Помочь сайту
Поздравления
Что же происходило на Амуре после ареста Хабарова Зиновьевым и его отправки в Москву?
Г.А. Леонтьева в своей книге пишет, что назначенный на место Хабарова Степанов по убытии Зиновьева взял себе в помощники Артемия Петриловского – племянника Ерофея. Исторических свидетельств на этот счет она не привела, но, вероятно, так оно и было. Во-первых, по причине растерянности неопытного в подобного рода делах есаула, который принял назначение «в неволю». А во-вторых, по причине собственного стремления Петриловского оказаться «у власти», чтобы не упустить контроля над войском.
Слабость Степанова, как приказного человека, его психологическая неготовность к новому назначению проявилась сразу же. Он стал отказываться от назначения, и принял его лишь под нажимом Зиновьева. Позже в своих отписках якутскому воеводе он неоднократно на это жаловался: «… велел (Зиновьев) быть на великой реке Амуре у государева дела мне, Онофрейку, и меж служилых людей велел росправу чинить и наказную память дал в неволю…».
Вскоре стала проявляться его полная беспомощность в управлении людьми. Он пишет якутскому воеводе: «… он же, Дмитрей Зиновьев, велел с служилых людей десятую пошлину сбирать, я, Онофрейко, с тех служилых людей десятую пошлину прошал с погромново их живота, а те служилые люди десятую пошлину не платят…».
Степанов находился как бы между двух огней. С одной стороны, он, как приказной человек, обязан был следовать государевым указам и приказам якутского воеводы, отчитываться перед ним о деятельности отряда на Амуре. С другой стороны, вынужден был считаться с порядками, заведенными в отряде еще самим Хабаровым, охраняемыми теперь Петриловским.
Известны четыре отписки Онуфрия Степанова с Амура. В первых двух из них нет ни одной фразы, которая свидетельствовала бы о его командирской воле, как приказного человека, его самостоятельных, пусть даже и ошибочных решениях. Напротив, каждая из них (особенно – первая) говорит о том, что он действовал по воле окружавших его людей.
«Поплыл я, Онофрейко, со всем войским с усть Зеи-реки по совету с войским для хлебной нужи и для судов на низ…», – сообщает он о своих действиях после отъезда Зиновьева. Описывая столкновение с маньчжурами на Сунгари, пишет: « … и по совету с войским и с ясаулы, я, Онофрейко, судами пошел вверх…», «… по совету со всем войским, отпущал казаков в стругах…», «… выплыли из Шингалу-реки и побежали парусами на судах вверх по великой реке Амуру по совету со всем воиским». Разыскивая следы пропавшего посольства Третьяка Чечигина, сообщает: «… и я, Онофрейко, по совету с служилыми людьми ходил на них в поход, на тех изменников, и тех ево братей Тоенчиных не мог сыскать…».
В течение всего первого года «правления» Степанова людьми Петриловского шла морально-психологическая обработка, как его самого, так и казаков, прибывших на Амур с Зиновьевым. В июне 1654 года она завершилась тем, что, как писал Степанов, «служилые люди и вольные охочие казаки, которые оставлены от Дмитрея Зиновьева, … подали мне, Онофрейку, челобитные и я те их челобитные принял…». И там же: «ясаулам Трофимке Никитину да Симанке Захарову в кругу все войско от ясаульства … отказали, а те ясаулы были написаны в наказной памяти от Дмитрея Зиновьева».
Степанов таким образом оказался заложником казачьей воли. То немногое, что попытался сделать Зиновьев, чтобы искоренить в войске мародерские настроения, к этому времени по существу было сведено к нулю. В войске, конечно же, были люди (прежде всего из числа бывших «бунтовщиков»), которые не разделяли бытовавших там порядков, но они вынуждены были молчать, не проявлять своих настроений, подавленные агрессивным, мародерски настроенным большинством.
Что же касается Артемия Петриловского, то он, без сомнения, обладал качествами лидера – хитрого, властного и жестокого. В этом он мало чем уступал Ерофею Хабарову. Подчинить своей воле простодушного Онуфрия Степанова для него, судя по всему, не составляло особого труда. Он оставил за ним право официально считаться приказным человеком, отчитываться за действия отряда перед якутским руководством. Фактическая же власть в войске принадлежала ему, - Артемию Петриловскому.
Сплавившийся на Амур Петр Бекетов застал амурское войско в состоянии, мало чем отличавшимся от того, каким оно было при Хабарове. Он не мог не увидеть и не понять из рассказов знакомых ему служилых людей, что войско Степанова внутренне расколото на два непримиримых лагеря.
Подавляющая его часть состояла из промышленников, подобранных для похода в Даурию самим Хабаровым, «скороспелых» служилых людей, поверстанных в службу по его рекомендации, примкнувших к отряду разного рода беглецов и гулящих людей из разных городов Сибири. Для этих людей главной заботой было личное обогащение: овладение дорогой мягкой рухлядью, ясырем, который можно было продать или обменять все на тех же соболей.
Впрочем, и они понимали, что без воеводской милости им вольно по Амуру не гулять. И потому, скрепя сердце, собирали посылки в Якутск в качестве «ясака», а свои разбои лицемерно оправдывали поиском «новых землиц», «наказанием государевых непослушников». Особенно ярко это проявилось в отправке награбленной мягкой рухляди с братом Хабарова Никифором в Москву летом 1654 года. Надо же было как-то выручать попавшего в немилость Ерофея.
Другая, меньшая часть отряда состояла из потомственных служилых людей, богобоязненных и справедливых охочих казаков и промышленников, для которых государевы указы и воеводские памяти были руководством к действиям на Амуре. Они не одобряли заведенных в отряде порядков разгульной казачьей вольницы. От них узнал Петр Бекетов о безудержном стяжательстве Ерофея Хабарова, его неоправданной жестокости, пытках и казнях аманатов, массовом убийстве даурских жителей, захвате и дележе меж казаками награбленного имущества дауров, безрадостной судьбе захваченных в ясыри женщин-аборигенок. Узнал Бекетов и о безуспешной попытке служилых людей отмежеваться от Хабарова, самостоятельным отрядом собирать ясак, руководствуясь наказами якутского воеводы, отдельно доставлять его в Якутск.
Но Ерофей нашел способ укротить непослушников. Последствия этого выступления были трагическими. Четырех человек – главных зачинщиков бунта, Хабаров заковал «в железа» и бросил в темницу, в качестве которой использовал трюм дощаника. Многих других велел бить батогами, 12 человек при этом были забиты до смерти.
Тем не менее, Бекетов, в недавнем прошлом казачий и стрелецкий голова, без амбиций подчинился Степанову. У него, видимо, были на это свои резоны. В соответствии с обычаем казачьей вольницы, Бекетов «казачьему войску бил челом, чтоб ему жить на великой реке Амуре до государева указу».
С появлением в отряде Бекетова Степанов мог поручить ему целый ряд серьезных дел: обеспечение боеготовности отряда, контроль над сбором ясака, не говоря уже о руководстве предполагаемым строительством Кумарского острога, т.е. таких дел, в которых Бекетов был, безусловно, более опытным и сведущим человеком, чем сам Степанов и другие люди его окружения. В этом смысле Бекетов, конечно же, был поддержкой Степанову.
Несмотря на то, что в оставленной Степанову наказной памяти Зиновьев требовал постройки трех острогов – на месте Лавкаева городка, в устьях Зеи и Урки, решили ставить один острог, учитывая при этом его максимальную безопасность и возможность добыть продовольствие. Такое место казаки облюбовали на правом берегу Амура в устье реки Кумары. Строительство Кумарского острога возглавил (это признают все исследователи) Петр Бекетов, как наиболее опытный в этом деле человек.
Более чем трехмесячные совместные заботы, связанные со сбором ясака, сооружением и оборудованием острога, не могли не сблизить Степанова с Петром Бекетовым. Есть основания считать, что Бекетов сумел вселить в Онуфрия уверенность в своих силах, его правах и обязанностях как приказного человека, пробудить в нем чувство долга, необходимости следовать государевым указам. Это в полной мере проявится в последовавших за этим событиях.
Ведь были еще в войске и бывшие соратники Степана Полякова, были отстраненные от есаульства служилые казаки со своими единомышленниками, оставленные в войске Зиновьевым, был, наконец, и сам Степанов, обязанный следовать государевым указам и зиновьевским наказным памятям. Большинство, если не все эти люди, знали Петра Бекетова, – как было не знать человека, положившего начало Якутску.
Готовые следовать государевым указам, они увидели в нем достойного предводителя. Но подавленные властью казачьего круга, управляемого Артемием Петриловским и его «потачниками», эти люди молча наблюдали за действиями этих двух незаурядных личностей, не без основания ожидая их противоборства, пытаясь угадать, кто из них возьмет верх. По сути дела, прибытие на Амур Петра Бекетова предопределило в будущем новый раскол войска.
О нападении богдойцев на Кумарский острог в исторической литературе немало написано. Эти описания основаны на содержании так называемой отписки Степанова о Кумарской обороне. Нельзя при этом не сказать, что, как по тексту самой этой отписки, так и по челобитной и послужному списку казаков (а лишь они и являются единственными сохранившимися в отечественных архивах первоисточниками, повествующими о сражении) у исследователей возникло немало вопросов, которые сводятся к одному главному: в какой мере их содержание соответствует происходившим событиям? Слишком много в них неясностей, неправдоподобной информации и необъяснимых противоречий.
В тексте отписки Степанова наряду с объективным изложением событий содержатся сведения явно вымышленные и лживые. Более того, прямо противоречившие тому, что уже изложено в той же отписке. Ничего подобного не было ни в предыдущих, ни в последующих отписках Степанова. Чем это могло быть вызвано?
Внимательное изучение текста отписки приводит к мысли, что Степановым написана (вероятнее, продиктована) лишь первая её часть. В ней те же, что и в других его отписках, формулировки и обороты речи, тот же стиль изложения. Информация, которая там содержится, вполне деловая.
Вторая же половина текста как будто продиктована другим человеком. Именно она содержит в себе сомнительную информацию и противоречия, вызвавшие недоумение исследователей, рисует картину долговременной осады острога десятитысячным войском под водительством неведомого Тугудая, беспрерывную трехнедельную его бомбардировку. Именно там, в этой второй части отписки, говорится о чудесном «божьем явлении», вызвавшим поспешное бегство богдойцев, содержится просьба к якутскому воеводе не задерживать посланцев с ясачной государевой казной, челобитной и послужным списком амурских казаков, без задержки отправить их в Москву.
Мог ли Степанов отправить такую отписку в Якутск? Осмелюсь предположить, что он этого не делал, что послание это было дописано и отправлено якутскому воеводе вопреки воле Онуфрия Степанова, как вопреки его воле была отправлена в Москву и челобитная амурских казаков с послужным списком.
Челобитная с послужным списком, подписанная двадцатью грамотными казаками, не заверена ни печатью, ни подписью самого Степанова, как, впрочем, и подписью Бекетова. Хотя, казалось бы, кому, как не «приказному человеку Даурской земли» и енисейскому сыну боярскому Петру Бекетову надлежало подписать эту челобитную, подтвердив своим служебным положением заслуги старых амурских и новоприбывших енисейских служилых людей и охочих казаков.
Отказ Степанова подписаться под челобитной и послужным списком казаков, без сомнения, вызвал конфликт с Петриловским и его окружением, при этом, надо думать, казаки не без основания видели в этом влияние Петра Бекетова, который тоже не подписал челобитную. Между тем, это послание было очень важно для охочих казаков степановского войска. Они рассчитывали, что государь за их труд поверстает их в служилые люди, пожалует окладом, хлебом и солью. Не напрасно же в отписке они просили якутского воеводу не задерживать посланников с челобитной, «отпустить к государю к Москве, чтоб государю царю скоро вестно учинить». Следствием этого конфликта, видимо, и явилась самовольная отправка бумаг вопреки воле Степанова и без его подписи.
Год спустя, 22 июня 1656 года, Степанов в конце обстоятельной отписки, отправленной с устья Сунгари, как бы оправдываясь в чем-то, пишет: «А в том бы тебе, государеву воеводе, не подивить (не взыщи, не обессудь, – В.Б.), что я, Онофрейко, преже сего у государевых ни у каких дел не бывал, и смышленых подьячих в войске нет же. А у тое государевы казны и отписок (он имеет ввиду вновь отправляемые ясак и отписки) печать моя Онофрейкова — 3 древка на печати, середнее велико, а две меньши», как бы подчеркивая этим, что все, что он теперь отправляет – подлинное, и им лично проверенное.
Сомневаться в неудаче богдойцами штурма Кумарского острога, конечно же, не приходится, как не приходится сомневаться и в стойкости и отваге казаков – защитников острога. Факт остается фактом – острог маньчжуры взять не смогли. Но, видимо, все обстояло значительно проще и обыденней: убедившись в невозможности разрушить острог малокалиберной артиллерией, которой они располагали, и увидев, что взять острог штурмом – непростая задача, требующая больших сил и времени, богдойцы, уже и без того нуждавшиеся в продовольствии, вынуждены были отступить. К слову сказать, именно такую оценку дали этим событиям и в Китае.
Петриловский и его окружение, видимо, считали Бекетова и его служилых людей виновниками неожиданного упорства Степанова и возникшего в связи этим конфликта, в котором и та и другая сторона приняли самое живое участие. Следы разгоревшихся страстей нашли отражение в содержании челобитной амурских казаков и послужном списке. Там настойчиво подчеркивается, что енисейцы пришли на Амур двумя партиями, «которые приплыли от енисейского сына боярского Петрушки Бекетова…», и, «которые приплыли … с Петрушкою Бекетовым … в другом приезде», что служили … амурские казаки государю царю … на боях и в походах… преж (то есть до) приезду енисейского сына боярского Петрушки Бекетова с дватцатью с осмью человеки…».
Но этого составителям послужного списка показалось мало, и в заключении они уже прямо обособляют Бекетова с его служилыми людьми от остального войска. Пишут: «А сидело в осаде в Усть-Комарском острожке от богдойских воинских людей всех розных городов тобольские и тюменские и сургутцкие и верхотурские и Туринского острожку и Верхоленского Братцкого острожку и Енисейского острогу пятьсот тритцать человек служилых людей и охочие все амурские казаки, которые служат государю царю на Великой реке Амуре своими подъемами, да енисейского острогу сын боярский Петрушка Бекетов с дватцатью с осмью человек».
В последних числах мая в Кумарский острог подошел полусотенный отряд служилых людей под водительством сына боярского Федора Пущина, среди них – десятеро енисейских казаков из шилкинского отряда Петра Бекетова, бежавших на Лену по возвращении в Енисейск. Они по наказу якутского воеводы ходили на Аргунь, но вынуждены были из-за пустынности этих мест и бесхлебья сплыть к войску Степанова.
Наделить отряд Пущина хлебом Степанов не мог, - его войско и без того голодало. Пущин с пятьюдесятью казаками остался в войске. Прибытие к войску новых служилых людей в значительной мере укрепило позиции Степанова и Бекетова.
В дючерских улусах казаки запаслись хлебом на всю зиму, после чего отряд отправился вниз по Амуру, где, пройдя южной протокой реки, открыли вход в устье р. Ушуру (Уссури). По Уссури казаки поднялись до устья р. Иман, достигнув территории современного Приморского края. Поднимались служилые люди и в притоки Уссури: реки Бикин и Нор, население по берегам которых также было объясачено. По свидетельству местных краеведов отряд Степанова – Бекетова прошел по Уссури и её притоку почти до озера Ханка, где столкнулся с маньчжурами.
Авторы многих исторических публикаций говорят о Бекетове и его казаках, как о первых русских людях, которые прошли Амур с его верховий до устья. Видимо, так оно и было. Сохранившиеся сведения о пребывании Бекетова на Амуре весьма кратки и малосодержательны. И, тем не менее, зная о его действиях и поступках в предыдущие годы, которые засвидетельствованы в исторических первоисточниках, можно представить себе, как он действовал и что предпринимал. Без сомнения, он принял меры к тому, чтобы поставить деятельность отряда Степанова в рамки государевых указов, прежде всего, в части взаимоотношений с инородцами и сбора ясака.
Степанов со своим войском в этот период буквально кочевал по Великой реке. Замечательной особенностью этого похода явилось ведение ясачных книг, которые сохранились и дают теперь возможность историкам проследить, где именно проходил отряд Степанова, призывая жителей встать под государеву руку. Никаких подобного рода документов хабаровских походов в архивах не обнаружено. До сих пор не найдены и ясачные книги, заведенные Степаном Поляковым, хотя из сохранившихся отписок того времени известно, что они существовали и были увезены в Москву дворянином Зиновьевым.
Из итоговых приходных книг Сибирского приказа следует, что ясак, собранный Хабаровым в 1651-52 гг. был оценен всего лишь в 320 руб. Амурская ясачная казна 1653 года, доставленная в Москву Зиновьевым, составила 17 сороков соболей, 7 черно-бурых и 2 красные лисицы, одеяло лисье, 7 лисьих пластин, 3 шубы собольи из 47 пластин. Сбор этого ясака в большей мере является заслугой Чечигина и Степана Полякова с его «бунтовщиками». Она, к слову сказать, не была принята Сибирским приказом в зачет Хабарову, видимо была учтена в счет компенсации расходов, понесенных казной на экспедицию Зиновьева.
Ясак же, отправленный с Амура Степановым, составивший в 1654 году 1120 соболей и 6 шуб собольих, в 1656 г. увеличился до 3824 соболей, 62 шуб собольих, 56 пластин лисьих, трёх лисиц красных, двух черных, двух бурых и выдры. Это была самая большая ясачная партия из всех, отправленных с Амура. Так что если говорить о присоединении Приамурья к России, руководствуясь собранным ясаком, то эта слава по праву принадлежит Онуфрию Степанову и Петру Бекетову, Третьяку Чечигину и Степану Полякову с его «бунтовщиками», но никак не Ерофею Хабарову.
Историк-картограф Л.А. Гольденберг писал, что зимой 1655-56 года казаки Бекетова и Степанова побывали на знаменитом Тырском утесе в самых низовьях Амура (близ устья Амгуни), где обнаружили развалины старинного храма. Зимовал отряд Степанова в Косогорском острожке, сооружение которого, по всей вероятности, тоже не обошлось без участия Петра Бекетова. Острог, считают историки, был возведен в Косогорском улусе, находившемся на Амуре ниже устья р. Сунгари.
Когда лед на реке сошел, Федор Пущин вдруг захотел, как писал потом Степанов, «итти из Косогирского зимовья на море, не ведомо куда. И я, Онофрейко, его, Федора, со служивыми людьми в Косогирском остроге задержал и не отпустил, потому что ему наниз на море итти не указано, а велено ему, Федору, быти вверху великия реки Амуру на Аргуне-реке…». Что там произошло в Косогирском острожке, установить трудно. Но, похоже, Степанов увидел в поведении Федора непростительную для служилого человека трусость и своеволие, и активно этому воспротивился, почувствов, наконец, себя государевым приказным человеком. Сумел ли Степанов убедить Пущина в необходимости идти на Аргунь, или заставил, сказать трудно. Скорее всего, в принятии такого решения тоже не обошлось без участия Петра Бекетова, тем более, что они пошли вверх по Амуру вместе.
П.А. Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири» писал: «Степанов в 1656 году… отправляет ясачную казну с 50 казаками и приказывает им уже не возвращаться; с ними вместе отправился Бекетов в Енисейск и Пущин, строитель Аргунского зимовья, оба с ясаком, но последний со 120 сороками соболей, взятых с дучеров и гиляков».
Проводив государеву ясачную казну за Тунгирский волок, Бекетов и Пущин со своими людьми намеревались вернуться к Амуру и двинуться вверх к месту слияния Аргуни и Шилки. Что произошло на волоке, неизвестно, но что-то помешало исполнению намерений предводителей отрядов. Завесу неизвестности в какой то мере приоткрывают материалы, содержащиеся в «Дополнениях к Актам Историческим» (IV, стр. 94-95), где говорится о том, что 27 человек из отряда, сопровождавшего амурскую меховую казну, в том числе Захарка Козмин и Михаил Кашинец, погибли в пути. Ясачная казна была доставлена в Москву принявшим на себя начальство Федором Коркиным.
Погибли, по всей вероятности, в столкновении с аборигенами тех мест – даурами. В тот год был разгромлен и сожжен построенный Бекетовым Иргенский острог с вновь присланными туда служилыми людьми. Разорен Шилкинский острожек, построенный вместо сожженного Уразовского палисада, все его защитники погибли. Бежавшие от Пашкова Филька Полетай с полусотней служилых и охочих казаков не сумели прорваться к Степанову, погибли в пути. Где-то здесь, за Тунгирским волоком, в верховьях Амура был разгромлен и рассеян «воровской полк» Михаила Сорокина.
27 человек – весьма значительные потери, и это говорит о внезапности и стремительности нападения на русский караван, многочисленности нападавших. Видимо, казакам пришлось отходить с боем к Тунгиру, прикрывая государеву казну.
Отряд прибыл в Тунгирский острог, где в это время находился Курбат Иванов, - первооткрыватель Байкала, а в будущем – приказной человек Анадырского острога и составитель первой карты Чукотского полуострова. Люди, потерявшие в бою свои запасы, нуждались в продуктах питания. Запасов провианта в остроге не оказалось, но было известно о следовании по Олекме транспорта с разного рода припасами для отряда Афанасия Пашкова. Казаки, встретив транспорт, частью доброю волей, частью силой, взяли нужное им количество припасов.
Федор Коркин с ясаком и направлявшимися в столицу служилыми людьми той же осенью сплавились к Енисейску. Петр же Бекетов и Федор Пущин со своими людьми зимовали на Тунгирском волоке и вслед за ледоходом направились в Якутск. Бекетова, видимо, считал необходимым подробно информировать якутского воеводу о положении дел на Амуре, узнать о намерениях столичных властей и ходе дел по формированию и отправке на Амур обещанной Зиновьевым военной помощи.
Сохранившиеся
архивные документы свидетельствуют о том, что Бекетов прибыл в Якутск в мае 1657 года. (РГАДА. Ф. 1177 «Якутская приказная изба». Оп.
3. Д.
Сохранилась отписка Петра Бекетова из Енисейска якутскому воеводе Михаилу Лодыженскому о трудностях пройденного пути. (Там же. Д. 1217.Л. 1-1 об.). В ней в частности говорится о намерении выступить в дальнейший путь до второй недели Великого поста, то есть еще по зимнему пути.
Весь 1657 год отряд Степанова-Кузнеца провел в низовьях Амура, занимаясь сбором ясака и охотой. Здесь было спокойнее. С оскудевшим до края боевым запасом Степанов остерегался выходить в среднее течение Амура, опасаясь встречи с маньчжурами. Настроения в войске значительно изменились, возросла эффективность его действий по сбору ясака и приведению приамурских жителей под «высокую государеву руку». В отряде по-прежнему оставалось немало мародерски настроенных людей, но они вынуждены были считаться с указаниями Степанова, хотя и усложняли управление войском.В низовьях Амура казаками был построен Куминский острог, в котором степановцы зимовали. Здесь осенью 1657 года встретили они недавних своих соратников, – бежавших от Пашкова и сплавившихся по Амуру Абрашку Парфенова с семнадцатью товарищами. Все лето разыскивали они Степанова по Амуру, заезжая во многие улусы и расспрашивая местных жителей, пока не нашли, наконец, русский отряд в самых низовьях. От Парфенова узнал Степанов о властности и жестокости Пашкова.
Когда сошел с реки лед, караван судов двинулся вверх по Амуру. К этому времени отрядом было собрано уже более 80 сороков соболей и лисиц ясачной казны. Степанов послал вперед себя на легких стругах для разведки и сбора ясака в даурских улусах отряд из 180 человек во главе с Климом Ивановым. Можно было надеяться, что государева амурская ясачная казна, которую предстояло отправить в Москву в новом году, будет с прибылью.
Поскольку с караваном дощаников шел ясак, войсковые знамена и боевой наряд, - пушки, ядра, порох и свинец; кроме того,- ясыри и весь казачий скарб, или, как тогда говорили, «казачьи животишки», то, понятное дело, Степанов был заинтересован в обеспечении надежной охраны каравана, а, значит, постарался оставить с собой наиболее надежных служилых людей и охочих казаков.
Остался с основным караваном и Артемий Петриловский со своим ближайшим окружением. Этому тоже были свои причины, - Петриловский по-прежнему стремился не потерять своего влияния в войске, не считал возможным удаляться от накопленного в походе добра, - ясачной казны, ясырей и «погромного живота», то есть захваченных в боях трофеев.
В разведку и на сбор ясака с Климом Ивановым пошли, надо думать, в основном гулящие люди, промышленники и охочие казаки, намеревавшиеся использовать представившуюся возможность еще и для личного обогащения. В большинстве своем это были люди, набранные в войско еще Ерофеем Хабаровым, хотя были там и казаки, прибывшие на Амур с Зиновьевым, и енисейцы, бежавшие с Шилки из отряда Петра Бекетова. Можно представить себе, какая была в этом отряде дисциплина.
180 человек – довольно крупный отряд, а поскольку плыли они на легких стругах, то их, - этих стругов, было, наверное, не менее десятка единиц. Возникает вопрос, - как мог Клим Иванов, имея главной своей задачей разведку, умудриться не заметить противника, - «разойтись с маньчжурами в протоках». Это было возможно лишь при наплевательском отношении к задачам разведки, проходе всем караваном по одной протоке, не заботясь о том, нет ли засады в других. Не проверили они и устье Сунгари. Этим было положено начало разыгравшейся вслед за этим трагедии.
Отряд Клима Иванова на веслах миновал устье Сунгари и ушел в среднее течение Амура, в то время как тяжелогруженые дощаники Степанова со всем имуществом войска еще только подходили к устью этой реки. Здесь 30 июня отряд неожиданно наткнулся на маньчжурскую флотилию в количестве 47 бусов, вооруженную огнестрельным оружием. Флотилия появилась из засады, атака на неповоротливые дощаники Степанова, не ожидавшего нападения, была сокрушительной.
*
Сохранившиеся в русских исторических актах свидетельства о состоявшемся сражении весьма кратки и противоречивы. Между тем есть еще два источника, в деталях повествующие об этом сражении, - работы А. М. Пастухова «Корейская пехотная тактика самсу в 17 веке и проблема участия корейских войск в Амурских походах маньчжурской армии» и Т.М. Симбирцевой «Участие корейских отрядов в Албазинских войнах 1654 и 1658 гг.».
Из них следует, что казаки не знали, что в начале июня маньчжурский военачальник Шархода выступил с войском из Нингуты и двинулся вниз по Сунгари в Приамурье. За зиму на верфи в Гирине было построено 52 речных судна (40 боевых и 12 грузовых). Силы объединенного цинско-корейского войска включали в себя около 600 латников знаменных войск, 100 канониров, присланных из Пекина, 109 стрелков из ручного огнестрельного оружия, и отряда из 200 корейских аркебузиров, пришедших по приказу императора Цин из вассальной Кореи под командованием пёнма уху (генерала) провинции Хамгён - Син Ню. Этот Син Ню был, видимо, весьма образованным и способным человеком. Мало того, что он умело командовал своими аркебузирами, но еще и вел полевой дневник, в котором подробно описал детали состоявшегося сражения. Содержание этих записей сохранилось до нашего времени.
По свидетельству Син Ню, из Пекина прибыло не менее 50 орудий. Общая численность отряда составила около 2100 человек. Местные племена, по плану Шарходы в самом бою не участвовали, ограничивались ведением разведки, а после боя использовались лишь для поимки скрывавшихся в лесах раненых казаков.
Утром 30 июня 1658 г. цинская флотилия из 47 судов вышла из Сунгари на Амур и сразу же обнаружила стоявшие посередине реки на якорях 11 русских дощаников, которые, видимо, дожидались попутного ветра. Увидев превосходящие числом вражеские корабли, русские сня-лись с якорей, подняли паруса и направились вниз по течению Амура. Маньчжуры, разделившись на три отряда, устремились в погоню, постепенно настигая тяжелые русские суда и окружая их со всех сторон.
На дальней дистанции завязалась артиллерийская перестрелка, в которой маньчжуры имели полное огневое преимущество перед русскими, имевшими только 6 пушек. Понимая, что дощаникам не уйти от быстроходных маньчжурских судов, Степанов направился к правому берегу Амура, где выстроил корабли в оборонительную линию поперек небольшого залива - Корчеевской луки в 10 верстах ниже устья Сунгари.
Шархода повел свою флотилию на сближение с казачьим отрядом. Когда флотилии сошлись, между ними завязалась жестокая перестрелка. Пули и стрелы, - писал в своем дневнике Син Ню, - падали, как струи дождя.
Имея мало пушек, казаки не уступали противнику в ручном огнестрельном оружии. У них было свыше 300 пищалей, к тому же более совершенных, чем фитильные ружья маньчжур и корейцев. Однако пороховые запасы в отряде Степанова были на исходе, поэтому огонь русских пищалей был слабее, чем у противника. Через некоторое время маньчжурам удалось сбить казаков с палуб дощаников, они частью бежали под огнем на берег, частью укрылись в трюмах под защитой толстых палубных досок.
"Наши корабли, - писал предводитель корейских аркебузиров, - окружили врага и зацепили их крюками. Подтянув их к себе, стрелки перешли на вражеские корабли и развели огонь, чтобы поджечь их, однако от дацзяна (командующего войском, - Шарходы) поступил внезапный запрет жечь корабли…». Считая казачьи суда покинутыми, Шархода запретил их поджигать, намереваясь захватить собранные казаками меха.
Русские, воспользовавшись промедлением противника, выбрались их трюмов и вступили в схватку, нанеся ему серьезные потери. Син Ню пишет, что при этом было убито около 100 нападавших, более 200 ранено. Однако маньчжуры вновь стали обстреливать дощаники зажигательными стрелами, и семь кораблей загорелись.
Казаки бежали с дощаников на заросший лесом берег, где их тучами стрел встретило ополчение дючеров. Маньчжуры окружили четыре несгоревших русских судна. Наступали сумерки, и они отложили повторный их штурм до утра. Суда были оставлены у берега под охраной трех цинских кораблей, стоявших на якорях. Другие корабли флотилии причалили к берегу для ночного отдыха войска.
Хотя три наших корабля стояли на страже, - писал далее Син Ню, - когда наступила ночь, солдаты противника (казаки), скрывавшиеся в охраняемых четырех кораблях, взошли на один из них и бежали. Было очень темно, преследовать их было невозможно». Как стало потом известно, это было «Спасское» судно с походной церковью во имя Христа Спасителя. Син Ню пишет, что «казакам удалось уйти, поскольку они увели судно против ветра и течения бичевой».
Из русских источников мы знаем лишь то, что оставшиеся на берегу казаки, отбиваясь от наседавшего противника саблями, пытались оторваться, и уйти в заросшие лесом сопки. Части из них разрозненными группами удалось скрыться. Однако на следующий день те, кто не успел, или не сумел уйти далеко в сопки, - а их оказалось более полутора десятков человек, были окружены, схвачены и оказались в плену. По некоторым данным раненый Степанов тоже был пленен, и после истязаний казнен, - растерзан опознавшими его дючерами.
Последняя запись в дневнике Син Ню о битве в устье Сунгари и вовсе обыденная: «… Моросит. Дует сильный ветер. Все еще стоим на месте битвы. Вчера покинул наш мир получивший в бою тяжелую рану Ли Чхунъин из Онсона. Сегодня продолжаем стоять на месте сражения. Передают, что несколько варваров (дючеров) перессорились по поводу своих подвигов, …в трюме одного из захваченных русских судов союзники (т. е. маньчжуры) нашли около сотни пленниц, … опасаясь, что кто-то из вражеских воинов еще остался на свободе, они направили латников и стрелков на обыск окрестностей, обнаружили бессчетное число трупов, истыканных стрелами и со следами пуль, из чего заключили, что вражеская армия погибла… Десять вражеских солдат, что скрывались в лесу, вышли и просили о пощаде. Командир их не казнил, а взял в плен, разместив на разных кораблях».
Сколько погибло в том бою казаков, толком не могли сказать даже сами амурцы, оставшиеся в живых. На допросе в Енисейске они называли 220, в Москве – 270, наивно пытаясь кого-то скрыть от воеводских властей. В руки врагов попала ясачная казна – 87 сороков соболей, пушнина охочих людей, – плод многомесячных трудов отряда; все имущество казаков, - и своё и награбленное, и весь воинский наряд, – войсковые знамена, пушки, ядра, остатки пороховых запасов и свинца, большая часть пищалей. Это был полный, страшный своими последствиями разгром. Маньчжуры, наконец, взяли реванш.
*
О том, что произошло с казаками, вырвавшимися из богдойского окружения на Спасском дощанике, никаких прямых свидетельств не сохранилось. Ни того, кто был среди этих героев, ни того, как они ушли от богдойцев, где находились и чем занимались до весны следующего 1659 года. Однако отрывочные сведения из сохранившихся документов того далекого времени, все же дают возможность восстановить хотя бы приблизительную картину событий.
Кто был организатором и руководителем этой акции, - неизвестно, но есть все основания полагать, что таким человеком был Абрашка Парфенов. Он не напрасно избрал для прорыва «Спасский» дощаник, - судно с походной церковью, где находилась святыня отряда - икона Христа Спасителя. Казаки были людьми верующими, и образ Христа был для них символом надежды.
Со стрельбой или без неё, но дощанику удалось прорваться сквозь окружение. Син Ню писал на следующий день в своем дневнике: «… было очень темно, преследовать их было невозможно», но здесь он, судя по всему, лукавил, - преследование состоялось, но оказалось безуспешным.
Неожиданный выход на форватер русского дощаника, без сомнения, вызвал переполох на богдойских сторожевых судах. Однако вряд ли преследовать беглецов принялись все три богдойских судна, стоявшие в охранении. Ведь у берега стояли еше три русских дощаника, и неизвестно было, не готовились ли и там к прорыву. Так что, скорее всего, два корабля охраны остались на своих местах, а в погоню пошел лишь один из них.
Этот корабль был значительно легче и маневреннее русского дощаника. По свидетельству китайских источников на каждом маньчжурском судне, участвовавшем в бою, было по 25 латников (из них каждые 10 имели зажигательные стрелы), по 5 корейских стрелков-аркебузиров и по 5 маньчжурских артиллеристов и стрелков, - 2 артиллериста и 3 стрелка. Каждое из судов было оснащено пушкой.
Таким образом, 40-50 казакам с их тяжелым дощаником, неизвестным числом пищалей и боевых припасов противостояло более легкое судно с 35 бойцами, вооруженное пушкой, восьмью стрелками с ручным огнестрельным оружием и 25 латниками, вооруженными луками. Об этом ничего не сказано, но вполне может быть, что кроме бойцов были на судне еще и гребцы, официально не являвшиеся воинами.
Что же касается казаков, то они, кроме неизвестного числа пищалей, без сомнения, имели еще и другое оружие. Вероятно, часть из них была при саблях, часть вооружена луками, и уж, конечно, практически каждый из них имел нож, - непременный атрибут служилого человека, находящегося в походе.
Беглецам удалось уйти верст на пятнадцать-двадцать. Во всяком случае, они миновали устье Сунгари и вышли к месту, где русло Амура разделялось на множество проток. Уже давно скрылась из виду богдойская эскадра. Пройти на веслах против течения и ветра пятнадцать верст потребовало немало времени, а было в разгаре лето, и потому, должно быть, уже светало. Конечно, давно уже прекратилась встречная перестрелка, - где же напасешься столько стрел и огневых зарядов. Шло напряженное противоборство в физической силе и выносливости, - кто быстрей.
Видимо казаки с их тяжелым дощаником уже выбивались из сил, расстояние до преследователей стало сокращаться. И тогда было принято решение: пристать к берегу и вступить с богдойцами во встречный рукопашный бой. Там, выше устья Сунгари, и состоялся последний эпизод этого исторического сражения, следы которого обнаружат казаки Клима Иванова, спускавшиеся через короткое время вниз по Амуру, - множество отпечатков человеческих ног на песке, обагренные кровью богдойские багры на длинных древках.
Русские люди всегда отличались мужеством, какой-то особой отчаянностью и лихостью в боевых вылазках и рукопашном бое, что часто обеспечивало им победу, - тому множество примеров. Видимо так случилось и в этот раз. Казакам в этой отчаянной схватке удалось нанести богдойцам поражение. Понеся потери, преследователи были вынуждены, «не солоно хлебавши», вернуться назад. Последнее, что они видели, так это то, как казаки по-бурлацки уводили свое судно вдоль берега вверх по Амуру. Это дало Син Ню основание написать в своем дневнике, что «казакам удалось уйти, поскольку они увели судно против ветра и течения бичевой».
О плачевных результатах погони славный предводитель корейских аркебузиров написать в своем дневнике видимо «постеснялся», - не хотел принизить боевых качеств своих соотечественников. Разве не так? Ведь не с места же охраняемой стоянки увели казаки свое судно бичевой вдоль берега с причаленными к нему кораблями богдойской эскадры.
*
