Детство

ДЕТСТВО 

Я считаюсь городским жителем уже тридцать лет. Годы моей жизни, подобно водному потоку с естественным течением, мчатся незаметно. Стремительная река, подхватившая меня бурлящими волнами, лихо понесла по обычному руслу, удаляя от родных берегов, где навсегда осталась самая счастливая пора моей жизни - беззаботное детство. Не оглядываясь назад долгое время, я начал забывать, что когда-то был сельчанином, что проказница судьба навсегда разлучила меня с родным уголочком ещё в раннем возрасте; куда я больше никогда не возвращался. 
До пяти лет я ничего ясно не помню, а вот последнее лето, проведённое мной в родном хуторе, наполнено смутными, неясными воспоминаниями. Потом мало-помалу события и образы вырисовываются с мелкими подробностями. И теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть: уж слишком оно было обильно несправедливостью. 
Я вижу себя пятилетним белокурым мальчиком, родной двор с саманным домом, с кровлей из камыша, всегда побеленный и яркий на солнечных лучах; огород, покрытый зелёными листьями и жёлтыми цветами; толпу яблонь, неподвижно блестевшими плодами и зелёными макушками на фоне ярко освещённого неба; ветхий сарайчик, где жила корова Зорька, чёрная в белых пятнах и собачью будку рыжей дворняги Пальмы, глупо лающей на всех прохожих, но доброй, смиренно крадущейся к моим ногам согнув передние лапы и виляя пушистым хвостом. А так же, помню покатый берег Старого Дона с густым шумящим камышом; привязанную к берегу деревянную лодку, хлюпающую дном о речную рябь и ржание лошадей, эхом разлетающееся по всей округе; от табуна, пасущегося на противоположном берегу, на просторном лугу, среди полевых цветов. 
Мои мальцевские годы пеленались в ласковых лучах заботы, нежно любивших меня мамы и бабушки, чьи светлые образы, навсегда сохранились в моей памяти. 
А счастливое время, проведённое рядом с мамой, я всегда пытаюсь рассмотреть особенно, до мельчайших подробностей, чтоб в ясности увидеть её лицо и уже наверняка запомнить. Но все мои тщетные попытки, увидеть самого дорогого мне человека, тоже ограничиваются смутными видениями и со временем постепенно погружаются в туман, как остров моего детства, от которого я удаляюсь навсегда и одариваю его прощальным взглядом, пытаясь сохранить в памяти, ещё видимые фрагменты.
Тихими вечерами, когда небо становилось лиловым и мерцало первыми звёздами, а горизонт, где заходило солнце, ещё сиял красным заревом, вся наша семья собиралась ужинать в летней кухне, пропахшей молоком и блинами, которые бабушка пекла каждое утро, смазывала сметаной и посыпала сахаром. Блины всегда стояли на столе к чаю. Но мама, каждый день настаивала, чтоб я сначала пил молоко, хотя бы полстакана. А я молоко не любил. Обхватив стакан ручонками, я нехотя подносил его ко рту и начинал медленно цедить глоточками, постукивая зубами о стекло. Приходилось выпивать всё, чтоб мама не ругалась, а пока этот томительный процесс длился, я начинал ненавидеть нашу Зорьку, носившую в себе этот напиток, неприятный на вкус и ко всему этому пропахший скотиной. И пока я давился молоком, мама строго, а бабушка жалостливо смотрели на меня. Но вот стакан наконец-таки опустошался, все обиды тут, же забывались, в семье воцарялась прежняя дружная обстановка. 
После ужина, бабушка выходила за калитку на лавочку к подружкам за новостями. Старушки побалакают, поохают, помолчат, а потом затянут казацкую песню, эхом разносившуюся по всей округе, настолько далеко, что слышны они были даже в соседнем селе на противоположном берегу Дона, за просторным лугом, у самого горизонта, где тихо мерцают огни. 
По обыкновению, мама просыпалась очень рано и уходила работать на молочную ферму, уводя на пастбище нашу Зорьку. Я ещё крепко спал и не слышал её ухода. Лишь изредка, если случайно пробуждался, то сквозь дремоту чувствовал её тёплое дыхание и нежный поцелуй в щёку. 
Бабушкин день начинался с утренней дойки коровы, капризная Зорька подпускала к себе только её. А потом, пока мама собиралась на работу, старушка шла на кухню месить тесто и отливать на сковороде свои любимые блины, без которых, как казалось, света на земле не будет. 
Я просыпался тоже рано, как мне казалось. Но в это время бабушка уже занималась огородом. Находиться одному в доме, я никогда не боялся, а даже наоборот, чувствовал себя хозяином и с полной ответственностью и удовольствием возлагал на себя некоторые обязанности. Умываться я не любил, а сразу, надев майку и шорты, брал плетёнку и шёл в сарай к курам, жившим по соседству с Зорькой. Пёстрые и белые наседки с большими красными серьгами сидели на соломе, кудахтали и хрипло протягивали, будто беседовали между собой. От скрипа ржавых петель дверцы сарая пугливые обитатели умолкали и тревожно смотрели в мою сторону, готовые предаться панике. Но, узнав меня, лишь лениво перескакивали по жёрдочкам, вспархивая подрезанными крыльями, вздымая пыль, клубящуюся в узких струйках золотых лучей, просачивающихся сквозь щели между досок. А хвостастый петух Иван (так называла его бабушка, в шутку), большой, красный с золотой шейкой и зелёными крыльями, вцепившись лапками за самую высокую перекладину, грозно следил за мной, как я собираю яйца и аккуратно укладываю их в корзину, чтоб не побить. 
Плетёнку с десятком яиц или чуть больше того, я относил на кухню и тут же выпивал одно, потому как любил желток. На завтрак мне хватало чашечки свежего чая и половины блина. После, я с полной ответственностью шёл в огород, чтоб заняться поливом, а значит, помочь бабушке. Она полола рядки и удалилась настолько далеко, что силуэт её можно было различить только по яркому цветному халату и красному платку. Подойдя к высокому колодезному срубу, я становился на носочки и тянулся к выключателю с палочкой в руке, чтоб нажать на кнопку. В глубине криницы просыпался неведомый для меня подземный мир: из недр вылетало эхо странных звуков, сопровождаемое всплёском мелких капель воды. Будто страшное чудище пробуждалось от долгой спячки и начинало лениво пробираться наверх. В это мгновение, мне становилось настолько страшно, что тело покрывалось холодными мурашками. Я бежал обратно, в летнюю кухоньку и закрыв дверь на щеколду, наблюдал из окошка за колодцем, в тревожном ожидании чего-то ужасного. 
Но разгоравшийся день, наполняясь солнечным светом, становился ярче, а пугающие тени деревьев и домов, в которых еще могли подстерегать меня потусторонние обитатели, отступали и блекли. Скрывшее меня от внешнего мира убогое помещение, ласково окутывало привычным спокойствием, а царившую тишину нарушало лишь мушиное жужжание и зудение случайно залетевшей осы, тревожно барабанившей о стекло. 
В добром предзнаменовании наступившего утра я начинал чувствовать себя защищенным, совершенно рассеивалось наивное предчувствие о существовании подземных тварей, тем более из колодца никто, так и не появлялся. Вернувшись к срубу, я продолжал слышать эти странные звуки, но они меня больше не пугали. Из глуби копани в огород, тянулся резиновый шланг, набухший от воды. Тугой струёй лилась она на грядки. Я подбежал к бьющему фонтану и, пока ловил его изворотливую горловину, он обдал меня холодной водой, будто нарочно, чтоб отпугнуть. Слегка продрогший, я всё же усмирил эту резиновую змею, а напор воды стал мне подвластен. Я уже мог направлять поток воды вверх и с интересом наблюдал, как распылившись на высоте, она радужным крапом опускалась на зеленые листья. От намокшей земли, исходил приятный запах свежести, как при первых каплях дождя. 
Весь день напролёт я готов был играться водой, но бабушка начинала выкрикивать что-то неразборчивое, доносившееся до меня отрывистыми звуками. Ничего не понимая, я растерянно смотрел в её сторону. Но когда старушка начинала угрожающе махать мне тяпкой, что залил пол огорода, я бросал шланг и выбегал из двора, за калитку, от греха подальше. 

***
Название родной улицы мне так и не довелось узнать. А вот черты сельской местности навсегда сохранились в моей памяти. Помню глинистую дорогу с пологим спуском к реке, образующую по краям два параллельных крутых обрыва над берегом; сочную зелень придорожных растений, широкие листья и высокие столбики подорожника с мелкими цветками, редкие кусты ромашек, васильков и одуванчиков. Высокий стог соломы, уложенный возле соседнего двора, накрытый от дождя клеёнкой и обтянутый веревкой с грузилом, чтоб не срывало ветром. Помню привязанного к колу теленка, слегка измазанного в навозе и жалобно мычащего. 
Во дворе собиралось много детворы, большинство из них были старше меня. Но через дорогу, в доме с такими же хозяйственными постройками и большим огородом, заканчивающимся крутым обрывом к берегу реки, жил Серёжа Сорокин, мой ровесник. Идти к нему, мне приходилось через глубокие впадины на дороге, с гребнями из засохшей грязи, образованными колёсами тракторов. А если в этих углублениях стояли лужи после дождя, то я шёл вглубь улицы за несколько домов, где часто стоял тракторный прицеп, от которого исходил неприятный квашеный запах силоса. 
Сергей выходил из дома заспанный, непричёсанный. Оттопырив щёки, жевал бутерброд, изо рта сыпались крошки. Он был чуть выше меня и крупней, так же носил майку и шорты, сандалии с треплющимися ремешками и звенящими застёжками. Серёжа постоянно ковырялся в носу, будто получал от этого удовольствие: 
- Сейчас, только нос вычищу! – гнусавил он и увлечённо ковырял свои ноздри. Мне казалось, что он вот-вот сломает палец. 
А ещё, Серёжа умел выпачкаться с ног до головы, даже в сухую погоду. Вроде бы мы вместе везде шкодили, но возвращался Сергей домой грязный, за что и получал подзатыльники от отца, которого мой друг настолько боялся, что даже иногда писался от страха. Мне же дядя Ваня казался добрым, потому как всегда разрешал нам посидеть на своём мотоцикле с коляской, часто стоявшем напротив калитки их двора. Вскарабкавшись на седло, мы изображали рокот мотора и представляли, как мчимся в страну, где встретим сказочных героев и подружимся с ними. 
Ещё, я помню одну малышку. Вся ребятня её презирала и дразнила самым позорным прозвищем – стукачка. С ней никто не хотел дружить, а звали её – Дашкой. От скуки и одиночества девочка всюду бродила за мной и Сергеем. Она прилипла к нашей скромной компании, как липучка, а может ещё и потому, что была нашей ровесницей. Мы же, всячески избегали её общества, прятались от неё и убегали, а наша преследовательница проявляла такую назойливость, что даже лазила за нами по деревьям. Вообще-то, мы придерживались одного железного правила: не иметь ничего общего с девчонками, потому как все они ябеды. Вот и наша глупышка, обо всём спокойно рассказывала взрослым, что бы мы ни делали, не понимая, что у детей всегда существуют какие-то тайны от родителей.
Вопреки всем нашим твёрдым убеждениям насчёт девчонок, Дашка всё же стала третьим членом нашего товарищества. А причиной этого, было то, что её папа, дядя Петя, работал на грузовой машине, возил на элеватор зерно и по доброте своей, как-то предложил нам поехать с ним. Ну, конечно же, мы сразу согласились и были настолько обрадованы этому удивительному событию, что Дашку стали считать самым лучшим другом. 
Из высокой кабины грузовика нам открылось много интересного. Оказалось, что наша улица примыкает к асфальтированной дороге, по которой двигалась колонна таких же автомобилей, гружённых зерном. На обочине шныряли стаями вороны, воробьи и горлицы. Птицы клевали просыпанные зерна, осмелев от жадности настолько, что готовы были угодить под колёса, лишь бы насытиться и только в последний момент, когда ехавший автомобиль был уже совсем близко и беды не миновать, пирующие птицы вспархивали в сторону, делали виток и снова пикировали на даровщинку. 
Общий вид открывающейся нам местности имел много общего с нашей улочкой, только выглядел более оживлённо. Похожие дома (с прилегающими постройками), стога соломы (у каждого двора) и привязанные к колу телята, медленно жующие траву и, как мне тогда казалось, удивлённо разглядывающих нас, новеньких. По дворам разгуливали индюки, фазаны, цесарки со своим потомством. А в одном из дворов, на заборе неподвижно сидел пёстрый павлин со свисающим до земли хвостом. Всюду шныряли куры всех пород и мастей. Вечно ненасытные, они то и дело разгребали землю лапами, находили что-то съедобное и клевали. Гуси с гусятами толпились у края проезжей части, расправив крылья. Они угрожающе шипели на проезжающий мимо транспорт, вытягивая вперёд длинные шеи. А сытые утки за стальной сеткой, сидели и дремали, прижавшись к прохладной земле. 
Эта оживлённая часть хутора являлась своеобразным центром. Здесь располагался магазин с продуктовым и хозяйственным отделами, а рядом рынок с несколькими прилавками. Тут старушки раскладывали овощи и фрукты - результаты своего кропотливого труда на огородах. Здесь мне запомнилось, как загорелые и раздетые по пояс мужики стлали крышу на новом одноэтажном здании. За верёвку подавали наверх вытесанные доски, но груз неожиданно развязался и посыпался вниз, а строители бросились врассыпную. Вот пожилой извозчик с большой рыжей бородой, одетый во что-то серое от пыли, медленно шагает возле повозки, груженной каким-то хламом и держит за узду впряжённую клячу с прогнутой спиной и впалыми боками. Уставшее животное медленно передвигает копытами, кивая опущенной вниз мордой, будто с грустью вспоминает свои трудовые будни. Ещё я запомнил женщину в галошах, цветном халате и шляпе от солнца с широкими полями. Размахивая хворостиной, она загоняла козу в открытую калитку, но глупое животное, сделав несколько резких скачков в сторону, становилось в оборонительную позу, готовясь дать отпор хозяйке. Другая женщина, во всём чёрном, несла стеклянный баллон с молоком, бережно прижимая его к груди. За ней бежала ребятня и дразнилась, а несчастная то и дело оборачивалась и угрожающе брыкала ногой, чтоб отпугнуть назойливую детвору. 
Эти отдельные мгновения моего счастливого периода жизни я часто прокручиваю в памяти, как плёнку в кинопроекторе, но кадры моего старого фильма постепенно затираются, и мне уже становится тревожно, что через несколько лет, я больше не смогу посмотреть свою любимую картину. 
Если же все мои воспоминания полностью померкнут и станут невидимыми, я всё же спокоен за один яркий эпизод, который запомнился мне настолько отчётливо, будто это событие произошло только вчера. Всё связано с той же поездкой на зерно-завод. Мы приехали на весовую, дядя Петя высадил нас там, а сам потом загнал машину на автомобилеразгрузчик, где платформа наклонила грузовик в сторону заднего борта и зерно начало стремительно сыпаться вниз резким шквалом. Потом насыпь транспортировалась в очистительные агрегаты ленточными и ковшовыми нориями. Мы наблюдали за всеми этими зрелищами восторженно, с разинутыми ртами, и готовы были смотреть весь день напролёт, но времени на всё нам тогда отвелось мало. Наш грузовик бистро разгрузился, и мы сразу же уехали обратно.
После поездки на зерно-завод, мы каждый день встречали с надеждой, что дядя Петя снова возьмёт нас покатать на своей машине. Но все наши ожидания оказались напрасными, поездок больше не было, и увидеть желаемое нам больше не довелось. Как Дашка потом сказала, что грузовик её отца поломался и находился в ремонте. Это была настоящая катастрофа. Попасть на зерно-завод другой возможности у нас больше не было.
Дальнейшее событие отмечено именно тем самым ярким воспоминанием, о котором я уже напоминал. Оно связано с интересом к зернохранилищу, проявленным в нас после его посещения, нам не терпелось узнать, как же всё-таки, из пшеницы получается мука, из которой моя бабушка потом делала блины.
Любопытство жгло нас, и мы вдруг отважились посетить зернохранилище самостоятельно. Это было очень ответственное решение. Ведь мы не знали, какие могут подстерегать нас опасности, хотя бы со стороны бездомных собак, которые сворами бродили вдоль асфальтированной дороги. Или со стороны местной ребятни, с которой мы не знакомы. 
То, что нам влетит от взрослых, мы разумеется понимали, и какое-то время это нас сдерживало. А потом страх куда-то ушёл, и мы отправились в путешествие. 
Мы раньше не уходили так далеко от своей улицы и, когда отправились в путь, часто оглядывались назад. Улочка постепенно сужалась и становилась едва проглядываемой, а наши дома и вовсе были так отдалены, что оказались уже игрушечными. 
По дороге, с большой скоростью проносились автомобили. Пастухи перегоняли стада. С нами могло произойти, что угодно, но к счастью всё обошлось, мы остались целы и невредимы. И скорей всего по той причине, что до места назначения мы так и не дошли. Наш первый и последний дальний поход был прерван третьим лицом. Мы даже на асфальт не успели ступить, как сзади кто-то прокричал пискляво и протяжно:
- Стой – й - те! Подожди – и - те меня - я, я с ва – а - ми!
Можно было и не оглядываться, это нудное протягивание могло издать только одно существо – настырная Дашка. Прилипала приближалась к нам прыжками.
О наших помыслах девочка тоже не знала и, видимо случайно заметила нас, удаляющихся от родных домов, а разыгравшееся в ней чувство любопытства, помчало её за нами.
Приблизившись, девочка зашагала, остановилась в нескольких метрах от нас, переводя дыхание. Подбоченившись она выставила ногу вперёд и с издевательской улыбкой, заговорила ехидно: 
- Если меня с собой не возьмёте, то я расскажу взрослым, что вы ушли так далеко от дома! Ясно!
Я навсегда запомнил образ пятилетней девочки и сейчас вижу её перед собой настолько отчётливо, словно разглядываю фотографию из старого альбома.
Даша стоит предо мной со всеми чертами её милого личика с едва заметными веснушками и блестящего на солнечных лучах. Русокудрая малышка, с большим белым бантом на голове, прищурила глаза от яркого дневного света и некрасиво искривила тонкие губы, открыв дёсна с мелкими неровными зубами в скобах и выпавшими в некоторых местах. На ней зелёный сарафан в белую ромашку. Тонкие ножки, как спички, в белых сандалиях на белые гольфы с содранными коленками и помазанные зелёнкой…
Больше я ничего не помню об островке детства, где живут лучшие в мире люди, с которыми мне было суждено вскоре расстаться и не увидеть их больше никогда. А ведь так хочется вернуться в родной уголок! Увидеть дорогие лица, услышать милые голоса. От радости пробежаться босиком по просторному лугу с полевыми цветами на противоположном берегу Дона, где пасся табун лошадей. 
Ах, как хочется вернуться в детство!

© Copyright: Роман Костюхин, 2015

Регистрационный номер №0279186

от 24 марта 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0279186 выдан для произведения: ДЕТСТВО 

Я считаюсь городским жителем уже тридцать лет. Годы моей жизни, подобно водному потоку с естественным течением, мчатся незаметно. Стремительная река, подхватившая меня бурлящими волнами, лихо понесла по обычному руслу, удаляя от родных берегов, где навсегда осталась самая счастливая пора моей жизни - беззаботное детство. Не оглядываясь назад долгое время, я начал забывать, что когда-то был сельчанином, что проказница судьба навсегда разлучила меня с родным уголочком ещё в раннем возрасте; куда я больше никогда не возвращался. 
До пяти лет я ничего ясно не помню, а вот последнее лето, проведённое мной в родном хуторе, наполнено смутными, неясными воспоминаниями. Потом мало-помалу события и образы вырисовываются с мелкими подробностями. И теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть: уж слишком оно было обильно несправедливостью. 
Я вижу себя пятилетним белокурым мальчиком, родной двор с саманным домом, с кровлей из камыша, всегда побеленный и яркий на солнечных лучах; огород, покрытый зелёными листьями и жёлтыми цветами; толпу яблонь, неподвижно блестевшими плодами и зелёными макушками на фоне ярко освещённого неба; ветхий сарайчик, где жила корова Зорька, чёрная в белых пятнах и собачью будку рыжей дворняги Пальмы, глупо лающей на всех прохожих, но доброй, смиренно крадущейся к моим ногам согнув передние лапы и виляя пушистым хвостом. А так же, помню покатый берег Старого Дона с густым шумящим камышом; привязанную к берегу деревянную лодку, хлюпающую дном о речную рябь и ржание лошадей, эхом разлетающееся по всей округе; от табуна, пасущегося на противоположном берегу, на просторном лугу, среди полевых цветов. 
Мои мальцевские годы пеленались в ласковых лучах заботы, нежно любивших меня мамы и бабушки, чьи светлые образы, навсегда сохранились в моей памяти. 
А счастливое время, проведённое рядом с мамой, я всегда пытаюсь рассмотреть особенно, до мельчайших подробностей, чтоб в ясности увидеть её лицо и уже наверняка запомнить. Но все мои тщетные попытки, увидеть самого дорогого мне человека, тоже ограничиваются смутными видениями и со временем постепенно погружаются в туман, как остров моего детства, от которого я удаляюсь навсегда и одариваю его прощальным взглядом, пытаясь сохранить в памяти, ещё видимые фрагменты.
Тихими вечерами, когда небо становилось лиловым и мерцало первыми звёздами, а горизонт, где заходило солнце, ещё сиял красным заревом, вся наша семья собиралась ужинать в летней кухне, пропахшей молоком и блинами, которые бабушка пекла каждое утро, смазывала сметаной и посыпала сахаром. Блины всегда стояли на столе к чаю. Но мама, каждый день настаивала, чтоб я сначала пил молоко, хотя бы полстакана. А я молоко не любил. Обхватив стакан ручонками, я нехотя подносил его ко рту и начинал медленно цедить глоточками, постукивая зубами о стекло. Приходилось выпивать всё, чтоб мама не ругалась, а пока этот томительный процесс длился, я начинал ненавидеть нашу Зорьку, носившую в себе этот напиток, неприятный на вкус и ко всему этому пропахший скотиной. И пока я давился молоком, мама строго, а бабушка жалостливо смотрели на меня. Но вот стакан наконец-таки опустошался, все обиды тут, же забывались, в семье воцарялась прежняя дружная обстановка. 
После ужина, бабушка выходила за калитку на лавочку к подружкам за новостями. Старушки побалакают, поохают, помолчат, а потом затянут казацкую песню, эхом разносившуюся по всей округе, настолько далеко, что слышны они были даже в соседнем селе на противоположном берегу Дона, за просторным лугом, у самого горизонта, где тихо мерцают огни. 
По обыкновению, мама просыпалась очень рано и уходила работать на молочную ферму, уводя на пастбище нашу Зорьку. Я ещё крепко спал и не слышал её ухода. Лишь изредка, если случайно пробуждался, то сквозь дремоту чувствовал её тёплое дыхание и нежный поцелуй в щёку. 
Бабушкин день начинался с утренней дойки коровы, капризная Зорька подпускала к себе только её. А потом, пока мама собиралась на работу, старушка шла на кухню месить тесто и отливать на сковороде свои любимые блины, без которых, как казалось, света на земле не будет. 
Я просыпался тоже рано, как мне казалось. Но в это время бабушка уже занималась огородом. Находиться одному в доме, я никогда не боялся, а даже наоборот, чувствовал себя хозяином и с полной ответственностью и удовольствием возлагал на себя некоторые обязанности. Умываться я не любил, а сразу, надев майку и шорты, брал плетёнку и шёл в сарай к курам, жившим по соседству с Зорькой. Пёстрые и белые наседки с большими красными серьгами сидели на соломе, кудахтали и хрипло протягивали, будто беседовали между собой. От скрипа ржавых петель дверцы сарая пугливые обитатели умолкали и тревожно смотрели в мою сторону, готовые предаться панике. Но, узнав меня, лишь лениво перескакивали по жёрдочкам, вспархивая подрезанными крыльями, вздымая пыль, клубящуюся в узких струйках золотых лучей, просачивающихся сквозь щели между досок. А хвостастый петух Иван (так называла его бабушка, в шутку), большой, красный с золотой шейкой и зелёными крыльями, вцепившись лапками за самую высокую перекладину, грозно следил за мной, как я собираю яйца и аккуратно укладываю их в корзину, чтоб не побить. 
Плетёнку с десятком яиц или чуть больше того, я относил на кухню и тут же выпивал одно, потому как любил желток. На завтрак мне хватало чашечки свежего чая и половины блина. После, я с полной ответственностью шёл в огород, чтоб заняться поливом, а значит, помочь бабушке. Она полола рядки и удалилась настолько далеко, что силуэт её можно было различить только по яркому цветному халату и красному платку. Подойдя к высокому колодезному срубу, я становился на носочки и тянулся к выключателю с палочкой в руке, чтоб нажать на кнопку. В глубине криницы просыпался неведомый для меня подземный мир: из недр вылетало эхо странных звуков, сопровождаемое всплёском мелких капель воды. Будто страшное чудище пробуждалось от долгой спячки и начинало лениво пробираться наверх. В это мгновение, мне становилось настолько страшно, что тело покрывалось холодными мурашками. Я бежал обратно, в летнюю кухоньку и закрыв дверь на щеколду, наблюдал из окошка за колодцем, в тревожном ожидании чего-то ужасного. 
Но разгоравшийся день, наполняясь солнечным светом, становился ярче, а пугающие тени деревьев и домов, в которых еще могли подстерегать меня потусторонние обитатели, отступали и блекли. Скрывшее меня от внешнего мира убогое помещение, ласково окутывало привычным спокойствием, а царившую тишину нарушало лишь мушиное жужжание и зудение случайно залетевшей осы, тревожно барабанившей о стекло. 
В добром предзнаменовании наступившего утра я начинал чувствовать себя защищенным, совершенно рассеивалось наивное предчувствие о существовании подземных тварей, тем более из колодца никто, так и не появлялся. Вернувшись к срубу, я продолжал слышать эти странные звуки, но они меня больше не пугали. Из глуби копани в огород, тянулся резиновый шланг, набухший от воды. Тугой струёй лилась она на грядки. Я подбежал к бьющему фонтану и, пока ловил его изворотливую горловину, он обдал меня холодной водой, будто нарочно, чтоб отпугнуть. Слегка продрогший, я всё же усмирил эту резиновую змею, а напор воды стал мне подвластен. Я уже мог направлять поток воды вверх и с интересом наблюдал, как распылившись на высоте, она радужным крапом опускалась на зеленые листья. От намокшей земли, исходил приятный запах свежести, как при первых каплях дождя. 
Весь день напролёт я готов был играться водой, но бабушка начинала выкрикивать что-то неразборчивое, доносившееся до меня отрывистыми звуками. Ничего не понимая, я растерянно смотрел в её сторону. Но когда старушка начинала угрожающе махать мне тяпкой, что залил пол огорода, я бросал шланг и выбегал из двора, за калитку, от греха подальше. 

***
Название родной улицы мне так и не довелось узнать. А вот черты сельской местности навсегда сохранились в моей памяти. Помню глинистую дорогу с пологим спуском к реке, образующую по краям два параллельных крутых обрыва над берегом; сочную зелень придорожных растений, широкие листья и высокие столбики подорожника с мелкими цветками, редкие кусты ромашек, васильков и одуванчиков. Высокий стог соломы, уложенный возле соседнего двора, накрытый от дождя клеёнкой и обтянутый веревкой с грузилом, чтоб не срывало ветром. Помню привязанного к колу теленка, слегка измазанного в навозе и жалобно мычащего. 
Во дворе собиралось много детворы, большинство из них были старше меня. Но через дорогу, в доме с такими же хозяйственными постройками и большим огородом, заканчивающимся крутым обрывом к берегу реки, жил Серёжа Сорокин, мой ровесник. Идти к нему, мне приходилось через глубокие впадины на дороге, с гребнями из засохшей грязи, образованными колёсами тракторов. А если в этих углублениях стояли лужи после дождя, то я шёл вглубь улицы за несколько домов, где часто стоял тракторный прицеп, от которого исходил неприятный квашеный запах силоса. 
Сергей выходил из дома заспанный, непричёсанный. Оттопырив щёки, жевал бутерброд, изо рта сыпались крошки. Он был чуть выше меня и крупней, так же носил майку и шорты, сандалии с треплющимися ремешками и звенящими застёжками. Серёжа постоянно ковырялся в носу, будто получал от этого удовольствие: 
- Сейчас, только нос вычищу! – гнусавил он и увлечённо ковырял свои ноздри. Мне казалось, что он вот-вот сломает палец. 
А ещё, Серёжа умел выпачкаться с ног до головы, даже в сухую погоду. Вроде бы мы вместе везде шкодили, но возвращался Сергей домой грязный, за что и получал подзатыльники от отца, которого мой друг настолько боялся, что даже иногда писался от страха. Мне же дядя Ваня казался добрым, потому как всегда разрешал нам посидеть на своём мотоцикле с коляской, часто стоявшем напротив калитки их двора. Вскарабкавшись на седло, мы изображали рокот мотора и представляли, как мчимся в страну, где встретим сказочных героев и подружимся с ними. 
Ещё, я помню одну малышку. Вся ребятня её презирала и дразнила самым позорным прозвищем – стукачка. С ней никто не хотел дружить, а звали её – Дашкой. От скуки и одиночества девочка всюду бродила за мной и Сергеем. Она прилипла к нашей скромной компании, как липучка, а может ещё и потому, что была нашей ровесницей. Мы же, всячески избегали её общества, прятались от неё и убегали, а наша преследовательница проявляла такую назойливость, что даже лазила за нами по деревьям. Вообще-то, мы придерживались одного железного правила: не иметь ничего общего с девчонками, потому как все они ябеды. Вот и наша глупышка, обо всём спокойно рассказывала взрослым, что бы мы ни делали, не понимая, что у детей всегда существуют какие-то тайны от родителей.
Вопреки всем нашим твёрдым убеждениям насчёт девчонок, Дашка всё же стала третьим членом нашего товарищества. А причиной этого, было то, что её папа, дядя Петя, работал на грузовой машине, возил на элеватор зерно и по доброте своей, как-то предложил нам поехать с ним. Ну, конечно же, мы сразу согласились и были настолько обрадованы этому удивительному событию, что Дашку стали считать самым лучшим другом. 
Из высокой кабины грузовика нам открылось много интересного. Оказалось, что наша улица примыкает к асфальтированной дороге, по которой двигалась колонна таких же автомобилей, гружённых зерном. На обочине шныряли стаями вороны, воробьи и горлицы. Птицы клевали просыпанные зерна, осмелев от жадности настолько, что готовы были угодить под колёса, лишь бы насытиться и только в последний момент, когда ехавший автомобиль был уже совсем близко и беды не миновать, пирующие птицы вспархивали в сторону, делали виток и снова пикировали на даровщинку. 
Общий вид открывающейся нам местности имел много общего с нашей улочкой, только выглядел более оживлённо. Похожие дома (с прилегающими постройками), стога соломы (у каждого двора) и привязанные к колу телята, медленно жующие траву и, как мне тогда казалось, удивлённо разглядывающих нас, новеньких. По дворам разгуливали индюки, фазаны, цесарки со своим потомством. А в одном из дворов, на заборе неподвижно сидел пёстрый павлин со свисающим до земли хвостом. Всюду шныряли куры всех пород и мастей. Вечно ненасытные, они то и дело разгребали землю лапами, находили что-то съедобное и клевали. Гуси с гусятами толпились у края проезжей части, расправив крылья. Они угрожающе шипели на проезжающий мимо транспорт, вытягивая вперёд длинные шеи. А сытые утки за стальной сеткой, сидели и дремали, прижавшись к прохладной земле. 
Эта оживлённая часть хутора являлась своеобразным центром. Здесь располагался магазин с продуктовым и хозяйственным отделами, а рядом рынок с несколькими прилавками. Тут старушки раскладывали овощи и фрукты - результаты своего кропотливого труда на огородах. Здесь мне запомнилось, как загорелые и раздетые по пояс мужики стлали крышу на новом одноэтажном здании. За верёвку подавали наверх вытесанные доски, но груз неожиданно развязался и посыпался вниз, а строители бросились врассыпную. Вот пожилой извозчик с большой рыжей бородой, одетый во что-то серое от пыли, медленно шагает возле повозки, груженной каким-то хламом и держит за узду впряжённую клячу с прогнутой спиной и впалыми боками. Уставшее животное медленно передвигает копытами, кивая опущенной вниз мордой, будто с грустью вспоминает свои трудовые будни. Ещё я запомнил женщину в галошах, цветном халате и шляпе от солнца с широкими полями. Размахивая хворостиной, она загоняла козу в открытую калитку, но глупое животное, сделав несколько резких скачков в сторону, становилось в оборонительную позу, готовясь дать отпор хозяйке. Другая женщина, во всём чёрном, несла стеклянный баллон с молоком, бережно прижимая его к груди. За ней бежала ребятня и дразнилась, а несчастная то и дело оборачивалась и угрожающе брыкала ногой, чтоб отпугнуть назойливую детвору. 
Эти отдельные мгновения моего счастливого периода жизни я часто прокручиваю в памяти, как плёнку в кинопроекторе, но кадры моего старого фильма постепенно затираются, и мне уже становится тревожно, что через несколько лет, я больше не смогу посмотреть свою любимую картину. 
Если же все мои воспоминания полностью померкнут и станут невидимыми, я всё же спокоен за один яркий эпизод, который запомнился мне настолько отчётливо, будто это событие произошло только вчера. Всё связано с той же поездкой на зерно-завод. Мы приехали на весовую, дядя Петя высадил нас там, а сам потом загнал машину на автомобилеразгрузчик, где платформа наклонила грузовик в сторону заднего борта и зерно начало стремительно сыпаться вниз резким шквалом. Потом насыпь транспортировалась в очистительные агрегаты ленточными и ковшовыми нориями. Мы наблюдали за всеми этими зрелищами восторженно, с разинутыми ртами, и готовы были смотреть весь день напролёт, но времени на всё нам тогда отвелось мало. Наш грузовик бистро разгрузился, и мы сразу же уехали обратно.
После поездки на зерно-завод, мы каждый день встречали с надеждой, что дядя Петя снова возьмёт нас покатать на своей машине. Но все наши ожидания оказались напрасными, поездок больше не было, и увидеть желаемое нам больше не довелось. Как Дашка потом сказала, что грузовик её отца поломался и находился в ремонте. Это была настоящая катастрофа. Попасть на зерно-завод другой возможности у нас больше не было.
Дальнейшее событие отмечено именно тем самым ярким воспоминанием, о котором я уже напоминал. Оно связано с интересом к зернохранилищу, проявленным в нас после его посещения, нам не терпелось узнать, как же всё-таки, из пшеницы получается мука, из которой моя бабушка потом делала блины.
Любопытство жгло нас, и мы вдруг отважились посетить зернохранилище самостоятельно. Это было очень ответственное решение. Ведь мы не знали, какие могут подстерегать нас опасности, хотя бы со стороны бездомных собак, которые сворами бродили вдоль асфальтированной дороги. Или со стороны местной ребятни, с которой мы не знакомы. 
То, что нам влетит от взрослых, мы разумеется понимали, и какое-то время это нас сдерживало. А потом страх куда-то ушёл, и мы отправились в путешествие. 
Мы раньше не уходили так далеко от своей улицы и, когда отправились в путь, часто оглядывались назад. Улочка постепенно сужалась и становилась едва проглядываемой, а наши дома и вовсе были так отдалены, что оказались уже игрушечными. 
По дороге, с большой скоростью проносились автомобили. Пастухи перегоняли стада. С нами могло произойти, что угодно, но к счастью всё обошлось, мы остались целы и невредимы. И скорей всего по той причине, что до места назначения мы так и не дошли. Наш первый и последний дальний поход был прерван третьим лицом. Мы даже на асфальт не успели ступить, как сзади кто-то прокричал пискляво и протяжно:
- Стой – й - те! Подожди – и - те меня - я, я с ва – а - ми!
Можно было и не оглядываться, это нудное протягивание могло издать только одно существо – настырная Дашка. Прилипала приближалась к нам прыжками.
О наших помыслах девочка тоже не знала и, видимо случайно заметила нас, удаляющихся от родных домов, а разыгравшееся в ней чувство любопытства, помчало её за нами.
Приблизившись, девочка зашагала, остановилась в нескольких метрах от нас, переводя дыхание. Подбоченившись она выставила ногу вперёд и с издевательской улыбкой, заговорила ехидно: 
- Если меня с собой не возьмёте, то я расскажу взрослым, что вы ушли так далеко от дома! Ясно!
Я навсегда запомнил образ пятилетней девочки и сейчас вижу её перед собой настолько отчётливо, словно разглядываю фотографию из старого альбома.
Даша стоит предо мной со всеми чертами её милого личика с едва заметными веснушками и блестящего на солнечных лучах. Русокудрая малышка, с большим белым бантом на голове, прищурила глаза от яркого дневного света и некрасиво искривила тонкие губы, открыв дёсна с мелкими неровными зубами в скобах и выпавшими в некоторых местах. На ней зелёный сарафан в белую ромашку. Тонкие ножки, как спички, в белых сандалиях на белые гольфы с содранными коленками и помазанные зелёнкой…
Больше я ничего не помню об островке детства, где живут лучшие в мире люди, с которыми мне было суждено вскоре расстаться и не увидеть их больше никогда. А ведь так хочется вернуться в родной уголок! Увидеть дорогие лица, услышать милые голоса. От радости пробежаться босиком по просторному лугу с полевыми цветами на противоположном берегу Дона, где пасся табун лошадей. 
Ах, как хочется вернуться в детство!

 

Отрывок из книги - Круиз в преисподнюю

Пучок Коллайдера