На улице Мира.

 Маленькое село  лепилось белыми домиками на вершинах трех круч, сбегая вниз к речушке зелеными огородами и садами. Весной оно цвело белопенными вишнями и розоватыми яблонями. Гудело деловитыми пчелами, осыпало ароматными лепестками. Летом дышало негой и запахом спеющей пшеницы и цветущих овощей. Хрустело пупырчатыми огурцами, белым наливом, алело россыпями спелой вишни и черешни, желтело медовыми грушами между листвы. А еще оно мукало, хрюкало, квохтало и  изредка, лениво лаяло.   Близость райцентра не дало селу умереть после развала великой страны и позволило пережить все: и смутные времена перестройки, и передела власти, и бандитские девяностые,  и нынешнее "благоденствие".  Даже колхоз уцелел. Крепкий, хоть и не большой. Но молодой председатель-толковый мужик и редкая умница, не позволил разрушить налаженное хозяйство. Платил зарплату и давал работу селу.  Да, село уже было не то, что раньше. Многие, ох, многие поразъехались по городам  в поисках длинного рубля и лучшей доли  - по заграницам. Но центральная улица еще жила - в каждом доме был газ и чисто вымытые окна весело улыбались солнышку и пестрели горшками комнатных цветов. Боковые же улочки были уже через хату не живые. А на крайней - улице Мира, сбегающей змейкой к старому еще дореволюционному кладбищу, живы осталось всего три дома. Три вдовы обитали в просторных, строенных на большую семью, хоромах. Баба Валя-православная, баба Нина- пятидесятница и баба Надя- католичка.

   Каждую весну вместе подбеливали дома, подводили сажей фундаменты, а летом героически боролись с буйно растущим бурьяном на огородах и в складчину нанимали вечно пьяного Илюшу - вдовца с соседней улицы, чтоб выкосил дворики. Все вместе делали три вдовы:  весной сажали огороды, и менялись цветами, поддерживая большие палисадники в состоянии цветения от морозов до морозов. И пекли куличи на Пасху, и красили яйца, менялись наседками и вечерами собирались в белой хате бабы Нины - чайку попить, да за жизнь поговорить. Три хаты стояли рядышком, подружились еще при постройке, так и прожили жизнь, рожая детей, гуляя проводы в Армию и свадьбы, хороня мужей. Баба Нина - хозяйка пятикомнатной хаты под шифером была репрессирована вместе с мужем "за веру" в тридцать девятом. С деда-прадеда их семья посещала вместо церкви "собрания" пятидесятников. Отец её и муж стали пресвитерами, жили до советов зажиточно, держали мельницу и большую пасеку. Все это отняли, предложили отказаться от веры и за отказ - погнали в Норильск. Там- в холодном, вечно задымленном промышленном сибирском городе её муж Петр потерял ногу, на всю жизнь посадил легкие, там же она родила единственную дочь - Милу. Больше рожать не смогла: сильно простудилась на стройке в морозы. Вернулись они в пятьдесят шестом и начали строить этот дом. И растить дочь. Милка выросла махонькой, эдакой птичкой-невеличкой, но хорошенькой, что кукла. Выучилась на продавщицу, вышла замуж и жила в райцентре. 

  Баба Надя всю жизнь проработала школьным учителем в сельской начальной школе. Её уважительно называли Васильевной и иногда, за глаза, молодые да зеленые- бендеркой. Муж её был связным отряда УНА. Поверив в национальную идею, искал возможность свергнуть иго советской власти и позже- немецкой оккупационной. В боях и походах участия не принимал, по молодости лет, потому в сорок пятом ему дали всего пятнадцать лет. Сидел он на Колыме, там и познакомился с Надюшей, попавшей в богом забытый городок по распределению после пед-института. Не побоялась Надежда статьи высокого и улыбчивого Михаила, связала судьбу свою с ним и никогда не пожалела. Михаил не пил, не курил, детей- двоих дочерей и сына боготворил. Наденьку исключили из комсомола, судимость мужа легла несмываемым пятном позора на неё и детей. Но не смотря ни на что обе дочки выучились на учительниц, а сын стал инженером-радио электронщиком. Девчата вышли замуж в областном центре, а сын женился на единственной дочке давно вдовствующей врачихи и остался в зятьях. Муж бабы Вали прошел всю войну под знаменами Красной Армии, часто прикалывал ордена на кургузый пиджачишко и в сильном хмелю ходил бить морду "штундам" и "бендерам" по соседству. Но, протрезвев, бежал каяться к мужикам и ему все прощали: войну все-таки прошел. За исключением этих моментов, жили соседи дружно.

 
  Война тут началась раньше, чем на территории Союза. Еще в тридцать девятом, когда всех кто чуть богаче выгнали из хат, забрав лучшие под конторы и сельсовет-школу-сад. Выселяли целые семьи. Благо, у тех, кого составы повезли на Север и Сибирь, все имущество конфисковалось и новой власти сразу доставалось все нажитое многими поколениями: и дома, и мебель, и не хитрый скарб. До тридцать девятого семьи Надежды, Нины и Валентины не были бедными. За каждой девчонкой в приданное пошло бы по пару моргов земли и сундук приданного, так же корова и лошадь. После тридцать девятого у бабы Вали и Надежды остались только дома- маленькие глиняные мазанки и кованные пустые сундуки. Новая власть отобрала не только землю и скот, но и сельхоз орудия, а так же -  в пользу бедным - многое из домашнего скарба. Семья бабы Вали новую власть приняла добровольно и потеряли не так и много. Отец пошел в колхоз агрономом, в сорок первом добровольцем на фронт почти сразу за зятем. Там и сгинул, защищая Ленинград. Семья Васильевны власть тоже приняли сразу - добровольно отдали все, что нажили. Отец бабы Нади был школьным учителем - стал директором школы и смог дать всем пятерым дочерям и троим сыновьям образование. Натерпелись лиха они в ту пору. Жутко и вспоминать. В соседнее село прислали из Луганска молодую учительницу. Через неделю комсомолка пропала. Нашли только через пару дней, посреди поля: живот рассечен, набит землей, на груди таблица:"Наелась нашей земли?" Местное население далеко не все пришло в восторг от новой власти. Группы активистов устроили стойкое сопротивление. Создались отряды национальной самообороны. Именно с этих отрядов и начался национально-вызволительное движение. Одни там боролись за идею свободной Украины, другие чинили непотребство под видом освободителей. Все было: и колодцы забитые теми, кто принял власть и поджоги и изнасилования. Как были и "красные рубахи" - отряды НКВД, которые под видом националистов повторяли тоже самое. Дабы возбудить в народе гнев против УНА. Потому и поспешил отец Надежды своих отослать из дому,  да по дальше. Два брата Нади и отец ушли на фронт в сорок первом. Младшего сына война не прибрала по малости лет. Отец и братья не вернулись, сгинув кто в Белоруссии, кто под Киевом, кто под Сталинградом. Сама Надюша в сорок третьем прибилась к военному госпиталю и прошла с ним до Чехословакии. Без всякой спец-подготовки, кроме обязательных для всех студенток курсов медсестры,  ассистировала на операциях, выхаживала раненых, писала за них письма домой и целовала перед смертью пареньков, которые её просили. Потому,  когда Надя привезла из Сибири бывшего "бендеровца" никто в роду её не понял. И только годы беспримерного ангельского поведения Михаила смогли переломить отношение родни жены.

   Семья же бабы Нины в полном составе в одну ночь под конвоем села в товарные вагоны и поехала  в лагеря. Землю и скотину они отдали добровольно, но от отцовской веры отказаться не смогли. Всю войну баба Нина проработала на стройке в Норильске- строила в морозы -40 и -50 новые цеха и корпуса для заводов, которые перекидали в тыл. Расширяли свои и закладывали новые. Жила в бараке, до сорок пятого мужа почти не видела. Только если случайно удалось узнать куда на завтра "гонят" его бригаду и  мельком  увидеть издали. Близко не подпускали. Из пятнадцати лет они пробыли в Норильске двенадцать. В сорок шестом мужа определили на поселение и молодые смогли жить вместе в дощатом, продуваемом всеми ветрами бараке. Там же Нина привязывала к кроватке Милку и шла на весь день на работу. В войну работали по 16-18 часов без выходных, потом по 14 и в воскресенье с обеда их отпускали. Про Норильск она вспоминать не любила. После высылки дальше тайно посещали собрания своей церкви. Умудрялись собираться большими компаниями на свадьбах: тогда виделись многие из тех, кого раскидало после прихода советской власти по всему Союзу. Встречались те, кто вместе отбывали срок в Сибири, делились новостями, пели псалмы, жили дальше. Петра она схоронили раньше всех. Он так и не оправился после высылки. В шестьдесят третьем заболел туберкулезом - аукнулись таки Норильские морозы. Через три года открылся силикоз легких и он сгорел. Вторым на погост ушел муж Валентины. Ой, намучилась с ним баба Валя! И выпить любил и погулять. Не больше иных, но на фоне вообще не пьющих соседей его загулы и залеты были особо заметны. Степана стыдили, пытались вразумлять. Петр даже в веру обращал- только Степка плевал на все веры скопом, хватал Петра за грудки и орал, дыша перегаром в лицо:
- Гнида! Пока ты по тылам отсиживался я грудь под пули подставлял!
- У каждого своя правда, - вздыхал в ответ Петр, но не прекращал попытки" обращения" всю свою жизнь.
- Да хватит вам, мужики. Каждый из нас делал то, что считал нужным. И все мы ковали победу над немцем,- вклинивался в разговор Михаил.
- Ты то как её ковал? - зло спрашивал Степан.
- А так и ковал, помнишь наш Молотков? Вот когда село немцы спалили со всеми жителями именно я был тем связным, который донес весть до отрядов УПА и наши вышли и раздолбали к черту карательный полк СС.
- Знаю я как вы немца били! Сами под него ложились.
- Зря ты так, Степан. В УНА произошел раскол и он опозорил саму идею. Да, часть приняли немцев. Но не та часть где был я. Мы били немца, да партизанили, да мелкими точечными ударами- но били.
- Врешь ты все, Миха. Врешь. Вы - ворье и бандиты, вы народ в крови топили. А тот полк СС разгромили ковпаковцы.
- Да ну? Иди и спроси Тихона из Н, он под Ковпаком пол войны служил. Спроси и он тебе расскажет, кто сел тогда  на хвост СС, когда те ковпаковцев разбили, и кто разгромил тот полк. Я Украину люблю не меньше твоего. Только мал был- 14 всего, потому без оружия воевал.
- Не ругайтесь, уже не важно, - примирительно говорил Петр.- Все мы дети Божьи, значит Бог так решил, что у нас советская власть, а не паны правят и немчура. Хоть грех так говорить, но немцев я не люблю. Очень много они народа помучили. А любая власть- от Бога. И если так разобраться, то и мы - все в лагерях, на победу работали.
Спорили соседи частенько. Но никто так и не смог победить в тех спорах.

   Надо отдать должное - Степан никогда не сдал соседа за агитацию. Жил как умел. Орденами гордился не меньше чем парт-билетом. Соседям помогал. Жену пальцем не тронул ни разу. Сына единственного выучил- вот он и бороздит моря-океаны всю жизнь, все осесть не может. Но есть у бабы Вали надежда увидеть таки своего седого капитана дома. И что привезет он   жену и двух сыновей из Одессы в родной дом. Правда, Валентина каждый год туда ездила пока могла. Вот только последние лет пять уже сил нет- все надеется, когда уже её проведают. Всю войну Валентина верно прождала своего Степку, тяжело работала на земле. Пахали на себе, запрягая друг-дружку.  Так, как после немца никакой скотины уже не водилось. Подорвалась баба Валя тогда, смогла только одного сына выносить. Пять попыток еще было, да всех не доносила.

  Девятого мая собирались соседки вместе. Собирались помянуть своих мужчин. Васильевна и баба Валя  поднимали по рюмке домашнего ликера за всех погибших в той войне. Баба Нина не пила "по вере", и поднимала рюмку с водой. Но все вместе чокались, и всплакнув,  обнимались: жена фронтовика, связного УНА и пресвитера. Так и доныне стоят три хаты рядышком на улице Мира маленького западноукраинского села. И витает в них дух тех, кто строил эти дома, кто жил и любил в них. И мирно  уживаются  три правды.