Письма в шляпной коробке

  Не заладилось у меня с младшей сестрой. Нет,  не с самого начала: в  детстве, когда наша мама делала карьеру,  и постоянно пропадала, "двигая производство", мы с сестрой   были  почти неразлучны.  Вынужденно, конечно - разница в пять лет в том возрасте казалась огромной. Сестренка увязывалась за мной хвостиком кругом, немало раздражая. А иногда она терялась, уходя в неизведанные дали, и мы всей семьей лихорадочно искали, и радовались, когда замечали хохолок её белокурых волос. Мы с ней  всегда были очень разными: и цветом волос, и глазами, и характерами; я – жгучая брюнетка, она – натуральная блондинка; у меня грустные, чуть раскосые, карие глаза, у нее – широко распахнутые, наивные, голубые. Правда, профили у нас были одинаковые -  точь в точь, как у мамки. Но только заметить это мог, разве что, помешанный на профилях художник. Я, сколько себя помню,- всегда танцевала и пела, она - обычно  молчала, задумчиво погруженная в свой собственный мир. Я писала неумелые стихи и мучилась их несовершенством; она рисовала. Дивно рисовала, в раннем детстве на стенах нашего большого дома, за что ей даже не влетало, потом  - в альбомах, затем на холстах. Месяцев в восемь-девять, когда она уже активно осваивала мир по-пластунски,  сестренка стащила из моего рюкзака коробку мелков и "пропала для общества" часа на два. Гробовая тишина насторожила нас не скоро. И каково же было удивление  - обнаружить это чудо-юдо за креслом в процессе творения "фрески". Она лежала и, высунув кончик языка, увлеченно разрисовывала стену насколько могла достать. Мелок был зажат в пухлую ладошку, глаза сосредоточены, весь мир перестал существовать для карапуза, занятого творчеством.  Я даже не рискнула отобрать у неё мелки. Глядела на стену, на которой разноцветные полосы и штрихи выстраивались в какую-то запредельную комбинацию, и понимала, что резкий звук напугает ребенка, а сам процесс остановить нельзя.  Больше чистых стен в доме мы не видели. Линии узоров поднимались все выше и выше с ростом нашей художницы. Как только она научилось говорить и ходить,  полностью занять её внимание удавалось, протянув любые пишущие принадлежности: мелки, карандаши, фломастеры или обычную шариковую ручку. Ребенок увлеченно разрисовывал все поверхности, вначале игнорируя бумагу, предпочитая стены и подушки, а также двери и шторы. Карандаши она называла "написы", и я  долго протягивала ей их со словами: " На, пиши", - когда хотела пару часов абсолютного покоя и тишины. 

   Помню, однажды мы обе выставили работы на школьный конкурс акварелей. Я долго придумывала, что именно изображу. Рисовала несколько дней, тщательно продумывала фон. А она села и за пару часов нарисовала сказочный сюжет: мавку, сидящую под плакучей ивой, туман, клубящийся на заднем плане над рекой, и пастушка, выходящего из тумана с дудочкой. И выиграла. Моя бегущая по лугу девочка, в лучах утренней зари, в вышиванке и пионерском галстуке, не произвела впечатления. А вот её сказочная мавка – да. Я была уязвлена. Наверное, я всегда ей чуточку завидовала: так рисовать я не могла, а привыкла во всем быть первой. Но  все ж ходила на все выставки, где выставлялись её работы, и гордилась её победами. Она же не посещала конкурсы бального танца,  на которых блистала я,  никогда. И демонстративно выходила из комнаты, когда я играла на пианино. Её раздражала музыка в моем исполнении и мои маленькие победы и успехи. По крайней мере, мне так казалось. Семья у нас была, по тем временам,  зажиточная, но денег на карманные расходы нам давали мало. Сказывалось то, что жили мы рядышком со школой и поесть-попить могли успеть дома даже за перемену. Так вот,  я свои жалкие пару рублей спускала быстро на покупку крайне необходимых книг, а чтение к тому времени стало для меня не просто увлечением -  страстью. А вот сестра - умудрилась накопить на телевизор! Настоящий, маленький черно-белый "Сапфир". Все у неё было не так, как у меня. Я хватала знания на лету  и почти не засиживалась над учебниками, она корпела часами. Мой почерк легко назвать, «как курица лапой», её безупречная каллиграфия поражала даже учителей. У неё всегда водились деньги, у меня они сроду не задерживались. Наша детская дружба иссякла, как только я уехала в другой город сразу после школы. Жизнь разбросала нас вначале по разным городам, а потом и странам, но я не испытывала особой тоски по сестре.

    Через пару лет,  рано овдовев, я вернулась под крышу родительского дома. Надо было зализать раны, оправиться после потери, и научиться жить заново. Сестра же к этому времени подросла и вошла в возраст невесты. Вот тут мы с ней были до боли похожи:  обе довольно поздно начали бегать на свидания, очень долго играли в куклы. Только я читала и пела, и пробовала писать, и танцевала, а сестра смешивала на палитре краски, и молча накладывала мазок за мазком на девственно-белый холст. Там где я - всегда было шумно и весело, где она - тишина и грусть.
После родов я поправилась, потеряла свою девичью прозрачность, сестра же оставалась тоненькой и гибкой, как прутик. Я с легкой завистью смотрела на её точеные формы, она же язвительно проходилась по моим пышным:
- Худай, Настя. Ты уже на корову похожа. Посмотри на себя! - говорила она, отрываясь на миг от холста.
А я, обиженно поджимала губы, и пыталась отшутиться:
- Не все же мужики собаки, не все на кости бросаются! -сестра пожимала плечами на мои реплики и снова увлеченно махала кистью.

   Жизнь шла своей колеей, и она собралась замуж. Пятый курс ее политеха только начался, но сестра так отчаянно настаивала на этом замужестве, что мама согласилась. И свадьба состоялась: пышная и хлебосольная, с ломящимися столами и искрометными тостами. Только моя сестра казалась там гостьей. Тоненькая, с огромными голубыми глазами в пол-лица, она смотрела задумчиво на праздник жизни, устроенный в их честь, и с безмерной нежностью на своего милого.

 Она всегда так мало говорила, я не помню слов сочувствия от нее или слов любви. По- моему, она их не сказала ни разу ни мне, ни маме, ни отцу, ни бабушке с дедушкой. Просто рисовала наши портреты – углем, мелом, маслом, гуашью. Разные портреты, в разное время. Словно,  именно так она общалась с нами. Словно, хотела что-то сказать. Только мы не слышали. А на свадьбе ее глаза лучились, как два кристалла.  Атласное платье, пошитое по ее эскизу,  казалось утонченно-простым. Тончайшая талия плотно обхвачена, а глубокий вырез открывал пышные полушария идеальной груди. Сестра была прекрасна, а мы слепы. Мама еще удивлялась, мол, откуда у тебя взялся такой роскошный бюст? Сестра загадочно улыбалась и молчала. Ее немногословность давно стала привычной, и мы не лезли с назойливыми вопросами.

  После свадьбы я уехала опять в другой город. На то время у меня уже были семья, любящий муж и море планов. А ровно через два месяца поздним вечером позвонила мама: "Приезжай... У нас беда..."
Я мчалась на перекладных, автостопом, готова была убить медленных водителей, бросалась на свет фар почти под колеса. В голове стучало: "Как это могло случиться? Как могло случиться с ней? Такой уравновешенной, такой тихой, такой слабой?"
 Влетев в отчий дом,  сразу бросилась в комнату бабушки. Струсила сразу войти к сестре. Для нее, все скрывающей внутри себя, подобный удар мог стать смертельным. Я чувствовала это, знала. Бабушка,  увидев меня, попробовала подняться с дивана, но я первой упала ей  на грудь.
- Что случилось? Авария? - бабушка отрицательно мотнула головой.
- То же, что и с твоим... - я замерла, пытаясь понять услышанное. - Суицид... - а в душе моё бедное сердце, вмиг скинув тщательно выкованную броню, обнажилось живой раной и орало: - ПОЧЕМУ? МОЙ-ТО БЫЛ БОЛЕН, за что ЕЙ ЭТО?
Всю ночь мы втроем проплакали в комнате сестры. Я, она и мама. Бабушку опоили валидолом и уложили спать. Большой живот сестры меня поразил, ведь всего два месяца назад она павой плыла в белом платье с осиной талией. Стала понятна спешка со свадьбой и резко увеличившийся бюст.  Где мы находили с мамой слова, откуда брали их, теперь уже не скажу.  Но выплакали мы целое море слез.
- Как ты пережила это? - спрашивала сестра почти неслышно,- как ты с этим смогла жить дальше?
А я несла какую-то чушь про внутренний стержень, и,  глядя в ее наполненные мукой глаза, понимала, что наш  единственный шанс - это ребенок под ее сердцем. Только он удержит сестру от самого страшного.

  На похороны пришло море людей. В маленьком поселке смерть молодых всегда вызывала  не здоровый ажиотаж. Приходили все, кто мог.  И не только посочувствовать и поддержать, а посмотреть бесплатное шоу : кто как будет плакать, что говорить, как вести себя на кладбище.  Сестра двигалась, как сомнамбула, слезы текли непрерывно по ее лицу.  И самые бессовестные сплетницы, уже ставящие диагноз нашему роду – шутка ли, два самоубийцы за пару лет,   отходили от нас, только взглянув в бездну ее очей. Так никто и не понял причины его поступка. Три года красивейших ухаживаний, свадьба, обожаемая жена и горячо уже любимый ребенок. Благополучная семья, налаженный быт. Что стало причиной его поступка? Почему?

 Сестра таяла, как свечка, скоро от нее остались только глаза и живот. Ровно через сорок дней после похорон мужа она родила дочь. Прошло  два года. Страсти поутихли, я обожала проказливую племянницу.  Бог, сжалившись над горем сестры, наделил ее дочь абсолютно неприличной красотой.  Правда, при этом, характером чистого бесенка. Я сама родила сына и приехала погостить к маме на пару дней. Почему я открыла шкаф сестры, уже не помню. Шкаф, как и комната, у нас раньше были общие, и часть вещей я так и не забрала. Мне что-то понадобилось на полках, в поисках случайно сдвинула большую шляпную коробку. Она наклонилась, я попыталась удержать ее пальцами, но коробка была тяжелой и упала, рассыпав содержимое. Сестра всегда отличалась педантизмом, в отличие от меня - растрепы, и я лихорадочно начала собирать листочки, высыпавшиеся из коробки. Только через несколько минут я поняла, ЧТО именно я собираю...
"Здравствуй, сегодня я впервые не плакала. У нас родилась дочь. Мне кажется, она похожа на тебя, я еще не знаю, как ее назову, но скорее всего, в честь тебя. Ты не против?... " Строчки начали расплываться перед моими глазами, я не глядя, подняла другое письмо: "Здравствуй. А говорят, что время лечит.  Врут, за три года не стало ни грамма легче, и я так и не могу рисовать...  так хочу к тебе... Если бы не наша девочка, я бы уже пришла... ты ведь ждешь меня? Знаю, ждешь... "
Я рыдала, стоя на коленях, прижимая к груди шляпную коробку.  Слезы душили меня, и все тело сотрясалось. Огромная боль, пронизывающая каждую строчку, била плетью наотмашь. Даты писем складывались калейдоскопом: 1999, 2000, 2003...
Не было сил читать эти послания, не понимаю, как я могла не заметить эту вселенскую боль в родных глазах? Мы ведь думали, что ее отпустило уже. Спрятав коробку с письмами, я рассказала все маме. К сожалению, мои дети и семья требовали присутствия в другом городе, и мне пришлось уехать. Я всегда была трусихой, и так и не набралась смелости сказать сестре о случайно увиденных письмах. Мама - мудрая женщина, как-то сумела успокоить сестру и смягчить ее боль.

 С тех пор прошло больше десяти лет.  И однажды я прочитала в одной газете о выставке молодых художников, среди   прочих  было имя моей сестры. Выставка проходила в областном центре, всего в восьмидесяти километрах от моего родного города. И я поехала, не предупредив никого. А потом бродила среди полотен, узнавая знакомые места и лица. Руку сестры я почувствовала сразу. На всех портретах были грустные и мудрые глаза, а пейзажи пронизаны золотистым светом, хотя на них всегда шел дождь... Я простояла битый час, вглядываясь в наши портреты. В бездонные грустные глаза женщин нашего рода. Вот мама, еще совсем молодая, улыбается, и из её глаз льется свет. Вот бабушка с дедушкой сидят на лавочке. Вот я танцую с развевающимися волосами перед телевизором.  Вот свадьба - и тоненькая невеста в белом платье, а за нею черные крылья смерти.  Вся моя жизнь прошла чередой в этих картинах. Наши улыбки, глаза, движения. И тут я впервые поняла, как мы похожи с сестрой.  Мы - женщины одного рода, с одинаковыми профилями и похожими судьбами.

   Поезд отстукивал минуты в ритме сердца, наматывая время на ось колес. Еще чуть, и я войду в отчий дом, обниму маму, племяшку, брата. Сестра выглянет, как всегда, из своей комнаты, молча улыбнется и кивнет.  А я впервые не обижусь и пойду вслед за ней. Я еще не знаю, что ей скажу.   Одно знаю точно: не заладилось у меня с  младшей сестрой, но   теперь я это  исправлю.