Судьба Семена Дежнева

   Надежды Семена оправдались. Открытие им моржовой корги, поток поступающего с Анадыря «рыбьего зуба», и особенно доставка самим Дежневым внушительной партии моржового клыка удовлетворили якутского воеводу. Невыполненное им в полной мере обязательство  «явить государю прибыль» в 7 сороков 5 соболей было ему прощено. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что, несмотря на все усилия последних лет пребывания на Анадыре, Дежневу так и не удалось собрать обещанные 285 соболей ясака, собрал лишь 6 сороков 25 соболей, в том числе 46 – в пластинах. Из ясачных книг Якутского острога следует, что еще и в 1664/65 году за Семеном Дежневым числился недособранный соболиный ясак. Только лишь к 1666 году, благодаря усилиям Курбата Иванова, в ясачных книгах появилась информация, что на Анадыре «всего за прошлые годы … и за 1665 год и за прошлые годы из доимки ясаку взяли 7 сороков 6 соболей,  да 59 пластин собольих».

   Якутский воевода  писал в Москву: «В нынешнем, великий государь, в 170 (1662) году привезли с Ковымы и с Анандыри рек сын боярской Иван Ярастов, целовальник Стенька Журливой, да служивые люди Сенька Дежнев да Ортюшко Салдат твоей великого государя костяной казны рыбья зуба, что промышляли на карге на тебя, великого государя, и десятинной и что за пошлинные деньги имано восемь пуд девятнатцать гривенок. Да они ж, государь, Сенька Дежнев да Стенька Журливой, привезли умерших статков пятьдесят восемь пуд дватцать две гривенки, да дельной кости весом дватцать пять гривенок, да церковной кости рыбья зуб по разным прилатам в розные городы – два пуда дватцать одна гривенка с полугривенкою. Да на тебя ж, великого государя, по твоему, великого государя указу и по грамоте взяли у сына боярского у Ивана Ярастова да у служилых людей, у Сеньки Дежнева да у Ортюшки Салдата, у Потапка Мухоплева, да у торгового человека Стеньки Журливого, да у промышленых людей у Томилко Елфимова, у Фильки Данилова – всего у семи человек – сто дватцать семь пуд четыре гривенки. И за ту, государь, кость в Якутцком остроге из твоей великого государя казны тем людем денег не дано, потому что, государь, в Якутцком в твоей великого государя казне денег нет …».
  
   «За денежною и хлебною скудостию» не лучшим образом сложилось для Семена Дежнева и дело  с  выплатой ему государева жалования за двадцать лет службы, - не оказалось для него в якутской казне ни денег, ни хлеба. Правда, соль выдали сполна за все годы.

   В таких случаях дело разрешалось просто: служилые люди  отсылались сопровождать в Сибирский приказ государеву казну, где им и выплачивали причитающуюся сумму. Так поступили и на этот раз.В Москву Дежнев отправился с отрядом сына боярского Ивана Ерастова, сопровождавшего меховую казну. К подорожной грамоте прилагалась подробная роспись служилым, торговым и промышленным людям. Дежневу была поручена доставка «рыбьева зуба».
   
   Сохранилось две наказные памяти на имя Ивана Ерастова, датированные одна 18 июня 1662 года (166), другая 21 июля 1662 года. Первая была выдана воеводой Иваном Голенищевым-Кутузовым в Якутске перед отъездом Ерастова. В ней упомянуто, что отряд сопровождает государеву казну, которая помещалась в оленьих сумах; лучшие соболи лежали в деревянных ящиках и в 20 холщовых сумах. В восьми бочках находилась кость «рыбья зуба». Казну сопровождали 16 якутских казаков. Кроме того, воевода, заботясь о скорейшей доставке в столицу государевой казны, направил в отряд Ерастова в прибавку восемь человек илимских и енисейских служилых людей, еще и сорок пять промышленников и торговцев, среди них двух целовальников, - всего шестьдесят девять человек. Отряд отправился в дорогу 18 июля 1662 года.

   Другая наказная память была направлена воеводой вслед Ерастову через месяц, когда отряд уже плыл по Лене. До Якутска дошли слухи, что, несмотря на жесткие указания воеводы поспешать с доставкой казны, Ерастов движется не торопясь, праздно проводя время во время остановок. В этой второй наказной памяти Голенищев-Кутузов с упреком писал Ерастову: «отпущен ты, Иван, к великому государю с  казною к Москве с служилыми людьми наспех,  велено тебе итти днем и ночью, нигде к берегу не приставая, …  дано тебе для поспешенья … шестидесят девять человек. А прежние приказные дети боярские, которые посыланы по указу великого государя с казною в прошлых годех, дано им в прибавку к служилым людем … по сороку человек. 

   А ты, Иван, забыв великого государя страх и крестное целование, пристал у Коврига для своей бездельной корости. А промышленые люди, которые посланы с тобою, сшедши с судов, по кустам поставя майданы, играют зернью, а ты, Иван, того не смотришь, от воровства не унимаешь,  с кустов на суды не зазываешь и великого государя казне и поспешенью не радеешь, и делаешь не по указу великого государя и не по наказной памяти,  …ты, добежав до Ковриги, стал для своих прихотей и погодою дале не бежал. А  тебе и самому, Ивану, ведомо, что в Якутцком остроге промышленые люди собраны с великими нужами и боем  посажены к тебе на суды, а больше того в Якутцком остроге … промышленых людей не сыскано». 

   В заключение воевода строго с угрозой наказывал: «… как тебе, Ивану, ся  память … придет, тебе б, Ивану, тотчас итти великого государя с казною, ни часу нигде не мешкая, вверх Леною рекою со всяким успехом, поделя людей поровну на оба суды. А будет ты, Иван, сей великого государя памяти не послушаешь и пойдешь Леною рекою великого государя с казною мешкотно,  тебе, Ивану, за то быть от великого государя в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Однако и после получения наказной памяти отряд Ерастова не стал продвигаться быстрее. Только к июлю следующего года добрались до Тобольска. Неизбежность вынужденных остановок для «осмотра государевой казны», продолжавшихся иногда и по месяцу, примитивность средств передвижения – все это замедляло поездку. Казакам нередко приходилось перетаскивать «государеву казну» волоком, особенно в распутицу. В Енисейске и Тобольске казну тщательно сверяли с документами, осматривали, целы ли печати. В августе отряд направился из Тобольска, 12 ноября 1663 года прибыл в Верхотурье, - последний крупный город Сибири, где таможенный голова Иван Толстоухов  в последний раз осмотрел ясачную казну. 

   В поморских городах уже имелась хорошо налаженная «ямская гоньба»,  здесь сибиряки могли продолжить свой путь уже действительно «с поспешанием», как им и приказывалось. В сентябре 1664 года Ерастов с Дежневым  прибыли в Москву. Весь путь от Якутска до Москвы занял больше двух лет.

                                   *

   Первую челобитную государю Семен Дежнев подал сразу же по прибытии в Москву. Еще раньше якутский казак Ларион Лама доставил в Сибирский приказ его челобитную 1662 года, написанную якутскому воеводе.В челобитной 1664 года Дежнев просит государя о выдаче ему «заслуженного денежного и хлебного жалованья» за 1643-1661 годы. По справке Приказа  «наперед сего» подобные челобитные удовлетворялись, причем за хлеб выдавали деньгами: за четверть ржи - по 7 алтын 4 деньги,  за четверть овса – по 4 алтына. За 19 лет службы Дежневу  надлежало получить 126 рублей 6 алтын 5 денег. 

   Сумма была значительной, и  Сибирский приказ не решился выдать ее без боярского приговора. 23 января 1665 года начальник Сибирского приказа окольничий Родион Матвеевич Стрешнев представил дело о Дежневе Боярской думе.
«Государь, выслушав  выписки и челобитную ленского казака Семена Дежнева, – гласит решение, – пожаловал ему, Семейке, свое государево годовое денежное жалование и за хлеб на прошлые годы со 151  по 170 год, за 19 лет за ево службу, что он в тех годах был на ево, государеве, службе на Анандыре-реке для государева ясачного збору и прииску новых землиц и, будучи на государеве службе, упромышлял кости рыбья зубу 289 пуд», выдать «за те прошлые годы... из Сибирского приказу треть деньгами, а две доли сукнами».

   На следующий день Дежнев получил 28 рублей 22 алтына и 3 деньги, «да сукнами – две половинки темновишневых, да половинку светлозелена, мерою в них 97 аршин с четью, по цене на 87 рублей 17 алтын 3 деньги, по 30 алтын за аршин». В архиве Сибирского приказа сохранилось дело по службам Семена Дежнева, в котором говорится, что за 31 пуд 39 фунтов «ево, Сенькиной, кости» государь распорядился выдать «против его челобитья собольми на 500 рублев». То есть  Дежневскую отборную кость оценили в Москве по 15 рублей за пуд, да и те деньги выдали соболями. Естественно, что оценка соболей велась по московской цене, а она была, по меньшей мере, втрое более высокой, чем в Сибири. Так что Дежнев за свою кость, доставленную в столицу с далекого Анадыря, получил всего лишь 3-4 сорока соболей к тому же, по всей вероятности, далеко не лучшего качества. 

   Не странно ли? Невольно согласишься с Львом Деминым, который в книге «Семен Дежнев» писал, что в казне, видимо, скопилось  лежалое сукно,  а  тут  представился удобный  случай от него избавиться. Впрочем,  сукно еще, куда ни шло, - его  можно было увезти на Лену, где цена на него на порядок выше. Но что было делать Семену с выданными ему соболями? Только лишь продать себе в убыток, - не везти же их в Сибирь. 

   13 февраля 1665 года Дежнев подал новую челобитную. В ней он просил  «поверстать» его за двадцатипятилетнюю службу и за то, что служил в Тобольске и Енисейске, «за... кровь и за раны, и за ясачную прибыль... по Якуцкому острогу в сотники или как тебе, великий государь, господь бог обо мне известит». В этой же челобитной Дежнев просил: «вели государь, мне, холопу своему, про свой обиход купить хлебных запасов … пуд ста по три на Ленском волоку по вся годы».

   «Господь бог известил государя» пожаловать Семена в атаманы. По вопросу же покупки хлебных запасов «про свой обиход» никакого решения не последовало. Надо думать, деятели Сибирского приказа руководствовались при этом вполне здравым суждением: коли есть у тебя деньги, - покупай хлеб на Руси, плати пошлину,  и вези его за свой счет на Лену,  для этого и государева разрешения не нужно. 

   Невольно возникает вопрос: при той бедности и неоплатных долгах, о которых писал Семен Дежнев в своей челобитной якутскому воеводе, откуда же у него такие деньги, чтобы покупать ежегодно по 300 пудов хлеба? Это лишний раз показывает, что к тексту челобитных следует относиться с осторожностью, - далеко не все в них соответствует действительности. К слову сказать, исследователи, занимавшиеся поиском архивных документов о Дежневе, нигде не обнаружили свидетельств его неоплаченных долгов, хотя подобного рода документы встречаются и в отношении Стадухина, Селиверстова, Ерофея Хабарова,  многих других известных личностей. Семен, видимо, был не из той категории людей, которые затягивали оплату долгов.

   Оценка результатов поездки Дежнева в Москву в литературе весьма противоречива. Одни авторы, не разобравшись в деталях дела, пишут, что он де разбогател, другие наоборот - говорят о скромности государева пожалования, но отмечают, что в столице высоко оценили его деятельность в Сибири. Можно даже встретить и такое суждение, что государь приглашал  Дежнева в круг своей семьи, чтобы послушать  его рассказы о  путешествиях и приключениях. Все это, конечно же, не соответствует действительности.

   «Прижимистость» Сибирского приказа в какой то мере можно понять. Страна, истощенная затянувшейся войной с Речью Посполитой, находилась в это время в весьма трудном положении. Внимание и силы России были прикованы к Украине. Медленно привыкала она к своему положению в составе Русского государства, в том числе из-за частых измен украинских гетманов. 

   Еще не утихли в полной мере беспорядки в Москве, вызванные «медным бунтом». Назревали возмущения на религиозной почве, вызванные нововведениями Никона. Правительственные войска осадили Соловецкий монастырь с взбунтовавшимися монахами. Шла активная подготовка к Соборному суду над Никоном в присутствии  восточных патриархов, целого ряда митрополитов и архиепископов, на котором первым обвинителем был намерен выступить сам государь.

   Не лучше обстояли  дела и в Сибири. Амурское войско Степанова было разбито маньчжурами. Воевода Пашков не оправдал надежд по созданию Даурского воеводства; сменивший его Ларион Толбузин бедствовал в Нерчинске, не имея ни средств, ни людей для закрепления новых земель. Возникла реальная угроза потери Приамурья и Забайкалья. Якутские воеводы жаловались на пустоту якутской казны. Для решения всех этих проблем нужны были деньги. 

   Одним словом, и у государя, и у Боярской думы,  и у деятелей Сибирского приказа проблемных дел было, как говорят, «выше крыши», но при всем этом «государево пожалование» Дежневу за его многолетнюю службу нельзя назвать иначе, как беззастенчивым грабежом. Рассуждая с позиции житейской,  контробандной продажей «рыбьева зуба» заезжим торговым людям там, на Колыме он, без сомнения, получил бы неизмеримо больше. Многие служилые казаки и промышленники так и поступали. Можно представить себе разочарование Семена в государевой милости. Оставалось утешаться лишь тем, что удалось побывать на родине, да пожалованием  его в атаманы.

   На тему атаманства Семена Дежнева тоже немало написано. Авторы, стремясь возвысить значимость такого назначения, пишут, что звание атамана равнозначно званию сотника, о котором ходатайствовал Дежнев. Оправдывая решение Сибирского приказа, приводят статистические данные о занятых и свободных штатных командных должностях в Якутском воеводстве. В частности пишут, что при трех сотниках в Якутске была лишь одна свободная вакансия атамана, на которую и был назначен Семен Дежнев.

   Нельзя не заметить тенденциозности  этих суждений. Звания сотника и атамана были далеко не равнозначными. Знатокам сибирской истории должно быть известно, что знаменитый землепроходец Максим Перфильев, будучи атаманом в Енисейском остроге, претендовал на звание сотника еще в 1628 году, однако был оставлен в атаманах и получил  звание стрелецкого сотника с денежным окладом 12 рублей лишь в 1643 году. Умалчивают авторы публикаций и тот факт, что в Якутске в это время были и другие атаманы, в частности племянник Ерофея Хабарова Артемий Петриловский, а за год до московской поездки Семена Дежнева в столице побывал вернувшийся из похода Михаил Стадухин, который в 1663 году  тоже был пожалован в атаманы. 

   Не лишним будет сказать и об окладе, каким был пожалован Семен Дежнев, - 9 рублев. По сути дела - минимальный оклад при атаманской должности. Известный енисейский атаман Иван Галкин при всем его корыстолюбии получал 20 рублей в год, при этом  был пожалован  еще и в дети боярские. Все это дает основание для заключения о том, что современники   не видели в  службе Семена Дежнева ничего особо выдающегося. И в атаманы он был пожалован не за мифическое открытие пролива, о котором он и сам ничего не писал,  нет об этом и никаких сведений ни в отписках воевод, ни в делах Сибирского приказа. А за многолетнюю службу, в том числе самоизбранным служилыми людьми приказным человеком на Анадыре, открытие этой реки и моржовой корги у её устья. 

   Впрочем, заслугу Дежнева в промысле «рыбьего зуба» тоже не следует переоценивать. Историки утверждают, что в те годы в России на северных побережьях ежегодно добывалось до полутора-двух тысяч пудов моржевого клыка и мамонтовых бивней. К тому же уже к 1660 году анадырская моржевая корга была  практически выработана.

   И все же  Семен Дежнев был не так прост, как это может показаться. Его попытка получить разрешение государя закупать на Ленском волоке  по 300 пудов хлеба, да еще и  «по вся годы» свидетельствует о том, что деньги у него были, причем деньги немалые, если иметь ввиду, что пуд хлеба в Якутске в те годы стоил около рубля. И уж конечно намеревался он покупать хлеб не «про свой обиход». Для личных нужд ему, как атаману, полагалось в качестве жалованья  ежегодно 7 четей ржи (24, 5 пуда) и 4 чети (14 пудов) овса. Судя по всему, он намерен был заняться на Лене «хлебным бизнесом». Имея опыт «хождения по Студеному морю», он знал, что на Колыме хлеб можно продать значительно дороже и с того иметь хороший «прибыток». 

   В начале марта Дежнев с Ерастовым выехали из Москвы с  «государевой денежной казной», - тремя тысячами серебряных рублей, которые им было поручено доставить на Лену в качестве жалования служилым людям. Насколько были законопослушными и государственно мыслящими  сын боярский Иван Ерастов и атаман Семен Дежнев, - судить читателю, но документы свидетельствуют, что еще в начале пути они потратили почти треть доверенных им денег на покупку разного рода товаров, - сукна, холстов, вина, и прочего, которые намеревались распродать в Якутске служилым людям «под жалование». Разумеется по иной, - сибирской цене. Вполне может  быть, что  Семен Дежнев был намерен использовать тот же прием и в отношении сукна, которым «облагодетельствовал»  его Сибирский приказ.

   Прибыли Ерастов с Дежневым в Якутск к концу лета 1666 года. Нужно ли говорить о том, что воевода Голенищев-Кутузов был возмущен тем, как обошелся  Ерастов с казенными деньгами. Умилостивить воеводу взяткой, видимо, не удалось. Документы говорят о том, что Ерастов был поставлен на правеж (взыскание долга битьем батогами), но поскольку денег у него не оказалось, то  были конфискованы привезенные  им  товары и «розданы служилым людям в жалованье». Сам же Иван Ерастов был направлен на Чечуйский волок управлять пашенными крестьянами, - должность неприбыльная  и малопочетная (в подобном положении находился и Ерофей Хабаров после запрещения ему выезда на Амур). 
Дежневу, судя по всему, удалось избежать неприятностей. Осень и зиму  он прожил в Якутске. Зимой 1666/67 года Семен  женился вторично. Сам он так рассказал об этом своем браке: «В прошлом … во 174 (1666) году служилой человек и кузнец Иван Арбутов умер,  остался сынишко его Оська, а женишко ево Капку взял я за себя …». Имя второй жены Дежнева писалось различно: муж ее называл Капкой, в официальных документах встречается имя Кантеминка Архипова. Так она назвала себя в челобитной 1668 года воеводе Ивану Борятинскому, которого просила отпустить ее с очередной партией казаков на реку Оленек, куда был направлен служить ее новый муж.
                                             

                                      *

   В 1666 году в Якутске произошла встреча атаманов Семена Дежнева и Михаила  Стадухина. Об этом свидетельствует сохранившаяся в архивах «Поручная запись по казачьем сыне Дмитрие Алексееве, верстаемом в казачью службу», датированная 8-м августа 1666 года, в которой среди прочих поручителей названы  атаманы казачьи Михаил Стадухин и  Семен Дежнев.  Трудно сказать, как сложились у них отношения после 16 лет со дня весьма недружелюбного расставания. 

   По существовавшим тогда  порядкам казаки в 60 лет имели право «уходить на покой». Семену к этому времени, возможно, еще не исполнилось 60, а Михаил, без сомнения уже переступил этот порог, но, видимо,  не  собирался  уходить  в  отставку. 

   Особый  интерес представляет сохранившаяся в документах  «Заемная кабала Анисиму Юрьеву в займе у него 16 рублев», составленная неделей раньше, в которой написано: «аз, Якутцкого острогу атаман казачей Михайло Васильев сын Стадухин, да яз, Семен Иванов сын Дежнев, да яз, служилой человек Артемей Федотов сын Салдат - все мы заимщики заняли есми в Якутцком же остроге у служилого человека у Анисима Юрьева сына 16 рублев денег московских ходячих прямых без приписи, до сроку до Петрова и Павлова дни верховных апостол впредь 175-го году. А где ся кабала выляжет по которым судом ни есть, тут по ней суд и правеж со всеми кабальными убытки, а хто с сею кабалой станет, тот по ней истец. А на то послух - служилой человек Ипат Григорьев сын Булыгин.
А кабалу писал по их, заимщиков, веленью Мишка Тимофеев сын Булдаков лета 7174-го году августа в 3 день. К сей заемной кабале вместо заимщика атамана Михайла Стадухина по его веленью съежжей избы подьячей Мишка Онтипин руку приложил. К сей заемной кабале вместо атамана казачья Семена Иванова Дежнева да Ортемья Федотова по их веленью Мишка Горелов руку приложил. Послух Ипатко Григорьев руку приложил.
   Под кабалой помета Михайла Голенищева-Кутузова (сына воеводы): «заимщики кабалы  не  лживили».

   Спонтанно  возникшая нужда в деньгах (судя по тому, что за Стадухина расписался подьячий, дело происходило в съезжей избе), относительно небольшая сумма, а главное - участие в ней трех старых однополчан и коллективная форма заимствования  поневоле наводит на размышления.  Уж не для того ли они взяли в долг, чтобы отметить встречу после 16 лет разлуки, как говорят на Руси, - сообразили на троих? Дороговато конечно, но если вспомнить, что на Анадыре они по 15 рублев брали с торговых людей за пару-тройку моржовых клыков, а за «сети-пущальницы платили по  30 рублев», то, вроде бы, не так уж и накладно, -  всего-то по пять соболей или по моржовому клыку на брата. Видимо, надеялись разжиться в походах.  Поскольку Михаил Стадухин в кабале значится первым, можно предположить, что он явился и инициатором этого «мероприятия».

   Вскоре после этого Михаил Стадухин отправился в поход на Индигирку, где погиб на Янеком хребте в бою с ламутами. Расплачиваться с долгом за Стадухина пришлось Семену Дежневу и Артемию Салдату.

                                     *

   Семен Дежнев был отправлен приказным человеком на Оленек. Его небольшой отряд  отправился к новому месту службы на речном судне-дощанике. Выйдя через западные протоки низовий Лены в море, которое ныне называется морем  Лаптевых,  отряд достиг устья Оленека и осенью прибыл к месту службы. По существу Оленек был глухой окраиной, тылом Якутского воеводства. С продвижением казачьих отрядов на восток, власти уделяли этому месту мало внимания.

   С 50-х годов оленекские промыслы начали приходить в упадок, все реже появлялись здесь промышленные и торговые люди. Однако якутские власти продолжали раз в два года посылать в Оленекское зимовье своего приказчика, которому поручалось собирать ясак с местного населения.

   Сложно судить, насколько трудно было жить казакам на Оленеке. В одной из своих отписок в Якутск Дежнев писал, что «живучи служилыми людьми и помираем голодною смертью. Что дано нам, холопам, хлебного жалованья непомногу, и что взяли,  тем долги платили. А ныне живем, не зная ни среды, ни пятницы, души свои скверним, всякою скверность принимаем. Что дано, то все съели, а впредь не знаем, чем питаца на твоей государеве службе». Однако, как уже говорилось выше,  подобного рода заявления часто не соответствовали действительности. В это трудно поверить, особенно в свете недавней просьбы  в Москве разрешить ему закупать на Лене ежегодно  по триста пудов хлеба «про свой обиход». Да и вызов на Оленек жены не дает оснований считать, что Семен жил там впроголодь. Скорее наоборот, - он хотел там жить «с комфортом», не лишая себя радостей семейной жизни.  Во всяком случае, в своей  отписке в Якутск он сообщает, что за год пребывания на Оленеке  собрал в ясак три сорока дватцать семь соболей, - больше, чем за пять лет пребывания на Анадыре. Надо думать, имел при этом и личный прибыток.

   На Оленеке Дежнев пробыл недолго. После возвращения  в Якутск  получил назначение в Верхоянское зимовье, откуда привез ясак за 1669/70 год. Это случилось до 7 июля 1669 года, так как под этим числом имя атамана Дежнева внесено в списки тех служилых людей, «которые были налицо». В это время в Якутске оказался Нефед Михайлов Стадухин – сын Михаила Стадухина, ранее служивший в Верхотурье. Чем это было вызвано, доподлинно неизвестно, но скорее всего сообщением о смерти отца и надеждой получить какое бы то ни было наследство. Дежнев с Артемием Салдатом не приминули этим воспользоваться, - написали челобитную  о взыскании с Нефеда  Стадухина отцовского долга: 
«Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю ...  бьют челом холопи твои, атаманишко казачей Сенька Дежнев да казак  Ортюшка Федотов, жалоба, государь, нам на казака на Нефеда Михайлова сына Стадухина.
В прошлом, великий государь, во 174-м году писали мы, холопи твои, в заемную кабалу подпискою по отце ево, Нефедове, по атамане казачье Михайле Васильеве сыне Стадухине во штинатцати рублех  служилому человеку Онисиму Юрьеву. Отец ево, Нефедов, Михайло Стадухин убит, а по той кабале платили деньги мы, подписчики, а тот сын ево, Михайла Стадухина, Нефед, тех денег отца своего займов нам, холопем твоим, не платит.
   Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович...  пожалуй нас, холопей своих, вели, великий государь, на того Нефеда по той кабале отца ево, Михайла Стадухина, займов во штинатцати рублех дати свой царской суд и управу». 
   На листе помета: 177-го июля в 19 день.  Поставить к суду. 

   В этой челобитной вызывает, мягко говоря, недоумение не столько то, что  долг родителя взыскивается с  сына (такая норма существует в юриспруденции и ныне), хотя, если автор  прав в высказанном выше предположении,  есть и здесь нюансы этического характера. Сколько то, что сумму в 16 рублей, взятую в долг тремя заемщиками, теперь требуют с одного человека – сына погибшего товарища.

   Нефед Стадухин, «выслушав исцов, атамана казачья Семена Дежнева да казака Ортюшки Салдата, исковой их челобитной и заемной кабалы, … в ответе сказал: займывал ли  отец ево, Михайло, по той кабале 16 рублев денег у казака у Онисима Юрьева или нет, того де он, Нефедко, не ведает, потому, что он, Нефедко, в Якутцком остроге с отцом своим не живал, а жил на Верхотурье».

   Однако это ему не помогло. Поскольку у Нефеда не оказалось ни собственных денег, ни наследственного добра,   была оформлена поручная запись служилых людей Якутского острога  следующего содержания: «Се яз служилые люди Василей Бронник, Багдан Иванов, толмач Марко Кирилов, Иван Леонтиев Хворой поручилися есми приставу Дмитрею Алексееву по кабале по Нефоде Михайлове сыне Стадухине в статье в том, отпущен он, Нефед, из Якутцкого острогу на государеву службу на Маю, и как он, Нефед, будет в Якутцкой острог, ему, Нефеду, за нашею порукою ставитца в съезжей избе по вся дни до вершения судного дела от исца атамана казачья Семена Дежнева  по кобале во штинатцати рублех. Из Якутцкого острогу за нашею порукою ему, Нефеду, не сотти, не сбежать. А буде он, Нефед, за нашею порукою не учнет ставитца в Якутцком остроге в съезжей избе до вершения судного дела или из Якутцкого острогу сойдет, или збежит,  на нас, на порутчиках, исцев иск и порука, а которой нас порутчиков будет в лицах, на том и порука вся сполна нерозвытно. 
   На то послух Якутцкого острогу площадной подъячей Вахрамей Максимов сын Олександров. Поручную писал Филька Юрьев сын Рычков 177-го году июля в 26 день.

   Об этической стороне этой истории, характеризующей истцов, - судить читателю. К слову сказать, эта история показывает и явную несостоятельность, надуманность распространенного в литературе суждения о тесной связи Михаила Стадухина с купечеством, его «предприимчивости и оборотистости», двух его братьях и сыне Якове, занимавшихся торговлей. 

   Видимо, Нефед в походе на Маю (приток Алдана) разжился-таки соболями, и по возвращении в Якутск расплатился с отцовским долгом. Во всяком случае, в делах приказной избы  больше никаких записей по этому делу не обнаружено. А в 1671 году якутский воевода князь Борятинский включил его в состав отряда, сопровождавшего в Москву государеву меховую казну.

                                      *
                                                                
   В конце июля 1669 года Дежнев выполнил еще одно задание воеводы, - ездил в Средне-Вилюйское зимовье для сбора ясака, где пробыл  до весны 1670 года. Это была  последняя служба Дежнева в Якутском воеводстве. 20 июля 1670 года воевода Иван Борятинский назначил Дежнева начальником отряда, сопровождавшего в Сибирский приказ «государеву соболиную казну». Отряд состоял из 34 промышленников, 5 тобольских и 4 ленских служилых людей. Среди них был и сын Михаила Стадухина – Нефед. «Для приему и на Москве для отдачи посланы с ним же, Семеном, два человека целовальников торговых людей». 

   Воевода направлял в столицу меха, собранные в счет ясака за 1670 год. Здесь было 16 533 соболя, 5 чернобурых, 2 черночеревых, 56 сиводушных и 2629 красных лисиц. Кроме того, в соболиную казну входило 16 068 соболиных пупков. «Да с ним же послано каменье и жемчуг». Казна была упакована «в ящике деревянном,  в сороки семи сумах  оленьих и  яловичных, да в дватцати  пяти мехах холщевых  за печатью Якутского острогу». Казна была оценена в 47 164 рубля.

   Назначение Дежнева в эту ответственную поездку следует, по-видимому, объяснить стечением обстоятельств. Во всяком случае, именно так расценивает это назначение биограф Дежнева – М. Белов. Из списка служилых людей, находившихся в Якутске летом 1670 года, видно, что из всей казачьей старшины один только Дежнев не имел назначения на очередную службу. 

   С 50-х годов вошло в обычай посылать с соболиного казной в Москву людей, имеющих высокое звание, чаще всего детей боярских. Из детей боярских в Якутске должен был быть Вторка Катаев, но его послали в Усть-янское зимовье. Атаман Петриловский еще за год до этого уехал в Москву и бесследно пропал. Таким образом,   Семен Дежнев летом 1670 года оказался единственным кандидатом в начальники отряда, который должен был сопровождать ясачную казну.

   Как это было заведено, Дежневу была вручена подробная наказная память, в которой в частности говорилось: «ехать из Якутцкого острогу вверх Леною рекою Днем и ночью наспех, нигде не мешкая, с великим береженьем,  и ото всяких воровских людей от иноземцев и братских людей оберегатца. А караулам велеть быть днем и ночью, чтоб ту великого государя соболиную казну довезти в целости. 

   …  идучи через волок великого государя казну досматривать, чтоб сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило. … В Маковском острожке тое великого государя соболиную казну, поклачи в дощаник, на чем бы великого государя казна поднять мошно, и весть от воды надежно и безстрашно,  
… едучи дорогою, в городех и в слободах, и в селях, и в деревнях на дворех, и на станех великого государя с казною стоять с великим береженьем, и караулы б у великого государя у казны были непрестанно днем и ночью, чтоб великого государя казне порухи никакой не учинилось. 

   … едучи тебе, Семену, над якуцкими служилыми людьми смотреть и беречь накрепко, чтоб они в городех и в селех, и на ямах, и по слободам не воровали и по кабакам не пили и не бражничали, зернью и в карты не играли, и дурна никакова не чинили. А буде хто ис тех служилых людей …учнут пить и бражничать,  воровать, и грабить кого, и зернью и в карты играть,  тебе, Семену, тех служилых людей ото всякого дурна унимать и наказанье им чинить, смотря по винам. 

   А будет ты, Семен, великого государя с казною поедешь мешкотно и оплошно, и тою твоею оплошкою … над казною учинитца какая поруха, и в проезде мешкота,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Н.Н. Оглоблин, - русский историк конца XIX – начала XX   столетия, имевший возможность ознакомиться с отписками, касающимися доставки этой партии государевой казны, Якутского воеводы стольника князя Борятинского,  Илимского воеводы Силы Аничкова, Тобольского воеводы боярина князя Репнина, Верхотурского таможенного и заставного головы Силы Садилова, «ценовой росписью» Якутской соболиной казны и «приемной росписи этой казны «ценовщиками», - гостем Остафием Филатьевым с товарищи, происходившие события комментирует таким образом: 

   Дежнев выехал из Якутска 20 июля 1670 года. Кроме соболиной казны воевода поручил ему доставить в Сибирский приказ разные документы Якутской приказной избы за прошлый 1669 год, - денежные и хлебные сметные и пометные списки, ясачные книги, именные окладные книги и прочее. Соболиную казну сопровождали два целовальника, - Иван Самойлов и Гаврило Карпов и несколько казаков, в числе которых был и Нефед Михайлов Стадухин. 

   Здесь Н.Н. Оглоблин делает отступление, и пишет: «Очевидно, все старые недоразумения между Стадухиным и Дежневым были совершенно забыты и отношения их стали настолько хороши, что Стадухин отпустил с Дежневым в Москву своего сына». Наивное суждение столичного ученого-профессора! Будто речь идет не о взрослом служилом казаке, а о недоросле-гимназисте. Николай Николаевич в то время видимо не знал ни о том, что Нефед не жил с отцом, а  служил в Верхотурье, ни о том, что ко времени этой поездки Михаила Стадухина уже не было в живых. 

   2-го сентября Дежнев с товарищами прибыл в Илимский острог. Илимский воевода  Сила Аничков осмотрел казну и нашел, что у  восьми сум и семи мешков с мягкой рухлядью печати якутского воеводы  «подрезаны и сняты, и в сумы и в мешки хожено». Дежнев объяснил, что в сумы и мешки действительно «хожено», но что это было вызвано крайней необходимостью. Эти сумы и мешки дорогой «подмокли» и Дежнев с товарищи для высушки казны сняли якутские печати и казну сушили». 

   Все эти тронутые мешки и сумы, равно, как и все остальное, воевода опечатал Илимской печатью и в тот же день отправил Дежнева на судах дальше, - в Енисейск, одновременно отправив в Москву отписку, из которой  Н.Н. Оглоблин заимствовал эти сведения.

   Инцидент в Илимском остроге невольно вызывает недоумение. Если здесь и не было какого-либо злого намерения, то уж точно свидетельствовало о вопиющей безответственности Дежнева, как руководителя отряда. Разве не писал ему воевода в наказной памяти: смотреть, чтобы казну «сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило»? Разве не для того ставились на мешках и сумах печати, чтобы никто не имел доступа к казне, не произвел кражи или подмены?

   Дощаники, которые делали на Лене, - пишут исследователи, имели навесы–укрытия для людей и перевозимых грузов от дождя и непогоды. А если и не было на судне Дежнева такого укрытия, трудно ли было  служилым людям и промышленникам в преддверии непогоды сделать такой навес, ведь для них, имевших опыт строения дощаников-шитиков с конопатью и смоляной заливкой швов, это не представляло проблемы. 

   По весне с вскрытием рек двинулись дальше.  Дежнев писал с дороги якутскому воеводе: «дано нам, холопям государевым, с волоку судно большое, а людей к нам в провожатые с Ылимского волоку не дано. И нам, холопям государевым, то было судно дано не в силу. Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. … А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли, и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна». 

   Что касается паруса, то здесь все ясно, - должен же он как-то оправдаться за подмоченную казну. Неясно с большим судном, которое оказалось «не под силу». Куда же девались, и чем были заняты промышленники, отпущенные с Дежневым, список которых приложил воевода к подорожной, - 38 человек?  

   М Белов утверждал, что зимовали дежневцы в Илимском остроге, хотя посланная с дороги отписка Дежнева дает основания думать, что зимовали они в Енисейске. Как бы там ни было, но  у них было время под контролем  воевод  просушить и привести в порядок казну. Но этого, судя по всему, сделано не было.

   Центральная Русь в это время клокотала страстями. 17 января 1670 года умер царевич Алексей Алексеевич. А весной вспыхнуло восстание Степана Разина, и состоялся его поход на Волгу. Были захвачены и разорены Астрахань, Царицын, Саратов, Самара. В Астрахани казаками был захвачен гордость государя – первый русский военный корабль «Орел». Он был построен в 1668 году под надзором приглашенного из Голландии  полковника Корнилиуса Ван Буковена, - непосредственного руководителя проекта. Строительство фрегата обошлось казне в 9021 рубль. В 1669 году корабль прибыл  в Астрахань, где его  намерены были использовать для защиты русских торговых караванов, следовавших из Индии и Персии. По одной из версий корабль был сожжен повстанцами, по другой - загнан в мелководную протоку и посажен на мель, с которой его так и не удалось снять.

   Повстанцы безжалостно расправлялись с представителями царской власти, - вешали и отсекали им головы и даже, писали современники, сжигали людей в печах. В октябре под Симбирском воинство Разина, наконец, потерпело сокрушительное поражение. В апреле 1671 года предводитель восстания был пленен казачьими старшинами и выдан царским воеводам. 6 июня 71 года Разин был четвертован на Красной площади в Москве.

   В это время отряд Дежнева прибыл в Тобольск. 26 июня тобольские воеводы  осмотрели соболиную казну «против росписи» якутского воеводы. Хотя по числу соболей все оказалось в наличии, но часть мягкой рухляди оказалась подмоченной и подгнила. Дежнев опять сослался на то, что когда плыли по Лене, «шли дожди великие», от которых и подмокла рухлядь (хотя вроде бы просушили, да и в Енисейске зимовали, - была такая возможность). Воеводы приложили к сумам и мешкам тобольские печати и в августе отпустили Дежнева в дальнейший путь. Но, со слов Оглоблина, тоже написали по этому делу отписку в Сибирский приказ.
 
   На Верхотурской заставе, куда Дежнев прибыл в ноябре, якутская соболиная казна подверглась последнему досмотру. Таможенный и заставный голова Сила Садилов, осматривая казну, нашел, что некоторые «мешки холщевые во многих местах испробиты и плачены (то есть, наложены заплаты), и мешки местами зашиваны».  Садилов  потребовал у Дежнева и его целовальников  объясненить причины порчи мешков. Те вынуждены были написать и подать в Верхотуоскую тамиоженную избу «скаску», в которой объясняли, что во время пребывания в Тобольске соболиная казна была «сложена в государев анбар, где многие мешки мыши испробили во многих местах». Дорогой целовальники «платили» и зашивали «мышьи пробоины». Дорогою же от Тобольска до Верхотурья и другие мешки  «подрались и попоролися», приходилось и их зашивать. Эту «скаску» Дежнева с товарищи голова Сила Садилов отправил в Сибирский приказ вместе со своею отпиской. С отрядом ли Дежнева, или отдельным гонцом, - неизвестно.  Насколько правдивыми были объяснения Дежнева и его спутников – судить читателю.

   Надо думать, что Нефед Стадухин, находившийся в составе дежневского отряда, остался в Верхотурье. Прямых свидетельств этому нет, но такое предположение не лишено оснований. Он ранее служил в Верхотурье, здесь по всей вероятности жила и его семья. В Якутск он ездил, как уже говорилось, по случаю смерти отца, и возвращался с отрядом сопровождения казны  по доброй воле якутского воеводы. Очень может быть, что   внимание, с каким верхотурский таможенный голова осматривал казну, вызвано информацией полученной от Нефеда. 

   Надрезанные и потом зашитые и залатанные мешки с казной невольно вызывают мысль о том, что туда вновь, как сказал илимский воевода, «хожено». С какой целью? Цель могла быть только одна, широко практиковавшаяся среди сборщиков ясака. О ней писал в свое время якутский воевода Головин: « … они, служилые люди, сбирая,  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные,  и без хвостов …».  Число шкурок оставалось тем же, а их качество и цена – иные. Уличенных в таких проделках сборщиков  Головин без сожаления наказывал батогами и сажал в тюрьму. 

   В Москву, - пишет Н.Н. Оглоблин, Дежнев прибыл 25 декабря 1671 года,  в тот же день явился в Сибирский приказ и представил присланные с ним отписки и другие документы. Прием мягкой рухляди «ценовщиками, - гостем (т.е. купцом) Остафьем Филатовым с товарищи» у якутских целовальников Самойлова и Карпова состоялся 29 декабря. 

   Составленная Филатьевым «приемная роспись», - заканчивает свое повествование Н.Н. Оглоблин, свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежневым в Москву. И уже без ссылки на какой-либо документ делает собственное заключение: «следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнева и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сумм и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди заслуживает полного доверия». 

   При всем уважении к Николаю Николаевичу – автору многочисленных исторических исследований, это его заключение вызывает сомнение. Мог ли Остафий Филатов, этот «торговый волчина», поставленный на страже государевой казны, имя которого знали по всей Сибири, который, как говорят, «собаку съел» на разоблачении разного рода ухищрений с доставляемой в столицу мягкой рухлядью, оставить без внимания и без последствий то, что заметили «органы контроля» на  пути следования Дежнева?  Этого просто не может быть. 

   Добавьте к этому, что именно в это время, -  в 1672 году в Сибирский приказ поступили материалы розыскного дела, проведенного в Якутске князем И.П. Барятинским, о массовых злоупотреблениях якутских служилых людей, - и детей боярских и рядовых казаков. Без сомнения, было там  и сообщение о растрате казенных денег, отправленных Сибирским приказом в Якутск в 1665 году с сыном боярским Иваном Ярастовым и новоиспеченным атаманом Семеном Дежневым.

   Вряд ли Сибирский приказ, принимая решение по этому делу, был склонен  наказывать якутских служилых людей за корысть и «всякое воровство».  И без того угрожающая обстановка складывалась на востоке страны. Годом ранее князь Борятинский извещал государя об осаде Албазина, что богдойцы (маньчжуры) вышли к Тунгирскому волоку, намерены идти к Олекме, а оттуда могут подступиться и к Якутскому острогу. Жаловался на нехватку людей и боевых припасов. Можно ли было в таких условиях наказывать казаков, провоцируя бунт? Видимо, соответствующие рекомендации были посланы и князю Барятинскому. 
Однако в отношении служилых людей, оказавшихся в это время в столице (я имею в виду Дежнева и его спутников), причастных к делам, о которых писал якутский воевода, еще и уличенных в «порухе» присланной государевой казны, надо думать, были приняты самые жесткие меры наказания. Пустой ли угрозой была  последняя фраза в наказной памяти якутского воеводы: «А будет … над казною учинитца какая поруха…,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни». 

   Известно, что в своем христианском человеколюбии государь Алексей Михайлович многое прощал «своим холопам», таких примеров немало. Однако вряд ли такая милость распространялась на хранителей государевой казны. Соборное Уложение 1649  года (свод законов Российского государства) в имущественных преступлениях  особое внимание уделяло  хищениям, разделяя их на разбой (совершаемый  в  виде промысла),   татьбу  (кражу),  и  мошенничество  (хищение,   связанное   с обманом,  но  без  насилия).  

   Татьба  разделялась на  простую,  и  квалифицированную  (церковная,   на  службе,  казнокрадство,  совершенная  в  государственном дворе и т.п.)  За  первую  татьбу виновный  подвергался   наказанию   кнутом,   лишению   левого   уха, двухгодичной тюрьме и ссылке в окраинные города;  во  второй  раз  он  наказывался кнутом,  лишался правого уха,  сажался в тюрьму на четыре  года  и  потом ссылался;  третья  татьба   всегда   наказывалась   смертью. Мошенничество расценивалось наравне с первой татьбой  и  также  наказывалось: «Да и мошенникам чинить тот  же  указ,   что  указано  чинить  татем   за первую татьбу». 

   Сомнения в благополучном исходе всей этой истории только усиливаются с последними словами Н.Н. Оглоблина в его публикации: «О дальнейшей жизни Семена Иванова Дежнева – после 29-го декабря 1671 года – никаких сведений не имею. Документов о пребывании Дежнева в Москве (обычных челобитных царю о даче «выходного жалования» и проч.), по-видимому, не сохранилось.  Не известна мне и дальнейшая его жизнь в Сибири …». 

   Действительно, в Сибирь Дежнев  не вернулся, да, по всей вероятности, и не собирался этого делать, поскольку  ему уже было за 60 – возраст, в котором служилые люди, как уже говорилось, уходили на покой, - в отставку. В документах Якутской приказной избы его имя мелькнуло лишь однажды: «Семен Дежнев во 181 (1673) году на Москве умре, оклад его в выбылых, … а жена ево Пелагея после его, Семенова, смерти вышла замуж за казака за Гришку Ларионова». Почему Пелагея, а не Кантеминка или Капка, как называл её Дежнев?  Ошибка ли это подьячего, писавшего бумагу, или Семен перед поездкой женился в третий раз? Пусть читатель сам ломает над этим голову. 
   Где, как, и при каких обстоятельствах умер Семен Дежнев – неизвестно. 
 Надежды Семена оправдались. Открытие им моржовой корги, поток поступающего с Анадыря «рыбьего зуба», и особенно доставка самим Дежневым внушительной партии моржового клыка удовлетворили якутского воеводу. Невыполненное им в полной мере обязательство  «явить государю прибыль» в 7 сороков 5 соболей было ему прощено. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что, несмотря на все усилия последних лет пребывания на Анадыре, Дежневу так и не удалось собрать обещанные 285 соболей ясака, собрал лишь 6 сороков 25 соболей, в том числе 46 – в пластинах. Из ясачных книг Якутского острога следует, что еще и в 1664/65 году за Семеном Дежневым числился недособранный соболиный ясак. Только лишь к 1666 году, благодаря усилиям Курбата Иванова, в ясачных книгах появилась информация, что на Анадыре «всего за прошлые годы … и за 1665 год и за прошлые годы из доимки ясаку взяли 7 сороков 6 соболей,  да 59 пластин собольих».

   Якутский воевода  писал в Москву: «В нынешнем, великий государь, в 170 (1662) году привезли с Ковымы и с Анандыри рек сын боярской Иван Ярастов, целовальник Стенька Журливой, да служивые люди Сенька Дежнев да Ортюшко Салдат твоей великого государя костяной казны рыбья зуба, что промышляли на карге на тебя, великого государя, и десятинной и что за пошлинные деньги имано восемь пуд девятнатцать гривенок. Да они ж, государь, Сенька Дежнев да Стенька Журливой, привезли умерших статков пятьдесят восемь пуд дватцать две гривенки, да дельной кости весом дватцать пять гривенок, да церковной кости рыбья зуб по разным прилатам в розные городы – два пуда дватцать одна гривенка с полугривенкою. Да на тебя ж, великого государя, по твоему, великого государя указу и по грамоте взяли у сына боярского у Ивана Ярастова да у служилых людей, у Сеньки Дежнева да у Ортюшки Салдата, у Потапка Мухоплева, да у торгового человека Стеньки Журливого, да у промышленых людей у Томилко Елфимова, у Фильки Данилова – всего у семи человек – сто дватцать семь пуд четыре гривенки. И за ту, государь, кость в Якутцком остроге из твоей великого государя казны тем людем денег не дано, потому что, государь, в Якутцком в твоей великого государя казне денег нет …».
  
   «За денежною и хлебною скудостию» не лучшим образом сложилось для Семена Дежнева и дело  с  выплатой ему государева жалования за двадцать лет службы, - не оказалось для него в якутской казне ни денег, ни хлеба. Правда, соль выдали сполна за все годы.

   В таких случаях дело разрешалось просто: служилые люди  отсылались сопровождать в Сибирский приказ государеву казну, где им и выплачивали причитающуюся сумму. Так поступили и на этот раз.В Москву Дежнев отправился с отрядом сына боярского Ивана Ерастова, сопровождавшего меховую казну. К подорожной грамоте прилагалась подробная роспись служилым, торговым и промышленным людям. Дежневу была поручена доставка «рыбьева зуба».
   
   Сохранилось две наказные памяти на имя Ивана Ерастова, датированные одна 18 июня 1662 года (166), другая 21 июля 1662 года. Первая была выдана воеводой Иваном Голенищевым-Кутузовым в Якутске перед отъездом Ерастова. В ней упомянуто, что отряд сопровождает государеву казну, которая помещалась в оленьих сумах; лучшие соболи лежали в деревянных ящиках и в 20 холщовых сумах. В восьми бочках находилась кость «рыбья зуба». Казну сопровождали 16 якутских казаков. Кроме того, воевода, заботясь о скорейшей доставке в столицу государевой казны, направил в отряд Ерастова в прибавку восемь человек илимских и енисейских служилых людей, еще и сорок пять промышленников и торговцев, среди них двух целовальников, - всего шестьдесят девять человек. Отряд отправился в дорогу 18 июля 1662 года.

   Другая наказная память была направлена воеводой вслед Ерастову через месяц, когда отряд уже плыл по Лене. До Якутска дошли слухи, что, несмотря на жесткие указания воеводы поспешать с доставкой казны, Ерастов движется не торопясь, праздно проводя время во время остановок. В этой второй наказной памяти Голенищев-Кутузов с упреком писал Ерастову: «отпущен ты, Иван, к великому государю с  казною к Москве с служилыми людьми наспех,  велено тебе итти днем и ночью, нигде к берегу не приставая, …  дано тебе для поспешенья … шестидесят девять человек. А прежние приказные дети боярские, которые посыланы по указу великого государя с казною в прошлых годех, дано им в прибавку к служилым людем … по сороку человек. 

   А ты, Иван, забыв великого государя страх и крестное целование, пристал у Коврига для своей бездельной корости. А промышленые люди, которые посланы с тобою, сшедши с судов, по кустам поставя майданы, играют зернью, а ты, Иван, того не смотришь, от воровства не унимаешь,  с кустов на суды не зазываешь и великого государя казне и поспешенью не радеешь, и делаешь не по указу великого государя и не по наказной памяти,  …ты, добежав до Ковриги, стал для своих прихотей и погодою дале не бежал. А  тебе и самому, Ивану, ведомо, что в Якутцком остроге промышленые люди собраны с великими нужами и боем  посажены к тебе на суды, а больше того в Якутцком остроге … промышленых людей не сыскано». 

   В заключение воевода строго с угрозой наказывал: «… как тебе, Ивану, ся  память … придет, тебе б, Ивану, тотчас итти великого государя с казною, ни часу нигде не мешкая, вверх Леною рекою со всяким успехом, поделя людей поровну на оба суды. А будет ты, Иван, сей великого государя памяти не послушаешь и пойдешь Леною рекою великого государя с казною мешкотно,  тебе, Ивану, за то быть от великого государя в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Однако и после получения наказной памяти отряд Ерастова не стал продвигаться быстрее. Только к июлю следующего года добрались до Тобольска. Неизбежность вынужденных остановок для «осмотра государевой казны», продолжавшихся иногда и по месяцу, примитивность средств передвижения – все это замедляло поездку. Казакам нередко приходилось перетаскивать «государеву казну» волоком, особенно в распутицу. В Енисейске и Тобольске казну тщательно сверяли с документами, осматривали, целы ли печати. В августе отряд направился из Тобольска, 12 ноября 1663 года прибыл в Верхотурье, - последний крупный город Сибири, где таможенный голова Иван Толстоухов  в последний раз осмотрел ясачную казну. 

   В поморских городах уже имелась хорошо налаженная «ямская гоньба»,  здесь сибиряки могли продолжить свой путь уже действительно «с поспешанием», как им и приказывалось. В сентябре 1664 года Ерастов с Дежневым  прибыли в Москву. Весь путь от Якутска до Москвы занял больше двух лет.

                                   *

   Первую челобитную государю Семен Дежнев подал сразу же по прибытии в Москву. Еще раньше якутский казак Ларион Лама доставил в Сибирский приказ его челобитную 1662 года, написанную якутскому воеводе.В челобитной 1664 года Дежнев просит государя о выдаче ему «заслуженного денежного и хлебного жалованья» за 1643-1661 годы. По справке Приказа  «наперед сего» подобные челобитные удовлетворялись, причем за хлеб выдавали деньгами: за четверть ржи - по 7 алтын 4 деньги,  за четверть овса – по 4 алтына. За 19 лет службы Дежневу  надлежало получить 126 рублей 6 алтын 5 денег. 

   Сумма была значительной, и  Сибирский приказ не решился выдать ее без боярского приговора. 23 января 1665 года начальник Сибирского приказа окольничий Родион Матвеевич Стрешнев представил дело о Дежневе Боярской думе.
«Государь, выслушав  выписки и челобитную ленского казака Семена Дежнева, – гласит решение, – пожаловал ему, Семейке, свое государево годовое денежное жалование и за хлеб на прошлые годы со 151  по 170 год, за 19 лет за ево службу, что он в тех годах был на ево, государеве, службе на Анандыре-реке для государева ясачного збору и прииску новых землиц и, будучи на государеве службе, упромышлял кости рыбья зубу 289 пуд», выдать «за те прошлые годы... из Сибирского приказу треть деньгами, а две доли сукнами».

   На следующий день Дежнев получил 28 рублей 22 алтына и 3 деньги, «да сукнами – две половинки темновишневых, да половинку светлозелена, мерою в них 97 аршин с четью, по цене на 87 рублей 17 алтын 3 деньги, по 30 алтын за аршин». В архиве Сибирского приказа сохранилось дело по службам Семена Дежнева, в котором говорится, что за 31 пуд 39 фунтов «ево, Сенькиной, кости» государь распорядился выдать «против его челобитья собольми на 500 рублев». То есть  Дежневскую отборную кость оценили в Москве по 15 рублей за пуд, да и те деньги выдали соболями. Естественно, что оценка соболей велась по московской цене, а она была, по меньшей мере, втрое более высокой, чем в Сибири. Так что Дежнев за свою кость, доставленную в столицу с далекого Анадыря, получил всего лишь 3-4 сорока соболей к тому же, по всей вероятности, далеко не лучшего качества. 

   Не странно ли? Невольно согласишься с Львом Деминым, который в книге «Семен Дежнев» писал, что в казне, видимо, скопилось  лежалое сукно,  а  тут  представился удобный  случай от него избавиться. Впрочем,  сукно еще, куда ни шло, - его  можно было увезти на Лену, где цена на него на порядок выше. Но что было делать Семену с выданными ему соболями? Только лишь продать себе в убыток, - не везти же их в Сибирь. 

   13 февраля 1665 года Дежнев подал новую челобитную. В ней он просил  «поверстать» его за двадцатипятилетнюю службу и за то, что служил в Тобольске и Енисейске, «за... кровь и за раны, и за ясачную прибыль... по Якуцкому острогу в сотники или как тебе, великий государь, господь бог обо мне известит». В этой же челобитной Дежнев просил: «вели государь, мне, холопу своему, про свой обиход купить хлебных запасов … пуд ста по три на Ленском волоку по вся годы».

   «Господь бог известил государя» пожаловать Семена в атаманы. По вопросу же покупки хлебных запасов «про свой обиход» никакого решения не последовало. Надо думать, деятели Сибирского приказа руководствовались при этом вполне здравым суждением: коли есть у тебя деньги, - покупай хлеб на Руси, плати пошлину,  и вези его за свой счет на Лену,  для этого и государева разрешения не нужно. 

   Невольно возникает вопрос: при той бедности и неоплатных долгах, о которых писал Семен Дежнев в своей челобитной якутскому воеводе, откуда же у него такие деньги, чтобы покупать ежегодно по 300 пудов хлеба? Это лишний раз показывает, что к тексту челобитных следует относиться с осторожностью, - далеко не все в них соответствует действительности. К слову сказать, исследователи, занимавшиеся поиском архивных документов о Дежневе, нигде не обнаружили свидетельств его неоплаченных долгов, хотя подобного рода документы встречаются и в отношении Стадухина, Селиверстова, Ерофея Хабарова,  многих других известных личностей. Семен, видимо, был не из той категории людей, которые затягивали оплату долгов.

   Оценка результатов поездки Дежнева в Москву в литературе весьма противоречива. Одни авторы, не разобравшись в деталях дела, пишут, что он де разбогател, другие наоборот - говорят о скромности государева пожалования, но отмечают, что в столице высоко оценили его деятельность в Сибири. Можно даже встретить и такое суждение, что государь приглашал  Дежнева в круг своей семьи, чтобы послушать  его рассказы о  путешествиях и приключениях. Все это, конечно же, не соответствует действительности.

   «Прижимистость» Сибирского приказа в какой то мере можно понять. Страна, истощенная затянувшейся войной с Речью Посполитой, находилась в это время в весьма трудном положении. Внимание и силы России были прикованы к Украине. Медленно привыкала она к своему положению в составе Русского государства, в том числе из-за частых измен украинских гетманов. 

   Еще не утихли в полной мере беспорядки в Москве, вызванные «медным бунтом». Назревали возмущения на религиозной почве, вызванные нововведениями Никона. Правительственные войска осадили Соловецкий монастырь с взбунтовавшимися монахами. Шла активная подготовка к Соборному суду над Никоном в присутствии  восточных патриархов, целого ряда митрополитов и архиепископов, на котором первым обвинителем был намерен выступить сам государь.

   Не лучше обстояли  дела и в Сибири. Амурское войско Степанова было разбито маньчжурами. Воевода Пашков не оправдал надежд по созданию Даурского воеводства; сменивший его Ларион Толбузин бедствовал в Нерчинске, не имея ни средств, ни людей для закрепления новых земель. Возникла реальная угроза потери Приамурья и Забайкалья. Якутские воеводы жаловались на пустоту якутской казны. Для решения всех этих проблем нужны были деньги. 

   Одним словом, и у государя, и у Боярской думы,  и у деятелей Сибирского приказа проблемных дел было, как говорят, «выше крыши», но при всем этом «государево пожалование» Дежневу за его многолетнюю службу нельзя назвать иначе, как беззастенчивым грабежом. Рассуждая с позиции житейской,  контробандной продажей «рыбьева зуба» заезжим торговым людям там, на Колыме он, без сомнения, получил бы неизмеримо больше. Многие служилые казаки и промышленники так и поступали. Можно представить себе разочарование Семена в государевой милости. Оставалось утешаться лишь тем, что удалось побывать на родине, да пожалованием  его в атаманы.

   На тему атаманства Семена Дежнева тоже немало написано. Авторы, стремясь возвысить значимость такого назначения, пишут, что звание атамана равнозначно званию сотника, о котором ходатайствовал Дежнев. Оправдывая решение Сибирского приказа, приводят статистические данные о занятых и свободных штатных командных должностях в Якутском воеводстве. В частности пишут, что при трех сотниках в Якутске была лишь одна свободная вакансия атамана, на которую и был назначен Семен Дежнев.

   Нельзя не заметить тенденциозности  этих суждений. Звания сотника и атамана были далеко не равнозначными. Знатокам сибирской истории должно быть известно, что знаменитый землепроходец Максим Перфильев, будучи атаманом в Енисейском остроге, претендовал на звание сотника еще в 1628 году, однако был оставлен в атаманах и получил  звание стрелецкого сотника с денежным окладом 12 рублей лишь в 1643 году. Умалчивают авторы публикаций и тот факт, что в Якутске в это время были и другие атаманы, в частности племянник Ерофея Хабарова Артемий Петриловский, а за год до московской поездки Семена Дежнева в столице побывал вернувшийся из похода Михаил Стадухин, который в 1663 году  тоже был пожалован в атаманы. 

   Не лишним будет сказать и об окладе, каким был пожалован Семен Дежнев, - 9 рублев. По сути дела - минимальный оклад при атаманской должности. Известный енисейский атаман Иван Галкин при всем его корыстолюбии получал 20 рублей в год, при этом  был пожалован  еще и в дети боярские. Все это дает основание для заключения о том, что современники   не видели в  службе Семена Дежнева ничего особо выдающегося. И в атаманы он был пожалован не за мифическое открытие пролива, о котором он и сам ничего не писал,  нет об этом и никаких сведений ни в отписках воевод, ни в делах Сибирского приказа. А за многолетнюю службу, в том числе самоизбранным служилыми людьми приказным человеком на Анадыре, открытие этой реки и моржовой корги у её устья. 

   Впрочем, заслугу Дежнева в промысле «рыбьего зуба» тоже не следует переоценивать. Историки утверждают, что в те годы в России на северных побережьях ежегодно добывалось до полутора-двух тысяч пудов моржевого клыка и мамонтовых бивней. К тому же уже к 1660 году анадырская моржевая корга была  практически выработана.

   И все же  Семен Дежнев был не так прост, как это может показаться. Его попытка получить разрешение государя закупать на Ленском волоке  по 300 пудов хлеба, да еще и  «по вся годы» свидетельствует о том, что деньги у него были, причем деньги немалые, если иметь ввиду, что пуд хлеба в Якутске в те годы стоил около рубля. И уж конечно намеревался он покупать хлеб не «про свой обиход». Для личных нужд ему, как атаману, полагалось в качестве жалованья  ежегодно 7 четей ржи (24, 5 пуда) и 4 чети (14 пудов) овса. Судя по всему, он намерен был заняться на Лене «хлебным бизнесом». Имея опыт «хождения по Студеному морю», он знал, что на Колыме хлеб можно продать значительно дороже и с того иметь хороший «прибыток». 

   В начале марта Дежнев с Ерастовым выехали из Москвы с  «государевой денежной казной», - тремя тысячами серебряных рублей, которые им было поручено доставить на Лену в качестве жалования служилым людям. Насколько были законопослушными и государственно мыслящими  сын боярский Иван Ерастов и атаман Семен Дежнев, - судить читателю, но документы свидетельствуют, что еще в начале пути они потратили почти треть доверенных им денег на покупку разного рода товаров, - сукна, холстов, вина, и прочего, которые намеревались распродать в Якутске служилым людям «под жалование». Разумеется по иной, - сибирской цене. Вполне может  быть, что  Семен Дежнев был намерен использовать тот же прием и в отношении сукна, которым «облагодетельствовал»  его Сибирский приказ.

   Прибыли Ерастов с Дежневым в Якутск к концу лета 1666 года. Нужно ли говорить о том, что воевода Голенищев-Кутузов был возмущен тем, как обошелся  Ерастов с казенными деньгами. Умилостивить воеводу взяткой, видимо, не удалось. Документы говорят о том, что Ерастов был поставлен на правеж (взыскание долга битьем батогами), но поскольку денег у него не оказалось, то  были конфискованы привезенные  им  товары и «розданы служилым людям в жалованье». Сам же Иван Ерастов был направлен на Чечуйский волок управлять пашенными крестьянами, - должность неприбыльная  и малопочетная (в подобном положении находился и Ерофей Хабаров после запрещения ему выезда на Амур). 
Дежневу, судя по всему, удалось избежать неприятностей. Осень и зиму  он прожил в Якутске. Зимой 1666/67 года Семен  женился вторично. Сам он так рассказал об этом своем браке: «В прошлом … во 174 (1666) году служилой человек и кузнец Иван Арбутов умер,  остался сынишко его Оська, а женишко ево Капку взял я за себя …». Имя второй жены Дежнева писалось различно: муж ее называл Капкой, в официальных документах встречается имя Кантеминка Архипова. Так она назвала себя в челобитной 1668 года воеводе Ивану Борятинскому, которого просила отпустить ее с очередной партией казаков на реку Оленек, куда был направлен служить ее новый муж.
                                             

                                      *

   В 1666 году в Якутске произошла встреча атаманов Семена Дежнева и Михаила  Стадухина. Об этом свидетельствует сохранившаяся в архивах «Поручная запись по казачьем сыне Дмитрие Алексееве, верстаемом в казачью службу», датированная 8-м августа 1666 года, в которой среди прочих поручителей названы  атаманы казачьи Михаил Стадухин и  Семен Дежнев.  Трудно сказать, как сложились у них отношения после 16 лет со дня весьма недружелюбного расставания. 

   По существовавшим тогда  порядкам казаки в 60 лет имели право «уходить на покой». Семену к этому времени, возможно, еще не исполнилось 60, а Михаил, без сомнения уже переступил этот порог, но, видимо,  не  собирался  уходить  в  отставку. 

   Особый  интерес представляет сохранившаяся в документах  «Заемная кабала Анисиму Юрьеву в займе у него 16 рублев», составленная неделей раньше, в которой написано: «аз, Якутцкого острогу атаман казачей Михайло Васильев сын Стадухин, да яз, Семен Иванов сын Дежнев, да яз, служилой человек Артемей Федотов сын Салдат - все мы заимщики заняли есми в Якутцком же остроге у служилого человека у Анисима Юрьева сына 16 рублев денег московских ходячих прямых без приписи, до сроку до Петрова и Павлова дни верховных апостол впредь 175-го году. А где ся кабала выляжет по которым судом ни есть, тут по ней суд и правеж со всеми кабальными убытки, а хто с сею кабалой станет, тот по ней истец. А на то послух - служилой человек Ипат Григорьев сын Булыгин.
А кабалу писал по их, заимщиков, веленью Мишка Тимофеев сын Булдаков лета 7174-го году августа в 3 день. К сей заемной кабале вместо заимщика атамана Михайла Стадухина по его веленью съежжей избы подьячей Мишка Онтипин руку приложил. К сей заемной кабале вместо атамана казачья Семена Иванова Дежнева да Ортемья Федотова по их веленью Мишка Горелов руку приложил. Послух Ипатко Григорьев руку приложил.
   Под кабалой помета Михайла Голенищева-Кутузова (сына воеводы): «заимщики кабалы  не  лживили».

   Спонтанно  возникшая нужда в деньгах (судя по тому, что за Стадухина расписался подьячий, дело происходило в съезжей избе), относительно небольшая сумма, а главное - участие в ней трех старых однополчан и коллективная форма заимствования  поневоле наводит на размышления.  Уж не для того ли они взяли в долг, чтобы отметить встречу после 16 лет разлуки, как говорят на Руси, - сообразили на троих? Дороговато конечно, но если вспомнить, что на Анадыре они по 15 рублев брали с торговых людей за пару-тройку моржовых клыков, а за «сети-пущальницы платили по  30 рублев», то, вроде бы, не так уж и накладно, -  всего-то по пять соболей или по моржовому клыку на брата. Видимо, надеялись разжиться в походах.  Поскольку Михаил Стадухин в кабале значится первым, можно предположить, что он явился и инициатором этого «мероприятия».

   Вскоре после этого Михаил Стадухин отправился в поход на Индигирку, где погиб на Янеком хребте в бою с ламутами. Расплачиваться с долгом за Стадухина пришлось Семену Дежневу и Артемию Салдату.

                                     *

   Семен Дежнев был отправлен приказным человеком на Оленек. Его небольшой отряд  отправился к новому месту службы на речном судне-дощанике. Выйдя через западные протоки низовий Лены в море, которое ныне называется морем  Лаптевых,  отряд достиг устья Оленека и осенью прибыл к месту службы. По существу Оленек был глухой окраиной, тылом Якутского воеводства. С продвижением казачьих отрядов на восток, власти уделяли этому месту мало внимания.

   С 50-х годов оленекские промыслы начали приходить в упадок, все реже появлялись здесь промышленные и торговые люди. Однако якутские власти продолжали раз в два года посылать в Оленекское зимовье своего приказчика, которому поручалось собирать ясак с местного населения.

   Сложно судить, насколько трудно было жить казакам на Оленеке. В одной из своих отписок в Якутск Дежнев писал, что «живучи служилыми людьми и помираем голодною смертью. Что дано нам, холопам, хлебного жалованья непомногу, и что взяли,  тем долги платили. А ныне живем, не зная ни среды, ни пятницы, души свои скверним, всякою скверность принимаем. Что дано, то все съели, а впредь не знаем, чем питаца на твоей государеве службе». Однако, как уже говорилось выше,  подобного рода заявления часто не соответствовали действительности. В это трудно поверить, особенно в свете недавней просьбы  в Москве разрешить ему закупать на Лене ежегодно  по триста пудов хлеба «про свой обиход». Да и вызов на Оленек жены не дает оснований считать, что Семен жил там впроголодь. Скорее наоборот, - он хотел там жить «с комфортом», не лишая себя радостей семейной жизни.  Во всяком случае, в своей  отписке в Якутск он сообщает, что за год пребывания на Оленеке  собрал в ясак три сорока дватцать семь соболей, - больше, чем за пять лет пребывания на Анадыре. Надо думать, имел при этом и личный прибыток.

   На Оленеке Дежнев пробыл недолго. После возвращения  в Якутск  получил назначение в Верхоянское зимовье, откуда привез ясак за 1669/70 год. Это случилось до 7 июля 1669 года, так как под этим числом имя атамана Дежнева внесено в списки тех служилых людей, «которые были налицо». В это время в Якутске оказался Нефед Михайлов Стадухин – сын Михаила Стадухина, ранее служивший в Верхотурье. Чем это было вызвано, доподлинно неизвестно, но скорее всего сообщением о смерти отца и надеждой получить какое бы то ни было наследство. Дежнев с Артемием Салдатом не приминули этим воспользоваться, - написали челобитную  о взыскании с Нефеда  Стадухина отцовского долга: 
«Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю ...  бьют челом холопи твои, атаманишко казачей Сенька Дежнев да казак  Ортюшка Федотов, жалоба, государь, нам на казака на Нефеда Михайлова сына Стадухина.
В прошлом, великий государь, во 174-м году писали мы, холопи твои, в заемную кабалу подпискою по отце ево, Нефедове, по атамане казачье Михайле Васильеве сыне Стадухине во штинатцати рублех  служилому человеку Онисиму Юрьеву. Отец ево, Нефедов, Михайло Стадухин убит, а по той кабале платили деньги мы, подписчики, а тот сын ево, Михайла Стадухина, Нефед, тех денег отца своего займов нам, холопем твоим, не платит.
   Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович...  пожалуй нас, холопей своих, вели, великий государь, на того Нефеда по той кабале отца ево, Михайла Стадухина, займов во штинатцати рублех дати свой царской суд и управу». 
   На листе помета: 177-го июля в 19 день.  Поставить к суду. 

   В этой челобитной вызывает, мягко говоря, недоумение не столько то, что  долг родителя взыскивается с  сына (такая норма существует в юриспруденции и ныне), хотя, если автор  прав в высказанном выше предположении,  есть и здесь нюансы этического характера. Сколько то, что сумму в 16 рублей, взятую в долг тремя заемщиками, теперь требуют с одного человека – сына погибшего товарища.

   Нефед Стадухин, «выслушав исцов, атамана казачья Семена Дежнева да казака Ортюшки Салдата, исковой их челобитной и заемной кабалы, … в ответе сказал: займывал ли  отец ево, Михайло, по той кабале 16 рублев денег у казака у Онисима Юрьева или нет, того де он, Нефедко, не ведает, потому, что он, Нефедко, в Якутцком остроге с отцом своим не живал, а жил на Верхотурье».

   Однако это ему не помогло. Поскольку у Нефеда не оказалось ни собственных денег, ни наследственного добра,   была оформлена поручная запись служилых людей Якутского острога  следующего содержания: «Се яз служилые люди Василей Бронник, Багдан Иванов, толмач Марко Кирилов, Иван Леонтиев Хворой поручилися есми приставу Дмитрею Алексееву по кабале по Нефоде Михайлове сыне Стадухине в статье в том, отпущен он, Нефед, из Якутцкого острогу на государеву службу на Маю, и как он, Нефед, будет в Якутцкой острог, ему, Нефеду, за нашею порукою ставитца в съезжей избе по вся дни до вершения судного дела от исца атамана казачья Семена Дежнева  по кобале во штинатцати рублех. Из Якутцкого острогу за нашею порукою ему, Нефеду, не сотти, не сбежать. А буде он, Нефед, за нашею порукою не учнет ставитца в Якутцком остроге в съезжей избе до вершения судного дела или из Якутцкого острогу сойдет, или збежит,  на нас, на порутчиках, исцев иск и порука, а которой нас порутчиков будет в лицах, на том и порука вся сполна нерозвытно. 
   На то послух Якутцкого острогу площадной подъячей Вахрамей Максимов сын Олександров. Поручную писал Филька Юрьев сын Рычков 177-го году июля в 26 день.

   Об этической стороне этой истории, характеризующей истцов, - судить читателю. К слову сказать, эта история показывает и явную несостоятельность, надуманность распространенного в литературе суждения о тесной связи Михаила Стадухина с купечеством, его «предприимчивости и оборотистости», двух его братьях и сыне Якове, занимавшихся торговлей. 

   Видимо, Нефед в походе на Маю (приток Алдана) разжился-таки соболями, и по возвращении в Якутск расплатился с отцовским долгом. Во всяком случае, в делах приказной избы  больше никаких записей по этому делу не обнаружено. А в 1671 году якутский воевода князь Борятинский включил его в состав отряда, сопровождавшего в Москву государеву меховую казну.

                                      *
                                                                
   В конце июля 1669 года Дежнев выполнил еще одно задание воеводы, - ездил в Средне-Вилюйское зимовье для сбора ясака, где пробыл  до весны 1670 года. Это была  последняя служба Дежнева в Якутском воеводстве. 20 июля 1670 года воевода Иван Борятинский назначил Дежнева начальником отряда, сопровождавшего в Сибирский приказ «государеву соболиную казну». Отряд состоял из 34 промышленников, 5 тобольских и 4 ленских служилых людей. Среди них был и сын Михаила Стадухина – Нефед. «Для приему и на Москве для отдачи посланы с ним же, Семеном, два человека целовальников торговых людей». 

   Воевода направлял в столицу меха, собранные в счет ясака за 1670 год. Здесь было 16 533 соболя, 5 чернобурых, 2 черночеревых, 56 сиводушных и 2629 красных лисиц. Кроме того, в соболиную казну входило 16 068 соболиных пупков. «Да с ним же послано каменье и жемчуг». Казна была упакована «в ящике деревянном,  в сороки семи сумах  оленьих и  яловичных, да в дватцати  пяти мехах холщевых  за печатью Якутского острогу». Казна была оценена в 47 164 рубля.

   Назначение Дежнева в эту ответственную поездку следует, по-видимому, объяснить стечением обстоятельств. Во всяком случае, именно так расценивает это назначение биограф Дежнева – М. Белов. Из списка служилых людей, находившихся в Якутске летом 1670 года, видно, что из всей казачьей старшины один только Дежнев не имел назначения на очередную службу. 

   С 50-х годов вошло в обычай посылать с соболиного казной в Москву людей, имеющих высокое звание, чаще всего детей боярских. Из детей боярских в Якутске должен был быть Вторка Катаев, но его послали в Усть-янское зимовье. Атаман Петриловский еще за год до этого уехал в Москву и бесследно пропал. Таким образом,   Семен Дежнев летом 1670 года оказался единственным кандидатом в начальники отряда, который должен был сопровождать ясачную казну.

   Как это было заведено, Дежневу была вручена подробная наказная память, в которой в частности говорилось: «ехать из Якутцкого острогу вверх Леною рекою Днем и ночью наспех, нигде не мешкая, с великим береженьем,  и ото всяких воровских людей от иноземцев и братских людей оберегатца. А караулам велеть быть днем и ночью, чтоб ту великого государя соболиную казну довезти в целости. 

   …  идучи через волок великого государя казну досматривать, чтоб сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило. … В Маковском острожке тое великого государя соболиную казну, поклачи в дощаник, на чем бы великого государя казна поднять мошно, и весть от воды надежно и безстрашно,  
… едучи дорогою, в городех и в слободах, и в селях, и в деревнях на дворех, и на станех великого государя с казною стоять с великим береженьем, и караулы б у великого государя у казны были непрестанно днем и ночью, чтоб великого государя казне порухи никакой не учинилось. 

   … едучи тебе, Семену, над якуцкими служилыми людьми смотреть и беречь накрепко, чтоб они в городех и в селех, и на ямах, и по слободам не воровали и по кабакам не пили и не бражничали, зернью и в карты не играли, и дурна никакова не чинили. А буде хто ис тех служилых людей …учнут пить и бражничать,  воровать, и грабить кого, и зернью и в карты играть,  тебе, Семену, тех служилых людей ото всякого дурна унимать и наказанье им чинить, смотря по винам. 

   А будет ты, Семен, великого государя с казною поедешь мешкотно и оплошно, и тою твоею оплошкою … над казною учинитца какая поруха, и в проезде мешкота,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Н.Н. Оглоблин, - русский историк конца XIX – начала XX   столетия, имевший возможность ознакомиться с отписками, касающимися доставки этой партии государевой казны, Якутского воеводы стольника князя Борятинского,  Илимского воеводы Силы Аничкова, Тобольского воеводы боярина князя Репнина, Верхотурского таможенного и заставного головы Силы Садилова, «ценовой росписью» Якутской соболиной казны и «приемной росписи этой казны «ценовщиками», - гостем Остафием Филатьевым с товарищи, происходившие события комментирует таким образом: 

   Дежнев выехал из Якутска 20 июля 1670 года. Кроме соболиной казны воевода поручил ему доставить в Сибирский приказ разные документы Якутской приказной избы за прошлый 1669 год, - денежные и хлебные сметные и пометные списки, ясачные книги, именные окладные книги и прочее. Соболиную казну сопровождали два целовальника, - Иван Самойлов и Гаврило Карпов и несколько казаков, в числе которых был и Нефед Михайлов Стадухин. 

   Здесь Н.Н. Оглоблин делает отступление, и пишет: «Очевидно, все старые недоразумения между Стадухиным и Дежневым были совершенно забыты и отношения их стали настолько хороши, что Стадухин отпустил с Дежневым в Москву своего сына». Наивное суждение столичного ученого-профессора! Будто речь идет не о взрослом служилом казаке, а о недоросле-гимназисте. Николай Николаевич в то время видимо не знал ни о том, что Нефед не жил с отцом, а  служил в Верхотурье, ни о том, что ко времени этой поездки Михаила Стадухина уже не было в живых. 

   2-го сентября Дежнев с товарищами прибыл в Илимский острог. Илимский воевода  Сила Аничков осмотрел казну и нашел, что у  восьми сум и семи мешков с мягкой рухлядью печати якутского воеводы  «подрезаны и сняты, и в сумы и в мешки хожено». Дежнев объяснил, что в сумы и мешки действительно «хожено», но что это было вызвано крайней необходимостью. Эти сумы и мешки дорогой «подмокли» и Дежнев с товарищи для высушки казны сняли якутские печати и казну сушили». 

   Все эти тронутые мешки и сумы, равно, как и все остальное, воевода опечатал Илимской печатью и в тот же день отправил Дежнева на судах дальше, - в Енисейск, одновременно отправив в Москву отписку, из которой  Н.Н. Оглоблин заимствовал эти сведения.

   Инцидент в Илимском остроге невольно вызывает недоумение. Если здесь и не было какого-либо злого намерения, то уж точно свидетельствовало о вопиющей безответственности Дежнева, как руководителя отряда. Разве не писал ему воевода в наказной памяти: смотреть, чтобы казну «сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило»? Разве не для того ставились на мешках и сумах печати, чтобы никто не имел доступа к казне, не произвел кражи или подмены?

   Дощаники, которые делали на Лене, - пишут исследователи, имели навесы–укрытия для людей и перевозимых грузов от дождя и непогоды. А если и не было на судне Дежнева такого укрытия, трудно ли было  служилым людям и промышленникам в преддверии непогоды сделать такой навес, ведь для них, имевших опыт строения дощаников-шитиков с конопатью и смоляной заливкой швов, это не представляло проблемы. 

   По весне с вскрытием рек двинулись дальше.  Дежнев писал с дороги якутскому воеводе: «дано нам, холопям государевым, с волоку судно большое, а людей к нам в провожатые с Ылимского волоку не дано. И нам, холопям государевым, то было судно дано не в силу. Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. … А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли, и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна». 

   Что касается паруса, то здесь все ясно, - должен же он как-то оправдаться за подмоченную казну. Неясно с большим судном, которое оказалось «не под силу». Куда же девались, и чем были заняты промышленники, отпущенные с Дежневым, список которых приложил воевода к подорожной, - 38 человек?  

   М Белов утверждал, что зимовали дежневцы в Илимском остроге, хотя посланная с дороги отписка Дежнева дает основания думать, что зимовали они в Енисейске. Как бы там ни было, но  у них было время под контролем  воевод  просушить и привести в порядок казну. Но этого, судя по всему, сделано не было.

   Центральная Русь в это время клокотала страстями. 17 января 1670 года умер царевич Алексей Алексеевич. А весной вспыхнуло восстание Степана Разина, и состоялся его поход на Волгу. Были захвачены и разорены Астрахань, Царицын, Саратов, Самара. В Астрахани казаками был захвачен гордость государя – первый русский военный корабль «Орел». Он был построен в 1668 году под надзором приглашенного из Голландии  полковника Корнилиуса Ван Буковена, - непосредственного руководителя проекта. Строительство фрегата обошлось казне в 9021 рубль. В 1669 году корабль прибыл  в Астрахань, где его  намерены были использовать для защиты русских торговых караванов, следовавших из Индии и Персии. По одной из версий корабль был сожжен повстанцами, по другой - загнан в мелководную протоку и посажен на мель, с которой его так и не удалось снять.

   Повстанцы безжалостно расправлялись с представителями царской власти, - вешали и отсекали им головы и даже, писали современники, сжигали людей в печах. В октябре под Симбирском воинство Разина, наконец, потерпело сокрушительное поражение. В апреле 1671 года предводитель восстания был пленен казачьими старшинами и выдан царским воеводам. 6 июня 71 года Разин был четвертован на Красной площади в Москве.

   В это время отряд Дежнева прибыл в Тобольск. 26 июня тобольские воеводы  осмотрели соболиную казну «против росписи» якутского воеводы. Хотя по числу соболей все оказалось в наличии, но часть мягкой рухляди оказалась подмоченной и подгнила. Дежнев опять сослался на то, что когда плыли по Лене, «шли дожди великие», от которых и подмокла рухлядь (хотя вроде бы просушили, да и в Енисейске зимовали, - была такая возможность). Воеводы приложили к сумам и мешкам тобольские печати и в августе отпустили Дежнева в дальнейший путь. Но, со слов Оглоблина, тоже написали по этому делу отписку в Сибирский приказ.
 
   На Верхотурской заставе, куда Дежнев прибыл в ноябре, якутская соболиная казна подверглась последнему досмотру. Таможенный и заставный голова Сила Садилов, осматривая казну, нашел, что некоторые «мешки холщевые во многих местах испробиты и плачены (то есть, наложены заплаты), и мешки местами зашиваны».  Садилов  потребовал у Дежнева и его целовальников  объясненить причины порчи мешков. Те вынуждены были написать и подать в Верхотуоскую тамиоженную избу «скаску», в которой объясняли, что во время пребывания в Тобольске соболиная казна была «сложена в государев анбар, где многие мешки мыши испробили во многих местах». Дорогой целовальники «платили» и зашивали «мышьи пробоины». Дорогою же от Тобольска до Верхотурья и другие мешки  «подрались и попоролися», приходилось и их зашивать. Эту «скаску» Дежнева с товарищи голова Сила Садилов отправил в Сибирский приказ вместе со своею отпиской. С отрядом ли Дежнева, или отдельным гонцом, - неизвестно.  Насколько правдивыми были объяснения Дежнева и его спутников – судить читателю.

   Надо думать, что Нефед Стадухин, находившийся в составе дежневского отряда, остался в Верхотурье. Прямых свидетельств этому нет, но такое предположение не лишено оснований. Он ранее служил в Верхотурье, здесь по всей вероятности жила и его семья. В Якутск он ездил, как уже говорилось, по случаю смерти отца, и возвращался с отрядом сопровождения казны  по доброй воле якутского воеводы. Очень может быть, что   внимание, с каким верхотурский таможенный голова осматривал казну, вызвано информацией полученной от Нефеда. 

   Надрезанные и потом зашитые и залатанные мешки с казной невольно вызывают мысль о том, что туда вновь, как сказал илимский воевода, «хожено». С какой целью? Цель могла быть только одна, широко практиковавшаяся среди сборщиков ясака. О ней писал в свое время якутский воевода Головин: « … они, служилые люди, сбирая,  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные,  и без хвостов …».  Число шкурок оставалось тем же, а их качество и цена – иные. Уличенных в таких проделках сборщиков  Головин без сожаления наказывал батогами и сажал в тюрьму. 

   В Москву, - пишет Н.Н. Оглоблин, Дежнев прибыл 25 декабря 1671 года,  в тот же день явился в Сибирский приказ и представил присланные с ним отписки и другие документы. Прием мягкой рухляди «ценовщиками, - гостем (т.е. купцом) Остафьем Филатовым с товарищи» у якутских целовальников Самойлова и Карпова состоялся 29 декабря. 

   Составленная Филатьевым «приемная роспись», - заканчивает свое повествование Н.Н. Оглоблин, свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежневым в Москву. И уже без ссылки на какой-либо документ делает собственное заключение: «следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнева и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сумм и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди заслуживает полного доверия». 

   При всем уважении к Николаю Николаевичу – автору многочисленных исторических исследований, это его заключение вызывает сомнение. Мог ли Остафий Филатов, этот «торговый волчина», поставленный на страже государевой казны, имя которого знали по всей Сибири, который, как говорят, «собаку съел» на разоблачении разного рода ухищрений с доставляемой в столицу мягкой рухлядью, оставить без внимания и без последствий то, что заметили «органы контроля» на  пути следования Дежнева?  Этого просто не может быть. 

   Добавьте к этому, что именно в это время, -  в 1672 году в Сибирский приказ поступили материалы розыскного дела, проведенного в Якутске князем И.П. Барятинским, о массовых злоупотреблениях якутских служилых людей, - и детей боярских и рядовых казаков. Без сомнения, было там  и сообщение о растрате казенных денег, отправленных Сибирским приказом в Якутск в 1665 году с сыном боярским Иваном Ярастовым и новоиспеченным атаманом Семеном Дежневым.

   Вряд ли Сибирский приказ, принимая решение по этому делу, был склонен  наказывать якутских служилых людей за корысть и «всякое воровство».  И без того угрожающая обстановка складывалась на востоке страны. Годом ранее князь Борятинский извещал государя об осаде Албазина, что богдойцы (маньчжуры) вышли к Тунгирскому волоку, намерены идти к Олекме, а оттуда могут подступиться и к Якутскому острогу. Жаловался на нехватку людей и боевых припасов. Можно ли было в таких условиях наказывать казаков, провоцируя бунт? Видимо, соответствующие рекомендации были посланы и князю Барятинскому. 
Однако в отношении служилых людей, оказавшихся в это время в столице (я имею в виду Дежнева и его спутников), причастных к делам, о которых писал якутский воевода, еще и уличенных в «порухе» присланной государевой казны, надо думать, были приняты самые жесткие меры наказания. Пустой ли угрозой была  последняя фраза в наказной памяти якутского воеводы: «А будет … над казною учинитца какая поруха…,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни». 

   Известно, что в своем христианском человеколюбии государь Алексей Михайлович многое прощал «своим холопам», таких примеров немало. Однако вряд ли такая милость распространялась на хранителей государевой казны. Соборное Уложение 1649  года (свод законов Российского государства) в имущественных преступлениях  особое внимание уделяло  хищениям, разделяя их на разбой (совершаемый  в  виде промысла),   татьбу  (кражу),  и  мошенничество  (хищение,   связанное   с обманом,  но  без  насилия).  

   Татьба  разделялась на  простую,  и  квалифицированную  (церковная,   на  службе,  казнокрадство,  совершенная  в  государственном дворе и т.п.)  За  первую  татьбу виновный  подвергался   наказанию   кнутом,   лишению   левого   уха, двухгодичной тюрьме и ссылке в окраинные города;  во  второй  раз  он  наказывался кнутом,  лишался правого уха,  сажался в тюрьму на четыре  года  и  потом ссылался;  третья  татьба   всегда   наказывалась   смертью. Мошенничество расценивалось наравне с первой татьбой  и  также  наказывалось: «Да и мошенникам чинить тот  же  указ,   что  указано  чинить  татем   за первую татьбу». 

   Сомнения в благополучном исходе всей этой истории только усиливаются с последними словами Н.Н. Оглоблина в его публикации: «О дальнейшей жизни Семена Иванова Дежнева – после 29-го декабря 1671 года – никаких сведений не имею. Документов о пребывании Дежнева в Москве (обычных челобитных царю о даче «выходного жалования» и проч.), по-видимому, не сохранилось.  Не известна мне и дальнейшая его жизнь в Сибири …». 

   Действительно, в Сибирь Дежнев  не вернулся, да, по всей вероятности, и не собирался этого делать, поскольку  ему уже было за 60 – возраст, в котором служилые люди, как уже говорилось, уходили на покой, - в отставку. В документах Якутской приказной избы его имя мелькнуло лишь однажды: «Семен Дежнев во 181 (1673) году на Москве умре, оклад его в выбылых, … а жена ево Пелагея после его, Семенова, смерти вышла замуж за казака за Гришку Ларионова». Почему Пелагея, а не Кантеминка или Капка, как называл её Дежнев?  Ошибка ли это подьячего, писавшего бумагу, или Семен перед поездкой женился в третий раз? Пусть читатель сам ломает над этим голову. 
   Где, как, и при каких обстоятельствах умер Семен Дежнев – неизвестно. 
 Надежды Семена оправдались. Открытие им моржовой корги, поток поступающего с Анадыря «рыбьего зуба», и особенно доставка самим Дежневым внушительной партии моржового клыка удовлетворили якутского воеводу. Невыполненное им в полной мере обязательство  «явить государю прибыль» в 7 сороков 5 соболей было ему прощено. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что, несмотря на все усилия последних лет пребывания на Анадыре, Дежневу так и не удалось собрать обещанные 285 соболей ясака, собрал лишь 6 сороков 25 соболей, в том числе 46 – в пластинах. Из ясачных книг Якутского острога следует, что еще и в 1664/65 году за Семеном Дежневым числился недособранный соболиный ясак. Только лишь к 1666 году, благодаря усилиям Курбата Иванова, в ясачных книгах появилась информация, что на Анадыре «всего за прошлые годы … и за 1665 год и за прошлые годы из доимки ясаку взяли 7 сороков 6 соболей,  да 59 пластин собольих».

   Якутский воевода  писал в Москву: «В нынешнем, великий государь, в 170 (1662) году привезли с Ковымы и с Анандыри рек сын боярской Иван Ярастов, целовальник Стенька Журливой, да служивые люди Сенька Дежнев да Ортюшко Салдат твоей великого государя костяной казны рыбья зуба, что промышляли на карге на тебя, великого государя, и десятинной и что за пошлинные деньги имано восемь пуд девятнатцать гривенок. Да они ж, государь, Сенька Дежнев да Стенька Журливой, привезли умерших статков пятьдесят восемь пуд дватцать две гривенки, да дельной кости весом дватцать пять гривенок, да церковной кости рыбья зуб по разным прилатам в розные городы – два пуда дватцать одна гривенка с полугривенкою. Да на тебя ж, великого государя, по твоему, великого государя указу и по грамоте взяли у сына боярского у Ивана Ярастова да у служилых людей, у Сеньки Дежнева да у Ортюшки Салдата, у Потапка Мухоплева, да у торгового человека Стеньки Журливого, да у промышленых людей у Томилко Елфимова, у Фильки Данилова – всего у семи человек – сто дватцать семь пуд четыре гривенки. И за ту, государь, кость в Якутцком остроге из твоей великого государя казны тем людем денег не дано, потому что, государь, в Якутцком в твоей великого государя казне денег нет …».
  
   «За денежною и хлебною скудостию» не лучшим образом сложилось для Семена Дежнева и дело  с  выплатой ему государева жалования за двадцать лет службы, - не оказалось для него в якутской казне ни денег, ни хлеба. Правда, соль выдали сполна за все годы.

   В таких случаях дело разрешалось просто: служилые люди  отсылались сопровождать в Сибирский приказ государеву казну, где им и выплачивали причитающуюся сумму. Так поступили и на этот раз.В Москву Дежнев отправился с отрядом сына боярского Ивана Ерастова, сопровождавшего меховую казну. К подорожной грамоте прилагалась подробная роспись служилым, торговым и промышленным людям. Дежневу была поручена доставка «рыбьева зуба».
   
   Сохранилось две наказные памяти на имя Ивана Ерастова, датированные одна 18 июня 1662 года (166), другая 21 июля 1662 года. Первая была выдана воеводой Иваном Голенищевым-Кутузовым в Якутске перед отъездом Ерастова. В ней упомянуто, что отряд сопровождает государеву казну, которая помещалась в оленьих сумах; лучшие соболи лежали в деревянных ящиках и в 20 холщовых сумах. В восьми бочках находилась кость «рыбья зуба». Казну сопровождали 16 якутских казаков. Кроме того, воевода, заботясь о скорейшей доставке в столицу государевой казны, направил в отряд Ерастова в прибавку восемь человек илимских и енисейских служилых людей, еще и сорок пять промышленников и торговцев, среди них двух целовальников, - всего шестьдесят девять человек. Отряд отправился в дорогу 18 июля 1662 года.

   Другая наказная память была направлена воеводой вслед Ерастову через месяц, когда отряд уже плыл по Лене. До Якутска дошли слухи, что, несмотря на жесткие указания воеводы поспешать с доставкой казны, Ерастов движется не торопясь, праздно проводя время во время остановок. В этой второй наказной памяти Голенищев-Кутузов с упреком писал Ерастову: «отпущен ты, Иван, к великому государю с  казною к Москве с служилыми людьми наспех,  велено тебе итти днем и ночью, нигде к берегу не приставая, …  дано тебе для поспешенья … шестидесят девять человек. А прежние приказные дети боярские, которые посыланы по указу великого государя с казною в прошлых годех, дано им в прибавку к служилым людем … по сороку человек. 

   А ты, Иван, забыв великого государя страх и крестное целование, пристал у Коврига для своей бездельной корости. А промышленые люди, которые посланы с тобою, сшедши с судов, по кустам поставя майданы, играют зернью, а ты, Иван, того не смотришь, от воровства не унимаешь,  с кустов на суды не зазываешь и великого государя казне и поспешенью не радеешь, и делаешь не по указу великого государя и не по наказной памяти,  …ты, добежав до Ковриги, стал для своих прихотей и погодою дале не бежал. А  тебе и самому, Ивану, ведомо, что в Якутцком остроге промышленые люди собраны с великими нужами и боем  посажены к тебе на суды, а больше того в Якутцком остроге … промышленых людей не сыскано». 

   В заключение воевода строго с угрозой наказывал: «… как тебе, Ивану, ся  память … придет, тебе б, Ивану, тотчас итти великого государя с казною, ни часу нигде не мешкая, вверх Леною рекою со всяким успехом, поделя людей поровну на оба суды. А будет ты, Иван, сей великого государя памяти не послушаешь и пойдешь Леною рекою великого государя с казною мешкотно,  тебе, Ивану, за то быть от великого государя в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Однако и после получения наказной памяти отряд Ерастова не стал продвигаться быстрее. Только к июлю следующего года добрались до Тобольска. Неизбежность вынужденных остановок для «осмотра государевой казны», продолжавшихся иногда и по месяцу, примитивность средств передвижения – все это замедляло поездку. Казакам нередко приходилось перетаскивать «государеву казну» волоком, особенно в распутицу. В Енисейске и Тобольске казну тщательно сверяли с документами, осматривали, целы ли печати. В августе отряд направился из Тобольска, 12 ноября 1663 года прибыл в Верхотурье, - последний крупный город Сибири, где таможенный голова Иван Толстоухов  в последний раз осмотрел ясачную казну. 

   В поморских городах уже имелась хорошо налаженная «ямская гоньба»,  здесь сибиряки могли продолжить свой путь уже действительно «с поспешанием», как им и приказывалось. В сентябре 1664 года Ерастов с Дежневым  прибыли в Москву. Весь путь от Якутска до Москвы занял больше двух лет.

                                   *

   Первую челобитную государю Семен Дежнев подал сразу же по прибытии в Москву. Еще раньше якутский казак Ларион Лама доставил в Сибирский приказ его челобитную 1662 года, написанную якутскому воеводе.В челобитной 1664 года Дежнев просит государя о выдаче ему «заслуженного денежного и хлебного жалованья» за 1643-1661 годы. По справке Приказа  «наперед сего» подобные челобитные удовлетворялись, причем за хлеб выдавали деньгами: за четверть ржи - по 7 алтын 4 деньги,  за четверть овса – по 4 алтына. За 19 лет службы Дежневу  надлежало получить 126 рублей 6 алтын 5 денег. 

   Сумма была значительной, и  Сибирский приказ не решился выдать ее без боярского приговора. 23 января 1665 года начальник Сибирского приказа окольничий Родион Матвеевич Стрешнев представил дело о Дежневе Боярской думе.
«Государь, выслушав  выписки и челобитную ленского казака Семена Дежнева, – гласит решение, – пожаловал ему, Семейке, свое государево годовое денежное жалование и за хлеб на прошлые годы со 151  по 170 год, за 19 лет за ево службу, что он в тех годах был на ево, государеве, службе на Анандыре-реке для государева ясачного збору и прииску новых землиц и, будучи на государеве службе, упромышлял кости рыбья зубу 289 пуд», выдать «за те прошлые годы... из Сибирского приказу треть деньгами, а две доли сукнами».

   На следующий день Дежнев получил 28 рублей 22 алтына и 3 деньги, «да сукнами – две половинки темновишневых, да половинку светлозелена, мерою в них 97 аршин с четью, по цене на 87 рублей 17 алтын 3 деньги, по 30 алтын за аршин». В архиве Сибирского приказа сохранилось дело по службам Семена Дежнева, в котором говорится, что за 31 пуд 39 фунтов «ево, Сенькиной, кости» государь распорядился выдать «против его челобитья собольми на 500 рублев». То есть  Дежневскую отборную кость оценили в Москве по 15 рублей за пуд, да и те деньги выдали соболями. Естественно, что оценка соболей велась по московской цене, а она была, по меньшей мере, втрое более высокой, чем в Сибири. Так что Дежнев за свою кость, доставленную в столицу с далекого Анадыря, получил всего лишь 3-4 сорока соболей к тому же, по всей вероятности, далеко не лучшего качества. 

   Не странно ли? Невольно согласишься с Львом Деминым, который в книге «Семен Дежнев» писал, что в казне, видимо, скопилось  лежалое сукно,  а  тут  представился удобный  случай от него избавиться. Впрочем,  сукно еще, куда ни шло, - его  можно было увезти на Лену, где цена на него на порядок выше. Но что было делать Семену с выданными ему соболями? Только лишь продать себе в убыток, - не везти же их в Сибирь. 

   13 февраля 1665 года Дежнев подал новую челобитную. В ней он просил  «поверстать» его за двадцатипятилетнюю службу и за то, что служил в Тобольске и Енисейске, «за... кровь и за раны, и за ясачную прибыль... по Якуцкому острогу в сотники или как тебе, великий государь, господь бог обо мне известит». В этой же челобитной Дежнев просил: «вели государь, мне, холопу своему, про свой обиход купить хлебных запасов … пуд ста по три на Ленском волоку по вся годы».

   «Господь бог известил государя» пожаловать Семена в атаманы. По вопросу же покупки хлебных запасов «про свой обиход» никакого решения не последовало. Надо думать, деятели Сибирского приказа руководствовались при этом вполне здравым суждением: коли есть у тебя деньги, - покупай хлеб на Руси, плати пошлину,  и вези его за свой счет на Лену,  для этого и государева разрешения не нужно. 

   Невольно возникает вопрос: при той бедности и неоплатных долгах, о которых писал Семен Дежнев в своей челобитной якутскому воеводе, откуда же у него такие деньги, чтобы покупать ежегодно по 300 пудов хлеба? Это лишний раз показывает, что к тексту челобитных следует относиться с осторожностью, - далеко не все в них соответствует действительности. К слову сказать, исследователи, занимавшиеся поиском архивных документов о Дежневе, нигде не обнаружили свидетельств его неоплаченных долгов, хотя подобного рода документы встречаются и в отношении Стадухина, Селиверстова, Ерофея Хабарова,  многих других известных личностей. Семен, видимо, был не из той категории людей, которые затягивали оплату долгов.

   Оценка результатов поездки Дежнева в Москву в литературе весьма противоречива. Одни авторы, не разобравшись в деталях дела, пишут, что он де разбогател, другие наоборот - говорят о скромности государева пожалования, но отмечают, что в столице высоко оценили его деятельность в Сибири. Можно даже встретить и такое суждение, что государь приглашал  Дежнева в круг своей семьи, чтобы послушать  его рассказы о  путешествиях и приключениях. Все это, конечно же, не соответствует действительности.

   «Прижимистость» Сибирского приказа в какой то мере можно понять. Страна, истощенная затянувшейся войной с Речью Посполитой, находилась в это время в весьма трудном положении. Внимание и силы России были прикованы к Украине. Медленно привыкала она к своему положению в составе Русского государства, в том числе из-за частых измен украинских гетманов. 

   Еще не утихли в полной мере беспорядки в Москве, вызванные «медным бунтом». Назревали возмущения на религиозной почве, вызванные нововведениями Никона. Правительственные войска осадили Соловецкий монастырь с взбунтовавшимися монахами. Шла активная подготовка к Соборному суду над Никоном в присутствии  восточных патриархов, целого ряда митрополитов и архиепископов, на котором первым обвинителем был намерен выступить сам государь.

   Не лучше обстояли  дела и в Сибири. Амурское войско Степанова было разбито маньчжурами. Воевода Пашков не оправдал надежд по созданию Даурского воеводства; сменивший его Ларион Толбузин бедствовал в Нерчинске, не имея ни средств, ни людей для закрепления новых земель. Возникла реальная угроза потери Приамурья и Забайкалья. Якутские воеводы жаловались на пустоту якутской казны. Для решения всех этих проблем нужны были деньги. 

   Одним словом, и у государя, и у Боярской думы,  и у деятелей Сибирского приказа проблемных дел было, как говорят, «выше крыши», но при всем этом «государево пожалование» Дежневу за его многолетнюю службу нельзя назвать иначе, как беззастенчивым грабежом. Рассуждая с позиции житейской,  контробандной продажей «рыбьева зуба» заезжим торговым людям там, на Колыме он, без сомнения, получил бы неизмеримо больше. Многие служилые казаки и промышленники так и поступали. Можно представить себе разочарование Семена в государевой милости. Оставалось утешаться лишь тем, что удалось побывать на родине, да пожалованием  его в атаманы.

   На тему атаманства Семена Дежнева тоже немало написано. Авторы, стремясь возвысить значимость такого назначения, пишут, что звание атамана равнозначно званию сотника, о котором ходатайствовал Дежнев. Оправдывая решение Сибирского приказа, приводят статистические данные о занятых и свободных штатных командных должностях в Якутском воеводстве. В частности пишут, что при трех сотниках в Якутске была лишь одна свободная вакансия атамана, на которую и был назначен Семен Дежнев.

   Нельзя не заметить тенденциозности  этих суждений. Звания сотника и атамана были далеко не равнозначными. Знатокам сибирской истории должно быть известно, что знаменитый землепроходец Максим Перфильев, будучи атаманом в Енисейском остроге, претендовал на звание сотника еще в 1628 году, однако был оставлен в атаманах и получил  звание стрелецкого сотника с денежным окладом 12 рублей лишь в 1643 году. Умалчивают авторы публикаций и тот факт, что в Якутске в это время были и другие атаманы, в частности племянник Ерофея Хабарова Артемий Петриловский, а за год до московской поездки Семена Дежнева в столице побывал вернувшийся из похода Михаил Стадухин, который в 1663 году  тоже был пожалован в атаманы. 

   Не лишним будет сказать и об окладе, каким был пожалован Семен Дежнев, - 9 рублев. По сути дела - минимальный оклад при атаманской должности. Известный енисейский атаман Иван Галкин при всем его корыстолюбии получал 20 рублей в год, при этом  был пожалован  еще и в дети боярские. Все это дает основание для заключения о том, что современники   не видели в  службе Семена Дежнева ничего особо выдающегося. И в атаманы он был пожалован не за мифическое открытие пролива, о котором он и сам ничего не писал,  нет об этом и никаких сведений ни в отписках воевод, ни в делах Сибирского приказа. А за многолетнюю службу, в том числе самоизбранным служилыми людьми приказным человеком на Анадыре, открытие этой реки и моржовой корги у её устья. 

   Впрочем, заслугу Дежнева в промысле «рыбьего зуба» тоже не следует переоценивать. Историки утверждают, что в те годы в России на северных побережьях ежегодно добывалось до полутора-двух тысяч пудов моржевого клыка и мамонтовых бивней. К тому же уже к 1660 году анадырская моржевая корга была  практически выработана.

   И все же  Семен Дежнев был не так прост, как это может показаться. Его попытка получить разрешение государя закупать на Ленском волоке  по 300 пудов хлеба, да еще и  «по вся годы» свидетельствует о том, что деньги у него были, причем деньги немалые, если иметь ввиду, что пуд хлеба в Якутске в те годы стоил около рубля. И уж конечно намеревался он покупать хлеб не «про свой обиход». Для личных нужд ему, как атаману, полагалось в качестве жалованья  ежегодно 7 четей ржи (24, 5 пуда) и 4 чети (14 пудов) овса. Судя по всему, он намерен был заняться на Лене «хлебным бизнесом». Имея опыт «хождения по Студеному морю», он знал, что на Колыме хлеб можно продать значительно дороже и с того иметь хороший «прибыток». 

   В начале марта Дежнев с Ерастовым выехали из Москвы с  «государевой денежной казной», - тремя тысячами серебряных рублей, которые им было поручено доставить на Лену в качестве жалования служилым людям. Насколько были законопослушными и государственно мыслящими  сын боярский Иван Ерастов и атаман Семен Дежнев, - судить читателю, но документы свидетельствуют, что еще в начале пути они потратили почти треть доверенных им денег на покупку разного рода товаров, - сукна, холстов, вина, и прочего, которые намеревались распродать в Якутске служилым людям «под жалование». Разумеется по иной, - сибирской цене. Вполне может  быть, что  Семен Дежнев был намерен использовать тот же прием и в отношении сукна, которым «облагодетельствовал»  его Сибирский приказ.

   Прибыли Ерастов с Дежневым в Якутск к концу лета 1666 года. Нужно ли говорить о том, что воевода Голенищев-Кутузов был возмущен тем, как обошелся  Ерастов с казенными деньгами. Умилостивить воеводу взяткой, видимо, не удалось. Документы говорят о том, что Ерастов был поставлен на правеж (взыскание долга битьем батогами), но поскольку денег у него не оказалось, то  были конфискованы привезенные  им  товары и «розданы служилым людям в жалованье». Сам же Иван Ерастов был направлен на Чечуйский волок управлять пашенными крестьянами, - должность неприбыльная  и малопочетная (в подобном положении находился и Ерофей Хабаров после запрещения ему выезда на Амур). 
Дежневу, судя по всему, удалось избежать неприятностей. Осень и зиму  он прожил в Якутске. Зимой 1666/67 года Семен  женился вторично. Сам он так рассказал об этом своем браке: «В прошлом … во 174 (1666) году служилой человек и кузнец Иван Арбутов умер,  остался сынишко его Оська, а женишко ево Капку взял я за себя …». Имя второй жены Дежнева писалось различно: муж ее называл Капкой, в официальных документах встречается имя Кантеминка Архипова. Так она назвала себя в челобитной 1668 года воеводе Ивану Борятинскому, которого просила отпустить ее с очередной партией казаков на реку Оленек, куда был направлен служить ее новый муж.
                                             

                                      *

   В 1666 году в Якутске произошла встреча атаманов Семена Дежнева и Михаила  Стадухина. Об этом свидетельствует сохранившаяся в архивах «Поручная запись по казачьем сыне Дмитрие Алексееве, верстаемом в казачью службу», датированная 8-м августа 1666 года, в которой среди прочих поручителей названы  атаманы казачьи Михаил Стадухин и  Семен Дежнев.  Трудно сказать, как сложились у них отношения после 16 лет со дня весьма недружелюбного расставания. 

   По существовавшим тогда  порядкам казаки в 60 лет имели право «уходить на покой». Семену к этому времени, возможно, еще не исполнилось 60, а Михаил, без сомнения уже переступил этот порог, но, видимо,  не  собирался  уходить  в  отставку. 

   Особый  интерес представляет сохранившаяся в документах  «Заемная кабала Анисиму Юрьеву в займе у него 16 рублев», составленная неделей раньше, в которой написано: «аз, Якутцкого острогу атаман казачей Михайло Васильев сын Стадухин, да яз, Семен Иванов сын Дежнев, да яз, служилой человек Артемей Федотов сын Салдат - все мы заимщики заняли есми в Якутцком же остроге у служилого человека у Анисима Юрьева сына 16 рублев денег московских ходячих прямых без приписи, до сроку до Петрова и Павлова дни верховных апостол впредь 175-го году. А где ся кабала выляжет по которым судом ни есть, тут по ней суд и правеж со всеми кабальными убытки, а хто с сею кабалой станет, тот по ней истец. А на то послух - служилой человек Ипат Григорьев сын Булыгин.
А кабалу писал по их, заимщиков, веленью Мишка Тимофеев сын Булдаков лета 7174-го году августа в 3 день. К сей заемной кабале вместо заимщика атамана Михайла Стадухина по его веленью съежжей избы подьячей Мишка Онтипин руку приложил. К сей заемной кабале вместо атамана казачья Семена Иванова Дежнева да Ортемья Федотова по их веленью Мишка Горелов руку приложил. Послух Ипатко Григорьев руку приложил.
   Под кабалой помета Михайла Голенищева-Кутузова (сына воеводы): «заимщики кабалы  не  лживили».

   Спонтанно  возникшая нужда в деньгах (судя по тому, что за Стадухина расписался подьячий, дело происходило в съезжей избе), относительно небольшая сумма, а главное - участие в ней трех старых однополчан и коллективная форма заимствования  поневоле наводит на размышления.  Уж не для того ли они взяли в долг, чтобы отметить встречу после 16 лет разлуки, как говорят на Руси, - сообразили на троих? Дороговато конечно, но если вспомнить, что на Анадыре они по 15 рублев брали с торговых людей за пару-тройку моржовых клыков, а за «сети-пущальницы платили по  30 рублев», то, вроде бы, не так уж и накладно, -  всего-то по пять соболей или по моржовому клыку на брата. Видимо, надеялись разжиться в походах.  Поскольку Михаил Стадухин в кабале значится первым, можно предположить, что он явился и инициатором этого «мероприятия».

   Вскоре после этого Михаил Стадухин отправился в поход на Индигирку, где погиб на Янеком хребте в бою с ламутами. Расплачиваться с долгом за Стадухина пришлось Семену Дежневу и Артемию Салдату.

                                     *

   Семен Дежнев был отправлен приказным человеком на Оленек. Его небольшой отряд  отправился к новому месту службы на речном судне-дощанике. Выйдя через западные протоки низовий Лены в море, которое ныне называется морем  Лаптевых,  отряд достиг устья Оленека и осенью прибыл к месту службы. По существу Оленек был глухой окраиной, тылом Якутского воеводства. С продвижением казачьих отрядов на восток, власти уделяли этому месту мало внимания.

   С 50-х годов оленекские промыслы начали приходить в упадок, все реже появлялись здесь промышленные и торговые люди. Однако якутские власти продолжали раз в два года посылать в Оленекское зимовье своего приказчика, которому поручалось собирать ясак с местного населения.

   Сложно судить, насколько трудно было жить казакам на Оленеке. В одной из своих отписок в Якутск Дежнев писал, что «живучи служилыми людьми и помираем голодною смертью. Что дано нам, холопам, хлебного жалованья непомногу, и что взяли,  тем долги платили. А ныне живем, не зная ни среды, ни пятницы, души свои скверним, всякою скверность принимаем. Что дано, то все съели, а впредь не знаем, чем питаца на твоей государеве службе». Однако, как уже говорилось выше,  подобного рода заявления часто не соответствовали действительности. В это трудно поверить, особенно в свете недавней просьбы  в Москве разрешить ему закупать на Лене ежегодно  по триста пудов хлеба «про свой обиход». Да и вызов на Оленек жены не дает оснований считать, что Семен жил там впроголодь. Скорее наоборот, - он хотел там жить «с комфортом», не лишая себя радостей семейной жизни.  Во всяком случае, в своей  отписке в Якутск он сообщает, что за год пребывания на Оленеке  собрал в ясак три сорока дватцать семь соболей, - больше, чем за пять лет пребывания на Анадыре. Надо думать, имел при этом и личный прибыток.

   На Оленеке Дежнев пробыл недолго. После возвращения  в Якутск  получил назначение в Верхоянское зимовье, откуда привез ясак за 1669/70 год. Это случилось до 7 июля 1669 года, так как под этим числом имя атамана Дежнева внесено в списки тех служилых людей, «которые были налицо». В это время в Якутске оказался Нефед Михайлов Стадухин – сын Михаила Стадухина, ранее служивший в Верхотурье. Чем это было вызвано, доподлинно неизвестно, но скорее всего сообщением о смерти отца и надеждой получить какое бы то ни было наследство. Дежнев с Артемием Салдатом не приминули этим воспользоваться, - написали челобитную  о взыскании с Нефеда  Стадухина отцовского долга: 
«Царю, государю и великому князю Алексею Михайловичю ...  бьют челом холопи твои, атаманишко казачей Сенька Дежнев да казак  Ортюшка Федотов, жалоба, государь, нам на казака на Нефеда Михайлова сына Стадухина.
В прошлом, великий государь, во 174-м году писали мы, холопи твои, в заемную кабалу подпискою по отце ево, Нефедове, по атамане казачье Михайле Васильеве сыне Стадухине во штинатцати рублех  служилому человеку Онисиму Юрьеву. Отец ево, Нефедов, Михайло Стадухин убит, а по той кабале платили деньги мы, подписчики, а тот сын ево, Михайла Стадухина, Нефед, тех денег отца своего займов нам, холопем твоим, не платит.
   Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович...  пожалуй нас, холопей своих, вели, великий государь, на того Нефеда по той кабале отца ево, Михайла Стадухина, займов во штинатцати рублех дати свой царской суд и управу». 
   На листе помета: 177-го июля в 19 день.  Поставить к суду. 

   В этой челобитной вызывает, мягко говоря, недоумение не столько то, что  долг родителя взыскивается с  сына (такая норма существует в юриспруденции и ныне), хотя, если автор  прав в высказанном выше предположении,  есть и здесь нюансы этического характера. Сколько то, что сумму в 16 рублей, взятую в долг тремя заемщиками, теперь требуют с одного человека – сына погибшего товарища.

   Нефед Стадухин, «выслушав исцов, атамана казачья Семена Дежнева да казака Ортюшки Салдата, исковой их челобитной и заемной кабалы, … в ответе сказал: займывал ли  отец ево, Михайло, по той кабале 16 рублев денег у казака у Онисима Юрьева или нет, того де он, Нефедко, не ведает, потому, что он, Нефедко, в Якутцком остроге с отцом своим не живал, а жил на Верхотурье».

   Однако это ему не помогло. Поскольку у Нефеда не оказалось ни собственных денег, ни наследственного добра,   была оформлена поручная запись служилых людей Якутского острога  следующего содержания: «Се яз служилые люди Василей Бронник, Багдан Иванов, толмач Марко Кирилов, Иван Леонтиев Хворой поручилися есми приставу Дмитрею Алексееву по кабале по Нефоде Михайлове сыне Стадухине в статье в том, отпущен он, Нефед, из Якутцкого острогу на государеву службу на Маю, и как он, Нефед, будет в Якутцкой острог, ему, Нефеду, за нашею порукою ставитца в съезжей избе по вся дни до вершения судного дела от исца атамана казачья Семена Дежнева  по кобале во штинатцати рублех. Из Якутцкого острогу за нашею порукою ему, Нефеду, не сотти, не сбежать. А буде он, Нефед, за нашею порукою не учнет ставитца в Якутцком остроге в съезжей избе до вершения судного дела или из Якутцкого острогу сойдет, или збежит,  на нас, на порутчиках, исцев иск и порука, а которой нас порутчиков будет в лицах, на том и порука вся сполна нерозвытно. 
   На то послух Якутцкого острогу площадной подъячей Вахрамей Максимов сын Олександров. Поручную писал Филька Юрьев сын Рычков 177-го году июля в 26 день.

   Об этической стороне этой истории, характеризующей истцов, - судить читателю. К слову сказать, эта история показывает и явную несостоятельность, надуманность распространенного в литературе суждения о тесной связи Михаила Стадухина с купечеством, его «предприимчивости и оборотистости», двух его братьях и сыне Якове, занимавшихся торговлей. 

   Видимо, Нефед в походе на Маю (приток Алдана) разжился-таки соболями, и по возвращении в Якутск расплатился с отцовским долгом. Во всяком случае, в делах приказной избы  больше никаких записей по этому делу не обнаружено. А в 1671 году якутский воевода князь Борятинский включил его в состав отряда, сопровождавшего в Москву государеву меховую казну.

                                      *
                                                                
   В конце июля 1669 года Дежнев выполнил еще одно задание воеводы, - ездил в Средне-Вилюйское зимовье для сбора ясака, где пробыл  до весны 1670 года. Это была  последняя служба Дежнева в Якутском воеводстве. 20 июля 1670 года воевода Иван Борятинский назначил Дежнева начальником отряда, сопровождавшего в Сибирский приказ «государеву соболиную казну». Отряд состоял из 34 промышленников, 5 тобольских и 4 ленских служилых людей. Среди них был и сын Михаила Стадухина – Нефед. «Для приему и на Москве для отдачи посланы с ним же, Семеном, два человека целовальников торговых людей». 

   Воевода направлял в столицу меха, собранные в счет ясака за 1670 год. Здесь было 16 533 соболя, 5 чернобурых, 2 черночеревых, 56 сиводушных и 2629 красных лисиц. Кроме того, в соболиную казну входило 16 068 соболиных пупков. «Да с ним же послано каменье и жемчуг». Казна была упакована «в ящике деревянном,  в сороки семи сумах  оленьих и  яловичных, да в дватцати  пяти мехах холщевых  за печатью Якутского острогу». Казна была оценена в 47 164 рубля.

   Назначение Дежнева в эту ответственную поездку следует, по-видимому, объяснить стечением обстоятельств. Во всяком случае, именно так расценивает это назначение биограф Дежнева – М. Белов. Из списка служилых людей, находившихся в Якутске летом 1670 года, видно, что из всей казачьей старшины один только Дежнев не имел назначения на очередную службу. 

   С 50-х годов вошло в обычай посылать с соболиного казной в Москву людей, имеющих высокое звание, чаще всего детей боярских. Из детей боярских в Якутске должен был быть Вторка Катаев, но его послали в Усть-янское зимовье. Атаман Петриловский еще за год до этого уехал в Москву и бесследно пропал. Таким образом,   Семен Дежнев летом 1670 года оказался единственным кандидатом в начальники отряда, который должен был сопровождать ясачную казну.

   Как это было заведено, Дежневу была вручена подробная наказная память, в которой в частности говорилось: «ехать из Якутцкого острогу вверх Леною рекою Днем и ночью наспех, нигде не мешкая, с великим береженьем,  и ото всяких воровских людей от иноземцев и братских людей оберегатца. А караулам велеть быть днем и ночью, чтоб ту великого государя соболиную казну довезти в целости. 

   …  идучи через волок великого государя казну досматривать, чтоб сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило. … В Маковском острожке тое великого государя соболиную казну, поклачи в дощаник, на чем бы великого государя казна поднять мошно, и весть от воды надежно и безстрашно,  
… едучи дорогою, в городех и в слободах, и в селях, и в деревнях на дворех, и на станех великого государя с казною стоять с великим береженьем, и караулы б у великого государя у казны были непрестанно днем и ночью, чтоб великого государя казне порухи никакой не учинилось. 

   … едучи тебе, Семену, над якуцкими служилыми людьми смотреть и беречь накрепко, чтоб они в городех и в селех, и на ямах, и по слободам не воровали и по кабакам не пили и не бражничали, зернью и в карты не играли, и дурна никакова не чинили. А буде хто ис тех служилых людей …учнут пить и бражничать,  воровать, и грабить кого, и зернью и в карты играть,  тебе, Семену, тех служилых людей ото всякого дурна унимать и наказанье им чинить, смотря по винам. 

   А будет ты, Семен, великого государя с казною поедешь мешкотно и оплошно, и тою твоею оплошкою … над казною учинитца какая поруха, и в проезде мешкота,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни».

   Н.Н. Оглоблин, - русский историк конца XIX – начала XX   столетия, имевший возможность ознакомиться с отписками, касающимися доставки этой партии государевой казны, Якутского воеводы стольника князя Борятинского,  Илимского воеводы Силы Аничкова, Тобольского воеводы боярина князя Репнина, Верхотурского таможенного и заставного головы Силы Садилова, «ценовой росписью» Якутской соболиной казны и «приемной росписи этой казны «ценовщиками», - гостем Остафием Филатьевым с товарищи, происходившие события комментирует таким образом: 

   Дежнев выехал из Якутска 20 июля 1670 года. Кроме соболиной казны воевода поручил ему доставить в Сибирский приказ разные документы Якутской приказной избы за прошлый 1669 год, - денежные и хлебные сметные и пометные списки, ясачные книги, именные окладные книги и прочее. Соболиную казну сопровождали два целовальника, - Иван Самойлов и Гаврило Карпов и несколько казаков, в числе которых был и Нефед Михайлов Стадухин. 

   Здесь Н.Н. Оглоблин делает отступление, и пишет: «Очевидно, все старые недоразумения между Стадухиным и Дежневым были совершенно забыты и отношения их стали настолько хороши, что Стадухин отпустил с Дежневым в Москву своего сына». Наивное суждение столичного ученого-профессора! Будто речь идет не о взрослом служилом казаке, а о недоросле-гимназисте. Николай Николаевич в то время видимо не знал ни о том, что Нефед не жил с отцом, а  служил в Верхотурье, ни о том, что ко времени этой поездки Михаила Стадухина уже не было в живых. 

   2-го сентября Дежнев с товарищами прибыл в Илимский острог. Илимский воевода  Сила Аничков осмотрел казну и нашел, что у  восьми сум и семи мешков с мягкой рухлядью печати якутского воеводы  «подрезаны и сняты, и в сумы и в мешки хожено». Дежнев объяснил, что в сумы и мешки действительно «хожено», но что это было вызвано крайней необходимостью. Эти сумы и мешки дорогой «подмокли» и Дежнев с товарищи для высушки казны сняли якутские печати и казну сушили». 

   Все эти тронутые мешки и сумы, равно, как и все остальное, воевода опечатал Илимской печатью и в тот же день отправил Дежнева на судах дальше, - в Енисейск, одновременно отправив в Москву отписку, из которой  Н.Н. Оглоблин заимствовал эти сведения.

   Инцидент в Илимском остроге невольно вызывает недоумение. Если здесь и не было какого-либо злого намерения, то уж точно свидетельствовало о вопиющей безответственности Дежнева, как руководителя отряда. Разве не писал ему воевода в наказной памяти: смотреть, чтобы казну «сысподи грязью, а сверху дозжем не подмочило и порухи не учинило»? Разве не для того ставились на мешках и сумах печати, чтобы никто не имел доступа к казне, не произвел кражи или подмены?

   Дощаники, которые делали на Лене, - пишут исследователи, имели навесы–укрытия для людей и перевозимых грузов от дождя и непогоды. А если и не было на судне Дежнева такого укрытия, трудно ли было  служилым людям и промышленникам в преддверии непогоды сделать такой навес, ведь для них, имевших опыт строения дощаников-шитиков с конопатью и смоляной заливкой швов, это не представляло проблемы. 

   По весне с вскрытием рек двинулись дальше.  Дежнев писал с дороги якутскому воеводе: «дано нам, холопям государевым, с волоку судно большое, а людей к нам в провожатые с Ылимского волоку не дано. И нам, холопям государевым, то было судно дано не в силу. Судом божьим ветры стали противные. И мы вниз реки тянулись бечевою и дале Енисейского острогу не могли поспеть. … А паруса я изпорол в малые лоскутья на волоку для соболиные кровли, и тот я парус отдал в отдачу на волоку весь сполна». 

   Что касается паруса, то здесь все ясно, - должен же он как-то оправдаться за подмоченную казну. Неясно с большим судном, которое оказалось «не под силу». Куда же девались, и чем были заняты промышленники, отпущенные с Дежневым, список которых приложил воевода к подорожной, - 38 человек?  

   М Белов утверждал, что зимовали дежневцы в Илимском остроге, хотя посланная с дороги отписка Дежнева дает основания думать, что зимовали они в Енисейске. Как бы там ни было, но  у них было время под контролем  воевод  просушить и привести в порядок казну. Но этого, судя по всему, сделано не было.

   Центральная Русь в это время клокотала страстями. 17 января 1670 года умер царевич Алексей Алексеевич. А весной вспыхнуло восстание Степана Разина, и состоялся его поход на Волгу. Были захвачены и разорены Астрахань, Царицын, Саратов, Самара. В Астрахани казаками был захвачен гордость государя – первый русский военный корабль «Орел». Он был построен в 1668 году под надзором приглашенного из Голландии  полковника Корнилиуса Ван Буковена, - непосредственного руководителя проекта. Строительство фрегата обошлось казне в 9021 рубль. В 1669 году корабль прибыл  в Астрахань, где его  намерены были использовать для защиты русских торговых караванов, следовавших из Индии и Персии. По одной из версий корабль был сожжен повстанцами, по другой - загнан в мелководную протоку и посажен на мель, с которой его так и не удалось снять.

   Повстанцы безжалостно расправлялись с представителями царской власти, - вешали и отсекали им головы и даже, писали современники, сжигали людей в печах. В октябре под Симбирском воинство Разина, наконец, потерпело сокрушительное поражение. В апреле 1671 года предводитель восстания был пленен казачьими старшинами и выдан царским воеводам. 6 июня 71 года Разин был четвертован на Красной площади в Москве.

   В это время отряд Дежнева прибыл в Тобольск. 26 июня тобольские воеводы  осмотрели соболиную казну «против росписи» якутского воеводы. Хотя по числу соболей все оказалось в наличии, но часть мягкой рухляди оказалась подмоченной и подгнила. Дежнев опять сослался на то, что когда плыли по Лене, «шли дожди великие», от которых и подмокла рухлядь (хотя вроде бы просушили, да и в Енисейске зимовали, - была такая возможность). Воеводы приложили к сумам и мешкам тобольские печати и в августе отпустили Дежнева в дальнейший путь. Но, со слов Оглоблина, тоже написали по этому делу отписку в Сибирский приказ.
 
   На Верхотурской заставе, куда Дежнев прибыл в ноябре, якутская соболиная казна подверглась последнему досмотру. Таможенный и заставный голова Сила Садилов, осматривая казну, нашел, что некоторые «мешки холщевые во многих местах испробиты и плачены (то есть, наложены заплаты), и мешки местами зашиваны».  Садилов  потребовал у Дежнева и его целовальников  объясненить причины порчи мешков. Те вынуждены были написать и подать в Верхотуоскую тамиоженную избу «скаску», в которой объясняли, что во время пребывания в Тобольске соболиная казна была «сложена в государев анбар, где многие мешки мыши испробили во многих местах». Дорогой целовальники «платили» и зашивали «мышьи пробоины». Дорогою же от Тобольска до Верхотурья и другие мешки  «подрались и попоролися», приходилось и их зашивать. Эту «скаску» Дежнева с товарищи голова Сила Садилов отправил в Сибирский приказ вместе со своею отпиской. С отрядом ли Дежнева, или отдельным гонцом, - неизвестно.  Насколько правдивыми были объяснения Дежнева и его спутников – судить читателю.

   Надо думать, что Нефед Стадухин, находившийся в составе дежневского отряда, остался в Верхотурье. Прямых свидетельств этому нет, но такое предположение не лишено оснований. Он ранее служил в Верхотурье, здесь по всей вероятности жила и его семья. В Якутск он ездил, как уже говорилось, по случаю смерти отца, и возвращался с отрядом сопровождения казны  по доброй воле якутского воеводы. Очень может быть, что   внимание, с каким верхотурский таможенный голова осматривал казну, вызвано информацией полученной от Нефеда. 

   Надрезанные и потом зашитые и залатанные мешки с казной невольно вызывают мысль о том, что туда вновь, как сказал илимский воевода, «хожено». С какой целью? Цель могла быть только одна, широко практиковавшаяся среди сборщиков ясака. О ней писал в свое время якутский воевода Головин: « … они, служилые люди, сбирая,  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные,  и без хвостов …».  Число шкурок оставалось тем же, а их качество и цена – иные. Уличенных в таких проделках сборщиков  Головин без сожаления наказывал батогами и сажал в тюрьму. 

   В Москву, - пишет Н.Н. Оглоблин, Дежнев прибыл 25 декабря 1671 года,  в тот же день явился в Сибирский приказ и представил присланные с ним отписки и другие документы. Прием мягкой рухляди «ценовщиками, - гостем (т.е. купцом) Остафьем Филатовым с товарищи» у якутских целовальников Самойлова и Карпова состоялся 29 декабря. 

   Составленная Филатьевым «приемная роспись», - заканчивает свое повествование Н.Н. Оглоблин, свидетельствует, что вся посланная из Якутска соболиная казна целиком доставлена Дежневым в Москву. И уже без ссылки на какой-либо документ делает собственное заключение: «следовательно, никаких злоупотреблений со стороны Дежнева и его товарищей не было, и их объяснение причин вскрытия в дороге нескольких сумм и мешков и порчи некоторой части мягкой рухляди заслуживает полного доверия». 

   При всем уважении к Николаю Николаевичу – автору многочисленных исторических исследований, это его заключение вызывает сомнение. Мог ли Остафий Филатов, этот «торговый волчина», поставленный на страже государевой казны, имя которого знали по всей Сибири, который, как говорят, «собаку съел» на разоблачении разного рода ухищрений с доставляемой в столицу мягкой рухлядью, оставить без внимания и без последствий то, что заметили «органы контроля» на  пути следования Дежнева?  Этого просто не может быть. 

   Добавьте к этому, что именно в это время, -  в 1672 году в Сибирский приказ поступили материалы розыскного дела, проведенного в Якутске князем И.П. Барятинским, о массовых злоупотреблениях якутских служилых людей, - и детей боярских и рядовых казаков. Без сомнения, было там  и сообщение о растрате казенных денег, отправленных Сибирским приказом в Якутск в 1665 году с сыном боярским Иваном Ярастовым и новоиспеченным атаманом Семеном Дежневым.

   Вряд ли Сибирский приказ, принимая решение по этому делу, был склонен  наказывать якутских служилых людей за корысть и «всякое воровство».  И без того угрожающая обстановка складывалась на востоке страны. Годом ранее князь Борятинский извещал государя об осаде Албазина, что богдойцы (маньчжуры) вышли к Тунгирскому волоку, намерены идти к Олекме, а оттуда могут подступиться и к Якутскому острогу. Жаловался на нехватку людей и боевых припасов. Можно ли было в таких условиях наказывать казаков, провоцируя бунт? Видимо, соответствующие рекомендации были посланы и князю Барятинскому. 
Однако в отношении служилых людей, оказавшихся в это время в столице (я имею в виду Дежнева и его спутников), причастных к делам, о которых писал якутский воевода, еще и уличенных в «порухе» присланной государевой казны, надо думать, были приняты самые жесткие меры наказания. Пустой ли угрозой была  последняя фраза в наказной памяти якутского воеводы: «А будет … над казною учинитца какая поруха…,  тебе, Семену, быть от великого государя царя … в жестоком наказанье и в смертной казни». 

   Известно, что в своем христианском человеколюбии государь Алексей Михайлович многое прощал «своим холопам», таких примеров немало. Однако вряд ли такая милость распространялась на хранителей государевой казны. Соборное Уложение 1649  года (свод законов Российского государства) в имущественных преступлениях  особое внимание уделяло  хищениям, разделяя их на разбой (совершаемый  в  виде промысла),   татьбу  (кражу),  и  мошенничество  (хищение,   связанное   с обманом,  но  без  насилия).  

   Татьба  разделялась на  простую,  и  квалифицированную  (церковная,   на  службе,  казнокрадство,  совершенная  в  государственном дворе и т.п.)  За  первую  татьбу виновный  подвергался   наказанию   кнутом,   лишению   левого   уха, двухгодичной тюрьме и ссылке в окраинные города;  во  второй  раз  он  наказывался кнутом,  лишался правого уха,  сажался в тюрьму на четыре  года  и  потом ссылался;  третья  татьба   всегда   наказывалась   смертью. Мошенничество расценивалось наравне с первой татьбой  и  также  наказывалось: «Да и мошенникам чинить тот  же  указ,   что  указано  чинить  татем   за первую татьбу». 

   Сомнения в благополучном исходе всей этой истории только усиливаются с последними словами Н.Н. Оглоблина в его публикации: «О дальнейшей жизни Семена Иванова Дежнева – после 29-го декабря 1671 года – никаких сведений не имею. Документов о пребывании Дежнева в Москве (обычных челобитных царю о даче «выходного жалования» и проч.), по-видимому, не сохранилось.  Не известна мне и дальнейшая его жизнь в Сибири …». 

   Действительно, в Сибирь Дежнев  не вернулся, да, по всей вероятности, и не собирался этого делать, поскольку  ему уже было за 60 – возраст, в котором служилые люди, как уже говорилось, уходили на покой, - в отставку. В документах Якутской приказной избы его имя мелькнуло лишь однажды: «Семен Дежнев во 181 (1673) году на Москве умре, оклад его в выбылых, … а жена ево Пелагея после его, Семенова, смерти вышла замуж за казака за Гришку Ларионова». Почему Пелагея, а не Кантеминка или Капка, как называл её Дежнев?  Ошибка ли это подьячего, писавшего бумагу, или Семен перед поездкой женился в третий раз? Пусть читатель сам ломает над этим голову. 
   Где, как, и при каких обстоятельствах умер Семен Дежнев – неизвестно. 
м