул обратный поток, - начался обмен пленными с Речью Посполитой. Князю Хилкову предстояло вновь собирать в Тобольске бывших пленных, формировать команды и отправлять их в сопровождении тобольских служилых людей в столицу, чтобы сдать их там с рук на руки столичным властям. 

В июне 1663 года  в Нежине гетманом Украины избрали И. Брюховецкого, занимавшего промосковскую позицию. Это наконец-то в какой-то мере стабилизировало обстановку в стране. Лишь тогда государь и боярская дума обратились к сибирским проблемам, прежде всего к Амуру и Шилке. Обстановка там и в самом деле складывалась трагическая: Нижний Амур Россией по сути дела был утерян, критическая обстановка складывалась и на Шилке. 

Было ясно, что этому району необходима экстренная помощь. Но кто мог дать деятелям Сибирского приказа объективную всестороннюю и подробную информацию об обстановке в этом крае?  Побывавший на Амуре Дмитрий Зиновьев – мертв, Афанасий Пашков – тяжело болен,  просит Аввакума о пострижении его в монахи. Это мог сделать только недавно вернувшийся оттуда Петр Бекетов. 

                                                                                                * 

Неизвестно, побывал ли Петр Бекетов еще раз в Москве.  Такое предположение  невольно возникает в связи с неожиданной  активизацией в 1663 году действий правительства по закреплению российских позиций в Забайкалье. 

        Трубецкой наверняка, не раз встречался со Стрешневым по вопросам, связанным с передачей дел. Он хорошо знал Бекетова по его прошлым делам, поэтому вполне может быть, что  вместе со Стрешневым расспрашивал Бекетова об амурских делах. Должно быть, немало времени было посвящено обсуждению конфликтов с маньчжурами, причинам, их породивших. 

        Без сомнения Бекетов рассказал деятелям приказа о бесчинствах, какие творил на Амуре Ерофей Хабаров, и их последствиях. Есть все основания считать, что Бекетов, находясь в Москве, узнал  о лживых допросных речах Петриловского, пропаже листа из этих допросных речей, об отписках Пашкова с пропавшими страницами, о том, что, как говорил когда-то Дмитрий Зиновьев дьяк Протопопов «дружил Хабарову». Вероятно, выплыла в этих разговорах и пропажа челобитной амурских казаков, вернувшихся в Якутск в 1661 году, о которой писал в Москву воевода Голенищев-Кутузов. Бекетов имел возможность высказать обо всем этом собственное мнение, как и свои предложения о необходимых мерах для закрепления Амура.

В связи с этим возникает вопрос: как были восприняты в Сибирском приказе все те новости, которые принес  Петр Бекетов в части оценки деятельности на Амуре Ерофея Хабарова и его племянника, их пагубных  последствий? Как  в свете всех этих новостей отнеслись  руководители Сибирского приказа к действиям дьяка Протопопова?  Устроили ему разнос? Известили обо всем государя? 

Об этом в исторических источниках нет никаких сведений. Но известно, что «…въ 1663 году, марта въ 13 день, во вторникъ, на 3 неделе Великаго Поста … Григорий Протопоповъ умре». Что это, инфаркт? 

        Информация и предложения Бекетова, судя по всему, были воспринята в Сибирском приказе с должным  вниманием. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1663 году начальник Сибирского приказа окольничий Р.М. Стрешнев приказал срочно направить в даурские остроги из других сибирских городов «добрых охочих» служилых людей и обеспечить их так, чтобы «никаких нужд не было». Только на «хлебную покупку» ассигновалась огромная по тем временам сумма в 1200 рублей. Служилым людям, пожелавшим остаться в даурских острогах на постоянную службу, было обещано «прибавочное» жалование.

30 декабря 172 года (по новому летоисчислению – в конце 1663-го) енисейскому воеводе В.Е. Голохвостову был направлен предельно жесткий указ государя  о посылке даурским служилым людям дополнительных людей, снаряжения, хлебного и соляного жалования. 

Воеводе  велено было «суды в ту Даурскую посылку в два отпуска со всеми судовыми снастями строить наспех, … выбрати из Енисейских казаков охочих добрых людей к тоболским к десяти человеком в прибавку десять же человек, с добрым ружьем и которые б плотничному делу умели,  в том числе хотя б один человек грамоте умел, … и через Байкал, или куда ближе и податнее, смотря по тамошнему делу и по вестям, в легких судах, на весну за льдом тотчас, безо всякого мотчанья отправить, чтоб им дойти до Нерчинского острогу однем летом…». 

В заключение государь обязывал енисейского воеводу, чтобы об  исполнении указа он  «отписал и всему роспись прислал … к Москве с нарочным гонцом». Предупреждал, что если «ты против сего нашего государева указу радети не учнешь, и служилых людей выберешь плохих, или наше государево жалованье учнешь роздавать по посулом, и вскоре служилых людей в даурскую посылку не отпустишь для своей безделной корысти, и от того нашему государеву делу учинитца какая поруха,  тебе от нас, великого государя, быти в опале и в розоренье безо всякие пощады». 

Между тем обстановка на Шилке с каждым днем ухудшалась. В  отписке, отправленной  11 декабря 1663-го, Ларион Толбузин писал в Москву  о приходе к острогам тунгусских воинских людей, угоне казачьих лошадей, оставлении у себя якутских служилых людей, сопровождавших его в Даурию и людей Абрашки Парфенова, встреченных им у Тунгирского волока. 

Через месяц в столицу приходит новая отписка Толбузина, отправленная им 23 января 1664 года, в которой сообщает о побеге Абрашки Парфенова с товарищами и «подговоренных» им якутских, илимских, енисейских,   нерчинских и иргенских служилых людей на Амур, после чего в даурских острогах вместе с Толбузиным осталось всего лишь 46 человек. 

  Трудно сказать, знал ли о содержании этой отписки Петр Бекетов. Она, судя по всему,  проследовала через Тобольск накануне его трагической кончины. Вся корреспонденция, направлявшаяся в столицу из восточной Сибири, без сомнения прочитывалась тобольскими воеводами. Возможно, князь И.А. Хилков ознакомил Бекетова с содержанием этой отписки, тем более, что там шла речь о Парфенове, - его бывшем соратнике. 

Если это так, то это была последняя большая радость, которую испытал старый землепроходец. Он, без сомнения сразу понял, что это был за «побег», куда и с какой целью.

Мы, к сожалению, не знаем подлинного текста   отписки Лариона Толбузина, где говорится о побеге на Амур Абрашки Парфенова со столь значительным по численности отрядом (получается так, что в нем было 68 человек, при этом практически все они, – служилые люди). В отписке, без сомнения, более подробно были изложены обстоятельства и причины этого «побега». Судить об этом  приходится лишь по  краткому сообщению о ней в  государевом указе. 

Дословно этот фрагмент  выглядит так: « … в прошлом во 171 году служилые люди Обрашко Парфенов с товарыщи, да к ним же де пристали прежние Даурские служилые люди Захарко с товарыщи, подговоря с собою Якутцких, Илимских, Енисейских, да  Нерчинских и Иргенских служилых людей, побежали по Шилке реке на Амур; и после де побегу Обрашки Парфенова с товарыщи в Даурской земле в трех острогах служилых людей с ним Ларионом осталось толко сорок шесть человек …». 

Сопоставление этой информации со сведениями из других сохранившихся документов вызывает недоумение и немало вопросов. Было ли это побегом? Почему в таком случае нет свойственных такому событию эпитетов и характеристики беглецов, - «изменники», «воры», «пограбили государеву казну» и проч.? 

Кроме того, о «побеге» служилых людей Толбузин извещает Москву в своей отписке, отправленной 23 января, в то время как в отписке, отправленной месяцем раньше (11 декабря)  пишет, что Абрашку Парфенова с товарищами он оставил служить в Даурии, и задержал из-за малолюдства сопровождавших его в Даурию якутских служилых людей впредь до подхода подкрепления. Возможно ли, чтобы все эти служилые люди вдруг изменили, и бежали от Толбузина на Амур в пору жестоких морозов и вьюги? Это же абсурд! 

Значит, уход этого отряда состоялся раньше, - осенью 1663 года. И не сообщил он об этом в Москву лишь потому, что это  был  организованный  поход на Амур добровольцев с какой-то  важной для Толбузина целью. При этом подбирал добровольцев («подговаривал») и возглавил поход Абрашка Парфенов.  Обо всем этом Толбузин, без сомнения, писал в своей отписке в Москву 23 января 1664 года. Так почему же в указе говорится, что казаки бежали на Амур? Некоторые исследователи при этом добавляют, – бежали в Албазинское городище.  

Вопрос неожиданно получил разрешение после просмотра толкового словаря старорусских слов и выражений. Оказывается  в 17 веке слова «побег», «побежать» имели более широкий смысл. Кроме значения – спасаться бегством, скрываться, уходить тайком, их часто применяли в смысле – спешно направляться куда-либо, с какой-либо целью; быстро, поспешно  куда-то пойти.  Что же за цель была у этого похода? 

Еще в 1658 году  Пашков по совету своего сына, ходившего на разведку вниз по Амуру, принял решение строить главный Даурский острог на месте Албазинского городища. Место это они выбрали не случайно. Еще люди, побывавшие там с Хабаровым, рассказывали, что богато оно и лесом и зверем и рыбой, а земля плодородна и удобна для хлебопашества.  Пашков писал об этом в Москву, то есть согласовал место возведения острога с центральными властями. Об этом не мог не знать  Ларион Толбузин. Впрочем,  он и сам, должно быть, понимал необходимость возведения острога на Амуре, как нового опорного пункта по сбору ясака и прикрытия  Нерчинска с востока. 

Бекетов, без сомнения, тоже не раз обсуждал со своим соратником, где именно следует поставить острог на среднем Амуре. Проплывая мимо Албазинского городища в 1656 году, они и  сами имели возможность оценить достоинства его расположения. 

Нет сомнений в том, что нерчинские казаки пошли к Албазинскому городищу  возводить там острог по настоянию  Абрашки Парфенова, поддержанному Толбузиным. Этим решалось сразу несколько задач: расширялась территория ясачного сбора, обеспечивалась защита Нерчинского острога с востока, наличие у Албазина пашенных земель позволяла обеспечить себя хлебом. 

Не лишним будет напомнить читателю, что для главного Даурского острога еще по приказу Пашкова на Ингоде  срубили 8 башен и 200 саженей городового леса на стены. Плоты с лесом сплавили к Нерче, где их  было приказано зачалить к берегу. Правда в  1659 году, во время бури, часть из них  разбилась и была унесена течением вниз по Шилке. Однако большая часть леса в плотах сохранилась. Так что   казаки, без сомнения, сплавились на этих самых плотах вместе с лошадьми, тем самым  сократили время возведения острога и имели возможность весной распахать землю и произвести первые посевы. 

Все вышеизложенное дает основание считать, что Албазинский острог с самого начала был государевым острогом. В остроге на первых порах было около 70 человек – служилых людей  из Якутска, Илимска, Енисейска, Нерчинского и Иргенского острогов. Вероятно там же, в составе албазинского гарнизона находились люди Аная, - амурские аборигены, побывавшие в Москве с Зиновьевым, а так же дючер Ивашка и тунгус  Илюшка, ходившие в столицу с Абрашкой Парфеновым в 1656 году. 

Илимские беглецы  с Никифором Черниговским во главе пришли в Албазин двумя годами позже. Они, без сомнения, тоже приняли участие  в сооружении острога. К 1665 году, пишут исследователи, в остроге было больше сотни  казаков.

25 августа 1664 года томским воеводам  И.В.Бутурлину и П.П. Поводову, был направлен новый указ государя  о дополнительных мерах по укреплению даурских острогов, отправке туда второй партии служилых людей, денежного, хлебного и соляного жалования. 

         27 сентября 1665 года в дополнение к Албазинскому, Нерчинскому, Иргенскому и Телембинскому острогам был построен Селенгинский острог. Тем самым завершено сооружение линии пограничных крепостей, защищавших русские земли с юга.

                                                                                               * 

Имена первостроителей Албазинского острога, - Абрашки Парфенова и его друзей (Ивашки и Логинки Никитиных, Кузки Филипова, Кузки Иванова и Левки Ярофеева) и людей Аная нигде больше не встречаются в сохранившихся документах того времени, - ни в казачьих челобитных, ни в отписках воевод, ни в списках защитников Албазинского острога 80-х годов. 

 В литературе есть упоминание (правда, без указания первоисточника)  о том, что уже на первых порах  пятнадцать  албазинцев были убиты тунгусами во время разъездов. Кто были эти люди, - неизвестно, но труды их не были напрасными, - уже к 1б66 году, после принятых правительством мер в Нерчинске, Баргузинском и Селингенском острогах насчитывалось 354 казака. При этом непосредственно в Нерчинском их было 194, в Албазинском – более 100. А в 1682 году было образовано самостоятельное Албазинское воеводство,  Албазинский острог стал политическим и экономическим центром русских поселений на Амуре. 

Нельзя не видеть, что в значительной мере мы в этом обязаны труду Петра Бекетова и его соратников.