Глава 30

А Время шло своей дорогой,

И мы не видеть не могли,

Как той своей походкой строгой

Оно меняло лик земли.

Так, красотой лесов блистая,

Пришла к нам осень золотая,

Смыкая жизни круг земной;

Гусей взволнованная стая,

В вечернем небе пролетая,

Рвалась из круга в мир иной:

Туда, где царственные кедры

И моря синяя вода;

Куда зимы морозной ветры

Не долетают никогда.

А гуси, долетев до суши,

Вдруг загрустили по Руси…

Быть может статься, наши души

Так полетят по небеси…

Как души славные героев,

Героев, выдуманных мной;

Их было четверо, но двое

Уже не выйдут в путь земной.

А я, о душах тех вздыхая,

Надеждой тешусь, что они

Вернутся к нам, как птичьи стаи

К нам возвращались искони.

Чу, кто-то там, в туманном слое,

Махая крыльями летит!

Ах, это память мне былое

Вернуть из прошлого спешит.

Мой дом в Черёмушках не старый –

Ему всего-то сорок пять,

Хотя и это – срок не малый,

Чтоб о ремонте помышлять.

Но русский – житель терпеливый:

«Мы ждали, ждём и будем ждать,

Когда наступит день счастливый,

Чтоб в новый дом переезжать!

Пока же вот – латаем дыры,

И будем помнить, что Хрущёв

Переселил народ в квартиры

Из страшных временных трущоб».

Я помню: грудой тёмной, тесной

В грязи, в пыли за рядом ряд

От Пионерской и Подлесной

До нашей Муромской стоят

Дома рабочей молодежи –

Бараки чёрные, как шлак,

На лагерь беженцев похожи,

А может, даже на ГУЛАГ.

Там жизнь кипела, словно в улье:

Работа – дом, работа – дом,

И мать с отцом там спины гнули,

И в счастье верили с трудом.

Но с заводским привычным гулом

Рос, разрастался, сколько мог,

Татарским прозванный аулом,

Наш «Молодёжный городок».

Не знаю, почему так звали

Наш «городок» и млад и стар,

Но среди жителей едва ли

Нашлось бы несколько татар.

Но снова старые страницы

Листает память всё быстрей…

Я помню: странной вереницей

Въезжал отряд «золотарей»

В наш скромный двор к местам отхожим,

Загородив собой проход,

Явив и местным и прохожим,

Открывшим в удивленье рот,

Суть о запорах и поносах:

С десяток хилых лошадей,

Везущих бочки на колёсах,

И хмурых сгорбленных людей.

Вот те возницы – сплошь татары…

И нас, детей, пугал тогда

Один лишь вид зловонной тары

И лиц, не ведавших стыда,

Непроницаемых и мрачных,

Разнообразивших собой

Быт долгожителей барачных…

И мы сбегались к ним гурьбой.

Среди своих собратьев жалких

Один был жилистый такой,

Ведро-черпак на длинной палке

Он поднимал одной рукой

И, зачерпнув вонючей жижи,

Сливал её в свою бадью.

Другим не миновать бы грыжи,

А он шутил: «Урус, адью!»

Его мохнатая лошадка

Топча копытами песок,

Ступала иноходью шаткой,

Тянула смрадный свой возок

И так, неспешною ходьбою,

Покинув мерзкий туалет,

Шла, оставляя за собою

Смердящий, тошнотворный след.