Даже мы, дети, понимали, насколько она маленькая. Хотя детям все взрослые обычно представляются большими. Волосы у неё были вперемежку, прядями – чёрные, седые, чёрные, седые. Седина отливала не белизной, а серебром. Она была черноглазая, с тоненькими, ярко подкрашенными губками, и очень смешливая. Бабушка говорила: «хохотушка». Фамилия у неё была Заломаева, тётя Шура Заломаева. Она носила длинные цветастые юбки, и такие же длинные - по щиколотку - яркие, лёгкие платья. Когда она снимала в передней коричневое, с каракулевым воротничком пальто, а затем, сев на стул, переодевала уличную обувь и разговаривала с бабушкой, мы, дети, могли ухватить в кулачки цветастый подол её платья, и, толкая друг друга, стоять рядом, прижимаясь к ней. Детей в квартире было трое - я и мои двоюродные сестра и брат. Войдя в дом, она дарила нам по конфетке и сразу начинала смеяться. Отчего? Может быть, радовалась, увидев детей. Голос у неё был негромкий. Говорила она быстро, журчащей, не местной, не ленинградской какой-то, скороговоркой, и всегда улыбалась.
Бабушка и тётя Шура дружили. Она приходила к нам в гости один или два раза в месяц, обычно в первой половине дня. Бабушка к этому времени успевала спуститься в булочную в доме напротив за горячим, пахучим хлебом и приготовить обед. Они усаживались за стол в кухне. Гостья почётно, в кресло - широкое, полукруглое, с подлокотниками. Бабушка по другую сторону стола на мягкую табуретку. Ноги у тёти Шуры болтались в воздухе. Мы прибегали в кухню взглянуть. У всех взрослых ноги стояли на полу, а у неё висели, и она нарочно болтала ими в воздухе. Это было очень смешно, и она заливалась вместе с нами.
На стол бабушка ставила бутылку крымской мадеры, а тётя Шура вынимала два пирожных. Они наливали по рюмочке. Бабушка делала глоток, и к концу обеда допивала остаток. Тётя Шура вино смаковала, не пила, а только пригубливала и причмокивала, показывая, как нравится ей напиток из тёмной, с белым парусником и медалями на этикетке, бутылки. На закуску они ели суп, чаще всего грибной, коричневый, прозрачный, из наших дачных сушёных подосиновиков и подберёзовиков, с картошкой и перловкой. Затем заваривался чай, крепкий, индийский, из пачки со слониками, к нему и предназначались пирожные. Подруги беседовали о чём-то, и тётя Шура смеялась.
Мы, дети, не знали о ней ничего. Обычно младшие мало знают о старших. Как-то раз она появилась с серебристой наградой на бежевом, выходном жакете. На медали были изображены три самолётика и танк. Нам прочли надпись: «За отвагу». Они с бабушкой праздновали день прорыва блокады. Взрослые рассказали нам, что тётя Шура воевала на фронте снайпером. Она убила семерых фашистов. Я представлял её в военной форме, и получалось как на фотографии: она навытяжку в длинной, до снега шинели, на груди медаль, за спиной, рядом с краснозвёздной ушанкой острый, блестящий штык. Взрослые рассказывали, что когда тётя Шура застрелила первого фашиста, она очень плакала, даже рыдала, и никак не могла успокоиться. Потом тоже плакала, но уже меньше. На фронте солдаты называли её Снайпер Шурочка и оберегали от пуль и снарядов.
Летом она приезжала к нам в гости на дачу, в Сиверскую. «И всегда с фокусами», - притворялась, что сердится на неё бабушка. Тётя Шура обычно прибывала в яркий солнечный день, проходила вдоль забора, сбоку от участка, доставала из плетёной сумки подстилку и устраивалась на лужайке в траве и в полевых цветах, раскинув веером яркую юбку. На голове у неё красовалась большая жёлтая соломенная шляпа, с оранжевой ленточкой, завязанной бантиком под подбородком. Вдоль забора рос кустарник «белые шары», поэтому сразу мы её никогда не замечали. А, увидев, орали во весь голос, истошно и счастливо: «Бабушка, бабушка! Там тётя Шура сидит!» И мчались, сломя голову, за бабушкой в огород или в дом. Этот день у нас всегда был очень радостным: тётя Шура приехала!
Однажды мы узнали, что она умерла, взрослые объяснили: «от сердца». Они рассказывали, что тётя Шура поднялась на свой пятый этаж, вошла в комнату, прилегла, не раздеваясь, на кровать и умерла. Она жила на 4-й Советской улице, это недалеко от нашей Пушкинской. Она была одинока, у многих женщин в то время не было мужей, все мужчины погибли на фронте. Соседи по квартире спохватились, заволновались оттого, что тётя Шура долго не выходит, и нашли её на высокой железной кровати в пальто и в обуви. Вызывать скорую было поздно. Рассказывая о её смерти, взрослые всегда говорили, что ноги её в ботиках свисали с кровати, и что она положила их так нарочно, чтобы не запачкать белое кружевное покрывало. Я помню эти резиновые ботики с высоким каблуком. Тётя Шура всегда ставила их у нас под батареей в прихожей, чтобы согреть после слякоти на улице и подсушить.
Помочь сайту
Поздравления
