Держать связь
Прочёл письмо недлинное твоё...
Оно на почте малость залежалось,
но этот факт в душе не вызвал жалость –
ну, может быть, мелькнула тень её...
Душа опять во власти непогод –
ветра нагнали холод, как зимою...
Холостякую, сам посуду мою –
всего лишь день, а пролетит, как год.
Успеть подумать что-то о своём,
хотя бы о письме твоём недлинном...
Но свет на этом не сошёлся клином,
да и тяжёл я нынче на подъём.
Чего я там наплёл, наговорил?
Факир был пьян, и фокус не удался!
А я сейчас того, проголодался –
пожалуй, я пельменей бы сварил.
И вот стою, колдую над водой,
кипящей в алюминевой посуде –
за давностью и далью неподсуден,
почти свободный, глупый, молодой.
Туда, назад, мгновенный перелёт:
бурчит кишка, дымится сигарета,
я снова жду казённого обеда
и ничего не знаю наперёд –
ни писем тех, что сам я напишу,
ни тех, что запоздало получу я...
Я у дверей столовки, носом чуя
привычную солдатскую лапшу.
И та же туч расплывшаяся тушь,
и тот же молодой свирепый голод,
чужбина, одиночество и холод
нелепо разлучённых наших душ.
Такая даль – вплотную вдруг, в лицо.
А близкое – уже почти утрата:
и то, что мной написано когда-то,
и это небольшое письмецо.
И что слова? Исчезнут, растворясь
во времени и ветреном просторе.
А нам дано лишь самое простое –
поддерживать прерывистую связь.
Держать её, родимую, тянуть!
Вот нагрузил же кто-то нас заданьем...
А с тем, что письма ходят с опозданьем,
придётся примириться как-нибудь.
Прочёл письмо недлинное твоё...
Оно на почте малость залежалось,
но этот факт в душе не вызвал жалость –
ну, может быть, мелькнула тень её...
Душа опять во власти непогод –
ветра нагнали холод, как зимою...
Холостякую, сам посуду мою –
всего лишь день, а пролетит, как год.
Успеть подумать что-то о своём,
хотя бы о письме твоём недлинном...
Но свет на этом не сошёлся клином,
да и тяжёл я нынче на подъём.
Чего я там наплёл, наговорил?
Факир был пьян, и фокус не удался!
А я сейчас того, проголодался –
пожалуй, я пельменей бы сварил.
И вот стою, колдую над водой,
кипящей в алюминевой посуде –
за давностью и далью неподсуден,
почти свободный, глупый, молодой.
Туда, назад, мгновенный перелёт:
бурчит кишка, дымится сигарета,
я снова жду казённого обеда
и ничего не знаю наперёд –
ни писем тех, что сам я напишу,
ни тех, что запоздало получу я...
Я у дверей столовки, носом чуя
привычную солдатскую лапшу.
И та же туч расплывшаяся тушь,
и тот же молодой свирепый голод,
чужбина, одиночество и холод
нелепо разлучённых наших душ.
Такая даль – вплотную вдруг, в лицо.
А близкое – уже почти утрата:
и то, что мной написано когда-то,
и это небольшое письмецо.
И что слова? Исчезнут, растворясь
во времени и ветреном просторе.
А нам дано лишь самое простое –
поддерживать прерывистую связь.
Держать её, родимую, тянуть!
Вот нагрузил же кто-то нас заданьем...
А с тем, что письма ходят с опозданьем,
придётся примириться как-нибудь.
Нет комментариев. Ваш будет первым!