Слово в защиту якутского воеводы Петра Головина

     В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?
 В книгах советского времени, посвященных Хабарову, Дежневу и вообще землепроходческому движению в Восточной Сибири 1640-х годов самым нелицеприятным образом представляется образ первого якутского воеводы Петра Головина. 
     Он де и «властолюбивый деспот», и «человек крутой, подозрительный, надменный и корыстолюбивый». Мол, от его жестокости пострадали многие служилые люди, ставшие жертвой его подозрительности. Не избежал де воеводского гнева и пыточной избы даже будущий герой амурского похода Ерофей Павлович Хабаров, а Дежнева сия горькая чаша миновала только лишь потому, что он во время воеводства Головина находился преимущественно в походах. 
     Михаил Белов писал о нем: «Мстительный и своенравный Головин с первых дней своего пребывания на Лене удалил от себя действительно полезных людей и окружил, наоборот, подхалимами и взяточниками». Лев Демин в своей книге «Семен Дежнев» писал, что по повелению воеводы таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты. Что он, такой-растакой, удерживал  у  служилых людей,  уходивших в поход,  треть хлебного жалованья. Завершает эту нелицеприятную характеристику заключением, что поток жалоб на Головина, в конце концов, встревожил московское правительство и заставил его поспешить с его заменой новым воеводой, - Василием Никитичем Пушкиным.
     Читаешь, и удивляешься тому, насколько не соответствует это действительности, отраженной в сохранившихся архивных документах. Но прежде чем  обратиться к этим документам, зададимся вопросом: кем же он был,  этот Петр Головин?
     Так вот Петр Петрович Головин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат, состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. 
     Не в меньшей степени, чем богатство, именитости Головиных способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В ХV-ХVI веках Головины почти наследственно занимали должности государственного казначея и пользовались исключительным доверием правящей элиты. Забота о сохранении и приумножении государевой казны была, можно сказать, их фамильным делом.
     Лучший способ оценить  историческую значимость действий какой-либо личности, это посмотреть, что еще было сделано им самим и его потомками,  как это оценили  их современники. Так вот стольник Головин, вернувшись из Сибири в столицу, вскоре был пожалован в окольничие (один из высших придворных чинов  в Русском государстве. С середины XVI века - второй после боярина думный чин Боярской думы. Окольничие возглавляли приказы, полки, назначались в дипломатические миссии). Это уже само по себе говорит о полной поддержке правительством  действий Головина в Сибири. Вслед за этим  он будет на первых ролях  решать вопрос о присоединении Украины к России, будет пожалован в бояре, а незадолго до кончины станет наместником Каширы. 
Один  из сыновей Петра Головина – окольничий Алексей Головин, сорок лет спустя после описываемых событий, станет тобольским воеводой,  другой,  – Василий Головин во время воеводства в Белгороде станет организатором и участником отражения набегов крымцев, третий – стольник, а потом боярин Михаил Головин начальствовал над Москвой во время стрелецкого бунта. Внук Петра Головина, - Федор Алексеевич  подпишет первый русско-китайский договор о размежевании границ, будет пожалован в бояре, станет наместником Сибири, а в 1696 году - вторым послом знаменитого петровского посольства «к европейским дворам». 
     Все это дает основание считать, что Петр Петрович Головин был государственником в лучшем смысле этого слова.

                                  *

     До середины лета 1640 года Головин со своими помощниками находился в Енисейске  и появился на Лене лишь в 1641 году.  Один из авторов вышеупомянутых книг ехидно замечает: «не торопились воеводы к месту службы, - бражничали». Возможно, конечно, что и бражничали, - кто же не бражничал  на Руси. Но если и бражничал, то, как говорится, в свободное от работы время. А забот у Головина хватало,  об этом свидетельствует сохранившийся в архивах «Государев наказ якутским воеводам …».
     Наказ или наказная память в нынешнем понимании это нечто вроде командировочного задания. Только не пятистрочная «писулька»,  какой она  выглядит в наши дни, а многостраничный труд, в подготовке которого были, надо полагать, задействованы не одну неделю  дьяки и подьячьи Сибирского приказа. Наказ этот оформлялся,  как это было принято в те времена, в виде свитка, и длинна его при полном развороте даже и при убористом почерке  была, наверное, метра четыре, если не пять. Вручалась она отправлявшимся в путь от имени государя. Трудно сказать, читал ли её государь. Впрочем, с такими вот, - на новое воеводство, вполне возможно, что и знакомился на слух, зачитываемыми деятелями Сибирского приказа,  добавляя что-то по своему усмотрению и убирая лишнее. 
     Наказ начинался с подробного изложения сведений о якутской земле, уже имевшихся к тому времени в Сибирском приказе, принесенных побывавшими там енисейскими и мангазейскими служилыми людьми и промышленниками. Какие там реки и притоки, сколько времени занимает плавание от устья до устья, какие там проживают племена, какой водится зверь, масса других практически важных сведений.  Содержание этой части наказа свидетельствует о том, что государю было известно, какое на Лене творится «воровство» и беззаконие. В наказе в частности говорилось о том, что «ходили  из Мангазеи по краю тех земель  по великой реке Лене с устья в верх …, а из Енисейского острогу вниз по Лене … служилые люди с товары, …, приманивали тех землиц людей торговать,  имали у них жон и детей,  животы их и скот грабили, и насильства им чинили многие, и от государевы высокие руки тех диких людей отгонили, а сами обогатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства малое ….   
     … в прошлом  во 139 году на великой реке Лене лутчие тайши, которые государю служили,  и алданские князцы воровством служилых людей Енисейского острогу атамана Ивашка Галкина с товарыщи от великих их обид учинились от государя отгонны.
     …  по отпискам из Сибири  …  сбирают ясаку не по многу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на Лене реке, служилые люди сами корыстуются, и меж себя у тех тобольских и у енисейских и у мангазейских служилых людей, для тое своей бездельные корысти  бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той же реке Лене соболи промышляют, побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумненье, тесноту и смуту, и от государя их прочь отгоняют;
     … в прошлом во 143 году писал к государю  … воевода Ондрей Племянников, что  енисейские служилые люди … с атаманом  Ивашком Галкиным, сшодчеся на Лене реке с мангазейскими служилыми людьми  ясачными сборщиками  Степаном Корытовым да с Остатком Черкашенином,  меж себя учинили бой, четырех человек свою братью служилых людей тобольских и мангазейских и енисейских казаков убили из пищалей до смерти, а иных многих служилых  и промышленных людей переранили.  Аманатов, под которых емлют государев ясак, друг у друга отнимают и емлют с иноземцов ясак вдвое: один емлют в Мангазее, а другой в Енисейском. И чинят иноземным тесноту и обиду великую,  жен их и детей к себе емлют, и от того  в иноземцах в Якутской земле учинилась смута великая». 
     Якутским воеводам предписывалось, прибыв на Лену, всеми мерами навести там порядок, и действовать впредь в соответствии с государевыми указами и грамотами Сибирского приказа.
     Далее в наказе  подробнейшим образом расписано когда, где, и что именно нужно сделать, следуя к месту службы, - где, у какого воеводы  и сколько взять людей, - стрельцов, пеших казаков, детей боярских, духовников, кузнечных мастеров, плотников, грамотеев. Где по пути останавливаться на зимовку. Где, сколько и каких взять продуктовых запасов, судов, снастей, вооружения, боевых припасов, имущества для церквей. Сколько кому платить жалованья: деньгами, хлебом и солью. И многое - многое другое. При этом неоднократно напоминалось, что делать все это нужно без задержки, «наспех», «не замотчав». Шутка ли собрать и переправить через многие тысячи верст такое войско со всеми необходимыми припасами и оснащением. Так что воеводам было не до бражничанья.
     Завершающая часть государева наказа содержала в себе конкретный перечень задач, которые необходимо было выполнить воеводам по прибытию на Лену. Главными из них назывались: наведение порядка на подведомственной территории, исключающего хищение ясака служилыми людьми и уклонение торговых и промышленных людей от уплаты государевых пошлин; совершенствование системы сбора ясака с инородцев; а также расширение ясачной территории путем проведывания новых землиц и их присоединения к России. Результатом всех этих действий должно было стать увеличение сбора ясака и повышение прибыли государевой казны. 
     Помимо формулировки этих главных задач в наказе давались рекомендации по методам и способам их решения  и перечислялись иные более мелкие задачи. Напоминалось, чтобы воеводы «иноземцов всяких от русских людей от их обид и от продаж и от насильства оберегали»;  следили за тем, чтобы служилые люди «ходячи по ясак утеснения и обид никаких иноземцам не чинили;  … збирали  с них государев ясак ласкою и приветом, а не жесточю и не правежем;  имали    ясак по их мочи и одиножды в год».  По всем прочим  вопросам, которые не попали в наказ, рекомендовалось принимать решения «смотря по тамошнему делу,  по  своему высмотру, как будет пригоже и как их Бог вразумит». 

                                      *

     В чем авторы-критики Головина правы, так это в том, что он был крут и даже  жесток в своих действиях, направленных на  достижение поставленных целей. Эта крутизна и жестокость проявилась уже  на подходе к основному месту службы, - в Енисейске. 
     Среди прочих задач, поставленных перед Головиным государевым наказом, была задача всеми мерами бороться с пьянством, азартными играми и  распространением среди служилых людей «богомерзкого зелья», –  табака. Указ государя о запрете хранения, продажи, и курения табака появился еще в 1634 году. Наказание за нарушение указа и для продавцов и для покупателей предусматривалось самое суровое - вплоть до смертной казни с конфискацией имущества.  Правда смертная казнь была крайней, и потому весьма редкой мерой наказания. Курильщиков и продавцов табака, как правило, наказывали денежным штрафом,   кнутом, батогами, в редких случаях - отрезали носы. 
     Головин, занимаясь зимой 1640 года организацией переправки грузов для нового Якутского воеводства по Кетскому волоку в Енисейск,  обнаружил, что богомерзкое зелье докатилось и до Енисейска и, в соответствии с государевым наказом, принял меры по пресечению этого действа. 
     Не стану описывать детали этой эпопеи, скажу лишь, что   в результате проведенного Головиным расследования было выявлено  двенадцать человек, занимавшихся потреблением и распространением табака, и установлен путь его проникновения в Енисейский острог. В ходе сыска практически все обвиняемые претерпели физическое воздействие, - побывали на дыбе или были наказаны кнутом. Казна же пополнилась на 32 рубля и 4 алтына - штраф и конфискованная «выручка».  Довести до конца это дело Головину не удалось, -  наступила весна, нужно было следовать на Лену.

                                     *

     Насколько деятелен был Петр Головин и насколько широки были его интересы можно судить по одному лишь перечню организованных им экспедиций и событий, происходивших в эти годы на Лене.Еще в пути Головин поручил одному из своих помощников – письменному голове Еналею Бахтиярову досмотреть соляные «росолные ключи» в прибрежьях реки Илима, выяснить «можно ли на том месте варницы устроить». Сохранилась «Доезжая память» Еналея, из которой видно, что Бахтияров определил размеры, положение и происхождение соляных источников, взял «росолу соляного для опыту», но вопроса о возможности построить варницы не решил, поскольку не сумел найти «соляного мастера». Вряд ли Головин был удовлетворен таким результатом.
     Продвижение  якутских воевод  к  Лене  совпало с возвращением с Витима экспедиции Максима Перфильева. Головин подробно расспросил его о путях к Шилке (Шилкару). Перфильев, считавший причиной неудачи похода недостаток продовольствия и снаряжения, предоставил Головину полный отчет о походе, который тот отослал в Сибирский приказ.
     Для сбора более точной информации и поиска подхода к Шилкаре  Головин, еще не доходя до Якутска, отправил в тот район несколько разведывательных отрядов. Одному из них, состоявшему из 50 служилых людей во главе с казачьим пятидесятником Максимом Васильевым и десятником Аксеном Аникеевым поручалось выяснить наличие «сухого» пути на Шилкару со стороны Лены или  Байкала, как далеко от Байкала находится эта река и куда она впадает; насколько далеко расположен улус князца Лавкая, и на каком расстоянии от него находятся места добычи серебряной и медной руды,  какой родится в тех местах хлеб.
     Итоги этой экспедиции неизвестны. Она или погибла, или  документы о  результатах этого похода еще не найдены в архивах.  Несколько казаков, посланных Головиным на речку Чаю, принесли сведения, которые подтвердили информацию Максима Перфильева о том, что «вверх Витима, за волоком,  живет князец Лавкай в рубленых юртах... и хлеб у него родится всякий».
     По  приказанию Головина была подготовлена новая экспедиция на Шилкару, во главе которой он  поставил Еналея Бахтеярова. Перед ним была поставлена задача пройти по Витиму  на Шилку, призвать под «высокую государеву руку»  князцов Лавкая и Батогу, организовать сбор ясака, поставить острог у того места, где добывается серебро,   и приступить к освоению края. Отряд в 55 человек в расчете на два года обеспечили питанием, оружием, в том числе – пушкой и боеприпасами. На исходе лета отряд отправился в путь.
     5 сентября 1641 года (напомним читателю, что тогда новый год на Руси начинался с сентября месяца) Петр Головин, находившийся в это время у Ленского волока, послал Курбата Иванова с пятидесятником Василием Витязевым и десятью служилыми людьми вверх по Лене  к тунгусским ясачным князцам и к их улусным людям, чтобы взять с них ясак, который они не платили уже два года. Велено было Курбату  расспросить местное население   про Байкал, про новые земли,  про братских людей, и «сделать чертеж с Усть-Куты  до Ленских вершин и Байкалу и в них падучим сторонним рекам», а по Лене-реке «пашенным местам и сенным покосам смету составить и роспись против чертежу, где и в котором месте сколько мочно посадить пашенных крестьян». 
     Вернувшись на  Ленский волок Курбат Иванов передал воеводе государев ясак и  подал в съезжей избе чертеж, а к нему роспись реки Лены с  её притоками с устья  Куты  до ленских вершин и Байкала;  «за своею рукою  сметной список пашенным местам и сенным покосам и роспросные речи тунгусского князца Мажоуля про  мунгал, Китайское государство и про братцких людей». Этот чертеж, расспросные речи и  роспись «за  Курбатковою рукою» Головин  послал   в Москву. В том же 1641-м году     Головин послал Курбата вниз по Лене  в Жиганское  зимовье к якутским и тунгусским князцам  для  ясачного сбора  и  поиска новых неясачных людей.  Попутно наказал    выполнить «чертеж великой  реки Лены с вершины  до устья, и в нее падучим рекам с их притоками,  по всей Лене реке пашенным местам и всяким угодьям». Лишь после этого воевода двинулся к Ленскому острожку, -  месту своего постоянного пребывания.

                                    *

     На пути к месту службы, в устье Куты Головин  имел возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство.  Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин – еще и  какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды. 
     Г.А. Леонтьева в своей книге о Хабарове пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с  десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку  Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Для этих целей он сам вынужден был в 1639 году везти из Енисейска 2000 пудов зерна. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
     Немало написано о притеснениях, которые, якобы, терпел Хабаров от  воеводы Головина. Это не совсем так. Петр Головин поначалу отнесся к Хабарову весьма благосклонно. Восхитившись его хлебопашеским и солеварным опытом  в устье Куты, воевода предложил ему завести государеву пашню на Киренге, используя для посева зерно с  десятины, которую ему надлежало сдавать в казну. Ерофей от заведения государевой пашни   отказался, высокомерно заявив, что «ему так пахать не уметь», но предложение о заведении пашни на Киренге принял, заверив, что поднимет её на свои деньги в частном порядке.
     Воевода  согласился, дал ему  «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «на великой реке Лене, на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню …. И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Предложил воевода и «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в  отдачу, … а также льготу на год».  Но Хабаров отказался от такой услуги, заявив, что, как и на Усть-Куте,  намерен поднять  пашню на свои средства. 
     Тогда же воевода взял на Хабарова  «поручную запись». Она писалась от лица поручителей.  В ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина. Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». 
     Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей  обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, -  240 рублей с Тимофея Ущелемца, 200 рублей с торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей с Никиты Агапитова Ярославцева.
     Воевода  поручил Курбату Иванову, направлявшемуся в низовья Лены для сбора ясака и составления чертежа ленских притоков, разыскать там Ерофеева должника Тимофея Ущелемца и доставить его «за приставом» в острог для взыскания с него долга воеводским судом. Что Курбат и сделал. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены. 

                                    *

     Прибыв  к Ленскому острожку, Головин принял от приказного человека Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разорявших казну. Воровали ясак служилые, не платили государеву десятину торговые люди и промышленники, не исполнялись государевы указы и грамоты Сибирского приказа. 
Это и неудивительно, -  более чем десять лет  прошло с той поры, как  енисейцы открыли путь на Лену. За эти годы в  удаленный от власти регион пришло немало торговых людей, охотников-промышленников,  «гулящих людей» или попросту говоря бродяг, всякого рода беглецов с Руси с криминальным, как сейчас говорят, прошлым. Здесь сложилась атмосфера полной, ничем не ограниченной свободы действий, подобно той, какая существовала в запорожской сечи. Прибывающие время от времени из Енисейска для сбора ясака немногочисленные отряды служилых людей не могли изменить ситуацию. Более того вирус вседозволенности и корысти проник и в эту среду. Каждый наживался, как мог, грабя и одурачивания аборигенов, считая при этом, что так и должно быть.
     Ко многим из этих злоупотреблений оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин вознегодовал и, не медля, его арестовал. В роли  обвинителей Ходырева среди прочих людей выступили Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено  более трех тысяч отборных соболей и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений  служилой верхушки.
     Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями выплыло  скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, -  совместная с Парфеном  Ходыревым  торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.   Юрий Селиверстов жаловался, что он сам отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.Разумеется, ни  Ходырев, ни Хабаров сами пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Парфен де предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то  я вам  руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву».
Ерофея под конвоем доставили в острог, но он  принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. В ходе сыска у него было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать»,  наказал его штрафом, изъяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни. 
     Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла  драка со служилыми людьми,  инициатором которой был  Ерофей. За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку  Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню Хабарова и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний по заварившемуся делу. На конфискованную у Хабарова пашню Головин  отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.

                                      *

     Весенним половодьем 1641 года  Ленский острог затопило. Головин  приказал перенести его  на новое более надежное место. Эти работы возглавил письменный голова Василий Поярков. Надо сказать, новый острог возвели  быстро и настолько добротно, что одна из острожных башен сохранились до наших дней. Новый острог стали называть Якутским.
     Еще до прихода  воевод Парфен Ходырев, бывший в то время приказным человеком Ленского острожка, набрал и отправил для сбора ясака на вновь открытых «заморских реках» Яне и Индигирке два отряда служилых людей. Во главе одного из них на Индигирку отправился Постник Иванов, второй, - на Яну, повел Дмитрий Зырян. С ним ушел к морю и Семен Дежнев. Собранную у янских якутов соболиную казну, - 340 соболей и две чернобурых лисицы, Зырян весной 1641 года отослал с Дежневым в Якутск в сопровождении трех казаков. Семен  оказался на Лене как раз в то время, когда началось следствие над Ходыревым. Среди служилых людей,  допрошенных  по ходыревскому делу, упоминается и Семен Дежнев. Он, видимо, немало знал о коммерческих проделках Парфена.
     К этому времени относится прибытие в Якутск  государева указа по делу о столкновении в 1639 году отряда Парфена Ходырева с томскими казаками атамана Копылова. В Москве посчитали, что главным виновником тех событий  явился Парфен. Уничтожение  в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Петру Головину и Матвею Глебову предписывалось провести сыск в отношении провинившегося сына боярского Парфена Ходырева с применением, если будет в этом необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске. 
     Головин, энергично взявшись за дело,  прежде всего, принял меры, направленные на усиление контроля над сбором ясака, пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения мягкой рухляди и обеспечения полного сбора десятинной пошлины. Этим он  вызвал бурное негодование недобросовестных русских промышленников, служилых и торговых людей. В своем противодействии нововведениям они  сумели заручиться  поддержкой второго якутского воеводы - стольника Глебова и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. 
     Нельзя не видеть, что при всей своей  нетерпимости к хищению пушнины, Головин старался быть объективным и справедливым при рассмотрении таких дел. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. 
     Дежнев и его спутники вместе с ясаком привезли в Якутск и собственную пушнину, которая была по распоряжению письменного головы Василия Пояркова конфискована у них в пользу казны. Это заставило Дежнева и его товарищей обратиться на имя царя Михаила Федоровича с челобитной. «В нынешном, государь, во 149-м (1641) году, - писали они,  мы, холопи твои, были на твоей государевой службе на Янге реке для твоего, государева, ясачного збору. И как твой, государев, ясак с якутов собрали,  после твоего, государева, ясаку купили мы, холопи твои, у твоих же, государевых, ясачных якутов соболишек на свой товар. И в нынешнем во 149-м году как мы, холопи твои, пришли в Ленский острог с твоею, государевою, ясачною казною,  у нас, холопей твоих, те наши соболишка письмяной голова Василей Данилов Поярков запечатал... пожалуй нас, холопей твоих, вели, государь, те наша соболишка распечатать и нам отдать долги свои платить, чтобы нам, холопам твоим, в своих долгах, на правеже стояв, в конец не погибнуть, и твоей бы царские службы впредь не отбыть...» 
На челобитной  сохранилась помета – «По сей выписке Ивашке Иванову, Сеньке Дежневу, Гришке Простокише соболи их, для государевы дальние службы и их нужы, и дорогово подъему, соболи выдать и написать в приговор».
     В 1641 году у вернувшихся из похода  Ивана Реброва было обнаружено 29 соболей, 40 пластин собольих и соболья шуба, у Ивашки Сергеева – 60 соболей и две шубы собольих. Все это было у них отобрано. Однако после разбирательства с учетом того, что казаки успешно собрали и доставили ясак, не получая при этом жалованья, воевода распорядился, сделав соответствующую помету на их челобитных:  «… По сей выписке Ивашку Сергееву да Ивашку Реброву, да Фочке Самсонову для государевы дальные службы и их нужы … соболи их и шубы собольи отдать, для того, что оне служили государю без его, государева, жалованья». 

                                    *
 
     Не забывал  воевода и о  «проведывании новых землиц». В  1641 году   он  отправил   в  верховье Индигирки для сбора ясака отряд служилых людей из 14 человек. Во главе отряда был поставлен десятник Михаил Стадухин.  В явочной челобитной ленских служилых людей  называется кроме самого Стадухина еще 11 человек, в том числе Семенка Дежнев, Вторко Гаврилов, и служилый человек Ленского острога Андрей Горелый.                                                              
     В июне 1642 года вернулся   в  Якутск с низовьев Лены Курбат Иванов,  передав Головину «чертеж   реке Лене и  сторонним рекам,  и  против чертежу роспись». В том же году по приказу Головина он был отправлен в  поход на верхоленских и байкальских тунгусов и бурят, «чтобы, укрепясь в их стране, быть ближе к забайкальскому серебру».   Год спустя, вернувшись  в Верхоленск, Курбат сделает «чертеж Байкалу и в Байкал падучим рекам и землицам», приложил к нему «распросные речи тынгусов и братцких людей про мугал и про Китайское государство и про иные землицы и на Байкале где мочно быть острогу...».  Все это будет послано   воеводе  Головину.
     В это же время  Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин. В 1642 году  он ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак. Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как  ущемление их прав и вызвала восстание инородцев. Волнения  вспыхнули  одновременно во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей. В феврале 1642 г. были уничтожены отряды  ясачных сборщиков Воина Шахова, Алексея Гнутого, Осипа Галкина, Остафия Михалевского, Григория Летнева. Одновременно уничтожались и русские промышленники, находившиеся на промыслах. В начале марта более 700 восставших попытались осадить Якутский острог.
     Помощники Головина воевода М. Глебов и дьяк Е. Филатов, не согласные с его методами утверждения ясачного режима, выступили против него, в результате чего в Якутске началась воеводское противостояние. Головин обвинил Глебова и Филатова в измене.  Дело дошло до того, что, как он писал  енисейскому воеводе Осипу Аничкову,  «по воровскому научению воеводы Матвея Глебова, диака Еуфимья Филатова, да сына боярского Парфена Ходырева, что учили  они якутов  … наших служилых людей побивать, и под острог собрався, … тайным обычаем притти ночью, караулщиков побить,  пушки в воду стаскать и острог зажечь …, а самим якутам всем велели вдаль на вершины сторонних рек отойти …,  да Матвей же Глебов и дьяк Ефим Филатов приказывали  служилым людям … по всем ясачным зимовьям иноземцев научать, чтоб они промышленных людей грабили и побивали, и наш бы ясак они, служилые люди, сбирая  добрые соболи имали себе, … а в ясак клали свои худые соболи и недособоли драные и без хвостов, и то не сполна…, а иноземцам тунгусам велели отойти на иные реки, чтоб вперед нашего ясаку имать было не с кого….  И многожды научали иноземцев и русских людей … меня, Петра, убить». 
     Трудно сказать, в какой мере содержание этого письма соответствовало действительному положению дел. В значительной мере, видимо, так оно и было. Во всяком случае, Головин освещал ситуацию так, как он её видел и понимал.
Масла в огонь подлили провокационные действия недоброжелателей Головина, которые распустили слух, что перепись скота проводится якобы для того, чтобы его реквизировать. По сути дела это была масштабная провокация промышленных людей и старых казачьих атаманов против воеводской власти, противоборство  воеводы Головина с казачьей вольницей, до этого безнаказанно грабившей аборигенов. Обострились отношения и в среде русского населения.
     Но Петр Головин был не из тех, кого можно было запугать подобными действиями. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене, участии в подготовке восстания якутов. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек были арестованы и заключены в тюрьму. Впрочем, Лев Демин пишет в своей книге, что  дьяк Евфимий Филатов оказался лишь под домашним арестом и к его дому был приставлен караул,  а  второго воеводу Матвея Глебова Головин посадил под арест на его же дворе, не отпуская его ни в съезжую избу для вершения дел, ни в церковь.
     В это время вернулся из похода по Витиму Еналей Бахтияров. Он докладывал, что поднялся по Витиму выше Перфильева. Как и предполагал воевода, хлебных запасов ему хватило. Но чем дальше шел отряд, тем путь становился все более непроходимым и трудным. Встречавшиеся на пути тунгусы пугали Бахтеярова рассказами о многочисленности дауров и  силе их князцов.  Бахтеяров не решился идти дальше, отдал приказ о возвращении. 
     Нет сомнений в том, что Головин был раздосадован  невыполнением Бахтияровым данного ему наказа. Трудно сказать, что было тому причиной, - только ли невыполнение им воеводского задания, или вернувшись из похода,  он занял сторону воеводы Глебова, но Еналей Бахтияров тоже оказался в тюрьме.
     Восстание инородцев было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. 
                                    *

     Головина не оставляла мысль о серебре, в котором так нуждалась российская казна. Уже почти столетие  государи предпринимали попытки разыскать на русской земле собственные месторождение этого металла, но все попытки оказывались тщетными. Единственным источником его поступления был ввоз из-за границы серебряной иностранной монеты и изделий. Правительство перечеканивало иностранные монеты, в основном - талеры. При перечеканке с монет сбивали иностранные обозначения и ставили свои. Такие монеты на Руси называли "ефимками". 
     Стремясь сократить громадные расходы по закупке серебра, правительство требовало от местных властей максимальных усилий по разведке благородных металлов и их добыче.   Однако и к 40-м годам  XVII столетия в России не были еще найдены и освоены собственные серебряные месторождения.
     В декабре 1641 г.  воевода П. Головин сообщил в Сибирский приказ, что по Индигирке по слухам есть серебро, но где именно — неизвестно. В начале 1642 года три аманата-заложника, привезенные с Индигирки Елисеем Бузой, при расспросе уверяли воеводу, что за Индигиркой протекает большая река Нерога «пала де та река своим устьем в море, а на той де реке Нероге у устья морского недалече в горе, в утесе над рекою – серебряная руда…» (как впоследствии оказалось, - олово). Это была информация первостепенной важности, активизировавшая действия якутских властей и резко усилившая приток русских людей к этому району. 
     Летом 1642 года Головин послал на Индигирку таможенного целовальника Епифана Волынкина с приказом Дмитрию Михайлову Зыряну произвести строжайшее расследование по показаниям юкагиров о серебряной руде на реке Нероге. В приказе воевода писал, что в случае удачного исхода  поисков государь не останется в долгу и выдаст «большое государево жалованье, чево у вас и на разуме нет». Приказчику предписывалось, «прося у бога милости, идти на ту реку Нерогу с служилыми и промышленными людьми сколько есть, а в Индигирке оставить людей немногих». 
     Волынкин передать приказ не успел. Прослышав о новой неизвестной реке, Дмитрий Зырян летом того же года вместе с промышленными людьми, оставив в острожке за себя Лаврентия Григорьева, сплыл к устью Индигирки и двинулся морем на восток, дошел до устья реки Алазеи и приступил к разведке этой новой реки. Не зная, где теперь разыскивать Зыряна, Волынкин вынужден был вернуться в Якутск. 
                                     *

     Новая неудача не заставила Головина отказаться от намеченных планов. Захваченный Бахтеяровым на Витиме и привезенный в Якутск тунгусский шаман Лавага при расспросе подтвердил прежние известия о богатстве Даурии,  наличии там хлеба и серебряной руды. Новым были сведения о реке Зее,  про которую в Якутске еще никто не знал. «А на Зие-реке, - сообщал Лавага, хлебных сидячих людей много, а вверх по Зие тунгусов много. И у тунгусов соболей много».
Получив к тому времени от спутников Ивана Москвитина, побывавших  на побережье Охотского моря,  новые сведения об Амуре, серебряной горе  на этой реке, и путях к верховьям  притока Амура -  Зеи, Головин приступил к подготовке  новой большой экспедиции.
     В июле 1643 года  он  послал на Зею отряд из 133 казаков с пушкой под начальством письменного головы Василия Пояркова. Отряд снабдили судовым инструментом,  парусиной, боеприпасами, пищалями, а также медными котлами, тазами, сукном и бисером  в качестве подарков местным жителям. К отряду присоединилось полтора десятка добровольцев-промышленников. Поярков должен был описать реки и народы, живущие на них, их занятия, выяснить природные богатства края и представить «чертеж и роспись дороги  и волоку к Зее и Шилке реке,  падучим в них рекам и угодьям». Но главной задачей Пояркова было выйти на Шилку и найти там месторождение серебряных руд, о котором писал государю Максим Перфильев. А «пришед к серебряной руде, острог поставить».

                                     *

     Слухи о трагических событиях на Лене и противостоянии воевод обеспокоили столицу. В 1643 году  Сибирским  приказом от имени государя было «писано в Енисейской острог к воеводе Осипу Оничкову да к подъячему Василью Шпилкину, и велено им послать из Енисейского острогу на великую реку Лену в Якутской острог наскоро нарочного сына боярского.  Велено тому сыну боярскому воеводу Матвея Глебова, да диака Еуфимея Филатова,  писменного голову Еналея Бахтеярова,  их жон и детей и людей, и попов, и подьячих и целовалников, и служнвых и торговых и промышленых людей, которых Петр Головин посажал в тюрму без нашего указу, … из тюрмы и из за приставов свободить.  А которые были служилые и промышленые люди … посажены в тюрму за какие наши за болшие дела,  тех людей велено до сыску подавать на поруки,  а по которых порук не будет,  тех подавать за приставы; а что … какие дела воевода Матвей Глебов и дьяк Еуфимей Филатов и иные люди делали не но нашему указу, или изменою, или … нашею казною корыстовались, … тем людем и делам взять у Петра роспись  за его Петровою рукою,  да про то  его Петра и … Матвея и иных всяких чинов людей роспрашивать, … ставя с очей на очи допрашивати,  сыскать про то про все подлинно, и тот сыск прислать к нам к Москве…».
     Осип Оничков послал исполнять это щекотливое дело сына боярского Ивана Галкина. Порученец прибыл на место вовремя.  Головин уже намеревался повесить Ходырева вместе с некоторыми другими «изменниками», даже построил для этого виселицы. На первых порах поручению Галкина Головин не поверил, даже усомнился в подлинности предъявленного ему  указа. Да и могло ли быть иначе в свете той характеристики, какая была дана Галкину в государевом наказе, врученном Головину в Москве. Должно быть, недоверие это еще и усилилось излишней горячностью атамана, его  намерением побыстрее освободить  своих знакомцев, с которыми он и сам не раз имел дела, в том числе и такие, о которых не  следовало бы знать Головину. Воевода сидельцев не освободил, но и никаких решительных действий предпринимать не стал, решив дождаться  воевод, которые ехали ему на смену.
     Ходырева спасло прибытие  Пушкина и  Супонева с государевым посланием. Головин с сожалением приказал распилить виселицы на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.

                                      *

     Не соответствует действительности и суждение некоторых авторов о том, что Михайло Стадухин пользовался расположением воеводы Петра Головина. Он якобы выезжал встречать его по прибытии на Ленский волок, там оказал Головину какие-то  услуги (какие именно – не уточняется), а в дальнейшем выступал с наветами против его недругов. Это угодничество Стадухина, пишет Лев Демин,  воевода, якобы, оценил, почему  Михайло, как и Василий Поярков, оказались в числе тех людей, которые составляли опору Головина и встречали с его стороны благоволение. 
     Содержание наказной памяти, присланной Головиным Зыряну, не дает никаких оснований для такого суждения. В ней он писал: «А будет ты, Митька, учнешь делать по изменничью Матвееву и Еуфимьеву наученью, и зделаешь так же, что и Мишка Стадухин с Емокона без указу пошел, а по нем была, по Мишке, взята порушная запись, что было ему стать в Якутцком остроге с Емокон. А он, Мишка, воровством своим, забыв порушную запись,  в Якутцкой острог не бывал, и то знатно, что Мишка Стадухин зделал так по их же воровскому научению. А будет ты тако ж учнешь делать, и вскоре в Якутцкой острог про все подлинно не отпишешь, и казны государевы, что у тебя в той реке собрано, не пришлешь, … тебе за то по государеву, цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу быть в смертной казни.
     А коли  будет Мишка Стадухин у тебе ноне в новой реке,  тебе б Мишку дать на поруки з записью и прислать в Якутцкой острог за поруками. А будет поруки по нем, Мишке, не будет,  тебе б ево, сковав, прислать в Юганду реку  к служивому человеку к Кирилку Нифантьеву, А будет ты ево, Мишку, не пришлешь,  тебе за то быть в жестоком наказанье». 
     Можно ли в свете этого послания говорить, что Головин благоволил Михаилу Стадухину? Прибыв в Якутск  Стадухин подробно рассказал воеводам о событиях, происходивших на Колыме. Что было  причиной его задержки, - неизвестно. В свете содержания вышеприведенной наказной памяти Дмитрию Зыряну не без основания можно предположить, что и Михаилу Стадухину за отступление от воеводской наказной памяти пришлось «хлебнуть тюремной баланды». 
     Сергей Марков в книге «Подвиг Семена Дежнева» писал: «…  явившись в Якутск с вестью о новых землях, он попал под горячую руку воеводе. Ясырная женка Стадухина ... наверно, пролила немало слез, видя, как ее милого дружка водят «за приставами» в съезжую избу. Головин морил Стадухина голодной смертью, видимо подозревая его в утайке «мягкой рухляди». 
     Как видим из наказной памяти Зыряну, с которой Марков очевидно не был знаком, подозрения Головина были более серьезными, он подозревал Стадухина в измене, пособничестве Глебову.
     Воевода Петр Головин действительно насаждал дисциплину и порядок в уезде  в том числе и «драконовскими» методами.  Михаил Стадухин  оставался в Якутске до завершения следствия по Глебовско-Ходыревскому делу,  - июня  1647 года.

                                     *

     Колыма в это время привлекает массу торговых и промышленных людей, которые  устремлялись туда толпами. Слухи о богатствах  Колымы вызвали  волнения среди казаков и промышленников Якутска.  Желающих отправиться туда оказалось слишком много. В 1645 г.  воевода Головин  попытался запретить казакам покидать Якутск, и отказал промышленным людям в выдаче проезжих грамот.  Служилые  взбудораженной толпой с «большим шумом» явились в съезжую избу к новоприбывшим  воеводам, - Пушкину и Супоневу, «говорили невежливо» и жаловались на Петра Головина. Зачинщиками «смуты» были пятидесятник Шаламко Иванов, десятник Василий Бугор, рядовые: Ярофей Киселев, Иван Пуляев, Федот Солдат и еще несколько служилых людей. Жаловались на разорение их воеводой Головиным, неправильное, по их мнению, удержание трети хлебного  жалования у семейных казаков, уходивших в поход (Головин приказал оставлять эту треть на содержание семьи уходившего в поход казака). 
     Служилые оказали неповиновение, отказались идти  в «прежние зимовья» собирать ясак, требовали выдать им жалование вперед и отпустить на Колыму. Кончилось все тем, что часть служилых людей (22 человека) во главе с пятидесятниками Реткиным, Ивановым, десятником Василием Бугром и ссыльным человеком Никитой Семеновым, забрав пищали, захватили стоявшие на Лене «воеводские суды» и поплыли вниз по реке к устью. С ними в коче и лодках бежали еще и промышленные люди,  - всего более 50 человек.
     В погоню было послано два сына боярских, пятидесятник, два десятника и 20 служилых «в легких стругах» и берегом на конях, чтобы уговорить бежавших и вернуть их  в Якутский острог. Но бежавшие вернуться отказались.
     Головину  пришлось отступиться от своих намерений. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам.  Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей,  знатных вельмож. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников - наемных людей, которые занимались промыслом, управляли кочами, охраняли имущество. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми. В 40-е годы через якутскую таможню ежегодно проходило до тысячи человек, направлявшихся на промыслы или возвращавшихся с промыслов. 

                                      *

     В книгах о Хабарове повсеместно присутствует тезис о том, что он якобы был брошен воеводой Головиным в тюрьму. Это не так. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать. Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось, «за приставом» в Якутском остроге,  по сути дела, - под домашним арестом, хотя и действительно весьма продолжительное время. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова,  находившиеся в тюрьме.
     Лев Демин в своей книге о Семене Дежневе рисует нелицеприятную картину, как «по повелению Головина таможенные заставы досматривали караваны, трясли с пристрастием все грузы, чтобы обнаружить обличающие его тайные грамоты». Это тоже не что иное, как  приписывание Головину действий, которые он не совершал, считая, видимо, это ниже своего достоинства. Что же касается досмотра караванов с целью обнаружения тайных посланий, то они действительно в Якутске имели место, но это было во время воеводства Францбекова. Это  он, чтобы о его беззаконных действиях не узнали в Москве, устроил около Якутска заставы, на которых всех людей, ехавших на Русь, "обыскивали накрепко, раздевая до нага и разрезывая шубы", чтобы нельзя было провезти в Москву челобитных. Об этом свидетельствуют архивные документы.
     Есть все основания считать, что доносов воевода Головин  не боялся.  Свидетельством тому - история с челобитными  того же Ерофея Хабарова.  В 1643 году  он  написал в Сибирский приказ две челобитные, в которых жаловался на «мучительства» и разорение его воеводой: конфискованной пашне, отнятой соляной варнице, несправедливой замене десятого снопа пятым. Просил отпустить его в Соль Вычегодскую к семье, «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться».
     Документы говорят о том, что как раз в это время, - 11 июня 1643 года торговый человек Никифор Хабаров, - брат Ерофея зарегистрировал на Ленском волоке партию меховой рухляди в 790 соболей. В денежном выражении это не менее чем полторы – две тысячи рублей. Сознает ли читатель реальную значимость названной суммы? Скажу лишь, что шлем государя (шапка Ерихонская),  попавший в казну в 1621 году, был оценен в 1175 рублей;  на нем  - 95 алмазов, 228 рубинов, 10 изумрудов, золотом насечены короны. Представьте себе, какими деньжищами ворочал Ерофей с братом, и какие он имел возможности «подмазать дело».  Видимо  брат и доставил Ерофеевы челобитные в столицу   в руки дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова, попутно  одарив его  сибирскими подарками. 
     Ответ из Москвы пришел, когда в Якутск уже прибыли новые воеводы, - Пушкин с Супоневым, и полным ходом шло дознание по глебовскому делу.  Им поручалось среди всего прочего выяснить «допряма» и отписать в Москву, «не замотчав»:  «… сколько давно и при котором воеводе ему, Ерофейку, та земля дана …,  из десятого ль или пятого снопа, и на сколько лет, и что у него с тое земли и иных каких оброков велено имать. И будет ему, Ерофейку, та земля дана из десятого снопа, для чево Петр Головин у него, Ерофейка, с тое земли взял пятой сноп, а не десятой, и для чево у него те  землю и варницу взял …, и его, Ерофейка, в Якуцком остроге держал, и к Руси не отпускал?».  Грамота подписана дьяком Сибирского приказа Григорием Протопоповым.
     Этот документ невольно наводит на размышления. Чем вызвано такое внимание Сибирского приказа  к судьбе  в общем-то ничем особым не примечательного промышленного и торгового человека? Можно понять заинтересованность в судьбе таких известных и заслуженных личностей, как стольник Глебов, дьяк Филатов, письменный голова Бахтияров, - они названы в грамоте поименно. О прочих фигурантах, попавших в немилость якутскому воеводе Головину (а их, напомним, было более сотни человек),  упоминается лишь одной общей фразой, - целовальники, попы, подьячии, служилые, промышленные и торговые люди, с требованием разобраться, в чем их вина. И только в отношении одного лишь Ерофея Хабарова делается строгий по форме и детальный по содержанию обстоятельный запрос.
     Здесь явно проявляется чья-то личная заинтересованность судьбой Хабарова, если не сказать – покровительство, стремление оградить его от наказания. Кто же он такой, - столичный покровитель Ерофея Хабарова? Есть все основания считать, что таким покровителем был всесильный дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, с которым Ерофей завел дружбу еще в 1631 году. 
     Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. К слову сказать, в Соль Вычегодскую,  «чтоб женишко свое и детишка с правежу освободить … и в государевых податях и долгах расплатиться» он так и не поехал, - видимо, использовал этот аргумент лишь для освобождения.

                                     *

     Не соответствует действительности и заявление авторов о том, что поток жалоб на Головина, в конце концов,  заставил московское правительство    поспешить с его заменой новым воеводой. Ничуть не бывало. Петр Головин отслужил весь пятилетний срок своего воеводства до конца. Он оставался в Якутске до полного завершения следствия по делу Глебова-Ходырева и прочих служилых людей, содержавшихся в тюрьме, и покинул Лену лишь в 1648 году. При этом Головин не устранился от дел, - принимал активное участие в решении многих важныъх вопросов и во многих случаях принимал по ним решения. Новоприбывшие воеводы, - Пушкин и Супонев, вынуждены были с этим считаться. Получается так, что Якутским уездом в это время управляли три воеводы. 
     В 1646 году вернулся из похода на Амур письменный голова Василий Поярков. Пишут, что воеводу Головина он в Якутске уже не застал. Это  тоже не соответствует действительности. Петр Головин был в это время в Якутске, и именно перед ним Пояркову пришлось держать ответ за результаты экспедиции. 
Как и Еналей Бахтияров серебра он не нашел. Более того, потеряв большую часть своих людей на Зее, он даже не рискнул выйти на Шилку к даурскому князю Лавкаю, -  стал спускаться вниз по Амуру, в надежде вернуться в Якутск через Охотское море. Это ему удалось, как  удалось  собрать  и немалую меховую казну,  -  12 сороков соболей и 6 шуб собольих. Из ушедших с ним в поход 130 человек в Якутск вернулись лишь 33. 
     Детали этого разбирательства неизвестны. Но, судя по всему, Головин  не простил Пояркову невыполнения главной задачи, - поиска серебра. Не послужили ему оправданием ни трудности похода, ни собранный ясак, ни захваченные им  пленники, ни без сомнения важные новые сведения об Амуре. Главной задачи он не выполнил. Как и Еналея Бахтиярова,  Головин отправил Пояркова  в тюрьму. 
Возможно, сыграла здесь свою роль  коллективная челобитная, с которой обратились к воеводе вернувшиеся казаки. Они жаловались на бесчеловечно жестокое обращение с ними Пояркова в походе, ставшее причиной гибели многих его участников. Но, скорее всего, причиной заключения все же явилось невыполнение Поярковым главной задачи экспедиции. Воевода, по всей вероятности,  посчитал это непростительным для служилого человека в таком звании. 

                                     *               

     Я не стану в завершении очерка говорить о том, хорош или плох был воевода Головин. Пусть такое заключение сделает сам читатель. Скажу лишь, что если осенью 1640 года  Петр Головин отослал в Москву якутский ясачный сбор 1639/40 года стоимостью 28 331 рубль 20 алтын 2 деньги, то за 1646/1647 год из Якутска в государственную казну поступило ясаку вшестеро больше, - на 168 700 рублей. 
     Это ли не показатель деятельности  воеводы Петра Головина?