Витрины золотом горят,
огнем украшены дома.
Всех завлекают и манят
в канун святого Рождества.
Звездой горит небесный храм,
детишки верят в чудеса.
В надежде добрые слова
летят к остывшим небесам.
И пожеланий список долгий
скрыт под бумагою цветной.
Лежит под ветками у ёлки
дух Рождества в тиши ночной.
Обертку спешно утром обрывая,
горят у деток радостно глаза.
К великой тайне прикасаясь,
мы слышим сказок новых голоса.
Произошла эта поучительная история в самый канун доброго Христианского Рождества. И скорее случилось это, когда последний лист некогда огненного клена оторвался от обледенелой, черной, как рука последних декабрьских сумерек, ветки и покружив на застекленной прозрачным тонким ледком небольшой лужей, затем медленно спустился на твердую землю. И как говорит мудрый народ: “Что упало, то пропало!” Лист, шурша своими скукоженными краями еще немного пропоз по ледяному покрытию, а затем налетевшим порывом его отшвырнуло в сторону дороги. В это время по ней проезжала телега молочника, и тяжелое колесо со смачным хрустом вдавило огненно-рыжий кленовый лист в мерзлую грязь разбитой за утро колеи. И как только свершилось это незамеченное никем событие, следом за ними произошло следующее, не более замечательное, оставшееся в памяти этого морозного утра надолго.
Один Портной решил до светлого вечера доделать небольшие дела, которые были отложены и ожидали своей очереди на широком столе, стоящем прямо перед окном. Он уже взял в руки детскую рубашку, примеряясь опытным взглядом как правильно и красиво пришить на порванный локоток свежую заплатку, но рука в то время ловко обшарив настенную подушечку для иголок, не нашла, не нащупала новой, купленной на ярмарке в Ракове раскошной стальной Иглы.
“Неужели она проказница выпала из набитого ватой атласного сердечка и лежит несчастная на холодном полу, страдая от того, что не может помочь мне завершить такую нужную перед праздниками работу”, - так сокрушался Портной еще долго. Подслеповато щурясь, он шарил длинными руками вдоль стены в надежде отыскать пропажу, которая находиться и не собиралась.
Она лежала уютно уткнувшись блестящим ушком в ворох пожелтевших фотографических карточек, которые хранились в коробке из-под овсяного печенья. Не захотелось новенькой фильдеперсовой Игле в одном обществе со старыми и ржавыми иглами вместе находиться. Завертела она головой и пропела тонко: “Что за невидаль такая, чтобы новая игла рванье какое-то подшивала, не бывать этому. Не для того я такая ровная, гладкая и недешевая была куплена. Давайте мне лучше новую ткань, а еще лучше ажурную или кружевную из Вильно и я покажу на что я способна”. Но на столе лежали изрядно-поношенные детские вещи и ажуром из самой столицы даже и не пахло. Да и откуда ажуру да пан-бархату здесь взяться, если семья портного: семь детишек, жена, глухой дед, еле-еле концы с концами сводили. На черный хлеб с бульбой лишь хватало кувшинчик молока и ничем себя особенным не баловали.
А Игла еще больше распалилась: “Что за неуважение к моей блестящей особе? Уже не ажур мне нужен, а фильдеперсовые ткани. Всё чин по чину”. А сама в атласе крутится, крутится и уже наполовину из игольницы вылезла, особо и не переживая, что упасть может вниз, под пол укатиться и исчезнуть в темном неизвестном направлении. Стали ее подружки по ремеслу в один голос успокаивать: “Сестрица, ты часом умом не повредилась? Какой ажур или фильдеперс, когда в доме дров на несколько дней осталось, когда, чтобы детям на Рождество пряников из овса испечь, их отец свою последнюю безрукавку в шинок жадному и хитрому Евсею заложил. Успокойся сестрица и прими долю свою, как и мы все, безропотно и умело помогая портному”.
Куда там, еще пуще злится кованая Игла, еще больше ее в нехорошую сторону несет: “Да чтобы я с мелким подобием прекрасного вместе в одной игольнице находилась! Никогда! Еще заразы-ржавчины от вас низкокачественных наберусь. Не смейте ко мне прикасаться и вообще пора мне найти лучшее место в жизни. Я слышала о салоне готовой одежды у пана Ефима Литвина. Вот где почет и уваженье моей блестящей сущности. Вот где по достоинству оценят мою остроту и ровность шелковых стежков. Вот где…” И Игла так вдохновилась своей речью, что не заметила как вылетела из объятий нежной ваты и сорвалась ушком вниз. Здесь ей по необъяснимой причине почему-то повезло. И упала глупая не под ноги помощнице и даже не закатилась в сырую щель между половицами, а просто волею случая была уронена в коробку со старыми семейными, пахнущими нафталином, фотографическими карточками, где предстоит ей невеже пролежать длинную череду одинаково пыльных дней и ночей вместе с парой никому не нужных костяных пуговиц, маленьким огрызком поминальной свечи и одним обойным гвоздиком без шляпки, пока заботливая чья-то рука не выбросит старческое богатство под печку перед самым Рождеством.
А порванный локоток детской рубашонки Портной починил позже изогнутой и ржавой Иглой, которая не требовала для работы польский бархат или английское шерстяное сукно взамен потрепанного временем фланеля, а просто починила ловко и крепко, как всегда помогая и оставаясь послушной в руках портного.
А про фильдеперсовую Иглу как-то забыли вскоре, может потому что на Рождественские праздники старому портному пришла маленькая бандеролька из самого Парижу от любимой племянницы-студентки, а в ней лежали ровненько аж пять кованых стальных игл, два серебряных наперсточка, длинный кожаный красивый метр и несколько моточков шелковых ниток. Как же был счастлив Портной! Сколько теплых слов он произнес над подарками.
Но это уже совсем другая история, дорогие мои слушатели! С Наступающим Рождеством Христовым! Взаимопонимания и любви и конечно же простого человеческого тепла еще пока не до конца очерствевшим сердцам и душам. Будьте более милосердными к бедным и нищим, больным и страдающим, никому не нужным и бездомным!
Помочь сайту
Поздравления
