К истории нашей летописи

Умудрился, смог же Михаил:

не дурманил меня, не поил,

не сдавал он меня в дурдом —

обязал, повязал трудом.

Схомутал, зауздил, запряг,

лист бумаги вручил, как стяг:

Не пищи, а пиши-паши! —

То покрепче любой анаши.

Это надо же так суметь —

не железная клеть, не плеть.

И не золото, и не медь

будет платой моей и впредь.

Вся и будет моя цена —

только вспаханная целина.

Лишь одно мне покоя даст —

перевёрнутый чёрный пласт.

Не стиха по траве коса,

звон которой в душе упруг,

а отныне и до конца —

неподъёмный угрюмый плуг.

Не под тяжким брести кнутом,

а всего лишь стоять на том,

что не сбросить тот груз, не снять,

что не будет дороги вспять.

Будто проклял, приговорил —

приковал, пригвоздил, забрил.

Приговор был скупой, простой:

бесконечной брести бороздой.

Сам погонщик, сам плуг, сам конь.

От мозолей горит ладонь.

Но закончив несчётный круг,

я по-новой втыкаю плуг.