ИЗРАФЕЛЬ. Эдгар По.

ИЗРАФЕЛЬ

В небесах есть ангел Израфель, имеет в сердце струны лютни,

И этот дар данный Богом источает сладчайший голос.

                                                                                                Коран.

Есть в небе ангел Израфель,

И голос ласков словно лютня,

Ему дана от Бога цель,

Мир песней сделать поуютней.

И песня эта вдаль летит,

Здесь от созвездия к созвездью,

Живите мирно говорит…

Никто не может петь так дивно,

Звучит мелодия как гимн.

Луна как девушка наивно,

И та краснеет перед ним.

Готовая всю ночь, бессонно,

Покинув  звезд ночных плеяду,

С ним рядышком лететь покорно

И молча  слушать серенаду.

Но только вот созвездий хор,

Влюбленностью такой плененный,

Ему твердит как бы в укор,

Волшебной лютней наделен ты.

Это её живые струны,

Рождают пламенный огонь.

Влетая в сердце девы юной,

И юношей пленит собой.

О, эта ангельская песня,

Она нам будоражит мысли.

Любовью чистой повсеместно,

Душой стремимся к звездной выси.

Красою чернооких Гурий,

Она всех сводит нас с ума.

В смятенье сердце жаждет бури,

Но Рай, увы, самообман.

Ты, Израфель  палящим пеньем,

Сжигаешь разум без следа.

Какое мощное уменье,

С высот любовь нести сюда.

Чтобы прекрасный голос  твой,

Заставил замолчать округу.

Сравнится, вряд ли кто с тобой,

В молчанье звезды здесь по кругу.

В небесной синеве угаснут,

А мир наполниться покоем.

С твоею песнею прекрасной,

Вновь расцветает все живое.

О если б мог ,я стать тобою,

Звонкоголосый Израфель.

Восторга своего не скрою,

Имел бы я благую цель.

И с высоты вот также мило,

Я пел бы песни о земле,

И не врала бы людям лира,

Сказала б правду и о зле.

Но с высоты небесной сини,

Увы, мне это не дано.

Так, пой же Израфель всесильный,

Споешь ту лучше все равно.

ISRAFEL

And the angel Israfel whose heart-
strings are a lute, who has the sweetest
voice of all God’s creatures.
- Koran

In Heaven a spirit doth dwell
«Whose heart-strings are a lute;
None sing so wildly well
As the angel Israfel,
And the giddy stars (so legends tell)
Ceasing their hymns, attend the spell
Of his voice, all mute.

Tottering above
In her highest noon,
The enamoured moon
Blushes with love,
While, to listen, the red levin
(With the rapid Pleiads, even,
Which were seven,)
Pauses in Heaven.

And they say (the starry choir
And the other listening things)
That Israfeli’s fire
Is owing to that lyre
By which he sits and sings -
The trembling living wire
Of those unusual strings.

But the skies that angel trod,
Where deep thoughts are a duty -
Where Love’s a grown-up God -
Where the Houri glances are
Imbued with all the beauty
Which we worship in a star.

Therefore, thou art not wrong,
Israfeli, who despisest
An unimpassioned song;
To thee the laurels belong,
Best bard, because the wisest!
Merrily live, and long!

The ecstasies above
With thy burning measures suit -
Thy grief, thy joy, thy hate, thy love,
With the fervour of thy lute -
Well may the stars be mute!

Yes, Heaven is thine; but this
Is a world of sweets and sours;
Our flowers are merely – flowers,
And the shadow of thy perfect bliss
Is the sunshine of ours.

If I could dwell
Where Israfel
Hath dwelt, and he where I,
He might not sing so wildly well
A mortal melody,
While a bolder note than this might swell
From my lyre within the sky.

(1831-1845)