ДВА КАПИТАНА: ПРОТИВОСТОЯНИЕ

[Скрыть] Регистрационный номер 0300716 выдан для произведения: ...На материале двух давних судебных процессов защищены десятки диссертаций юристов и историков. На первом суде, состоявшемся осенью 1905 года, основным фигурантом был легендарный деятель первой русской революции, знаменитый на весь мир лейтенант Петр Шмидт. Судили его и троих его соратников за организацию вооруженного антиправительственного мятежа на крейсере «Очаков». А семнадцать лет спустя, уже при советской власти, сел на скамью подсудимых другой отставной флотский офицер — Михаил Ставраки. Бывший однокашник Шмидта по учебе в Императорском Морском Корпусе. И судили его как убежденного контрреволюционера, деятельного врага новой власти...
Два приговора - один итог биографии. И «красный лейтенант», и его бывший школьный товарищ шагнули под пули расстрельного взвода. Обычно констатацией этого факта и завершают историки рассказ о судьбе двоих моряков. Но пробовал ли кто-нибудь из собратьев по перу разобраться в том, как человек, приносивший присягу государственным властям, становится их непримиримым врагом?
Революция всегда несет в себе заряд братоубийства. И к какому прогрессу в государственном устройстве ни привела бы она, как бы ни раскрутилась на волне смены общественных отношений державная машина, это всегда будет движением вперед на щедрой смазке кровью соотечественников... 
1. По Уставу и по совести
У настоящих моряков существует неписанное правило: беседы о любви, религии и политике должны оставаться на берегу, за комингсом кают-компании. Поскольку любовь — это дело, касающееся только влюбленных, о Боге у каждого взрослого верующего, как правило, складывается собственное представление, а политика, как говаривал бывший американский президент Джефферсон, «слишком похожа на большую помойную яму, куда невозможно угодить так, чтобы не вымараться». Со времен Петра до начала двадцатого столетия Российский флот был средством осуществления государственной политики военными методами — и не более. За исключением, разве что, случая, когда декабристам удалось привлечь к участию в бунте личный состав Четырнадцатого флотского экипажа. В конце концов, естественное для любого рода вооруженных сил дело — защищать свое Отечество, защищать, невзирая на то, хороша ли или нет конкретная персона, пребывающая в данный момент у державного руля...
Есть в России традиция: если закон не писаный, а имеет, скорее, силу обычая, соблюдается он строже, нежели официальные государственные нормативные акты. Да и согласно Морскому Уставу, действующему у нас с тех же самых Петровских времен, присяга моряка не оставляет места антиправительственным настроениям:
«Я (имярек) обещаюсь всемогущим Богом служить всепресветлейшему царю государю верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь постановляемых воинских артикулах, что иные в себе содержать будут, все исполнять исправно. Его царского величества государства и земель его врагов телом и кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях, какого оные звания ни есть, храброе и сильное чинить противление, и всякими образы оных повреждать отщусь. И ежели что вражеское и предосудительное против персоны его величества или его войск, такожде его государства людей или интересу государственного, что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лучшей моей совести, и сколько мне известно будет, извещать и ничего не утаить; но толь паче во всем пользу его и лучше охранять и исполнять. А командирам моим, поставленным надо мною, во всем, где его царского величества войск, государства и людей благополучию и приращению касается, в караулах, в работах и прочих случаях должное чинить послушание и весьма повелению их не противиться. От роты и знамени, где надлежу, хотя бы в поле, обозе и гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, непременно и верно, так как мне приятна честь моя и живот, следовать буду. И во всем так поступать, как честному, верному, послушному, храброму и неторопливому солдату надлежит. В чем да поможет мне Господь Всемогущий».
Однако значительный регресс России в начале XX века и заметное разложение государственной власти в стране, ведущее к экономическому упадку, проигранным войнам и обнищанию народа, не могли остаться за пределами внимания образованного современника. А морской офицер в те годы — заведомо хорошо образованный, умеющий думать и анализировать окружающую обстановку человек. И потом, все же верно, как любая прописная истина, старинное высказывание: «Это ничего, что вы не занимаетесь политикой. Рано или поздно она сама займется вами».
Вот и занялась...
2. Ровесники на перепутье
При подробном изучении биографий Петра Петровича Шмидта и Михаила Михайловича Ставраки любого внимательного исследователя буквально поражает их сходство, по крайней мере — на заре юности. Будущий «красный лейтенант» родился 5 февраля 1867 года в Одессе, в семье потомственного кадрового офицера. Отец его, тоже Петр Петрович, моряк, воевал под Севастополем, в мирное время совершил кругосветное плавание, в отставку вышел контр-адмиралом, а когда в 1889 году ушел из жизни, Российская Черноморская эскадра провожала его орудийным салютом. По завещанию адмирал Шмидт был похоронен в Севастополе, в усыпальнице командиров времен обороны, Владимирском соборе, рядом с Корниловым, Нахимовым, Истоминым, Шестаковым, Лазаревым…  Мама Петра-младшего, потомственная дворянка немецко-литовского происхождения Екатерина Вагнер, в дни Севастопольской обороны пошла работать в госпиталь простой медсестрой... Считается, что именно от матери Петя унаследовал решительный и несколько экзальтированный характер. Родной дядя будущего революционера — тоже адмирал. Причем, не будем скрывать, немало сделавший для того, чтобы офицерская карьера племянника развивалась благополучно: Петр-младший с детства отличался взбалмошным, «нервно-чувствительным» нравом, а гардемарин с обостренным чувством справедливости, подверженный всем безумствам юношеского максимализма — не самый удобный «кадр» для флотского начальства... В Морском корпусе юноша учился прилежно, но в отличники так и не вышел — помешало изрядное количество дисциплинарных взысканий.
Михаил Стравраки — тоже дворянин, тоже из семьи кадровых офицеров, родился в 1866 году. Прямой потомок Михаила Николаевича Ставраки, одного из легендарных участников севастопольской обороны, памятник  которому украшает город по сей день. Как и Шмидт, в четырнадцатилетнем возрасте зачислен в Императорский Морской корпус. Ребята хорошо знали друг друга, были добрыми приятелями. Но, в отличие от будущего революционного «гения», нелюдимый и не склонный к лидерским амбициям Михаил почти не принимал участия в курсантских шалостях, а потому довольно скоро вышел в круглые отличники. По свидетельству бывшего начальника Корпуса адмирала А.Х.Кригера, «особое прилежание гардемарин Ставраки проявил к изучению точных наук, внимателен к физике в той части, которая касается баллистики, хорошо знает гальванное и минно-взрывное дело. В практическом плавании под парусами грубой матросской работы не чурается, к нижним чинам в обращении отстраненно-ровен, если сохранит это свойство с годами, станет хорошим командиром».
Лишь один раз пристанищем немногословного, педантичного курсанта стала корпусная гауптвахта. Перед самыми летними «вакациями» в третьем классе Корпуса трое мальчиков без спросу начальства взяли училищный ялик и поехали кататься под парусом по Маркизовой луже – учебной акватории Финского залива, попали в шторм и едва не пропали совсем. Хорошо, что кто-то из оставшихся в дортуаре учеников сообщил о «самоволке» дежурному преподавателю. Тотчас взят был паровой катер с опытной командой из прикомандированных старослужащих матросов, и сам начальник училища поехал на поиски беглецов. Незадачливых путешественников нашли и вернули в корпус, а в порядке дисциплинарного наказания представили к отчислению. Пока офицеры училища решали их судьбу, среди одноклассников разгорелся нешуточный конфликт: ровесники буквально разделились на тех, кто не поддерживал нарушителей дисциплины, и тех, кто полагал, будто отчислять ребят не за что. Удивительно, но факт: Петя Шмидт и Миша Cтавраки  оказались в разных «лагерях», и Шмидт первый кричал о том, что угонщикам ялика в «серьезном» флоте не место. Резкий разговор двух друзей закончился дракой… К счастью или к несчастью, а отчислять еще двоих курсантов корпусное начальство не стало, ограничилось дисциплинарным арестом. Шмидт провел в заточении всего сутки, а потом в Корпус телеграфировал прославленный родич в золотых погонах и упросил все-таки отпустить кадета на каникулы. Михаил Ставраки не стал через сочувствующих приятелей слать телеграмму семье, хотя старших покровителей в высоких чинах и у него хватало. Три дня из недолгих «вакаций» были вычеркнуты, но что это для человека в пятнадцать лет по сравнению с возможностью подтвердить непоколебимость своей позиции? «Заслужил – терпи!»…
Может быть, этот случай – из разряда семейных легенд. Но ни одна легенда не складывается без факта в своей основе.
3. А бури не проходят мимо…
Дальнейшая судьба выпускников Морского Корпуса Шмидта и Ставраки начинает разительно отличаться.
Всего два года спустя после получения первых офицерских погон, в 1888 году, мичман Шмидт неожиданно женится. Причем, брак этот и сотоварищи-офицеры, и семья считают откровенным мезальянсом: избранница Петра Петровича - из мещанского сословия, Доминикия Гавриловна Павлова. Но социального неравенства мало: девушку эту вся Выборгская сторона в Петербурге знает, как профессиональную «жрицу любви» из местного дома терпимости! Конечно, свадьба эта была не столько по любви, сколько, как это ни удивительно, по взаимному расчету. Распутница Доминик полагала, что став венчанной женой добропорядочного офицера, зачеркнет в глазах общества свое позорное прошлое. А Петр, как свидетельствуют его дневники, считал, что вырвав «заблудшую овечку» из кошмарной жизни «веселого заведения», принесет миру несомненную общественную пользу… Из дневника Петра Шмидта: "Она была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги и — все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, я понял, что отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что, создав ей обстановку, в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение, и вытащу из ямы…".
Флот такой самопожертвенной благотворительности со стороны юного мичмана просто не понял. Семья Шмидта – тоже. Что до Ставраки, то он в письме предупредил товарища, что высший свет наверняка отвернется от молодоженов. И что если уж моряку жениться – то по любви, а не ради какой-то благотворительной акции по спасению «бывших девиц» из развратного дома. Кстати, сам Михаил пока оставался одинок, почти постоянно пребывая в учебных походах на кораблях Балтийского и Черноморского флота, набирал, как тогда говорили, «послужной практический ценз». В общем, не до девиц ему было…
И все же злосчастная свадьба состоялась, а переписка молодых офицеров надолго прервалась. Шмидту ненавязчиво намекнули в штабе флота, что при жене – бывшей блуднице, он не сможет пользоваться прежним авторитетом у сослуживцев, и отправили в отставку в чине лейтенанта.
Молодожены тут же постарались уехать подальше от людской молвы. Так в 1889 году Петр Шмидт оказался в праздном Париже, в клубе аэронавтов, а Михаил Ставраки – посреди океана, на борту старого броненосного фрегата в учебном плавании…
Неуемный характер Шмидта хотел подвигов. Не сложилась военная карьера? Что ж, он… откроет воздухоплавательный парк. На собственные средства он приобрел аэростат с необходимым сопутствующим оборудованием, и под руководством французского инструктора стал учиться летать. Экзотическое увлечение едва не окончилось трагически:  едва вернувшись в Россию, Шмидт потерпел аварию в первом же демонстрационном полете. Злосчастный шар ни с того ни с сего сдулся, и корзина с начинающим пилотом крепко грянулась оземь. Петр Петрович чудом не погиб, а последствия полученных травм сказывались на его здоровье всю оставшуюся жизнь… Кстати: в это время его на земле ждала жена с недавно родившимся сыном Женей. Она пытается играть роль хорошей супруги: сама ведет хозяйство, перед соседями именует себя в русском стиле – Домной, а не на французский лад – Доминик, как прежде. Возится с сынишкой, не признавая наемных нянь… Но ей скучно.  Нетрудно догадаться, какова была бы ее судьба, если бы супруг-авантюрист оказался похороненным под обломками французского аэростата.
В 1892 году Шмидт подает прошение в Главный штаб  и возвращается во флот. В чине мичмана, а не лейтенанта, как было при отставке. Причем, в отношение его действует негласное распоряжение командующего Балтийским флотом: цензовых мест на кораблях первого ранга «офицеру со странностями» не давать, карьеру мягко сдерживать… Однако спустя два года программа усиления России на Дальнем Востоке приводит его в Сибирскую флотилию. Сначала – на борт мелкого номерного миноносца. Потом – на военно-транспортный пароход «Алеут».
Ставраки, по прежнему независимый и старательный, медленно но верно растет в чинах в соответствии с цензом. Проходит артиллерийскую практику на гордости флота – строевых броненосцах. Учится в свободное время музыке, играет на рояле и скрипке. Готовясь к войнам на Дальнем Востоке, посещает офицерские курсы японского и китайского языка. О создании собственной семьи пока не думает: ни одна красавица не растопила еще его сердца, отданного военной службе.
А Шмидту под командование достаются чумазые портовые буксиры, вроде владивостокского «Силача», угольные бункеровщики, фарватерные землесосы и прочий «вспомогательный невооруженный состав». Конечно, без этих трудяг-вспомогачей нет боевой эскадры. Но не с амбициями Шмидта такая служба! Он-то мечтал в самом худшем случае руководить расчетом артиллерии главного калибра на линкоре или крейсере первого ранга, ходить в дальние страны, а не чистить дно портовой акватории или буксиром помогать линкорам развернуться на узком фарватере! Назначение на канонерскую лодку «Бобр» - предел его должностного роста, как намекнул «неудобному» подчиненному адмирал Старк… И Шмидт во второй уже раз подает в отставку!
Ему 31 год, его берут капитаном в гражданский флот. Шесть лет он водит грузовые пароходы «Игорь», «Диана» и «Кострома». Одного из них в непогоду сажает на мель – и карьера начинает рушиться и здесь: капитану не удалось внятно объяснить хозяину груза причину аварийной ситуации, фрахтовщики перестают доверять Шмидту как навигатору. В семье тоже пошли неурядицы: по слухам, Домна  не хранит ему верности… Да он и сам заводит подругу – пока еще только по переписке.
В этих условиях начавшаяся на Дальнем Востоке война видится горячей голове лучшим способом доказать самому себе свою нужность миру. И Шмидт вновь возвращается на военную службу. И снова ему доверяют только работу с вспомогательными судами. Новое назначение - старшим офицером вооруженного транспорта «Иртыш» водоизмещением 15 тыс. тонн. Корабль готовится присоединиться к транспортному обозу эскадры адмирала Рожественского – той самой, которой суждена была Цусима…
Михаил Ставраки перед войной участвует в кругосветном плавании, пишет научную работу по боевому применению гальваноударных мин, готовится получить эполеты капитана II ранга. Но служба его проходит на Черном море, а международные законы не позволяют проигравшей Крымскую войну России проводить боевые корабли через проливы Босфор и Дарданеллы. Из Черного моря не мобилизуют корабли на войну, и лишь некоторым морякам удается добиться перевода на Первую или Вторую Тихоокеанские эскадры, ведущие боевые действия.
Шмидт с «Иртышом» проходит до египетского порта Суэц. И здесь его списывают на берег по болезни. По одной версии – действительно был болен, сказался ушиб почек при падении на аэростате. По другой, впрочем, не столь уж и неправдоподобной, просто не сошелся характером с адмиралом Рожественским, человеком требовательным и резким. Как бы то ни было, а вместо огненного горнила Цусимы суждено было ему недолгое пребывание в иностранном госпитале с последующей отправкой на Родину. И – Черное море.
Круг замкнулся. Бывшим друзьям довелось встретиться вновь. Но они были уже слишком разными людьми, чтобы сойтись накоротке, как в годы курсантской юности…
4. Противостояние
Шмидта назначают командиром номерного миноносца № 253 в составе эскадры адмирала Чухнина. Ставраки  служит здесь же, на канонерке «Терец» - техническом аналоге прославленного дальневосточного «Корейца».
Офицеру, как мы уже говорили, не полагается участвовать в политических акциях. Но в октябре 1905 года Шмидт неожиданно для своего окружения выходит с рабочими на митинг против властей в Севастополе, и даже попадает под  арест. В ходе последовавшей за этим событием ревизии кассы миноносца выясняется недостача казенных средств  в 2000 рублей. По тем временам – немало… Расследование не находит прямой вины командира в растрате. За племянника вновь вступается старый адмирал Владимир Петрович. Но Чухнин, нетерпимый к сослуживцам с сомнительной репутацией, подписывает осенью 1905 года приказ об отставке – третий уже в биографии Петра Шмидта.
Ставраки в это время бомбардирует штаб «добровольными листами» об отправке на войну, но до позорного для России перемирия так и не получает удовлетворительного ответа…
Вскоре после отставки Шмидт становится во главе прореволюционной общественной организации -  «Союза офицеров — друзей народа», действовавшей в Севастополе. А дальше будет мятеж на новейшем, еще не вышедшем из учебного отряда крейсере I ранга «Очаков», обессмертивший имя революционного офицера и положивший конец его судьбе…Из официального письма адмирала Г.П.Чухнина:
«...В командах Черноморского флота... раскрыты нами пагубные учения, чрезвычайно опасные... для общественного благосостояния и порядка. Распространители этих учений стараются внушить нижним чинам, которых они уловили в свои сети, что существующий порядок следует разрушить, и что разрушители сумеют на место его создать другой порядок, где не нужно будет ни полиции, никакой другой охраны, ни даже войска... Зло пустило глубокие корни, и многие уже стали на скользкий путь революционной борьбы..»'.
Осень все ощутимее вступала в свои права. Она остудила нестерпимую в том году летнюю жару, но не сняла накала напряжения в обществе. Газеты пестрели сообщениями о стачках и забастовках. В начале октября работу прекратили московские печатники, к ним присоединились железнодорожники. К середине октября забастовка охватила почти всю страну: не остались в стороне рабочие других профессий, студенты, учащиеся, интеллигенция, служащие. Считается, что во всеобщей октябрьской стачке участвовало до двух миллионов человек. Севастополя волна забастовок почти не коснулась. Только 12 октября прекратили работу портняжные мастера и подмастерья, да наблюдался некоторый рост цен в связи с тем, что было парализовано железнодорожное сообщение. Однако уже спустя неделю город напоминал скорее разворошенный улей, чем военный порт.
17 октября Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». Сей документ, созданный под давлением угрозы народного бунта, пугал императора. В своем дневнике он замечал: «Подписал манифест в 5 ч. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!». Но примирения, на которое надеялись реформаторы во главе с вновь назначенным председателем Совета министров С.Ю. Витте, не получилось. И восторженно принявшие документ, и недовольные им стремились публично излить свои чувства по поводу дарованных свобод. И тут сквозь бурные митинги и манифестации, шествия и собрания стало проглядывать нечто, скорее напоминающее анархию, чем ожидаемый демократический порядок.
Известие о манифесте 17 октября дошло до Севастополя на следующий день. Реакция горожан была бурной. Только что напечатанный в местной типографии текст манифеста шел нарасхват. Стихийно возникающие собрания переросли в шествия по Екатерининской улице, закончившиеся митингом на Приморском бульваре. Здесь избрали городской Совет в составе 40 человек. Очевидец позже писал: «Толпа обступила эстраду, с которой ораторы произносили речи. Публика самая разношерстная: рабочие, матросы, солдаты, офицеры, интеллигенция, буржуазия, городское мещанство, женщины всех положений, старики, дети. На деревьях - уличные мальчишки. Вся картина митинга напоминала ряд сценок из европейских революций. Незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга...». Энергия, рвущаяся наружу, требовала не только слов, но и действий.
В шестом часу вечера многочисленная демонстрация двинулась по Херсонесской улице к городской тюрьме требовать освобождения политических заключенных. У ворот тюрьмы и произошла трагедия, по-разному описываемая участниками событий. Демонстранты и их сторонники утверждали, что солдаты первыми открыли огонь по безоружной толпе, военные власти настаивали на провокационных действиях митингующих: сломали калитку, ворвались внутрь, набросились на солдат...
Так или иначе, но прозвучали роковые выстрелы: на месте было убито два человека, шестеро скончались в больнице, еще примерно 30 человек получили ранения разной степени тяжести. Старшему из умерших было 26 лет, трем младшим по 17. Гнев, ужас, боль, возмущение горожан вылились в стихийные митинги следующего дня - 19 октября. Одновременно заседала дума под председательством городского головы А. А. Максимова. В зал были допущены депутаты, избранные от народа. Результатом бурных многочасовых прений стали следующие решения: за счет города произвести похороны жертв расстрела; просить о прекращении работы порта, разрешения желающим матросам и солдатам почтить память усопших; просить о временной приостановке движения трамвая, закрыть на завтра питейные заведения и т.п.
Кроме того, был принят текст телеграммы на имя С.Ю. Витте. В ней, в частности, говорилось: «Дума... единогласно постановила выразить свой протест правительству, администрацией которого убиты были граждане Севастополя.., и требовать немедленного удаления виновных до предания их суду, немедленно снять военное положение с устранением войск с улиц города и казаков из пределов градоначальства с заменой их временной народной охраной...». Позже некоторые из требований были осуществлены. По согласованию с градоначальником и комендантом военные патрули и полиция не появлялись на улицах города, вместо них были назначены народные дружины, а полицмейстера Попова отправили в долгосрочный отпуск. На этом же заседании неоднократно выступал и отставной лейтенант Шмидт, уже завоевавший авторитет у севастопольцев своим ярким ораторским талантом. 20 октября, в день похорон, весь город с раннего утра был на ногах, лавки и магазины закрыты, предприятия не работают... - все сочли своим долгом почтить память павших. Часов в десять от городской больницы многотысячная процессия двинулась к кладбищу. Во главе манифестации верхом на лошади ехал адвокат, выполнявший функции заведующего милицией. За ним шли оркестры солдат и матросов, исполнявшие не только траурные марши, но и революционную «Марсельезу». Далее - члены городской думы и народные представители. На специальных дрогах везли венки, гробы с убитыми несли на руках. За родственниками и близкими двигались участники демонстрации - числом не менее 40 тысяч человек. Когда процессия подошла к кладбищу, то непосредственно к могилам смогли приблизиться только депутации. Подавляющее большинство собравшихся сгрудилось у решетки ограды. Среди всех произнесенных речей наиболее ярким было выступление Шмидта, которое начиналось словами: «У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами». И клятва мести была произнесена…
Шмидт проявил себя талантливым агитатором, получил приглашение от революционного кружка на «Очакове» и с радостью согласился. Кстати, отставной лейтенант явился на мятежный крейсер при погонах капитана 2-го ранга, на ношение которых он, по сути,  не имел права…
Михаил Ставраки в это время исправно исполняет служебные обязанности на «Терце», остающемся пока вне политических бурь. А с матросским недовольством разбирается путем обстоятельных, педантичных разъяснений своего видения обстановки, которое, впрочем, сводится к одному: власть не выбирают, ей служат, коль скоро уж присягу принесли… А на прямой вопрос о том, знает ли Михаил Михайлович, что на митингах «мутит воду» его старый товарищ по учебе, отвечает, что «Дела отставных и запасных офицеров не касаются офицеров служащих, то вопрос собственной совести Петра. Погибших помянуть – не грех, но грех подталкивать к новой крови».
Как бы то ни было, «Очаков» в артиллерийской бухте поднимает красный флаг. И – флажный сигнал на фок-мачте, который вошел в историю: «Командую флотом. Шмидт». Впрочем, эскадра за мятежным крейсером так и не пошла. Готов присоединиться был лишь участник другого недавнего бунта – переименованный в «Пантелеймона» знаменитый броненосец «Потемкин». Толку от такого соратника было чуть: после бунта корабль прочно попал в штрафные, боезапас у него был изъят, а замки артиллерийских орудий свинчены и сданы в портовый арсенал, чтобы выдаваться лишь во время практических занятий под строгим присмотром флагмана. Итак, весь круг поддержавший «Очакова» - линкор с недействующими пушками и маленький номерной миноносец… Вооруженное матросское восстание с самого начала оказалось обречено на разгром.
У самого восставшего крейсера артиллерия - по двенадцать 152-мм и 75-мм орудий – была в полном порядке. Но даже после того, как адмирал Чухнин распорядился подавить бунт силой, «Очаков» не сделал по обстреливавшей его эскадре ни единого ответного выстрела. Впоследствии на суде Шмидт утверждал, что не желал проливать крови соотечественников… Но революций без крови не бывает. Комендоры флагманского «Ростислава» и других кораблей буквально изрешетили мятежный корабль, и жертв было немало…Случай беспрецедентный в истории российского флота.
По версии историка Рафаила Михайловича Мельникова, канонерская лодка «Терец» получила от адмирала приказ вступить с «Очаковым» в переговоры, и в случае отказа его добровольно сложить оружие, возглавить против бунтовщика торпедную атаку: «Взорвать ходячую крамолу торпедами к чертям, ликвидировать начисто, как предателя Отечества».
Михаилу Ставраки не пришлось выполнять этот приказ: обстрел с броненосцев в считанные минуты привел крейсер в полнейшую небоеспособность, торпеды «Терца» и верных правительству миноносцев не понадобились. «Терец» лишь расстрелял буксир, которому Шмидт приказал подвести к борту «Очакова» транспорт «Буг», груженый минами – чтобы мятежный крейсер не мог шантажировать всю бухту угрозой взрыва невероятной мощности. Лишившись возможности испугать всю эскадру, «Очаков» потерял мятежный «кураж» и не мог уже ничего предпринять для своей победы.
Когда на палубе «Очакова» заполыхал пожар, Шмидт вместе с юным сыном покинул борт обстреливаемого крейсера, спустившись на стоявший у борта  миноносец №270. На нем и был арестован: матросы «Ростислава» нашли руководителя восстания в трюме, переодетым в матросскую робу и перемазанным сажей, как все кочегары… Как свидетельствовала команда миноносца на суде, убедившись в невозможности продолжать сопротивление, Шмидт собирался, подобно потемкинцам, скрыться за границей. Только вот, у номерного миноносца, самого маленького из боевых кораблей эскадры, заведомо не хватит топлива « в один рейс» убежать в Турцию или в румынскую Констанцу! Да и остановят, вне сомнения, и хорошо, если не боевым снарядом.
Михаил Ставраки был привлечен к судебному процессу в качестве свидетеля. Накануне суда ночью не спал, по свидетельству вестового, долго читал книги в своей каюте. И на самом суде почти ничего не сказал, отметив лишь, что по приказу адмирала оружие канонерки приготовил, но распоряжения о пуске торпед не получил. Это судьи, в принципе, знали и так… Он всегда был немногословен и замкнут, кавторанг Михаил Ставраки, так что подобному поведению на суде никто не удивился.
5. «Стреляй в сердце, Миша!»
 6 марта 1906 г. на пустынном острове Березань, четверо главных зачинщиков восстания, и в том числе – отставной лейтенант Петр Шмидт, были расстреляны по приговору военного суда. Дядя Шмидта, знаменитый адмирал, словно ушел в небытие еще до конца жизни. Он никогда не появлялся на людях, даже в праздники не посещая Морское собрание. Сводный брат мятежника Владимир еще раньше погиб вместе с адмиралом Макаровым на броненосце "Петропавловск" под Порт-Артуром. «Мертвые сраму не имут»… Второй брат переписал себе фамилию – без буквы «д», Шмит, словно нарочно отстраняясь от брата-бунтаря. Сестры повыходили замуж и тоже, фактически, отказались от родства с мятежником. И даже ветреная Доминикия отреклась от имени Петра Петровича… В последний вечер уходящего 1905 года Петр Петрович Шмидт, его сын Евгений, сестра Анна и подруга Зинаида провели вместе на гарнизонной гауптвахте – мятежнику, приговоренному к расстрелу, дали попрощаться с друзьями и семьей. Казни Шмидт не боялся, даже шутил с родными.
17 февраля 1906 года приговор в окончательной форме был объявлен. «Отставного лейтенанта Петра Шмидта лишить прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение. Старшего баталера Сергея Частника, комендора Никиту Антоненко и машиниста Александра Гладкова исключить из службы с лишением воинского звания, лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние». Царь лично распорядился расстрелять и Шмидта – все-таки, пусть бывший, но офицер, а значит, казнить его надо как военного человека – пулей.
19 февраля 1906 года в Севастополь адмиралу Чухнину пришло высочайшее распоряжение из Петербурга: с мятежниками «Поступить по закону!» Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря торопился выполнять распоряжение как можно быстрее и тщательней.
Прислал в карцер на старом корабле «Прут», где держали арестантов, православного батюшку – принять последнюю исповедь. Священник вошел в карцер со словами: «Покайтесь в своих грехах...». Смертники ответили: «Пускай покаются те, кто убивает людей, мы никого не убивали».
К самой Березани нельзя подойти на катере, и поэтому приговоренных пересадили в лодку. Когда высадились на Березань, они все спокойно пошли к месту казни. Уже издали видны были врытые столбы, и гробы стояли недалеко. Моряки с «Терца» рыли могилы.
Березань — небольшой пустынный остров у входа в Днепровский лиман. Привести в исполнение приговор военно-морского суда Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря адмирал Чухнин поручил комендорам канонерской лодки «Терец». Знал ли Григорий Павлович Чухнин, возлагая на своего доверенного офицера Михаила Ставраки эту миссию, что поручает ему убивать своего друга детства, юности, сослуживца? Семьи Шмидт и Ставраки некоторое время жили по соседству в Одессе. Оба подростка были сыновьями адмиралов, знали друг друга с 12 лет, дружили. Потом вместе поступили в Петербурге учиться и даже сидели за одной партой.  Знал, несомненно знал.  Оставим же этот приказ на совести адмирала и вернемся к событиям давнего трагического дня...
На Березани все было продумано до мельчайших подробностей. В первой к смертникам шеренге расстреливающих стояла рота молодых матросов «Терца». Ею командовал Ставраки. Рота была разделена на четыре взвода. По числу расстреливаемых. В затылок матросам поставили боевую пехотную роту Белостокского полка. Ею командовал капитан первого ранга Радецкий. В случае если матросы «оплошают», вторая шеренга должна была стрелять им в спину. Ну, а если и во второй роте будут какие-либо колебания, верный «Терец» направил четыре своих артиллерийских орудия на место казни в полной готовности смести с лица земли и приговоренных к смерти, и исполнителей приговора.
Смертникам прочли приговор военно-морского суда. Саванов не надевали. По просьбе обреченных глаз им не завязывали. Смерть они встретили лицом к лицу.
В нескольких шагах от смертного столба физические силы изменили Шмидту, он покачнулся. Обращаясь к матросам «Терца», Шмидт сказал: «Передайте мое последнее «прости» родному Черноморскому флоту, всем морякам России, торговому флоту». И, повернувшись к лейтенанту Ставраки, сказал: «Миша, поцелуй сына, кланяйся сестре. Прикажи целить в сердце». Ставраки скомандовал открыть огонь. Шмидт был убит после первого залпа. В него попало пять пуль. Частник был тоже убит первым залпом. Гладков упал после второго. Антоненко бился еще в предсмертных конвульсиях, когда двое матросов вышли из шеренги и добили его. Тела положили в гробы, опустили в могилы и засыпали землей, после чего пехота и матросы несколько раз прошлись по свежим могилам, утрамбовывая рыхлую землю.
Конец истории?  Как бы не так! В тот день на Березани было сломано не четыре судьбы, а пять: Вместе с матросами «Очакова» и Шмидтом испил чашу трагедии и Михаил Ставраки. Честное слово: мертвым было, наверное, легче. А ему, живому, нужно было жить с осознанием совершенного греха. Ибо нет для военного человека пущей беды, чем получить приказ стрелять по соотечественникам, да еще и если среди них – бывший друг...
Михаил Ставраки после этого дня недолго оставался на службе.  Молодые офицеры-соратники, сочувствующее «романтике революционных бурь», третировали его за участие в «полицейской акции». Рядовой состав, тот самый, что сам легко подчинился приказу Чухнина и участвовал в расстреле, считал чуть ли не главным братоубийцей. А на то и экипаж, чтобы быть единым: от сплоченности команды зависит успех корабля в плавании и бою. Чувствуя, что невольно стал причиной раскола и шатаний в команде своего «Терца», капитан II ранга Михаил Ставраки подал в отставку.
И - исчез для общества. Даже близкие друзья несколько лет не имели с ним никакого контакта. Служил скромным смотрителем маяка близ Батуми и практически ни с кем, кроме местных рыбаков, не общался. Война, новая революция, калейдоскопическая смена властей на Черном море, закончившаяся установлением Советской власти – все это не тронуло его души, оставшейся наедине с тяжкими воспоминаниями…  В конце концов, маяк, указующий путь кораблям в обход коварной каменной гряды у побережья, в любом случае нужен морякам. И Михаил Ставраки в одиночестве делал свое нужное дело, никому не открывая своей боли…
6. Круг судьбы
 В 1922 году он дослужился до начальника Управления по обеспечению безопасности кораблевождения Батумского укрепрайона. Как-то «на автомате», по рекомендации рыбаков, даже пробовал вступить в партию, но какая же общественная деятельность при постоянном стремлении к нелюдимой жизни…
Он жил все там же, на своем маяке. Как-то случилось ему приютить у себя в непогоду отправившегося не ко времени на морскую прогулку знаменитого писателя Константина Паустовского. Эта встреча, да еще случайный визит старого терецкого матроса-механика, помнившего маячного смотрителя офицером, и стали роковыми в биографии Михаила Ставраки… 
Его узнали. И припомнили ему события семнадцатилетней давности.
3 апреля 1923 года Верховный суд РСФСР вынес в отношении Ставраки Михаила Михайловича, 56 лет от роду, бывшего потомственного дворянина, смертный приговор.
Во время судебного процесса над скамьей подсудимых на стене повесили огромный портрет Шмидта, так сказать, для психологического воздействия. Обвиняли в контрреволюционной деятельности.  Заметим, что на суде Ставраки вины своей в казни Шмидта так и не признал, заявив, что он присутствовал на казни только как офицер связи. Потом признался, что как офицер, дававший присягу, не прибыть на место казни не мог. Но не более того…
В советских газетах Михаила Ставраки пытались очернить не только в связи с  контрреволюционной деятельностью. Всплывали, между прочим, обвинения в том, что он разбазаривал на маяке казенные средства, упрекали в том, что при неизвестных обстоятельствах утратил – мол, вероятнее всего, спустил на сторону – приданный маяку моторный баркас. Приписывали пьянство на казенном спирте… Но истинный растратчик маячной казны скоро тоже попал под арест, а злосчастная шлюпка обнаружилась в целости и сохранности у одного из рыбаков Батуми. Михаил Михайлович просто одолжил промысловикам транспортное средство, когда их собственная парусная посудина потерпела аварию на скалах под маяком – иначе как бы небогатые труженики моря могли добраться до дому и сохранить драгоценный улов! А что до пьянства и подворовывания для этого спирта, выделенного на технические нужды… Полноте, даже если бы захотелось старому моряку, носившему в сердце столь ужасный груз, залить горе рюмкой, то купить в том же рыбачьем поселке недорогого местного вина или даже крепкой домашней чачи для него не составило бы труда. И потом, при таком одиночестве, при потере всех близких, при крахе всех прежних жизненных ориентиров, если бы он имел желание спиться – спился бы гораздо раньше! Просто кавторанга чернили в пропагандистских целях, не задумываясь о логике вещей…
Приговор о расстреле в отношении Михаила Ставраки был приведен в исполнение на том же черноморском берегу, где расстреляли и Шмидта. Он унес в могилу немало тайн «смутного времени», и нам они уже, увы, недоступны. 
В заключение – несколько слов о судьбах кораблей, участвовавших в описанном историческом эпизоде. Крейсер «Очаков», отремонтированный после обстрела бывшими соратниками, вошел в строй флота под именем «Кагул» и отважно воевал в Первой мировой войне. Новой революции не признал, очутился «на белой стороне баррикад» и во время великого севастопольского белого исхода отбыл в эмиграцию. Путь его завершился в начале тридцатых, в Бизерте – под Андреевским флагом. А «Терец», кстати, в революцию Советскую власть поддержавший, к моменту расстрела Ставраки был еще на плаву. Правда, не как боевая канонерская лодка, но как транспорт обеспечения деятельности водолазов ЭПРОНа. Завершилась его биография в 1931 году мирным списанием на металлолом, а нам осталось лишь два десятка пожелтевших фотографий …